«Мешок с неприятностями»

8547

Описание

Расследуя махинации заместителя директора рынка «Южный» — бизнесмена-теневика Альберта Кравчука и его партнера по бизнесу, частный детектив Татьяна Иванова неожиданно сталкивается со странными вещами. Происходящее не укладывается в схему обычного экономического преступления. Но после того, как в католическом храме была убита бывшая жена Кравчука, связи которого тянутся к чеченским боевикам, кое-что для частного детектива начало проясняться. Неужели это и есть след, который искала Татьяна? Видимо, да, — и ловкий детектив расставляет сети, в которые должен быть пойман опасный убийца, террорист, задумавший взорвать полгорода. И приманкой станет сама Татьяна — ведь только так можно заставить бандитов действовать до того, как наступит «час икс»…



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

ПРОЛОГ Две недели назад

— Усек, усек! Ну пока. Лечи… Ах да, извини, забыл… Да тут все равно никого нет… Ладно, до связи.

Я прижалась к стенке у самого поворота коридора — черт меня побери, если я знала зачем! Может, потому, что он сказал: «Тут все равно никого нет»? Наивно… В туже секунду Славик Парамонов вывернул из-за угла и, столкнувшись со мной нос к носу, испуганно захлопал своими белесыми ресницами. Телефонной трубки у него в руках уже не было, однако карман грязного, забрызганного кровью халата недвусмысленно оттопыривался.

— А-а, новенькая… Ты что здесь?

Вместо телефона Парамонов держал за горлышко двухлитровую бутыль из-под фанты, полную воды.

Она-то и подсказала мне ответ.

— Ничего я не «здесь», вот еще! Напугал, черт белобрысый… Просто шла в туалет и вспомнила, что забыла бутылку — воды на чай набрать. Стою и думаю: возвращаться за ней или уж другим разом… А тут ты меня чуть не сшиб!

— Ну, куда там — «чуть не сшиб». Я тебя даже не толкнул. Это ты, черноглазая, меня напугала: стоишь тут, как привидение!

Пожалуй, парень не врал: когда он неожиданно увидел меня, в его глазах — обычно таких невыразительных — мелькнул настоящий испуг. Впрочем, вполне возможно, они просто среагировали на свет: ведь он вышел из темного «аппендикса» рыночного подземелья, где стоят одни тележки… Кстати: что он тут делал, а? Любопытно…

Только я задала себе этот вопрос, Славик ответил на него:

— А я, понимаешь, кутенка искал нашего, Мечела. Черный такой, лохматый мордоворот — знаешь?

Я кивнула.

— Так это с ним ты тут шептался?

— Ну! — Парень ухмыльнулся. — Думал, он под тачку забился… Хотел паршивца на обед пригласить, да он куда-то сгинул. Тебе случайно не попадался?

— Нет. Но если я его встречу, обязательно передам твое приглашение.

Мы оба засмеялись.

— Вот-вот, передай. Да и сама можешь заодно…

Для двуногих тоже что-нибудь найдется. А, Танюшка?

И Парамонов одарил меня тем самым взглядом, которым его коллеги по «мясному цеху» за три дня «отполировали» меня до физической тошноты. Под этим взглядом я чувствовала себя беззащитной тушкой в лапах мясника. Конечно, Славику было далеко, к примеру, до бригадира рубщиков Реваза Кохнадзе, но он честно старался.

— Да нет, спасибо. Я с девчонками обедаю.

— Ну-ну. Я к тому, что если заскучаешь — приходи, развеселим. А насчет водички ты того, не беспокойся. Я сейчас вот эту бутылку занесу к вам в весовую, чтоб тебе второй раз не бегать. А сам потом еще сгоняю. Не боись, она чистая.

— Вот еще, с какой стати? Я сама схожу!

— Ладно, ладно, черноглазая, — крикнул он уже издали. — Сама она… Дают — бери!

«Интересно…» — думала я, преодолевая остаток подземелья до тупика с двумя «литерными» дверками, отмеченными буквами М и Ж.

Интересным было не то, что у простого рубщика мяса вдруг обнаружился сотовый телефон: давно уже никто не удивляется, что этот народец ездит на работу на «Вольво» и «Ауди». Странно, что за три дня моей работы на новом месте я впервые наткнулась на признаки того, что тишайший Славик Парамонов тоже владеет этим современным средством связи. Другое дело — Реваз, бригадир: тот постоянно болтает по сотовому Но чтобы этот…

Надо сказать, я редко обманываюсь в людях: при такой профессии, как моя, чутье играет далеко не последнюю роль. Без того, что я называю детективным нюхом, все прочие криминалистические способности, даже самые блестящие, и все технические чудеса, позволяющие по единственному оставленному на месте преступления плевку вычислить преступника, вряд ли принесут много пользы. А для детектива частного, лишенного помощи технических лабораторий, следственных бригад и смежных ведомств, совмещающего их в одном лице, «нюх ищейки» приобретает почти такое же значение, какое он имеет для настоящей — четвероногой и с хвостом — ищейки!

Так вот этот самый нюх упорно подсказывал мне, что Славик Парамонов — кажется, единственный из всей бригады Реваза Кохнадзе — не имеет отношения к многосторонней деятельности заместителя директора рынка «Южный» господина Кравчука. Я имею в виду ту деятельность, которая не предусмотрена должностными обязанностями последнего и ради которой мне пришлось три дня назад «сменить профессию» — превратиться из частного детектива Тани Ивановой с лицензией и высшим юридическим образованием в… весовщицу рынка «Южный» Таню Иванову, без малейшего намека на образование и, естественно, без лицензии. Столь низко я, пожалуй, еще не падала!

Одно утешение: рынок «Южный» — такое дальнее захолустье, что никому из моих знакомых не придет в голову наведаться сюда за товаром. Впрочем, и на этот крайний случай я приняла кое-какие меры предосторожности, слегка изменив внешность. Обеих Тань Ивановых — и зеленоглазую сыщицу, и черноглазую весовщицу — знал лишь директор означенного рынка Фарид Тагиров, мой клиент. Однако на его счет я могла не беспокоиться: разглашать сию великую тайну было явно не в его интересах.

Парамонов… «Тюха», «тюфяк», «малахольный» — это самые ласковые наименования из тех, которыми его величают рыночные дружки. Да и не дружки они ему вовсе — так, периодические собутыльники. Толком же, насколько я успела понять, о нем никто ничего не знает.

И это лишь подтверждает версию, что в серьезное дело Славика не взяли бы: слишком большой риск.

Кстати, версия не на одном чутье основана, а уже подтверждается кое-какими доказательствами… Неужели я ошиблась насчет парня?

Зачем он меня обманул? Сочинил байку, что искал этого пса, Мечела… А может, не обманул? Теперь я уже сомневалась в том, что слышала. Со слухом у меня вроде все в порядке, но Парамонов говорил так тихо, что я даже не сразу признала его голос. Вполне можно было принять обычный зов «кутек, кутек» за «усек, усек», а кличку «Мечел» — за «Лечи». И так далее…

Почему он мне встрял в башку, этот мифический Лечи? Кажется, чеченское имя. Когда-то давно знала я одного типа, которого так звали. Кстати, пренеприятный был тип.

Да полно, Таня дорогая! Должно быть, Славик и в самом деле принял в темноте отодранную полу старой телогрейки за своего лохматого любимца. Она там действительно валяется, ты видела. А все остальное ты себе понапридумывала: и его сотовый телефон, и тайный разговор с каким-то Лечи. И страх в его глазах…

Привыкла подозревать всех во всем, искать в самых обычных человеческих разговорах признаки криминального сговора, в самых невинных поступках — состав преступления. И вот получается, что человеку нельзя уже позвать свою шавку, чтоб немедленно не попасть в число подозреваемых! Ох, тяжела ты, лицензия частного сыщика…

Я повернула за последний на своем пути угол и остановилась как вкопанная: в маленькой нише возле мужского туалета, на своем обычном месте, мирно дрых Мечел. Я посвистела, привлекая его внимание.

— Эй, приятель! А тебя там кое-кто ищет…

Но крупный черный щенок-подросток даже не пошевелился: стало быть, спал давно и крепко. А ведь Парамонов шел с полной бутылкой, значит, был здесь — больше негде набрать воды — и, разумеется, не мог не заметить пса, которого якобы искал… Интересное получается кино! Похоже, рано я записала Славика в невинные овечки. Надо будет присмотреться к нему получше.

В оставшиеся до конца работы часы — ведь мне приходилось теперь совмещать две профессии! — я то и дело возвращалась в мыслях к своему сегодняшнему наблюдению. Однако уже утром новые обстоятельства моего «базарного дела» увели меня далеко в сторону от мыслей о Славике Парамонове. А события, которые произошли в последующие несколько дней, заставили напрочь позабыть и об этой «белой вороне» из бригады Реваза Кохнадзе, и о таинственном Лечи.

До поры до времени…

Глава 1

Ох уж мне эта Альбина Михайловна! У других соседки как соседки, а у меня… Какая-то помесь мисс Марпл с ее детективными наклонностями и той реклам ной тетки с «Кометом», от которой никуда не спрячешься. Не просто помесь — гремучая смесь! Сегодня она придумала, что нашу девятиэтажку собираются со всеми потрохами купить некие лица кавказской национальности, дабы устроить здесь свой очередной «торговый дом», что в ее представлении было ничуть не лучше дома публичного, а всех жильцов, естественно, выселить к чертовой бабушке.

— Представляешь, Танечка: иду я сегодня из булочной, в обед, а они преспокойненько так мешки в подвал таскают. Три каких-то хачика. Я остановилась посмотреть, а один мне: чего, мол, бабуся, смотришь?

Сахар разгружаем, склад у нас тут будет. Как тебе это нравится?!

— Не могу сказать, чтоб мне это очень уж нравилось, но и трагедии в том не вижу. Склад и склад. Что тут такого?

Дело было вечером, я только что вернулась домой усталая и злая, без толку потратив два часа на этого козла Реваза, который, вместо того чтобы встретиться с интересующим меня человеком, потащился к одной из своих любовниц. Одним словом, в моем голосе сквозило нетерпение, которое я даже не пыталась скрыть: единственной мечтой было остаться в своей квартире наедине с собою.

Но Альбина Михайловна не собиралась сдаваться так просто. Она топталась в передней и требовательно поглядывала через мое плечо в кухню, где горел свет и на плите в кофеварке булькала вода. «Плакал мой кофе!» — горестно подумала я.

— Как это «что тут такого»?! — Соседка воинственно поправила на носу очки с выпуклыми линзами, делавшие ее похожей на диковинную глубоководную рыбину. — Дорогая моя, я не верю, что это говоришь ты, знаменитый частный детектив. Где твоя бдительность, где чувство опасности? Да ведь эти хачики так весь дом к рукам приберут! Вон Анна Никитична из сто семнадцатой сказала: они уже к квартирам на первом этаже приценивались — не сдаст ли кто под офис.

Дескать, условия очень выгодные предлагают. Господи, ну совсем житья от них не стало! Танечка, я считаю, ты должна вмешаться, пока не поздно.

«Ну разумеется: этим должно было кончиться».

— Вмешаться? Я? Да каким же образом, Альбина Михайловна?! Я кто — глава администрации района?

Домком, женсовет? Да вы не хуже меня знаете, что…

Извините, у меня там вода на плите!

Бульканье и шипение стало таким душераздирающим, что мне пришлось сдать позиции. Старушенция только этого и ждала. Когда я повернулась от плиты, она уже восседала на моей табуретке у моего кухонного стола. Мне не оставалось ничего другого, кроме как продолжить свою раздраженную тираду.

— Вы не хуже моего знаете, что избавиться от «хачиков», как вы их называете, нет никакой возможности. Даже если мы с вами ценой невероятных усилий заставим этих торговцев забрать свой сахар и ретироваться из нашего дома — в чем лично я сильно сомневаюсь! — то через неделю, максимум через месяц придут другие, третьи. И кто-нибудь обязательно обоснуется в нашем подвале, если уж он им так приглянулся.

И даже снимет тут квартиру под офис — нравится вам это или нет. Потому что у них есть деньги, Альбина Михайловна! Понимаете? За деньги покупается все — даже домкомы и женсоветы. Про глав администраций я не говорю.

— Танечка, ты — больше, чем домком и женсовет.

Хотя, конечно, меньше, чем глава администрации, ты уж извини, дорогая. Ты — гордость нашего дома, я не устаю это всем повторять. И мы с Анной Никитичной решили, что именно ты должна…

— Ах, вы решили с Анной Никитичной? Очень мило! — Я сардонически усмехнулась. — В таком случае, может, вы с нею и займетесь всем этим? Как ветераны труда и как бывшие работники партийных и советских органов. Уверяю вас: к вам прислушаются гораздо скорее, чем к какому-то частному детективу.

И для общего дела будет польза, и вам развлечение.

Я наполнила подоспевшим кофе одну чашку и шлепнулась на свободный табурет по другую сторону стола. После такого дивертисменга любая другая соседка сочла бы себя насмерть обиженной и немедленно удалилась. Любая, но не моя Альбина Михайловна!

Она не пила кофе по причине высокого давления и знала, что я это знаю. Таким образом, нанесенная ей обида могла остаться вовсе не замеченной. Еще около получаса, мысленно матерясь почем зря, я растолковывала Альбине, что никакой особой угрозы пришествие кавказцев в наш дом не несет. И что подвал под склад и квартира под офис — это максимум, на что они здесь могут претендовать. И что ее, Альбину Михайловну, ветерана труда, никто и никогда не выселит из ее приватизированной однокомнатной квартиры без ее на то согласия. А если и возникнут для этого какие-то стратегические причины — скажем, на месте нашего дома решат построить военный полигон или очередную пешеходную зону, — то городские власти обязаны предоставить ей точно такую же квартиру в нашем же районе. И так далее, и тому подобное…

В конце концов мы сошлись — вернее, разошлись — на том, что я все же наведу справки об этих самых кавказцах с мешками. «Чтоб знать, где их искать, ежели что», — отчеканила Альбина Михайловна.

«Ежели что» она расшифровывать не стала, а я и не подумала уточнять. Если б я допустила такую неосторожность — боюсь, не рассталась бы с любимой соседкой до утра.

Разумеется, ни завтра, ни послезавтра я не кинулась выполнять наказ Альбины Михайловны и Анны Никитичны. Мне и в самом деле хватало работы — той, за которую мой теперешний «шеф», директор рынка, обещал щедро расплатиться «зелененькими».

Слава богу, у старушенции не было возможности строго спросить с меня за неисполнение: в эти дни я появлялась по месту своей постоянной прописки в основном тогда, когда Альбина Михайловна могла видеть меня только во сне. Честно говоря, я надеялась, что со временем она вовсе забудет об этом раздражителе, переключившись на какую-нибудь другую проблему. Такое случалось с ней частенько.

Господи! Откуда ж мне было знать, что утром третьего дня произойдет такое, от чего эти чертовы мешочники сразу предстанут в совершенно новом и страшном свете?!

Накануне, вернувшись домой в благостном расположении духа — чувствовалось, что Таня-весовщица доживает свои последние деньки, — я огляделась по сторонам и увидела… полное безобразие! С этой рыночной работой я вконец запустила свою квартирку, которая перестала быть уютным гнездышком, а превратилась в пыльную свалку тряпья, окурков и грязной посуды. Да и ремонт, хочешь не хочешь, надо делать, причем поскорее, а то лето, считай, уже прошло. Не встречать же двухтысячный год в таком бардаке!

Однако в два часа ночи было поздновато переходить от констатации факта к решительным действиям. Или наоборот — рановато? Я просто взялась за свои цифровые двенадцатисторонние кости. Это мой любимый, давно проверенный способ гадания. Вот уже много лет я не принимаю ни одного важного решения, не получив от судьбы предварительной подсказки на магическом языке цифр и формул. Может, кому-то кажется, что ремонт — не такая важная материя, чтоб утруждать судьбу подобными вопросами?

Отвечу одно: значит, он никогда не ремонтировал свою квартиру.

Признаться, я ожидала от своих магических приятелей какой-нибудь колкости, они на это горазды, но чтоб такое… Решила даже перепроверить себя и заглянула в книгу «Числа и судьбы», хотя память у меня — дай бог каждому. Оказалось — все верно. Комбинация 19+10+33 означала, что мой дом подвергается, ни много ни мало, опасности разрушения.

Дожили! А я о каком-то ремонте в одной отдельно взятой квартирке мечтаю. Ну, погодите, господа из ЖЭУ! Значит, мало наши бабульки пишут жалоб — и вам, и на вас?! Дом уже рушится, а вам хоть бы хны!

Вот только закончу это дельце, и вы у меня попляшете! Пусть я и не глава администрации района, но мало никому не покажется…

Да, именно так я истолковала свое гадание, не поняв страшного намека судьбы, а ведь он был высказан, что называется, открытым текстом. Бросая посреди ночи гадальные кости со своим пустячным вопросиком, я еще не знала, что в гексагеновом аду уже сгинули невинные души первых жертв. Что в эти самые минуты спасатели вытаскивают из-под горящих развалин искалеченные тела живых и обугленные, раздавленные трупы. Что сегодня пришел конец эпохе мирного сна.

Я узнала кошмарную новость из утренней программы теленовостей. Но и тогда в мозгу ничего не «щелкнуло». Впрочем, в том не было ничего удивительного: сообщения о мешках с «гексагеновым сахаром» появились чуть позже. И обещания террористов устроить еще несколько взрывов были растиражированы тоже позже. Словом, минуло больше суток после первого теракта, прежде чем я вспомнила о таинственных «хачиках», загрузивших сахаром подвал моего собственного дома.

Во время обеденного перерыва в весовой отдельные фрагменты «мозаики» как-то вдруг, сами собой, сложились в цельную картинку, которая прямо-таки идеально совпала со схемой террористических актов, известной к тому времени всей стране. И гамбургер, который я в тот момент жевала, встал мне поперек горла. С вытаращенными глазами, не обращая внимания на окрики товарок, я опрометью бросилась вон из комнаты. После девчонки рассказали, что лицо у меня было фиолетово-зеленого цвета и они не сомневались, что видят меня в последний раз.

Своим сотовым телефоном я на рынке не могла воспользоваться: Тане-весовщице такая роскошь «не по чину», я хоть и брала трубку с собой, но отключала ее. Из конторы по вполне понятным причинам тоже нельзя было звонить. Поэтому я кинулась на улицу — к ближайшему автомату.

Сначала позвонила Альбине Михайловне. Но ее номер не отвечал, и это не прибавило мне настроения: показалось, что наш дом уже взорвался. Покопавшись в своей смятенной памяти, вытащила оттуда телефон Анны Никитичны из сто семнадцатой. Однако результат был тот же: длинные гудки. Я заставила себя вспомнить номер еще одной старушки из нашего подъезда. Когда она подняла трубку, у меня отлегло от сердца, ведь это означало, что домишко пока стоит, цел и невредим. Но от нее я узнала, что Альбину Михайловну вчера днем госпитализировали с гипертоническим кризом.

Успокоившись, насколько это было возможно в данной ситуации, я дрожащей рукой набрала номер, которым пользовалась лишь в самых крайних, «пожарных» случаях. А ведь сейчас случай был как раз такой — самый пожарный из всех, горячее некуда!

Человек, которому я, слава богу, дозвонилась с первого захода, работал не в пожарной охране, а в здании, известном в народе как «серый дом». Ответственный работник ФСБ Сергей Палыч Кедров был другом моего далекого детства. В годы студенческой юности наши дороги разошлись, казалось, навсегда, но потом неожиданно пересеклись снова. С тех пор мне ни разу не пришлось об этом пожалеть.

Выслушав меня, он коротко чертыхнулся:

— Ну, Татка, ты, как всегда, с сюрпризами. С утра мотаюсь, первый раз зашел в кабинет — и на тебе! Мы тут и так все на ушах стоим… Ладно, делать нечего: сейчас «обрадую» Анциферова. Дуй к нашей стоянке, через десять минут выезжаем.

— Мне самой к вам нельзя: я при делах. Могу засветиться.

— Ах, черт тебя подери, «коллега»! При делах она, деловая колбаса… Ладно, тогда поезжай туда, где мы встречались в последний раз, и жди там. Не забыла еще то место? Все равно тебе домой нельзя: сейчас будем эвакуировать твоих дорогих соседей.

— Даты что, Серый?! Как же я теперь…

— А ты как думала, милочка? Сама террористов обнаружила — теперь и отдувайся. Найдешь, где переночевать, не маленькая!

Сергей Палыч зря беспокоился: о «переночевать» я вспомнила только под утро. До тех пор меня возили между серым домом на улице Дзержинского и красным на Московской, где располагалось городское управление ментовских дел с антитеррористическим штабом. Оказывается, и у нас успели создать такой.

Разные люди таскали меня из кабинета в кабинет и задавали одни и те же вопросы, на которые я не знала ответов, ведь тех чертовых мешочников в глаза не видела, а знала о них со слов Альбины Михайловны, которая сейчас лежит в терапии 3-й городской больницы. В хорошенькую историю я вляпалась по ее милости!

Светало, на улицы уже вышли дворники и поливальные машины, и я засыпала просто на полуслове.

Тогда Кедров вырвал меня из лап какого-то очередного мучителя и впихнул в свою «Волгу». Кажется, он спрашивал, куда меня отвезти, но своего ответа я абсолютно не помню. Может, его и не было, моего ответа, и Сереге самому пришлось решать за меня проблему о «переночевать». Очнулась я на черном кожаном диване, возле которого валялись босоножки, а на мои босые ножки, покрытые вчерашней пылью, был заботливо наброшен клетчатый плед. На такой рыцарский поступок способен только Серый — и никто больше. Мой друг стоял рядом и тряс меня за плечо.

По его свежевыбритой круглой физиономии и бодрому блеску голубых глаз ни одна живая душа не догадалась бы, что он тоже провел бессонную ночь. «Как огурчик!» — с завистью подумала я. И скривилась, вспомнив о том, что сама я, должно быть, являю собой весьма кислое зрелище.

— Вставай, возмутительница спокойствия. А то ко мне уже делегации ходят: показывай, говорят, что за русалку ты тут прячешь. Наверное, Мишка проболтался, подлец.

Я вспомнила, что Миша — новый помощник Кедрова, которого я за глаза называла «ординарцем».

Прежняя «тень» Сергея Палыча, мой старый знакомец Славик Кузьмин, пошел на повышение.

— Ладно уж, делегации. Знаю я, кого ты боишься: своей благоверной!

— А хоть бы и так? Сей страх — священный, старушка. Я человек солидный, семейный, при должности. Не то что ты, вертихвостка. Тебе что чужого мужа совратить, что людей попусту взбаламутить — недорого возьмешь!

Голос Сергея звучал шутливо, однако я сразу уловила в нем серьезную нотку.

— Что ты хочешь этим сказать? — Я спустила ноги с диван а.

— Да сигнальчик-то твой «липой» оказался, вот что.

Честное слово, я не знала — радоваться или горевать. Вроде и хорошо, что тревога была ложной. Но после того, что пришлось пережить в эту ночь мне самой, моим соседям по дому и еще десяткам других людей, я чувствовала себя уничтоженной. Из меня же теперь сделают посмешище!

— Представляешь, как сейчас потешается надо мной все управление? — озвучил мою мысль Серый. — Говорят, Кедрову надоело ловить торговцев наркотой, и он решил сделать карьеру на террористах, Анциферов, начальник штаба, на меня просто смотреть не может. Кстати, за прошлые сутки это был четвертый сигнал. И тоже ложный, можешь себе представить?

Я слабо защищалась:

— А вам с Анциферовым стало бы легче, — если б все они подтвердились?

— Тут ты права, Татка. Возразить нечего.

Сергей кинул мне полотенце.

— Как бы там ни было, ты молодец. Проявила бдительность, и все такое прочее.

— Да пошел ты… Значит, там был обычный сахар?

— Чистый сахарок, старушка, — кивнул Кедров со смехом, игнорируя мой «посыл». — Могу сейчас напоить тебя с ним чаем: ребята из лаборатории по-свойски подбросили. Правда, если уж на то пошло, это я должен им магарыч ставить: шутка ли — шестьдесят мешков перетрясли с моей подачи! Вернее, с твоей, Татьяна Александровна.

— Хватит прикалываться, Серый, мне, и так тошно. А хачиков нашли? Тьфу, черт, — кавказцев этих?

— Ищем, Татка, ищем. Никуда они не денутся.

Так чаю выпьешь? Миша сейчас организует.

— А который час?

Взглянув на часы, я подскочила, словно подброшенная пружиной.

— Господи, работа! На рынок опоздала…

Я зажала себе рот, но было поздно: уже проговорилась Кедрову про Таню-весовщицу.

— Опомнилась к обеду! — фыркнул друг детства. — Не боись, старушка: твой шеф Тагиров предупрежден, что ты едва не стала жертвой террористического акта и нуждаешься в реабилитации.

— Сергей, ради бога: как ты узнал?!

Я была потрясена.

— Обижаешь, коллега. Фирма веников не вяжет.

Словом, можешь сегодня вовсе на работе не появляться. Эх, хотел бы я, чтоб кто-нибудь сказал мне то же самое…

Через полчаса, разбитая и подавленная, топая домой пешком («Волга» мне уже не была положена, поскольку я перестала быть важным свидетелем), я поминала недобрым тихим словом всех «лиц» независимо от их кавказской национальности. Не первый раз эти ребята портят мне жизнь! И наверное — не в последний. Чутье подсказывало.

Глава 2

А еще чутье подсказывало и другое: интеллигентный юмор Кедрова по поводу моей антитеррористической деятельности — «цветочки» по сравнению, с тем, что меня ждет впереди. И оно не ошиблось!

Он позвонил ближе к вечеру, разом выдернув меня из непрочных объятий тревожного сна: придя домой, я в растрепанных чувствах забыла отключить телефон. Этот милый говорок с едва различимым армянским акцентом я узнала бы не то что во сне — на том свете.

— Вай-вай-вай, ты в своем гнездышке, Таня-джан? А я думал, что тебя уже поставили на довольствие в «сером доме». Шутка ли — оказала неоценимую услугу Кедрову! Разумеется, его теперь повысят.

— Во всяком случае, наверняка раньше, чем тебя, чертов мент! — проскрипела я хриплым от злости басом. — Тебе точно не видать его «звездочек». Но сегодня можешь радоваться: большей пакости, чем твой звонок, я и ожидать не могла!

Гарик Хачатурович Папазян — давно уже не старший лейтенант, но все еще не майор — весело загоготал. Он даже не обратил внимания на использованный мною запрещенный прием, поскольку нынче все козыри были у него, а моя карта заранее бита. Впрочем, это понятие — не более чем образ: применительно к Гарику никаких запрещенных приемов быть не может. Разве что стенобитное орудие — да и то я не уверена.

По должности старший оперуполномоченный, а по факту — правая рука начальника уголовного розыска города и лучший сыскарь во всем управлении, Гарик Папазян представляет собой полную противоположность Кедрову Во всем абсолютно: начиная с внешности, в обоих случаях весьма характерной, и с манеры завязывать галстук. Хотя галстук — это тоже образ: Гарик, по-моему, вообще не знает, что это такое. И служат эти двое в издавна конкурирующих «фирмах», обе из которых не вяжут веников, что придает интриге дополнительную остроту.

И тем не менее есть у них много общего. Оба — настоящие профессионалы. Оба, что гораздо важнее, — очень порядочные ребята, хотя иной раз бывает трудно их в этом заподозрить. Оба — сильные натуры; хотя Сергей Палыч часто маскируется интеллигентностью, а Гарик — кокетством, но пусть это никого не обманывает. И оба они — мои друзья. Просто друзья, с которыми, как это ни странно для женщины моего склада, я никогда не состояла в «постельных» отношениях.

Вот только Гарик — в отличие от Сереги Кедрова — всегда был на волосок от того, чтоб переступить эту заветную для него черту! С первых минут нашего знакомства мне приходится почти непрерывно отпихивать от нее беднягу. Часто — используя самые запрещенные приемы в самом что ни на есть прямом смысле. И каждый раз, вооружившись своим южным темпераментом и опытом профессионального донжуана, Папазянчик с улыбкой бросается на штурм. Снова и снова. Такова уж его «кобелянская» натура!

И я соврала бы, если б сказала, что держать оборону мне ничего не стоит. О, этот тип умеет подбирать ключики к подобным «крепостям»! Честно скажу: случаются моменты, когда я готова очертя голову перепрыгнуть черточку, разделяющую нас с Гариком.

Кстати, мною же проведенную. Что мешает? Не знаю. Возможно, срабатывает инстинкт самосохранения: мне совсем не светит сгореть в огне испепеляющей страсти, которой у Гарика с лихвой хватит на двоих. А может, жалко нашей уникальной, единственной в своем роде дружбы. Дружбы, которая стимулирует, постоянно держит «в тонусе», не дает расслабиться, которая шарахается от любви до ненависти и обратно, но остается при этом дружбой. И кто знает — может, как раз испытания «интимом» она и не выдержит? Гарик вряд ли об этом задумывается, а я не хочу рисковать. В конце концов, найти хорошего любовника не так уж трудно, а вот найти хорошего Друга…

Итак, мой друг, которому я в тот момент искренне желала провалиться сквозь землю, заржал, как жеребец, и проговорил жалобно-елейным голоском, усилив свой акцент втрое:

— Вай, Таня-джан, почему не любишь нас, бедных армян? Чем тебе не угодил твой друг Гарик? Неужели тем только, что хотел заступиться за своего земляка Рудика Саркисяна, которого ты походя записала в террористы? Вай, ара, стыдно тебе!

— Какого еще Рудика, что ты плетешь?

Разумеется, я сразу все поняла. Но все еще не хотела верить, что «неизвестные лица кавказской национальности», на которых я натравила ФСБ, оказались вовсе не чеченскими террористами, а самыми что ни есть натуральными «хачиками», как частенько в народе называют армян. Высказанный именно Гариком Папазяном, готовым поднять меня на смех, этот упрек окончательно отравил мне существование.

— Дорогая, я опять не верю своим ушам. Неужели твой гэбист не доложил тебе детали? Хотя — откуда ему это знать, вай-вай-вай… Они умеют только поднимать шум-гам да сеять панику среди населения, а где надо заняться рутинной работой — тут они пас. Зачем? Они же баре, «голубая кровь»! Чтобы гоняться за всякими «шестерками» — для этого есть мы, менты…

— Папазян, заткнись сейчас же, если не хочешь, чтобы меня осудили за умышленное убийство сотрудника милиции. Я понимаю, насчет совести к тебе взывать бесполезно, но хоть что-то человеческое в тебе есть?! Я провела ужасную ночь и ужасный день, у меня раскалывается голова, а тут ты…

— Человеческое? Ну конечно, есть, дорогая! Я бы охотно сказал тебе, что именно, да забыл, как это называется по-латыни. Армянского ты не понимаешь, а по-русски прозвучит не совсем эстетично. И вообще, лучше один раз увидеть во мне это самое человеческое, чем сто раз услышать. Может, я прямо сейчас и подъеду, а?

Я застонала, как от зубной боли. Этот стон для Папазяна означал, что «клиент дошел до кондиции» и продолжать в том же духе не стоит, все равно я больше не в состоянии воспринимать. А потому Гарик, вдоволь насмеявшись, уже вполне нормальным штилем сообщил, что «подрывники» задержаны два часа назад в одном из райцентров области. Ими оказались два брата-армянина, зарегистрировавшие в том же самом городке некое 000 «Арарат», и примкнувший к ним водитель грузовика. Разумеется, никто из них не имел никакого «тротилового эквивалента», и все трое слезно божились, что их единственной целью было выгодно толкнуть на волжских берегах сахарок, закупленный в Воронеже.

— Конечно, твоя любимая Фээсбэ, — не преминул все же съехидничать Гарик, — тут же наложила на этих бедолаг лапу и сейчас вытрясает из них душу. Но ничего не вытрясет. Еще утром было ясно: никакой взрывчатки в мешках нет. Так что вы с твоим Кедровым…

— Никакой он не мой!

— Верится с трудом, но все равно — рад слышать.

Так вот, вы с ним попали пальцем в небо. И если он уже прокрутил в погонах дырку для очередной звездочки, то напрасно. Хотя, конечно, поощрить за бдительность могут.

После того как Сергей Палыч лихо «рассекретил» меня сегодня утром, я с ужасом ожидала, не завернет ли и Гарик Папазян что-нибудь насчет моей рыночной одиссеи. Но капитан явно ничего не знал, иначе не упустил бы возможности позубоскалить.

Когда я наконец положила трубку, настроение мое не стало лучше. Зато теперь я знала наверняка: в истории с «терактом» в нашем доме можно поставить точку. Больше всех не повезло в ней, конечно, братьям Саркисян. Мне тоже вряд ли будет приятно вспоминать это приключение, однако… Хорошо то, что хорошо кончается! Лучше уж «перебдеть», рискуя потерять какой-то кусок профессиональной репутации, чем «недобдеть» и потерять вместе с ним все остальное.

После второго московского взрыва собственное поведение окончательно перестало казаться мне «паникой среди населения». Да и всем остальным тоже.

Даже Гарик Папазян сбавил обороты, и теперь уже в моих телефонных репликах слышались ехидные нотки: ну что, съел, мент? Опять скажешь, что моя бдительность была некстати?

Я настолько пришла в равновесие, что смогла посетить Альбину Михайловну в 3-й городской больнице и отвесила ей причитающуюся долю комплиментов. Мол, ее гражданское самосознание и активная жизненная позиция являются достойным образцом для подражания. Я собиралась лишь осторожненько намекнуть болящей соседке, что в ее отсутствие наш дом оказался в самом эпицентре антитеррористической операции, но Альбина, оказывается, все уже знала из сообщений «агентства ОБС». Мне пришлось, как всегда, довольствоваться ролью пассивного слушателя, так что под конец визита я горько раскаялась, что проявила чуткость.

Впрочем, несмотря на весь ужас реальных взрывов, один задругам потрясавших страну, в моей собственной жизни стремительно выдвигалось на передний план «базарное дело», в котором я увязла по самые уши. Причем оно неожиданно приняло новый оборот, показавший, что до отдыха и гонорара вовсе не так близко, как хотелось бы.

Меня уже давно преследовало смутное чувство, что я знаю не все. Много, даже вполне достаточно для того, чтобы господин Кравчук и компания надолго сменили место работы — заодно с местом жительства.

Аферы с документами, двойная бухгалтерия, незаконное присвоение прибыли муниципального предприятия "Рынок «Южный». В довершение ко всему этому — тотальный рэкет, которым базарная шайка обложила мелкий и средний бизнес в огромном микрорайоне, включая свой собственный рынок. А в качестве дополнительной доходной статьи — контроль над проституцией и наркоторговлей… Но я нутром чуяла, что такой делец, как Альберт Кравчук, способен на большее. И в последние дни данные моего детективного нюха получили фактическое подтверждение: в одном из бесчисленных телефонных разговоров босса, которые я ловила при помощи самого обычного на вид плеера, неожиданно мелькнуло новое имя: Махмуд.

Надо ли говорить, что столь внезапное появление в «базарном деле» нового персонажа задело меня за живое! Убив на это дело в общей сложности полтора месяца, проторчав на вонючем рынке три недели, изображая какую-то идиотку и понеся при этом несчетное количество моральных потерь, я вдруг узнаю, что у этих деятелей еще остались, оказывается, какие-то тайны от меня!

Моя подслушивающая аппаратура, к сожалению, не позволяла слышать ответные реплики абонентов: ведь Кравчук говорил по сотовому, в который мне, увы, так и не удалось впихнуть «жучок». Однако и то, что я ухватила, подсказывало определенные выводы.

Во-первых, этот самый Махмуд — явно птица высокого полета. Он позвонил сам, и Альбертик говорил с ним весьма уважительно, чтоб не сказать подобострастно. А во-вторых, означенного Махмуда связывает с Тарасовом какая-то суперсекретная преступная миссия. Что преступная — в этом можно не сомневаться, поскольку Альберт Кравчук давно исчерпал возможности легального бизнеса. И, понятно, секретная, иначе они не напускали бы такого туману.

Короче — мне показалось, что короткий зашифрованный разговор касался поставок оружия.

Однако сколько я ни билась, так и не смогла отыскать среди разветвленных связей моей базарной мафии ни единой ниточки, ведущей к Махмуду. Должно быть, какие-то чрезвычайные обстоятельства заставили этого «инкогнито» нарушить строжайшую конспирацию и связаться непосредственно с Кравчуком, да еще в рабочее время. След, на который я вышла, оказался одиночным отпечатком: он никуда не вел, абсолютно никуда. Да и разве это след? Так — мимолетное движение в эфире… Только имя. Зловещее, как хлопок выстрела с глушителем. Кто он? Торговец оружием? Посредник? И теперь не будет мне покоя, пока я это не выясню.

Да еще судьба взялась шутить со мной шутки на языке цифр. Я к ней с серьезными вопросами, по делу, а она… То вдруг грозит: «Пока вы медлите, будущие удачи могут пострадать, а тайные замыслы врагов возмужают». То откровенно издевается: «Огромное удовольствие от общения вы найдете вне круга своих друзей». Благодарю, уже нашла — такое «удовольствие», что и врагу не пожелаю!

А сегодня и того хлеще! Сосредоточилась, бросила кости — а они и выдали: 15+25+10. То есть внезапно я окажусь в чрезвычайных обстоятельствах, которые, разумеется, грозят мне бедой, и только посредством духовного развития смогу изменить свою судьбу. Господи, час от часу не легче: ты думала, что главная «чрезвычайщина» уже позади, ан не тут-то было!

Больше всего понравился посыл насчет духовного развития. Как раз этого в теперешней работе ну очень не хватает! Надо будет — когда выдастся «окошко» между чрезвычайными обстоятельствами — забежать в церковь.

Телефонный звонок оторвал меня от этих многообещающих перспектив и от утреннего кофе. Не успев даже прикинуть, кто бы это мог быть, я сняла трубку.

Как только в ней зазвучало женское меццо-сопрано — приглушенное и взволнованное, но все-таки очень красивое, — я поняла, что любое мое предположение оказалось бы ошибочным. Этот голос я слышала впервые.

— Простите, я говорю с Татьяной, частным детективом?

Я подтвердила, несколько удивленная тем, что женщина не уточнила мою фамилию. Обычно потенциальные клиенты более официальны.

— Простите еще раз, что не могу назваться…

Впрочем, имя я сказать могу; меня зовут Ирина. Только вы меня все равно не знаете. Мне очень надое вами поговорить, очень… Но у меня мало времени, я даже не знаю сколько… Пожалуйста, выслушайте меня!

Женщина частила сбивчивой скороговоркой, почти шепотом, однако умудрялась при этом делать паузы, которые свидетельствовали, что свою речь она не готовила заранее. Или — что она очень хорошая актриса.

— Вы не волнуйтесь, я вас слушаю. Давайте попробуем поговорить, несмотря на то что я вас не знаю, а вы, очевидно, меня знаете. Кстати, может, объясните — откуда?

— Я же вам говорю: сейчас на это нет времени!

Сюда в любую минуту могут войти… Мы должны с вами встретиться!

Больше всего на свете люблю встречаться не знаю с кем, неизвестно по какому поводу. Примерно так я ей и сказала — только в более мягкой форме. Почему-то мне было уже жалко Ирину.

— Господи, — шепотом взмолилась та, — вы, конечно, правы, но… Ладно! Дело в том, что я могу вам кое-что рассказать. То, что вам будет интересно.

Я помогу вам, а вы мне. Это касается известных вам людей на рынке «Южный». Ведь вас это интересует, правда?

Это уж слишком! Весь город знает, что ли? Ладно, Серега Кедров пронюхал — это полбеды, у него работа такая. Но эта? Здесь пахнет ловушкой.

— С чего вы взяли? — как можно равнодушнее спросила я и тут же, услышав изменившийся голос собеседницы, подумала, что сейчас она на том конце провода упадет в обморок от страха.

— Ради всего святого, только не говорите, что вас не интересует это дело, Татьяна! Вы — моя последняя надежда, больше мне рассчитывать не на кого. Я должна вам рассказать, что замышляет Альберт. Я случайно узнала… У меня с ним свои счеты, понимаете? Ах, ладно, скажу вам, у меня же нет выбора. Я его жена.

Бывшая, правда.

— Жена Альберта Кравчука? — не сдержала я удивления.

— Да, да! Мы расстались больше года назад, но не развелись. Альберт имел глупость кое-что записать на мое имя, понимаете? Если б не это, думаю, он давно бы меня убрал: я слишком много знаю про его делишки. Но теперь у него нет другого выхода, кроме как сдувать с меня пылинки…

Почему я ей верила? Возможно, потому, что у меня тоже не было выбора.

— Вы не сомневайтесь, — заторопилась Ирина, словно спеша развеять еще оставшиеся у меня сомнения. — Все именно так, как я говорю. Я вам представлю доказательства. А про вас я узнала совершенно случайно. Моя подруга… Ах, кажется, кто-то идет!

Нет, показалось… Моя подруга живет в доме по соседству с вами. Однажды — месяца полтора назад — я была у нее, мы засиделись допоздна. Я в тот вечер была без машины. Когда подруга пошла провожать меня до такси, я заметила у тротуара неподалеку от вашего дома машину Тагирова, директора рынка. Конечно, я еще не знала, что это ваш дом, и вообще о вас не знала… Когда мы подходили к перекрестку, из подъезда вышел сам Фарид Тагиров. Думаю, он меня не видел.

Или не узнал: мы встречались всего раза два, давно, когда я была еще с Альбертом.

Все это полностью совпадало с тем, что было известно мне, — и по времени, и по фактам. Поистине жизнь состоит из совпадений! Ирина продолжала свой рассказ, все более ускоряя темп:

— Из женского любопытства решила выяснить, к кому приезжал Тагиров. Глупо, конечно, но… Просто у меня не так уж много развлечений, понимаете, Таня? Через несколько дней я приехала к вашему дому и как бы между прочим затеяла разговор со старушками на лавочке. Вообще-то я психолог по образованию, умею разговорить людей…

В моей голове промелькнули две мысли, никак не связанные между собой. Одна просто выразилась словами «не слабо!» — это по поводу профессии моей собеседницы. Другая была такая: в тот самый злополучный день моя Альбина Михайловна наверняка несла свое обычное «боевое дежурство» перед подъездом.

Уж она-то не упустит возможности рассказать первому встречному про «гордость нашего дома». Впору менять квартиру!

Словом, от вездесущих бабулек Ирина узнала, что в этом самом подъезде живет не какая-нибудь супермодель, очаровавшая пожилого директора рынка, а частный детектив по имени Таня. С помощью несложной цепочки умозаключений женщина пришла к мысли, что Тагиров, известный своей репутацией крепкого хозяина и порядочного человека, вполне мог заказать частное расследование «художеств» ее бывшего муженька. А еще через несколько дней она узнала, что на рынке «Южный» появилась новая работница — и тоже, что характерно, Таня…

— После этого у меня отпали последние сомнения. Очень осторожно, чтобы не возбуждать подозрений, я выяснила через своих знакомых ваш адрес и телефон. Ведь мы с Альбертом вращались в таких кругах… Ну, вы понимаете. Вот и отыскал один из ваших бывших клиентов. Фамилия ваша вылетела у меня из памяти, извините, а вот номер телефона, как всегда, врезался накрепко. Я ведь ничего не записывала — Альберт или его люди могли найти у меня ваши координаты, я живу под их постоянным наблюдением…

«Ну и память у тебя, голубушка! — подумала я. — Чтоб забыть мою фамилию, это ж как надо постараться…» А вслух спросила:

— Вы сказали, что вашей жизни они не угрожают.

Чего же вы боитесь, Ирина?

Она заговорила еще тише, хотя это, казалось, было невозможно.

— Да, они не угрожают. Хотя заставить замолчать могут, у них много способов. Но это другое… Это не Альберт — другие, но они тоже связаны с ним! Пожалуйста, не по телефону, Таня. Я все расскажу при встрече. Вы знаете церковь Кающейся Магдалины?

Я ожидала чего угодно, но только не этого! Вероятно, Ирина истолковала мое растерянное молчание по-своему.

— Будьте там сегодня в три часа. Ради всего святого, Таня! Это на Немецкой, между магазинами «Шарм» и «Арлекино».

— Католическая церковь?!

— Да, да! Ведь я католичка, часто бываю в этом храме. Падре Леопольд — мой старый друг, когда-то мы вместе учились во Львове. Зайдите в исповедальную кабинку слева от алтаря. Я буду рядом. Нам никто не помешает. Только измените, пожалуйста, внешность, а то…

— Не учите меня жить. Ирина, мне кажется, ваша идея насчет церкви не совсем удачна…

Я хотела возразить, что гораздо безопаснее выбрать для встречи, наоборот, какое-нибудь людное место — например, театр или супермаркет. Баню, наконец. Но женщина поспешно перебила меня:

— Господи! Я больше не могу говорить! Так вы придете? Ради бога! Придете?..

Я дала свое согласие уже в пустоту, раздираемую короткими тревожными гудками.

Итак, следующим номером нашей программы — церковь Кающейся Магдалины. Премилое, должно быть, местечко для духовного развития. А я беспокоилась…

Глава 3

Моему воображению храм божий непременно рисуется если не грандиозным, то величественным сооружением, внушающим пастве священный трепет и сознание собственной ничтожности перед ликом господним. Сколько я их повидала по всему миру — все они были именно такие.

А тут… Просто погребок, каким-то чудом втершийся между двумя роскошными супермаркетами: четыре ступеньки вниз, изящная дверка в итальянском стиле, витражи на узких окошках… Ни дать ни взять пивнушка, только без вывески над входом с кружкой под пенной шапкой. Когда я потянула за круглую блестящую ручку, где-то внутри мелодично прозвенел колокольчик. «Как в лавке», — продолжал богохульствовать мой внутренний голос. «Заткнись!» — сурово одернула я его, озираясь по сторонам.

То, что находилось по ту сторону входной двери, несколько больше соответствовало моим представлениям о католическом храме, чем наружность «Кающейся Магдалины». Я оказалась в полутемном прямоугольном помещении, нешироком, но достаточно длинном. После толчеи и гама нашего «тарасовского Арбата» оно показалось мне раем тишины: я не без удивления обнаружила, что звуки внешнего мира сюда почти не проникают.

Здесь не было никаких украшений, если не считать нескольких бра с электрическими свечами по обе стороны зальчика. Стены его выкрашены густо-розовой краской, а потолок того же тона расчерчен на квадраты деревянными рейками. Вообще дерево здесь явно доминировало: скульптуры святых в нишах, ровные ряды строгих скамеек и надраенный до блеска паркет. На полу яркими ковриками лежали красные, золотые, зеленые, голубые блики от цветных витражей, сквозь стекла которых пробивались лучи сентябрьского солнца. Необыкновенно красиво!

Странное впечатление производила церковь Кающейся Магдалины: смесь трогательной простоты и возвышенности, почти спартанской строгости, свойственной католическому культу, и романтики, какой-то скрытой поэтичности, что ли. Даже мой циничный внутренний голос примолк, пораженный этим неожиданным сочетанием, и не отпускал больше богопротивных замечаний.

Странно, но меньше всего в этом храме хотелось… каяться. Думать о душе — да, а раскаиваться… Здесь куда уместнее была мысль, что человечество вообще позабыло, что такое смертные грехи, что оно решительно повернуло на путь добра и справедливости и храмы нужны ему исключительно для духовного усовершенствования. Другими словами, это место, на мой взгляд, одинаково подходило как для просветленной молитвы, так и для сочинения стихов или, скажем, для свидания влюбленных…

«Однако сама-то ты здесь совсем для другого свидания, Таня дорогая. Не расслабляйся!» — неожиданно встрял в мои размышления внутренний голос. Вот так всегда! Стоит мне только задуматься о вечном — он тут же все испортит. Нона этот раз зануда прав. Если Ирина говорила искренне — а это скорее всего так! — ей может угрожать реальная опасность, а значит, расслабляться не ко времени.

Бесшумно, стараясь не касаться каблуками паркетного пола, я проскользнула между рядами скамеек и, как было условлено, нырнула за плотную плюшевую штору слева от кафедры, осененной распятием.

Здесь было почти совсем темно, однако я без труда разглядела черную решетчатую дверку исповедальни.

Но еще раньше я уловила стойкий аромат «Шанели номер пять».

— Ирина! — шепотом позвала я сквозь густую решетку, за которой стояла непроглядная тьма.

Странно: в ответ не послышалось ни звука. И я, сколько ни вглядывалась, не смогла уловить даже слабого движения по ту сторону. Я повторила зов погромче, но и на этот раз темнота не откликнулась…

Это мне уже не нравилось. Помянув нечистого и даже не попросив у бога прощения, я вышла из исповедальни и, путаясь в каких-то тканях, натыкаясь на перегородки, стала пробираться туда, где, по моим расчетам, должна была находиться моя давешняя телефонная собеседница. Может, она где-нибудь там, в ризнице, или как бишь ее… Одним словом, в подсобке: попивает чаек со своим другом-священником? Хотя нет: она сказала, что мы будем одни… А может, просто струсила и сбежала, не дождавшись меня?

Споткнувшись обо что-то, я едва не потеряла равновесие и не шлепнулась плашмя на паркет. И тут же сообразила, что это самое «что-то» — длинные женские ноги в колготках и супермодных туфлях на тяжелой «платформе». Потому, как странно они были протянуты, было трудно предположить, что их владелица просто присела на пол отдохнуть в ожидании трудной беседы.

— Боже мой! Ирина?..

Я почти ползком добралась до ее тела, прислоненного к стенке исповедальни, схватила за руку, унизанную перстнями. Она была теплая, но женщина не обнаруживала признаков жизни. Потом мои руки наткнулись на что-то мокрое и липкое. В отчаянии я обхватила Ирину за плечи и развернула в ту сторону, откуда пробивалось нечто похожее на луч света. На какое-то мгновение этот неверный свет отразился в ее глазах — тусклых и тоже как бы «неверных». Потому что они уже ничего не видели: это были мертвые глаза.

Привычная ко всему, я не смогла сдержать стон.

Наверное, при жизни Ирина была просто красавицей.

До тех пор, пока ей не перерезали горло.

— Вот тебе и «чрезвычайные обстоятельства»…

Как всегда в подобных ситуациях, голова заработала быстро и четко. Но именно сейчас это не принесло облегчения: моя дедукция — вместе с индукцией — не могла нащупать выход в кромешной тьме загадочного. Кто убил Ирину? За что ее убили? И почему — здесь и сейчас? Есть ли в этом какой-то смысл или время и место ее ужасного конца выпали случайно?

И главное: что теперь делать мне, опять оставшейся без «ниточки» в руках, да вдобавок еще и с трупом?!

Последняя мысль так подстегнула меня к действию, что я вскочила на ноги со всей резвостью, какую допускало присутствие мертвого тела. Чувство долга мучительно боролось во мне с чутьем, помноженным на многолетний опыт частного сыщика.

Мучительно — однако недолго: силы были слишком неравны.

Наклонившись, я осторожно вернула труп в первоначальное положение — прислонила к перегородке исповедальни. Потом, достав маленький фонарик, который, к счастью, почти всегда таскаю с собой, тщательно осмотрела все вокруг: а вдруг повезет?

Увы! Единственным моим трофеем стала сумочка погибшей — маленькая такая, из натуральной крокодиловой кожи. В ней я нашла портмоне из того же материала, связку из трех ключей, пудреницу, помаду да носовой платочек. Больше там ничего не поместилось бы при всем желании. Впрочем, нет: обнаружилась еще газета, сложенная до размеров носового платка.

Вот этот листок я, повинуясь импульсу, переложила к себе в сумку, чтобы изучить на досуге. Ведь зачем-то женщина взяла его с собой, отправляясь на встречу с частным детективом?

В кошельке лежали две кредитные карточки, небольшая сумма в рублях, несколько зеленых бумажек с портретами американских президентов и паспорт в кожаной обложке, который развеял мои последние сомнения насчет личности погибшей. И еще одна вещь не вызывала сомнений: тот, кто убил Кравчук Ирину Зигмундовну, тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения, украинку, сделал это явно не корысти ради. Но если она принесла сюда какие-то «доказательства», о которых говорила, то их этот гад забрал с собой.

Орудуя при помощи платка, я аккуратно сложила все вещи обратно в сумочку. Оставалось позаботиться, чтобы нигде не осталось моих отпечатков, и можно, как говорит мой друг Гарик, делать ноги. А то еще кто-нибудь ненароком застукает меня на «месте преступления». И придется тогда переименовывать «Кающуюся Магдалину» в «Великомученицу Татьяну».

Стоп, стоп! А это еще что такое?

Только сейчас я заметила, что правая рука Ирины Кравчук сжата в кулак. Не без труда разогнув ее длинные холеные пальцы, сведенные предсмертной судорогой, я нашла нечто крохотное, что поначалу приняла за бусину. Сердце забилось учащенно. Странный камешек… Судя по всему, Ирина была роскошной женщиной, и ей вполне к лицу было бы бриллиантовое колье или нитка натурального жемчуга. Только не к этому строгому костюму, весьма подходящему для посещения церкви. А уж бусы к нему и вовсе не подошли бы…

Положив находку на ладонь, я изучала ее в свете карманного фонарика. Это и в самом деле был камешек: красноватый в темную крапинку, не правильной формы, размером не больше ногтя на моем мизинце.

В центре его светилась едва заметная дырочка, которая свидетельствовала, что этот одиночный экземпляр прежде и в самом деле являлся частью какого-то целого. И однако что-то мешало мне принять версию о бусах. Что-то вертелось в голове, но в ясную, законченную мысль не сложилось. Скорее всего просто не хватило времени.

Я отправила камешек вслед за газетой и потратила еще пару минут на поиски других вещдоков. Но больше не нашла ничего.

Два или три раза во время всех этих манипуляций мне мерещился звонок входного колокольчика, но это — слава богу! — были только нервы, напряженные до предела. Когда я наконец выбралась из мрачного «закулисья» на сцену, где перед распятием горела лампадка, — зрительный зал с рядами скамеек был по-прежнему пуст. Только сейчас он показался мне мрачным и зловещим, словно склеп, а все вокруг вызвало из глубин подсознания два латинских слова:

«Memento mori». Да уж, точно «помни о смерти»…

Даже яркие блики на полу выцвели, потускнели, будто скорбя о чудовищном злодеянии, совершенном в божьем храме. Хотя на самом деле, наверное, солнце спряталось за высокие крыши домов на другой стороне улицы Немецкой.

И тут я увидела себя: свою одежду, руки и ноги.

О господи! Ну просто леди Макбет — ни грима, ни театрального костюма не надо. Что же делать? Будь на улице темно, еще можно было бы рискнуть добраться до дому дворами — благо недалеко. Но в четвертом часу дня, в сентябре… Кто ж знал, что я, придя на встречу с женщиной в церковь, с головы до ног перемажусь кровью, словно жертвенный агнец!

Отчаянное мое положение усугублялось тем, что промедление было смерти подобно. Оставалась одна надежда; поискать какую-нибудь одежку в заднем помещении церкви.

Я вернулась в исповедальню, прошла мимо бездыханного тела Ирины Кравчук и сунула нос за штору, из-за которой пробивался свет. Там оказался маленький коридорчик, освещенный матовым плафоном и заканчивающийся дверью, которая явно выходила во двор строения. Служебный вход, ну конечно! Осторожно нажав на ручку, я убедилась, что дверь заперта.

Это уже становилось интересно. Если здесь закрыто, как же тогда убийца покинул церковь? Одно из двух: либо у него был ключ от служебного хода, либо он вышел тем же путем, каким я вошла. Впрочем, есть еще и третий вариант… О господи, этого еще не хватало!

Потрясенная неожиданной мыслью — которая, строго говоря, должна была бы посетить меня намного раньше! — я опрометью бросилась к двум другим дверкам, расположенным в центре коридора, одна напротив другой, и настежь распахнула обе Убедившись, что ни в «подсобке», ни в туалете никого нет, я немного успокоилась. Уф, хорошо хотя бы то, что этот мясник успел покинуть место преступления, не то бы… Пожалуй, я подумаю об этом позже, а сейчас главное — умыться, переодеться и смыться. Быстро покончив с первым пунктом, я отправилась на ревизию одежды святого отца.

Наверное, именно такой и должна быть скромная обитель католического священника. Распятие в углу, несколько полок с книгами, стол, два стула, тумбочка с кофеваркой и чайной посудой… Однако сейчас меня больше всего интересовала ширма, за которой виднелась вешалка с какой-то одеждой.

Конечно, можно было предположить, что наряды от Кардена и Версаче здесь вряд ли имеются. Но то, что я нашла, было слишком экстравагантно даже для меня. В полном замешательстве я вертела в руках плечики с висящей на них длинной черной сутаной. Выбор, что называется, оставлял желать лучшего: либо выйти на улицу в собственном прикиде, заляпанном кровью невинной жертвы, либо… скрыть его под одеянием священника святой римско-католической церкви. Вздохнув, я выбрала второе и стала торопливо облачаться.

В конце концов, размерчик подходящий: хвала господу, падре Леопольд не какой-нибудь маломерок — можно будет как следует задрапироваться. А из белого полотенца попробуем соорудить нечто вроде монашеского головного убора. Надеюсь, местные аборигены не очень-то разбираются в деталях католического костюма, так что… сойдет для нашей мусульмано-православной местности!

Однако натянуть широкий балахон поверх собственной одежды оказалось вовсе не простым делом.

В спешке я путалась в складках сутаны и все время вылезала руками и головой не в те дырки. За ширмой для моих манипуляций не хватало места, и теперь я стояла посреди комнаты, размахивая непослушными полами одеяния, словно черными крыльями. Поглядеть со стороны — картинка, наверное, была еще та!

И тут послышался шорох… Нет, не так: наверное, я кожей почувствовала, что у меня появился зритель, который сейчас именно это и делает — смотрит на меня со стороны. Теперь уж не припомню всю сложную гамму своих ощущений в ту секунду, но то, что они были не из приятных, точно. «Конец твоим мучениям, Таня дорогая! — с какой-то даже торжественностью возвестил внутренний голос. — Ты влипла».

Я резко рванула сутану с головы, освобождая себе обзор, и одновременно отпрыгнула как можно дальше от двери, откуда могло грозить нападение. Но нападения не последовало. На пороге «подсобки» стоял высокий лысоватый мужчина в джинсах и легкой куртке-ветровке, который из-за такого облачения показался мне спортивным, похожим на теннисиста-профессионала, а не на святого отца. Кстати, при нем и была теннисная ракетка в чехле.

Сказать, что весь облик падре Леопольда выражал крайнюю степень изумления, — значит ничего не сказать. Его золотые очки в буквальном смысле ползли на лоб, а нижняя челюсть — в прямо противоположном направлении.

— Кто вы, черт побери? Что вы здесь делаете?!

Одновременно с обретением дара речи падре наконец решился переступить порог, и я увидела, как удивление на его лице сменяется проявлением гнева, весьма мало подходящего священнослужителю.

Я окончательно выпуталась из сутаны и широким жестом перебросила ее через ширму.

— Сбавьте обороты, святой отец. Уж кому-кому, а вам не пристало поминать врага рода человеческого, да еще в стенах святой обители. Какой пример вы подаете прихожанам?

— Ну, уж вы-то точно не принадлежите к их числу.

Перед господом я за грехи отвечу, а вот вы пока не ответили на мой вопрос, девушка. Кто вам позволил рыться в моих вещах? Как вы вообще сюда попали?!

Священник говорил с тем же самым мягким «малороссийским» акцентом, что и покойная Ирина Кравчук. И я поймала себя на том, что начинаю чувствовать к нему расположение, хотя он сейчас вовсю «наезжал» на меня… Разумеется, выговор здесь ни при чем, тут другое.

— Вот вы сказали — «вопрос», а сами задали уже четыре. На каждый можно отвечать очень долго, а у нас с вами нет времени, святой отец. Поэтому для удобства начну с последнего — самого простого. Разве не вы ушли, оставив церковь незапертой на попечение своей приятельницы? Так что войти сюда мог кто угодно, падре Леопольд!

Падре растерянно заморгал длинными ресницами, словно только сейчас вспомнил нечто важное.

— Иришка?.. Так вы ее знакомая? А где же она сама?

«Он не причастен к убийству своей подружки, это факт», — подумала я, а вслух произнесла:

— Будьте мужественны, святой отец. В ваше отсутствие здесь случилось большое несчастье.

— Что?! Нет…

Он в ужасе шарил глазами по моей окровавленной одежде, по-видимому, не в силах связать эти пятна с тем, что еще только входило в его сознание. Он смотрел на меня умоляющим взглядом, ожидая опровержения. Но так как опровержения не было, Леопольд бросился к двери, однако силы его оставили, и он прислонился к косяку. Могу поклясться; он шептал слова молитвы. На беднягу было жалко смотреть.

— Нет, этого не может быть… Скажите же, что это не так…

— Ирина убита, падре. Убита здесь, в вашей церкви.

Он замотал головой, резко повернулся лицом к дверному косяку и так шарахнул по нему кулаками, что маленькое распятие на стене вздрогнуло.

— Я так и знал… Я знал! Почему ты это допустил, почему?!

Про себя отметив это «я знал», я деликатно промолчала: он обращался не ко мне. Похоже, у святого отца возникли разногласия с его отцом небесным. Что ж, бывает… Когда падре Леопольд снова обернулся, глаза у него были красные, но сухие.

— Простите… Я не знаю вашего имени.

— Татьяна.

— Да, Татьяна… — эхом повторил священник, думая совсем о другом. — Она… здесь?

— Да. Но вам лучше этого не видеть, поверьте моему слову.

Вместо ответа отец Леопольд развернулся и почти побежал по коридорчику в сторону исповедальни…

Вернулся через несколько минут. Я ожидала всего — истерики, обморока, но он казался почти спокойным.

Только был весь белый, как стенка его кельи. А когда заговорил, голос с трудом повиновался ему.

— Кто это сделал? Вы знаете?

— Нет. Но не я — это абсолютно точно.

Он взглянул на меня с удивлением: по-видимому, такой вариант не приходил ему в голову.

— Вы вызвали милицию, Татьяна?

— Нет, святой отец. Мне очень жаль, но это придется сделать вам.

— Мне? Но почему мне? Ведь вы же нашли… нашли ее?

Было очевидно, что самообладание дается бедняге ценой нечеловеческих усилий. Теперь я больше не сомневалась: он любил эту женщину. И вряд ли только как друг.

— Да, я нашла ее. Но об этом никто не должен знать, падре Леопольд. Никто! И в первую очередь милиция. Понимаете?

Зря я это: конечно же, он ничего не понимал.

— Сядьте, святой отец. Сядьте, постарайтесь успокоиться и выслушайте меня. Только сначала скажите мне, пожалуйста: вы не ждете никого? Кто-нибудь может сейчас прийти сюда — ну, ваши прихожане, кто-то из знакомых?

— Прийти сюда, сейчас?.. Н-нет, я не думаю. Сегодня понедельник, службы нет… Говоря мирским языком, у меня выходной.

«Какое совпадение, — подумалось, — прямо как у меня на рынке!» , Отец Леопольд машинально опустился на стул, который я ему указала, но тут же снова подскочил:

— Да что все это значит, объясните, наконец!

Я прихожу сюда, нахожу здесь незнакомую женщину, которая пытается нацепить мою сутану. Господи, прости душу грешную! Иришка убита, а вы заявляете, что никто про вас не должен знать, и задаете странные вопросы. Я волей-неволей начинаю подозревать, что…

— Что я замешана в убийстве, вы это хотите сказать? Нет, святой отец. Я знаю об этом преступлении не больше, чем вы, а может, еще меньше. Пока…

И чтобы вас в этом убедить, я, пожалуй, отвечу на остальные вопросы, которые вы задали в самом начале.

Надеюсь, это кое-что объяснит.

И я, стараясь не увязать в подробностях, растолковала потрясенному Леопольду суть дела. Падре оказался более понятливым, чем я ожидала. Едва он услышал про мою профессию, как тут же выскочил из комнаты со словами: «Секунду, я на всякий случай запру церковь». Вернувшись, священник первым делом бросился к распятию и молитвенно застыл перед ним, сложив руки. Я нетерпеливо поглядывала на часы, но не отважилась вмешаться в его беседу с Создателем.

К счастью, пастор не стал ее затягивать и вскоре повернулся ко мне:

— Простите, Татьяна: это было совершенно необходимо. Скажите же: что мне теперь делать? От господа я пока не получил ответа.

— Хотите совет практика, святой отец? Не впутывайте господа в это земное дело, у него и без того хватает забот. А с убийством мы постараемся разобраться сами.

— Но как? Ведь следователи будут задавать мне вопросы… Что я им скажу?

— Правду, падре Леопольд, чистую правду! Вернее, почти чистую. Вы расскажете им все как было и как есть: как ваша прихожанка и давняя знакомая Ирина Кравчук попросила вас оставить ее одну в церкви для очень важной встречи, но не сказала — с кем именно. Как вы дали ей ключи от храма, а спустя час, как было условлено, вернулись и обнаружили ее мертвой в исповедальне…

— Но я не давал ей ключи!

— В самом деле?

— Иришка вошла через главный вход, как обычная прихожанка. Когда я в храме, там всегда открыто, даже в понедельник. Мы условились, что она придет в два сорок пять, я оставлю ее одну, а в половине четвертого вернусь. Потом мы планировали сыграть партию в теннис на «Динамо» и вместе пообедать. Господи, какой ужас!

Отец Леопольд сдавил голову руками и яростно покрутил ею, пытаясь прогнать жуткое видение.

— Так что же насчет ключей? — напомнила я.

— Каких ключей? Ах да… Нет, у Иришки не было ключей от церкви. Я их никому не даю. Я дождался ее и, уходя, запер за собой заднюю дверь. — Падре кивнул в сторону коридорчика. — Ирина попросила. Сказала, ей так будет спокойнее. — Он судорожно сглотнул. — В последние дни ее что-то тревожило, и очень сильно. Но, видит бог, я не знаю — что! Я просил ее довериться мне, но напрасно. Вчера вечером мы опять вернулись к этому разговору: Иришка нервничала как никогда, просто была сама не своя… Я должен был настоять. Должен был, но не настоял!

— Прошу вас, святой отец: мы еще вернемся к этому, но не теперь. Значит, задняя дверь была все это время заперта — до тех пор, пока вы сами не открыли ее своим ключом пятнадцать минут назад?

— Ну да, разумеется.

— Вы уверены, что, когда вы уходили, в церкви никого не было, кроме Ирины?

— На все сто: перед уходом я по ее просьбе проверил все закоулки. Я видел, как она волнуется, даже предложил остаться, но она отказалась наотрез, глупенькая. Господи, если б я знал…

— Неужели никто не мог здесь спрятаться? По-моему, это вполне возможно.

Отец Леопольд терпеливо поправил очки.

— Уверяю: вам это так кажется, Татьяна. Я лучше знаю свое хозяйство, поверьте. Иришка оставалась здесь одна. Я понимаю, что вас волнует вопрос, каким путем убийца проник в церковь. Так вот: он мог войти только через главный вход. И только после того, как я ушел. Другое абсолютно исключено!

— Сколько времени вы потратили на проверку помещения?

— Вы хотите узнать, не взглянул ли я на часы, когда выходил? Извольте: было почти три часа, без трех или двух минут. Мне эта затея с тайным свиданием не нравилась, поэтому я медлил.

Ну что ж, теперь я была почти уверена, что у убийцы были ключи от задней двери. Потому что без пяти три я была уже на проспекте и наблюдала за входом в подвальчик. Туда никто не входил.

— Ирина не сказала вам ничего такого… ну, к примеру, что она заметила нечто странное по пути в храм?

— Нет, «такого» — ничего. Она вообще ничего не сказала, кроме того, о чем вы уже знаете. Только очень нервничала и стремилась поскорей от меня отделаться. Вернее, я подумал, что это нервы, дурак… Она определенно чего-то боялась, теперь я понимаю.

— Может, намекнула, что за ней следят?

— Следят? Господи, что вы такое говорите?.. Кто мог следить за Иришкой?!

— Не будьте наивны, падре. Вероятно, тот, кто убил ее спустя несколько минут. Одно из двух: либо убийца следил за Ириной, либо он заранее знал, что она будет именно в этом месте и именно в это время.

Как вы думаете, последнее возможно?

— Что кто-то узнал о нашей договоренности? Нет, я не думаю. Если только Иришка сама кому-то не рассказала. Но ведь это невероятно!

— Пожалуй…

Я достала из сумки бумажный прямоугольник с номером телефона — свою визитку для особых случаев — и решительно поднялась со стула. Если через пять минут я отсюда не исчезну, никакой адвокат не отведет от меня обвинение, по меньшей мере, в соучастии в убийстве. Но теперь уже на пару с отцом Леопольдом!

— Мне пора, святой отец. Как только я окажусь на безопасном расстоянии, тут же бегите звонить в милицию. Вам придется туго, но постарайтесь выдержать. А когда вас отпустят следователи, срочно свяжитесь со мной — у меня еще куча вопросов к вам. Запомните номер наизусть, визитку я оставить не могу, это улика против меня. Телефон — сотовый, по нему я отвечу в любое время. Разумеется, звонить надо из автомата и соблюдая осторожность. Ясно?

Священник воинственно поправил очки.

— Между прочим, я детективы читаю и кое-что соображаю, не маленький.

— Рада это слышать. Только советую вам не забывать, что это действительность, а она обычно куда сложнее. Номерок запомнили?

— Не сомневайтесь. С цифрами у меня проблем нет. Кстати, у Иришки тоже не было. Мы же с ней учились в одной математической спецшколе, вы не знаете, наверное…

Внезапно падре нахмурился и тоже озабоченно посмотрел на часы.

— Таня, меня же, наверное, спросят, почему я вызвал милицию с задержкой почти на полчаса?

— Ну, это проще простого: скажете, что труп обнаружили не сразу, что вы подумали, будто Ирина по какой-то причине ушла, не дождавшись вас. Словом, сообразите что-нибудь. Только, ради бога, не порите отсебятины, не врите им — не то вас расколют в два счета, святой отец! Строго придерживайтесь той версии, которую мы с вами проработали: полная правда во всем, кроме того, что касается моей личности и маленькой задержки со звонком в милицию. Уверяю вас, если они меня сцапают, мы вряд ли когда-нибудь узнаем имя настоящего убийцы. А я намерена его узнать. Думаю, вы хотите того же, падре Леопольд?

— Хочу ли я? Вы еще спрашиваете!

Решительный вид священника, похожего теперь не на теннисиста, а на боксера, лучше всяких слов говорил, что у меня появился надежный союзник.

— Не бойтесь, Таня: вас они не сцапают, а меня не расколют. Все сделаю согласно вашим инструкциям.

И вообще… Хочу, чтобы вы знали: вы можете во всем на меня рассчитывать. Если вам понадобится моя помощь…

— Вот и отлично. Мы об этом еще поговорим, падре. А пока на очереди главная проблема: как мне выбраться отсюда незамеченной. И главное, в чем?..

Кстати, приношу вам свои искренние извинения за осквернение вашего культового одеяния, но у меня, право же, не было выбора!

Впервые за все время нашего разговора губы отца Леопольда чуть-чуть тронула улыбка.

— Бог простит, Татьяна. А я — лишь его грешный слуга. Сейчас найду что-нибудь неприметное для вас.

— И еще одно: мои отпечатки на входной двери.

Все остальное я протерла, а там не успела. Может, они и не станут проверять ручку снаружи, но рисковать не стоит. Сделаете?

— Не беспокойтесь: я их уничтожу. Надеюсь, ни у кого не вызовет подозрений, если священник, который только что нашел труп у себя в церкви, помчится вызывать милицию с носовым платком в руке…

С каждой минутой падре нравился мне все больше. Пожалуй, стоит подумать — не перекреститься ли в католическую веру.

— Да вы совсем молодчина, святой отец! — Я одобрительно хлопнула его по плечу, самым нахальным образом игнорируя духовный сан своего нового союзника. — Святая римско-католическая церковь может гордиться вами. Быть вам епископом!

— Ох, молчите, молчите, Таня… Когда все это кончится, мне, может быть, придется вовсе проститься с приходом и до конца дней поселиться в монастыре где-нибудь в Польше!

И падре Леопольд, перекрестившись на распятие, полез в тумбочку за тренировочным костюмом.

Глава 4

Я с сомнением смотрела на замшевый мешочек с гадальными костями. Искушение было очень велико.

Однако велика была и опасность превратиться в рабу своей страсти, окончательно утратить самостоятельность суждений и способность принимать решения.

Жалкий конец знаменитого частного сыщика — «гордости нашего дома»… «Давай, давай, Таня дорогая! — подначивал внутренний голос. — Зачем тебе дедукция Шерлока Холмса, зачем „серые клеточки“ Пуаро? Зачем, в конце концов, твой собственный нюх, кстати, столько раз заводивший тебя черт знает куда?.. Знай себе бросай косточки да толкуй формулы — много ума не надо. Может, вообще лучше закрыть твое детективное бюро и заделаться гадалкой? Работенка непыльная — не твоей нынешней чета. И платят, что интересно, не хуже».

Усмехнувшись, я швырнула неразвязанный мешочек в ящик стола.

— Нет уж, дудки!

Ну вот, уже начала разговаривать сама с собой вслух. Это называется — крыша в пути, что, впрочем, в данной ситуации не удивительно. Если в ближайшие часы не разложу все по полочкам — чего доброго, и в самом деле рехнусь. Тогда и карьера гадалки мне не светит: придется устраиваться в «фирму» к моему другу капитану Папазяну, там еще берут дебилов.

Ладно, пора залить черный юмор черным кофе.

Я свернула шею недокуренной сигарете и двинулась на кухню, прихватив трофеи с места преступления: камушек из кулака убитой женщины и воскресный номер газеты «Тарасов» из ее сумочки.

Спать мне хотелось два часа назад, когда я еще ждала звонка падре Леопольда. Но когда стало ясно, что он не позвонит — по крайней мере, сегодня, — сон улетучился, уступив место звенящей пустоте. В этой пустоте моей черепной коробочки, как в невесомости, лениво плавали редкие мысли, тупо ударялись в стенки, отталкивались от них и уплывали, чтоб через некоторое время стукнуться снова. Каждый раз я надеялась, что к берегам моего туманного сознания прибьется нечто новое, долгожданное. Но мысли были одни и те же, и от этого однообразия, граничащего с безысходностью, я совсем пала духом.

Почему же он не позвонил? После того, как святой отец проявил полное понимание момента, после того, как не побоялся преступить божьи заповеди ради торжества справедливости, после того, как он предложил мне помощь, и особенно после того, как лихо провернул операцию по моей эвакуации с места преступления — из окна церковного туалета, выходящего практически под «козырек» склада магазина «Шарм» и совершенно незаметного для наблюдателей из соседних домов, — я в него поверила.

Кстати, падре Леопольд понравился мне с первого взгляда, а я привыкла полагаться на свой первый взгляд. Признаюсь, я даже начала втайне жалеть, что он именно «падре», то есть католический священник, давший один такой обет, который, пожалуй, не нарушит ни за что на свете. Или все-таки нарушит, если я захочу приложить некоторые усилия? Одним словом, я даже об этом думала, каюсь. Но он не позвонил, хотя сейчас так мне нужен! У меня и правда осталось множество вопросов. А больше всего я жалела, что не спросила об этой дурацкой бусине: вдруг ему знакома эта штучка?

Почему же все-таки он не объявился? Неужели испугался гнева своего небесного работодателя? Или еще проще — ментовских «наездов», санкций со стороны католического начальства… Нет, вряд ли: не похож этот Леопольд на «подлого труса». Может, его до такой степени замучили «следственные действия», что бедняга просто упал и уснул без задних ног? Забыл телефон, хотя хвастался своей математической памятью? Или случилось еще что-то?

В одном я могла быть уверена: падре меня не выдал. Иначе эту ночь я провела бы в другом месте — без кофе и сигарет. Только вряд ли она была бы хуже нынешней, наполненной стуком однообразных мыслей в пустой голове.

Еще утром у меня была одна проблема: неизвестный и непонятный Махмуд. Лишь его мне не хватало, чтобы обеспечить господину Кравчуку небо в мелкую клеточку. Так этого, оказывается, было мало! Теперь на меня свалилось еще и зверское убийство бывшей жены Кравчука. Убийство, в котором я сама замешана, что называется, по уши. Сиди вот и жди теперь, когда за тобой придут! А исчезнуть нельзя: это может быть воспринято как косвенное признание вины. Да и как исчезнешь, если я сейчас не только Таня-детектив, но и Таня-весовщица, которой с утра на рыночную работу тащиться.

Смерть Ирины Кравчук теперь занимала меня целиком и полностью, даже чертов Махмуд отступил на второй план. Хотя… Совершенно очевидно, что ее убийство имеет отношение к базарной мафии: бедняжка сама сказала об этом по телефону открытым текстом.

Я прикрыла глаза и стала прокручивать в памяти весь наш разговор, показавшийся мне долгим, но на самом деле занявший минуты четыре, не больше.

Ирина говорила быстро, явно действительно очень торопилась. Из-за спешки и волнения она почти ничего не сказала о сути проблемы, зато очень подробно остановилась на том, как вышла на меня. Впрочем, я же сама этого потребовала, чтобы убедиться, что ее звонок не ловушка. Если б я знала тогда, что поговорить по делу и с глазу на глаз нам так и не удастся…

Она ясно сказала: «Я должна рассказать, что замышляет Альберт… Я случайно узнала… У меня с ним свои счеты». И тут же: «Он давно меня убрал бы, если б мог: я слишком много знаю про его делишки… Но теперь он вынужден сдувать с меня пылинки». В то же время: «Они не угрожают, хотя заставить замолчать могут, у них много способов». Здесь «они» — люди Кравчука. И, наконец, главное: «Это не Альберт — другие… Но они тоже с ним связаны». Вот тут впервые появляются новые «они» — «другие».

Что же из всего этого следует? Похоже, не Альбертик «заказал» свою бывшую благоверную: она была нужна ему живой. В оценке сложившейся ситуации Ирина (математическая спецшкола плюс факультет психологии плюс житейский опыт) вряд ли ошиблась бы. Видимо, между бывшими супругами действовало некое соглашение — что-то вроде пакта о взаимном ненападении. Каждый из них, зная друг друга и учитывая, так сказать, юридические реалии, считал за благо избегать открытой конфронтации. Однако оба при этом, чтоб по возможности обезопасить себя, вели активную разведдеятельность в тылу условного противника. Разумеется, на стороне Альберта была грубая сила, поэтому он даже не считал нужным маскироваться, действовал по схеме «против лома нет приема». В распоряжении же Ирины имелось лишь одно оружие — ум и женская хитрость. Ну и еще один «щит» — права собственности.

Что мог, по большому счету, предпринять против нее бывший муж? Установить тотальную слежку, нашпиговать квартиру и телефоны «жучками», отобрать сотовый. Что он, видимо, и сделал. Еще? Ну, перекрыть банковский счет, отравить любимую собачонку, наконец, избить — это уж на самый крайний случай.

Только не убить! Тогда кто же?

«Это не Альберт — другие, но они тоже с ним связаны». А ведь я должна знать убийцу, поскольку знаю, кажется, все связи Кравчука! Я имею в виду, конечно, заказчика — хозяина, воровского авторитета, а не «шестерку» — исполнителя, который… Минуточку! А в состоянии ли «шестерка» перерезать женщине горло в церкви? Интересное получается кино…

Вот она — первая по-настоящему новая мысль, и поэтому в моей голове сразу просветлело. В самом деле: почерк убийства может быть ключом к разгадке!

Не каждый день, прямо скажем, человека лишают жизни таким жутким, душманским способом. Именно душманским, абрековским — ну как же я сразу за это не ухватилась! Перед глазами сразу встали кадры из фильмов, вспомнились газетные кошмары, рассказы людей, прошедших Афган, побывавших в Чечне…

Стоп, стоп. Не спеши с выводами, детектив: ты же еще в самом начале пути. Это лишь предположение — однако, надо признать, не лишенное оснований. Сформулируем так: на данный момент представляется наиболее вероятным, что убийца Ирины Кравчук — человек с Востока. Возможно, исламист-фанатик: ведь он пошел на убийство в стенах католической церкви, а это — надругательство над религиозной святыней.

Только фанатик не упустит такого случая. Вспомним — на что в первую очередь набросились албанские экстремисты в Косове, когда их спустили с поводка? На православные храмы и монастыри…

Я стала по десятому или даже пятнадцатому разу перебирать в уме деловых партнеров Кравчука, в загашнике у которых могли отыскаться люди с подобными методами. Но сколько ни поворачивала свой мысленный калейдоскоп — картинка не складывалась.

Самым вероятным кандидатом в исполнители убийства казался мне некто Сайд, именующий себя «шейхом»: мелкий, но чрезвычайно вредный бандит.

Со своей небольшой группировкой, насчитывающей не больше пятнадцати боевиков, самоназванный шейх то появлялся на тарасовском криминальном небосклоне, то снова надолго отправлялся на «гастроли», а куда — Аллах ведает. Объявляясь в Тарасове, Сайд обычно доставлял много хлопот коллегам Гарика Папазяна: совершал дерзкие налеты на магазины и обменники, устраивал шумные разборки, не брезговал заказами на самую грязную работенку При таком неспокойном образе жизни ему приходилось довольно часто обновлять свою шайку, но самому до сих пор удавалось выходить сухим из воды. Сегодняшнее убийство вполне соответствует почерку бандитского шейха: этот зарежет хоть женщину в церкви, хоть черта в преисподней — лишь бы заплатили.

У такого респектабельного бизнесмена, как Альберт Кравчук, казалось бы, не могло быть ничего общего с оголтелой бандой «шейха». И тем не менее было. Связь обнаружилась случайно еще в самом начале моего расследования по рынку «Южный»: Альберт и его Санчо Панса Кохнадзе в приватной беседе вспомнили об услуге, которую им когда-то оказал Сайд.

Рассуждаем дальше. Ирина «случайно узнала, что замышляет Альберт». Причем произошло это всего несколько дней назад: вспомним наблюдения падре Леопольда. Что же такое она узнала, что заставило ее, вопреки нависшей над ней опасности, искать встречи с частным сыщиком? По-видимому, нечто не просто криминальное — бывшую жену Кравчука «просто криминалом» не удивишь! — а совершенно ужасное.

Такое, после чего молчать уже нельзя. Следуя элементарной логике, можно предположить: это самое «нечто» касается как Альберта, так и связанных с ним «других людей» — тех самых, от которых исходила угроза для Ирины.

В этом и заключалась загвоздка с кандидатурой бандитского «шейха». Сайд не мог убить Ирину потому, что давно не вел дел с «империей» Кравчука, что следовало из упомянутой выше беседы, когда было решено однозначно: впредь привлекать к делам «эту падлу» не стоит.

Тогда кто же? Опять я вернулась к тому, от чего ушла.

В позе роденовского Мыслителя я сидела над газетными листами, испещренными коричневыми кофейными кругами. На четырех страничках, за вечер затертых чуть ли не до дыр, тоже подсказки не было.

Не нашла я ну ничегошеньки, что имело бы хоть какое-то отношение к Альберту Кравчуку, его бизнесу или партнерам! Наверное, Ирина просто купила ее в киоске, чтобы почитать гороскоп и городские сплетни, да так и таскала в сумочке. А я-то размечталась, что газета и есть то самое доказательство, на которое она намекала…

В сердцах я оттолкнула чашку с кофейной гущей, и темное пятно расплылось по неживой, компьютерной физиономии разыскиваемого чеченского террориста. Какая гнусная рожа, так ему и надо! Хотя чего ждать от фоторобота… Может, в жизни он столь же эффектный, как те бородачи в камуфляже, которых наше телевидение так любит показывать. Что там про него пишут? Пока этот «красавчик» засветился по соседству, в Ростове и Волгограде, но есть оперативные данные, что может появиться и у нас в Тарасове.

«Пользуется паспортом, выданным на имя Рафика Мирзоева, уроженца Дагестана, — прочла я дальше. — Настоящий Рафик Мирзоев, 1962 года рождения, погиб летом прошлого года в автомобильной катастрофе… Может использовать также поддельные документы на имя Лечи Акмерханова, предпринимателя, и Леонида Каневского, менеджера российско-германского химического концерна…»

Понятно. Неужели бессонные ночи еще не кончились, ночи без уверенности, что утро наступит? Неужели мои хачики с сахарными мешками были лишь трагикомическим прологом настоящей трагедии и в моем городе?

— Нет, к черту! — Я замахнулась кулаком на поддельного Рафика Мирзоева.

Кулак застыл в воздухе. Я схватила газету и поднесла к глазам мутную, расплывшуюся строчку; «…поддельные документы на имя Лечи Акмерханова, предпринимателя…» Сразу припомнился двухнедельной давности эпизод: длинный коридор рыночного подземелья, темный закуток с тележками и Славик Парамонов, поспешно спрятавший в карман халата сотовый телефон после слов: «Усек, усек… Ну пока, Лечи, до связи». Похоже, это имя становится популярным на волжских берегах. Если только этот Лечи и тот — не один и тот же…

Тряхнув головой, я отодвинула от себя газету и отогнала внезапное наваждение. Втемяшится же такое в башку посреди ночи! К черту этого подонка! Не хватало мне еще о нем думать. Пусть им занимается антитеррористический штаб, УВД, ФСБ — есть кому!

А мне достаточно собственных проблем. Я должна найти ответ на вопрос — о чем хотела рассказать мне Ирина Кравчук. О чем и о ком. Если я найду ответ, я найду и ее убийцу.

Какой-то заколдованный круг: ни один из тех, кого я знаю, не годится. Ни один из под ельников Кравчука, теперешних или бывших. Кроме… Махмуд?!

Конечно, ну конечно же! Это должен быть он — тот, кого я еще не знаю. Человек без лица, человек-призрак. Но, похоже, теперь он материализовался.

Бедная Ирина…

Все сходится. Именно Махмуд подключился к делам Альбертика совсем недавно. Он звонил Кравчуку в прошлую среду: вот они, эти самые несколько дней, заставившие бывшую жену «бизнесмена» сильно нервничать. Махмуд и Альберт затевали какую-то крутую игру, ее правила и фигуры содержались в строжайшей тайне. Возможно, Ирина каким-то образом приоткрыла завесу над этой тайной и тем самым вынесла себе смертный приговор…

«Спокойно, Таня дорогая, спокойно! Это тоже — всего лишь версия, ничем пока не подкрепленная. Не увлекайся!»

Однако нюх — мой верный детективный нюх! — подсказывал, что я наконец-то взяла верный след.

Резкая трель звонка в передней прервала мою оживившуюся мысль на самом интересном месте. Я подскочила, вытаращив глаза: в половине третьего ночи?!

Хотя… Чему удивляться: я ведь ожидала «визитеров» с ордером! Вот они и пожаловали.

На ватных ногах, лихорадочно обдумывая, на чем же я могла проколоться, кроме «подлого труса» Леопольда, я поплелась к входной двери. Но когда в окуляре «глазка» замаячил выдающийся шнобель, который невозможно было спутать ни с каким другим носом на свете, мое изумление достигло высших пределов. Неужели Гарик Хачатурович Папазян лично приехал меня арестовывать?!

Зная, что я смотрю в «глазок», он вытянул губы трубочкой и послал смачный поцелуй. Я невольно прыснула: ну и видуха у него. Пожалуй, с ордером в кармане Гарик так себя вести не стал бы. Звонок повторно тявкнул над самым моим ухом, я накинула цепочку и открыла дверь.

— Привет, дорогая. Я тут проезжал мимо, увидел свет у тебя на кухне и решил, что здесь найдется лишняя чашечка кофе для старого друга.

Этот нахал говорил таким будничным тоном, как будто передача «Спокойной ночи, малыши!» только что кончилась. Тут Папазянчик заметил цепочку, и его мощные брови — лучшее, что есть у него на физиономии, не считая глаз, — поползли вверх.

— Ты что, очумела, ара? С каких пор ты стала так меня бояться? Я расту в собственных глазах!

Раз сто, не меньше, я пыталась выяснить у него, что означает это самое «ара», — и всегда безуспешно.

В конце концов пришлось просто смириться, ведь этим словечком пользуются буквально все мои знакомые армяне, и самой принять его к употреблению.

«Дорогой», «уважаемый», «любимый», «друг» — выбирайте, что вам больше нравится. «Ара» — это нечто среднее.

— Если б ты видел свою рожу через «глазок», ты бы не спрашивал, ара. Впрочем, она и без «глазка» ненамного лучше. Фу, фу! — Открыв дверь, я поморщилась и демонстративно развеяла ладонью густые коньячные пары, наполнившие мою прихожую. — Значит, как коньяк лакать — так ты один справляешься, а за кофе ко мне притащился, там не подали? Фиг вам!

Проваливай, я спать ложусь.

— Спать, говоришь? Тогда я тем более должен войти, дорогая!

Слава богу: он явился ко мне не как капитан милиции. Ложная тревога, уф… Значит, можно с ним не церемониться. Я попыталась закрыть дверь, но не тут-то было! Гость проворно сунул в щель ногу в башмаке сорок третьего размера, а это не шутка.

— Пусти дверь, нахал!

— И не подумаю, дорогая. Зря я, что ли, лез на твой чертов шестой этаж без лифта? Неужели ты всерьез надеешься, что эта железная ниточка может меня остановить?! Так что лучше убери ее сама: будет меньше шума.

— Ты знаешь, как это называется? Это называется — хулиганство! Незаконное вторжение в жилище!

Гарик сокрушенно покрутил головой.

— Вай, ты кругом права, ара. Что теперь будешь делать, а? Милицию позовешь? — И он одарил меня самой обворожительной из своих улыбок.

Подавив в себе желание пересчитать ему зубы прямо через порог, я сняла цепочку и отступила от двери. Я слишком хорошо знала этого типа, чтобы посреди ночи состязаться с ним в упрямстве на собственной лестничной площадке. Если он пришел, чтобы войти, — он все равно войдет, даже если ему придется поднять на ноги весь дом и заковать меня в наручники. Это же мент!

Оказавшись в прихожей, Папазян как ни в чем не бывало облапил меня, лизнул в щеку и тут же повернулся к большому зеркалу, как будто лишь за тем и явился. Окинув себя с головы до ног придирчивым взглядом — для этого ему пришлось, как обычно, слегка склонить голову: его метр девяносто не умещались в моем антикварном трюмо, — он поиграл плечами, достал из кармашка расческу и пригладил свою черную и блестящую, как вороново крыло, шевелюру, благоухающую французским одеколоном. А затем одернул смокинг и поправил галстук-бабочку Провалиться мне на месте! На этом отъявленном хулигане в самом деле был настоящий смокинг, и бабочка тоже. А в зеркале отражалась гладко выбритая «морда лица»! Решив, что у меня от усталости и перевозбуждения начались галлюцинации, я зажмурилась и потрясла головой. В голове что-то зазвенело, однако чудное видение не исчезло: Гарик Хачатурович — элегантный, как пистолет Макарова после чистки, — ослепительно улыбался мне из зеркала.

— Ну что, дорогая? Ты берешь обратно свои гнусные слова насчет какой-то там рожи? Я не слышу криков восторга.

— Караул! Мне подменили друга. В мою квартиру обманом проник какой-то «новый армянин»! Пожалуй, я все-таки позвоню в милицию.

— Не суетись, ара: там все равно никого нет. Сегодня вся тарасовская милиция гуляет на юбилее моего страстно обожаемого шефа полковника Колесниченко. Может, ты еще не знаешь последнюю сводку? Так вот: нашему полковнику стукнул полтинник.

А это и в самом деле я, твой Гарик, — только разодетый в пух и прах. Вернее, еще не твой, но мечтающий стать твоим, дорогая! И это несмотря на то, что в его записной книжке за сегодняшний вечер прибавилось три новых телефончика: на буквы Ю. Л и Б. — И Гарик в подтверждение начертил их пальцем на зеркальном стекле.

— Я в восторге. Особенно от той, которая на букву Б.

— Твой панельный юмор неуместен. Ее зовут Беляна, Беляночка. — Мой «кобеляночка» блаженно зажмурился. — Она натуральная блондинка с потрясающими формами…

— Надеюсь, формы у нее тоже натуральные?

Ночной гость заржал, запрокинув голову:

— Обижаешь, начальник. Гарик Папазян ничего не принимает на веру. Впрочем, в таком платье, какое было на ней, скрыть «улики» практически невозможно. Даже если бы она пыталась это сделать!

Я плотнее запахнула свободный велюровый халат.

— Вот теперь я тебя узнаю, трепло. Давай топай на кухню: я не собираюсь слушать твои пошлые байки всю ночь.

— Вай-вай-вай, да ты ревнуешь, дорогая? Не сомневайся: всю ночь я их рассказывать не буду. Для тебя у Гарика найдется кое-что поинтереснее.

Он развалился на табуретке, вытянув длинные ноги через всю кухню. Я едва успела выдернуть из-под его локтя газету «Тарасов» с кофейными блямбами.

При этом что-то мелкое, наподобие горошины, упало на пол и запрыгало по линолеуму. Я поняла — что, но слишком поздно… Папазян опередил меня:

— Что это за хреновина у тебя тут?

Зажав крапчатую бусинку из церкви Кающейся Магдалины между двумя пальцами, капитан вертел ее так и этак, ожидая ответа.

— Покажи-ка.

Словно не понимая, о чем речь, я сделала попытку завладеть бусиной, но это мне не удалось. Я пожала плечами как можно беспечнее:

— Понятия не имею, что это, Гарик! Тут ко мне сегодня соседская девчонка забегала. Наверно, она оставила. Камушек какой-то…

— Девчонка, говоришь? Ну-ну Папазян равнодушно швырнул находку в вазочку с карамельками, тут же утратив к ней всякий интерес, закурил и принялся болтать разную ерунду в ожидании кофе. Моя спина под велюровым халатом покрылась испариной. «Пронесло!»

Я поставила перед незваным гостем дымящуюся чашку, опустилась на другой табурет и вдруг почувствовала, что больше не в состоянии бороться со сном.

Физиономия моего армянского друга с черными агатовыми глазами, его улыбка и сигарета, галстук-бабочка — все плыло перед глазами и двоилось, а слова Гарика пробивались к моему сознанию с таким трудом, точно уши были заложены ватой.

— ..Спасибо за кофе, дорогая: он был классный, как всегда. Правда, я еще рассчитывал насладиться откровенной беседой. Но, похоже, зря!

— Какой еще, к черту, беседой? Я с ног валюсь!

Выпил — и выметайся, аудиенция окончена.

Сквозь дымку сна и дым «Мальборо» мне почудилось, что улыбка Папазяна стала какой-то жесткой, и это мне совсем не понравилось.

— Ошибаешься, ара: она только-только начинается. И не закончится, пока я не вытрясу из тебя правду о твоих вчерашних похождениях. Или нам придется продолжить наше милое общение в другом месте!

Должно быть, я уже заснула и видела дурной сон: другого объяснения его словам быть просто не могло.

Вот как, значит, этот ужасный тип отплатил за мою доброту к бесприютному ночному страннику! От злости я пришла в себя и заорала:

— О каких еще похождениях, черт бы тебя побрал!

Гарик, окончательно превратившийся в капитана милиции Папазяна, протянул через стол свои жилистые лапы и так сдавил мне запястья, словно уже надел на них железные «браслеты». Его глаза просверлили меня, как две пули.

— Зря ты держишь меня за лоха, Татьяна. Зря валяешь дурочку, как будто не знаешь, что с Гариком Папазяном этот номер не проходит. Но изволь, я освежу твою память. Я жду от тебя чистосердечного признания: как вы с падре Леопольдом Крайновским грохнули его подружку Ирину Кравчук. Вчера в католической церквушке на Немецкой. Вспомнила? Теперь давай колись. А я пока подумаю, что с тобой делать.

Глава 5

Собрав в кулак все оставшееся при мне на этот час самообладание, я освободила руки и встала из-за стола.

— Посиди здесь, капитан. Я сейчас оденусь.

Нужный эффект был обеспечен: Гарик вытаращил глаза.

— Оденешься? Это еще зачем?

— Ну, не ехать же мне к полковнику Колесниченко в домашнем халате! Тем более что у него сегодня юбилей.

— Что ты несешь?

— Я говорю, что мы поедем сейчас в твое управление на Московской, где ты оформишь мое задержание по всей форме. И так же по всей форме снимешь показания. С протоколом, с моей подписью на каждой странице — все как положено. Чтобы завтра моему адвокату..

— Э, погоди-ка!

— ..чтобы завтра моему адвокату Степе Фридману было чем заняться. Можешь не сомневаться: он раскрутит дело с моим незаконным задержанием так, что твоему Колесниченке мало не покажется! Так что кончайте базар, товарищ капитан, — и вперед. Надеюсь, вы на машине? Не ехать же мне на своей на собственный допрос!

Не дождавшись ответа — ночной гость, свирепо вращая очами, давился каким-то сложным набором междометий, — я развернулась и выплыла из кухни с гордо поднятой головой. Хуже всего, если он нагонит меня по пути в спальню и начнется потасовка: тогда сам дьявол не ведает, чем все это может разрешиться!

Но нет… Потрясение от моего эффектного выхода оказалось таким сильным, что замедлило даже реакцию Папазяна, обычно молниеносную. Он еще только вскочил с табуретки, когда за моей спиной щелкнул дверной замок.

Навалившись на дверь всей своей тяжестью, я слушала, как Гарик мечется по кухне, что-то сшибая на пути и остервенело ругаясь по-армянски. Хорошо уже, что он сразу не кинулся крушить мое убежище.

А мог бы — больше всего Гарик Хачатурович не любит, когда его переигрывают по очкам.

«Не спеши, Таня дорогая: ты еще его не переиграла, разве что первый тайм выиграла. Возьмет сейчас и скажет: „Ну, едем, ара! Что ты там возишься?“ Вот будет весело!»

Я машинально вытащила из шкафа первую попавшуюся одежду и без сил рухнула рядом с нею на кровать. Разумеется, я блефовала. Стоило лишь Гарику сделать то, чем до него стращал меня внутренний голос, и я вышла бы полным банкротом. Какое уж там «незаконное задержание»… Степе Фридману пришлось бы готовить мою защиту в суде!

Но и Папазянчик блефовал тоже! Я это знала, я это чувствовала. За пять или шесть лет знакомства, очень быстро переросшего в дружбу, я изучила этого парня как самое себя. И даже лучше: в женщине всегда есть место загадке, тогда как мужик, даже самый неглупый, — это только мужик! Его психоэмоциональное устройство достаточно примитивно, а поступки предсказуемы — конечно, если задаться целью их предсказать. Он может действительно считать себя пупом земли и всерьез относиться к титулу «лучший сыщик всех времен и народов», кстати придуманному мной исключительно в целях воздействия на непомерное тщеславие капитана грубой лестью. Однако он и представить себе не может, бедняга, что он — всего лишь подопытный кролик в экспериментальной научно-практической лаборатории женской хитрости!

Ах, если б только Гарик Хачатурович мог предположить, сколько «приливов» и «отливов» совершила его горячая южная натура лишь потому, что так было угодно мне… А главное — сколько раз я бессовестно эксплуатировала его профессиональный гений в своих узкокорыстных интересах.

Никуда он меня не повезет, конечно. Это вообще не его функция! Однако стервец что-то пронюхал, это ясно. Пронюхал — и берет меня на понт, хочет вытрясти правду, пока я тепленькая. Это скверно. Очень скверно! Я, как никто другой, знала: с Папазяном можно шутить до тех пор, пока он не начинает подозревать тебя в сокрытии информации, представляющей интерес для следствия. Но как только заподозрит, что из него делают лоха, — шутки кончаются, и тут из экспериментатора очень легко можно превратиться в беззащитного кролика.

Наконец шаги проскрипели по коридору, и «лучший сыщик всех времен и народов» три раза стукнул кулаком — не слишком, впрочем, сильно — в дверь моей опочивальни. Ага, вот и второй тайм…

— Эй! Выходи, слышишь?

— Не гони лошадей, капитан. Я еще не готова. Не могу же я ехать в ваш гадюшник без макияжа: еще подумают, что я уже посыпала голову пеплом.

— Ч-черт!.. Ладно, выходи. Поговорим… по-хорошему.

— Как-как? — Я вложила в тон вопроса все свое ехидство. — «По-хорошему» — это значит без мордобития и выкручивания рук? Спасибо, товарищ капитан милиции: ради меня вы идете на такие неслыханные нарушения профессиональной этики. Тронута, сдвинута, почти опрокинута. Сейчас пущу слезу умиления!

— Слушай, Таня-джан, кончай выдрючиваться, а? — Голос Папазяна зазвучал так буднично и устало, что я удивилась. — Или я вот что сейчас сделаю: просто возьму камушек, который валяется у тебя на столе в кухне, и отвезу его Морозову в городскую прокуратуру. И попрошу приобщить к материалам следствия мои показания о том, где я откопал эту безделицу. Думаю, он скажет мне «спасибо». И знаешь почему? Да потому, ара, что у него уже есть один такой камушек: его изъяли на месте убийства бывшей жены Альберта Кравчука. Бедняжке — я имею в виду женщину — перерезали горло в симпатичной церквушке, куда она зашла, должно быть, помолиться о спасении души.

Что ты об этом думаешь, дорогая? Вай, даты, похоже, проглотила язык… Так вот: точно такой же тигровый глазок, какой тебе, по твоим словам, подбросила соседская девчонка, нашли на месте преступления. Есть версия, что из этих камушков были сделаны четки, принадлежавшие убийце.

Я пулей вылетела из спальни.

— Четки?

— Четки, ара, четки. Я вижу, тема разговора тебя заинтересовала, да? Кстати, эксперты сказали, что четки эти родом с арабского Востока и им лет пятьсот-шестьсот от роду. Так что посоветуй этой самой девчонке быть поосторожней с подобными раритетами.

Что тут скажешь? Это был такой мощный пенальти в мои ворота, который враз разметал всю оборону.

Несмотря на позиционные преимущества, игра была проиграна вчистую. Но сейчас это меня уже мало волновало: гораздо важнее были четки с Востока. Значит, я была на верном пути!

— Ну конечно, то-то мне показалась странной эта бусинка! Я могла бы сама догадаться: сколько раз видала подобные штуки у своих приятелей, арабских студентов. Стало быть, там остался еще один камушек…

Я осеклась. Гарик смотрел на меня, ухмыляясь по-волчьи.

— Конечно, Таня-джан, у тебя ведь не было времени обыскать все как следует. Надо было заметать следы и смываться, пока не застукали! И за что же, интересно, ты пришила несчастную? Может, она приревновала тебя к своему бывшему муженьку?

Ведь вы с Альбертом Кравчуком, кажется, теперь коллеги, а?

Я похолодела: ему и это известно! Ну, ментяра…

— Думай, что мелешь, капитан! — огрызнулась я. — Не хуже моего знаешь, что Ирину я не убивала.

А мое расследование по рынку «Южный» — если ты это имеешь в виду — тебя не касается.

— Ошибаешься, ара. Ты очень ошибаешься, если думаешь, что криминальная эпопея Кравчука касается только тебя и твоего клиента Фарида Тагирова.

Сколько раз я тебя предупреждал, что с твоей стороны по меньшей мере легкомысленно недооценивать милицию, но ты все равно не хочешь видеть дальше собственного носа! И по-прежнему суешь его туда, где без тебя уж точно обойдутся. Гляди, останешься без носа, Татьяна! А заодно и без башки.

— Хватит мне лекцию читать, ты не в школе МВД, капитан! Ишь как разошелся, Цицерон из «красного дома»! «Без тебя обойдутся»… Черта с два! Да у вас под самым носом, у всех ваших РУБОПов и ОБЭПов, скромный заместитель директора муниципального рынка создал разветвленную преступную организацию! Спрут разрастается, жиреет, высасывает доходы из казны, душит людей своими щупальцами, а вы мышей не ловите и в ус не дуете. «Моя милиция меня бережет»… Сперва посадит, потом стережет!

Гарик восхищенно прищелкнул языком.

— Нет, это ты у нас Цицерон, ара! Вай-вай-вай, тебе книжки надо писать, Таня-джан. Или в Думу баллотироваться. Как тебе идейка, а? Меняю на твое… как это… «сперва посадит, потом стережет». Класс!

Никогда не слыхал.

— Похоже, ты еще о многом не слыхал, капитан.

Папазянчик подцепил меня под руку и прикрыл дверь за моей спиной: по-видимому, вид спальни его немного смущал. Когда-то в пылу разборки на сексуальной почве он поклялся, что не переступит порога моей спальни, пока я сама не стану умолять его об этом. Наверное, до сих пор надеется…

— Ладно, гражданка Иванова, я не собираюсь обсуждать с вами работу тарасовской милиции, на то есть другие инстанции. Так ты говоришь, я еще многого не знаю? О'кей, я с тобой согласен. Вот я и пришел, чтобы ты просветила меня, тупого мента. Сейчас мы с тобой пойдем на кухню, ты сваришь еще кофе…

А можешь и коньячку плеснуть, я не откажусь… Сядем рядком да поговорим ладком.

— Ничего я тебе не скажу.

— Нет, Таня-джан, скажешь как миленькая! Ведь ты помнишь наш уговор: ты — мне, я — тебе. Или ты думаешь, я за красивые глазки отдал тебе эти самые четки? К тому же ты отлично знаешь, что Гарик Папазян — не только твой старый друг, но и мент, зловредный и, как ты выражаешься, поганый. И при определенных обстоятельствах он может забыть про дружбу, зато устроить тебе много мелких пакостей.

При этих словах мерзкий шантажист послал мне поистине голливудскую улыбку — не меньше чем на тридцать зубов.

— Только я очень не советую тебе, дорогая, вынуждать Гарика это делать! Старина Гарик хотел бы и дальше оставаться твоим другом. Ради этого он готов даже позабыть, что он капитан милиции, — на время, конечно. Тем более что сегодня он, как ты заметила, совсем на милиционера не похож!

Последнее замечание было очень существенно: оно означало, что все сказанное этой ночью в моей квартире останется между нами. До тех пор, разумеется, пока Гарик не сочтет, что дальнейшее утаивание от следствия моей персоны будет означать прямой урон отправлению закона.

В создавшихся условиях это был максимум, на что можно рассчитывать. С тяжелым вздохом — ночь на сегодня отменяется! — я поплелась на кухню…

Когда большие часы в комнате пробили четыре часа утра, Гарик поднялся с табуретки. В сизом сигаретном дыму я почти не видела его лица.

— Мне пора, дорогая. Если я не посплю хоть пару часиков, то… — Поморщившись, он содрал с шеи скособочившуюся бабочку, расстегнул ворот сорочки и с наслаждением растер кадык. — Вот гадость, совсем задавила! Вообще-то полковник отпустил меня до обеда, но теперь придется кое-что предпринять с утра пораньше.

— Папазян, не забудь, что ты мне обещал!

— Папазян никогда не забывает, что он обещал, ара. На пару дней я, пожалуй, сделаю вид, что ничего не знаю. Но только на пару дней, Таня-джан! И то если ты в свою очередь обещаешь забыть про убийство Ирины Кравчук и про Махмуда.

— Но, Гарик…

— Что — «Гарик»? Я сказал! Не смей соваться в это, Татьяна. Тебе ясно? Ты что — совсем глупая? Не понимаешь, что дело табак, что Морозов идет по твоему следу, как гончая? По меньшей мере три свидетеля видели, как ты входила в церковь Кающейся Магдалины аккурат в то время, когда там была убита Ирина Кравчук. Но никто не видел, чтобы ты выходила оттуда…

— Свидетели видели блондинку со стрижкой каре, в темных очках. Никто не сможет меня опознать, ты же сам сказал! Моих «пальчиков» они там тоже не найдут. Хуже обстоит дело с алиби, однако к тому времени, когда догадаются меня о нем спросить, я что-нибудь придумаю.

— Татьяна, не будь наивной! Я же вот догадался, что в этом дельце без тебя не обошлось, а Морозов тоже не дурак.

Я сомкнула пальцы на его голой шее под воротником рубашки, посмотрела в глаза многозначительным взглядом.

— Но Морозов не состоит со мной в многолетней, почти интимной дружбе, Гарик-джан. Откуда ему знать меня так, как знаешь ты, ара?

Этот приемчик тоже был из серии запрещенных.

Я пользовалась им лишь в самых крайних случаях — когда были испробованы все прочие способы умаслить Папазяна. Но Гарик мужественно снял с себя мои лапки. Он снова был капитаном милиции. Зануда! Я ядовито прищурилась.

— Говоришь, догадался? Да просто тебе повезло, что этот дурацкий тигровый глаз валялся у меня на столе. Не то бы я выставила тебя вон, и все дела!

Он понимающе усмехнулся: мол, у вздорной бабенки сдают нервишки, что тут сделаешь…

— Не кипятись, ара: я ухожу. Но ты подумай на досуге: что было бы, если б вместо меня этот камушек увидел кто-то другой? Боюсь, тогда б тебе и правда пришлось беседовать не здесь и не со мной, а в другом месте. С протоколом и по всей форме. Как бедняге падре Крайновскому, который сейчас отдувается за тебя в главных подозреваемых.

Гарик доверительно наклонился к самому моему уху.

— Неужели ты успела совратить святого отца, дорогая? Нет, я, конечно, не против — я же не католический архиепископ, меня интересует лишь технология…

И, ловко увернувшись от моей затрещины, он выскочил за дверь кухни и состроил через стекло уморительную рожу — разумеется, с поцелуем.

Глава 6

Я чувствовала себя отвратительно. Падре Леопольд, невиннейшая душа, арестован — пардон, задержан — из-за меня по подозрению в убийстве женщины, которую он обожал!

А этот негодяй оказался еще большим негодяем, чем я думала! Разумеется, это я уже про убийцу С самого начала у меня не вызывало сомнений, что преступник каким-то образом завладел дубликатом ключа от задней двери или очень ловко воспользовался отмычкой. Но только после ночного рандеву с капитаном Папазяном я смогла оценить во всех деталях дьявольский спектакль, разыгранный убийцей. Он не просто обвел беднягу Леопольда вокруг пальца, но ухитрился сделать так, что подозрения пали на самого священника.

Дело в том, что в начале четвертого несколько жильцов из Зеленого переулка, чьи окна выходят прямехонько на задворки шикарных магазинов «тарасовского Арбата», видели, как из церкви вышел… высокий человек в сутане. Он спешил и очень нервничал — это было заметно, что называется, невооруженным глазом. И вообще вел себя странно: запирая дверь, долго возился с ключами, ронял их, озирался, шарахнулся от мальчишек, которые стреляли во дворе пистонами… Словом, если бы этот человек только что зарезал женщину, он не мог бы вести себя более адекватно, как выразились бы мои друзья-журналисты.

По мере того как Гарик рассказывал детали, даже я перестала реагировать на задержание священника «неадекватно». При таких убойных показаниях не то что милиция — сам святой Франциск не отпустил бы падре с миром!

— Погоди, Гарик, — ухватилась я за соломинку. — Но ведь люди не опознали Леопольда, так? Они и не могли его опознать, потому что это был не он!

— Не опознали, да. Свидетели видели человека в черной сутане и в черной шляпе. И только. Было далековато, к тому ж они смотрели на него сверху — из окон. Словом, лицо видеть не могли. Но все трое уверены, что человек в сутане был скорее высок, чем среднего роста. И еще одна бабуля клянется, что на носу у него блеснули очки.

— А что сказали те пацаны, ну, с пистонами? Они же были рядом.

— Пацаны… — Гарик развел руками. — Да ничего они не сказали, в том-то и фикус-пикус. Их пока не нашли.

— Чего-чего?! Ты это серьезно, капитан?

— Серьезней не бывает, Таня-джан. Похоже, то были какие-то чужие мальчишки, пришлые. Это ж центр, сюда шпана со всего города прет. Накупят стреляющего барахла — и ну пугать бабушек да девчонок. Дурачье! Я б за такие шутки ноги вырывал из одного места.

— Погоди, погоди, Гарик. А ты случайно не знаешь… Нет, это было бы слишком дьявольской выдумкой!

— Ты про что?

— Ты случайно не знаешь, что свидетели заметили раньше, а что потом: человека в сутане или мальчишек с пистонами?

— Дорогая, Гарик Папазян знает все. Только происходит это вовсе не случайно, заметь себе. Сначала были мальчишки, однозначно. Их не столько увидели, сколько услышали. Поэтому жильцы и кинулись к окнам, что во дворе начались содом и гоморра. Кое-кто даже подумал, что это очередная разборка: местечко-то тихим не назовешь, сама понимаешь… Постой, а почему ты спросила?

В глазах Папазянчика загорелись хищные огоньки, так хорошо мне знакомые: он ухватил за хвост чужую мысль и собирался ею попользоваться как своей:

— Ты думаешь, что этот тип… Что он сам организовал весь этот шум, чтоб не остаться незамеченным?

Вай-вай-вай, Таня-джан… Круто!

Да, я так думала, и капитан был вынужден согласиться: на случайное совпадение все это мало похоже.

Впрочем, Гарик остался верен себе, заявив, что и сам, разумеется, «въехал» бы, если б это было «его дело».

Но следователь по особо важным делам из городской прокуратуры Морозов вообще имеет манеру «бить милицию по рукам», и в частности, с капитаном Папазяном из уголовного розыска у него сложились «особо вражеские» отношения. Поэтому «лучшему сыщику всех времен и народов» нет резона тратить свои таланты там, где их не оценят. И он не стал бы этого делать, если б ему не почудилось, что из дела об убийстве в католической церквушке торчат «ушки» одной хорошо известной ему особы, которая козыряет лицензией частной сыщицы, вместо того чтобы смириться с бабской долей и козырять совсем другим местом. Вот завернул!

Промолчать я не смогла и ответила в том духе, что успеваю козырять и тем и другим, хотя откуда об этом знать какому-то там капитану.. А вообще-то стоило бы воздержаться от такого алаверды — в виде «дружеской гадости».

Утро оказалось чересчур близким и потому — тяжелым. А меня ожидали необыкновенно увлекательная работа весовщицы и тяжелые заботы трудов сыщицких. Я невольно морщилась, вспоминая прошедшую ночь. Бог с ним, с Гариком! О нем я подумаю послезавтра, когда закончится «фора», которую он мне дал.

Сейчас я думала об отце Леопольде, томящемся в заведении отнюдь не богоугодном. Нужно скорее вытащить его оттуда — хотя бы пока под залог, деньги на это у меня найдутся. Задумалась о проклятом иксе, который оставил нас всех в дураках, вот только четки свои антикварные не уберег, какая жалость… И еще о «сладкой парочке» с рынка «Южный» — Кравчуке и Кохнадзе, через которых я должна выйти на убийцу с Востока, кто бы он там ни был — Махмуд или кто другой. Должна, но как?! И времени в обрез…

Кстати, что может означать результат моего последнего общения с гадальными костями? Не удержалась-таки, развязала перед выходом из дома замшевый мешочек — и что же? «Вас порядочно расстроило одно незначительное обстоятельство, которому из-за своей впечатлительности вы придали слишком большое значение». Очень интересно: это какое же? В последнее время обстоятельства только и делают, что расстраивают меня. Знать бы только, какие из них значительные, а какие нет… Во всяком случае, это уж точно не мое сегодняшнее двухчасовое опоздание на работу. Пусть змея-кадровичка пишет докладную директору, а Тагиров пусть увольняет меня, если хочет, — па-ажалуйста, я не против! Найду местечко получше, свет клином не сошелся…

Автобус номер двадцать шесть, в котором я все это думала, притиснутая к окошку дородной тетенькой и двумя ее пустыми пластмассовыми ведрами, перешел на «самый малый вперед» и застопорил двигатель.

Я выглянула — и вздохнула: мы пристроились возле Центрального рынка в хвост колонны машин, не успевших проскочить перекресток на зеленый. Из-за конспирации бедной Тане приходится таскаться каждый день в жуткую даль на «Южный», да еще на общественном транспорте!

От нечего делать я стала глазеть сквозь автомобильное окошко. Опять вздохнула; везет же некоторым: вот приехал человек на своей «девятке», спокойно оставил ее у обочины и пошел по делам. И не боится, что его вычислят…

Ба-ба-ба! А «девятка» — то — знакомая!

С меня мигом слетело унылое оцепенение от хронического недосыпа. Ошибки быть не могло: номера машин всех «коллег» по «Южному» я помнила наизусть. Вытянув шею, я завертела головой во все стороны, пытаясь таким образом расширить скудный обзор. И в самом деле увидела Славика Парамонова. Его сутулая спина с орлом «Монтаны» и белесый затылок мелькнули далеко впереди — у самого светофора. Рубщик мяса склонился над лотком какого-то торговца и рассматривал товар.

Вот чудной! Неужели он за этим тормознул у Центрального рынка, на нашем же все гораздо дешевле .

Озадаченная, я не сводила с него глаз, но тут автобус дернулся и пополз к «зебре» перехода. «Объект» быстро приближался, и мне пришлось на всякий случай замаскироваться газетой.

Случилось то, что должно было случиться: до следующего желтого мы не успели. Автобус остановился почти за спиной у Парамонова, от меня его отделяли каких-нибудь два-три метра. Вот теперь я могла бы поклясться, что Славик вышел из машины не ради покупки: он стоял у лотка с сигаретами, а ведь сам не курит, это все знают!

Впрочем, «коллега» только пытался сделать вид, что его интересует товар, причем пытался скверно — артист из него был никакой, это я заметила даже со спины. Он бестолково лапал пачки, но сам и не глядел на них: разговаривал с продавцом. Точнее, продавец что-то говорил ему, а Парамонов отвечал изредка и односложно: мне было видно сбоку, как шевелятся его губы.

Через пыльное, заляпанное грязью стекло я всматривалась в лицо торговца сигаретами. На нем лежала густая тень от козырька кожаной кепки «а-ля Лужков», а верхняя губа пряталась под черными усиками «а-ля д'Артаньян». Между этими деталями портрета выделялся нос, крупный, пожалуй, даже слишком крупный, но не какой-нибудь там безобразный «рубильник», а классически прямой, римский. К такому носу подошел бы тяжелый квадратный подбородок, однако, наоборот, подбородок был округлый, гладко выбритый и с ямочкой — какой-то женоподобный.

Диссонанс почему-то производил неприятное впечатление, хотя парня можно было бы, пожалуй, отнести к разряду красавцев-мужчин, причем кавказской национальности. Он был довольно высокого роста: Славик Парамонов макушкой едва доставал продавцу до переносицы. Конечно, это вам не Гарик Хачатурович, но с отца Леопольда, пожалуй, будет…

Опять загорелся зеленый, и наш битком набитый автобус с места рванул «полный вперед». Лицо «коробейника» поравнялось со мной, осталось позади, я повернула голову до упора, пытаясь разглядеть его получше… И в этот момент встретилась взглядом с его глазами, которых до сих пор толком не видела под дурацким козырьком.

Откуда мне знакомо это лицо? Хотя почему бы ему и не показаться знакомым, если нынче таких лиц кавказской национальности в моем родном Тарасове, наверное, больше, чем на Кавказе? Но в облике человека, который только что разговаривал с Парамоновым, было что-то нестандартное, несмотря на примелькавшийся типаж. Совсем недавно я где-то видела этот мощный нос и мягкий девичий подбородок.

И этот странный остановившийся взгляд…

С легким шуршанием с моих колен соскользнула газета, про которую я совсем позабыла, и улетела под переднее сиденье. Газета? Внезапно я вспомнила воскресный «Тарасов» из сумочки убитой Иры Кравчук, над которым в оцепенении просидела весь вчерашний вечер и полночи. Фоторобот террориста-гастролера, заляпанный кофейными пятнами. Рафик Мирзоев или Лечи Акмерханов… Славик Парамонов — и его телефонный собеседник Лечи.

Толстая тетка с ведрами истерично взвизгнула и поджала ноги. Пустые пластиковые посудины, сметенные могучим ураганом в моем исполнении, с грохотом покатились под ноги пассажиров. Расталкивая всех на своем пути, сопровождаемая воплями и руганью, я кинулась к выходу.

Автобус возмущенно лязгнул дверями и выплюнул меня на остановке «Центральный рынок». Но я не слышала и не видела ничего, что творилось за спиной.

Вмиг добралась до перекрестка со светофором. Но еще не того, у которого Славик Парамонов «покупал сигареты»: нас разделяли две бурных автомобильных реки с «зебрами» плюс стометровка между ними. Вот такая у нас тут транспортная развязка. Давненько я не бывала на Сенном, совсем забыла, что здесь особо не разбежишься.

В общем, я опоздала. Где-то на середине этой спринтерской дистанции с упавшим сердцем проводила глазами парамоновскую «девятку», которая проплыла мимо в потоке других машин. А чуть позже увидела, что за лотком с сигаретами стоит совсем другой человек. Напрасно я под прикрытием толпы на трамвайной остановке высматривала того, кто был мне нужен: его и след простыл. Впрочем, даже если бы парень с римским носом находился сейчас в пятидесяти-двадцати шагах от меня, шансов найти его все равно не было. Что человека искать на Сенном, что иголку в стоге сена — одно и то же.

Между тем надо же было как-то оправдать свой бездарный исход из автобуса. Действующие лица исчезли, но место действия — сигаретный лоток — осталось. И я решила идти напролом. В конце концов, чего еще ждать от такой дуры, как Таня-весовщица?

Я постаралась стереть со своей черноглазой с утра мордашки последние следы интеллигентности, какие там еще оставались после пробежки, и развязной походкой приблизилась к объекту. Кажется, на его двуногую «составляющую» это произвело впечатление!

Однако сейчас меня больше интересовал четырехногий раскладной столик с разноцветными пачками курева: на нем я заметила стандартную карточку-визитку — "Ч П «Халдеев». Адреса не было, но и то, как говорится, хлеб.

— Што, дэушка? Што хочешь? — Продавец был сама любезность.

Нет, этого «портрета» я точно не видела в газете.

Зато на любом рынке, на любом углу — пожалуйста!

Круглая физиономия до самых глаз заросла черной щетиной. Однако и она не скрывала старый кривой шрам, рассекающий правую щеку от уха до подбородка, для этого требовалась еще более густая растительность. А уши-то, уши…

— Привет, — поздоровалась я. — А где Лечи?

В хитрых масленых глазках не отразилось ни испуга, ни удивления — они лишь сузились.

— Какой такой Лечи? Нэ знаю никакой Лечи.

— Как это не знаешь? — Я удивилась самым искренним образом. — Он же сказал, что будет здесь!

— Кто сказал?

— Да Лечи сказал.

— Шутка шутишь, дэушка? Хи-хи-хи…

Я демонстративно сверилась с карточкой на прилавке.

— Это же ЧП «Халдеев», да?

— Слушай, дэушка, ты читать умеешь русский язык, а? Читай: «Хал-де-ев». — Продавец ткнул в бумажку обломанным черным ногтем. — Зачем спрашиваешь?

— Да затем, что до тебя доходит, как до верблюда.

Говоришь, что не знаешь Лечи, а он мне сказал, что мы с ним встретимся сегодня здесь, у лотка ЧП Халдеева. Я думала, это его фамилия. Высокий такой парень, с усиками. Ну?

— Что ты мне нукаешь?! Э, шайтан…

Кажется, мне удалось вывести объект из себя. Он раздувал ноздри, глаза превратились в щелочки, в которых еле-еле хватало места отблескам дневного света. Может, поэтому я не увидела в них ничего другого?

— Слушай, дэушка! Ты што, совсем глупый, да?

Я тебе сказал — нэ знаю никакой Лечи, да?! Што ты мне мозги пудришь? Хочешь брать сигарета — бери, нэ хочешь — иды свой дорога! Пришел тут…

Я решила, что дослушивать его заключительный пассаж — это слишком. Таня-весовщица не упустит случай показать, что ей тоже знакомы комбинации из трех, четырех и пяти букв. Поэтому набрала воздуха в легкие и открыла рот:

— Ты че орешь, придурок? Че орешь, козел? Я тебя трогала? Нет, ты скажи: я тебя трогала?" Просто спросила про Лечи, а из этого… шиза поперла! Не знает он Лечи!.. Так я тебе и поверила, чучмек чертов! Ну, не знаешь, так не знаешь, че орать-то?!

На нас уже стали обращать внимание. Прохожие останавливались, торговый люд хихикал и подначивал возгласами. Мой «коробейник» затравленно озирался по сторонам и что-то плаксиво лопотал на языке предков: бедняга понял, что в «великом и могучем» ему со мной не тягаться.

— Какой плохой слова говоришь: «козел», «придурок», «чучмек»… Фуй, фуй! Нехороший дэушка…

— Слушай, а может, ты его как Рафика знаешь? — Я сбавила тон. — Лечи говорил, ваши его еще Рафиком называют. Два имени у него, что ли?

— Рафик я знаю. Много Рафик знаю! Я сам Рафик, да! Только тот Рафик, какой я знаю, это не твой Лечи. Рафик знаю — Лечи не знаю! Этот Лечи тебя продинамил, дэушка. Иды, иды, не шуми. Надо было у свой Лечи сразу паспорт спрашивать.

«Неплохая мысль», — подумала я, уже отходя от лотка.

Под ненавидящим взглядом Рафика я вернулась на остановку и, спрятавшись за подошедший трамвай, выскользнула из поля его зрения. Затем, стараясь не терять из виду торговую точку Халдеева, перебралась на противоположную сторону Астраханской и здесь не без труда отыскала подходящий наблюдательный пункт под зонтиком уличного кафе.

Расстояние было приличное, да и народу вокруг мелькало полным-полно. Но все-таки мне удалось разглядеть, как мой новый знакомец извлек из кармана сотовый телефон и кому-то коротко отзвонился.

Я почти не сомневалась, что темой разговора являлась моя скромная персона.

Ждать последствий пришлось недолго. Не прошло и пятнадцати минут, как поблизости от лотка затормозил черный сверкающий джип с непроглядно-зеркальными стеклами. Из машины никто не вышел, но моему «коробейнику» и не требовались дополнительные приглашения: в мгновение ока он свернул свой лоток вместе со всем содержимым, втолкнул его в машину и сам запрыгнул следом. Джип газанул и умчался в направлении аэропорта.

Сообразив, что объект «делает ноги», я вскочила с места, да куда там… Все произошло так быстро, что я успела лишь мысленно обругать свое «раздвоение личности»: ни тебе машины, ни даже бинокля в сумочке: Тане-весовщице иметь такие вещи по рангу не положено. Если б хоть номер разглядела, то за эту ниточку легко было бы вытянуть и саму тачку, а теперь — ищи-свищи…

Как бы там ни было, после того, что случилось, у меня отпало последнее желание ехать на работу Поэтому первым делом я разыскала телефон-автомат и позвонила своей непосредственной начальнице — кадровичке с «Южного». Не помню, что я ей наплела — что сделала аборт и родила одновременно, что подхватила корь и меня разбил паралич, — только дала понять, чтобы сегодня меня в весовой особенно не ждали. Старая грымза отнеслась к моей очередной байке на удивление спокойно: видимо, директор провел с ней разъяснительную работу насчет моего особого статуса. Не знаю, что такого «особого» она подумала про меня и Тагирова, но назвала она меня не Ивановой, как обычно, а Танечкой.

Повесив трубку, я, однако, не спешила отходить от аппарата, а смотрела на телефон, обуреваемая жестокими сомнениями. Палец просто чесался отстучать номер Кедрова в «сером доме», но мне мешал внутренний голос: «Давай-давай, Таня дорогая! Жми на кнопочки. То-то Сергей Палыч обрадуется твоему звонку. Опять задействует громоздкую „контртеррористическую“ машину, завертятся колесики-винтики… Будут искать черный джип неизвестно с каким номерным знаком и ловить чеченского бяку Лечи Акмерханова тире Рафика Мирзоева, неуверенно опознанного в районе Центрального рынка некой особой с сомнительной репутацией. И повторится история с теми невезучими торговцами сахаром из подвала твоего дома. Окажется, что этот Лечи — какой-нибудь Асланбек Асланбеков, честный предприниматель из солнечного Дагестана. И потом не удивляйся, милочка, если твой друг Кедров перестанет с тобой здороваться, если Гарик Папазян будет при каждой встрече скалить зубы и обливать тебя „дружескими помоями“ и больше ни один приличный клиент не наберет твой номер телефона. Хочешь этого — звони!»

О, нет! Этого я не хотела. Даже мысль о возможности нового прокола наводила ужас. Придется наступить на горло детективному чутью, которое упрямо толкало меня по следу черного джипа.

— Девушка, вы будете звонить или нет? — вывел меня из оцепенения чей-то голос.

— Нет. Передумала. Пожалуйста. — И я освободила кабинку.

Купив с горя банку пива «Хольстен», перебазировалась с нею подальше от людских глаз, на уединенную лавочку аллеи, в тень кустов акации. Все равно наблюдать больше не за кем! Оставалось только думать.

Рассудок был неумолим, как всегда. Наверное, мой внутренний голос — его незаконнорожденный сын. Как говорится, яблоко от яблоньки… То, что еще полчаса назад казалось бесспорным и окончательным, теперь, под его безжалостными «рентгеновскими лучами», представало лишь гипотезой. Туманной и неубедительной. В самом деле, что я видела? Лицо кавказца в тени кепки — и только. Да, оно показалось мне похожим на фоторобот из газеты. Но могу ли я утверждать, что действительно видела сегодня того самого человека? Да нет же, конечно, нет! Мельком, из автобуса, через грязное стекло… В таких условиях и родную маму можно не узнать. К тому же в газете он был без кепки и без усов. Какие тут гарантии… Абсурд!

Правда, я видела Славика Парамонова за беседой с продавцом сигарет — это уж с гарантией. Но что мне сие дает? Ничего определенного. Может, он просто выбирал сигареты для своей девчонки или для приятеля, на встречу с которым ехал. Кстати, почему он не на работе? Да, но я ведь тоже не на работе. Мало ли уважительных причин?

Можно, конечно, представить в качестве доказательства «строгому судье» имя террориста. Я почти уверена, что тогда, в пустом коридоре рыночного подвала, Парамонов назвал его именно так — Лечи! «Вот именно — „почти“! — парировал рассудок. — Ты и в этом не уверена на все сто. И почему ты называешь собеседника Славика террористом? А может, Славик действительно говорил с каким-то Лечи. Чем ты докажешь, что с „тем самым“?»

Увы! Никаких доказательств не было.

"Если ты так доверяешь своему феноменальному нюху, — встрял внутренний голос, — то почему тогда упустила из виду самого Славку Парамонова? Ага!

Съела? Всех мясников, начиная с Реваза, изучила чуть ли не под микроскопом, а на этого «тюху» махнула рукой. Даты и сегодня его упустила, Таня дорогая, причем самым бездарным образом! Так что езжай-ка ты лучше на свой рынок и паси свою «сладкую парочку», как собиралась, А то они там без тебя все свои делишки с Махмудом обделают и упорхнет пташка".

Я поморщилась, будто нажала на больной зуб.

Махмуд! Этот в самом деле ждать не будет. Теперь, если это он убил Ирину, у него еще больше причин поторопиться со сделкой. Каждый лишний час на тарасовской земле — для него смертельная опасность: милиция виснет на хвосте, да и Альбертик, партнер, может кое-что разнюхать. А мне до сих пор неизвестно, что они с Кравчуком задумали!

Швырнув пустую пивную банку в урну, я решительно встала со скамейки И решительно зашагала… в сторону родного дома. Первый этап поисков таинственного «Халдеева» требовал сосредоточенности и уединения.

Рассудок на пару с «внебрачным дитятей» притихли и хранили зловещее молчание. Детективное чутье одержало верх, и я отдалась на волю победителя.

Дома я вооружилась терпением и телефонным справочником и через пятнадцать минут, после пяти или шести бестолковых разговоров, записала номер отдела прогнозирования развития экономики и рыночных отношений администрации Кировского района. Гарику Хачатуровичу и не снилось выговорить такое!

— Слушаю, Ветров, — ответил недовольный молодой голос: очевидно, сотруднику отдела пришлось переключиться на меня с более приятной темы.

— Здравствуйте. Областная налоговая беспокоит, старший инспектор Иванова. Нам тут ваша помощь требуется. Малый бизнес — это по вашей части?

— В некотором роде… — Голос как по волшебству утратил начальственные интонации. — А в чем проблема?

— Речь идет об одном из частных предприятий.

Они принесли нам заявление, что проходят перерегистрацию, да и пропали. Нужно уточнить их новый юридический адрес и еще некоторые моменты. ЧП «Халдеев» — знаете таких?

— «Халдеев»?

В трубке повисло растерянное молчание. Чиновник вряд ли ожидал столь конкретного вопроса.

— Вы знаете, их так много… — выдавил он наконец. — А кто директор?

— Я надеялась, что это вы мне скажете. Но если предприятие называется «Халдеев», можно предположить, что фамилия директора Халдеев, не так ли?

— Естественно. Да-да, конечно.

Мой собеседник опять надолго замолк. Я уже поняла, что с ним будет трудно сварить кашу.

— Вы можете проверить по своим документам…

Простите, как ваше имя-отчество?

— Юрий Вениаминович.

— Сверьтесь, пожалуйста, со своей картотекой, Юрий Вениаминович. Это не займет много времени.

— Знаете что? — воодушевился юный бюрократ. — Оставьте свой телефончик, я вам перезвоню минут через тридцать-сорок. Я сейчас дам задание, и…

— Уважаемый Юрий Вениаминович, мне очень жаль, но ждать я не могу. У меня таких, как этот «Халдеев», сотни, и если я на поиски каждого буду тратить по часу, то бюджет останется без налогов. Поймите вы это, голубчик! В конце концов, сотрудничество с налоговыми органами входит в ваши обязанности, не так ли? Не хотелось бы, знаете, начинать сразу с санкций… Вы меня понимаете?

— Естественно.

— Вот потому-то мы и разыскиваем должников.

Хотим договориться добром, прежде чем принимать драконовские меры. Ведь это и в ваших интересах, уважаемый Юрий Вениаминович. Вы же начальник отдела, не так ли?

— Естественно.

Может, для него это и было естественно, но для меня — нет.

— Давайте договоримся так: вы сейчас быстренько поглядите, а я подожду у телефона. Идет?

Бедняга согласился с мучительным вздохом и защелкал клавишами компьютера. А что ему еще оставалось? Наконец он заговорил. Но теперь, как я ни пыталась приостановить проснувшееся служебное рвение Юрия Вениаминовича, он зачитал полный список частных, индивидуальных частных и малых предприятий, зарегистрированных на территории Кировского района, — от А до Я. Здесь были и «Халин», и «Ханеев», и еще прочие, но «Халдеева» — не было.

— Ничего не понимаю! — искренне призналась я.

Ведь я застукала их в Кировском — значит, они должны быть в ветровской картотеке!

Чиновник истолковал мое недоумение по-своему.

— Секунду, я гляну еще один файл…

Он понял, что проболтался, но было поздно.

— Какой это «еще один», Юрий Вениаминович?

У вас там что — двойная бухгалтерия?

— Я… Что вы… Ну.. Это те, которые сейчас проходят перерегистрацию! — нашелся он.

Я еле удержалась, чтоб не расхохотаться.

Однако и в реестре теневиков, обложенных данью районных чиновников, «Халдеева» не оказалось.

— Ну что ж, — легко согласилась я, — возможно, они всплывут где-нибудь в другом районе. Поищем еще. Спасибо вам за помощь, Юрий Вениаминович, — закруглила я разговор, а про себя подумала:

«Натравить бы на тебя настоящую налоговую, сукин ты сын!»

На радостях, что так дешево отделался, начальник сделал широкий жест.

— Вы оставьте все же телефончик на всякий случай. Если «Халдеев» у нас объявится, я сам вам позвоню.

— Премного благодарна. Лучше уж мы к вам! — Я положила трубку И мы еще хотим, чтобы экономика у нас работала эффективно, чтобы горячая вода в квартирах текла из кранов, а не из батарей отопления и чтобы в подвалы домов не закладывали бомбы вместо сахара! При таких-то управленцах-профессионалах?

Примерно в том же ключе проходило общение со специалистами по малому бизнесу из администраций всех прочих районов города. В своем родном я чуть-чуть не прокололась: какая-то тетка подозрительно заявила мне, что она, видите ли, не знает в областной налоговой такого инспектора — Иванову. Пришлось ее осадить ее же собственным оружием: мол, я тоже не знаю специалиста Тютюнину из Фрунзенской администрации, однако это не дает мне оснований сомневаться в ее подлинности. В общем, «Халдеева» не нашлось и здесь.

Его не было нигде! Ни в одном из шести районов нашего города это проклятое ЧП не было зарегистрировано. Или тупоголовые чиновники что-то напутали в своих компьютерах, или кто-то из них сознательно ввел в заблуждение «налогового инспектора», или карточка с названием на лотке с сигаретами была чистейшей воды липой, моментальным прикрытием для явки — и только.

Последний вариант — самый простой и самый дерзкий — я с самого начала упорно гнала от себя. Но именно он теперь казался больше других похожим на правду, хотя и означал, что чутье меня не обмануло.

Однако в моем теперешнем положении это было плохим утешением. Много ли толку в том, что слепой вышел на верную дорогу, если путеводная нить оборвалась у него в руках? После двух часов нудных телефонных переговоров, после блуждания наобум между проблесками надежды и отчаянием — снова тупик.

И полный мрак…

Я перелистывала телефонную книгу, точно она могла подсказать, что делать дальше. И вдруг увидела жирную строчку: «Администрация Тарасовского района». Стоп, а почему не попытать счастья здесь? Чем черт не шутит… Район хоть и сельский, вернее — пригородный, а иному городскому фору даст! Где расположены все наши образцово-показательные хозяйства, «маяки капитализма», на свет которых, как бабочки, слетаются губернаторы, премьеры и даже президенты?

Где самые дорогие земли? Где самые роскошные дачи и самые крутые усадьбы размером со стадион «Лужники», обнесенные заборчиками наподобие Кремлевской стены? Здесь, именно здесь. Кстати, район сей особенно богат недвижимостью моего хорошего знакомого Альберта Кравчука, а этот фраер абы куда — вкладывать денежки не стал бы. В общем, территория «на уровне». И администрация размещается не где-нибудь там в Старой Пырловке, а в самом Тарасове.

— Есть у нас ЧП «Халдеев», вот оно! — радостно возвестила девушка на другом конце провода. И тут же упавшим голосом добавила:

— Ах нет, это «Халдеев-М». Наверное, другое, да?

Я не собиралась без боя отдавать удачу, которая только что свалилась в руки.

— Почему сразу «другое», Оля? Такие разночтения бывают, например, при перерегистрации. «Халдеев-М», вы говорите? А адрес? Директор?

— Постойте, здесь какая-то пометка… Я постараюсь разобраться. Вы извините, пожалуйста, я тут на практике, из Поволжского кадрового центра, а специалистов сейчас никого нет, — смущенно объясняла моя собеседница. — Может, вам лучше перезвонить, когда подойдет начальник?

Нет уж, хватит с меня начальников! Я заверила девочку, что ей, как будущему управленческому кадру, надо учиться самостоятельно анализировать информацию и самостоятельно же принимать решения.

— Знаете, тут получается что-то странное. Ой! Я, кажется, взломала какой-то код, попадет мне теперь…

Выходит, что это частное предприятие десять дней назад получило лицензию действительно как «Халдеев».

Просто «Халдеев», без буквы. А вчера перерегистрировано уже как «Халдеев-М»! Боюсь только, я что-то путаю, потому что все это выглядит как-то…

Практиканточка замялась и добавила совсем тихо:

— Как-то незаконно.

— Ну, не преувеличивайте, Оленька. Перерегистрация предприятия под другим именем — что же в том незаконного? Согласна: перерегистрировать фирму всего через десять дней после получения лицензии — это выглядит немного странно, однако…

— Но дело не только в этом! Первоначально лицензия была выдана на право торговли оптом и в розницу, а также на разнобытовые услуги. По закону, предприятие может перерегистрироваться по упрощенной схеме лишь с тем же самым профилем, да?

Я машинально согласилась, горячо молясь, чтобы начальник Олиного отдела не подошел никогда. Во всяком случае, до конца нашего разговора. Тут, пожалуй, уже не ниточкой пахнет — целой веревкой, если не канатом!

— Ну вот, — продолжала Оленька, — а здесь помечено, что новое ЧП «Халдеев-М» осуществляет транзитные перевозки за пределы области. Но номер лицензии стоит прежний, понимаете? Им же надо было не просто перерегистрироваться, а оформлять новую лицензию! И это дело не одного дня. Я уже не говорю о том, что администрация районного уровня вообще не имеет права оформлять лицензии на транзитные перевозки за пределы области, это прерогатива…

— Адрес! — выкрикнула я, позабыв о роли налоговой инспекторши.

— Улица Крайняя, семнадцать, офис два. Директор — Халдеев М. А.

— Крайняя? Но ведь это, насколько я знаю, Волжский район, а не Тарасовский.

— Только четная сторона улицы. А противоположная — спорная территория. Вернее, ничейная: все от нее отказываются. Волжский валит на Тарасовский, и наоборот. Мне рассказывали, там такие ужасные старые дома… У меня подружка на практике в отделе обращений граждан, так она говорит, они там завалены письмами с улицы Крайней. Наверное, в Волжскую администрацию тоже пишут. Вы знаете, я все думаю… Я вам, Татьяна Александровна, наверное, что-нибудь не то наговорила, на самом деле все не так.

Должна же быть какая-то тонкость, которая все объясняет, только я пока многого не знаю…

Я могла бы рассказать неопытной девушке, что эта «тонкость, которая все объясняет», — зеленого цвета, украшена портретами американских президентов и имеет несколько степеней защиты от подделки.

Но у меня не было лишнего времени, а главное — подобный ликбез не входит в функции налоговой инспекции. Очень скоро, когда закончит вуз и вернется в чиновничий кабинет уже не практиканткой, она сама всему научится. А может быть, и нет…

— Оля, слушай меня внимательно. То, что ты вычитала в компьютере насчет фирмы Халдеева, на самом деле очень странно. И очень важно, мне кажется.

Ты понимаешь, я не могу теперь сделать вид, что ничего не слышала. Налоговая инспекция разберется с этим Халдеевым и со странными приемами лицензирования его предприятия, не сомневайся. Но я не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Поэтому постарайся, чтоб никто там у вас не заметил твоего копания в компьютере начальника, хорошо? И никому ни слова о нашем разговоре. Даже подружке из отдела обращений! Ты все поняла?

В трубке прошелестело еле слышное «да»…

Бедная девочка! Она помогла мне, а я испортила ей настроение и до смерти напугала. Что поделать, издержки профессии.

Глава 7

Наверное, только у нас можно увидеть такое: чтобы одна сторона улицы относилась к городу, а другая — к селу. Ильфу и Петрову крупно не повезло, что они не дожили до бюрократии образца последних лет второго тысячелетия. То-то посмеялись бы!

Если б не нумерация домов, ни один наблюдатель не догадался бы, чем «чет» отличается от «нечета». Обе стороны улицы Крайней (видно, человек, давший ей имя, был напрочь лишен чувства юмора, не то назвал бы ее улицей Сбывшихся Надежд или проспектом Энтузиастов) были совершенно одинаковы, словно каждая из них видела себя в зеркале. И обе не походили ни на город, ни на село. Улица Крайняя была похожа на дыру. Черную дыру человеческой цивилизации. Таковой она и являлась на самом деле — это действительно был край: дальше некуда.

Когда я скрепя сердце покинула свою машину в густом бурьяне за нефтяной цистерной, служившей кому-то гаражом, осеннее солнце уже скатилось к горизонту. Оно подмигивало мне сквозь ветви какого-то высокорослого «саксаула», радуясь, что не увидит этого унылого местечка до следующего утра. От одной мысли, что, не дай бог, придется задержаться здесь до темноты, у меня засосало под ложечкой, а ведь я далеко не робкого десятка. Впрочем, то, верно, не от страха — от тоски.

Первое, что я увидела на улице Крайней, было неподвижное тело человека, лежащее поперек проезжей части. Если, конечно, подразумевалось, что по этой девственной дороге, не знавшей грубого напора асфальтового катка, можно ездить. При этом лицо аборигена было повернуто к городской нови, однако ногами он упорно цеплялся за косную деревенскую старину Блаженное выражение его физиономии свидетельствовало, впрочем, что ему чужды какие-либо метания и борения. В доказательство, когда я поравнялась с ним, отдыхающий пошевелился и загорланил: «Я встре-е-е-тил ва-а-ас, и все было-о-е…»

Пройдя немного вперед, я услышала, как бедняге «сломали кайф» — женский голос, непонятно с какой стороны, городской или сельской, возмущенно и с привычкой в интонации завопил:

— Ах ты, ирод проклятый, козел безрогий, опять нажрался, зенки твои бесстыжие, хоть бы о сыне подумал, ирод, милиции на тебя нету..

Ага, стало быть, с милицией здесь плохо. Что ж, другого я и не ждала.

Дом номер семнадцать оказался землисто-серой панельной пятиэтажкой, построенной, если судить по внешнему виду, в незапамятные времена. Как только я обошла его кругом, вопрос об «офисе номер два», тревоживший меня все это время, отпал сам собой.

«Офисом» мог быть только второй подъезд, другие варианты исключались. А рядом с ним вырисовывалось что-то вроде входа в подвал, на котором висел громадный амбарный замок.

У «офиса номер два» на чахлой скамейке сидели две старушки. Я постаралась оставаться не замеченной ими как можно дольше, но, когда это стало уже совершенно невозможным, аборигенки перестали разговаривать даже для виду. Должно быть, появление каждого нового человека на этой улице было слишком сильным впечатлением для ее старожилов.

Я поздоровалась с ними вежливо — как-никак мы находились в сельской местности! — и завела разговор о том, нельзя ли снять квартиру н их доме. Услышав об этом, бабульки переглянулись, а затем воззрились на меня с еще большим интересом. Получалось как бы двойное развлечение: человек, впервые появившийся на улице Крайней, оказался вдобавок еще и шизанутым. Такое не каждый день бывает!

— Фа-теру? — Та, что побойчее, строго глянула на меня поверх роговых очков. — Это на что ж тебе, милая, фатера в наших-то краях? От нас, почитай, до Москвы ближе, чем до Крытого!

— Да мне Крытый рынок и не нужен, бабушка. Я в СХИ учусь — это тут недалеко. Общежитие не дают, а ближе к центру квартиры дорогие — страх! Вот я и подумала: поищу на окраине. В прошлом году наши ребята где-то здесь снимали комнату, так платили какой-то пустяк.

— А ты сама откедова будешь, дочка? — вступила в разговор другая старушка, до самых глаз укутанная зеленым фланелевым платком.

— Обожди, Петровна, не об том речь, — перебила ее подружка. — Вот ты говоришь — в прошлом годе.

Так ведь с прошлого-то эвон сколько воды утекло! Ты глянь, милая, как цены скачут: за квартиру, за воду, за газ… Жуть! А пенсия? И их, слезы, а не пенсия! Так что пустяком ты теперя не обойдешься, нет. Хоть и живем у черта на куличках — прости, господи! — сдерут с нас так же: три шкуры. Жить-то надо!

Я сразу сообразила, к чему клонит хитрая бабка.

Кажется, вакансии жилплощади здесь имеются, и далеко ходить за ними не надо.

— Ну, это само собой. — Я ободряюще улыбнулась. — Без денег нынче и прыщ не вскочит, верно?

Так как — сдаются квартиры? Дом мне ваш понравился.

— Что ж ты, дочка, на ночь-то глядя приехала житье искать? — снова встрял «зеленый платочек». — По свету оно сподручнее.

— Да обожди ты, Петровна! Встревает да встревает, спасу нет просто. Тебе-то что за забота? У тебя дома семеро по лавкам, самой угла нету, не то что…

Практичная старушенция повернулась ко мне:

— Сама будешь жить, али как? Я говорю, комнату снять хочешь или так — угол?

— Да мне без разницы, бабушка. Лишь бы подешевле. Хотя лучше, конечно, комнату. Чтоб хозяйке не мешать: я много занимаюсь.

— Занимаюсь… Знаю, чем вы занимаетесь: дело молодое… Комната дороже выйдет, — отрубила она. — И чтоб робят не водить, ни-ни!

— Это я понимаю. Сколько?

Если я не спрошу «сколько?», они не поверят, что я ищу квартиру Бабка колебалась секунду, не больше:

— Триста рублев!

Я не сразу сообразила, как мне реагировать на эту смехотворную сумму Триста рублей! Один раз посидеть вдвоем под тентовым зонтиком: попить пива, съесть по пицце и покурить. Впрочем, на курево может и не хватить, смотря где сесть. С другой стороны, надо быть настоящей живодеркой, чтоб заломить такую цену за комнату на улице Крайней. Лучше уж за те же деньги снять собачью конуру где-нибудь в частном секторе на набережной.

Мне пришлось потратить еще несколько минут на препирательства с будущей квартирной хозяйкой, в результате чего цена была сброшена до двухсот пятидесяти. Жизненный опыт подсказывал: если я буду продолжать в том же духе, она просто удавится, а смерть старушки не входила в мои планы.

— Ладно, деваться некуда, согласна. А на каком этаже вы живете, Марь Степанна?

— На втором, милая. В самый раз: и не первый — ну его к шуту! — и лазить невысоко.

— А я первый этаж люблю. Чем он вас не устраивает?

— Здрасьте! Вот еще чего придумала. Да хуже нет жить на первом. Дети орут, машины шастают, робята по ночам гогочут, спать не дают… Того гляди какой-нибудь шалопай каменюку швырнет или еще чего хуже — не приведи господи!

Мария Степановна перекрестилась, а следом за ней и притихшая Варвара Петровна.

— Нет, милая, сразу видать, что ты на первом этажу не жила. Опять же, вот еще беда: подвал. Уж какая от него сырость, холод. И все на первый этаж. До второго-то что дойдет, что нет, а там… Жуть! Вон у Ефимовых из сорок третьей обои клочьями свисают, все углы грибком проело, и ничего сделать не могут. И у всех, кто на первом, такая канитель. Потому — подвал!

— Да, об этом я не подумала. А что у вас за подвал такой, почему там сыро? Можно же привести его в порядок, воду откачать…

— И их, милая! Сперва ее надо откачать из мозгов у нашего начальства. А может, и не вода там, а похуже что… Сколько уж мы, старухи, писали про этот подвал — горы бумаги извели. При коммунистах наш ЖЭК еще хоть как-то шевелился. Хоть подпорки какие-то ставили, чтоб дом в тартарары не ухнул. А при этих, как их…

— «Новых русских», — подсказал «зеленый платочек».

— Ну! При этих-то — и не говори. Сначала мужик приехал какой-то, объявил, чтоб, значит, очистили все погреба: мол, аварийная ситуация, не положено.

Обещал, что будут капитальный ремонт делать. Ну, пошумел народ, пошумел, а что делать-то? Очистили.

Да только вместо ремонта повесили на наш подвал большой замок, и на том дело кончилось. Так с той поры закрытый и стоит — тому уж два года. Завалимся когда-нибудь в преисподнюю вместе с домом, и виноватых не найдешь.

— Господи, страсти-то какие! — перекрестилась Петровна. — А что ж ты, Степанна, про черных-то не расскажешь, что наш подвал захватили? Забыла? Ох, дочка, и страсти мы тут натерпелись, когда взрывы-то повсюду пошли!

Ага, кажется, близимся к цели! Выходит, здесь тоже побывали какие-то хачики.

— И ничего я не забыла! Забудешь тут, когда через это самое дело я чуть в ящик не сыграла, господи прости…

И Степанна с Петровной, перебивая друг друга, рассказали мне историю, разительно похожую на ту, что разыгралась в моем собственном доме.

В один прекрасный день бдительные старушки увидели, как к «офису номер два» подъехала машина, из которой вышли двое «черноусых, чернобровых молодцев удалых» и направились к наглухо задраенной двери подвала. Когда же они стали со знанием дела отпирать мрачное подземелье, любопытство аборигенок взяло верх над опаской, и они поинтересовались у незваных гостей, кто они и что они.

Кавказцы были предельно вежливы. Они объяснили, что взяли этот подвал в аренду у ЖЭУ, потому как помещение все равно пустует, а им, торговым людям, оно идеально подходит под склад. Ребятки обещали, что никоим образом не нарушат покоя в доме номер семнадцать, будут блюсти тишину и порядок, а главное — отремонтируют злополучный подвал. Последнее заявление окончательно сломало вялую оборону местных жителей, и они, можно сказать, сами поднесли захватчикам ключи от своей крепости. В образном смысле, конечно, потому как ключики у тех уже имелись. А как было не поверить? Ведь нельзя же завалить подвал товаром без предварительного ремонта! То есть завалить, конечно, можно, вот только продать потом этот товар будет нельзя.

Арендаторы осмотрели подвал, заперли его и умчались на своей машине, словно их и не было. Прошло несколько дней, в течение которых дом оживленно обсуждал открывшуюся перед ним радужную перспективу. Однако ни «фирмачи», ни рабочие-ремонтники не появлялись. И больше не появились — никогда. Зато у жильцов очень скоро появилось новое «развлечение»: звонить по всевозможным антитеррористическим организациям.

Дом номер семнадцать, можно сказать, отделался легким испугом. К счастью для него, ни кто туда ни какие мешки не затаскивал. Пришел вечно «веселый» участковый, спустился в подвал, вылез оттуда весь мокрый и объявил, что никакой бомбы нету, все это бабские враки, а ему теперь за вредность причитается.

Вот и все дела.

Я ахала, охала и всплески вала рукам и в тех местах; где требовалось.

— И что же, милиция не попыталась найти этих арендаторов?

— И их, а я почем знаю? Кто ж их искать-то будет, милая? Ведь бонбы-то и в сам деле не было, так чего же их искать…

Марь Степанна наклонилась ко мне и понизила голос:

— Вон в городе, говорят, один дом девятиэтажный даже вакуировали, да! Знать, там была бонба-то, а нас бог спас.

— Какие ужасы вы мне рассказали! Ой, а может, у вас тут был этот, ну, которого в газете печатали? Вы видели? — поинтересовалась я и достала из сумочки воскресный номер «Тарасова».

Бабулька сдвинула очки на самый кончик носа.

— И их, да что тут поймешь-то? Обедала ты у него на роже, что ли? И темно уже совсем… Глянь-ка, Петровна.

— Да видела я, — отмахнулась подружка. — Мне сноха про энтого нехристя читала. Нет, не он это. Такого среди тех черных не было, точно.

— Ох, проходу нет от этих торговцев. Стоят со своими бананами да лимонами: «Дэушка, дэушка, купи!»… — И я в точности описала того фраера, с которым ругалась сегодня у Сенного.

— Ловко ты это, милая! — хихикнула моя будущая хозяйка. — Такие они и были, эти-то. Точь-в-точь.

— Ну, уж прямо-таки оба совсем одинаковые?

— Да кто их там разберет! На что они тебе сдались-то? Один вроде повыше, волос кучерявый и борода тоже. Глазами так и зыркает, так и зыркает. Верно, Петровна? А другой — метр с кепкой, плешивый, с брюшком. Мордастый такой, небритый. И еще шрам на роже, вроде как ножом кто полоснул. Вот здеся, — показала Мария Степановна.

— Верно она говорит, дочка. И уши торчком — у энтого второго, что с плешью. Весь волосней оброс, чисто мартышка.

Стало быть, здесь точно побывал он — мой знакомец Рафик. Кроме него, есть еще один гоблин, это по меньшей мере. А хозяин, значит, на улице Крайней не засветился… Умно, Лечи, умно!

Я спрятала газету обратно в сумку.

— Вот вы говорите, раз бомбы не было, так не надо и искать этих типов. А я думаю, вы не правы, Марь Степанна. Надо их найти и проверить. Ведь зачем-то же они арендовали ваш подвал! Может, их кто-то спугнул, и они просто не успели подложить бомбу Интересно, где они могут быть сейчас? Вы случайно не знаете?

Марии Степановне надоело тянуть кота за хвост.

— Да пес их знает, куда они подевались! Тебе-то что за забота? Вот пристала как банный лист… Фатеру пойдешь смотреть, что ли? А то я тут с тобой продрогла совсем.

— Завтра, Марь Степанна. Сегодня уж поздно, а мне еще семь верст киселя хлебать. Завтра приеду пораньше, и мы с вами все обсудим. Номер квартиры я запомнила.

— Ну, завтра так завтра, дело хозяйское. Приезжай, жиличка, буду ждать. Ты идешь, Петровна?

— Нет, Степанна, я, пожалуй, еще посижу чуток.

Сына с работы дождусь. Ты иди, иди.

Когда «роговые очки», распрощавшись, исчезли в подъезде, я тоже поднялась со скамеечки. Обидно, но надо было признать: визит на улицу Крайнюю, на который я возлагала большие надежды, принес копеечный результат.

— В учхозе они, дочка, — вдруг проговорил «зеленый платочек». — У вас, на СХИ..

Я подумала, что ослышалась.

— В учхозе? Кто, бабушка?

— Да черные энти, что шуму тут наделали. Ты ж об них спрашивала?

— Откуда вы знаете?

— Так ить наше какое дело, старушечье? Сиди на лавочке, посматривай в оба глаза да слушай в оба уха.

С одним словцом перекинешься, другому передашь — вот тебе и готова сказочка!

Варвара Петровна дробно захихикала.

— Сижу я, значит, давеча туточки, одна-одинешенька. В воскресенье дело было. Степанна малость прихворнула, гулять не вышла опосля обеда. Гляжу, идет Клава Ефимова с детишками, из сорок третьей.

С сумками идут, с пожитками, навроде как с дачи али еще откудова. А дачи-то у них нету: продали еще в запрошлом годе. Муж ейный, Вася, — он шофером в автоколонне, в аварию попал, так деньги были нужны.

Они тогда все, что можно было, продали, сказывают даже…

— Бабуля, миленькая, про Васю после! Так что же Клава с детишками?

— Идут они себе, а я и спрашиваю: откуда, мол, — никак на турбазе были? Ну, мальчишки вперед побежали, а Клава ко мне подошла. Нет, говорит, тетя Варя, не на турбазе, а приглашала нас, говорит, к себе на дачу моя подружка школьная. А дача у них, говорит, в Гаевке — где учебное хозяйство СХИ. Были, говорит, мы там два дня. И еще можно было бы остаться — Клава в отпуску сейчас, — да детям в школу надоть.

Потому, мол, и вернулись пораньше, вот только с автобуса идем.

— И там, в Гаевке, Клава встретила кавказцев этих, да?

— Какая ж ты торопыга, дочка. Не даешь рассказать путем… Нет, Клава их не встречала. Только машину видела — ту, на которой они тогда сюда приезжали.

Чудная такая машина! Ребята во дворе сказывали, как называется, да я запамятовала. Ино… иномарка, вот!

Черная, колеса такие чудные, высокие… На клопа похожа, — неожиданно закончила старушка.

Я мысленно отдала должное столь образному описанию джипа.

— А где Клава видела эту машину, она вам сказала? У какой-нибудь дачи?

— Нет! На дороге. Эта черная уродина чуть не раздавила их, когда Клава с детишкам и шла на автобус.

— Значит, машина ехала из Гаевки в город?

— Ну, в город или нет, того я не знаю, дочка, Клава про то не сказала. Может, они опосля не в Тарасов повернули, а в Усть-Кушум? А что из Гаевки — точно.

— А почему Клава подумала, что это была та самая машина? Может, просто похожая? Она что, номер запомнила? — без всякой надежды спросила я.

— Да не Клава вовсе, дочка! Клава ту машину и в глаза не видала: она на работе была, когда энти-то к нам приезжали. Это все сынок ее, Мишутка. Гляди, говорит, мама: те самые поехали, которые наш подвал арендовали. Клава ему тоже — почему, мол, те самые?

А он и говорит… Что ж он сказал-то, Мишутка? Эх, дочка, запамятовала я, какая была примета! Старая стала, мозги не работают совсем… Да на что тебе все это, а?

— Да так. Варвара Петровна. Просто интересно.

А вы не знаете, где сейчас этот Мишутка Ефимов? Дома, наверное?

— Как же — дома! Удержишь его… Да он полчаса назад — аккурат перед тем, как ты, дочка, подошла, — с мальчишками на пустырь побежал. Где гаражи. Бойкий паренек, даром что девятый годок только пошел.

Ты его сразу приметишь, если он тебе нужон: в красных штанах, рослый такой.

Я скороговоркой пробормотала какие-то слова благодарности.

— Эх, дочка! — долетело до меня уже издали. — Чую я, Степанна тебя завтра не дождется…

Когда я добежала до пустыря, где оставила свою «девятку», у меня отлегло от сердца. У малолетних разбойников нашлось другое развлечение: с диким гоготом и свистом они подбрасывали на палках горящие покрышки. Слава богу, не от моей машины!

Набрав в легкие побольше воздуха, я позвала Мишутку. Ватага сразу сбилась в кучу и притихла, выжидая. Атаман в красных штанах бесстрашно выступил вперед.

— Вы меня?

— А разве там у вас несколько Мишек Ефимовых?

Подойди-ка: дело есть.

Он приблизился и остановился в нескольких шагах.

— Какое еще дело?

— Меня зовут тетя Таня. Да ты подойди ближе: я не занимаюсь похищением детей. Особенно таких… — Я окинула красноречивым взглядом лужайку вытоптанного бурьяна, усыпанную догорающими зловонными обрывками резины. — Дело у меня к тебе секретное, Михаил Васильич. Надеюсь, ты умеешь молчать?

— Спрашиваете! А откуда вы меня знаете, теть Тань?

— Давай договоримся: вопросы буду задавать я.

Но, так и быть, отвечу: я вообще много чего знаю.

Я знаю, например, что в эти выходные ты, Михаил Васильич Ефимов, восьми с лишним лет, был с матерью и братом в гостях на даче, в Гаевке. Знаю и то, что, когда вы возвращались оттуда в воскресенье, ты увидел на дороге кое-что интересное. Я имею в виду черный джип, который раньше приезжал к вам во двор.

Я верно излагаю?

— Класс! — Мальчишка открыл рот и забыл его закрыть.

— Так вот. Дело у меня к тебе, как я уже сказала, секретное. И, между прочим, — я понизила голос, — денежное. Хочешь заработать червонец?

— Спрашиваете!

Михаил Васильич со знанием дела обошел мою «девятку» кругом, придирчиво осмотрел, потрогал колеса. Я видела, что не ошиблась в нем: сын шофера!

— Хорошая машина. Ваша? А резину вам пора менять, теть Тань. — Паренек остановился напротив меня, плутовато прищурился. — Но черный джип «Чероки» стоит полтинник!

Я расхохоталась. Этот мальчик далеко пойдет! Если милиция не остановит…

— Я с тобой согласна, парень. И ты его получишь, если расскажешь мне все об этой машине.

— Классно! А не надуете?

— Не беспокойся: это не мой принцип. Садись-ка в машину, а то твои дружки глаза набок свернули.

Мишутка махнул рукой своей команде, которая медленно, но верно сжимала нас в кольцо.

— Я щас, пацаны. Все нормально!

В салоне я вручила мальчишке задаток — половину обещанной суммы.

— Так, значит, это был джип «Чероки»?

— Ага. Классная тачка! Двигатель у нее — вааще…

— Про двигатель не надо. Меня больше интересует номер. Ты его запомнил?

— Только две цифры — девятки, они рядом стояли. Больше я ничего не разглядел: эти, на джипе, так быстро пронеслись мимо — ва-аще! Но номер был местный, тарасовский. Точно!

Паренек замялся. Было видно: хочет добавить что-то еще, но не решается.

— Мишка, я тебе плачу за правдивую информацию! Давай выкладывай, что там у тебя?

— Теть Тань, вы не думайте, что я заливаю! Когда этот джип приезжал к нам во двор, дней десять назад, номер на нем был совсем другой. Вот!

Ну дела… Прямо как в сказке: чем дальше — тем страшней.

— Ты в этом уверен, парень?

— Уверен, теть Тань. Я в тот день получил «кол» по русскому… Потому и запомнил, что в номере у джипа тоже был «кол», единица то есть. А никаких девяток не было, точно! Больше я ничего не запомнил. Мы с пацанами все вокруг машины крутились: такую классную тачку не каждый день увидишь! Пока один из этих мужиков нас не шуганул. Только я вам точно говорю: номер другой был, не тот, что в воскресенье!

— Я тебе верю, Мишка. Но почему тогда ты думаешь, что это был тот самый джип?

— Да не думаю я! Он это был, теть Тань, точно!

У него же задний бампер слева поцарапан — наверно, кто-то совсем недавно «приложил». И еще…

— Еще что?

— На заднем стекле голая баба налеплена. И желтая луна вверху.

— Луна?

— Ну, то есть не луна, а месяц — серпом.

— Н-да… И все это ты видел и тогда, у вас во дворе, и в воскресенье — по дороге из Гаевки?

— Ну а я про что вам говорю? Та самая тачка была, вы не сомневайтесь, теть Тань.

— Да я уже и не сомневаюсь. А ты не видел случайно, куда этот джип повернул в воскресенье: в сторону Тарасова или в другую — на Усть-Кушум?

— В Тарасов. Я видел, он ведь нас догнал совсем близко от выезда на трассу.

— Эге, да я вижу, ты стоишь даже трех баксов, Михаил Васильич Ефимов! И они будут твоими, если ответишь еще на один вопрос: во сколько это было?

— В воскресенье-то? Постойте, теть Тань… Мы вышли от тети Вали без пяти два, а там идти всего пятнадцать минут.

Я еще немного поспрашивала пацаненка, вручила ему деньги, которые он засунул в свои стоптанные полукеды, и отпустила с миром, еще раз наказав хранить наш разговор в строжайшей тайне. А сама, не теряя больше времени, покинула «край Вселенной» и взяла обратный курс к цивилизации: к асфальту, уличным фонарям и пиву «Хольстен» на каждом углу Может, эти ценности покажутся кому-то пошлыми, но я к ним привыкла.

В сущности, на улице Крайней я узнала не так уж много. Но зато стало ясно: предстоящую ночь мне опять не придется провести в собственной постели.

Во всяком случае, большую ее часть.

Глава 8

Вот и поворот на Гаевку. Брр, какая же темень!

Я выключила фары и осторожно съехала на узкую асфальтовую дорогу, что едва заметной серой лентой убегала вправо от трассы и исчезала в темном лесном массиве. Чернота безлунной осенней ночи тотчас окружила меня со всех сторон, просочилась в салон, где лишь приборная доска слабо мерцала огоньками.

Медленно и почти бесшумно машина ползла в этой черноте, с трудом разбивая капотом ее густые, вязкие волны.

Пятнадцать минут ходу, сказал мальчишка. И езды — такой, как сейчас, — должно быть, столько же.

Впрочем, ехать я все равно не собираюсь.

Так уж получилось, что в Гаевке, соединившей в себе учебное хозяйство сельхозинститута и дачный поселок, мне еще не доводилось бывать. Хотя в последнее время и повод вроде имелся: мне было известно, что здесь находится одна из дач Альберта Кравчука. Одна из дач, про которую, как я подозревала, он и сам забыл. Ни разу за полтора месяца, в течение которых я его «пасла», он не наведался в свои гаевские владения, не назначил там ни одной встречи, не привез туда ни одной любовницы. Никто из его вассалов туда тоже не ездил. Гаевка вообще не фигурировала в их разговорах и тем более в делах. Поэтому и у меня не было интересов в этих краях. Вплоть до сегодняшнего вечера.

Не выпуская из виду дорогу — и впереди себя, и сзади, — я оставила полевую руку группку невысоких, но густых деревьев. И сразу увидела то, что искала: крохотную уютную полянку, со всех сторон укрытую зеленью от посторонних глаз. Дав лево руля, я через пару минут заглушила мотор в непроходимой, как мне показалось, чаще. Посидела, покурила и собралась с мыслями. Потом в кромешной тьме выбралась из машины и предприняла дополнительные меры по маскировке. Убедившись, что машина стала абсолютно невидимой, я бросила в ее сторону прощальный взгляд и потихоньку тронулась лесом в сторону селения. Мои противоударные часы с подсветкой показывали начало двенадцатого. А все необходимое для предстоящей операции снаряжение было у меня за спиной — в компактном, но вместительном рюкзачке, который я на всякий случай постоянно вожу с собой в машине.

У меня не было ни малейших соображений, где искать подрывную команду Лечи Акмерханова. А от того, что я не знала Гаевку, их было еще меньше. Ближе к ночи опять осмелел голос рассудка, твердивший, что из моей ночной вылазки выйдет пшик. Если даже эти ребятки побывали здесь в воскресенье, то разве это означает, что они постоянно базируются в этих местах? Может, они тоже в гости приезжали.

Наверняка я знала одно — гаевская усадьба Кравчука называется «Башней». Под этим именем она значилась в документах из сейфа его адвоката, в который мне однажды удалось заглянуть. Почему именно «Башня», где она возвышается и как охраняется — все это были загадки, которые мне предстояло решить нынешней ночью. И раз уж мне все равно придется обшаривать поселок в поисках террористов, то отчего бы не начать с «Башни»?

Очень скоро лесная тропинка уперлась в чей-то участок, обнесенный сеткой-рабицей, и мне пришлось выйти на «большую дорогу». Отныне мое «инкогнито» могло рассчитывать лишь на тень плодовых деревьев да на рельеф местности. Я превратилась в глаза и уши. Но уши мои улавливали только шепот ветерка, уговаривающего осеннюю листву, а глаза — разнообразные оттенки серого цвета. Нигде не было ни намека на присутствие человека: середина недели, да еще в конце сентября, — явно не пик дачного сезона. Правда, существовала вероятность встретить бомжей, промышляющих подачам, или других воришек, но… В конце концов, на них мы можем напороться и в собственном подъезде в центре города! На такой случай у меня всегда найдется «наш ответ Чемберлену».

Хотя, конечно, в нынешней ситуации меньше всего хотелось бы шуму.

Время приближалось к полуночи, когда я, словно былинный витязь, оказалась на перепутье трех дорог, где лежал громадный валун. Вот только инструкций на нем не было: куда пойдешь и что там, соответственно, найдешь. Левый поворот, по моим расчетам, должен был привести в учхоз, а грунтовая тропинка, змеившаяся прямо, пересчитывала фанерные калитки «шестисоточников». Поэтому я, осмотревшись, решила двинуть направо, где вырисовывались настоящие дачи.

Блуждая по мертвому городу богачей, я совсем потеряла счет времени. Глаза ломило от постоянного напряжения, дрожали коленки, болели руки, израненные острыми колючками и не к месту понатыканными гвоздями… Мне казалось, что и самая превратилась в привидение, в призрак дачной Гаевки, приговоренный скитаться здесь до восхода солнца. Я уже не думала ни о том, что могу вовсе не найти тех, кого ищу, ни о том, что будет, если я их все-таки найду Я боялась лишь одного: что совсем заплутаю среди беспорядочно разбросанных усадеб, кажущихся в темноте совершенно одинаковыми, и не смогу найти дорогу обратно.

В «городе каменных домов» кое-где лаяли сторожевые собаки. Такие участки я старалась обходить как можно дальше, и не только потому, что боялась себя обнаружить: просто там мне было нечего делать. Собака — значит, устоявшаяся жизнь, надежность, постоянство. Те, кто мне нужен, — залетные птицы, они собаку держать не будут.

Один раз я чуть-чуть не засыпалась: каким-то чудом увернулась от фонарика, полоснувшего лучом в мою сторону Лежа в густой крапиве за литой чугунной оградой, я видела, как холодно отблескивает ствол «пушки» в руке охранника. А в каком-то полуметре от моего лица прыгал, хрипел от ярости и брызгал слюной громадный волкодав. Спасло меня только то, что парню было лень выходить за калитку. Решив, что пса возбудил какой-нибудь ежик, он прикрикнул на четвероногого сторожа и отправился спать. А я тихо уползла.

Немного отлежавшись на ничейной территории, в густых зарослях какого-то кустарника, я усилием воли заставила себя встать на ноги и двинулась наобум, в полной уверенности, что мне не выбраться из этого зеленого лабиринта ни когда. И вдруг, совершенно неожиданно, прямо перед собой увидела «Башню».

Кусты расступились, и ее стройный контур, напоминающий шахматную туру, увенчанный плоскими зубцами, нарисовался на фоне чуть-чуть просветлевшего неба. Такие же зубцы украшали высокие крепостные стены из красного кирпича. Сама же башня казалась более светлой: очевидно, она была сложена из розового камня.

Зрелище было великолепное и какое-то ирреальное. Мне показалось, что я вижу театральную декорацию к волшебной сказке вроде «Спящей красавицы» или к опере «Трубадур». Для полного сходства не хватало огромной желтой луны над башней да обвивающего ее бутафорского плюща. Несколько секунд я таращилась на все это, как зачарованная. Потом, вспомнив об осторожности, кинулась обратно в кусты. Не хватало еще, чтоб кто-нибудь со «сцены» увидел непрошеного зрителя!

Башенка имела несколько прорезей-окошек, но все они были темны — я говорю про те, которые могла видеть из своего «секрета». Никаких других источников света на усадьбе тоже не наблюдалось. Собачьего лая слышно не было — за крепостной стеной стояла совершенно не театральная тишина.

«Интересно, а чего ты ожидала, Таня дорогая? — проснулся мой давно молчавший внутренний голос. — Что тут будут гореть люстры на тысячу свечей и звучать старинные полонезы и менуэты? Ты же прекрасно знаешь, что „Башня“ давно необитаема. Однако это вовсе не значит, что Альбертик не мог оставить здесь охрану!»

Я осторожно двинулась вдоль стены и вскоре дошла до ворот — не каких-нибудь дубовых или тесовых, а самых обыкновенных стальных ворот, выполненных с максимальным запасом прочности и надежности. Они разочаровали мое эстетическое чувство, но не детективное: такие отмычкой не пронять. Хотя — о чем это я? Уж совсем надо сойти с ума, чтоб начать копаться отмычкой в воротах Кравчуковой дачи, не зная, что находится за ними. Да пока я этого не узнаю, даже на асфальтовую дорожку перед ними не ступлю!

После такого решения мне оставалось отправиться в обратный путь и обойти крепость кругом. Это оказалось не столь быстрым делом. И не очень легким: с противоположной стороны усадьбы кусты и деревья подступали к забору так близко и были так непроходимы, что мой маскировочный костюм, плотно облегающий тело, то и дело предательски потрескивал. Несколько раз из глубин дремлющего рассудка выплывала странная мысль: а что я, собственно, тут делаю?

Потратив массу сил и энергии на борьбу с растительностью, словно сказочный принц, явившийся сюда за невестой, я наконец-то вернулась к входу в замок, обойдя весь периметр. Но никакой иной лазейки, кроме парадного подъезда, так и не отыскала.

Имелось на выбор, таким образом, два варианта: или ломиться через ворота, или штурмовать зубчатую стену. Правда, был еще и третий — податься прочь. После всего, что пришлось пережить за последние два часа, я была готова рассматривать его наравне с двумя первыми.

И тут… В одном из узких окошек-амбразур, на одном из нижних ярусов башенки, мелькнул луч света, или это померещилось моим несчастным глазам? Я не позволила себе зажмуриться, потому что боялась пропустить новую вспышку. В томительном ожидании прошла секунда, другая… И вот неверный отблеск огня качнулся в другом окне — соседнем! Таинственная принцесса посылала сигналы из заколдованного замка… Охваченная волнением, слившись с толстым стволом дерева, я ждала еще несколько минут, но больше ничего не дождалась.

Окна смотрели пустыми глазницами, темными и блестящими, как зеркало речного омута. Но за ними есть жизнь! Кто-то же там ходил с фонариком или лампой «летучая мышь»! Скорее всего — охранник.

Было бы наивно думать, что Альбертик оставил такую роскошную недвижимость бесхозной, так что в «Башне», разумеется, должна быть охрана. Но если это охранник, то почему он не включил верхний свет? Может, лампочка перегорела или пробки выбило, а может… Ну, теперь-то я не успокоюсь, пока не выясню, кто в теремочке живет!

Если б можно было просто перелезть через стену…

Но об этом и речи нет: я почти не сомневалась, что по верхнему краю каменного забора протянута сигнализация, и в такой темени с ней лучше не рисковать.

В подобных делах у меня есть опыт. Зато, обходя крепость дозором, я обратила внимание, что с противоположной от ворот стороны раскидистые кроны деревьев за забором нахально нарушают границы частного владения. Воспользоваться их помощью? Не думаю, что это будет легко, но отчего не попытаться…

Первая часть плана не вызвала затруднений: ствол молодого дубка легко покорился мне и моему спецснаряжению — надежному и простому в обращении.

Удобно устроившись в «кресле» из веток, я обозревала усадьбу с высоты трех-четырех метров. И только теперь, когда она лежала передо мной как на ладони, смогла по достоинству оценить архитектуру Кравчукова замка.

Это на самом деле был сказочный замок — только в миниатюре. В своей жизни я повидала множество дач, коттеджей, вилл, особняков и прочая, так что удивить меня трудно. А уж восхитить — тем более. Но сейчас, признаюсь честно, я была очарована! То, что предстало моему взору, настолько точно передавало романтический дух Средневековья и настолько не походило на безвкусный выпендреж «новых русских», что я теперь уж и не знала, что думать об Альбертике.

Черт бы его побрал, он даже вырос в моих глазах!

За восхищенным умилением я на пару минут позабыла, зачем забралась на дерево. А любоваться было недосуг: требовалось быстро оценить обстановку и действовать. С моего наблюдательного пункта не было видно центральных ворот усадьбы, зато хорошо просматривался вход в дом: очевидно, их было два. От стены, над которой я сидела, его отделяли метров двести, а может, и больше. Вокруг замка, расположенного на взгорке, простиралась зеленая лужайка, а дальше, вплоть до самого забора, — виднелись кроны молодого плодового сада. Между ними, окружая лужайку, змеилась вымощенная камнем дорожка. Она упиралась в добротное кирпичное строение с плоской крышей, расположенное у самого забора — и прямехонько под моим «насестом»! Еще с земли я видела его кровлю в просветах между зубцами стены, но в темноте не разобрала, что это такое.

А это, по всей видимости, гараж — ничего другого мне в голову не приходило. Я воспрянула духом: трудно было выбрать для моего восхождения более удачный ствол!

Приготовив веревку, я покинула «насест» и стала осторожно продвигаться вперед по одной из веток — достаточно толстой, чтобы выдержать мои шестьдесят восемь килограммов. Миновав линию забора, я закрепила веревку на дереве особым узлом и, крепко зажав ее в руках, соскользнула с ветки — готовая на всякий случай к самому худшему.

Дубок глухо охнул, посыпались мелкие веточки, но моя выдержала. Оценив расстояние, отделяющее меня от края крыши, я стала осторожно раскачиваться на своей веревке. Дерево жалобно скрипнуло, оглушительно зашуршала листва, уже начавшая подсыхать… Эти звуки, вместе со стуком крови в висках, показались мне шумом, способным разбудить весь дачный поселок, но отступать было поздно. Я сделала прыжок — и приземлилась на крышу гаража, хоть и не очень мягко.

В ту же секунду за спиной послышался душераздирающий треск, и толстый сучок откуда-то сверху, прошив листву, тяжело упал на забор прямо между кирпичными зубцами. Я услышала, как далеко в доме омерзительно зазвенел сигнал. Не слишком громко, но ошибки быть не могло: сработала сигнализация.

Проклятье! Ох уж эти дубы, я и не знала, что у них такие хрупкие ветки.

«Вот теперь тебе конец, Таня дорогая! И не говори, что я тебя не предупреждал», — мерзко вякнул «внебрачный сынок» рассудка.

Черта с два — конец! Это мы еще посмотрим… Тут я вовремя вспомнила о веревке, которая свисает чуть не до самой земли, и подумала, что на этот раз мой внутренний голос попал, пожалуй, в десятку. Я еще не успела решить, что делать, а мозг, как это часто бывает, сам дал телу команду к действию. Чисто машинально, на «автопилоте», я извлекла из рюкзака свой универсальный сборный крюк-"кошку" и с третьего броска сумела подцепить им веревку, на которой только что болталась. А с четвертого — зашвырнула ее конец на ветку, в листву, собственной рукой отрезав себе путь к отступлению. В тот миг, когда я распласталась по крыше гаража, далеко за садом послышался тихий скрип двери.

Шаги приближались, и — я могла бы дать руку на отсечение! — это были шаги не одного человека.

Вскоре я уже могла различить парное сопение охранников и уловила в налетевшем ветерке запах табачного дыма. У него был какой-то особый, пряный аромат.

Они остановились чуть поодаль от входа в гараж.

Дорого я дала бы, чтобы увидеть подошедших!

— Туда! — Я скорее угадала, чем услышала команду.

Шаги разделились: охранники обходили строение с двух сторон. Зашуршала трава, потом хрустнули ветки кленовой поросли, пробившейся между задней стеной гаража и забором… Я боялась, что они увидят веревку, если я замаскировала ее недостаточно хорошо, а еще больше боялась, что услышат стук моего сердца о стальную кровлю.

— Никого, — достаточно громко произнес голос, показавшийся мне знакомым. — Это было здэсь, Али?

— Тише, ты!.. Здесь, здесь.

— Што — «тише»? Нас с тобой одын Аллах слушает!

— Заткнись, сказал! «Аллах»… А почему сигнализация сработала — это тоже Аллах?

— Нет. Это птыца.

— Какая птица посреди ночи, ишак?

— Ну, ты!.. От ишак слышу. Какой птыца? Этот…

«Ух, ух» — сова, вот! Здэсь очень много мышь, Али.

Сова ест мыши.

Али звучным шепотом, судя по интонации, выругался, но я не поняла, на каком языке.

— Тебе не стыдно перед Аллахом, Рафик-джан?

Он услышит, какой ты придурок, и покарает тебя! Зачем только Лечи взял в дело такого идиота…

Я наверху закусила губу, чтоб не вскрикнуть. Это были они!

— Заткнись, шайтан! Это тебя карает Аллах, потому што ты неверный, гяур! Рафик любит Аллах. Рафик служит Аллах. Рафик жизнь дает за Аллах, да! Рафик правоверный мусульманин. И Лечи правоверный мусульманин. А ты, Али, — поганый собака. И как собака будешь подыхать, когда сделаешь свой работа ради Аллах и пророк его Мухаммад!

— Ну все, завел песню…

Внизу чиркнула спичка, я увидела отсвет маленького пламени. Рафик зло пыхтел рядом с напарником, по-видимому готовый защищать великое дело ислама здесь и сейчас.

— Послушай, ты, мусульманский ублюдок…

Голос Али звучал ровно, даже лениво. Но даже мне, лежащей на крыше, стало от него не по себе.

— Меня тошнит от твоих проповедей и от твоего непроходимого идиотизма. От твоего Аллаха тоже тошнит. Мой отец был правоверный мусульманин, не хуже тебя и твоего Лечи. Но его прирезали свои же, правоверные, прямо на пороге мечети. Только за то, что женился на армянке. Меня тошнит от вас всех!

Я никогда не скрывал, что меня интересуют только баксы. Ради них я влез в это дерьмо. И если б не «зеленые», я давно выпустил бы тебе кишки, как выпускал их сопливым воякам Пашки Мерседеса в девяносто четвертом. Но если ты и дальше будешь меня доставать, то, клянусь мамой, я это сделаю, Ослиное Ухо!

Не будь я Алик Кадыр-оглы…

Послышалась яростная возня и чье-то придушенное хрипение.

— Али… и-и… Пусти! А-а-а…

— Алик! Не Али. Повтори!

— Ой! Алик, пусти, дорогой!

Тяжелое тело шлепнулось о стену гаража, визг перешел в жалобный скулеж. Я ждала, что будет дальше, попутно размышляя над особенностями национального характера. Ну как же я сразу — по акценту — не догадалась, что там, внизу, бушует армянская кровь!

— Перестань ныть, придурок. Я тебя предупреждал, чтоб не доставал меня… Заткнись, я сказал! Ты своим поросячьим визгом разбудишь охрану на соседних дачах, и они вызовут сюда ОМОН.

— Зачем ты так, Алик-джан? Про Аллах…

— Ладно, извини, дорогой, я пошутил! — Ответ Али был пропитан ядом. — На, курни травки. Легче будет. Ослиное Ухо.

Они помолчали.

— Али… Алик-джан, я вот думал…

— Ты умеешь думать? Это для меня новость.

— Я думал про эта дэушка, который сегодня спрашивал Лечи, наш командир.

Я еще теснее прижалась к крыше.

— Кто это был, Алик-джан? Зачем приходил? Что она знал?

— Кто бы она ни была, это не твоя забота. Лечи сказал, что сам с этим разберется. Чего ж тебе еще?

— Я боюсь, Али! Боюсь, этот девка может портить нам весь операция, Али!

— Не свисти. Она брала тебя на пушку, Ослиное Ухо. Я думаю, тут все просто: Лечи с ней поиграл и под кайфом трепанулся про «Халдеева». Откуда мы знаем, где он болтается дни и ночи? А теперь ему стыдно признаться, что так лажанулся, вот он и напускает туману.

— Не-ет, Али! Лечи не мог так лажануться. Даже Рафик Ослиное Ухо никогда не проболтается неверной продело, а Лечи…

— Что Лечи, что? Твой великий Лечи, между прочим, где-то посеял свои четки, которые известны всей Ичкерии. Подарок самого Бен-Ладена!

Я зажала себе рот, чтобы не вскрикнуть. Значит, Ирину убил Лечи Акмерханов, а никакой не Махмуд.

А может быть… Господи!

— Я сам слышал, как он вчера общался с Аллахом по этому поводу, — продолжал Али. — И ты ему молись, Ослиное Ухо, молись, чтобы эта штуковина не попала к гэбистам, а то ведь по ней они в два счета на нас выйдут.

— Врешь!

— Что? Опять достаешь меня, да? Ты делай свое дело да сопи в тряпочку, ясно? А анализируют пусть другие, твоя башка для этого все равно не годится. Если ты уже наложил в штаны, то надо было поступать в медресе и бороться за святое дело ислама в мечети с Кораном в руках, а не в отряде Хаттаба.

— Врешь, Али! Рафик не трусливый шакал. Я боялся не за свой шкура — за святое дело Аллаха!

— Вот и предоставь все решать Аллаху, Ослиное Ухо. Дело сделано. Часы запущены. Послезавтра все будет кончено, и еще через день ты будешь молиться своему Аллаху о спасении души в горах Ичкерии. Если сможешь, конечно… Послезавтра, Рафик-джан.

Или… Или все мы сдохнем как собаки — и неверные, и правоверные. Может, так будет даже лучше!

Али звучно сплюнул. Его напарник бормотал что-то. Кажется, молитву.

— Хватит трепаться, ты мне надоел. Иди проверь ворота — и катись спать. Через три часа меня сменишь.

Я слушала, как удаляются тяжелые шаги Алика Кадыр-оглы, за ним потрусил Рафик Ослиное Ухо.

Прошла еще целая вечность, прежде чем я рискнула пошевелиться на крыше, под которой, я в этом нисколько не сомневалась, ночевал черный джип «Чероки» с переменчивым номерным знаком. Мне казалось, что скоро взойдет солнце, но, взглянув на часы, поразилась — прошло всего двадцать минут с тех пор, как я любовалась «Башней», сидя на дереве.

Пора было подумать о возвращении.

Конец веревки, который я так лихо зашвырнула в густую крону, достать не удастся, это точно. Вся надежда теперь на мою «кошку», снабженную капроновым тросиком, не очень длинным, но вполне крепким.

И действительно, после нескольких прицельных метаний мне удалось надежно закрепить крюк на дереве. Я соскользнула с крыши, потом, упираясь ногами в «крепостную стену», добралась до ветки и ухватилась за нее. А дальше все было просто.

Не помню, как я проделала весь обратный путь до машины, которая мирно ждала меня там, где я ее оставила, как доехала до города и пришла домой. По-моему, я уснула раньше, чем это произошло. Мне снился тяжелый, тревожный сон: триллер под названием «Послезавтра все будет кончено».

Я уснула, не в силах думать ни о чем. А зря! Где-то по ночному Тарасову бродил жестокий убийца Лечи Акмерханов. И он обещал со мной «разобраться». Но в эту ночь мне повезло.

Глава 9

Я захлопнула толстую бухгалтерскую книгу и потянулась, всем своим видом говоря, что пора размяться.

— Тань, сделай радио погромче! — крикнула из соседней комнаты Маринка, заведующая нашим весовым хозяйством. — «В рабочий полдень» начинается.

Я врубила приемник на полную катушку, и всю контору заполнил елейно-нахальный голосок Пашеньки, ведущего диджея «Радио-1», от которого тащились все наши девчонки.

— Слушай своего брехунка. А я прошвырнусь к ребятам.

Маринка выглянула из своего закутка, ухмыльнулась.

— Ну, понятное дело! Полдня своего любимого Ревазика не видела — соскучилась! Ох, Танька, гляди… И чего ты к этому старому козлу липнешь, помоложе нет, что ли?

— Помоложе есть, Марин, а вот побогаче — вряд ли! — отшутилась я.

— Ага, так он тебе свои богатства и вывалил, держи карман! Я имею в виду те, что в кошельке, конечно, а не те, что в штанах. Это — всегда пожалуйста!

— Знаешь, где я эти его «богатства» видала? В патологоанатомическом институте, в банке со спиртом!

Маринка раскатисто заржала.

Двенадцать десять, пора… Три минуты на дорогу до «коптильни», как рубщики прозвали свою комнату отдыха, плюс минут пять на треп, не меньше… Звонок, которого я жду и которого никак не ждет Реваз Кохнадзе, поступит ровно в половине первого. Надо успеть…

Сегодня рано утром мне позвонил только что освобожденный из кутузки падре Леопольд — мучимая угрызениями совести перед невинным падре и нуждаясь в его показаниях, я внесла за него нужную сумму залога. В «мозаичной картинке», которую я складывала последние сорок восемь часов, наконец-то появились недостающие фрагменты. Теперь я знала всю историю до конца — или, по крайней мере, думала, что знаю. Но главное — мне были известны все ее главные действующие лица, их «сценические имена», маски и роли.

Дача с поэтическим названием «Башня», которую я посетила минувшей ночью, принадлежала вовсе не Альберту, а Ирине Кравчук. Она сама заказывала проект, сама наблюдала за строительством, сама обустраивала там все, как хотелось ей. Все это происходило на глазах Леопольда Крайновского, который как раз в то время — три года назад — получил приход в Тарасове. Вот почему мне сразу бросилось в глаза разительное несоответствие между романтическим духом этой усадьбы и волчьим «духом» Кравчука. Ирина строила этот дом, чтобы запереться в нем от страшного мира, в котором обитал ее муж и в котором сама она вынуждена была вращаться. Но по злой иронии судьбы именно здесь она встретила своего будущего убийцу.

Да, я больше не сомневалась, что все было именно так. За несколько дней до смерти Ирина пожаловалась своему другу-священнику, что бывший муж хочет отнять у нее даже «Башню». Подробностей она не объяснила, сказала только, что Альберт, кажется, собирается использовать ее дачу для очередной своей махинации, но что этот номер у него не пройдет. Леопольд стал уговаривать ее «не шутить с огнем», однако Ирина только отмахнулась, перевела разговор на другое. Но именно с этого момента она и стала нервничать гораздо сильнее, чем обычно.

— Разумеется, я пытался дознаться, в чем дело, — сказал падре, — но Иришка замкнулась в себе. Такое с ней случалось частенько и раньше, особенно в последний год: весь этот кошмар в семейной жизни, конечно, не прошел для нее даром. Мне было хорошо известно, что в такие моменты лучше к ней не приставать с расспросами и утешениями: после сама расскажет и выплачется в жилетку. Если б я только знал, что все так серьезно…

В общем, Леопольд так ничего и не добился от Ирины. А вот я теперь, после ее гибели и после сегодняшней ночи, могла, кажется, восстановить всю цепочку событий. Ирина приехала в Гаевку, обнаружила там весьма странных «квартирантов», которые представились деловыми партнерами ее мужа. А может быть, она застала их в компании со своим бывшим благоверным или даже подслушала какой-нибудь секретный разговор, касающийся предстоящей операции, что маловероятно, но в принципе возможно.

Вряд ли теперь удастся узнать это наверняка. Во всяком случае, у женщины появились серьезные причины для беспокойства за свою жизнь. А когда в воскресном номере «Тарасова» она увидела фоторобот чеченского террориста и опознала в нем «делового партнера» Кравчука, беспокойство переросло в страх, в ужас. Вот почему в воскресенье она была «сама не своя», как отметил ее духовник и друг.

Но ни священник, ни несчастная Ирина не подозревали, как близко к ним обоим находилась причина этого страха. Лечи Акмерханов — он же Махмуд, теперь я была в этом абсолютно уверена — побывал на воскресной службе отца Леопольда. Тогда у падре таинственным образом пропали ключи от церкви, ему пришлось даже обратиться к прихожанам с просьбой посмотреть повнимательней у себя под ногами. И кто же «нашел» ключики? Респектабельный представитель российско-германского химического концерна с польской фамилией, которого падре Леопольд никогда прежде не видел.

После первой неожиданной встречи с женой своего партнера Лечи тоже забеспокоился. Он не собирался полагаться на волю Аллаха и ждать — выдаст его Ирина или нет, а стал искать удобного случая, чтобы заставить ее замолчать навсегда. Лечи-Махмуд установил за женщиной слежку и быстро понял, что люди Альберта не спускают с нее глаз: следовательно, убрать ее незаметно для них будет не так-то просто.

Единственное место, где Ирина остается как бы вне досягаемости своего бывшего муженька, — тихий подвальчик с витражами на Немецкой, владения римско-католической церкви. Будущая жертва часто бывает здесь только в обществе своего друга-священника. И Лечи решил убить женщину в храме Кающейся Магдалины.

В воскресенье он дерзко явился сюда на разведку и сразу сделал слепки с ключей. А утром в понедельник преступник узнал, что в три часа какое-то время Ирина будет в церквушке совсем одна. Но не из нашей с ней беседы, которая прошла точно без свидетелей. Чуть позже Ирина позвонила Леопольду и попросила предоставить помещение для делового свидания.

Святой отец отчетливо помнил, что слышал в трубке уличный шум. Значит, она говорила из автомата, и я нисколько не сомневаюсь, что убийца в тот момент стоял где-то поблизости и слышал разговор.

Итак, картинка сложилась. Я имею в виду картину убийства Ирины Кравчук: здесь мне все было ясно.

Но по-прежнему не было никакой ясности относительно того, что замышляют Альберт с Махмудом!

Что, где, когда? Попросив Леопольда перезвонить мне еще раз через полчасика — просто так, на всякий случай, — я стала мучительно соображать, что делать дальше.

Я могла лишь предполагать, что «командированный» в Тарасов Лечи-Махмуд как бы совмещает здесь две функции: организатора терактов и посредника в какой-то крутой операции, связанной с оружием. Про первую, я думаю, не положено знать даже Кравчуку.

Только тишайшему Славику Парамонову — ах, гаденыш… Да и его, конечно, не посвящают в подробности. Сделает свою грязную работенку «от» и «до» и получит свои бабки. Впрочем, с гораздо большей вероятностью можно предположить другое: получит он бритвой по горлу, но это уж его проблемы…

А вот по времени оба «мероприятия» скорее всего тесно увязаны одно с другим. Во всяком случае, все дела с Альбертом Лечи должен завершить до предполагаемого взрыва. Если, конечно, он не полный кретин. «Послезавтра все будет кончено», — сказал бандит на даче. Это, конечно, о террористическом акте: к тому времени вся подрывная команда наверняка рассчитывает быть далеко от Тарасова. Значит, времени у меня остается совсем мало. Точнее — его уже вовсе нет…

Самое мудрое и простое решение в этой ситуации — немедленно позвонить Кедрову, все ему рассказать и выйти из игры. Строго говоря, это следовало сделать еще несколько часов назад. Но… Где гарантии, что наша доблестная «Альфа» — или что теперь вместо нее — накроет Лечи в его, вернее, в кравчуковском замке? Никаких гарантий! Вот и сегодня, когда я слушала перебранку Ослиного Уха и Али, его там не было. «Откуда мы знаем, где он болтается дни и ночи?» — сказал Кадыр-оглы. Да если б и знали, нипочем не выдали бы своего командира. Так что единственной добычей ФСБ может стать эта парочка гоблинов, а Лечи Акмерханов опять ускользнет.

Что до связей банды Кравчука с неким Махмудом, тут вообще ни единого подтверждающего факта.

Кроме одного-единственного телефонного разговора, подслушанного мной. Ирина мертва, Альбертик с Ревазиком легко отвертятся, а остальные ребятки вряд ли вообще что-нибудь знают об этом — уж слишком много напускалось туману вокруг Махмуда.

Когда до повторного звонка моего сообщника-священника осталось несколько минут, в моей голове окончательно сложилось решение. Самое авантюрное и самое сложное, какое только можно было придумать. Вернее — сумасшедшее и даже идиотское, как сказали бы в унисон ответственный работник ФСБ Кедров и капитан милиции Папазян. В общем — я решила сыграть роль «живца», на которого Лечи-Махмуд обязан клюнуть.

Я рассудила, что их планомерную подготовку к завершающей фазе операции можно сорвать только одним способом — взорвав ее изнутри. А для этого нужно заставить рыночную мафию засуетиться и наделать ошибок. Узнав, что в его ряды внедрен агент спецслужб, Кравчук будет вынужден действовать в экстремальной ситуации. И, естественно, в первую очередь попытается предупредить об опасности Махмуда — чтобы спасти выгодную сделку и себя подстраховать. А как Альберт может связаться с чеченцем? Правильно — вступив с ним в прямой контакт.

И вот этот самый мимолетный «момент истины» я должна постараться не упустить. Пока еще не знаю, как именно, но ведь не зря же я, черт возьми, частный детектив с лицензией! И мне не впервой идти на смелый риск, на головокружительные экспромты — и побеждать. Вот!

Конечно, я рассчитывала победить и теперь. И увидеть плоды этой победы. Поэтому вовсе не собиралась исполнять свой «смертельный номер» до конца, мне нужна лишь их реакция, не больше. В определенный момент я — через падре Крайновского или по собственному сотовому — с радостью передам все полномочия тем, кому они положены по штату А дальше…

Победителей не судят!

Это решение я приняла сегодня утром, не советуясь ни с кем, кроме своего детективного чутья. И вот пришло время выходить на сцену Я отодвинула подальше от себя бухгалтерскую книгу, словно отделываясь от своего двойника — Тани-весовщицы. Гогот Маринки начал раздражать. Пора идти к Ревазу И я твердым шагом отправилась навстречу своей судьбе…

— ..А вот и я! Мальчики, привет. Можно к вам на огонек?

Сизые клубы дыма и дружный восторженный рев были мне ответом. «Мальчики» тоже соскучились.

Трех минут вполне хватило, чтобы заполнить вакуум общения, и я, послав один воздушный поцелуй на всю гоп-компанию, подсела к бригадиру При виде меня у того, как всегда, потекли слюнки.

— Здравствуй, здравствуй, Танико, дорогая! Совсем забыла друзей, ай-яй-яй!

Реваз отставил огромную глиняную кружку чая с кардамоном, которую всегда можно было увидеть у него в руках сразу после двенадцати дня: бригадир рубщиков был человеком привычек. Вот почему я была уверена, что именно в это время застану его в этом месте и в этой компании.

— Ну что ты, батоно Реваз. Таких друзей забывать было бы глупо с моей стороны!

Он осклабился.

— Правда твоя, Танико. Реваз Кохнадзе может сделать для своих друзей о-очень многое. Очень! — многозначительно произнес он и наклонился ко мне:

— А для подружек еще больше. Чаю будешь?

— Нет, Ревазик, чаю не буду, спасибо. Я пришла…

— Как это — не будешь? Ты что, хочешь обидеть грузина, Танико? Ты пришла ко мне в гости и не хочешь разделить со мной пищу? Ай-яй-яй!

— Соглашайся, Танюшка, а то он попросит тебя разделить с ним еще чего-нибудь! — крикнул Санек Юркин, штатный бригадный хохмач.

— Ладно, ладно, выпью твоего фирменного чаю.

А то еще правда подумаешь, что я хочу тебя обидеть.

Только сначала у меня к тебе просьба, Ревазик.

— Для тебя все, что угодно, Танико. Говори.

— Да в том-то и дело, что я хочу поговорить — по твоему сотовому В конторе так много народу.. А мне очень надо, ну очень!

— Ай-яй-яй! Ты совсем меня за дурака держишь, Танико? По моему телефону звонить другому, да?

— Ну Ревазик, ну миленький! Я недолго. Очень-очень надо, понимаешь? — Я послала жирному борову самую очаровательную из своих улыбок.

Кохнадзе убрал руку с телефоном за спину.

— А что мне за это будет?

— Что будет? — Я кокетливо оглянулась на гопкомпанию, притихшую, как в театре. — Не беспокойся, батоно Реваз, все, что тебе причитается, получишь сполна!

Зрители восторженно заревели. Бригадир протянул мне трубку — Ладно, звони своему дружку, Танико. Только помни: за каждую лишнюю минуту я возьму с тебя баальшие проценты!

«Непременно, старый козел. Ты даже не представляешь, как скоро я с тобой расплачусь!» — это не мой внутренний голос произнес, а я сама, только мысленно, сказала.

С телефоном в руках я выплыла из «коптильни», виляя задом. Как только за мной закрылась дверь, Таня-весовщица снова превратилась в Таню-детектива.

Нырнув в темный закуток коридора — тот самый, в котором Славик Парамонов когда-то названивал Лечи, — я присела на пустую тележку и достала из кармана пилочку для ногтей, заточенную не хуже ножа. Все остальное — вскрыть корпус трубки и извлечь крохотный микрофон — было делом техники. Не скажу, что делом совсем уж пустяковым, но все-таки более легким, чем установка «жучка» на сотовый Реваза Кохнадзе недели три назад, во время моего первого «звонка приятелю». Кстати, еще пару лет назад подобное считалось вовсе невозможным, однако прогресс, слава богу, не стоит на месте.

Покончив с этим, я проверила аппарат. Все в норме: работает. Вернуть Ревазику испорченный телефон было бы верхом наглости, даже в условиях того спектакля, который я затеяла. А впрочем… Усмехнувшись, я своей пилочкой прочертила на корпусе трубки небольшую, но заметную царапину. Получилось очень натурально. Играть так играть!

Теперь действительно пора, не то эта штуковина запищит у меня в руках. А телефон должен зазвонить, лишь когда снова окажется у своего хозяина. Мне ни к чему при сем присутствовать, я-то прекрасно знаю, что скажет Кохнадзе его анонимный «доброжелатель». А вот батоно Реваз пока не знает, какой «сюрприз» его ждет после традиционного полуденного чая с кардамоном.

— Что так быстро, Танико, дорогая? Не смогли договориться, а?

— Не повезло, Ревазик, его нет дома. Спасибо тебе, с меня причитается.

— Само собой! Отсутствие абонента не освобождает от оплаты, Танико. — Базарный донжуан задержал мою руку с телефоном в своей лапе и засопел. — Насчет процентов я не шутил, моя дорогая Танико…

Что, если сегодня вечером, а? Нет, сегодня я занят.

Завтра! Завтра, Танико… Да? Скажи своему Ревазику «да», дорогая!

Я призвала на помощь все свое самообладание, чтоб не расхохотаться прямо в его потную лоснящуюся рожу с тремя подбородками, поросшими сивой щетиной.

— Завтра и поглядим, Ревазик. Сейчас я не скажу тебе «да». Но не скажу и «нет»!

— О, Танико…

— Пока-пока! «Это будет завтра».

— А чаю? Ты же обещала!

— Не могу, миленький, ну никак не могу! Мы с Маринкой только что кофе пили. Я к тебе попозже забегу, обещаю!

Распахнув дверь, я услышала, как запищал сотовый бригадира.

— Слушаю… Кто говорит?

Надо же, как зашевелилось это осиное гнездо.

И всего-то понадобился один телефонный звонок.

Что ж, мой добровольный помощник неплохо справился с заданием.

Меня обложили, словно волка флажками. Вот уже три часа я чувствовала себя бабочкой, попавшейся в сачок юного натуралиста. Она еще порхает, трепыхается, но смертоносная игла уже приготовлена…

Вернувшись от рубщиков к себе в весовую, я прослушала по своему «плееру» начало непростого объяснения бригадира с его патроном — заместителем директора. Только начало, потому что после первого шока они пришли в себя и перебрались куда-то за пределы кабинета Кравчука, естественно давно снабженного моим микрофончиком. Однако мне вполне хватило и этого, чтобы понять: все идет как надо, как я запланировала.

Конечно, у Лечи Акмерханова много агентов, и некоторые из них специально призваны выискивать и разоблачать шпионов. В течение некоторого времени они проверяли всех, кто крутится на рынке, и убедились, что самая подходящая кандидатура на роль «человечка из органов» — моя! В этом немало помог и специально устроенный мною сегодня спектакль.

Хотелось бы мне увидеть физиономию Реваза Кохнадзе, когда выяснилось, что его «дорогая Танико» — сотрудник спецслужб… Все, на что намекнул по телефону аноним, подтверждалось целиком и полностью: я только что просила у него сотовый, однако никуда не звонила — это было легко проверить. Зато на корпусе телефона обнаружилась свежая царапина.

Стало быть, его аппарат понадобился мне лишь затем, чтоб удалить давным-давно туда поставленный «жучок», — это ежу понятно!

А мне же «жучок» был нужен, чтобы получать информацию, и я ее получала. Таким образом я узнала и то, что именно сегодня агент Лечи Акмерханова должен будет звонить Кохнадзе и сообщать, кого нужно потрясти поосновательнее. Кохнадзе рассказал ему все обо всех, в том числе и обо мне и сотовом телефоне, который я брала. А уж тому парню не составило труда сообразить, что именно я кручусь на рынке не просто так. Теперь с меня не будут спускать глаз, чтобы окончательно убедиться, что я и есть «засланный казачок». Что ж, не стану их разубеждать, сама ведь решила стать наживкой.

Отправившись после обеда прошвырнуться, я специально оставила свою подслушивающую аппаратуру чуть ли не на виду. А вернувшись через полчаса, узнала от Маринки, что в мое отсутствие у нас побывали гости. Витя Кохнадзе, племянник бригадира, сегодня выглядел кисло: как уселся за мой стол, так и просидел сиднем. Зато Санек Юркин был в ударе — совсем достал мою начальницу своими байками. «Ой, Танька, я так хохотала, так хохотала, даже глаза потекли…» — рассказывала Марина. Разумеется, я тоже все время находилась под присмотром: пока болталась по рядам, наблюдая за базарной автостоянкой, двое гоблинов Ревазика только что не наступали мне на пятки.

Наконец полчаса назад я исполнила коронный трюк. Выскочив на улицу якобы за сигаретами, дождалась, пока «хвост» окажется практически рядом — за углом киоска, и громко сказала в воображаемую рацию:

— Сокол, Сокол! Я Незабудка. В Багдаде все спокойно… Нет, объект на месте… Поняла, товарищ полковник. Продолжаю наблюдение.

Итак, эффект от всех моих сегодняшних действий был. Запланированный и ожидаемый. Однако, должна признаться, ощущения, которые он во мне вызвал, были не из приятных. Тут внутренний голос вместе с рассудком оказались правы на все сто. И возразить нечего. Но я уже сиганула в воду, причем — совсем по поговорке — не зная броду. Теперь оставалось барахтаться, ожидая, во что все это выльется, и надеяться, что помощь подоспеет вовремя, иначе…

Но о последнем варианте думать не хотелось. Нет, нет! Трагического финала моя режиссерская задумка не предусматривала. Я рассчитывала дожить до заслуженных аплодисментов.

— Ладно, пока, девочки! Спасибо за кофеек. Пора возвращаться, а то Маринка мне фитиля вставит: сегодня целый день в бегах!

Я сделала ручкой личному составу бухгалтерии и выпорхнула в коридор. Так и есть: Юркин торчит у выхода в торговый зал, как будто другого подходящего места потрепаться с грузчиками нет и не было. До этого дежурил рыжий Леха. Значит, смена караула…

Нет, все пошло не совсем так, как я прикидывала сегодня утром. Вернее, совсем не так! Вместо того чтобы заметаться в панике и «засветить» своего сообщника Махмуда-Лечи, базарная «семейка» взяла меня в такие плотные клещи, что это с каждой минутой нравилось мне все меньше. «Шестерки» не спускали с меня глаз ни на минуту. Выставили посты у всех телефонов, и если я с кем-то заговаривала, они словно по волшебству возникали рядом. Они фиксировали все мои перемещения по территории «Южного». Даже чтобы сходить, пардон, в туалет, я была вынуждена под разными предлогами сколачивать компанию из нескольких девчонок. Слабая защита, но все-таки надежнее, чем оставаться в рыночном подземелье один на один с гоблинами, которые, между прочим, провожали нас до самой двери с буквой Ж, дожидались и вели обратно.

Хотя и не хотелось бы в этом признаваться, но… мне было страшно. Мне — с моим высшим юридическим образованием и лицензией частного сыщика, с моим детективным чутьем и богатым профессиональным опытом, наконец, с моим черным поясом по карате. Я чувствовала себя чертовски беззащитной перед натиском преступной машины, прущей на меня буром. Почти физически я, ощущала вибрацию ее страшных шестеренок, способных оставить от меня одно кровавое месиво. И чем больше времени отсчитывали электронные часы в торговом зале, тем ближе и отчетливей становилось грозное дыханье адской машины.

Здесь не у кого было попросить помощи. Я могла бы довериться директору «Южного» Фариду Тагирову, но сегодня, как назло, он сопровождал в поездке по области какую-то делегацию. И его появления на рынке не предвиделось.

Но один надежный союзник у меня здесь был — толпа. Я хорошо понимала: мое спасение в толпе, среди людей, рядом с ними. Пока вокруг меня будут люди, Альбертик не посмеет дать команду «фас!».

…Как ни в чем не бывало махнув «караульному», я проследовала из бухгалтерии в торговый отдел, оттуда — в отдел рекламы и маркетинга…

Правда, у меня есть сотовый телефон. Моя единственная связь с внешним миром. Последнее средство. И я им, конечно, воспользуюсь, когда будут исчерпаны все прочие. Когда больше не останется надежды самой узнать, где прячется проклятый Махмуд и что он с Кравчуком задумал. Тогда я, конечно, позвоню.

Черт с ними, с аплодисментами, пусть снимают пенки ФСБ, милиция, хоть сам дьявол! Я обязательно позвоню. Позвоню! Попозже…

— Танюха! Ты что такая?

Это еще кто? Ах да, новый завскладом. Кажется, Федя. А может, Петя.

— Так… Голова с утра болит, Федя.

— Да Митя я! Или Диман, как тебе больше нравится. Что же это ты, а? Много вчера выпила, что ли?

— Наоборот, мало! А вот у тебя, похоже, с этим проблем не было, а? — Я окинула выразительным взглядом помятый облик Димана.

— Ой, лучше не говори! Это все Славка Парамонов из мясного, хрен собачий… Знаешь его?

— Спрашиваешь! — Я изобразила полнейшее равнодушие к предмету разговора. — А что Славка? Вроде его вчера и на работе не было вовсе…

Парамонов с утра сидел у меня в мозгу еще одной занозой. Он уже второй день числился в отгуле, и это мне не нравилось.

— Не было-то не было, а под вечер появился, на мою беду. Я ж эту неделю работаю с обеда до девяти, пока в рядах торгуют. Ну и вот, часиков в восемь — рынок уже давно закрыт был — заваливает Славка. А я еще с утра не просох… Брательник у меня позавчера женился, понимаешь?

— Ну, заваливает к тебе Парамонов, и что?

— Ага! Дело, говорит, есть. Я, говорит, сейчас сахарку прихватил по дешевке, так нельзя ли его на склад пристроить ненадолго? Пока, мол, место в гараже не освобожу Ну, говорю, отчего ж нельзя-то, что я — зверь? Свой же брат… Так вот, под это дело мы с ним и…

Митя-Диман звучно щелкнул себя по горлу и махнул рукой, соединив в одном жесте приятность процесса и тяжесть последствий. Мои стражи на выходе из коридора стояли в стойке, однако не сочли необходимым вмешиваться, ведь шел самый обычный треп.

— Сахарку, говоришь, купил?

Мое сердце на секунду остановилось, а потом задрожало мелко-мелко — и совсем не на своем обычном месте.

— Ага! Причем по такой цене, которой теперь и нету. Я говорю — может, и мне можно там отовариться, по-свойски? Я б пару мешков взял в запас, а то теща совсем заела. А он уперся, как баран, Славка-то.

Все, говорит, шабаш, — где взял, там больше нет, контора закрылась. Так я из него и не вытянул больше ничего, Танюха. Зато он, гад, накачал меня «Довганем» так, что я…

— Когда он обещал забрать сахар?

— Да дня через три, сказал, как из отгулов выйдет.

Славка в отгулах сейчас. Да пускай себе лежит, мне-то что?

Черта с два — дня через три! «Часы запущены. Послезавтра все будет кончено». Вот так, значит…

Оттолкнув обалдевшего завскладом, я бросилась прочь из коридора. Сейчас забаррикадируюсь у себя в весовой, в сортире, где угодно — и позвоню Кедрову.

Взрывчатка уже на рынке!!!

— Куда спешишь, Танюшка? Давай покурим!

Санек Юркин, дружелюбно улыбаясь от уха до уха, преградил дорогу. В тылу у него мгновенно вырос рыжий Леха, а мне в затылок сопели два грузчика-кавказца. Их слишком много…

— Вы что, мальчики? — Мое лицо выражало полнейшее непонимание происходящего.

— Мы-то? Мы — ничего: стоим, курим… А ты что так испугалась?

— Я? Вот еще! Дай пройти!

— Обожди чуток.

В ту же секунду я почувствовала, как меня с двух сторон взяли под локотки — вежливо, но крепко.

А Юркин, все с той же дружелюбной ухмылочкой, похлопал меня по полам твидового пиджака — тоже крепко, но не слишком вежливо. Правда, особых усилий ему прилагать не пришлось: мой сотовый телефон оказался у него в руках почти сразу.

— Ты что, обалдел, Санек? Я обещала отблагодарить Реваза, но не тебя!

— Значит, можешь отблагодарить его прямо сейчас: у бригадира испортился сотовый, Танюшка. Ему нужен твой. Надеюсь, не откажешь?

Юркин покрутил трубкой перед моим носом. Вот, значит, что они придумали, гады… Прищурившись, я следила, как уплывает от меня мое «последнее средство» — именно в тот момент, когда пришло время его употребить.

— И поэтому надо было ловить меня в темном углу и обыскивать? Ты меня удивляешь, Юркин. Ну конечно же, я не откажу Ревазику, как можно! Знаешь, я ведь совсем забыла сегодня, что у меня тоже теперь есть сотовый, он у меня только второй день…

Веселый рубщик хлопнул меня по плечу и заржал.

За ним захихикали остальные.

— А знаешь, Танюшка, ведь ты тоже меня удивила! 0-ох и удивила же ты меня сегодня! Ты к себе? Пошли, провожу…

В весовой Маринка набросилась на меня:

— Где тебя черти носят? Уже два раза звонили из конторы: тебя ждут на двадцать седьмом участке, ИЧП Митина. Что-то у них там с весами, проверяющие обнаружили. Говорят, ты их сегодня обслуживала.

Давай быстренько, одна нога здесь, другая там!

Этого только не хватало для полного комплекта…

Но послать ИЧП Митина подальше я не могла: у меня же рабочий день. Может, последний, но от этого ничего не меняется.

Я вышла в торговый зал, уже почти не обращая внимания на группу сопровождения. Вот она — моя спасительная толпа! Пока я в ее душных объятиях — бояться нечего. А может…

«Может, тебе рискнуть, Таня дорогая? Не хочется подыхать с тобой вместе, когда еще не стукнул тридцатник!» — запищало внутри.

«Боюсь, это твой единственный шанс, Татьяна, — веско поддержал рассудок. — Постарайся затеряться в толпе и добраться до телефона раньше, чем они тебя перехватят. У тебя должно получиться!»

Ну, если уж и эти двое так запели…

Я оглянулась, стараясь не потерять равновесие в базарной толчее. Группа сопровождения из двух гоблинов крутила головами далеко позади. Должно получиться, должно! Втянув голову в плечи, я стала быстро пробираться в направлении ближайшего выхода из огромного павильона. Только бы проскочить их посты…

— Поберегись!

Я успела выскочить из-под колес громадной тачки, которая вдруг вырулила из толпы прямо на меня, и прижалась спиной к прилавку с молочными продуктами. И тут же почувствовала острую проникающую боль под правой лопаткой — будто накололась спиной на острый длинный шип терновника.

— Проклятье!..

В ту же секунду глаза заволокло туманом, ноги стали как ватные, и я ухватилась за прилавок, чтоб не упасть. Но это была напрасная предосторожность: кто-то уже услужливо подхватил меня под руки, причем с обеих сторон. Надо же, какие у нас славные, отзывчивые люди… Я попыталась повернуть голову, чтобы рассмотреть их лица, но это мне не удалось.

Вместо лиц вокруг плавали пятна серого тумана, который быстро сгущался и вскоре полностью окутал меня вязкой ватой. Последнее, что пробилось сквозь нее из внешнего мира, был резкий голос торговки:

— Гляди-ко, во нализалась девка — на ногах не стоит…

Глава 10

Я открыла глаза. Нет, точней, я открыла их не сразу, а после долгой психологической подготовки: мне казалось, что от этого ничтожного движения век моя несчастная голова просто лопнет, не выдержав давления разварившихся в кашу мозгов. Но она выдержала — хотя веки поднимались с таким скрипом, словно это были и не веки, а заржавевшие оконные жалюзи.

Я открыла глаза. И в первое мгновение решила, что вижу продолжение своего сна, только теперь со знаком минус. Вместо ярких сказочных пейзажей в голубых и розовых тонах моему воспаленному взору предстало мрачное помещение — такое же, показалось, нереальное, как недавние чудесные видения, но в противоположность им жутко зловещее.

Скорее всего это было подземелье — если судить по отсутствию окон и запаху сырости, который быстро заполнил легкие и проник во все поры моей «гусиной» кожи. Кстати, из всей одежды, которая была на мне в момент падения, осталось очень немногое: мой теперешний наряд больше подходил для радужных снов и купания в нирване, чем для пробуждения в таком леднике. В комнате с низким сводчатым потолком, как в монашеской келье, не было абсолютно никакой мебели, не считая сломанного стула и железной кровати, на которой я лежала.. На кровати не было матраца, жесткая панцирная сетка была прикрыта солдатским одеялом, цвет и запах которого говорили о многом. Помещение освещалось мутной лампочкой над дверью, света которой едва хватало, чтоб отгонять духов тьмы. Из-за двери, по-видимому стальной, слабо доносились мужские голоса и смех.

Все увиденное навевало мысли о тюремной камере, каземате. Впечатление еще больше усиливалось оттого, что мое правое запястье было приковано к спинке кровати железным «браслетом». Рука затекла и болела, мне мучительно хотелось сменить положение. Но когда я попыталась это сделать, тело отказалось повиноваться, я шлепнулась на бок и прикусила губу от боли, тысячами иголок впившейся в плечо.

Спустя минут пять, корчась и извиваясь как змея, я кое-как завернулась в колючее шерстяное одеяло и блаженно затихла, пытаясь унять лязганье зубов.

И только когда моя оболочка чуть-чуть согрелась, в нее мало-помалу вернулась способность соображать.

Однако то, что я сообразила, было так скверно, что… тут же подумалось, что гораздо лучше было бы оставаться в полурастительном состоянии.

Не знаю, сколько времени прошло с момента моего печального пробуждения до того, когда в железной двери повернулся ключ. Должно быть, минут сорок.

Но когда он повернулся, я не почувствовала ничего — только усталость. И лишь поэтому закрыла глаза и притворилась бесчувственным телом.

Сквозь свои длинные густые ресницы я увидела, как знакомый силуэт — бочонок с ослиными ушами — приблизился и, пыхтя, склонился над моим ложем. В следующее мгновение верхняя половинка одеяла отлетела прочь, и потные волосатые лапы заскользили по телу сверху вниз, впиваясь во все выпуклости, какие попадались на пути. Впрочем, впадины они тоже не пропускали. Звуки, которые при этом издавал Рафик Ослиное Ухо, свидетельствовали, что бедняга с муками пробирается через тернии к тем вершинам, на которых его Аллах и не ночевал.

Все это могло бы быть смешным, если б не одно «но»: мне вовсе не хотелось стать свидетелем того, как он туда доберется! Пока же, борясь с приступами тошноты, я размышляла, что делать дальше, я увидела, как подручный Лечи спускает штаны. Это и предопределило мои ответные действия. Изловчившись, я резко выбросила вперед левую ногу, целя именно в то место, которое правоверный мусульманин собирался представить мне на обозрение.

Судя по его реакции, цель была достигнута. Мой соискатель с воплем отлетел от кровати и сложился пополам. Если и до этого Рафик-джан не отличался высоким ростом, то теперь он превратился просто в кочку на грязном полу.

— Су-у-у-ка…

— Получил? Не вовремя тебя потянуло на сладенькое.

«Просто феноменальная наглость, Таня дорогая!» — не удержался и прокомментировал мои слова внутренний голос.

Между тем Ослиное Ухо, так и не вернувшись в свое первоначальное состояние, стал на полусогнутых заходить на новый штурм койки — на этот раз с изголовья. Он хищно поднял плечи, расставил волосатые лапы и буравил меня маленькими темными глазками, время от времени издавая победный клич. Словом, разительно напоминал теперь орангутанга перед боем. Сходство было бы полным, если б Рафик время от времени еще и ударял себя в грудь кулаками, однако этот атавизм в его генной памяти, видимо, не сохранился.

Бросок! Я выполнила сложный переворот, очень напоминающий кувырок через голову, — и теперь уже две мои ноги, сложенные в разящее оружие, соприкоснулись с физиономией нападавшего. На этот раз он взвыл громче и отлетел дальше, растянувшись на полу во все свои метр с кепкой.

Вряд ли он слышал мою язвительную отповедь.

Жалобно подвывая и охая, Рафик вытащил свою голову из-под сломанного стула, сел на полу и принялся ощупывать челюсть снаружи и изнутри, с удивлением поглядывая на окровавленные пальцы. Я молча ждала продолжения. Наконец ужас от случившегося уступил место естественному возмущению, и пострадавший разразился причудливой тирадой, цитировать которую не рискую.

Я слушала его в немом восхищении. Кажется, вчера я слишком поспешно обвинила Ослиное Ухо в незнании русского языка. Просто вчера он был «не в ударе».

— Ты закончил, Рафик-джан? Я в полном восторге! Нет, правда, мне очень понравилось. Будь добр, спиши слова — пригодятся.

Мое беспрецедентное нахальство привело его в чувство. Бандит вскочил на ноги.

— Знаешь, што тебе пригодытся, русский сука?

Два мэтр земля и деревянный ящик! Очень скоро будет нужно! Раньше, чем Рафик будет посылать утренний молитва Аллах!

С этими словами — надо признать, очень похожими на правду! — он выхватил откуда-то длинны и кинжал и двинулся на меня с мрачной решимостью во взоре. Пожалуй, зря я довела беднягу до белого каления…

— Послушай, Рафик-джан. Если ты меня сейчас зарежешь, Аллах тебе этого не простит. Ведь Лечи зачем-то держит меня здесь и до сих пор еще не приказал убить, правда? Значит, я ему нужна. А если моя жизнь нужна Лечи — значит, она нужна и Аллаху, ведь Лечи исполняет здесь, на земле, волю Аллаха. Стало быть, убив меня, ты нарушишь волю Всевышнего и навлечешь на себя вечное проклятье и страшные кары. Дошло, Ослиное Ухо?

С ненавистью глядя на меня, орангутангоподобный бочонок скривился, словно собираясь заплакать.

— Заткнись, дэушка!

Но, однако, остановился, неуверенно взглянув на свое грозное оружие. Я увидела, как на его примитивной физиономии последовательно отражались все этапы борьбы долга со страстью.

— Но если ты так не уважаешь Аллаха, что рискнешь пойти против его воли, тогда прислушайся хотя бы к собственному горькому опыту, Рафик-джан! Ты уже два раза пытался подойти ко мне — и видишь, что получается. Скажи еще «спасибо», что меня сдерживают наручники, не то… Уверяю тебя: ни твое «перышко», ни мои «браслеты» не помешают мне побить тебя и в третий раз, и в четвертый. Столько, сколько будет нужно, чтоб ты поумнел. Потому что я умею это делать! И знаешь, чем в конце концов кончится наша разборка? Сюда прибегут Лечи, Алик Кадыр-оглы — короче, все, кто там есть, — и подымут тебя на смех.

Представляешь, как им будет весело, о бесстрашный воин ислама?

«Бесстрашный воин ислама» задергал своими ослиными ушами и громко зашмыгал носом. Даже в полумраке темницы я видела, как побелели под черной шерстью костяшки его пальцев, сжимающих кинжал.

— Я буду отрезать твой язык и бросать собакам!

Аллах меня прощает, я знаю! Потом я буду резать тебя на куски и ждать, когда шайтан заберет тебя к себе, дэвка. Ты будешь просить Рафик убивать тебя быстро, но Рафик будет смеяться и резать ма-аленький кусочек… Маленький кусочек мяса — и много-много кров!

Маньяк омерзительно захихикал. Метнувшись к двери, он два раза повернул ключ в замке и снова стал приближаться к кровати, не отрывая от меня своих свинячьих глазок. «Кажется, твои аргументы его не убедили, Таня дорогая! Доигралась…»

Мне стало по-настоящему страшно. Только теперь у меня в мозгу прояснилось настолько, что я осознала всю безысходность своего положения. Единственное, что я еще могу, это подороже продать свою жизнь. Слабое утешение, но если нет другого…

Мобилизовав свое окоченевшее тело, я приготовилась к последней защите. И в эту минуту за дверью послышались шаги и в нее загрохотали кулаком.

— Ослиное Ухо! Ты там уснул? Открывай!

Может, это и глупо — надеяться, что один бандит защитит тебя от другого, но в тот момент у меня не было выбора. Я инстинктивно почувствовала, что в дверь стучится мое спасение.

— Эй, кто-нибудь! — Удивительно, до чего звонко прозвучал мой голос. — Ослиное Ухо собирается порубить меня, как колбасу. Нет, если ему приказал Лечи — я не возражаю, но…

Я не договорила: началось нечто невообразимое.

Маленький гоблин завизжал, будто резали его, и плашмя повалился на меня с кинжалом наперевес.

Я тоже завизжала, уворачиваясь от его смертоносных ударов, и заметалась по койке, словно угорь по сковороде, молотя Рафика куда зря и чем ни попадя. А снаружи стальная дверь прогибалась под артобстрелом кулаков, кованых подошв и отборных матюков.

Весь этот ад длился, должно быть, несколько секунд, хотя мне он — по понятным причинам! — показался вечностью. В эти секунды я перестала быть «гомо сапиенс», мной руководил животный инстинкт самосохранения, и ничего больше. Однако руководил он мной, надо признать, неплохо: резак убийцы достиг цели всего дважды. В первый раз он «счистил» кожу у меня на плече, во второй — отрубил клок волос.

Наконец я, изловчившись, впилась зубами ему в запястье. Ослиное Ухо выронил кинжал, и тот улетел куда-то под кровать.

— А-а-а!..

Неожиданно я поняла, что вопль Рафика — единственное, что звучит у меня в ушах: за дверью все стихло. Значит, они решили отдать меня ему. Почему бы и нет? Все равно я приговорена… В ту же секунду лапы бандита сомкнулись на моем горле, и я почувствовала, как «стайкою наискосок уходят запахи и звуки». И краски тоже. В глазах потемнело…

Это был конец. И, как в апокалипсисе, потолок камеры с ужасающим грохотом обрушился вниз, погребя нас обоих под обломками.

Когда рассеялся дым, я откашлялась и протерла глаза: над моей койкой стоял сам сатана. Он был одет в камуфляжную форму, темен лицом, и глаза его над густой черной бородой горели как угли.

— Жива? Тебе повезло. Если так можно сказать.

Алик Кадыр-оглы — я узнала его по голосу — бегло осмотрел мое растерзанное тело, и его смоляные брови чуть-чуть приподнялись. Он швырнул мне на грудь мой великолепный пиджак из букле и разомкнул наручники.

— Оденься. Командир хочет с тобой говорить.

Если комнату, в которой я пережила первые незабываемые впечатления своего плена, можно было с определенной натяжкой сравнить с монашеской кельей, то другая, куда меня привел Али, напоминала монастырскую трапезную — прежде всего своими размерами. Но и здесь не было окон, и так же тянуло могильным духом подземелья.

Если б не новые, непривычные глазу декорации, я могла бы подумать, что забрела, по своему обыкновению, на огонек в «коптильню» рынка «Южный»: те же самые рожи приветствовали меня теми же самыми жеребячьими возгласами. Санек Юркин, Леха Чубайс, Витек Кохнадзе… И лишь Реваз, развалившийся в глубоком кожаном кресле, хранил зловещее молчание. Только при виде меня засучил от возбуждения лапами, как паук над жирной мухой, запутавшейся в его паутине.

Впрочем, присутствовал здесь и один новый для меня персонаж. Не то чтоб совсем новый, просто я впервые видела его так близко. И так ясно — без мутного посредничества замызганного автобусного стекла.

Должна признать: в натуре Лечи Акмерханов был намного лучше своего фоторобота. Но все-таки хуже того мужчины, который мог бы произвести на меня сильное впечатление. Он встретил меня, будто следователь прокуратуры: за письменным столом, на котором перед ним лежали какие-то бумаги. И, как следователь, улыбнулся «клиентке» — располагающе, почти дружелюбно.

— Ну, наконец-то! С приятным пробуждением, Танечка. Если вы, конечно, на самом деле Танечка, а не какая-нибудь Леночка, Светочка или Анжелика.

Как ни слабо мне было сейчас состязаться с ним в остроумии, а все же я усмехнулась.

— С ума сойти! И это говоришь ты, Лечи, он же Рафик Мирзоев, он же Леонид Каневский, он же, наконец, Махмуд! Может, откроешь секрет: как правильно?

— Как правильно? — Лечи обвел взглядом публику, приглашая принять активное участие в развлечении. — Да все правильно, сестренка. Как хочешь, так и называй. Тебе-то какая разница?

— Да так — просто интересно. Хочу решить для себя, какое имя тебе больше подходит.

Террорист скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула.

— Ну, и что же? Решила?

— Нет проблем. Только если я назову тебя так, как мне хочется, боюсь, это тебе не понравится, Лечи!

По залу прокатился легкий ропот возмущения.

А может быть, и восхищения. Оценив мою смелость — или глупость, — бандит шевельнул черными крыльями бровей.

— Боишься, сестренка? Это хорошо.

Лечи встал, обогнул свой «следовательский» стол и приблизился ко мне почти вплотную. Мне очень не понравился холодный внимательный взгляд, которым он, ощупав меня от самых пальцев окоченевших босых ног, уперся мне в лоб.

— Я вижу, ты еще мало меня боишься. Но это понятно: после той дозы, которую тебе вкатили, даже у Ван Дамма мозги расплавились бы. Не то что у такой хрупкой девушки… Все это я понимаю, сестренка. Ты не думай, что я зверь какой-нибудь бесчувственный.

Он улыбнулся улыбкой вампира.

— Я и не думаю. Лечи. Зачем обижать зверей?

— Гм… Ладно, это я тебе тоже прощаю. Аллах милостив и от нас требует того же. Поэтому я не буду больше тебя дразнить, Таня. Давай договоримся так.

Я не буду тебя дразнить и другим, — бандит полуобернулся в сторону ощерившегося Кохнадзе, — тоже не позволю. А ты, сестренка, не будешь строить из себя Крутого Уокера и расскажешь нам все честно и откровенно. Идет?

— Идет. А что — все?

— Не понимаешь? Ай-яй-яй! Я же сказал — расскажешь все, сестренка. «Все» — это значит все! Мы хотим знать, кто ты такая, почему ввязалась в дела серьезных мужчин, чье задание выполняешь. И, главное, о чем успела настучать своим хозяевам. О'кей?

Давай-ка садись вот сюда, к столу, и колись.

Лечи подвел меня к свободному стулу и усадил, за что я была ему почти благодарна: ноги держали меня с большим напрягом. Я одарила террориста такой очаровательной улыбкой, точно мы с ним вели светскую беседу за коктейлем.

— Рафик, да ты просто душка! А в газетах пишут про тебя всякие ужасы. Когда выйду отсюда, обязательно соберу пресс-конференцию и развенчаю их небылицы. Расскажу, как гуманно ты со мной обращался.

На этот раз захихикал не только Лечи Акмерханов.

— А ты, оказывается, шутница, сестренка. Но не советую тянуть время: не то я могу разочаровать тебя.

Скажу по секрету, я не всегда такой гуманный, как ты говоришь.

Мерзавец изъяснялся по-русски так, что ему мог позавидовать иной преподаватель университета. Его тезке Рафику Ослиное Ухо было так же далеко до патрона, как мне сейчас — до Крутого Уокера. Я обвела комнату глазами. Охрану Лечи здесь явно представлял Алик Кадыр-оглы с подпаленной взрывом бородой, который так и остался стоять у двери, скрестив руки на груди и раздувая ноздри, как дикий мустанг. Я чувствовала спиной его обжигающий взгляд.

— Не нервничай, Ленечка. Я послушная девочка, и мне совсем не хочется будить в тебе зверя. Только хотелось бы знать: какие у меня гарантии, если я все расскажу?

Моя новая шутка вызвала очередной приступ веселого оживления.

— Гарантии? Гарантия для тебя может быть только одна, Таня: недолго мучиться. Хоть ты и глупая девчонка, раз влезла в это дело, но не настолько же, чтоб надеяться остаться в живых после нашей с тобой встречи, правда? В общем, жить тебе осталось недолго — это и ежу понятно. Так, кажется, вы говорите?

«Следователь» — впрочем, теперь уже скорее судья, оглашающий приговор, — с сочувственной улыбкой посмотрел мне в глаза, пытаясь прочесть в них реакцию на свои слова. Но желаемого он там не увидел.

По крайней мере, я очень надеюсь, что это было именно так.

— Но ты еще можешь сама выбрать свою смерть, сестренка, — продолжал Лечи. — Можешь умереть тихо, спокойно и быстро. Даже, не побоюсь этого слова, красиво. Так, что тебе смогут позавидовать многие из тех, кто остается в живых. Пока еще остается, я хочу сказать. Маленький шприц, например… Вроде того, которым тебя сегодня уже попотчевали. Шприц, наполненный чудесными снами, которые никогда не кончатся. Как тебе такая перспектива? Честно говоря, мне и самому, в нынешней ситуации, хотелось бы, чтоб ты сделала правильный выбор: время поджимает, сестренка!

Перегнувшись через стол, бандит доверительно сжал мне предплечье.

— Через полтора часа караван с гуманитарной помощью для чеченских братьев пересечет границу Казахстана, и тогда… Тогда твоего нового друга Лечи Акмерханова — он же Рафик Мирзоев, он же Леонид Каневский, он же Махмуд — ничто больше не будет удерживать на гостеприимной волжской земле. Хотелось бы успеть покончить со всеми делами!

Значит, все-таки — «гуманитарная помощь для чеченских братьев». То бишь оружие для бандитов.

В общем и целом я угадала. Разве что какие-нибудь детали… Впрочем, какое значение теперь имеет все это? По крайней мере, для меня — уж точно никакого!

Надо было слушаться внутреннего голоса, Таня дорогая…

Через полтора часа, он сказал. А кстати, который сейчас час? Как долго я могла пролежать бревном в наркотическом трансе, прикованная к койке? Когда они меня заловили на рынке, было около половины пятого. А в восемь, если я не объявлюсь, Леопольд должен поднять на ноги ФСБ. Неужели еще нет восьми? Господи, как болит голова…

— Сколько времени. Лечи? Твои гоблины даже часы с меня сняли!

— Это я их снял, Танико, — дорогая. На память! — проскрипело кожаное кресло.

Я состроила глазки через плечо.

— Это была твоя ошибка, Ревазик. У меня строгий режим: если вовремя не выйду на связь, Сокол занервничает и накроет всю вашу «малину»…

— Хватит трепаться!

Лечи тяжело опустил кулак на дубовый стол. Как видно, старший по званию начал терять терпение.

— Часы тебе теперь ни к чему, «мусор» в юбке! Да и твой режим тоже. Думаешь, я не вижу, куда ты клонишь? Ты думаешь, что твои дружки менты придут вытаскивать тебя из дерьма, в которое сами же и пихнули? Так, сестренка?

Лечи ничуть не повысил голоса, но при первых же его звуках в этой большой комнате смолкли все прочие. Теперь я видела его глаза совсем близко — и ужаснулась их холодной пустоте. Точно на меня глядели и не глаза вовсе, а прорези на капюшоне палача!

— Только зря ты ждешь: они не придут, девушка.

Если б они знали, где ты, — они были бы здесь. Но у дорогого Реваза хватило ума принять кое-какие меры предосторожности, прежде чем притащить тебя сюда, так что…

— Мои ребята вынесли тебя с рынка в мешке из-под картошки, Танико, и погрузили в багажник Лехиной тачки! — не удержался и похвастался бригадир рубщиков, не побоявшись ради этого перебить командира.

— ..Так что, если даже твои дружки дежурили на всех входах-выходах, они все равно ничего не усекли.

Помощи ждать неоткуда, девушка! Советую тебе поторопиться с исповедью, а то… Хоть мы сейчас не в лагере Хаттаба, но и здесь найдем способы сделать тебя разговорчивой, не сомневайся!

Палач обвел глазами своих подручных.

— Видишь, сколько у меня помощников? И каждый мечтает поучаствовать… Кстати, а где мой тезка, Ослиное Ухо? Почему я не вижу его, Али?

— На то была воля Аллаха, командир, — прозвучало из-за моей спины с плохо скрываемой иронией.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что сказал. Аллаху было угодно, чтоб Рафик-джан получил по заслугам в своей земной жизни.

Ты послал его за женщиной, а Ослиное Ухо решил нарушить твой приказ и сперва исполнить над ней свою собственную волю — ты можешь догадаться какую. За это Аллах и покарал нечестивца. Когда я открывал дверь, ему на голову упал кусок бетонного перекрытия, и оно оказалось прочнее головы. Хоть это и странно.

Это было тоже странно — в моем-то положении! — однако я почувствовала некоторое облегчение.

— Значит, он мертв? — бесстрастно уточнил террорист.

— Мертвее не бывает, командир. Так что увидеть его ты, конечно, можешь, только навряд ли это доставит тебе…

— Хватит! Мы еще вернемся к этому, Али.

Лечи решительно повернулся ко мне:

— Так ты будешь говорить или нет?

— Господи, да разве я отказывалась? Ты же сам не даешь мне ни слова сказать. Спрашивай.

«Спрашивай, спрашивай. Спрашивай подольше, ублюдок…»

— Кто ты?

— Татьяна Иванова, капитан ФСБ. Внедрена на рынок «Южный» с целью выполнения спецзадания органов.

«Слышал бы меня сейчас Кедров… Где ты, Сергей Палыч, дорогой мой друг? Услышь меня! Можешь потом вовсе отказаться от меня, дурочки, но сначала вытащи отсюда!»

— Какого задания? — долетело до меня сквозь шум в висках.

— Сбор информации о деятельности преступной группировки, возглавляемой заместителем директора рынка Кравчуком.

— С-сука! — прохрипело кресло.

— Поздравляю, дорогой Реваз! — с перекошенным лицом повернулся к нему Акмерханов. — Хороший сюрприз вы мне приготовили с моим дорогим другом Альбертом! Как это понимать?

Кохнадзе заерзал в своем логовище.

— Э-э, дорогой Махмуд…

— Что — «э-э»?! Разве не ты сам клялся, что фирма Альберта надежна, как оборона Грозного, что за «посылку» можно не беспокоиться, что у вас все схвачено? И вот, когда все на мази, выясняется, что нас пасут даже не менты, а ФСБ! Ты знаешь, как это называется, дорогой Реваз? Ты знаешь, что бывает с тем, кто допускает такие проколы?

Каждую последующую фразу Лечи Акмерханов произносил на полтона выше, чем предыдущую, и к концу своей выстраданной речи перешел чуть ли не на поросячий визг. Его хорошо упитанная физиономия с гладко выбритым бабьим подбородком налилась кровью. «Дорогой Реваз», тоже побагровевший (нехороший признак!), с трудом выбрался из кресла. Я увидела, как многозначительно переглянулись Юркин с Чубайсом, как бригадирский племяш поудобней перехватил в кармане «пушку». Но когда «батоно» заговорил, стало ясно, что он из последних сил старается удержать партнерские отношения на уровне дипломатии.

— Успокойся, дорогой Махмуд. Зря ты так разволновался из-за этой девки. Может, она блефует! Сам смотри: ну какой из нее капитан Фээсбэ, тьфу… Слушай, отдай ее мне, а? Только на полчаса, а? Клянусь: к половине одиннадцатого ты будешь знать все. В натуре!

«К половине одиннадцатого». Стало быть, сейчас около десяти… Штурма «Башни» можно ждать с минуты на минуту. Если, конечно, мы и в самом деле находимся в «Башне». И если Леопольду удалось разыскать Кедрова…

— «В натуре»! — передразнил чеченец. — В натуре у меня уже нет целых получаса для твоих развлечений, дорогой Реваз! В натуре ты должен был знать все не в день отправки «посылки», а две недели назад! Два месяца назад! Вы с Кравчуком убеждали меня, что все будет сделано чисто. Только поэтому я связался с вами, я не мог рисковать «посылкой». Клянусь Аллахом!

Ведь ты знаешь, как ждут оружие братья в Ичкерии!

— Э, погоди, дорогой Махмуд! Мы дали прокол, тут ты прав. Но насчет «посылки» — извини! Мы за тобой по Аргунскому ущелью не гонялись — ты нас сам нашел. И Аллах здесь ни при чем: связался ты с нами только потому, что Альберт предложил тебе хорошие комиссионные. Может, скажешь, это не так?

Там пахнет половиной «лимона», и мне сильно кажется, что твои воюющие братья в Ичкерии этих комиссионных не увидят. Или я не прав, дорогой Махмуд?

Лечи вскочил из-за стола. По его лицу было видно, что он раздумывает — выхватить свой автоматический пистолет американского производства, рукоятка которого оттопыривала полу его кожаной куртки, прямо сейчас или еще подождать. А пока он раздумывал над этим, из-за моей спины поступила реплика, которой не ожидал никто:

— Полмиллиона баксов за один хапок? Вот это круто, командир! Слышал бы Ослиное Ухо, бедняга, да упокоит Аллах его грешную душу… Ты же был для него все равно что Мухаммед-пророк!

Отрывистый лай чеченца перекрыл презрительный смех моего недавнего конвоира, завершивший эти его слова. Не знаю, на каком языке Лечи обратился к подчиненному, только вряд ли это было безобидное дружеское замечание: мол, будет тебе, брат Али…

Кадыр-оглы ответил так же отрывисто, хлестко и недвусмысленно: братья по оружию обменялись «любезностями». А я поймала себя на мысли, что отпетый бандит Алик нравится мне все больше и больше. Безусловно, ничего глупее в голову прийти не могло.

Пропустив ругательства через себя, как выражался один профессор в юридическом институте, командир Акмерханов выдавил, ни на кого не глядя:

— Ладно, оставим эти идиотские разборки, теперь не время… — и снова повернулся ко мне, до сих пор безмолвно сидевшей на стуле. — Сперва надо закончить с товарищем капитаном. Отвечай быстро и четко: что известно гэбистам? О чем ты успела настучать, сучка? Только без выпендрежа, а то всажу тебе пулю между глаз!

В подтверждение Лечи вытащил пистолет и положил его перед собою на стол, сверля меня пустыми глазами профессионального убийцы.

— Что известно ФСБ? — Я гордо выпрямилась, положив ногу на ногу, и ответила чеченцу презрительным взглядом. — Уже полтора месяца я веду это дело, а расколол меня Кохнадзе только сегодня. Разумеется, моему начальству известно все!

Я поняла: пришел мой час. Мне очень не хотелось говорить — «последний». Друзья из ФСБ что-то не спешат на помощь. Да если они и явятся сию минуту — что с того? Все равно для меня это будет слишком поздно! "Никакой «Альфе» не вытащить тебя, Таня дорогая, из подвала без окон, без дверей, охраняемого десятком вооруженных до зубов головорезов, — подтвердил мои собственные опасения мой любимый внутренний голос. И очень оптимистично добавил:

— Живой, я имею в виду". Что ж, пуля меж глаз — не слишком приятная перспектива для красивой, здоровой и небедной женщины, которой нет еще и тридцати. Но это все же лучше, чем поступить в распоряжение Реваза и его бригады по разделке туш.

— ФСБ известны все связи Альберта Кравчука, все эпизоды, подпадающие под действие Уголовного кодекса, по крайней мере, за последние полгода, — с удовольствием сообщила я и привела несколько ярких примеров. — Известно, как и когда вы стали партнерами, Лечи. Кстати, случилось это в недобрый для тебя час! Мы прослушивали все телефонные разговоры «сладкой парочки». Чтоб ты знал — это кодовое наименование Кравчука и Кохнадзе. Даже с сотового.

Шпионская техника, ребята, шагнула далеко вперед, так что впредь советую вам всем быть осторожнее.

Я обвела присутствующих насмешливым взглядом.

— Впрочем, не думаю, чтобы кому-нибудь этот совет пригодился, потому что никто из вас живым отсюда не выйдет. Вы все под колпаком!

Мои слова вызвали в публике отнюдь не радостное оживление, но на этот раз Лечи не стал ждать, пока кто-то выступит с комментариями. Удар стальной рукояткой был настолько неожиданным, что я потеряла равновесие и оказалась на полу.

— Мне плевать, что ты думаешь! Думать буду я, дешевка! Что еще они знают? Говори, не то пристрелю!

Я отчаянно замотала головой, стараясь избавиться от звона. Слава богу, подонок ударил не слишком сильно: родственникам не придется проявлять чудеса, чтобы мое тело в гробу выглядело пристойно. Впрочем, еще не вечер…

— ФСБ вело тебя, Махмуд, с того момента, как ты прибыл в Тарасов. Все твои аферы с регистрацией ЧП «Халдеев» и его переименованием в «Халдеев-М» тоже не секрет. Если ты думал, что столь явное нарушение российского законодательства продажными чиновниками останется незамеченным, то ты либо наглый, как танк, либо дурак Единственное, чего мы не знали, — это место и время отправки «посылки» в Чечню. А узнать это было необходимо: ведь поначалу в ФСБ думали, что это будет единственная настоящая улика против тебя.

Я не без труда поднялась на ноги.

— Но теперь в ней нет необходимости, Акмерханов. «Посылку» мы все равно перехватим, далеко она не уйдет. А тебе предъявят обвинение как убийце Ирины Кравчук, жены твоего друга Альберта. И как организатору завтрашнего взрыва на рынке «Южный».

В мертвой тишине, разом воцарившейся в подвале, я слышала — именно слышала! — как прыгает черное дуло в руке чеченца. Его вроде бы безмолвный ритуальный танец казался мне симфонией смерти.

— Как видишь, нам известно и это. Ты не ожидал?

Кстати: раз уж представился случай, может, предупредишь своих подельников, чтоб вовремя смылись? А то ведь они газет не читают, не знают, чем знаменит Лечи Акмерханов — он же Махмуд, он же Рафик Мирзоев, он же…

— Заткнись, сука!!!

От меня не ускользнуло движение его пальца, нажимающего курок, и я скорее инстинктивно, чем с расчетом спастись, бросилась снова на пол — под защиту массивного письменного стола. Но короткая очередь — на удивление! — прогремела из-за моей спины, и я увидела, как Лечи с искаженным лицом трясет рукой. Прямо на уровне его локтя в стенке зияла внушительная дыра, из которой тонкими струйками стекала рассыпавшаяся в пыль штукатурка. Очевидно, пули попали в американскую «пушку» террориста, которая и причинила этот урон Альбертовой недвижимости.

Во второй раз за вечер я смотрела на затянутого в камуфляж Алика снизу вверх. В этом чертовски выгодном ракурсе он казался самим богом войны.

— Извини, командир, ноты погорячился, — долетело до меня.

— Ты стрелял в меня, Али! Ах ты…

— Не в тебя, Лечи. Я стрелял в твое оружие — и не промахнулся. Ты хотел убить женщину.

— Да, сын шайтана! С каких пор ты стал ее адвокатом?

На лице боевика не дрогнул ни один мускул.

— Нет, командир. Я защищаю себя. Если тебе не нужна жизнь женщины, то мне она нужна. Кто как, а я собираюсь выйти отсюда живым. Если все, что она рассказала, правда, то эта женщина — наша единственная надежда, Лечи! Она заложница, понимаешь?

Я не успела умилиться сообразительности Али, которая и для меня была единственной надеждой. Надеждой прожить несколько лишних минут. Как минимум. А как максимум… Ох, об этом лучше помолчать…

Яростно заскрипело кожаное кресло: это Реваз Кохнадзе наконец-то обрел дар речи.

— Погодите, погодите, уважаемые. Я не понял: что она тут говорила? Про убийство Ирины и… про какой-то взрыв на «Южном»? Что за ерунда? Объясни, дорогой Махмуд!

— Что тут объяснять, дорогой Реваз? Разве ты не видишь — она блефует, чтобы мы перегрызли друг другу глотки, как паршивые псы. Ты же сам только что это говорил!

Я набрала в легкие побольше воздуха.

— Нет, Ревазик, я не блефую! Твой дорогой Махмуд решил, сорвав солидный куш на операции с отправкой оружия в Чечню, спрятать концы в воду Завтра в «час икс» «Южный» должен взлететь на воздух — вместе со всеми вами, естественно. Не веришь, батоно Реваз? Можешь спросить Славика Парамонова из своей бригады — если, конечно, тебе удастся теперь его достать. Он вчера завез на склад несколько мешков якобы с сахаром — сказал, на два-три дня, пока выйдет из отгулов. Ты же сам отпускал его в отгулы, правда?

Кохнадзе, с налитыми кровью глазами, повел шеей — совсем как бык на корриде перед решающим броском. Этот жест вполне можно было принять за знак согласия. Впрочем, он мог означать и многое другое…

Лечи, позабыв про отшибленную руку, дернулся было ко мне, но…

— Не спеши, дорогой Махмуд. Пусть она говорит! — раздался властный голос.

Я увидела, как навстречу горцу, лениво отделившись от стен, выдвинулись вассалы Реваза. Чеченец больше не был в этой компании «старшим по званию»! Маска палача осталась непроницаемой, но глаза выдали Лечи: он вдруг осознал, что оказался в меньшинстве.

— Говори, Танико! — ободрил меня бригадир рубщиков.

— Да я уже все сказала, остались только детали.

Не знаю, как Парамонов снюхался с Махмудом — то бишь с Лечи Акмерхановым, известным террористом.

Только роль Иуды в Тарасове отведена именно ему.

И наш «тюха» с ней неплохо справился! Что за «сахарок» в тех мешках и когда именно он должен рвануть, это Славику вряд ли известно — мелкая сошка. Об этом тебе лучше расспросить «старшого», — я кивнула на оскалившегося «гостя Тарасова». — Если, конечно, интересуешься, Ревазик. А заодно можешь попросить его рассказать, как он перерезал горло бывшей супруге твоего шефа. Только потому, что Ирина опознала его по фотороботу в газете и могла выдать.

— Не верь ей, Реваз! Она врет! Сука… Я не мог убить жену Альберта, моего дорогого друга и партнера!

И тут меня прорвало.

— Это ты врешь, гад! Ради денег ты готов убить кого угодно — хоть жену друга, хоть родную маму Ради денег ты врешь всем. Тем дуракам, которых толкаешь на верную смерть своими сказками о священной войне за свободу и чистоту ислама. Своим так называемым партнерам, а на самом деле — подельникам.

Даже своему Аллаху — и тому врешь! Тоже мне — воин ислама! Даты воюешь за свое право хапать и ни с кем не делиться, за бесконтрольную власть над стадом «овец», за возможность безнаказанно резать, насиловать, взрывать…

Говорить было трудно, голова раскалывалась, язык распух и едва шевелился, металлический привкус во рту вызывал тошноту Но, собравшись с силами, я закончила:

— Сам ты сука, Лечи Акмерханов! Или как там тебя по-настоящему… Нет! Сука — это слишком мягко для тебя. Тебя нельзя назвать ни человеком, ни животным. Ты — выродок, отморозок. Компьютерная мерзость из ужастика! Таких, как ты, незачем судить. Таких надо просто ликвидировать.

— Падла… Задавлю!

Это выплюнул уже не Лечи. Это было обращено к нему! Тени вокруг меня сгустились, кто-то щелкнул затвором… Все дальнейшее показалось мне неимоверно растянутым во времени, словно кадры замедленной киносъемки.

В руке чеченца — в его левой руке! — голубой молнией блеснуло лезвие. Я не видела его полета — видела только, как Реваз схватился обеими руками за рукоятку кинжала, торчащую из его горла. Его племянник успел выстрелить в убийцу, но тут же сам отлетел к стене, прошитый от плеча до бедра очередью из «Калашникова». Последнее, что я видела, — красные пятна, которые проступили вокруг черных пулевых отверстий на его белоснежной рубашке. И тут в подвале погас свет.

В «кинопроекторе» перегорела лампа, однако крутой боевик не прекратился. Он продолжался в полной темноте, раздираемой вспышками выстрелов, свистом пуль и дикими матерными воплями. Распластавшись на полу ни жива ни мертва, я во второй раз за этот вечер переживала конец света.

Кто-то истошно крикнул: «Девку! Девку хватай!»

И почти сразу на меня шлепнулось тяжелое тело, а ухо обожгло жарким шепотом:

— Ползи под стол, живо! Там подземный ход, я уже сдвинул крышку… Никто о нем не знает. Давай, я их задержу!

Невероятно: после всего, что случилось сегодня, судьба указывает мне путь к спасению… Однако «судьба», подтверждая серьезность своих намерений, не просто указывала путь, но даже подталкивала меня, причем обеими руками.

— Алик, почему ты это делаешь?

— Тише, женщина! Нашла время исповедовать грешника… Быстрее, быстрее… Осторожно: там вначале крутые ступеньки. Фонарик не припас, извини.

Ухватилась? Все, я закрываю.

— Погоди… Идем вместе! Ты же собирался выйти отсюда… живым.

Я не увидела его горькую усмешку — почувствовала.

— Нет, поздно… Там для меня нет места. Останешься жива — помяни Алика Кадыр-оглы… Все, все!

Выйдешь куда надо, не ошибешься, только не дрейфь.

Удачи тебе, сестра…

Его сильные руки оторвались от моих, и я услышала над головой легкий стук: это мой спаситель закрыл крышку люка. Тотчас же грохот сражения наверху стал намного глуше, а темнота, прошиваемая огнем выстрелов, сменилась полным мраком. И настоящим могильным холодом. Ощупывая босыми ногами замшелые ступени, а руками — скользкие мокрые стены, я добралась наконец до кирпичей, которыми было выстлано дно подземного хода. И, тихонько поскуливая от жалости к самой себе, двинулась вперед…

Когда далеко впереди непроглядная тьма подземелья слегка посерела, до моих ушей долетел шорох ночного ветерка, а ноздри втянули запах пожухлой листвы. А ведь я уже попрощалась с жизнью. В третий раз за сегодня. И в третий раз судьба подарила мне счастливое избавление от «чрезвычайных обстоятельств».

Выбравшись ползком из кошачьего лаза, замаскированного кустами акации, я без сил повалилась на землю прямо здесь, под кустиком. И пролежала, должно быть, не менее получаса, как самый настоящий мешок с картошкой, под видом которого меня сегодня вынесли с рынка. Потом, постепенно, до меня стало доходить все случившееся. Я села, подобрав под себя ноги и завернувшись в то, что осталось от моего французского пиджака, и дала волю слезам.

Вернее, слезы полились сами, не спрашивая у меня воли.

В таком виде и нашел меня человек в камуфляжной форме и в маске. Он неожиданно отделился от осенней ночи и наставил на меня автомат.

— Встать, руки за голову! Кто такая?

После всего, что видела и слышала в последние часы, этого парня с его игрушкой я уже не могла воспринимать серьезно. Поэтому я и не подумала вставать, а просто вытерла нос рукавом и ответила вопросом на вопрос:

— Фээсбэ?

На мою наглость маска отреагировала более чем странно. Она опустила автомат, приблизилась вплотную и заглянула мне в лицо, бесцеремонно приподняв его за подбородок.

— Вы… оттуда? — Человек с ружьем неопределенно кивнул куда-то мне за спину — Вы Иванова, да?

— Мне хотелось бы ответить утвердительно, но сейчас я в этом не уверена.

— Нет, вы в самом деле Татьяна Иванова? Заложница из «Башни»? Живая?!

— Иванова, Иванова! Только жизнью я обязана совсем не вам, мои дорогие коллеги из ФСБ! Вас только за смертью посылать…

— Да какое там ФСБ, е-ка-лэ-мэ-нэ…

Парень содрал с себя маску Под ней обнаружилось совсем мальчишеское незнакомое лицо, на котором удивление было перемешано с радостным возбуждением.

— Но как же это вы, а? Е-мое! Капитан обалдеет, когда я вас приведу. Он ведь только из-за вас штурм откладывал, не хотел рисковать. Троих охранников за воротами ребята скрутили, но они ничего про вас не знали — живая или нет. Сказали только, что здесь вы, в подвале. И наш капитан…

— Погоди, какой еще капитан? А где Кедров, разве он не здесь?

— Кедров? — Оперативник вытаращил глаза. — Такого не знаю. Операцией руководит капитан Папазян из УВД.

— Е-пэ-рэ-сэ-тэ!.. — только и смогла выговорить я.

ЭПИЛОГ Два дня спустя

Я открыла глаза. Черт возьми, до чего же все-таки хорошо! Чисто, светло, цветы на тумбочке… И отчего это я раньше терпеть не могла больницы?

Впрочем, знаю отчего. Одно дело — угодить сюда из мирной, нормальной жизни, после привычной домашней обстановки вдруг оказаться наедине с тяжелой болезнью. И совсем другое — попасть в больничную палату с передовой или из вражеского плена. Тогда даже казенная забота медиков, отдающая запахом лекарств, покажется настоящим раем на земле. Тем более — если руки-ноги у тебя на месте, голова и живот без дырок и надо всего лишь восстановиться после перенесенного шока и залечить примочками несколько ушибов и ссадин.

В голове, затуманенной лечебным сном, мысли и воспоминания ворочались лениво, словно жирные карпы в пруду. До того, пока я не выбралась из подземного хода на волю, я помнила отчетливо каждую мелочь. А после… Память выдавала какие-то размытые кадры. Гарик Хачатурович, хохочущий сквозь причудливую русско-армянскую ругань. Я вырываюсь из его лап, сдавивших меня до комариного писка, и лепечу что-то про мешки с сахаром, рынок «Южный» и Славика Парамонова. Приемный покой, люди в белых халатах, шприцы и капельницы. Встревоженные лица родственников, нечеткие, но бесконечно милые. Фарид Тагиров с огромным букетом роз — кажется, вот этих самых, что стоят сейчас у изголовья и пахнут. Помню, он все ловил мою руку и твердил про какой-то чек, а я глупо улыбалась, ничегошеньки не понимая: так безумно хотелось спать…

Спать все еще хотелось, однако этим мои желания теперь уже не ограничивались. Жизнь уже вернулась в мое тело, хотя еще не совсем окрепла, а вместе с ее инстинктами и потребностями возвращались профессиональный инстинкт и потребность в информации. Чем закончился штурм «Башни»? Удалось ли задержать этого подонка Акмерханова и его «посылку» в Чечню?

Где теперь Альбертик Кравчук, так бесславно лишившийся своей «правой руки»? И если б только ее… Господи! А бомба-то, бомба! О ней я совсем забыла, а ведь это главное! Сколько же времени я тут валяюсь?

Я даже привскочила на кровати, но от резкого движения закружилась голова, привыкшая к горизонтальному положению тела, и я была вынуждена снова опустить ее на подушку.

— Кажется, она еще спит, — услышала я за чуть приоткрытой дверью голос лечащего врача. — Впрочем, если и так, разрешаю вам ее разбудить: уже пора.

Только недолго, больная еще слаба.

— Не беспокойтесь, доктор, — шепотом ответил мужчина, чей голос я не узнала.

Каблучки докторши застучали по коридору. Дверь скрипнула, и я зажмурилась, на всякий случай притворившись спящей. Разумеется, зажмурилась неплотно: сквозь густые ресницы мне прекрасно был виден вход в палату.

— Что же ты стоишь столбом, капитан? Голова застряла, что ли?

— Виноват, товарищ начальник из ФСБ. Только после вас! Но глядите сами не застряньте: бока у вас что-то того… широковаты.

— Ох, договоришься ты у меня, капитан!

Еще не видя посетителей — судя по всему, у них там происходило то же, что у Чичикова с Маниловым, — я не верила своим ушам. Может, сон все еще длится? Но это и правда были они — два моих самых лучших и самых верных друга. Те, с кем до сих пор я дружила только порознь и кого никогда не видела вместе.

Они ввалились в палату одновременно — лысеющий крепыш Кедров, и в самом деле заметно потяжелевший со времени появления персональной «Волги», и поджарый дылда Папазян, неуклюже приглаживающий пятерней буйные черные вихры. В сочетании с белыми халатами, так странно на них сидевшими, картинка была еще та!

— Спит, — шепотом констатировал Сергей Палыч и неуверенно позвал:

— Татка!

— Черта с два — спит она! — расплылся Гарик Хачатурович. — Ты что, не видишь, как ресницы дрожат? Да она почуяла нас, когда мы были еще в приемном покое! А спящей притворилась только потому, что у нее нет возможности накраситься и нацепить какое-нибудь развратное мини-бикини. Эй, дорогая!

Я прав?

Не приходя в сознание, я расхохоталась.

— Какой же ты все-таки мерзавец, Папазян! Хоть бы высокого начальства постеснялся, тем более что он у нас человек женатый, положительный…

— Ох, и не говори. Татка! — притворно сокрушился Кедров, чмокая меня в щеку. — Хорошо еще, что я, перед тем как сюда отправиться, укрепил свой дух благочестивой беседой с отцом Леопольдом. А то и не знаю, как бы выдержал общество твоего капитана!

— Слышишь, дорогая? Он сказал — «твоего капитана»! По-моему, стоит прислушаться к мнению давнего друга, а? Ведь человек, как ты говоришь, женатый, положительный… Ладно, ладно, товарищ начальник! Поцеловались — и хватит, уступите место другому Бесцеремонно отодвинув старшего по званию, Гарик навис надо мною — распростертой и беспомощной.

— Сергей, оттащи от меня этого маньяка! Он сейчас воспользуется моей слабостью.

— Не волнуйся, старушка: ему субординация не позволит, — глубокомысленно изрек Кедров, однако Гарика все же оттащил.

Наконец они расселись и немного успокоились.

— Глупенькая! — Папазянчик снисходительно ухмыльнулся. — Да если б я хотел воспользоваться твоей слабостью, уж я, поверь, выбрал бы момент, когда ты была еще более слабой, чем сейчас. И когда поблизости не было этого моралиста из ФСБ! Позавчера в Гаевке, например. — Гарик почесал щетину на подбородке, с которой не могла совладать никакая бритва, и добавил, склонив голову набок, придирчиво разглядывая меня с уморительной гримасой:

— Правда, выглядела ты тогда, гм… не слишком аппетитно, дорогая. Да и теперь еще, если честно… Морда лица в синяках, макияжа нет, волосы как мочалка…

Хотя эта рубашечка в розовый цветочек — она, должен признать, вызывает определенные ассоциации, но все же…

Придерживая рубашку в цветочек, чтобы ассоциации Гарика не стали еще более определенными, я потянулась за тапкой, но Папазян опередил меня и ловким пинком загнал тапочки далеко под кровать.

А швырять в него розами Тагирова — слишком большая честь, поэтому я ограничилась «говорящим» взглядом.

Кедров, хоть и с порозовевшими ушами, еле сдерживал смех.

— Не слушай его, Татка: выглядишь вполне терпимо, честно говорю. Синяк всего один, да и тот уже почти незаметен. А макияж и прическа — дело наживное. Мне рассказы вал и, этот Джеймс Бонд из Еревана тоже смотрелся неважнецки после того, как выволок Акмерханова из подземного хода, так что зря он тут корчит из себя эстета.

— Ах, вам рассказывали, коллега из ФСБ? — ядовито парировал опер, но я не дала Гарику развернуться.

— Да хватит вам, надоели! Вы мне расскажете наконец, что произошло? Так Лечи арестован? Слава богу! Значит, Витек Кохнадзе не пристрелил его?

— Нет, только задел — царство ему небесное! Девятнадцать лет было дураку… Дядюшку-то не жалко: этот был матерая сволочь, туда ему и дорога. Свидетелей по делу и без него достаточно.

— По делам, капитан, — поправил Кедров. — Эта история на несколько уголовных дел потянет.

— Само собой. Один Лечи, гад, чего стоит! Надо же, что придумал, гад: рвануть рынок в двенадцать часов дня, в самый пик…

— Обезвредили? — выдохнула я.

Кедров усмехнулся — скромно, но с достоинством.

— Фирма веников не вяжет, старушка. Я же тебе говорил! Правда, задачка была посложней, чем обыскать подвал твоего дома: можешь себе представить, сколько на рынке мешков с сахаром! А ведь проверяли на всякий случай не только сахарок — крупы и все такое прочее… Ну ладно, подробности я тебе как-нибудь потом расскажу. Естественно, только те, которые не будут составлять тайну следствия.

Я вздохнула: вот она, черная неблагодарность. Да если б не я… Но возмущаться — знала по опыту — бесполезно.

— Сколько же там было, Сергей? Не зря хоть искали?

— Четыреста килограммов в тротиловом эквиваленте.

— Ничего себе!

— Вот именно. Если б эта штука сработала — не только от твоего «Южного» не осталось бы камня на камне, но и от соседних домов тоже. Такой вот сюрприз с гексагеном…

Несколько секунд все молчали, не в силах подобрать слова для комментариев. Сергей Палыч очнулся первым — как и положено старшему по званию.

— В общем, Татка, получается, что ты у нас — герой дня. Хотя, конечно, ты прескверная девчонка и с тобой не оберешься неприятностей, однако на этот раз должен признать: если б не ты… Мы знали, что Акмерханов прибыл в Тарасов, однако выйти на его след и установить связи никак не удавалось. Проверяли жилые дома, общественные места, конечно, и рынки тоже… Но никто и подумать не мог, что этот подонок заинтересуется «Южным»: такая глухомань…

— Не могли подумать, говоришь? Странно! Ведь фирма веников не вяжет, Сергей Палыч?

— Давай, давай — мордуй старого друга. Бей по больному.. Одним словом, спасибо тебе, старушка!

Заслужила.

— Боюсь, одним «спасибом» ты на этот раз не отделаешься!

— Естественно: вот только поправишься… Генерал уже выразил желание встретиться с тобой лично.

Папазянчик прочистил горло: он и так молчал подозрительно долго:

— Какая трогательная сцена: седой генерал благодарит и отечески напутствует молодую патриотку, едва не отдавшую жизнь за новую демократическую Родину… Меня прямо-таки слеза прошибла! И как всегда, ФСБ пожинает лавры спасителей отечества и получает ордена, а Гарик Папазян с прочими ментами, подставлявшие шкуры под пули, получают по заднице от своего полковника за самоуправство — только и всего…

— Ну, во-первых, орденов еще никто не получал, капитан. И вроде бы не планируется: не за что! Акмерханова мы, грубо говоря, прохлопали. Да и вы, кстати, тоже. Ну да, ладно. В конце концов, взял его ты, Папазян, и вот тут-то полковник Колесниченко свои лавры никому не уступит. А во-вторых…

— Вот то-то и оно — полковник Колесниченко!

Все полковники одним миром мазаны.

— Хм… Посмотрим, что ты запоешь, когда сам полковником станешь. А во-вторых…

— Ах что вы, что вы… Гарик Папазян до этого не доживет.

— Разговорчики, капитан! Не заставляй меня поступать с тобой по уставу… Во-вторых, я хотел сказать, что ты не так далек от этой цели, как тебе кажется. Самоуправство самоуправством, а Колесниченко прекрасно знает, кому он обязан задержанием Акмерханова. И не только он один. Так что… Ладно уж, скажу вам, хоть это и не моя компетенция. В общем, готовь дырки под майорские звездочки, капитан!

Слушать их было сплошное удовольствие, но именно теперь — увы! — я не могла им насладиться в полной мере. Слишком многое еще надо было узнать, а врачиха могла выставить визитеров в любую минуту.

Поэтому решила прервать этот диалог, не удержавшись, правда, от ехидства:

— Еще одна трогательная сцена: умудренный опытом старший офицер отечески напутствует молодого горячего капитана. И не важно, что «отец» и «сынок» почти одногодки и вся разница между ними — в званиях, да в названиях «фирм», которые, что характерно, обе не вяжут веников. Теперь и меня слеза прошибает!

Нет, вы мне вот что объясните: какого черта ты, Гарик, оказался в Гаевке, когда я ждала там ребят из ФСБ? — Не дав Папазянчику ответить, тут же повернулась к Кедрову:

— Святой отец тебе звонил, Сергей Палыч?

Но первым ответил все же Гарик:

— Ты имеешь в виду падре Леопольда Крайновского, дорогая? Не знаю, звонил ли он Сергею Палычу, а вот мне — точно звонил. Причем называл почему-то именно Сергеем Палычем, пока я популярно не объяснил, что я — Гарик Хачатурович. Может быть, святого отца попутал бес, а может, одна наша общая знакомая так зашилась на своем частнодетективном поприще, что перепутала телефоны своих «служб спасения». Не знаю, не знаю! Во всяком случае, Крайновский уверял меня, что набрал тот самый номер, который дала ему ты. Клялся и божился, что ошибка исключена: мол, у него с цифрами полный порядок.

Да и я тоже думаю: если не ты сама назвала ему мой контактный телефончик, которого нет в справочнике, то откуда же он его узнал?

— Гарик… Значит, я вместо кедровского номера продиктовала Леопольду твой? Не может быть!

Я готова была провалиться сквозь землю: так осрамиться сразу перед двумя коллегами.

— Вай-вай-вай, отчего же не может, дорогая?

Я польщен: стало быть, Гарик Папазян засел в твоем подсознании гораздо крепче, чем какой-то Кедров, хоть он и представляет столь серьезную организацию.

Мы все рассмеялись, причем я — довольно принужденно, пытаясь скрыть смущение. Выходило, что балаболка Гарик прав насчет подсознания, а мне очень не хотелось это признавать…

— Вот таким вот образом ты, Татка, и лишила меня лавров победителя Лечи Акмерханова, знаменитого террориста, — отшутился Кедров. — Крайновский позвонил Папазяну, думая, что звонит мне. Ну а остальное ты легко можешь дорисовать в своем воображении: Гарик Хачатурович вытянул из святого отца всю душу вместе с информацией и помчался штурмовать «Башню». Но так, как получилось, — к лучшему.

Падре не смог бы все равно до меня дозвониться, потому что я позавчера вечером был далеко от Тарасова.

Возникло, понимаешь, одно неотложное дельце на границе с Казахстаном.

— «Посылка» в Ичкерию? — догадалась я.

— Она самая.

— Значит, перехватили? Но как?

— А ты думаешь, старушка, без твоей помощи ФСБ и шагу ступить не может? Ошибаешься. Да, мы упустили Акмерханова, но знали, что группировка Кравчука затевает серьезное дело. Кстати, зря ты думала, что деятельность «скромного заместителя директора рынка» совсем не интересовала компетентные органы. Интересовала, да еще как! И не один твой клиент Тагоров считал, что «спруту» пора обрубить щупальца…

Я вытаращила глаза: слова про спрута я говорила не Сереге, а Гарику! Ну, что-то я уже совсем ничего не понимаю…

— Между прочим, в деле базарной мафии ФСБ и УВД работали в тесном контакте, коллега. Усекаешь, о чем я?

Оба моих друга хитро переглянулись и в один голос продекламировали:

— Фирмы веников не вяжут!

За разговорами мы не услышали, как по коридору простучали строгие каблучки, и опомнились только тогда, когда докторша заглянула в палату.

— Вы еще здесь? На выход, прошу на выход. Вы мне обещали не утомлять больную!

После этого сурового выговора и фээсбэшник, и мент выглядели проштрафившимися школьниками, которых застигла врасплох учительница.

— Уходим, уходим. Доктор, еще минуточку!

— Даю две минуты. Но не больше. Вы же не хотите сорвать Татьяне водные процедуры, правда?

Когда врач вышла, Сергей поднялся со стула:

— Мне и в самом деле пора, Татка: дел куча! Извини, что нагрянул к тебе экспромтом, без цветов. Замотался, понимаешь… Да у тебя тут и так дендрарий, я смотрю. Денька через два, говорят, будешь как новенькая, тогда и поговорим. Да, чуть не забыл: падре Леопольд передает тебе пламенный привет и свое благословение. Кстати, он вчера к тебе заходил, но его не пустили: вы, Татьяна Санна, изволили отдыхать. Сказал, что сегодня еще зайдет обязательно.

— Спасибо. Ах, Леопольд! Он просто душка, — произнесла я с придыханием и метнула мстительный взгляд в сторону Папазяна. — Даром что святой отец…

Серый приложился к моей щечке.

— Ты идешь, капитан?

— Валите, валите, коллега. Я догоню.

Проводив глазами дородную кедровскую фигуру в белом халате, Гарик интимно наклонился ко мне.

— Хотелось бы, дорогая, хоть одним глазком взглянуть на твои водные процедуры. Может, я под кроватью посижу, а?

Я искренне расхохоталась.

— Не советую, Папазянчик. Может случиться беда.

— Какая?

— На всю оставшуюся жизнь пропадет охота!

— Ну, ара! Страсти какие. Что же они тут с тобой делают, эти эскулапы?

— Во всяком случае, ничего более страшного, чем делали те, в «Башне». И особенно — что могли бы сделать.

Шаловливая улыбка мгновенно стерлась с лица Гарика. Ее место занял жутковатый оскал: он появлялся всякий раз, когда заходила речь о тех, кто «по ту сторону». Как у Высоцкого: «Улыбнемся мы волчьей усмешкой врагу…»

— Знаешь, Таня-джан… прости ты меня! Зато, что упустил тебя на рынке позавчера. Не я, конечно, упустил — ребята, но все равно я виноват!

Чтобы Гарик Хачатурович просил прощения, да еще так смиренно… Поистине, сегодня день сюрпризов!

— Брось отливать пули, Папазянчик. Ты ни в чем не виноват, сама дура! Вот и внутренний голос меня предупреждал…

— Нет, ара! Я должен был послать на «Южный» старых сыскарей, а не малоопытных юнцов. Немудрено, что Кохнадзе обвел моих людей вокруг пальца.

И ведь именно в этот день ты сама сунула голову в петлю! Но откуда мне было про то знать… Вай, Таня-джан, Таня-джан!

Гарик смятенно замолк, и только глаза да пальцы, которые он просунул между моих и забыл убрать, выдавали клокотавший в нем вулкан. Все это, должна сказать, вызывало во мне определенные ассоциации, и они были чертовски приятны.

— Да, дорогая! Я все забываю спросить тебя о главном: как ты выбралась из подвала «Башни»? Что подземным ходом — понятно, но как тебе удалось?

Мне стало стыдно: я тоже забыла об этом.

— Али! Гарик, помнишь, позавчера, в Гаевке, я говорила тебе про Али?

— Помню, но тогда я ни черта не понял, признаться. Думал, ты бредишь. Только потом дошло, что ты, видимо, говорила про Алика Кадыр-оглы по кличке Али, боевика из группы Акмерханова, который был с ним.

— Да, да! Что с ним? Это же он спас меня, Гарик!

— Али? Ты, наверно, шутишь…

Папазянчик посмотрел на меня с таким выражением, как будто я все еще бредила.

— Какие там шутки! Если б не этот парень, я бы не беседовала сейчас с тобой. Али спас мне жизнь, и не один раз, а трижды! Он жив?

— Вай-вай-вай… Алик Кадыр-оглы, головорез из головорезов! Честное слово, дорогая, если б эту сказку рассказал мне кто-нибудь другой, а не ты, я бы поднял его на смех. «Спас жизнь»… И каким же образом, позволь узнать?

— Ах, да какая разница! Я потом тебе расскажу.

Он жив, Гарик? Что ты молчишь?

Папазян опустил глаза:

— Нет, Таня-джан. Когда мы ворвались в подвал, он был уже мертв. Там была целая куча трупов: кто-то нам хорошо подмогнул.

Настала моя очередь опустить глаза. Гарик обеими руками повернул к себе мое лицо:

— Он был всего лишь бандит, Таня-джан!

— Я знаю! Но он спас мне жизнь, понимаешь? Он просил меня его помянуть, если останусь жива…

— Вот и помяни, если так. И все-таки он был бандитом. И он мертв! Рано или поздно это случается со всеми бандитами, ара. А я живой, здоровый и без пяти минут майор милиции. И еще я тебя люблю. Не забывай об этом, дорогая!

— Ты меня… что?

— Ничего. Просто пошутил, чтоб тебя развеселить. А ты и поверила, глупенькая?

Гарик слизнул с моей щеки соленую слезинку и, выпрямившись, сделал мне «салют». Я провожала его глазами, уже улыбаясь. Это один из особых талантов Гарика: в конце концов он всегда заставляет меня улыбаться.

«Весьма ценное качество, Таня дорогая. Особенно в семейной жизни», — узнала я знакомый, но какой-то ослабленный голос.

— Что-что? — вслух возмутилась я.

«Ничего, ничего — голос окреп. — Я только хотел сказать следующее: а не пригласить ли тебе все-таки Гарика Хачатуровича Папазяна в свою спальню? Хотя бы просто так, на экскурсию… Мне кажется, такая дружба выдержит любую проверку!»

Ну вот, опять внутренний голос прорезался. И даже, черт бы его побрал, не совсем глупо вещает. Наверное, «клиническая смерть» пошла ему на пользу…

Значит — живу!

Оглавление

  • ПРОЛОГ . Две недели назад
  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • ЭПИЛОГ . Два дня спустя

    Комментарии к книге «Мешок с неприятностями», Марина Серова

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства