«Странные приключения Ионы Шекета. Книга 1»

3390


Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Часть первая. Иона Шекет в мире духов

РАЗГОВОР С ПРИЗРАКОМ

Мне довелось получить вторую степень по оккультным наукам. Без ложной скромности хочу сообщить, что я единственный, получивший вожделенный диплом среди более чем ста слушателей университета оккультизма, работавшего в свое время на планете Карбикорн. Признаюсь честно, мне удалось пройти все испытания только потому, что у меня был опыт работы в зман-патруле, да и вообще я много раз бывал в прошлом как нашей планеты, так и многих других, о которых пока не успел рассказать.

Собственно говоря, даже история моего поступления в университет Карбикорна заслуживает внимания. Как вы понимаете, я всю жизнь был далек от оккультизма. В детстве мне довелось увидеть привидение, но даже тогда я был здравомыслящим ребенком, и потому, вместо того, чтобы убежать с воплем ужаса, схватил призрака за руку и ощутил теплоту его тела. Конечно же, привидением нарядился мой двоюродный брат, который был в то время старше меня на четыре года. С той поры в привидения, призраки, астрологию, переселение душ и прочую чепуху я не верил и верить не собирался. Что до моего кузена, то сейчас он моложе меня на целых десять лет, и виной тому, конечно, моя работа в зман-патруле — бывали случаи, когда я проживал день в прошлом, а по возвращении узнавал, что вернулся через год или полтора после отправления. Всякое бывало, не в этом дело.

Итак, закончив службу в зман-патруле, я собрался, как это делают многие израильтяне, немного попутешествовать прежде чем выбрать себе новую сферу деятельности. Я ткнул пальцем в звездный атлас и обнаружил, что билет мне предстоит заказывать на планету Билькес, что в системе зеленой звезды Альбирео-2. Естественно, я связался со своим турагентом и получил на домашниый компьютер полную энциклопедию Билькеса, чтобы подготовиться к путешествию. Каково было мое изумление, когда первый же файл сообщил: «Билькес — планета оккультная. Основное занятие местных жителей — вызывание духов. Если вы хотите поговорить с давно умершим прадедом или недавно почившей бабушкой, или с духом короля Карла I, или даже с самой принцессой Дианой, то вы не прогадаете, посетив один из Домов Призыва на планете Билькес».

— Ха-ха! — сказал я. — Нужно поехать на этот Билькес хотя бы для того, чтобы вывести на чистую воду местных шарлатанов, сосущих деньги из заезжих простаков вроде меня.

В то время я еще не умел управляться с межзвездным транспортом, иначе непременно арендовал бы звездолет и не стал связываться с «Эль-Алем». Эта лучшая компания Соединенных Штатов Израиля доставила меня на Билькес через Апромодус и Кашпу, и это, как вы понимаете, все равно, что лететь из Тель-Авива в Каир через Париж и Москву.

Прилетев в космопорт Билькеса, я обнаружил, что не могу покинуть таможню, не купив заблаговременно билеты в десять произвольно выбранных Домов Призыва. Сочтя это произволом, я гордо отказался и заявил, что лучше вернусь на Землю.

— Но, уважаемый господин Шекет, — недоуменно сказал таможенник. — Вы ведь все равно посетите не меньше десяти Домов Призыва, ибо иначе для чего вы прилетели на нашу планету? Почему же тогда не купить билеты прямо здесь, позволив таким образом и мне, бедному служащему, сделать свой небольшой бизнес?

Неподдельная грусть, звучавшая в голосе таможенника, заставила меня изменить мнение, и я приобрел у бедняги книжечку с билетами — как потом оказалось, по втрое завышенным ценам. Верь после этого государственным служащим!

Таможенник был прав в одном: я действительно прибыл на Билькес, чтобы посетить Дом Призыва и убедиться, что духу Карла I не о чем говорить ни со мной, ни с кем бы то ни было.

ГДП — Главный Дом Призыва — располагался на центральной площади Билькепары, столицы Билькеса. Я предъявил билет и вошел в темный зал, посреди которого стоял огромный круглый стол, освещенный разноцветными прожекторами. Повинуясь голосу, который шел из невидимых в темноте динамиков, я сел в кресло возле стола и приготовился выводить местных шарлатанов на чистую воду.

Я думал, что придется вращать тарелочку или делать какие-нибудь пассы, или произносить заклинание, но все оказалось проще и прозаичнее. Кто-то сел в кресло рядом со мной, и глубокий голос сказал:

— Послушай, Иона, почему ты не вернул мне десять шекелей? Я всегда думал, что ты честный человек…

Я едва не подскочил: в соседнем кресле сидел, глядя на меня исподлобья, Осип Маркиш, мой школьный приятель, погибший много лет назад. Ему не повезло: переходя улицу Алленби в Тель-Авиве, он угодил под трак совершавшего вынужденную посадку стратоплана.

— Э-э… — сказал я и протянул руку, чтобы пощупать этого невесть откуда взявшегося призрака. — Должен сказать, что для мертвеца ты неплохо выглядишь.

Более банальную фразу трудно было придумать, и Осип поморщился. Между тем моя рука легко прошла сквозь его грудную клетку, и я ощутил пальцами кожу обивки. «Голограмма», — решил я и поискал глазами проектор. Не найдя ничего похожего ни в столешнице, ни в спинках ближайших кресел, я сложил руки на груди и заявил:

— Послушай, Осип, если ты начнешь уверять, что действительно явился с того света, я тебе все равно не поверю.

— А как насчет долга? — продолжал настырный Осип.

— Пожалуйста, — я пожал плечами, — но как я тебе отдам злосчастные десять шекелей, если ты, как я уже убедился, не обладаешь материальным телом?

— Глупости, — рассердился Осип. — Мы, призраки, не менее материальны, чем вы, живущие. Все зависит от точки отсчета, и уж ты бы мог об этом догадаться.

— Да? — пробормотал я. По сути, это был вызов моей интуиции и мыслительным способностям. — Не хочешь ли ты сказать, что, уходя в мир иной, человек просто перемещается в другую систему координат?

— Глупости, — повторил Осип. — Никакого иного мира не существует. Просто, когда умирает тело, происходит смещение физической оболочки на один квант времени в прошлое или будущее. Только один квант — одну стомиллионную долю секунды! Но этого достаточно, чтобы то, что вы называете душой, перестало существовать для настоящего. Для нас, кстати, тоже существует лишь настоящее — наше настоящее, отделенное от вашего одним-единственным квантом времени.

— Так-так, — сказал я, соображая, насколько сказанное Осипом может соответствовать принципам квантовой физики. — Я мог бы тебе поверить, дорогой мой, но в мире есть столько способов создания полноценных иллюзий, что…

— А если я скажу тебе, — прервал меня Осип, — что в ту пятницу, когда мы были на вечеринке у Златы, ты не только одолжил у меня десять шекелей, но еще и сказал такую фразу: «Ося, я тебе верну деньги первого числа, и это так же верно, как то, что я женюсь на Катрин»?

Да, господа, этой фразой он меня сразил наповал. Никто, кроме Осипа, не слышал в тот вечер того, что было сказано на кухне Златыной квартиры. Идея жениться на Катрин пришла мне в голову в десять вечера, я успел сказать об этом Осипу, а в половине одиннадцатого жениться передумал после того, как застал свою невесту в объятиях какого-то незнакомого мне студента.

— М-м… — сказал я, чтобы выиграть время. — А что, я и с призраком Карла Первого могу поговорить, как с тобой?

— Иона, — сухо проговорил Осип, — я думал, что у тебя богатая фантазия. С беднягой Карлом хочет говорить каждый третий посетитель. Он давно уже сам не появляется на людях, а посылает одну из своих роботизированных копий.

— Да? — я смутился. Могу стерпеть любое обвинение, но только не в отсутствии воображения! — А как насчет Аврелиуса, римского патриция, с которым я был дружен, когда служил в зман-патруле и посещал Рим чуть ли не каждую неделю?

— Это пожалуйста, — кивнул Осип и пропал, будто где-то поблизости прокричал петух. На его месте тут же возникла мощная фигура Аврелиуса Секунда, и мой давний знакомец начал с того, что попытался испепелить меня взглядом.

— Иона! — вскричал он. — Почему ты не отдал Осипу десять шекелей? Так честные люди не поступают!

— Вот тебе десять шекелей, — разозлился я, — и погляжу, что ты с ними станешь делать!

Я положил серебрянный кружок на стол, будучи уверенным, что призрак не сможет взять монету своими нематериальными пальцами.

Не тут-то было! Патриций спокойно протянул руку, и монета исчезла в его огромном кулаке. Я с удивлением смотрел на опустевшую поверхность стола.

— Как это получается? — вырвалось у меня. — Если ты призрак, то…

— Шекет, — с презрением сказал Аврелиус, — Осип уже объяснил тебе, что наш мир не менее материален, чем твой, просто мы живем на квант времени в будущем или прошлом.

— Какой квант? — вскричал я. — Разница во времени между тобой и Осипом — две тысячи лет!

— Да, была в твоем мире, — холодно отпарировал Аврелиус. — А в нашем мы живем в едином временном поле, и я могу пригласить короля Людовика Четырнадцатого к себе на ужин, чтобы высказать все, что думаю о французском абсолютизме.

— Ничего не понимаю, — пробормотал я и встал из-за стола. — Извини, Аврелиус, я должен подумать. Осознать… э-э… случившееся.

— Слабак, — брезгливо изрек патриций и исчез, будто его сдуло ветром.

— Господин желает выпить за счет заведения? — подошел ко мне распорядитель Дома Призыва.

— Господин желает выйти вон, — сказал я и выкатился на улицу под вопль какого-то заблудшего призрака.

Следующие сутки я потратил, чтобы просканировать каждый из семидесяти Домов Призыва на Билькесе с помощью привезенной с собой совершенной аппаратуры. Чего я ждал? Голографических проекторов? Мыслеуловителей? Гипноизлучателей? Черта-дьявола? Ничего этого не было и в помине.

«Допустим, — подумал я, — Осип прав, и в кванте времени от нашего мира существует другой, или, как мы говорим, „тот свет“, где продолжают жить то ли души умерших, то ли их бренные тела, переместившиеся после смерти на стомиллионную долю секунды в прошлое. Допустим. Но ведь я, работая в зман-патруле, уходил в прошлое не на какую-то долю секунды, а на многие годы! Как разрешить это противоречие?»

Я размышлял над этой проблемой всю ночь и весь следующий день, а вечером опять отправился в Дом Призыва, попросил Осипа явиться и задал ему прямой и провокационный вопрос.

— Это элементарно, Иона, — сказал мне Осип, как Холмс Ватсону, — но понять это ты сможешь только тогда, когда изучишь оккультный курс квантового времени. Ты знаешь, что на Карбикорне есть университет, где готовят оккультистов, способных перемещаться именно на один квант времени — не больше и не меньше? Вот там ты и получишь ответ на свой вопрос.

— Тогда до встречи, — бросил я и в ту же ночь вылетел с Билькеса на Карбикорн, чтобы стать слушателем единственного во Вселенной университета оккультизма.

КАК Я БЫЛ СТУДЕНТОМ

Оккультный университет на Карбикорне — еще то заведение. Попал я туда исключительно благодаря своей неуемной энергии и жажде нового. Один из абитуриентов, прилетевший на Карбикорн одновременно со мной и вылетевший с планеты (в буквальном смысле!) после первого отборочного тура, с досадой сказал, когда мы прощались у трапа звездолета:

— Все это шарлатанство, поверьте мне, Шекет, и если вы будете в этом участвовать, вас перестанут уважать во всей Галактике.

Беднягу можно было понять: он спокойно спал в своей постели, когда ровно в полночь из-под матраса вылезла черная рука без тела, схватила моего соседа-абитуриента за горло и начала душить самым натуральным образом. Естественно, человек испугался, отодрал от своей шеи цепкие пальцы и бросил руку в открытое окно, где она и исчезла с воплем отчаянного ужаса — как потом оказалось, этот призрак с планеты Убрикат не выносил свежего ночного воздуха и мог существовать только в спертой атмосфере при отключенных кондиционерах. Моего соседа отчислили как не сумевшего совладать со своими эмоциями, а я дал себе в ту же ночь слово не шевелиться даже если ко мне на постель присядет граф Дракула собственной персоной.

Обошлось однако без вампиров, приемная комиссия придумала мне иное испытание. Ночи, кстати, после случая с моим соседом я проводил в обществе приятной девы с планеты Биинам, и потому никакие потусторонние силы не могли отвлечь мое внимание от пышного женского тела, масса которого в моменты страсти достигала полутонны.

Но однажды после особенно бурной ночи я вылез на подоконник подышать утренним воздухом, насыщенным парами ртути и висмута (в дверь я выйти не мог, потому что одна из пяти ног моей приятельницы загораживала проход). Неожиданно прямо передо мной материализовался в воздухе тщедушный гражданин неопределенного возраста, по виду явно житель Земли. Гражданин был, мягко говоря, не одет, и потому я не смог по покрою его костюма определить сразу, из какой эпохи он явился. Понятное дело, я мысленно вздрогнул, но заставил себя не пошевелить ни единым мускулом.

— Ну? — сказал я через минуту, поскольку призрак и не думал первым начинать знакомство. — Долго будем в молчанку играть?

— Иона Шекет, — сказал мужчина писклявым голосом, полностью соответствовашим его фигуре, — предсказываю тебе, что жизнь твоя в ближайшие дни будет…

Что я должен был сделать в сложившихся обстоятельствах? Понятно, что появление незванного пророка было провокацией экзаменационной комиссии. Судите сами. Если бы он предсказал мне провал на экзамене, я бы из кожи вон вылез, чтобы получить высший балл. Если бы он предсказал мне победу, я наверняка перестал бы занимать свой ум упражнениями (уж я-то знаю свою натуру!), и тогда непременно провалил бы любой экзамен. В обоих случаях пророчество не могло бы сбыться. И экзаменаторы, ясное дело, хотели видеть, как я выпутаюсь из этой противоречивой ситуации.

Я сделал ровно то же, что делал всегда, когда мне докучали незваные гости: сказал «Сегодня меня нет дома», сполз с подоконника, закрыл обе рамы и позвонил портье.

— Господин хороший, — сказал я ему, — у вас там на уровне десятого этажа висит неопознанный летающий объект. Либо я собью господина Адольфа Гитлера ракетоиглой, либо вы его уберете сами, поскольку этот объект мешает мне заниматься любовью.

Призрак за окном покачал головой, сплюнул с досады и, естественно, исчез. К сведению каждого, кому доведется сталкнуться с НЛО в любой части Вселенной: эти объекты не терпят, когда их опознают и называют по имени. Тогда они исчезают хотя бы для того, чтобы сохранить собственное достоинство, ибо что может быть для неопознанного объекта хуже, чем процесс опознавания? А господина за окном я узнал с первого взгляда, поскольку его физиономия была изображена на первой странице моего учебника по ксенофобии — я изучал этот предмет, когда учился на курсах зман-патрульных.

Не успел я позавтракать (моя дама предложила мне лучшую свою филейную часть, и я не посмел отказаться, поскольку, как мне было известно, на Биинаме жители обожают есть друг друга, и отказ полакомиться нежным телом собеседника считается оскорблением), так вот, не успел я позавтракать, как пневмопочта выплюнула мне прямо в тарелку письмо из приемной комиссии Оккультного университета. Послание было кратким и сообщало, что я принят в число студентов с правом вызывать любого призрака в любое время суток, но без права заниматься астрологической и пророческой практикой, поскольку именно эти дисциплины будут мне преподаны на первом курсе.

Кстати, вы знаете, почему студентам дозволено вызывать призраков, но не дозволено строить гороскопы? Очень просто: призраки по натуре народ очень желчный, их кредо — на вопросы отвечать, но давать ответы столь многовариантные, что извлечь из них необходимую информацию может только тот, кто предварительно прослушал курсы астрологии и пророчества. Так что все нормально — призрака слушай, но сам не плошай.

Так началась моя учеба в Оккультном университете на планете Карбикорн. На первом курсе, как я уже сказал, мы изучали астрологию и пророчества. Преподавали нам лучшие учителя, являвшиеся на лекции из потустороннего измерения, а точнее говоря: из того самого мира, что смещен относительно нашего на один-единственный квант времени.

Курс астрологии вел господин Тихо де Браге — не сам он, конечно, ибо сам Тихо жил и умер в шестнадцатом веке. Мы имели дело с призраком, душой великого астролога, личностью желчной настолько, что даже собственное имя этот господин произносил с величайшим презрением. Много времени спустя я использовал свои старые знакомства в зман-патруле и отправился в 1597 год, чтобы поглядеть на первоисточник и сравнить живого еще Тихо с его запомнившейся мне астральной оболочкой. Ничего общего, кроме обрюзгшей фигуры! Великий Тихо принял меня в своей обсерватории, угостил датским пивом и рассказал историю своих астрологических изысканий, которые он при жизни держал в секрете, ибо не желал, чтобы коллеги-астрономы подняли его на смех. А призак этого милого человека не раз доводил меня до белого каления, заставляя строить натальные карты людей, никогда не существовавших в природе.

Что до курса пророчеств, то я рассчитывал на Нострадамуса — кто бы еще мог лучше преподать нам эту дисциплину? Нострадамус однако не пожелал унизиться до чтения лекций салагам вроде меня — мэтр работал только с дипломниками и аспирантами. А первокурсникам о создании пророчеств рассказывала некая Ванга, жившая в Болгарии в двадцатом веке. При жизни это была слепая женщина, прозревавшая будущее мысленным взором. А вот призрак Ванги оказался зорким как десяток Аргусов, и списывать на ее экзаменах было так же невозможно, как летать со сверхсветовой скоростью.

Ванга являлась в аудиторию точно в предсказанное время, зорким взглядом находила объект для отработки своей теории пророчеств и говорила зычным голосом, от звуков которого у студентов мелко дрожали все кости:

— Дорогой студент, представьте, что к вам пришла на прием женщина сорока семи лет, шаги тяжелые, дыхание несвежее, выговор деревенский, а тексты, ею произносимые, не отличаются стилистическими красотами. Что вы сделаете прежде всего?

— Сообщу ей ее прошлое, чтобы вызвать доверие, — бормотал студент.

— Правильно, — кивала Ванга. — Но откуда вам известно прошлое этой женщины, она же пришла к вам впервые?

— Структурный анализ текстов! — вопил студент, вспоминая вчерашнее занятие. — Достаточно послушать несколько предложений, и мысленный анализ позволяет однозначно сказать, что данный человек делал в прошлом, начиная с того времени, когда он научился говорить.

— Верно, — соглашалась Ванга. — Сейчас я произнесу несколько фраз, а вы сообщите, кто перед вами.

И она начинала говорить такие глупости, что было ясно: единственная ее цель — сбить бедного студента с толка. Когда таким студентом оказывался я, то поступал я очень просто: засыпал на месте и позволял своему подсознанию болтать все, что ему могло заблагорассудиться. Как потом оказалось, это было самое правильное, ибо подсознание движется в будущее, опережая настоящее на один-единственный квант времени, и потому черпает информацию из того самого астрального мира, в котором пребывали все призраки всех времен и народов.

Но сложнее всего для меня лично был курс астрологии внесолнечных планет. Это ж надо: у каждой планеты свой зодиак и свои зодиакальные знаки, и каждый знак вовсе не соответствует земному, да и аборигены этих планет имеют мало общего с хомо сапиенсами. С меня семь потов сходило, прежде чем я набрасывал хотя бы в первом приближении, к примеру, натальную карту Чиануреги, моей давней знакомой с планеты Буаккар. Пятьдесят зодиакальных знаков, два солнца, четыре луны, семьдесят три планеты! Но зато и внутренний мир у жителей Буаккара не в пример богаче внутреннего мира простого жителя Земли, а уж судьба выделывает с буаккарцами такие коленца, что жизнь Аттилы по сравнению с жизнью моей знакомой Чиануреги выглядит пресной, как вода реки Волга по сравнению с водой Мертвого моря…

Как-то, посмотрев на расположение семидесяти планет, я ужаснулся и поспешил сказать Чиануреге с трепетом в голосе:

— Дорогая, я ничего не могу поделать. У меня получается, что через два месяца тебя изрежут на куски, а потом сошьют обратно, но один кусок оставят…

Я представил себе это варварство, и слезы навернулись на мои глаза. Но что я мог сделать, если планеты стояли на небе Буаккары именно таким образом?

— Ох, Шекет, — радостно засмеялась Чианурега. — Как я рада твоему предсказанию! Ведь гороскоп говорит, что мне предстоит стать матерью!

Должно быть, у меня был ошарашенный вид, потому что Чианурега прервала смех и серьезно сказала:

— Именно так, Иона, мы размножаемся. Женщину режут на куски, а потом выбирают лучший и выращивают из него младенца. Ах, как я рада…

С того случая я зарекся предсказывать судьбу своим инопланетным знакомым. Но я умею это делать, и мое умение здорово помогло мне впоследствии, когда я, закончив Оккультный университет, отправился в путешествие по галактическим городам и весям. К тому же, я умел теперь и призраков вызывать, и будущее предсказывать, и даже укрощать вампиров и оборотней, но мы, выпускники Оккультного университета на Карбикорне, дали после окончания учебы присягу, поклявшись никогда в жизни не заниматься тем, чему нас обучили наши великие преподаватели.

Вы можете представить ситуацию, когда выпускник физического факультета дает клятву не заниматься физикой, а выпускник факультета журналистики клянется никогда не писать статей в газеты? Между тем все бывшие студенты Оккультного университета получали дипломы лишь после того, как обещали, не забывая ни слова из пройденного, не применять своих знаний в жизни.

Я тоже принес эту своеобразную клятву, но не раз изменял ей, когда того требовали обстоятельства. По-моему, на это наши наставники и рассчитывали.

ДУША МИРА

Когда я еще был студентом Оккультного университета на Камбикорне, декан Буаль-Буль-аш-бурабаль (уроженец Аройо Три) как-то вошел в аудиторию, где наша группа занималась препарированием лабораторной души, и сказал, морщась:

— Господа, почему бы вам не заняться делом?

Мы готовы были заняться чем угодно, лишь бы не слышать воплей, которые издавала подопытная душа, когда мы извлекали из нее тайные желания и нездоровые инстинкты. Мы прекрасно знали, что лабораторные души — всего лишь муляжи, и следовательно, стоны их тоже плод компьютерного творчества, но все равно слушать это было неприятно, и потому мы с удовольствием бросили наполовину препарированную душу в центрифугу Мильтона, смешивавшую желания и страсти.

— А в чем дело? — ворчливо поинтересовался Бинугар, студент-второгодник, отлынивавший от занятий всегда, когда представлялась возможность. На его родной планете (она располагалась где-то за галактикой М106) труд вообще считался занятием постыдным, поскольку физическую работу делали растения, душой не обладавшие.

Декан скосил все свои семнадцать глаз в мою сторону и сказал:

— Сейчас Деррик будет стратифицировать, и вам предлагается помочь, если выделенные сущности начнут разбегаться.

Деррик был профессором факультета духовного зарождения, и когда он занимался стратификацией, посмотреть на это сбегались студенты всех курсов и даже абитуриенты, вообще не понимавшие, что происходит. Стратификация — сообщаю для тех, кто не знает, — это разделение сущностей в момент смерти тела-носителя. Допустим, вы прожили десять жизней, и нынешняя является вашей одиннадцатой инкарнацией. Все эти десять бывших сущностей мирно уживаются в вашем подсознании, изредка давая о себе знать разными, чаще всего глупыми, советами. Но в тот момент, когда ваше тело перестанет функционировать (умрет — выражаясь по-обывательски), сущности вынуждены его покинуть, и делают это не одновременно, а по очереди. Сначала выходит в астрал душа номер один, ваша самая первая инкарнация, потом душа номер два… И так далее, пока вы сами — точнее, ваша нынешняя сущность — не покинет уже холодеющее тело. Преподаватели заставляли нас вылавливать души-инкарнации в тот момент, когда они покидали тело, и помещать их в астральный холодильник, чтобы потом препарировать и таким образом обучать студентов. Что-то вроде анатомического театра, только духовного и, значит, куда более сложного.

Подбегая к аудитории, где профессор Деррик собирался производить сеанс стратификации, я воображал, что нынешнее действо не будет ничем отличаться от прочих. То, что я увидел, однако, опровергло мои предположения. На столе лежал не покойник, а вполне живая и даже молодая и красивая женщина, а профессор уже начал объяснения:

— Эта дама, — говорил он, — родилась на Бурберге Шестом, как вы сами можете судить по ее двум головам и ластам, которыми заканчиваются ноги. Она беременна и должна была бы родить здорового ребенка через одиннадцать лет, поскольку таков на Бурберге отпущенный природой срок. Но госпожа… мм… короче говоря, она не желает рожать и обратилась к медикам с просьбой об аборте. Казалось бы, что тут интересного? Ничего. Но! Госпожа… мм… короче говоря, она не хочет, чтобы душа ее нерожденного ребенка вернулась в астрал.

В аудитории возник шум, студенты принялись обсуждать странное пожелание госпожи… мм…

— Поэтому, — продолжал профессор, — мы приняли решение произвести стратификацию души не в момент смерти физической оболочки, а в момент извлечения из нее нерожденного плода. Кстати, кто ответит мне на простой вопрос: когда у зародыша появляется душа?

Вопрос был, честно говоря, на засыпку. Что значит — когда? Появление души — процесс постепенный. Сначала в тело вселяется его первая инкарнация, затем — вторая, третья… Когда вселяется последняя, нынешняя, младенец рождается и издает первый крик.

Я так и сказал.

— Студент Иона Шекет, — покачал головой профессор. — Вы неправы! Какой литературой вы пользовались? Огайном Вислоцким? Это устаревший учебник! Современные исследования показывают, что душа во всех ее инкарнациях вселяется в зародыш еще тогда, когда он находится в материнской утробе. Человеческий зародыш обзаводится душой после шестнадцатой недели своего физического существования. Понятно, Шекет? Садитесь и никогда не говорите того, в чем не уверены!

Он повернулся к аудитории, а аудитория повернулась в мою сторону и ехидно наблюдала мое смущение.

— Внимание! — призвал профессор. — Сейчас начнется операция по извлечению зародыша, от которого госпожа… мм… короче говоря, не пропустите-ка сущностей, господа!

Легко сказать! Поймать душу, которая покидает тело в момент смерти, легко — только руку протяни. А как поймать душу еще не родившегося существа? Душу, которая еще и не жила на свете? Душу, настолько нежную и прозрачную, что увидеть ее даже в духовном пространстве почти невозможно?

Многие студенты даже и пытаться не стали — откинулись на спинки кресел и наблюдали за действиями их более смелых товарищей. Естественно, я оказался в числе последних.

Должен сказать, что вся эта процедура интересовала меня сначала исключительно с одной целью: произвести впечатление на профессора и получить по его предмету хорошую оценку. Знал ли я, чем закончится неожиданный экзамен?..

Когда началась операция, я сидел за экраном инкарнаций и следил за отделением душ. Оказалось, что нерожденное еще существо, которое и на человека-то пока не было похоже, успело прожить не много, не мало — семнадцать жизней. Шестнадцать я отделил и выпустил в астрал без каких бы то ни было проблем.

Дошли наконец до последней инкарнации, от появления которой я не ждал ничего интересного. Действительно, чего можно ожидать от новорожденной души, еще не познавшей даже света, не говоря о прочих жизненных радостях? Табула раса, чистый лист — говорить не о чем.

Все оказалось иначе.

Душа нерожденного младенца была невидима даже для приборов, способных материализовать даже душу микроба, если бы таковая существовала. Увидеть я ничего не мог, но слышно все было прекрасно, и я услышал:

— Шекет, пожалуйста, поскорее переключите меня на главный компьютер этой звездной системы.

— Э… — сказал я, опешив. — Вы знаете мое имя?

— Не теряйте времени, — несколько раздраженно произнесла невидимая душа. — Не так много капель в вечности, как вам кажется.

Фраза была слишком высокопарной, но и не лишенной логики. С другой стороны, о каком компьютере шла речь? И зачем компьютер нерожденной душе, ничего не познавшей в мире?

— Я жду, — в голосе отчетливо звучало нетерпение.

— Э… — повторил я. — В системе Камбикорна нет главного компьютера, тут все автономно, потому что…

— Я понял, — сказала душа. — Тогда переключите меня на основной терминал университета, дальше я сам разберусь.

— Э… — мое заикание мне уже и самому не нравилось. — Зачем вам? Хотелось бы поговорить, знаете ли… Никогда не беседовал с нерожденными душами. Мне почему-то казалось — собственно, так написано в учебниках, — что душа возникает в момент рождения и развивается, постепенно познавая окружающий мир.

— Чушь какая, — с отвращением заявила душа. — Все происходит как раз наоборот. Развитие идет от полного знания, да будет вам известно! И я не хочу это знание потерять, вот почему мне срочно нужен компьютер, причем самый мощный и с максимальной памятью. Лучше всего — сеть. Побыстрее! Разговаривая с вами, я тераю время и чувствую, как исчезают знания, они уже не бесконечны…

— Погодите, не так быстро, — пробормотал я. — Вы хотите сказать, что, рождаясь, душа знает о мире все?

— Безусловно!

— Абсолютно все? — уточнил я.

— Именно абсолютно! И именно все! Вселенная бесконечна, и знание о ней бесконечно тоже. Вообще говоря, знание о Вселенной совпадает с самой Вселенной, поскольку информация об объекте равнозначна самому объекту, если учесть, что…

— Допустим, — прервал я. — Но ведь младенцы ничего о мире не знают! Они только сучат ножками и вопят во все горло, их нужно учить смотреть, ходить, говорить…

— А душа их тем временем теряет все, что имела в момент рождения, — прервал меня голос. — И когда эти ваши младенцы начинают наконец разговаривать, то души их уже действительно понятия не имеют о том, что такое дважды два и чем синий цвет отличается от зеленого! Так вы мне нашли компьютер?

— Сейчас, — сказал я, набирая на клавиатуре моего экзаменационного билетера (больше у меня под рукой просто ничего не было!) коды хоть каких-то устройств: ведь студентам во время экзаменов не разрешалось пользоваться даже калькуляторами, как же я мог помочь бедной душе, боявшейся потерять себя в чуждом для нее мире?

— О! — воскликнул голос. — Я уже забыл, что… И это забыл тоже… Но я еще помню, что карбент оридона сурфидирует с руюрусом…

— А чего-то более полезного для рода человеческого вы не помните? — спросил я, продолжая безуспешные попытки выйти на контакт с университетским компьютером. Ответом было: «Шекет, если будете продолжать ваши попытки списать, то экзамен принят не будет».

— Я уже не помню, что такое карбент оридона, — трагическим шепотом произнесла душа. — Карбент… как его…

Я сделал еще одну попытку пробиться, и тут на мою ладонь легла рука профессора Деррика — я узнал ее по семи большим пальцам и одному хватательному отростку.

— Шекет, — возмущенно сказал Деррик, — это уже переходит все границы! Вы не знаете правил? И вообще — списывать дурно.

— Я не намерен списывать, профессор! Я хочу спасти душу, точнее, ее бесконечные знания!

— Придумайте отговорку оригинальнее, — презрительно сказал Деррик. — Вы свободны, пересдавать будете через месяц.

— Но…

— Можете идти, Шекет! — повысил голос профессор.

И мне пришлось покинуть помещение под ехидными взглядами других студентов. Конечно, они же ничего не знали о моем разговоре с неродившейся душой! Душой, которая владела бесконечным знанием и забыла все в тот момент, когда севший на мое место студент загнал ее в инкубатор.

Я брел по университетскому двору, и мне было так горько, хоть плачь. Не жаль было экзамена, я думал о том, что мог узнать о Вселенной все! Где конец и где начало, что такое жизнь и что такое счастье, почему взрываются звезды и для сего создана Вселенная. Я мог узнать…

И не узнал ничего.

СУРОВАЯ ЖИЗНЬ ДУХА

Я уже рассказывал о том, как мне довелось учиться в Оккультном университете на планете Карбикорн. Признаюсь: рассказал я далеко обо всем, что мне в те славные годы довелось увидеть, услышать и пережить. Главной причиной моего молчания является, как всегда (надеюсь, вы это понимаете), скромность, которая не позволяет мне выпячивать лучшие качества моей личности.

Самый мой большой подвиг пришелся на время, когда я заканчивал Оккультный университет по факультету астрологии и получил наконец тему дипломной работы. Честно говоря, я был разочарован. На шестой год обучения я уже умел вызывать духов, сражаться с драконами в ментальном и астральном пространствах и, естественно, читать мысли существ, никогда в мыслительной деятельности не заподозренных. Я мнил себя большим специалистом, и потому можете представить себе мое состояние, когда, взяв в руки компьютерную карточку, я прочитал такой текст: «Студент Иона Шекет (Соединенные Штаты Израиля, Земля). Тема исследования — натальная карта г-на Хенриха Федермана, 13 марта 1971 года, город Кельн, ФРГ, Земля».

Пустое, как вы понимаете, занятие — составление гороскопа для человека, жившего аж сто лет назад! Мне просто не доверяли! Зачем иначе господа преподаватели потребовали, чтобы я исследовал жизнь человека, о которой им и без меня было известно все от рождения до смерти? Я мог ошибиться в интерпретации движения Харона или какого-нибудь другого астероида. Я мог написать, к примеру: «В юности Федерман не любил собак, это следует из того, что Уран вошел в знак Стрельца, а Солнце перешло в…» И так далее. А на самом деле Федерман мог не любить кошек, и мне было бы немедленно на это указано! Согласитесь, что составлять гороскопы для еще не осуществившихся событий и интереснее, и как-то спокойнее.

Я мог, конечно, пойти в деканат качать права, но предпочел не делать этого. «Нет, — подумал я. — Лучше я сделаю то, что от меня требуют, и утру всем носы точностью моего анализа жизни господина Федермана!»

Так я и поступил: вызвал на экран компьютера карты земного неба второй половины ХХ века и засел за их изучение с таким рвением, будто сам никогда прежде не видел ни Скорпиона, ни Девы, ни даже простого солнечного затмения.

Мой подопечный Хенрих Федерман не понравился мне с первого взгляда. Он родился под Скорпионом, и над его колыбелью стоял Марс. Наверняка он в детстве разбивал носы всем своим приятелям, а в юности пытался соблазнить всех девушек земли Рейн-Вестфалия. Работа увлекла меня, и я обнаружил, что у господина Федермана не было ни жен, ни детей, и вообще, как ни странно, этот человек, насколько я мог понять, совершенно не интересовался сексом — даже как зритель. А в старости…

Дойдя до этого момента, я, честно говоря, приуныл. У меня получалось, что господин Федерман не мог состариться. Ну, то есть — вообще. Ни старости, ни смерти я в его натальной карте не увидел. Их просто не было!

Ясно, что я сделал что-то не так. Пришлось вернуться к началу и повторить анализ, начиная со дня рождения. Вот тогда-то я и обнаружил, что зимой 1991 года означенный Хенрих Федерман уничтожил государство Израиль. В одиночку, но зато весьма успешно. Дело в том, что Юпитер в это время стоял так, что Нептун Израиля входил в соединение с… Простите, я увлекся, все время забываю, что имею дело с неспециалистами.

Короче говоря, я понял, что влип. Два этих факта — победа над Израилем и отсутствие старости — могли ввергнуть в уныние любого астролога, даже самого Нострадамуса. А у меня, ко всему прочему, оставалось всего десять дней до сдачи дипломной работы. Я понимал, конечно, что где-то допустил неточность. Где-то в детстве этого треклятого Хенриха. Что-то у него там стояло в неположенном месте — может, Венера затмилась, а может, я проморгал поворот Юпитера на реверс…

Все это было поправимо, нужно было лишь начать расчет сначала и быть более внимательным. Что я и сделал, когда до сдачи работы оставалось всего сорок восемь часов.

Вы когда-нибудь учились в университете? Когда-нибудь попадали в цейтнот: экзамен на носу, а у вас еще ничего не готово? Тогда вы меня поймете. И я решился… Нет, не на обман, упаси Боже. Просто, как бы это поизящнее выразиться… На небольшой контрольный эксперимент. Я подумал: «Как было бы хорошо, если бы я мог сравнить составленный мной гороскоп с реальной жизнью Хенриха Федермана, ведь о ней наверняка есть какие-нибудь сведения в Информсистеме». Только одним глазом взглянуть, чтобы понять — где именно я ошибся, где провел неправильную линию в натальной карте этого человека…

Нужно было проделать все таким образом, чтобы преподаватели (а они наверняка следили за мной из астрала, знаю я эту публику!) не обратили внимания на мой, мягко говоря, не очень корректный поступок. Не стану описывать, как мне это удалось. Честно говоря, когда я покинул Информсистему, то был так огорошен, что уже и не помнил, как я туда, собственно, попал. Понимаете, какая штука… Файл господина Хенриха Федермана утверждал совершенно определенно, что родился этот господин 23 августа 1937 года, а 13 марта 1971 года было днем его смерти! И похоронили Федермана на кладбище города Кельна, ФРГ, Земля.

Я составлял гороскоп для мертвеца по дате его смерти!

Вообще-то у меня было два выхода. Первый: пойти в деканат и заявить, что мне были даны неверные вводные для дипломной работы. Второй выход: за оставшееся время попытаться составить верный гороскоп — по истинной дате рождения господина Федермана.

Я промучился ночь и из двух вариантов выхода выбрал третий, совершив тем самым открытие в области астрологии, которое коренным образом изменило представление об этой науке и навеки вписало мое имя в анналы… Впрочем, я обещал быть скромным, поэтому возвращаюсь к повествованию.

Я подумал так. Разве после смерти личность человека погибает окончательно и бесповоротно? Нет, я ведь сам изучал на третьем курсе Оккультного университета курс по теории реинкарнаций. А на пятом — курс посмертных жизней в астральных и ментальных мирах. Но если личность продолжает жить после смерти тела, всего лишь переходя из одной фазы в другую, то почему судьбу этой личности в ее новой ипостаси не проследить, зная момент перехода в иной мир? Разве не те же звезды и астрологические знаки влияют на судьбу личности в астрале?

Конечно, это было смелое умозаключение, достойное… Простите, я опять увлекся. Теперь, кстати, я понял, почему звезды не предсказывали бедняге Хенриху Федерману ни старости, ни смерти. Как он мог постареть? Дух не стареет! И умереть он не мог тоже, ибо с 13 марта 1971 года существовал именно в мире мертвых!

Но вот зима 1991 года меня озадачила. Помните? По гороскопу получалось, что Хенрих Федерман уничтожил государство Израиль. Я думал, что это ошибка, но теперь, когда я понимал, что речь идет о духе, а не о физической личности… Мало ли какими возможностями обладал дух Федермана?

Что, в конце концов, важнее — подготовка к экзамену или спасение отечества? Надеюсь, вы не думаете, что я затруднился с выбором?

Но что я мог сделать в сложившихся обстоятельствах?

Федерман умер именно тогда, когда умер, и здесь я был не в силах изменить ничего. Однако зря я, что ли, шесть лет просиживал штаны на лекциях по всем мыслимым оккультным наукам? Мой острый, хотя и скромный ум немедленно нашел выход, и в тот же вечер (до сдачи дипломной работы оставалось всего тридцать шесть часов!) я собрал друзей на спиритический сеанс. Нас было четверо, причем только я представлял в этой компании Землю. Фиуум был с планеты Ареаадаа, Хором — с Экилоки, а наш медиум, имя которого невозможно было произнести без шпаргалки, прибыл с планеты, название которой даже со шпаргалкой произнести сумел бы лишь неисправный автомат по продаже газированной воды.

Мы сели, тарелочка завертелась, и медиум сказал деловито:

— Кого вызываем?

— Хенриха Федермана, умершего 13 марта 1971 года в городе Кельне на планете Земля.

Не прошло и пяти минут, как утробным голосом, похожим на завывание ветра в фановой трубе звездолета, наш медиум сказал:

— Ну, я Федерман. Какого черта вы меня беспокоите? Задавайте вопрос, я спешу.

— У меня не вопрос, а требование, — заявил я, и мне показалось, что дух Федермана издал звук, похожий на гневное восклицание.

— Я требую, — продолжал я, — чтобы ты не вмешивался в судьбу Израиля зимой 1991 года.

— Ха! — нагло заявил дух этого антисемита. — Плевать я хотел на твое требование. Что ты мне сделаешь?

— Сейчас — ничего, — вынужден был признать я. — Но ведь я не вечно буду коптить небо. Придет время, я тоже умру, и мы с тобой встретимся. И уж тогда я тебе…

Должно быть, вид мой был в этот момент достаточно красноречив, и дух Федермана призадумался, поняв, что я действительно когда-нибудь доставлю ему немало пренеприятных тысячелетий. Он, правда, попытался хорохориться, утверждая, что не может отменить уже совершенного, но я-то, уже изучивший все мыслимые оккультные науки, прекрасно знал, что ментальному телу ничего не стоит переместиться во времени куда угодно!

— Ну хорошо, — утробно вздохнул дух Федермана. — Я сделаю это, чтоб ты был здоров и подольше не появлялся в нашем мире!

— Проверю! — угрожающе сказал я. — Завтра вечером устрою сеанс, вызову тебя опять и…

— Не нужно! — поспешно заявил дух. — Мое слово твердо.

Он собрался было уже покинуть нашу компанию, когда я задал последний вопрос:

— Скажи-ка, а что, собственно, ты натворил в девяносто первом?

— Э… Направил несколько ракет Саддама Хусейна прямо на здание израильского кнессета, когда там шло заседание правительства. Трудновато пришлось, но я смог…

В голосе его звучало торжество!

— Ясно, — сказал я. — Теперь тебе придется сделать так, чтобы эти ракеты упали куда попало. Скажем, в пустыню Негев — вполне приличное место для любой уважающей себя ракеты. Понял?

Дух промолчал, а медиум раскрыл глаза и спросил на своем варварском наречии:

— Ну что, получилось?

Я вспомнил, что ракеты, запущенные Саддамом Хусейном во время Войны в заливе, действительно не причинили Израилю вредя, и сказал:

— Получилось, получилось, ты молодец! Теперь бы еще успеть работу закончить, — добавил я и распрощался с приятелями.

Работу я закончил в срок, правда, пришлось изменить название. Тот текст, что я представил на защиту, назывался: «Открытие способа составления натальных карт для духов по дате смерти их физического тела».

Кстати, вы знаете, что Оккультный университет я закончил с отличием? А составление гороскопов для покойников стало одной из важных областей современной астрологии. Сначала в этой области не было ни одного специалиста, кроме меня, и можете себе представить, сколько заказов я получал в то время!

НЛО — К ВАШИМ УСЛУГАМ

— Вы когда-нибудь видели НЛО? — обратился ко мне абориген с Карпана-5/у, присевший рядом на скамейку в саду духовных иллюзий. Дело происходило на территории Оккультного университета на Камбикорне незадолго до защиты моей дипломной работы. Я был поглощен мыслями о предстоявшей экзаменационной экзекуции и потому не сразу понял обращенный ко мне вопрос, да и самого спрашивавшего обнаружил лишь после того, как вопрос был задан вторично.

Мой незванный собеседник — я узнал в нем жителя планеты Карпан-5/а — примостился на краешке скамьи. Двумя присосками он держался за металлический прут, создававший энергетическое поле в форме удобного сидения, а остальные восемь щупалец пытались уцепиться за свисавшие к земле провода. Размером карпанец не превышал мышонка, а цветовая мимикрия сделала его и вовсе незаметным на фоне утренней зелени.

Карпанец учился на первом курсе, и его, как всякого неофита, интересовали вопросы достаточно элементарные и, по большей части, к оккультным наукам не имевшие отношения.

— Видел, — отозвался я, продолжая размышлять над тем, как обмануть бдительность профессора Уагрумондеса и пронести на экзамен по мировым религиям полное издание Энциклопедии Жиклера.

— А не скажете ли вы мне, — продолжал нудить карпанец, — что представляет собой этот феномен, о котором так часто говорят выходцы с планеты Земля?

Пришлось отвлечься от мыслей о зловредном профессоре и переключить внимание на вопрос карпанца.

— НЛО, — сказал я, — это неопознанный летающий объект, что ясно из названия. Явление, которое вы видите, слышите и, может быть, даже осязаете, но которому не в состоянии найти внятного материалистического объяснения. Не все неопознанные объекты, кстати, являются летающими. Летать они стали во второй половине прошлого, двадцатого, века, а до того речь чаще заходила об объектах ходячих — их называли призраками, если вам известно, что это означает.

— Я, между прочим, тоже учусь в Оккультном университете, — обиженным голосом произнес карпанец, и я вынужден был принести ему свои извинения — я ведь не имел намерения его обидеть.

Помахав двумя присосками в знак того, что принимает мои извинения, карпанец продолжил:

— А сейчас? Что представляют собой эти ваши НЛО сейчас? И почему они меняются со временем?

— Сейчас? — задумался я. — Если хотите, расскажу о том, чему сам был свидетелем. Это было, когда я приехал в Париж — город на Земле, во Французском Штате — лет десять назад. Я летел в такси и неожиданно увидел перед собой блестевший на солнце многогранник, похожий на звездолет типа «Глория». По рассказам очевидцев такого рода событий я знал, что сейчас последует: у моей машины заглохнет двигатель, а сам я неожиданно окажусь где-то нибудь в Южной Африке.

— И что вы сделали? — с интересом спросил карпанец.

— Катапультировался! — воскликнул я. — Мое такси взмыло вверх, НЛО растаял, будто его и не было, а я продолжил путь пешком.

— НЛО растаял… — повторил карпанец и неожиданно задал вопрос, повергший меня в изумление, поскольку мысль эта никогда не приходила мне в голову. — Послушайте, почему НЛО наблюдаются только на Земле? Почему никто никогда не видел неопознанных летающих объектов ни на Марсе, ни на Бамарее, ни у нас на Карпане-5/а — нигде?

— Черт возьми! — только и смог произнести я.

А ведь действительно! За годы моих звездных странствий я посетил сотни, если не тысячи, планет, астероидов, комет, звездных осколков и даже черных дыр. Чего я только не повидал за это время — о своих приключениях я ведь рассказал пока только сотую, а то и тысячную часть. Но нигде, ни на одной планете я не сталкивался с таким феноменом, как НЛО!

— Черт возьми! — повторил я. — Вы правы… э-э… Извините, не знаю вашего имени.

— Я, — сказал карпанец. — Меня зовут Я. Разве может быть другое имя?

— Не знаю, — смутился я. — У вас всех так зовут?

— Всех!

— Как же вы обращаетесь друг к другу?

— Ты, конечно, как еще?

— Ко всем — ты?

— Конечно, — нетерпеливо отозвался карпанец.

— Как же вы тогда отличаете один другого, если все — я да ты?

— Но это очевидно! — воскликнул Я. — У каждого Я свой оттенок. Я — это Я, вы слышите, как произносится? Любой другой карпанец…

— К сожалению, я не имею чести быть жителем Карпана-5/а, — быстро сказал я, не желая вдаваться в пустую дискуссию, отвлекаясь от основной темы. — Так вот, осле ваших слов я действительно вспомнил, что нигде в Галактике, кроме как на Земле, НЛО не наблюдаются! Это поразительно!

— Рад, что вы это поняли, — с чувством глубокого удовлетворения заявил Я. — Но вы не ответили на мой вопрос: что представляют собой НЛО в настоящее время?

— Сейчас они похожи на кристаллы разных размеров и форм. Многие наблюдатели отмечают, что в центре кристалла видно что-то этакое… Каждый видит по-своему, но, в принципе, это похоже на чье-то лицо.

— Так-так, — задумчиво проговорил карпанец. — Чем же, скажите на милость, отличается Земля от прочих миров Галактики?

— Хм… — я действительно был озадачен. — Ну… Разум. Нет, разум — вовсе не отличительная деталь. Кислородная атмосфера? Моря? Вулканы? Общество?

— Нет, — отрезал карпанец. — Все это есть в тысячах других миров. Должно быть нечто… — и он странным образом щелкнул щупальцами, издав звук, напоминавший звон треснувшего колокола. — Вот что я скажу: поняв, в чем уникальность Земли, вы поймете, откуда у вас берутся НЛО.

Я молчал. Я — Иона Шекет! — не мог ответить своему оппоненту.

— Вы могли бы взять меня с собой на Землю? — неожиданно спросил Я. — Очень хочется самому увидеть это уникальное явление.

— Так оно вам и явится, — пробормотал я. В отличие от карпанца, мне была прекрасно известна коварная привычка НЛО являться нежданно и всегда не тем, кто этого ждет.

Но Я продолжал настаивать, и неделю спустя, когда в университете начались каникулы, мы прибыли в космопорт Бен-Гуриона. Вы ж понимаете, ждать появления НЛО можно где угодно, вот мы и поселились в космопортовской гостинице. Каникулы продолжались десять дней, и все это время Я исправно нес вахту — сидел на крыше отеля и смотрел в небо, где было множество летающих объектов, но все, к сожалению, опознанные.

А я отправился в библиотеку Иерусалимского университета — самое больше в Галактике собрание документов на голографических носителях — и попробовал ответить хотя бы сам себе на заданный карпанцем вопрос: чем уникальна наша планета?

Двуногие разумные существа? Активная духовная жизнь? Войны, которыми была богата наша история? Религия? Философия? Все это и многое другое можно найти и на других планетах — я и сам не раз встречал в своих странствиях такое, что и не снилось нашим мудрецам…

Кроме одного. Да, пожалуй.

Мысль показалась мне слишком уж простой, но, повернув ее так и этак, я, к собственному удивлению, понял, что она верна. Почему она никому не приходила в голову? Впрочем, мне ли не знать, что самые простые объяснения часто оказываются и самыми трудно достижимыми?

Я вернулся в отель и застал беднягу карпанца мрачно присосавшимся двумя щупальцами на перилах балкона. Остальные щупальца безжизненно свисали, что свидетельствовало о том, что мой спутник потерял всякую надежду обнаружить НЛО.

— Сейчас, — сказал я, — это мы запросто.

Я уселся в плетеное кресло и закрыл глаза. Мысли мои блуждали, я дал им полную свободу, и подсознательные фантазии играли друг с другом, создавая конструкции…

— Вот он! — раздался ликующий вопль карпанца. По-моему, он свалился с балкона от возбуждения, поскольку вопль стих где-то внизу. Открывать глаза, чтобы убедиться в этом, я не стал. Мне было хорошо наедине с собственными мыслями. Я представлял, как создавалась Вселенная, и как формировались планеты, и как зарождалась жизнь на Земле. Можно было, конечно, думать о чем-нибудь попроще, но я хотел показать карпанцу все, на что способны наши родные НЛО.

Из состояния транса меня вывел все тот же Я.

— Шекет! — кричал карпанец. — Вы все пропустили!

— Что пропустил? — спросил я, открывая глаза и позевывая.

— НЛО! Я видел НЛО! Он висел над космодромом — огромный кристалл и в его центре будто лицо человека… Знаете, оно показалось мне знакомым…

— Еще бы, — пробормотал я.

— Это было ваше лицо, Шекет, — осуждающе сказал Я. — Вы хотели надо мной посмеяться?

— Нет, конечно, — возразил я. — Напротив, если бы не мои усилия, НЛО не появился бы до нашего отлета.

— Вы хотите сказать…

— Я понял, чем отличается Земля от прочих миров. Видите ли, господин Вы, люди обладают избыточной фантазией, вот и все.

— Все могут фантазировать, — возразил карпанец. — Могу и Я.

— Речь идет об избыточной фантазии. У людей ее слишком много. То, что необходимо для эволюции вида, используется сознанием, а лишнее должно ведь как-то сбрасываться, Вы не находите?

— Сбрасываться… Конечно, фантазия не должна и не может быть лишней!

— Значит, Вы со мной согласны? Так вот, лишняя фантазия приобретает видимость реальных объектов, а потом рассеивается. Именно поэтому в прошлом люди видели призраков и демонов — сбрасывалась именно эта, совершенно не нужная для эволюции часть деятельности мозга. Потом люди стали видеть пришельцев — тоже естественно, ведь в прошлом веке человечество должно было развиваться, не надеясь на помощь извне, это была лишняя работа фантазии. А в наши дни людям совершенно не нужно копаться в собственном подсознании — это отвлекает, мы должны Галактику осваивать, а не психоанализом увлекаться. Я понятно излагаю?

— Понятно, — карпанец был ошарашен моим объяснением, я видел это по его поведению — он взмахивал щупальцами и готов был вообще отбросить их подальше, чтобы не мешали. — Лишняя фантазия, подумать только! Лишняя! Все расы Галактики страдают от недостатка воображения, а у вас его слишком много! Ну почему вы такие? — неожиданно возмутился Я. — Почему лишнюю фантазию вы обращаете в никому не нужные НЛО, вместо того, чтобы поделиться с братьями по разуму?

— С Вами, например, — уточнил я.

— Хотя бы!

— Хотите, чтобы на Карпане-5/а тоже появились неопознанные летающие объекты?

— Нет! Но я всегда страдал от недостатка воображения!

— Придется страдать и дальше, — сообщил я. — К сожалению, человек не может пойти против своей природы. А если захотите поглядеть на излишки нашей фантазии, всегда милости просим на Землю!

Карпанец не ответил — он переживал за свою расу. Бедняга так и молчал до нашего возвращения на Камбикорн, а там я не раз заставал его за странным занятием — он висел на одном присоске и мучительно размахивал в воздухе остальными щупальцами. Должно быть, развивал фантазию. Впрочем, НЛО в небе Камбикорна так и не появились, а ректорат Оккультного университете отнесся к усилиям Я весьма отрицательно.

ТРАГИЧЕСКАЯ СУДЬБА ПОЭТА

У меня нет коммерческих способностей. В наши дни, конечно, это не так важно, как в прошлом веке, но все равно — не обладая творческой жилкой в области коммерции, лучше не открывать своего дела, не идти в генеральные директоры больших концернов и не покупать товаров широкого потребления у уличных торговцев. С последним я всегда справлялся без проблем, поскольку очень редко ходил по улицам пешком — вы же знаете, какой сейчас ритм жизни, да, к тому же, большую часть времени, в том числе и свободного, я проводил либо в межзвездных странствиях, либо мотаясь взад-вперед по времени. Что касается генеральных директоров, то этой должности мне никто не предлагал, а однажды, когда я в какой-то компании высказал чисто гипотетическую желание возглавить некий концерн по производству корма для марсианских друфаев, то поднялся такой гомерический хохот, что я никогда больше не заговаривал ни о чем подобном.

А вот хозяином собственного дела мне довелось побывать. Последствия оказались ужасными для меня, но я счастлив хотя бы тем, что они не стали катастрофой для человечества — а могло ведь случиться именно так, и что бы я сказал Творцу, представ пред ним на Страшном суде?

Когда я закончил Оккультный университет на Карбикорне, то считал себя единственным во Вселенной специалистом по составлению гороскопов для умерших представителей человечества. Опыт с господином Федерманом меня буквально окрылил, а когда на защите моей докторской диссертации все члены Ученого совета единогласно проголосовали «за», то я воспарил в горние выси и парил там до тех пор, пока злая судьба в лице…

Господи, что я несу? Прошу меня простить, но, когда я вспоминаю господина Закариаса, то немедленно впадаю в экстаз и начинаю говорить либо ямбом, либо хореем, либо и вовсе амфибрахием, который никогда не мог отличить от анапеста.

Итак, я открыл свой офис в помещении Оккультной академии (Карбикорн, зона Призраков, улица Астрологии, дом 12, первый подземный этаж) и дал во все телекоммуникаторы объявление следующего содержания: «Подающий надежды выпускник Оккультного университета (красный диплом) производит все виды астрологических работ для людей, желающих узнать о судьбе умерших родственников или знакомых. Предсказание посмертной судьбы. Новые инкарнации. Перемена участи. Полная гарантия. Соблюдение секретности».

Первым ко мне пришел на прием мальчишка-карбикорнец, пробегавший по улице и решивший, что иной мир — это третья планета в системе Жвал Скорпиона, куда он собирался съездить на каникулы. Я потратил битый час, чтобы объяснить клиенту разницу между иным миром в бытовом и оккультном понимании. Парнишка ушел разочарованный и не заплатил мне ни шекеля, утверждая, что в жизни не пользовался израильской валютой, предпочитая натуральный обмен.

Вторым ко мне заявился сам гениальный поэт Виктор Закариас. Не говорите мне, что вам не известно это имя! Вы легко можете найти его в файле Мировой поэтической энциклопедии между именами Задонского Ю. С. и Заходера Б. Л. Там сказано:

«Закариас Виктор Мария Бакара — род. 2054, член Союза поэтов Соединенных Штатов Израиля, урож. Греческой провинции. Опубликовал две электронные книги стихов „Буря в навозе“ и „Вся глубина кошмара“. Количество зарегистрированных читателей — 17. Количество проданных экземпляров на дисках — 0».

Ясно, что поэтом Закариас был гениальным, ибо только гениев могут так не понимать современники. Но я-то ничего этого не знал и потому, когда Виктор Мария Бакара появился в моем кабинете, был несколько ошарашен. Нет, не внешним видом — во время работы в Зман-патруле я привык к любым внешним проявлениям разумных существ, — но напором и натиском. Если бы господин Закариас родился во врема Гейне, он несомненно примкнул бы к течению «штурм унд дранг» — хотя бы в силу своего бунтарского характера.

— Я! — воскликнул он, бросившись в кресло так, будто собирался в нем поселиться. — Поэт! Я! Мои произведения! О! Вы их не читали! Они опережают время!

— Да? — вежливо сказал я, желая все-таки понять, чего хочет посетитель. — Если они опережают время, то вы пришли не по адресу. Рядом есть часовщик, он вам все, что нужно, переставит, и время пойдет ровно так, как оно…

— Тупица! — с сожалением констатировал посетитель. — Стихи! Вы понимаете? Речь идет о стихах! Равных которым нет в…

— Только не нужно читать вслух, — быстро сказал я. — Я совершенно не воспринимаю на слух какие бы то ни было тексты.

— Одну строфу! — понизив тон, заявил поэт. — И вы поймете! С кем имеете дело!

Он действительно ограничился одной строфой. Состояла эта строфа, однако, из трехсот пятидесяти шести строк, так что мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы не заснуть и не удариться лбом о стол. Запомнилось мне только нечто вроде «затхлой сути плюмажных фениксов» и «инкунабул раздетые букли». Сильно, конечно, но не в моем вкусе.

Я так и сказал посетителю, чем вызвал новый прилив энтузиазма.

— Я! — воскликнул он. — Виктор Мария Бакара Закариас! Гений! Мои стихи! Пробьют дыру в Вечности!

Я представил себе дыру в том, чего еще не достигло человечество, и понял, что пора переходить к финансовым проблемам.

— Уважаемый господин Закариас, — объявил я внушительным голосом, — если вам нужен посмертный гороскоп вашего родственника, то это будет стоить сто тридцать два шекеля включая налог, и ни агорой меньше!

— У меня нет родственников, — заявило это дитя инкубатора. — Посмертный гороскоп нужен мне самому. Я желаю знать, каких высот достигнет моя посмертная слава!

— Но, господин Закариас, — сказал я с недоумением. — Для составления гороскопа посмертной жизни клиента мне нужно знать точное время его смерти. К счастью, вы живы и даже молоды. Как же я могу…

— Вы не поняли! — с пафосом воскликнул Закариас. — Я желаю, чтобы! Моя посмертная слава! Достигла границ Вселенной!

— Да-да, и пробила брешь в Вечности, — согласился я.

— Вот именно! Поскольку натальная посмертная карта зависит от времени смерти, скажите мне, уважаемый Шекет, когда я должен умереть, чтобы слава моя оказалась максимальной, всемирной, вселенской, безграничной и вечной!

Я наконец понял мысль поэта и несколько опешил.

— Но э.. — пробормотал я. — Надеюсь, вы не собираетесь…

— Собираюсь! — твердо сказал Закариас. — Вы составляете для меня оптимальный вариант посмертной судьбы, и я покончу с собой в тот день, который вы мне укажете! Гонорар…

— Вот именно, — заторопился я, — вы не забыли о ста тридцати двух…

— Миллион! — воскликнул поэт. — Я составлю завещание, и вы получите миллион из моих будущих гонораров!

— Очень мило с вашей стороны, — с кислым видом поблагодарил я. — Хотелось бы, однако, получить наличными при вашей жизни.

— Все вы меркатильны и ничего не смыслите в Вечности, — махнул рукой поэт и показал мне кончик двухсотшекелевой купюры.

— Замечательно, — сказал я, тяжело вздохнув, и пододвинул к Закариасу пульт компьютера. — Пожалуйста, внесите свои данные: дату рождения, место, чем болели в детстве… там есть опросник. Вы ж понимаете, что вашу посмертную судьбу я могу выяснить, только зная дату смерти, а дату эту… печальную… я могу оценить, зная вашу прижизненную натальную карту. И лишь потом смогу сказать, насколько нужно сместить дату смерти, чтобы вам была обеспечена вечная слава. Это обойдется вам в двойную сумму гонорара, поскольку составлять две натальные карты…

— К делу! — воскликнул Закариас и быстро застучал по клавишам. Мне показалось, что он пишет свою биографию в стихах, но я ошибся — поэт с жутким количеством грамматических ошибок перечислял женщин, которые вдохновляли его в творчестве.

Когда этот гений, распевая во все горло песню собственного сочинения (текст Закариаса, музыка вождя племени Акуга-муга), покинул мой офис, я призадумался. В принципе, работа, конечно, была — пара пустяков. А кто потом будет отвечать, если Закариас действительно покончит жизнь самоубийством в указанное мной время? Я буду отвечать? Может, меня посадят? Правда, нет такого закона, чтобы сажали за составление гороскопов. Но это будет мне малым утешением в следственном изоляторе на Плутоне!

Не придя ни к какому выводу, я с тяжелым сердцем приступил к работе. Сделаю дело, решил я, а там видно будет.

Через час, рассматривая натальную карту и ее модификации согласно программе вечной славы господина поэта, я почувствовал, что камень, лежавший на моей душе, взмывает в воздух и улетает вдаль, будто наполненный легким газом. Я облегченно вздохнул и стал думать о том, как мне все-таки слупить с Закариаса двойной гонорар.

Поэт явился в назначенное время, горланя все ту же песню — то ли она была такой длинной, что он только сейчас дошел до последнего куплета, то ли это вообще была единственная песня, текст которой Закариас знал наизусть. Он сел и бросил на меня взгляд папы римского, предлагающего монаху поцеловать конец его туфли.

— Вот что, уважаемый господин Виктор Мария Бакара Закариас, — начал я, — обе ваши карты составлены. Вам действительно уготована всемирная и вечная слава…

— Я же говорил! — воскликнул поэт. — Только тупые критики и эта алчущая пустых развлечений толпа…

— Минутку! — я поднял руку, призывая Закариаса к терпению. — Повторяю, вас ждет слава, и я определил, когда именно вы должны умереть, чтобы звезды и планеты повели вашу душу по этому пути.

— Говорите! — потребовал поэт. — Ради славы гений готов на смерть!

— Пожалуйста, — вздохнул я. — Эта дата: восьмое апреля две тысячи пятьдесят четвертого года, семь двадцать утра по мировому времени.

— Восьмое апреля, — принялся записывать Закариас, и тут до него дошло.

— Эй! — вскричал он. — Что вы несете, уважаемый? Это ведь время моего рождения!

— Да, — печально согласился я. — Весь мир был бы вам благодарен, если бы вы умерли в тот момент, как явились на свет. Неужели вас не могла удушить пуповина?

— Но я не успел бы стать поэтом! Не написал бы гениальных стихов! Не…

— Должно быть, именно этого хотело от вас благодарное человечество, — кивнул я.

— Но я не могу вернуться в… — растерянно произнес Закариас.

— Да, это исключено. Поэтому, — я пожал плечами, — вам остается жить до того момента, когда злая смерть…

— Когда это произойдет? — деловито спросил Закариас.

— К сожалению, — сообщил я, — наш профессиональный долг запрещает называть клиентам дату смерти. Это грозит потерей лицензии.

— Но вы обещали! Мы договаривались!

— Мы договаривались, — парировал я, — что я сообщу вам дату не вашей реальной смерти, а желаемой, верно? Я вам ее назвал. Есть претензии?

— Конечно! Эта дата меня не устраивает!

— Обратитель в астрологический арбитраж, — холодно сказал я. — Но прежде заплатите мне двойной гонорар, иначе арбитры не примут вашего искового заявления.

Господин поэт закатил глаза, изобразил вечную муку, быстро понял, что на меня эти трюки не действуют, и бросил ломать комедию.

— Значит, мне никогда не быть знаменитым? — с горечью спросил он. — Ни до смерти, ни после?

— Истинно так, — согласился я. — Почему бы вам не переквалифицироваться? Могу дать вам адрес специалиста, который определит, какая профессия наиболее соответствует…

— Я поэт! — гордо сообщил Закариас, поднимаясь во весь рост. — Я гений! Народ! В веках! Будет! Помнить!

С этими словами он покинул мой офис, так и не заплатив ни шекеля. Думаю, на Высшем суде ему придется за это ответить.

ВОПЛОЩЕНИЕ ДУХА

Сам я ни за что на свете не стал бы связываться с этой проблемой, но ведь клиент всегда прав, и отказываться было не в моих интересах. К тому же, это был мой второй клиент после печальной памяти Федермана, и я опасался, что других у меня не будет вообще.

Над дверью моего нового офиса болталась в холодных струях кондиционера голограмма: «Иона Шекет. Посмертные натальные карты. Жизнь после жизни. Полная гарантия. Секретность гарантируется». Я сидел за столом и клевал носом, мне было скучно, и я жалел о славных днях службы в Зман-патруле, когда головой вперед нырял в колодцы времени и лихо расправлялся с загадками и парадоксами истории. Похоже, что мне начинали сниться сны — во всяком случае, мне показалось, что в кабинет заглянул седой мужчина с очень знакомой внешностью и сказал, ткнув в меня пальцем:

— Шекет, если к вам обратятся мои потомки, не давайте им информации. Я хочу спокойно жить на том свете и выбрать новую инкарнацию по собственному желанию. Понятно вам?

— Понятно, — пробормотал я и немедленно проснулся от громкого стука в дверь.

Видение исчезло, я так и не успел вспомнить, на кого же был похож старик, явившийся мне во сне.

— Войдите! — сказал я, приняв вертикальное положение и придвинув ближе полиэкран компьютера.

В кабинет вошла — вернее ворвалась — дама, которой на вид можно было дать лет двести, а по скорости и бодрости движений — не больше семи. Говорила она так быстро, что я понимал каждое третье слово, а связать мог каждое пятое предложение.

— Я, — сказала посетительница, наотрез отказавшись сесть в кресло, — я потомок… Который был… Несомненно, знаете… Хочу иметь… Вызвать инкарнацию по… Вы мне, конечно, поможете, я заплачу по прейскуранту, если цена будет разумной.

Последнюю фразу я понял вполне отчетливо, поскольку речь шла об оплате моего труда.

— Сначала, — потребовал я. — И постарайтесь отделять одно слово от другого промежутком не менее пяти секунд.

Посетительница так и сделала, в результате миновал час, прежде чем я наконец понял, кто она такая и чего хочет. В переводе с ее личного иврита на нормальный сказано было следующее:

— Мое имя Фрида Кункель, и я являюсь прямым потомком великого человека Давида Бен-Гуриона, первого премьер-министра государства Израиль. Надеюсь, что мне не нужно напоминать вам точную дату смерти этой уникальной личности. Следовательно, у вас нет оснований отказывать мне в составлении посмертной натальной карты Бен-Гуриона по цене, соответствующей прейскуранту. Я желаю знать, что говорят звезды и планеты о пребывании Бен-Гуриона в раю и о том, когда можно ожидать появления на Земле его следующей инкарнации. Кроме того, я хочу знать, нет ли возможности сделать так, чтобы эта инкарнация оказалась такой, какой я захочу.

Здесь я прервал госпожу Фриду Кункель, резонно заявив, что не в моей власти менять расположение планет и, тем более, звезд, и следовательно я никак не могу повлиять на гипотетическую дату рождения следующей инкарнации великого Бен-Гуриона.

— Но какой она будет, где и когда — вы можете мне сказать? — воскликнула Фрида, и я даже понял почти все сказанные ею слова.

— М-м… Безусловно. Если акцедент Плутона будет соответствовать…

— Избавьте меня от ваших техницизмов! — отмахнулась госпожа Кункель. — Когда мне прийти за результатом?

Вообще говоря, моя программа, за составление которой я получил в Оккультном университете Карбикорна диплом с отличием, могла выдать результат расчета в течение семи минут. Но говорить об этом показалось мне несолидным, и я, сведя брови к переносице, важно проговорил:

— Трудная задача. Но я польщен… Если подумать… Расчет покажет…

Должно быть, я заразился от посетительницы расползанием слов!

— Жду вас ровно через неделю в это же время, — наконец разродился я.

— До встречи! — воскликнула Фрида Кункель, вылетая из моего кабинета со скоростью фотона, излученного с первого квантового уровня.

Для того, чтобы прийти в себя, мне понадобилось несколько минут. Тогда-то я вспомнил свой недавний сон и узнал старика, являвшегося мне, чтобы предупредить об опасности. Конечно, это был сам Бен-Гурион — я мог бы узнать его и сразу!

Скажу честно: в явление духов с того света я не верю. Возможно, это было предчувствием, хотя в предчувствия я не верю тоже. Кстати, я не верю и в астрологию, тем более — посмертную, хотя посвятил несколько лет ее изучению и даже сделал в этой области важное открытие. Однако я знаю физиков, которые исследуют кварки и лептоны, тоже ни на грош не веря в то, что эти частицы существуют на свете. Это совершенно не влияет на результат их исследований, да так и должно быть в нашем объективном мире. В посмертную астрологию я не верю, но это не мешает мне составлять для клиентов натальные карты судеб их умерших родственников.

Итак, Давид Бен-Гурион предупредил меня, чтобы я не принимал заказа от его родственницы. Но я уже принял! Значит, нужно было свести к минимуму нежелательные результаты. Однако у меня пока не было никаких результатов!

Нужно было сначала сделать хоть что-то, и я сделал. Как я уже упоминал, для составления полной натальной посмертной карты по дате смерти клиента нужно семь минут. Так что через семь минут я знал, что: а) дух Давида Бен-Гуриона как личности великой и уникальной в течение сорока семи лет после смерти читал лекции по еврейской истории для духов Линкольна, Черчилля и Торквемады; б) после этого дух первого премьер-министра Израиля совершил путешествие между астральными отражениями галактик Андромеды и Большого Пса, где общался с духами еврейских мудрецов, еще не получивших нового воплощения; в) в прошлом году дух Бен-Гуриона нечаянно столкнулся в астрале с духом императора Тита, результатом чего стало смешение духовных сущностей, и понадобилось немало времени, чтобы дух премьер-министра вновь осознал себя как единую и неделимую сущность; г) в настоящее время дух полностью готов к принятию новой инкарнации и ожидает лишь соответствующего расположения светил, чтобы заново родиться в нашем мире — разумеется, под другим именем и, возможно, даже не в человеческой ипостаси.

Оставалось самое сложное — выяснить, кем же явится опять в мир бывший премьер-министр. Хорошо, если ему вновь предстоит стать политиком и прославить Соединенные Штаты Израиля до самого края видимой Вселенной. А если нет?

Признаюсь, что к последнему этапу расчета я приступил с трепетом, которого сам не ожидал от такого грубого и не признающего авторитетов человека, как Иона Шекет. Итак, в момент будущего рождения личности, перенявшей духовную суть Бен-Гуриона Плутон окажется в противостоянии, Марс — в соединении, Венера войдет в знак Овна, а Меркурий…

И чьей же личности будут соответствовать все эти линии и окружности на натальной карте? Я дал компьютеру последнюю команду, вывел результат на полиэкран и…

Боже ты мой! — мысленно воскликнул я. И было отчего прийти в смущение: в следующей своей инкарнации Давид Бен-Гурион должен был стать марсианской кошкой Долли, которую через месяц должна была родить марсианская кошка Деэи, принадлежащая никому иному, как госпоже Фриде Кункель, прапраправнучке великого человека.

Недаром старик велел мне не связываться с этой женщиной! Почему я не принял всерьез его требования?

А что, собственно, страшного? — попытался я оправдаться сам перед собой. Фрида будет знать, что котенок Долли — это новое воплощение ее предка. Значит, она будет холить и лелеять кошечку, носить ее на руках…

Вот именно! И весь гигантский ментальный заряд, который принесет в мир новый Бен-Гурион, окажется потерян для человечества.

Я-то знал удивительную способность марсианских кошек к внушению мыслей и образов! И если душа такой кошки будет содержать всю глубину сознания такой великой личности, как Бен-Гурион…

Но я знал еще одно: чтобы марсианская кошка активно общалась со своим хозяином, передавая ему гениальные мысли, необходимо гнать ее взашей — на холод, в ночь, к опасностям и приключениям. Держать марсианскую кошку в тепле и неге, ласкать ее и лелеять — значит навсегда разрушить ее индивидуальность и лишить ментальной силы.

Если сказать Фриде Кункель правду об ее великом предке, она — это уж точно! — будет сдувать с Долли каждую пылинку и вычесывать шерсть восемь раз в день. Если я скажу ей, что Долли нужно дважды в неделю выбрасывать из окна с пятого этажа, а раз в месяц выдерживать по часу в морозильной камере, госпожа Кункель сочтет меня живодером и решит, что я издеваюсь над памятью великого человека. Не говоря о том, что не заплатит мне за работу ни шекеля. Знаю я этих женщин! Особенно старых дев. И уж совсем особенно — любительниц домашних животных.

Что я мог сделать в сложившихся обстоятельствах? На то, чтобы принять решение, у меня оставалась почти неделя, и я провел это время в постели, сказавшись больным. Я спал и ждал, что дух Бен-Гуриона явится ко мне опять и просветит относительно своей будущей участи. Но снились мне почему-то одни вампиры и кундакийские псевдотигры. Пришлось принимать решение самому, и когда Фрида Кункель в назначенное время ворвалась в мой кабинет, едва не сорвав дверь с петель, я сказал, стараясь не выдавать волнения:

— Госпожа Кункель, дух вашего великого предка обрел долгую потустороннюю жизнь! Поскольку в момент его смерти Уран вошел в знак Девы, а Юпитер начал возвратное движение по…

— Короче! — вскричала клиентка. — Когда и кем явится в мир…

— Через полторы тысячи лет, — поспешно сказал я, отвернувшись, чтобы госпожа Кункель не видела моего смущения. — И в новой инкарнации он будет премьер-министром Галактического Союза Еврейских планет.

— Ах! — сказала Фрида и на мгновение даже застыла на месте. — Значит, нам с Давидом не свидеться на этом свете!

Боюсь, что вам и на том не свидеться, — хотел сказать я, но, естественно, прикусил язык.

Для того, чтобы выписать чек, Фриде пришлось простоять на месте целых двадцать секунд, и это так измотало бедную женщину, что, бросившись к выходу, она сломала мое единственное кресло, сделанное из твердейшего вируданского саксаула.

— Фрида! — крикнул я вслед. — Когда ваша кошка Дэзи принесет потомство, продайте мне котенка по имени Долли!

— Берите в подарок! — услышал я откуда-то из-за двери.

Так вот и получилось, что месяц спустя я стал обладателем красивой марсианской кошечки. Первое, что я сделал — это выпорол ее ремнем, а потом бросил в кипящую ванну. Запаса мыслительной энергии, которым наградило меня это существо, хватило мне на неделю раздумий и размышлений. Поистине, господа, теперь я точно знаю, что великие люди рождались только в прошлом. А теперь разве что — великие кошки.

Многие мои знакомые удивляются моим гениальным мыслям. А я не раскрываю тайну — в конце концов, Долли досталась мне по праву. Может, я еще стану премьер-министром Соединенных Штатов Израиля. Точнее сказать — мы станем. Почему нет?

ВОЗВРАЩЕНИЕ ВЕЛИКИХ

Мне всегда нравились антисемиты. С ними просто, не то, что, скажем, с радетелями духа Афабиноросеса — есть такая секта на планете Бузак, у них такая сложная система провозглашенной ненависти, что сам черт ногу сломит, пытаясь разобраться, кого же «радетели» ненавидят в данный исторический момент. Вчера они призывали все несчастья на головы аругальцев с Пирума, а сегодня числят их среди друзей, а все беды призывают на головы минурцев с того же Пирума или с далекой Гладии. Кстати, у минурцев и голов-то нет, они вполне обходятся спинным мозгом и ничего — процветают.

Вернусь однако к антисемитам. Когда в 2062 году были провозглашены Соединенные Штаты Израиля со столицей в Иерусалиме, недобитые антисемиты всех стран просто онемели. США, видите ли, пришли в упадок, Россия так и вовсе забыла о былом величии, и даже Объединенная Европа не смогла противопоставить евреям никаких новых лозунгов. Если кто помнит, в СШИ вошли, кроме самого Израиля с Палестиной, еще такие штаты, как Иордания, Сирия, Египет, Ливан, Греция, Турция и… м-м… не помню, у меня всегда с названиями трудности, но вы, конечно, можете посмотреть в атласы и убедиться в том, что СШИ насчитывают нынче двадцать штатов, причем в одном из них на момент присоединения не было ни одного еврея. Я имею в виду Сирийский штат, вошедший в состав Соединенных Штатов Израиля после того, как в 2063 году кнессет аннексировал Дамаскскую провинцию при вялом противодействии Совета безопасности.

Могли с этим смириться антисемиты, рассеянные по всему миру? Ясно, что не могли. В 2065 году, если вы не забыли курс истории, в Кампале собрался Всемирный антисионистский конгресс (назвать себя открыто антисемитами эти господа так и не решились!) и постановил создать на территории бывшей Уганды новое государство Антисион, идеологией которого стала борьба с Соединенными Штатами Израиля. Принят был закон, согласно которому любой, кто в момент прибытия в космопорт Кампалы подписывал декларацию о непризнании права СШИ на существование, тут же получал в Антисионе все права гражданства и пособие на год вперед.

Пособие, надо сказать, чисто символическое; полученных денег как раз хватило, чтобы приобрести там же, в космопортовском магазине, подержанную ракетную установку с двумя «Хусейнами» в заначке и сертификат на разовое использование. Новоприбывшие антисемиты, будучи в эйфории от того, что попали наконец к своим, естественно, сразу и запускали купленные по случаю ракеты в направлении Тель-Авива или Хайфы, а иные даже Иерусалимом не пренебрегали. Если ракеты не разваливались от старости сразу после старта, их сбивали «Хецы» на подлете к Египетскому штату, но это никак не влияло на энтузиазм антисемитов Кампалы.

Помнится, будучи полевым агентом зман-патруля, я как-то обратился к начальству с предложением отправить в 2065 год диверсионную группу и прижать к ногтю всю это компанию до провозглашения Антисиона, однако моя идея была признана непродуктивной. Аргумент был таким: лечить нужно не симптомы, а болезнь. Антисион, по мнению начальства, был именно симптомом. Ну и ладно, им виднее.

Но сейчас, когда в моем доме поселился чудесный марсианский котенок по имени Долли, который был новым воплощением самого Давида Бен-Гуриона, я мог, пожалуй, предпринять самостоятельную попытку решить проблему антисемитов раз и навсегда. Одна голова хорошо, а две лучше, особенно если вторая — это голова еврейского политического гения.

Правда, первый премьер-министр Израиля проблемы антисемитизма при своей прошлой жизни так и не решил, но тогда ведь было другое время — середина прошлого века.

Однажды вечером, пригрев марсианскую кошечку Долли на своих коленях, я сосредоточился и подумал примерно так:

«Что делать, — подумал я, — чтобы навсегда уничтожить бациллу антисемитизма во Вселенной? Скажи, Давид, если ты воспринял и понял мою мысль!»

Я не сомневался, что личность Бен-Гуриона, воплотившаяся в марсианской кошечке, подскажет решение проблемы: ведь этот великий человек наверняка думал о ней там, где он пребывал более столетия после своей предыдущей смерти.

Ответ не замедлил себя ждать.

«Послушай, Шекет, — прозвучала в моем мозгу чужая мысль, — ты в своем ли уме?»

«Пока да, — подумал я. — Вот когда помру в свое время, а потом воплощусь, как ты, в чьем-то теле, то и ум мой будет принадлежать не мне, а кому-то другому».

«Не понимаю, — продолжала звучать не принадлежавшая мне мысль, — как вы, евреи двадцать первого века, сумев объединить под знаменем сионизма двадцать два государства, в том числе и арабских, не смогли воспротивиться созданию антисемитского государства Антисион? Как допустили вы, чтобы все антисемиты планеты сбежали от вас в Уганду? Зачем вам антисемиты, от которых нет никакой пользы?»

«Пользы? — удивился я и от неожиданности погладил Долли против шерсти, отчего кошечка выгнулась дугой и цапнула меня за палец. — Какая может быть польза от антисемитов?»

«Когда они не переходят разумных границ, — гласил ответ, — то огромная. Разве не антисемиты всегда подстегивали прогресс еврейской нации?»

«Хм…» — подумал я.

«Не хм, а именно так, — твердо подумала марсианская кошечка. — И теперь, когда антисемиты добровольно отправились в изгнание, евреи стали неотличимы от французов и русских».

«И что же делать?» — нетерпеливо подумал я.

«Ничего», — был ответ.

Вот и надейся после этого на великого человека!

«Не верю, что нет выхода. — мысленно воскликнул я. — Не верю, чтобы ваш, уважаемый Бен-Гурион, мощный ум…»

«Только без лести, — прервала меня быстрая мысль. — Терпеть ее не могу! Выход, пожалуй, есть. Как по-вашему, дорогой Шекет, сколько сейчас в мире новых воплощений бывших еврейских мудрецов и героев? Будучи на том свете, я, скажу честно, подобной статистикой не занимался, были дела поинтереснее. Но точно знаю, к примеру, что Элиезер… э-э… Я имею в виду Бен-Иегуду… Так вот, лет сорок назад он был воплощен в очередной раз, но я понятия не имею — в чьем теле. Кажется, что и досточтимый Маймонид тоже проходит сейчас очередную инкарнацию — но я же не следил за тем, кто отправлялся в мир и кто возвращался! Послушайте, Шекет, не могли бы вы взять на себя этот труд? Если нас сейчас много в этом мире…»

Действительно! Если бы мне удалось выявить все новые инкарнации еврейских гениев прошлого… Собрать их в одном месте… И объяснить задачу.

А что? Это была разрешимая проблема. Я знал, когда умерли все наши цадики и мудрецы — хотя бы с точностью до дня. И значит, я знал, какие звезды и планеты определяли их судьбу в том мире, куда и мне предстоит отправиться. Моя программа могла, как уже бывало, определить дату нового воплощения. И если эта дата придется на наш, двадцать первый век…

Я бросился к компьютеру и через полчаса передо мной был длиннейший список великих евреев всех времен с датами их рождения и ухода в иной мир. Еще через час в программу были внесены необходимые изменения, и я, волнуясь, как девушка перед первым свиданием, дал команду начать вычисления.

Имен было очень много, и я успел выспаться, пока компьютер переваривал информацию. Наконец на стереоэкране появились первые сведения, и, признаюсь честно, я покрылся холодным потом.

Великий Элиезер Бен-Иегуда действительно воплотился сорок лет назад, и душа его пребывала сейчас в теле московского бомжа, проживающего на Курском ракетном вокзале и достающего всех прочих нищих своими проповедями о необходимости соблюдения чистоты великого и могучего. Он никогда не договаривал фразу до конца, и никто не мог сказать с уверенностью, подразумевал ли бомж именно русский язык, а не какой-то иной.

Великий Маймонид воплотился триста двадцать лет назад и доживал последние дни в этом мире в виде древней секвойи, возвышающейся на берегу озера Чад, можно сказать — в самом логове антисемитов. О чем думал этот мыслитель, размахивая ветвями над головами людей, желавших еврейскому народу всяческих несчастий?

Великий Владимир (Зеэв) Жаботинский воплотился всего лишь три месяца назад и был сейчас младенцем мужского пола, но это был младенец-слон, принадлежащий крестьянину-индусу в штате Пенджаб.

И так далее — семьдесят два великих еврея прошлого жили заново воплощенными в этом мире, но только двадцать из них возвратились в мужской ипостаси, причем ни один не был в новой жизни евреем. Еще семнадцать обрели женские тела, многие вышли замуж и вовсе не помышляли о том, чтобы помогать еврейскому народу избавиться от антисемитского племени. Остальные тридцать пять заново воплощенных… Секвойя и слон — это еще ничего. А кролик в Новой Зеландии? А воробей, живущий на карнизе небоскреба в Нью-Йорке? Впрочем, даже это оказалось не самым худшим. Один из наших великих умов — не стану называть его прошлого имени, дабы вы не подумали ничего плохого об этом замечательном человеке — воплощен был в теле змеептицы на планете Антураб в системе Бетельгейзе.

Было совершенно невозможно собрать всю эту славную компанию в одном месте, чтобы обсудить наконец проблему антисемитизма и совместными усилиями справиться с ней навеки.

«Послушай, — подумал я, обращаясь к марсианской кошечке Долли, — тебе наверняка легче договориться с африканской секвойей, вы же дружны с великим Маймонидом?»

«Нет, — был ответ. — Он был уже воплощен в новой инкарнации, когда я отошел в иной мир».

«Так что же делать?» — мысленно воскликнул я.

«Очень просто, Шекет, — промурлыкала кошечка мыслями Бен-Гуриона. — Нужно заключить с Антисионом соглашение и снабжать антисемитов информацией обо всем, что происходит в Соединенных Штатах Израиля. И оружием снабжать тоже».

«Зачем?» — спросил я, мысленно нахмурившись.

«Чтобы они атаковали Тель-Авив, а мы в ответ находили способ отбить атаку. Чтобы они обвиняли наших парламентариев в глупости, а мы в ответ находили способ делать наши законы все более совершенными. Если уж антисемиты собрались в одном месте, их не уничтожать нужно, а лелеять и пестовать — пусть работают во благо еврейского народа. Они будут обвинять нас во всех грехах, и благодаря этому мы не сможем остановиться в своем развитии».

«Хм… — подумал я. — Но ведь и они тоже будут развиваться, а нам это надо?»

«Надо, — твердо подумал Бен-Гурион. — Вот и Маймонид со мной согласен. И Жаботинский. И…»

«Ты можешь вступить с ними в контакт?» — удивился я.

«Конечно, Шекет. Для этого не нужно собирать всех в твоем салоне! Не забывай о нашей духовной сущности!»

«Тогда спроси у них, что делать с Антисионом, чтобы от него была польза, а не один лишь вред!»

«Сам спроси!» — отрезал Бен-Гурион и попытался оцарапать мою руку своими длинными марсианскими когтями.

ДУША ЛЮБВИ

После того, как я открыл свое астрологическое бюро «Иной мир», ко мне потянулись не только люди, желавшие узнать, как живется на том свете их почившим родственникам, но и всякие шарлатаны, которых оказалось больше, чем нормальных, готовых платить собственные деньги, клиентов. Особенно досаждали спиритуалисты. Помню, явился ко мне тщедушный старичок и, брызжа слюной так, что мне потом пришлось вытирать следы со стен, начал на меня кричать одновременно на четырех живых и двух мертвых языках. Как вы можете догадаться, из этой речи я понял только отдельные слова, выкрикнутые на иврите, русском, английском, фарси, древнегреческом и латыни. Общий же смысл, как мне потом объяснил мой киберпереводчик, сводился к тому, что я, Иона Шекет, с отличием закончивший Оккультный университет на Карбикорне, являюсь шарлатаном высшей пробы, и он, Арик Векслер, будет жаловаться на мое невежество в профсоюз астрологов Третьего Галактического рукава.

— В чем дело? — только и успевал вставлять я в промежутках между воплями.

Дело, оказывается, было вот в чем. Племянница означенного Арика Векслера по имени Дина (классная, между прочим, девица, я ее сразу вспомнил) побывала у меня в прошлом месяце и заказала посмертный гороскоп для своей матери, умершей (благословенна ее память) двадцать два года назад от странной болезни под названием «безответная любовь». На Земле, кстати, от этой болезни давно уже не умирают — считается, что она даже не опасна для здоровья и приводит разве что к моральным кризисам личности. Но мать Дины умудрилась родиться на Япете, спутнике Сатурна, а там — вот дурная планета! — к смертельному исходу может привести не только безответная любовь, но даже выговор, объявленный начальством за слишком громкий разговор на рабочем месте. Естественно, что уроженцы Япета обладают поистине рыбьим характером: в ситуации, когда землянин (ваш покорный слуга, к примеру) рвет на себе волосы от отчаяния, коренной житель Япета лишь пожимает плечами и вяло замечает:

— Да… Нехорошо, батенька…

Так вот, мать Дины, сестра моего клиента, Арика Векслера, влюбилась в командира звездолета, совершившего посадку в космопорту Япета. Не думая о последствиях, она отбыла со своим возлюбленным на Землю, а там этот негодник бросил ее с новорожденной дочерью Диной — точно так же полтораста лет назад американский моряк Пинкертон оставил на произвол судьбы свою любимую жену Чио-Чио-сан. Мать Дины, будучи уроженкой Япета, не вынесла измены и умерла, а Дину воспитал мой клиент Арик Векслер.

Я прекрасно помнил бедную Дину. Впрочем, почему бедную? Это была цветущая девушка в самом расцвете обаяния своих двадцати трех лет. На ее счастье, родилась она не на Япете, а на Земле — более того, в веселом городе Париже, — и потому смерть от нелепых болезней вроде огорчения по поводу прыщика на носу ей не грозила. А хотела Дина знать, каково живется в ином мире ее матери. Поскольку время смерти несчастной женщины было известно с точностью до минуты, мне не составило труда выполнить заказ, и я, помню, вручил Дине запечатанную кодом дискету со словами:

— Вашей маме, Дина, там хорошо. Она добилась больших успехов в астральном бизнесе, а следующая ее инкарнация произойдет лет через двести.

Вполне удовлетворенная, Дина заплатила положенную сумму вознаграждения, и ушла восвояси, а вместо нее месяц спустя явился дядя Арик, который, как я уже упоминал, умел говорить только на шести языках одновременно, а толком — ни на одном.

Все-таки, призвав на помощь словари и собственное терпение, мне удалось выяснить следующее. Оказывается, Арик Векслер, будучи по натуре человеком крайне недоверчивым, не мог поверить моему гороскопу — ему непременно нужно было иметь независимое подтверждение. Но ведь я был и до сих пор являюсь единственным в Галактике специалистом по посмертным натальным картам! Кто мог подтвердить мое компетентное мнение? Никто, кроме меня самого. И потому Арик поступил, как он решил, весьма мудро, обратившись к медиуму по имени Иван Федоровна Кураева. Об этом человеке, чей пол для всех клиентов оставался загадкой, я слышал давно — по-моему, это был (была) шарлатан (шарлатанка), каких мало. Духов с того света Иван Федровна вызывал (вызывала), не отходя, как говорится, от кассы, куда прятал (прятала) полученные за сеанс немалые деньги.

Вызвав дух матери Дины, Иван Федоровна спросил (спросила):

— Как тебе живется, родная? Стала ли ты уже астральным бизнесменом?

И дух якобы ответил со смертной печалью в голосе:

— Хреново мне тут. Какой бизнес? Души мужчин совсем меня одолели. Все любят и любят, а я — ну никак, своего Бусика забыть не могу. Когда же он помрет наконец, чтобы мы с его душой могли здесь встретиться?

Бусиком, как вы понимаете, она называла того астролетчика — на самом-то деле имя у него было куда более звучное: Буссенар.

Присутствоваший на сеансе Арик Векслер немедленно пришел в раж, начал кричать, что этот профан, этот Шекет, этот вампир надул его, как баллон с газом, составил неправильный посмертный гороскоп его любимой сестры… Ну, и так далее. И он, дескать, требует сатисфакции.

Что я мог сделать, чтобы спасти свою репутацию? Сам-то я в ней нисколько не сомневался, но мои клиенты могли подумать, что моя теория посмертной астрологии — такое же шарлатанство, как и вызывание духов Ивана Федоровны!

После того, как, оплевав мне все стены, Арик Векслер покинул мой кабинет, мне пришлось задумчиво почесать в затылке.

В отличие от клиента, я-то знал (в Оккультном университете этому был посвящен специальный курс, который вело привидение по имени Артут Конан-Дойль), что на самом деле вызывать духов с того света не может никто — духи либо являются сами, когда их выталкивает на поверхность нашего мира кориолисова сила вращения потусторонней Вселенной, либо приходят в своей следующей инкарнации, но тогда, конечно, воспринимаются не как выходцы с того света, а как нормальные новорожденные младенцы, не способные рассказать ничего о своей былой жизни.

Другой на моем месте наверняка повесил бы нос, упал бы духом или впал в депрессию. Но я, Иона Шекет, не мог позволить себе поражение от какого-то слюнявого старика, которого угораздило родиться на Земле, а не на Япете!

Вечером, обдумывая сложившуюся ситуацию, я сидел в кресле перед стереовизором, а на коленях у меня мурлыкала марсианская кошечка Долли, в которой жила несгибаемая инкарнация Давида Бен-Гуриона.

«Послушай, — подумал я. — Ты ведь недавно возродился для новой жизни, верно?»

«Да уж год», — промурлыкала Долли мыслями Давида.

«Значит, — продолжал думать я, — ты мог знать на том свете душу женщины по имени Янна Векслер? Она умерла от неразделенной любви двадцать два года назад».

«Янна Векслер… — задумалась Долли. — Такая вся романтическая, одна любовь на уме, причем почему-то не к своим, не к душах умерших, а к вульгарному материальному существу, которое даже не собирается пока присоединяться к своей умершей половине»…

«Вот именно!» — мысленно воскликнул я.

«Нет, не знаю», — с сожалением констатировал Бен-Гурион.

«Но ты же сам только что»…

«Шекет, — мысль бывшего премьера была холодна, как лед, — мы, души, знали все обо всех, поскольку мир един. Но лично с душой Янны я знаком не был».

— Понятно, — пробормотал я вслух, на что марсианская кошечка отреагировала подергиванием хвоста.

«Но она действительно стала в том мире большим специалистов в области бизнеса?» — я опять перешел на мысленный диалог.

«Конечно, — был ответ, — эта Янна, которая до сих пор любит своего вульгарно-материального звездолетчика, занимается мелкой спекуляцией: покупает и перепродает идеи. У душ ведь всегда полно всяких идей, в том числе и таких, какие помогли бы Янне приблизить день встречи с возлюбленным. Янна такие идеи покупает, но быстро убеждается в их глупости и продает какой-нибудь рассеянной душе по цене втрое ниже номинала».

«Какие идеи, — насторожился я, — могут приблизить соединение душ Янны и его любимого звездолетчика?»

«Как какие? Ментальная атака, например. Или воссоздание новой инкарнации, целью жизни которой будет убийство этого астронавта, будь он неладен»…

«Ну и нравы там у вас», — подумал я.

«У них, — поправила меня Долли мыслями Бен-Гуриона. — Я-то сейчас опять здесь, пусть и в теле этой замечательной кошечки».

— Да, конечно, — пробормотал я. В голове моей уже созрел план действий.

На следующий день я послал моему клиенту Арику Векслеру видеограмму с предложением явиться для обсуждения вопроса, представляющего взаимный интерес. Но обязательно с племянницей, — добавил я.

Они явились в тот же день, а с ними адвокат — этакий напыщенный пижон, не имевший никакого представления не только об астрологии иных миров, но даже о том, чем натальная карта отличается от медицинской.

Я начал, не дав Арику Векслеру открыть рот — мне не улыбалась перспектива опять протирать стены:

— Госпожа Дина, — заявил я. — Ваша мать Янна действительно стала большим бизнесменом на том свете. Но и дядя ваш тоже прав: ей плохо без своего любимого звездолетчика… как его, кстати, зовут?

— Натан Колкер его зовут, вот как! — раскрыл рот Арик Векслер, и я со вздохом проследил направление полета плевка.

Натан Колкер, надо же! Капитан космического корвета «Стремительный», ас торгового флота, неплохой малый, но с причудами. Жаль беднягу, но дело есть дело.

— Замечательно, — сказал я. — Вот противоречие: согласно натальной карте, Янна будет вести свой потусторонний бизнес вплоть до нового земного воплощения. Но счастлива она будет лишь тогда, когда сумеет поразить с того света своего Натана — довести его до смерти, чтобы душа бедняги воспарила и воссоединилась… Вы меня понимаете?

Они меня понимали.

— Янна занимается криминальным бизнесом? — спросил адвокат. Это, кажется, было единственное, что он понял из моей речи.

— Именно, — кивнул я. — Так что вы предпочитаете: помочь Колкеру отправиться на тот свет или оставить бедную Янну страдать, но зато успешно делать свои дела?

Арик и Дина переглянулись, но решение принял за них адвокат.

— Мои клиенты, — важно заявил он, — не могут быть связаны с убийством. Даже мысленно, — добавил он, подумав.

Арик Векслер вздохнул, погладил племянницу по голове и сказал, сглотнув слюну и на этот раз оставив чистыми мои стены:

— Ты ведь не станешь убивать Натана, детка?

Детка, по-моему, была готова на все, чтобы мама ее на том свете стала счастливой. Дина посмотрела на меня (я покачал головой), на адвоката (он надул щеки и напустил на себя вид богини правосудия), на дядю Арика (тот замотал головой с такой силой, что я подумал — она сейчас отвалится) и сказала, вздохнув:

— Не стану.

Мы облегченно вздохнули, но Арик Векслер оставил за собой последнее слово, заявив на прощание:

— И все-таки, Шекет, вы такой же шарлатан, как эта… этот… ну, в общем, Иван Федоровна. Ни агоры от меня не получите!

— На это я и не надеюсь, — сухо отозвался я.

Когда за клиентами уже закрывалась дверь, я не удержался и крикнул вслед:

— Я еще составлю вашу посмертную натальную карту, уважаемый Арик! Я еще посмотрю, как вы там будете брызгать астральной слюной на души усопших!

— Ничего, встретимся! — восклкнул Арик Векслер уже из-за двери, и я не понял, встречу в каком из миров он имел в виду.

ЗВЕЗДЫ — ГОРЯЧИЕ ИГРУШКИ

Занявшись как-то предсказанием посмертной судьбы в собственной фирме «Жизнь после смерти», я рассчитывал поправить свое пошатнувшееся финансовое положение и совсем не представлял, насколько хлопотным окажется мое новое поле деятельности. Думал: чистая работа — компьютер, программа, звезды, судьбы, и уж, тем более, какие подвохи могли мне устроить люди, уже покинувшие бренный мир? У меня вылетело из головы, что за информацией ко мне обращаться будут люди вполне еще живые, а не бесплотные призраки. А живой человек — это проблема, как сказал в прошлом веке какой-то классик грузинско-русского происхождения.

Помню как сейчас дело Осипа Кугеля. Уверен, что вам знакомо это имя. Как же, известный астроном, академик, профессор семи университетов, один из которых расположен то ли в туманности Андромеды, то ли и вовсе в галактике М51 — жутком скоплении, куда я однажды пытался проникнуть на своем звездолете, но был отброшен такой интенсивной мыслительной волной, что впоследствии огибал эту галактику по дуге большого межгалактического круга.

Так вот, господин Кугель явился ко мне, во-первых, без предварительной записи, во-вторых, когда я был не в духе, а в третьих, — с видом человека, делающего собеседнику одолжение своим присутствием.

— Шекет? — спросил он, высокомерно подняв брови, хотя фамилия была большими буквами написана на двери офиса.

— Ну, — буркнул я, давая понять, что не намерен отвечать на риторические вопросы.

— Вот моя визитная карточка, — объявил посетитель и бросил мне на стол лазерный буклет размером с роман графа Толстого «Война и мир» издания 1977 года. Только снобы или мрачные мизантропы, по моему мнению, заказывали себе такие визитки, размещая в кристалле все сведения о себе, включая анализ крови, полученный в роддоме.

— Осип Кугель, — прочитал я на оболочке и отодвинул кристалл, даже не пытаясь разобраться в содержимом. — Слушаю вас, господин Кугель. Чья посмертная судьба вас интересует? Мамы? Папы? Любимого пуделя?

— Что вы себе позволяете, Шекет? — покраснев, закричал посетитель. — Неужели вы думаете, что у меня, академика семи академий, есть время возиться с какими-то собаками? И не трогайте моих родителей, они еще, к сожалению, живы и даже здоровы!

— Ну вот что, — заявил я, выйдя наконец из себя, — излагайте ваше дело или мне придется предсказывать вашу посмертную судьбу!

Должно быть, глаза мои метали молнии, потому что академик неожиданно присмирел и продолжил довольно мирно:

— Э… господин Шекет… я, видите ли, всю жизнь занимаюсь звездами.

— Я тоже. Что дальше?

— Я не верю ни в какую астрологию, тем более посмертную, — сообщил господин Кугель. — И потому ничья посмертная судьба меня не интересует.

— Тогда за каким дьяволом вы ко мне явились? — спросил я очень вежливым тоном.

— Я всю жизнь занимаюсь звездами…

— Это я уже слышал. Дальше.

— …И меня интересует, что представляют собой звезды в мире, который вы именуете тем светом и который, по моему глубокому убеждению, вообще не существует в природе.

— Какая вам разница, что они собой представляют, — удивился я, — если вы не верите в само существование потустороннего мира?

— Шекет, — возмутился академик, — я считал вас умным человеком! Если тот свет существует, то какая разница, верю я в него или нет? Я слышал, что звезды влияют на судьбы даже тех людей, кто решительно не верит ни в какие предсказания.

— И правильно слышали, — хмыкнул я, неожиданно придя в прекрасное расположение духа.

— Если на том свете нет материи, а один лишь дух, — продолжал академик, — то как там могут существовать плазменные шары с температурой на поверхности от трех тысяч до трех миллионов градусов? А если там нет звезд… Это невозможно!

И вот тут-то я его наконец понял. Бедняга попросту боялся, оказавшись на том свете, лишиться средств к существованию — ведь ничем, кроме исследования звезд, он заниматься не умел. А менять титул академика по звездам на статус потустороннего бомжа ему не просто не хотелось — он этого боялся больше, чем самой смерти!

Впрочем, от того, что я понял истинные страхи клиента, мне еще не стало ясно, каким образом решить поставленную задачу. Однако академик ждал ответа, и я, наморщив лоб, сказал:

— Это будет стоить вам вдвое дороже стандартного прогноза. Нужно учесть сложность проблемы, которая…

— Вот моя кредитная карточка, — объявил Кугель, — разрешаю вам пользоваться ею как своей собственной до окончания наших отношений.

Сказал бы сразу! На таких условиях я готов был продлить наши непростые отношения хоть до самой тепловой смерти Вселенной. Однако у академика были иные представления о сроках. Вставая, он сказал:

— Приду через неделю.

Едва за клиентом закрылась дверь, я вложил его кредитную карточку в прорезь компьютера, предвкушая многообразие покупок, которые позволят мне хотя бы в течение недели вспоминать о господине Кугеле без раздражения. Компьютер вздохнул и голосом, полным презрения, заявил:

— Необеспеченный кредит. Пользование запрещено.

После чего добавил совсем уж неприличным тоном:

— Верни долги, подлец!

И на такого клиента я должен был тратить свою мыслительную энергию!

Выбросив кредитку в утилизатор, я все-таки задумался: действительно, как там со звездами? Вообще говоря, задача была не так трудна, как я сначала себе вообразил. Ведь в нашем мире жили миллионы людей, уже прошедших стадию инкарнации. Кто-то из них был на том свете ангелом, кто-то — карточным шулером, но кто-то наверняка занимался астрономией. Проблема в том, что эти люди, обретя новую жизнь, начисто забыли все, что с ними происходило прежде. Как узнать, кто из людей был на том свете астрономом и исследовал тамошние звезды?

Неожиданно мне пришла в голову простая и потому гениальная идея. Черт возьми, а я-то сам? Я-то кем был на том свете — между прошлой моей жизнью и нынешней? Почему я, отвечая на дурацкие вопросы клиентов, ни разу не поинтересовался собстенной судьбой? Где мое прославленное любопытство? Любовь к звездам и путешествиям я впитал с молоком матери (точнее — с молочным порошком фирмы «Тнува»)! Не может быть, чтобы, находясь в астрале, я занимался чем-то иным, а не межзвездными полетами!

В тот же вечер я позвонил известному на Камбикорне медиуму Ставридасу и спросил, сможет ли коллега в порядке личного одолжения принять меня вне очереди и пробудить во мне воспоминания о прошлой инкарнации и межинкарнационном существовании?

— Да вы и так все помните, Шекет, — добродушно заявил Ставридас, глядя на меня со стереоэкрана. — В четыре тридцать утра, если вы в это время спите, в вас как раз пробуждаются прежние воспоминания, и в течение трех с половиной минут вы видите сон о жизни в астрале. Но вы этот сон — точнее, это воспоминание — забываете мгновенно, едва только продираете глаза.

— Никогда не помню снов, — согласился я. — Что же делать?

— Поставьте будильник на четыре тридцать две, — посоветовал медиум. — Вы же знаете: если сон резко прерывается, есть шанс его запомнить.

Шанс! Я хотел точного знания, но пришлось довольствоваться тем, что предложил Ставридас. Поставив будильник на нужное время, я лег спать, и, естественно, бессонница не позволила мне даже сомкнуть глаз. Проклиная собственную нервную систему, я на следующую ночь принял снотворное и заснул сном тяжелым, как штанга тяжеловеса. В четыре тридцать две зазвенел будильник, я мгновенно продрал глаза, проклиная чертов прибор, оборвавший столь приятное…

Приятное — что?

Я действительно видел себя в самом прекрасном месте Вселенной, какое мог себе представить! Я был там не человеком — более того, человеческий дух представлялся мне чем-то малозначащим и никому не интересным.

В том мире я был звездой. Я парил в пространстве, у которого не было привычных измерений — ни длины, ни ширины, ни, тем более, высоты, — их роль играли три других координаты: совесть, дружба и любовь. И в этом, единственно возможном в ментальном мире пространстве, я был огромен. Моя любовь простиралась до поверхности соседней звезды, а дружба выглядела подобно солнечному протуберанцу, устремленному к другим светилам, не менее меня желавшим мирового единения. Я уж не говорю о координате совести — она вообще казалась мне бесконечной, и потому я ощущал ответственность за каждую мысль во Вселенной, подуманную, высказанную, осуществленную и неосуществимую.

Мне было печально и радостно, как любой другой звезде. Это было замечательное воспоминание, но мне нужен был ответ на конкретный вопрос, и я решительно обратил мысленный взор внутрь себя, спрашивая: что я есть? Плазменный шар с температурой на поверхности три миллиона градусов? Конечно, нет! Я вообще не был ни шаром, ни кубом, ни даже математической точкой. О себе я мог лишь сказать, что я — был.

И я понял еще, почему звезды влияют на судьбы. Это же естественно — если они, звезды, существуют в измерениях совести, любви и дружбы. И еще я понял, что не скажу этого своему клиенту, академику Кугелю. Звезд, которых он не может описать уравнениями, для него не существует в природе. Упомяни я о звезде в измерении совести, он плюнет мне в глаз.

Но как же правда? Я обязан, будучи профессионалом, говорить клиентам не то, что они желают услышать, а то, что есть на самом деле. Кроме одного случая — если полученная мной информация смертельно опасна для спрашивающего. Астролог, даже альтернативный, не может нанести клиенту вред!

Когда академик, бряцая своими дипломами, ворвался в мой кабинет несколько дней спустя, я напустил на себя важный вид и заявил, не глядя Кугелю в глаза:

— На том свете, уважаемый, звезды такие же, как на этом. Плазменные шары с температурой поверхности от трех тысяч до трех миллионов. И на другой ответ вы не можете рассчитывать, потому что ваша кредитка не стоит даже пластика, из которого она изготовлена.

— Другого ответа я и не ждал, Шекет! — воскликнул академик Кугель. — Мир един, и это абсолютно естественно! Спасибо, можете оставить себе мою кредитную карточку и пользоваться ею до конца дней, все равно на том свете она вам не понадобится.

— На этом тоже, — сообщил я. — Мне пришлось выбросить ее в утилизатор, чтобы не платить ваши долги.

— Вот как? — холодно произнес академик. — Я всегда утверждал, что все астрологи шарлатаны, и вы это доказали своим поведением.

После чего господин Кугель удалился, унося с собой уверенность в том, что звезды и на том свете такие же, как в нашем мире — горячие игрушки, к которым невозможно прикоснуться. Так же, как невозможно прикоснуться к чужой совести, чужой дружбе и чужой любви. Впрочем, эта последняя мысль академика не беспокоила — ведь он не верил даже в то, что изучал сам.

ВОПЛОЩЕНИЕ РИМЛЯН

Вообще говоря, я дал слово никогда не рассказывать о своем знакомстве с Алексом Букмайкером. Однако неделю назад этот человек трагически погиб (его звездолет «Мориа» был поглощен черной дырой в недрах галактики М51), и я счел себя свободным от прежних обязательств. Пусть мне сначала объяснят, что означает слово «никогда». Если имеется в виду вечность, то данное мной слово изначально было бессмысленным, поскольку человек не вечен, и я при всем желании не смог бы сдержать обещания. Если же имелся в виду срок, равный человеческой жизни, то нужно было уточнить — чьей именно. Моей или господина Букмайкера? Поскольку это обстоятельство не было оговорено, то я вправе считать, что речь шла о жизни моего клиента, которая, как я уже упоминал, трагически оборвалась на прошлой неделе.

Однажды ранним утром, когда я, включив на двери голографический транспарант «Заходи, и ты узнаешь все!», сидел за столом и изучал последний выпуск «Астрологического бюллетеня», в кабинет бочком вошел некий господин, плоский, как рыба камбала, и — вот странное совпадение! — тоже с одним глазом, расположенным, как мне сначала показалось, где-то в районе левого уха.

— Простите великодушно, — сказал клиент. — Если вы действительно Иона Шекет, и если вы действительно умеете прогнозировать потустороннее существование астральных сущностей, и если действительно обладаете дипломом Оккультного…

— Действительно, — прервал я посетителя, поскольку мне показалось, что он никогда не закончит фразу (слово «никогда» в данном контексте, прошу заметить, употребляется исключительно в бытовом смысле и не претендует на философскую обобщенность). — Что вам угодно, уважаемый…

— Алекс Букмайкер, — быстро произнес посетитель, — профессор этнографии и проективной истории Эдинбургского университета.

— Проективная история, — задумчиво сказал я. — Что это за наука такая?

— Если вы действительно служили в зман-патруле и если вы действительно… — завел снова свою песню господин Букмайкер, и мне опять пришлось прервать посетителя, потребовав или выкладывать свою просьбу или убираться ко всем чертям.

— Да, конечно, — поджав губы, пробормотал Букмайкер. — На прошлой неделе, видите ли, я докладывал Галактическому обществу этнологов свою гипотезу об исчезновении народа хибру, проживавшего на планете Авдан.

— Хибру? — насторожился я. — Евреи, что ли?

— Тамошние, — кивнул клиент. — Получив в свое время Тору, они так и не сумели распорядиться этим даром. Точнее, они решили, что это был именно дар, то есть подарок, а с подарками можно поступать как заблагорассудится. Поставить на полку, например, или изорвать в клочья, или молиться… Хибру на Авдане решили, что скрижали слишком тяжелы, чтобы таскаться с ними по тамошним пустыням, и оставили их в какой-то пещере, которую буквально в ту же ночь засыпало песчаной бурей. А племя хибру в полном составе погибло месяц спустя во время катастрофического землетрясения. Некоторые мои коллеги склонны расценивать этот факт как гнев Всевышнего — действительно, ты даришь кому-то величайшую ценность мироздания, а они бросают ее в пути, потому что, видите ли, им тяжело ее таскать! Я бы тоже… Впрочем, не в этом дело.

— А в чем? — вежливо спросил я.

— Нам неизвестна в точности дата гибели этого злосчастного племени! — воскликнул господин Букмайкер. — И если вы действительно являетесь астрологом, способным по расположению планет в момент смерти…

— Действительно! — рявкнул я, выйдя из себя. — Но какое имеют ко мне отношение какие-то хибру с какого-то Авдана?

— Я думал, вы действительно… — удивленно сказал профессор. — А вы, оказывается, на самом деле…

Хорошо, что я настолько умен, что в состоянии самостоятельно догадаться, чего хочет от меня клиент, иначе мы до сих пор бродили бы вокруг да около!

— Итак, — сказал я, — вы желаете, чтобы я рассчитал посмертную судьбу целого народа?

— А о чем я вам толкую вот уже полчаса? — поднял брови господин Букмайкер.

И это наша интеллектуальная элита! Во-первых, с начала нашей беседы прошло всего одиннадцать минут, а во-вторых, с чего он взял, что мы вообще о чем бы то ни было толковали? Однако задача, о сути которой мне пришлось догадываться, была на самом деле очень любопытной!

— Поскольку речь идет об астрологических знаках другой планеты, — заявил я, — это будет стоить вам двойного гонорара.

— Согласен, — быстро сказал клиент. — Все равно плачу не я, а университет, а если быть совсем точным, то платит фонд Шапиро, который финансирует мои исследования.

— Деньги вперед, — потребовал я, поскольку прекрасно знал возможности благотворительных фондов, давно растративших деньги на поддержку слаборазвитых народов на окраинных галактических планетах.

И только после того, как гонорар оказался на моем личном счете в банке «Галактика», я сказал:

— Подите вон и не мешайте. Приходите завтра в это же время.

— Только прошу вас, Шекет, — округлив глаза, сказал господин Букмайкер, — ни при каких обстоятельствах, никому и главное — никогда не рассказывайте о моем заказе и вообще об инкарнации народов!

— Хорошо, — не задумываясь согласился я. — Никому и главное — никогда.

Теперь вы понимаете, при каких обстоятельствах я дал слово, которое сейчас нарушил — или все-таки не нарушил, как вы полагаете?

Когда Букмайкер покинул кабинет, протиснувшись боком в полузакрытую дверь, я принялся за работу, но, конечно, вовсе не посмертная судьба каких-то хибру с Авдана интересовала меня. На Земле ведь тоже было немало народов, достигших высокого уровня эволюции, а потом исчезнувших с лица планеты. Я не говорю об атлантах, с которыми я как-то имел дело в бытность зман-патрульным. Я имею в виду древних греков, римлян, вавилонян, персов, да мало ли кого еще!

Вы можете мне сказать, что гибель этих народов (кроме атлантов, конечно, сгинувших в течение буквально одних суток) растягивалась на столетия, и потому невозможно определить звезды и планеты, которые реально влияли в том мире на судьбы погибших. Я тоже сначала так думал, но быстро понял свою ошибку. Видите ли, согласно новейшим астрологическим изысканиям, судьбы народов определяются самыми дальними планетами — Плутоном, например, и Прозерпиной, а также Аргусом, открытым в 2029 году. Аргус находится так далеко от Солнца, что период его обращения составляет семь тысяч лет. Ясно, что эта планета не способна влиять на судьбы отдельных людей. Иное дело, когда речь идет о народах!

И я приступил. Меня интересовали древние римляне, чья гибель растянулась во времени на пять веков. Что говорили по этому поводу астрологические таблицы? Плутон перешел за пять столетий из знака Овна в знак Льва, и это означало смену свободолюбивого характера на… Нет, я не стану раскрывать вам секреты моей методики! И не потому, что обещал Букмайкеру молчать как рыба — я вообще не раскрываю «ноу хау», даже любимым читателям, которые и между строк способны отыскать разгадку чужих секретов.

Что касается Аргуса, то он все пять веков находился в третьей части знака Рыб, из чего следовало…

Знаете, что из всего этого следовало, если еще привлечь сведения о расположении неподвижных звезд от Бетельгейзе до Арктура?

В астральном мире древние римляне не прижились. Они оказались слишком гордыми, слишком грубыми и очень уж неинтеллигентными. Там, понимаете ли, души занимаются научными изысканиями и прочим индивидуальным предпринимательством, и нате вам: вваливается в астрал орава душ с намерением навести порядок, устроить передел мира, провозгласить то ли республику, то ли монархию, то ли вообще духовную тиранию! Свободолюбивые души, естественно, ополчились против новоприбывших и начали интриговать, желая как можно быстрее устроить бывшим гражданам Великой Римской империи новую инкарнацию — иными словами, возжелали сплавить римлян назад, в наш мир.

Это желание я высчитал по расположению звезды Канопус, которая… Нет, не дождетесь, секретов своего ремесла я выдавать не собираюсь! Слушайте дальше.

Древние римляне, конечно, верили в Юпитера и прочую божественную мелюзгу, не делавшую погоды даже на Капитолии, не говоря уж о том мире, где бессильны безумный скандинавец Один и не менее сумасшедший Молох. Короче говоря, обращение к Юпитеру и Юноне римлянам не помогло. Дух Юлия Цезаря попытался было возглавить движение римлян, не желавших возвращаться на Землю, но тут настал срок его личной реинкарнации, и он бросил соотечественников на произвол Нерона, воплотившись в теле русской проститутки, работавшей в конце ХХ века в одном из тель-авивских массажных кабинетов. Девица, конечно, преуспела (еще бы, при таких организаторских способностях!), но дух Нерона благополучно развалил движение, чего от него, собственно, и ждали.

А тут как раз Нептун перешел в знак Скорпиона, и настало для древних римлян время новой инкарнации. Для души человеческой это процесс достаточно быстрый, хотя и болезненный — она рождается в новом теле, вот и все. А народы? Реинкарнация народов занимает промежуток времени от тридцати лет до трех веков — так, во всяком случае, получилось в моих вычислениях. И к тому же, оказавшись в новом «народном теле», если можно так выразиться, бывшие древние римляне растеряли почти все свои положительные качества — да так ведь обычно и бывает во время перехода: бывший гений в области физики обычно становится в следующей инкарнации тупым пастухом, и винить в этом следует лишь случайности в расположении планет.

Вот и получилось у меня, что в новой инкарнации древние римляне заявили о себе как о «свободном палестинском народе», и евреи, жившие в прошлом веке, долго пытались доказать миру, что не было такого народа и быть не могло. Да, не было. И не было бы, если бы не потусторонние интриги Юлия Цезаря. И если бы Нептун остался в знаке Весов. И если бы…

— Ну что? — нетерпеливо спросил профессор Букмайкер, явившись ко мне на следующее утро. — Что там с нашими хибру?

— С хибру? — пробормотал я. — Эх, если бы они поняли, что Нерон воплотился в…

— О чем вы, Шекет? — воскликнул профессор. — На Авдане не было никакого Нерона!

— Простите, — сказал я, вспомнив, что даже не приступал к исследованию судьбы некоего племени на далекой планете. — Видите ли, вы взяли с меня слово, что я никогда и никому не скажу об этом задании. Но ведь я должен был объяснить задачу компьютеру, а он вам такого слова не давал, верно? И я не счел возможным… Ибо слово прежде всего, а дело — на втором месте.

— Вы правы, — задумчиво произнес Букмайкер. — Компьютерную программу можно взломать, и тогда все узнают о моем открытии. Вы правы, Шекет. Беру свое задание обратно. Но требую, чтобы ваше обещание осталось в силе. Никогда и никому!

— Никогда и никому! — кивнул я.

Разумеется, я лукавил. Мой компьютер, видите ли, — вовсе не то существо, от которого я мог бы скрыть что бы то ни было, поскольку это всего лишь кибернетическая часть моей собственной личности. И потому, едва за удрученным профессором закрылась дверь, я продолжил исследования посмертной судьбы и новых инкарнаций исчезнувших народов.

ПРОФЕССОР НАКРЫЛСЯ

Самые странные события происходили со мной в дни работы на благо альтернативной астрологии. До сих пор не могу забыть, например, бывшего профессора этнографии Шарля Быдло (ударение, пожалуйста, на последнем слоге, а то профессор обижается и способен причинить телесные повреждения). Будучи человеком отменной вежливости, он сообщил о своем визите заблаговременно и явился точно в назначенный час.

Господин профессор оказался видным мужчиной, один из родителей которого был, судя по всему, представителем племени грызмов с планеты Бучатлан. Я понял это по отростку третьей руки, торчавшему из спины, — для этого в пиджаке было сделано соответствующее отверстие.

— Уважаемый господин Шекет, чтоб вы так были здоровы, — сказал господин Быдло, — Могу ли я рассчитывать на полную, а не частичную конфиденциальность?

— Может ли конфиденциальность быть частичной? — усомнился я. — Это, знаете ли, как мед у Винни-Пуха, — либо он есть, либо его нет вообще.

— Полная конфиденциальность, — пояснил клиент, — это когда о сути задания знает только один человек, а именно — он сам.

— Гм… — сказал я. — Но если я не буду посвящен в условие задачи, то как смогу выполнить свои обязанности альтернативного астролога?

— Очень просто, господин Шекет, — улыбнулся Шарль Быдло. — Вы можете обучить меня программе работы на вашем замечательном компьютере, и я самостоятельно…

— Убедительно прошу меня простить, — бестактно прервал я клиента, — но мой компьютер общается только со мной.

С досады профессор хлопнул себя третьей рукой по затылку, не рассчитал удара и едва не повалился лицом на стол.

— Придется ограничиться частичной конфиденциальностью, хотя это противоречит моим принципам, — пробормотал он, приняв вертикальное положение, в то время как третья рука проявляла признаки самостоятельности и все норовила ущипнуть господина Быдло за правое ухо.

— Итак, — сказал профессор, приняв наконец окончательное решение, — моя проблема заключается в том, что в прошлой жизни я был племенем гуразмов на планете Бучатлан.

— Целым племенем? — уточнил я заинтересованно.

— Именно, — кивнул господин Быдло. — Надеюсь, вам известно, что этнография оперирует племенным сознанием как личностной категорией, которая имеет самостоятельную жизненную историю?

— Разумеется, — подтвердил я. — Да будет вам известно, уважаемый профессор, что астрологи давно уже составляют натальные карты племен, народов, стран и цивилизаций.

— В прошлой жизни, — повторил профессор, — я был племенем гуразмов на планете Бучатлан.

— Да, — кивнул я, — это вы уже сказали.

— И вы еще не поняли сути проблемы? — возмутился клиент. — Я полагал, что вы осведомлены хотя бы на примитивном уровне об истории народов, будущность которых беретесь предсказывать!

Ну что было ответить на столь откровенное хамство? Отказаться от выгодного контракта? Мое финансовое положение было не настолько хорошим, чтобы я мог позволить себе подобный поступок.

— Видите ли, уважаемый профессор, — сказал я, сдерживая раздражение, — я являюсь специалистом в области альтернативной астрологии, а не сравнительной интерпланетной этнографии. Я ведь, прошу прощения, не спрашиваю вас, почему вам не известна разница между компаундным соединением планет и затмением знакового индекса.

— Простите, господин Шекет, — пробормотал Шарль Быдло, — я очень взволнован… Итак, в прошлом воплощении я был племенем гуразмов. Отец мой — землянин, уроженец островов Зеленого Мыса, а мать — простая женщина из племени грызмов…

— Я так и думал, — пробормотал я, выразительно глядя на третью руку профессора, продолжавшую свои безуспешные попытки добраться до правого уха.

— До последнего времени, — продолжал клиент, — это обстоятельство не причиняло мне неудобств, поскольку я понятия не имел, кем был в прошлом своем воплощении. Но не далее как неделю назад я посетил известного спирита Норберта Гундосиса, и он сообщил мне эту прискорбную информацию. С того времени я потерял покой и, боюсь, скоро потеряю жизнь.

— Не очень понимаю сути ваших опасений, — сказал я.

— Видите ли, — провозгласил профессор Быдло, — племена грызмов и гуразмов вели на протяжении двух веков беспощадную войну друг с другом. И дело кончилось тем, что сто семнадцать лет назад в решающем бою грызмы, к которым принадлежала моя мать, подчистую вырезали племя гуразмов, включая маленьких детей и племенных животных пубру. И естественно, воплотившись в моем теле, племя гуразмов решило отомстить. Кому? Ясное дело — мне, как потомку их смертельных врагов!

— Хм… — сказал я. — Не сообщите ли вы мне для начала дату того сражения, в котором гуразмы потерпели столь трагическое поражение?

— Конечно! Восьмое число третьего месяца первого полугодия девятого цикла одиннадцатого оборота по календарю Северного полушария Бучатлана.

— Не так быстро, пожалуйста, — попросил я, внося данные в компьютер. — Подождите минуту, сейчас мы узнаем, точны ли сведения, сообщенные вам уважаемым спиритом.

В ожидании ответа профессор застыл подобно статуе Шивы — даже третья его рука безжизненно повисла. Наконец компьютер заявил трагическим голосом:

— Племя гуразмов провело в астральном мире семьдесят семь земных лет и было заново воплощено в теле некоего Шарля Быдло, родившегося от отца-землянина и матери-грызмайки. Составить карту данного индивидуума?

— Это будет стоить вам двойного гонорара, — предупредил я клиента и, получив согласие, сказал компьютеру: — Валяй, действуй.

Ответ был получен семь минут спустя.

— Присутствует ли в помещении клиент? — задал компьютер неожиданный вопрос.

— Присутствует, — ответил я, — и настаивает на полной конфиденциальности сведений.

— В таком случае, — заявил компьютер, — пусть выйдет, и я полностью конфиденциально сообщу результат лично вам, господин астролог.

— Как выйти? — опешил Шарль Быдло. — Скорее уж вам, Шекет, лучше покинуть помещение, чтобы не знать того, что сообщит компьютер.

— Вы же настаивали на полной конфиденциальности, — парировал я. — Так вот, с точки зрения моей программы, это означает, что результат не должен знать никто, кроме компьютера и меня. Клиент — лишний.

— Я протестую! — воскликнул профессор, будто находился в зале суда, и я, вообразив себя судьей, ответил, как и положено в таких случаях:

— Протест отклоняется.

Вежливость не позволила клиенту ответить мне увесистой оплеухой, хотя желание поступить именно таким образом было написано на его лице. Пыхтя от ненависти к самому себе (понятно, что это была ненависть гуразмов к грызмам, но профессору от этого было не легче), господин Быдло покинул кабинет, и я плотно закрыл за ним дверь, предложив подождать в коридоре.

— Господин Быдло, — сказал компьютер, делая ударение, естественно, на первом слоге фамилии, — покончит с собой восьмого мая две тысячи семьдесят третьего года.

Я посмотрел на календарь, встроенный в переднюю панель компьютера и показывавший даты согласно ста тридцати системам отсчета, принятым на девяноста семи планетах Галактики. Брови мои поползли вверх, и я воскликнул:

— Но это же сегодня!

— Именно, — согласился компьютер, и я даже расслышал в его голосе нотки сожаления. — Прежнее воплощение клиента покончит с материнской сутью его нынешнего воплощения в тот момент, когда вы сообщите господину Быдло результат наших исследований.

Я, конечно, был благодарен компьютеру за это «мы» — он, видите ли, решил взять на себя часть ответственности! Но пойти на такую жертву я не мог и принял ответственность за решение на себя.

— Войдите! — крикнул я, и клиент протиснулся в дверь с быстротой лани, убегающей от тигра.

— Видите ли, — сказал я, — напрасно вы в самом начале потребовали полной конфиденциальности. Сведения, сообщенные компьютером, идут по категории приватности информации с индексом два. Это означает, что знать результат имеют права только два индивидуума. В данном случае — мой компьютер и я, поскольку сведения мне уже сообщены. Вы — третий и, следовательно, лишний. Прошу извинить…

Рот господина Быдло раскрылся, а в это время третья рука добралась наконец до правого уха профессора и ущипнула его с такой силой, что бедняга подпрыгнул. Это позволило ему прийти в себя, и клиент завопил, отбросив всю свою показную интеллигентность:

— Вы злобный неуч! Вам просто нечего сказать! Я не заплачу вам ни шекеля!

— Можете заплатить в марсианских дюнах, я не против, — вставил я.

— Ни в дюнах, ни в лирах, ни в рублях, ни даже в серых пупырках! — бесновался Быдло, полностью оправдывая свою фамилию. — Неужели мне придется всю жизнь терпеть в себе этих проклятых гуразмов?

— Всю жизнь, — твердо пообещал я, не сказав бедняге, что жизнь его сократилась до размеров предсмертного вздоха. Я был уверен, что он умрет от того, что третья рука проткнет ему среднее ухо, как только Быдло покинет мой кабинет.

Я вписал сумму не полученного гонорара в графу «убытки» и постарался забыть об этом печальном инциденте, но неделю спустя, выведя на стереостену программу новостей, неожиданно обнаружил следующую, потрясшую меня информацию:

«Профессор этнографии Шарль Быдло сделал открытие мирового значения в этноистории планеты Бучатлан. Ему удалось доказать, что племя гуразмов, погибшее чуть больше ста лет назад, на самом деле не погибло, а воплотилось в личность господина Быдло. Профессор объявил себя наследником земель племени и вылетел на Бучатлан, чтобы вступить в права собственника».

— Значит, он не покончил с собой! — не удержался я от восклицания и продолжил, обращаясь к компьютеру:

— Послушай, остолоп, твой прогноз не сбылся! Ты ошибся в составлении посмертной карты гуразмов?

— Вовсе нет, — обиженно заявил компьютер. — Это ты ошибся в интерпретации. Я же сказал: господин Быдло покончит с собой.

— Но он жив и здоров, в отличие от тебя!

— Ничего подобного! — возразил компьютер. — Ты невнимательно слушал сообщение. Сказано же: «племя гуразмов воплотилось в личности Быдло». Быдло больше не существует как личность! Он объявил себя погибшим племенем и отправился отбирать у грызмов свои земли.

— Один против целого народа? — усомнился я.

— Может, рассчитаем натальную карту и посмотрим, чем это кончится? — предложил компьютер.

— Вот еще! Я и так потерял на этом деле весь гонорар.

— В таком случае, — сказал компьютер, — давайте закончим расчет посмертной судьбы планеты Фаэтон.

ВОСПИТАТЕЛЬНИЦА ПЛАНЕТЫ

Характер у меня непоседливый. Лучше всего я чувствовал себя, ныряя головой вперед в колодец времени, или глядя в запотевший иллюминатор звездолета на невидимое глазу излучение черной дыры. Но разве мы всегда делаем в жизни то, что больше всего нравится?

Я, к примеру, знал одного марсианина, который обожал тушить пожары и спасать людей из огня. Но, вы ж понимаете, где он мог напастись пожаров, чтобы получать удовольствие хотя бы раз в месяц? Ему пришлось организовывать пожары самому, и, когда его арестовали, он никак не мог понять, почему обществу не нравится его хобби: ведь он, черт побери, спасал из огня всех, даже кошек, которых он, надо сказать, терпеть не мог.

Я говорю это к тому, что работа альтернативного астролога, конечно, очень интересна, но как мне надоело сидеть на одном месте! Поэтому можете представить мою радость, когда один из клиентов после обмена дежурными любезностями заявил:

— Иона, я надеюсь на вашу скромность.

— Скромность моя общеизвестна, — подтвердил я. — О ней знают даже в галактике М300, где я так и не позволил синтезировать из межзвездного газа мой портрет размером с шаровое звездное скопление. «Вполне достаточно и одной звездной системы», — сказал я.

— Я… м-м… не это имел в виду, — смутился посетитель. — Я хотел сказать: надеюсь, что вы умеете хранить тайны.

— Безусловно! — воскликнул я. — Для хранения тайн у меня есть специальный сейф. Иногда я, правда, сам забываю шифр и приходится вызывать программиста, он подбирает код, и тайны при этом рассеиваются в пространстве, но это ведь уже от меня не зависит, вы согласны?

— Гм… — с некоторым сомнением произнес клиент. — Собственно, у меня нет иного выхода…

— Конечно, — признал я, — выход из этой комнаты только один. Он же — вход, как вы, видимо, уже заметили.

— Короче говоря, Шекет, — решился наконец клиент выдать страшную тайну, — я хочу, чтобы вы полетели со мной на Варгу Подкорки и составили посмертную карту для моей бабушки Инты Воксель.

— О! — воскликнул я. — Замечательное предложение! Вы позволите, я сам поведу звездолет? Честно говоря, я не доверяю это делать никому, всегда пилотирую только сам.

— Конечно, конечно, — поспешно согласился клиент. — Кстати, мое имя Шарт Воксель.

Мне вовсе не казалось, что это было сказано кстати, но придираться к словам я не стал. В конце концов, если бабушка была Воксель, то и внуку пристало иметь такую же фамилию.

— Не пойму одного, — признался я, когда двухместный звездолет «Пигалица», принадлежавший Вокселю, вышел в сверхсветовой режим. — Для чего нужно лететь на Варгу Подкорки, если составить любую натальную карту — обычную или посмертную — можно и не выходя из кабинета.

— Видите ли, Шекет, — смутился Воксель, — я подозреваю, что мои враги изменили расположение зодиакальных знаков на небе Варги. Из-за этого изменилась посмертная судьба моей бабушки. Я просто не мог сообщить вам всех данных — я не знаю, как располагались планеты в момент смерти незабвенной…

И господин Воксель начал подозрительно хлюпать носом.

— Вы что-то путаете, — холодно сказал я. — Изменить расположение знаков невозможно. Это вам не астероид, орбиту которого можно подправить с помощью маршевых двигателей.

— Я тоже так думал, — кивнул клиент. — Но откуда тогда взялся на небе Варги астрологический знак Коровы? Когда бабушка умерла, Верк находился в знаке Лисы. А сейчас мне говорят о какое-то Корове! Это ведь кардинально меняет судьбу моей бабушки на том свете!

— Д-да, — вынужден был согласиться я и дал команду на торможение, поскольку мы уже всплывали в районе Варги.

Планетка оказалась так себе — что-то среднее между Марсом и Юноной, а снабжение вообще оставляло желать лучшего: я не нашел в портовом буфете даже своих любимых засахаренных антилопьих ушек. Оставив звездолет на стоянке (платил, конечно, клиент), мы сразу отправились в общий компьютерный зал, и я, не теряя времени, принялся изучать расположение небесных светил на небе Варги.

И вы знаете, клиент оказался прав! Это был первый случай в моей практике и думаю — первый случай во всей астрологической науке. Да мая позапрошлого года на небе Варги насчитывалось семь астрологических знаков. Но сейчас — я видел это своими глазами! — знаков было восемь, и один из них, расположившийся между Костром и Лисой, был именно Коровой и ничем иным — уж своей-то астрологической интуиции я верил больше, что кому бы то ни было.

— Послушайте, — обратился я к Вокселю, — что сделала ваша бабушка при жизни, если ее враги пошли на такой беспрецедентный шаг, как подмена посмертной судьбы?

— Она была воспитательницей, — грустно сказал Воксель.

— Всего-то? — удивился я. — В детском саду или школе?

— Нет, — покачал головой Воксель, — она была воспитательницей планеты.

— Не понял, — совершенно искренне сказал я.

— На Варге нет правительств и парламентов, — объяснил клиент. — Здесь считают, что каждый человек по сути своей ребенок и остается таковым до смерти. На Земле тоже есть родители, для которых дети даже в шестьдесят лет…

— Знаю, — прервал я, вспомнив собственную мать, приходившую вытирать мне нос даже тогда, когда я уже работал в Зман— патруле и ловил инопланетных агентов в сумеречной зоне Атлантиды.

— Поэтому, — продолжал Воксель, — с Земли на Варгу присылают воспитательницу, которая и занимается воспитанием населения. Иногда даже с помощью не запрещенных здесь телесных наказаний.

— Что же, лично спускает с провинившегося штаны и лупит по… э-э…?

— Нет, конечно, для этого есть механические лупители, но сколько розог, кому, когда и за что — решала бабушка.

— Тогда понятно, почему эти взрослые дети пошли на изменение астрологических символов, только бы не дать вашей бабушке спокойно жить на том свете! — воскликнул я.

— Да, — кивнул Воксель. — Шекет, я хочу знать: что происходит сейчас с моей дорогой бабушкой? Она там не очень страдает? Ведь корова на Варге — животное, никем не любимое. А молоко — самый нелюбимый продукт питания. И если уж местные астрологи решили ввести именно этот знак, то могу себе представить чувства, которые ими владели!

— Вот к чему приводит позднее взросление, — назидательно сказал я. — Хорошо, Воксель, оставьте меня в покое, я попробую разобраться в том, что же произошло с госпожой Интой.

Клиент удалился, и я наконец занялся делом. Во-первых, выяснил, какой была бы судьба госпожи Инты Воксель, если бы система зодиакальных знаков не была изменена. Оказалось, что в этом случае дух дорогой бабушки стал бы на том свете большим начальником. Потом — в новой инкарнации — бабушка Воксель явилась бы в мир мужчиной и руководила бы то ли крупной фирмой, то ли вообще целым государством.

Но астрологи ввели новый зодиакальный знак ровно в тот момент, когда госпожа Воксель отходила в иной мир. И если рассчитывать посмертную судьбу по расположению планет относительно знака Коровы, то получалось, что на том свете дух зловредной воспитательницы должен терпеть муки в виде молочных рек, в которых ей предстояло купаться аж до следующей инкарнации! И явится в наш мир госпожа Воксель в теле коровы. Действительно, астрологи Варги постарались на славу.

И что я мог сделать?

Даже если бы мне удалось изменить систему астрологических символов и убрать Корову с небосклона, свое черное дело она уже сделала, и бабушкиной судьбы я бы этим не изменил. Конечно, я подам на астрологов Варги жалобу в профессиональный этический совет — самоуправство в нашей профессии не поощряется, — и наказание будет суровым, в этом мой клиент мог быть уверен.

Но его интересовала судьба бабушки, а не наказание виновных!

Я думал долго и не нашел выхода. Но и терять гонорар мне не хотелось! И тогда я сделал то, что потом стало темой обсуждения на дисциплинарном совете Астрологический лиги. Я вернулся на «Пигалицу», где мой клиент спал, свернувшись калачиком в кресле второго пилота, поднял звездолет в пространство и тщательно обследовал район космоса в направлении на знак Коровы. Что-то здесь должно было быть, и я нашел — что именно! В темной туманности располагалась уже готовая взорваться Сверхновая. Достаточно было добавить немного гелия, не больше трех миллиардов тонн, сущая чепуха по звездным меркам. И я это сделал, благо гелия в туманности хватило бы на десяток вспышек.

Мы вернулись на Варгу, я совершил ювелирную посадку, и лишь тогда Воксель изволил продрать глаза. Он посмотрел на меня мутным взглядом и спросил:

— Шекет, вы уже разобрались в проблеме?

— Момент, — сказал я и отправился в местное отделение Астрологической лиги.

— Господа, — спросил я, разложив на столе зодиакальную карту, — что это за знак?

— Корова, — уверенно заявил главный астролог, и я смерил его уничтожающим взглядом, как человека, уличенного в полной профнепригодности.

— Корова с тремя рогами? — ехидно спросил я.

— Почему с тремя? — удивился астролог. — С двумя, как и положено этому гнусному животному, производящему молоко. Вот взгляните…

Он ткнул пальцем в небо, и я увидел, как у него отвалилась челюсть. Зажженная мной Сверхновая сияла в голове коровы третьим рогом.

— Прошу вас, — вежливо сказал я и подал главному астрологу отвалившуюся челюсть, которую он от растерянности сунул не в рот, а в карман.

— Ваше определение знака Коровы было методически неверным, — продолжал я. — Если говорить о введении нового знака, то это должен быть либо Дракон, либо, на худой конец, Трехглаз Буркинский. Но Дракон методически правильнее, потому что…

И я прочитал бедняге лекцию по нетрадиционной астрологии, доведя его до состояния отупения. Затем я собственноручно зачеркнул на карте название «Корова», начертал «Дракон» и отправился на «Пигалицу» докладывать клиенту о выполнении задания.

— Успокойтесь, — сказал я ему. — Согласно новой натальной карте ваша бабушка на том свете обучает сейчас души игре на флейте. А в очередной инкарнации она будет одной из самых красивых женщин на планете Варга Подкорки. И уж тогда сумеет отомстить обидчикам! Если, конечно, — добавил я, подумав, — она вспомнит, кем была в прошлой жизни.

— Как вам это удалось, Шекет? — зачарованно прошептал господин Воксель. — Я слышал о ваших талантах, но то, что вы сделали для моей бабушки, превосходит все ожидания!

— Ах, оставьте, — смущенно сказал я. — Если вы действительно в восторге от моей работы, можете утроить положенный гонорар.

— Благодарность, Шекет, — заявил клиент, — должна быть искренней, а деньги все портят.

Я вынужден был с ним согласиться, хотя не всегда деньги свидетельствуют о материальном достатке.

Я И МОЙ АСТЕРОИД

— Почему бы нам не рассчитать натальную карту планеты Фаэтон? — как-то спросил меня компьютер, и это предложение показалось мне не только здравым, но даже полезным для моих астрологических изысканий.

— Давай, — сказал я, чем навлек на свою голову неисчислимые беды.

К слову сказать, планеты Фаэтон сейчас нет — вместо нее на орбитах между Марсом и Юпитером болтается огромное количество больших и малых камней. А нет сейчас планеты Фаэтон по той простой причине, что в полдень по мировому времени 21 августа 872177335 года до Новой эры тамошние аборигены решили провести эпохальный опыт по обнаружению заряда черной дыры НД4586. Когда я служил в Зман-патруле, то сам наблюдал как-то за фаэтонцами, готовившими свой грандиозный опыт. Хорошие были существа, приятные на цвет — такие голубенькие, похожие на молодых крыс с тремя хвостами. Очень мирная планета, никаких войн, зато неуемная научная любознательность. Она их и сгубила. Планета взорвалась в тот момент, когда Главный ученый Фаэтона некий Бурумукар Преподобный надавил носом на кнопку включения прибора, название которого я не запомнил по причине его полной непроизносимости.

Ах! — и планеты не стало.

В первом приближении я мог и сам сказать, что должно было случиться с погибшим Фаэтоном в потустороннем мире. Ведь планета взорвалась, когда Марс находился в соединении с Юпитером, а оба были в противостоянии по отношению к Солнцу, в то время как Луна переходила из Водолея в…

Короче говоря, по моим предположениям, Фаэтон ждала блестящая посмертная судьба — я полагал, что в том мире дух этой планеты должен был проявить признаки гениальности.

Пребывая в прекрасном расположении, я пропустил момент, когда расчет закончился, и пришел в себя только после того, как ощутил неприятный запах — обычно именно таким способом мой компьютер привлекал к себе внимание.

— Ну! — сказал я, зажав нос пальцами. — Чем порадуешь? И перестань вонять, ради Бога!

И тут я услышал такое…

— Бывшая планета Фаэтон, — произнес компьютер гнусавым голосом, — распалась во время взрыва на восемнадцать миллиардов семьсот тридцать два миллиона сто пятнадцать тысяч и девятьсот девяносто девять обломков. Поскольку в свое время Фаэтон играл очень важную роль в натальных картах людей…

— О чем ты говоришь? — воскликнул я и замахал руками, отгоняя запах. — Каких людей? В то время по Земле бегали динозавры!

— Это не имеет значения, — философски заметил компьютер. — Астрология — наука объективная, и для нее неважно, существует ли в природе объект, за судьбу которого ответственна та или иная планета…

— Допустим, — неуверенно произнес я. — Продолжай.

— Так вот, я и говорю, что Фаэтон был важной планетой для составления натальных карт. В потустороннем мире он выполнял аналогичные обязанности. Фаэтон дожидался новой инкарнации, а в нашем мире оставались его обломки в количестве восемнадцать миллиардов…

— Да-да, — поспешно сказал я, — число это я запомнил, можешь не повторять.

— Но вы не подумали о том, что жителей на Земле сейчас восемнадцать миллиар…

— Черт побери! — вскричал я, поскольку до меня только в тот момент дошел трагизм положения, в котором оказалось человечество.

Действительно, пока число обломков Фаэтона превышало число людей, за судьбу которых они отвечали, жизнь землян зависела от расположения астероидов на их орбитах лишь вероятностным образом. Как говорится, астрология предупреждала, но не настаивала, и каждый человек имел свободу выбора, которой и пользовался обычно с вредом для себя. Но в тот момент, когда число людей сравняется с число астероидов, астрология перестанет быть наукой о вероятных событиях! У каждого человека окажется «свой» астероид, который и будет определять судьбу совершенно однозначным образом. И если завтра, скажем, астероид 4 554 288 столкнется с астероидом 7 885 653, то два человека, за чью жизнь эти камни ответственны, погибнут в дорожной аварии или ином трагическом происшествии!

— Когда? — хриплым голосом спросил я.

— Что когда? — удивился компьютер.

— Когда число людей на Земле сравняется с числом астероидов?

— Э-э… Я не имею точных данных на сегодняшний день о приросте населения и величине смертности…

— Приблизительно! Хотя бы с точностью до года!

— Почему года? — обиделся компьютер. — Могу и с точностью до суток. Но вот час предсказать я бы не смог, потому что…

— Так когда же, черт побери? — вскричал я.

— Семнадцатого июля две тысячи восемьдесят третьего года, — был ответ.

Я мгновенно произвел в уме несложный расчет, и волосы на моей голове встали дыбом. Трое суток! Именно столько времени оставалось в запасе у человечества до того момента, когда люди полностью потеряют свободу воли и вынуждены будут жить только так, как определит расположение 18 миллиардов астероидов! И где-то среди этих камней болтался в небе астероид номер какой-то, который следовало бы назвать именем Ионы Шекета. Моим именем! И я буду привязан к этому камню, как раб к веслу на галере, и вынужден буду делать только то, что определит мне расположение моего астероида на фоне зодиакальных знаков и прочих планет.

Трое суток! Будь у человечества в запасе хотя бы год, можно было бы отправить в пояс астероидов экспедицию, размельчить с помощью лазерных пушек эти проклятые камни в песок и пыль и таким образом изменить нашу общую судьбу. Но — три дня! За такой срок я даже не успею убедить правительство Соединенных Штатов Израиля в своей правоте. Наш премьер Изя Барский наверняка скажет, что я гоню волну, лидер оппозиции Ося Каплер заявит, что я, как обычно, фантазирую, а члены кнессета начнут обсуждение, которое продлится ровно столько времени, сколько смогут выдержать парламентарии без еды и питья…

Я просто обязан был придумать выход и спасти человечество от грозившей ему участи.

— А что, — спросил я у компьютера, — если я сейчас отправлюсь в пояс астероидов и уничтожу столько этих чертовых камней, сколько смогу?

— Не успеете, — возразил компьютер. — Отсюда до Солнечной системы пять суток полета.

Черт! Я был настолько выведен из себя, что даже забыл о том, что мой офис «Альтернативная астрология» находится на планете Карбикорн, а вовсе не в Тель-Авиве!

Все пропало. Ничего не успеть. Жизнь кончена. Начинается рабство. Люди — рабы астероидов. До конца жизни делать не то, что хочешь, а то, что предсказано. Кошмар. Ужас.

Надеюсь, вы поняли, в каком я находился состоянии?

Только овладевшей мной паникой я и могу объяснить, что не нашел выхода в тот же момент. Будучи полностью деморализован, я прогнал из премной двух потенциальных клиентов, повесил на дверь табличку «Закрыто по случаю стихийного бедствия» и поднялся на своей авиетке в воздух. Мысль была одна: распорядиться собственной судьбой, пока у меня еще есть такая возможность. Сегодня я могу хотя бы с собой покончить, если захочу, а через три дня даже для этого мне придется спрашивать разрешения у астероида, который я никогда не видел и не увижу.

Погода была отвратительная, под стать моему настроению: с юга дул ураганный ветер, и мою авиетку понесло в верхние слои атмосферы, в черное небо, к звездам, которые…

Нет, я не буду продолжать свою мысль. Не хочу, чтобы читатель решил, что Иона Шекет потерял остатки самообладания. Конечно же, это была минутная психологическая слабость. Я справился с ней усилием воли и заявил компьютеру:

— Вот что, дружок. Мы не можем изменить число астероидов. Величину прироста народонаселения Земли мы тоже изменить не в силах. Так?

— Так, — с удовольствием подтвердил компьютер. Ему, конечно, было все равно, что случится с человечеством, этот негодяй радовался точности своего расчета!

— В таком случае, — осторожно сказал я, стараясь не прогнать возникшую в голове идею, — есть только один выход: изменить посмертную судьбу самой планеты Фаэтон. Ибо в тот момент, когда она вернется в мир в своей новой инкарнации, влияние астероидов на судьбы людей исчезнет, я правильно понимаю?

— Правильно, — подтвердил компьютер. — Фаэтон в его новой инкарнации будет сам определять возможные судьбы людей, как он это делал в те времена, когда человечества на Земле еще не существовало.

— Замечательно! — воодушевился я. — Что нужно сделать, чтобы новая инкарнация Фаэтона началась не далее, как сегодня?

— Что-что, — пробормотал компьютер и на несколько минут замолк, производя расчеты. Я между тем постарался вытащить авиетку из урагана, для чего пришлось включить все форсажные двигатели, включая психотропные. Когда мы опустились наконец на посадочное поле, компьютер неожиданно подал голос:

— Нужно, — сказал он, — чтобы в астральном пространстве планета Сатурн вошла в знак Девы. А для этого достаточно подумать о Луне, находящейся в Водолее. А для этого, в свою очередь, нужно представить себе, как Юпитер входит в знак Овна…

— Конкретно! — воскликнул я.

— Конкретно, — заявил компьютер, — ты должен уничтожить Ватуну, восьмой спутник Камбикорна. Тогда его астрологическое влияние на седьмой ментальный…

— Хватит! — прервал я. — Действуем!

Действие — это то, что я люблю. Тем более, что Ватуну — всего лишь безжизненная глыба, там нет даже обычного маяка, и потому звездные транспортники обходят орбиту этого спутника стороной. Исчезни он — никто не заметит.

И я уничтожил Ватуну — попросту сжег его лазерной пушкой своего «Бутона». Вы знаете — никто этого действительно не заметил! Что был спутник, что его не стало…

А я вернулся в свой офис с гордым осознанием исполненного долга. Я спас человечество!

Клиенты, которых я прогнал пару часов назад, оказывается, вернулись и терпеливо ждали меня в приемной.

— Сейчас я приму всех! — сообщил я и, опустившись в любимое кресло, задал компьютеру последний вопрос:

— А какой планетой окажется Фаэтон в его новой инкарнации?

Честно говоря, меня это не очень волновало. Новых планет в Солнечной системе возникнуть не могло, значит, Фаэтон явится в мир где-нибудь в удаленной галактике, так пусть он там и остается.

— Почему ты решил, что в новой инкарнации Фаэтон будет планетой, как и прежде? — с интересом спросил компьютер, и я понял, что беды наши еще не закончились.

— А кем же, в таком случае? — настороженно спросил я.

— Человеком он будет, человеком! — сказал компьютер. — И поскольку в прежней жизни он был планетой, то и в нынешней инкарнации он будет определять судьбы людей.

Только этого недоставало! В мир пришел новый диктатор! В наш демократический мир, давно забывший о том, что значит тирания!

— Имя! — потребовал я.

И компьютер назвал мне имя.

ПЕШКОМ К ЗВЕЗДАМ

Я нисколько не жалел о том, что получил от руководства Института безумных изобретений письмо о моем несоответствии занимаемой должности. Могли бы написать короче: «Вы уволены, Шекет!» В конце концов, я действительно превысил свои полномочия, когда убил разумное существо — господина Соль-Си-До-Фа.

Как бы то ни было, я покинул ставший уже привычным кабинет на Церере и в задумчивости подвесил свой звездолет на стационарной юпитерианской орбите, чтобы немного подумать о собственном будущем и решить, куда лучше всего направить свою неуемную энергию.

Я бы с удовольствием вернулся в Зман-патруль, но меня не взяли бы — слишком стар. С неменьшим удовольствием я отправился бы в новое межзвездное путешествие, но было так трудно выбрать себе достойную цель, что я даже не стал тратить на это мысленных усилий. Подумав, я направил свою колымагу в сторону планеты Камбикорн, где располагался известный в Галактике Оккультный университет, диплом об окончании которого уже двадцатый год пылился в моем компьютере в самой почетной директории.

— Кого я вижу! — воскликнул ректор университета Миасс Евскарит, когда я распахнул дверь его кабинета. — Хотите продолжить образование, Шекет? У нас есть несколько новых курсов. Например, душевное общение с призраками великих покойников…

— Благодарю, — сказал я. — Я бы хотел продолжить свои исследования. Есть идеи, я ведь работал в последние годы в Институте безумных изобретений…

— О! — воскликнул Миасс Евскарит. — И какие же идеи бродят в вашей замечательной голове?

— Я убедился в том, что живущие ныне изобретатели не способны придумать новинку, которая была бы гениальна до безумия. И мне не остается ничего иного, как обратиться к изобретателям, уже покинувшим мир.

— Ну-ка, ну-ка, — с интересом произнес ректор и подпер обе свои головы пятью своими руками.

— Я говорю об извлечении прошлых инкарнаций, — сообщил я.

— Ну-ка, ну-ка, — повторил Миасс Евскарит, не сразу поняв гениальность моего предложения.

— Помнится, — сказал я, — в бытность студентом я делал курсовую работу по определению собственных инкарнаций. Я знаю, например, что прожил восемнадцать жизней, в одной из которых был женой священнослужителя в иерусалимском Храме, в другой — охотником в вымершем африканском племени Уххухуту, и так далее. Так вот, моя восьмая инкарнация — придворный механик Его императорского величества Аммариха Восьмого с половиной, монарха с планеты Диркун. Звали меня тогда Иабурком, и я изобрел для сюзерена много замечательных приспособлений, прославивших его имя. Я уверен, что эта моя инкарнация была бы очень полезна…

— Понятно, — прервал меня Евскарит. — Кто же мешает вам войти в контакт с этой вашей инкарнацией и поговорить с ней о печальной судьбе изобретателей? Ведь, если я не ошибаюсь, в той инкарнации вы были умерщвлены растворением в кислоте, поскольку осмелились возражать императору, когда тот…

— Не нужно вспоминать о неприятном! — воскликнул я. — Нет, я не хочу говорить с Иабурком. Я хочу, чтобы Иабурк жил сейчас и здесь. Я уверен, что он сможет изобрести такое…

— К сожалению, — сухо произнес ректор, — вы должны знать, Шекет, что прошлое невозвратимо. Иабурк жил и умер, и с этим ничего не поделаешь.

— Категорически не согласен! — воскликнул я. — Думаю, что мне удастся извлечь личность Иабурка…

— Личность — может быть, — нехотя согласился Евскарит. — А где вы возьмете для него тело? Личность без тела вряд ли будет способна изобретать — вы же знаете, что призраки лишь стонут о покинутом ими мире!

— Мне не нужен призрак Иабурка, — отмахнулся я. — Я намерен воссоздать себя в восьмой инкарнации.

С этими словами я покинул кабинет ректора и отправился в знакомую лабораторию, где я провел когда-то пять лет, ставя эксперименты по общению с душами великих покойников. Я включил распознаватель сутей, отыскал в себе затаившуюся инкарнацию и произвел обмен личностями прежде, чем Миасс Евскарит догадался отключить энергию в здании университета.

Я встал с ложа, потянулся и подумал, что Его величество Аммарих Восьмой с половиной будет недоволен, если я к завтраку не изобрету чего-нибудь, способного развлечь монарха хотя бы до обеда. Обстановка показалась мне незнакомой, и я сразу понял, что все это проделки Ионы Шекета, которым мне предстояло стать в моей восемнадцатой инкарнации.

Ну и ладно. Аммарих Восьмой с половиной — вовсе не тот хозяин, расставшись с которым я стал бы лить слезы.

Я обошел помещение и понял, что здесь все нуждается в усовершенствовании. Стол, например. Почему у него неподвижные ножки? Или стены — разве не лучше было бы обойтись без них? Не говоря уж о студентах, стоявших вокруг меня и глазевших, будто впервые видели живого изобретателя. Студентам следовало бы укоротить лбы, это пошло бы на пользу их умственному развитию — ясно ведь, что большой лоб приводит к значительному испарению мыслей и, как следствие, к слабоумию!

Открылась дверь, и вбежал ректор университета Миасс Евскарит.

— Шекет! — воскликнул он. — Зачем вы это сделали?

— Мое имя Иабурк, — с достоинством сказал я. — И мне нужны, во-первых, семь моих единоутробных жен, а во-вторых, пещера, в которой я мог бы заняться изобретательством.

— Единоутробных жен? — растерялся ректор.

— Да-да, — нетерпеливо сказал я. — Одной из них можете стать вы сами, ведь даже Аммарих Восьмой с половиной не отказывался от этого, когда был в хорошем настроении!

— Но я… — пролепетал Евскарит, и я не стал его слушать. Я взял его и еще шестерых студентов (кажется, среди них были две девушки, что, конечно, не играло никакой роли), исполнил свой супружеский долг и стал наконец готов к процессу изобретательства.

— Уф-ф, — сказал ректор, отпав от меня, — никогда не думал, что процесс размножения на вашей планете, Иабурк, происходит таким образом.

— Да вы вообще не способны думать, — сообщил я и покинул помещение, оставив ректора и студентов прикладывать холодные полотенца к лбам, покрытым синяками от моих супружеских действий.

Пещеру я нашел неподалеку от главного корпуса. Вообще-то это был ангар для субпространственных одноместных кораблей, но на какое-то время помещение можно было назвать пещерой — дело ведь не в названии, а в сути.

Я сел посреди пещеры и начал изобретать.

Сначала я изобрел способ перемещения между звездами без помощи звездолетов. Способ был древним как мир, и я удивлялся, почему моя восемнадцатая инкарнация, этот Иона Шекет, не додумался сам. Почему по земле он ходит пешком, а от звезды к звезде перемещается в громоздком и шумном аппарате? Ноги нужно разминать, вот что! Или они здесь даже не знают, что в ногах только правды нет, а энергии, необходимой для звездных прогулок, вполне достаточно? Ведь в пятках находятся приемник и излучатель космического биополя!

Я активизировал эти узлы в собственном организме и немедленно поднялся в воздух, вызвав изумление у рабочих, находившихся в пещере. С воплями ужаса они разбежались, а я попробовал сделать несколько шагов, болтая в воздухе ногами. Трудновато, конечно, но можно привыкнуть. У себя на Диркуне я обычно пользовался реактивными клапанами в своих нижних присосках, но здесь я такой возможности был, конечно, лишен.

С некоторым трудом я вылетел в широко раскрытую дверь пещеры и, увидев простор неба, пришел в экстаз — замечательное состояние, без которого не совершишь межзвездного перелета.

— Я вернусь! — сообщил я ректору, махавшему мне всеми пятью верхними конечностями, и ринулся вверх, отталкиваясь от воздуха пятками.

Вот что значит — оказаться в будущей инкарнации, не позаботившись узнать о ней больше, чем записано в наследственной программе. Откуда ж мне было знать, что этот тип, Иона Шекет, может жить только в атмосфере, да еще и кислородной? Едва я поднялся на высоту десяти километров, как почувствовал, что сейчас умру — здесь нечем было дышать.

Я опустился до уровня облаков и улегся на одно из них, чтобы подумать — нужно было изобрести что-нибудь, что позволило бы Шекету жить в вакууме. Как-то я уже изобретал для Аммариха Восьмого с половиной биомешок для вдыхания пустоты и даже получил благодарность — три удара плетью по каждой конечности. Можно было бы немного видоизменить процесс обмена и поверхностного натяжения…

Сделать это оказалось чуть сложнее, чем заставить пятки излучать поглощаемую ими энергию космоса. Но я справился — иначе я перестал бы себя уважать! — и, отдохнув на облаке, ринулся вверх, сразу оказавшись на орбите, где ожидали разрешения на посадку десятки звездолетов, прибывших на Камбикорн. Я видел, какая поднялась паника. Как же, человек за бортом! Да еще и ногами дрыгает, и морда синяя, а глаза излучают свет в невидимом ультрафиолетовом диапазоне…

Я помахал капитанам звездолетов рукой и начал погружение в атмосферу, решив, что для первого испытания сделал вполне достаточно. В конце концов, тело не мое, а Шекета, и я вовсе не был уверен, что, придя в себя, моя восемнадцатая инкарнация останется так уж довольна сделанными мной изменениями.

Я опустился на площадку перед ангаром-пещерой и бодро сказал подбежавшему ко мне ректору Миассу Евскариту:

— Скучно. Передайте Шекету, что я возвращаюсь к своему монарху Аммариху Восьмому с половиной. Пусть дальше сам разбирается.

После этого я закрыл глаза и тут же открыл их опять.

— Что? — сказал я, увидев с каким беспокойством смотрит на меня Миасс Евскарит. — Надеюсь, Иабурк не сделал с моим телом ничего предосудительного?

— Смотрите сами, Шекет, — пробормотал ректор и протянул мне небольшое зеркало.

М-да… Женщины меня любить не будут. Лицо приобрело синеватый оттенок, плечи раздались вширь. Я опустил взгляд и понял, что еще смущало Евскарита — я не стоял на земле, а висел над ней на высоте примерно двадцати сантиметров.

— Замечательно! — воскликнул я. — Вы ведь не станете отрицать, что моя восьмая инкарнация — замечательный изобретатель! Немедленно подам заявку: «Способ межзвездных путешествий с помощью излучения поглощенной космической биоэнергии».

Я представил себе, каким будет лицо у эксперта в Институте безумных изобретений, занявшего мое место и получающего сейчас мою зарплату. Именно к нему, своему преемнику, я собирался явиться — пешком! — чтобы подать заявку на изобретение. И пусть скажет, что оно не безумно!

Я попрощался с ректором и взмыл в воздух.

Я, КОТОРЫЙ БУДУ

Терять легче, чем приобретать. Мысль достаточно банальна и потому справедлива. Я убедился в этом на собственной, извините, шкуре, когда вознамерился отправиться пешком на астероид Церера, чтобы подать заявку на безумное изобретение нового способа космических путешествий.

Сначала все было нормально — я передвигался в безвоздушном пространстве, для видимости переставляя ноги, хотя вполне мог этого не делать. Пока я боролся с этим непривычным ощущением, позади осталась Луна, а потом я пролетел (или лучше сказать — прошел?) мимо какого-то безымянного астероида, и вот тогда-то мне начало казаться, что в моем организме происходят необратимые процессы весьма неприятного свойства.

Хорошо, что мимо пролетал «Нетаниягу» — лайнер компании Эль-Аль, совершавший рейс с Венеры в космопорт Бен-Гурион. Я постучал в иллюминатор смотровой рубки, и после минутного замешательства меня впустили на борт. И вовремя! Как только в шлюзовой камере появился воздух, я понял, что от моих предыдущих инкарнаций остались только воспоминания, а способность путешествовать пешком между планетами и звездами исчезла, как утренний туман.

— Шекет, — взволнованно сказал мне капитан «Нетаниягу» Моше Фридман, с которым мы как-то виделись на презентации новой модели звездолета, — Шекет, как вы меня напугали! Вы можете жить в пространстве?!

— Мог, — мрачно ответил я. — Меня обучил этому Иабурк, моя восьмая инкарнация, если хотите знать. Но этот негодяй оставил меня на произвол судьбы, и вот результат — я потерял свои приобретенные способности. Если бы не вы, капитан, я бы задохнулся, а потом лопнул бы от внутреннего давления…

— Куда вы направлялись, когда с вами приключилось это несчастье? — поинтересовался капитан Фридман.

— На Цереру, в патентный отдел Института безумных изобретений. Хотел подать заявку. Но теперь…

— Понимаю, — участливо сказал Фридман. — Я могу высадить вас на Луне, и вы продолжите полет в пояс астероидов на одном из лайнеров Эль-Аля. Думаю, компания с удовольствием оплатит вам билет.

— Нет, — твердо заявил я. — Что мне делать на Церере, если я ничего, оказывается, не изобрел? Летим на Землю, у меня возникла идея…

Идея была, на мой взгляд, замечательной, но осуществить ее я мог только на Камбикорне, планете, где располагался Оккультный институт. Поэтому, приземлившись на «Нетаниягу», я немедленно пересел на «Вилку» компании Марс-презент и без приключений добрался до знакомого мне космопорта Камбикорна.

— Шекет! — воскликнул ректор Оккультного института Миасс Евскарит, когда я переступил порог его кабинета. — Рад видеть вас в прежнем облике и полном здравии!

— А я не рад, — отрезал я. — Этот негодяй Иабурк, моя восьмая инкарнация, поступил со мной отвратительно, я едва не погиб. В результате я едва не перешел в следующую инкарнацию, о которой не имею ни малейшего представления!

— Понимаю вашу мысль, — протянул Миасс Евскарит. — Вы хотите попробовать вновь извлечь личность Иабурка и…

— Ни за что! — воскликнул я. — Слышать больше не желаю о своих прошлых инкарнациях. Это были неразвитые существа с вредными инстинктами.

— Недавно у вас было иное мнение, — пробормотал Миасс Евскарит.

— Творческий человек, — гордо сказал я, — меняет мнения каждый раз, когда меняются обстоятельства. Этим он отличается от личности нетворческой, способной прожить с одним-единственным убеждением всю жизнь!

— Конечно-конечно, — торопливо сказал ректор. — Тогда, уважаемый Шекет, чем вызвано ваше новое посещение?

— Я намерен познакомиться не с прошлыми своими инкарнациями, а с будущими!

— Но это невозможно, — растерянно сказал Миасс Евскарит. — Даже оккультные методы не способны извлечь из будущего ничего материального — вспомните пророков, прорицателей, ясновидцев… Вы хотите прозреть свои будущие сущности?

— Я хочу найти среди них изобретателя и войти с ним в контакт!

— Но это невозможно, — повторил ректор, и я понял, что напрасно это пятилапое создание было избрано Советом попечителей на высокую должность.

Не говоря больше ни слова, я повернулся и отправился в знакомую лабораторию, где в меня не так давно вселялась личность моей восьмой инкарнации — изобретателя Иабурка. Я заперся изнутри, не обращая внимания на вопли Миасса Евскарита, топтавшегося в коридоре, и приступил к выполнению задуманного.

Конечно, я не мог знать о моих инкарнациях, которые возникнут в будущем. Чтобы получить эту информацию, я должен был оказаться сам в будущем, еще более отдаленном. Именно этим я и собирался заняться. В конце концов, разве в мире, где живут души разумных существ после своей смерти, время имеет большое значение? Я ведь мог составить собственный натальный посмертный гороскоп и узнать, кем стану в будущей жизни. Я сотни раз проделывал подобное для своих клиентов, когда был хозяином фирмы «Душа». Зная, кем и когда мне предстоит воплотиться, я мог составить для моей будущей инкарнации обычную астрологическую карту, выяснить момент смерти, а потом составить посмертный гороскоп и узнать, каким станет мое очередное воплощение… В общем, понятно? Это называется методом последовательных приближений, ничего сложного, я вообще не понимал, почему прежде эта гениально простая мысль не приходила мне в голову. Поистине, даже самые талантливые люди бывают временами слепы, как новорожденные котята!

Миасс Евскарит продолжал колотить в дверь, но я не обращал внимания и закончил работу. Список получился внушительным, и я читал его с ощущением даже некоторой робости.

Вы представляете, моя следующая инкарнация должна была быть королевой бубаек на планете Амтлион! Честно говоря, я не знал, кто такие бубайки и где этот Амтлион расположен. Но сам факт — мне предстояло стать не кем-нибудь, а королевой, — наполнял меня гордостью. Я уж не говорю о том, что, прожив жизнь в облике королевы бубаек, я должен был воплотиться затем в великом, хотя и совершенно неразумном, обитателе солнечных недр, поглощающем плазму так же легко, как простой человек выпивает стакан крепкого чая. Солнечный обитатель, дай ему Бог здоровья, должен будет, судя по натальной карте, прожить аж три миллиона лет, можете себе представить! Он бы жил еще, но на Солнце произошла (или лучше сказать — произойдет) сильная магнитная буря, и от моей двадцатой инкарнации не останется даже нескольких целых электронов…

А вот потом мне предстояло явиться в мир… Это было то, что я искал! Великий изобретатель Грумпркос. Он (или, если хотите, не он, а я!) будет жить на планете, которая сейчас еще находилась в стадии формирования, и потому галактические ее координаты я не смог бы указать при всем желании.

— Привет! — сказал я своей будущей инкарнации, для изобретателя это было нечто вроде возгласа, пришедшего изнутри его сознания.

— Привет! — сказал он сам себе с некоторым недоумением, но, будучи личностью гениальной, немедленно понял, что происходит, и обратился ко мне на чистом галактическом наречии:

— О, Шекет! — сказал он (или, если быть точным, сказал себе я — из двадцать первой инкарнации в восемнадцатую). — Мне всегда хотелось поболтать с кем-нибудь из прежних воплощений, да все времени не находилось. Как живешь в своем двадцать первом веке?

— Замечательно, — сказал я, — но не будем о частностях. Я связался с тобой, потому что ты способен сделать нужное мне изобретение.

— Конечно, способен, — самодовольно согласился Грумпрокс. — Что ты хотел бы получить?

— Я хочу путешествовать в космосе без звездолетов, челноков и прочей механики с электроникой. Пешком, понимаешь? Это безумное изобретение я хочу запатентовать и…

— Понятно, — прервал меня Грумпрокс. — Конечно, я научу тебя, как жить и передвигаться в космосе. Но никаких патентов, имей в виду!

— Почему? — удивился я.

— Как же! Это ведь новейшие технологии, генетика на уровне атомов, открытие тридцать восьмого века! Если ты его запатентуешь, произойдет срыв исторического процесса, мир начнет развиваться по иной линии, все твои будущие инкарнации изменятся, я не возникну, ты не сможешь со мной связаться, я не смогу дать тебе…

— Понятно! — воскликнул я. — Значит, получить информацию из будущего так же невозможно, как отправиться в прошлое и убить свою бабушку?

— Конечно, — раздраженно сказала моя двадцать вторая инкарнация. — Мог бы и сам догадаться. Будь здоров.

И Грумпрокс исчез из моего сознания прежде, чем я успел задать ему еще один вопрос.

Но я не собирался сдаваться! В конце концов, у меня должны быть и другие инкарнации — двадцать пятая, тридцатая, сотая… Может, с ними окажется легче сговориться?

Миасс Евскарит продолжал нудно колотить в дверь, я пожелал ему успеха и вернулся к своим изысканиям. С инкарнацией номер двадцать три я общаться не стал — это был (будет!) огромный разумный паук на планете Аввзуроп, между нами не возникло не только симпатии, но даже понимания того, что мы — одна суть, только перемещенная во времени.

Двадцать четвертая инкарнация… Пожалуй, это было (будет! Когда я научусь правильно пользоваться временами глаголов?) лучшее, на что я мог рассчитывать! В двадцать четвертом воплощении я стану красавицей Модоной, которая будет жить между астероидами Юнона и Паллада в самом что ни на есть открытом космосе. Я стану женщиной, для которой полет между звездами — то же, что для меня — купание в бассейне. Я стану богиней, которая…

— О Модона! — сказал я, уверенный в том, что теперь научусь наконец плавать в космосе так же, как в Ярконе или Средиземном море.

— Пошел вон! — мрачно сказала красавица и пнула своим сознанием мое с такой силой, что я едва не провалился в собственную десятую инкарнацию — в век то ли четырнадцатый, то ли вообще десятый.

— Но… — пролепетал я.

— Когда вы наконец от меня отстанете? — кричала Модона. — Лезут и лезут! То вторая инкарнация, то пятая, теперь вот восемнадцатая! Житья нет! Если я красивая женщина, так ко мне можно приставать с непристойными предложениями?

— Но я… Совсем не… Я только хотел…

— Все вы только хотели! Пошел вон!

И все. Я очнулся на полу в лаборатории и увидел склонившегося надо мной ректора Миасса Евскарита. Он сломал-таки дверь, вот уж действительно — упорство, достойное лучшего применения.

— Ну что? — спросил он с беспокойством. — Получилось?

— Получилось, — мрачно сказал я. — Никогда бы не подумал, что буду способен сам с собой разговаривать в таком тоне…

— В каком?

Я промолчал, попрощался с Миассом Евскаритом, помахав ему рукой, и отбыл с Камбикорна первым же экспрессом. Не пешком, к сожалению, а в каюте первого класса.

ИХ БЫЛО ДВОЕ

Не так уж долго я был владельцем и единственным сотрудником астрологической фирмы «Ваша судьба после смерти», но время это запомнится мне надолго. Наверняка до конца жизни, а скорее всего — и после. И дело даже не в том, что мне довелось составлять посмертные натальные карты для людей, лично мне не очень, мягко говоря, симпатичных. Проблема в том, что я брал на себя ответственность за судьбы будущих поколений!

Приходит ко мне, например, господин Икс, называет время смерти любимого дедушки и просит рассказать, как помогают светила почившему в бозе родственнику на том свете. Я провожу анализ (Сатурн был в Козероге, Юпитер в Деве, а Солнце так вообще в точке весеннего равноденствия) и говорю: «Уважаемый господин Икс, ваш дед, светлая ему память, стал звездным вампиром в альтернативном мире, а в следующем воплощении ему предстоит трудиться на ниве народного образования в галактие Андромеды». Что делает господин Икс, для которого честь семьи важнее предсказаний какого-то астролога? Он отправляется к медиуму, вызывает дух дорогого дедушки и прописывает тому по первое число, отчего бедный дух, поняв, насколько его новое занятие противоречит законам морали, бросает свое ремесло, меняет судьбу вопреки собственной натальной карте и в результате является в следующем воплощении не через триста лет, как положено, а буквально на следующий день после злополучного сеанса спиритизма, и не в образе русской девочки, как было предсказано моим компьютером, а в виде медведя-гризли, единственной целью которого в этом мире становится обнаружение родственника и наказание его вместе с медиумом тем единственным способом, на который способны медведи. Результат — три трупа, один из которых принадлежит, естественно, бедному медведю, так и не понявшему какого черта он гонялся по всему городу за двумя бедолагами, не сделавшими ему (они так считали!) ничего плохого…

Вернувшись же в астральный мир, дух медведя (он же — дух дедушки господина Икс) занимается привычным для него делом — звездным вампиризмом.

Я не шучу, описанный случай действительно имел место в моей практике. Поэтому я старался тщательно отбирать клиентов, но тем не менее проколы все же происходили, и однажды мне пришлось спасаться бегством, причем я едва успел на борт улетавшего на Фомальгаут звездолета.

Дело было так.

Я сидел в офисе и смотрел сводку новостей. На Бинксе пригопы взорвали главную поминальню рукомахии. На Корпунаремесе местные гринульцы изгнали из метрополии большого фиргана и посадили на его место тучную бринту из стада. При желании все это можно было даже понять, поскольку сопровождалось стереофильмами, оставлявшими, правда, желать лучшего из-за помех, возникавших на трансгалактических линиях передач. Но настроение у меня было плохим — ни одного клиента за два месяца! — и я не мог уловить разницы между пригопами и гринульцами, что при моей квалификации, согласитесь, абсолютно непростительно.

В таком состоянии меня и застало некое существо, которое с большой натяжкой можно было причислить к виду хомо сапиенс. Росту в нем было всего метр восемьдесят, а фигурой оно походило на абстрактную статую Ельцина, российского президента конца прошлого века.

— Шекет? — спросило существо.

— Ну, Шекет, — невежливо ответил я. — Что нужно?

После такого приема ему бы уйти, не попрощавшись, но существо, видимо, не умело различать оттенки чужих настроений.

— Хочу, — сказало существо, — иметь посмертную натальную карту моего дорогого сыночка Ленечки.

«Бедный Ленечка! — мелькнула у меня мысль. — Ребенок, наверное, умер в младенчестве, вот мать так и убивается. Вся скрючилась, бедная».

— Когда же почил ваш… э-э… Ленечка? — осторожно спросил я, стараясь быть предельно тактичным.

— Да вы что, Шекет? — возмутилось существо, похожее на женщину не больше, чем я — на «Мисс Вселенная-2078». — Ленечка мой еще не родился. Мне еще почти два месяца носить его во чреве!

Пожалуй, она была права. Приглядевшись, действительно можно было, имея воображение, понять, что женщина, сидевшая передо мной, беременна и, может, даже на восьмом месяце.

— Тогда вы не по адресу, — заявил я, не желая отбивать хлеб у коллег. — Вам нужно будет обратиться к конвенциональному астрологу, причем после того, как ваш сын родится, поскольку для составления натальной карты необходимо знать точное время и…

— Шекет, — прервало меня существо, — я знаю, куда пришла. Видите ли, я сама немного медиум. И мне было видение, в котором я узнала изверга еврейского народа Адольфа Гитлера. Видение сказало, что собирается к воплощению в новой инкарнации и что придет в этот мир… о Господи… в образе сына моего Ленечки. Видение сказало еще, чтобы я берегла себя и не подвергала Ленечку испытаниям во чреве моем.

— Каким испытаниям? — насторожился я.

— Ну… Я, понимаете ли, дня не могу прожить без марсианской травки бубурей.

Бубурей! Эту гадость я попробовал только один раз, и мне было достаточно на все последующие жизни. Накурившись бубурея, можно увидеть не только дух Гитлера, но даже его лично в материальном теле. Когда-нибудь я расскажу об этом своем эксперименте, поскольку уверен, что читателю никогда не приходилось не только курить бубурей, но даже держать в руках этот невесомый бесцветный порошок.

— Так чего же вы от меня хотите? — спросил я, хотя понял, конечно, к чему клонит посетительница.

— Я не хочу носить в себе новое воплощение этого негодяя! — взвизгнула клиентка. — Вы должны, вы просто обязаны сказать мне, Шекет, кем был на самом деле мой будущий сын в своей прошлой жизни и как складывалось его существование между прошлым воплощением и нынешним!

С теоретической точки зрения задача, вообще говоря, была не из легких, но — очень интересная. Сатурн в тот день стоял, конечно, не в Весах, а в Козероге, но, в принципе, можно было…

— Хорошо, — сказал я. — Когда, по прогнозам врачей, вы должны разрешиться от бремени? Это, конечно, не точное время, но в первом приближении можно попытаться. Потом, когда вы родите вашего Ленечку, мы скоректируем результат, и я смогу точно сказать вам, какая личность придет в мир в воплощении вашего сына.

— Восьмого октября, — быстро сказала клиентка и, прежде чем я успел записать число, протянула мне чек на всю сумму гонорара. Видимо, она думала, что это увеличит потенциальные возможности моего компьютера.

Когда клиентка покидала кабинет, я понял, почему ее фигура показалась мне странной: женщина нацепила на себя переходное кольцо от шлюза космического челнока типа «Огурец», — видимо, какой-то умник посоветовал ей это народное средство, чтобы уберечь живот от косых взглядов завистниц.

Весь вечер я работал, не разгибая спины, вводя данные и перепроверяя результаты. Для контроля я подошел к проблеме с другой стороны: списал из энциклопедии точное время, когда Гитлер покончил жизнь самоубийством в своем бункере, и рассчитал для этого кровопийцы посмертную натальную карту. Потом сопоставил результат с тем, что получил для будущего сыночка моей клиентки (она так меня поразила, что я даже не спросил ее имени!), и вторично за этот долгий день испытал состояние шока.

У меня получилось, что, во-первых, клиентке предстояло родить двойню, во-вторых, что одним из младенцев действительно будет воплощение Гитлера, и, в-третьих (вот ведь воля рока!), второй младенец, о котором клиентка даже не упомянула, должен был стать новым воплощением никого иного, как Аттилы!

Почему эта женщина не пришла ко мне полгода назад? Я предложил бы ей сделать аборт и был бы счастлив, что спас человечество от новой напасти. А что можно было сделать сейчас?

Женщина явилась на следующий день и бухнулась в кресло: переходник от «Огурца» сам по себе большая тяжесть, а тут еще двойня…

— Ну что, Шекет? — спросила она нетерпеливо.

— Почему, — прервал ее я, — вы не сказали, что носите под сердцем два плода, а не один? Скрывать от астролога истину не…

— Как два? — возмутилась клиентка. — Один! Вот справка от врача!

Все было верно, но ведь и я не мог ошибиться! Если расчет показал два воплощения, значит — два.

И только тогда я понял, что все это могло означать. Гитлер и Аттила — две родственные души. На том свете они вполне могли найти друг друга, воссоединиться и в едином порыве решить начать новую жизнь в одном теле. Вы можете представить себе человеческое существо, в котором воплотились вместе души Гитлера и Аттилы?

Я — не мог.

Решение нужно было принимать незамедлительно: либо вернуть чек и заявить, что задача не имеет решения, либо сказать клиентке правду, от которой она могла лишиться рассудка, либо…

Я вспомнил о службе в зман-патруле и о том, как действовал, когда мне нужно было за долю секунды обезвредить агента иной цивилизации.

Я подошел к клиентке и потянул вверх переходное кольцо «Огурца». У бедной женщины перехватило дыхание, руки ее заколотили по воздуху, а кольцо между тем начало сжиматься согласно заложенной в нем стыковочной программе.

Спасителям человечества обычно ставят памятники после смерти, а при жизни их либо побивают камнями, либо подвергают длительным срокам тюремного заключения. Мне не нравилось ни то, ни другое. Поэтому, когда клиентка начала задыхаться, я схватил свой компьютер и бросился вон, на ходу набирая номер космопорта и заказывая билет на первый же рейс в любую сторону — лишь бы за пределы Солнечной системы. Через полчаса должен был стартовать к Фомальгауту «Эпигон», и я едва успел к закрытию люков.

За жизнь клиентки я не волновался — на улице наверняка услышали ее вопли и вызвали скорую с полицией. А вот Ленечке пришлось нелегко. Преждевременные роды — неприятная штука. Но согласитесь, разве у меня был другой выход?

Души Гитлера и Аттилы, поджидавшие своего срока для воплощения, остались в дураках, в тело новорожденного вселился некто, для явления которого пришел срок именно в этот момент, а человечество так и не узнало, от какой участи я его спас своим благородным, но уголовно наказуемым поступком.

Если для счастья людей нужно поступиться моралью, то… впрочем, это каждый решает для себя сам.

Лет десять спустя, когда я и думать забыл об этом происшествии, прервавшем мою карьеру неконвенционального астролога, на одной из планет системы Бинтураса меня застиг факс-буклет от некоей Лиоры Штеренмуттер.

«Шекет! — было сказано большими ментальными буквами. — Вы сделали мне очень больно, но я вас люблю. Мой Ленечка — самое нежное существо во Вселенной. Спасибо вам!»

Так я узнал, что мою последнюю клиентку звали Лиорой.

Но самое интересное: в тот же вечер я вытащил из подсознания компьютера старый файл и выяснил, кто же на самом деле воплотился в теле нежного и любимого Ленечки.

Вы не поверите — Лиора Штеренмуттер собственной персоной! Почему ей действительно не любить своего Ленечку как самое себя?

Остался, правда, без ответа вопрос: как могла Лиора пережить новое воплощение, да еще в теле своего сына, когда сама она еще далеко не закончила земной путь?

НАЗАД, В БУДУЩЕЕ

Я не любитель философии. Зачем нужно рассуждать о предмете, если можно подойти и потрогать искомый предмет своими руками? В прежние века, когда почти весь мир был для человека недосягаем, ему приходилось принимать позу мыслителя и рассуждениями постигать истину, которую он не мог постичь более простым способом. Но в наше-то время, когда, как говорится, космические корабли бороздят просторы Вселенной…

Правда, иногда без философии не обойтись и нашему брату-исследователю. Когда я получил письмо от бывшей клиентки Лиоры Штеренмуттер, философиеские размышления овладели мной, будто посетитель дома терпимости — падшей женщиной. Я пытался понять, каким образом новая инкарнация Лиоры могла явиться в мир в образе ее собственного сына Ленечки? Ведь ежу ясно: если ты помер, то обязан, хочешь-не хочешь, просуществовать какое-то время в астральном теле и только потом, спустя годы и даже века, получаешь возможность вернуться в этот мир, воплотившись в новорожденном существе и в большинстве случаев напрочь забыв о своей прежней жизни. Так? Так. Тогда скажите мне, каким образом рожденный Лиорой сын Ленечка мог стать новым воплощением самой Лиоры?

Передо мной была загадка, и я пытался решить ее философическими рассуждениями, поскольку не рассчитывал на помощь любимого компьютера, настолько выведенного из себя проблемой инкарнации госпожи Лиоры, что в течение уже трех часов безумная машина изображала из себя огромный, висевший в воздухе комнаты вопросительный знак.

Может, я ошибся в выкладках? В момент рождения пресловутого Ленечки Венера стояла на границе Девы и Льва, а Сатурн только что вошел в знак Скорпиона, при том что Луна… Нет, все правильно.

Должен сказать, что сидеть в философической позе долгое время очень затруднительно: по всем членам начинают бегать мурашки, хочется выпрямиться и прийти хоть к какому-нибудь выводу. Я так и сделал, потакая потребностям организма. Вывод, к которому я пришел, заключался в следующем: тот мир, куда мы уходим после смерти, по-видимому, мало отличается от этого, куда мы приходим, побывав в том мире. И если здесь существует зман-патруль, вмешивающийся в ход истории, то и там может существовать подобная организация. Почему бы духу Лиоры Штеренмуттер не стать в том мире зман-патрульным и не отправиться в прошлое, чтобы исправить какие-то неполадки в тамошней истории? Почему бы наконец этому злосчастному духу не оказаться во времени раньше, чем был рожден Лиорой ее сын Ленечка? И вот поступает сигнал к новому воплощению, а дух, видите ли, при исполнении, задание еще не выполнено, вернуться в свое время он не может. Приходится срочно воплощаться. Неприятно, когда тебя отрывают от выполнения боевого задания, но что делать — приказ есть приказ, и бедной Лиоре ничего не остается как воплотиться и стать по иронии судьбы собственным же ребенком, причем (вот злая судьбы, ничего не скажешь!) — мужского пола.

Сложная конструкция, согласен, но кто же приходит к простым выводам с помощью философических размышлений?

И вот тогда, решив эту проблему, я задал себе вопрос вопросов: а кто, собственно говоря, дает духу приказ немедленно воплотиться?

Вы понимаете, надеюсь, что никакие философические размышления не помогли бы мне получить ответ на этот прямой и нелицеприятный вопрос. Я пробовал обратиться к своему астрологическому компьютеру, но он все еще изображал из себя тихопомешанного и сообщил мне, что не намерен возвращаться к работе до решения проблемы собственного компьютерного воплощения в следующей жизни.

И что мне оставалось делать?

Поскольку астрология мне помочь не могла, я, подумав, направился к самому известному в системе Бинтураса прорицателю и прямо спросил, помнит ли он себя в прошлом своем воплощении.

— Конечно, — пожал плечами прорицатель и бросил на меня взгляд массой килограммов сто, от которого я едва увернулся. — В прошлой жизни я был великим полководцем Харамара.

Я не стал выражать сомнения, хотя мне уже приходилось встречать на этой планете трех аборигенов, утверждавших, что в прошлых жизнях находились в теле бравого Харамара, объединившего три века назад разрозненные племена на планете Баргинам.

— Допустим, — сказал я. — А между этой жизнью и прошлой? Что вы скажете об этом промежутке вашего существования?

Прорицатель бросил на меня взгляд полегче, килограммов десять, я и уворачиваться не стал, вытерпел удар и продолжил как ни в чем не бывало:

— Действительно, вы можете предсказать каждому, что его ждет через неделю. А слабо самого себя вспомнить?

— Не слабо, Шекет, — буркнул прорицатель, закрыв глаза — понял, должно быть, что, бросая на меня гневные взгляды, он не добьется моего отступления. — Нет, не слабо. Там я был духом, как и вы, Шекет. Вы ведь тоже не первую жизнь живете, я полагаю? Может, мой дух даже встречался с вашим там, где мы оба отдыхали от скуки этого мира.

Я вовсе не считал, что в этом мире так уж скучно, но и сейчас не стал возражать, не желая обидеть прорицателя, начавшего уже входить в транс — во всяком случае, он не только закрыл глаза, но и захрапел.

— Скажите же, дорогой прорицатель, — сказал я медленно, понизив голос, — кто приказал вашему духу воплотиться именно в вашем нынешнем теле? Почему ваш дух в какой-то момент вернулся в мир? Ведь не сам он принял такое дурацкое решение?

— Не сам принял… — повторил прорицатель замогильным голосом; должно быть, вещал он уже не из нашего мира, а из того, где был духом.

— А кто же… — начал я нетерпеливо, но прорицатель прервал меня.

— Иди ко мне, Шекет, — сказал он, — иди ко мне, и ты поймешь…

Куда это он меня приглашал? Сесть с ним рядом? Я и так придвинулся к нему больше, чем позволяли приличия. Погрузиться, как и он, в транс? Я не собирался этого делать, поскольку был специалистом совсем в другой области. Но прорицатель монотонно повторял одно и то же: «Иди ко мне, иди ко мне», и тогда я положил ладонь на его холодный и влажный лоб.

Это было ошибкой. Меня будто подняло над полом, вывернуло наизнанку и зашвырнуло в длинный черный туннель. Я увидел свет в его конце и полетел вперед, воображая себя реактивным самолетом, лишенным рулей управления. Вылетев на свежий воздух, я оказался в белом облаке, на котором возлежал знакомый прорицатель, а рядом…

Рядом, поджав ноги, сидел я сам, Иона Шекет, собственной персоной.

— Здрасьте, — выдавил я, тупо таращась на копию.

— Привет, — сказал Иона Шекет-второй, смерив меня скептическим взглядом.

— Ты как там оказался? — возмущенно заявил я. — Я еще вроде не умер, а когда умру, обойдусь без собственной копии.

— Послушай, — раздраженно сказал двойник, — ты чем там занимаешься, а? Посмертной астрологией? Зман-партулированием? Межзвездными путешествиями? Умный вроде человек, а не понимаешь, что если в твоем мире время течет в одну сторону, то здесь, в мире духов, оно вынужденно течь в обратном направлении. Только это и позволяет Вселенной существовать в стабильном состоянии, поскольку полное время, как ты понимаешь, равно нулю и никак не меняется, что бы ни происходило в мире.

— Вот как, — пробормотал я, начиная прозревать истину. — Значит, этот, — я показал на развалившегося на облаке прорицателя, — нагло врет, утверждая, что в прежнем воплощении был полководцем Харамара?

— Врет, — заявил мой дубль и пинком ноги сбросил прорицателя с облака обратно в черный туннель. — В прошлой своей жизни он будет… Нет, не скажу, не имею права. Факт тот, что в нынешнюю свою жизнь он явился из будущего воплощения, а не из прошлого, и ты тоже, и все прочие. Иначе и быть не может, ты сам поймешь, если задумаешься о природе времени.

— Почему же я не помню о том, кем был… э-э… в будущем? — промямлил я.

— Как ты можешь помнить об этом, болван ты этакий? — возмутился Шекет-второй. — Как ты можешь помнить будущее, если оно еще не случилось?

— Но если мое прежнее воплощение жило… будет жить… э-э… в будущем, а не в прошлом…

— Именно поэтому, — назидательно сказал двойник, — никто из людей не помнит и не может помнить своего прежнего воплощения. Это все равно, что помнить завтрашний дождь.

— Ага, — с сомнением сказал я. — Но ведь в моей квартире живет марсианская кошечка по имени Долли, которая помнит, что в прошлой жизни была никем иным, как премьер-министром Бен-Гурионом. Значит, дух кошечки пришел из прошлого, а не из будушего. Кто же прав?

— Я! — безапелляционно заявил Шекет-второй. — Видишь ли, уважаемый, Вселенная гораздо сложнее, чем представляется твоему тупому воображению. Есть, к примеру, материальные миры, где время сдвинуто на несколько столетий, а события протекают чуть иначе, чем в твоем мире, который тебе так мил. Там тоже есть свой Бен-Гурион и свой Израиль, и свой…

— Знаю, — нетерпеливо сказал я, — мы называем эти миры альтернативными или параллельными.

— А называй их хоть перпендикулярными! — возмутился дубль. — В твоем мире никак не может воплотиться дух именно того Бен-Гуриона, который был премьер-министром Израиля при основании государства!

— Чей же тогда…

— Бен-Гуриона, конечно, но из параллельной Вселенной, как ты ее называешь. Той, например, в которой Давид Бен-Гурион был не премьер-министром, а президентом, причем не первым, а вторым.

— Значит, если мне кажется, что в прежнем воплощении я был рабыней-наложницей у царя Соломона, то…

— То эта рабыня еще даже не родилась в том мире, где ей предстоит жить!

— Ну хорошо, — смирился я с неизбежным. — Но ты хоть можешь мне сказать, когда я отправлюсь в… ну, когда ты там… в общем…

— Да спроси прямо: когда я, Иона Шекет, отправлюсь в лучший мир? — воскликнул мой будущий дух. — И я тебе не отвечу, поскольку понятия об этом не имею: ведь это пока не только твое, но и мое будущее!

Должно быть, вид у меня был совершенно ошалелый, потому что Шекет смерил меня презрительным взглядом и удалился прочь, прыгая по облакам, как по подушкам. Облака заколыхались, я провалился в воздушную яму, которая оказалась ничем иным, как все тем же черным туннелем, и я вернулся в собственное тело смертельно утомленный пребыванием в мире духов.

— Ну что, Шекет, — спросил у меня прорицатель, успевший уже выйти из транса, — удалось вам узнать ответ на поставленный вопрос?

— Удалось, — вздохнул я. — Во всяком случае, теперь мне известно, что нечего надеяться на помощь духов. Они о нашем мире знают ровно столько же, сколько мы знаем о том, что произойдет на Земле лет через двести.

Заплатив прорицателю по счету, я вернулся на Землю, дав себе слово никогда больше не заниматься посмертной астрологией.

Часть вторая. Институт Безумных Изобретений

ИДЕЯ ВПРИКУСКУ

Я не очень люблю рассказывать о том единственном годе, когда мне довелось работать экспертом в ИБИ — Институте безумных изобретений. Причина простая — секретность. Видите ли, есть область человеческой деятельности, где соблюдение тайны представляется обязательным — это экспертиза безумных изобретений. Сейчас, когда в колодец времени может, в принципе, броситься каждый, имеющий удостоверение служащего Зман-патруля, а перелеты через всю Галактику стали проблемой исключительно финансовой, безумные изобретения посыпались на ИБИ, будто из рога изобилия, да простят мне читатели это банальное сравнение.

Впрочем, давайте сначала договоримся об определении. Вы думате, что безумное изобретение — это изобретение, сделанное психом? Если вы так думаете, то вы ошибаетесь. Безумным, согласно определению Толкового Словаря, называется изобретение, предложенное либо пришельцем из будущего, либо представителем иной цивилизации.

Вот, к примеру, является в ИБИ существо с рогами и тремя хвостами на затылке и заявляет, что намерено запатентовать на Земле ухормическую машину для криблания трегов. На его планете эта машина совершила переворот в домашнем хозяйстве, потому что… На этом месте эксперт ИБИ обязан прервать просителя и отправить его восвояси, но так, чтобы у него остались от пребывания на Земле самые приятные впечатления. Надеюсь, вы понимаете, какая это сложная задача? Уверяю вас, она гораздо сложнее, чем погоня за инопланетными агентами в колодцах времени!

Помню первого своего клиента так же ясно, как свою первую брачную ночь с моей бывшей любимой женой Далией.

Приемная ИБИ расположена в недрах астероида Церера. Вы, надеюсь, понимаете, что не всякий инопланетянин способен жить на Земле — кислород, например, убийственно отражается на здоровье глокков, а наша нормальная сила тяжести немедленно убивает хирроуанов. Между тем глокки и хирроуаны — наш главный контингет, предлагать свои изобретения инопланетным посредникам они любят даже больше, чем играть в галактическую чехарду, прыгая с планеты на планету, будто зайцы, на своих световых парусниках, приспособленных улавливать и отражать ветры фантазий.

Так вот, первый мой клиент оказался именно глокком, причем молодым — это я понял по плазменным кольцам, которые он пускал изо рта, совершенно не думая о том, какие неудобства доставляет окружающим. Я опустил стеклоброню, о которую плазменные кольца разбивались, будто волны прибоя о гранитный парапет набережной, и спросил, напустив на себя деловой вид:

— Чем могу быть полезен, господин… э-э…

— Вулхак Бурнугазан, — любезно сообщил глокк, несколько смущенный тем обстоятельством, что общаться приходится через броню. — Я намерен запатентовать на Земле свое последнее изобретение: гуктон алахарский в первом приближении.

— С удовольствием, — сказал я, изобразив на лице именно такую улыбку, какую нас учили изображать на краткосрочных курсах делопроизводителей. — Изложите суть изобретения и его отличие от прототипа. А также суть прототипа, если таковая не является запатентованным на Земле элементом.

— Суть, — с удовольствием сказал Вухлак Бурнугазан, — заключается в том, что, в отличие от гуктона химерийского, моя модель способна гурманить.

Для землян в этом кроется столько замечательного, что я намерен открыть ресторан и кормить…

— Минуту, — прервал я, поняв, что на мою долю пришлась очень трудная миссия. Если является изобретатель вечного двигателя или шапки-невидимки, его можно отослать к справочникам законов природы для нашей области Вселенной, на изучение которых у него уйдет остаток жизни. Но когда является изобретатель, желающий накормить все еще голодное население Земли… Благими намерениями выстлана дорога в Ад, но что до земного Ада существу, обожающему пускать в потолок плазменные кольца с температурой до трех миллионов градусов?

— Минуту, — повторил я. — Вернемся к прототипу, а именно к гуктону химерийскому. Насколько я понял, это продукт питания?

— Совершенно верно! Но моя модификация…

— К ней мы обратимся позднее, — торопливо сказал я. — Начнем все-таки с прототипа. Это закуска, десерт, первое блюдо? Или, может, освежающий напиток?

— Ни в коем случае! — воскликнул Вухлак и пустил в стеклоброню широкое плазменное кольцо. — Гуктон химерийский — это очень вкусный проницатель, который можно употреблять вместе с одеждой.

— С одеждой? — нахмурился я, решив прицепиться к этой детали. — Не думаю, что житель Соединенных Штатов Израиля, посещая ваш ресторан, согласится есть собственную одежду даже на десерт.

— Собственную? — удивился Вухлак. — Речь идет об одежде гуктона, естественно!

— Так он одет, ваш гуктон? — в свою очередь удивился я. — Вы имеете в виду некий продукт вроде нашей капусты, с которого можно снимать…

— Ничего общего! — нетерпеливо дернулся Вухлак. — Капуста… Какой примитив. Нет, я говорю о гуктоне химерийском, одежду для которого шьют лучшие портные Глокка и планет Третьего галактического рукава!

— Понятно, — сказал я, пребывая в полном недоумении. — Может, у вас с собой есть экземпляр, который вы могли бы продемонстрировать?

— Вообще-то, — смущенно отозвался Вухлак, — у меня был один, но я его съел для храбрости, когда собирался к вам на прием… Но я готов…

Он на мгновение перестал пускать свои кольца, запустил внутрь себя щупальце, больше похожее на бурильный аппарат, и вытащил то ли из живота, то ли из головы (я все время затрудняюсь определить, какая часть тела глокков чем занимается) одетое во фрак существо в шляпе, похожее то ли на ангела с отрезанными крылышками, то ли на скрипача из оркестра театра Ла Скала. Гуктон поклонился мне, приподнял шляпу и заявил:

— К вашим услугам. Вкус специфический, не пожалеете.

— Э… — сказал я. — На Земле закон запрещает употребление в пищу разумных существ, господин Бурнугазан. Вас ждет тюремное заключение сроком до пяти лет, если вы попытаетесь…

— О каких разумных существах речь? — удивился клиент. — Это же гуктон, да, к тому еще, химерийский, то есть, по вашим словам, — прототип. Мой гуктон отличается тем, что…

— Что может еще и вести философские беседы? — иронически сказал я. — И вы утверждаете, что это существо неразумно?

— Гуктон, — сказал Вухлак, — скажи господину эксперту: ты разумен?

— С чего бы это? — изумился гуктон и принялся жевать собственную шляпу. — Пища неразумна по определению.

— Но вы же разговариваете, — вкрадчиво сказал я. — И, видимо, не только на темы пищеварения.

— Меньше всего — на темы пищеварения, — потвердил гуктон. — Обычно, когда меня переваривают, я беседую о первых днях творения Вселенной, это новая методика, она улучшает аппетит и…

— Это устаревшая методика, — перебил гуктона Вухлак. — Моя методика куда более совершенна, а мой гуктон, который я вам сейчас продемонстрирую…

— Не нужно, — сказал я. — Разумные существа не могут употребляться в пищу, и потому вам отказано в выдаче патента. Ответ получите в письменном виде.

— Вы гнусный бюрократ! — воскликнул Вухлак и пустил в мою сторону огромное кольцо из высокотемпературной плазмы, едва не пробив стеклоброню. — Что за надуманный предлог! Гуктон не может быть разумным — он вам сам это сказал! Вы просто варвар, господин Шекет. Я вас раскусил — вы не способны употреблять в пищу идеи и знания! Вам давай грубую материальную еду — вы, наверное, даже едите мясо животных?!

— Люблю телячью отбивную, — подтвердил я. — Телята, в отличие от гуктонов, не обладают разумом, и потому их мясо…

— Варвар! Бюрократ! Тупой служака! — вопил разгневанный изобретатель. — Материалист!

— Повторите, — спокойно сказал я. — Ваши оскорбления записываются и в ходе судебного разбирательства могут быть использованы против вас.

— Вы, земляне, до сих пор едите животных, а я вам предлагаю питататься идеями, знаниями, мыслями, концентрацией коих и является гуктон — как химерийский прототип, так и моя алахарская модификация! Вы утверждаете, что идея сама по себе обладает разумом? Или что разумом обладает ваше знание о том, что, скажем, Вензурское сражение произошло на Харкане в третьем веке до Бурзанской эры?

— Э-э… — сказал я, совершенно сбитый с толку. — Так ваш… э-э… гуктон вообще нематериален?

— Нет, конечно, ибо это — идея в чистом и еще не переваренном виде!

— Но я ее вижу своими глазами! — воскликнул я. — Она одета во фрак и вытирает нос кулаком!

— Этим гуктон и отличается от идеи как сути! — буркнул Вухлак. — Идея сама по себе может быть пищей лишь для ума, но не для желудка. Идея же, одетая, как вы говорите, во фрак, является универсальной пищей, потребляя которую…

— Боюсь, — сказал я, — что все-таки не смогу выдать вам патента. На Земле, понимаете ли, еще не запатентован даже принципиальный способ питания духовной пищей, не говоря уж о вашей модификации. Вы опередили время, господин Бурнугазан. Вы гений, что и говорить, но мы, тупые твари, еще не доросли до того, чтобы…

И дальше в таком же духе. Иногда, чтобы избавиться от клиента, нужно пощекотать его самолюбие. Откажешь — обидится. Но если скажешь, что он пришел слишком рано, что его гениальное изобретение способно, конечно, перевернуть мир, но не сегодня, во всяком случае, не в мою смену, я, видите ли, слишком туп для того…

Вухлак Бурнугазан покинул мой кабинет, убежденный в том, что в патентном отделе ИБИ сидят люди недоразвитые и не готовые к восприятию нового. Он, конечно, воспользуется колодцем времени и попробует продать свое изобретение моему коллеге в будущем. Пусть пробует. Там ему скажут, что изобретение давно запатентовано, так что извините, вы пришли слишком поздно…

Все нужно делать постепенно. И я уверен, что если полить телячью отбивную соусом из гуктона, пусть даже химерийского, а не его алахарской модификации, вкус окажется божественным. И шляпа с фраком тоже ни к чему — кулинарное излишество. Идеи нужно потреблять в голом виде.

Я занес в реестр изобретений новый пункт, а на свой личный счет — пометку о том, что произвел обработку первого посетителя. После чего позволил себе немного расслабиться, выпил кофе (к сожалению, пока без идеи вприкуску) и крикнул:

— Кто следующий?

СКАЖИТЕ СЛОВО!

Идеальных клиентов не бывает, как не бывает идеальных жен, любовниц и общественных систем. Истина эта кажется настолько тривиальной, что не требует доказательств, но все равно каждый раз, сталкиваясь с человеческой глупостью, снобизмом или вредностью, чувствуешь себя будто Адам, которого Господь ни за что, ни про что изгнал из Эдема. Несколько лет проработав на ниве альтернативной астрологии, я мог бы уже и понять, что лучше держаться от клиентов подальше и заниматься академической наукой — скажем, разгонять газовые туманности или перетаскивать звездные скопления из одного галактического рукава в другой. Но разве мог я отказаться, когда — будь неладен тот день! — мне предложили прекрасную должность в замечательной фирме с уникальным названием Институт безумных изобретений? Я согласился и первое время действительно получал удовольствие, общаясь с изобретателями, чьи идеи выходили не только за рамки здравого смысла, но, как это часто случалось, за пределы известных законов природы.

Офис ИБИ располагался в недрах астероида Церера, и я вскоре понял, отчего для приема изобретателей была выбрана эта никому не нужная малая планета, никогда не приближавшаяся к цивилизованным мирам ближе чем на сотню миллионов километров. Действительно, если к вам на прием является некто и говорит, что его изобретение способно нарезать Землю на дольки, а потом собрать обратно, то лучше, как вы понимаете, не давать клиенту ни малейшей возможности продемонстрировать свой аппарат в действии.

Попробуйте доказать изобретателю, что ему лучше использовать свои таланты для более полезных дел! Он согласен считать свое изобретение безумным, но ни за что не смирится с тем, что оно может оказаться бесполезным. Каждый из них стремится осчастливить человечество — на меньшее эта публика не согласна.

Клиент, который явился на прием ранним утром после трудного отдыха (я наводил порядок в своей комнате, и вы можете себе представить, чего это мне стоило в условиях почти нулевого тяготения), отличался от прочих тем, что не пожелал заполнять анкету безумного изобретателя.

— Мое изобретение, уважаемый Шекет, — вежливо сказал он, отодвигая пустой кубик голограммы, — не безумно. Напротив, я считаю, что оно тривиально, как восход солнца.

— Не согласен, — заявил я. — Даже восход солнца можно назвать безумным, если вы вдруг увидите, что светило появилось не на востоке, а на западе. К тому же, если вы не заполните анкету, я не буду знать, как к вам обращаться!

— Меня зовут Ульпах Бикурманский, — представился клиент, забрасывая за левое плечо все свои грудные щупальца и нервно подмигивая центральным глазом. — Думаю, этого достаточно, давайте сразу перейдем к делу.

— Давайте, — вздохнул я.

— Скажите, Шекет, — начал Ульпах Бикурманский, — вы ведь пользуетесь голосовыми командами, общаясь с бытовыми приборами?

— Естественно, — кивнул я. — И не только бытовыми. Мой компьютер, к примеру, понимает меня если не с полуслова, то после троекратного повторения — обязательно.

— Вот видите! — воскликнул Ульпах. — Тогда какие у вас основания отказать мне в выдаче патента?

— А разве я вам в чем-то уже отказал? — удивленно спросил я.

— Говоря «вы», — пояснил клиент, — я имею в виду все ваше гнусное племя патентоведов и экспертов. Вы лично — лишь частный и не самый печальный случай.

— Весьма признателем, — поблагодарил я. — Но чтобы я мог вам отказать, мне нужно знать, что вы имеете предложить для отказа.

— Разве вы еще не поняли? — удивился Ульпах и почесал затылок, дважды обернув щупальце вокруг головы. — Формула изобретения такова: «Вербальная система команд, отличающаяся тем, что с целью максимальной универсализации процесса, предлагается распространить систему на законы природы, как известные, так и те, что будут открыты в будущем». Последнее обстоятельство, — пояснил он, — чтобы потомки не могли оспорить моего приоритета.

— Вербальное управление законами природы? — переспросил я.

— Именно! Что тут такого? Вы говорите: «Сделай яичницу!», и ваша плита немедленно принимается за дело. Вы говорите компьютеру: «Сделай расчет!», и он тут же начинает переваривать информацию. Все это — частные случаи общего закона. Голосом можно управлять не только приборами, но и явлениями природы — вот суть моего изобретения.

— Вы скажете: «А ну-ка назад!», и реки потекут вспять? — усмехнулся я.

— Конечно, — не задумавшись ни на мгновение, ответил Ульпах Бикурманский. — Моя приставка позволяет это сделать. Вы говорите: «А ну-ка назад!», прибор преобразует звуки вашего голоса в сигналы общего информационного поля планеты, а далее влючаются естественные природные ресурсы, которые находятся в резонансе — от информационного поля сигнал поступает в почву, по которой течет река, в ней нарастают внутренние напряжения, происходит сдвиг русла и… Да что я вам это рассказываю? Вы что, сказок никогда не читали?

— То сказки, — резонно возразил я, — игра фантазии.

— Какая фантазия у древнего человека? — удивился Ульпах. — Он даже перспективу на рисунках изобразить не мог, все рисовал в плоскости! Конечно же, авторы сказок умели с помощью словосочетаний управлять природными процессами. Но что они знали о природе? Ничего! Вот и получалось, что управлять могли, но не представляли — чем именно. Иное дело — сейчас, когда о законах природы написаны тысячи учебников.

— Но компьютер специально настроен на то, чтобы понимать голос хозяина, — сказал я. — А с чего бы, скажем, этот вот астероид послушался моего приказа и перешел на другую орбиту?

— Шекет, вы эксперт или дилетант? — приступил Ульпах к прямым оскорблениям. — Вы действительно не понимаете или придуриваетесь? Разве вы не знаете главного закона науковедения? «Все, что способен придумать человек, может существовать и в природе, ибо природа бесконечна, а разум ограничен».

— Да, — вынужден был согласиться я. — То есть, вы хотите сказать, что в природе уже существует система вербального управления, а вы только…

— Конечно! Я всего лишь изобрел прибор, который сопоставляет слова человеческого языка и слова, управляющие природными процессами. Хотите покажу? — неожиданно предложил он, и я сдуру сказал:

— Валяйте.

Обычно я думаю прежде, чем сказать что бы то ни было, но Ульпах Бикурманский утомил меня своей воистине безумной идеей.

Наклонившись к большой сумке, которую он с трудом перетащил через мой порог даже несмотря на малую силу тяжести, Ульпах вытащил и грохнул на стол параллелепипед из какого-то странного сплава, на одной из сторон которого находилось небольшое отверстие, забранное мелкой сеткой.

— Вот сюда, — сказал Ульпах, ткнув в сетку сразу тремя щупальцами. — Скажите слово и посмотрите, что получится.

— Какое слово? — насторожился я.

— Да какое хотите! Для настройки.

— Хорошая сегодня погода, — сказал я, четко выговаривая чуть ли не каждую букву. Ульпах провел щупальцами по гладкой поверхности аппарата и заявил:

— Порядок. Теперь он понимает ваши модуляции. Можете приступать.

— К чему? — удивился я.

— Да к делу! Что вы говорите кухонному комбайну, чтобы он приготовил яичницу?

— Так и говорю: «Яичница из двух яиц». И получаю обычно бекон, поскольку настройка системы оставляет желать лучшего.

— Мой аппарат свободен от этих недостатков! Видите на горизонте звезду?

— Это не звезда, — поправил я, — это планета Юпитер.

— Какая разница? Названия существуют лишь для нашего удобства, природа не пользуется такой знаковой системой. Название не имеет значения. Скажите вслух, чего вы хотите от Юпитера.

— Чего я могу хотеть от Юпитера? — я пожал плечами, раздумывая, как бы мне с наименьшими потерями избавиться от этого психа.

— Да чего угодно! — воскликнул Ульпах, и я понял, что он сейчас выйдет из себя и расправится со мной без лишних слов.

— Хочу, — усмехнувшись, сказал я, — чтобы красное пятно наконец исчезло. Сколько можно, на самом деле? Семьсот лет уже торчит на одном месте и хоть бы…

— Хватит! Не нужно сотрясать воздух! Вы думаете, природа тупее вас и не понимает без ваших комментариев?

— Я и не думал комменти… — начал я и прикусил язык. Даже невооруженным глазом было видно, как на Юпитере что-то ярко вспыхнуло и погасло. Разумеется, это было простым совпадением, но я все-таки достал из ящика стола бинокль с пятисоткратным увеличением и приставил к глазам. Я точно знал, что знаменитое красное пятно должно было сейчас находиться на видимой стороне планеты. Но его там не было!

У меня задрожали руки.

— Э-э… — сказал я. — А если бы я захотел, чтобы Юпитер исчез вовсе?

— Да какая разница! — рассердился Ульпах. — Вы произносите слово, а прибор переводит вербальную команду в информационное поле, которое… Впрочем, это я уже объяснял. Попробуйте еще раз. Скажите ему, например, чтобы он изменил закон тяготения: здесь ведь очень неудобно находиться, так и кажется, что сейчас свалишься со стула.

— Просто сказать?

— Просто скажите!

— Хорошо, — я набрал в грудь воздуха и произнес четко и ясно: — Аппарат по переводу вербальных команд в управляющие сигналы по изменению природных процессов должен самоуничтожиться.

Бах! — и от куска металла, лежавшего на столе, осталось лишь воспоминание, причем, если говорить обо мне, — не самое лучшее.

— Да вы что? — озадаченно сказал Ульпах. — Это был единственный экземпляр! Где я теперь возьму новый?

— А без прибора вас природа не понимает? — ехидно спросил я.

— Я подам на вас в суд! — взвизгнул Ульпах. — На вас и на всю вашу организацию! Я потратил двадцать лет жизни!

— Очень жаль, — хладнокровно сказал я. — Вы просили, чтобы я испытал аппарат. Я его испытал. Аппарат действительно работает. То есть, я хочу сказать — работал. Но поскольку в настоящее время опытный образец не может быть представлен комиссии, я вынужден отказать вам в выдаче патента.

Ульпах молча раскрывал рот и размахивал щупальцами — слов у него больше не было. Да и что он мог сделать словами, не имея прибора? Я подтолкнул изобретателя в спину, и он вылетел из кабинета, будто мячик. Издалека послышался его вопль, к счастью, совершенно нечленораздельный и не способный повлиять не только на закон природы, но даже на запоры входной двери. Я надеялся, что автоматический привратник выпустит Ульпаха и без кодового слова.

Нет, действительно! Я нисколько не сомневался в том, что между словами и делами существует непосредственная связь, и каждому слову можно поставить в соответствие реальное явление природы. Но надо же знать, с кем имеешь дело! Если каждый получит в свое распоряжение аппарат Ульпаха, что станет с нашим бренным мирозданием? Страшно представить!

Да разве нужно далеко ходить за примером? Кто-то, если мне не изменяет память, когда-то сказал: «Да будет свет!» И стал свет. Что мы имеем в результате? Оглянитесь вокруг, господа!

ОДИНОКИЙ СПАСАТЕЛЬ

О Мирике Миркине я услышал много раньше, чем увидел этого человека в своем кабинете. Впервые о нем заговорили в Сирийской провинции Соединенных Штатов Израиля в 2075 году, когда Миркин спас из огня семнадцать детишек, пришедших на дискотеку в детский сад имени президента Асада. Почему случилось возгорание, никто так и не понял, но оказавшийся на месте происшествия Мирик Миркин, служащий компании по производству космических якорей, смело бросился в пламя и выносил детей одного за другим, пока пожарные боролись с огнем. Никто, к счастью, не погиб.

Второй раз о Миркине написали газеты и сообщил Интернет-плюс примерно год спустя, когда он в аналогичных обстоятельствах спас двадцать восемь женщин — участниц спиритического сеанса в городе Булонь, расположенном, как известно, во французской провинции Соединенных Штатов Израиля. Дамы желали побеседовать с духом Марии Стюарт, но, видимо, ошиблись адресом, и вместо убиенной королевы явился огнедышащий дракон, плюнувший на занавески, которыми спиритки отгораживались от бренного мира. Естественно, все вспыхнуло, а дракон удалился с сознанием исполненного долга. Если бы не Мирик Миркин, на следующий день состоялись бы пышные похороны прекрасных женщин.

Кстати, о явлении дракона рассказали они сами, приведя в экстаз многочисленных поклонников этих вымерших существ.

А потом — понеслось. Когда где-то происходил крупный пожар и ожидались человеческие жертвы, непременно рядом оказывался вездесущий Миркин и, проявляя чудеса ловкости, смелости и безрассудства, спасал всех, кто становился пленником огненной стихии. Там, где бросался в огонь Миркин, жертв не было никогда.

Года через три, когда число спасенных Миркиным достигло пятисот человек, а количество пожаров, свидетелем которых он странным образом оказывался, исчислялось десятками, Управление пожарной безопасности Соединенных Штатов Израиля назначило специального сотрудника для того, чтобы тот отслеживал перемещения Миркина по планете и направлял за ним следом специальные пожарные подразделения, ибо вероятность того, что большой пожар и Мирик Миркин сойдутся в одной географической точке, была близка к единице.

Когда я читал обо всем этом в почтовых и информационных программах Всемирной службы новостей, мне невольно приходили на память замечательные детективные романы Агаты Кристи. Героиней многих ее произведений была старушка по имени мисс Марпл. Так вот, там, где появлялась эта мудрая женщина (я имею в виду героиню, а не автора), непременно случалось какое-нибудь преступление, чаще всего — убийство. Мисс Марпл включалась в расследование и обнаруживала преступника. Но почему, черт возьми, никому не пришло в голову посадить в тюрьму милую мисс Марпл? Очевидно, что сразу после этого количество убийств в Южной Англии резко пошло бы на убыль!

Почему, — думал я, — Управление пожарной безопасности не примет превентивных мер и не обратится в суд с просьбой упрятать Миркина за решетку или, по крайней мере, ограничить свободу его передвижения? Было в этой истории что-то неправильное: Миркин путешествовал по планете, за ним следовал чиновник Управления, своевременно сообщая об очередном очаге возгорания и фиксируя количество спасенных, а специалисты по теории вероятностей подсчитывали, каков шанс нового случайного совпадения. Мисс Марпл никто в пример не приводил, чаще вспоминали какого-то Игмара Дехтера, жившего полтораста лет назад: этот гражданин Германии имел неосторожность поскальзываться на ровном месте в среднем по восемь раз в день. Иногда это число достигало полусотни, иногда уменьшалось до двух-трех, но никогда не достигало нуля, даже тогда, когда Дехтер ломал руку или ногу и оказывался на больничной койке. Действительно, как можно поскользнуться, лежа на кровати? Но Дехтеру это удавалось без проблем — точнее, с проблемами для обслуживавшего его медицинского персонала…

Когда на пороге моего кабинета в Институте безумных изобретений появился мужчина, личность которого показалась мне смутно знакомой, я не подумал, что это может быть никто иной, как Человек-пожар. Клиент сел передо мной, вытащил из портфеля биодискет с описанием своего изобретения и только после этого представился:

— Мирик Миркин. Думаю, вы обо мне слышали.

— О, конечно, совершенно не рад познакомиться! — искренне воскликнул я и одним движением смахнул со стола все способные воспламениться предметы. Миркин понял значение этого жеста и усмехнулся:

— Дорогой Шекет, — сказал он. — Не так все страшно, как вам кажется.

— Слушаю вас, — любезно произнес я, но все-таки отодвинул свое кресло на расстояние, показавшееся мне безопасным.

— Формула моего изобретения такова, — торжественно заявил изобретатель. — «Усилитель вероятности, отличающийся тем, что с целью упорядочения законов природы, производит обмен равновероятными событиями, происходящими в различных областях пространства-времени». Надеюсь, вы поняли суть?

— Нет, — откровенно признался я.

— Объясняю, — вздохнул Миркин. — Какова вероятность того, что, если чиркнуть спичкой вблизи от кучи сухих листьев, произойдет возгорание и случится сильный пожар?

— Ну… — протянул я. — Думаю, что эта вероятность близка к единице.

— Совершенно верно! — воскликнул Миркин. — А какова вероятность того, что человек, у которого щекочет в носу, чихнет?

— Тоже близка к… — сказал я, вспомнил формулу изобретения Миркина и прикусил язык.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал клиент. — Дошло, наконец. Мой прибор позволяет обменивать события, вероятность которых одинакова. Что происходит?

Кто-то где-то хочет поджечь хворост, а я в это время хочу чихнуть. Хоп! События меняются местами, поскольку обе вероятности совершенно одинаковы. Результат: я не чихаю, а спичка гаснет, не успев поджечь хворост. Но вместо меня чихает тот, кто держал в руке спичку. А вблизи от меня загорается, казалось бы, без видимой причины здание или парк, или еще что-то, способное гореть. Мне остается только фиксировать результат опыта и спасти людей — они-то не виноваты в том, что изобретатель Миркин проводит полевые испытания прибора по обмену вероятностями! Кстати, прибор называется «вариатор Миркина», и лицензию на его использование я намерен продать не меньше чем за два миллиона новых межпланетных шекелей.

— Эффект мисс Марпл! — воскликнул я, чем привел клиента в немалое замешательство: он решил, что какая-то английская девица намерена оспаривать его приоритет. Но я быстро успокоил господина изобретателя, объяснив, что литературные персонажи не могут претендовать на авторство.

— Послушайте! — воскликнул я. — Именно вы, будучи изобретателем вариатора, выбираете равновероятные явления, верно?

— Безусловно! — твердо сказал Миркин. — Выбирает тот, кто работает с вариатором. В данном случае — я, изобретатель.

— Так почему, черт побери, вы сделали такой странный выбор? — поразился я. — Чихание и пожар? Могли бы сравнивать вероятности более безопасных событий! Скажем, вероятность прихода дорогого гостя и вероятность выигрыша в лотерею.

— Нет, — вздохнул Миркин. — Обмениваться можно лишь такими явлениями, вероятность которых очень велика. Дорогой гость и выигрыш — события, конечно, приятные, но маловероятные, согласитесь. Это раз. Второе: я ведь испытание прибора провожу, а не в бирюльки играю! Я должен наверняка знать, что все происходящее — действие вариатора, а не все той же игры случая! Дорогой Шекет, я над этой проблемой думал не две минуты, как вы, а долгие годы. Уверяю вас, другого способа испытать прибор, не существовало!

И к тому же, разве хоть кто-то погиб? Я спасал из огня даже кошек, хотя терпеть не могу этих животных!

— А материальные ценности? — вяло возразил я.

— Фу! По сравнению с выгодой, которую принесет вариатор, ущерб от пожаров, согласитесь, — пренебрежимо малая величина.

— Скажите это начальнику Пожарного управления, — посоветовал я, и Миркин пожал плечами, давая понять, что не намерен тратить время на подобные мелочи.

— Если вас, как эксперта, не удовлетворяет формула моего изобретения, — заявил он, доставая из сумки аппарат, похожий на большую кастрюлю без рукчи, — я готов продемонстрировать вам вариатор в действии.

— Только без пожаров! — воскликнул я.

— Но ведь имущество наверняка застраховано, — разочарованно сказал Миркин, — а вас я из огня вынесу, можете не сомневаться.

— Не сомневаюсь, — буркнул я. — Но давайте выберем другие явления с равными вероятностями. В конце концов, опыт ведь должен быть чистым, а с огнем вы уже экспериментировали.

— Предлагайте, — кротко сказал изобретатель и сложил руки на груди.

— Ну… — я на минуту задумался. — Скажем, так. Очень велика вероятность того, что я откажу вам в выдаче патента. С другой стороны, так же велика вероятность того, что на ужин в ресторане фирмы опять подадут запеканку из марсианских бушляков.

— Сейчас, — пробормотал Миркин и быстро защелкал тумблерами.

— Не пойдет, — заявил он, увидев на экранчике результат вычислений. -

Вероятности этих событий велики, но не равны друг другу. Скорее уж вы откажете мне в патенте, чем в вашем ресторане подадут бушлячью запеканку. Поэтому…

— Так вам нужно, чтобы вероятности были в точности одинаковы?

— Конечно! Уверяю вас, Шекет, подумав, вы и сами поймете то, что я понял несколько лет назад: одинаково высокую вероятность могут иметь только события с отрицательным содержанием. От самых простых — чихания, например, до самых сложных — скажем, катастрофического землетрясения. К сожалению, так уж устроен мир, ничего не поделаешь…

— Значит, вы можете, чихнув, вызвать землетрясение или извержение вулкана? — задумчиво проговорил я.

— А также распад планеты в результате взрыва радиоактивного вещества в ее ядре, — кивнул Миркин. — Как показывает расчет, это событие с высокой вероятностью может произойти, если…

— Гениально! — вскричал я. — Великолепно! Потрясающе! Вот поистине безумное изобретение! В моей практике еще не было подобного!

Миркин покраснел от удовольствия и позволил себе расслабиться, воображая, что Шекет уже у него в кармане.

Продолжая осыпать изобретателя комплиментами, я привстал и, схватив лежавший перед Миркиным аппарат, швырнул его в утилизатор мусора. Хруст, раздавшийся вслед за этим, свидетельствовал о том, что утилизатор с высокой степенью вероятности готов переработать любую гадость, как, собственно, и сказано в инструкции.

Миркин вскочил, глаза его вылезли из орбит, он пытался что— то сказать, но не мог. Вероятность того, что изобретателя хватит удар, достигла слишком большой величины, и я вызвал санитаров, всегда готовых прийти на помощь экспертам.

— Жаль, конечно, — сказал я сам себе, заполняя бланк обслуживания посетителя, — но думаю, что дисциплинарная комиссия оправдает мои действия.

Я выглянул в приемную, где дремал на диване служащий Управления пожарной безопасности, сопровождавший Миркина в его поездке, и сказал:

— Вы свободны. Пожаров больше не будет.

Служащий продрал глаза, подумал и заявил:

— Жаль. Я получал такие хорошие командировочные…

Вот и спасай человечество после этого! Всегда найдутся недовольные. У одних, видите ли, пропадают командировочные деньги, у других, как, например, у известного изобретателя Альдокриматериса, теряется смысл жизни. Впрочем, это уже другая история.

ПРИЯТНО ЛИ БЫТЬ БАБОЧКОЙ

Знаете ли вы, почему все великие изобретатели были мужчинами? Почему мужчины изобрели колесо, костер, паровоз, телескоп, водородную бомбу и канцелярские скрепки, которыми мы пользуемся даже сейчас, когда бумагой пользуются только шизофреники и переписчики Торы? Почему женщины не придумали ничего, даже завалящей пробки для шампанского?

Вы скажете, что мужчина изобрел колесо, а женщины возили на телегах домашний скарб, мужчина придумал очаг, а женщины посвящали жизнь охране этого символа теплого дома. Разделение труда, в общем. Но неужели из правил не было ни одного исключения? Софья Ковалевская от изобретательства, например.

Я вам скажу, почему женщины никогда не были изобретателями. Они слишком любят то, что производят на свет. Посмотрите на детей — разве мужчина-изобретатель способен любить свое чадо так, как любит его мать-женщина? Нет, господа, изобретатель должен свое творение ненавидеть, вот что я вам скажу. Он должен стремиться избавиться от него, сбросить с себя, в общем — получить патент и забыть, занявшись чем-то новым. Способна на такое женщина? Я готов был плюнуть в глаза каждому, кто скажет «да», но Ария Кутузова все-таки заставила меня изменить мнение.

Она явилась ко мне на прием без записи — иначе я, скорее всего, сплавил бы ее какому-нибудь роботу, более приспособленному для общения с женским полом: я сам видел недавно, как секретарь IJE-95 обрабатывал жену изобретателя, грозившего подать в суд на Институт.

Она ему:

— Мой муж гений, вы его не понимаете!

А робот в ответ:

— Вы правы, госпожа, мы его не понимаем. Его никто не понимает. Его не понимает даже собственная жена. Она думает, что он гений, а он всего лишь способный парень. Способные парни — по другому ведомству, а жен способных парней принимает мой коллега в комнате 873.

Я бы так не смог.

Ну да ладно. Факт остается фактом: Ария Кутузова ворвалась ко мне в кабинет, едва его покинул бедняга Миркин, изобретатель конвертора вероятностей.

— Если вы откажете мне в выдаче патента, я продам «ноу хау», и миллиарды шекелей сможет заработать каждый дурак, — заявила она.

— Представьтесь, пожалуйста, — буркнул я, полагая, что меня потревожила разгневанная супруга одного из клиентов.

— Ария Кутузова, — сказала посетительница и положила передо мной старую потрепанную куклу.

— Из какой оперы? — осведомился я. — Прокофьева или Уолтерброу?

— Ария — это мое имя, — вежливо объяснила женщина, глядя на меня, как еврей на Эйхмана, — а Кутузова — фамилия, если это вам еще не понятно.

— Теперь понятно, — пробормотал я. — А у вас нет родственницы, которую звали бы Серенада Арлекина?

Как вы можете судить из моих реплик, я не принял посетительницу всерьез. Она, однако, быстро развеяла мои сомнения относительно серьезности ее намерений.

— Это, — сказала Ария, кивнув на лежавшую передо мной куклу, — аппарат, который я намерена запатентовать. Разумеется, после того, как я вам его продемонстрирую.

— У нас, извините, Институт безумных изобретений, — терпеливо напомнил я, — а не фабрика игрушек.

— Мое изобретение более чем безумно, — гордо заявила Ария. — Это стратификатор инкарнаций. Надеюсь, вам известно, что каждое живое существо проживает не одну жизнь, а множество?

— Разумеется, — кивнул я, бросив взгляд на стену, где висел под стеклом, поворачиваясь к зрителям всеми двенадцатью гранями, мой диплом об окончании Оккультного университета. Госпожа Кутузова проследила за моим взглядом, увидела свидетельство моей высокой компетентности и просветлела лицом.

— О, простите, Шекет! — воскликнула она. — Я-то думала, что вы такой же неуч, как все мужчины!

— Ну что вы, — смутился я. — Честно говоря, пять лет я занимался именно инкарнациями, точнее — астрологическим аспектом…

— А я — практическим! — с энтузиазмом воскликнула Ария Кутузова, и я понял, что сейчас она бросится мне на шею. Не думаю, что это могло быть неприятно, но я находился при исполнении и не мог позволить себе фамильярности. Поняв, что лучше придерживаться норм поведения в общественных местах, госпожа Кутузова продолжила свои объяснения:

— Вот вы, Шекет, наверняка прожили не меньше пяти жизней, я это вижу по шишкам на вашем темени. И все эти бывшие инкарнации прячутся в вашем подсознании, влияют на ваши решения и, возможно, даже мешают, хотя вы об этом не подозреваете. Так вот, мой стратификатор позволяет разделять сущности, скопившиеся внутри вас, выявлять их и, если можно так выразиться, выводить на чистую воду. Иными словами, вот здесь, — тут госпожа Ария показала на левый глаз куклы, — вы можете увидеть число ваших инкарнаций, — здесь, — тут она ткнула кукле в правый глаз, — вы увидите, кем были в прошлых жизнях, а нажав на эту кнопочку, — и госпожа Кутузова хлопнула куклу по носу, — вы вернете себе ту инкарнацию, какую пожелаете.

— Любопытно, — сказал я совершенно искренне. — И вы можете продемонстрировать аппарат в действии? Я, видите ли, знаю, кем был в прошлых жизнях, так что смогу проверить, правильно ли работает этот… э-э… прибор.

— Прошу! — воскликнула Ария Кутузова голосом великого полководца и бросила куклу мне на колени. — Итак, сначала левый глаз, потом правый, и наконец — нос!

Я так и сделал. То, что я увидел в зрачках куклы, меня нисколько не удивило. Я еще на втором курсе Оккультного университета, проведя соответствующее исследование, выяснил, что в первый раз явился в мир тираннозавром Rex, во второй раз был бабочкой в долине Нила в те дни, когда в Египте жило еврейское племя во главе с Моше, третьей моей инкарнацией стала наложница из гарема султана Абдуллы Красивого, четвертой — известная в прошлом веке болгарская пророчица Ванга, и наконец лишь в пятом своем воплощении я родился в нынешнем теле. Что ж, прибор госпожи Кутузовой показал правильные сведения, но разве я мог быть уверен в том, что она не списала данные из Большого Межгалактического Информатория? Женщины ведь способны на все, мне ли это не знать!

— Ну что? — нетерпеливо спросила Ария Кутузова. — Выбрали? Я бы на вашем месте попробовала инкарнацию Ванги. Вы сразу поймете, какая удача ждет лично вас, когда вы дадите положительное решение экспертизы по моему делу.

Уж не намек ли это на взятку? — подумал я и из чувства противоречия выбрал инкарнацию номер два. Надавил на нос игрушки и бросил на посетительницу вопросительный взгляд.

Ответить она не успела.

Стены комнаты неожиданно уплыли от меня в бесконечность и стали границами Вселенной, той самой твердью, в которую можно было вбивать гвозди физических теорий с золотыми шляпками звезд. Я парил в невесомости над огромной плоской поверхностью мира, крылья мои трепетали под ветром, и я чувствовал, что здесь нет никого, кто мог бы покушаться на мою безопасность: я не ощущал запаха птиц (откуда, черт побери, птицы на астероиде? — мелькнула чья-то чужая мысль и лопнула, как мыльный пузырь), не слышал воплей цикад, но и цветов, на лепестках которых я мог бы отдохнуть, не видел тоже. Уныло, но зато спокойно.

Я поднялся выше — коричневая поверхность ухнула вниз и пропала из поля зрения, но зато я увидел весь остальной мир: спереди, сзади, сверху, всюду. Я мгновенно потерял ориентацию, поскольку не привык смотреть затылком. Мне показалось, что желудок сейчас вывернется наизнанку, я не понимал только, откуда у меня мог взяться желудок, а мгновение спустя перестал понимать, что вообще означает это слово. Должно быть, из какой-то другой инкарнации, то прошлой, то ли будущей.

Черная тень надвинулась на меня сверху — ко мне устремилось огромное существо с пятью головами, покрытыми гладкими блестящими шлемами. Я дернулся, сложил крылья, попытался спикировать, но ничего не получилось, сильный порыв ветра бросил меня на мягкую поверхность — к сожалению, это был не цветок, а что-то несъедобное и зловещее, мир, в котором я легко мог запутаться, и мне пришлось собрать всю волю, чтобы принять единственно верное решение. Я рванулся от пятиглавого чудовища в серую пустоту между землей и небом, а потом в сторону, и вниз, и опять вверх, я лавировал и надеялся, что выживу.

Не знаю, как долго продолжался этот кошмар. Возможно, всю жизнь. Во всяком случае, не меньше вечности. Я устал, и мне стало все равно. Жизнь, смерть — какая, по сути, разница? Увидев перед собой холмистую громадину, я сложил крылья, бросился вперед и вцепился всеми лапками в мягкую поверхность. Я ощутил знакомый запах — это был запах женщины. Это было женское плечо, остров отдохновения, единственная бабочкина радость…

— Послушайте, Шекет, — сказал женский голос, — не могли бы вы для начала встать с меня?

Я открыл глаза и к своему ужасу обнаружил, что лежу на Арии Кутузовой, а бедная Ария распростерлась на полу моего кабинета, рядом валяется перевернутый стул, а кукла с разорванным подолом висит головой вниз на торчащем из потолка синтезаторе воздуха.

— Простите, ради Бога! — воскликнул я, поспешно поднимаясь и приводя в порядок одежду — не только на себе, но и на Арии. — Видите ли, я сел на ваше плечо… То есть, не я, а бабочка… То есть, конечно…

Я вконец запутался и, стянув с синтезатора аппарат для стратификации инкарнаций, осторожно положил его на стол, стараясь не нажать случайно ни на нос, ни на глаза.

— Я понимаю, — улыбнулась Ария Кутузова. — Но зачем вы выбрали вторую инкарнацию? В облике Ванги или хотя бы наложницы вам было бы куда удобнее…

— Вы так думаете? — спросил я.

— Уверена! — воскликнула Ария. — Быть женщиной не так плохо, как воображают некоторые мужчины.

Я не стал ввязываться в вечную, как мир, дискуссию и сказал:

— Замечательное изобретение! Как вам удалось? Послушайте, милая Ария, я, конечно, дам положительное экспертное заключение, и вы получите свой патент. Но при одном условии! Мы должны вместе работать над усовершенствованием прибора. Мои знания инкарнаций и ваш технический гений…

— Согласна, — сказала Ария Кутузова так быстро, будто я просил ее стать моей женой.

Не прошло и часа, как все документы были оформлены, счастливая Ария стала обладательницей вожделенного патента, и мы направились в институтский буфет, чтобы за чашкой гнусного церерского кофе обсудить дальнейшие планы.

ПЛАНЕТА-ЩУПАЛЬЦЕ

Игнас Бурбакис мне понравился. Он понимал, что мое время дорого и потому не тянул: назвал себя, объявил о желании получить патент, в общем, ясно было, что человек не впервые имеет дело с экспертами.

— Я изобретаю планеты, — заявил Бурбакис. — Восемнадцать язапатентовал в галактике Золотой Ветви, еще тридцать одну в галактическом скоплении Воплей Каузарских, еще…

— Не нужно перечислений, — очень тактично прервал я клиента. — Я вам безусловно верю. Правда, не вполне пока понимаю, что значит — изобретать планеты. Планета по определению есть твердый шар, светящий отраженным…

— Это грубейшая ошибка астрономических справочников! — воскликнул Бурбакис. — Да, планеты не светят собственным светом, они слишком холодны. Но почему — шары? Вы, Шекет, побывали на сотнях планет нашей Галактики…

— А также на десятках планет в других галактиках, — скромно добавил я, чтобы не отклониться от истины.

— Вот видите! И везде вы видели простые, как формула квадратного трехчлена, шарики. Вам не было скучно?

Скучно? О какой скуке говорит Бурбакис, если каждый мир обладал своим запасом загадок, странностей и опасностей, от которых порой хотелось бежать на другой край Вселенной?

— Мне не бывает скучно! — заявил я. — Однако, какое это все имеет отношение к вашему изобретению?

— Прямое! Хочу запатентовать планету, отличающуюся тем, что она имеет форму вытянутых в пространстве нитей, которые можно завязывать узлом, располагать в любом направлении, разрывать, соединять и вообще делать все, что позволит фантазия изобретателя и законы механики.

— Гм… — протянул я, — и по-вашему, эту огромную тянучку можно назвать планетой?

— Кто скажет, что это звезда, пусть первым бросит в меня камень! — воскликнул Бурбакис.

— На звезду ваше изобретение похоже еще меньше, — согласился я. — Но, уважаемый господин, мы в нашем Бюро не выдаем патентов на идеи, как бы они ни были замечательны. Мы регистрируем изобретения, которые могут быть воплощены в металле, энергоне или, на худой конец, в камне.

— Уважаемый господин эксперт, — сухо сказал Бурбакис, — я не продаю идеи.

Планета, которую я намерен запатентовать, существует в виде промышленного образца, и я предлагаю вам провести экспертный анализ изобретения, немедленно вылетев на моем звездолете.

— Вот как? — усомнился я. — Что ж, демонстрируйте.

Я только впоследствии понял, насколько был опрометчив!

Лететь пришлось недалеко. Бурбакис приобрел для своих целей красный карлик ЕН4567/3 на расстоянии пяти парсеков от Солнца. Звездочка еще та, скажу я вам: вся в пятнах, будто немытая сковородка, да еще и без единой нормальной планеты — одни только астероиды носятся по невообразимым орбитам, так и норовя заехать в корму зазевавшемуся пилоту.

Влетели мы в систему с северного полюса, и мне сразу бросились в глаза странные темные нити, пересекавшие багровый диск звезды.

— Вот, — с гордостью заявил Бурбакис, — это планета Бурбон.

Мог бы придумать название поскромнее, честно говоря.

Не прошло и часа, как наш звездолет влетел в густую сеть. Длинные зеленые щупальца извивались со всех сторон, грозя захватить наше суденышко. На глаз я не мог оценить толщину щупалец и бросил взгляд на дальномер. Несомненно, это были самые большие щупальца, какие мне приходилось видеть — толщина их достигала трех-четырех сотен метров.

Они извивались и казались живыми, я решительно не представлял, как мы станем садиться на эту ускользавшую поверхность.

— Красиво? — с гордостью спросил Бурбакис.

— Красиво, — вынужден был признаться я. — Однако как насчет техники безопасности? Вон то щупальце сейчас схватит нас, если вы немедленно не выполните маневр обгона.

— Не схватит, — самодовольно заявил Бурбакис. — Это ведь планета, а не кальмар. Сейчас мы совершим посадку и я вам…

Он не успел сказать, что именно он намерен мне сделать или показать — звездолет ткнулся-таки носом в ближайшее щупальце, и резкий толчок чуть не свернул мне шею.

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что погружен по пояс в вязкую и липкую субстанцию, а от бедняги Бурбакиса осталась одна голова, дико вращавшая глазами и ловившая ртом остатки воздуха.

— Шекет! — прохрипел изобретатель. — Возле вас! Красная коробка! Быстрее!

В метре от меня на зеленой поверхности щупальца действительно лежала большая коробка красного цвета с надписью: «Вскрыть в критической ситуации». Действовать нужно было очень быстро — коробка тоже погружалась в клейкую жижу, издавая странные охающие звуки.

Я протянул руку, но не достал, пришлось подобно Мюнхгаузену буквально потянуть себя за волосы, и я кончиками пальцев ухватился за вожделенную коробку в тот момент, когда она уже полностью погрузилась в зеленую внутренность щупальца. Я сжал пальцы и тут — хоп! — с глухим треском коробка лопнула, я едва не задохнулся от струи кислорода, ударившей мне в лицо, в следующее мгновение поверхность щупальца покрылась коркой и затвердела, отчего грудь мою сдавило жестким обручем, и я понял, что мне так и придется до конца дней торчать здесь подобно поясной статуе, изображающей известного космопроходца, поверившего глупым бредням малоизвестного космопроходимца.

Впрочем, Бурбакису пришлось еще хуже, поскольку на поверхности была лишь его голова, продолжавшая дико вращать глазами.

— Ну что? — мрачно спросил я. — Продемонстрировали свою планету? Что все это значит, и что прикажете делать?

— Небольшая недоработка, — прохрипел изобретатель. — Мне же все приходилось делать в кустарных условиях, промышленный образец всегда имеет недостатки…

— Это я уже понял, — прервал я. — Что все-таки произошло, хотел бы я знать!

— Видите ли, Шекет… Планета Бурбон сделана из органического материала, который является моим «ноу хау», и я не могу…

— Плевать на ваше «ноу хау»! — вскричал я. — Вы думаете, я украду секрет этой гадости?

— Кто знает, кто знает… — пробормотал Бурбакис. — Так вот, идея в том, чтобы запустить на орбиту вокруг звезды несколько килограммов синтезированного мной вещества, секрет которого я ни в коем случае…

— Да оставьте свой секрет там, где ему самое место! — воскликнул я.

— Нельзя ли покороче? Если сейчас нас опять начнет засасывать…

— Не начнет, — успокоил меня Бурбакис. — Так вот, я оставил на орбите вокруг этого красного карлика сотню килограммов вещества, которое я назвал бурбонитом. От излучения звезды вещество начало пузыриться, захватывать из пространства атомы водорода, магнитные поля, пыль — в общем, все, что попадалось на пути. И росло. Сначала это была довольно тонкая нить, вытянувшаяся вдоль круговой орбиты. Через год, когда орбита замкнулась, возникло то, что вы, Шекет, назвали щупальцем. Пыли и астероидов в этой системе более чем достаточно, и моя планета, которую, как я уже упоминал, вы совершенно неправильно обозвали щупальцем, начала разрастаться во все стороны. Возник второй отросток, потом третий… Через несколько лет Бурбон вырастил десятки тысяч отростков, которые опутали всю систему, протянувшись от поверхности звезды аж до самых границ, где холод межзвездного пространства не позволял органике разрастаться.

— Но почему ваша планета такая противно-вязкая? — раздраженно спросил я.

— А как иначе? — обиженно произнес изобретатель. — Это же органика! Она растет!

— На планете нужно жить, — напомнил я. — Нужно строить города, сажать сады, сеять хлеб…

— У вас узкое мышление, Шекет! — прохрипел Бурбакис. — Зачем сеять? Зачем строить? Зачем сажать? Мой полимер съедобен, в нем можно жить…

— Да? — сказал я, вложив в это короткое слово весь свой сарказм. — Разве это жизнь — торчать из поверхности Бурбона будто памятник самому себе? Неужели вас устраивает то, что от вас по сути осталась одна голова?

— Есть недоработка, — вынужден был признать изобретатель. — Я не вполне точно рассчитал коэффициент вязкости. В следующей модели…

— Вы полагаете, что дойдет до следующей модели? — осведомился я. — Лично мне кажется, что, если сейчас же не вызвать службу галактического спасения…

— Нет! — вскричал Бурбакис с таким ужасом, будто я предложил ему казнь через повешение. — Нет! Эти вандалы изорвут все нити моего Бурбона!

— Но я не намерен торчать здесь до конца дней! — возмущенно заявил я и потянулся к передатчику, который, как у любого звездоплавателя, висел под правым карманом моего спецкостюма. Помешать мне голова Бурбакиса не могла ни при каких условиях, и я позволил себе медленно вытащить передатчик из футляра, медленно поднести ко рту и…

Я не успел произнести ни слова — какая-то сила ухватила меня за ноги, сжала их, вытолкнула меня на поверхность щупальца и зашвырнула в пространство. У поверхности был воздух, но чем дальше я удалялся, тем разреженнее становилось вокруг, и я начал задыхаться. Мимо пронеслось свернувшееся калачиком тело изобретателя, и господин Бурбакис успел крикнуть мне:

— Зажмите руками нос, Шекет! Зажмите нос!

Я зажал руками нос и потерял сознание.

Пришел я в себя в кабине звездолета. Красный карлик светил за кормой, и диск звезды по-прежнему пересекали темные ленты Бурбона.

— Все в порядке? — беспокойно спросил Бурбакис, сидевший в кресле пилота.

Нигде не болело, если он это имел в виду.

— В порядке, — буркнул я. — Что, собственно, случилось?

— Я же сказал, что ни к чему вызывать галактическую службу спасения! Дело в том, что человек может питаться веществом Бурбона, но вещество Бурбона не способно питаться людьми. Мы для моей планеты несъедобны. Бурбон нас распробовал и выплюнул. Я этого ждал и потому, в отличие от вас, Шекет, был спокоен.

Я вспомнил выпученные глаза господина изобретателя, но не стал упрекать его в лицемерии.

Мы вернулись на Цереру, прошли в мой кабинет, и я, почувствовав себя в привычной обстановке, заявил:

— Патента выдать не могу, результат экспертизы отрицательный.

— Вы неправы! — вскричал Бурбакис. — Моя планета может сама расти, сама кормить, сама строить…

— Допустим, — хладнокровно парировал я. — Но человек — существо консервативное, ваше изобретение для людей психологически неприемлемо. Мы привыкли жить на планетах, которые представляют собой твердые круглые тела… и дальше по справочнику. Предложите ваше изобретение рептилиям с Афры Кульпары — они оценят.

— Предлагал, — удрученно сказал Бурбакис. — Отказали. Щупальца, видите ли, есть у них самих, зачем им еще и щупальце-планета?

— И ведь они правы! — воскликнул я. — Нет, я не могу выдать вам патент, господин изобретатель планет!

— Хорошо, — торопливо сказал Бурбакис. — У меня есть изобретение, о котором вы никогда не скажете, что оно неприемлемо психологически.

ПЛАНЕТА-МАГНИТ

— Я уверен, что мой Амиркан вам непременно понравится! — без тени сомнения заявил господин изобретатель планет Игнас Бурбакис. — Во всяком случае, ваш психологический комфорт не будет нарушен. Амиркан — мир, о котором вы мечтали с детства!

— Будь моя воля, господин Бурбакис, — заявил я, — я не стал бы рассматривать ни одного вашего предложения, сославшись на прецедентное право, но, к сожалению, правила нашей компании требуют, чтобы эксперт давал независимое заключение отдельно по каждому предлагаемому случаю.

— К счастью! — воскликнул господин Бурбакис. — Оказывается, даже в вашей компании есть умные люди. К сожалению, они не входят в число экспертов.

Я пропустил оскорбление мимо ушей, но клиент не оценил глубины моего благородства.

— В путь! — сказал он, и я со вздохом принялся напяливать надоевный мне по прошлому путешествию скафандр.

Амиркан оказался довольно большой землеподобной планетой в системе Дзеты Большого Пирата. Мы приземлились, и я увидел за бортом небольшой лес. Кроны будто кто-то сделал из стальных прутьев, на которые насадил сверкавшие на солнце иголки размером со шпагу мушкетера времен короля Людовика XIV. Небо было, как и положено, синим, и я принялся стягивать скафандр, полагая, что изобретатель не забыл насытить воздух достаточным количеством кислорода.

— Эй, вы что? — воскликнул господин Бурбакис, вернув меня к действительности. — За бортом нет воздуха!

— Да? — удивился я. — Почему же синее небо? И чем дышат деревья?

— Деревья металлические, — объяснил изобретатель, — а небо синее потому, что на высоте ста километров у меня висит облако медного купороса — это от космических тараканов, уж очень сильно они мне надоели за последнее время.

— Не понял, — нахмурился я. — Какие еще космические тараканы?

— Э… — смутился Бурбакис. — Вы же знаете, даже у гениального изобретения есть не одни только плюсы.

— Покажите хоть один плюс, — заявил я, — и я соглашусь с тем, что ваше изобретение действительно гениально.

— Ловлю на слове! — воскликнул изобретатель и потащил меня к люку.

Сказать, что, оказавшись на поверхности планеты, я ощутил некоторое неудобство, значит — не сказать ничего. Странная сила неожиданно потащила меня к лесу, и я, к собственному стыду, покатился по полю подобно мячу, запущенному крученым ударом в сторону ворот противника. Все мои попытки ухватиться за торчавшие из земли травинки успехом не увенчались, что было очень странно, поскольку каждая травинка была размером с небольшой куст. Но едва я протягивал руку, что-то меня отталкивало, будто местная флора не желала иметь со мной ничего общего.

Успокаивало лишь то, что бедняга-изобретатель чувствовал себя не лучше — его несло следом за мной, и он что-то бормотал себе под нос. Наконец мы докатились до леса, и меня ударило о дерево с такой силой, что, не будь на мне скафандр, я непременно сломал бы себе одно-два ребра.

— Что это значит? — воскликнул я, пытаясь встать на ноги. Ничего из этого не вышло: та же сила, что тащила нас через поле, не позволяла мне теперь отлепить ноги от ствола дерева, похожего на металлическую скульптуру, стоявшую на площади перед одним из зданий Кнессета.

— Н-не знаю… — пробормотал изобретатель, барахтаясь рядом со мной. — Сейчас разберусь. Кажется, я начинаю понимать…

— Тогда извольте объяснить! — потребовал я, но изобретатель не успел сказать ни слова: одна из ветвей, похожая больше на вилку, чем на добропорядочную ветку нормального дерева, странным образом изогнулась и наподдала Бурбакису с такой силой, что он, кувыркаясь, полетел в небо, вереща как поросенок, которому только что сообщили, что завтра из него приготовят холодец.

Я остался один — под синим небом, зеленым солнцем и блестевшим как зеркало металлическим деревом, в чьем гнусном характере я уже успел убедиться на примере бедняги— изобретателя. И что самое плохое: радио не работало, в наушниках я не слышал ничего, кроме поросячьего визга. Вряд ли Бурбакис обладал способностью визжать так долго на одной ноте — ясно было, что приемник попросту вышел из строя.

Надеюсь, читатель не усомнился в моей храбрости и не подумал, что я, оказавшись в затруднительном положении, немедленно вызвал Галактическую службу спасения. К этим господам я не стал бы обращаться и в куда более катастрофической ситуации. Разве что увидел бы приближавшуюся на полной скорости ракету с надписью: «Водородная бомба».

И тут пошел дождь. Небо оставалось ясным и синим, как глаза младенца, но что-то шлепнулось мне на голову и растеклось по пластику скафандра — это оказалась огромная капля, жидкости в ней было не меньше литра. Еще одна капля шлепнулась мне на руку, и я заметил, что капли, каждая из которых способна была напоить верблюда, летели в мою сторону не с неба, а со стороны другой группы деревьев, находившейся на расстоянии около километра.

Очередная капля ударила меня в затылок с такой силой, что я наконец отлепился от приютившего меня дерева и, оттолкнувшись от земли, подобно упругому мячику, взлетел вверх. Я летел, кувыркаясь, все выше и выше, с некоторым страхом представляя себе, удар какой силы ожидает меня, когда траектория изменится, и я упаду на острые иглы, заменявшие металлическим деревьям листья.

Поросячий визг продолжал буравить мне уши, и я отключил радио. Сразу стало тихо, и возможно, было бы даже уютно, если бы не металлический блеск, от которого у меня слезились глаза. Я поднимался и поднимался — похоже, что неизвестная сила несла меня в открытый космос. У меня закружилась голова, земля и небо менялись местами с такой скоростью, что слились в сплошной серый поток, на секунду сменившийся ярко-голубой вспышкой. Я понял, что пронесся сквозь то самое облако медного купороса, о котором говорил чертов изобретатель.

Любой другой на моем месте давно потерял бы самообладание, но я только крепче стиснул зубы, которые почему-то заныли так, будто я всю жизнь не ходил к дантисту, и принялся обдумывать сложившуюся ситуацию. В голову уже пришли кое— какие идеи, но для проверки у меня недоставало подручных средств. Я принялся обшаривать скафандр в поисках нужной детали, и моя ладонь в перчатке наткнулась на штырек антенны. Это мне и было нужно, тем более, что радио все равно не работало.

Без тени сомнения я вырвал антенну из гнезда и почувствовал, как неведомая сила пытается выдернуть металлический стерженек из моей руки. Поскольку именно этого я ожидал, то сумел справиться с невидимым противником.

Теперь я знал, что делать. Конечно, я мог спастись — для этого мне достаточно было включить расположенные в скафандре магнитные ловушки. Но меня интересовало другое: до какой низости способно дойти человеческое существо ради того, чтобы доказать другому свою гениальность?

Я сложил руки на груди и принялся рассматривать окружающий пейзаж в ожидании развития событий. Отсюда, с высоты примерно сотни километров, я видел, как река, которая текла спокойно между крутыми берегами, неожиданно выгнулась подобно тигру, готовящемуся к прыжку, и превратилась в водяной мост, протянувшийся от горизонта до горизонта. Река висела над собственным руслом и, по-моему, даже капли влаги не проливалось на поверхность планеты!

А сверху на меня падали то ли животные, то ли растения — на фоне солнца я плохо видел, что происходит, но зато прекрасно понимал, что мне ни к чему сталкиваться с этими созданиями, возможно, теми самыми космическими тараканами, о которых упоминал Бурбакис.

Пришлось все-таки включить магнитные ловушки, и я сразу ощутил, как мои руки обрели силу и подвижность, а скафандр стал слушаться меня, как в прежние добрые времена. Я включил ранцевые двигатели и понесся к земле, надеясь, что Бурбакис сумеет сам позаботиться о себе. В конце концов, это его планета, пусть и выпутывается, как знает. Если он настолько беспечен, что даже не удосужился поставить здесь станцию по исследованию магнитной активности звезды…

Я опустился неподалеку от звездолета и забрался в кабину, очень надеясь на то, что хотя бы в корабле Бурбакис все-таки поставил надежную магнитную защиту. В конце концов, всякой беспечности есть предел! После этого я запустил к звезде, сиявшей в зените, бомбы с глушителями магнитных бурь и немедленно стартовал.

Спустя пару часов я сидел на своем рабочем месте и дожидался явления гениального изобретателя. Бурбакис оправдал мои надежды и возник в дверях именно тогда, когда я закончил выписывать отрицательное заключене по делу о планете Амиркан.

— Вы бросили меня на произвол судьбы, Шекет! — сурово заявил Бурбакис, плюхнувшись на стул. Было похоже, что он еще не оправился от пережитого потрясения.

— Следовало бы это сделать, — кивнул я. — В другой раз, конструируя планеты, будете просчитывать последствия.

— Так это вы запустили в звезду Амиркана бомбы с магнитными глушителями? — подозрительно спросил изобретатель.

— Конечно, — пожал я плечами. — Иначе ваша планета до сих пор показывала бы свой характер!

— Значит, вы поняли, в чем там загадка? — Бурбакис был явно обескуражен моей догадливостью.

— Ха! — сказал я. — Загадка для первоклассника. Вы создали планету с колоссальным магнитным полем. И намагнитили все горные породы, жидкости, в общем, все материалы, в том числе и те, из которых состоит живая материя. В результате ваших преступных действий на Амиркане двигаться можно только вдоль силовых линий магнитного поля планеты! У вас там даже река выгибается в воздухе дугой — точно по магнитным линиям!

— Вам не нравится такое решение? — хмуро спросил Бурбакис. — Это ведь рай для техники!

— Но не для человека, — отрезал я. — К тому же, магнитная буря на вашем солнце мгновенно сделала жизнь на Амиркане попросту невыносимой, в чем вы могли убедиться на собственной шкуре. И если бы я не догадался, в чем дело, и не запустил к звезде ракеты с гасителем магнитного поля…

— Я еще должен быть вам благодарен за спасение? — возмутился изобретатель. — Да я… Вам известно, что на моем Амиркане даже автомобили не нужны и самолеты тоже — вы можете летать вдоль силовых линий подобно птице!

— Спасибо, налетался, — сухо сказал я и протянул Бурбакису дискет с экспертным решением. — В регистрации патента отказано. А планету придется уничтожить — этим займется Галактическая служба спасения.

Вы думаете, что Бурбакис начал возмущаться? Вы плохо знаете изобретателей!

— Могу предложить другую планету, — деловито сказал он. — Это гениальное изобретение, отличающееся тем, что…

— В следующий раз, — поспешно сказал я. — Посмотрите, какая очередь в коридоре!

Бурбакис выглянул за дверь, а я поспешил включить табло: «Закрыто на обед».

МОЛЧАЛИВАЯ ПЛАНЕТА

— О Господи, опять вы! — вскричал я, увидев в дверях моего кабинета знакомую сутулую фигуру горе-изобретателя господина Бурбакиса. — Что еще вы изобрели на мою голову?

— Вы нарушаете служебную этику, Шекет, — сухо сказал Бурбакис, усаживаясь в кресло с таким видом, будто собирался просидеть в нем всю оставшуюся жизнь. — Служащий должен встречать посетителей улыбкой и предлагать кофе.

— Не дождетесь! — воскликнул я. — Со времен службы в зман-патруле я выработал привычку говорить прямо и честно все, что думаю.

— То-то вы все время молчали, когда прогуливались по моей планете Анаркон, — пробурчал изобретатель.

— Прогуливался! — возмутился я. — Если мне не изменяет память, магнитная буря сделала вашу планету полностью непригодной для жизни.

— Забудем старое, — поспешно сказал Бурбакис. — Я принес новое изобретение, и уверен, что даже вы не сможете найти в нем никаких изъянов.

— Опять планета? — нахмурился я.

— Планеты — моя специализация, — гордо заявил Бурбакис.

— Не обременительно ли для вашего кошелька? — задал я давно мучивший меня вопрос. — Ведь каждый опытный образец планеты вы должны оплачивать из своего кармана. А это как-никак миллиарды миллиардов тонн породы, плюс обустройство, плюс накладные расходы…

— Не хотите ли вы сказать, Шекет, что мои деньги добыты неправедным путем? — возмутился изобретатель.

— Нет, — смутился я. — Просто мне интересно, как некоторым удается… в то время, как другие едва-едва…

— Другие — это, конечно, вы, — хмыкнул Бурбакис. — Знаю, знаю: ни в зман-патруле, ни в звездной разведке вы даже на приличную пенсию не заработали, я уж не говорю о вашем увлечении оккультными науками — для вас это был полный убыток! Вот вам и приходится на старости лет иметь дело с безумными изобретателями — не обо мне, конечно, речь!

— Вы неплохо осведомлены о состоянии моих дел, — язвительно сказал я. — Откуда информация, если не секрет?

— Из мировой Сети, разумеется, — пожал плечами Бурбакис. — Кстати, о величине моего состояния вы тоже могли бы узнать из Сети, если бы удосужились навести справки.

Обругав себя мысленно, я немедленно вывел на пространственный экран информацию о финансовых делах некоего господина Игнаса Бурбакиса. И что я увидел? Родился будущий изобретатель в бедной семье переселенцев, прибывших в 2057 году на планету Бирумборак в системе НД 87 377 — для тех, кто не знает, сообщаю: в годы моей юности это была планета для бедных: у кого из израильтян были деньги для приобретения земли на планетах в системах Веги или Альтаира, конечно, даже левым глазом не смотрели в сторону таких планет, как Бирумборак, пустых, плоских, без малейшего признака полезных ископаемых. Земли на Бирумбораке правительство раздавало, как социальное жилье в конце ХХ века. В общем, могу себе представить, как прошло детство моего клиента — врагу не пожелаю.

Однако в 2081 году все изменилось. Совершенно неожиданно в недрах Бирумборака обнаружили залежи никому до того времени не нужного минерала исраскина. И практически одновременно Иосиф Кандель открыл свой принцип межзвездного скачка, для которого исраскин необходим так же, как бетон — для возведения качественных палаток на ураганных планетах. И все жители Бирумборака в одночасье стали самыми богатыми людьми в Израиле и его звездных колониях. А семья моего клиента Бурбакиса стала едва ли не самой богатой из всех, потому что именно под ее домом проходила главная жила исраскина — что такое золото по сравнению с этим суперблагородным металлом!

Впрочем, будь у юного Бурбакиса мой коммерческий талант, он живо промотал бы все родительское наследство. Однако Игнас оказался парень не промах — он даже и не подумал продавать свою недвижимость, напротив, он укрепил дом, превратив его в крепость, поставил перед дверью ракетную установку типа «земля-космос» и заявил:

— Собью всякого, кто посягнет на право собственности, даже если это будет крейсер самого президента Израиля.

И сбил-таки! Произошло это, насколько я понял, лет семь назад — я находился в то время на Карбикорне, где проходил курс в Оккультном университете, потому и не знал деталей той воинственной операции. Сам президент Израиля Хаим Визель изволил явиться на Бирумборак, чтобы уговорить несговорчивого Бурбакиса если не продать, то хотя бы подарить свой участок родной державе, ибо разве может еврей не пожертвовать частью собственности для блага народа?

— А я не еврей, — сообщил Бурбакис, — я, знаете ли, латыш. И папа мой был латыш, и мама тоже.

— Может быть, бабушка? — с надеждой спросил президент.

— А бабушка была японкой! — радостно заявил Бурбакис и продемонстрировал косой разрез своих черных глаз.

— Но как же вы тогда стали гражданином Израиля? — воскликнул пораженный президент.

— А… — махнул рукой Бурбакис. — Мой прадед подделал документы, разве это так трудно было в 1996 году? И себе подделал, и прабабке моей тоже. Она, кстати, была башкиркой.

— Понятно, — протянул президент, поняв, что бесполезно взывать к патриотическим чувствам человека, в крови которого интернационализм соседствовал с полным отсутствием еврейских эритроцитов.

— Понятно? — спросил Бурбакис. — В таком случае открываю огонь на поражение, поскольку ваш крейсер, господин президент, нарушил границы моего частного владения.

И открыл, не добавив ни слова. От крейсера даже воспоминания не не осталось, поскольку он, как оказалось впоследствии, даже не был внесен в регистр космофлота. А экипаж во главе с президентом катапультировался и был спасен Галактической службой спасения. Самое смешное то, что против Бурбакиса невозможно было даже открыть уголовного дела, поскольку он находился в своем праве — согласно Закону 2046 года владелец частной инопланетной собственности волен защищать свои владения всеми доступными способами, включая дезинтеграцию, погружение в колодец времени и даже стрельбу матрицами Эйнштейна. Закон принимался против космических пиратов, но ведь иные случаи в нем просто не были оговорены!

Короче говоря, Бурбакис стал лично добывать исраскин и продавать его космическим агентствам, назначая такие цены, что всем было понятно — в Бога этот господин не верит и верить не собирается.

Тогда же у Бурбакиса и появилось это странное хобби — изобретать планеты. Должно быть, абсолютная бездарность того, кто конструировал его родной Бирумборак, подвигла молодого человека на создание миров, более интересных с точки зрения технического творчества. Деньги для того, чтобы создавать опытные образцы планет у Бурбакиса были, и теперь я знал, что это были законно заработанные деньги. Впрочем, как эксперта по безумным изобретениям, меня это не очень-то интересовало.

— Ну что, Шекет? — ехидно спросил Бурбакис, когда я свернул изображение и вышел из мировой Информсети. — Убедились?

— С таким состоянием, — пробормотал я, — вы могли бы придумать себе более приятное занятие, чем конструирование планет. Возиться в пыли и лаве, когда можно…

— А сами вы, Шекет, хотели бы жить в Тель-Авиве и все дни просиживать штаны в офисе на набережной Яркон?

— Ни за что! — воскликнул я.

— Почему же вы думаете, что мне это должно нравиться? — огорченно спросил изобретатель. — Вы романтик? Я тоже. И мы могли бы неплохо сработаться, Шекет. Жаль, что вы занялись такой… гм… нехорошей деятельностью, как экспертиза безумных изобретений. Будучи на одной стороне баррикады, мы могли бы…

— Изложите формулу вашего изобретения, — перебил я Бурбакиса, не желая обсуждать тему нашего предполагаемого сотрудничества.

— И не подумаю, — буркнул клиент. — Вы эксперт или нет? Вот сами и определите, в чем заключено отличие моей новой планеты от всех прочих. Засиделись мы, пора в дорогу.

Мог ли я не принять вызов, брошенный моей проницательности? Так вот и оказалось, что сутки спустя мы опустились на поверхность небольшой планеты, при виде которой у меня захватило дух: это была если копия Земли, то ее улучшенный вариант. Леса, реки, облака, горы, водопады, моря, и главное — ни одного хищника, включая людей. Так, по крайней мере, утверждал каталог живых существ, врученный мне Бурбакисом перед посадкой. Я попытался обнаружить в каталоге хоть какой-то намек на то, в чем же состоит суть изобретения Бурбакиса, но не нашел — этот тип умел скрывать свои секреты!

— Скафандр? — сказал я, когда мы встали с кресел и приготвились к выходу на поверхность планеты.

— Еще чего! — возмутился изобретатель. — Здесь чистейший воздух. Дыши — не хочу.

— Почему не хотите? — с подозрением спросил я. — Почему я должен дышать, а вы — нет?

Бурбакис не удостоил меня ответом, и мы вышли на залитый солнцем луг. Я услышал пенье птиц и — вот странное дело! — жуткое завывание ветра, хотя царил полный штиль. Я даже повертел головой, чтобы найти источник этого странного звука, но ничего подозрительного не обнаружил и спросил у стоявщего неподалеку изобретателя:

— Куда вы спрятали шумовую установку?

Он в ответ что-то сказал, но я не расслышал.

— Что? — переспросил я, и Бурбакис произнес длинную фразу. Я видел, как шевелятся его губы, но не слышал ни слова.

— Вы можете говорить громче? — раздраженно сказал я и увидел, как Бурбакис буквально зашелся в крике. Увидел — да, но не услышал. По-прежнему завывал ветер, и к этим пронзительным звукам добавился неожиданно грохот упавшего дерева — треск переломившегося ствола, шорох сминаемой листвы, писк какой-то птицы, лишившейся гнезда.

У границы леса действительно лежало поваленное дерево, но упало оно явно не секунду назад. Наверняка произошло это довольно давно, потому что крона была примята прошедшим дождем, но успела подсохнуть и зеленела на солнце.

Бурбакис тронул меня за плечо, я обернулся и увидел, что он говорит что-то, тщательно артикулируя каждое слово. К сожалению, я не умею читать по губам, о чем и сообщил своему спутнику в самой вежливой форме. Правда, одно слово, беззвучно произнесенное Бурбакисом, как мне кажется, я все-таки узнал. Это было слово «изобретение». Собственно, я уже и сам догадался, какой именно особенностью решил наградить Бурбакис свою планету. Разговаривать с этим типом было совершенно бессмысленно, и я знаком пригласил Бурбакиса подняться в звездолет. Он замотал было головой, предлагая мне совершить пешую прогулку по прекрасному лугу, но, честно говоря, вивисекция, какой изобретатель подверг бедную планету, мне так не понравилась, что я решительно шагнул к люку.

Когда Бурбакис ввалился следом за мной в капитанскую рубку, я сказал сурово:

— Послушайте, неужели ваша фантазия способна выдавать только такие варварские идеи?

— Какие это? — напустил на себя удивленный вид Бурбакис. — И почему варварские?

— Насколько я понял, — сказал я, — вы ввели в состав атмосферы вещества, замедляющие скорость звука. Вы слышите сейчас то, что произошло несколько часов назад. Если я встану от вас на расстоянии десяти метров и крикну во весь голос, то вы услышите мой крик завтра утром!

— Нет, — смутился Бурбакис, — скорее сегодня к вечеру.

— Небольшая разница, — отмахнулся я. — Неужели вы не понимаете, что жить на такой планете невозможно? Вот поэтому-то на ней нет животных и поэтому вы сами здесь не живете. Нет, я не могу выдать вам авторское свидетельство на это бесполезное изобретение.

— Бесполезное? — возмутился Бурбакис. — Да полезнее моего изобретения нет ничего на свете! Эволюцию не остановить, Шекет, и вы правы в одном — общаться с помощью звуков местные живые существа не могут и не смогут. Что из этого следует?

— То, что на этой планете нет и не будет разумной жизни, — сказал я.

— Глупости! Здесь будет разумная жизнь, куда более совершенная, чем наша! Ведь не имея возможности общаться, открывая рот, живые существа научатся другому способу общения — телепатическому. Разве это не прекрасно?

— Может быть, — отмахнулся я. — Сколько же времени им для этого понадобится?

— Ну… сотни миллионов лет, думаю, достаточно.

— Вот именно, — злорадно сказал я, — приходите ко мне через сто миллионов лет, и я зарегистрирую ваше изобретение. А пока извините…

И я решительно надавил клавишу старта.

ПЛАНЕТА СЧАСТЬЯ

— Пришел господин Бурбакис, — доложил киберсекретарь, и мне пришлось оторваться от составления договора на аренду астероида Паллада. Я уже третьи сутки пытался продраться сквозь юридические тонкости этого документа, составленного в режиме реального отождествления — обе стороны, подписывающие договор, на время становились астероидом, ощущали его недра как свои собственные, а его поверхность — как собственную кожу, опаляемую лучами Солнца. Я человек консервативный, и новомодные штучки мне не очень нравились — зачем изображать из себя астероид, если нужно всего-то навсего понять, велика или нормальна предлагаемая хозяином арендная плата?

Бурбакис ввалился в кабинет, будто в собственную спальню и повел себя соответственно: скинул башмаки, в которых перемещался в космосе от одного астероида к другому, уселся не на стул для посетителей, а на диван, предназначавшийся вовсе не для того, чтобы на нем валялись праздные типы вроде полоумного изобретателя планет.

— Сюда, пожалуйста, — сухо сказал я, указывая на стул, прикрепленный к полу скобами: предосторожность была не лишней не только из-за малой силы тяжести на астероиде, но и потому, что некоторые клиенты норовили использовать этот предмет мебели для покушения на личность эксперта.

— А, — махнул рукой Бурбакис и повалился на диван, будто его сбила с ног эргосфера черной дыры, — этот стул приносит посетителям одни разочарования. Когда я на нем сидел, вы не дали положительного решения ни по одному из моих предложений.

— Вы думаете, сменив позицию, смените и судьбу? — ехидно спросил я.

— Надеюсь, — заявил Бурбакис. — Что такое судьба человека? Всего лишь смена его диспозиции по отношению к базовым пространственным определителям.

— Я уже отклонил шесть ваших заявок, — напомнил я, — и готов продолжить традицию. Что у вас сейчас — опять какая-нибудь гадкая планета?

— Планета, — подтвердил изобретатель, — но почему гадкая? Планета, на которой все счастливы, может быть названа только прекрасной. Кстати, я назвал ее Бурбакида.

— Прекрасное название! — воскликнул я. — А как вам удается сделать счастливыми всех жителей планеты? Надеюсь, вы не используете запрещенные способы — например, концлагеря для инакомыслящих?

— Господь с вами, Шекет! — возмутился Бурбакис. — Коммунисты, да будет вам известно, потерпели фиаско, вообразив, что счастье может быть коллективным. На Бурбакиде каждый приобретает свое личное, индивидуальное, приватное, точечное счастье.

— Вы изобрели какую-нибудь гадость вроде стимулятора наслаждений? — с подозрением спросил я. — Имитация счастья, между прочим, запрещена конвенцией ООН, поскольку нарушает священное право личности на свободу выбора.

— Шекет, — кротко сказал изобретатель, — может, вместо того, чтобы предаваться праздным рассуждениям, вы изволите посмотреть на мою новую заявку?

— Давайте, — вздохнул я и протянул руку, чтобы взять диск с описанием изобретения. Бурбакис привстал, но вместо стандартного компьютерного бионосителя протянул мне небольшой приборчик с единственной красной кнопкой на его верхней панели. Не успев ни о чем подумать, я чисто механически на эту кнопку нажал — очень уж она удобно располагалась под большим пальцем. В следующее мгновение я оказался на борту звездолета, только что совершившего посадку на планете земноподобного типа. В кресле пилота я увидел Бурбакиса, а за иллюминатором — нечто вроде дачного поселка: виллы, деревья, пляж и парусные лодки на голубой поверхности лагуны.

— Иллюзия? — деловито спросил я. — Для проецирования иллюзий в мозг индивидуума необходимо его письменное согласие. Вы нарушили уголовный кодекс, статья три тысячи двести семнадцать…

— Глупости, — отрезал Бурбакис. — Никаких иллюзий, я вам не шарлатан какой-нибудь.

Я обратился к собственным ощущениям и обнаружил, что все мои органы восприятия свидетельствуют однозначно: нет, мир Бурбакиды вовсе не иллюзорен, мы действительно прибыли на планету, где каждый должен быть счастлив, согласно прогнозу изобретателя.

Никаких признаков счастья — учащенного дыхания, скажем, или, на худой конец, пустоты в мыслях я не испытывал. Не было здесь и тех внешних признаков, с какими у меня ассоциируется понятие простого человеческого счастья: мягкого кресла, например, в котором приятно пораскинуть мозгами, или любимой женщины, приносящей кофе в постель и сопровождающей это простое действие словами:

— Любимый, я так по тебе соскучилась…

Планета как планета. Красиво, ничего не скажешь. Может, Бурбакис и чувствовал себя здесь счастливым, но на меня Бурбакида с первых минут пребывания навеяла скуку.

Изобретатель, конечно, увидел выражение кислого разочарования на моем лице и потому сказал быстро:

— Терпение, Шекет, планете нужно некоторое время, чтобы перестроиться от стандартного режима на индивидуальный.

Что-то щелкнуло то ли в небе Бурбакиды, то ли в моем сознании, и мир изменился как по мановению волшебной палочки.

Я сидел в моем любимом кресле, на мне была моя любимая пижама, на коленях лежала моя любимая книга «Создатель Акела», компьютеризованное издание 2088 года, по стерео показывали мой любимый фильм «Космос, дорога в бесконечность», а моя любимая женщина стояла рядом и держала поднос, на котором я увидел чашку с ароматным кофе — моим любимым, приготовленным так, как могу готовить только я и как никому пока еще приготовить не удавалось. А на противоположной стене висел забранный в рамочку диплом о присвоении мне почетного звания Академика Главной Галактической Академии Наук и Технологий.

Мою любимую женщину звали Ингой, и она родилась в моем любимом городе Иерусалиме в самый любимый мой день в году — 18 мая, день, когда родился я сам.

Неужели Бурбакис все-таки использовал гипнотические методики, запрещенные законом? Впрочем, все мои органы чувств утверждали: гипноза нет, ничего нет, кроме голой реальности, данной нам в ощущениях.

Но не стал же Бурбакис ради моего счастья создавать целый мир? Если же он сконструировал только одну планету счастья — Бурбакиаду, — то как он намерен справиться с наплывом клиентов? Ясно, что, если я дам положительное заключение по изобретению, то желающих жить здесь, только здесь и нигде больше, окажется так много, что не хватит не только Бурбакиады, но и сотен аналогичных планет.

Между тем, Инга присела на подлокотник кресла, поставила поднос мне на колени и прижалась ко мне своим жарким, упругим и желанным телом. Мое счастье перешло на еще более высокую ступень, и тут, в дополнение ко всему, раскрылся потолок, и я увидел в черном небе сверкающую звездами спираль галактики Андромеды — я уже давно стремился попасть туда, но все не получалось, и вот теперь я мчался, сидя в любимом кресле и с любимой женщиной в объятьях, к давней своей мечте, которая неожиданно стала доступной, как доступен полет на Луну в каботажном челноке.

И очарование пропало. Пропало ощущение счастья. Пропал вкус романтики на губах, оставленный поцелуем моей дорогой Инги. И сама Инга неожиданно показалась мне такой же женщиной, как миллиарды других. И кофе — что кофе, обычная бурда, напиток для укрепления духа, не более того. И фильм, что шел по стерео — подумаешь, нормальная бодяга. Что мне могло нравиться в этой банальной истории о путешествии дервиша Махмуда на край Вселенной?

Все убило единственное слово: доступность.

Я не знал пока, что именно использовал господин изобретатель, чтобы доставить жителям своей планеты ощущение полного счастья — скорее всего, все-таки не гипноз, не стал бы Бурбакис так явно и грубо нарушать закон! Конечно, это была филигранная работа, надо отдать должное Бурбакису. Но — доступность… Даже если он станет продавать дома на Бурбакиде за миллиард шекелей, это ничего не изменит в сути его изобретения. Чтобы стать счастливым, раньше нужно было прожить жизнь во всем ее многообразии: счастье любить и быть любимым отличается от счастья создания нового романа, а счастье от сидения в любимом кресле — это не то счастье, которое испытываешь, катаясь на яхте в пене прибоя. Нет у человека одного-единственного счастья, когда все желания исполняются разом. Нет и быть не может. А если случается такое, то это уже не счастье, а обыденность, вызывающая лишь легкое раздражение от своей доступности.

— Нет, — сказал я, сбросил с подлокотника Ингу, а с колен — поднос с чашкой кофе. Книгу я запустил в передатчик стерео, обвел внутренним взглядом стены комнаты, увешанные картинами моих любимых художников-экспрессионистов, обнаружил под одной из картин панель управления всем этим великолепием, и задействовал сенсорный отключатель, поскольку Бурбакис предусмотрел, конечно, аварийную ситуацию — что ни говори, а изобретателем он был опытным и привыкшим к ошибкам и неудачам.

В следующий момент я понял, что все еще (или уже?) сижу за своим собственным (вовсе не любимым) столом на Церере, а господин Бурбакис восседает на моем диване, тоже не очень любимом, но, во всяком случае, привычном, как привычен рассвет.

— Ну что? — нетерпеливо спросил изобретатель. — Надеюсь, сейчас вы не сможете сказать, что мое изобретение непрактично или не нужно человечеству?

— Разумеется, скажу, — буркнул я. — Кстати, как вам удалось преуспеть в создании столь великолепной виртуальной реальности? Сначала я подумал было, что это гипноз…

— Да вы что, Шекет? — возмутился Бурбакис. — Я изобретаю планеты, и вы это знаете! Я не изобретаю иные реальности, это не мой профиль!

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что Бурбакида распознает желания живых существ и создает их — в недрах ее для этого достаточно необходимых веществ.

— Нет, — с сожалением сказал я. — Не могу дать положительного решения по вашему изобретению. Во-первых, счастье для всех и разом — жуткая штука, вы этим убьете всякое стремление человечества к прогрессу. Во-вторых, вы что, будете продавать дома на своей планете за деньги? Если да, то именно деньги заменят человечеству счастье — они станут единственной целью существования. И в-третьих, счастье, поставленное на конвейер, тут же перестанет быть счастьем, надеюсь, вы это понимаете? Нет, господин Бурбакис, я вынужден…

— Шекет, — удивился Бурбакис, — вы действительно не хотите счастья? Не говорю о других — хотя бы для себя?

— Это взятка? — осведомился я.

— Ни в коем случае, — пошел на попятную Бурбакис. — Мне бы и в голову не пришло…

— Вам многое в голову не приходит, — сухо сказал я. — Вы, изобретатели, ограниченный народ. Кроме идеи, пришедшей вам в голову, не видите ничего. О последствиях пусть думают другие. Я не только вас лично имею в виду. Думал ли о последствиях Маркони, изобретая радио? Или Даймлер, изобретая проницатель пространства?

— Это называется разделением труда, — попытался объяснить Бурбакис.

— Ну так я подумал вместо вас и решил не давать вам патента на планету счастья, — заявил я.

— Вы ретроград! — воскликнул изобретатель. — Я буду жаловаться!

— Желаю вам счастья в этом вашем начинании, — любезно сказал я и вернулся к составлению договора, предоставив Бурбакиса его судьбе.

ВЗЯТКА ДЛЯ ШЕКЕТА

Знаете ли вы, чем отличается безумный изобретатель от нормального? Уверен, что не знаете. Так я вам скажу: ничем они друг от друга не отличаются, потому что нормальных изобретателей не бывает вообще. Человек, придумывающий нечто, способное перевернуть технику и дать пинок прогрессу, безумен по определению. А человек, который, сидя в кресле и попивая кофе, конструирует новую втулку для станка с ментальным управлением, по-моему, не должен называться изобретателем. Собственно, о чем говорить? Обычные, так называемые поточные изобретения делаются в наше время машинами, способными придумать ту же втулку куда быстрее и, главное, качественнее, чем любой человек, пусть даже и обученный всем изобретательским методикам.

На долю творческого ума остаются сейчас такие изобретения, какие компьютерам и роботам не по силам: придумать принципиально новую машину, например, или не существовавшую раньше технологию. Или, как в случае с моим клиентом Бурбакисом, совершенно новый тип планет, которые природа, будучи в здравом уме, создать не в состоянии..

Но если нормальные изобретения делаются компьютерами, а творческий ум человека изобретает нечто из ряда вон выходящее, то может ли изобретатель быть нормальным существом? Не может — по-моему, это совершенно очевидно. Только поэтому я снисходительно относился к господину Бурбакису. Я все мог ему простить — ведь это был незаурядный ум. Все, кроме одного: я терпеть не могу взяток и презираю взяточников. Между тем, отчаявшись, видимо, доказать мне практичность своих изобретений, господин Бурбакис не нашел иного способа привлечь меня на свою сторону, кроме как попытаться подкупить эксперта при исполнении им служебных обязанностей.

Дело было так. Вернувшись с планеты Счастья, я принялся, не обращая внимания на клиента, читать некий договор, который мне предстояло подписать. Я думал, что Бурбакис как минимум обидится и уйдет, хлопнув дверью, а как максимум — обидится настолько, что, хлопнув дверью, вообще забудет, где эта дверь расположена. Но не таков оказался безумный изобретатель! Воспользовавшись тем, что я занялся своими делами, господин Бурбакис решился на гнусный поступок. Он положил мне под локоть управляющую капсулу, похожую на конфету «Медведи на Уране» и сообщил в полицию Цереры о том, что эксперт Иона Шекет потребовал от него, честного изобретателя, взятку.

Каков фрукт!

Я заполнял в договоре пункт о том, был ли мой дед аруканским шпионом, когда дверь распахнулась и в кабинет ворвался наряд полиции — внушительное, скажу я вам, зрелище: трое полицейских в полной космической форме (скафандры, бластеры, наплечные ракетники), еще двое — в бронежилетах, похожих на бочонки, и последний, шедший сзади, — чин для общения с подозреваемыми.

От неожиданности я, естественно, взмахнул руками. И конечно, коснулся локтем управляющей капсулы, о присутствии которой даже не подозревал. Разумеется, я нечаянно защелкнул какой-то контакт, прибор сработал, и произошли две вещи, равно для меня неприятные: во-первых, на моем счету в Галактическом банке оказался миллион вовсе не принадлежавших мне шекелей, а во-вторых, сам я оказался на планете, созданной Бурбакисом специально для того, чтобы обвинить меня во взяточничестве.

Сначала я ничего не понял. Я стоял посреди тенистой аллеи, в небе сияли три солнца, а ко мне на восьми ножках бежал робот из тех, что на Земле обычно выполняют простые домашние задания.

— Дорогой Шекет! — воскликнул робот. — Наконец вы изволили явиться на свою планету!

— На свою планету? — переспросил я, молниеносно оценивая произошедшие события.

— На свою! — подтвердил робот. — Эта планета называется Ионида, она сконструирована гениальным изобретателем Игнасом Бурбакисом специально для вас, по вашей мерке, чтобы вам здесь было удобно. Вы ведь любите комплексное освещение, верно? Чтобы было сочетание трех спектров…

Черт, мне действительно нравились такие сочетания!

— И вы еще любите прогулки по гравиевым дорожкам, — продолжал робот. — Так вот, эта аллея имеет в длину сорок тысяч километров, и вам никогда не наскучит прогуливаться по ней в любую сторону!

Каналья был прав, мне всегда нравились гравиевые дорожки, вот только в космосе я был лишен подобных прогулок. Неужели Бурбакис не поленился выяснить мои привычки и создал на Иониде все, что могло привести меня в блаженное расположение духа?

— К тому же, — не унимался робот, — вы ведь любите приключения? Так вот, на Иониде вы получите все приключения, какие пожелаете! Охота на Снарка? Пожалуйста! Вы только скажите, какого Снарка предпочитаете. Того ли, что придумал Льюис Кэрролл, или реального, существовавшего на планете Диорада двести миллионов лет назад? А если вы предпочитаете смертельную схватку с пауком-рогачом, то это тоже входит…

— Помолчи! — воскликнул я, и робот умолк, обиженно переминаясь с ноги на ногу.

Соображаю я быстро, и суть происходившего стала мне ясна еще тогда, когда робот предложил мне прогулку по аллее, протянувшейся по дуге большого круга вокруг всей планеты. Взятка, что это еще могло быть? Бурбакис подсунул мне под локоть управляющую капсулу, вызвал полицию и теперь наверняка спокойно следил за действиями оперативной бригады. Для них проследить мой путь на Иониду — раз плюнуть. Сейчас они будут здесь в своих непробиваемых скафандрах, и на полицейских не произведут впечатления мои объяснения. Наручники, герметическая камера — и в тюрьму на Весте! Печальное окончание моей служебной карьеры. И ведь я ни сном, ни духом…

Нужно было срочно придумать выход из этой непростой ситуации.

— Между прочим, — сказал я роботу, — моя любимая привычка: путешествия во времени. Не думаю, что господин Бурбакис догадался снабдить эту планету временными колодцами.

— Ионида — планета, предназначенная исключительно для вас, господин Шекет! — провозгласил робот. — И потому здесь предусмотрено все, что может доставить вам удовольствие. Ближайший колодец времени находится вон за тем фонтаном.

— Замечательно! — воскликнул я и помчался в указанном направлении.

Колодец времени действительно находился неподалеку от фонтана, сам же фонтан представлял собой мою собственную статую — бронзовый Иона Шекет стоял посреди бассейна, подняв очи горе, и держал в руке видеокнигу, названия которой я на бегу не успел разглядеть. Струи воды били у меня из ушей, носа, пальцев и еще из одного места, назвать которое мне мешает природная стеснительность и брезгливость.

Обогнув фонтан, я увидел прикрытый аркой колодец и бросился в него, будто в омут, не успев даже произвести обычные предварительные процедуры: я, например, не зажал нос пальцами, а это совершенно необходимо делать, потому что в колодцах времени (мне ли, отдавшему зман-патрулю лучшие годы юности, этого не знать!) всегда стояла невыносимая вонь от смешения эпох, времен, цивилизационных слоев и всех соответствующих запахов.

Одурев от пороховой гари (двадцатый век и часть девятнадцатого), я пронесся, буквально разгребая руками запах стеариновых свечей, сквозь век девятнадцатый, во-время понял, что проскочил нужную эпоху, вцепился в висевшую на стене колодца спасательную веревку и начал подтягиваться вверх. Запах не позволял сосредоточиться, но я все же сумел правильно оценить расстояние и вылез из колодца именно тогда, когда и хотел (вот что значит опыт зман-патрульного!), а именно — в 2042 году.

Я стоял на улице Яффо в Иерусалиме, и ноги мои подгибались от усталости и волнения. Я, конечно, понимал, что полиция последует за мной и в колодец времени, поэтому до прибытия патруля я должен был успеть сделать все, чтобы в будущем обезопасить себя от господина Бурбакиса, его нелепых планет и его попыток поймать меня на получении взятки.

Биографию моего клиента я знал прекрасно и потому без труда нашел на углу улиц Яффо и Короля Георга Пятого небольшой магазин по продаже марсианской валюты. Хозяйкой магазина была в то время некая Инга Фишман, которой через год предстояло выйти замуж за некоего Рауля Бурбакиса, а еще год спустя родить безумного изобретателя Игнаса.

Я вошел в магазин, стараясь быть похожим на американского туриста. Конечно, моя одежда, скроенная по межгалактической моде конца XXI века, выдавала меня с головой, но я очень надеялся, что Инга не успеет обратить внимания на эту странность.

— Госпожа Фишман! — заявил я. — Прошу меня извинить, но я вынужден открыть вам глаза: Рауль Бурбакис, с которым вы недавно познакомились, — агент Аргентинской джамахирии, враг Израиля и международный шпион. Общаясь с ним, вы наносите вред еврейскому народу, и я, как представитель Мосада, настоятельно требую…

— Но я не знаю никакого Рауля Бурбакиса! — воскликнула Инга Фишман.

Я понял, что немного ошибся — наверняка причиной тому стал невыносимый запах в колодце времени, — и вылез не в сорок втором году, как ожидал, а чуть раньше.

— Неважно, — твердо сказал я. — Этот тип обязательно захочет с вами познакомиться. Как только он объявится, немедленно сообщите в Мосад. Таков ваш гражданский долг!

С этими словами, не дав возможности бедной девушке задать хотя бы один наводящий вопрос (а ей так этого хотелось!), я покинул магазин и устремился к колодцу времени, который жителям Иерусалима представлялся застрявшей на углу машиной для утилизации мусора. Я бросился в самое жерло на глазах пораженных прохожих, издавших вопль ужаса, и провалился сразу в семнадцатый век. Пришлось опять хвататься за веревку и подтягиваться, но на этот раз я предусмотрительно зажал нос и потому жуткий запах горелой резины не произвел на меня никакого впечатления.

Выбрался я из колодца в своем 2093 году — естественно, в собственном кабинете на Церере, а вовсе не на планете Иониде, которая, если мне удалась моя миссия, не существовала в этом измененном мире.

Плотно усевшись в кресле и отодвинув в сторону бланк договора, я обратился к компьютеру с требованием найти любые упоминания о безумном изобретателе Игнасе Бурбакисе.

— Нет такого! — недовольным голосом сообщил компьютер, которому никогда не нравилось, если ему поручали найти сведения о заведомо не существовавших объектах.

— Отлично! — воскликнул я. — Надеюсь, что Инга Фишман в конце концов вышла замуж — разумеется, не за аргентинского шпиона Бурбакиса…

И я вернулся к чтению договора. Но что-то мне было не по себе. Черт возьми! Мне недоставало этого безумца, изобретателя планет. Сейчас я бы, пожалуй, даже дал положительное экспертное заключение хотя бы на его планету Счастья. Разве так плохо — быть счастливым?

— Можно войти? — послышался из-за двери голос, и мне показалось, что это голос Бурбакиса.

— Нет! — воскликнул я, но тут же понял, что ошибся, и поспешно сказал:

— Войдите, я свободен.

Дверь распахнулась, и на пороге появился очередной безумный изобретатель, доставивший мне столько неприятностей, что Бурбакис начал казаться мне просто невинной овечкой.

ИСТОРИЧЕСКИЙ МУЗЕЙ

Когда безумный изобретатель планет, в четвертый раз явился ко мне на прием, я понял, что нужно использовать неконвенциональное оружие.

— Как я рад вас видеть, дорогой господин Бурбакис! — заявил я. — Спешу однако сообщить, что ваши планеты не подпадают под определение безумных изобретений и потому не подлежат экспертному рассмотрению в нашем институте.

— Вы решили, Шекет, избавиться от меня раз и навсегда? — презрительно сказал Бурбакис, как ни в чем не бывало располагаясь на диване, предназначенном для самых опасных посетителей. Особенностью этого предмета мебели было то, что в случае, если клиент начинал сильно жестикулировать, отстаивая свое уникальное мнение, поверхность дивана становилась вязкой, и бедняга начинал тонуть, будто в болотной трясине.

— Так вот, — продолжал Бурбакис, — изобретение, которое я намерен запатентовать, только такой ретроград, как вы, способен не назвать безумным. Кстати, планета называется Терра Бурбакиана, и не нужно спрашивать, почему я назвал ее так, а не иначе.

— Я и не собираюсь, — буркнул я. — Ваша скромность мне уже известна. Повторяю: ваши изобретения не являются безумными, и потому…

Я поднялся и подошел к сидевшему на диване Бурбакису с намерением схватить изобретателя за воротник и выставить в коридор. Именно в этот момент клиент начал размахивать руками с такой силой, что диван разверзся, как хляби небесные, Бурбакис провалился в его бездонную глубину, и я, потеряв точку опоры, рухнул на сверху, лишь теперь поняв, что попался на элементарную провокацию.

Мы барахтались в недрах дивана, вопили не своими голосами, неожиданно я рухнул куда-то с довольно большой высоты и едва не сломал себе обе ноги. Приподнявшись, я обнаружил, что нахожусь в рубке управления звездолета господина Бурбакиса, и машина набирает скорость, унося нас обоих в межзвездное пространство.

— Как вам это удалось? — мрачно поинтересовался я, когда мы с Бурбакисом привели себя в порядок, смыв с кожи липкую диванную жидкость.

— На всякое изобретение, Шекет, всегда найдется контризобретение, — самодовольно заявил Бурбакис. — Имейте в виду, я могу придумывать не только безумные планеты. Все очень просто. Узнав о секрете вашего дивана, я заменил его программу, благо хранится она не в компьютере института безумных изобретений, а в общемировой информсети. В результате этот жуткий предмет домашнего обихода выплюнул нас обоих туда, где мы с вами сейчас и находимся.

— Если ваша планета окажется недостаточно безумной, — предупредил я, — патента вам не видать, а судебного иска вы не избежите ни при каких обстоятельствах.

— Как знать, Шекет, как знать… — пробормотал изобретатель, довольно потирая руки.

Терра Бурбакиана, если смотреть на нее из космоса, оказалась милой планетой, напоминавшей Землю. Впрочем, это обстоятельство не могло меня успокоить. Наверняка коварный изобретатель снабдил свое детище свойствами, способными довести до белого каления даже такого спокойного и уравновешенного человека, как я.

Звездолет опустился на лесной опушке, и я первым делом проверил, с какой скоростью здесь распространяется звук. Мой крик, усиленный динамиками, отразился от кроны дерева, неподалеку от которого мы совершили посадку, и я услышал собственный голос, искаженный и потому далекий от совершенства.

— Со звуком все в порядке, — ехидно сказал Бурбакис. — Пошли, Шекет, а то пропустите самое интересное.

Мы вышли из звездолета, и я увидел… Это было зрелище не для слабонервных, и потому я опущу слишком натуралистичные детали. Скажу лишь, что передо мной был огромный ящер, который уплетал за обе щеки ящера поменьше. Повернув голову, ящер издал боевой клич, оставил жертву в покое и вперевалку направился ко мне, решив, должно быть, что Шекет представляет собой более лакомое угощение. Я выхватил лучевик и выстрелил, не задумываясь. Луч не успел высверлить в воздухе огненное отверстие, как ящер исчез, будто его и не было, а вместо него я увидел опиравшегося на трость джентльмена, произносившего речь перед толпой своих сторонников. Прежде чем я успел понять, что происходит, лазерный луч ударил джентльмена в грудь, послышалось шипение, и бедняга упал, разрезанный пополам, на руки подоспевших слушателей.

Вторично опущу натуралистические подробности, скажу лишь, что крови было столько, что даже я, находившийся на расстоянии не менее пяти метров, увидел капли ее на своем рукаве. Отбросив лучевик и кляня себя за быстроту реакции, я бросился вперед и оказался… Нет, я не берусь описать это словами, поскольку детали могут опять-таки оказаться слишком натуралистичными. Ощущение же было таким, будто в аду кипели в котлах миллионы грешников, а я сидел на помосте и помешивал это варево огромной разливной ложкой. От воплей у меня заложило уши, но мне почему-то показалось, что в этом гевалте отчетливо выделяется голос моего клиента господина Бурбакиса. Я ничего не имел против того, чтобы он оказался в одном из котлов, но мне нужно было как-то выпутываться, я понимал, что столкнулся со зловредным характером нового изобретения, и без автора мне не справиться.

Не справиться — мне?

Бурбакис наверняка только этого и ждал!

Не дождешься, подумал я и, желая вышибить клин клином, без раздумий бросился в один из котлов — в тот, из которого, как мне казалось, доносился вопль Бурбакиса.

В тот же момент я оказался на огромном лугу, где взад и вперед носились кони и люди. Кони были в латах, а люди — в набедренных повязках, но с оружием, напоминавшим древние русские палицы. Люди с гиканьем кидались на лошадей, а те уворачивались, но звуки ударов показывали, что ловкостью они не отличались, в отличие от представителей этого странного племени гладиаторов. Один из них, размахивая палицей, ринулся на меня, сверкая глазами. Оружия у меня больше не было, но и отступать я не привык, а потому принял боевую позу, выставил вперед ладони и принялся ждать нападения.

Гладиатор налетел на меня, будто астероид на метеоритную пушку, и, конечно, получил удар, от которого палица отлетела в одну сторону, а бедняга — в другую, но я и сам с трудом удержался на ногах, сделал шаг назад и…

Оказался в толпе на стадионе. Народу было столько, что меня сжали со всех сторон, я с трудом мог пошевелиться, и мне ничего не оставалось делать, как смотреть на игроков, бегавших по полю за огромным голубым мячом. Игра была похожа на футбол, но футболом не являлась, поскольку у каждой команды было всего по четыре игрока, один из которых летал над полем на небольшом махолете и ловил мяч, когда тот слишком высоко поднимался в воздух.

Я огляделся по сторонам. Никто не обращал на меня внимания, и я смог рассмотреть зрителей этого странного матча. Вообще говоря, людьми они наверняка не являлись. Похоже, да. Примерно так же, как коренной марсианин похож на жителя Артуба-3. Носы были слишком длинными, уши — слишком маленькими, а руки вообще оказались далеко не у всех, что, однако, не доставляло никому никакого беспокойства.

— Послушайте, — обратился я к одному из зрителей, вопившему что-то нечленораздельное на языке, напоминавшем одновременно литературный английский и бранный энтурекский. — Послушайте, я здесь впервые, не скажете ли вы…

— Не задавайте глупых вопросов, Шекет, — услышал я раздраженный голос Бурбакиса, исходивший, как мне показалось, из желудка болельщика, продолжавшего вопить, не обращая на меня внимания. — Не задавайте глупых вопросов!

— Так это вы! — воскликнул я и попытался схватить болельщика за руку.

Сделав шаг вперед, я оказался в пещере, куда с трудом проникал дневной свет. Вокруг была грязь, валялись какие-то коробки, копошились животные, напоминавшие маленьких утконосов, а неподалеку стоял боевой робот системы «шалаш» — устаревшая модель, с такими я как-то имел дело на одной из планет Альгениба. Справиться с «шалашом» голыми руками смог бы разве что герой древнегреческих мифов или русских былин, а если учесть, что такие герои существовали только в воспаленном воображении народа, то угомонить робота не мог никто, если, конечно, не применял лазерной пушки или хотя бы базуки начала века.

Вы думаете, я испугался? Напрасно. Кое-что я уже успел понять в этой непрекращавшейся катавасии и потому стоял, ожидая событий и сложив руки на груди, как Наполеон при Аустерлице.

Робот повернул ко мне свою морду, похожую на изображение Химеры на Соборе Парижской богоматери, и выдвинул клыки, которыми он обычно расправлялся с иноземными тварями. Меня обуял спортивный азарт — кто, в конце концов, окажется более проворным, я или эта тварь, не соображавшая, что является всего лишь результатом творчества безумного изобретателя Бурбакиса?

Робот бросил клык, я увернулся и…

Оказался на людной городской улице, где, как мне показалось, начался ежегодный карнавал идиотов. Участвовать в этом мероприятии у меня не было никакого желания, и я сделал то, что, возможно, мог сделать и сразу после того, как вышел из звездолета. Закрыл глаза, повернулся и, протянув вперед руки, нащупал холодную поверхность трапа.

Не очень удобно подниматься по металлической лестнице с закрытыми глазами, но я с этим справился и минуту спустя сидел в пилотском кресле, ожидая возвращения господина изобретателя.

— Ну что? Каково? — воскликнул Бурбакис, ввалившись в рубку следом за мной. — Впечатляет? Разве это не безумно интересно?

— Если безумие определяется интересом, то, конечно, — кивнул я.

— Когда вы догадались, в чем суть изобретения? — спросил Бурбакис.

— Сразу, — сказал я, чуть погрешив против истины. — Правда, последовательность исторических событий несколько произвольна…

— Не я ее определяю! — воскликнул изобретатель. — Это ведь все совершенно случайно! Интерференция, понимаете ли…

— Понятно, — кивнул я. — Вы ведь на самом деле не создали планету, а взяли уже готовую, верно? Вы только консервировали ее историю. Вытащили из прошлого, использовав колодцы времени, и расположили слоями, будто пирог. Делаешь шаг и оказываешься в одной эпохе, еще шаг — и ты уже в другом времени.

— Гм… — сказал Бурбакис. — Не совсем так, но похоже. Как вы полагаете, Шекет, Терру Бурбакиану можно использовать в качестве музея? Брать билеты с туристов?

— Только после того, как получите патент, — твердо сказал я.

— Когда же я его получу? — быстро спросил Бубракис.

— Никогда! Идея ваша безумна, согласен, но недостаточно безумна, чтобы заслужить право на жизнь. В выдаче патента отказано.

Кажется, Бурбакис хотел меня убить. Впрочем, он быстро одумался и всю свою злость выместил на кнопке старта, которую вдавил в панель управления с такой силой, будто имел намерение пробить дыру. Звездолет взлетел с Терры Бурбакианы, но вместо того, чтобы взять курс на Цереру, направился в противоположную сторону.

ПЛАНЕТА МЕСТИ

— Мне кажется, — вежливо сказал я, — что мы направляемся вовсе не туда, куда нужно.

Это действительно было так. После того, как безумный изобретатель планет Игнас Бурбакис продемонстрировал мне свою Терру Бурбакиану, вполне достойную быть занесенной в Книгу Гиннесса, но абсолютно непригодную для того, чтобы здесь жили нормальные переселенцы, я, естественно, отказал в выдаче патента. Изобретатель гневно сверкнул глазами, и я уже тогда подумал, что вряд ли вернусь домой живым и невредимым. А когда после старта Бурбакис при полном ускорении повернул в сторону, противоположную Солнечной Системе, я понял, что моя интуиция опять не ошиблась.

— Вы ошиблись в прокладке курса, — заметил я, не желая прежде времени вступать с Бурбакисом в открытый конфликт.

— Я не ошибся, Шекет, — сухо сообщил изобретатель и увеличил ускорение до предельного значения, при котором начинают трещать растяжки корпуса. Для пассажиров это не имеет значения, мы-то люди тренированные, но вот корабль может не выдержать подобного с собой обращения и от возмущения способен рассыпаться на части. Как тогда мы доберемся до Цереры или другого небесного тела?

Я сказал об этом Бурбакису, соображая как все же выпутаться из неприятной истории, и получил ответ:

— Не рассыплемся. Видите ли, Шекет, у меня после общения с вами не в порядке нервы…

— Это и видно, — согласился я.

— А в таких случаях, — продолжал изобретатель, — я обычно гоняю свой «Гений» на предельных перегрузках. Это успокаивает.

«Гений», если вы поняли, — название звездолета, на котором безумный изобретатель Бурбакис возил меня показывать свою не менее безумную планету. Хорошее название, сразу показывает, с кем приходится иметь дело.

— К тому же, — не унимался Бурбакис, — после того, как вы нанесли мне тяжелую душевную рану, я просто обязан показать вам планету, идею которой не собираюсь патентовать.

— Вот как? — ехидно спросил я, не сдержав своих чувств. — У вас есть изобретения, которые вы готовы подарить человечеству?

— Человечество обойдется без моих подарков! — воскликнул Бурбакис и уменьшил наконец ускорение, отчего «Гений» глубоко вздохнул и отблагодарил своего хозяина отказом всех бортовых следящих систем. Я бы на его месте просто отказался продолжать полет — в конце концов, даже у неодушевленной техники должно быть чувство собственного достоинства.

— Ну вот, — мрачно сказал я. — Мало того, что вы похитили государственного чиновника при исполнении им служебных обязанностей, так вы еще и не сможете вернуть его обратно, поскольку не будете знать даже собственных координат.

— Спокойно, Шекет, — нервно отозвался Бурбакис. — На Вендетту я могу опуститься и с завязанными глазами. Вы только не говорите под руку.

— Молчу, — сказал я, понимая, что словами все равно делу не поможешь, но слова о том, что Вендетта — не лучшее название для планеты, так и вертелись на моем языке.

В молчании прошло около двух часов, в течение которых изобретатель лишь изредка давал указания бортовому навигатору. Наружные экраны были слепы, а приборы ориентирования показывали чушь, и я понятия не имел, в какой области Галактики мы находились. Оставалось надеяться на то, что интуиция Бурбакиса не уступает моей.

Наконец изобретатель включил тормозные двигатели, за бортом что-то звучно грохнуло, и несколько минут спустя я ощутил легкий толчок — похоже, мы действительно где-то приземлились.

— Прошу вас, Шекет, — сказал Бурбакис и распахнул люк прежде, чем я успел сказать, что здесь, на неизвестной планете, воздух может оказаться смертельно опасным для нашего здоровья.

— Это моя Вендетта, — с радостной улыбкой клинического идиота на губах заявил изобретатель, когда мы выбрались из корабля на зеленый луг — я поклялся бы, что нахожусь на Земле, если бы не был твердо уверен в невозможности этой гипотезы. — И повторяю, Шекет, я не собираюсь просить патент на изобретение этой планеты.

— Зачем же вы меня сюда доставили? — спросил я, оглядываясь по сторонам. У горизонта виднелись корпуса нескольких дальних звездолетов и даже одного военного крейсера постройки середины ХХI века. Как сюда попала эта колымага, собратья которой были списаны в металлолом еще в те годы, когда я работал в зман-патруле?

— Могли бы догадаться, Шекет, — сухо сказал изобретатель. — Это планета моего мщения.

— Вот как? И в чем же, с позволения сказать, заключается месть? То есть, я хотел спросить: чем ваша Вендетта отличается от других землеподобных планет? В чем ее, с позволения сказать, патентная новизна?

— Это черная дыра, Шекет. Мне удалось соединить в одном небесном теле несоединимые, казалось бы, качества. Черная дыра захватывает своим полем тяжести все вокруг и может поглотить даже Вселенную, если будет иметь для этого достаточно времени. Но черная дыра убивает все живое, поскольку обладает, как вы знаете бесконечно большим полем тяжести. С другой стороны, на обычной планете приятно жить, но захватить своим полем тяжести она может лишь мелкие камни, в просторечии именуемые метеоритами.

— Понятно, — прервал я изобретателя, поняв, к чему он клонит. — Вам удалось объединить в одной планете бесконечное поле притяжения черной дыры и комфортные условия для жизни.

— Более того, Шекет! — в экстазе воскликнул Бурбакис. — Более того! Поле тяжести Вендетты избирательно — моя планета притягивает лишь объекты, достойные наказания! Пассажирский лайнер, к примеру, пролетит мимо Вендетты, и капитан даже не заметит планету на бортовых локаторах. Но корабль, капитан которого имел несчастье совершить в отношении меня какую-нибудь подлость, не имеет шансов добраться до цели, даже если маршрут будет проложен в сотне парсеков от моей дорогой Вендетты.

Судя по нездоровому блеску в глазах, Бурбакис мечтал о том, чтобы я спросил, как удалось ему совместить в одном небесном теле столь несовместимые свойства. Но я, естественно, не собирался потакать нездоровым желаниям изобретателя, и смотрел вокруг себя, изображая равнодушное любопытство денди, попавшего на скучный бал с угощением а-ля фуршет.

Естественно, моя тактика привела к цели быстрее, чем это могло бы сделать видимое Бурбакису любопытство. Мое показное равнодушие вывело его из себя, и он воскликнул:

— Из вас, Шекет, эксперт как из меня марсианский кот! Вас ничего не интересует, кроме собственного протертого кресла на Церере! Моя Вендетта — переворот в области планетостроения, а вы смотрите вокруг, будто это какая-то очередная израильская провинция вроде Регула или Альгениба!

— Почему же? — холодно сказал я, почувствовав, что довел-таки изобретателя до нужной кондиции. — Будучи экспертом по безумным изобретениям, я прекрасно понимаю, как вам удалось совместить несовместимое, конструируя Вендетту. Вы разделили противоречивые свойства в пространстве. А также использовали известный в изобретательстве каждому неучу прием квантования. Ваша черная дыра, названная Вендеттой, находится в подпространстве Маркова, а землеподобная планета, также носящая имя Вендетты, обращается около этой черной дыры, находясь при этом в обычном пространстве нашей Галактики. Система остается связанной, поскольку черная дыра на незначительные доли секунды появляется в нашем мире и…

Удрученный вздох Бурбакиса показал, что я, конечно же, правильно описал его изобретение.

— Вендеттой же вы назвали свою систему потому, — продолжал я, — что притягивает она лишь те объекты, которые, по вашему мнению, в чем-то перед вами виноваты. Для этого вы использовали прием…

— Я сам знаю, какой прием я использовал! — взревел изобретатель, оскорбленный в лучших чувствах. — И не нуждаюсь в том, чтобы какие-то эксперты подсказывали мне…

— Ваше изобретение действительно безумно, — добил я Бурбакиса, — но подпадает под статью восемьдесят шесть уголовного кодекса Израиля. Это статья о самосуде, если вы помните. Пятнадцать лет в тюрьме на Весте. Совсем недалеко от Цереры, кстати говоря. Я смогу навещать вас каждую неделю…

— Если вам удастся покинуть Вендетту, — буркнул изобретатель, воображая, что оставил за собой последнее слово.

— Скажите-ка, Бурбакис, почему оказался здесь этот вот старый военный звездолет? — деловито произнес я. — Насколько я понимаю, вас еще на свете не было, когда корабли этого типа списали в металлолом. Когда же его экипаж успел вам насолить?

— А… — сказал изобретатель, проследив за моим взглядом. — Это «Брит», флагман израильского космофлота. Он действительно был списан вскоре после моего рождения. Экипаж — тысяча двести человек. Капитан — Хаим Бурбакис, если вам что-то говорит это имя.

— Вот оно что! — воскликнул я. — Ваш отец! Конечно! Я читал вашу анкету — Хаим Бурбакис бросил свою жену вскоре после рождения ребенка, оставив ее без средств к существованию. Ребенком были вы, верно? Мать воспитала в вас ненависть к отцу, я правильно понимаю? И вы решили: Хаим Бурбакис достоин мести. А тысяча двести человек команды? Они тоже? И кроме того, «Брит» ведь не пропал без вести в глубинах космоса, я точно помню, что корабль был списан, а его командир…

Тут я прикусил себе язык. Черт побери, я не должен был показывать изобретателю, что не сразу понял истинную суть его изобретения! Я чуть не уронил в грязь свое непогрешимое реноме! Оставалось надеяться, что Бурбакис, находившийся в состоянии крайнено возбуждения, не заметил моего мгновенного смущения.

— И вообще, — сказал я, будто продолжая уже начатую мысль, — вы поступили очень мудро, захватывая и подвергая изощренной мести лишь копии своих врагов, а не их оригиналы. Иначе вас действительно могли бы судить за самосуд, который в нашем просвещенном двадцать первом веке…

— Господи, Шекет, — с досадой произнес Бурбакис, — я думал, что хотя бы до этого вы не догадаетесь.

— Я эксперт по безумным изобретениям, — гордо заявил я. — Когда ежедневно разбираешь десятки патентных заявок, поневоле становишься догадливым.

Бурбакис загрустил. Он действительно хотел отомстить мне за то, что я не дал ни единого положительного заключения по его изобретениям. Но какая же это месть, если предмет мщения понимает, что является всего лишь копией, а оригинал в это время спокойно сидит в своем кабинете на Церере и принимает очередного посетителя?

А может, оригиналом все-таки был я, а на Церере сейчас восседал и вел прием Шекет-второй, созданный безумной фантазией Бурбакиса с единственной целью — отомстить обидчику?

— Знаете что? — сказал я задумчиво. — Самой изощренной местью с вашей стороны было бы отпустить меня и вернуть на Цереру, чтобы я начал разбираться с тем, другим, Шекетом, кто из нас реальный, а кто — копия для мщения.

— Как вы догадались? — спросил наконец Бурбакис, не сумев преодолеть собственное любопытство.

— А, — я пожал плечами. — Полтораста лет назад японцы придумали нечто подобное. Конечно, куда примитивнее, чем ваша Вендетта… На предприятиях была комната, где стояло чучело начальника и куда каждый недовольный мог прийти, чтобы двинуть шефе по уху и сказать вслух все, что думает… Ваш случай посложнее, но ведь и время другое.

Бурбакис смерил меня испепеляющим взглядом и надолго замолчал. Я увидел, как из леса, стоявшего в сотне метров от места посадки «Гения», вышел человек и направился в нашу сторону. Почему-то мне показалось, что это была копия Хаима Бурбакиса, созданная для удовлетворения сыновнего гнева господина изобретателя. Присутствовать при семейной сцене у меня не было никакого желания.

— Вы правы, Шекет, — хихикнул Бурбакис, тоже увидевший отца, — я отправлю вас назад на Цереру. Разбирайтесь там сами с собой, кто из вас эксперт, а кто копия. Это будет хорошая месть! А я приду на прием, чтобы посмотреть, как вы будете препираться. Ха-ха!

Через минуту «Гений» стартовал с Вендетты, а через час молчавший всю дорогу Бурбакис высадил меня на стартовом причале Цереры и улетел, не попрощавшись. Да и к чему было прощания? Мы оба знали, что вскоре встретимся. Я проследил взглядом за удалявшимся «Гением» и поспешил в кабинет, чтобы доказать Ионе Шекету свое право сидеть в кресле эксперта по безумным изобретениям.

БЕСЕДА С СОБОЙ

— А, это ты, — пробормотал оригинал, когда я пинком ноги открыл дверь и ввалился в кабинет, где Шекет наговаривал на компьютер очередное отрицательное заключение об изобретении Бурбакиса. — Входи, входи.

— В комнату или в тебя? — поинтересовался я.

— И туда, и туда. Ты как предпочитаешь — полностью раствориться в моем подсознании или оставить за собой некоторую степень автономности?

— Предпочту автономность, — заявил я. — Надо же, чтобы кто-то учил тебя не делать глупостей.

— Сомнительное умозаключение, — хмыкнул Шекет Первый. — Впрочем, неважно. Ты ж понимаешь, что я в любом случае смогу с тобой справиться. Приоритетное право еще не отменено, к счастью.

Это он верно подметил. Но и я, возвращаясь с Вендетты и проигрывая в уме различные варианты наших будущих отношений, не забыл о приоритетном праве, созданном в 2012 году, когда, если кто помнит, в моду на короткое время вошла дурацкая идея иметь дома клонированных близнецов собственного производства.

Если мне самому не изменяет память, законодателем моды стал известный в то время футболист Массимо Розетти, выступавший за сборную России. С его помощью команда выиграла Кубок то ли Европы, то Азии, то ли вообще Северного полушария, и болельщики не давали бедняге прохода. Думаете, просили автографы? Ничуть не бывало. Где бы форвард ни появлялся, его встречали транспаранты: «Розетти, убирайся домой!», «России не нужен Розетти!» и «Мы сами способны!», причем на что именно способны русские, никогда не уточнялось.

Короче говоря, Массимо Розетти, заработавший в России пять триллионов рублей, что составляло шестнадцать миллионов долларов, решил пустить деньги по ветру и заказал в Рочестерском институте собственного клонированного двойника. Если вы думаете, что введенный в 2002 году мораторий ООН на клонирование людей хоть кого-нибудь отвратил от этого занятия, то вы не знаете, что представлял собой мир в начале нашего века. Клондайк! И если вы не знаете, что такое Клондайк, то мои объяснения вам не помогут, потому что я сам смутно припоминаю, что это область то ли в Америке, то в Австралии, то на Марсианском Сырте, где аборигены били друг другу морды чаще, чем в любой другой местности. Климат, должно быть, был гнусным. Относительно Марсианского Сырта я это могу точно засвидетельствовать, поскольку сам провел там как-то пару недель и в конце этого недолгого срока готов был драться с кем угодно за место на корабле, летевшем на Землю.

Так вот, клонированный двойник Розетти прибыл в Россию, и футболист начал именно его, незнакомого ни с обстановкой, ни с правилами поведения с этой стране, выпускать на встречи с болельщиками. После того, как клону Розетти третий раз зашили череп, разбитый энтузиастами истинного российского футбола, бедняга взбунтовался и как-то ночью выгнал футболиста из спальни, где тот баловался то ли с невестой, то ли с девицей легкого поведения, то ли с обеими, а по некоторым сведениям, девица легкого поведения и была невестой итальянца. Как бы то ни было, клон не впустил Розетти обратно, а невеста легкого поведения поддержала его в этом начинании, поскольку, как потом выяснилось, клонированные близнецы обладают гораздо большей сексуальной энергией, нежели оригиналы. В причины этого явления я не стану вдаваться — важен факт, он же прецедент.

Розетти подал на своего клона (а по сути — на себя) в суд, но надо же было соображать, с кем имеешь дело! В Москве тогда как раз ввели в очередной раз институт присяжных заседателей, среди которых не оказалось ни одного, кто не видел футболиста в деле — на поле, разумеется, а не в постели. Приговор гласил: клон Розетти обладает всеми правами оригинала, а оригинал лишается не только прав, но даже документов, удостоверяющих личность. И вы знаете, что послужило истинной причиной такого решения? Не поверите: Массимо Розетти заявил на суде, что терпеть не может всяких клонов, выдающих себя за людей. От клонов, дескать, все беды, и он, Розетти, совершил большую ошибку, согласившись пустить этого негодяя в свой дом. Заявление было признано антисемитским, поскольку слово в слово (если, конечно, заменить слово «клон» на слово «еврей») повторяло известное в те годы высказывание какого-то деятеля, осужденного по статье о разжигании национальной розни.

Россия — страна парадоксов; нигде, конечно, клон не смог бы доказать, что именно он является владельцем гражданских прав. Однако прецедент был создан, и впоследствии клоны, во множестве создававшиеся в разных странах по заказам, без заказов, в научных целях и без всякой разумной цели, немедленно отправлялись в Россию, подавали в суд на свой, с позволения сказать, первоисточник и становились настоящими людьми со всеми правами и без каких бы то ни было обязанностей. А российские суды, между прочим, неплохо на этом зарабатывали, поскольку каждое дело влетало истцу в копеечку — тут и взятки прокурорам, и подарки судьям, и попойки со всей коллегией присяжных заседателей.

Когда я, будучи студентом Еврейского университета, знакомился с документами того периода, клонирование людей было уже повсеместно запрещено, а клоны успели вымереть подобно динозаврам, поскольку, даже обладая всеми правами, оказались не способны выдержать навязанный им цивилизацией темп жизни. Но прецедентное право никто не отменил, оно сохранилось до наших дней, и я, открывая ногой дверь в собственный кабинет, уже знал, каким образом смогу если не одержать победу над Шекетом номер один, то хотя бы заставить его уважать собственную копию как самого себя. А может, и любить.

Мне не пришло в голову в тот момент, что Шекет-первый, будучи, по сути, мной и никем другим, думал в тот момент о том же самом прецедентно-приоритетном праве и полагал, что легко побьет меня моим оружием.

— Что ж, входи, — предложил Шекет-первый и раскрыл мне свои мысленные объятия.

Я вошел, и возникла новая личность, состоявшая из двух равных половинок.

— Ну, — сказала одна половинка, — я буду главным, поскольку был всегда, а тебя создал в преступных целях безумный изобретатель Бурбакис.

— Ну, — сказала другая половинка Шекета, — главным буду я, потому что меня создали, пользуясь всеми технологическими новинками, а ты был сделан тяп-ляп матерью и отцом, которые вовсе не думали о чистоте производимого ими опыта. Кстати, это записано в приоритетном праве, читай решение Мосгорсуда от 29 января 2012 года, где сказано…

— Знаю я, что там сказано! — воскликнула первая половинка. — И именно поэтому все права на Шекета должны принадлежать мне, поскольку приоритет определяется по времени создания, а я, как ты сам только что признал, старше тебя на пятьдесят…

— Черта с два! — перебила вторая половина. — Право на интеллектуальную собственность определяется не по времени рождения физического тела, а по времени возникновения новой интеллектуальной единицы, каковой являюсь я…

— Но поскольку речь идет о владении именно физическим телом Шекета, а не его интеллектом, время нужно исчислять именно…

— Ничего подобного! Физическое тело вторично и достанется тому, кто имеет приоритет в области интеллекта…

Минут через десять обе мои половинки поняли, что оказались в замкнутом круге, ибо ссылались на одно и то же прецедентное решение, которое было противоречиво в самой основе, ибо судьи так и не поняли, что интеллект может существовать и без тела, а вот тело без интеллекта подобно младенцу, которого никто и никогда, естественно, не наделял никакими правами.

— Перерыв, — сказал Шекет-один.

— Перерыв, — согласился Шекет-два.

Они подняли тело Шекета и повели его в буфет, чтобы насытить перед новыми сражениями за интеллектуальную собственность. И хорошо, что повели именно в буфет, а не в ресторан, потому что иначе я не стал бы самим собой, а вы не читали бы сейчас этой главы моих воспоминаний. Дело в том, что в ресторане посетителей обслуживали роботы-официанты, завезенные с Ганимеда и ничего не понимавшие в жизни, кроме «подай, отнеси» да еще «чаевых недостаточно, господин!» А в буфете работал барменом Антон Чечик, вышедший на пенсию юрист, который еще в юности мечтал трудиться на ниве общественного питания. Судьей же он стал по недоразумению, когда компьютер перепутал файлы и вместо кулинарного определил беднягу-абитуриента в юридический колледж. Спорить с компьютером в те давние годы не решался даже престарелый Билл Гейтс, так что Чечику и в голову не пришло сопротивляться навязанному ему решению. Юристом, впрочем, он был замечательным, и потому многие сотрудники Института безумных изобретений обращались к нему за советами и рекомендациями.

Оба Шекета, естественно, сначала заказали коктейль (один), а потом изложили свои претензии (в двух экземплярах). Чечик посмотрел Шекету (Шекет — это я, если вы еще не забыли) сначала в левый глаз, потом в правый, кивнул сам себе и изрек свой судейский вердикт:

— Шекет рожденный обладает правом совещательного голоса, а Шекет созданный обладает правом голоса решающего. Совещательный голос не предполагает решения, а решающий не предполагает права на обсуждение. Это следует из прецедентного приговора Мосгорсода по делу…

— Меня это устраивает, — быстро заявил Шекет-первый, сразу сообразивший, что решение будет приниматься Шекетом-вторым только и исключительно по его, Шекета-первого, соображениям.

— Меня это устраивает, — быстро заявил Шекет-второй, сразу сообразивший, что, принимая решение, он будет избавлен от моральной ответственности за возможную ошибку.

— За это нужно выпить, — философски заметил бывший судья, Шекет-первый обсудил эту проблему, понял, что пить — полезно, передал эти сведения Шекету-второму, и тот принял решение выпить, не закусывая, поскольку проблема закуски Шекетом-первым не обсуждалась.

Вот так я опять стал самим собой, но все-таки, принимая с тех пор то или иное решение, ощущаю некое внутреннее неудобство. Мне все время кажется, что решение возникает помимо моей воли. Такое неудобство возникло у меня, к примеру, когда ко мне на прием явился изобретатель со странным именем Пук Дан Шай.

БЕЗУМНЫЙ И СУМАСШЕДШИЙ

Я надеялся, что безумный изобретатель планет господин Бурбакис оставит меня в покое. Во всяком случае, вот уже месяц он не докучал мне своими посещениями. Возможно, занимался тем, что писал на меня жалобу. Ну и ладно. Жалоба придает государственному чиновнику некую самодостаточность, и вторая половина моего я была с этим полностью согласна.

Мы — два моих я — предавались воспоминаниям о том, как Бурбакис третировал нас своими проектами, и когда воспоминания достигли кульминационной точки, дверь произнесла раздраженно:

— К вам Пук Дан Шай. Впустить?

Обычно дверь не раздражалась по всяким пустякам вроде прибытия очередного клиента. Дверь на то и запрограммирована, чтобы не впускать без доклада и сообщать о посетителях. Если уж в голосе двери слышалось раздражение, это свидетельствовало о том, что новый посетитель попытался применить физическое воздействие, чтобы проникнуть в кабинет, не сообщив о себе заранее. Мне это не понравилось, второй моей половине — тоже.

— Впустить, — сказал я. — И поставить экран. Посетитель огнедышащий, судя по имени?

— Нет, — сообщила дверь. — Гуманоид.

— Тогда не нужно экрана, сам справлюсь.

Своим занудным скрипом дверь выразила сомнение в моих физических возможностях, но на подобную мелочь я уже давно не обращал внимания. Посетитель вошел с таким видом, будто он был Наполеоном Бонапартом, а я — французским народом, по гроб жизни благодарным явлению правителя.

Это действительно был гуманоид. Более того, человек — но какой! Роста в нем оказалось два метра сорок три сантиметра, я определил это точно, поскольку посетитель, войдя, задел макушкой висевшее под потолком знамя Зман-патруля, память о моей службе в этой замечательной организации. Масса посетителя превышала два центнера, и это я тоже легко определил по тому, как взвизгнули и прогнулись биметаллические пластины пола.

— Пук Дан Шай, — басом, срывающимся в инфразвук, сказал клиент и протянул мне через стол для пожатия свою ладонь, похожую на ковш метеоритной ловушки.

— Иона Шекет, — представился я, делая вид, что не замечаю протянутой руки, и не упоминая о том, что на самом деле представляю собой две равноправные личности, прекрасно уживающиеся друг с другом. — Если у вас есть заявка на безумное изобретение, готов вас выслушать.

— У меня нет никаких изобретений — ни безумных, ни обычных! — воскликнул Пук Дан Шай. — Терпеть не могу ничего, связанного с техникой!

— Зачем же вы тогда проделали путь с Земли до Цереры, записались на прием, довели мою дверь до истерики?..

— Объясняю, — заявил клиент. — Я, видите ли, главный врач клинической лечебницы для душевнобольных представителей цивилизаций Третьего галактического рукава. Это региональная клиника, принимаем мы только рожденных, а не отпочковавшихся, только дышащих, а не жаброносящих, поскольку специфика лечения предполагает…

— Замечательно! — воскликнул я. — Всегда мечтал посмотреть на психов с разных планет! Непременно побываю в вашей клинике — в качестве гостя, само собой разумеется. Вы здесь проездом, я вас верно понял?

— Неверно, — ухнул Пук Дан Шай. — Я специально проделал путь от Альтрогениба Второго, чтобы предложить вам проект, который прославит ваш Институт не только в пределах Третьего рукава, но даже в соседних галактиках.

— Вы же только что сказали…

— Да, я не изобретатель! Но в моей клинике лежат десятки разумных существ, мания которых заключается в том, что они воображают себя именно и только великими изобретателями прошлого, настоящего и будущего.

— Понятно, — вздохнул я. — Извините, вы неправильно поняли название нашего института. Безумное изобретение, согласно стандарту, — это ни в коем случае не изобретение, сделанное психом! Изобретение должно быть безумным настолько, насколько в свое время была безумной теория относительности или квантовая механика, или пространственная хронодинамика, или… В общем, вы меня понимаете?

— Я вас — да, а вы меня — еще нет, — холодно отпарировал Пук Дан Шай. — Изобретения моих психов никуда не годятся, это верно. Но прошу учесть, господин Шекет, что у меня лежат выдающиеся умы, которые воображают себя изобретателями, не умея изобретать. А также выдающиеся писатели, не умеющие связать два слова. И еще великие полководцы, не знающие, как руководить ротой. С полководцами и писателями все ясно — их мы лечим, поскольку полководческий и писательский таланты — от Бога. Но изобретатели! Их-то можно обучить, поскольку существует всеми признанная теория, в которой я, к сожалению, ничего не понимаю, но вы-то, Шекет, обязаны разбираться, как золотарь в дерьме! Что скажете на это?

И Пук Дан Шай ткнул в меня своим длинным пальцем, более похожим на стальной прут.

— Повторите, — сказал я, потирая ушибленную грудь.

— Почему в эксперты идут самые тупые? — будто бы про себя проговорил посетитель. — Повторяю. Есть разумное существо с отклонениями в психике. Диагноз: мания величия в области изобретательства. Можно вылечить и выпустить. А можно обучить — ведь это действительно умные существа, способные обучаться чему угодно! И тогда…

— Вы полагаете, — задумчиво сказал я, — что если сумасшедшего изобретателя обучить теории, то его изобретения…

— Это будут поистине гениальные безумные изобретения! — воскликнул Пук Дан Шай и стукнул по столу кулаком, отчего мой компьютер в ужасе отпрыгнул в угол кабинета и заявил, что отказывается работать в условиях повышенной сейсмической опасности.

— Итак, — продолжал Пук Дан Шай, немного успокоившись, — мы с вами объединяем усилия. Я предоставляю материал, отбирая наиболее перспективных больных. Вы обучаете их теории изобретательства. Они создают безумные изобретения. Прибыль мы делим пополам, поскольку клиенты моей клиники лишены всех прав, в том числе и авторских.

— Я нахожусь на государственной службе, — напомнил я-первый, в то время как я-второй упорно пытался оттеснить меня-первого от управления органами речи и готов был согласиться на сомнительное предложение. — То, что вы предлагаете, является…

— Ну хорошо — прибыль поделим между мной и государством! — пожал плечами Пук Дан Шай. — Кстати, я с удовольствием осмотрю вас на предмет выявления психических отклонений. Впервые встречаю человека, готового отдать государству прибыль от сугубо частного предприятия!

— Перейдем к делу, — торопливо сказал я.

Я почти уверен, что вы никогда не были в частных клинических больницах для умалишенных представителей инопланетного разума — ни в Третьем рукаве, ни в каком ином. Иначе вы бы сейчас не читали мои мемуары, а сами проводили время в соответствующей палате под присмотром дюжих санитаров, по сравнению с которыми Пук Дан Шай выглядел младенцем.

Палаты, ясное дело, были оборудованы по последнему слову психиатрической техники. Моим первым учеником оказался полоумный изобретатель с Реупагонды Акуманиты Девятой, вообразивший себя великим Футируганом Первым, придумавшим когда-то для этой планеты ментальную пленку, отгородившую ее от всей Вселенной. На самом деле звали психа Иуркаподом с каким-то порядковым номером, который менялся в зависимости от времени суток, и потому я его и запоминать не стал.

Главная проблема заключалась в том, что я ни в коем случае не должен был сообщать ученику, что обучаю его именно теории изобретательства. Ведь он-то считал себя достаточно великим в этой области! На помощь мне пришел Пук Дан Шай, заявивший Иуркаподу, развесившему по стенам палаты все свои двенадцать щупалец:

— Мы переходим от лекарственных методов лечения к вербальным. Это Иона Шекет, парамедик, он будет вам давать задания, а вы выполняйте их. Это ни в коем случае не повредит вашим занятиям в области изобретательства.

— Надеюсь! — важно проговорил Иуркапод, выделяя слова в виде жидкой субстанции, стекавшей на пол. — Я сейчас изобретаю гениальную штуку: аппарат для сворачивания звезды в узел.

— Прекрасно, — восхитился я и приступил к делу, нудным голосом прочитав Иуркаподу первую главу из учебника изобретательства для тугослышащих. Безумец был настолько погружен в свои проблемы, что на контрольные вопросы отвечал совершенно механически, и я только поражался его памяти и способности усваивать материал. В конце первого же занятия мы разобрались с главами о физических противоречиях и об идеальном конечном результате, и мне оставалось только надеяться, что новые знания не останутся лежать в сознании сумасшедшего ученика мертвым грузом.

Я провел беспокойную ночь в гостинице Альтрогениба, а утром меня разбудил сам Пук Дан Шай, проревевший у меня над ухом:

— Я вам говорил, Шекет! Только что Иуркапод заявил, что его гениальное изобретение стало еще более гениальным, поскольку сворачивание звезды в узел не является идеальным решением проблемы.

— О какой проблеме речь? — спросил я, протирая глаза.

— Иуркапод, а точнее Футируган Первый, которым он себя воображает, занимался всю жизнь проблемой жизни в искривленных пространствах, — объяснил врач. — Иуркапод, естественно, тоже думал только над этой проблемой, и его идефикс стали звезды, свернутые узлом, причем объяснить, как это сделать реально, он, ясное дело, не мог. Так вот, только что он придумал: нужно не звезды сворачивать в узлы, а узлы пространства разогревать до звездных температур, и тогда…

— Прием наоборот, — кивнул я. — Это мы вчера с ним проходили.

— Как по-вашему, это действительно безумное изобретение? — с надеждой спросил Пук Дан Шай. — Я имею в виду — не сумасшедшее, а именно безумное?

— Пожалуй, — протянул я, представляя себя конструкцию, которую можно было бы сварганить, если действительно увеличить температуру пространственных узлов — этого добра в космосе было более чем достаточно, но пользоваться ими до сих пор было невозможно. Но если сделать так, как предложил Иуркапод… Да это ведь принципиально новый способ общения с существами из параллельных миров! И я как эксперт…

— Отличная идея, — прошептал я. — Не знаю, гениальная ли, но безумная в лучшем смысле — это точно.

— Половина прибыли моя! — заявил Пук Дан Шай, и я поспешил согласиться.

ЧУЖОЕ СЧАСТЬЕ

Никогда не думал, что сумасшедшие — такие милые существа. И умные — вот что я скажу! Психически больной изобретатель отличается от безумного тем, что не докучает экспертам своими идеями — он даже не знает о том, что на Церере существует Институт Безумных Изобретений, где некий Иона Шекет мучается над оценкой самых удивительных идей в истории человечества. Мысли свои изобретатель-псих излагает лишь роботам-санитарам, вот почему, по моим наблюдениям, в больнице на Альтрогенибе Втором так много автоматов, способных построить вечный двигатель, но абсолютно не умеющих связать опасного пациента, если тот неожиданно начнет буйствовать.

Только это последнее обстоятельство и мешало мне посещать Альтрогенибскую лечебницу чуть ли не ежедневно; уверяю вас, долгая беседа с сумасшедшими изобретателями куда приятнее, чем минутный разговор с амбициозными посетителями нашего Института — один Бурбакис чего стоит!

Выкроив время между составлениями отрицательных заключений (а что еще можно было сказать, например, о предложении распылить Землю, чтобы эта планета не напоминала о мрачных периодах в истории человечества?), я отправился на Альтрогениб Второй, где главный врач Галактической психбольницы Пук Дан Шай встретил меня словами:

— Счастье, Шекет! Сумасшедшее счастье нам привалило!

— В прямом смысле или переносном? — осведомился я.

— В обоих! — воскликнул Пук Дан Шай. — Пойдемте, я проведу вас в палату, где лежит — а если выражаться точно, то бегает — пациент по имени Сто Тридцать Два Плюс.

— На какой это планете разумных существ обозначают числами? — проворчал я, направляясь за главврачом к палате, расположенной в конце длиннейшего коридора.

— На Мигуаре, — отозвался Пук Дан Шай. — Планета в системе Омеги Рыси. Звезда очень холодная, вот аборигенам и приходится…

Что именно приходится делать аборигенам Мигуары, чтобы не умереть от холода, я увидел минуту спустя, когда мы переступили порог странной палаты. В центре ее на растяжках висела самая большая лента Мебиуса, какую я когда-либо видел. По ленте, не останавливаясь ни на секунду, бежал огромных размеров муравей, отличавшийся от земных собратьев не только величиной, но и цветом — иссиня-белым, будто насекомое недавно покрасили несмываемой краской.

— У вас тут зоопарк, дорогой Пук Дан Шай, — ехидно спросил я, — или приличное заведение для разумных психов?

— Сто Тридцать Второй Плюс разумнее нас с вами! — обиделся за своего пациента главврач. — На Мигуаре живет раса разумных муравьев, единственная, кто смог выдержать борьбу за сохранение вида. Мигуарцы вынуждены всю жизнь проводить в движении, останавливаясь только в момент смерти. Неподвижный мигуарец — мертвый мигуарец. А собственных имен у мигуарцев не может быть, ведь муравейник — это коллективный разум.

— Ну хорошо, — сказал я, — что же изобрел Сто Тридцать Второй?

— Сто Тридцать Второй Плюс, — поправил гравврач. — Очень умный псих, скажу я вам. Только вчера начал обучение по вашей системе, успел освоить несколько главных приемов, и вот, пожалуйста…

— Я изобрел Всеобщий Вселенский Генератор Счастья, — послышался у меня в голове скрипучий голос — впечатление было таким, будто звучали кости черепа, создавая внутри черепной коробки гулкий резонанс. — Это гениальное изобретение, которое…

— Понятно-понятно, — быстро сказал я, — ясно, что изобретение ваше гениально. Но в чем его суть?

— Прием квантования, Шекет! Я его выучил вчера вечером, и мне сразу стало ясно, что нужно делать! Дарю вам лично! И лично Пук Дан Шаю! И лично всей моей общине на Мигуаре! И лично…

— Перечислять будете потом, если получите патент, — довольно невежливо перебил я. — Не изволите ли изложить…

— Шекет! — прошипел у меня над ухом Пук Дан Шай, — не забывайте, что перед вами психически больное существо, не нужно его раздражать, имейте терпение.

— Я и не собирался, — пробормотал я, а Сто Тридцать Второй Плюс, сделав неожиданно поворот, начал бежать по ленте Мебиуса в противоположную сторону, причем так быстро, что мне показалось, что сейчас он встретится сам с собой.

— И лично президенту Галактической федерации Асортуманту Диактерию! — завершил перечисление изобретатель и начал наконец излагать идею по существу. Слова возникали в моей голове, будто вспышки света в пустой комнате, и я даже закрыл глаза, чтобы лучше видеть и понимать.

— Что есть счастье? — продолжал рассуждать Сто Тридцать Второй Плюс. — И почему еще никогда никому не удавалось передать другому свое личное ощущение счастья? Да потому, что счастье неделимо! Передав ощущение счастья другой личности, вы перестаете ощущать счастье сами, становитесь несчастным, и количество счастливых разумных существ во Вселенной не увеличивается таким образом ни на одну единицу. Но давайте используем прием квантования, о котором я прочитал на втором видеодиске курса по развитию творческой фантазии. Разделим испытываемое вами ощущение счастья на мельчайшие отрезки длительностью в миллионную долю секунды каждый. Можем мы это сделать?

Поскольку в словесном потоке, извергаемом Сто Тридцать Вторым Плюс, наступила пауза, я понял, что вопрос обращен ко мне, и ответил:

— Конечно. Любое чувство можно разделить на кванты, ну и что из этого? Ваше ощущение счастья от этой процедуры не изменится, а другой от этого счастливее не станет.

— Прием квантования, Шекет, прием квантования! — завопил Сто Тридцать Второй Плюс. — Разве вы перестанете быть счастливым, если отдадите мне не все свое ощущение, а лишь его незначительную часть, мельчайший квант длительностью в миллионную долю секунды? Ни одно разумное существо не способно реагировать на реальность с такой скоростью! Вашего счастья от этого не убудет!

— Но и вашего не прибавится, — пробормотал я, надеясь, что бежавший со скоростью звука изобретатель меня не услышит. Но он немедленно ответил:

— Не прибавится, потому что квант счастья длительностью в миллионную долю секунды я не успею ощутить, вы правы! А если вы мне отдадите не один такой квант, а миллион? Но не подряд, а каждый второй или третий? Что тогда?

Я начал понимать ход мыслей Сто Тридцать Второго Плюс и поразился их гениальной простоте.

— Эффект двадцать пятого кадра! — воскликнул я, не сдержав восхищения.

Мне показалось, что Сто Тридцать Второй Плюс еще быстрее побежал по ленте, догоняя звук собственного возмущения.

— Только не говорите, что приоритет принадлежит не мне! — воскликнул он. — Какой еще двадцать пятый кадр?

Естественно, откуда ему знать? Это ведь из области кино, а классические фильмы на пленке исчезли из обихода несколько десятилетий назад, с изобретением голографических проекторов. Раньше фильмы снимали на ленту и показывали со скоростью двадцать четыре кадра в секунду. Так вот, какой-то тогдашний гений заметил: если врезать после каждого двадцать четвертого кадра еще один — например, с рекламой пива, — то после сеанса зритель непременно воскликнет: «Пиво — великолепный напиток!» И наоборот: если вырезать из каждой ленты один кадр из двадцати четырех, никто этого не заметит, а между тем из вырезанных кадров можно составить новый фильм!

Говорить об этом Сто Тридцать Второму Плюс я не стал. В конце концов, он ведь предлагал поделиться счастьем, а вовсе не кусочком старого целлулоида.

— Хорошая идея, — сказал я. — Вполне безумная.

Стоявший рядом со мной Пук Дан Шай дернулся и наступил мне на ногу — он, видимо, решил, что пациент может обидеться.

— Безумная! — радостно подтвердил Сто Тридцать Второй Плюс. — Но ведь не сумасшедшая, верно?

— Разумеется, — согласился я, покосившись на главного врача.

— Предлагаю немедленные испытания! — прокричал Сто Тридцать Второй Плюс, пробегая мимо меня с такой скоростью, что у меня зарябило в глазах.

Только выразительный взгляд Пук Дан Шая не позволил мне ответить решительным отказом. Хватит с меня испытаний! После полетов на планеты Бурбакиса я предпочитал, чтобы новые изобретения испытывали те, кому это положено по приговору суда: заключенные из камеры смертников на Весте.

— Внимание! — воскликнул между тем счастливый пациент галактической психушки. — Начинаю передачу!

Что-то во мне щелкнуло, и я стал счастливым. Я бежал по поверхности ленты Мебиуса, все мое существо сливалось с двумерным пространством и остановиться означало — стать самым несчастным существом во Вселенной, потому что тогда начнешь понимать, что есть еще и третье измерение, до которого мне сейчас не было никакого дела. Я готов был бежать вечно — вперед, вперед, и в то же время назад, потому что только на ленте Мебиуса, у которой нет другой стороны, можно возвращаться, не возвращаясь, и это счастье так переполняло меня, что…

— Вы понимаете меня, Шекет? — услышал я доносившийся будто из другой Вселенной голос Пук Дан Шая.

— М-м-м… — пробормотал я и понял, что лежу на операционном столе, а надо мной склонился главный врач психушки с лучевым скальпелем в руке. — Эй! Что вы собираетесь делать?

— Уф… — пробормотал Пук Дан Шая и облегченно вздохнул. — Я уж решил, что придется отсекать у вас лобные доли.

— Вы с ума сошли! — возмутился я и спрыгнул на пол. — Я всего лишь испытал чужое счастье, но сам пока не рехнулся!

— Понравилось? — деловито спросил врач. — Вы три часа не желали выходить из транса.

— Три часа! — поразился я. — Нет, господин Пук Дан Шай, придется вашему пациенту изобретать что-нибудь другое. Делиться счастьем нельзя, это я вам как эксперт говорю!

— Почему? Ведь счастье — это, что должно быть у каждого!

— Вот именно! И каждый понимает счастье по-своему. Для вас счастье — вылечить пациента, а для меня — оказаться в самой гуще звездных приключений. И если я дам вам частицу своего счастья, станете ли вы счастливее?

— Понимаю, — удрученно пробормотал Пук Дан Шай. — Что же мне сказать Сто Тридцать Второму Плюс? Он был уже на пути к выздоровлению, но если узнает, что вы ему отказали…

— То останется психом, верно? И следовательно, сможет сделать еще одно безумное и сумасшедшее изобретение! Разве это не замечательно?

— Может быть, — с сомнением произнес врач. — Но вы не откажетесь ознакомиться с очередным творением, когда оно будет сделано?

— Это моя работа, — гордо произнес я и покинул психолечебницу под рев какого-то пациента, пытавшегося разнести гору, в недрах которой находилась его палата. А может, это всего лишь пробуждался вулкан?

В своем любимом кабинете на Церере я почувствовал себя наконец полностью лишенным чужого счастья бежать по ленте Мебиуса, не имевшей ни конца, ни начала. Я приказал двери не впускать посетителей и прикорнул на диване, чтобы немного восстановить силы.

С ПОЗИЦИИ СИЛЫ

Я лежал на диване без сил и думал о том, как помочь пациенту Альтрогенибской психлечебницы, придумавшему способ делиться со всеми своим счастьем. Он ведь хотел как лучше! Но разве может знать сумасшедший, что счастье одного обычно строится на несчастье другого — даже в рамках человеческого сообщества? Что ж говорить о существах из разных миров, не всегда способных даже понять друг друга? Неудивительно, что счастье, испытанное пациентом Сто Тридцать Вторым Плюс, ввергло меня в пучину глубочайшей депрессии. «Ах, — думал я, — где взять силы жить в этом жестоком мире, когда приходится отказывать таким замечательным безумцам, как Бурбакис и Сто Тридцать Второй Плюс?»

Мне казалось, что я никогда уже не вернусь в нормальное, то есть иронично-скептическое, свойственное мне-прежнему, состояние духа. Самое ужасное заключалось в том, что депрессия охватила оба сознания, уживавшихся в моем мозгу, и теперь Шекет-первый мрачно обсуждал с Шекетом-вторым планы ухода в иной мир.

«Да там такая же муть, — сообщал Шекет-первый. — Я занимался в свое время оккультными науками, и мне хорошо известно, что на том свете ничуть не лучше, чем на этом».

«Зато покойники не страдают депрессией, — отвечал на это Шекет-второй, — и если делают гадости своим ближним, то не испытывают после этого мук совести».

Неизвестно, к чему пришла бы в конце концов эта дискуссия, но ее неожиданно прервал вопль, раздавшийся из телеприемника галактической связи. Судя по высоте тона, меня вызывали если не с Денеба, то как минимум — из туманности Конская Голова.

Я включил приемник, чтобы сказать абоненту, что я о нем думаю, и увидел сияющую физиономию Пук Дан Шая, главного врача Альтрогенибской психиатрической клиники.

— Шекет! — восликнул он, не обращая ни малейшего внимания на мое депрессивное состояние, выражавшееся в том, что я отошел в дальний угол комнаты и прикрыл руками глаза, чтобы не видеть чужой радости. — Шекет, ваша система обучения продолжает приносить плоды. Только что пациент Аобуаиуба изобрел усилитель силы!

— Усилитель силы, — повторил я с отвращением, — это тавтология. То же самое, что увлажнитель влажности и высушиватель засухи. В патенте отказано.

— Шекет, что с вами? — с беспокойстом осведомился Пук Дан Шай.

— Это от счастья, — мрачно сказал я. — От того самого проклятого счастья, которым поделился со мной Сто Тридцать Второй, не помню уж, где у него Плюс, а где Минус.

— А, — с облегчением вздохнул Пук Дан Шай. — Прилетайте, сеанс терапии мигом лишит вас чужого счастья. А заодно познакомитесь с Аобуаиуба. Жду!

Ради собственного счастья я действительно не сдвинулся бы с места, но не мог же я заставлять ждать Пук Дан Шая, не сделавшего мне не только ничего плохого, но даже и ничего хорошего!

— Ничего, Шекет, — встретил меня главный псих Галактики, — все будет хорошо, как только вы ознакомитесь с изобретением Аобуаиуба.

— Мне и имени этого не выговорить, — буркнул я. — Существо с таким именем не способно придумать ничего путного.

Не говоря ни слова, Пук Дан Шай подхватил меня под локоть и повел к палате, висевшей в воздухе наподобие гроба Магомета. Аобуаиуба оказался разумным существом с планеты Биииа в системе звезды Омикрон Пегаса. Я мрачно выслушал сообщение врача о том, что на Биииа нет ничего, кроме воздуха — даже недра планеты настолько разрежены, что там можно летать на воздушных шарах. Поэтому жители Биииа живут в воздушных замках, строят воздушные планы и рожают детей, воздушных, как пирожные.

Аобуаиуба выглядел едва видимым облачком, повисшим под потолком палаты.

— Сила! — воскликнуло облако оглушительным шепотом — будто порыв ветра пронесся по палате. — Сила! Вот чего бесконечно много во Вселенной и чего всегда нехватает простому разумному существу вроде нас с вами. Разве вы, господин эксперт, отказались бы обладать силой, способной перемещать галактики?

— Зачем мне перемещать галактики? — осведомился я. — Это происходит и без моей помощи.

— Ну так вы можете остановить их расширение!

— Зачем? — повторил я. — Пусть движутся, мне это не мешает быть несчастным.

Облачко под потолком едва заметно сгустилось, и Пук Дан Шак сказал мне:

— Послушайте, Шекет, не нужно его нервировать, это все-таки больное существо, мало ли что ему придет на ум…

Я вздохнул, а Аобуаиуба продолжил свои рассуждения.

— Итак, сил во Вселенной более чем достаточно, но распределены они очень неравномерно. Вот, скажем, Аугааа падает на Иуабуу, и вся сила ее уходит на то, чтобы выразить себя, в то время как Оообииа испытывает страдания из-за того, что не имеет сил слиться с Иаобиа…

— Пожалуйста! — взмолился я. — Эти имена сведут меня с ума! Я не хочу становиться вашим соседом по палате! Ближе к делу!

— Хорошо, — облако под потолком сжалось, стало почти черным, и я отошел в сторону — чего доброго пациент прольет на меня дождь своего гнева. — Хорошо, Шекет. Итак, есть сила, которая обычно используется не там, где нужно. Применим прием вынесения, о котором вы так увлекательно рассказывали в своей замечательной лекции.

— Применим, — согласился я.

— Пусть, — продолжал Аобуаиуба, — существо, обладающее силой, размахнется, чтобы убить своего врага. Но враг остается жив и здоров, а сила неожиданно оказывает свое действие там, где она действительно необходима — например, при спасении Иуабуу от…

— Понятно, — перебил я. — Избавьте меня от… э-э… Иуа… неважно. Давайте по существу. У вас есть опытный образец вашего прибора?

— Да! — радостно воскликнул Аобуаиуба, и меня сбил с ног шквал его эмоций. С трудом поднявшись на ноги, я почувствовал, что руки мои сдавлены невидимыми обручами, и понял, что хочу того или нет, но в эксперименте по передаче силы на расстояние мне все-таки придется принять участие.

— Выберите объект! — воскликнул Аобуаиуба. — Нечто, способное с силой воздействовать на окружающую среду!

И я тут же подумал о моем незадачливом племяннике Орене Шекете. Я вам еще о нем не рассказывал — не было повода, но в свое время этот человек попортил мне и своей матери, моей кузине Саре, немало крови. Орен вымахал под два с половиной метра и ударом кулака мог свалить с ног тигра, если бы не был от рождения патологическим трусом. Он боялся даже крылатых тараканов с Ганимеда — самых безобидных созданий в Солнечной системе! Силу свою он всегда использовал тогда, когда это было совершенно не нужно, например, чтобы связать вместе две нитки. Представляете картину? Значит, вы понимаете, как мучилась с Ореном моя кузина Сара.

— Орен Шекет, — сказал я. — Это мой племянник, и сил у него вполне достаточно. Правда, мне неизвестна система фокусировки вашего прибора, уважаемый Аобуаиуба…

От волнения я даже сумел правильно произнести имя изобретателя!

— Неважно, — послышался голос психа. — Я уловил движение вашей мысли и знаю теперь, о ком идет речь. Индуктор выбран, и я начинаю эксперимент. Назовите объект, к которому должна отойти сила Орена!

— Я бы и сам не прочь… — пробормотал я. Лучше бы мне этот вариант никогда не пришел в голову!

Не знаю уж, как действовал прибор, сконструированный Аобуаиуба, — он ведь тоже состоял из воздуха, как и сам изобретатель. Но в следующую секунду я неожиданно для самого себя размахнулся и ударил рукой по стене палаты. Заметьте, это была стена из прочного сплава, но лопнула она как бумага, и палата, будто воздушный шар, из которого выпустили воздух, начала падать на поверхность планеты.

— Спасите! — взвизгнул Пук Дан Шай, который до этого момента молча стоял рядом со мной и наблюдал за состоянием пациента.

Я сделал единственное, что и должен был сделать в такой ситуации — нащупал на груди медальон, надавил на крышку и тем самым послал сигнал бедствия в Службу галактического спасения. Обычно этого было достаточно — спасатели являлись в течение тысячной доли секунды. Но сейчас, к моему ужасу, ровно ничего не произошло — мы продолжали падать, Пук Дан Шай не переставал визжать, а Аобуаиуба, которому опасность разбить себе шею вовсе не угрожала, спокойно возился со своим прибором.

Я пришел в полное отчаяние. Сейчас у меня была сила моего племянника Орена, а он, следовательно, получил возможность воспользоваться моей силой. Иными словами, я пробил стену палаты, когда Орен случайно взмахнул рукой, а он вызвал Службу спасения, когда я решил, что пора это сделать. И сейчас бедняга Орен наверняка удивлялся неожиданному появлению в его комнате галактических спасателей.

Я ничего не мог предпринять, поверхность планеты приближалась слишком быстро. Мимо меня с визгом пролетел Пук Дан Шай, и я даже не смог схватить его за ногу.

Это был конец, и я подумал о том, что сам ведь недавно хотел покончить счеты с этим неблагоустроенным миром. Но не таким же способом!

— Аобуаиуба! — неожиданно закричал Пук Дан Шай. — Индуктор — Иуабуу!

И я сразу почувствовал изменение в ситуации. Будто мощнейший воздушный поток поднял меня на своем гребне и медленно понес над территорией больницы куда-то навстречу заходившему светилу. Чуть ниже меня летел на воздушной подушке переставший визжать Пук Дан Шай, а темное облачко Аобуаиуба следило за нами сверху.

— Что такое? — крикнул я. — Что происходит?

— Аобуаиуба отключил вашего брата, — объяснил врач и перевернулся в воздухе, чтобы лучше видеть меня, — и подключил индуктором своего родственника Иуабуу. Кстати, именно этот тип засадил Аобуаиуба в нашу клинику. Они же там все из воздуха, их сила — это сила воздушных потоков, так что теперь, Шекет, постарайтесь не выходить из образа, пока мы не опустимся на землю.

Я уж постарался! Когда мы с Пук Дан Шаем тихо опустились перед главным корпусом клиники, врач скомандовал:

— Аобуаиуба! Можешь отключить прибор, все в порядке!

— Я получу патент? — прошелестел вопрос.

Пук Дан Шай выразительно посмотрел мне в глаза, и мне ничего не оставалось, как сказать:

— Да! Честное слово эксперта! Замечательное изобретение!

А как бы вы поступили на моем месте? Начали бы упрямиться, и тогда Аобуаиуба мог бы передать мне силу, с которой астероид врезается в планету? И что тогда? От больницы, от Пук Дан Шая, да и от меня самого ничего бы не осталось!

Вот и пришлось мне, вернувшись на Цереру, написать положительное экспертное заключение на изобретенный господином Аобуаиуба прибор. Написав, я изо всех сил (собственных, не заемных!) ударил кулаком по столу и навсегда зарекся давать сумасшедшим изобретателям какие бы то ни было обещания.

БЕЗ ОЗАРЕНИЯ

За что я люблю сумасшедших — они не способны скрывать своих намерений. Когда речь идет о благих намерениях, — например, осчастливить человечество, — к словам пациентов клиники доктора Пук Дан Шая можно относиться спокойно. Но если кто-то из безумцев вдруг заводит речь о том, что намерен покорить Вселенную, тут, я думаю, самое время принимать крутые меры, поскольку от желания до идеи не такой большой путь, а от идеи до ее воплощения путь еще меньше.

Поэтому когда главный врач галактической психбольницы позвонил мне и сообщил о том, что больной по имени Арузаур изобрел аппарат для уничтожения цивилизаций, я отнесся к его словам чрезвычайно серьезно и вылетел на Альтрогениб ближайшим рейсом лучевого лайнера.

— Хорошо, что вы здесь, Шекет! — такими словами встретил меня Пук Дан Шай. — У нас в запасе всего час, чтобы предотвратить мировую катастрофу!

— Не нужно паниковать, — сурово сказал я. — Не знаю, что придумал этот ваш… э-э…

— Арузаур.

— Вот-вот. Не знаю, что он придумал, но для того, чтобы построить аппарат, ему нужны материалы, оборудование, а вы, надеюсь, не настолько легкомысленны, чтобы обеспечить психически ненормальное существо всем необходимым для…

— Арузаур утверждает, что никакое оборудование ему не нужно, — прервал меня Пук Дан Шай. — Он мог бы запустить процесс прямо сейчас, но решил подождать до полудня — из эстетических соображений. А полдень, как вы можете убедиться, наступит через пятьдесят четыре минуты!

— Так что же он изобрел, этот Арузаур?

— Не имею ни малейшего представления! — воскликнул Пук Дан Шай. — Пациент отказывается выдать мне формулу изобретения! Он желает говорить только с вами, экспертом Института, поскольку намерен получить патент на уничтожение разума во Вселенной сразу после того, как этот разум будет уничтожен.

— Не вижу логики, — раздраженно сказал я. — Зачем ему патент, если не будет никого, кто бы пожелал оспорить его авторские права?

— Вы говорите о логике, Шекет? — вскричал врач. — Вы забыли, где находитесь!

— Ничего я не забыл, — заявил я, погрешив против истины. — И если у нас мало времени, не будем его терять. Где пациент?

Не говоря ни слова, Пук Дан Шай повел меня в ту сторону, где, как я уже знал, располагался корпус тихопомешанных обитателей планет с нейтронной жизнью. Никогда прежде я не имел дела с представителями нейтронных цивилизаций, они и здоровые представлялись мне чрезвычайно странными. Нейтронники обитали в недрах сверхплотных звезд, я даже слышал, что их находили (правда, мертвыми) в окрестности черных дыр. Размер взрослого нейтронника обычно не больше земной бактерии, а масса, тем не менее, достигает сотни килограммов, так что подержать нейтронника в руке вам не удастся, даже если вы наденете стальную перчатку.

Помещение, где содержались психически нездоровые нейтронники, было похоже снаружи на батискаф — обычные материалы не могли выдержать давления, создаваемого телом нейтронника, и поддерживать его в подвешенном состоянии приходилось с помощью сверхмощных магнитных полей, к которым, впрочем, он привык на своей далекой родине.

— В чем, кстати, состоит его психическая болезнь? — спросил я Пук Дан Шая, когда мы вошли в приемный покой. — Чем Арузаур отличается от своих соотечественников?

— Он возомнил себя ураганом, Шекет, — объяснил врач. — Вы же знаете, как там у них в недрах нейтронных звезд толкучка! Каждый организм закреплен на своем, от рождения до смерти заданном месте. А этот Арузаур начал двигаться, равновесие нарушилось, и цивилизация чуть не погибла, Галактическая служба спасения едва успела отловить несчастного и доставить сюда.

— Так у него уже есть кое-какой опыт по уничтожению цивилизаций! — воскликнул я, не сдержав удивления.

Мы с Пук Дан Шаем стояли в это время перед стереоэкраном, показывавшим, что происходит в палате. Сначала мне показалось, что там вообще никого нет. Но потом я обнаружил висевшую в воздухе капсулу размером с горошину. Разумеется, это был не сам Арузаур, а его личная капсула, где он разместился со всем возможным комфортом, включая транслятор речи. Именно с помощью этого транслятора он и произнес фразу, которуя раздалась из динамика над моей головой:

— Я не уничтожаю цивилизаций, Шекет! — воскликнул Арузаур. — Это недостойно моего таланта. Я намерен уничтожить разумную жизнь во всей Вселенной. И хочу получить патент на изобретенный мной способ.

— Зачем вам патент… — начал я, но Арузаур перебил меня:

— Не говорите глупостей! Патент должен зафиксировать мое достижение для цивилизаций, которые возникнут в будущем.

— Логично, — согласился я, не желая вступать в спор. — Но чем вас не устраивают разумные виды, уже существующие во Вселенной?

— Мы слишком много знаем! Мы уже исследовали все галактики и добрались до границ Вселенной в пространстве и до Большого Взрыва во времени! Да что говорить, вы, Шекет, сами совершили путешествие в Кокон Вселенной! Еще немного, и во Вселенной просто не останется ничего, достойного познания. Жить станет скучной! Разум превратится в потребителя и начнет жить не для познания, а для собственного удовольствия!

— Разве это плохо? — осторожно спросил я.

— Разум должен познавать! — отрезал Арузаур. — А если он почти все уже познал, нужно его уничтожить, чтобы процесс познания начался заново!

— Вот поистине сумасшедшая идея, — пробормотал я, на что Арузаур ответил холодным молчанием.

До полудня оставалось десять минут, и я поспешил задать следующий вопрос:

— Чтобы дать экспертное заключение по вашей проблеме, я должен знать суть изобретения.

— Безусловно, — согласился Арузаур и после короткого молчания неожиданно заявил: — Теперь вы знаете суть, и я жду вашего решения.

Я хотел было сказать, что не привык, когда надо мной смеются — даже если смеются сумасшедшие, но тут будто молния сверкнула в моем сознании, и я понял, что действительно знаю все, что хотел рассказать мне безумный Арузаур! Я перевел растерянный взгляд на Пук Дан Шая, врач понял мое смущение и объяснил, беспокойно поглядывая на часы:

— Каждый нейтронник способен излучать мысли в виде узконаправленного пучка нейтрино. Я ничего не понял из вашей беседы, поскольку Арузаур направил луч точно в центр вашего мозга. Но сам эффект мне хорошо знаком, мы именно так и общаемся с больными нейтронниками. Но скажите, Шекет, это изобретение… Оно действительно опасно?

— Это катастрофа! — мрачно сказал я и попытался как можно короче изложить Пук Дан Шаю суть изобретения Арузаура, поскольку стрелка на часах неумолимо приближалась к полудню, и для спасения разумной жизни во Вселенной у нас оставалось всего три минуты.

— Все дело, видите ли, в том, что мы, люди, называем озарением. Можно всю жизнь собирать информацию и изучать проблему, но если не случится озарения, интуитивной догадки, по-настоящему крупная проблема так и останется нерешенной. Вроде бы все есть для решения, кроме самой малости, но… Если вас не осенило, открытие так и не будет сделано!

— Знаю, — согласился Пук Дан Шай. — Я как-то работал над созданием препарата, помогающего…

— Арузаур изобрел способ лишить разум счастья озарения! — воскликнул я, невежливо прервав врача, ударившегося в воспоминания. — Точечные удары нейтринным потоком — и все! Вы будете всю жизнь биться над проблемой, и вас никогда не осенит.

— Всего-то? — с облегчением вздохнул Пук Дан Шай. — Я-то думал… Даже если Арузаур миллион лет будет вредить нам своим нейтринным пучком, сколько разумных он сможет лишить радости творечества? Ну сто, ну тысячу…

— Вы не понимаете! — воскликнул я. — Арузауру достаточно лишь раз отправить в пространство нейтринный луч определенной мощности и энергии, а дальше процесс пойдет по нарастающей, ведь во Вселенной существует нейтринный фон, который изменится и станет, в свою очередь, влиять на все мыслительные процессы! Если Арузаур ровно в полдень, как обещал, излучит свою мысль в форме нейтринного луча, все цивилизации погибнут, потому что никто и никогда не сможет больше ничего изобрести или открыть!

— Нет ли тут противоречия, Шекет? — осторожно спросил Пук Дан Шай. — Если не будет изобретений, цивилизации попросту превратятся в общество потребителей — а ведь именно это так возмущает Арузаура! Разум-то от этого не погибнет…

— Погибнет! — воскликнул я. — Хватит рассуждать! До полудня двадцать секунд! Я, конечно, не варвар, но у нас нет времени собирать трибунал! Немедленно отключайте в палате Арузаура магнитное поле, ответственность я беру на себя!

— Но пациент умрет! — вскричал Пук Дан Шай. — Я врач, это абсолютно невозможно!

— Иначе погибнут все! Тут нет выбора — ведь и Арузаур погибнет тоже.

Пук Дан Шай продолжал пребывать в ступоре, он так и не смог решить возникшую перед ним моральную дилемму, пришлось мне самому отыскать на пульте регулятор магнитного поля и отвести его к нулю. До полудня оставалась одна секунда.

Что-то щелкнуло в палате, и бедняга Арузаур развалился под действием внутреннего давления на миллиарды не связанных друг с другом нейтронов.

Я убил разумное существо, пусть даже с психическим дефектом, и не испытывал по этому поводу угрызений совести. Разве когда я работал в Зман-патруле мне не приходилось стрелять на поражение, если моей жизни угрожала опасность? А сейчас опасность угрожала всем разумным существам во Вселенной!

— Что я скажу его родственникам? — прошептал потрясенный Пук Дан Шай.

— Правду, — сурово сказал я. — Вы объясните им, что нейтринный фон Вселенной, изменившись, сначала лишит нас радости озарения, а потом способности принимать решения. Сначала — важные, но скоро — любые. Вы не сможете выбрать: пойти направо или налево, выпить чай или кофе, встать с постели или спать до полудня… Разум есть способность выбрать. Иначе…

Я повернулся и пошел прочь. Пук Дан Шай плелся за мной и бормотал под нос:

— Чай или кофе… Убить или помиловать…

— Вот именно, — сказал я, не оборачиваясь. — Вы не сможете выбрать между добром и злом. И еще говорите, что это не гибель разума!

На Цереру я вернулся на рейсовом лучевике, и всю дорогу меня преследовало выражение муки во взгляде Пук Дан Шая. Я закрыл дверь, отключил коммуникаторы и повалился на диван. Непростое это занятие — спасать разум во Вселенной. Я еще не знал в то время, что мои проблемы с нейтронниками только начинаются.

НАГРАДА ЗА УБИЙСТВО

За свою довольно долгую жизнь мне неоднократно приходилось сидеть в тюрьме и как-то раз даже представать перед судом. Когда я служил в Зман-патруле, меня, помню, посадили в камеру древние афиняне и хотели сварить на медленном огне, приняв за лазутчика Спарты. А однажды, когда я спасал Атлантиду, меня приговорили к смерти за то, что я неправильно перешел улицу в главном городе атлантов, вызвав по неведению извержение небольшого вулкана. В обоих случаях обошлось без суда — меня вовремя вызволили мои коллеги-патрульные, и когда-нибудь я расскажу об этих приключениях.

Да, мне знакомы и тюрьмы, и суды, но все-таки я с волнением ожидал, когда за мной пожалуют представители галактического правосудия и привлекут к ответственности за убийство (иначе не назовешь!) разумного существа, представителя цивилизации, живущей в недрах нейтронной звезды НД-167743. Я-то знал, и доктор Пук Дан Шай, главный врач галактической психиатрической лечебницы на Альтрогенибе, мог подтвердить, что мой поступок был вынужденным актом самообороны, но это еще предстояло доказать!

Мои мрачные мысли совершенно неожиданно были прерваны словами, которые прозвучали в моей голове — как мне показалось, где-то в районе переносицы:

— Иона Шекет, я не ошибся?

— Кто это? — удивился я вслух, хотя и понял сразу, что на мысленные вопросы можно и отвечать мысленно.

— Иона Шекет, я не ошибся? — повторил тонкий голосок, и мне показалось, что меня что-то начало щекотать изнутри черепной коробки.

— Да, — раздраженно подумал я, — Иона Шекет, с кем имею честь?

— Очень приятно, — проговорил щекочущий голос. — Мое имя Зерацубер Седьмой Прим, я адвокат и буду представлять ваши интересы на процессе по обвинению вас в убийстве Зерацубера Восемнадцатого Три Штриха. Убийство совершено вами три часа и сорок минут галактического времени назад на планете Альтрогениб, в помещении психиатрической…

— Ага, — воскликнул я, — так этого беднягу звали Зерацубер Восемнадцатый с тремя штрихами? А вы что — его родственник, судя по имени? И где вы, собственно, находитесь, адвокат?

— В Зерацубере, конечно, — прощекотал голос. — Я же сказал — седьмой цивилизационный слой, уровень прим.

— Так вы — нейтронник? То есть, я хочу сказать, житель нейтронной звезды, в которой проживал бедняга, которого я…

— Совершенно верно!

— Скажите, — полюбопытствовал я. — Если вы находитесь сейчас в недрах Зерацубера, то как вы со мной разговаривате?

— Но это очень просто, — обиженно прощекотал адвокат. — Направленный нейтринный поток, что тут странного?

— Ну да, — согласился я. — Всю жизнь я только и делал, что принимал нейтринные послания.

Моя ирония так и осталась неоцененной, и Зерацубер Седьмой Прим продолжал как ни в чем не бывало:

— Я буду защищать вас по представлению Службы свободных адвокатов. Начало процесса через сорок две минуты, поэтому извольте изложить свою версию событий.

— Как через сорок две минуты? — возмутился я. — Я не могу! Я устал! А где ордер? Где камера предварительного заключения? Где мои гражданские права, наконец?

— Дорогой Шекет, — голос адвоката так щекотал мне изнутри черепа переносицу, что я готов был вывернуться наизнанку, чтобы почесать себе глазные нервы. — Дорогой Шекет, суд и без того сделал достаточно много. Итак, изложите вашу версию, и я гарантирую вам минимальное наказание.

— Как вы можете что-то гарантировать заранее? — пробормотал я, но не стал дожидаться ответной щекотки и в нескольких словах поведал адвокату, как его психически больной соплеменник решил было уничтожить разумную жизнь во Вселенной, и как я вынужден был в порядке самообороны рассеять на атомы беднягу Зерацубера Восемнадцатого Три Штриха.

— Понятно, — сказал адвокат, и мне даже показалось, что он зашелестел в моей голове какими-то бумагами, хотя, конечно, это было всего лишь субъективное впечатление. — Какого наказания вы добиваетесь? Я не могу требовать слишком многого, потому что ваше преступление ужасно — убийство есть убийство, какими бы благими целями оно ни было оправдано.

— Я надеюсь на оправдание, поскольку, как уже говорил…

— Об оправдании не может быть и речи! Убийство — это убийство, и вы сами в нем признались.

— Скажите, — подумал я, — а какова максимальная мера наказания, которой я могу быть подвергнут? Надеюсь, не казнь через повешение? Было бы затруднительно повесить меня, поскольку никакая виселица на поверхности нейтронной звезды не просуществует и секунды — ее раздавит поле тяжести…

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — щекотнул меня адвокат. — Максимальное наказание, которую вы можете получить — это звание почетного гражданина Зерацубера Первой Линии. Но я вряд ли смогу добиться такого судебного решения. На моей памяти — а я живу по земному счету одиннадцать миллионов лет семь месяцев три дня шесть часов тридцать три минуты и две… нет, уже три секунды… — так вот, на моей памяти звание почетного гражданина Зерацубера присуждалось всего однажды. Это был приговор по делу Зерацубера Сто Пятого Шесть Штрихов, который уничтожил три миллиарда нейтронных организмов, заставив сколлапсировать внутренний разумный слой. Вы убили всего одного Зерацубера, и вам столь суровый приговор не грозит. А потому…

— Стоп, — прервал я словоохотливого адвоката. — Давайте внесем ясность. Звание почетного гражданина — это наказание или что-то противоположное?

— Это высокое наказание, к которому суд приговаривает за наиболее серьезные преступления, в число которых входит и убийство.

— Какое же это наказание? — продолжал недоумевать я. — Я убил Зерацубера! И меня же… А вы, адвокат, в чем ваша задача?

— Как это — в чем? Обвинитель будет требовать, чтобы вас ввели в состав Академии физиков Зерацубера, а мое дело — доказать, что с вас достаточно и простого звания Почетного гражданина!

— Меня наказывать собираются за убийство, в конце-то концов, или награждать? — в совершенном отчаянии что бы то ни было понять воскликнул я и для убедительности хлопнул себя ладонью по лбу.

— Наказывать! — поддавшись моему настроению, воскликнул Зерацубер Седьмой Штрих.

— Скажите-ка, — вкрадчиво задал я провокационный вопрос, — а какова на вашем Зерацубере самая большая награда, которой удостаивают избранных?

— О! — щекотка адвокатской речи так достала меня, что я принялся колотить себя обеими руками. — Самая большая награда, мечта каждого Зерацубера: распыление на частицы, полная нейтронизация, чтобы ни единого электрона… Но это практически невозможно…

— Итак, — сделал я свой вывод, — если я правильно вас понял, господин адвокат, то мечта каждого жителя вашей нейтронной звезды — это быть уничтоженным на веки вечные?

— Разумеется! Что в этом удивительного?

— Видите ли, — сказал я, — на приличных планетах разумные существа мечтают жить долго и счастливо, а за убийство, бывает, приговаривают к пожизненному заключению, поскольку смертная казнь на большинстве планет Галактики отменена.

— Ох, — вздохнул адвокат. — Мы, зерацуберы, или, как вы нас называете, нейтронники, практически бессмертны. Сгусток нейтронов, если он расположен в недрах нейтронной звезды, может существовать вечно — во всяком случае, пока существует Вселенная. Ну, проживешь миллиард лет, и так надоедает… Так хочется уничтожения! Но это невозможно. Как может один нейтронник уничтожить другого, если даже самой природе это не по силам? Иногда просишь приятеля: ну попробуй, давай соорудим ядерный канал, направим электронный пучок… Обычно ничего не получается. Но иногда возникают благоприятные условия, и кому-то из счастливчиков удается покинуть этот мир. Тогда его убийцу, естественно, судят и присуждают, скажем, к почетному званию приват-доцента… Это в самом простом случае.

— Понятно, — произнес я задумчиво. — А что мне будет, если я явлюсь на ваш Зерацубер и уничтожу весь верхний цивилизационный слой?

— О! — щекотка адвоката была полна экстаза. — Вас присудили бы к высшей мере! Может, даже сделали бы руководителем всей нашей Академии! Я мог бы быть вашим адвокатом, кстати говоря. Но неужели у вас есть способ совершить то, о чем вы говорите?

— Нет, — признался я после короткого раздумья. Действительно, откуда у простого эксперта по безумным изобретениям такие возможности? Ведь чтобы снять слой с нейтронной звезды, нужна такая энергия, какую вряд ли вырабатывают за год все энергостанции Солнечной системы!

— Жаль, — сказал адвокат и продолжил с неожиданным воодушевлением. — Но ведь вы сумели разделаться с Зерацубером Восемнадцатым Три Штриха! Почему бы вам не сделать этого, например, со мной? Конечно, второго убийства мои соплеменники вам точно не простят и обязательно приговорят к пожизненной должности декана исторического факультета Главного университета Зерацубера. Но если вы считаете, что такое наказание вас устроит…

— Не думаю, — сказал я. — Плохо представляю, как бы я стал преподавать студентам, которых не смогу увидеть даже в микроскоп.

— Жаль, — повторил адвокат и неожиданно заговорил настолько сухим и официальным тоном, что у меня в голове даже чесаться перестало. — Итак, Иона Шекет, суд только что состоялся и вынес свой вердикт. Мое слово защитника было, конечно, принято во внимание, тем не менее, избежать наказания не удалось. Вы приговариаетесь к почетному званию заслуженного эксперта Академии наук Зерацубера. К исполнению обязанностей можете приступить в любое угодное для вас время. На этом мои обязанности считаются исчерпанными, и я прерываю диалог.

— Погодите! — воскликнул я, но было поздно: щекотка прекратилась полностью, адвокат Зерацубер Седьмой Штрих исчез из моего сознания.

Как и сорок минут назад, я сидел на диване в своем кабинете на Церере, но теперь я ощущал себя не убийцей, а благодетелем. Что до нового звания, то не думаю, что меня оно могло отяготить. В конце концов, разве я не был почетным членом десятка других Академий и доктором самых разнообразных наук?

Я вздохнул, отер со лба пот и поблагодарил небо за то, что родился человеком, а не нейтронником, вынужденным жить столько, сколько существует Вселенная.

СПАСИТЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ

Память — странная штука. Думаешь, бывало, о чем-то, и вдруг из так называемой глубины подсознания всплывает воспоминание, которое тебе в данный момент совершенно ни к чему. А в иной момент и хочешь вспомнить, что было, к примеру, надето на моей бывшей жене в тот момент, когда она сражалась с бигурами на Аклоне-5… И не вспоминается.

Это я к тому говорю, что диктуя как-то компьютеру рассказ об удивительных приключених, случившиеся со мной во время последнего отпуска на Земле, я совершенно неожиданно вспомнил Чипакутра Экива. Ну зачем, скажите на милость, мне нужно было вспоминать этого заносчивого типа, возможно, даже гения, но все-таки очень неприятную личность? Однако ухмыляющиеся физиономии Экивы так и стояли перед глазами, мешая сосредоточиться, и я сказал компьютеру:

— Погоди-ка… На чем мы остановились? На том, как сержант Фрумкин придумал для меня новое наказание? Запомни этот момент, мы вернемся к нему позже. Я тут вспомнил одного типа, и пока не забыл, давай-ка запишем…

— Эти люди, — заявил компьютер, — так непостоянны. А Шекет так и вовсе не способен сосредоточиться даже на полчаса.

Я пропустил этот выпад мимо ушей, поскольку хорошо знал характер своего компьютера.

— Готов? — спросил я.

— Ну, — нетерпеливо сказал компьютер.

— Чипакутр Экив был рожден на Иштихе-2, — начал я, — и это уже говорит о многом. У них там все двоится, поскольку в недрах Ио находится небольшая черная дыра, искажающая силовые линии пространства-времени. Очень интересно для экскурсантов, но для коренных жителей — источник неприятностей. Если они строят город, то точно такой же появляется сам по себе на противоположной стороне планеты. Когда рождается младенец, у него непременно будут либо две головы, либо два туловища, либо сам он раздваивается и живет как бы двумя жизнями сразу. Так вот, Чипакутр Экив обладал двумя физиономиями на одной голове, и зрелище это было настолько непривычным, что даже я, много чего повидавший на белом свете, пришел в смятение, когда этот тип явился ко мне на прием и заявил, что сделал гениальное изобретение.

Работал я в то время в Институте безумных изобретений, именно к нам являлись изобретатели со всей Галактики после того, как их прогоняли из правительственного Комитета.

— Я изложу, а вы слушайте, — сказал Чипакутр Экив, и я, еще не придя в себя от изумления, спросил:

— Кого из вас слушать?

Дело в том, что оба рта посетителя говорили одновременно, и хотя сказанные слова были одними и теми же, звучали они не одновременно, что создавало очень неприятное ощущение эха.

— Я здесь один, — недовольно сказал Чипакутр Экив обоими ртами, причем один рот скривился в усмешке, а другой мило улыбнулся, будто девица, которой сказали, что она очень похожа на свою покойную бабушку.

— Я веду запись беседы, — сухо сказал я, — и звуковая интерференция, создаваемая вами, не способствует качеству…

Четыре глаза Чипакутра Экива уставились на меня — два со злостью, два — с недоумением, но мозг-то у посетителя был один, и принятое им решение все-таки обладало определенной логикой, а не шизофренической раздвоенностью.

— Излагать суть изобретения будет мое левое лицо, — заявил посетитель, — а отвечать на ваши вопросы — правое. Устроит?

— Безусловно, — поспешно согласился я.

— Замечательно, — сказал левый рот, в то время как правый демонстративно поджал губы. — Итак, речь пойдет о том, что в недалеком будущем нашу Вселенную ожидают неприятные времена. Если говорить точно — то катастрофа.

— Вот как? — я не смог сдержать саркастической усмешки. С подобными типами я уже встречался. Размышлять они могут только о мироздании в целом, а сами не отличают метеор от метеорита. — И сколько же нам осталось?

— Восемнадцать месяцев, — сообщил правый рот, в то время как левый застыл, выставив на обозрение сотню маленьких зубов.

— Значит, я еще успею получить отпуск и устроить свои дела, — констатировал я. — Но если Вселенную ожидает катастрофа, то зачем вы хотите получить патент на изобретение? Ведь оно все равно никому не понадобится!

— Мое изобретение, — сказал левый рот, — поможет избежать катастрофы, если вы изволите, наконец, выслушать меня до конца.

Я молча кивнул и закрыл глаза, чтобы не видеть игры эмоций на обеих физиономиях Чипакутра Экива.

— Да будет вам известно, что Вселенная расширяется, — заявил изобретатель таким тоном, будто сам только что обнаружил это удивительное обстоятельство. — Более того, да будет вам известно, что расширение это замедляется и может в конце концов смениться сжатием.

— Это известно уже больше ста лет, — не удержался я от замечания. — Расширение сменится сжатием примерно через тридцать миллиардов лет.

— Чушь! — воскликнул Чипакутр Экив. — Вселенная расширяется как мяч, в который вдувают воздух. Вы были ребенком, Шекет? Подозреваю, что да. Вы надували воздушный шар? Тогда вы знаете, что сначала дело идет легко, и шар раздувается на глазах. Но потом становится все труднее вдувать новую порцию воздуха и наконец… Что наконец, Шекет?

Я открыл глаза и увидел, что Чипакутр Экив замер в ожидании ответа. Оба его рта расплылись в презрительной ухмылке — он воображал, что я не смогу ответить!

— Возможны два варианта, — сказал я. — Первый: вы перестаете вдувать воздух, и шар постепенно сжимается. Второй: вы продолжаете, и шар в конце концов лопается.

— Вы не так глупы, каким кажетесь, — пробормотали оба рта.

— Да, — признал я. — Мне все это говорят. Но вы меня заинтересовали! Вы полагаете, что наша Вселенная может лопнуть, будто воздушный шарик?

— Конечно! Это очевидно! Вы же сами признали: расширение все время замедляется. Значит, оно или сменится сжатием — через десятки миллиардов лет, или… Все лопнет, Шекет! И произойдет это гораздо быстрее, по моим расчетам — лет через сто или сто двадцать. Вы-то столько не проживете, но ваши дети…

— У меня нет детей, — сказал я.

— Предусмотрительно, — похватил Чипакутр Экив. — Тогда подумайте о племянниках и остальном человечестве, не говоря о разумных существах с иных планет — например, обо мне!

— Подумал, — сказал я, — и мне ужасно жаль, что Вселенная вот-вот лопнет. Но что я могу сделать?

— Дать патент на мое изобретение, и я спасу Вселенную!

Конечно, как я не догадался? А если я откажу в патенте, то пусть Вселенная лопается? Все изобретатели — ужасные эгоисты, бумажка в руке для них важнее звезд в небе.

— Оставьте описание патента, — предложил я, — и приходите завтра, я сообщу свое заключение.

— Нет, — твердо заявил Чипакутр Экив, скорчив обе физиономии в страшных гримасах. — Сейчас! Я не могу доверить столь ценные материалы…

Пришлось согласиться — а как бы вы поступили на моем месте? К тому же, мне хотелось знать, что произойдет со Вселенной, когда она лопнет.

И знаете, то, что продемонстрировал мне Чипакутр Экив, впечатлило. Изобретатель использовал старый, как век, метод виртуальной реальности — иными словами, погрузил меня в свой компьютер, я даже и воспротивиться не успел. Что-то хрюкнуло, щелкнуло, и я ощутил себя Вселенной — не более, не менее.

Пренеприятное ощущение, должен признать. Вы можете представить себя воздушным шариком, в который надувают воздух? Ну так это цветочки по сравнению со Вселенной, в которой возникает и расширяется новое пространство. Какая-то сила растаскивала меня в разные стороны, и я чувствовал, что вот-вот… нет, не лопну, это была бы слишком легкая смерть! Я стану другим, не буду больше самим собой, и все мои внутренние органы — все эти печенки-селезенки — заживут своей жизнью в другом пространстве, а из мозга моего понаделают пончиков, и кто-то будет их есть, ухмыляясь и думая о том, что был, дескать, такой Иона Шекет, да вот лопнул, и туда ему, сами понимаете, дорога…

Мог я пережить такое?

Когда Чипакутр Экив выпустил меня из своего компьютера, я с трудом пришел в себя, выпил холодного пива — посетителю, конечно, не предложил, для аборигенов Иштихи-2 пиво все равно, что для нас серная кислота — и сказал, не узнавая собственного голоса:

— Ваше предложение!

— Давно бы так, — скривились губы у левого лица, а правое стало таким важным, будто речь шла не более и не менее, как о спасении Вселенной. Собственно, так ведь и было!

— Проще всего объяснить суть моей технологии, — сказал левый рот Чипакутра Экива, в то время как правый ухмылялся, показывая собственное превосходство, — с помощью виртуальной технологии.

— Нет! — твердо сказал я. — С меня достаточно демонстрационного показа. Излагайте теорию.

И Чипакутр Экив изложил: левый рот произносил заученный текст, а правый отвечал на мои вопросы, которых было, конечно, великое множество.

Если вкратце, то Чипакутр Экив изобрел машину для отсасывания пространства из нашей Вселенной. Как если бы вы надували шарик, а в это время ваш приятель выпускал из шарика воздух, проделав в нем маленькое отверстие. Вселенная перестала бы расширяться, галактики застыли бы на месте, и все стало бы хорошо — навсегда, вечно.

И все бы ничего, но вот что меня смутило в предложении Чипакутра Экива: оказывается, единственными разумными существами, способными работать с приборами Чипакутра Экива, были аборигены Иштихи-2, планеты — родины Чипакутра Экива. В общем, без моего клиента и его сородичей Вселенной не жить.

И если я выдам патент, раса Чипакутра Экива заберет себе такую власть — не над Вселенной, а над всеми остальными цивилизациями, жизнь которых окажется в зависимости от жителей Иштихи-2! — перед которой тирания Чингиз-хана или Сталина окажется милой прогулкой по холмам истории.

А если я откажу в патенте, Вселенная лопнет, и произойдет это всего через какую-то сотню лет!

Хороша была дилемма, не правда ли? И как бы вы поступили на моем месте? Решать, между прочим, нужно было в считанные секунды, обе физиономии Чипакутра Экива превратились в злые маски, а терпение грозило вот-вот лопнуть, предварив участь Вселенной.

— А вы успеете изготовить вашу аппаратуру для отсасывания пространства? — спросил я, чтобы выиграть время.

— Да, — нетерпеливо сказал Чипакутр Экив, — если вы немедленно выдадите патент.

— Хорошо, — согласился я, и обе морды изобретателя озарились радостными улыбками. — Но по нашим условиям вы должны будете изготовить и продемонстрировать опытный образец.

— Да-да, — сказал Чипакутр Экив. — Пожалуйста, какие проблемы?

— Никаких, — пробормотал я, и минуту спустя вожделенное удостоверение оказалось введенным в компьютер Института безумных изобретений. Чипакутр Экив на радостях даже забыл попрощаться. Я лишь успел крикнуть ему вслед:

— Имейте в виду! Без опытной демонстрации патент недействителен!

— Да! Да! — воскликнули оба рта, и Чипакутр Экив навсегда исчез из моего поля зрения.

Я облегченно вздохнул и подумал, что именно обо мне, Ионе Шекете, благодарные потомки будут вспоминать как о спасителе Вселенной. Ведь для того, чтобы продемонстрировать действие аппаратуры, Чипакутру Экиву придется сначала создать аналог нашей Вселенной, дождаться, пока в его изделии возникнут недопустимые напряжения… Пусть потрудится.

А я тем временем разберусь в том, действительно ли нашей родной Вселенной угрожает скорая гибель. У меня, в конце концов, есть знакомства в мире духов, а им известно гораздо больше, чем нам, простым смертным.

ВО ВСЕХ МИРАХ

Годы моей работы в Институте безумных изобретений я вспоминаю с ностальгией — это было светлое время, когда я узнавал много нового, часто странного, иногда глупого, но всегда интересного. Конечно, клиент попадался разный — изобретатели вообще существа сложные, особенно те из них, кто принадлежал к цивилизациям негуманоидного типа. Чего стоит один Бурбакис с его планетами, каждая из которых была действительно плодом безумной фантазии!

Хорошее было время, я еще расскажу о нем немало историй. А ушел я из Института не по своей воле — руководство обвинило меня в превышении полномочий, хотя, как мне казалось, я ни сном, ни духом не предполагал, что поступаю не так, как требуют служебные предписания.

Впрочем, по порядку.

Я уже привык к тому, что Пук Дан Шай, главный врач Галактической психиатрической клиники на Альтрогенибе, звонил мне в начале рабочего дня и сообщал о том, что очередной его пациент изобрел нечто такое… такое… Тут добрый Пук Дан Шай начинал заикаться от восторга, и мне приходилось бросать все дела, мчаться на Альтрогениб и разбираться в ситуации. Обычно восторги врача оказывались преувеличенными, но несколько случаев (я уже рассказывал о них в своих мемуарах) были действительно весьма примечательны.

Поэтому я не удивился, когда Пук Дан Шай появился в поле моего стереовизора и, тряся многочисленными конечностями, возопил:

— Шекет, умоляю, скорее! Мы потеряем или изобретение, или пациента!

Я знал, что спорить с Пук Дан Шаем так же бессмысленно, как пытаться остановить разбегание галактик. Пришлось отложить отчет и лететь на Альтрогениб. Через два часа пустого времяпрепровождения в нуль-пространстве я оказался на посадочном поле клиники, и врач встретил меня словами:

— Это изобретение перевернет мир!

— Только этого еще не хватало, — возмутился я.

Пациент, к которому привел меня Пук Дан Шай, представлял собой столик на гнутых ножках, на котором стоял большой граммофон производства примерно начала двадцатого века. Из рупора граммофона лились чистые звуки странной мелодии. Я обернулся к Пук Дан Шаю:

— Что с переводом? Я не понимаю языков музыкалоидных цивилизаций — мне в детстве на ухо наступил медведь.

Пук Дан Шай быстрым движением воткнул мне в мочку уха иглу-переводчик, и я услышал:

— Какое счастье, что вы посетили меня, господа! Я изобрел, наконец, способ совмещения видимого со слышимым, и мне осталось совсем немного, чтобы совместить слышимое с осязаемым. Если вы потерпите две-три минуты…

И сразу, без перехода:

— Ваше величество, я ваш преданный слуга, сегодня же я выполню ваше поручение, и вы получите полную информацию.

И тут же:

— Доклад, который я вам прочитаю, уважаемые слушатели, касается принципов перемещения между параллельными пространствами с различно расположенными симметриями…

— У вашего пациента, видимо, классический случай галактической шизофрении, — сказал я, вытаскивая переводчика из мочки уха. — Он ощущает себя то собой, то каким-то слугой короля, то докладчиком на конгрессе…

— Да, — кивнул Пук Дан Шай, — именно такой диагноз поставили бедняге Соль-Си-До-Фа-диезу мои коллеги в центре обследований. На самом деле все гораздо сложнее. Именно поэтому я вызвал вас, Шекет, а не своих коллег-психиатров.

— Видите ли, — продолжал главный врач, немного успокоившись и отведя меня в сторону от дрыгавшего ногами и извергавшего мелодии столика, — Соль-Си-До-Фа-диез уникален, поскольку, единственный из известных мне разумных существ, живет одновременно в четырех различных мирах. Физически он существует в нашем мире — вы можете в этом убедиться, подойдя и потрогав поверхность Соль-Си-До-Фа-диеза своими руками. Но видит пациент вовсе не наш мир, а какой-то другой. Слышит он при этом звуки из третьего мира, а осязает своими присосками мир совсем уже четвертый. Это само по себе способно доставить массу неудобств — представьте, что вы живете в одном месте, видите другое, слышите третье, а ощущаете четвертое! Но у Соль-Си-До-Фа-диеза ситуация еще сложнее и неприятнее — миры его сознания меняются местами чуть ли не каждые пять минут! Сейчас он, к примеру, видит то, что происходит в какой-то, скажем, Вселенной номер 1, слышит то, что делается во Вселенной номер 2, а ощущает происходящее во Вселенной номер 3. Через минуту он видит Вселенную-2, слышит Вселенную-3, а ощущает Вселенную-1.

— Кошмар! — искренне посочувствовал я бедняге Соль-Си-До-Фа-диезу. — И что, все эти Вселенные реальны? Они не являются плодом его больного воображения?

— У Соль-Си-До-Фа-диеза вообще нет воображения, Шекет! Он сообщает только то, что доступно органам его чувств. Психически Соль-Си-До-Фа-диез совершенно здоров, и я, вообще говоря, должен его выписать. Я так и сделаю, но хочу, чтобы вы сначала с ним пообщались, потому что… Видите ли, Шекет, он сделал великое изобретение!

— Как же я буду общаться с вашим пациентом, если он видит, как вы сказали, Вселенную-2, а слышит Вселенную-3?

— Только мысленно! Только через аппарат для лечения шизофрении, который позволяет общаться с пациентами на эмоциональном уровне. Идемте сюда…

И Пук Дан Шай ввел меня в маленькую кабинку, из которой можно было наблюдать за тем, как Соль-Си-До-Фа-диез, перебирая ногами на манер арабского скакуна, бродил по палате, то и дело натыкаясь на препятствия, которые, судя по всему, существовали вовсе не в нашем мире, а в каком-то другом. Нацепив мне на виски датчики-присоски очень старой модели, Пук Дан Шай сказал:

— Задавайте вопросы.

И я мгновенно оказался в океане звуков — это были симфонии, наложенные на сонаты с примесью фортепьянных концертов и переложений для гитары. Щелчок, и все эти мелодии, от которых я сам чуть было не сошел с ума, превратились в обычную речь, сбивчивую, правда, но вполне разумную:

— Шекет, как хорошо, что Институт все-таки заинтересовался моим изобретением! Вам откроются новые миры! Как хорошо, что вы увидите холмы Иссазара…

— Должно быть, вам очень трудно жить, — осторожно заметил я. — Если видеть одно, слышать другое, а осязать третье…

— Очень трудно, очень! Я вижу мир короля Густиара, но совершенно не слышу того, что там происходит. А слышу я все, что делается в мире Аврита, где сейчас происходит совещание по проблеме перекрестных восприятий.

— Простите, — сказал я, — я хотел бы знать, в чем состоит заявленное вами безумное изобретение.

— Вот его формулировка: «Аппарат для рассортировки визуальных, слуховых и тактильных ощущений». Мой аппарат даст вам всем возможность жить одновременно минимум в четырех мирах.

— У нас есть личности, которые воображают, что живут именно так, — заметил я. — Мы называем их шизофрениками и лечим. Кстати, вас здесь пытаются лечить именно от этой болезни.

— Я здоров! А вы не понимаете, как это интересно — проживать одновременно четыре жизни. Мой аппарат позволит вам проживать сразу столько жизней, сколько захотите — сто, двести, миллион! Полнота жизни станет необыкновенной!

— Как это возможно? — скептически осведомился я. — Три мира — да, я понимаю. Видеть одно, слышать другое, осязать третье. Могу даже добавить обоняние и вкус — четвертый и пятый миры. Но миллион…

— Именно миллион! Я использовал ваш, Шекет, принцип дробления во времени. Каждое мгновение вы ощущаете один из миров, в следующее мгновение — другой, потом — третий. И все это складывается последовательно, и вы одновременно ощущаете все миры…

— Господи! — воскликнул я. — Избавь нас от этого кошмара! Согласен, это действительно безумное изобретение…

— Которое в миллион раз расширяет рамки вашего унылого существования!

— Пусть так. Но сознание не приспособлено к…

— Чепуха! Сознание вполне нормально воспримет и миллиард миров, нужна только тренировка, это будет темой моего следующего изобретения. Я готов хоть сейчас продемонстрировать вам работу моего аппарата.

— Как? — удивился я. — Вы сумели построить опытный образец?

— Разумеется! В том мире, с которым я связан осязательными ощущениями.

— А… — разочарованно сказал я. — Ничего не получится. Аппарат ваш находится в том мире, а я — в этом.

— Вы не понимаете, Шекет? Аппарат может дробить ваше восприятие миров, но может и объединять их, а потому… Сейчас я включу…

Я не мог воспрепятствовать: столик с граммофоном дрыгнул всеми четырьмя ножками, переключив, должно быть, что-то в другом мире, и сразу…

Я прошу у читателя прощения. Описать словами то, что я испытал в последовавшие три минуты, у меня нет никакой возможности. Согласитесь, накакая бумага и никакое компьютерное пространство не выдержит, если рассказывать об одновременной жизни в пятидесяти шести мирах — именно столько вкатил мне Соль-Си-До-Фа-диез, будь он неладен!

Когда аппарат отключился, я помнил только то, что это было кошмарно, замечательно, волнующе, отвратительно, великолепно и подло. Все остальное смешалось в цвете, породив полную белизну в воспоминании. И в звуке смешалось тоже, отчего возник шум, который, должно быть, существовал до того, как Господь сотворил Вселенную из хаоса.

Несколько минут (а может — час?) я сидел, тупо глядя в пустую стену, а потом сделал то единственное, что, как мне казалось, должен был сделать.

— Включите-ка аппарат на минутку, — обратился я к Соль-Си-До-Фа-диезу, и когда воодушевленный изобретатель вновь дрыгнул своими конечностями, я мгновенно нащупал (интересно, в каком из миров мои ощущения в тот момент находились?) гладкую поверхность аппарата, надавил на нее всем весом, ощутил хруст и… не успел перескочить в другой мир.

Передо мной была палата Соль-Си-До-Фа-диеза, а сам пациент неподвижно застыл посреди комнаты — ну просто столик, да и только.

— Вы его убили, Шекет! — гневным шепотом произнес Пук Дан Шай, стоявший рядом со мной.

— Я его вылечил, — буркнул я. — И спас мир от изобретения, которое могло бы нас просто уничтожить. Ведь, по сути, этот Соль-Си-До-Фа-диез изобрел такой наркотик, от которого нет спасения. Жить в миллионах миров одновременно!

— Вы его убили, Шекет, — продолжал повторять Пук Дан Шай. — Зачем вы это сделали?

Ну что я мог объяснить? Я молча отодвинул главврача от двери и вернулся на Цереру с сознанием выполненного долга. Не прошло и часа, как мне сообщили, что я уволен, поскольку превысил полномочия. Я ведь эксперт по безумным изобретениям, верно? Почему же я взялся лечить галактическую шизофрению и довел пациента до летального исхода?

Надеюсь, что читатель, которому я рассказал все, что действительно произошло в палате Соль-Си-До-Фа-диеза, не станет обвинять меня в том, в чем я невиновен. К тому же, я вовсе не жалел, что расстался с Институтом безумных изобретений, ведь это позволило мне вернуться к деятельности, которую я так любил много лет назад.

Часть третья. Иона Шекет — звездный разведчик

ГЕНЕТИЧЕСКИЙ ШПИОН

В жизни моей случались события, о которых я давно хотел рассказать, но не мог, поскольку давал в свое время честное слово не разглашать тайн, мне не принадлежавших. Честное слово, будучи произнесено вслух, накрепко впечатывается в память — получше иного постороннего внушения. И освободить себя от данного кому-то слова невозможно — вы наверняка знаете, как действует этот механизм самовнушения: только тот, кому вы дали слово, может произнести пароль и позволить вам не только вспоминать славные подвиги, но и рассказать о них читателям.

Теперь вы понимаете, почему я не мог раньше времени поведать ни об операции на Шурмаге-3, ни о расследовании на Идругасе-6, ни даже о деле Батры Подлого на Марсианском Сырте? Вчера, к моему удовольствию, истек тридцатилетний срок давности (да-да, столько уже лет прошло с того дня, когда я ушел из Внешней разведки, а с того времени, как я начал там работать, миновало аж сорок лет — срок немалый!), и сам Офер Баркан сказал мне при личной встрече:

— Господин Шекет, вы свободны не только помнить, но и рассказывать. Красная сигма мерцает над оврагом сердца!

Не думайте, что Баркан спятил — он всего лишь произнес контрольную освобождающую фразу. Такие фразы всегда бессмысленны, ведь никто не должен даже случайно произнести в моем присутствии этого словосочетания!

Я вышел из кабинета руководителя Внешней разведки Соединенных Штатов Израиля и вынужден был присесть в кресло, стоявшее в холле: мне так хотелось немедленно рассказать кому угодно о своих приключениях на службе безопасности страны, что я готов был схватить за локоть любого посетителя и заставить его слушать. Но я взял себя в руки, вернулся домой и заявил компьютеру:

— Ты знаешь, что такое дело Батры Подлого? А об операции на Шурмаге-три слышал? Нет? Естественно! Так вот, записывай и, главное, не забывай исправлять ошибки, а то я буду торопиться и потому время от времени употреблять слова, не всегда соответствующие смыслу. Понятно?

— Нет, — бодро отозвался компьютер. — Приступим, я готов.

Так с ним всегда — он готов выполнять любое мое распоряжение, совершенно порой не понимая, чего я, собственно, хочу.

— Итак, — начал я, — в две тысячи сорок третьем года меня вызвали в Агентурный отдел Внешней разведки Соединенных Штатов Израиля. Мой десятилетний контракт со Зман-патрулем недавно закончился, и я не то чтобы искал работу, но присматривался к возможным вариантам собственного будущего. Был я тогда молод, мне исполнилось тридцать два, и, к тому же, женат на Далии — историю нашей женитьбы я уже рассказывал, как и историю нашего расставания, произошедшего в космосе много лет спустя. Далия, продолжавшая служить в Зман-патруле, оставляла меня, уходя в прошлое на боевые задания, и я не знал, чем себя занять, поэтому приглашение в Агентурный отдел оказалось как нельзя кстати. Впрочем, получив дискет-уведомление, я, как сейчас помню, был озадачен. Неужели разведчики недовольны моими действиями в недавнем прошлом — к примеру, тем обстоятельством, что я лично оккупировал Вашингтон, и это не понравилось тем, кто в Иерусалиме творил внешнюю политику наших Соединенных Штатов? А вдруг я совершил настолько серьезный проступок, что меня посадят в тюрьму?

Обуреваемый сомнениями, я прибыл в назначенное время в офис Агентурного отдела — шарообразное здание, висевшее над набережной Яркон на высоте трехсот метров. С нижнего уровня меня проводили на верхний, а там меня встретил майор Лившиц, ныне известный политический деятель, а в те давние годы начальник Агентурного отдела Службы внешней разведки.

— Шекет, — сказал он, — мы внимательно следим за вашей карьерой. Ваша служба в Зман-патруле нас заинтересовала. Мы знаем, что сейчас вы ищете такую работу, где ваши таланты могли бы проявиться наиболее эффектным образом. Так вот, есть предложение. Нам нужен агент на планете Рувдан-4.

— С проживанием? — уточнил я. — Или наездами?

— Как получится, — пожал плечами майор. — Сейчас, пока вы не дали честного слова не раскрывать наших секретов, я, естественно, ничего вам сказать не могу.

— А если я дам честное слово, — задумчиво произнес я, — то мне придется соглашаться на ваши условия…

— Конечно, — кивнул майор. — Но таковы правила игры. Безопасность Соединенных Штатов Израиля превыше всего. Итак?

— Согласен, — сказал я.

Так я стал агентом внешней разведки и оставался им на протяжении десяти лет, о чем ни разу не пожалел, несмотря на то, что обязан был столько времени держать язык за зубами.

Точнее говоря, агентом я, конечно, стал далеко не сразу, но обучение все же оказалось не слишком долгим — помогла тренировка, полученная в Зман-патруле. В один прекрасный день (день действительно был прекрасным — сентябрь, ясно, тепло, сезон туризма со всех планет Системы) майор Лившиц вызвал меня опять в свой кабинет и сказал:

— Итак, Шекет, завтра вы полетите на Рувдан-4. Ваша задача: активизировать агента. Вы отправитесь под своим именем как турист, между Землей и Рувданом налаженный туристический обмен. Вы найдете аборигена по имени Четвертый-Сир-банклат, ему сейчас должно быть семнадцать лет, и активизируете его как агента Соединенных Штатов Израиля.

— Такой молодой, и уже агент… — пробормотал я.

— Он был агентом, еще не родившись, — улыбнулся майор и, увидев на моем лице недоверие, приступил к объяснению.

— Видите ли, Шекет, аборигены Рувдана-4 чрезвычайно недоверчивы. Инопланетян они допускают лишь в отдаленные от густо населенных городов районы планеты, именно там находятся туристические кемпинги. Что делается в городах и особенно на военных предприятиях, не знает никто. Вы же видели изображения рувданцев — это трехрукие и трехногие создания. Наш агент может быть только рувданцем — это очевидно. Но очевидно и то, что купить рувданца невозможно — они по природе своей неподкупны, как бы это странно ни звучало для человеческого слуха. Идейных причин для предательства у рувданцев тоже нет. А информация нам была необходима как воздух! И ситуация казалась совершенно тупиковой, пока два десятилетия назад наш научно-технический отдел не предложил кардинальное решение. Решение было просто и гениально. Агента-рувданца выращивают, заложив в его гены нужную нам информацию.

— Хм, — не выдержал я. — Это, по-вашему, просто и гениально? Чтобы произвести операцию, рувданца нужно похитить, а взрослые особи, к тому же, наверняка плохо поддаются генетической…

— Вы не дослушали, Шекет, — холодно сказал майор Лившиц. — Я сказал: агента выращивают. Вы, вероятно, знаете, что, как и люди, рувданцы — существа двуполые. И в туристических кемпингах работают преимущественно женщины. Так вот, наши военные генетики научились воздействовать на организм женщины-рувданки в первые дни беременности. Это… гм… впрочем, вам ни к чему знать детали. Важен факт — в гены еще не рожденного младенца впечатывается информация о Земле и о том, какие именно сведения необходимы земной разведке. А также пароли, связи и все прочее. Рувданец рождается, не подозревая о том, что уже является нашим агентом. Когда организм достигает зрелости — то есть, в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет, — рувданец начинает размышлять о смысле жизни и осознает этот смысл в служении Земле и Соединенным Штатам Израиля. Более того, если именно в это время не появится земной связник, агент-рувданец сам приступит к выполнению задания: отыщет военный объект, устроится на работу, накопит информацию… А потом поедет отдыхать на курорт… Вы меня понимаете?

— Да, — кивнул я. — А как же неподкупность? Не страдает ли от этого психика агента?

— Страдает, конечно, — согласился майор. — Агент-рувданец обычно доживает до двадцати и кончает с собой из-за острого душевного кризиса. Наши генетики сейчас работают над этой проблемой — ведь мы каждый год теряем перспективных агентов, а рувданская контрразведка в конце концов обратит внимание на аномально высокий процент самоубийств среди молодежи! Но пока приходится пользоваться тем, что есть. Итак, ваше первое задание, Шекет: активация агента Четвертого-Сир-банклата.

— Скажите, майор, если это, конечно, не военная тайна. Изобретение ваших генетиков — я имею в виду выращивание агентов в материнской утробе — насколько оно самостоятельно?

— Что вы хотите сказать, Шекет? — нахмурился майор, но по выражению его глаз я понял, что смысл моего вопроса дошел до его сознания.

— Мне пришло в голову… Еще в прошлом веке — если не ошибаюсь, начиная с шестидесятых годов, — в развитых странах Земли отмечена была поразившая статистиков тенденция: увеличение числа самоубийств среди молодежи. Это связывали тогда с наркотиками, социальными бедствиями, еще с чем-то. Только в начале нашего века число самоубийств пошло на убыль. Если связать, что именно тогда ваши генетики сделали свое изобретение… И вспомнить, что в шестидесятых годах двадцатого века на Земле наблюдалось повышенное количество НЛО… Вам знаком этот термин?

— Знаком, — пробормотал майор, вытирая со лба пот. Ему очень не хотелось разговаривать на опасную тему, но я уже знал столько, что лишняя информация повредить не могла — тем более, что я дал честное слово и не мог нарушить его ни при каких обстоятельствах.

— Вы правы, Шекет, — сказал наконец майор. — Начиная с сороковых годов прошлого века, а не с шестидесятых, как вам кажется, на Земле работала группа агентов из системы Пуршига-34. Да, они первые воспользовались методом генетического внедрения. Вот почему в начале шестидесятых десятки тысяч юношей и девушек неожиданно ощутили себя обязанными добывать важные сведения для своих братьев из далекого космоса. Потом начались самоубийства. Земные спецслужбы ни о чем не догадывались, как сейчас не догадываются контрразведчики с Рувдана. И только в тридцатых годах нашего уже века тайна была раскрыта, связники с Пуршиги были вынуждены бежать, а самоубийства среди молодежи почти прекратились. Помните, как объяснили это явление социологи? Рост уровня жизни, изменение социальных условий… В общем, чепуха. Да, вы правы, Шекет, наши генетики воспользовались изобретением своих коллег с Пуршиги. Разве это обстоятельство умаляет значение вашей миссии на Рувдане?

— Нисколько, — твердо сказал я и встал. — Разрешите приступить к выполнению задания?

— Приступайте! — разрешил майор Лившиц и растрогался настолько, что лично пожал мне руку.

Утром следующего дня я вылетел на Рувдан-4, оставив своей жене Далии компьютерное послание: «Люблю, всегда готов. Жди меня, и я вернусь!»

ВКЛЮЧИТЬ АГЕНТА

Вы никогда не были на Рувдане-4? Очень рекомендую — замечательная планета, рай для туриста, желающего ощутить полное единение с природой. Отели там, к примеру, вырезаны в толще огромных деревьев, достигающих высоты более ста километров. Номер напоминает дупло, из окна вы выглядываете, будто птенец тамошней птицы амрукарес. Птицы эти, кстати, используются на Рувдане-4 вместо общественного транспорта, но будьте осторожны — амрукаресы понимают мысли, и если вы подумаете ненароком что-нибудь нехорошее о планете, ее климате и аборигенах, то жить вам останется недолго: птица-автобус сбросит вас с высоты полета в глубокую пропасть, где вас ждет смерть в желудке прожорливого существа фааримору, о котором биологи до сих пор спорят — то ли это слишком большая змея, то ли очень маленький материк. Туристу, однако, от этого не легче, поэтому, пребывая на Рувдане-4, думайте только о чем-нибудь хорошем: о том, например, что насыщенный хлором воздух чрезвычайно полезен для здоровья. Не вашего, конечно, но это не имеет значения.

Что касается меня, то мне пришлось отправиться на Рувдан-4, лишь изображая из себя фланирующего туриста — на самом деле я выполнял первое свое задание в должности специального агента Агентурного отдела Внешней разведки Соединенных Штатов Израиля. Мне предстояло найти аборигена по имени Четвертый-Сир-банклат и активизировать его как тайного агента СШИ. Для тех, кто не читал предыдущей главы моих воспоминаний, сообщаю: агентов на Рувдане-4 не вербуют, агентами там рождаются, поскольку вербовочные установки впечатывают в генетический код будущего младенца, еще находящегося в утробе матери. Не спрашивайте о том, как это делается, я этого не знаю, но сдается мне, что здесь не обошлось без доноров-отцов из земной агентурной службы. Впрочем, не моя это забота. В нашей профессии — по крайней мере, в те годы — главным было правило: не знать лишнего. Много будешь знать, скорее отправишься, как гласит древняя поговорка…

Итак, я прибыл на Рувдан-4 в самый разгар сезона дождей — то есть, в самый пик туристической вакханалии. Дождь на Рувдане — это вовсе не вода, льющаяся из туч. На этой планете наблюдаются сильные вертикальные потоки воздуха, они поднимают вверх с многочисленных плантаций миллионы тонн созревших фруктов и овощей, переносят их за тысячи километров и обрушивают на головы зазевавшихся аборигенов и гостей Рувдана-4. Продолжается дождь недолго — несколько минут, — но за это время некоторым туристам удается собрать до ста килограммов замечательных фруктов. Есть их, правда, нельзя, поскольку рувданская гастрономия принципиально отлична от земной, но зато сколько спортивного удовольствия!

Прибыв на планету и попав под ливень прямо на посадочном поле, я зарегистрировался в туристическом бюро и отправился на крыле птицы амрукарес в кемпинг, где и должен быть приступить к выполнению своего первого задания.

С высоты птичьего полета поверхность Рувдана-4 напоминала огромную шахматную доску: темные квадраты сменялись светлыми и наоборот. На светлых располагались туристские резервации, с которых власти Рувдана-4 получали колоссальный доход, а на темных — области, куда не пускали не только туристов, но даже дипломатов с иных планет, не говоря уж о военных миссиях галактической инспекции. Вы, надеюсь, понимаете, что именно эти закрытые области представляли самый большой интерес для земной внешней разведки. Попасть туда, однако, имел шанс только уроженец Рувдана-4, вот нашим специалистам и пришлось выращивать агентов методом генетического моделирования. А на мою долю достался момент активации.

Кемпинг Рахахаш представлял собой большой куб, вырезанный из корня одноименного дерева. Моя комната располагалась на первом уровне — это было дупло с кроватью, торчавшей из деревянного пола подобно пню. В окне открывался замечательный вид на лес рахахашей, вытянувших свои кроны до высот, где могли летать искусственные спутники. Мне, кстати, предлагали в туристическом агентстве комнату на 38 055 этаже, где-то на уровне ста километров, но я отказался — мне было известно, что агент, которого я должен активизировать, работает на одном из самых нижних уровней.

Отдохнув и пообедав в ресторане (в меню оказались только генетически измененные продукты местного производства, и я выбрал краба размером с небольшую акулу), я отправился на поиски Четвертого-Сир-банклата, предполагаемое описание которого было впечатано в мою память еще в Иерусалимском центре подготовки. На Земле мне и в голову не приходило, насколько трудным может оказаться задание. Во-первых, рувданцы похожи друг на друга, как китайцы. Во-вторых, они еще и одеты совершенно одинаково, и голосами не отличаются друг от друга, и даже мысли их, — по крайней мере, те, что я мог уловить менталоскопом, — оказались похожими, как две капли из одной лужи.

Конечно, я знал, что каждый рувданец — чрезвычайно яркая индивидуальность, ведь и среди двух одинаковых на вид китайцев один может оказаться поэтом-песенником, а другой — полководцем или даже военным преступником. Но как определить эти глубокие внутренние отличия, скрытые под абсолютно одинаковыми личинами?

Я бродил по коридорам, вслушивался в чужие мысли, отсеивал лишнюю информацию и при этом изображал из себя туриста-одиночку, обеспокоенного тем, как использовать с максимальной пользой выпавшее на его долю счастье.

Шел второй день моего пребывания в кемпинге Рахахаш, когда я, выходя из ресторана (на этот раз мне достался бок осьминога, вываренного в жиру птицы феникс), увидел стоявшего в дверях рувданца, на которого, входя, вообще не обратил внимания. Мой менталоскоп, направленный в сторону швейцара, заверещал, и я переключил на прием вшитый мне в ухо декодер.

«Странный турист, — думал швейцар-рувданец. — Что-то мне в нем знакомо. Где-то я его видел. Он мне нравится. Если он ко мне подойдет, я испытаю счастье».

— Скажите, любезный, — произнес я, подойдя к швейцару вплотную, — если не ошибаюсь, вас зовут Четвертый-Сир-банклат?

Конечно, это был рискованный поступок с моей стороны. Что, если я ошибся? Рувданцы — народ подозрительный. Меня немедленно препроводили бы в особый отдел отеля, подвергли допросу с прочисткой подсознания и отправили на Землю, присовокупив ноту протеста в адрес МИД Соединенных Штатов Израиля. Но если я не ошибся, то прямой вопрос позволял мне выиграть время. Я был уверен, что ошибки не произошло, поскольку ни один нормальный рувданец не стал бы думать о землянине: «Он мне нравится» или, тем более, «я испытаю счастье»…

— Да, — ответил Четвертый-Сир-банклат, не понимая уже ни собственных мыслей, ни того обстоятельства, почему заговорил с инопланетником, хотя это запрещено законом.

— Очень хорошо, — кивнул я. — Если мы отойдем в сторону, я скажу вам два слова, и на этом мы закончим наши отношения.

Четвертый-Сир-банклат последовал за мной, и мы скрылись за колоннами от толпы туристов, ввалившихся с посадочной галереи амрукаресов.

— Дорогой Четвертый-Сир-банклат, — сказал я, — вы ощущаете в себе желание поработать для Соединенных Штатов Израиля?

Ничего подобного Четвертый-Сир-банклат не ощущал, поскольку я еще не произнес пароля, включающего наследственный информационный код. Но мне нужно было проверить реакцию аборигена — не завербовали ли его местные органы контрразведки?

— Нет, — сказал Четвертый-Сир-банклат, и мой менталоскоп подсказал, что так оно и есть. Значит, все в порядке, можно продолжить.

— Зеленый вареник опускается на дно Босфорской пустоши, — медленно произнес я фразу включения, и взгляд Четвертого-Сир-банклата сразу стал осмысленным — я и сам поразился тому, как быстро произошло генетическое перерождение. Да, господа, классная работа ученых-генетиков!

— Ох, — сказал Четвертый-Сир-банклат. — Ох… Меня просто ломает… Как я люблю Землю! Как я люблю Соединенные Штаты Израиля! Кстати, где она находится — моя любимая Земля? В школе мы не проходили…

— Неважно, — отмахнулся я. — Меньше будешь знать — дольше проживешь. Слушай внимательно…

— Ах, как я люблю Землю, — продолжал причитать Четвертый-Сир-банклат все время, пока я излагал ему суть задания. — Я готов отдать за нее жизнь…

— Только не нужно сообщать об этом всем и каждому, — строго сказал я. — Итак, понятно? Устроишься работать на завод, производящий вулканические пушки, соберешь информацию, уволишься, вернешься на прежнее рабочее место…

— Ах, как я люблю Землю…

— … И будешь ждать связника. А если тебя вычислит контрразведка, то…

Тут я сделал паузу, поскольку это был второй критический момент операции. Действия, связанные с возможным разоблачением, тоже были, по идее, впечатаны в генетическую память Четвертого-Сир-банклата, и если все было в порядке, агент обязан был сейчас отреагировать вполне определенным образом.

— О! — воскликнул Четвертый-Сир-банклат. — Я съем рыбу-турругу. Это очень вкусная рыба, я ее с детства ношу в этой сумке, но никогда не ем, потому что она слишком вкусная.

Отлично. Рыба-турруга — самое ядовитое создание на Рувдане-4, достаточно откусить кусочек, и смерть наступает спустя сотую долю секунды. Если Четвертый-Сир-банклат носит турругу с собой, как он утверждает, с детства, значит, генетически запрограммированные инстинкты в нем развиты в полном соответствии с планом.

И тут я едва не завалил всю операцию, неожиданно для себя задав вопрос, не предусмотренный никакими инструкциями.

— И не жалко себя? — спросил я. — Ты же рувданец. Неужели какую-то Землю ты действительно любишь больше, чем свой Рувдан?

Четвертый-Сир-банклат запнулся, взгляд его потускнел, все шесть рук задрожали, а коленные чашечки застучали так, будто кто-то отплясывал танец с кастаньетами.

— Ах, — сказал он. — Земля… Рувдан… Кто я? Почему я? Зачем?..

Возможно, бедняга тут же и откусил бы от хвоста рыбы-турруги, но, к счастью, я понял, что операция может из-за моей глупости закончиться провалом.

— Плюнь, — быстро сказал я. — Любить можно две родины, даже если одна из них — чужая. И вообще, зеленая ряска всплывает над серой тиной.

Я вовремя успел произнести кодировочную установку! Взгляд Четвертого-Сир-банклата прояснился, рот раздвинулся в широкой улыбке, он вновь был в полном ладу с самим собой, и даже мой чувствительный менталоскоп не обнаружил в мыслях агента внутренних противоречий. Четвертый-Сир-банклат готов был к выполнению задания.

— Извините, обознался, — сказал я, повернулся к агенту спиной и направился к лифту.

В комнате-дупле я быстро собрал свои вещи и в тот же день отбыл в космопорт. Выходя из отеля, я бросил взгляд на швейцара-рувданца. Понятия не имею, был ли это Четвертый-Сир-банклат или кто-то из его сменщиков — все они на одно лицо.

ЧУЖАЯ ПАМЯТЬ

Почти десять лет я проработал сотрудником Агентурного отдела службы внешней разведки разведывательного управления министерства обороны Соединенных Штатов Израиля, и скажу прямо: за все это время не видел никого, к кому мог бы обратиться со словом «коллега». Задания мне давал вечно мрачный майор Лившиц, отчитывался я тоже только перед этим человеком, который, по-моему, несмотря на еврейскую фамилию, был выходцем с Бургаша-9 — только там я встречал представителей рода хомо сапиенс, способных взглядом буравить дырки в стенах.

Впервые я столкнулся с этим феноменом, когда во время инструктажа майор Лившиц получил в мозг сообщение о гибели на Шмарзе-17 полевого агента. То есть, о том, что сообщение было именно таким, я узнал впоследствии, прочитав газету. А тогда, стоя навытяжку перед майором, я испытал настоящий шок.

— Итак, Шекет, — говорил майор, — вы должны будете активизировать не только временную фузмирданию, но…

И тут он неожиданно застыл, прислушиваясь к чему-то внутри себя, а потом в глазах у него появился зеленый огонь, брови мрачно сдвинулись на переносице, и в противоположной стене кабинета возникли два небольших отверстия, из которых повалил пар и запахло жженым пневмобетоном. Майор немедленно взял себя в руки, взгляд его потух, лицо разгладилось, хотя присущее ему мрачное выражение, конечно, никуда не делось.

Он подошел к изуродованной им стене, провел ладонью, и оба отверстия на моих глазах затянулись тонкой стерилизующей пленкой.

— Итак, Шекет, — сказал майор, — вы должны будете активизировать…

Да, это был настоящий профессионал, я бы так не смог, хотя на курсах меня, конечно, учили не только приемам рукопашного боя, но и всему другому, что может пригодиться агенту.

Так вот, я ни разу не встретил коллегу-разведчика за десять лет службы в этой почтенной организации. Все сам да сам. К примеру, на Изуддит-83/бис я тоже отправился один, без прикрытия и без возможности обратиться за помощью в иерусалимскую резиденцию.

Для несведущих: Изуддит-83/бис находится в звездной системе Омикрон Кормы и, с точки зрения разведки, представляет собой уникальную ценность. Там, видите ли, обитают существа, имеющие наглость утверждать, что именно они в свое время дали евреям Тору на горе Синай. Изуддиты заявили об этом командиру экспедиции на «Торсионе» Вуди Бокеру. Планету только что открыли, изучить заранее историю Израиля аборигены не могли, и тем не менее им были известны такие детали восхождения Моше рабейну на гору Синай, что у бедняги Бокера перегорели все вживленные в мозг интенсификаторы мышления.

С тех пор Земля стояла перед ужасной дилеммой: либо признать, что изуддиты действительно были на нашей планете во время оно и наговорили Моше текст, который народ пронес сквозь века и мучения, либо доказать, что аборигенам каким-то образом стала известна еврейская история еще до того, как первый земной звездолет опустился на Изуддит-83/бис.

Посылали туда разведчиков и до меня, но всякий раз миссия заканчивалась безрезультатно: агента вычисляли, едва он достигал окрестностей Омикрона Кормы. Нет, его корабль не сбивали, даже напротив, помогали ему опуститься, но толку от такой экспедиции уже не было: изуддиты рассказывали землянину давно известную историю и отпускали восвояси, наградив копией скрижали в качестве поощрения.

Учитывая опыт предшественников, майор Лившиц приказал мне не конспирироваться под жителей Изуддита-83/бис, а явиться на планету под собственным именем, представившись, правда, не землянином, а аборигеном с Харабана-34. Эта раса похожа на нас, землян, и потому конспирация подобного рода представлялась майору вполне оправданной. Легенда моя заключалась в том, что я, Иона Шекет, родился на Харабане-34, путешествую для собственного удовольствия, на Изуддите-83/бис оказался случайно и, услышав о том, что аборигены этой планеты когда-то приобщили к истинной религии евреев Земли, захотел услышать подробности.

Отправился я в путь на своем «Бутоне», оставил корабль на круговой орбите и опустился на Изуддит-83/бис, воспользовавшись космическим лифтом. Для несведущих: Изуддит-83/бис, вообще говоря, не является планетой в привычном понимании. По сути, это пространственный пузырь, вспухший в системе Омикрон Кормы, когда соседняя звезда взорвалась от переизбытка тяжелых элементов. У пространственного пузыря нет поверхности, но есть недра. Иными словами, достигнув планеты, вы погружаетесь в нее, как в сметану. Путешествие заканчивается, когда вы опускаетесь в центр планеты — здесь пузырь выворачивается наизнанку, вы опять оказываетесь в космосе, и начинается новый цикл падения. А потом еще и еще. Аборигены так и живут — опускаясь и на лету схватывая знания, обретая и теряя знакомых, любимых, друзей и врагов. Возможно, в этом есть своя прелесть, но мне было не до нее — я прибыл, чтобы выполнить задание.

Я опускался мимо строений, висевших в густом пространстве, будто игрушки на елке, мимо жителей Изуддита-83/бис, занятых своими делами, и неожиданно ко мне пристроился абориген среднего возраста, сразу взявший, как говорится, быка за рога.

— Что-то я вас не знаю, — с подозрением сказал он. — Откуда прибыли?

— С Харабана-34, — откровенно признался я. — По профессии агент-межпланетник. Сейчас в отпуске, путешествую для собственного удовольствия после того, как выполнил серьезное задание на планете Земля.

— А! — воскликнул абориген. — Очень приятно! С Землей у нас связаны кое-какие воспоминания.

И падая рядом со мной, он принялся рассказывать все ту же набившую оскомину историю о вручении Моше Торы на горе Синай. Я слушал не перебивая, и когда история закончилась, оказалось, что до центра планеты уже рукой подать, и скоро придется начинать падение с самого начала. Нужно было наращивать темп расследования, и я заявил:

— Странно слышать все это. Я как-то работал на Абдугасе-6, и там мне рассказывали такую же историю. Но не может же быть, чтобы и вы, и они в одно и то же время…

— Не может! — сказал абориген, но тон его показался мне не очень уверенным.

— Тем не менее это так, — продолжал я. — Скажу больше. По словам жителей Абдугаса, они вообще не видели никаких других разумных существ, кроме собравшихся у подножия горы евреев.

— Послушайте, Шекет, — с ужасом проговорил абориген, — вы что же, подвергаете сомнению мои слова?

Ужас говорившего был понятен — нет на Изуддите-83/бис преступления более тяжелого, чем ложь; обманщиков обычно лишают возможности падать к центру планеты, подвешивая их в пространственном киселе на мешках, надутых аммиаком. Жизненный цикл прерывается, и преступник быстро погибает, кляня свою судьбу. Ясное дело, желающих соврать на Изуддите-83/бис практически нет, а реальных лжецов, насколько мне известно, не было вот уже несколько столетий.

— Я не подвергаю сомнению ваши слова, — заявил я, — но мне представляется, что в вашей истории было белое пятно, которое впоследствии неправильно интерпретировали.

— Белое пятно? — растерялся абориген. — Что вы хотите этим сказать?

— Вы утверждаете, что дали Моше Тору?

— Конечно!

— И явились ему в виде огненного куста?

— Именно!

— И что на планете Ичущас-4 именно вы создали первое разумное общество?

— Совершенно верно!

— И в те же годы на Скабиркате-94 учили местных жителей добывать огонь с помощью плевков против ветра?

— Это записано в учебниках истории!

— Да, — согласился я. — Но в тех же учебниках, которые мне удалось прочитать перед путешествием, написано, что в давние времена у Изуддита-83/бис была твердая поверхность, на которой и жила здешняя цивилизация, а энергию для своего развития вы получали из космоса.

— Вы правы, — печально согласился абориген. — То был золотой век нашей истории, но он закончился, когда планета превратилась в пространственный пузырь. Слишком много космической энергии…

— Что она собой представляла? — задал я давно подготовленный вопрос.

— Это никому не известно, — признался печальный абориген. — Этого и раньше никто не знал. Энергия проникала в организм и позволяла ему жить многие годы. А сейчас, когда наша жизнь — вечное падение к центру планеты, именно из этого движения нам приходится черпать жизненную энергию, потому мы и живем не так уж долго.

— Вот именно, — пробормотал я. — Так я вам скажу, какую энергию вы потребляли. Это была энергия памяти. Каждая планета — и это вам должно быть известно — обладает биоинформационным полем, где фиксируются самые важные события. Например, вручение Торы Моше на горе Синай. Поле это, так же, как, скажем, электрическое поле, способно излучать волны — волны памяти о прошедших событиях. Волны эти распространяются со скоростью света, их-то ваши предки и воспринимали. Вот почему вашим предкам казалось, будто они сами участвовали в событиях, происходивших в сотнях световых лет от Изуддита-83/бис. У вас же тогда даже звездолетов не было!

— Не было, — подтвердил абориген. — Это тоже историческая загадка, но наши философы разрешили ее с помощью…

— Знаю, — отмахнулся я. — Ваши философы решили, что умение строить межзвездные корабли исчезло, когда планета стала пространственным пузырем. На самом деле не корабли ваши исчезли, а способность воспринимать космическую энергию памяти!

— Занятная гипотеза, — сказал абориген. — Пожалуй, ее нужно обсудить на Большом падающем совете.

— Обсуждайте, — великодушно разрешил я. — Скажу одно: факт, что ваши предки восприняли волну земного биоинформационного поля и видели вручение Торы, свидетельствует о том, что такое событие действительно имело место.

— Вы сомневались? — возмутился абориген. — Мы никогда не лжем!

— Да-да, — поспешно согласился я. — Иногда вы ошибаетесь, вот и все.

И тут мы достигли центра Изуддита-83/бис, я ощутил сильный удар по голове, перевернувший все мои представления о пространстве, и в следующую секунду оказался там, откуда начал свободное падение — в космосе, на орбите, где меня ждал мой «Бутон». Начинать новый жизненный цикл на Изуддите-83/бис у меня не было никакого желания. Задание я выполнил — ведь по сути абориген, с которым мы так приятно падали, подтвердил мою замечательную гипотезу, а поскольку жители Изуддита-83/бис никогда не лгут, то можно было считать эту гипотезу подтвержденной.

Не дожидаясь, когда падающее пространство вновь потащит меня к центру планеты, я перебрался на «Бутон» и дал деру, пока меня не засекла местная служба контрразведки. Майор Лившиц, которому я доложил о выполнении задания, благосклонно кивнул, принимая информацию, и сказал:

— Пойдете на Фардырош-4/ек, Шекет, задание смертельно опасное.

ЛЮБОВЬ АГЕНТА

Сейчас я могу признаться в том, что не всегда был искренним, рассказывая о своих межзвездных странствиях. У читателя могло сложиться представление, будто Иона Шекет — этакий беззаботный миллиардер, путешествующий от звезды к звезде ради собственного удовольствия и жажды приключений.

Конечно, это не так. Не буду о деньгах — это отдельная тема, могу лишь сказать, что я в те годы неплохо зарабывал, но не настолько, чтобы покупать за свой счет билет от Агарани-4 до Биухуды-3. Да и «Бутон», моя любимая колымага, принадлежал мне только на треть — от носового обтекателя до койки в капитанской каюте. Все остальное числилось на балансе Агентурного отдела Службы внешней разведки министерства безопасности Соединенных Штатов Израиля — и сам я со всеми потрохами тоже числился на балансе этого отдела, а каждое мое перемещение от звезды к звезде и от планеты к планете неизменно контролировалось бдительным майором Лившицем, моим непосредственным начальником. Я уж не знаю, каким образом ему становилось известно о том, что агент Шекет, будучи на Риэдосе-5, посетил местный Дом призрения раньше, чем побывал на кладбище рухусов. Факт остается фактом — он это знал, как и многое другое.

Это означает, что следил не только я, но следили и за мной, а того, кто меня опекал, «вели» другие агенты, которые, в свою очередь, тоже становились объектами слежки, и эту цепочку можно было бы продолжать очень долго, если бы не ограниченность народонаселения Галактики, где все-таки не каждый (надеюсь на это!) был агентом той или иной разведывательной службы.

Когда я задумывался над этой проблемой, то начинал подозревать, что левое полушарие моего мозга следит за правым — и наоборот, естественно, — а когда я возвращаюсь на Землю, то дважды, сам того не подозревая, являюсь к майору Лившицу на доклад: сначала докладывает мое левое полушарие, выставляя правое в самом невыгодном свете, а потом приходит очередь правого, и тогда левое полушарие выглядит просто нелепо со своей жаждой всеобщей космической справедливости.

Как-то я уже рассказывал о своем романе с прекрасной Бриганцей с Альдерамина-6. Конечно, в том рассказе я представил дело так, будто любовь вспыхнула в моей душе, едва я увидел это удивительно нежное создание о семнадцати щупальцах и шести нижних конечностях, способных удавить амазонскую анаконду. Надеюсь, что вдумчивый читатель мне не поверил и решил, что Иона Шекет находился в то время под действием излучения радиоактивного амория, самого гнусного из наркотиков с Хирикерика-883, способного внушить нежные чувства даже к статуе полководца Маазака Геринайского, бывшего при жизни таким гадом, что, когда он наконец скончался в болотах Сырта, его собственные солдаты съели военачальника с потрохами, чтобы не пачкать чистую болотную жижу смрадными останками.

Сейчас я могу признаться в том, что вовсе не любил бедную Бриганцу, а выполнял агентурное задание.

В одном романе прошлого века я прочитал слезливую историю о разведчике, оставившем дома жену с ребенком и уехавшем в дальнюю страну, чтобы добывать информацию о дьявольских планах заокеанского агрессора. Командировка затянулась на двадцать лет, и разведчик, чтобы не выдать себя, женился на иностранке, родил с ней восемь детей, но все время думал о той, кому вынужден был изменять ради главной любви — любви к Родине. М-да. Этот разведчик по сравнению со мной был просто невинным младенцем. Хотел бы я посмотреть, как он из-за любви к Родине станет входить в телесно-ментальный контакт с дамой, масса которой соответствует массе приличного боевого катера класса «Мегидо».

Так вот, госпожа Бриганца, по имевшимся у майора Лившица сведениям, располагала информацией о намерениях лисканцев совершить диверсию в космопорту Бен-Гуриона во время прибытия на Землю правительственной делегации Центрально-галактической Федерации. Возможно, такой же информацией располагал и кто-то другой — наверняка, например, в курсе дела были сами лисканцы, в частности, сотрудники их Разведывательного корпуса, с которыми у нас были замечательные отношения. Но среди разведчиков всегда считалось непрофессиональным прямо спрашивать друг у друга о намерениях, планах и способах исполнения. Я уверен: если бы майор Лившиц позвонил на Лискан-11 и задал своему коллеге вопрос по существу проблемы, то ответ оказался бы исчерпывающим и позволил бы предотвратить не только данный теракт, но и многие другие, о которых знал лисканский резидент. Так нет же! Поступить так не позволяла профессиональная гордость. Информацию нужно было заполучить по независимым каналам — например, поручив агенту Ионе Шекету познакомиться с госпожой Бриганцей.

Знакомство удалось без проблем — с альдераминскими женщинами проблемы начинаются гораздо позже. Мы побеседовали о сущности конпрессионизма и галактического сомнамбулизма, сходили в ресторан, где моя дама умяла живого марсианского форшанга (мне пришлось отвернуться, чтобы не видеть его предсмертного восторга), а потом — сам уж не помню как — оказались в номере межпланетного отеля. Предстояло главное: чтобы овладеть нужной информацией, я должен был сначала овладеть госпожой Бриганцей.

Теоретически процедура была мне известна, но разве не сказал классик о том, что теория суха, в отличие от зеленеющего древа жизни?

— Иона! — воскликнула милая Бриганца, прижимая меня к стене грудными пластинами. — Иона, я никогда не встречала в своей жизни такого великолепного мужчину!

Я понимал, что ровно то же самое дама говорила всем своим любовникам, количество которых наверняка превышало десяток тысяч, учитывая длительный жизненный цикл альдераминцев, достигающий трех с половиной тысяч земных лет. Но все равно приятно слышать, когда тебя называют великолепным мужчиной. Приходится соответствовать.

— Бриганца! — завопил я, чтобы быть услышанным, ведь у альдераминцев очень слабо развит слух. — Милая! Страсть моя не знает границ! Но есть одно препятствие для нашей любви, и оно представляется мне непреодолимым!

— Непреодолимым? — удивилась Бриганца и ухватила меня за шею восьмым нижним щупальцем, что означало высшую степень сладострастия. — Для любви нет преград!

— Есть! — твердо сказал я, пытаясь — разумеется, безуспешно, — вырваться из убийственных объятий. Наступил самый ответственный момент операции. Либо я узнаю все, что мне нужно, и вернусь домой со щитом, либо Бриганца догадается о моих гнусных намерениях, и тогда мне не суждено вернуться даже на щите, поскольку жертву альдераминской любви обычно собирают по каплям, и даже лучший регенерационный аппарат не желает принимать на восстановление столь сурово переработанный материал.

— Есть! — повторил я. — Для того, чтобы любить, нужны чистые помыслы. Думать нужно только о предмете страсти и ни о чем ином.

— Милый! — прошептала госпожа Бриганца, едва не разрушив мои барабанные перепонки. — Я думаю только о тебе… Никаких иных мыслей в моей голове нет и быть…

— Есть! — повторил я в третий раз. — Я чувствую. Я знаю. Я вижу. Ты думаешь о том, как лисканские агенты будут проводить террористическую акцию на Земле. Мне это мешает. Я ревную.

— Шекет, — с подозрением проговорила госпожа Бриганца, — ты можешь читать мысли? Если да, то должен знать, что меня абсолютно не волнуют лисканские агенты. А если нет, то откуда тебе вообще известно о том, о чем я даже и думать не хочу?

Хороший вопрос, и отвечать нужно было сразу, не показывая сомнений.

— Милая Бриганца, — ласково сказал я, — конечно, я вижу, что лисканские агенты тебя абсолютно не волнуют. Но мысль эта гнездится в сером кубике твоего мозга, во-он в том уголке, она мерцает и жжется, она заставляет меня ревновать, я выхожу из себя, я больше не могу, я… Нет, милая Бриганца, ты должна избавиться от этой мысли, ты должна ее извергнуть, иначе между нами все кончено. Любовь должна быть абсолютной, или это не любовь.

— Или это не любовь, — повторила бедная Бриганца, оцепенев от горя. Ее многотонное тело все сильнее прижимало меня к стене — ощущения мои легко представит каждый, кому доводилось попасть под гидравлический пресс. Пока, насколько я мог судить, у меня сломались всего два ребра, но дело наверняка этим не ограничилось бы.

— Это не любовь! — воскликнул я.

— Что же делать? — трагически вопросила госпожа Бриганца.

— Ну, ты сама должна понимать, — пыхтя, сказал я. — Избавься от этой мысли, и все дела.

— Как? Как можно избавиться от мысли?

— Да скажи ты ее вслух, черт побери! — вышел я из себя, не думая о последствиях. — Высказанная мысль подобна птице: назад ее не вернуть, а поймать ее никто не успевает.

— Ты прав, Иона, — сказала госпожа Бриганца, задумалась на мгновение и сообщила: — Лисканского агента зовут Хлабур, он прибудет на том же корабле, что делегация Галактической Федерации. Атомная мина находится в желудке у Хлабура, он проглотил ее еще на прошлой неделе. Хлабур так гордится поручением!

— Фу! — сказал я. — И эта информация мешала тебе полностью отдаться любви? Я поражен, Бриганца…

— Иона, я вовсе не думала о бедняге Хлабуре, он был плохим любовником. Я люблю только тебя, теперь ты это понимаешь?

Конечно, я понимал. И еще я понимал, что не могу допустить начала любовного акта — жертвовать собой во благо отчизны вовсе не входило в мои планы. Под натиском милой дамы уже хрустели оставшиеся пока целыми кости, я нащупал языком кнопку на десне и задействовал катапультирующее устройство, расположенное в башмаках.

Мне жаль Бриганцу. Это было жестоко. Не физическая боль ужасна — наверняка на бедную женщину направленный взрыв пиропакета произвел не большее впечатление, чем легкий хлопок по интимному месту. Но предательство любви!..

Когда раздувшийся гипермешок катапульты уносил меня в открытый космос, я продолжал слышать вопли моей несостоявшейся любовницы, и мне даже казалось, что я различаю слова: «Вернись, я все прощу!»

Как же, держи карман.

Что мне остается добавить? Естественно, лисканского агента обезвредили, майор Лившиц получил благодарность командования за блестяще проведенную операцию, а я пролежал два дня в госпитале, пока мне склеивали ребра и производили косметический ремонт нервной системы.

УДАР ПО КОНСКОЙ ГОЛОВЕ

— Пожалуй, — сказал майор Лившиц, — кроме вас, Шекет, никто не сможет выполнить эту работу.

— Пожалуй, — немедленно согласился я, не имея ни малейшего представления о том, в чем состоит мое новое задание. Но если в меня верило непосредственное начальство, разве я мог не оправдать его ожиданий?

— Вы со мной согласны? — майор Лившиц бросил на меня подозрительный взгляд, будто ожидал другого ответа.

— Согласен, — сказал я и добавил: — Хотя и не очень представляю себе, что нужно нашей доблестной разведке в двойной системе Чукраниц-2.

Видели бы вы, как у майора от изумления глаза вылезли из орбит и стали похожи на два оловянных блюдца, будто у пса в старой популярной сказке Ганса Христиана Андерсена.

— Откуда?! — вскричал он. — Кто вам сказал? Где вы это…

— Вы имеете в виду то обстоятельство, что мое задание связано с событиями на этой планете? — хладнокровно переспросил я, показывая, что недаром получил сто баллов на тестах в школе разведчиков. — Первое: сегодня сообщали, что в системе Чукраниц-2 произошел государственный переворот. Второе: с планеты выслали нашего посла. И третье: пять минут спустя после этого я получил от вызов и явился для получения задания.

Майор широко улыбнулся и сказал:

— Браво! Ваши аналитические способности, Шекет, просто блестящи! Есть только одно «но» — ваше задание не связано ни с двойной системой Чукраниц-2, ни с произошедшим там переворотом.

— Неужели? — сказал я обескураженно. — Я не мог так ошибиться! Вся имеющаяся информация…

— Это не информация, Шекет, а дезинформация и не более того, — с удовлетворением произнес майор Лившиц. — На самом деле переворот произошел в газовой туманности Конская голова, и посла нашего оттуда не высылали, поскольку его там отродясь не было. Проблема же в том, что теперь мы понятия не имеем, что происходит в туманности, и чем переворот может грозить израильским колониям в сопредельных системах.

— Понимаю, — задумчиво сказал я, — но не вижу выхода. Я ведь не туманник, к счастью.

Чтобы читателям, не знакомым с деталями сложных взаимоотношений различных галактических цивилизаций, стала ясна возникшая проблема, расскажу вкратце, что представляют собой жители туманности Конская голова. Во-первых, обитают они в межзвездном пространстве. Во-вторых, состоят они из разреженного газа, плотность которого не превышает сотни атомов в одном кубическом сантиметре. В-третьих, размер взрослого туманника — около миллиона километров от моргательной мышцы до жевательной стопы. Я уж не говорю о ментальности. Когда живешь в космической пустоте, питаешься звездным светом, а размножаешься во время магнитных галактических бурь, то, ясное дело, не понимаешь, чего добиваются микробы, называющие себя гуманоидами и обитающие на поверхности плотных шариков, именуемых планетами.

С точки зрения туманников, всех гуманоидов нужно уничтожать без сожаления вместе с их планетами. Хороший гуманоид — мертвый гуманоид. Кому должна принадлежать Галактика? Ясно, что туманникам! Простой расчет: какую часть нашей звездной системы занимают планеты? Тысячную долю процента. А какую — туманности? Почти половину! Так кто в Галактике хозяин? Ответ ясен. Туманники — народ-гегемон, титульная галактическая нация, а эти снующие между звезд микробы еще смеют называть себя разумными существами!

Шовинизм в чистом виде, конечно. Можно было и не замечать этих претензий на галактическое господство — что может сделать с планетой, звездолетом или отдельно летящим астронавтом газовое облако, даже если оно триста раз разумно? Однако именно разум подсказал туманникам Конской головы прекрасный способ борьбы с нами, гуманоидами Земли и других планет. Собственно, примерно так наши предки боролись с тараканами и извели их вконец. Ядовитый газ! Против ядовитых космических течений нет надежной защиты. Не закрывать же все планеты энергетическими колпаками, так и задохнуться недолго!

Конечно, свое страшное оружие туманники пока не применяли, иначе ни меня, рассказчика, ни вас, читающих эти строки, уже не существовало бы. А не случилось войны по той причине, что правительству Моше Кацовера удалось в 2079 году договориться с туманниками Конской головы, подписав соглашение по принципу «территории в обмен на мир»: гуманоиды отказываются от претензий на наши исконные пространства в районе третьего рукава, а туманники, в свою очередь, не пускают в нашу сторону струи ядовотых газов.

И все было хорошо, пока в туманности Конская голова не произошел переворот, о котором мне и сообщил майор Лившиц.

— Я не туманник, — повторил я, — а существо из плоти и крови. Каким образом я могу получить нужную информацию? Стоит моему звездолету войти в пространство, контролируемое этими пустышками, и меня моментально обнаружат. А чтобы уничтожить звездолет, достаточно одного кубометра высокотоксичного газа, попавшего в двигатель…

— Мне это известно, — прервал меня майор Лившиц. — Вы не туманник, но вы единственный наш сотрудник, способный изобразить кого угодно, в том числе разреженное облако газа размером с орбиту Марса. Разве не вы пятнадцать лет назад победили шуртушек на Вакоразе-5, внушив им, что отличаетесь от их любимой богини только восьмым хвостом на третьей шее?

— Ах, это! — сказал я. Действительно, был такой факт в моей биографии. Вспоминать я его не любил и в своих мемуарах о своем подвиге не рассказывал, потому что шуртушек я победил усилием мысли — небольшое достижение для разумного существа! Все было просто: я вообразил себя обычной шуртушкой, правда, мне не вполне это удалось, из-за чего и появился пресловутый восьмой хвост. На моем месте так поступил бы каждый.

— Ничего подобного, Шекет! — заявил майор Лившиц в ответ на мои слова. — Только умение, которому вас обучили в Оккультном университете, позволяет вам внушать внеземным формам разума самые невероятные мысли!

— Э-э… — сказал я. — Да, конечно. Но клятва Гиппократа, которую мы давали… Я не знаю, откуда вам стало известно… Это тайна обучения…

— Для Агентурного отдела нет тайн, — торжественно сказал майор Лившиц.

— Да, конечно, — вынужден был согласиться я, поняв, что клятва верности Отечеству ценится в Агентурном отделе выше какой-то там клятвы Гиппократа. — Значит, мне предлагается внушить туманникам Конской головы, что я…

— Что вы никто иной, как Ордуданн, одно из тех газообразных созданий, что восемь лет назад вторглись в пространство Солнечной системы. Мы разогнали облака лазерными пушками, и туманники погибли, не успев сообщить о провале акции. В Конской голове их до сих пор считают живыми и ждут возвращения.

— А вернется только Ордуданн, — подхватил я, — и скажет, что один выжил под лазерными стрелами проклятых гуманоидов… Как по-вашему, долго мне удастся играть эту роль?

— Вы должны выяснить только одно, Шекет, — энергично произнес майор Лившиц. — Нас интересует, будет ли новое правительство Конской головы выполнять ранее заключенное соглашение. Да или нет. Если нет, мы немедленно нарушим договор и нанесем превентивный удар.

— А если да?

— Тогда мы нанесем превентивный удар, чтобы у нового правительства туманников не возникло желание нарушить этот договор в будущем.

— Готов к выполнению задания! — воскликнул я.

Чем хороша настоящая агентурная служба? Тем, что от полученной ею объективной информации ровно ничего не зависит. Все решают политики. Туманники не держат слова? Что ж, нанесем удар. Туманники верны соглашению? Что ж, ударим их, чтобы помнили. И не спрашивайте меня, зачем, в таком случае, посылать в Конскую голову ценнейшего агента и рисковать его шкурой. Для Агентурного управления такого вопроса не существует.

Но для меня-то именно этот вопрос был главным в моей недолгой, но прекрасной жизни!

Можете себе представить, какие чувства обуревали меня, когда я на своем «Бутоне» приблизился несколько дней спустя к границе туманности Конская голова и сел перед обзорным экраном, вперив взгляд во тьму газовых облаков, сквозь которую не проникал свет далеких звезд.

Чтобы представить себя туманником по имени Ордуданн, я вывел собственное сознание в ментальное пространство. Иными словами, закрыл глаза, расслабился и вообразил, что меня ни для кого нет в этом мире. Ни для моей жены Далии, которую я когда-то очень любил. Ни для майора Лившица, любовь к которому не входила в мои планы. Ни для бедной многотонной Бриганцы, моей последней обманутой любви. Я, только я, и никого, кроме меня… А я — это облако, газовый вихрь, и зовут меня Ордуданн, я только что вернулся из путешествия к Солнечной системе, я устал, мои молекулы возбуждены и готовы излучить в инфракрасном диапазоне всю накопленную во время полета энергию и злость… Я очень люблю свою жену, оставленную не по моей воле, а в силу необходимости…

Это был рискованный ход с моей стороны. А если бы у Ордуданна не было жены? Или его подругу давно разорвали струйные космические течения? Но, с другой стороны, разве я мог не рискнуть? Либо мне поверят, либо…

Мне поверили.

«Ордуданн! — ощутил я мысль всем своим существом. — Ты вернулся! Это я, твоя Рудрув, я столько времени ждала тебя! Какое счастье!»

Только туманных объятий и любовного экстаза с невидимым облаком газа мне недоставало для полного счастья! Но все-таки моя задумка себя оправдала, и потому следовало продолжать атаку.

«Как вы тут без меня? — помыслил я. — Говорят, у вас сменилось правительство?»

«Ордуданн! — был ответ. — Тебя волнуют эти мелочи, когда скоро мы будем вместе?»

«Абсолютно не волнуют, — я хотел было пожать плечами, но вовремя понял, что это бессмысленно. — Однако я столько молекул из собственной оболочки потерял в этой акции против гуманоидов, что хочу знать: неужели мы и дальше будем выполнять совершенно не нужный нам договор?»

«Будем, — вмешался чей-то грубый голос, будто поток тяжелых газов пересек кристальную струю моей дорогой Рудрув. — Смена власти не означает изменения приоритетов!»

— Ну и ладно, — сказал я вслух и выбрался из ментального пространства, а если говорить прямо, то открыл глаза и потянулся всем телом.

Вернувшись на Землю, я доложил майору, что туманники будут выполнять договор, хотя это и противно их газообразной сути. Как вы понимаете, полученная от меня информация никак не повлияла на выбор правительством Моше Кацовера политического решения. Превентивная акция возмездия состоялась в заранее назначенный срок, и я даже не знаю, чем закончилось дело, поскольку выполнял в это время новое агентурное задание.

ПРОСТОЕ ЗАДАНИЕ

Когда я вспоминаю свое славное прошлое, у меня никогда не возникает желания изобразить его более яркими красками или, говоря попросту — приукрасить. Мои успехи самодостаточны и нуждаются только в точном и беспристрастном описании, что я и пытаюсь делать с помощью своего не очень, признаю честно, великого писательского таланта.

Я это к тому говорю, что после публикации в ментальной книжной сети «Гроссбухер» первых моих воспоминаний о работе в Агентурном отделе Службы внешней разведки несколько (да что там несколько — сотен восемь, не меньше!) читателей обратились ко мне с требованием: «Перестаньте, Шекет, восхвалять собственную персону, будто, кроме вас, не было в истории великих разведчиков! А Зорге? А Штирлиц? А Мата Хари? Не говоря уж о Фибере-Мибере — герое хартунамских дипломатических боев!»

Согласен, Зорге — это голова. Фибер-Мибер, это, как известно, аж две головы, что дает герою Хартунама определенное преимущество. Что касается Маты Хари, то голова не была основным источником ее вдохновения. А Штирлиц… Гм-м… Неужели читатели моих мемуаров искренне считают, что этот замечательный разведчик существовал на самом деле?

Нет, господа, я вовсе не занимаюсь самовосхвалением. Моя неискоренимая черта — объективность, я впитал ее с молоком матери, и это должно быть ясно каждому, поскольку в качестве материнского молока мне давали в младенчестве настойку из нектара марсианского лавра, а это растение, как всем известно, используется также для изготовления так называемой сыворотки правды, и не нужно, надеюсь, объяснять читателю, что это означает.

Да, я был великим разведчиком. Но поскольку читателя, как я понял, утомляют рассказы о победах (сказывается, должно быть, комплекс неполноценности, которого я, к счастью, начисто лишен), то я готов поведать и о своих поражениях. Они, естественно, были — я не намерен скрывать правду! К счастью, пересчитать мои агентурные провалы можно по пальцам одной руки — я имею в виду, конечно, руку человека, а не глорика, где определить число пальцев не представляется возможным, поскольку это переменная величина, зависящая от степени занятости индивидуума: за завтраком глорик орудует восемью пальцами, при создании живописных полотен отращивает тридцать четыре, а для тонкой работы по резектуре штуцев использует не менее ста семидесяти, и это, я слышал, еще не предел.

Первое свое фиаско в качестве разведчика я потерпел на планете Сабейс-7, о чем откровенно собираюсь поведать нетерпеливому читателю.

— Шекет, — сказал майор Лившиц, — предстоящее задание вряд ли доставит вам трудности. После работы в Конской голове поездка на Сабейс-7 станет для вас, полагаю, продолжением отпуска.

Я промолчал, поскольку продолжать отпуск все-таки предпочел бы на Марсианской ривьере, а не на абсолютно мне не известном Сабейсе под номером семь.

— Гуманоиды, проживающие на этой планете, чрезвычайно похожи на людей, — продолжал майор Лившиц. — Настолько похожи, что мне известны случаи, когда мужчина с Сабейса испытывал сексуальное влечение к земной женщине. Противоположные случаи, однако, места не имели, что говорит о странной избирательности наших мужчин, не про вас будь сказано, Шекет.

— Моей задачей будет вступить с сабейской женщиной в сексуальный контакт? — спросил я, заранее радуясь предстоявшему приключению.

— Только в случае оперативной необходимости, — предупредил майор. — Цель вашего задания: выяснить, нет ли у духошкоров с планеты Сабейс-7 планов захвата черной дыры Лебедь-А? Это чрезвычайно важно! Открою секрет: именно из эргосферы этого небесного тела Земля получает девяносто семь процентов энергии, используемой для зарядки транспортных звездолетов. Если духошкоры посягнут на этот источник, вся система наших межзвездных перевозок рухнет в один момент.

— Почему вы считаете, что духошкоры могут совершить это разбойное нападение? — задал я вопрос, возможно, не очень уместный для обычного агента, но вполне естественный для меня, разведчика думающего, а не слепо выполняющего приказы командования.

— Потому, — значительно сказал майор Лившиц, — что на месте духошкоров мы бы именно так и поступили.

— Понятно, — кивнул я. — У меня будет легенда или я отправлюсь на Сабейс-7 под собственным именем?

— Конечно, легенда! — воскликнул майор. — Иона Шекет — личность слишком известная, на Сабейсе-7 огромным успехом пользуются ваши мемуары! Нет-нет, вы даже из подсознания должны вытравить все, что связано с вашим настоящим прошлым. По легенде вы — Хунг Барнам, охотник за оражачками с перевала Клекс. Охотники за оражачками — люди на Сабейсе-7 очень уважаемые, даже высшее начальство почитает за честь общаться с этими героями в интимной обстановке. Необходимая нам информация наверняка известна Луже Фобранкес, руководителю сабейской Стратегической службы. Лужа — чрезвычайно красивая женщина, так что я вам даже немного завидую…

Меня сбросили с катера над горным хребтом Клекс, и я так вошел в роль охотника за оражачками, что по пути на равнину действительно подстрелил взглядом парочку этих милых созданий. Оражачки настолько эфемерные создания, что на них достаточно бросить один взглад, и готово — бедняги лишаются чувств и их можно вязать голыми руками.

Простота расслабляет, господа. Это я вам как разведчик говорю. Придя с двумя оражачками в сумке на центральную площадь столицы Духошкории, единственного на Сабейсе-7 независимого государства, я легко реализовал свой товар, получив за него столько местной валюты, что запросто подкупил чиновника Стратегической службы, и он дал мне пропуск на прием, который устраивала в тот же вечер Лужа Фобранкес.

Прием по-сабейски — это именно прием и ничего больше. Госпожа директор принимает пищу, а гости, столпившиеся у стола, смотрят во все глаза и комментируют каждый глоток. «Ах, какая косточка! Ой-ой, не нужно так напрягать челюсти!» Я стоял в метре от госпожи Лужи и молчал, чем и привлек внимание начальницы Стратегической службы.

— Вы! — сказала она, направив в мою сторону указательный пальчик. — Я вижу, вы с гор?

— С хребта Клекс, — подтвердил я, сделав шаг вперед, и мы с Лужей едва не соприкоснулись носами. — Хунг Барнам мое имя.

— Очень приятно, — пробормотала Лужа, глядя мне в глаза. — Вам, должно быть, скучно на Клексе, это ведь так далеко от цивилизации…

— Скучать не приходится! — воскликнул я. — Нужно постоянно оттачивать свой взгляд — единственное оружие против оражачков. Но когда я смотрю на вас, госпожа Лужа, мой взгляд теряет остроту и становится подобен тупому листу лавкаса!

Это был изысканный комплимент, я вычитал его в одной из сабейских ментальных книг. Госпожа Лужа не могла, конечно, устоять перед подобным натиском.

— Дорогой Хунг, — сказала она. — После того, как прием закончится, вы расскажете мне более подробно о своем взгляде, способном поразить не только оражачков, но и сердце беззащитной женщины.

В переводе на нормальный язык этот изысканный пассаж означал, что мне дозволено будет прилечь с Лужицей на одну кровать.

Прием пищи закончился через полчаса, приглашенные разошлись, и мы уединились в маленьком кабинете, чтобы предаться взаимному обольщению.

Я уже говорил, что простота расслабляет. Слишком уж легко мне удалось войти не только в доверие к моей дорогой Лужице, но и в ее ментальное тело. Это еще нельзя было, конечно, назвать сексуальным контактом, но я не стремился форсировать события. Контакт с ментальным телом называют интимным, и для моих целей он был даже предпочтительнее сексуального.

— Дорогой Хунг, — проворковала Лужица, когда наши ментальные тела слились в творческом экстазе, — расскажи мне о себе, о том, как ты живешь в горах Клекса…

— Ах, Лужица, — сказал я, решив сразу взять быка за рога, — над моей стоянкой всегда безоблачное небо, я обожаю ночами смотреть на звезды и мечтать о том, как окажусь в черной пустоте пространства и под солнечным парусом помчусь…

В общем, можете себе представить. Лужица слушала с восторгом эту ахинею, и еще глубже внедрясь в ее ментальное тело, я перешел к следующей стадии операции.

— А больше всего мне нравится смотреть на созвездие Пятки, — мечтательно проговорил я. — Говорят, там находится черная дыра — странная звезда, к которой пока не летают наши звездолеты.

— Тебе хочется слетать к черной дыре в созвездии Пятки? — удивилась Лужица, и наши ментальные тела устроили вокруг наших физических тел пляску глубокого контакта. — Я могу это устроить, ведь стратегию межзвездных полетов определяю я и моя служба!

— Э… — сказал я. — Нет, пожалуй, сам бы я с большим удовольствием слетал лучше на Загарабабаре, ты бы видела, какие там пляжи! А черная дыра… Я просто думал, что мы получаем из ее эргосферы энергию…

Так я забросил крючок, надеясь, что расслабленная общением со мной Лужица раскроет секрет и поведает о стратегических планах использования черной дыры Лебедь-А. Но простота, с какой мне все в этой операции удавалась, расслабила мои собственные мозги! Я понял это мгновение спустя, когла Лужа Фобранкес сказала:

— Да? Интересная идея, дорогой Хунг! У вас на Клексе живут умные люди! А ведь действительно, почему бы не использовать эргосферу черной дыры Пятки? Там же столько энергии, что можно будет закрыть все наши приливные станции!

Я похолодел. Оказывается, у духошкоров и мысли прежде не возникало о том, чтобы воспользоваться энергией Лебедя-А! И я — я, Иона Шекет! — сам подарил эту замечательную идею, причем кому? Начальнику Стратегической службы!

— Впрочем, это все ерунда, — сказал я, пытаясь перейти от ментального контакта к сексуальному и надеясь, что этот стресс заставит Лужицу забыть о моем неосторожном высказывании. Но было уже поздно. Сейчас госпожу Фобранкес интересовала только стратегия. Ее ментальное тело выскользнуло из моего, а физическое оттолкнуло меня так, что я оказался за дверью.

— Спасибо за идею, Хунг! — крикнула мне вслед Лужа Фобранкес. — Встретимся в другой раз!

Вот так, господа, я провалил свое задание. Звездолет духошкоров вылетел к черной дыре еще до того, как я покинул Сабейс-7. Майор Лившиц боялся, что духошкоры начнут битву за эргосферу Лебедя-А? Так он эту битву получил — по моей глупости!

Вернувшись на Землю, я сообщил майору, что задание выполнено. Да, духошкоры очень интересуются черной дырой Лебедь-А. Ведь Агентурный отдел именно это хотел узнать, не так ли?

— Совершенно верно, — сказал майор Лившиц. — Вы привезли очень важную информацию, Шекет. Я добьюсь, чтобы вас представили к ордену Подвига!

— Служу Соединенным Штатам Израиля… — пробормотал я, сгорая от стыда.

Я так и не смог признаться в том, что на самом деле недостоин даже ордена Мыльной Пены.

ПРИЙТИ, УВИДЕТЬ И УДРАТЬ

В одной из старых книжек, напечатанных еще на бумаге (прошлый век, можете себе представить!) я прочитал, что в былые времена тайные агенты тратили годы, а то и десятилетия, чтобы обосноваться на территории потенциального противника, войти в доверие, выявить источники информации… Скучное дело, а по нынешним временам так просто бессмысленное. В былые эпохи, когда жизнь была медленной, как течение Нила, у разведчика было время даже для того, чтобы жениться на вражеской женщине и родить пятерых сыновей для вражеской армии. Сейчас это невозможно. От момента изобретения нового вида оружия до начала его использования проходит год, от силы два, а бурые ложноножки, к примеру, были и вовсе приняты на вооружение неделю спустя после изобретения.

Скажите на милость, о каком внедрении может идти речь, если говорить о цивилизациях, похожих друг на друга не больше, чем колобок на змею? Действовать нужно быстро и информацию добывать наверняка, поскольку другого случая может не представиться.

Как же быть?

Об одном варианте я уже рассказывал: агента выращивают из подручных генетических материалов и активизируют в нужное время. Надежный способ, хотя, конечно, сложный. Годится для стратегического планирования разведывательной деятельности.

Второй вариант проще, но потому он и менее надежен. Описать его можно тремя словами: пришел, увидел, ушел. В основном я так и работал, чаще всего не скрывая того, что являюсь полевым агентом Агентурной службы Разведывательного управления Армии обороны Соединенных Штатов Израиля. Так и представлялся во время паспортного контроля на планете, тайны которой хотел выведать. Уверяю вас, действует безотказно.

Вот типичный диалог.

Пограничник: «Ваши документы, пожалуйста. Вы прибыли на „Бутоне“?»

Я: «Совершенно верно. Вот мой паспорт и лицензия разведчика».

Пограничник (удивленно): «Вы разведчик? Да, действительно… Полевой агент Агентурной службы… Ну-ну…»

Я: «Есть проблемы? Вашими правилами запрещено допускать на территорию Тругабы-5 (можете подставить любое другое название — И. Ш.) агентов иных цивилизаций?»

Пограничник (удрученно): «Н-нет… Пожалуйста, проходите, господин разведчик. Но вы же понимаете… г-м… что в силу вашей профессии вы будете подвергаться слежке, а ваши передвижения могут быть… г-м… ограничены?»

Я: «Конечно, конечно! Я занимаюсь своим делом, ваша контрразведка — своим. Могу идти?»

Действительно, где вы видели инструкцию, в которой было бы сказано однозначно: «Запрещено пропускать на территорию планеты агентов инопланетных цивилизаций»? Разумеется, все знают, что агентов пускать не нужно, но кто же напишет это в инструкции открытым текстом?

Итак, я вежливо прощаюсь с пограничником, иду на выход, а бедняга смотрит мне вслед, вытаращив глаза или вытянув их на присосках, или подбрасывает глаза к потолку, чтобы лучше видеть — это уж в зависимости от того, как устроены у представителей данной цивилизации зрительные органы.

Я обращаюсь в лучшую гостиницу, записываюсь в файле гостей как «агент инопланетной разведки», принимаю тахионный душ, чтобы вернуть пару часов жизни, зря потраченной в очереди на паспортный контроль, и начинаю ждать развития событий.

Чаще всего, прилетев на ту или иную планету, я знаю заранее, к какой области науки или техники относится необходимая мне информация. И если мне приносят сведения о состоянии дел в производстве оружейного фермия, в то время как мне нужно знать об изобретении в области генетического бомбометания, я с гневом отсылаю курьера обратно.

Поймите, господа, ни у разведки, ни, тем более, у контрразведки нет времени на всякие сантименты вроде подкладывания в среднее ухо тайных микрофонов или подвешивания над подушкой устройств, записывающих сны. Темп прежде всего.

Для иллюстрации вернусь к случаю, который я уже начал описывать выше, а именно — к заданию, выполненному мной на планете Тругаба-5. По словам майора Лившица, аборигены вплотную подошли к изобретению гиперонного туннелирования и в течение нескольких месяцев могли создать пушку, стреляющую быстрыми гиперонами сквозь интерпространственные туннели.

Итак, я поселился в гостинице (естественно, лучшей в городе) и разослал свои визитные карточки всем фирмам, чьи адреса нашел в телефонной книге, внесенной в память компьютера, встроенного в ключ от номера.

Первым, как я и ожидал, оказался пресс-секретарь службы контрразведки Тругаба-5 господин Аг-три-в-квадрате. Имя, кстати, вполне соответствовало внешности: у пресс-секретаря было три худощавых тела, насаженных на один позвоночник, и девять конечностей, назначение которых менялось в зависимости от требования ситуации. Как мне кажется, какая-то из конечностей (может быть даже любая) использовалась для производства потомства, но я не рискнул спросить об этом прямо, поскольку не хотел задавать вопросы, не связанные с целью моего задания.

— Господин Шекет, — сказал Аг-три-в-квадрате, — вы понимаете, надеюсь, что, получив интересующие вас секретные сведения, можете быть подвергнуты задержанию с последующим пожизненным заключением в тюрьме?

— Пожизненным или бессрочным? — уточнил я.

— Пожизненным, — твердо сказал пресс-секретарь.

— О чьей жизни идет речь в цитированном вами подзаконном акте? — осведомился я. — О моей лично или о среднестатистической?

— О среднестатистической, естественно, — сообщил Аг-три-в-квадрате. — Не мог же законодатель знать, какова продолжительность жизни конкретного агента по имени Иона Шекет!

— Меня это устраивает, — кивнул я.

Меня это действительно устраивало, поскольку среднестатистическая продолжительность жизни на планете Тругаба-5 составляла, насколько я помнил, сорок три дня и восемь часов. Не подумайте только, что бедные аборигены живут меньше какой-нибудь полевой мыши! Некоторые старожилы дотягивали аж до двухсот лет. Но статистика — наука точная, и при расчете среднестатистической продолжительности жизни тругабцы усредняли данные по всем без исключения живым существам планеты, чтобы не быть обвиненными в шовинизме по отношению к братьям их меньшим. Так что все естественно: лягушки здесь жили два-три часа, а число этих милых тварей превышало, на мой взгляд, всякие разумные пределы.

— Меня это устраивает, — повторил я, и Аг-три-в-квадрате удовлетворенно покачал тремя своими туловищами.

— Отлично, — сказал он. — Какие именно сведения интересуют моего коллегу с Земли?

— Сведения о конструкции гиперонной пушки, — сообщил я.

— Это секретная информация, — объявил пресс-секретарь.

— Конечно, — сухо сказал я. — Поэтому я ею и интересуюсь.

— Вы хорошо поняли, что вас ожидает в случае…

— Со слухом у меня полный порядок, — не очень вежливо перебил я пресс-секретаря, давая понять, что не намерен терять драгоценного времени.

— Прошу прощения, — мне послышался в словах Аг-три-в-квадрате тяжелый вздох, но я мог и ошибаться.

Вышел он, не попрощавшись — видимо, полагал, что мы еще встретимся, в чем я сильно сомневался и потому крикнул вслед:

— Прощайте, уважаемый господин!

Не прошло и пяти минут, как в дверь протиснулся следующий посетитель, оказавшийся помощником генерального конструктора гиперонной пушки. От Аг-три-в-квадрате он отличался только тем, что три его туловища не были насажены на один позвоночник, а существовали независимо, что создавало определенные трудности в разговоре, поскольку я не всегда понимал, к кому обращаться.

Пришедший тоже не хотел терять времени и потому сразу приступил к описанию конструкционных особенностей орудия. Мой компьютер едва успевал поглощать информацию, покряхтывая, если какая-нибудь формула требовала подключения новых регистров оперативной памяти. Минут через семь процедура передачи секретной информации успешно завершилась, и посетитель перестал мельтешить перед моими глазами.

— Заметано, — сказал компьютер, перегревшись настолько, что вытащил из своего словаря это устаревшее еще в прошлом веке выражение.

— Благодарю, — сказал я конструктору. — Я понимаю, как вам было неприятно передавать эти сведения потенциальному противнику…

— Не стоит благодарности, — взмахнул мой гость пятью конечностями из семи — двумя он в тот момент присосался к стене на уровне моих глаз. — Я исполняю свой долг. Передача информации — святая обязанность. Я знаю, что Аг-три-в-квадрате предупреждал вас, но считаю своим долгом еще раз предостеречь: вы сейчас слишком много знаете!

— Да, — кивнул я. — И теперь мое спасение зависит только от моей расторопности.

— Вряд ли вы окажетесь расторопны настолько, чтобы…

Но я уже не слушал. Проглотив компьютер, издавший недовольный стон, я бросился к окну и, проткнув прозрачную пленку собственным телом, выпрыгнул с двести семьдесят шестого этажа. Я понимал, что мне специально дали номер на столь высоком уровне, но и тругабская контрразведка могла знать, что в мои плечи была вживлена ракетная система «а-ля каракатица». Поэтому, затормозив падение, я вызвал свой звездолет, дав ему команду погрузиться в нуль-пространство до самой ходовой рубки. Ко мне уже мчались восемь перехватчиков, раскинувших подпространственную сеть, чтобы у меня не было ни одного шанса скрыться.

В принципе, я мог бы расслабиться, отдаться в руки местного правосудия и с комфортом провести в тюрьме положенный по закону среднестатистический срок жизни. Но было бы потеряно время! Майор Лившиц и Соединенные Штаты Израиля мне бы этого не простили.

И я метнул вниз хрональную бомбу. Течение времени в радиусе трехсот метров замедлилось в сто тысяч раз, перехватчики застыли, и теперь все зависело от того, как быстро отреагируют на мои действия агенты контрразведки, шедшие за мной по пятам. Если мой «Бутон» запоздает хотя бы на миллионную долю секунды…

Звездолет успел вовремя.

Из пятого измерения показался входной люк (выглядело это так, будто в воздухе возникла улыбка чеширского кота), и я успел таки нырнуть в него — буквально в следующее мгновение (миллиардная доля секунды — вот это реакция!) перехватчики смяли ударную волну хронального поля, и я был бы наверняка захвачен, если бы не находился уже вне пределов досягаемости любых материальных объектов с Тругабы-5.

Что ж, такова наша работа: прийти, увидеть, победить и главное — удрать вовремя. Не скажу за три первых действия, но последнее мне всегда удавалось, иначе вы бы сейчас не имели возможности читать мои удивительные воспоминания.

ТА, О КОМ ДУМАЕШЬ

Я уверен, что ни на Земле, ни в Солнечной системе не найдется человека, кто не знал бы о том, что произошло в октябре 2084 года. Но если о смертельной опасности, нависшей в то время над Землей, знают все, то до последнего времени никто понятия не имел о том, что спас человечество от гибели агент по имени Иона Шекет — иными словами, ваш покорный слуга.

Бесхозная планета Загурен размерами почти равная Земле была открыта летом 2083 года астронавтом-любителем Марком Абрамовичем. Планет, не принадлежащих ни одной звездной системе, в космосе более чем достаточно. Жизни на них обычно нет никакой — какая может быть жизнь, если атмосфера давно замерзла, ночь никогда не кончается, а маклеры не включают бесхозные планеты в списки на аренду, понимая, что не заработают здесь даже на горючее до ближайшего космопорта?

Абрамович улетел по своим делам, а открытая им планета попала в реестр и была исследована гравилокаторами. Тогда и выяснилось, во-первых, что планета обитаема, во-вторых, что аборигены называют свой мир Загуреном, и в-третьих, что движется это небесное тело аккурат в направлении Солнечной системы. Более того, 29 октября 2084 года Загурен должен был в лоб столкнуться с Землей.

Информация эта, ясное дело, сразу попала в новостные компьютерные показы, и дело было бы плохо, если бы контрразведка не подключила все антитеррористические программы. Действительно, угроза столкновения вполне могла быть истолкована как террористическая акция — по крайней мере, до тех пор, пока не было бы доказано обратное.

Около часа продолжалась всеобщая паника, а потом народ успокоили, сообщенив о том, что астрономы, как всегда, ошиблись, и планета Загурен на самом деле пройдет на расстоянии миллиона километров от Земли, так что беспокоиться не о чем. Точнее, беспокоиться-то всегда есть о чем, но, по крайней мере, не о столкновении, которого не будет.

Народ успокоился, а в Агентурной службе паника только начиналась. Вопрос стоял ребром: как интерпретировать предстоящее столкновение? Это акция цивилизации-самоубийцы — мол, сама погибну, но проклятых землян тоже со света сживу? Или это случайное совпадение орбит, о котором аборигены Загурена даже не подозревают? А может, и подозревают, но сделать ничего не могут, поскольку не обладают двигателями, способными изменить трагическую орбиту?

Вы же знаете, как в таких случаях действуют секретные службы всех цивилизаций. Естественно, предполагают худшее. Ранним утром 29 апреля 2084 года меня вызвал по ментальной связи майор Лившиц и заявил:

— Шекет, вам предстоит самое ответственное задание за всю историю Агентурного отдела. Вы слышали о планете Загурен?

— Так точно, не слышал! — ответил я спросонья.

— Ваше счастье, — мрачно сказал майор и сообщил ужасную новость, от которой я проснулся окончательно.

— Если это теракт, — заключил майор Лившиц, — то наше положение безнадежно. Самоубийца с дороги не свернет.

— Но, — сказал я, — можно атаковать Загурен и распылить его на атомы…

— О чем вы говорите, Шекет? — возмущенно воскликнул майор. — Разве мы варвары? Распылить обитаемую планету? Убить миллиарды разумных существ?

— Но ведь они сами того хотят, если направили свой Загурен к Земле, — резонно заметил я. — Так пусть себе…

— Это исключено, — твердо заявил майор. — Мы, евреи, не можем совершить такое преступление.

— Но иначе нас самих ждет гибель! — вскричал я.

— Это пока не доказано, — понизив тон, сообщил майор. — Всегда есть альтернатива. Может, загурены не способны управлять движением своей планеты? Может, они вообще не знают о нашем существовании? Может, с ними еще можно договориться?

— Ну… — промямлил я.

— Отлично! — обрадовался майор. — Значит, вы понимаете, Шекет, важность вашей миссии?

— Моей миссии? — удивился я. — Разве у меня есть какая-то миссия?

— С этой минуты — да! Вы отправитесь на Загурен и выясните истинные намерения аборигенов.

— Хм… — пробормотал я. — А что нашей разведке известно о загуренах?

— Ничего, — радостно сообщил майор. — На планете полный мрак, ведь она не обращается вокруг звезды. Мы знаем, что загурены существуют — и только.

— Они что, специально не зажигают света, чтобы незаметно подкрасться к Солнечной системе… — начал я.

— А! — воскликнул майор. — Теперь вы понимаете! Если это не цивилизация-самоубийца, то что же это такое?

— Задание понял, — сказал я. — Могу приступить к выполнению?

— Приступайте, — кивнул майор и крепко пожал мою мужественную руку.

Отправился я в путь с дурным предчувствием: мне казалось, что загурены обнаружат мой звездолет еще до того, как я смогу сделать что-нибудь для спасения собственной жизни. Я провалю задание, Загурен столкнется с Землей…

К счастью, никто не обратил на мое прибытие никакого внимания. Я посадил «Бутон» на каком-то пустыре, влез в скафандр и отправился за информацией. Изображать из себя аборигена я, естественно, не мог, поскольку понятия не имел, как эти аборигены выглядят. Включил инфракрасный прожектор и брел среди холмов в надежде на удачу.

Навстречу метнулась чья-то тень, и я направил на нее ментальный анализатор, хотя, возможно, лучше было бы сразу открыть огонь на поражение. Прыгнувшее на меня существо натолкнулось на ментальное поле, и поток мысли отбросил его, как ураган швыряет песчинку. Скажу прямо: за долгие годы я еще не встречал существа, которое можно было свалить с ног простой мыслью о том, что скрытность — хорошо, а общение — золото.

Я подошел ближе и в свете инфракрасного прожектора разглядел лежавшее передо мной создание. Это была женщина. Она была обнажена и напоминала Венеру Милосскую — сходство усиливалось тем обстоятельством, что у женщины не было рук.

— Господи! — только и смог сказать я, опускаясь перед бедной загуренкой на колени. — Кто это вас так?

— Ах, Шекет, — сказала Венера Загуренская голосом мелодичным, как клаксон рейсового звездолета, — думайте обо мне, думайте, это такое счастье…

— Откуда вам известно мое имя? — сурово спросил я, вспомнив о том, с какой целью прибыл на эту планету.

— Вы сами его сообщили, — удивленно произнесла Венера Загуренская. — Оно же записано в вашем ментальном поле!

Час от часу не легче! Загурены могли читать мысли и даже проникать в подсознание? Если так, то я ничего не мог скрыть, в то время как сам не узнал о загуренах ничего определенного.

— Ваша внешность… — сказал я.

— А что? С ней что-то не в порядке? — удивилась загуренка. — Я предстала перед вами в образе самой красивой женщины вашей планеты.

— Без рук…

— Руки? Ах, руки…

И прямо на моих глазах у женщины выросли две руки с изящными тонкими пальцами, отчего загуренка стала похожа на Венеру Медицейскую, которую я как-то видел в одном из музеев Европы.

— Так, — сказал я. — Каков же ваш истинный облик, уважаемая, хотел бы я знать?

— Истинный? Что вы имеете в виду, Шекет? Истина не существует вне вашего восприятия! Думая обо мне, вы изменяете мой облик, разве это не очевидно?

— В таком случае вам лучше во что-нибудь одеться, — пробормотал я, чувствуя, как меня все больше влечет к этой женщине. Однако я должен был выполнять задание, а не глазеть на статую!

Венера Загуренская немедленно облачилась в греческий хитон, скрыв от моего взгляда свои женские прелести, и только после этого я смог задать прямой вопрос, понимая, что лукавить с этим существом просто бессмысленно.

— Для чего, — спросил я, — ваша планета хочет уничтожить мою?

— Ах, Шекет! — воскликнула Венера Загуренская, воздев вверх прекрасные руки. — Мы не понимаем, почему вы сами этого хотите!

— Мы хотим? — поразился я.

— Конечно, — убежденно сказала загуренка. — Если бы вы об этом не думали, обеим нашим планетам ничто бы не угрожало!

Я взял себя в руки и начал методично задавать вопросы в свойственном мне стиле, вникая во все детали.

Планета Загурен когда-то была обычным нейтроном, входившим в состав обычного атома гелия. Много лет назад — то ли три миллиарда, то ли пять — на одной из планет галактики NGC 2933 шибко умные аборигены проводили эксперимент на сверхмощном ускорителе элементарных частиц, сталкивая друг с другом атомы гелия на скорости, почти равной скорости света. Получилось так, что вся накопленная в ускорителе гигантская энергия передалась одному-единственному нейтрону, вышибленному из жерла ускорителя в дальний космос. Часть энергии обратилась в массу, и нейтрон стал так велик, что его можно было принять за планету, мчавшуюся в межзвездном пространстве.

Прошли миллиарды лет, и на Загурене возникла жизнь — такая же странная, как сама планета. Размеры изменились, но суть осталась: на сверхмассивном нейтроне продолжали действовать прежние физические законы — законы квантовой механики. Принцип неопределенности, например — из-за этого Загурен мог оказаться в любой части Вселенной, двигаясь в совершенно произвольном направлении. А еще принцип наблюдаемости: ученые на Земле еще в ХХ веке открыли, что одного взгляда, скажем, на электрон достаточно, чтобы он изменил орбиту.

На бедный Загурен достаточно было посмотреть, и он начинал двигаться туда, куда подталкивала его ваша мысль! О жителях этой планеты я уж и не говорю: они вообще существовали только тогда, когда о них думали, и в том виде, в каком их себе представляли.

Ох уж этот Марк Абрамович! О чем он думал, когда увидел на экране черный провал между звездами, оказавшийся на самом деле удивительной планетой? Неужели о том, что хорошо бы упрятать Землю в этот угольный мешок? Он был зол, его прогнала любимая женщина, но разве это может служить оправданием? Впрочем, разве бедняга понимал, к чему приведут его мрачные желания?

А если бы наши ученые не пришли в ужас из-за неминуемого столкновения планет, разве эта катастрофа могла произойти в реальности?

— Дорогая, — сказал я Венере Загуренской и повернулся к ней спиной, чтобы не видеть, как она превращается в профессора Штольмана, моего знакомого астрофизика, о котором я вспомнил в тот момент, — дорогая, мне, пожалуй, пора. Все будет хорошо. Отправляйтесь-ка в межгалактическое пространство, там вашей планете самое место!

Когда мой «Бутон» поднялся с поверхности Загурена, нейтрон-переросток содрогнулся и… Черный провал между звездами, угольный мешок… А потом планета и вовсе исчезла. Из сердца вон — с глаз долой, не так ли? Древние, правда, произносили эту поговорку в обратном порядке, но в наше время, когда все летит кувырком, даже и пословицы приобретают несвойственный им смысл.

— Шекет, вы ее уничтожили? — такими словами встретил меня майор Лившиц. — Вашим заданием было собрать информацию, а не самовольничать!

— Из сердца вон — с глаз долой! — сказал я и отправился отдыхать, оставив майора в состоянии задумчивости.

ВОЙТИ В ДОВЕРИЕ

Разумеется, в разведшколе нас учили всем правилам конспирации. Это я отвечаю тем читателям, которые спрашивают, могу ли я скрытно жить на чужой планете, жители которой похожи на землян, как бочка на тарелку. И еще мне приходилось слышать совсем уж глупые высказывания о том, что Агентурная служба не способна проводить операции в дальнем космосе, поскольку разведчика-землянина видно на расстоянии светового года — достаточно посчитать, сколько у него ног, сколько рук и главное, сколько в его голове извилин.

Как известно, число извилин свидетельствует не о мудрости, а о способности накапливать информацию. В этом отношении человеку действительно нет равных, и будь вся проблема только в информации, разведчик-землянин стал бы абсолютным победителем всех межзвездных разведывательных акций. На самом-то деле в нашем деле главное — войти в доверие, а здесь извилины, как давно выяснилось, совершенно ни при чем. У чарготаров, к примеру, извилин нет вовсе, а число ног меняется в зависимости от сложности преодолеваемого рельефа местности. Ну и что? Никто не способен так втереться в доверие, как разведчик-чарготар. На Земле эту братию вылавливают в больших количествах и со скандалом отправляют домой, ибо содержать чарготаров в человеческих условиях невозможно, а нечеловеческие условия заключения запрещены международной конвенцией.

К чему я это рассказываю? — спросите вы. Да к тому, что майор Лившиц объявил, что моим следующим заданием будет акция на Чарготаре-4.

— В чем заключается задание? — спросил я, мысленно распрощавшись с благами земной цивилизации, ибо в тюрьмах Чарготара-4 блага были исключительно местного производства. Надеюсь, вам известна поговорка: «Что чарготару здорово, то землянину — смерть»?

— Задание чрезвычайно простое, — усмехнулся майор Лившиц. — Нам стало известно, что чарготары готовят суперагента, способного втереться в доверие не только отдельной репрезентативной группе, но и всему человечеству. Иными словами, следующим Президентом Соединенных Штатов Израиля может стать разведчик-чарготар, и последствия этой диверсионной акции трудно даже вообразить!

— Да уж, — согласился я. — Тогда точно евреи бросятся в клиники, чтобы избавиться от лишних извилин.

— Именно этого мы и опасаемся. Да что там «опасаемся» — это будет кошмар и конец цивилизации! Еврей без единой мозговой извилины! Вы можете себе такое представить?

— Хм… — пробормотал я. — А что тут представлять? Мой сосед, например…

— Не надо! — поднял палец майор. — Ваш сосед — досадное исключение.

— Разумеется, — поспешил согласиться я, хотя и остался при своем мнении о том, что евреев, подобных моему соседу Шмулику Вассерману, в Соединенном Израиле не так уж мало. Не говорю о том, что он не способен отличить дихропный андригал от асператного гуприкорма — это как раз ерунда, это и для некоторых членов Кнессета недоступно. Но Шмулик не может даже…

— Итак, Шекет, — прервал мои размышления голос майора Лившица, — вы готовы выполнить задание?

— Так точно! — воскликнул я.

На Чарготар-4 я отправился пешком — не нужно было давать тамошней контрразведке малейшего шанса обнаружить мое присутствие еще в дальнем космосе. Пеший переход между звездными системами отнимает много времени — я тащился больше недели и выбился из сил. Но зато была вероятность, что пограничные службы не обратят внимания на одинокого путника. А я, к тому же, набросил на плечи мономолекулярную пленку площадью в полмиллиона квадратных километров и для не очень внимательного наблюдателя стал похож на парусоида — а это существа безобидные, для контрразведки интереса не представляющие. Мозговых извилин, кстати, у парусоидов куда больше, чем у самого умного земного физика, обладателя Нобельгардовской премии.

Исключительно благодаря своей находчивости я преодолел пограничную линию Чарготара-4 и сбросил парус, оказавшись в территориальном космосе планеты. Включив наплечные двигатели, я одним прыжком преодолел таможенный барьер, оказавшись в атмосфере Чарготара-4. Я возлежал на воздушной подушке, отдыхая после межзвездного перехода, когда со стороны главного города планеты ко мне подлетел чарготар (поскольку для передвижения в воздухе не нужны ни руки, ни ноги, то он был похож на большую черепаху) и спросил проникновенно:

— Помочь ли вам, уважаемый путешественник? Не жестко ли вам на этой подушке? Не угодно ли поселиться в лучшей гостинице столицы? Оплата за государственный счет.

Иными словами, он предлагал последовать за ним в тюрьму, где мне будет предложена камера с удобствами.

— Всенепременно! — воскликнул я. — Как вы догадались, что именно об этом я мечтал всю жизнь? Кстати, лично вы мне очень симпатичны. Уверен, что вы — самая симпатичная и привлекательная личность на вашей замечательной планете.

Иными словами, я предлагал обнаружившему меня контрразведчику назвать имя своего непосредственного начальника, с которым я и продолжил бы переговоры о сдаче.

— Что вы! — воскликнул чарготар. — Есть личности куда более симпатичные! Просто прелесть! Если вы слезете со своей подушки (кстати, выхлопы вашего двигателя отравляют атмосферу на расстоянии до ста метров), то я познакомлю вас с самым замечательным чарготаром!

Иными словами, он признал во мне коллегу и готов был доставить меня на допрос к начальнику местной службы контрразведки.

Меня не устраивало подобное развитие событий, поскольку не приближало к разгадке тайны суперагента. Но игру нужно было продолжить, и я сказал:

— Я счастлив и готов следовать за вами!

Иными словами, я предлагал контрразведчику повернуться ко мне панцирем — как иначе он мог бы показывать мне, куда направить выхлопы ранцевого двигателя?

В следующую секунду я с поистине земным вероломством уселся на жесткий панцирь моего коллеги и приказал:

— Или вы, дорогой господин, доставите меня на базу подготовки суперагентов, или я немедленно проткну ваш панцирь лазерной иглой.

И слова мои нужно было понимать буквально, поскольку время вежливых эковоков закончилось.

Чарготар понял меня правильно и, ни слова не говоря, начал планировать к поверхности планеты. У него не оставалось выхода — я ведь уже говорил, что в мозгу чарготаров нет извилин, и укол в мозговую ткань означал для них полную и немедленную деградацию до уровня дождевого червя. Когда чарготару удавалось втереться в доверие, он овладевал чужим мозгом и пользовался его извилинами, но со мной этот номер не прошел, и бедняге ничего не оставалось, как выполнять мои приказания.

База подготовки суперагентов располагалась в глубоком ущелье между двумя горными хребтами. Я спланировал туда верхом на захваченном мной контрразведчике, и ко мне тут же постарались втереться в доверие все охранники, каковых по периметру базы насчитывалось семьсот сорок три штуки. Перебивая друг друга, они доказывали, что лучше меня нет никого во всей Вселенной, что дружба со мной является целью их бессмысленного дотоле существования, и вообще они готовы даже умереть ради меня, а если я не захочу с ними дружить, все они так и поступят.

Иными словами, сдавайся, а то мы все покончим с собой.

— Ну и на здоровье, — сказал я. — Лично мне ваша дружба как мертвому припарки. Доверять я вам не собираюсь, не на такого напали, мои мозговые извилины мне и самому пригодятся.

И это был прямой текст, без иносказаний.

Когда семьсот сорок три охранника мертвыми свалились в протекавшую рядом с базой горную реку, я беспрепятственно проник в отдельно стоявшее здание и, по-прежнему сидя верхом на панцире коллеги-контрразведчика, ввалился в комнату, где перед монитором стереовещателя сидел взрослый чарготар с одной-единственной ногой, которой он болтал в воздухе, как ребенок. Это и был пресловутый суперагент — он бросил на меня один лишь взгляд, и я понял, что сейчас начнется схватка не на жизнь, а на смерть. Этот взгляд способен был изменить жизнь. Я понял, что готов довериться этому человеку во всем. Да, да, именно человеку! Я больше не видел его панциря, его единственной ноги, его усиковой антенны. Передо мной сидела прекрасная женщина, совершенно обнаженная и готовая предоставить мне любые сексуальные утехи. И ведь чарготар вовсе не гипнотизировал меня и не занимался мысленным внушением! Да и как он мог всем этим заниматься, не имея ни единой мозговой извилины? Нет, он всего лишь входил ко мне в доверие, а все остальное я домысливал сам, предваряя печальную участь землян, которым, в случае моего поражения, в недалеком будущем предстояло бы стать подданными этого инопланетного монстра.

— Не верю! — прохрипел я из последних сил. — Мне никогда не нравились блондинки! Мне никогда не нравились брюнетки! Я вообще терпеть не могу женщин, тем более обнаженных!

Это была наглая ложь, но цели своей я добился. Суперагент обескураженно отвернулся, собираясь с новыми силами, и я обрушил на его панцирь своего коллегу-контрразведчика, который, спасая собственную жизнь, принялся немедленно входить к нему в доверие. Я наблюдал за этой сценой, сидя на воздушной подушке, — зрелище оказалось не для слабонервных, но в конце концов суперагент, конечно, победил и вошел-таки в доверие первым, присоединив к себе личность бедняги контрразведчика. Дожидаться окончания схватки я не стал, тем более, что результат был предсказуем: два агента разобрались бы наконец, что совершенно напрасно входили друг другу в доверие, когда рядом сидел землянин — их законная добыча.

Я огрел обоих горячим выхлопом моего ранцевого двигателя, панцири их слиплись друг с другом, личности перемешались, причем окончательно и бесповоротно — ведь извилин в их мозгах не было; как и кто сумел бы теперь отличить суперагента от простого контрразведчика?

— Счастливо оставаться! — воскликнул я и отбыл восвояси, не дожидаясь появления отряда специального назначения. Уж эти-то профессионалы смогли бы запросто войти ко мне в доверие, учитывая ослабленность моего организма после недавней передряги. Испытывать судьбу я не собирался и вернулся на Землю — не пешком, конечно, на это у меня сил уже не было. Пересел на лайнер, следовавший из Зурисайи в Карбунадар, и явился к майору Лившицу, намереваясь войти в доверие к этому замечательному человеку.

— Шекет, выйдите из образа, — приказал майор, — и доложите о выполнении задания!

Я вышел и доложил. Если вы думаете, что я получил за свой подвиг правительственную награду, то глубоко заблуждаетесь. Видимо, я не сумел войти в доверие к собственному начальству, иначе почему оно в лице майора Лившица даже не предоставило мне положенного отпуска?

НИЧТО НЕ УСТОЯЛО

Что, по-вашему, опаснее: когда вас целует знойная женщина Туприкоза с планеты Бишхук или когда вас окружает пустота, в которой нет ни одного атома материи? Как-то почитатели моего таланта спросили меня: «Шекет, какая из ваших разведывательных миссий оказалась самой опасной?»

Подумав, я ответил: «Полет в Пузырь Блендогора. Я едва не погиб, сидя в пилотском кресле и глядя в пустоту».

«Какая же это опасность? — спросили меня. — Сидеть, смотреть и ничего не делать!»

Именно так. Сидеть, смотреть и мучиться от невозможности что-то сделать. Ничего опаснее той акции я не припомню.

А началось все с того, что, как обычно, майор Лившиц не дал мне отдохнуть после очередного задания. Иногда мне казалось, что в Агентурном отделе, кроме меня, не было ни одного перспективного сотрудника.

— Шекет, — сказал майор, — знаете ли вы, что такое Пузырь Блендогора?

— Так точно, — ответил я, хотя впервые слышал это название. Переключив в мозгу канал приема телепатической информации на волну мирового информа, я послал мысленный запрос и через сотую долю секунды нежный женский голос проговорил у меня за ухом: «Пузырь Блендогора — абсолютно пустое пространство между рукавами Ориона и Персея. Размеры — полтора парсека. Плотность вещества — нуль. Плотность излучения — нуль. Плотность волн ментальной энергии — нуль».

— Вот именно, — печально подтвердил майор, когда, будто попугай, я повторил вслух все, что бубнила мне в ухо девица-информатор. — Именно нуль, нуль и нуль. В Пузыре Блендогора нет ничего, даже астральных тел. Ваше новое задание, Шекет: выяснить степень угрозы, узнать, кто ее создал, с какой целью, и что может предпринять контрразведка?

— Чем может угрожать пустота? — удивился я.

— Вы не понимаете, Шекет, — с сожалением констатировал майор. — Материя — это атомы, поля, души, астрал, да все что угодно! Полное отсутствие всего этого невозможно! Пустота — это то, чего там нет. Но если она существует, то там что-то есть, а если там что-то есть, то это уже не пустота, согласны? И если там есть то, чего там нет, значит, есть реальная угроза…

— Понятно, — перебил я. — Могу приступить к выполнению задания?

— Приступайте, — кивнул майор Лившиц и вздохнул так тяжело, будто посылал своего лучшего агента на верную смерть.

Я повернулся и вышел, воображая, что мне предстоит легкая прогулка. За свою беспечность я действительно едва не поплатился жизнью. И хорошо, если бы только своей.

В Пузырь Блендогора я отправился на своем верном «Бутоне». Перелет прошел без приключений. Пузырь был, конечно, невидим, и я узнал, что нахожусь на месте, лишь тогда, когда все приборы «Бутона», передававшие инофрмацию мне в мозг, неожиданно «сдохли». За бортом не было ничего — ни одного атома, ни одного фотона, ни одного завалящего нейтрино, а уж этой гадости обычно везде навалом!

Темнота. Тишина. Скука смертная.

Я поудобнее уселся в пилотском кресле и начал смотреть фильм о Робине Гуде, который записал себе в память еще на прошлой неделе, но так и не нашел времени вспомнить. Фильм оказался нудным, хотя зрителю — то есть, мне — предлагалась роль главного героя. Но делать было все равно нечего, и я стоически досмотрел до того момента, когда меня вздернули на виселицу. Я бы немного повисел, глядя сверху на собравшихся вокруг эшафота зевак — какое-никакое, а все-таки развлечение, для меня, я имею в виду, до зевак мне и дела не было, — но тут пошли титры, и я вернулся из мира киногрез в рубку собственного звездолета.

Все оставалось попрежнему — пустота за бортом была абсолютной, и мне даже показалось, что ее стало больше, если это вообще было возможно. Включив двигатели, я перелетел от одного края Пузыря Блендогора до другого и убедился в том, что за прошедшие часы это ничто увеличилось на целых полсветового года.

Пузырь Блендогора расширялся, но тогда я еще не осознал всей опасности, грозившей не только мне лично, но и человечеству, а равно другим цивилизациям. Вернувшись в центр Пузыря, я посмотрел еще две картины, перечитал три видеокниги, решил несколько задач по навигации, которые прежде считал нерешаемыми, а потом…

А потом я понял, что дело плохо. Прошло всего несколько суток по земному счету времени, а мне уже стало скучно! Снаружи не происходило и не могло происходить ничего, а мои информационные запасы были по определению ограничены. Еще неделя-другая подобного безделья, и мне останется только впасть в нирвану, уйти в себя, искать смысл жизни в самопознании за неимением никакого другого способа получения информации.

Сколько я мог выдержать, блуждая в недрах собственного подсознания? Теоретически — вечность, ибо личность непознаваема. На самом деле я сошел бы с ума довольно быстро, поскольку даже на самопознание ум способен лишь в том случае, если существует во внешнем мире, а не сам по себе. И не говорите мне об индийских йогах, которые, погружаясь в себя, познают мир. У них, прошу заметить, в это время замедляются все биологические процессы в организме, и для внешнего наблюдателя ушедший в себя йог похож на мертвеца. Я же выполнял ответственное задание, и погружаться в нирвану мне не позволила бы профессиональная гордость.

Я представил, как спасательная экспедиция обнаружит когда-нибудь мой хладный труп, и врач констатирует причину смерти: «Умер от скуки».

Я-то был готов даже к этому, в конце концов, по долгу службы я обязан был рисковать, в том числе и собственной жизнью. Но…

Черт возьми, Пузырь Блендогора расширялся! И значит, через какое-то время пустота охватила бы всю Галактику. Исчезли бы звезды, туманности, планеты, моря, горы… люди! Куда исчезли бы? Да какая разница? Ученые придумали бы объяснение, но ведь после этой катастрофы во Вселенной не останется ни одного ученого! Да и самой Вселенной не останется тоже…

Объяснение! Я и сам мог придумать вполне научное объяснение, которое не спасло бы ни меня, ни даже хотя бы один завалящий атом. К примеру: если есть материя и антиматерия, то может (обязан — с точки зрения математики!) существовать случай, когда материи нет вовсе. Согласитесь — если есть положительные числа и числа отрицательные, то что должно быть между ними? Нуль, совершенно верно!

Вот в этом нуле я и находился. И нуль этот по имени Пузырь Блендогора расширялся неудержимо, и спасения не было никакого!

Я никогда прежде не впадал в панику, но сейчас был особый случай. Волосы мои встали дыбом, а сердце заколотилось, будто мне предстояла ночь любви со знойной женщиной Туприкозой с планеты Бишхук. Мне стоило огромных усилий взять себя в руки.

Конечно, я мог вернуться и доложить майору Лившицу, что положение безнадежно. В конце концов, я был разведчиком, мое дело — собрать информацию о происках вражеских…

И тут-то я ударил себя кулаком в лоб. Пузырь Блендогора не мог быть создан природой, он наверняка был порождением враждебной цивилизации, и я обязан был понять это гораздо раньше. Ведь это очевидно! Если бы Пузырь Блендогора существовал в нашей Вселенной изначально, то пустота давно бы уже съела всю материю с антиматерией впридачу. Значит, Пузырь возник недавно. Судя по скорости его расширения — лет пятнадцать-двадцать тому назад.

С другой стороны, создать Пузырь Блендогора не могла ни одна, даже самая безумная цивилизация во Вселенной — ведь и ее ждала бы неминуемая гибель. Значит…

Противоречие казалось мне неразрешимым. Пузырь Блендогора возник сам, но сам он возникнуть не мог. Пузырь Блендогора был создан враждебной цивилизацией, но ни одна цивилизация его создать не могла. Вывод? Пузырь возник сам, но создала его какая-то цивилизация. Как говорил когда-то литературный герой по имени Шерлок Холмс: «Отбросьте невозможное, и то, что останется, будет истиной, какой бы невероятной она ни казалась».

Я увидел эту истину так же ясно, как кончик собственного носа. Пузырь Блендогора возник сам, поскольку был создан силой духа!

Духовная сущность нематериальна, и мне ли, выпускнику Оккультного университета на Камбикорне, не знать этого? У духовного мира свои законы, отличные от законов материальной Вселенной. И познавать каждый из этих миров нужно, пользуясь его собственными законами. Нашу Вселенную не познать без материальных носителей — телескопов, звездолетов, приемников жесткого излучения. А духовную Вселенную не познать, если сознание не способно ни на что большее, кроме размышлений о способах зарабатывания денег.

И не нужно смешивать — у каждой Вселенной свой путь. В телескоп вы не разглядите духовной глубины «Улисса» или «Гамлета». А одним лишь душевным усилием вы не сможете узнать, какие физические процессы идут в недрах квазара С273.

Пузырь Блендогора возник, когда какой-то мудрец (один или в компании себе подобных), обитавший на планете (астероиде, газовой туманности — нужное подчеркнуть) между галактическими рукавами Ориона и Персея (тут без вариантов — так все и было), возжелал постичь мироздание силой своего духа. О, это был великий мудрец, судя по плодам его работы! Он таки сумел смешать материю с духом и тем нарушить гармонию мироздания. Что получилось? Дух вытеснил материю, сам мудрец (а что ему оставалось?) тоже обратился в дух, процесс вышел из-под контроля, нематериальное пространство расширялось, отхватывая от нашей Вселенной огромные куски и…

И что же делать?

Такой опасности мир не подвергался с самого момента Большого взрыва — аж двадцать миллиардов лет!

Я срочно искал выход, я должен был спасти Вселенную — в тот момент мне даже в голову не пришло, что я могу скинуть ответственность на майора Лившица — в конце концов, я свое дело сделал, разведку провел и нужные сведения получил. Но я не был бы самим собой, если бы поступил так, как должен был поступить согласно должностной инструкции!

И что вы думаете? Я таки нашел решение.

На Землю я вернулся месяц спустя, сделав небольшой крюк через рукав Стрельца. К тому времени на месте Пузыря Блендогора красовалась яркая туманность и даже из галактики Андромеды можно было увидеть мигавшую в звездном свете надпись: «Плотские утехи Бишхука».

Да, вы правильно догадались. Знойным женщинам с этой прекрасной планеты не было никакого дела до духовных устремлений. Ничто не могло устоять перед их чарами. И когда я говорю «ничто», я именно «ничто» и имею в виду.

Ничто не могло устоять и не устояло.

А майор Лившиц, верный своей привычке, буркнул, когда я доложил о выполнении задания:

— Опять вы вольничаете, Шекет! Что вам было поручено? Собрать информацию. А вы что сделали? Спасение Вселенной — не по нашему ведомству, зачем наши агенты должны делать чужую работу, кто нам за это скажет «спасибо»?

Это уж точно. «Спасибо» я не дождался даже от собственного начальства.

О ПОЛЕ, ПОЛЕ…

После того, как я рассказал читателям о своих приключениях в качестве агента службы внешней разведки, меня вызвали к… неважно, номер кабинета вам все равно ничего не скажет, а фамилия вызвавшего меня человека настолько секретна, что ее не знает даже его собственная жена, с которой этот чин живет более двадцати лет.

— Господин Шекет, — сказал начальник, — почему вы порочите нашу службу в своих мемуарах, которые я, впрочем, не читал из-за недостатка времени?

— Порочу? — удивился я. — Напротив, я рассказываю о наших достижениях!

— Вот именно! Этого делать не нужно! О провалах рассказывайте сколько угодно, а об успехах — ни в коем случае.

— Э-э… — растерялся я. — Следует ли мне рассматривать ваши слова как приказ или рекомендацию? Если это приказ, то смею заметить, что я уже не служу в вашей организации. А если это рекомендация…

— Я не собираюсь вам ничего рекомендовать, господин Шекет, — с возмущением заявил начальник. — Но и приказывать вам у меня действительно нет полномочий. Поэтому считайте мои слова информацией к размышлению.

Итак, — думал я, выйдя из кабинета, — о провалах говорить можно, а о победах — нет. Почему? Возможен такой вариант: если потенциальный противник на планете, скажем, Абирудан-5, узнает о нашей победе над контрразведкой планеты Мигдач-6, то тамошние спецслужбы проявят удвоенную бдительность, и нашим агентам будет труднее выполнять свою работу. А если на Абирудане-5 узнают о нашем поражении, то расслабятся, и мы легко получим нужную информацию.

Логично? На первый взгляд — да. На самом деле — чушь и бред. Мне ли не знать коварный нрав жителей Абирудана-5? Услышав о нашей победе на Мигдаче-6, они, конечно, решат, что это дезинформация, ибо скептически относятся ко всем нашим сообщениям о победах. А если не победа, — подумают абируданцы, — то, значит, земляне потерпели поражение. И следовательно, тайнам Абирудана-5 ничего не угрожает. Можно расслабиться. Что они и делают обычно к полному нашему удовлетворению.

Тем не менее я хочу рассказать о поражении — не потому, что принял информацию к размышлению, а в силу совершенно иных причин, о которых вы узнаете чуть позже.

Речь идет об операции на Шивракобе-88, планете, название которой даже сейчас вызывает у меня ощущение кислоты на языке. Для тех, кто не знает (а не знает, я уверен, никто): планета Шивракоб-88 изначально, с момента своего создания, была всего лишь фальсификацией.

Дело в том, что еще в те годы, когда на Земле неандертальцы под стол пешком ходили, в глубине галактического рукава Скорпиона возникла цивилизация, решившая покорить все окружающее пространство. Разум возник вблизи одной из черных дыр, каких в рукаве Скорпиона, близком к галактическому центру, уже в те давние времена было более чем достаточно. Разумным стало — вы не поверите — гравитационное поле, и не нужно пожимать плечами.

Почему никто не удивляется тому, что существует цивилизация волновиков, представляющая собой всего лишь очень сильное электромагнитное поле с весьма специфической модуляцией? Так вот, поле тяжести ничем не хуже, а если вы думаете иначе, то это — скрытый расизм, и вам нужно обратить на свое здоровье пристальное внимание.

Итак, гравитационное поле вблизи черной дыры НД 73 884 обрело разум и вознамерилось покорить Галактику. Идея была проста: сначала притянуть все вещество вблизи от черной дыры, затем захватить ближайшие звезды. Вся эта масса свалится на черную дыру, поле тяжести которой еще более увеличится, а следовательно, разум гравитационной цивилизации возрастет, и возможностей для новых захватов станет еще больше.

И так далее. Если бы все шло по плану, то примерно через десять миллиардов лет вся наша Галактика представляла бы собой одну гигантскую черную дыру, а гравитационная цивилизация достигла бы такого могущества, что стала бы угрожать туманности Андромеды.

Гравитационные аборигены НД 73 884 поступили мудро: умея подчинять себе поля тяготения чужих звезд (как европейцы когда-то подчиняли себе дикие африканские племена), эти негодяи спровоцировали в рукаве Скорпиона образование сотен новых планетных систем. Казалось бы — хорошо! Есть планеты, будет жизнь, а там и разум. Но у гравитационной цивилизации был иной, коварный план: пусть планеты образуются, а мы их захватим своим разумным полем тяжести, еще более увеличим собственный гравитационный потенциал… Понимаете?

Пока все воображали, что рождение новых планет — благо для галактического содружества, эти подлые твари вынашивали свои коварные планы. Планета Шивракоб-88, о которой я упоминал выше, как раз и стала одним из созданий гравитационной цивилизации. Даже по номеру вы можете судить о том, сколько их было всего — однотипных, будто под копирку созданных планет. Именно это обстоятельство и привлекло несколько лет назад пристальное внимание нашей разведывательной службы.

Об истине не догадывался никто. Насколько мне известно (надеюсь, меня не привлекут к ответственности за разглашение тайны), изначально прорабатывался такой вариант: многочисленные Шивракобы — результат деятельности наших соседей по Галактике, жителей Альтаира-11. Это они лет десять назад угрожали Земле, планируя утопить нашу планету в струе межзвездной пыли. От альтаирцев можно было ждать любой пакости, и потому аналитики Агентурного отдела высказали предположение: альтаирцы слепили полторы сотни планет-близнецов, чтобы пустить разведывательным службам пыль в глаза. Разумная идея, ведь с пылью любого рода альтаирцы управлялись, как люди — с пятью пальцами. Разумная идея, но абсолютно неверная.

Итак, вызвал меня как-то к себе все тот же майор Лившиц и заявил:

— Шекет, отправляйтесь на Шивракоб-88 и разведайте, действительно ли альтаирцы устанавливают там аппаратуру для производства межзвездной пыли.

— Слушаюсь! — коротко сказал я и отправился на свой корабль, всегда готовый к немедленному старту.

Шивракоб под номером 88 обращался по круговой орбите вокруг безымянной звезды в глубине рукава Скорпиона, и мне пришлось по дороге обогнуть несколько пылевых скоплений. Достигнув цели, я посадил свой «Бутон» в чистом поле, вышел из корабля и изумленно огляделся. Я побывал в сотнях миров нашей Галактики, но никогда не видел такого убожества! На любой планете, даже самой дикой и нецивилизованной, есть хотя бы одна особенность — это пейзаж. На Шивракобе-88 пейзажа не было вообще! Абсолютно лысая поверхность, идеально ровная, ни растений, ни животных, ни гор, ни оврагов, ни даже маленького камня, о который можно было бы споткнуться и упасть, сломав себе шею.

Даже с моим небольшим еще в то время стажем работы в Агентурном отделе я сразу понял, что Шивракоб-88 создан был для прикрытия каких-то коварных планов. Планета уж очень была похожа на тайного агента, скрывающего свою личину под стандартным серым плащом и безликой маской.

И что я мог сдесь выведать? У кого? Разведчик должен скрываться от преследования, заметать следы, искать источник информации… На Шивракобе-88 не от кого было скрываться, незачем заметать следы (тем более, что даже оставить их на гладкой поверхности было невозможно), а об источнике информации и говорить не приходилось.

Так что же? Возвращаться с сознанием невыполненного долга? Или остаться на Шивракобе-88 до конца своих дней, ожидая, у кого прежде сдадут нервы — у меня или у тех, кто создал эту гнусную планету?

Я решил, что смерть от скуки — не лучшее завершение моей карьеры разведчика. И тогда я придумал гениальный, как мне казалось, план: оставить «Бутон» на Шивракобе-88, а самому в малом катере подняться в космос и оттуда наблюдать за тем, что будет происходить. Увидев, что корабль пуст, таинственные обитатели планеты захотят получить дополнительную информацию о моих намерениях, заберутся на борт, и тогда…

Умереть от скуки я мог и в космосе — через месяц при одном взгляде на висевший в черноте шар Шивракоба-88 я начинал испытывать зуд во всех членах, а на языке появлялся металлический привкус, верный признак того, что вот-вот мой организм придет в бешенство.

Через два месяца такой жизни я проклял свое задание, свое начальство и свою работу. Еще через неделю я сдался, опустил катер на Шивракоб-88, забрался в «Бутон» и отбыл восвояси, расписавшись в собственном бессилии.

— К сожалению, — сообщил я майору Лившицу после возвращения, — Шивракоб-88 абсолютно бесперспективен для агентурной разработки.

— Да, — мрачно согласился майор. — Это провал. Мы не узнали ничего. Сейчас я могу вам сказать, Шекет: одновременно с вами сто сорок два агента отрабатывали аналогичные задания на остальных Шивракобах. Результат — нуль. Мы не знаем, чего ожидать от альтаирцев, мы не узнали, для чего им эти планеты. Выход один — избавиться от потенциальной опасности даже ценой ухудшения наших отношений с Альтаиром-11.

— То есть? — насторожился я.

— Все сто сорок три Шивракоба будут уничтожены, — сухо сказал майор Лившиц.

Так наши бравые военные и поступили. А что им оставалось? Разведка провалилась, угроза не исчезла, и это было тем более опасно, что никто не знал, чем, собственно, все эти Шивракобы могли угрожать Соединенным Штатам Израиля.

Для распыления планет использовали кумулятивные гравитационные бомбы — стандартное оружие, которое ни разу еще не применялось для уничтожения одновременно почти полутора сотен планет.

Если бы грацитационная цивилизация черной дыры НД 73 884 хоть что-то понимала в человеческой психологии, она осталась бы жива. Но поле тяжести, хотя и было разумно, даже и представить не могло, что люди способны уничтожить полторы сотни планет исключительно из-за того, что не понимали, почему там ровно ничего не происходит!

Гравитационные бомбы взорвались одновременно, поле тяжести в рукаве Центавра мгновенно возросло в сотни раз, и черная дыра НД 73 884 вывернулась в какую-то иную Вселенную, перестав, естественно, существовать в нашей.

Так и погибла гравитационная цивилизация, вознамерившаяся было захватить все галактическое пространство. Так провал Агентурного отдела случайно обернулся нашей общей победой. Хвастаться тут нечем, и я до сих пор не понимаю, почему мое бывшее начальство хотело, чтобы я поведал в своих мемуарах именно об этой бесславной операции.

Разве что в назидание другим полям тяготения.

Меня интересует другая проблема: откуда, скажите на милость, руководство Разведслужбы узнало о существовании и гибели гравитационной цивилизации черной дыры НД 73 884? Видимо, даже я не все знал о делах собственного отдела. Неужели наши агенты сумели завербовать даже поле тяжести? Вот о каком достижении следовало бы рассказывать потомкам!

ТРИ МИЛЛИОНА ГРАВИТАШЕК

Я не люблю рассказывать о том, что происходило не со мной. Не потому, что чужие приключения мне не интересны — напротив, читать о подвигах моего тезки Ийона Тихого я готов в любое время дня и ночи. Но пересказ всегда обедняет содержание. Надеюсь, вы знакомы с приключениями Тихого на планете сепулек? Значит, можете сравнить собственный рассказ этого замечательного путешественника с текстом, написанным неким польским интерпретатором по имени Станислав Лем. Это же небо и земля! В пересказе исчезают сотни нюансов, и начинает казаться, что приключения великого звездопроходчика выдуманы от старта до финиша. Некоторые так и думают, и мне не раз приходилось убеждать даже собственных читателей в том, что Ийон Тихий действительно существует, а не является досужей выдумкой фантаста.

Теперь вы, надеюсь, понимаете, почему о своих приключениях я всегда рассказываю сам? Сегодня, однако, я намерен нарушить правило и рассказать о том, что случилось с моим коллегой Ароном Брукнером, агентом по особым поручениям, погибшим прошлой весной при выполнении задания. Причина, надеюсь, понятна: сам Арон рассказать уже ничего не сможет, а история его подвига и гибели должна быть известна не только специалистам.

Все началось с того, что между галактическими рукавами Стрельца и Скорпиона гравитационные цивилизации уничтожили струю межзвездного газа, которая со временем могла стать местом рождения сотен замечательных звезд, подобных Солнцу.

Представьте себе, что вы астроном, просиживаете штаны в Лунной или Канопусской обсерватории, и в одну прекрасную ночь наблюдаете через растровый конвертор свечение газа на границе рукава Скорпиона. Неожиданно вы видите, как огромный газовый шлейф протяженностью парсеков этак триста в считанные секунды тает в пространстве, будто ледышка в стакане кипятка. Такого быть не может, — думаете вы и немедленно сообщаете о своем открытии в «Астрономический журнал», сменная страница которого выходит в сеть каждые четверть часа.

Пока ваши коллеги-астрофизики в недоумении пожимают плечами, информация достигает службы отслеживания Агентурного отдела, и там, естественно, делают вывод: гравиташки опять взялись за свое.

Чтоб вы знали, гравиташками в отделе называют представителей гравитационных цивилизаций. Иными словами, это поля тяжести, ставшие разумными, оторвавшиеся от своих носителей — звезд и планет, — и отправившиеся в странствия, не имея никаких иных целей, кроме нанесения ущерба прочим галактическим цивилизациям.

В один прекрасный день сразу после той прекрасной ночи, когда в «Астрономическом журнале» появилась публикация о гибели никому, вообще говоря, не нужной газовой струи, майор Лившиц вызвал моего коллегу Арона Брукнера и сказал:

— Судя по данным информационного отслеживания, между рукавами Стрельца и Скорпиона появился комплект гравиташек. Необходимо определить количество и отследить маршрут. Надеюсь, вы понимаете, господин Брукнер, чем грозит Земле нашествие гравиташек?

— Точно так, — по-уставному ответил агент. — Понимаю, что грозит, но не имею данных о том — чем именно.

— А тем оно грозит, — снизошел до объяснений майор Лившиц, — что если гравиташки достигнут Солнечной системы, все планеты сойдут с орбит, Земля лишится Луны, космические базы окажутся разбросаны в пространстве, а Солнце может просто растечься, как растекается на блюце вода, если лопается стакан. Надеюсь, вы достаточно знаете физику и понимаете, что звезда является шаром лишь в том случае, если эту форму придает ей собственное поле тяжести? Если приползут гравиташки, то гравитационное поле Солнца, разумом, как известно, не обладающее, не сможет оказать даже пассивного сопротивления. Теперь вам понятна важность вашей миссии?

— Точно так, — повторил Арон.

— Выполняйте, — приказал майор. — Никаких самостоятельных действий. Только сбор агентурных данных. Хотите совет? Поспрашивайте у звездных торговцев на границе рукава Скорпиона. Их там обычно пруд пруди, торгуют они даже с гравиташками, хотя я до сих пор понять не могу, чем торговцы могут их заинтересовать. Может, гравиташкам нужны энергетические кровати? Надо же беднягам как-то спать, вы не находите?

Ответа майор не дождался — согласитесь, шутка оказалась плоской, как Земля до рождения Коперника, и Арон Брукнер, обладавший незаурядным чувством юмора, естественно, пропустил тираду начальника мимо ушей.

Поскольку дело ему предстояло иметь с гравиташками, то есть созданиями, невидимыми принципиально, но зато способными с помощью своих гравитационных полей-щупалец свести с траектории любое небесное тело, не говоря о космическом корабле, агент Брукнер отправился на задание пешком. Опасно, конечно, но в данном случае я бы поступил точно так же. Арон, впрочем, даже скафандра не надел, пижон этакий. Единственное, что на нем было, — нуль-траекторная установка, прокалыватель пространства второго поколения, штука не очень удобная в обращении, но зато позволявшая за считанные минуты достигать любой точки в пределах Галактики.

Обо всем, что происходило с агентом Брукнером во время его последней трагической операции, я знаю из отчетов Агентурного отдела — сухость этих текстов такова, что даже верблюд не сумел бы выжать из них хотя бы каплю влаги. Поэтому мне придется рассказать о последних днях жизни моего коллеги Арона Брукнера своими словами — надеюсь, что эти слова достойны его памяти.

Первая часть операции прошла без сучка, без задоринки — это архаическое выражение я обнаружил в одной старой книге по утренней гимнастике, и означает оно, что никакая сучка, даже самая задорная, не смогла бы помешать Арону на этом этапе его славного подвига. Брукнер пришел на торговую базу в сотне парсеков от дальнего края рукава Скорпиона и приступил к расспросам. Арон умел вытаскивать информацию даже из крунгтов — самых неразговорчивых созданий в Галактике, которые не только слова, но и мысли свои держат при себе, а потому выглядят простыми пеньками, хотя на самом деле знают все обо всех. Именно от крунгтов Арон и узнал, что пришли гравиташки из области галактического центра — это означало, что родились они в зоне большой черной дыры и, следовательно, в разумности этой расы сомневаться не приходилось.

Дальше нужно было действовать очень осмотрительно — если бы хоть одна гравиташка обнаружила агента с Земли, он был бы немедленно уничтожен. Уж кто-кто, а гравиташки расправлялись с противником без раздумий и очень эффективно: небольшое усилие воли, поле тяжести в том месте, где находится враг, увеличивается в миллиард раз (для гравиташки это все равно, что для человека — поиграть мускулами), и все — от бедняги остается только мокрое место.

Брукнер все это отлично понимал и потому для второй стадии операции нацепил антиграв — скафандр с отталкивающим полем тяжести. Человека в таком скафандре можно увидеть, но притягивать он ничего не будет — впечатление такое, будто объект вообще не обладает массой. Вы понимаете хитрость? Для гравиташек Арон становился невидимым и неощутимым. Я бы на его месте поступил так же — и не исключено, что с тем же результатом…

Задача агента — скрытно получить информацию и удалиться, пока не обнаружили. Так вот, информацию Арон получил, считать-то его научили еще в начальной школе Тель-Авивского отдела образования для бедных. Он без запинки мог досчитать до миллиарда, а гравиташек оказалось все-таки поменьше: три миллиона сто семнадцать тысяч девятьсот тридцать шесть. Попробуйте сами досчитать до этого числа — уверен, это займет у вас не меньше полутора месяцев. Арон управился за две недели — вот где сказалась подготовка классного агента!

А теперь представьте: вы считаете, стараясь не сбиться, а в это время кто-то подходит к вам и трогает за плечо. Ваши действия? Скорее всего, вы сбросите с плеча чужую руку, рявкнете что-нибудь невразумительное и продолжите счет, стараясь не обращать внимания на помеху. Я бы тоже поступил именно так, поэтому у меня нет никаких оснований утверждать, что бедняга Арон проявил беспечность.

Он считал, не обращая внимания на все, что в это время происходило вокруг него — видел только поля тяжести, кружившие в медленном волновом танце, а тем временем его со всех сторон окружили огромные глыбы мерзлой углекислоты. Естественно, глыбы эти обладали своими полями тяготения, и вы можете спросить: почему же такой опытный агент, как Брукнер, их не заметил? Так ведь поля тяжести мерзлых глыб никаким разумом не обладали — поля и поля, плоские, как само эвклидово пространство!

Досчитав до трех миллионов ста семнадцати тысяч девятисот тридцати шести, Арон прежде всего записал это число на рукаве своего скафандра и только после этого огляделся по сторонам — впервые за две недели. Он, конечно, сразу понял, что погиб: глыбы надвигались на него со всех сторон, нырнуть в нуль-пространство он не мог, поскольку не знал координат выхода, а вызвать галактическую Службу спасения не имел права, поскольку находился при исполнении.

Я уверен, что в последние секунды своей жизни агент Брукнер думал о том, кто же его предал, кто сообщил гравиташкам о прибытии невидимого для них разведчика? Кто? С этой мыслью он и отошел в иной мир, где нам потом пришлось встретиться при любопытных обстоятельствах. Об этой встрече я расскажу как-нибудь в другой раз, а сейчас мне остается лишь добавить, что полученную Брукнером информацию передал майору Лившицу пролетавший мимо торговец из все того же племени крунгтов. Крунгт прочитал число, написанное на рукаве скафандра бедняги-агента, и решил, конечно, что за эту сумму прописью он может перекупить у Агентурного отдела ценный, хотя и попорченный ударами камней предмет.

Торговец связался с майором Лившицем, назвал число, не понимая его истинного смысла, и получил такой ответ (надеюсь, вы поймете его прискорбную суть):

— Забирайте скафандр бесплатно. Единственная просьба — достойно похороните заключенное в скафандре тело.

Представляете? Героя даже не доставили на Землю — вот цена нашей беспорочной службы…

Если вы спросите, как распорядился Агентурный отдел полученной от агента Брукнера информацией, я не отвечу. Не потому что не знаю — просто к подвигу и гибели Арона это не имеет ни малейшего отношения.

СПРАВЕДЛИВЫЙ СУД

Вы думаете, что, работая в Агентурном отделе, я только и делал, что раскрывал чужие секреты? Ничего подобного! Бывали в моей практике случаи совсем иного рода. Приходилось исполнять роли прокурора и судьи, хотя, как вы понимаете, в задачу разведчика, в общем-то, не входит участие в отправлениях правосудия. Но что делать? В органах межзвездного прокурорского надзора вечно не хватает персонала, а судей интерцивилизационного суда вообще можно пересчитать на двух щупальцах одного триберакопса. И потому на нас, простых разведчиков, время от времени сваливается непростая и абсолютно нам не нужная миссия.

Вот, скажем, агентура, внедренная в правительство ашбикранов (Ашбикран-4 в звездной системе Альбирео), доложила, что тамошние генералы уничтожили первичный бульон на планете, название которой я, к сожалению, сейчас не помню. Это преступление — ведь из первичного бульона зарождается органическая жизнь! По сути, генералы уничтожили целую цивилизацию, не позволив ей родиться на свет.

Агентура свое дело сделала, а что дальше? Дальше нужно преступников судить, и тут-то возникают проблемы. Доказательства преступления налицо, но судить ашбикранов некому, потому что судьи Галактического суда в это время проводят процесс по делу о хищении тринадцати планет из системы Регул.

Чтобы не допустить подобного судебного вакуума, нас, простых полевых агентов, отправили на краткосрочные юридические курсы, а потом вручили дипломы и разрешили не только собирать компрометирующую информацию, но также доводить дело до суда и самостоятельно выносить приговоры — если, конечно, в том возникнет необходимость.

Это высокая честь, согласитесь, но и великая ответственность. Вот почему я всегда старался честно выполнять разведывательные задания, но увиливал от необходимости самому решать судьбу цивилизаций, нарушивших галактический уголовный или военный кодекс.

Но все-таки пришлось… Я имею в виду суд над аборигенами Юризошкрибопрубизонура-5. Да, вы правы, название этой планеты трудно произнести в один присест, лично я окрестил ее Юриком, под этим именем она даже упомянута в вынесенном мной приговоре.

А дело было так. Мой коллега, агент Фарик Мурзаев, отправившись как-то в сторону второго ответвления от рукава Ориона с целью получения сведений о цивилизации либушек, обнаружил к своему ужасу, что либушки мертвы. Три с половиной миллиарда вчера еще разумных существ лежали мертвыми в том положении, в каком их застала неожиданная смерть.

Природных катастроф в той части Галактики не случалось уже сто миллионов лет. Однако агент Мурзаев обнаружил в атмосфере Либуша следы весьма летучего и смертельно опасного для местного населения газа, название которого столь же трудно для произношения, как полное название упомянутого выше Юрика.

Иными словами, несомненно, имело место преднамеренное убийство цивилизации.

Отправив донесение в отдел, агент Мурзаев отбыл для выполнения другого задания, а разбираться в проблеме либушек майор Лившиц поручил мне.

— Видите ли, Шекет, — сказал он, глядя поверх моей головы на какую-то точку в потолке, — вообще-то расследование уже обнаруженного преступления должна вести галактическая прокуратура, а приговор должен выносить Межрукавный галактический суд. Но у них вечно нехватает кадров! Вы понимаете меня?

Я его понимал. Майору Лившицу очень хотелось, чтобы его агент утер нос всем правоохранительным службам Галактики: прокуратуре, суду и даже адвокатуре, поскольку мне доверялось не только найти убийцу, не только обвинить его, но и защитить от обвинения.

— А если я не сумею обнаружить убийцу либушек? — спросил я.

— Не либушек, а цивилизационную общность Либуша-7, — поморщившись от моей бестактности, поправил майор Лившиц. — Я надеюсь, Шекет, что вы не посрамите чести Агентурного отдела!

Ну конечно. Как говаривал адмирал Нельсон в аналогичной ситуации: «Англия надеется, что каждый исполнит свой долг»…

Планета Либуш-7 расположена, если кто не знает, в пограничной зоне рукава Ориона — то есть, довольно далеко от центра Галактики, да и от Земли лететь пришлось порядочно, я даже успел заново проштудировать уголовный кодекс. За месяцы, прошедшие после посещения планеты агентом Мурзаевым, никто так и не удосужился убрать трупы бедняг-либушек. Впрочем, куда их можно было убрать? И к тому же, согласно местной религии, мертвые отправляются к богам на собственных ногах. К телам либушек еще при рождении подключали мини-моторчики, и трупы, будто пресловутые зомби, покачиваясь, самостоятельно шли на кладбища, где сами себя и хоронили, поскольку прикасаться к мертвым запрещала какая-то из богинь, о коварстве которой складывались многочисленные мифы.

Как вы понимаете, я был физически не в состоянии отправлять предписания местных религиозных культов и потому, опустив свой «Бутон» на Либуш-7, повздыхал над успевшими мумифицироваться телами и задал себе традиционный вопрос криминалистики: кому выгодно?

По сути, мотивы убийств везде одинаковы — на Земле, где человек убивает человека, чтобы получить наследство, или на Индре-11, где индрец убивает индреца, чтобы занять его место в родовом склепе, или здесь, на Либуше-7, где убийцей стала неизвестная мне цивилизация, которой бедные либушки помешали… чем?

Итак, мотив преступления. Любовь и ревность? Нет, это был не тот случай. Деньги? Но либушки вообще не проводили галактической монетарной политики. Что оставалось? Разве что наследство. Но какое у либушек наследство, если у них и денег-то не было? Планета, разумеется! Убийство либушек было выгодно тем, кто после их гибели должен был вступить во владение планетой.

Логично? Логично, — сказал я себе и вывел в пространство кабины голографическую карту пограничной зоны рукава Ориона. Вот Либуш-7, удобно расположенный на границе области звездообразования. Так, кто же сможет претендовать на эту планету? Я провел мысленную линию и удовлетворенно хмыкнул. В колонизации Либуша-7 наверняка были заинтересованы жители Юризошкрибопрубизонура-5, того самого Юрика, о котором я упоминал выше.

Итак, у меня появился подозреваемый. Кроме того, я знал мотив этого преступления. Теперь нужно было разобраться в способе убийства и главное — найти прямые улики против юриков, иначе никакой суд… Тут я тяжело вздохнул, вспомнив, что именно мне придется не только улики искать, но и суд вершить, причем справедливый и скорый, поскольку мне хотелось управиться с этим делом до наступления субботы.

Действуя по всем правилам подобного рода расследований, я взял пробы воздуха, и несколько минут спустя экспресс-анализ показал со всей очевидностью, что присутствовавшие в атмосфере следы газа с длинным названием даже в нынешней малой концентрации способны были лишить жизни еще триста миллионов либушек, если бы такое их количество уцелело после первой газовой атаки. То, что имела место атака, тоже не вызывало сомнений: я не нашел в справочниках никаких указаний на то, что в былые времена атмосфера Либуша-7 содержала токсичные газы. Да и как бы она могла их содержать — ведь в этом случае цивилизация Либуша просто не появилась бы на свет!

Таким образом я разобрался и в способе убийства. Можно было приступить к допросу свидетелей. На это у меня ушло восемь часов — полный рабочий день. Я послал запросы в банки данных семидесяти трех цивилизаций, расположенных в пределах сотни световых лет от Либуша-7. Вопрос был один: не наблюдали ли они чего-то необычного в пограничной зоне рукава Ориона?

Ответы меня обескуражили. Никто ничего не видел, вы можете это себе представить? Мощные обсерватории, космические флотилии… Но такова уж природа всех свидетелей — они просто не хотят связываться. Я сам как-то… Нет, не буду рассказывать об этом эпизоде из моей жизни — он не делает мне чести.

Ну что ж, не видели — так не видели. А как у юриков с алиби? Ведь если окажется, что в то время, когда бедняги либушки умирали от удушья, космический флот юриков находился совсем в другом районе Галактики, мои обвинения рассыплются как карточный домик!

С внутренним трепетом я приступил к этой завершающей части моего расследования. Я понимал, что юрики наверняка позаботились об алиби и специально отправили свою ударную флотилию в какую-нибудь никому не нужную туманность. Поэтому я не удивился, когда на запрос о локализации флотов получил из Института Космического Регистра имени Ллойда ответ: корабли Юризошкрибопрубизонура-5 до сих пор находятся в недрах газового облака Локоть Динозавра. Ясное дело, где ж им быть!

Но я уже так близко подошел к решению, что ничто не могло меня остановить. Я знал, как было совершено это варварское убийство! Не прошло и суток, как я вломился на своем «Бутоне» в Локоть Динозавра и прямым ходом направился к самому быстроходному суденышку юриков — важно было застать подозреваемого врасплох, и это мне удалось. Юрики только-только начали понимать, что происходит, а я уже приблизился к цели и произвел необходимые замеры. Да, господа, на поверхности юриканского звездолета остались явственные следы того самого газа с длинным названием. Это было все равно, что отпечатки пальцев убийцы на орудии преступления!

Вот и все. Я зафиксировал результат расследования, предъявил обвинение Сенату Юризошкрибопрубизонура-5 и предложил юрикам свои услуги в качестве адвоката. Естественно, они отказались, и я довольствовался двумя ролями — обвинителя и судьи.

Вы наверняка подумали сейчас, что юрики вполне могли расправиться со мной — ведь я был один, никто не знал о ходе моего расследования, поскольку отчитываться я собирался только перед майором Лившицем. Пальнули бы юрики в меня ядерной ракетой — и концы в пустоту…

Нет, господа, не могли они этого сделать. В отличие от вас юрики прекрасно понимали, что от галактического правосудия не скроешься. Убьют они Шекета, но на его место встанет другой борец за справедливость. Так было, и так будет всегда.

Я зачитал юрикам обвинительное заключение, а потом удалился в свою каюту на «Бутоне», чтобы посоветоваться с собственной совестью. Совесть подсказала мне, что у этого убийства не было никаких смягчающих обстоятельств. И потому мой приговор был абсолютно справедливым: цивилизации Юризошкрибопрубизонура-5 в праве встпуления в состав Соединенных Штатов Израиля отказать.

Вы можете возразить на это, что юрики, мол, и не собирались… Да, в то время они не думали о вступлении в СШИ, но ведь все, как говорится, течет, все меняется. И когда-нибудь эти подлые убийцы непременно захотят войти в братскую семью… Впрочем, не стану забивать вам голову политической пропагандой. Факт: я вынес приговор, и юрики приняли его со смирением.

ВОСКРЕШЕНИЕ ГОЛОДНЫХ

О разведывательном полете на Исфирак-5 я рассказывать не хотел вообще. Не то, чтобы я проявил себя в той ситуации недостойно (как вы понимаете, это абсолютно исключено), или сама ситуация была не настолько интересна, что о ней и вспоминать не стоит. Все как раз наоборот. Во-первых, я был великолепен — говорю как профессионал. Во-вторых, ничего подобного тому, что произошло на Исфираке-5, никогда не случалось в истории человечества, хотя многие, насколько мне известно, готовятся к аналогичному событию вот уже несколько тысячелетий. Я давно говорил себе: надо, обязательно надо рассказать читателям о моей акции на Исфираке-5. Но что-то все время удерживало меня от того, чтобы уединиться с компьютером в теплой комнате, положить ладони на мягкую поверхность индекс-процессора и предаться наконец воспоминаниям о тех днях, когда я раскрыл удивительную тайну.

Вчера, однако, я понял, что больше не могу молчать. Дело было так. Меня пригласили в одну из иерусалимских школ на так называемый урок героев. Конечно, вы знаете, что это такое, поэтому я скромно умалчиваю о том, как меня награждали медалью министерства просвещения Соединенных Штатов Израиля и как прекрасные девушки-выпускницы целовали меня и говорили слова, от которых любой мужчина обычно впадает в экстаз и готов совершать такие подвиги, которые, в общем, никому, кроме него самого, не нужны. Так вот, после того, как мне были возданы соответствующие моим талантам почести, одна смазливая девчонка (по-моему, девятый класс вторичного обучения, вряд ли больше) неожиданно заявила во всеуслышание:

— Дорогой Шекет! (Кстати, уже это обращение насторожило меня — я как-то больше привык, что девушки говорят мне: «любимый».) Почему вы никогда не рассказываете о своем подвиге на Исфираке-5? Неужели мертвяки вас так напугали, что вы до сих пор держите язык на привязи?

Оставлю на совести дряной девчонки ее несколько развязный тон. Все притихли, и я вынужден был ответить:

— Э-э… — откровенно сказал я. — М-да, конечно…

Конечно, этот ответ был далеко не полон, но, чтобы не вдаваться в детали, я задал девице встречный вопрос:

— А откуда вам, дорогая моя, известно о задании, которое я выполнял на этой планете?

— Ха! — вокликнула эта наглая особа. — Да об этом говорят на всех тусовках! И о том, как вы сбежали от мертвяков, и о том, как убили тамошнего Мессию…

— Стоп! — воскликнул я. — Все было не так!

— А как? — тут же спросила девица, глядя мне в глаза.

Тогда-то я и понял, что придется открыть правду — я не имел морального права выглядеть в глазах молодежи человеком, способным от кого-то убегать и кого-то убить. Вздохнув, я попросил девицу сесть рядом со мной, положить свою ладонь мне на затылок и убедиться в том, что все, о чем я расскажу, окажется истинной правдой.

— Да, — сказала эта нервная особа, приняв мою ментаграмму, — вы действительно будете говорить правду, а мы будем вас внимательно слушать.

И я рассказал. А теперь рассказываю вам, поскольку не хочу, чтобы информация, распространяясь с помощью слухов и пересказов, была искажена до неузнаваемости.

Начну, как обычно, с майора Лившица.

— Шекет, — сказал он с кислым выражением лица, — мне очень неприятно давать вам это задание, но вы меня поймете. Вам придется отправиться на Исфирак-5 и либо подтвердить, либо опровергнуть поступившую в Агентурный отдел информацию. Дело в том, что там появился Мессия.

— Кто появился? — переспросил я. — Я не большой знаток нашей религии («Оно и видно», — пробормотал майор), но все-таки знаю, что Мессию ждут на Земле, точнее — в Иерусалиме, куда он должен въехать на белом ослике… Может, он решил сделать на Исфираке-5 остановку?

— Скорее всего, это просто самозванец, — раздраженно сказал майор. — Но поступающая информация… Короче говоря, на Исфираке-5 началось воскрешение мертвых. И это заставляет отнестись к тамошним событиям чрезвычайно серьезно.

Я вынужден был согласиться с майором и уже час спустя вылететь на Исфирак-5, воспользовавшись для конспирации скафандром ментальной невидимости. По дороге я, естественно, составил план действий. План был прост, но эффектен. Пункт первый: проверить, действительно ли на Исфираке-5 воскресают мертвые. Пункт второй: если да, то — действовать по обстановке. Вы могли бы предложить лучший план?

Вообще говоря, для своего пришествия в нашу Вселенную Мессия (если это на самом деле был он) мог бы выбрать более приличную планету. Исфирак-5 расположен между галактическими рукавами Ориона и Тельца, то есть на такой окраине, куда даже вездесущие торговцы предпочитают заглядывать лишь по случаю больших затмений местного оранжевого светила. Живут на этой планете, естественно, евреи — все население Исфирака-5 приняло гиюр лет двадцать назад и с тех пор число построенных на этой планете синагог, насколько мне было известно, превысило вдвое число разумных обитаталей. Никто до сих пор не понимал, для чего исфиракцы строили такое количество молельных домов, и лишь сейчас, подлетая к планете, я убедился в их несомненной прозорливости. Они были уверены в том, что именно на их планету явится Мессия! Они предполагали, что после того, как их мертвые начнут воскресать, им нужно будет где-то молиться, и заранее понастроили необходимое количество синагог.

Став в одночасье евреями, исфиракцы перестали допускать к себе галактических инспекторов — не хотели иметь никаких дел с явно некошерными созданиями, ведь, как известно, инспекцию проводят обычно вахряки с планеты Игудан-76, а это создания, хотя и копытные, но в то же время чешуйчатые, да еще и обожающие варить мясные бульоны в молоке, надоенном от убитого для этого бульона животного. Именно поэтому Агентурный отдел так нуждался в надежном информаторе.

Не стану докучать читателю рассказом о том, как я парковал свой «Бутон» в горах неподалеку от Сган-Иерушалаима, столицы Исфирака-5, как скрывался от патруля местной службы противокосмической защиты и как явился в город под видом паломника, прибывшего облобызать стопы самого Мессии. Если, конечно, это действительно был Мессия, в чем я сильно сомневался.

Первым, кто встретился мне на улице Сган-Иерушалаима, был тощий господин, не евший, по-моему, недели три. Он брел, покачиваясь, и с плеч его свисала дерюга, место которой было даже не в мусорной корзине, а в утилизаторе вторичных отходов.

— Любезный, — обратился я к этому существу, ибо больше обратиться было не к кому, — скажите, как мне увидеть Мессию, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Сам ищу, — пробормотал несчастный, дрожа всем телом. — Вот найду, да как врежу…

Честно говоря, я сильно усомнился в способности бедняги врезать кому бы то ни было, а угроза его в адрес самого Мессии показалась мне просто нелепой. Но я хотя бы убедился в том, что либо Мессия, либо замозванец, носящий это имя, действительно существует в природе.

— Говорят, — осторожно сказал я, — что после прихода Мессии здесь стали воскресать мертвые…

— Говорят! — попытался воскликнуть мой собеседник, но голос его шелестел, как засушенный тростник. — Посмотри на меня, путник! Кому я мешал, лежа в могиле? Почему я вновь вызван на эту грешную землю, чтобы влачить здесь…

Он что-то бормотал о желании вернуться туда, где находился вот уже несколько столетий, а я почувствовал, как кровь застыла в моих жилах — разумеется, не на самом деле, а чисто фигурально, ведь должен я как-то отразить в тексте охватившее меня смятение! Передо мной стоял воскресший мертвец — наверняка один из многих миллионов.

— Так, — сказал я. — Видимо, после долгих лет, прошедших после вашей смерти, вам здесь все кажется незнакомым? Мир сильно изменился к лучшему, верно?

— К лучшему! — прошипел воскресший. — Воскресли все, кто успел умереть до прихода Мессии! Сто тринадцать миллиардов! Интересно, что мы должны есть? Где жить? На планете живых-то всего девяносто миллионов, хорошо, они хоть о синагогах подумали заранее, так что нам, вернувшимся, есть где молиться. Но теперь мы все опять умрем с голода!

— Хм… — сказал я. — Об этом я как-то не думал… Впрочем, это ведь не проблема в наше время — есть Галактическая служба спасения, она снабдит население продуктами…

— Ты понимаешь, что говоришь? — бедняга даже затрясся от возмущения. — Принять некошерную пищу от гоев?

— Можно подумать, что сам ты не гой, — буркнул я. — Насколько мне известно, население Исфирака-5 перешло в иудаизм только двадцать шесть лет назад, а ты умер…

— С моей смерти прошло триста девяносто два года, ну и что? Воскрес я как еврей, ибо веду свой род к прапраправнучке-еврейке, и следовательно, по женской линии…

— Э-э… — протянул я. — Знаете, принято, в общем-то, считать наоборот — не еврейским потомкам, а по еврейским предкам.

— Ты с какой планеты свалился? — с подозрением спросил воскресший. — Неужели ты не знаешь, что время суть категория обратимая, а причины равнозначны следствиям?

— Безусловно, — поспешил согласиться я, поняв, что неосторожным вопросом едва не сорвал всю разведывательную операцию. — Но скажите, уважаемый, если на Исфираке-5 население скачком увеличилось в сотни раз, то где все эти господа? Почему улицы Сган-Иерушалаима пусты, как базарная площадь в день игры Селтика против Вискаса?

— Все на уборку шишляка! Шишляк — самый кошерный злак, пища настоящего еврея! — мой собеседник неожиданно заговорил лозунгами, и я понял, что миллиарды голодных жителей этой планеты бродят сейчас по полям и лесам в поисках пресловутого шишляка, чтобы как-то утолить свой голод. А когда весь шишляк будет съеден? Перспектива выглядела безрадостной, и я оставил воскресшего беднягу, поспешив к центру города согласно указателю, висевшему на стене одного из домов. Мне почему-то казалось, что лично Мессия, вызвавший весь этот катаклизм, от голода не страдает и размышляет о вечном во дворце президента.

Естественно, интуиция меня не подвела, и я нашел Мессию в большом парадном зале — он сидел за круглым столом в полном одиночестве и (вот чего я совсем не ожидал!) производил какие-то расчеты на компьютере системы «Дердикон», это была одна из новейших моделей со входом в галактический информаторий и вычислительный центр. Подняв на меня взгляд, Мессия коротко кивнул и сказал:

— А, Шекет! Я все думал, кого пришлет ваше управление. Что ж, садитесь. Жрать тут, правда, нечего, но ведь вы надолго не задержитесь, верно?

— Верно, — ответил я, неожиданно поняв, с кем имею дело. — Вам не кажется, однако, что эксперимент над населением целой планеты попросту аморален? И ваше отношение к религии мне тоже не по душе. Кстати, как ваше имя?

— Хотите донести начальству? — ехидно спросил Мессия, не переставая заниматься расчетами. — Арик Штуцер мое имя. Работал в лаборатории палеобиологии, ну да вы сами, видимо, догадались.

Я промолчал — пусть думает, что мне известно гораздо больше, чем на самом деле.

— Мои исследования по воскрешению умерших публиковались лет десять назад, но не привлекли внимания, — продолжал Штуцер. — Идея была гениальной, но разве к гениям хорошо относятся в научном мире? Я предложил воссоздавать умерших по отражениям их биополей, сохранившимся в информационном поле планеты. Гениально?

Я молчал — пусть думает что хочет, с этими гениями нужно обращаться осторожно, они, как известно, склонны к шизофрении, а мне вовсе не хотелось получить сейчас по лбу компьютером, он хоть и жидкий, но ударить способен очень больно, был у меня уже такой опыт…

— На Земле мне не разрешили даже лабораторного эксперимента! — возмущенно сказал Штуцер. — Мораль, видите ли… Моралисты собрались! Пришлось отправиться на этот Исфирак…

— И изобразить Мессию, благо вы знали, что жители этой планеты недавно перешли в иудаизм! — не сдержался я.

Штуцер смерил меня пренебрежительным взглядом.

— Вы тоже меня осуждаете? — удивился он.

— На планете миллиарды голодающих, — сухо сказал я. — Они убеждены, что вы — Мессия…

— Я — Мессия! — напыщенно заявил Штуцер, и я понял, что не обманулся к худших ожиданиях.

— … И не хотят принимать помощи, поскольку не желают есть некошерную пищу.

— И они правы! — воскликнул Штуцер.

— Они умрут от голода, едва воскреснув!

— Ну и что? Они были мертвы много лет, я подарил им несколько недель жизни!

— Такой жизни…

— Послушайте, Шекет, не нервируйте меня. Между прочим, если вам когда-нибудь захочется воскреснуть, вы еще скажете мне спасибо.

— Пока я и умирать не собираюсь, — твердо сказал я и нарушил (разве впервые?) служебную инструкцию. Надо вернуться на Землю с докладом и предоставить правительству Соединенных Штатов Израиля расхлебывать эту кашу и примерно наказывать Арика Штуцера. Но я не мог оставить без помощи жителей Исфирака-5!

Мне не стыдно того, что я сделал со Штуцером, но рассказывать об этом не хочется — не люблю натуралистических описаний сцен насилия. В двух словах: Арик Штуцер умер и был немедленно воскрешен, и присоединился к миллиардам своих горемычных сограждан, бродивших в окрестностях столицы в поисках стеблей шишляка. Не прошло и суток, как этот тип приполз ко мне и заявил, что раскаялся и больше никогда… Он согласен последовать за мной в Агентурный отдел и дать любые показания…

— А жители Исфирака-5? — сурово спросил я.

— Верну, чтобы было как раньше!

И вернул. Я уж не знаю, как у него это получилось — не силен я в палеобиологии, честно признаюсь. Во всяком случае, когда я улетал с Исфирака-5, жителей там было ровно столько, сколько значилось в последней переписи населения. А про Мессию они говорили, как наши друзья-христиане говорят сейчас об Иисусе — был, мол, такой, да взял на себя все грехи наши, за что Господь взял прибрал его к себе, но когда-нибудь он вернется… В общем, еще одна секта иудеев, верящих в Спасителя — на Земле таких тоже достаточно.

Вернется Арик, как же, держи карман.

ОПЯТЬ ЭТИ ОПЦИОНЫ

Иногда меня называют межзвездным шпионом. Я не обижаюсь. Многие считают шпионаж совершенно неприемлемым занятием — им кажется, что, шпионя за другими цивилизациями Галактики, человечество унижает себя, становится как бы на одну доску с пронырливыми ярдугамцами или борхийцами, которые и дня не мыслят без того, чтобы не выведать у соседей какой-нибудь их тщательно скрываемой тайны.

Согласен, это неприлично. У каждой цивилизации могут быть свои интимные секреты и подглядывать за ними так же нехорошо, как смотреть через замочную скважину на соседа, чистящего зубы платяной щеткой. Да, это странное занятие, но вам-то какое дело?

Однако мы, звездные разведчики, не занимались примитивным подглядыванием. Агентурную службу всегда интересовало лишь одно: представляют ли секреты той или иной цивилизации опасность для Соединенных Штатов Израиля? Это мы и должны были выяснять — часто с риском для жизни. Мы не шпионы, а разведчики. Агенты, если это слово вам больше по душе. И чтобы вам еще яснее стала разница, расскажу о своей миссии на Опцион, небольшую планетку в районе шарового звездного скопления Большой мешок.

Похоже на то, что собственного солнца у этой планетки не было отродясь. Да ей это и не нужно было: расположенное неподалеку скопление из двадцати тысяч звезд давало достаточно всяких излучений, чтобы в первичном океанском бульоне Опциона возникли органические клетки, развившиеся в течение трех миллиардов лет в самых зловредных существ Галактики. Комплекс неполноценности у опционов превосходил всяческое воображение. Они считали себя обиженными природой — почему у всех планет есть собственные светила, а их мир, такой замечательный, должен довольствоваться излучением шарового скопления?

Какая-нибудь другая цивилизация на их месте приложила бы свои таланты для того, чтобы перетащить к себе одну из звезд Большого мешка. Но что тогда делать с комплексом неполноценности, который сами опционы называли комплексом национального унижения?

Вместо того, чтобы решить проблему раз и навсегда, опционы начали специализироваться на мелких пакостях. В основном, они делали пакости близлежащим цивилизациям, но иногда и о себе вспоминали. К примеру, лет десять назад опционы повернули пылевой поток от плоскости Галактики к ее северному полюсу, и в результате жители Аргубина-4 (замечательный мир на высоких галактических широтах) оказались на волоске от гибели — ведь пыль для аргубинов так же смертельна, как глоток кислорода для аборигенов Ашторина-5! Хорошо, вмешалась Галактическая служба спасения, иначе одной цивилизацией стало бы меньше.

А год спустя опционы причинили пакость уже самим себе — надули в недра собственной планеты воздух. Хотели, наверное, сделать из Опциона воздушный шар, чтобы, так сказать, воспарить на нем к горним высотам Галактики, а если проще: использовать давление воздуха для изменения орбиты. Вы ж понимаете, это все равно, что ковырять в носу: удовольствие маленькое, а пользы никакой. Планету раздуло, начались подвижки материков, океаны затопили прибрежные города. Сколько погибло опционов, никто так и не узнал — чувство собственного достоинства, смешанное с комплексом неполноценности, не позволило правительству Опциона информировать Галактический совет об этом небольшом трагическом происшествии.

Надеюсь, вы понимаете теперь, почему я не удивился, когда майор Лившиц, начальник Агентурного отдела, вызвал меня из внеочередного отпуска и сказал с брезгливым выражением лица:

— Опять эти опционы!

Я промолчал, потому что комментировать высказывания руководства не входило в мои прямые обязанности.

— Согласно донесениям агента Фрейма Короткого, — продолжал майор, — на Опционе ведутся тайные работы в области полярной шапки. Ваша задача, Шекет, заключается в том, чтобы выяснить, представляет ли эта деятельность опасность для человечества. Если нет, пусть себе возятся.

— А если таки да? — спросил я.

— Если таки да, вам запрещается любое вмешательство, — жестко сказал майор. — Вы слишком много на себя берете, Шекет, в последнее время. Вы кто? Полевой агент или корпус быстрого реагирования? Полетите, узнаете и доложите. Ясно?

— В общем, да, — сказал я, пожимая плечами.

Естественно, для полета на Опцион я избрал кружной путь — через газовые потоки рукава Ориона с пересадкой на маяке Бетельгейзе, а затем на рейсовом велосипеде «Крик» добрался до Большого мешка, откуда цель моего путешествия была уже видна вооруженным глазом — то есть, в телескоп. Кстати, рекомендую: рейсовые велосипеды — замечательное средство передвижения для тех, кто хочет сбросить десяток килограммов лишнего веса. Движется звездолет, разумеется, на квантово-дисперсной тяге, но в действие реактор приводится совместными усилиями пассажиров звездолета. У каждого в каюте установлено устройство, напоминающее обычный велосипед. Садишься в седло и крутишь педали. Если крутишь плохо, мощность двигателя падает, и ты слышишь, как командир звездолета объясняет экипажу, что он лично сделает с нерадивым пассажиром. Если вам это напоминает положение рабов на древних галерах, то вы недалеко отклонились от истины. Но зато какое удовольствие! Крутишь педали и видишь, как мимо иллюминатора проносятся звезды. Незабываемое ощущение…

Впрочем, я отвлекся. От шарового скопления Большой мешок до Опциона я добирался и вовсе пешком, поскольку миссия моя была скрытной и, если бы меня раскрыла местная контрразведка, остаток жизни мне пришлось бы провести в камере смертников в ожидании казни. Кстати, казнят на Опционе очень цивилизованно, ничего не скажешь: дожидаются момента, когда приговоренный должен сам скончаться от старости или какой-нибудь неизлечимой болезни, и за секунду до момента естественной смерти превращают беднягу в тонкий лист с помощью мощного пресса. Но ждать приведения приговора в исполнение — такая мука! Некоторым приговоренным, я это знаю, приходилось дожидаться казни несколько десятков лет. Для себя я, безусловно, не желал подобной участи и потому принял меры, чтобы мое появление на Опционе не было зафиксировано диспетчерской службой.

Вступать в контакты с местным населением я не собирался — взрослый опцион наверняка соврет даже если спросить его, как пройти к космопорту, а с детьми говорить вообще бессмысленно, поскольку общаются они на своем языке, совершенно непонятном для взрослого человека.

Я знал, что подозрительные работы ведутся в области полярной шапки, туда и направился. Кстати, если вы думаете, что полярная шапка на Опционе, как на любой порядочной планете, представляет собой ледяную корку, то это самое большое заблуждение в вашей жизни. Нет, это действительно шапка: для того, чтобы скрыть от космической инспекции свои далеко идущие планы, опционы еще в давние времена построили над северной полярной областью планеты огромный, непроницаемый для любых излучений навес размером в полмиллиона квадратных километров. Разглядеть из космоса, чем занимались зловредные опционы под этой шапкой, было невозможно. Вот почему Агентурный отдел и предпринял разведывательную акцию.

Под шапку я проник на ручном подземоходе. Не очень приятно ощущать себя кротом и вгрызаться в землю собственным носом, но это был единственный способ оказаться там, где меня не ждали, и так, чтобы мое появление стало сюрпризом.

О, сюрприз получился на славу! Можете себе представить: собралась сотня-другая опционов во главе с каким-то начальником (видели бы вы, как они перед ним пресмыкались!), перед ними возвышалась конструкция, вовсе не предназначенная для постороннего взгляда, и разговоры велись совершенно для инопланетного наблюдателя секретные. Вдруг под ногами разверзается почва, и в центре толпы появляется существо, к инопланетянам не относящееся — инопланетяне ведь должны являться с неба, а не из под земли! Поневоле растеряешься. А я еще и времени им на раздумья не оставил, немедленно приступив к опросу населения.

— Что это вам вздумалось делать? — грозно спросил я на горном диалекте материкового опционского (не спрашивайте, как и когда я успел овладеть этим сложнейшим языком, — не отвечу, это профессиональная тайна). — Не против нас ли, подземных жителей, злоумышляете?

Увидев меня и услышав вопрос, начальник упал в обморок, его заместитель застыл в ступоре, а все остальные, естественно, пожелали просветить меня относительно истинного назначения загадочного аппарата.

— По одному, — твердо сказал я. — Начните вы.

И я ткнул клешней, которой недавно пробивал тоннель, в сторону молоденького аборигена, смотревшего на меня с таким видом, будто я был местным богом Аихой.

— Не против вас, господин мой, — тряся в ужасе каждым волосом на черепе, пробормотал абориген. — Этот аппарат предназначен для того, чтобы нарушить информационные потоки в районе третьего галактического рукава, где расположена звезда, которая называется Солнце.

— Ах, Солнце, тогда продолжайте, — сказал я, изобразив облегчение. — Солнце, подумаешь…

Слушая, я, естественно, боковым и обзорным зрением следил за каждым движением — в том числе и за моей спиной. Поэтому появление агентов местной службы безопасности я углядел сразу. Немудрено было — только они и двигались в этой толпе застывших от неожиданности изваяний.

В принципе, я мог, конечно, разрушить аппарат и тем избавить спецназ нашего Генерального штаба от опасной операции вторжения и обезвреживания. Но я вовремя вспомнил требование майора Лившица не высовываться с инициативами. Только увидеть, вернуться и доложить.

Так я и сделал. Преследовать меня под землей опционы не могли, а в космос я вышел там, где меня и вовсе не ждали. В общем, вернулся без помех. И что, вы думаете, сказал мне майор Лившиц, когда я доложил о выполнении задания?

— Вечно вы, Шекет, упускаете главное! Уж были на месте, аппарат, можно сказать, в руках держали! Ведь вы могли сразу его уничтожить? Теперь вот спецназ посылать… Без жертв не обойдется. Неужели жизни наших солдат для вас ничего не значат?

Хотел я сказать господину майору все, что думал по этому поводу, но ведь у начальства только одно мнение, причем собственное.

— Так точно! — сказал я.

Майор Лившиц минуту подумал и, видимо, не очень понял, к какому именно из его вопросов относился мой ответ.

— Идите, Шекет, — произнес он недовольно. — Ваше следующее задание не будет связано с принятием каких бы то ни было решений, об этом я позабочусь.

АГЕНТ, ЗАПЕРТЫЙ В КОМНАТЕ

В профессии разведчика, к сожалению, слишком большую роль играет процесс. Процесс проникновения в мир противника. Процесс установления контактов с населением. Процесс вербовки. Процесс выкачивания информации из найденного наконец источника. А потом процесс возвращения — и удовлетворение, которое испытываешь, когда работа закончена.

Все время суетишься — то летишь, то прячешься, то слушаешь, то убегаешь со всех ног, — и забываешь напрочь о том, что ценно на самом деле вовсе не это, а крохи добытой информации. Я увлеченно рассказываю, как дрался с киргушами, скрывался от гиндархов, проникал в защищенные радиацией хранилища вернаков — и все меня слушают, читают, восхищаются: ах, какой этот Шекет храбрый, какой он умелый, как лихо он обвел гиндаспов вокруг пальца и выведал у них секрет кварк-мезонного оружия, которое никто, между прочим, не собирался использовать в реальной боевой обстановке.

Между тем, славен на самом деле должен быть тот разведчик, который проникает во вражеские секреты, вообще не вставая с кресла. Идеальное действие, чтоб вы знали, — это отсутствие всякого действия. И чтобы вы убедились в том, что я прав, расскажу историю, которая, как мне казалось, интересна лишь компьютерным архиваторам да накопителям баз данных.

После возвращения с Опциона мне довелось отдохнуть двадцать три часа — даже сутки я не провалялся на диване и не прожарился в виртуальной сауне, как мне того хотелось. Мрачный майор Лившиц вызвал меня и сказал:

— Шекет, я обещал дать такое задание, где вам наверняка не пришлось бы принимать никаких решений, даже если бы вы и захотели во что-нибудь вмешаться.

— Помню, — кивнул я без особого энтузиазма.

— Так вот, поручаю вам узнать, действительно ли лусакры собираются захватить Землю.

— Разве есть такие подозрения? — удивился я.

Дело в том, что, на мой взгляд, лусакры были самыми безобидными созданиями в Галактике, а может, и во всей Вселенной. Обитали они на планете Лусакр-3/4, и пусть вас не смущает дробь в названии этого странного мира. Дело в том, что планеты в системе звезды Лусакр, расположенной в малонаселенной зоне галактического рукава Персея, обращались вокруг светила по сильно вытянутым орбитам. То и дело вторая по счету планета становилась первой, а шестая погружалась в глубину орбиты пятой. Разумная жизнь развилась на планете, которая половину своего года была третьей по счету от звезды, а другую половину — четвертой. Отсюда и название. Пусть оно вас не смущает, к тайне, которую мне предстояло выведать, это не имеет никакого отношения.

— Лускары хотят захватить Землю, — повторил майор Лившиц. — Пока это всего лишь непроверенная информация, и вы, Шекет, должны внести ясность в эту важную для нашей безопасности проблему.

— Когда лететь? — спросил я, мысленно просчитывая курс к рукаву Персея.

— Никогда, — отрезал майор. — Информацию вы должны получить, не покидая комнаты. Кстати, пока вы не выполните задания, вы действительно не сможете выйти из помещения. Извините, Шекет, я вынужден поступить именно так — из соображения секретности и важности вашей миссии.

После чего два дюжих робота, которым конструкторы даже не удосужились придать человекообразную форму, схватили меня под руки и, невзирая на мое сопротивление, привели в камеру без окон, где из мебели были только стол и кресло, а из оборудования — мой собственный компьютер, приветствовавший меня словами: «Ах, Иона, разве можно так поступать с разумным предметом?»

Вообще-то я не привык к тому, чтобы со мной обращались так бесцеремонно, но от выражения возмущения меня удержали два обстоятельства. Первое: возмущаться не имело смысла, поскольку оба робота покинули помещение, и дверь захлопнулась. А во-вторых, меня одолело естественное любопытство: как, черт возьми, я смогу выведать секрет лусакров, не выходя из этой запертой комнаты?

— Послушай, — сказал я своему компьютеру, — что ты мне можешь сообщить о цивилизаии, живущей на планете Лусакр-3/4?

Компьютер, возмущенный неделикатным обращением, зыркнул на меня оранжевым глазом индикатора, будто я был виноват в том, что ему причинили моральный ущерб, и ответил такой мысленной атакой, что я отошел в противоположный конец комнаты, иначе мой мозг был бы расплавлен новыми знаниями и о выполнении задания майора Лившица пришлось бы забыть.

Все, что впечатал в меня взбешенный компьютер, пригодиться не могло — это я понял сразу, поскольку никаких эмоций у меня поглощенная информация не вызвала. С другой стороны, иных сведений о лусакрах не было, покинуть комнату я не мог, так откуда мне было знать, собираются лусакры завоевывать Землю или это глупые бредни заскучавших от безделия агентов?

Другой на моем месте сказал бы «хватит» и заявил бы, что выполнить задание не представляется возможным. Агент я, в конце концов, или подопытный кролик? Но согласитесь, поступить таким образом я не мог. Поступить иначе я не мог тоже, поскольку не видел способа выведать у лусакров необходимые сведения.

Классическое противоречие, если вы успели заметить. Я должен был покинуть комнату, чтобы выполнить задание. И я не должен был покидать комнату, поскольку таков был приказ начальства. Надеюсь, читатели моих мемуаров с детства умеют щелкать подобные противоречия, как грецкие орехи. Два варианта. Первый: нырнуть в колодец времени и отправиться в прошлое, когда майор Лившиц еще не отдал приказа, и следовательно, я мог бы отправиться на Лусакр-3/4, не нарушая присяги. Второй вариант: увеличить размеры комнаты таким образом, чтобы она стала больше Галактики — тогда Лусакр-3/4 окажется внутри помещения, и мне не придется вступать в конфликт с майором и присягой агента.

Первый способ я отбросил сразу: в комнате не было колодца времени, а для создания его нужна была аппаратура, которой майор Лившиц меня предусмотрительно не снабдил. Второй способ тоже не годился и ровно по той же самой причине. Что оставалось? Думай, сказал я себе, думай, Шекет.

Разумеется, я придумал — надеюсь, вы в этом не сомневались.

— Послушай, — сказал я компьютеру, — я понимаю твое возмущение, сам возмущен не меньше. Но я из этой комнаты не выйду, а тебя из нее не вынесут, пока задание не будет выполнено. Так что смени гнев на милость. Вот чего я хочу…

Мы с компьютером всегда понимали друг друга — временные размолвки не в счет. Обмениваться сознаниями нам уже приходилось — правда, по менее значительным поводам, во время игры в «прими-отдай». Мне никогда не нравилось становиться бездушным счетным устройством — что бы ни говорили программисты о компьютерном интеллекте, он все-таки не идет ни в какое сравнение с человеческим: ни порадоваться по-настоящему, ни возмутиться, все по плану, все как задумано, но сейчас меня это вполне устраивало. Главное: я стал частью единой галактической компьютерной сети, куда, конечно, входила и система обеспечения безопасности Лусакра-3/4.

Точнее, должна была входить. Почувствовав себя пауком, плетущим бесконечную паутину, я оглядел сеть, в которой барахтался, и не обнаружил нитей, ведущих к компьютерам Лусакра. Ясно, вход заблокировали, а шансов разобраться в кодах у меня не было. В конце концов, я агент, а не компьютерный гений!

Что ж, нормальные герои всегда идут в обход. Я вернулся на Землю и ухватился за нить, связывавшую галактическую сеть с компьютером посольства Лусакра-3/4. Честно говоря, шанс что-либо узнать был и в этом случае минимален — кто же сообщает послу сведения, которые у его можно выведать? Если лусакры решили напасть на нашу планету, то их посол на Земле узнает об этом в последнюю очередь.

Можно, конечно, поступить иначе, что я и сделал, поскольку другого выхода у меня просто не было. Посол Лусакра-3/4 на Земле господин Аврухазд Си-Бемоль общался с сыном, оставшимся на родной планете, когда я, не долго думая, внедрился в лобные доли его мощного, но ничего не подозревавшего мозга, и принялся повторять, как заведенный: «Нужно оккупировать Землю, нужно оккупировать Землю».

Господин Аврухазд, занятый серьезным разговором с сыном (тот получил по истории родной планеты то ли слишком высокую, то ли слишком низкую оценку, и оба варианта папочку почему-то не устраивали), не смог оказать сопротивления. Еще секунда, и внушенную мной мысль он уже воспринимал как свою собственную. Поразившись неожиданному озарению, он прервал разговор и соединился с Генеральным штабом Лусакра-3/4, чтобы передать это странное предложение.

И что, по-вашему, ответил послу начальник Генштаба? Он сказал: «Откуда вы знаете?» Его не удивила идея напасть на Землю, но привело в замешательство, что посол каким-то образом узнал о тайных планах штабистов Лусакра-3/4!

— А что я знаю? — в свою очередь спросил посол, потому что я на радостях ослабил мысленный захват и едва не вывалился из лобных долей господина Аврухазда в галактическую информационную сеть.

— Вы сказали сейчас… — сурово начал начальник Генштаба, не желая в целях конспирации даже повторить то, что слышал от посла.

— А что я сказал? — спросил посол.

— Да то что сказали! — закричал генерал, и я не стал дожидаться, пока они закончат выяснять отношения.

«Меняемся!» — сказал я своему компьютеру, и он с большой неохотой впустил мое сознание обратно в мозг Ионы Шекета. Наслаждение, которое я испытал глядя на мир собственными глазами, вряд ли поддается описанию. Точнее, поддается, конечно, но в тот момент у меня просто не было времени, чтобы разбираться в собственных ощущениях.

Майор Лившиц, с которым я срочно связался, удивленно поднял брови:

— Шекет, — сказал он, — я просил бы вас не отрывать меня от дела до тех пор, пока задание не будет…

— Задание выполнено, — заявил я. — Лусакры действительно готовят вторжение, это подтвердил начальник их Генерального штаба как его там…

— Доказательства! — потребовал майор, но, согласитесь, у каждого агента есть собственные секреты. К тому же, я был обижен, а обида Ионы Шекета чего-то все-таки стоит.

— Доказательства являются приватной информацией, — любезно сказал я, — и не могут быть представлены без решения комиссии Особого отдела Службы внешней разведки Соединенных…

— Достаточно, — поспешно сказал майор. Он-то знал, что решения комиссии придется ждать не меньше года. — Скажите только: вы уверены?

— Убежден! — отрезал я.

Конечно, майору станет известно, каким способом я добыл нужную информацию, но пусть его программисты поломают головы. Я надеялся, что уж теперь-то получу долгожданный отпуск, но майор думал иначе, и следующее задание не заставило долго ждать.

АХ, КАКОЙ ЗАКАТ!

По-моему, у читателей сложилось впечатление, будто мы, агенты Службы безопасности, только тем и занимались, что куда-то летали, с кем-то встречались, что-то выпытывали, а потом возвращались на Землю и докладывали о полученных сведениях своему начальству. На самом деле всем перечисленным занимаются политики, роли которых нам, конечно, тоже доводилось играть, в этом нет никакой тайны. Гораздо чаще, однако, мы, разведчики, ломали голову не над тем, как заполучить секретную информацию, а над тем, как донести сведения до Земли, не расплескав и не выдав ненароком раньше времени.

Возьмите, к примеру, шаршанов, жителей Шаршана-4, которые изобрели способ выращивания урожая за два с половиной часа и ни с кем не хотели своим «ноу-хау» делиться.

Для профессионального агента (кажется, это был мой коллега Исидор Палес) не составило труда внедриться в шаршанское общество и узнать все, что желали знать на Земле, в Академии сельского хозяйства. Узнать-то он узнал — а как сообщить? Улететь с планеты он не мог, поскольку на Шаршане-4 существует закон: «Всех впускать, никого не выпускать». Передать сведения по радио или иным способом он не мог тоже, поскольку любые сигналы с планеты перехватывались шаршанской службой безопасности. И что было делать? К сожалению, Палес так и не нашел выхода. Насколько мне известно, он и сейчас живет на Шаршане-4, выращивает урожай за два с половиной часа и дожидается случая, чтобы поделиться своим умением с теми, кто посылал его на это опасное задание.

Лично мне тоже пришлось столкнуться с проблемой передачи агентурных данных. Дело было на планете Асурон-68 в системе тройной звезды Асурон. Странная это система, скажу сразу. Сто семнадцать планет обращались по орбитам вокруг всех трех звезд сразу, переходя от одной звезды к другой, то и дело сбиваясь с круговых орбит на эллиптические, а иногда и вовсе вылетая в межзвездное пространство, чтобы вернуться лет этак через миллион с хвостиком. Как могла возникнуть разумная жизнь в таких, мягко говоря, нестабильных условиях? Она и не возникла. На Асуроне-68 лет сорок назад поселились беженцы с Земли — те, кто не принял в свое время протектората Соединенных Штатов Израиля над латиноамериканскими странами. Они прервали всякие контакты с бывшей родиной и принялись создавать оружие, способное выкурить с Земли человечество, чтобы потом вернуться на освободившееся пространство и основать свое государство на манер военных хунт прошлого века.

Агентурный отдел засылал разведчиков, которые ничего не могли узнать, поскольку асуроны изобрели замечательный способ, оберегавший их секреты от внешнего любопытства. Они не были против туризма: пожалуйста, приезжайте, любуйтесь, наши пейзажи — самые красивые и динамичные пейзажи во Вселенной! Но асуроны понимали, что каждый второй турист может оказаться агентом, и потому поставили условие: свою память турист должен оставлять на таможне. На обратном пути ее, конечно, возвращали, но в результате турист покидал Асурон-68, имея в голове в точности то же самое, что копошилось в его мозгах, когда он только сходил с трапа звездолета.

Оставив собственную память на сохранение, турист получал в свое распоряжение временную память, в которой были записаны все маршруты, данные о кемпингах, достопримечательностях и природных особенностях. Отягощенный этими сведениями, турист отправлялся на планету и заполнял голову личными впечатлениями. Месяц спустя он возвращался на таможню, где оставлял временную память, получая назад собственную.

Вы можете спросить: какой смысл в такой поездке, если, вернувшись домой, турист не может вспомнить абсолютно ничего из того, что видел? Так я вам скажу: впечатления не стирались. Эмоции сохранялись, и это было действительно замечательные эмоции, причем у каждого свои. Посетив Асурон и ровно ничего не помня из увиденного, турист возвращался, наполненный таким количеством впечатлений, что весь год затем чувствовал подъем сил и желание творить на пользу общества.

Я прибыл на Асурон-68 под видом обычного туриста и не без сожаления оставил свою богатую память на хранение в таможенной службе космопорта. Если бы я действительно был туристом, купившим круиз, то следующим моим воспоминанием было бы, как я получаю свою память обратно. Но я-то выполнял секретное задание и перед полетом прошел не просто инструктаж, а полную психическую переделку. Мне изменили инстинкты. Такое умеют делать только у нас, в Агентурном отделе. Я заполучил инстинкт, который чрезвычайно полезен в работе разведчика: неудержимое желание узнать то, чего никому знать не положено. Мне могли стереть память, могли навязать новые воспоминания, но никто не был в силах покуситься на основные инстинкты и рефлексы, делающие человека личностью.

Вот почему, отправляясь на Асурон-68, я знал наверняка, что, путешествуя по планете, постоянно буду думать о том, где бы узнать что-нибудь такое, чего нет в туристических проспектах. Жаль, конечно, что контролировать свои инстинкты я был не в состоянии, но тут уж ничего не поделаешь — играть приходилось по чужим правилам.

Сдача памяти на хранение заняла минут десять — это была обычная процедура сканирования мозга с последующей записью на голографический кристалл. С другого — туристического — кристалла мне переписали временную память, и я вышел из здания космопорта, точно помня, что в прошлое мое посещение Асурона-68 я был в восторге от маршрута, пролегавшего в горах Шунги-Парга. Туда я и отправился, но, не доехав даже до городской окраины Асурона-центрального, сошел с тропы, потому что инстинкт подсказал мне: здесь я могу узнать нечто такое, что мне очень пригодится.

Вы спросите, конечно: откуда я могу помнить, что происходило со мной на Асуроне-68, если временную память мне, как водится, стерли на таможне при возвращении? Я вам скажу: кроме обычной — долговременной и кратковременной — памяти у человека есть и память инстинкта, ее-то никто у меня на хранение не забирал и забрать не мог. Разумеется, инстинктивная память специфична. Вернувшись домой, я не помнил ровно ничего из пейзажей Асуроно-68, но инстинкты любопытства и самосохранения подсказывали мне, как я действовал в тех случаях, когда либо обнаруживал то, что могло составить для меня профессиональный интерес, либо пытался скрыться от преследования, спасая свою жизнь. Многого инстинктивная память не сохраняет, но кое-что остается.

Так вот, через две недели после начала путешествия я знал, каким именно способом асуроны собирались завоевывать Землю. Никто от меня этого, судя по всему, не скрывал, поскольку каждый асурон знал, что я забуду все на свете, когда вернусь в космопорт.

Что ж, узнать-то я узнал, но как теперь сохранить информацию? Я ведь действительно все должен был забыть! И забыл, конечно, таможенники свое дело знали.

Чисто инстинктивно все оставшееся до возвращения время я, по-видимому, потратил на то, чтобы найти способ передать на Землю полученную мной информацию. Записать? Элементарно, но все записные книжки, блокноты, диски и любые другие носители информации на таможне изымались и заменялись стандартными туристическими буклетами, от которых, как вы понимаете, для меня не было никакой пользы.

Я вполне себе представляю, как бродил туристическими тропами, глядел на закат голубого солнца, восход красного и затмение желтого, на прохождение через меридиан одновременно двадцати планет системы Асурона и на главную достопримечательность — большую ледяную крепость, висевшую башнями вниз и похожую на стометровый сталактит… Я смотрел, старался запомнить увиденное, но инстинкт призывал меня думать совсем о другом: как, черт возьми, сохранить сведения агентурного характера?

Меня наверняка окружали сотни других туристов, таких же, как я, беспамятных людей, набиравшихся впечатлений, но, в отличие от меня, не отягощенных инстинктивными раздумьями о ближайшем будущем. О чем мы говорили? Сейчас этого уже не узнаешь, хотя мне, конечно, было бы интересно — да и моим читателям, уверен, тоже.

Я полагаю, что именно эмоции туристов и навели меня в конце концов на правильную мысль. Может быть, кто-то излишне восторженно отреагировал на тройственный закат, когда все три светила одновременно погружались за горизонт? И меня осенило.

Наверняка до возвращения еще оставалось время, иначе я просто не успел бы довести план до конца. Когда на таможне изысканный асурон в форме офицера вернул мне мою память, прошло несколько минут, прежде чем инстинкт подсказал, что я должен предпринять в первую очередь.

Инстинкт прямо-таки требовал, а я стоял столбом и не мог понять, для чего мне нужно собирать вернувшихся со мной туристов и расспрашивать их о том, какое впечатление оказалось для них самым сильным. Я это сделал, подчинившись инстинкту, но до самого возвращения на Землю оставался в полном недоумении относительно того, зачем мне это было нужно. Представ перед майором Лившицем, я смог сказать только:

— М-м-э… Уверен, что я выполнил задание, это я печенкой чую. Но не помню! Единственное, что у меня есть — список туристов моей группы и эмоций, испытанных ими на Асуроне-68. Добавьте к этому мое личное впечатление: я был поражен, когда увидел море, в котором… Нет, что именно было в море, я не помню, хоть убейте!

Майор Лившиц повертел в руках предъявленный мной список, наморщил лоб, потом лицо его просветлело, и он сказал, улыбнувшись:

— Шекет, кажется, вы блестяще справились с заданием. Это ведь шифр, и наши криптографы расколют его шутя!

Шифр? Черт возьми! Лишь в тот момент я понял собственную гениальную идею. Каждый турист увозил с Асурона-68 какое-нибудь впечатление. И если поставить в соответствие тому или иному впечатлению, той или иной эмоции определенную букву алфавита, а потом выстроить определенным образом (тоже по алфавиту, скорее всего!) фамилии туристов, то можно получить вполне осмысленный текст!

Я не удержался и немедленно сообщил о своей догадке майору Лившицу.

— Ну конечно, — добродушно отозвался тот. — Даже лишившись памяти, вы, Шекет, сохранили инстинкт разведчика! Идите, я вами доволен!

И я ушел. К сожалению, мне так и не довелось узнать, какую именно информацию получил Агентурный отдел после дешифровки эмоций и впечатлений, вывезенных с моей помощью туристами с Асурона-68. Но информация оказалась очень важной — это я знаю точно. Свидетельство тому: орден Неделимого Иерусалима, который я надеваю по большим праздникам.

ГОСПОДИН КЛОН

Я хочу, господа, внести ясность в очень непростую проблему, о которой в последнее время много говорят в мировых информах, начиная с государственного канала «Шма, Исраэль» и кончая сотнями частных компаний, для которых сенсации являются основой их безбедного существования. Речь идет о клонированных разведчиках.

Первая публикация прошла в газете «Большой Центавр». Я уже лет пять не служил в Агентурном отделе и потому не обратил внимания на провокационный характер сообщения. Подумаешь, какой-то репортер утверждал, что в своей работе все разведки Вселенной используют клонированные организмы, чтобы не рисковать оригинальными агентами. А клонов понаделать, как все знают, ничего не стоит — ведь для разведок закон о запрете клонирования разумных организмов, сами понимаете, не писан.

На следующий день в новостях компании «Утро Лоранды» эта байка была повторена с новыми ошарашивающими подробностями, и я подумал: «Господи, какой бред!», но опять не придал информации никакого значения. Однако уже через неделю о клонах-разведчиках говорили все, а по каналу «Шма, Исраэль» выступила личность неопределенного пола, возраста и цивилизационной принадлежности и, размазывая слезы по объективу съемочной камеры, рассказала о том, какие страшные неудобства испытывает из-за того, что сто тридцать восемь ее клонов ведут сейчас разведывательные операции в ста тридцати восьми мирах трех галактических рукавов, а ей, бедняжке, приходится скрываться от ста тридцати восьми контрразведок, хотя лично она ни сном ни духом… Вы ж понимаете, великая страдалица. Или страдалец, не имеет значения.

День-другой я наблюдал за развитием скандала, надеясь, что мои бывшие коллеги положат конец измывательствам над благородной профессией.

Скандал, однако, разгорался, Агентурная служба будто воды в рот набрала, я перестал понимать логику происходивших событий и решил на свой страх и риск дезавуировать нелепости, продолжавшие литься на зрителей новостных каналов.

Связавшись с отделом новостей канала «Шма, Исраэль», я сказал миловидной девушке, образ которой возник в моем сознании:

— Уважаемая, что это ваши корреспонденты болтают про клонированных разведчиков? Это, извините, бред. Я должен защитить честь Агентурного отдела…

— Пожалуйста, господин Шекет, — улыбнулась девушка. — У нас свобода слова, мысли и намерений, закрепленная в Законе от семнадцатого мая две тысячи…

— Да-да, — прервал я. — Когда мне дадут возможность выступить с опровержением?

— Хоть сейчас, — с готовностью сказала девушка. — Можете говорить, вы в эфире.

Вот так-так! Я хотел лишь спросить о времени своего выступления и не готов был немедленно общаться с миллиардами подписчиков главного государственного информационного канала. Но и отступать, как вам известно, Шекет не мог никогда.

Я огляделся и понял, что девица была права — на меня ожидающе смотрели три миллиарда восемьсот одиннадцать миллионов шестьсот сорок три тысячи четыреста девяносто шесть пар глаз, из которых добрая половина не принадлежала представителям вида «хомо сапиенс».

Но и отступать было поздно. Да что там поздно — даже если бы была такая возможность, я не отступил бы, чтобы не уронить себя в собственном мнении.

— Ну вот что, — сказал я. — Вы видите перед собой разведчика-клона. Того самого, о котором на всех каналах говорят уже больше недели. И я намерен доказать вам, что не существую.

Миллиард и триста миллионов пар глаз удивленно округлились, еще один миллиард подозрительно прищурился, а остальные сотни миллионов равнодушно ждали продолжения. Ну и ну, — подумал я, — бедные наши журналисты! Они ведь каждый день выступают перед этой аудиторией, обратная связь поддерживается постоянно, я всегда это знал и считал, что так и должно быть, сам иногда во время той или иной передачи посылал ведущему мысленный импульс, если был недоволен или желал получить разъяснения. И лишь сейчас, сам оказавшись на месте ведущего, я понял, какое впечатление производят миллиарды глаз, если каждую пару ты ощущаешь, и каждый взгляд чувствуешь, и вынужден работать для всех, даже для рептилий с Амахрона-23, вон их глаза в количестве семисот двадцати трех, из которых пятьдесят три покрыты бельмами, пялятся и не дают сосредоточиться…

— Да, — сказал я, взяв себя в руки. — Я не существую, поскольку, будучи клоном, никогда не был клонирован. Я, Иона Шекет, бывший сотрудник Агентурного отдела Разведывательной службы Соединенных Штатов Израиля, родился от мужчины и женщины в Иерусалиме шестьдесят три локальных земных года назад. Но поступив на службу в разведку, я стал клоном, поскольку клоном является сама эта система.

Хлоп! Семьдесят миллионов сто тридцать две тысячи девяносто семь пар глаз мигнули и закрылись — обладатели их выключили свои приемники, разочарованные началом моего выступления. Ну и ладно, остальные глаза только расширились в изумлении.

— Согласитесь, господа, — продолжал я, — что во Вселенной есть множество совершенно не сравнимых друг с другом цивилизаций. Я это и раньше знал, поскольку много путешествовал, а служба в разведке и армии лишь убедила меня в многообразии форм разума. Многие цивилизации воюют друг с другом — это, к сожалению, факт нашей жизни. Но войны — не лучший способ выяснять отношения и делить сферы влияния. Чтобы не доводить дело до войны, нужна разведка. Чем больше все знают обо всех, тем меньше необходимость в прямых столкновениях. Это очевидно, вы согласны?

Хлоп, хлоп! Когда мигают два с лишним миллиарда пар глаз, это, знаете ли, производит впечатление. Я перевел дух и продолжил:

— Разведка необходима, но она невозможна! Как может действовать разведка рыбоящеров на планете летающих гуманоидов? У этих цивилизаций не только формы разные, но принципиально отличаются ментальность и даже способы получения информации! Это стало очевидно еще тогда, когда миллиарды лет назад в Галактике появились первые разумные существа. История тех давних времен покрыта мраком забвения, но нетрудно догадаться, что произошло, когда первая цивилизация рептилий пожелала получить секретную информацию у первой цивилизации недышащих эфирообразных. Полный провал! Нужно было что-то делать, ведь без взаимного подслушивания и подглядывания цивилизации обречены были воевать по пустякам. Тогда-то какому-то гению и пришла в голову… или в тот орган, что голову заменял… идея клонирования разведки.

Я замолчал и попытался оценить эффект сказанного. Профессиональный журналист, возможно, и сумел бы это сделать, но я видел перед собой лишь два с лишним миллиарда глаз и понятия не имел, заинтересовались ли владельцы этих органов зрения моей речью или просто пялятся на меня, как на гамадрила в зоопарке. Ну ладно…

— Была выбрана форма разведывательных действий, разработан стиль разведки, ее, можно сказать, философия. В общем, программа, которую можно назвать генетическим кодом разведывательной службы. И на основании этой общей для всех цивилизаций программы или, если хотите, генотипа, был создан клон — первый во Вселенной клон разумного существа. Да, существо это состояло не из плоти и крови. Существо это было по сути организацией, способом действий, ну и что? Главное, что существо, которое всегда носило имя Разведки, было одновременно воссоздано по единой генетической программе на всех мирах, где разумная жизнь достигла стадии понимания своего предназначения.

— Не знаю, — продолжал я, — сколько именно клонов Разведки было создано в самом начале. Может, десять. Может, сто. Может, только два. В конце концов, ведь и овечек по имени Долли, первых клонированных на Земле животных, было всего две. Важен принцип. Вселенная развивалась, рождались и умирали звезды и планеты, одни цивилизации погибали, другие приходили на смену. А Ее Величество Разведка жила вечно, потому что клон нельзя уничтожить. Клоны неотличимы, они — одна суть.

Я посмотрел вокруг — по-моему, число моих слушателей странным образом удвоилось; во-всяком случае, мне показалось, что на меня смотрят уже четыре с лишним миллиарда пар глаз. Я был так взволнован, что даже не мог назвать точного числа — согласитесь, я ведь не был профессиональным журналистом. Может, число слушателей действительно возросло, а может, у меня двоилось в мыслях от волнения?

— Вот и все, — заключил я. — Я был разведчиком, но разве кто-то меня клонировал? Я — личность. Клон — моя служба. Разведка. И только поэтому разведывательные службы самых разных цивилизаций способны работать друг против друга. Разведка была бы принципиально невозможна, если бы на каждой планете создали собственную систему добывания информации. А мы действуем. Все, господа!

У меня уже ум заходил за разум — число смотревших на меня глаз, казалось, достигло числа звезд во Вселенной. Я заставил себя отключиться и попытался встать на ноги, но вынужден был ухватиться обеими руками за какой-то предмет, иначе непременно повалился бы на пол.

Придя в себя, я обнаружил, что предметом, спасшим меня от падения, был майор Лившиц собственной персоной. Сам руководитель Агентурного отдела явился ко мне домой, надо же, честь-то какая!

— Ну что, майор, — воскликнул я, — удалось мне спасти реноме разведывательной службы? А то ведь иноформканалы так бы и повторяли эту глупость о разведчиках-клонах! Я всегда говорил: для того, чтобы люди перестали говорить чепуху, нужно запустить другую чепуху, еще более нелепую, и привести ситуацию к абсурду!

— Шекет, — прервал меня майор, — говорите быстро: откуда вам известно о клонировании разведок? Это суперсекретная информация, вам не могли о ней сообщить, когда вы у нас работали! Значит, вы были связаны с агентурами других разведок? Вы были агентом-двойником? Говорите!

— Чушь! — возмутился я. — О чем вы, майор? Я придумал идею о клонах разведки, чтобы народ перестал говорить о клонированных разведчиках! Клон вышибают клоном… Э-э, я хотел сказать: клин-клином.

— Придумали? — подозрительно переспросил майор.

— Конечно! А что? — спохватился я. — Неужели… Господи! Значит, это было на самом деле?

— Нет, — отрезал майор. — Вы это придумали. И забыли. Ясно?

Вообще-то я уже лет пять не работал в разведке и мог бы просто послать майора подальше. Но посмотрев в печальные глаза моего бывшего шефа, я понял, что догадался правильно, и теперь все разумные существа во всех мирах знали с моей подачи: нет разных разведок, есть единая разведка. Клон.

— Хорошо, — сказал я. — Уже забыл. Но ведь слово — не воробей…

Майор печальным кивком подтвердил эту истину.

ПОДВИГ РАЗВЕДЧИКА

— Садитесь, Шекет, — сказал майор Лившиц, пригласив меня не в своей кабинет, а в комнату для конфиденциальных бесед, занимавшую в Агентурном отделе ведь цокольный этаж. — Это самая секретная комната во Вселенной. Сюда не проникает никакое излучение из окружающего мира — даже нейтрино, которое может, как вы знаете, без проблем, пронизать насквозь весь земной шар. И отсюда тоже не способна выбраться никакая информация. Даже если инопланетные шпионы нашпиговали здание своими подслушивающими и подглядывающими устройствами, все равно ничто за пределы этой комнаты не попадет.

— Понимаю, — пробормотал я. — Информация, которую вы мне хотите сообщить, носит столь секретный характер, что нужно полностью исключить возможность ее попадания в руки инопланетных разведок.

— Если бы только это, Шекет, если бы только это!

— А что же еще? — удивился я. — Кстати, должен заметить, принятые вами меры все равно бессмысленны. Да, никто не может увидеть и услышать ничего из того, что будет сказано в этой комнате. Никто — кроме меня и вас, верно? А мы покинем помещение, ведь не станете вы держать меня здесь до самой смерти… И тогда любой инопланетный диверсант сможет похитить меня как носителя информации и, используя множество известных методов…

— Да-да, — нетерпеливо сказал майор, — вы были бы совершенно правы, Шекет, в любом случае, кроме того, о котором пойдет речь. Задание, которое вам предстоит выполнить, совершенно уникально. Полагаю, это будет венцом вашей карьеры полевого агента. Возможно, даже последним делом…

— Послушайте! — воскликнул я. — Если вы посылаете меня на верную гибель, так и скажите, мне нужно сделать кое-что и на этом свете, прежде чем отправляться на тот!

— О чем вы, Шекет? — всплеснул руками майор. — Живите до ста двадцати и вдвое дольше! Но это задание действительно может оказаться последним — не только для вас лично, но вообще для разведывательной службы. И если вы не будете, черт побери, прерывать меня своими репликами…

— Прошу прощения, майор, — сказал я и вытянулся во фрунт. — Больше не повторится. Слушаю вас.

— Садитесь, наконец, — потребовал майор, и мы оба опустились в огромные кресла, кроме которых в комнате не оказалось ни одного предмета. Я сразу понял, что кресла являются одновременно и индивидуальными средствами спасения, способными сохранить человеку жизнь в космосе и, не исключено, даже в звездных недрах.

— Слушайте и запоминайте, — сказал майор. — Для вас это будет откровением, Шекет, но вот вам истина: за нами и за всеми разумными расами вот уже миллиарды лет ведет слежку та единственная сила, которой мы не можем ничего противопоставить. Эта сила…

— Вселенная! — выпалил я, и у майора Лившица от изумления брови оказались на середине лба.

— Откуда вы… знаете? — прошипел он.

— Элементарно, — хмыкнул я. — Вы говорите, что задание может стать последним не только для меня, но и для всех разведок. Разговор мы ведем в комнате, экранированной даже для нейтрино. И вы не боитесь, что меня могут похитить агенты иных цивилизаций. Следовательно, нашим противником является сама Вселенная, которая настолько старше любой цивилизации на любой из планет, что могла обрести самостоятельный разум, если не имела его изначально.

— Похоже, что имела, — вздохнул майор. — Вселенная всегда была разумна и всегда, конечно, хотела знать, что замышляют против нее живущие в ней разумные существа.

— А что мы могли замышлять против Вселенной? — удивился я. — Ведь мы в ней живем, пользуемся ее благами…

— А зачем мы тогда ведем против Вселенной активную разведывательную деятельность? Зачем стараемся выведать у Вселенной все ее самые интимные тайны? Если бы кто-то постоянно копался в вашем грязном белье, Шекет, разве вы бы не считали этого человека своим злейшим врагом?

— Понимаю, — задумчиво сказал я. — Мы называем это наукой. Мы даже не скрываем, что наша цель — проникнуть во все тайны мироздания. Открыть все законы природы, выведать все свойства материи и духовных миров… Вселенной, если она разумна, все это не может нравиться. Мне бы тоже не понравилось, вы правы, майор.

— С вами приятно иметь дело, — улыбнулся майор. — Вы все понимаете с полуслова.

— Вы думаете, — продолжал я, — что ученые узнали о Вселенной нечто такое, что ей может быть неприятно? И она способна предпринять ответные действия?

— Уже предприняла, — мрачно сказал майор. — Вы знаете, что все штабы разведывательных служб известных нам цивилизаций, включая и наш штаб в Иерусалиме, в последнее время оказались в зоне тектонических разломов? Там никогда не было опасности землетрясений! Однако они произошли — на сотне планет в один и тот же день! Если это не предупреждение…

— Ужасно, — совершенно искренне сказал я. — Но что мы можем предпринять? Против нас — Вселенная! Не нужно было лезть в ее тайны.

— Это вы скажите Аристотелю, Пифагору, Ньютону, Декарту, Эйнштейну, — мрачно перечислил майор Лившиц, — и еще миллиону гениальных ученых, которые занимались шпионажем, сами того не подозревая. Теперь вы понимаете, Шекет, что задание, которое вы получите, действительно может стать последней разведывательной акцией в истории цивилизаций?

— Понимаю, — сказал я.

— Ваша цель, Шекет, — убедить Вселенную, что занятия наукой не являются злонамеренной разведывательной деятельностью.

— Вы хотите, чтобы я поговорил с…

— Совершенно верно.

— Но как?!

Я тут же прикусил язык. Черт побери, я не должен был показывать майору Лившицу, что не способен догадаться о том, что, как он полагал, известно лишь ему одному!

— Готов выполнить задание, — четко сказал я.

— И у вас нет вопросов? — с недоверием спросил майор.

— Нет, — отрезал я. — Просьба оставить меня наедине со Вселенной.

— Звездолет какого класса вы хотите иметь? — задал майор провокационный вопрос. Он, видите ли, никак не желал оставить за мной последнее слово.

— Никакой, — отрезал я. — Не собираюсь вообще покидать этой комнаты.

— Ну-ну, — пробормотал майор, — надеюсь, Шекет, вы знаете что делаете.

Я даже и отвечать не стал.

Майор Лившиц вышел, закрыв за собой массивную свинцовую дверь толщиной тридцать два метра, и я действительно остался наедине со Вселенной, ибо ничто не могло ни попасть в комнату, ни покинуть ее. Здесь были только мы — я и она.

И я точно знал, что ни в чем не смогу убедить Вселенную, ибо все, сделанное человечеством на протяжении его истории, говорило о том, что цели «хомо сапиенс» по отношению к мирозданию никогда благородством не отличались. Вселенная, к примеру, тщательно скрывала в черных дырах информацию о своем прошлом — так нет же, мы и в черные дыры проникли, отняв у мироздания естественное право на интимные воспоминания…

Но и сдаваться я не собирался — во-первых, на меня рассчитывало Управление разведки в лице майора Лившица, а во-вторых, я сам себе не простил бы, если бы завалил это самое важное в жизни задание.

Я мысленно пожелал себе удачи и нырнул в колодец времени. Как вы знаете, такие колодцы есть в сознании каждого разумного существа, а пользоваться ими меня обучили, когда я работал в Зман-патруле. Надеюсь, читатели еще не забыли мои рассказы о приключениях в далеком прошлом, откуда я даже как-то привез себе жену, с которой впоследствии расстался при не очень трагических обстоятельствах?

Но на этот раз я не стал падать в прошлое, а принялся карабкаться по холодным и скользким стенкам колодца — вверх, в будущее.

По дороге я встретил самого себя, падавшего в прошлое с выпученными глазами, и понял, что миссия моя увенчается успехом. Впрочем, разве я в этом сомневался?

Карабкаться пришлось долго. Сколько? — спросите вы. Глупый вопрос. В колодце времени нет понятия длительности. Как у дикарей: один, два, а то, что больше — это много, и все дела. Вот и я лез долго. То есть много. И на более точный ответ не рассчитывайте.

Остановился, оказавшись там и тогда, где и когда Вселенная завершала очередной цикл своего существования. Все прошло, и человечество прошло тоже, и прошли все иные цивилизации. А Вселенная сжалась и усохла, как старая женщина, и готовилась схлопнуться в кокон, погибнуть, умереть, забыться — может, даже видеть сны.

— Ну что? — спросил я. — Сейчас, когда ты вот-вот умрешь, нужно говорить правду, верно?

Я услышал тяжкий вздох пространства-времени и понял, что Вселенная сказала «да».

— Вспомни, разве человечество, познавая тебя, хотело причинить тебе вред? Вред человечество всегда причиняло лишь себе и другим цивилизациям.

Еще один тяжкий вздох согласия был мне ответом.

— Рад, что мы договорились, — сказал я. — Сейчас ты знаешь истину о себе и обо всем, что в тебе заключалось, в том числе — о разумных цивилизациях. Вспомни себя, какой ты была, и скажи себе: «Нужно оставить человечество в покое. Пусть лезут в мои тайны. Я не должна их карать за это».

Вселенная вздохнула так тяжко, что я понял: ей очень не хочется говорить себе неприятные истины. А кому хочется?

Я решил было продолжить разговор, но вовремя заставил себя промолчать. Я ведь не с майором Лившицем имел дело, а со Вселенной! Она должна была понять меня. Не могла не понять.

Я почувствовал не вздох даже, а всхлип, и понял, что для Вселенной настал последний миг. Не дожидаясь конца, я бросился вниз в колодец времени и промчался мимо самого себя, изо всех сил карабкавшегося наверх.

— Все хорошо! — крикнул я, но, по-моему, не расслышал.

В секретной комнате все было так же, как в тот миг, когда я ее покинул. Собственно, могло ли быть иначе — я ведь вернулся ровно в то же мгновение, которое оставил, залезая в колодец времени.

— Послушайте, майор, — сказал я. — Я знаю, что вы за мной наблюдаете, хотя и уверяли, что это невозможно. Я вернулся, извольте выпустить меня отсюда.

— Ну как? — спросил я, оказавшись час спустя в кабинете майора в здании Агентурного отдела. — Надеюсь, Вселенная отменила свои угрозы, и землетрясения не разрушили зданий разведывательных управлений?

— О чем вы, Шекет? — сухо осведомился майор, сверля меня недоброжелательным взглядом. — Какие землетрясения? Как вы вообще оказались в сверхсекретной комнате? Нам придется провести расследование…

И тут я понял, что действительно выполнил задание. Ибо Вселенная послушалась моего совета. А значит, в новой реальности майор Лившиц никакого задания мне не давал — да ему и в голову не приходило, что Вселенная могла воспринять достижения науки как попытку шпионить за ее сокровенными тайнами!

Я и доказывать не стал, что оказался в секретной комнате не по собственной инициативе. Отсидел месяц в военной виртуальной тюрьме, вышел на свободу и подал в отставку. Хватит с меня разведывательной службы. Никакой благодарности.

Майор Лившиц принял мою отставку, и я вернулся домой — безработный, но полный надежд на новые приключения. Разумеется, они не заставили себя ждать, но это уже другая история.

Часть четвертая. Литературная вселенная Ионы Шекета

МОЙ ПЕРВЫЙ РОМАН

Иногда мне говорят, что событий, о которых я рассказываю, хватило бы на десяток или даже сотню человеческих жизней — один человек, по мнению некоторых, не в состоянии на протяжении каких-то десятилетий быть и патрульным времени, и звездопроходцем, и рекламным агентом, и студентом Оккультного университета, и галактическим разведчиком, и… Вот-вот, вы уже спотыкаетесь, пытаясь вспомнить, кем же еще был Иона Шекет в своей богатой приключениями жизни. А между тем я еще не все рассказал, и не нужно закатывать глаза, изображая недоверие. Более правдивого рассказчика, чем Иона Шекет, еще не было во Вселенной.

Да, со мной безусловно случалось все, о чем я уже поведал читателю, и все, о чем я поведаю в будущем — ведь жизнь продолжается, и странные приключения происходят со мной сегодня, сейчас, в эту минуту…

Вот, к примеру, собираясь на очередную встречу со своими поклонниками, я получил по электронной почте экземпляр своей книги «Война и Вселенная» — романа, написанного мной в промежутках между лекциями в Оккультном университете. Первый мой опыт в области художественного слова. «Войну и Вселенную» я сочинял в пику своему тогдашнему приятелю Оксиду Галлахенбогеру, заявившему как-то: «Иона, ты, конечно, человек по-своему способный, но литературного дара у тебя нет абсолютно. В этом смысле ты — нуль по Кельвину».

Я был молод, горяч, нетерпелив и сказал в ответ: «Вот как? Погоди же!». «Войну и Вселенную» я сочинил в течение второго и третьего семестров, сдавая попутно экзамены по оккультной медицине и вызыванию неперсонифицированных духов.

«Войну и Вселенную» можно найти во всех издательских системах галактического книжного поиска, и каждый читатель волен по-своему распорядиться моей интеллектуальной собственностью: распечатать книгу по старинке и поставить на полку, ввести в мозг и усвоить, как усваивают таблицу умножения, или войти в книгу лично и поучаствовать в перипетиях ее сюжета в качестве главного или второстепенного героя — это уж у кого какие претензии.

Для тех, кто вообще не хочет терять время на усвоение моего замечательного романа, я коротко расскажу, в чем там дело — может, пересказ пробудит ваше любопытство и вы все-таки приобретете файл, благо он не так уж и дорог, не дороже порции метанового мороженого «Юпитер».

Итак, действие моего произведения происходит на планете Русик — это большой по размерам и богатый полезными ископаемыми мир, жители которого воображают о себе достаточно, чтобы не допускать на свою планету завоевателей из других звездных систем. Противниками русиканцев по сюжету являются фрашки, живущие в расположенной неподалеку одноименной звездной системе, — народ умный, но с придурью: фрашки то и дело совершают налеты на соседние системы, регулярно получают по зубам, однако налетают после этого с новыми силами. Русиканцы терпеть не могут фрашков, что очевидно. Но даже мне, автору, непонятно, почему, ненавидя фрашков, русиканцы пользуются тем не менее в приватных разговорах фрашканским языком, обожают фрашканскую кухню и для чад своих нанимают фрашканских воспитателей, прививающих русиканским детям фрашканские манеры. Вы, конечно, спросите: если автору это непонятно, отчего же он все это описал в своем сочинении? Так я вам отвечу: если бы автор понимал то, что описывает, разве стал бы он вообще заниматься сочинительством? Очевидно, что нет — все, что и так понятно, не имеет смысла пересказывать окружающим, ибо их интерпретации затуманят вам мозги и вы перестанете понимать очевидное.

Так вот, фрашканский военачальник Партобонус Первый не понимает, как и автор: почему русиканцы по-фрашкански говорят с удовольствием, а подчиняться законам Фрашки не желают ни под каким видом? Непорядок. Разумеется, Партобонус собирает свою галактическую флотилию (сто семнадцать звездолетов большого тоннажа и около тысячи субсветовых канонерок) и вторгается в пределы системы Русика с намерением изменить параметры главного светила.

«Ах, — говорят смертельно оскорбленные русиканцы, — нам нравится спектр нашего любимого Солнца, особенно красная и синия линии железа, расположенные совсем не так, как в спектре фрашканского светила. И мы не позволим инопланетному воинству переставлять нам линии с места на место!»

Главный военный эксперт русиканцев астролиссимус Куттуз по прозвищу Повязка на требование населения дать отпор агрессору, отвечает: «Ах, оставьте! Вы что, фрашканцев не знаете? Да их звездолеты на наших орбитах и года не выдержат — расплавятся. Терпение, господа, и все будет хорошо!»

Вы видели где-нибудь народ, имеющий терпение? Наплевав на предостережения астролиссимуса, русиканцы собирают ополчение (двадцать три межзвездных велосипеда, можете себе представить!) и ка-а-ак ударяют по агрессору… Бой происходит в районе Бородкинской гравитационной аномалии, и это вовсе не моя литературная выдумка — такая аномалия действительно существует в трех миллипарсеках от орбиты Плутона. Астролиссимус, который все же является патриотом, хотя и мудрым парнем, встает во главе импровизированной армии, и только этим можно объяснить, почему фрашки терпят в Бородкинском сражении унизительное для их самолюбия поражение. Двадцать три фотонных велосипеда против более чем сотни крейсеров — это ж надо!

Обалдевшие фрашки собираются было устроить русиканцам сатисфакцию, но мудрый, хотя и патриотичный, Куттуз по прозвищу Повязка неожиданно для всех изрекает: «Да я что? Я ничего. Я только сказать хотел, что можете пролетать, господа, наше светило — ваше светило, и вообще»…

Русиканцы даже не успевают повесить сошедшего с ума астролиссимуса на первой же комете — фрашки с лета занимают все разрешенные орбиты вокруг русиканского солнца, да и запрещенными орбитами тоже не брезгуют. И только тогда (заметьте, это кульминационная сцена моего романа!) русиканцы понимают гениальность того, кого они уже успели смешать с навозной грязью. Говорил же Куттуз: «Их звездолеты на наших орбитах и года не выдержат — расплавятся». Кто его тогда слушал? Никто. Но именно так и происходит. Фрашки даже победу свою толком отпраздновать не успевают, как наступает русиканское звездное лето, температура на близких орбитах, где расположил свой флот командующий Партобонус, достигает точки кипения ванадия, и тут в полную силу дает себя знать пословица: «Что русиканцу здорово, то фрашке смерть».

Когда, вернувшись во Фрашку, военачальник Партобонус подсчитывает потери, выясняется, что он мог бы их не считать: из адского горнила спаслись только флагманский крейсер да какой-то случайный катер, на борту которого почему-то (почему-то! Волей автора, естественно) оказалась любовница Партонобуса баронесса Помпа по прозвищу Дура. Тут уж без комментариев — имя и прозвище говорят сами за себя.

Разумеется, на фоне этой эпической панорамы, написанной, как говорят критики, широкими мазками, я изобразил лирическую историю жизни и любви простой русиканской девушки Нетленки Растуцкой. Как раз в те дни, когда Партобонус собирал свои звездолеты на линии старта и давал последние гениальные указания, Нетленка Растуцкая танцевала на своем первом в жизни балу, где и познакомилась с отважным воякой и нежным любовником Андром Лоджием. Разумеется, я мог бы описать любовь и с первого взгляда, но не стоило ради красного словца жертвовать жизненной правдой. Каждый романист знает, что с первого взгляда можно увидеть лишь общие контуры будущего объекта любви. Второй взгляд позволяет рассмотреть, во что данный объект одет, и лишь третий, более внимательный взгляд приводит к любовной вспышке.

Как бы то ни было, но с бала Нетленка и Андр уходят вдвоем. Впрочем, счастье их продолжается ровно столько времени, сколько требуется Партонобусу, чтобы пересечь на своем флагмане звездную систему Русики.

— Прощай, дорогая! — восклицает Андр. — Труба зовет, маршевые двигатели включены, я должен быть в первых рядах защитников Отечества!

— Ах, мой Андр! — ломая руки (разумеется, понарошку, Нетленка вовсе не собирается после отъезда любимого ходить в гипсе), восклицает девушка. — Возвращайся с победой!

Если бы Андр сказал Нетленке «до свиданья», он еще мог бы и выжить, но его угораздило сказать «прощай», а это дело серьезное. Будучи автором, я просто не мог после этой фразы оставить Андра Лоджия в живых. Разумеется, его сразил луч лазера, когда, стоя у главного экрана своего фотонного велосипеда, Лоджий отдавал распоряжения штурману атаковать вражеский флагман.

Самой сильной лирической сценой в моем романе я считаю момент прощания бедной влюбленной Нетленки с умирающим графом Лоджием, так и не успевшим сделать свою невесту матерью. Пересказывать эту сцену я не собираюсь — желающие могут прочитать «Войну и Вселенную», заказав файл в любой общемировой поисковой системе.

Кстати, если вас интересует, как сложилась жизнь Нетленки Растуцкой после смерти любимого человека, могу сказать сразу: хорошо сложилась. Это только в плохих романах женщины, теряя жениха или мужа, ломают себе руки (впрочем, даже в плохих романах они делают это понарошку) и уходят в монастырь. В хороших романах они, как в жизни, выходят замуж за другого мужчину. Так поступает и моя героиня Нетленка — супругом ее становится ничего в воинской службе не смыслящий Пэрр Безногов. Честно признаюсь, одно время я раздумывал: не выдать ли героиню за истинного героя — астролиссимуса Куттуза. С точки зрения завершенности конструкции романа это был бы идеальный вариант. Но я так и не смог вообразить себе юную русиканскую девицу в объятиях старого греховодника-фрашки, пусть и героя.

По-моему, у меня получился хороший роман. Настолько хороший, что даже я сам читаю некоторые страницы не без удовольствия. К примеру, мне удалось описание сражения, в котором некий Курон, командующий эскадрильей пограничных фотонных велосипедов, сдерживает до прихода главных сил атаку фрашканского гиперструйного крейсера. Погибают все, а это не каждому автору удается, обычно очень хочется оставить кого-нибудь в живых, чтобы вернуться к этому персонажу на следующих страницах. Но я преодолел этот искус, чем и горжусь. Всех так всех!

Недавно я прочитал в одной рецензии:

«Иона Шекет в своем романе „Война и Вселенная“ дал правдивую картину всех сторон жизни русиканского общества времен Великой Патриотической войны».

И это верно. Непонятно только, как можно было описать правдивую картину жизни никогда не существовавшей цивилизации.

Или критики не читали «Историю Галактики», где о Русике нет ни одного слова?

«Война и Вселенная» была первой моей попыткой написать от нечего делать нечто значительное и нетленное. Читатели требовали от меня продолжения, но я терпеть не могу сериалов, и потому следующим моим шедевром стал роман «Убийство и суд».

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ИЛИ НАКАЗАНИЕ?

Довольно часто меня спрашивают: сложно ли сочинять собственную биографию. Читатели тонко намекают на то, что приключений, описанных в моих мемуарах, хватило бы на добрый десяток полнокровных жизней. Но это, знаете ли, кто как живет на этом свете: кому-то нравится сидеть на одном месте, теплом, приятном, но совершенно не приспособленном для приключений, а кто-то другой и дня не может прожить без смертельного риска. Кто-то может всю жизнь искать рискованные ситуации и не получать ничего, кроме мелких дорожных происшествий, а на кого-то другого приключения сваливаются независимо от его желания, едва только он продирает глаза и говорит: «Сегодня, кажется, будет спокойный день». Так вот, у меня с приключениями очень дружеские отношения: я везде их нахожу, а они не могут обойтись без меня.

Люблю всякие приключения, в том числе и приключения духа, когда вроде бы сидишь в кресле и ничего не делаешь, но в мыслях твоих творится такое…

Вот так однажды, сидя в любимом кресле и глядя на трещину в потолке, я набрел на сюжет, о котором не мог не подумать: «Вот чепуха на постном масле!» Сюжет, пришедший мне в голову, оказался настолько не стоящим внимания, что я просто не смог себя заставить от него отказаться.

Не подумайте, что я придумываю парадоксы. На собственном писательском опыте я убедился — если в голову приходит замечательная идея нового произведения, ты начинаешь думать над ней, и процесс этот оказывается чаще всего самодостаточным. Когда все до конца продумываешь, то уже и сил нет все это записывать в память компьютера. По этому поводу Гамлет, принц датский, однажды сказал: «Так погибают замыслы с размахом»… Видимо, у него тоже были проблемы с хорошими сюжетами — он слишком долго и тщательно обдумывал фабулу, так что на реализацию у бедняги не оставалось ни сил, ни времени.

А вот с простенькими и даже глупыми сюжетами все обстоит совершенно противоположным образом. Тратить мыслительную энергию на обдумывание не приходится, и вся она уходит на реализацию — бывает просто невозможно отказаться от сюжета, который, вообще говоря, недостоин даже ячейки в оперативной памяти.

Такой простенькой идеей и оказалась та, о которой, как я уже упоминал выше, мне подумалось: «Вот чепуха на постном масле!» Так родился роман, который я назвал «Убийство и суд», и если вы думаете, что речь идет о детективном произведении, то вы не ошибаетесь.

Все тривиально до неприличия. У студента Расколли нет денег для оплаты учебы в Галактическом университете трансцивилизационных наук. Чтобы завершить уже начатый курс дихотомического мутационного заппинга, мой герой обращается к своей соседке — старушке, имеющей счет в банке «Галактономикон». «Верну, как только представится возможность», — заверяет студент с намерением выполнить обещанное.

А потом, как и положено в подобных банальных сюжетах, сессию студент благополучно заваливает, в подработке на верфях субсветовиков ему отказывают, иной работы, на которой можно было бы получить столько денег, чтобы расплатиться со зловредной старухой, Расколли тоже не находит. Тут читатель наверняка пожимает плечами и думает: «В наше время! Не найти возможности заработать! Глупости какие!» Так вот я и говорю: беспредельно глубый сюжет, но именно поэтому я и не мог от него избавиться, пока не изложил своему терпеливому компьютеру.

Итак, у студента нет денег, чтобы расплатиться, а старуха говорит: «Или ты платишь сегодня, или я завтра заказываю в Метеослужбе фигурные облака в форме твоего имени, и тогда каждый живущий в районе Средиземноморского бассейна своими глазами увидит, как необязательны современные молодые люди».

Будучи на месте героя этого сюжета, лично я только пожал бы плечами — мало ли какой формы облака проплывают ежедневно над нашими головами, большая часть населения не интересуется этой формой эпистолярной деятельности отдельных заказчиков. Но я ведь был не героем произведения, а его автором! Другая ментальность, знаете ли.

Как автор, я не мог допустить, чтобы мой герой равнодушно смотрел на проплывавшие в небе облака в виде букв ивритского алфавита, утверждающие, что студент Расколли является злостным неплательщиком. В душе студента происходит борьба. «Что важнее для мироздания? — решает он. — Мое доброе имя или жизнь злой старухи-процентщицы?» Промучившись ночь над проблемой и использовав для ее решения все наработки Фрейда, Юнга, маркиза де Сада, Захер Мазоха, а также современного психолога Сергея Лукьяненко-Ишпанского, студент приходит к однозначному выводу и отправляется к своей соседке.

На следующий день пришедший к старухе очередной клиент находит бедняжку на пороге спальни в луже… Нет, не крови, конечно, но чистая вода в данном случае ничем не лучше. Приехавший по вызову патрульный офицер уголовной полиции определяет причину смерти: переохлаждение с удушением. Иными словами, некто приставил к затылку бабушки пистолет-морозильник и включил процесс. В течение одиннадцати секунд старушка оказалась замурованной в толще ледяного куба размером в два метра. Так наступила смерть, а потом вода, конечно, начала таять, и через сутки, когда старушку обнаружил клиент, лед превратился в воду, большая часть которой успела вытечь через сток в ванной комнате.

Вот так. Я с самого начала сделал глупость — рассказал читателю, как мой главный герой, студент Расколли, решает свои материальные проблемы. Для детектива это недопустимо — о том, кто убил, читатель не должен догадываться до последнего абзаца, а лучше если он и вовсе не поймет, в чем было дело. Поэтому мне пришлось делать вид, что пишу я на самом деле вовсе не детектив, а философскую притчу о сути убийства и искупления. Должно быть, я так переборщил, описывая душевные метания студента Расколли, что некоторые читатели решили: этот бедняга, постоянно занимающийся нравственным самоистязанием, не мог убить несчастную старушку. Он только думает, что он ее убил, потому что ее действительно нашли мертвой в луже воды, и вот у него заговорила совесть, и он обвинил себя, хотя убил кто-то другой. Кто? Тут я опять сделал глупость — я ведь был в то время неопытным литератором и не знал, что героев в детективном романе должно быть строго ограниченное количество — желательно не больше пяти, чтобы читатель, пересчитывая подозреваемых в преступлении, мог это сделать, пользуясь пальцами одной руки.

Не зная этого золотого правила литературы, я ввел в роман столько действующих лиц, сколько мог одновременно удержать в памяти, не путая имен и профессий. А читатель, вообразив, что студента Расколли я ему подсунул лишь для того, чтобы запутать, до самой последней страницы пытался разобраться — так кто же, черт побери, пустил в расход старушку?

Когда над проблемой думает следователь уголовной полиции Дышкевич, это нормально — он-то первых глав не читал и о студенте не имел до поры до времени никакого представления. Но когда над той же проблемой раздумывает читатель, которому я все изложил открытым текстом — это катастрофа. Читатель, видите ли, не верит автору, потому что не положено в детективе раскрывать карты на первой же странице. Но разве я раскрыл все карты? Я всего лишь описал, как студент собирает из частей, купленных в магазине, пистолет-холодильник, как звонит в дверь квартиры старушки-процентщицы, как поднимает оружие и активизирует процесс… Да, я описал это, потому что автор должен быть правдив, а герой его — этот несчастный студиозус — именно так все и видел собственными глазами. Но, господа, задайтесь вопросом: а не могло ли описанное на первых страницах романа быть всего лишь воспаленным бредом бедняги Расколли? Он хотел убить старушку, он думал, что сделал это, но было ли так НА САМОМ ДЕЛЕ?

Не знаете? То-то и оно. Поэтому не нужно обвинять автора в том, что он пренебрег правилами детектива и указал пальцем на убийцу в самом начале долгого и нудного повествования. Уверяю вас, даже я буквально до последней страницы этого опуса не представлял себе, кто же прикончил старушку. Студент всю душу себе вымотал (окружающих он, впрочем, тоже не пожалел), обвиняя себя в том, что он, возможно, сделал, а возможно — и нет. Следователь Дышкевич тоже не мог прийти к какому-то решению (не умнее же он собственного автора!). Остальные персонажи, на которых в той или иной степени на той или иной виртуальной странице падало подозрение, мучились из-за невозможности доказать свою невиновность — истинную или мнимую.

А ведь в романе нужно еще и действие. Преступник убегает, сыщик преследует, остальные смотрят и аплодируют. Вот и пришлось мне ради правдоподобия заставить Расколли улететь с Земли в систему Антокнируса — сбежал-то он, вообще говоря, от собственной невесты Софинды, с которой повздорил относительно даты бракосочетания. Но следователь Дышкевич, ясное дело, рассудил так: убежал — значит, виновен.

И начинается погоня. Тут я дал себе волю, описав на последних страницах романа собственные приключения в звездных мирах — автор ведь обязан опираться на жизненный опыт, иначе его произведения приобретут характер никчемного сочинительства!

Обнаружив, что размер романа начинает превосходить всякие разумные пределы (издатели обычно и говорить не хотят о публикации рукописей объемом больше двадцати мегабайт, а у меня уже было почти тридцать!), я заставил Расколли и Дышкевича встретиться друг с другом в корчме на большой дороге, ведущей из столицы Антокнируса Дажги в ее главную тюрьму.

Заканчивается роман диалогом, в котором сосредоточена, на мой взгляд, суть конфликта между преступлением и наказанием.

— Ты убил старушку и совершил преступление! — убеждает студентуса сыщик.

— Я наказал ее, потому что она была виновна, — возражает Расколли. — Арестовав меня, преступление совершит общество, ведь нельзя судить палача!

— Преступление предшествует наказанию, — говорит сыщик. — Сначала идет убийство, потом — тюрьма.

— Наказание также может предшествовать преступлению, — возражает студент, — не забывай о курице и яйце.

Каюсь: в те годы мне не давались финалы. Финалы вообще мало кому удаются — говорят, даже в Новом завете, очень популярной книге, финал провисает, поскольку логически не обоснован всем предшествующим сюжетом. Что ж говорить обо мне, начинающем авторе?

Короче говоря, беседой сыщика со студентом я закончил роман и поставил точку. На самом деле это было жирное многоточие, потому что диалог остался незавершенным, студент — не арестованным, а сыщик — в полном недоумении относительно того, зачем он вообще понадобился автору, если тот сам для себя не решил, был Расколли убийцей или все-таки палачом? Наказал он или совершил преступление?

Мне и самому хотелось это знать, и ответ на столь каверзный вопрос я попытался дать в другом своем романе, названном «Хана Каренн».

СТРАСТЬ И ТРАГЕДИЯ ХАНЫ КАРЕНН

Третий мой роман, названный по имени главной героини «Хана Каренн», повествует о печальной судьбе аборигенки, обитающей на планете Облон в системе, которую с Земли не видно даже в телескопы, поскольку, как я полагаю, этой системы на самом деле не существует в природе.

Хана (знакомые звали ее уменьшительным именем Аннинушечка) лелеяла девичью мечту выйти замуж за принца, явившегося либо из системы туманности Конская голова, либо, на худой конец, с одной из планет Бетельгейзе. И не спрашивайте, почему Аннинушечке грезился принц именно из этих галактических задворок — то, о чем мечтают экзальтированные девицы, не способен понять никто, даже придумавший их автор.

Принц однако не явился (да и как он мог это сделать, если в системах Конской головы и Бетельгейзе к тому времени еще не существовало межзвездных коммуникаций даже на уровне никому не нужного радио?), и Хану выдали замуж за старого, но богатого и знатного аборигена по имени Паша Каренн — вот откуда, кстати, у моей героини появилась фамилия, которую она называла всякому, кто желал познакомиться с этой импозантной, знавшей себе цену дамой.

Я долго размышлял над тем, нужны ли в моем романе эротические сцены. Читатель любит эротику — это понятно. Мой компьютер, не при нем будь сказано, любит эротику еще больше, хотя, ясное дело, не способен лично испытать ни единой эмоции, связанной с этой стороной человеческого существования. Эротика для моего компьютера — способ повышения покупательной способности создаваемого нами товара.

Возникло затруднение. С одной стороны, роман без эротики не будет иметь успеха на рынке. С другой стороны — какая, к черту, эротика на планете Облон, где детей никто не хотел рожать даже в пробирке! Паша Каренн женился на Аннинушечке (Хане) вовсе не для того, чтобы создавать молодое поколение, а по той причине, что каждый облонец старше шестидесяти оборотов планеты должен иметь спутницу жизни, чтобы было кому положить его в капсулу после ухода в иной мир — ведь никто, кроме жены, просто не захочет этого делать!

Будучи автором, я дал задание, а мой компьютер, будучи талантливым исполнителем, придумал для моих героев такую эротику, какая не могла не привести к трагическому повороту сюжета. Оказывается (честно — я бы сам до этого не додумался), на планете Облон дети рождаются из сгущения воздуха, а воздух сгущается в нужном месте только в том случае, если супружеская пара дуэтом читает ею же сочиненные тексты самого что ни на есть непристойного содержания. Вы ж понимаете, я не мог вставить в свой роман непристойные слова, даже если они сказаны были на языке, абсолютно непонятном земному читателю. Но натуралистическое описание того, как Паша и Хана становятся в позу (фантазируйте, фантазируйте!) и вопят натужными голосами тексты, которые у них самих (особенно у целомудренного Паши) вызывают острое неприятие, это описание нам с компьютером удалось как нельзя лучше. Почитайте — убедитесь.

Итак, у Паши с Ханой родился сын Этя, которого моя героиня обожала, забыв о том, сколько непристойных слов сказано было в адрес еще не рожденного существа.

Прелюдия к трагедии начинается, когда на одном из балов Хана случайно знакомится с красивым кавалером Алеком Вроном. Офицер галактической гвардии! Мундир! Собственная лошадь, чего не каждый офицер мог себе позволить по причине высокой стоимости биогенетического конструирования. Хане это было ясно, а читателю пришлось объяснить, что лошадь на Облоне — искусственно синтезируемое животное, способное не только скакать галопом, но готовое и в космос со своим хозяином отправиться, поскольку у каждой лошади имелась в брюхе вживленная ракетная система. Дорогая игрушка, но у Алекса Врона она была, и Хана не могла не обратить на это своего женского внимания.

Если вы думаете, что между Алеком и Ханой вспыхнула любовь с первого взгляда, то вы глубоко заблуждаетесь. Это была не любовь. Это была страсть. Это был тайфун. Это был ураган, способный смести со своего пути каждого, кто сдуру решил бы указать нашим героям, что при живом муже закон Облона запрещает эротические вокальные контакты.

Хана и Алек так вопили, а тексты их эротических гимнов были так непотребны, что бедный супруг Паша Каренн просто не мог их не услышать. Сначала он не поверил собственным ушам: его любимая жена, мать его единственного сына? Да еще на балу! При всем честном народе!

— Дорогая, — сказал Паша Каренн жене, когда после окончания торжественного мероприятия они вернулись домой и разогревали себе на кухне напиток, который я назвал чаем только потому, что не сумел придумать другого названия для этой жидкой смеси, настоянной на испарениях вулканов Облона. — Дорогая, ты слишком громко пела с этим хлыщом Вроном. Я не могу этого допустить. Это ты прекрати. Тем более, что у тебя нет ни слуха, ни голоса, в чем я успел убедиться за годы нашего супружества. Когда ты молчишь, то выглядишь восхитительно. Но стоит тебе раскрыть рот…

— Паша! — возмутилась Хана. — У нас сын! Как бы мы с тобой могли его создать, если бы у меня, как ты говоришь, не было ни слуха, ни голоса?

— Вот как! — раскричался обманутый супруг. — Я тебе запрещаю! Ты больше никогда не увидишь моего Этю!

— Нашего Этю!

— Моего! Или мы — или Врон!

Такая вот дилемма.

Паша Каренн удалился, воображая, что поставил супругу в безвыходное положение, ибо какая мать откажется от сына в пользу любовника? Но он плохо знал Хану! Кстати, автор в моем лице знал свою героиню не лучше. Я хотел описать бурную сцену между Ханой и Алеком — слезы, стенания, в общем, все в лучших традициях любовных триллеров. А получился просто кошмар. Хана отправилась к Врону в его офицерское логово и сказала:

— У твоей лошади есть встроенный ракетоноситель? Давай улетим в космос. Я готова на эту жертву во имя нашей страсти.

Врон, надо сказать, был на такую жертву не готов. Офицер на хорошем счету, возможность повышения в чине и мечта о собственной гвардии… Страсть — это замечательно, но карьера…

Такая вот дилемма.

— Хана, — сказал Врон, — я готов ради тебя на все. Но завтра начнется экваториальный забег, и я на своей лошадке должен занять первое место. Приз — куча денег. Я стану богат, и тогда мы улетим…

Я бы на месте Ханы сразу понял, что любовник обманывает. Это был хороший способ скрыться от Ханы за горизонтом событий, но Аннинушечка, как женщина необразованная, даже не знала, что в экваториальном забеге гонщики скачут до эргосферы черной дыры, расположенной неподалеку от Облона. Конечно, я мог бы предупредить свою героиню о коварстве вероломного Врона, но в литературных сочинениях я всегда придерживался принципа невмешательства.

Единственное, что я мог себе позволить в данной ситуации — столкнуть лошадь Врона с орбиты. Метеор был небольшим, но массы его оказалось достаточно, чтобы Алек свалился с лошади, ударился о край эргосферы черной дыры, получил восемнадцать переломов и сто тридцать четыре вывиха и потерял сознание, которого у него, впрочем, и прежде было немного.

Я бы на месте Врона умер на месте, и сюжет на этом закончился бы к радости бедняги Паши Каренна и его сына Эти. Но литературные герои почему-то обладают совершенно невероятной живучестью.

— Ах! — воскликнул переломанный в восемнадцати местах Алек Врон и упал в гравитационную дыру, заполучив еще один перелом.

— Ах! — воскликнула Хана Каренн и, не обращая внимания на призывы супруга, наблюдавшего за гонкой в телескоп из своего кабинета, бросилась к поверженному любовнику.

Большего оскорбления семейной чести придумать было невозможно. Я и не придумал — это все была чистая самодеятельность моей героини, настолько уже потерявшей рассудок, что никакая авторская воля не могла помешать Хане сделать то, чего не сделала бы ни одна здравомыслящая женщина Облона и ближайших рукавов Галактики.

Девятнадцать переломов заживали у Врона месяца два, а вывихи Алек долечивал в лучшей больнице планеты, и Хана находилась с ним неотступно, бросая вызов обществу, законам чести и собственному супругу. Тем временем возмущенный до глубины подсознания Паша Каренн продал дом, разогнал прислугу и уехал с сыном Этей в неизвестном автору направлении. Во всяком случае ни в одном из своих последующих романов я этого типа не встречал.

И вот настала кульминация — Алек Врон здоров, лошади его вживили новый ракетоноситель, и Хана вспомнила наконец, что у нее есть супруг и ребенок. Она говорит любовнику: «Я на минутку, только туда и обратно» и отправляется домой, чтобы забрать любимую пудренницу в форме туманности Конская голова.

И что она видит? Совершенно верно: ничего. Дома нет, мужа нет, сына нет, пудренницы — и той след простыл.

Заламывая руки, вернулась Хана к Алеку, но не застала и его — этот негодник, естественно, воспользовался случаем и смылся на своей реставрированной лошадке в направлении, противоположном тому, куда отправился Паша Каренн. Поскольку оба направления остались автору неизвестны, то помочь своей героине найти хотя бы одного мужчину я не мог. Да и не собирался, честно говоря, поскольку роман нужно было заканчивать.

Полагаю, что финал очевиден. Жизненная катастрофа должна была обрести форму катастрофы природной или техногенной. Природная катастрофа меня не могла удовлетворить как автора. Метеорит падает на голову бедной Ханы — разве это эффектно? Разве это определялось логикой событий? Разве это могло быть результатом принятия ею решения уйти из ненавистной жизни?

— Туда, — говорит себе Хана, слыша грохот опускающегося звездолета, прибывшего с Земли. — Туда, где…

Впрочем, я не стану повторять вам предсмертного монолога моей героини, прочитайте роман сами, это единственное место, которое можно читать без содрогания, потому что знаешь: скоро конец, можно будет бросить наконец книгу в утилизатор и отправиться пить пиво в обществе более приятном, чем придуманные герои литературного произведения.

И не спрашивайте меня, что осталось от Ханы Каренн после того, как на нее опустился звездолет среднего тоннажа. Точка в романе поставлена чуть раньше — финал остался открытым, поскольку так было модно в дни моей юности. Может, Хана и не погибла, успев вовремя отбежать в сторону от посадочного круга. Лично мне кажется, что именно так и произошло, потому что в следующем моем произведении «Четыре сестры» я описал героиню, удивительно напоминавшую то ли погибшую, то ли все-таки спасшуюся Хану.

ЦАРЬ И ТРИ ЕГО ЧАДА

Когда компьютер спросил меня, какую рекламу сделать в сети библиотек моему новому роману, я сказал, не задумавшись: «Объяви, что у каждого, прочитавшего „Царя Шекеля“, начнется вторая жизнь, ибо первую читатель немедленно сбросит, как надоевшую кожу!»

Это была смелая реклама — на меня дважды подавали в галактический суд разгневанные читатели. Один, послушавшись моего призыва, действительно сбросил надоевшую кожу, которую потом пришлось наращивать, используя клонированные клетки. А другой утверждал, что Шекет обманул его, пообещав вторую жизнь в то время, как этот читатель (абориген планеты Римокран-4) проживал уже восьмую. Истец, понимаете ли, рассчитывал омолодиться, вернувшись на шесть жизней назад, а тут такой облом — оказывается, Шекет совершенно не имел в виду физическую жизнь тела!

Оба процесса, к вашему сведению, я выиграл, так что пара недовольных читателей не смогла омрачить моего триумфа. Критика обошла «Царя Шекеля» молчанием, и я считаю это обстоятельство признанием гениальности моего творения. Критикам просто нечего было сказать!

Итак, главным героем моего романа я избрал царя Шекеля, владыку ста семнадцати галактик и одного сверхскопления, где можно было при желании обнаружить даже протухший от долгого употребления квазар. Есть во Вселенной владыки покруче, но и царь Шекель числился по разряду больших монархов. Беда в том (вот завязка сюжета!), что в разных эпохах своего владычества царь Шекель родил трех наследников. Родил, конечно, сам, поскольку принадлежал к цивилизации саморазмножающихся существ высшего морального типа. Вот на морали у него и случился бзик — царь решил как-то, что не имеет права отнимать у молодого поколения счастья отдавать приказы подданным и вершить суд. Недолго думая, царь Шекель объявил заседание Метагалактического совета — органа, никогда ничего никому не советовавшего по той простой причине, что состояло это собрание из клонов самого царя Шекеля, призванных лишь кивать головами в ответ на любое слово своего первоисточника.

Вызвал царь на совет наследников. Одного звали Генерал, другого — Рейган, а третий был Кордильером. И пусть вас не сбивают с толку мужские имена — цивилизация царя Шекеля понятия не имела, что мужчины должны вообще-то отличаться от женщин. Саморазмножающиеся расы проектируют детей по чертежам и выращивают в питательной среде, куда добавляют не только витамины, но идеи абстрактного гуманизма. Последние, впрочем, как вы увидите сами, усваиваются молодыми организмами из рук вон плохо.

Итак, прибыли Генерал, Рейган и Кордильер на совет отцовских клонов, и царь Шекель заявил, стоя с лазерной указкой над масштабированным четырехмерным изображением принадлежавших ему галактик:

— Дети мои! Что-то с мозгом моим стало! Мне говорят, что в моих владениях находятся восемьсот миллиардов четыреста миллионов двести семнадцать тысяч одиннадцать звезд главной последовательности, а я не могу различить ни одной — все эти огоньки на одно лицо, ну совсем, как вы и как мои клоны-советники. Подумав остатком моего угасающего сознания, я понял, что пора завязывать. Поэтому я сейчас завяжу все мои галактики в один спиральный узел и передам их в пользование тому из вас, кто лучше других признается мне в своей любви.

Вот тут-то и настал для детей царя Шекеля момент истины.

— Гм… — сказал Генерал, старшее чадо, сурово глядя на отца. — Конечно, я люблю тебя, гм…

— Как? — нетерпеливо воскликнул царь Шекель. — Как ты меня любишь?

— Как-как! — воскликнул Генерал. — Как баран любит новые ворота, как солдат любит вошь и как Ленин — буржуазию!

Эти слова подсказал Генералу встроенный в его мозг поисковый компьютер, который в тот момент был немного навеселе, поскольку в его схему просочился вирус «чернобыль».

— Сильно, — с уважением сказал царь Шекель и обратился ко второму чаду: — А что скажешь ты, Рейган?

— Я, — воскликнул Рейган, — люблю тебя, как робот любит смазку, как звезды любят водород и как планеты обожают законы Кеплера!

Сразу видно, что Рейган был существом ученым, не чета его старшему родственнику, ни уха ни рыла не смыслившему в точных науках.

— Замечательно! — просиял царь Шекель и повернулся к своему младшенькому любимому чаду Кордильеру.

— Ну… — промямлил Кордильер. — Ты мне лучше объясни сначала, что такое любовь. А то я как-то не врубаюсь.

Можете себе представить! Чадо царя Шекеля, славившегося своей высокой моралью, не знало, что есть любовь! С другой стороны, я убежден, что большинство моих читателей тоже с этим чувством не знакомы, хотя наверняка утверждают обратное…

Представьте себе разумное высокоморальное существо, впавшее в бешенство. Зрелище не для слабонервных. Две галактики столкнулись, три взорвались безо всяких к тому причин, а протухший квазар неожиданно излучил такой яркий когерентный луч, что все клоны царя Шекеля ослепли и в дальнейших перипетиях сюжета участия не принимали.

Закончилось заседание печально для Кордильера, который не только не получил ни одной галактики из отцовского наследства, но даже комета, на борту которой он прибыл на заседание, была у него отобрана и домой на планету Архидобрин-3 бедняга возвращался попутным транспортом, а все водители громко смеялись над его врожденным идиотизмом. Лично мне, как автору, кажется, однако, что смеявшиеся тоже не смогли бы ответить внятно на простой вопрос: что есть любовь?

Но вы ж понимаете: если народ чего-то не знает, то непременно сделает вид, что ему-то все прекрасно известно, а вот тот, кто спрашивает — действительно бездарь.

Разгневанный и удовлетворенный одновременно (разгневанный на Кордильера и удовлетворенный любовными признаниями Генерала и Рейгана), царь Шекель распустил совет, подписал файлы о передаче наследства и вознамерился дожить оставшиеся ему миллионы лет в теплоте и неге на одной из планет Армиктобара. Туда он и явился на личной комете в сопровождении батальона укротителей пространства.

И тут-то началось самое интересное. На планетах Армиктобара расположило свою столицу старшее чадо царя Шекеля.

— И что это значит? — спросил Генерал, хмуро глядя на висевшую над его головой комету, от которой отваливались огромные камни, падавшие на цветущие сады столицы.

— Я пришел к тебе навеки поселиться! — заявил царь Шекель. — Ведь тебе, самому любящему чаду, я отдал лучшие галактики моего царства!

— Отдал и расписался, — кивнул Генерал. — Я действительно люблю тебя, как солдат любит вошь, и потому либо ты немедленно уберешь с орбиты свою комету, либо я прикажу распылить ее из боевых лазеров. Кстати, Рейган тебя любит не меньше, чем я, а галактики у него более просторные.

— Я понял, — пробормотал царь Шекель, впервые в жизни подумав, что поступил не очень мудро, создав себе детей.

Он поднялся на голову своей кометы и сказал укротителям пространства:

— Здесь нам не обломилось. Но Рейган любит меня так, как роботы любят смазку, — он сам это сказал и не посмеет отказаться. Вперед, ребята, на Зрекупаторос!

К сведению читателей: Зрекупаторос — звездная система в галактике NGC 3883, где расположил свою столицу Рейган, среднее чадо царя Шекеля.

Вы думаете Рейган встретил отца лучше, чем старшее дитя? Отцовскую комету он расстрелял прямой наводкой, так что на планету царь Шекель прибыл, оседлав большой обломок.

— Я к тебе пришел навеки поселиться… — произнес царь Шекель, но в голосе его не чувствовалось былой уверенности.

— Пожалуйста, — любезно сказал Рейган. — Поселяйся. Навеки. Только не здесь. Самим места мало.

— Но позволь! — взвизгнул оскорбленный царь. — А твоя любовь, неустранимая, как законы Кеплера? Или это не твои слова?

— Мои, — согласился Рейган. — Вот и используй эти законы для того, чтобы рассчитать свою орбиту подальше от моей столицы.

— О времена, о нравы! — воскликнул царь Шекель.

— Нормальные времена, — сказал жестокосердный любящий Рейган. — Всегда так было: кого больше любим, того больше и мучаем. Природа такая.

Не прошло и часа, как царь Шекель оказался за пределами системы Зрекупатороса — без кометы, без укротителей пространства и без потерянного чувства собственного достоинства.

— Дети, — бормотал он, — цветы жизни…

О третьем своем чаде, Кордильере, несчастный царь и не думал вовсе — если Генерал с Рейганом, любя отца, оказались такими черствыми, то что говорить о Кордильере, даже не знавшем смысла слова «любовь»?

Дочитав до этого места, читатель моего романа начинает воображать, что может предсказать, чем все кончится. Ну конечно: Кордильер дает приют отцу, проклинает Генерала с Рейганом, после чего показывает своим поведением, что можно, даже не зная, что такое любовь, любить верно и преданно.

Если бы я написал такой финал, то считал бы себя никудышним романистом. В жизни так не бывает. Да, царь Шекель и Кордильер встретились на каком-то гнилом астероиде. Но любви между ними не было никогда — с чего бы ей взяться к концу романа? К тому же, пока царь странствовал от Генерала к Рейгану, Кордильер создал себе собственное чадо. Он знал теперь, что такое любовь, и объяснил отцу простыми словами:

— Любовь как вода. Может вода течь вверх? Нет, она всегда падает вниз. Любить можно детей, но никак не наоборот. А дети любят своих детей. Лично ты что сделал со своим отцом, царем Малькомбом?

— Я? — задумался царь Шекель. — Не помню… Кажется, я его утопил в квазаре.

— Жаль, — сказал Кордильер, — что в твоем бывшем царстве только один квазар. Придется воспользоваться звездой главной последовательности.

И воспользовался. Это — кульминация моего романа, она же его финал. Царь Шекель погружается в недра звезды, недостаточно горячей, чтобы мгновенно распылить его на атомы, но и не такой холодной, чтобы сохранить его никому не нужную жизнь. «Ох уж эти дети, — думает он своей последней в жизни мыслью. — Как они изобретательны!»

И последним в жизни движением царь Шекель приводит в действие единственное оставшееся у него сокровище: личный активатор звездной энергии. Звезда вспыхивает мгновенно и освещает всю галактику. Генерал, Рейган и Кордильер, неблагодарные дети бедняги-царя молча смотрят на удивительное зрелище, а читатель, добравшись до этого места, с удовлетворением говорит себе:

— Как хорошо, что я не царь, что мне нечего оставить своим деткам, кроме потрепанной «хонды-аэро», и что роман этот наконец заканчивается.

Критики, как я уже упоминал, обошли «Царя Шекеля» молчанием. Им нечего было сказать: разве каждый из них не был родителем? И разве каждый не понимал, что история бедного царя — истинная жизненная правда?

ВЕЧЕРНИЕ СЛАДОСТИ

Написав «Царя Шекеля», я твердо решил покончить с сочинительством художественных текстов. Во-первых, меня обидело молчание критики. Я, конечно, понимал, что критиковать им в моем романе было просто нечего, но ведь критик-профессионал должен это признать, а не прятаться за старой поговоркой о том, что молчание — золото. Во-вторых, у меня и времени не оставалось заниматься литературой, поскольку именно тогда я сдал экзамены в Оккультный университет на планете Камбикорн и оказался причислен к славному, но беспокойному племени студентов.

Вскоре после начала семестра я познакомился с прекрасной Паскией, жительницей планеты Мида-3. Во время прогулки под метеоритным дождем, от которого мы прикрывались платиновым зонтиком, Паския рассказала мне душещипательную историю, поразившую мое воображение. История эта правдива, как «Краткий курс эволюции Вселенной», хотя я и считаю, что художественный вымысел гораздо интереснее жизненной правды. Но не в этом конкретном случае. Согласитесь — иногда даже в жизни случаются весьма поучительные истории.

Вы, конечно, ничего не слышали о мидянах — это не такая уж известная цивилизация, живут они, как я уже упоминал, на Миде-3, системе, расположенной в самом конце четвертого галактического рукава, сразу за туманностью Ориона. Внешне мидяне похожи на людей. Мидячки выходят замуж за мидяков, а дети у них просто чудо, Паския показала мне энергетическое изображение своего отпрыска, так я едва увернулся от удара правой в солнечное сплетение.

Впрочем, это вряд ли привлекло бы мое внимание романиста. Но когда Паския рассказала, какая участь ожидает ее замечательное чадо в случае развода родителей, я в ужасе закрыл уши руками. Дело в том, что если, разлюбив друг друга, муж с женой собирались развестись, рожденные в браке дети подлежали немедленному и безоговорочному умерщвлению.

— Это почему же? — ужаснулся я. — Как можно? Какое варварство!

— Шекет, — холодно возразила достойная Паския, — я же не комментирую ваш варварский обычай решать политические проблемы с помощью войн. Или это не массовое убийство себе подобных?

— Да, — смутился я, — но мы против этого боремся. Не исключено, что когда-нибудь войны вообще исчезнут…

— Тогда и будете критиковать наш замечательный древний обычай, — оборвала меня Паския и продолжила рассказ.

Да, детей убивали, и причина оказалась проста: чтобы выжить в холодном климате Миды, детям необходимо душевное тепло обоих родителей. Половинная порция приводила к медленному, но верному вырождению. С кем бы ни остался отпрыск после развода — с матерью или отцом, — он к двадцати годам превращался в тупое и жестокое создание, приносившее горе себе и окружающим.

— Наверное, мидяки и мидячки тысячу раз думают, прежде чем решаться на развод, не так ли? — осторожно спросил я.

— Семью скрепляет любовь, — твердо заявила Паския, сверля меня своим страстным взглядом. — Без любви развод неизбежен, это закон природы, зафиксированный в конституции.

— А дети…

— Что дети, если умирает любовь! Есть любовь — и дети будут, а нет — так какой смысл в детях? Вы согласны?

Я пожал плечами, но рассказ Паскии возбудил мою творческую фантазию. В ту же ночь, отказавшись от предложенных Паскией сексуальных утех, я уединился со своим компьютером и начал фантазировать роман, который назвал впоследствии «Мидия» по имени главной героини.

Сюжет прост. Жила на планете Мида-3 мидячка по имени Мидия, страстно любившая молодого героя, которого звали Озон. О, как она его любила! Ради него Мидия отправилась на планету Кавкузак-2, хотя терпеть не могла космических путешествий. Озон-то оказался на этой планете по служебной надобности: был послан с заданием добыть тонну чрезвычайно важного для промышленности редкомидного металла, название которого Паския сообщить не решилась по причине секретности. По-моему, она просто была не в курсе дела, но я не стал уличать мою собеседницу в небольшом отклонении от истины.

Так вот, Мидия отправилась на Кавкузак-2 следом за Озоном и спасла своего любимого из лап безумного дракона Нурпатгота. Мог после этого храбрый Озон не влюбиться в Мидию? Брак мои герои заключили сразу после того, как вернулись с Кавкузака-2 на свою Миду-3. Жили они счастливо и родили в радости двух замечательных сыновей.

Вторая часть романа — по сути начало истинного сюжета — начинается, когда на одном из правительственных приемов Озон, дослужившийся до заместителя главного канцеляра, знакомится с Дицей, гостьей с планеты Крин-4. Крин-4, чтоб вы знали, ничем не лучше Миды-3 — такая же галактическая дыра. Да и живут там существа, хотя и чрезвычайно разумные, но очень, на мой взгляд, непрезентабельные. Достаточно сказать, что тело у Дицы было жидким и приобретало любую форму, которую она могла себе пожелать. К тому же, жители Крина-4 умели читать мысли на всех языках Галактики. В общем, можете себе представить: скучающий на правительственном приеме Озон, думающий… Ну, о чем может думать скучающий мужчина, даже если дома его ждут любимая жена и два прекрасных сына? Конечно, Озон думал о женщинах! Дица восприняла эту мысль и немедленно обрела форму самой красивой женщины планеты — красивой, разумеется, в представлении Озона.

Тот повернул голову, увидел это чудо и… Любовь с первого взгляда. Пламя страсти. Взрыв вожделения. И так далее. Я не мастер описывать безумную любовь, но с гордостью признаюсь: в данном конкретном случае мне удалось превзойти самого себя.

Мои герои и не думали скрывать своих отношений — собственно, на Миде-3 это не принято, а Дица, естественно, уважала обычаи планеты, на которой оказалась в качестве руководительницы торговой миссии. В тот же вечер Озон признался своей жене Мидии, что любит другую и, следовательно, развод неизбежен.

Вот тогда-то и началось самое главное. Вы уже догадались: дети. Семи и девяти лет от роду. Убить их надлежало наиболее гуманным способом — лишением сладкого после ужина, для детей на Миде-3 это верная, быстрая и безболезненная смерть.

— Я сделаю это сама, — сурово сказала несчастная Мидия, отпустив мужа с миром к его новой пассии.

Надо сказать, Дица уважала чужие обычаи, но все же не до такой степени, чтобы спокойно отнестись к предстоявшей смерти невинных созданий.

— Я не могу этого допустить! — твердо заявила она Озону. — Ты должен забрать у Мидии детей, пока она с ними не расправилась.

— Но что мне с ними делать? — горестно воскликнул Озон и объяснил, чем грозит детям отсутствие тепла одного из родителей.

— И только-то? — удивилась Дица. — Возможно, у вас на Миде-3 это так, но у нас на Крине-4 климат гораздо приятнее, и нашего тепла хватит, чтобы обогреть любое количество детских душ. Забери у Мидии детей, и мы немедленно вылетим на мою родину.

В ту же ночь Озон проник в дом, где провел с Мидией десять замечательных лет, и выкрал спавших детей, да так ловко, что бывшая жена обнаружила пропажу лишь утром, когда пришла в детскую, чтобы прочитать вслух распоряжение суда о принудительном умерщвлении.

Ничто в природе не сравнится с криками разъяренной мидички!

— Негодяй! — кричала Мидия так, что слышно было даже на борту рейсового звездолета, уносившего Озона, Дицу и двух детей прочь от Миды-3 к жарким пустыням Крина-4. — Ты нарушил закон! О бедные мои детки! О несчастные! Какую участь готовит вам ваш безжалостный отец! Я должна убить вас своими руками, и я сделаю это!

Не теряя ни минуты, Мидия заказала скоростной спецзвездолет и прибыла на Крин-4 даже раньше рейсовой колымаги, на которой летели Озон с Дицей. В столице Крина Мидия развила бурную деятельность и прежде всего разрушила до основания дом Дицы, чтобы молодожены не имели возможности спрятать детей от матери. Мидию, естественно, арестовали — ни на одной из планет Галактики не поощряется уничтожение чужой собственности! — и судья вручил ей предписание покинуть планету в течение одних календарных суток.

Пришлось Мидии сдержать ярость и в тихой гостинице дождаться прибытия рейсового звездолета. Из космопорта Озон с Дицей отправились домой, и бедная Мидия видела, глядя в окно, как ее любимые сыновья веселились, обнимая отца и его новую жену, тоже, понятное дело, заслуживавшую смерти. Найдя свой дом разрушенным до основания, Дица не сказала ни слова упрека в адрес соперницы, и молодожены в сопровождении детей отправились ночевать к пригласившему их судебному приставу — тому самому, что незадолго до того вручил Мидии постановление о депортации.

Тогда и наступил последний акт этой ужасной трагедии. Понимая, что у нее в запасе всего один вечер и другого случая больше не представится, Мидия скупила все сладости, что продавались в магазинах кринской столицы, и уничтожила их в центральном городском крематории, где обычно сжигали за небольшую плату старую одежду и обувь.

Ничего не подозревавшие Дица с Озоном ублажали детей, как могли, а к вечеру отправили посыльного в ближайшую кондитерскую за традиционной коробкой сладкого шоколада.

Посыльный вернулся ни с чем и получил задание обойти все магазины, торговавшие сладостями. Когда и этот поход закончился безрезультатно, ужасное подозрение закралось в душу Озона. До ужина оставался час, и если дети не получат необходимую порцию сладостей…

Истина открылась Озону и Дице, когда они узнали, что именно жгла в городском крематории коварная Мидия.

— О горе мне! — воскликнул Озон. — О мои любимые дети!

— Горе нам обоим! — вторила Дица, понимавшая, что за оставшееся до трагической развязки время даже на скоростном самолете не удастся доставить порцию шоколада из соседнего города.

А Мидия стояла под окнами дома судебного пристава и громко смеялась. В полночь Озон вынес на руках безжизненные тела своих любимых чад, положил перед Мидией и проговорил:

— Безжалостная мать, достойна ты проклятья!

Мидия пожала плечами и ответила:

— Я всегда считала тебя слабаком, Озон. Если бы не я, тебя бы слопал на Кавкузаке злой дракон Нурпатгот.

После чего Мидия повернулась к бывшему мужу спиной и отправилась в космопорт, не желая нарушать закона о депортации. Она была уверена, что поступила правильно и спасла детей от долгой и никчемной жизни. Так на ее месте поступила бы каждая мать-мидячка, и только ослепленный новой любовью Озон не понимал здорового материнского инстинкта.

К сожалению, этого не поняли и многочисленные критики «Мидии», обвинившие меня в жестокости, хотя я всего лишь облек в художественную форму красивую историю, рассказанную мне Паскией с планеты Мида-3. Приходится признать, что у авторов и критиков понятия о прекрасном порой расходятся, в чем я еще раз убедился, когда опубликовал роман о шпице Омлете.

ТРАГИЧЕСКИЙ ВЫБОР ОМЛЕТА

Что бы ни говорили злокозненные критики, но романы мои пользовались неизменным успехом. Лично мне инсинуации критиков не интересны, и я не намерен сводить счеты с теми, кто в дни моей молодости отравлял мне жизнь.

Отравлял, кстати, в буквальном смысле. Помню такой случай. Когда в продажу поступил файл моего романа «Мидия», на меня жестоко обиделась коллективная мать с планеты Оригант-4. Знаете что ее возмутило? Нет, не убийство Мидией собственных детей. На Ориганте-4 дети не являются разумными существами до достижения ими двадцатилетнего возраста, и родители относятся к ним как к неодушевленным предметам, которые нужно передвигать с места на место, вносить информацию, стирать и подновлять память… Убийство ребенка на этой планете и убийством-то не считается — разве что порчей личного имущества.

Коллективную мать возмутило, что главный мой герой, несчастный отец по имени Озон посмел уехать с детьми на другую планету. Это ведь все равно, что ограбить банк! Все равно, что плюнуть коллективной матери в ее семнадцать тысяч лиц! Такое на Ориганте-4 не прощается, такое и описывать нельзя, чтобы не возбуждать в коллективной матери низменных инстинктов.

До того момента я и слыхом не слыхивал ни о какой коллективной матери и представления не имел о том, что семнадцать тысяч женщин Ориганта-4 должны собраться вместе, чтобы родить одного-единственного ребенка. Однако именно коллективная мать попыталась отравить меня и тем навела на мысль о новом романе.

Дело было так. После публикации «Мидии» моя почта оказалась завалена письмами от поклонниц. Большинство посланий я не читал, поскольку мне не нравились слезливые предложения руки, сердца и других частей тела. Но под одним из писем стояло семнадцать тысяч подписей, и это обстоятельство привлекло мое внимание. Семнадцать тысяч поклонниц могли сочинить для меня что-то уж очень оригинальное, и я распечатал файл, где обнаружил не признание в вечной любви, а всего лишь рецепт приготовления очень полезного снадобья. «Влейте в ухо две капли и ощутите блаженство», — так заканчивалось письмо. «Сделай», — сказал я компьютеру, он и сделал.

Зелье оказалось дурно пахнущим, но меня это не обеспокоило. Как советовала коллективная мать, я закапал снадобье в левое ухо и выжил после этого лишь потому, что на Ориганте-4 иная, чем на Земле, система мер: оригантский грамм в четыре раза меньше земного, что естественно, поскольку там вчетверо меньше сила тяжести. Будь массы Земли и Ориганта-4 одинаковы, вы не имели бы счастья читать мои мемуары.

Подавать в суд на коллективную мать не было никакого смысла, ибо коллективное наказание не предусмотрено уголовным галактическим кодексом, и потому, выйдя из больницы, я сделал две вещи: во-первых, зарекся вливать в себя какие бы то ни было жидкости, синтезированные по непроверенным рецептам, а во-вторых, написал роман «Омлет, шпиц Татский».

Сюжет романа довольно замысловат, потому что мозги у меня в то время еще не полностью оправились, и мысли никак не могли вернуться к свойственной им гениальной простоте. Действие происходит на планете, которую я назвал Тания. Живут на Тании разумные существа, похожие на собак — не столько, впрочем, внешним видом, сколько внутренней потребностью лаять на себе подобных. Татские шпицы постоянно лают на терьеров, терьеры не упускают случая попортить жизнь пуделям, а пудели изгаляются над совершенно безобидными розеншнауцерами.

Мой герой Омлет, шпиц Татский, получает по компьютерной почте копию своего отца, скончавшегося вскоре после рождения сына. Копия, как и положено, не может сказать ничего путного, но в потоке бессвязных восклицаний, описывающих потустороннее существование, Омлет неожиданно обнаруживает недвусмысленное сообщение о том, что папа, оказывается, был отравлен соперником, желавшим заполучить его кресло в ложе Татской государственной оперы.

Это очень важный момент: кресло в ложе оперы напичкано электронной аппаратурой, управляющей представлением, и тот, кто сидит в этом кресле, ощущает себя на время спектакля вершителем судеб десятков сценических персонажей. Оперные кресла очень дороги и передаются по наследству, а в том кресле, что принадлежало папаше Омлета, теперь восседал некий Клав, к которому мой герой с раннего детства не питал никаких симпатий, подсознательно подозревая его во всех грехах мира.

Надо сказать, что Омлет, как, собственно, все жители Тании, обожал оперу, и отсутствие собственного кресла в ложе воспринимал как личную трагедию. Можете себе представить, что он ощутил, узнав, что в его фамильном кресле восседает нелюбимый им Клав!

Месть, благородная месть! Жажда мести куда более ужасна, чем обычная жажда, когда хочется пить, и тебе кажется, что ради глотка воды ты способен не только отнять бутылку с соской у невинного младенца, но можешь даже убить и использовать труп по назначению, ибо известно, что все организмы на девять десятых состоят именно из воды.

Перед бедным Омлетом, поклявшимся отомстить обидчику за гибель отца, возникает дилемма, выбор. Во-первых, можно явиться в театр на представление, войти в ложу и влить Клаву в ухо тот самый настой, каким в свое время воспользовался преступник. Это эффективно, это легитимно (месть, благородная месть!), это эффектно, наконец, поскольку каждый присутствующий в зале и на сцене лично убедится в том, что Омлет, шпиц Татский, не прощает и не забывает.

Но есть еще второй вариант: оставить все, как есть, и отравлять Клава не быстродействующим ядом, а одним своим присутствием — ходить за ним, попадаться ему на глаза, в театре то и дело входить в ложу и становиться за креслом (тем, что принадлежит Омлету по праву наследования!). Клав будет нервничать, он не сможет спокойно спать, функции его организма придут в расстройство. Ощущая рядом постоянное присутствие Омлета, Клав начнет ошибаться и аплодировать не тогда, когда предписывает этикет, а когда ему будет казаться, что тенор пролаял верную ноту. В конце концов, зрители, возмущенные поведением Клава, проголосуют за то, чтобы свергнуть его с любимого кресла в ложе, и тогда Клаву не останется ничего другого, как откусить себе хвост, после чего он умрет в страшных моральных муках, поскольку именно в хвосте у жителей Тании находится железа, вырабатывающая гормон совести.

Итак, что же назначить своему врагу? Быструю смерть от яда или медленную — от моральных мук? Я понимаю, что человек, недолго думая, выбрал бы яд, но люди, как известно, существа нетерпеливые, им подавай все сейчас, даже мир с палестинцами, который вообще не был запроектирован при создании Вселенной. Но аборигены Тании — не люди, прошу это помнить. И Омлет — не человек, а шпиц, и для него оба предложенных варианта были равнозначны, как равнозначны для человека две капли воды или два правых башмака.

А тут еще любовь — я ведь роман писал, а не историческую хронику, романы без любви не бывают, какой же это роман, если в нем нет романа? Омлет любит Офелу, маленькую красивую сучку домашней породы пекиннес, а она отвечает ему взаимностью. Проблема, однако, в том, что Офела — дочь старого Плона, а старый Плон, чтоб вы знали, по сюжету имел должность держателя кресла; иными словами, когда Клав наслаждался оперным лаем, Плон стоял за его спиной и держал кресло за спинку, потому что шаткое это сооружение того и гляди могло опрокинуться от мощных телесных конвульсий Клава, выражавшего восторг потрясающим визгом примадонны.

Проследите цепочку причин и следствий — непременного признака настоящей трагедии. Если Омлет тем или иным способом убьет Клава, Плон лишится работы, Офела останется без приданого и не сможет выйти за любимого замуж. Если Омлет оставит Клава в живых, свадьба состоится, но где же тогда святая месть?

Согласитесь, эта дилемма почище первой. Вот и мечется бедняга Омлет, как известное, придуманное Буриданом, животное. «Что делать? — думает он. — Кто виноват? Быть или не быть?». «Достойно ли, — спрашивает он себя и читателя, — смиряться под ударами судьбы иль надо сей судьбе сопротивляться?». Это, между прочим, уже третья дилемма, возводящая трагедию на эсхатологический уровень.

Время между тем идет, действие движется к финалу. Офела спрашивает пришедшего на свидание Омлета: «Когда же?», и ее можно понять, ей надоело хранить невинность, когда подруги уже успели народить выводок щенят. Омлет интерпретирует вопрос по-своему и отвечает, как истинный философ: «Когда расплавлю „да“ и „нет“ в одном плавильном горне смысла»…

Как должна была поступить Офела, получив от любимого такой ответ на элементарный вопрос о сроке бракосочетания? Естественно, она утопилась, любая сучка из породы пекиннес на ее месте поступила бы так же. А что сделал Омлет, когда безутешный Плон сообщил шпицу о смерти Офелы? Ни за что не догадаетесь. Я тоже не догадался бы, если бы не был автором этой трагической истории. Так вот, Омлет заколол папашу Офелы однозубой вилкой — нечего, понимаешь, сообщать плохую новость, когда шпиц и без того погружен в раздумья о смысле Буридановых дилемм.

Помню, что, написав этот эпизод и разыграв его в виртуальном книжном пространстве компьютера, я неожиданно осознал еще одну дилемму, стоявшую уже не перед выдуманным Омлетом, а передо мной — его автором. Заканчивать роман или вытягивать на дилогию, а то и на сериал типа «Утомленных чтением»? Мятущийся шпиц мог ведь еще много лет и, соответственно, томов размышлять и ничего не делать, предоставляя сюжету прихотливо течь по руслу литературной фантазии.

В отличие от своего героя, я оказался на высоте и сделал выбор сразу: я с детства терпеть не мог сериалов и потому в следующей после убийства Плона главе буквально заставил какого-то второстепенного персонажа, имя которого я сейчас даже не помню (то ли Лэр, то ли Ларьт), вызвать Омлета на поединок, победить в котором у шпица не было никаких шансов. Какая может быть победа, если дуэль ведется на атомных минах поля боя? Естественно, погибли оба, а все остальные персонажи романа, включая не имевшую отношения к делу оперную примадонну, оказались смертельно ранены.

Советую начинающим авторам именно так решать возникающие в их произведениях дилеммы. После атомной мины не только проблем не остается, но даже слово «конец» приходится собирать по буквам, разбросанным в разных концах алфавита.

И все-таки последнее слово осталось не за мной, а за Омлетом. Рассыпаясь на атомы, он успел пролаять: «Дальнейшее — молчанье». И оказался прав, потому что сказать больше было действительно нечего. И главное — не о ком, поскольку в живых остался лишь автор.

КОНТРОЛЕР

Утверждаю с полным основанием: литературные критики сами не знают, чего хотят. Долгое время они называли мои опусы «апологией некроромантизма», и все почему? Потому, видите ли, что мои герои предпочитали в финале романа умереть, но не поддаться искушению перейти в следующий том.

Представать в критических файлах этаким литературным монстром, получающим удовольствие от гибели собственных персонажей, мне тоже не хотелось, и потому вскоре после публикации «Омлета, шпица Татского», я создал небольшую повестушку, которую назвал коротко и ясно: «Контролер».

Действие «Контролера» происходит на N, недавно колонизованной планете в системе красной звезды NN. Население в колониях собирается обычно с бору по сосенке — несколько тысяч кислорододышащих особей, несколько тысяч — дышащих хлором, немного вообще не дышащих, а еще попадаются крылатые, ползающие и землегрызущие аборигены, не нашедшие себе места в родных мирах и потому согласившиеся переселиться туда, где цивилизацию нужно было создавать заново.

В такой колонии и проживали персонажи «Контролера». Один из них даже был избран Предводителем, и я решил не давать ему собственного имени. Так солиднее.

Были у Предводителя два друга — Бобчик и Добчик, изрядные плуты, происходившие с Рикуракона-5, существа, постоянно путавшие сами себя, поскольку то и дело обменивались сознаниями. Правда, если учесть, что внешне Бобчик и Добчик совершенно друг от друга не отличались, то обмен сознаниями происходил незаметно для окружающих.

А еще среди моих персонажей я бы посоветовал обратить внимание на двух особей женского пола — Неприятную Даму и Даму, Неприятную Абсолютно. Эти подружки прибыли на N с единственной целью стать матерями-основательницами, но внешние их данные, а главное — ужасно склочные характеры могли привлечь разве что слепоглухонемых аборигенов Хирмазота-52.

Вся эта разношерстная компания колонистов, надо сказать, неплохо устроилась на новом месте: деньги приходили исправно по галактической системе кредитов, климат благоприятствовал прогулкам и ничегонеделанию, привезенные с разных планет механизмы были колонистами разобраны и использованы в личных целях, а отчеты, уходившие в Галактический центр колонизации, свидетельствовали о полном благополучии и правильном расходовании средств и людских ресурсов.

Все шло хорошо, но однажды во время коллективной трапезы у Предводителя в зал ворвался донельзя возбужденный начальник космопорта и заявил с порога:

— Я принес вам пренеприятнейшее известие! К нам едет контролер!

Предводитель едва не подавился, Бобчик и Добчик одновременно (иначе они просто не умели) уронили вилки, а обе Дамы выразили общее мнение словами:

— Только контролера нам не хватало для полного счастья!

Трапезу пришлось прервать. Собрались в кружок и стали думать, как предотвратить беду. Ведь контролер, ясное дело, обнаружит, во-первых, что ракетное топливо давно пущено на растопку личных бань, во-вторых, что программы климатических изменений уворованы и используются для расчетов карточных игр, в-третьих… Да есть ли смысл перечислять?

— Контролера нужно убрать! — воскликнул начальник космопорта. — Запущу ракету на перехват и…

— Нет! — вскричал Предводитель. — Вы хотите войны с метрополией? Здесь нужно действовать тонко…

— Лесть, — сказал Добчик.

— Подкуп, — сказал Бобчик.

— Очарование, — сказала Неприятная Дама.

— Обаяние, — сказала Дама, Неприятная Абсолютно.

Когда на следующее утро пассажирский звездолет Земля-Денеб сделал кратковременную остановку в космопорту N, к встрече контролера все было готово. Из посадочного модуля вышел на летное поле молодой человек, наружность которого ясно показывала, что он принадлежит к славному племени контролеров: острый внимательный взгляд, цепкие пальцы, быстрые движения хищного зверя.

— Ах, — сказал Предводитель, — мы так вас ждали! У нас столько замечательных достижений! Мы так жаждем их вам продемонстрировать! Позвольте, Ваше превосходительство… Или Ваше сиятельство?

— Да что там… — смутился контролер. — Фамилия моя Хлестик, не очень благозвучная, но меня все называют по фамилии… Даже невеста.

— О! — воскликнула, заламывая руки, Неприятная Дама, — У вас уже есть невеста! Какое несчастье!

— Моя подруга хочет сказать, что это просто замечательно, — оттолкнув Неприятную Даму, вперед выступила Дама, Неприятная Абсолютно. — Позвольте пригласить вас, дорогой Хлестик, провести вечер в моем будуаре.

— Э… — промямлил контролер, не ожидавший столь решительного наступления. — Собственно, я не против, если, конечно, не…

— Вот именно! — воскликнул Предводитель. — Не, не и не! Будуар — потом. Сначала — обед, после обеда — сауна, после сауны — подарки, после подарков — представление.

На чело господина Хлестика набежала серая тучка недовольства, и сердце Предводителя сжалось. «Неужто, — подумал он, — этот тип не приемлет лести? Это кошмар. Бывают же такие особи — к ним со всей душой, а они строят из себя. Нужно предложить больше, вот и все».

— Но если, — быстро заговорил Предводитель, не дозволяя высокому гостю вставить ни единого слова, — если господину Хлестику по душе иные развлечения… Или если господин Хлестик желает сначала подарки… Кстати, среди подарков… э…

Предводитель оглянулся на маячивших позади него Добчика и Бобчика, и те сказали дуэтом:

— Дом о двух этажах в склоне вулкана Шантраб! Уже слеплен, меблирован и готов к употреблению!

— Дом? — поразился контролер. — Для меня?

— Не подумайте ничего дурного, — заявил Предводитель. — Дом для нашего развитого хозяйства — такая мелочь, о которой и говорить не стоит.

— А я и не говорю, — мило улыбнулся контролер, и у Предводителя камень скатился с души.

Дом был как игрушка, а в холле господина Хлестика ожидали сюрпризы: сертификат на право вождения космолета среднего тоннажа, а также ключи зажигания от личного космического экипажа господина Предводителя, на приобретение которого в прошлом году затрачено было из казны ни больше ни меньше, как семьсот галактических кредитов.

— Ах, — покраснев, сказал господин Хлестик, — это слишком…

Но ключи сразу же повесил на брелок, а сертификат спрятал в карман куртки, после чего огляделся, видимо, в поисках других знаков внимания. Хорошо, что Предводитель все продумал заранее: в гостиной прибывшего ждал ужин, а на импровизированной эстраде специально для господина контролера танцевали две удивительной красоты молодые особы, успевшие приехать по заказу Добчика и Бобчика из ближайшего к столице дома терпимости.

Неприятная Дама переглянулась с Дамой, Неприятной Абсолютно, — конкуренции они не терпели, а потому немедленно предприняли демарш: обе набросились на изголодавшегося контролера с пылом нимфеток и поволокли в спальню, провозглашая на ходу:

— Мы твои, и страсть, которая нас ожидает, безмерна!

Пока из спальни доносились звуки, похожие на вопли зеркайских друпаров во время экстренного спаривания, Предводитель воспользовался случаем и плотно поужинал в компании Добчика и Бобчика, обсуждавших единственную проблему: дать надо, но как?

— Только наличными! — горячился Добчик.

— Чеком! — кипятился Бобчик.

Когда час спустя из спальни выплыли сияющие дамы, а следом, кряхтя, выполз вконец измочаленный контролер, проблема все еще не была решена, и господин Хлестик, услышав громкий спор, решил его двумя словами:

— Беру все!

Добчик выложил наличные — три тысячи в энской валюте, а Добчик подписал чек на предъявителя — три тысячи и сто. Однако вошедший в раж господин Хлестик, взбудораженный обеими дамами, заявил:

— Мало, господа! И что я стану делать в метрополии с вашей энской валютой, которую даже в общественных туалетах к оплате не принимают?

Перед Предводителем замаячил призрак немедленной отставки, и он воскликнул:

— Ах, господин Хлестик, ребята хотят сказать: по шесть тысяч и не в нашей валюте, конечно, а в полновесных галактических кредитах!

Добчик и Бобчик раскрыли было рты, но тут же и закрыли их с тяжким вздохом. А разгоряченный господин контролер кричал так, что его было слышно даже на стационарной орбите спутника связи:

— Да я вам! Да как вы! Я с самим был знаком! И в этом участвовал! И в том тоже! Уберите этих дам — хочу вон тех, молоденьких! И подайте мне мой личный транспорт — хочу прокатиться!

— Непременно, — сумел вставить слово Предводитель. — Куда кататься изволите?

— Поглядеть на вашу планету сверху!

Предводитель бросил грозный взгляд на Добчика и Бобчика. Поглядеть сверху! Нельзя допустить такого! Он же увидит недостроенные заводы Боркака, разваленные стройки Бурдуна и обязательно разглядит своим контролерским взором уворованные прииски Бермака!

— А у меня еще десять тысяч завалялось, — радостно сообщил Добчик, вываливая из карманов последнюю мелочь, тут же исчезнувшую в широких ладонях контролера.

— Да я вам… — пробормотал господин Хлестик, силы которого были уже на исходе. — Я всю Галактику видел в этом… как его…

— Гробу, — услужливо подсказал Предводитель, подталкивая гостя к кровати, где уже готово было для него ложе из пуха бронтоклидора.

— М… — промычал Хлестик, засыпая на ходу.

— Дешево отделались, — сказал Предводитель, доедая салат из крылышек экропода. — Надеюсь, господа, у него хватит сил для того, чтобы улететь на моем… э… своем космолете.

— Автоматика поведет, — хихикнул Добчик.

— До самой Земли, — хохотнул Бобчик.

Господина контролера проводили поутру, когда он со сна еще плохо соображал и даже не догадался потребовать эскорт до стационарной орбиты.

— Уф, — с облегчением вздохнул Предводитель, провожая взглядом исчезавшее в высоте облако выхлопных газов. — Теперь поживем спокойно. Этот дурачок напишет, конечно, самый лестный отзыв. Может, нам даже выделят дополнительные кредиты, как вы думаете?

Добчик с Бобчиком закивали, а обе дамы залились дружным истерическим смехом.

— Господин Предводитель, — послышался голос начальника космопорта, стоявшего поодаль и старавшегося привлечь к себе внимание начальства.

— Что тебе? — недовольно спросил Предводитель.

— Тут, понимаете, прибыл спецрейсом господин Чичик, специальный контролер метрополии со всеми верительными грамотами. Так я поселил его в гостинице, и он требует вас сей же час к себе.

Я, конечно, хороший писатель, но описать выражение, возникшее при этом известии на лице Предводителя, не сумел, потому что нет в нашем языке нужных слов. Пришлось мне так и закончить свою повесть — немой сценой. Должно же и у читателя немного поработать воображение!

Что до господина Чичика, то его я сделал главным героем нового своего романа.

ЭТИ МЕРТВЫЕ, МЕРТВЫЕ, МЕРТВЫЕ ДУШИ…

Когда я учился в Оккультном университете на планете Камбикорн, теорию оккультивного взаимодействия нам преподавал старый мудрый Кола Моголь.

— Имейте в виду, господа, — говорил нам профессор на каждой лекции, — душу можно потерять, душу можно получить, но душу невозможно продать или купить по той простой причине, что деньги, видите ли, материальны, а душа — нет. У денег нет души, и потому душа на деньги обмениваться не может. Вы поняли, что я сказал?

— Поняли, — с досадой отвечали студенты, среди которых был и я. Мы давно выучили высказывание Моголя наизусть, могли его повторить в любое время дня и ночи, и все равно не было лекции, в ходе которой уважаемый профессор не произнес бы коронной фразы о невозможности продажи души.

— А как же Фауст, продавший душу Мефистофелю? — как-то спросил я Моголя.

— Разве Фауст продал душу за деньги? — поднял густые зеленые брови профессор. — Насколько я помню литературу планеты Земля, взамен этот ученый получил вечную молодость — товар абсолютно нематериальный. Природу обмануть нельзя, а деньги и душа — две вещи несовместные, как гений и злодейство.

На планете Лакса-5, откуда родом был профессор Моголь, гениальность, возможно, была со злодейством несовместима, но на моей родной Земле (полагаю, что читателям это прекрасно известно) слишком многие гении были истинными злодеями.

Много позже я встретился на жизненном пути с человеком, который пытался соединить несоединимое и покупал души за монету. Обменивал, так сказать, духовное на материальное. О лекциях профессора Моголя он не слышал и потому не боялся того, что заработанные им материальные ценности в одночасье исчезнут с легкой вспышкой и запахом серы. Правда, человек этот плохо кончил, заложив как-то по ошибке (точнее — по пьяной лавочке) собственную душу и получив вместо нее сотню галактических кретидок. Вы видели человека, у которого вместо души — кредитки? Жалкое зрелище — этот несчастный посмотрел на себя в зеркало и утопился, подтвердив золотое правило профессора Моголя, не знавшее исключений.

Я был в те годы молод, горяч, нетерпелив и был уверен, что правил без исключений не бывает. Да, с Фаустом я оказался неправ. Несчастный торговец душами тоже стал немым свидетелем правоты Колы Моголя. И все-таки я не оставлял надежды придумать что-нибудь, позволившее бы мне прилететь однажды на Камбикорн, подойти к Моголю в перерыве между лекциями и заявить при студентах:

— Вы неправы, профессор. Вот исключение из вашего правила.

Кто может сказать, что у Шекета не хватает воображения? Никто, даже литературные критики не говорят этого. Естественно, я нашел выход из положения, но утереть нос бедному Моголю так и не смог: незадолго до моего визита на Камбикорн профессор скончался от приступа депрессии, и душа его покинула планету, так что мне пришлось возвращаться восвояси.

Теперь вы знаете, какие жизненные обстоятельства стали причиной рождения моего очередного романа «Эти мертвые, мертвые, мертвые души…» Слово «мертвые» повторяется в названии трижды, и это очень важно, а то некоторые издатели, воображая себя большими стилистами, сокращают название на потребу публике, и получается «Мертвые души» — куцый, краткий и эмоционально не эффектный заголовок.

Героем моего романа стал чиновник из Галактического налогового управления по фамилии Чичик. Происхождения Чичик был самого плебейского — его предки были космическими бомжами. И именно по причине своего низкого происхождения господин Чичик буквально из кожи вон лез, чтобы доказать начальству собственную незаменимость и незаурядные способности. Вы можете представить себе незаменимого чиновника? Они же все на одно лицо, как винтики в старом ржавом часовом механизме. Но Чичик очень старался придумать, каким образом выдавить из налогоплательщиков побольше денег для обожаемого им Управления.

И придумал. То есть, это, конечно, я придумал, а не мой герой — с каких это пор литературные персонажи обладают собственным, независимым от автора воображением? Так вот, я придумал, а Чичик спросил сам себя задумчиво:

— В законодательстве нет налога на душу. Почему? Потому что душа нематериальна. Но известно ли это простому налогоплательщику?

Обратившись с вопросом к налоговому компьютеру, Чичик к собственной радости обнаружил, что об отсутствии налога на душу простому налогоплательщику ничего не известно, потому что в кодексе не было об этом ни единого слова. Не было там ничего сказано и о том, что налог на души имеет место. Естественно — почему в кодексе об этом должно было говориться, если налога на душу не существовало в природе?

По-научному это называется информационный вакуум. А по-простому: на нет и суда нет. Нет суда — значит, и судить не будут, что бы Чичик не предпринял.

Пораскинув мозгами (моими, естественно, откуда собственные мозги у литературного персонажа?), Чичик арендовал звездолет, чтобы выглядеть солидным мытарем, а не простым фискальщиком, и явился к своему первому клиенту, которого выбрал по видеофонной книге. Это оказался некий Беня Клюшкин, проживавший на планете Гундос-8, — личность настолько неприятная, что в окрестности его имения на расстоянии десяти километров даже трава не росла. Жены его бросали сразу после первой брачной ночи, слуги — сразу после первой зарплаты, и даже личный компьютер отказывался на него работать. И все потому, что Клюшкин был большим экономом. Экономил он на всем: на постельных принадлежностях для жен, на зарплате для слуг и даже на электроэнергии для компьютеров. Сэкономленное Клюшкин складывал в энергозапасники и время от времени с вожделением разглядывал свои сокровища, хотя что можно разглядеть сквозь энергетические стенки? Разве что собственное, искаженное силовыми полями отражение…

Чичика Клюшкин принял на пороге, заявил, что в доме нет и сухой корки, угостить гостя нечем, и вообще он, Клюшкин, ничего не покупает, поскольку не обладает финансовыми возможностями.

— Я представляю Галактическое налоговое управление, — важно заявил господин Чичик. — Вам известно, что вы уже сорок три года не платите налога на душу населения?

— Так я всего сорок три года и живу на свете, — проскрипел Клюшкин, пытаясь закрыть дверь перед носом Чичика.

— Значит, налога на душу вы не платите с самого рождения! — возмутился Чичик.

— У меня нет души, — попытался отбрехаться Клюшкин. — Спросите хоть у соседей, они вам скажут.

— С соседями у меня будет другой разговор, — заявил Чичик и, оттолкнув хозяина плечом, ввалился в гостиную, где не было даже простого стула, поскольку всю мебель Клюшкин давно снес в энергозапасник. — Впрочем, я готов проявить к вам особое отношение и не накладывать штраф в размере двойного душеобложения.

При слове «штраф» волосы на голове Клюшкина встали дыбом.

— Давайте полюбовно, — продолжал развивать наступление Чичик. — Вы отдаете мне один из ваших энергоконтейнеров (видите, я даже двух не требую!), а взамен Налоговое управление освобождает вас от выплаты налога на душу.

— Э-э-э… — проблеял Клюшкин, так и не поняв, почему за личную мзду налоговому инспектору снисхождение будет оказывать Управление.

— Молчание — знак согласия, — резюмировал Чичик. — Покажите, где вы храните свои энергозапасы.

И вконец деморализованный Клюшкин впервые за долгие годы позволил чужому взгляду пройтись по штабелям коконов, из которых Чичик выбрал самый большой и ткнул пальцем:

— Заверните.

Стартовал он с планеты, не попрощавшись, оставив Клюшкина вместе с его неоплаченной душой, но без любимого кокона, в котором хранилось приданое первой жены Лизикетты.

Вторым номером в списке Чичика значился планетовладелец Глазнов, личность необузданная, большой мерзавец, охотник, сибарит, но главное — человек, ни уха ни рыла не смысливший в налоговом законодательстве, как, впрочем, ни в каком другом, ибо считал, что для него, Глазнова, закон не писан.

Он так и сказал Чичику в ответ на его возмутительные притязания.

— Возможно, и не писан, — согласился Чичик. — Но что вы скажете, если завтра управление конфискует вашу душу за неуплату налога? Тело ваше без души будет, конечно, влачить существование, но охота… женщины… игры… Все это потеряет для вас смысл.

— Да? — поразился Глазнов, ни на минуту не усомнившись в том, что незваный чиновник говорит правду; бюрократы, по его мнению, были настолько тупы, что врать не могли по определению.

— Да, — твердо сказал Чичик. — Природа не знает случаев, когда мужчина, не имеющий души, завоевал бы сердце самой захудалой замарашки.

— А если договориться? — спросил Глазнов. — Я не плачу налога, вы забываете о том, что я его не платил. Душа остается при мне, а при вас — лучший звездолет из моего ангара. «Василий», ко мне!

«Василий» оказался машиной экстра-класса, как все, чем обладал Глазнов, и Чичик, покочевряжившись для порядка, стартовал с планеты с комфортом, какого не было у него никогда в жизни. Арендованный ранее звездолет он, кстати, продал по пути на металлолом, заработав еще пару галактических кредиток.

Третьей в списке Чичика значилась госпожа Бутылочка, вредная старуха, к которой мой герой прибыл в большом сомнении: прочитав биографические данные клиентки, он решил было, что души у нее нет и взять с нее будет нечего.

К удивлению Чичика, однако, на этот раз процедура изъятия взятки не заняла и минуты. Души у госпожи Бутылочки действительно не оказалось, но именно поэтому она предпочла откупиться от Налогового управления в лице его представителя Бибичкова: она-то знала, что больше всего обычно приходится платить за то, чем не обладаешь. За здоровье, например, или за молодость. Сколько она платит врачам — страшно сказать! А все равно печень ни к черту. Ну, и молодость… Прошла, и не вернешь ее ни за какие деньги. Так что лучше заплатить налог за несуществующую душу — все равно ведь ее нет, а вот заплатишь, и такое впечатление, будто что-то у тебя внутри появилось. Может, даже душа, откуда было Бутылочке знать, как эта штука на самом деле выглядит…

Должен сказать, что роман «Эти мертвые, мертвые, мертвые души…» я писал легко, эпизоды сыпались, как из рога изобилия. После Бутылочки Чичик посетил еще Ванилова (автора дурацких прогнозов о светлом будущем), Собакаева (похожего больше на лису, чем на собаку), и заработки его приумножились, так что к концу первого тома мой герой уже имел в Галактическом банке личный счет и собственную комнату для складирования взяток.

Завершается мой роман на оптимистической ноте: нет, господа, ничего невозможного для простого чиновника. Получив три с половиной миллиарда писем от благодарных читателей, я приступил было ко второму тому моей чиновничьей эпопеи, но нежданные обстоятельства заставили меня изменить намерение и создать поэму «Жека Онега».

ОТВЕРГНУТАЯ ЛЮБОВЬ ТАНИНЫ

В своем литературном творчестве я время от времени советовался с компьютером, и все шло нормально до тех пор, пока я не взялся за сюжет о Жеке Онеге. Не могу сказать, что произошло в биотронных платах моего помощника, когда я ввел это имя активную память. Но факт остается фактом: мой компьютер, не переносивший поэзию (от рифмованных строк у него сгорали предохранители), неожиданно заговорил, как второразрядный рифмоплет на встрече с читателями. Я ему: «Титул. Первая глава. Абзац. Родственник Жеки Онеги был личностью неприятной и не вызывавшей сочувствия», а он мне в ответ: «Мой дядя был бесчестных правил, он как-то в шутку занемог, так он нас всех служить заставил, хоть я терпеть его не мог».

Я уж и биограммы проверял, и память проветривал, и даже источник питания отключил на пару часов, чтобы дать компьютеру подумать в тишине и одиночестве. Никакого эффекта. Рифмы лезли из него, как фарш из мясорубки.

И я сдался. «Роман в стихах» — такой подзаголовок пришлось дать моему новому произведению, и я очень надеялся, что этот опыт окажется для меня первым и последним.

«Жека Онега. Роман в стихах» начинается с того, что мой герой терпеть, как я уже отмечал, не может собственного дядю, генерала космических войск стратегического назначения. Причина: Жекин дядя подарил своему племяннику на день рождения большой дом с участком, и все бы хорошо, но дом находился на планете Биззар-5, а участок — на Арпоране-7 на расстоянии десятка парсеков. Согласитесь, это издевательство. Прокляв собственного дядю, но поняв, что решение о подарке изменено не будет, Жека занялся обменом: участок на Арпоране-7 нужно было поменять на равноценный участок на Биззаре-5, желательно поблизости от дома.

Надо сказать, что Жека, хотя родился не на Земле, а на захолустной планете Питербурх-18, все-таки был «по мненью многих, судей ни капельки не строгих, веселый парень, не дурак, имел он в голове чердак, где содержал свои мыслишки, играл он с ними в кошки-мышки, а иногда, когда хотел, он был отчаян и умел». Можете себе представить этого типичного представителя золотой провинциальной молодежи на еще более провинциальной, да что говорить — попросту захолустной планете, где из развлечений были только посиделки со знакомыми на лоне природы. «Вздохнул Онега тяжело, протер перчаткою чело и, не найдя иных утех, занялся делом без помех». Иными словами, нашел маклера, заплатил деньги, и обмен земельными участками произошел быстро ко взаимному удовольствию.

Читатель, возможно, вообразил, что на этом все и закончилось. На самом деле сказанное выше, — только завязка или, выражаясь по-научному, экспозиция. Владельцем участка, так счастливо обмененного на биззарскую землю, был уроженец Арпорана-7 Аля Камский, молодой человек романтического склада ума. Прибывший с Биззара-5 Жека Онега был для Али Камского… ну, чтоб вам было понятно: как товарищ Сталин для простого советского заключенного. Камский смотрел Онеге в рот, внимал каждому слову (особенно если учесть, что слова произносились в рифму, а рифмы были самыми что ни на есть простецкими, ибо иначе мой компьютер в те дни выражаться не мог по определению) и готов был выполнить любое желание инопланетного гостя.

А гостю захотелось пообщаться с местным населением. В тот же вечер Аля Камский отвез своего друга в имение Ланиных, где жила его невеста Ольха, девица немного ущербная, как луна в последней четверти. Пока Аля миловался на террасе со своей любимой Ольхой, отчаянно скучавший Жека объяснял ее сестре Танине разницу между органоидным перетроном и симпатической хризой. Сам он понятия не имел, что это такое, но на Танину Ланину его слова, произнесенные со столичным апломбом, произвели неизгладимое впечатление.

«Как все же скучно вы живете на галактическом излете», — сказал Онега Камскому по дороге в гостиницу, отчаянно зевая и вспоминая томный взгляд провинциальной девицы, сраженной рассказами инопланетной знаменитости.

Онега спал в ту ночь спокойно, а вот бедня Танина не спала вовсе — она писала Жеке письмо, полное любовных признаний. «Пускай погибну я, — писала сраженная нежданной любовью красавица, — но прежде я написала вам в надежде. Я вся в томленье изнываю и вас к себе я призываю. А коль не получу ответа, то, значит, в жизни счастья нету».

Послание от Танины Ланиной Жека Онега получил по электронной почте, когда сидел в ресторане гостиницы за завтраком и думал вовсе не о местных девицах, а о том, как бы поскорее слинять с этой скучной планеты. Только провинциалки ему не хватало в жены, вот уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Но и оставить письмо без ответа Онега не мог — иначе Танина могла подумать, что он сам не знает, чем перетрон отличается от хризы. Откушав принесенные робоциантом местные фрукты под названием яблушки, Онега собрался с силами и поплелся к Ланиным.

«Вы мне писали, не отпирайтесь», — вежливо улыбаясь, сказал он бледной Танине, представ перед ней в саду, где она бродила, истязая себя мучительными сожалениями.

Танина и не думала отпираться. Напротив, она заперлась в своей скорлупе, вмиг поняв по взгляду Онеги, какие слова ей предстоит услышать. А Жека хлестал наотмашь, не желая оказывать глупой провинциалке никакого снисхождения: «Я даже если полюблю, привыкнув, сразу разлюблю. Нет, я, Танина, не для вас. Я, знайте, страшный ловелас. А вам, Танина, я желаю любить грозу в начале мая».

Это было ужасное, просто немыслимое оскорбление для любого жителя Арпорана-7, ибо грозы в начале мая здесь были разрушительны, и любить это природное явление мог лишь человек, лишенный всяких моральных критериев.

Бедная Танина в слезах вернулась домой, а Жека отправился на поиски своего друга Камского, чтобы предложить ему напоследок прошвырнуться в какое-нибудь злачное место: на другой день Онега собирался покинуть планету, поскольку дел у него здесь больше не было. Камский же не смог придумать ничего лучшего, кроме как пригласить друга Онегу на вечеринку все к тем же Ланиным — бедняга не представлял себе никаких иных злачных мест, а намеков Онеги о «бубновой даме и десятке, лежащей в прикупе и взятке» вовсе не понял.

Вновь встречаться с Таниной у Жеки не было никакого желания, однако начались танцы, девушка, хотя и получила отповедь, смотрела на Онегу таким влюбленным взглядом, что он просто вынужден был пригласить ее сестрицу, ущербнолунную Ольху. О Камском в тот момент Жека и не думал, шептал Ольхе на ушко сальные инопланетные анекдоты, сочиняя их на ходу, и поглядывал в сторону бледной Танины, дожидаясь когда же она наконец уйдет к себе и перестанет мозолить глаза.

Танина все не уходила, пришлось Жеке и второй танец танцевать с Ольхой, потом третий, а когда начался седьмой, к Онеге подошел возмущенный Камский, чье терпение подошло к концу, и, влепив другу пощечину, заявил: «Ах, вы негодник и подлец! Ах, я вас понял наконец!»

Понял бедняга Камский вовсе не то и не так, но это уже не имело никакого значения, ибо по странной провинциальной традиции Арпорана-7 пощечина означала вызов на дуэль, и отказаться было невозможно: отказника ждал суд и высылка на еще более провинциальную планету в той же звездной системе. Онеге, ни уха ни рыла не смыслившему в тонкостях арпоранского этикета, все это живенько объяснили, и только тогда он понял, какую глупость сморозил, согласившись поехать напоследок в дом Ланиных.

«Я не хотел вас оскорбить, я предлагаю все забыть»… Оставьте этих глупостей, кто же на Арпоране-7 принимает подобные извинения?

Дуэль состоялась на поляне в имении Ланиных, чтобы сестры могли из окон своих спален полюбоваться на замечательное зрелище, какое не часто перепадало скучавшим аборигенам. Дрались на взглядах — это было признанное арбитражным судом Арпорана-7 дуэльное оружие. Каждый дуэлянт имел право бросить в противника только по одному взгляду — разумеется, испепеляющему, для чего на глаза надевали лазерную повязку.

Сошлись на рассвете, причем Камский провел бессонную ночь, сочиняя унылое послание своей бывшей невесте Ольхе и обвиняя несчастную девушку в неверности. «Что день грядущий мне готовит? — задавал он риторический вопрос. — Мой взор в прицел Онегу ловит»…

И Камский поймал таки в прицел своего взгляда ненавистную голову Жеки Онеги. Поймать поймал, но Онега оказался более проворным и пронзил соперника взглядом раньше, чем тот успел раскрыть глаза на ширину выстрела.

«Убит!» — констатировали секунданты под горестный вопль Ольхи.

«Пора!» — воскликнул Онега, бросив взгляд на часы (и мгновенно их испепелив, поскольку не успел снять с глаз лазерную повязку), и поспешил в космопорт.

На этом я хотел поставить точку, но воспротивился компьютер. «Как? — возмутился он. — А Танина? Она вышла замуж или нет, в конце концов?» «Много будешь знать…» — начал было я, но, подумав, согласился с тем, что у романа должен быть иной финал. Действительно, неужели Онеге так все и должно сойти с рук?

Последнюю главу я писал без вдохновения. К тому же, рифмы, которые продолжал слагать мой больной на голову компьютер, окончательно меня достали. Поэтому не обессудьте, но ничего лучшего, чем еще одну встречу Танины с Жекой, я придумать не смог.

Пролшли семь биззарских (пять арпоранских) лет. Танина Ланина вышла замуж (везет же некоторым девицам!) за астронавта с самой Земли, старого и лысого, как черт, но зато имевшего связи в правительственных кругах. Танина с мужем жили на самой Земле в фешебельном квартале Шхунат а-Тиква, и однажды на правительственном приеме судьба свела двух старых знакомых. Постаревший и обрюзгший Жека Онега скромно стоял в углу, случайно попав на этот праздник жизни. И вдруг… Что он видит? «Ужель та самая Танина, которой я наедине в чужой биззарской стороне?»..

Презрев этикет, Жека бросился перед Таниной на колени с воплем: «Я вас люблю, я вас любил всегда, все, что сказал вам раньше, — ерунда!» На что получил резонный ответ, который мне не хочется цитировать, потому что стихи ужасны, у компьютера в тот момент началась фаза выздоровления и рифмовал он «любовь» с «автоматом», можете себе представить! Если говорить прозой, то Танина послала Жеку Онегу туда, откуда он прилетел на Землю, — в его фамильное имение на Арпоране-7.

«Позор! — возопил разочарованный Жека. — Тоска!»

Он хотел еще что-то добавить о своем жалком жребии, но эту фразу я стер — в конце концов, разве не сам Онега был виноват в том, что жребий его оказался столь жалок? Думать надо, понимаешь, а не нотации девицам читать…

«Жека Онега» — мой единственный роман, где я позволил компьютеру вытворять то, что он считал нужным. Результат налицо. Жалкие миллионные тиражи, грустные вздохи критиков, ехидные замечания профессиональных поэтов. Но мне «Жека Онега» все-таки нравится. Что ни говори, а ведь так все обычно и бывает в жизни. И стихи ничего…

ШПИКОВАЯ ДРАМА

Иногда я на своих читателей удивляюсь. Напишешь, скажем, пустячок вроде «Контролера», и на следующий день почтовый ящик ломится от восторженных посланий: «Ах, Шекет, какой вы душка, здорово этого Хлестика изобразили, ну совсем, как Гоголь!» Не знаю, кто такой Гоголь, но получать такие послания приятно, даже если они в электронном виде.

А бывает, напишешь эпохальное произведение, и что в результате? Почтовый ящик пуст, редкий читатель, живущий в отдаленной галактике, оставит сообщение: «Ну вы даете, Шекет, и что только вы своим романом хотели сказать?»

Вы подумайте: автор теряет здоровье, создает книгу высочайшего трагедийного уровня (это я об «Омлете, шпице Татском» говорю), а у него спрашивают: «Что вы сказать хотели?»

В общем, читатели — те еще фрукты. И потому, если честно, пишу я прежде всего для себя — уж сам-то я себя понимаю, как никто другой, мне ничего объяснять не надо, сам могу разобраться в собственной писанине. «Шпиковую драму» я тоже для себя создавал, не думая о возможных читателях, и это самое правильное, что может сделать настоящий автор.

Однако, уже запустив свое новое произведение в издательскую сеть, я о читателе все-таки вспомнил и понял, что если не предпошлю роману предисловие с кратким изложением сюжета, то читатель опять останется в недоумении, и мой почтовый ящик будет завален вопросами типа: «Что вы хотели сказать? Где свадьба героев? Почему Берлинн не похож на Аполлона?»

Героя моего романа, как вы, должно быть, поняли, зовут Берлинном, родился он в семье колонистов Шпрехена-2, где и провел свое детство, продолжавшееся несколько дольше, чем обычно: юноше было двадцать, а он только закончил начальную школу и не умел даже рассчитывать в уме трехмерные интегралы. Естественно, что и о теории игр мой герой слыхом не слыхивал.

Однажды, выйдя в галактическую компьютерную сеть, Берлинн обнаружил там виртуальный игорный дом, заинтересовался, поставил на кон все отцовское состояние и, естественно, проиграл его с первого же захода. Результат: отец выгнал Берлинна из дома, и бедняге ничего не оставалось, как записаться в космофлот, где он дослужился до младшего офицера. Его любили — не за характер, но за удивительную способность проигрывать во всех играх, в которых Берлинну приходилось участвовать. Он проигрывал в зелт, прудак, аристон, бекласс, шурд и даже в самое тривиальное лото. Он проигрывал все свое жалование, а потом играл на то, что ему не принадлежало, например, на бортовые двигатели звездолета, и их проигрывал тоже. Он желал отыграться во что бы то ни стало и еще глубже опускался на дно долговой ямы. Он стал угрюм, скрытен и слыл во флоте психом, с которым кроме как об игре и поговорить было невозможно.

От полного распада личности беднягу Берлинна отделяла только страстная мечта узнать наконец такой способ, чтобы угадать в лото все шестьдесят чисел. Ему говорили, что способа такого нет и быть не может, потому что теория вероятностей и генератор случайных чисел полностью исключают возможность предсказания выигрышного сочетания. Но что Берлинну была теория? «Суха теория, — говорил он, цитируя другого моего героя, — а древо жизни пышно зеленеет».

Однажды, когда звездолет «Барсук», где влачил службу Берлинн, стоял на ремонте в доке планеты Шпик-4, мой герой отправился погулять в местный парк иллюзий и услышал разговор, который вели за его спиной два аборигена.

«Вот она, — сказал один, — та самая, кто выиграла шестьдесят. Она получила секрет от адмирала Канистры, погибшего в Паранаболке, и дала ему слово сыграть только раз и больше никому не открывать тайны выигрыша».

«И что? — спросил второй. — Она действительно держит слово?»

«Да, — подтвердил первый. — Никому еще не удалось выведать у нее тайну, а сама она сыграла только раз и обогатилась на свю жизнь»…

Берлинн обернулся, но никого позади себя не обнаружил, а чуть поодаль увидел две женские фигурки, на которые и обратил свое пристальное внимание. Первая фигурка принадлежала старухе лет ста пятидесяти, о которой можно было сказать одно слово: «Ведьма». Рядом со старухой стояла прелестная девушка, ровесница Берлинна, и он влюбился сразу, потому что решил, что именно она и являлась владелицей тайны шестидесяти чисел.

Логически рассуждая, любой на месте Берлинна сделал бы противоположное заключение — как, на самом деле, могла молодая девушка узнать у Канистры тайну выигрыша, если адмирал погиб лет за сто до ее рождения? Берлинн, однако, не думал о такой частности: выбор свой он сделал и немедленно приступил к атаке.

С томным видом Берлинн подошел к женщинам и скромно представился, не доверяя никому процедуру представления собственной персоны. Девушку звали Лайзой, а старуху, оказавшуюся Лайзе родной бабушкой, называли Графинкой, и Берлинн так и не понял, было это имя, прозвище или, может быть, какой-то местный титул.

Лайза, которой ужасно докучали поклонники-космоматросы, была рада общению с молодым человеком, из всех комплиментов признававшим только один: «Вы прекрасны, как главный приз!» О своей любви Берлинн сказал Лайзе в тот же вечер, когда они встретились на вечеринке в клубе космопорта. Девушка, правда, не очень поняла, признавался ли ее новый знакомый в любви к ней или он имел в виду игру в лото, о которой говорил с придыханием и закатыванием глаз.

Разумеется, она сделала выбор в пользу первой гипотезы и потому, когда Берлинн, не желавший упускать ни минуты, предложил Лайзе встретиться ночью в ее спальне, чтобы обсудить шансы на будущее, девушка решила, что речь идет о будущей совместной жизни, и сказала «да». Могла ли она думать, что Берлинн имел в виду вовсе не предложение руки и сердца?

Спальни Лайзы и ее бабушки Графинки располагались рядом и соединялись большой, никогда не закрывавшейся дверью. На Шпике-4, где с жильем всегда была напряженная ситуация, такое расположение спален считалось роскошью — в иных домах спальня вообще была общей. Но Берлинн об этом не знал — на его планете каждый желавший мог иметь собственный дом, сотканный из стеблей прубанны.

Дальнейшие события развивались со скоростью звездолета, преодолевающего световой барьер. В полночь Берлинн явился к Лайзе, воображая, что станет обладателем как девушки, так и ее тайны, причем второе занимало моего героя больше, чем первое. Лайза же готова была отдать себя, но ни о какой тайне не имела ни малейшего представления. Так они и беседовали. Берлинн кричал «Откройся!», а Лайза отвечала «Конечно, люблю!», полагая, что именно это хотел услышать ее неожиданный возлюбленный.

Дискуссия могла бы продолжаться до утра, если бы страдавшей бессонницей Графинке не надоело слушать пререкания молодых. В отличие от внучки, она давно забыла о том, что такое любовь, но тайну шестидесяти чисел помнила по гроб жизни, и страстные вопли Берлинна оценила сразу.

В самый разгар свидания — Берлинн на коленях с заломленными руками, Лайза перед ним с бледным лицом и страстным взглядом — Графинка ворвалась в спальню внучки и закричала: «Молодой человек, отстаньте от девушки, только я знаю эту тайну, только я!»

Ах, какой облом! Берлинн повернулся вокруг оси и с теми же заломленными руками обратил свой призыв «Откройся!» не к внучке, а к бабушке. Поняв, какой оказалась дурой, Лайза упала в девичий обморок, легкий, как ветер мая, а Графинка твердо заявила: «Открыть тайну? Только через мой труп!»

Нашла кому угрожать! Доведенный до отчаяния Берлинн все понимал буквально. Через труп? Пожалуйста, будет тебе труп. Мой герой достает излучатель, штатное оружие космопроходцев, и делает из Графинки труп, к которому обращает свой призыв раскрыть наконец тайну.

От вспышки Лайза пришла в себя, увидела мертвую бабушку и бросилась ей на грудь, а Берлинн понял, что собственными руками убил мечту своей жизни. Кто ему откроет теперь тайну шестидесяти чисел? Лучевик упал из руки Берлинна, и юноша поплелся прочь, оставив в спальне свое несбывшееся счастье.

Едва он скрылся из глаз, Графинка поднялась на ноги и сказала внучке: «Этот тип — сумасшедший. Он действительно убил бы меня, если бы не промахнулся. Ничего, я отплачу ему той же монетой». Лайза, окончательно переставшая понимать происходящее, вторично упала в обморок — на этот раз уже до конца романа.

Берлинн вернулся в свою комнатку в космопортовской гостинице, где, как и в спальне Лайзы, двери не закрывались вовсе. Он бросился на постель, проклял судьбу и вдруг услышал голос Графинки: «Я скажу тебе числа, а ты запоминай, может и пригодятся».

О чем мог подумать Берлинн, увидев в дверном проеме убитую им старуху? Лично я подумал бы, что мне мерещится. Лайза решила бы, что вечером выпила слишком много дамского вина «Шанель». Любой из читателей предположил бы, что это голографическая запись из архива. Но Берлинну такое и в голову не пришло. Графинка вернулась с того света, чтобы сообщить победные числа — такой была его первая и единственная мысль.

Медленно продиктовав случайный числовой набор и убедившись, что Берлинн все аккуратно записал в тетрадку, Графинка удалилась с сознанием исполненного долга. «Все, — сказала она внучке в ту же ночь, — теперь этот тип будет знать, как морочить бедным девушкам голову!»

Между тем осчастливленный Берлинн, поверивший в одночасье в потусторонний мир и в женскую благодарность, отправился в местное отделение лотерей и продиктовал компьютеру-банкомату одно за другим числа из своей драгоценной тетрадки. Он готовился встать под дождь из галактических банкнотов, но вместо этого услышал заунывный голос компьютера: «Угаданы три числа из шестидесяти. Ваша ставка бита»…

«Проклятая Графинка», — подумал Берлинн и, глядя в глаза компьютеру-банкомату, увидел вместо пластиковой оболочки фигурку старухи, так ужасно обманувшей его ожидания. Я бы на месте моего героя тоже лишился рассудка, так что последующие действия Берлинна были вполне предсказуемы.

Окончательно рехнувшись, несчастный юноша хотел было выстрелить в себя из лучевика, но не тут-то было — он ведь уронил оружие возле «трупа» старухи! Пришлось воспользоваться другим способом, популярным среди самоубийц на Шпике-4: с криком «Провалиться мне на этом месте!» Берлинн нажал на кнопку выключателя, и пол под ним действительно провалился, открыв шахту глубиной сто семьдесят метров, куда в местных гостиницах бросали устаревшее оборудование, поломанную постояльцами мебель и грязное белье, с которым никто не хотел возиться.

Берлинн умер в полете, воображая, что падает в ад, где непременно встретится с Графинкой и отомстит за ее вероломство. Последние строки романа удались мне больше всего — это настоящий апофеоз силам судьбы, которые играют человеком, когда им больше нечем играть.

А теперь скажите: что в этом сюжете непонятного? Почему отдельные читатели не поняли авторской мысли? Нет, господа, иногда я на своих читателей удивляюсь. Как-то я даже не удержался и высказал одному читателю все, что я о нем думаю.

НЕУДАВШАЯСЯ ЛЮБОВЬ МАРГЕТТЫ

Для читательских писем у меня в почтовом ящике отведена особая ячейка, куда я заглядываю лишь изредка, чтобы не портить себе настроение. Прошли времена, когда юные девицы заваливали меня непристойными предложениями. Сейчас пишут, в основном, старые и болезные, которые ничего не предлагают, а только требуют, и побольше, и лучше в галактических кредитах, а не в израильских долларах.

Поэтому я заглядываю в читательский почтовый ящик для того, в основном, чтобы очистить его от накопившихся залежей. Однажды, отправляя письма в корзину, я обратил внимание на одно, помеченное грифом «важно, интересно, не пропустить!». Подсознательный импульс заставил меня вскрыть электронную оболочку, и на меня уставилось голографическое изображение тингопарта с Арикуна-4, заявившее на ломаном галактическом диалекте иврита:

— Шекет получать предупреждение есть. Одно из разных. Иначе ты быть молодой, а не иначе будет как есть и хуже.

Что еще за предупреждение, что это за «иначе — не иначе»? Не люблю, когда со мной разговаривают таким тоном. Наверняка этот тип не прочитал ни одной моей строчки и судил о моем творчестве по бездарным критическим опусам в периодической печати Галактического клуба писателей.

Я не мог оставить это хамское предупреждение без последствий и послал сигнал ответа. В воздухе проявилось еще одно голографическое изображение тингопарта с Арикуна-4, заняв место рядом со своей первой копией, так что я потерял ориентацию и не знал, какой тингопарт — из письма, а какой — настоящий. Пришлось обратиться к обоим с требованием оставить меня в покое и не загружать почтовый ящик бессмысленными отправлениями.

Один из тингопартов слушал молча и хлопал глазами, а второй — настоящий — почесал левой рукой за рожками, дернул копытом и заявил:

— Предлагать имею. Торговая сделка. Писатель как ты очень важно. Жизненный опыт.

— Вот оно что! — воскликнул я, уразумев наконец, с кем имею дело. — Я сам был когда-то коммивояжером, мне понятны ваши усилия, но я не…

— Писатель описать любовь. Ты описать любовь не уметь. Согласен или?

— Или, — твердо сказал я. — Мои критики действительно утверждают, что любовь мне описать не удается. Но это их частное мнение, не соответ…

— Любовь ты нет! — оборвал меня тингопарт на полуслове. — Я даю. Ты платить.

Пришлось призадуматься. Вообще-то — мне ли было это не знать? — тингопарты слыли лучшими торговцами в ближней системе галактик. Товар у них качественный, но и цены они заламывают будь здоров. Если тингопарт предлагает любовь, то можно быть уверенным, что это настоящая любовь, страсть, неземная красота и пылкое вдохновение. В общем, стоило подумать.

— Какой объект предлагается? — деловито спросил я.

— Показать каталог или выборочно? — задал встречный вопрос тингопарт, и небольшой его хвостик встал торчком в предвкушении сделки.

— Выборочно, — заявил я. — Покажи лучший образец.

О Господи! Да к такой красотке я бы и в лучшие свои годы не осмелился приблизиться, не то чтобы объясниться в любви и ждать взаимности!

— Вряд ли, — уныло заметил я, — эта милая девушка полюбит такую старую перечницу, как Иона Шекет. Мне на прошлой неделе исполнилось девяносто, вам это известно?

— Неплохо сохранился, — сделал комплимент тингопарт, тряхнув черно-красным плащом, заменявшим ему кожу. — Но, конечно, нетоварный.

— Вот я и говорю, что ничего не получится…

— Для товар есть подарок, — сообщил тингопарт.

Это естественно — к ценной покупке хороший продавец всегда прилагает какой-нибудь дешевый подарок: плетеное кресло, например, куда я мог бы водрузить свои мощи.

— Какой подарок? — поинтересовался я.

— Молодой быть, — заявил тингопарт. — Ты получать любовь и впридача стать молодой.

— Заманчиво, — протянул я.

— Подарок фирма!

— За подарок не платят, — сказал я. — Платят за товар. Какую цену ты хочешь?

— Ерунда! Душа как есть.

Мне не нужно было повторять дважды — за любовь и молодость тингопарт желал получить от меня мою душу в ее электронном воплощении. А возможно, даже полную запись. В Оккультном университете мы в свое время проходили процесс отдушивания и вздушивания человека. Душу можно вложить, душу можно потерять, душа может покинуть тело по собственной воле — так и происходит в момент смерти. Но чтобы душу продать? Теоретически это допускалось, но преподаватель душеметрии повторял нам, студентам, каждый день: «Господа, не все, что допускает теория, следует использовать на практике. Теоретически можно воплотиться сразу в двух инкарнациях, но, надеюсь, вы не станете проводить такой эксперимент, ибо это чревато раздвоением сознания и безумием».

— Душа не продается, — твердо заявил я. — Тем более душа Ионы Шекета.

— Я не покупать твой душа! — воскликнул тингопарт. — Это ты покупать любовь и получать молодость есть подарок. А душа есть цена оплата тарифная ставка.

Хотел бы я знать, как бы вы поступили на моем месте. Девушка была прекрасна, а молодость мне хотелось вернуть даже больше, чем получить любовь. Но отдать за это душу… Как же я смогу любить — без души? Как без души я смогу наслаждаться вернувшейся молодостью? Я буду жить, но стану автоматом. Я буду говорить о любви, не не сумею почувствовать ее тонкого и неосязаемого аромата. Я верну молодость, но мне и в голову не придет заново совершать все те безумства храбрых, что были свойственны Ионе Шекету и снискали ему славу во всех рукавах Галактики.

Но девушка… И молодость… О этот вечный жизненный соблазн!

— Любовь проходит, — сказал я тингопарту с сожалением, — и молодость тоже не вечна. Душа между тем бессмертна, и потому цена, которую ты заломил, просто возмутительна. Я буду жаловаться в комитет потребителей.

— Сертификат есть! — завопил тингопарт. — Учет и контроль! Если товар некачественный и проходит, то возврат. И мы возвращать для покупатель полная стоимость.

— Вот оно что, — понял я. — Ты гарантируешь, значит, что и любовь, и молодость будут продолжаться вечно, так? А если они вдруг закончатся, то я смогу товар вернуть и получить душу обратно?

— Истина! — воскликнул тингопарт, и из его рожек брызнули искры. — Если ты сказать: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!», сделка аннулировать, товар вернуть, оплата вернуть, учет и контроль.

Кодовая фраза показалась мне почему-то знакомой, но я не стал вдаваться в технические детали.

— Как зовут девушку? — спросил я, разглядывая ее удивительную фигурку.

— Маргетта, — сверившись с гарантийным талоном, сообщил тингопарт.

— Хорошо, — согласился я, помедлив. В конце концов, чем я рисковал? Поживу неделю-другую без души, но зато молодым и с любимой женщиной. А потом мысленно остановлю мгновенье, отдам товар, верну назад душу и опишу все, что со мной произойдет, в новом романе, который назову по имени главного героя, продавшего душу и получившего взамен любовь и молодость. Например, «Фоост» — вполне приличное имя и название. Именно так — с двумя долгими «о», будто любовный стон.

Откуда-то из подпространства вынырнул дискет-договор, я вложил его в дисковод компьютера, нажал клавишу подтверждения и протянул было руку, чтобы собственным пальцевым узором закрепить произведенную сделку. Тингопарт следил за мной внимательным взглядом, и плащевая кожа на его спине шевелилась от удовольствия, копытца били по полу, будто продавец действительно присутствовал в моей комнате в своем телесном воплощении, а не только в голографической проекции.

Мой палец уже прикоснулся к нужной клавише, но какая-то сила удержала меня от последнего необратимого действия. Интуиция? Инстинкт? Или моя бессмертная душа не желала даже на время расставаться с таким привычным для нее телом?

Голографическая Маргетта послала мне воздушный поцелуй, сбросила с себя изумительную прозрачную пелеринку и подняла точеную ножку, чтобы после заключения сделки немедленно перешагнуть из виртуального пространства в мою более чем реальную комнату, где сам воздух наполнился предчувствием будущего любовного счастья.

— Ну! — нетерпеливо сказал тингопарт.

Если бы он не стал меня торопить, я бы, вероятно, совершил-таки это последнее в моей жизни движение. Но я терпеть не могу, когда меня понукают — тогда я начинаю действовать еще медленнее, и всем моим знакомым, к числу которых тингопарт до последнего времени не принадлежал, это было известно.

Я отдернул руку и еще раз внимательно проверил условия сделки. Любовь и молодость — товар. Душа — цена. «Остановись, мгновенье» — код возврата в случае, если покупатель признает товар некачественным.

Вроде бы все нормально. Однако…

Хорошо, что у меня богатое воображение! Я представил себя, молодого и красивого, в объятиях Маргетты, представил, как отнесутся к нашей связи ее родители, которые безусловно еще живы и здоровы. «Ах, — скажут они, — это бездушное создание, променявшее мудрость на молодость, и наша девочка, еще не познавшая радости жизни!» Мы будем идти по улице, и каждый станет показывать на нас пальцем, потому что человек без души — все равно что часовой механизм…

Но даже не это главное. Отдав душу, я не смогу любить. Я не смогу понять, истинная это любовь или всего лишь наваждение. Я не разберусь, качественный я товар получил или подделку! Мне будет все равно. И я никогда не скажу «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — по той простой причине, что ощущение прекрасного не знакомо человеку бездушному, каким мне придется быть всю оставшуюся жизнь.

— Нет! — воскликнул я, выдернул из компьютера дискет и швырнул его в голографическое изображение тингопарта.

Поняв, что я раскусил его гнусный обман, этот негодяй злобно фыркнул и растворился в воздухе, оставив после себя легкий запах серы. Исчезла и прекрасная Маргетта, бросив на прощание в мою сторону призывный и печальный взгляд.

«Шекет, — сказал я себе, — ты же сам был коммивояжером. Ты знаешь, какими методами пользуются тингопарты, стараясь облапошить доверчивых покупателей. Как же ты мог поддаться на эту дешевую провокацию?»

Ответа у меня не было. Бес попутал, с кем не бывает…

Я отправил в корзину всю читательскую почту, выпил две полные чашки баргуданского кофе с фрильками и сел писать новый роман. Название у меня уже было — «Фоост» с двумя «о», призывными, как любовный стон. С сюжетом у меня тоже проблем не оказалось — я описал наш диалог с тингопартом (в романе я назвал его Меффом-Стоффом), но позволил моему герою поддаться на увещевания и подписать договор. Чем это для Фооста обернулось, рассказывать не стану — читайте мое произведение, о котором критики отозвались, как о худшем романе года. А такое признание, согласитесь, многого стоит.

СТРАШНАЯ МЕСТЬ ФУНЕРАЛА

С недавних пор ко мне в почтовый ящик начали сваливаться из разных концов необъятной Вселенной послания примерно такого содержания: «Очень жаль, что такой известный космопроходец, разведчик и эксперт, как Иона Шекет, изменил своим профессиям и на старости лет занялся писанием романов». Я должен сказать прямо, что ничего подобного не произошло и произойти не могло. Я и сейчас продолжаю космические экспедиции, которые непременно опишу в одном из томов своих мемуаров. А романы я кропал с юности, продолжаю это делать и сейчас, не вижу в том ничего дурного и время от времени пересказываю содержание того или иного опуса.

Роман «О, тело!» я написал лет двадцать назад, в дни, когда был безумно влюблен в изумительную Грижу, аборигенку с планеты Загарабабаре, весившую полторы тонны, но лучше других женщин Вселенной умевшую подогреть на медленном огне истинную мужскую страсть. И истинную мужскую ревность, к сожалению, тоже.

О ревности и шла речь в романе «О, тело!». Произведение это было написано на одном дыхании после страстной ночи (другого дыхания у меня просто не осталось, попробуйте сами совершить сексуальный акт с дамой, масса которой больше массы гоночного астролета!). В «О, тело!» сублимированы все мои ревнивые страхи — я очень боялся, что Грижа предпочтет мне какого-нибудь звездопроходимца с Прамбы-3 или Маркозы-9…

Сюжет романа прост, как вечный двигатель второго рода. Действие происходит на планете Крип-2, маленьком космическом островке, колонии большого цивилизованного мира Венета-8. Венетианцы держали на Крипе-2 свой гарнизон, во главе которого стоял бравый фунерал Мавротус — личность, известная всей Галактике, поскольку именно он на протяжении многих лет укрощал племена Турки-11 и Лузды-877. Боевое везение Мавротуса было очень странным и специфическим. Стоило его звездолетам высадиться на необитаемой планете, как там, будто по мановению волшебной палочки, возникали вражеские армии, жуткие монстры грозили войскам фунерала лазерными клыками, и вообще начиналось смертоубийство, из которого Мавротус неизменно выходил победителем..

Лично у меня, как у автора, с самого начала были сомнения в том, что Мавротус описывал в докладах своему командованию именно то, что происходило с ним на самом деле. Выдумывал, скорее всего. Откуда на Лузде-877 филиал Кнессета? Неоткуда ему там взяться! Фунерал, однако, с таким вдохновением описывал парламентские баталии и свою в них победу, что не влюбиться в него могли только беззубые старухи и новорожденные девочки.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что бравого вояку полюбила от всей души молодая дочь венетианского губернатора. Как это принято на Венете-8, девушка отправилась к отцу и заявила с порога: «Вот что, папаша, я еду с Мавротусом на Крип-2 и буду ему женой, потому что только таким образом я могу победить этого фунерала раньше, чем он сам одержит надо мной блистательную победу!».

«Ах, Тестимония! — воскликнул отец-губернатор. — Подумай хорошенько. Мавротус — солдат…»

«Не солдат, а фунерал», — прервала Тестимония.

«Каждый солдат мечтает стать фунералом, — печально сказал отец-губернатор, у которого был печальный опыт. — И потому жизнь у настоящего фунерала далеко не сахар. Враги хотят его убить, солдаты — подсидеть, а венетианский сенат только и думает о том, под каким предлогом его сместить, чтобы он не пугал население своими ужасными историями».

«Я ненавижу сахар, — холодно ответила дочь. — Мое решение твердо».

«Знает ли о твоем решении фунерал Мавротус?» — печально осведомился губернатор-отец.

«Сейчас узнает», — заявила Тестимония и отправилась в аппартаменты героя, чтобы сообщить ему о своем решении.

Так началось это страстное любовное приключение. Фунерал влюбился в Тестимонию с первого взгляда, как только увидел сумму брачного взноса. «Да на эти деньги я смогу купить семь военных звездолетов и окончательно подавить сопротивление злых аборигенов Турки-11!», — воскликнул он и в ту же ночь увез Тестимонию на Крип-2. Нужно было торопиться — ведь невеста могла передумать!

Если читатель никогда не видел жителей Крипа-2 и Венеты-8, то рекомендую взглянуть на голограмму, помещенную в моей книге. Я сам придумал эти персонажи, а потому внешние их данные тоже находятся на моей совести.

Итак, Мавротус был красавцем-мужчиной о трех ногах и пяти руках, причем одну из конечностей он специально отращивал для держания лазерной пушки. Это был воин по рождению, призванию и обязанности. А Тестимония, как ее изобразил художник, была нежной девушкой, рост которой не превышал трех с половиной метров, а верхний глаз лучился духовным светом, освещавшим даже самые темные уголки подсознания. В общем, замечательная пара, вот только ознакомиться с обычаями предков молодожены не удосужились. Мавротус не имел понятия о том, как жили родители, деды и прадеды его любимой Тестимонии, а невеста, в свою очередь, не поинтересовалась древними обычаями аборигенов Крипа-2, родины фунерала.

Это их обоих и погубило.

То есть сначала все шло хорошо и даже прекрасно. Тестимония приводила в порядок коллекцию трофейного оружия в количестве ста миллионов наименований, а Мавротус покорял диких обитателей звездного скопления Пранд. Дома фунерал бывал эпизодически, использовал это время исключительно для любовных услад в супружеской спальне и был доволен жизнью, наивно полагая, что так будет всегда, в смысле — до самой смерти. Он имел в виду, конечно, собственную смерть, поскольку был уверен, что жена переживет мужа лет на пятьсот, как это было принято в семьях воинов-крипанцев.

Мавротус не хуже своего тестя, губернатора Венеты-8, знал афоризм о солдате, мечтающем стать фунералом. Знал, но забыл в пылу сражений. Если бы память ему не изменила, вряд ли он так легко поддался бы на наглую провокацию собственного адъютанта Джагго. Этот солдатишка, нюхавший атомарный порох только из-за спины своего начальника, вознамерился занять его место!

«Почему он такой известный, — раздумывал Джагго, — а я такой несчастный? Почему он побеждает всех подряд, а я не могу победить его лично?»

После долгих раздумий Джагго создал гениальный, по его мнению, план, к осуществлению которого приступил, как только вернулся с Мавротусом из очередного похода. В отличие от Тестимонии, Джагго, сам будучи крипанцем, прекрасно знал все аборигенские обычаи, на этом он и построил свою стратегию, тактику и интригу.

«Послушайте, господин фунерал, — сказал он как-то своему начальнику, чистившему лазерную саблю, — с кем это ваша супруга разговаривает с японском садике среди камней?»

«А, это капитан Капсуль», — равнодушно ответил Мавротус, бросив взгляд в окно.

«Вот он что, — многозначительно произнес коварный Джагго. — Молодой, видать, да ранний. В фунералы метит».

«Ты так думаешь?» — спросил Мавротус и еще раз взглянул в окно. Ему показалось, что Тестимония улыбается Капсулю слишком призывно и чересчур откровенно.

«Безусловно, — твердо отвечал Джагго. — Я ведь с ним сплю вместе во время походов… Нет, вы не подумайте ничего предосудительного, мы спим не как мужчина с женщиной, а как солдат с солдатом. Так вот, Капсуль сто раз говорил мне, как мечтает занять ваше место и как с этой целью намерен влюбить в себя вашу дражайшую супругу».

«Ха! — воскликнул фунерал и разрубил лазерной саблей столб, стоявший посреди парадного зала. — Тестимония обожает меня, только меня и никого, кроме меня! Это записано в нашем брачном контракте!»

«А почему тогда она подарила Капсулю наследный платок, что отошел к ней согласно тому же брачному контракту?» — спросил Джагго, совершая самый рискованный ход в своей опасной игре.

Он-то знал, что наследный платок, переданный мужем жене по брачному соглашению, не мог быть никому ни подарен, ни отдан во временное пользование, ни даже показан — наказанием должна была стать смертная казнь через удушение. Джагго это знал, Мавротус это знал тоже, а Тестимония знать не могла по той простой причине, что речь шла о древнем обычае аборигенов Крипа-2, рассказывать о котором пришельцам с других планет нельзя было под страхом все той же смертной казни!

Когда Мавротус в первую брачную ночь, совершив обряд лишения невинности, подарил жене алый платок, сшитый из кожи ящера, он, конечно, предупредил Тестимонию, что это — самое ценное, что есть у него на свете. Храни, мол, как чековую книжку.

Тестимония и хранила. Об истинной ценности платка она не подозревала, но если муж сказал — значит, так и будет. Однако интрига Джагго требовала, чтобы платок оказался в руках Капсуля, и в ту самую ночь, когда в сердце Мавротуса зародились первые сомнения в супружеской неверности Тестимонии, негодяй-адъютант пробрался в ее кабинет, подобрал слово к ее сейфовой шкатулке и выкрал злосчастный платок. Подкинуть улику ничего не подозревавшему Капсулю было для Джагго парой пустяков. Он просто сказал приятелю: «Посмотри, какая красивая вещица, да ты держи, не урони, я сейчас вернусь», а сам побежал к фунералу, подвел его к окну и показал на стоявшего неподалеку Капсуля, который вертел вещицу в руках и понятия не имел, куда бы ее сунуть.

«Наследный платок! Мой наследный платок у Капсуля!» — в ожесточении воскликнул Мавротус.

«Вот именно, — сказал Джагго. — Налицо, во-первых, супружеская измена, а во-вторых, необходимость кары!»

«Не учи меня! — ответил Мавротус. — Я ее полюбил, я ее и убью».

«Мудрое и правильное решение», — согласился Джагго, потирая все свои три верхние конечности.

Описание сцены убийства я сократил до мининума. Удушение по крипанскому обычаю — не тот процесс, который приятно наблюдать, и даже читать о нем я бы не рекомедовал нежным девушкам и детям до двенадцати.

И все бы у Джагго получилось, как он задумал, да вот незадача: когда он доставал платок из сейфовой шкатулки Тестимонии, это видела ее служанка Джама и доложила, естественно, по инстанции. Ну что ей стоило сказать самому фунералу — все могло бы закончиться совершенно иначе! Так ведь эта дуреха не нашла в себе сил нарушить инструкцию и написала докладную, которую передала в особый отдел, а там, сами понимаете, пока суд да дело… В общем, облом.

Хотите знать финал? В двух словах: Джагго разжаловали, Капсуля на всякий случай расстреляли, Джаму наградили личным скафандром, безутешный отец-губернатор поставил дочери памятник на перекрестке галактических рукавов.

А фунерал Мавротус покончил с собой, бросившись в эргосферу черной дыры GHF 882–2. Самая мучительная смерть, вечное падение и бесконечное сжатие…

Роман вышел уж лет двадцать назад, а Мавротус все еще падает к месту своего окончательного упокоения. Тут даже авторская воля бессильна — не могу же я изменить физические законы черных дыр!

КРУС РОБИНСОН НА НЕОБИТАЕМОЙ ПЛАНЕТЕ

Я не любитель компаний. Там всегда найдется человек, понятия не имеющий о том, кто такой Иона Шекет. Обычно на меня набрасываются с требованиями: расскажи да покажи, да чтобы побольше, пострашнее и позаковыристее. И это приятно. Но вдруг замечаешь тихо сидящего в уголке аборигена, который таращит глаза, ничего в происходящем не понимает и очень громко спрашивает соседа:

«Кто это такой? Почему все вокруг него вертятся? Он что, премьер-министр или лауреат Берагозовской премии?»

«Это же сам Иона Шекет!» — восклицает пораженный сосед и отодвигается от аборигена подальше: кто его знает, вдруг заразный?

«А кто такой Иона Шекет?» — продолжает недоумевать абориген, не только себя выставляя в неприглядном виде, но и на меня бросая тень своего невежества. «Ведь если есть некто, не знающий ничего об Ионе Шекете, — начинают думать присутствующие, — то, может, действительно, не такая уж Шекет большая величина на космическом Олимпе?»

И вот уже один слушатель отваливает от меня в сторону, за ним второй, третий… Глядишь, через какое-то время в одиночестве оказываюсь и я, а не только этот незваный абориген, разорвавший тонкую материю духовного общения героя с толпой.

Нет, я не люблю компании, и теперь вы знаете причину.

Из всякого правила, однако, есть исключения. Таким исключением стала встреча с господином Сельмиром на вечеринке в честь опубликования моего опуса «Страшная месть фунерала». Я с удовольствием отвечал на вопросы, воображая, что хотя бы в виде исключения нынешняя вечеринка обойдется без обычной неприятности.

Так нет же! Когда я рассказывал о том, где находится планета, на которой жил фунерал Мавротус, из тени раздался чей-то низкий голос:

— А кто такой этот Шекет?

Разумеется, внимание аудитории тотчас же извлекло из тени странную фигуру, похожую на кривошипно-шатунный механизм производства первой половины ХХ века. Я распознал в незваном госте аборигена с Барбасы-1 и сказал неприязненно:

— Если кто не знает Иону Шекета, то мог бы не приходить на это чествование.

— Простите, — пролепетал абориген. — Откуда же мне знать Шекета, если я только вчера вернулся из «Угольного мешка»?

— Как? — вырвалось у меня. — Вы — тот самый Амос Сельмир?

— Да, — скромно признался барбасец, и со всех сторон послышались ахи, охи и причитания. Да, в нашу компанию действительно попал Амос Сельмир, о котором в утренних новостях сообщали, что этот господин провел три стандартных года в полном одиночестве на абсолютно необитаемой планете в туманности «Угольный мешок».

Я растолкал гостей, взял Сельмира за один из его кривошипов и увел к себе. Всю ночь я слушал его рассказ и должен признаться, что ничего скучнее мне не приходилось слышать никогда в жизни. На безымянной необитаемой планете Сельмир оказался случайно, поскольку его звездолет сбился с курса и влетел в темную туманность «Угольный мешок». В полном мраке, где даже рентгеновские локаторы оказались бесполезны, корабль наскочил на астероид, Сельмир катапультировался и опустился на планету, не занесенную ни в один регистр. Средств связи у него не было, но, к счастью, воздух оказался пригоден для дыхания, а местные кораллы — единственная и довольно странная форма жизни — вполне съедобны.

Первый месяц Сельмир бродил по планете и ел кораллы. Второй месяц Сельмир бродил по планете и ел кораллы. Первый год он бродил по планете и ел кораллы… Каждый год, каждый месяц и каждый день были похожи друг на друга, как две немаркированные биокапсулы. Он мне так и рассказывал: «На тринадцатый день я шел на восток и ел кораллы… На триста восьмой день я шел на восток и ел кораллы… На тысячу семьсот…»

Поняв, что сейчас усну, я прервал путешественника словами:

— Скажите, дорогой Сельмир, ну хоть что-нибудь с вами происходило, кроме того, что вы шли и ели кораллы? Гроза, например?

— На планете не было гроз, — сообщил он.

— Нападение хищников?

— На планете не было хищников…

— Но хоть что-нибудь с вами происходило на протяжении этих трех лет? — в отчаянии воскликнул я.

— Да, — печально сказал Сельмир. — У меня семьсот шестьдесят три раза случилось несварение желудка из-за чересчур однообразной пищи.

— Вы так точно это знаете? — поразился я.

— Конечно, я вел счет, делая царапины на поверхности скафандра!

— И вы не сошли с ума от такого однообразия? — невежливо осведомился я.

— Почему не сошел? — удивился Сельмир. — Сошел, конечно. Раньше я мог решать в уме гонсатовские уравнения седьмого порядка, а сейчас даже дифференциальные уравнения в частных производных поддаются мне с трудом!

— Понятно, — вздохнул я и подумал о том, что если этот горе-путешественник надумает опубликовать книгу о своих приключениях, то в ней будут тысячи совершенно одинаковых страниц.

Однако мое воображение уже разыгралось, и, выпроводив Сельмира, я сразу продиктовал моему компьютеру название будущего романа: «Необыкновенные приключения Круса Робинсона».

Первое, что я сделал с прототипом, это пересадил его с одноместного разведывательного звездолета на линейную торговую баржу «Багдадский вор» с большим экипажем. И разумеется, никакого «Угольного мешка». Баржа в моем романе попадает в пространственный тоннель между двумя черными дырами и, естественно, погибает в результате действия мощных приливных сил. Экипаж не успевает спастись и почти в полном составе сваливается под сферу Шварцшильда, так что о дальнейшей его судьбе никто ничего знать не может — даже автор, если он, конечно, уважает законы природы, не им придуманные.

Крусу Робинсону, медику, лечившему в полете перевозимых на барже разнопланетных животных, удается спастись, поскольку в момент катастрофы он находился в желудке ругаболля с Акро-94. Ругаболль, конечно, не выдержал пространственного прилива, но принял на себя главный удар сил натяжения, тем самым сохранив моему герою не только жизнь, но даже рассудок.

Прилив вынес Круса Робинсона на необитаемую планету, не такую скучную, конечно, как планета Сельмира — были там и странные животные, питавшиеся вечерними закатами, и растения, чьи стволы, вытягиваясь вверх и изгибаясь, создавали над планетой арки высотой до тысячи километров… В общем, скучать Крусу Робинсону не пришлось ни одной минуты — надеюсь, что и моему читателю тоже.

Он едва успел прийти в себя и размять члены, окоченевшие от полета в пространственном приливе, как на планету с грохотом стали падать уцелевшие части погибшей баржи. Сначала упал отсек с продовольствием, причем все консервные банки от удара пришли в состояние самораспаковывания, так что Крус Робинсон до конца жизни был обеспечен качественной космической пищей. Несколько часов спустя на планету сковырнулся покореженный капитанский ботик — вездеход, способный перемещаться по земле, под водой и по воздуху. Так уж получилось, что в результате сильнейшего удара все покореженные части встали на свои места и даже более того: некоторые детали в результате рентгеновского облучения в эргосфере черной дыры приобрели неожиданные свойства, и капитанский ботик оказался способен даже зарываться под землю и передвигаться в толще планеты.

Крус Робинсон не успел порадоваться своему везению, как его едва не убил свалившийся ему чуть ли не на голову огромный контейнер, в котором оказался корабельный арсенел — семнадцать широкозарядных атомных фрустеров, две тысячи шестьсот семьдесят широких зарядов к ним, две самонаводящиеся и саморазмножающиеся ракеты «Аргонавт» и еще много всякого оружия, так необходимого путешественнику на необитаемой планете.

Подумав, Крус Робинсон назвал свою планету Даниэлой, и, когда роман вышел в свет, многие читатели спрашивали меня, почему я придумал именно такое название. «Господа, — отвечал я, — что вы ко мне пристаете? Даниэлой планету назвал мой герой Крус Робинсон, автор не имеет к этому никакого отношения! Или вы считаете, что герой литературного произведения не обладает собственной волей, не зависящей от воли создателя? Да оглянитесь вокруг — разве я и вы, все мы не такие же герои такого же литературного произведения, написанного кем-то на заре развития Вселенной, а может, и до ее рождения? Почему собственную свободную волю вы цените, как высокий дар, а такой же свободной воле Круса Робинсона отказываете в праве на существование?»

Итак, Крус Робинсон провел на Даниэле сто семнадцать долгих лет. В первые годы он был занят, в основном, строительством дома, используя местную металлоидную древесину в качестве каркаса этого мегалитического сооружения, достигавшего в высоту верхнего магнитного пояса планеты. Разумеется, жить в этом сооружении он не собирался и в последующие годы объездил на вездеходе все континенты Даниэлы, погружался во все ее моря, вгрызался в недра и едва не добрался до самого центра планеты, но вовремя остановился, сообразив, что из центра ему будет трудно выбраться на поверхность: он попросту не будет знать, в каком направлении лучше всего двигаться, ведь все направления, ведущие из центра чего бы то ни было, абсолютно равноправны!

Скучать у Круса Робинсона не было ни одной минуты времени — мозг его даже во сне занимался научными исследованиями; в частности, разрабатывал для Даниэлы общую теорию эволюции.

А однажды — произошло это на восемьдесят шестом году пребывания Круса Робинсона на Даниэле — к нему явился гость: такое же шестеренкоподобное существо, понятия не имевшее, как оно оказалось на этой планете. Похоже, что память гостю отшибли магнитные поля в пространственно-временной каверне, доставившей столько неприятностей самому Крусу Робинсону.

Поскольку событие это случилось в четверг после сильного дождика, Крус Робинсон назвал своего нового приятеля Четвергом и использовал его на работах, не связанных с интенсивной мыслительной деятельностью — например, если нужно было расстрелять падавший на Даниэлу астероид или вскипятить одно из внутренних морей, чтобы было где купаться и мыть грязную одежду. Тут и пригодился арсенал «Багдадского вора», так что все, свалившееся на моего героя с неба, не пропало даром для сюжета.

Так бы и жили Крус Робинсон с Четвергом на славной необитаемой планете Даниэле, но мимо пролетал крейсер «Пдикрмрвдык», приписанный к базе адруков на Грмыпрезе-3. Разумеется, бесхозную планету тут же оприходовали, занесли в регистр космофлота и колонизовали, а Круса Робинсона с Четвергом интернировали и доставили на Землю в специально для них построенный лагерь для перемещенных лиц. Там они и дожили последние свои дни, не понимая, кому помешала их безбедная и беспечная жизнь на необитаемой планете.

К чести своей могу сказать, что сюжет о Крусе Робинсоне сразу после выхода романа стал популярен, как в свое время — бродячий сюжет мировой литературы о любовном треугольнике, в котором, как в его Бермудском аналоге, погибали люди, судьбы и желания. Об Амосе Сельмире, прототипе моего героя, никто даже не вспомнил. Да я и сам о нем вскоре забыл, купаясь в лучах славы.

МАК-АЛЕФ, ИЛИ ТОРЖЕСТВО ЖЕНЩИНЫ

Некоторые думают, что в наши дни разгула всеобщей галактической демократии не может быть планетных систем, на которых все еще осталась монархическая власть. Человек (а мои читатели, в основном, являются людьми, хотя случается, конечно, что книги мои приобретает какой-нибудь разумный столб с Ахромаза-4), так вот, человек, говорю я, привык к тому, что все в этом мире выбирается — от сорта шампуня в магазине дешевых товаров до президента Галактического содружества народов. Человек (это я опять своего читателя имею в виду) почему-то уверен, что королей, императоров, царей, шахов или, того хуже, табридов можно встретить сейчас лишь в виртуальных мирах компьютерных триллеров или в исторических костюмных представлениях, с таким воодушевлением разыгрываемых в дни праздников на площадях Парижа и Тель-Авива.

Мне-то, много путешествовавшему по Галактике от ее центра до внешних пустынных рукавов, лучше известно, какие странные режимы еще встречаются порой кое-где, особенно в пределах молодых звездных скоплений, где истинная цивилизация только делает первые шаги. В системе Альдерамина, к примеру, вот уже третье тысячелетие правит деспот Бууууркапоз, и никто не знает, сколько своих подданных он отправил в иные миры потому только, что они произносили имя владыки, недостаточно растягивая гласную «у» или, напротив, растягивая ее слишком сильно.

И уж конечно, мало кому из землян известно имя Мак-Алефа с планеты Шмот-3. На родине о нем слагают саги, перлы и шкамцы, а за пределами своей звездной системы он известен лишь узкому кругу галактических путешественников.

История Мак-Алефа чрезвычайно поучительна, она легла в основу сюжета моего романа. «Мак-Алеф» вышел в свет в прошлом месяце и уже удостоился (вот уникальный случай!) положительных отзывов. По-моему, критикам больше всего понравилось феминистское звучание моего замечательного произведения. Ведь кто у нас ходит в литературных критиках? Разумеется, женщины, поскольку они от природы яляются хранительницами традиций и стабильности.

Что же происходит под оболочкой моего романа? Начало интригующее. На далекой планете Шмот-3 проживает народ, управляемый добрым табридом Дрункамом. Все пляшут и поют, что очень не по душе кое-кому из табридской свиты. Почему, скажите на милость, подданные должны плясать, когда им положено работать в поте лица и во славу отечества?

Мой герой Мак-Алеф — представитель древнего шмотского рода, один из тех, кто недоволен правлением Дрункама. Правда, быть недовольным — еще не значит открыто проявлять свое недовольство. Мак-Алеф прославился тем, что с утра до ночи бродил по местным топям, и его неизбежно засасывала трясина, в частности трясина политических интриг, одна из самых распространенных в шмотских болотах. На вопли Мак-Алефа сбегалось пол-табридства, беднягу, конечно, спасали, и он возвращался к вечеру домой, где его встречала дражайшая супруга, набрасывавшаяся на мужа со словами: «Как тебя еще земля носит, такого непутевого? Даже утопиться толком не умеешь! Другой на твоем месте давно стал бы табридом, а ты выше гупраса подняться не можешь, и это при твоих-то талантах и при такой жене, как я!».

В общем, жизнь у Мак-Алефа была не сладкая, но изменить ее он не мог, будучи, как многие мужчины Шмота-3, личностью смелой до безрассудства, но нерешительной до полного инфантилизма. Призывы собственной супруги подняться, возглавить, повести, принять и создать проходили мимо ушей Мак-Алефа, вся жизненная энергия которого была направлена на то, чтобы погромче звать на помощь, погружаясь в очередной раз в гиблую трясину шмотских болот.

Все изменилось в одночасье, когда своими воплями Мак-Алеф привлек внимание вемдеев — разумного племени, обитавшего в самых заповедных болотных местах. Вемдеи вообще-то не общались с подданными табрида Дрункама, поскольку считали их существами недалекими, не способными предсказать собственную судьбу даже в пределах одного светового дня. Сами же вемдеи прекрасно видели не только в тумане болот, но и в тумане времени — природа наградила их специальным органом зрения, назвать который глазом у меня не поворачивается язык, а назвать его как-то иначе мне не позволяет мое уникальное правдолюбие.

Итак, Мак-Алеф так вопил, погружаясь в болото, что несколько вемдеев не выдержали и вытянули его за волосы, заглянув предварительно в будущее и удостоверившись в том, что, спасшись, он не причинит их племени никакого ущерба.

Выбравшись на сухую поверхность, Мак-Алеф повернулся было, чтобы потопать домой и принять ванну, но один из вемдеев крикнул ему вслед:

— Эй, ты что, даже не хочешь знать, что ждет тебя завтра, послезавтра и через два дня?

— Я и так знаю, — бросил Мак-Алеф, не оглядываясь. — Ждет меня моя супруга со своим несносным характером, и так будет завтра, послезавтра, через месяц, год и всю жизнь.

— Эй, — крикнул другой вемдей, — завтра ты станешь карбайским дробом!

— А послезавтра — журмакским требом! — воскликнул третий вемдей.

— А через неделю — табридом нашего мира! — добавил четвертый.

— Болтуны, — бормотал Мак-Алеф, топая к дому. — Должность дроба занята, и вакансий здесь не предвидится. Требом мне тоже не быть никогда — талантов не хватит. А табрид у нас Дрункам, и он еще достаточно молод…

— Что это ты бормочешь? — подозрительно спросила Мак-Алефа его дражайшая супруга, у которой не было собственного имени, поскольку на Шмоте-3 собственными именами обладают лишь мужчины и незамужние девушки, а жен называют, если уж возникает необходимость, именами их спутников жизни. Это естественно, поскольку жена на Шмоте-3 есть глава семьи, а разве вы называете собственное тело одним именем, а голову — другим?

Мак-Алеф рассказал супруге о глупостях, изреченных вемдеями, и пока он мылся в ванной, жена его размышляла, что самому Мак-Алефу было совершенно не свойственно. В отличие от супруга, она прекрасно понимала, что вемдеи видят будущее не хуже, чем соседнюю кочку на своем болоте. И если они сказали «Быть Мак-Алефу табридом», то так и произойдет. Это с одной стороны. С другой: если ничего для этого не делать, то предсказания вемдеев исполнятся сами собой, а это противоречит материалистическому мировоззрению. Вывод: нужно действовать.

Всю ночь жена Мак-Алефа составляла план, в то время как муж ее спал, ворочаясь с боку на бок, и ежеминутно сталкивал свою супругу с кровати, что заставляло ее мысли двигаться в самых разнообразных направлениях.

А утром Мак-Алеф получил ментальное уведомление из табридской канцелярии о скоропостижной смерти от проглатывания кости карбайского дроба Иннобента Рамкапорского и о назначении на эту вакантную должность некоего Мак-Алефа, гупраса даргамского.

— Ну и ну! — удивленно воскликнул Мак-Алеф. — Я — карбайский дроб, подумать только!

— Вот оно, — прошептала его верная жена. — Первое предсказание вемдеев…

— Только не говори мне, что завтра я стану журмакским требом, — запротестовал Мак-Алеф. — До завтра я даже дела карбайского дроба принять не успею!

— Жизнь покажет, — философски заметила супруга и сняла со стены лазерную иглу, которой Мак-Алеф никогда не пользовался, поскольку смертельно боялся крови.

— Ты чего это? — испуганно спросил он.

— Жизнь покажет, — загадочно проговорила супруга и унесла иглу в спальню, где спрятала оружие под подушку.

В тот день она не пустила Мак-Алефа на болота — а ну как супруг ненароком утонет и не успеет сделать ее женой треба и табрида? А на другое утро почта принесла весть: в дополнение к должности карбайского дроба Мак-Алеф назначался на пост журмакского треба, поскольку прежний треб переел за ужином мяса дикого лопаря и отдал ночью концы в страшных мучениях.

— Послушай, — сказал Мак-Алеф супруге, — не ты ли, я слышал, распорядилась вчера послать в подарок журмакскому требу лучшего лопаря из наших заповедников?

— А что мне оставалось делать, если от тебя инициативы не дождешься даже в супружеской постели? — пожала плечами госпожа Мак-Алеф. — Кстати, я пригласила сегодня на обед этого никчемного правителя, табрида Дрункама.

— Ты собираешься подать на стол отравленное мясо лопаря? — ужаснулся Мак-Алеф.

— Ты дурак, — ответила жена. — Два раза использовать один способ убийства? Нет, могут догадаться! Ты пригласишь табрида отдохнуть на нашей постели и лично заколешь его лазерной иглой.

— Я? — пришел в полное отчаяние Мак-Алеф. — У меня рука не повернется! Я так уважаю табрида Дрункама!

— Тряпка, — резюмировала супруга. — Придется мне самой взяться за это мужское дело.

И взялась. Разумеется, все прошло без сучка без задоринки. Крови, правда, оказалось столько, что отмыть супружескую постель не удалось, и новый табрид Мак-Алеф выставил этот предмет мебели на аукцион, где кровать приобрел сын Дрункама Малкольц.

Между тем Мак-Алеф отправился на болота, чтобы попробовать в очередной раз утопиться, поскольку вовсе не ощущал в себе сил для управления таким огромным табридством, как Шмот-3. На этот раз ему даже погрузиться толком не удалось, поскольку сопровождавшая табрида свита вытащила своего господина за волосы. А тут опять вемдеи подоспели и принялись за свое.

— Завтра, — сказали они хором, — тебя убьет сын Дрункама Малкольц.

— Что вы несете? — не выдержал Мак-Алеф. — Вы же сами мне в прошлый раз говорили о дробе, требе и табриде! Ни о каком убийстве и речи не было!

— А чего ж ты убежал, не дослушав? — спросили вемдеи. — Будь у тебя больше терпения, ты бы имел полную информацию.

В состоянии прострации бежал Мак-Алеф с болота, преследуемый свитой, желавшей обтереть повелителя от грязи, налипшей на его одежду.

— Завтра меня убьет Малкольц! — сообщил Мак-Алеф своей жене, надеясь на сострадание.

— И правильно сделает, — отпарировала она. — Он уже приобрел нашу супружескую кровать, значит, хочет лежать на этом ложе вместе со мной. Это прямой намек, ты не находишь?

«О женщины, вам имя — вероломство!» Так думал бедняга Мак-Алеф и был, конечно, неправ, потому что жена его никакой веры не ломала — напротив, она свято верила в прогноз вемдеев, а потому на следующее утро пригласила в гости Малкольца и лично отвела его в чулан, где Мак-Алеф прятался от судьбы.

Сцену смерти моего героя я пересказывать не в состоянии — меня начинают душить слезы раскаяния, когда я перечитываю это место. Ну зачем моя авторская воля оказалась такой суровой? Что мне стоило по всей справедливости наказать злую жену бедняги Мак-Алефа, добрейшего существа на Шмоте-3, всю жизнь хотевшего лишь одного — спокойной смерти в трясине тихого болота? В отличие от своего героя, я-то прекрасно знал, что в тихом болоте водятся вемдеи!

Эх, да что говорить… Бывшая супруга Мак-Алефа вышла замуж за нового табрида Малкольца, и только тогда выяснилась истинная подоплека этой трагедии. Оказывается, все так и было задумано! Малкольц, сын Дрункама, давно зарился на отцовский трон. Ждать, пока табрид отдаст концы, Малкольц не хотел. И тогда в его голове возник хитроумный план, который он осуществил вместе со своей любовницей, женой ничего не подозревавшего Мак-Алефа.

А что же вемдеи? — спросит читатель. Неужели они не знали об этом жестоком и несправедливом плане? Знали, конечно, но что они могли сделать? Предсказывать будущее они умели прекрасно, а исправлять настоящее не собирались. Они сказали Мак-Алефу правду, и не их вина, что этот незадачливый табрид ничего не видел дальше собственного носа.

Теперь вы понимаете, почему критика приняла этот мой роман удивительно благосклонно? Единственное замечание высказала критикесса Тумпальдина Бампер. «Иона Шекет, — заявила она, — должен был назвать свой роман „Жена Мак-Алефа“. Ведь именно эта женщина является истинной героиней, а не ее муж-тряпка. Но разве автор способен преодолеть свой мужской шовинизм?»

Что мог я сказать в ответ? Автор отвечает критикам, публикуя свое новое произведение. Так я и сделал.

КУНИЦИАНСКИЙ СКОПЕЦ

С горьким чувством приступаю я к рассказу о том, как провалился в читательском прокате один из лучших моих романов «Куницианский скопец». Ни одно из своих литературных произведений не сочинял я с таким вдохновением, с такой любовью к созданному мной персонажу. Но читатели — не говорю о критиках — не поняли ни моего замысла, ни воплощения.

Едва книжный файл появился на виртуальных прилавках, я начал получать отзывы от разгневанных читателей. «Я не понимаю, — писал один, — как мог такой большой писатель, как Шекет, надумать такой гнусный поклеп на человечество? Жестокость свойственна людям, но разве на галактических просторах ее меньше? Нас, людей, в Галактике и без того ненавидят, потому что мы несем всем другим цивилизациям свет разума. Почему же вы заставляете вашего Шерлока поступать так, чтобы о нас, людях, думали еще хуже? Если после вашего романа не разразится погром на какой-нибудь планете, где люди несут свет разума другому, менее просвещенному народу, я буду очень удивлен»…

Обратили внимание на стиль? «Мы, люди»… «Мы несем свет разума»… А сам наверняка какой-нибудь обезьяно-мураг с планеты, где живого человека в глаза не видели, а о существовании планеты Земля знают лишь из сочинений некоего Ионы Шекета, которого еще смеют критиковать!

Впрочем, судите сами, заслуживал ли мой роман той грязной волны инсинуаций, какая накрыла его сразу после первого упоминания о публикации.

Как видно из названия, действие происходит на планете Куниция — это, кстати, вполне реальное место на расстоянии ста восьмидесяти шести парсеков от Солнечной системы в направлении на Крабовидную туманность. Живут на Куниции, как вы сами понимаете, куницианцы — довольно мирная цивилизация, кое в чем даже похожая на нас, землян. Во всяком случае, по две руки и две ноги у них имеются, туловище (довольно массивное и бесформенное) тоже, а вот что касается головы… Голова на плечах даже не у всякого землянина имеет место, что же говорить о существах, мозг которых сосредоточен в нижней части туловища и похож на воздушный шар, прицепленный к поясу толстым шнуром, по которому передаются мысли в виде электрических импульсов?

Мой герой по имени Шерлок прибыл на Куницию со своим семейством (жена, дочь, домашний робот и персональный компьютер) и обосновался в столице государства, чтобы вести торговые дела. Прошел месяц, и в Шерлоковских клиентах ходила уже половина населения Куниции, а это как-никак семнадцать миллионов триста тысяч взрослых особей. Жена Шерлока вела компьютерное хозяйство, дочь гуляла в сопровождении домашнего робота, а глава семейства насаждал среди куницианцев земную мудрость — как, впрочем, и земное коварство.

Коварство-то и вышло Шерлоку боком, причем в буквальном смысле этого слова.

Когда торговая фирма «Шерлок и только Шерлок» приобрела всепланетную известность, к нему стали обращаться разорившиеся куницианцы с просьбами продать товар в долг или того хуже — с просьбами ссудить деньги, чтобы купить на них товары. Шерлок, будучи человеком хотя и расчетливым (покажите мне нерасчетливого торговца!), но добрым в душе, товары в долг давал и деньги ссужал. Как и положено на любой нормальной планете, Шерлок отбирал у клиентов расписки: мол, ежели не верну взятое в срок, то обязуюсь ответить за свою необязательность так-то и так-то.

«Так-то и так-то» варьировалось от случая к случаю и от клиента к клиенту. Некий Росмонд Пашабаша, например, отдал Шерлоку в виде компенсации за просроченную ссуду всю тридцать седьмую северную параллель с расположенными на ней строениями и с пересекавшими ее дорогами. А однажды приплелся к Шерлоку молодой куницианец Лубранцо и попросил в долг одиннадцать тысяч триста восемьдесят семь галактических шекелей, ибо именно столько стоил ракетоноситель, который он хотел приобрести.

— Пожалуйста, — сказал Шерлок своим приятным скрипучим голосом. — Что вы оставите в залог возврата ссуды?

— Ничего, — пожал Лубранцо третьим своим плечом, — поскольку у меня ничего нет.

— Вот как? — поднял брови Шерлок. — Хорошо, готов пойти вам навстречу. Надеюсь, что вы сполна заплатите мне, когда закончится срок ссуды.

— Ясное дело! — с воодушевлением воскликнул Лубранцо, и Шерлок понял, что платить этот господин не собирался ни при каких обстоятельствах.

С подобными случаями Шерлок на Куниции уже встречался и успел потерять на этом значительную часть своего состояния. Даже самые почтенные куницианцы не считали для себя зазорным брать и не отдавать, поскольку в глубине души каждый из них считал людей с Земли существами чуждыми, неразумными и даже в чем-то порочными, ведь порочным по идее можно объявить даже восход солнца, поскольку при дневном свете становятся видны интимные части тел и душ, обычно скрываемые от посторонних взглядов и мыслей.

— Понятно… — процедил Шерлок в ответ на восклицание Лубранцо. Надо сказать, что господин этот был одним из самых крикливых, на любом перекрестке он готов был утверждать, что земная цивилизация — источник галактического разврата, а лично торговец Шерлок — просто грязная тварь. Но, несмотря на это, Лубранцо к Шерлоку пришел таки на поклон, поскольку другого выхода у него просто не оставалось.

— Понятно… — повторил Шерлок, сдерживая праведный гнев, и продолжил:

— Вот что, господин хороший, давайте сделаем так: если к утру первого парфумера долг не будет выплачен, вы позволите мне вырезать из вашего тела три килограмма мяса. Справедливо?

— Ах! — воскликнул Лубранцо. — Мясо — это то, чего во мне в избытке! Я всегда хотел похудеть именно на три килограмма! Впрочем, — добавил он поспешно, — это, конечно, шутка, я готов доказать, что и у меня есть чувство юмора.

Торговый договор был подписан, утвержден у нотариальной компьютерной программы и введен в действие, после чего Лубранцо удалился, весело рассказывая по дороге домой о замечательной сделке, заключенной с грязным паршивым землянином.

Кстати, ракетоноситель, купленный господином Лубранцо на Шерлоковские деньги, оказался с дефектом и взорвался на седьмой секунде после старта, так что заработать на своем приобретении клиент не сумел — наоборот, потерял последнее.

Оставшееся до первого парфумера время Лубранцо провел в кругу друзей, пытаясь утопить в алкоголе мрачные воспоминания о ненадежном ракетоносителе.

Первого парфумера в дом к Лубранцо явился Шерлоковский робот и гнусным металлическим голосом зачитал текст расписки.

— Хозяин, — закончил он чтение приговора, — ждет вас к восьми часам в зале приговоров Куниции, где намерен получить от вас три килограмма вырезки.

— Юморист твой хозяин! — воскликнул не проспавшийся Лубранцо, но робот и не думал шутить. Когда без минуты восемь клиент еще даже не надел штанов, была введена в действие судебная программа, и бедняга Лубранцо оказался в зале приведения приговоров в исполнение, будучи в полном неглиже и душевной сумятице.

Шерлок ожидал Лубранцо, перекладывая из руки в руку лучевой скальпель разового пользования.

— Эй, вы что, рехнулись, милейший? — изумился Лубранцо, узрев это варварсвое оружие и поняв наконец, что угроза Шерлока вовсе не сотрясение воздуха. — Мы же цивилизованные существа, особенно вы, земляне!

— Поздновато вы, дорогой Лубранцо, вспомнили о цивилизованности землян, — мрачно сказал Шерлок. — Вчера еще вы говорили о нас вообще и обо мне лично совершенно противоположные гадости. Подставляйте бок, я намерен забрать свой долг.

— Да что ж такое! — завопил Лубранцо. — Судьи! Прекратите беззаконие!

Но электронные судьи Куниции, висевшие на стенах зала, лишь мигнули первыми значащими цифрами на своих табло. Что они могли сделать? Совершенно законная сделка. Обещал — плати.

Поняв, что судьи бессильны, Лубранцо обратился к общественности, включив на передачу все расположенные в зале приговоров визионные камеры.

— Караул! — завопил он. — Грязный землянин хочет зарезать честного куницианца!

— И этот куницианец еще называет себя честным… — презрительно сказал Шерлок. — Что же тогда в его представлении обман?

Он нацелился скальпелем в правый бок Лубранцо, и миллионы зрителей во всех домах Куниции замерли от ужаса, наблюдая на своих экранах эту душераздирающую сцену.

— Помогите! — кричал Лубранцо. — Кто-нибудь! Заплатите за меня этому подлецу! Я верну!

Но все уже имели возможность убедиться в том, как возвращает долги достопочтенный господин Лубранцо. Никто даже не подумал поручиться за него своими деньгами.

— Не шевелитесь, — потребовал Шерлок, — иначе я отхвачу больше мяса, чем записано в договоре, а лишнего мне не нужно.

Туповатый в обычных обстоятельствах Лубранцо неожиданно для Шерлока проявил признаки гениального мышления и заявил:

— Долг требует, чтоб мясо я отдал, но кровь свою я дать не обещал!

Он даже стихами заговорил в этот час расплаты!

Шерлок опустил скальпель и задумался. Черт возьми, вот к чему приводит поспешность в заключении сделки! Нужно было посоветоваться с хорошим адвокатом-землянином, уж он бы не забыл о том, что в мясе обычно есть еще и кровь, пусть даже светло-зеленого цвета, как у куницианцев. Вырезать мясо без крови невозможно, и следовательно, сделка теряет юридический смысл…

— Ну что, поел моего мяса? — усмехнулся пришедший в себя Лубранцо, поняв, что выиграл у Шерлока не только свою жизнь, но и деньги, потраченные на ракетоноситель.

— М-м… — протянул Шерлок, мучительно раздумывая над горькой судьбой землянина, несущего свет разума далеким варварским цивилизациям. — Э-э… Верно, отдавать свою кровь по контракту вы не обязаны.

— Значит, я свободен от долгового обязательства! — победно воскликнул Лубранцо.

— Ни в коем случае, — мстительно объявил Шерлок. — Вот мозг ваш, висящий на веревочке. Это ведь тоже мясо, не так ли?

— Ну? — сказал Лубранцо, поняв неожиданно, что беды его только начинаются.

— А крови в нем нет ни капли, поскольку ваш мозг питается не кровью, а электрическими импульсами организма?

Лубранцо молчал, но вместо него ответили висевшие на стенах судьи:

— Верно, господин Шерлок. В мозге куницианца нет кровеносных сосудов.

— И вес его равен…

— Конкретно мозг господина Лубранцо весит два килограмма девятьсот двадцать граммов.

— Восемьдесят граммов живого мяса я ему прощаю, — язвительно сказал Шерлок и одним движением отсек от тела господина Лубранцо висевший, будто воздушный шарик на веревочке, мозг.

Подбрасывая мозг Лубранцо, как мяч, Шерлок покинул зал приговоров, вернулся домой и в тот же день, свернув свой бизнес на Куниции, вылетел с планеты в неизвестном направлении. С ним отправились домочадцы — жена, дочь, робот и персональный компьютер. И разумеется, вся нажитая на Куниции сумма в галактических шекелях.

От греха, как говорится, подальше. Людей с Земли на Куниции и так не жаловали, что уж говорить теперь, после столь жестокой, хотя и справедливой, расправы?

Финальная сцена романа: звездолет Шерлока удаляется в подпространство, а безмозглый Лубранцо возлегает в своей постели под ментальным одеялом, не понимая, почему у него с утра такое плохое настроение…

Вот и скажите мне, почему «Куницианский скопец» вызвал у читателей столь бурные отрицательные эмоции! По-моему, все дело не в содержании произведения, а в том, что читатели не поняли его названия. Действительно, почему «скопец», если у моего героя были жена и дочь, и даже виртуальный гарем, о котором не знал никто, в том числе автор?

Отвечаю: «скопец» в данном случае означает, что Шерлок успел таки скопить на Куниции достаточную сумму денег, чтобы заняться бизнесом на любой другой планете Галактики. Так он, кстати, и поступил.

ТАЙНА ГАМБСОВСКИХ КОМПЬЮТЕРОВ

История создания моего романа «Двенадцать компьютеров» очень примечательна. Дело в том, что впервые за мою творческую жизнь в литературе мне начали угрожать совершенно не известные существа. Не всегда это были люди, чаще аборигены с какой-нибудь дикой планеты вроде Ирухуруса-23, понятия не имеющие о том, что такое творческая фантазия.

Я сам виноват — проговорился в интервью с репортером из «Галактического противосияния», что начал писать роман о решении проблемы черной дыры Кукур-2. Якобы нашелся некий гениальный ученый (вы ж понимаете, в литературных произведениях все ученые гениальны), который разгадал код вскрытия Кукура и вознамерился овладеть скрытыми в этой черной дыре сокровищами. Конечно, все это игра моего воображения. Во-первых, нет и не может быть кодов вскрытия черных дыр — что это вам, сейф с электронным замком? Во-вторых, кто доказал, что великий космонавт Ийон Тихий действительно сбросил в эту черную дыру обнаруженные им сокровища цивилизации пурмахов? Да, так гласит красивая легенда — сбросил, чтобы никому не досталось. А сокровища немалые: семь рубинов — каждый величиной с астероид Веста, одиннадцать триллионов тонн чистого золота, не синтезированного, а реально намытого в золотоносных песках Пассифлоры, и, самое главное, — оригинал гениальной картины Вурмераса «Божье наказание».

Поступок Тихого я объяснить не берусь, к тому же, я вообще не уверен, что великий космонавт совершил то, что ему приписывают. Репортеру «Галактическом противосиянии» я сказал в порыве авторского самолюбования, что знаю секрет Кукура-2 и намерен изложить его в своем новом романе. Число предложений о продаже информации не поддается счету. Когда я ответил твердым «нет», мне начали угрожать убийством, самоубийством и покушениями на мою прижизненную славу. Я держался из последних сил и сочинял роман, скрываясь от киллеров, киберов и прочих искателей приключений в… Нет, я никогда не расскажу о том, где работал над «Двенадцатью компьютерами», иначе в следующий раз мне придется искать новое убежище, что не входит в мои творческие планы.

Как бы то ни было, «Двенадцать компьютеров» были опубликованы, и вот тут-то началась настоящая потеха. Большинство читателей, естественно, поняли, что я написал литературное произведение, а не руководство к действию. Но искатели секрета Кукура-2 с логикой не в ладах — все, что касается сокровищ пурмахов, они принимают за чистую монету. Купив мой роман, они не восхитились его безупречным стилем, не стали следить за перипетиями приключений главных героев, не восприняли сатирического подтекста — нет, до их замороченного сознания дошло только одно: тайна Кукура-2 находится в памяти одного из двенадцати компьютеров фирмы «Гамбс и сыновья», модель «Из дворца».

Роман еще не успел толком развернуться в издательской сети, а охотники за сокровищами уже начали поиск пресловутого «кукуровского компьютера», не дав себе труд дождаться публикации финала моего произведения, в котором все объяснялось и выводилось на чистую воду.

К счастью, покушения на мою персону после публикации романа прекратились, я вернулся к нормальной жизни и даже встретился с читателями в виртуальной сети «Живые здесь не ходят». Пообщался я также и с критиками — в другой виртуальной сети «Живых здесь не оставляют». И везде я пересказывал сюжет романа, поскольку, как выяснилось, ни читатели, ни даже критики не дочитали его до конца: где-то в районе десятой главы все пускались на поиски «кукуровского компьютера», пользуясь разбросанными в тексте там и сям указаниями. Вот какова сила писательского слова! Это могло бы потешить мое самолюбие, но я-то писал роман, надеясь, что хоть кто-нибудь дочитает его до слова «Конец»!

Итак, действие «Двенадцати компьютеров» разворачивается на планете N (истинное название планеты я не доверил даже своему компьютеру). Здесь жил гениальный ученый Абабуй, решивший проблему черной дыры Кукур-2. «Сокровища пурмахов легко достать, — сказал он, умирая от смеха в клинике для тихо помешанных. — Решение этой простенькой проблемы я записал в память одного из моих двенадцати компьютеров. В какой именно? Да я не… Ха-ха-ха… Не могу ска… Ха-ха-ха…»

И умер. Смерть от смеха, кстати, очень мучительна, поскольку болезнь поражает органы речи и дыхания. Однажды начав смеяться по пустячному поводу, человек уже не может остановиться.

После смерти Абабуя один из его дальних родственников, по чистой случайности слышавший предсмертные вопли ученого, вознамерился «кукуровский компьютер» найти и информацией воспользоваться. Проблема, однако, заключалась в том, что родственник (звали его Кыся) ни уха ни рыла не смыслил в компьютерах, поисковых системах и черных дырах. А потому поиски он начал вовсе не так, как поступил бы на его месте нормальный системный программист. Кыся послал запрос о компьютерах модели «Из дворца» в галактическую поисковую паутину. Представляете себе эту глупость? В «паутине» пауков всегда было больше, чем реальной информации. Пауки, эти компьютерные грабители с большой дороги, не упускают случая перехватить любые мало мальски важные сведения и продать их втридорога, а то и самим воспользоваться информацией. Лично я никогда не пользуюсь галактической паутиной — имею печальный опыт.

Именно этот опыт позволил мне правдиво описать, как паук-грабитель по имени Бандер подцепил в паутине запрос Кыси, лично явился к пользователю и заявил с порога:

— Дорогой, давайте так: вы мне сообщаете параметры компьютеров, а я вам за это отвалю от найденных мной сокровищ тридцать миллионов тонн золота с Пассифлоры.

— Грабеж! — занервничал Кыся. — А «Божье наказание»? А рубины величиной с Весту?

— Это мне, — скромно сказал Бандер. — Между прочим, что означает выражение: «Канай, канарей»?

— Н. не знаю, — огорчился Кыся.

— И с такими познаниями в компьютерах вы собираетесь искать набор «Из дворца»? — с презрением пожал плечами Бандер, приведя Кысю в полное душевное расстройство.

— Миллиард тонн золота и один алмаз, — пискнул бедняга.

— Не нервируйте меня, — буркнул Бандер. — Сговоримся на пятистах миллионах. Зачем вам алмазы? Вы даже не женаты!

Убийственный аргумент, и Кыся не нашел, что возразить. А ведь мог бы спросить, например, зачем алмазы самому Бандеру, у которого не то что жены, но даже собственной квартиры в то время не было, поскольку он недавно вышел из тюрьмы, где просидел две пары штанов за преступления, связанные с незаконным использованием информации.

Как бы то ни было, Бандер вошел в долю и приступил к поискам компьтеров модели «Из дворца», уничтожив предварительно все упоминания о них в галактической поисковой паутине.

Сначала подельщикам везло. Оказалось, что перед тем, как приступ смеха сразил его окончательно, Абабуй успел сдать весь комплект в комиссионный магазин на планете Баирдец-3, где компьютеры и пылились в витрине, дожидаясь покупателя.

— Замечательно! — воскликнул Кыся. — Берем!

— Разумеется, — саркастически заметил на это Бандер. — Надеюсь, у вас есть сотня галактических шекелей?

— Э… — сник Кыся, который не далее как вчера вечером передал господину Бандеру свои последние сбережения. — Но я… Мои деньги… Они… э… разве не у вас, а?

— У меня? — удивился Бандер. — Как ваши деньги могли оказаться у меня? Я их у вас украл?

— Нет, я сам их вам…

— Значит, это не ваши деньги, — твердо сказал Бандер. — Это мои деньги, а где доля, которую должны внести вы?

— Но я… — от беспримерной наглости компаньона у Кыси схватило сердце. — Моя доля… э… пятьсот миллионов тонн…

— Вы их сначала получите, — злорадно заявил Бандер и вошел в магазин, оставив Кысю за дверью.

Можете себе представить душевное состояние бедняги, стоящего перед витриной и наблюдающего, как продавец снимает с полок заветные компьютеры и передает их компаньону… то есть, злейшему Кысиному врагу, которому он в тот момент готов был перекусить горло собственными вставными зубами.

Отчаяние придает силы даже самым слабым и безвольным. Бандер еще не успел внести залоговый чек, как Кыся ворвался в торговый зал и при сотне свидетелей вознамерился выцарапать компаньону глаза. Результат: Бандер в больнице, Кыся в камере, а компьютеры «Из дворца», как неходовой товар, разукомплектованы и проданы по одному самым разным людям и прочим разумным созданиям, в том числе и таким, кто случайно оказался в магазине и отхватил по дешевке совершенно не нужную ему вещь.

Неделю спустя Кысю выпустили из камеры, а Бандера — из больницы. Компаньоны встретились у входа в пресловутый комиссионный магазин, где каждый намеревался получить информацию о том, в какие стороны расползлись гамбсовские компьютеры.

— Теперь я знаю, что означает выражение «Канай, канарей», — мрачно сообщил Кыся, набравшийся тюремного опыта.

— Оно означает, — заметил Бандер, — что больше ста миллионов тонн пассифлорского золота я вам теперь не отдам ни при каких обстоятельствах.

Кыся промолчал — сил для сопротивления у него больше не осталось.

Поиску каждого из двенадцати гамбсовских компьютеров я посвятил по главе своего литературного труда. Так получилось, что один компьютер увезли на Кахрон-5 аборигены, желавшие рассчитать изменение орбиты этой слишком далекой от светила планеты. Другой компьютер оказался на Лизме-9 в будуаре светской дамы, прельстившейся удивительным дизайном этого предмета, имевшего форму писающего мальчика — результаты вычислений компьютер изливал из себя в виде струйки горячей информационной жидкости. Третий компьютер был занесен судьбой в дебри Аранжона-6, где он висел на дереве, освещая по ночам охотничью тропу своими индикаторными лампочками. Четвертый компьютер купила девица с Марса, пожелавшая вычислить параметры своего будущего супруга. Пятый компьютер…

Да что я вам все это перечисляю? Надеюсь, у вас, в отличие от большинства так называемых читателей, хватит терпения добраться до последней главы, где вы узнаете то, что ощутил Кыся, когда после множества приключений оказался перед лицом сразившей его истины: нет в гамбсовских компьютерах никакой информации о «кукуровской проблеме»! Нет и никогда не было. Да и быть не могло, ибо что в черную дыру упало, то, естественно, пропало.

Вы, конечно, захотите узнать, почему эта известная научная истина открылась одному лишь Кысе? Так я вам, как автор, скажу: Бандер до этого печального дня не дожил. Я убил его… то есть, мой герой, этот нервический и ни к чему путному не пригодный Кыся отправил Бандера на тот свет, когда обнаружилось, что в одиннадцати компьютерах нет никакой информации, а двенадцатый, вожделенный, буквально завтра окажется в руках компаньонов. Алчность лишила Кысю рассудка, и он-таки перекусил Бандеру глотку своими вставными зубами.

И зачем? Только для того, чтобы убедиться: настоящая наука никогда не скрывает истину! Если ученые говорят, что из черных дыр невозможно извлечь даже упавшую туда сухую хлебную крошку, то что уж говорить о золоте, алмазах и «Божьем наказании»?

Своих героев я сумел наказать за плохие оценки в школе, но как поступить с читателями моего романа, пустившимися во все тяжкие, чтобы обнаружить необнаружимое? О, это нетерпение молодости! Господа, если кто-нибудь из вас встретит на жизненном пути человека или иное разумное существо, которое, дрожа от нетерпения, пытается вычерпать космос вокруг черных дыр, пожалуйста, передайте ему: пусть дочитает наконец роман Ионы Шекета «Двенадцатый компьютер»!

ЗОЛОТОЙ ЗЕЛЬЦ

Вскоре после публикации романа «Двенадцатый компьютер» я проводил профилактику сознания и убирал из памяти не нужные мне сведения. Зачем мне было помнить, как восьмого марта меня подрезал на повороте от Солнца к Сириусу некий абориген Паргуса-4, даже не извинившийся за свое дорожное нарушение. Или вот еще: к чему держать в памяти, к примеру, что двадцать три, помноженное на тридцать восемь, дает восемьсот семьдесят четыре? Всю эту ненужную информацию я время от времени выбрасываю из памяти и готов поделиться с читателями своей методикой.

Так вот, я изо всех сил старался забыть печальную информацию, связанную с выходом в свет моего «Двенадцатого компьютера», как вдруг галактическая почта внедрила в мое занятое сознание письмо следующего содержания:

«Малоуважаемый Шекет! Я и раньше считал ваши потуги на литературное творчество не более чем прогрессирующей графоманией, а теперь убежден в этом полностью и окончательно. Почему вы позволили одному своему персонажу (Кысе) прирезать другого (Бандера)? Профессиональные авторы так не поступают! Разве Бандер с Кысей достигли своей цели — обогащения? Читатель в моем лице ждал продолжения их бездарных приключений, а что он (в смысле — я) получил? Труп полюбившегося персонажа? Только такие графоманы, как вы, мало уважаемый Шекет, способны так поступать с собственными читателями. Учитывая изложенное, я требую продолжения „Двенадцатого компьютера“ с теми же персонажами. Примите и проч.».

Подписи, естественно, не было, а возможно, я сам стер ее из собственной памяти вместе с результатом умножения двадцати трех на тридцать восемь. Но проницательность неведомого читателя меня поразила настолько, что я немедленно прекратил издевательство над своей памятью — ведь именно в тот момент я как раз собирался избавиться от воспоминаний о злополучном персонаже Бандере и его глупом и жадном подельнике Кысе.

«Стоп! — сказал я себе. — Разве ты сам не хотел продолжить серию их приключений? Разве это в твою бездарную голову пришла мысль прирезать Бандера перед самым финалом? Нет, это все Кыся, это его безудержная жажда богатства любой ценой! Я же вовсе этого не хотел. Спасибо читателю — он наставил меня на путь истинный».

Теперь вы понимаете, надеюсь, почему в моем новом романе «Золотой зельц» никто не найдет результата умножения двадцати трех на тридцать восемь, а равно и воспоминаний о том, как меня подрезал на повороте… Нет, этого эпизода из своей биографии я решительно не помню, а потому вставить его в роман не было никакой возможности.

Нет в моем новом романе и Кыси, этого теплокровного убийцы. После совершенного им преступления я просто не мог видеть его не отягощенную мыслями физиономию — есть же и у автора определенные права на жизнь собственных персонажей!

А Бандера я с удовольствием воскресил для жизни в новом литературном произведении. Да, Кыся перекусил Бандеру горло своей вставной челюстью, но зубы оказались тупыми и, к тому же, нечищенными. Если бы Кыся перед совершением преступления показал свою челюсть дантисту, я, как автор, вынужден был бы смириться перед неизбежностью летального исхода. Но Кыся терпеть не мог дантистов, как, впрочем, и авторов. Результат: прокусить горло до смерти прокусываемого он не сумел, однако Бендеру все же пришлось проваляться в больнице больше года — как раз до начала следующего романа. Дело было в том, что в горло моего персонажа попала виртуальная инфекция от нечищенной челюсти Кыси — тут я, как автор, оказался бессилен. Надо чистить челюсти, господа читатели, даже если они у вас вставные, как у Кыси, брошенного мной на произвол судьбы.

Из больницы Бандер вышел злым, как тираннозавр после охоты на игуанодона. Сначала единственным его желанием было найти Кысю и отомстить. Потом воскресло второе желание — обогатиться. Из двух зол — мести и жажды денег — Бандер выбрал второе, и я, как автор, с ним согласился: мне куда интереснее было сочинять роман о поисках клада, чем о погоне за постылым Кысей.

К слову сказать, больница, в которой лечился Бандер, располагалась на Щаруноре-2. Если кто не знает: именно на этой планете водятся жующие создания зельцы, способные по собственному желанию обращаться в золото. Водятся зельцы в горной местности, совершенно недоступной и даже не обозначенной на картах. Иногда отдельные экземпляры зельцев (должно быть, совершенно выжившие из ума) спускаются в долину, где находится столица Щарунора-2, и отдаются во власть первого встречного индивидуума. Обладатель зельца обычно прячет свое достояние подальше от пристальных взглядов соседей и налоговой полиции — зачем ему лишние хлопоты, ведь зельцы на Щаруноре-2 занесены в Красную книгу и каждый экземпляр подлежит немедленной сдаче в государственный заповедник под названием «Монетный двор».

К чему я напоминаю читателю об этой особенности щарунорской жизни? К тому, что, выйдя из больницы, Бандер, естественно, узнал о существовании зельцев от первого же встречного щарунорца.

— А в самом городе, — осторожно спросил Бандер, — есть ли счастливые обладатели золотых зельцев?

— Да уж, конечно, — уверенно заявил первый встречный, представившийся господином Китайком. — У многих есть, но никто ведь не признается! Кому хочется платить налог на недвижимость (ибо золотой зельц неподвижен), домашний скот (ибо зельц все-таки животное), движимое имущество (ибо зельц, что ни говори, может служить и гужевым транспортом), а также налог на добавленную стоимость — это, согласитесь, вообще безумие, придуманное государством, чтобы грабить честных граждан?

Гневно произнеся эту длинную тираду, Китайк быстро пошел прочь, а Бандер, даже после болезни не лишенный сообразительности, направился за ним следом. «Откуда у Китайка, — думал он, — такие точные знания о зельцах, если сам он не является тайным зельцевладетелем?».

«Можно, конечно, — продолжал рассуждать Бандер, не упуская Китайка из виду, — бродить по городским улицам в ожидании спустившегося с гор зельца, но сколько это отнимет времени? Год? Три? Всю жизнь? Не проще ли отнять золотого зельца у того, что уже им владеет? Логично? Логично. Более того — не только логично, но и правильно».

Китайк между тем дошел до своего жилища и скрылся за бронированной дверью, вид которой лишь утвердил Бандера в том, что мысль его была логичной, правильной и, к тому же, простой, а следовательно, гениальной.

Предстояло сделать две вещи. Во-первых, убедиться в том, что Китайк действительно владеет золотым зельцем. Во-вторых, убедить Китайка расстаться с собственностью в пользу Бандера.

Первый пункт программы был выполнен моим героем в ту же ночь, когда взошли три щарунорские луны, похожие на обкусанные буханки хлеба. Бандер постучал в бронированную дверь и, когда заспанный Китайк спросил, какого хрена ему тут надо, сказал сладким голосом:

— Ах, дорогой Китайк, это я, супруга вашего зельца. Мне бы мужа своего назад получить… Хотя бы на ночь… Нам бы селеночка зачать в любовном экстазе…

Как поступил бы любой щарунорец, золотым зельцем не обладавший? Выругался бы последними словами и пошел досыпать. В мыслях же Китайка немедленно начался полный разлад. С одной стороны, как хотелось ему заполучить еще и золотого селеночка! С другой — а вдруг это провокация налогового управления? Где это видано, чтобы жены золотых зельцев спускались с гор за своими супругами? Мало в горах других зельцских особей, с которыми можно зачать селеночка без риска для жизни?..

Китайк заметался. Начал было открывать дверь, но тут же запер ее еще на один запор. Бросился было к тайнику, в котором хранил своего золотого зельца, но тут же понял, что за ним могут следить рентгеновские глаза налогового инспектора. Слыша из-за двери все эти шумные метания, Бандер удовлетворенно кривил губы и разрабатывал план последующих действий.

Когда в доме все стихло (Китайк спрятался под одеялом и решил притвориться спящим), Бандер подошел к окну спальни и завопил:

— Телеграмма для Китайка, владельца золотого зельца!

— Ш-ш-ш… — зашипел Китайк, появившись в окне в полном неглиже. — Как-кая телеграмма? К-какой еще зельц?

— Читаю! — продолжал вопить Бандер. — «Грузите зельцы бочками! Братья Каракозы!»

— Тише-тише, — заволновался Китайк. — Это полная глупость, милейший. Какие бочки? Какие зельцы? Вы весь город разбудите!

— Особенно агентов налогового управления, — согласился Бандер и понизил голос. — Отдайте золотого зельца, и я навсегда оставлю вас в покое.

— Нет у меня никакого…

— В задней комнате, за перегородкой, — заявил Бандер, зафиксировавший на слух недавние метания Китайка.

— Нет у меня никакого… — повторил Китайк, но куда менее уверенным шепотом.

Бандер лишь плечами пожал — торопиться ему было некуда.

— Послушайте, милейший, — решился наконец Китайк, — я пожалуй отдам вам бронзового зельца, стоящего у меня в гостиной. Это семейная реликвия, но я готов…

— Золотого, — рявкнул Бандер. — Золотого, иначе я иду в налоговое управление!

— Ну и идите, — злорадно ответил Китайк. — Лучше отдать часть государству, чем вам всего зельца целиком!

— Значит, — с удовлетворением констатировал Бандер, — вы признаете, что владеете золотым зельцем, хотя минуту назад утверждали обратное? Хорошо, я принимаю ваш аргумент и готов взять лишь голову зельца — согласитесь, налоговый инспектор заберет гораздо больше!

Китайк молчал, обдумывая предложение. Он так погрузился в раздумья, что не расслышал шагов в собственной гостиной — это Бандер проник в квартиру, открыв бронированную дверь платиновой отмычкой. «Думай, думай», — бормотал он себе под нос, вскрывая потайную панель, за которой обнаружил золотого зельца, потупившего свои умные глаза.

— Пошли, — коротко сказал Бандер и, не оглядываясь направился к выходу. Золотой зельц топал следом, зыркая глазами по сторонам и обращая в золото все, на что падал его томный взгляд.

Ах, если бы Бандеру была известна эта удивительная особенность местной золотородящей фауны! Но мой герой шел вперед, не оглядываясь, а зельц оставлял за собой золотую бронированную дверь, золотые ступеньки на лестнице и беднягу Китайка, обращенного в золотую статую, когда зельц бросил на бывшего хозяина прощальный взгляд.

По дороге к космопорту зельц смотрел в небо, на три луны, на звезды, на красоту ночной природы — к счастью, зельцы не настолько дальнозоркие создания, чтобы обращать в золото удаленные небесные тела, так что обошлось без вселенских катаклизмов. А в звездолете, куда Бандер погрузил золотое животное, способность зельца к трансмутации и вовсе угасла, поскольку в сильных магнитных полях реакции холодного ядерного синтеза не идут, согласно физическим законам, действующим в любой части Вселенной.

Мог ли Бандер знать об этом? Мог, конечно, поскольку об этом знал я, автор романа «Золотой зельц». Однако своим знанием, приобретенным во время долгих межзвездных странствий, я не стал делиться с придуманным мной персонажем, о чем совершенно не жалею. Вот еще! Могу себе представить, что начудил бы Бандер, знай он истинные возможности золотого щарунорского зельца и физические законы трансмутации.

Финальную сцену романа я считаю своей творческой удачей (не то чтобы остальные сцены удались хуже, но эта своей эстетической новизной превзошла даже мои собственные ожидания). Представьте себе: звездолет класса «моль» пронизывает пылевое облако, на корпус через шлюз-тоннель вылезает удрученный очередной жизненной неудачей Бандер с бывшим золотым зельцем в руке и с воплем «Да пропади ты пропадом, железяка несчастная!» швыряет несчастное животное в черный, как любят писать плохие литераторы, провал мироздания.

Формально Бандер прав — действительно, в условиях подавления трансмутантных способностей зельц из золотого превратился в обычное, никому не нужное железо. Прокляв весь населенный космос и прочие галактики впридачу, Бандер печально сидит на корме звездолета, свесив ноги в пустоту Вселенной, и не подозревает, что, удалившись от корабля на расстояние половины световой секунды и оказавшись, следовательно, вне действия наведенных магнитных полей, зельц вновь обрел свои былые способности и обратился в золото. Более того, золотой зельц принялся трансмутировать вокруг себя все, что попадало в его поле зрения: астероиды, кометы, пролетавшие мимо звездолеты и даже космическую пыль…

Поистине, космос за кормой бандеровской «моли» становится золотым, но мой герой не знает об этом и на последней странице романа горестно произносит: «Миллионера из меня не вышло, придется переквалифицироваться в управдомы».

А что? Вполне достойная профессия — правда, не очень популярная в наше время.

НЕТ ПОВЕСТИ ПЕЧАЛЬНЕЕ НА СВЕТЕ…

С сожалением вынужден констатировать, что литературная критика — это проявление лютого каннибализма в наш просвещенный и гуманный век. Литературный критик имеет неприятную привычку выедать у рецензируемого автора печень и мозги до тех пор, пока не лишит объект своего внимания воли к творчеству.

Так было во все времена — наши не исключение. Критики из Древних Афин довели Софокла до психического расстройства, и пусть мне не говорят, что на самом деле автор «Царя Эдипа» прожил счастливую жизнь — я лучше знаю, что происходило на самом деле, поскольку присутствовал при смерти этого великого человека, исполненяя обязанности партульного в Комитете по охране времени «Брументаль». А что некий Писарев вытворял с классиком русской словесности Александром Пушкиным! В общем, не говорите мне о критиках — нет существ более презренных и менее пригодных к нормальному цивилизованному общению.

Я это к тому говорю, что после выхода моего романа «Печальная история Ромино и Этты» критики набросились на меня так, будто я написал не шедевр современной лирической трагедии, а графоманское подражание сюжету некоего Шекспира, пьесу которого под названием «Ромео и Джульетта» я, скажу честно, не только не читал, но даже не видел одноименный виртуальный блокбастер, побивший, говорят, все рекорды кассового успеха.

Сначала я бросился было в бой, пытаясь убедить критиков, что рассказанная мной история — не компиляция, а истинное происшествие, имевшее место на Вороне-9 именно в те дни, когда мой звездолет совершил на этой планете вынужденную посадку по пустячной, в сущности, причине: у моего компьютера разболелся головной световод, и этот негодяй потребовал срочной замены всего расчетного блока. Тогда-то я и стал свидетелем ужасной трагедии, которую описал в своем романе, будучи под впечатлением от гибели столь красивых и юных существ.

Но разве критиков успокоишь предъявлением справки от начальника космопорта Вороны-9? «Шекет — плагиатор!» — вот их вердикт, поставивший жирный крест на моей литературной карьере.

Судите, однако, сами. Для тех, кто никогда не был ни на одной из планет в системе Вороны, сообщаю: места это дикие, и живут там два принципиально разных класса разумных существ. Точнее было бы сказать — не живут, а произрастают, поскольку и монты, и капульки являются особями растительного происхождения: первые укореняются в твердых скальных породах и больше всего напоминают стелющиеся земные кустарники, а вторые пускают корни в мягких почвах и тянутся вверх наподобие пальм или корабельных сосен.

Поскольку монты и капульки растут в разных климатических и сейсмических зонах планеты, то обычно они друг с другом не враждуют, поскольку и не встречаются. Но иногда самые любопытные особи — молодежь в особенности, ибо молодым воронцам любопытство свойственно в наибольшей степени — пересекают ничейные земли, чтобы испытать свою корневую систему в непривычных условиях произрастания. Так вот и получилось, что компания юных монтов, среди которых находился и мой герой Ромино, отправилась по камням пустыни Роузмарки в сторону ближайшего леса капулек.

Монты, скажу я вам, очень красивые создания — с вьющимися ветвями, огромными цветами, бросающими вокруг себя пронзительные взгляды, и сильной корневой системой, позволяющей каждой особи перемещаться по скалам со скоростью до десяти километров в час — даже я не могу бегать так быстро, а у меня, как вы знаете, две длинные человеческие ноги, а не перепутанные друг с другом тонкие панцирные корешки.

Получилось так, что Ромино с приятелями, среди которых находился и его лучший друг Мерукац, приплелись к лесу капулек ранним вороньим вечером, когда деревья устроили бал по случаю совершеннолетия Этты, стройного создания, буквально вчера перешедшего из стадии прикрепленного ростка в стадию личной свободы. Такое событие случается раз в жизни — то ты висишь на стволе у родителя и вдруг спрыгиваешь на рыхную почву, и проникаешь в нее своими нежными корнями, и рыхлишь, и пьешь влагу, и учишься ходить, высоко переставляя корневые щупальца… Незабываемые впечатления!

В общем, Этта пребывала в состоянии эйфории и вдруг увидела вросший от удивления в землю куст Ромино. Взгляды их встретились и до самого конца романа так и не смогли оторваться друг от друга. Поди расскажи кому-нибудь, что взгляды могут связывать крепче, чем самые прочные канаты! Поверить действительно трудно, но, мне кажется, я сумел в своем произведении передать это томительное влечение, это упоительное скрещение световых потоков, излучаемых глазными светильниками Ромино и Этты…

Черт возьми, господа! Любой селекционер на любой планете Галактики был бы просто счастлив, если бы ему удалось в своих теплицах скрестить столь разные породы растений — монтов с капульками. Любой селекционер гордился бы тем, что у него растет уникальное разумное существо: монтокапульк.

Но разве на Вороне-9 есть хоть один селекционер? Их там в помине не было, как не было на Земле сверхсущества, которое прививало бы человеку по мере его эволюции правила разумного поведения и общения. Человек до всего доходил своим умом, и если в конце концов на нашей родной планете возникла единая раса, соединившая гены китайцев, европейцев и даже пигмеев Африки, то в том нет заслуги инопланетного селекционера.

Разве индеец племени Сиу, обнаружив на своей территории бравого янки, думал о том, как бы слиться с ним в единую человеческую особь? Нет, он снимал с неприятеля скальп, если неприятель не успевал выстрелить первым.

Так же и на Вороне-9. Ромино и Этта соединились взглядами, и этому нужно было только радоваться, поскольку рождалась новая раса — самое совершенное растение не только на Вороне-9, но, возможно, во всей Галактике. Что, однако, сделали капульки, обнаружив в расположении своего леса пятерых монтов, один из которых нагло присосался взглядом к самой имениннице? Разумеется, бросились в атаку, размахивая ветвями и высоко выбрасывая из земли перепачканные злым соком корни.

— Какая ты красивая! — говорил тем временем взгляд Ромино, облучая всю поверхность ствола молодой прелестницы Этты.

— Какие у тебя изумительные листья! — отвечал томный взгляд юного стройного деревца.

— Я не предполагал, что капульки могут быть так прекрасны! — говорил Ромино, пересчитывая лучом своего взгляда каждый листок на ветках своей любимой Этты.

— А я не думала, что у монтов такие удивительно сильные и упругие стебли, — отвечала Этта, и два влюбленных существа все ближе придвигались друг к другу.

Тибл, высокий капульк, уверенный в том, что хороший монт — это мертвый монт, вклинился между Ромино и Эттой как раз тогда, когда лучи их взглядов начали менять цвет с белого на розовый — это означало, что влюбленные готовы приступить к созданию общего семени, способного при надлежащем уходе вырасти в самое прекрасное и разумное существо на Вороне-9.

Разве Тибл понимал, что в тот момент энергия взглядов способна была даже камень расплавить, не то что перерубить не такой уж прочный ствол?

— Ах! — одновременно воскликнули Ромино и Этта, когда Тибл буквально на их глазах переломился пополам и скончался с рычанием, побудившим остальных капульков к немедленным агрессивным действиям.

Четверо спутников Ромино, естественно, в долгу не остались. Кустарникам трудно бороться на равных с высокими стройными деревьями — тем более, что хозяевам было куда легче, чем пришельцам, заново укореняться в рыхлой почве после каждого успешного удара кроной по стеблям. Эта батальная сцена описана в моем романе с предельным реализмом и даже, я бы сказал, с натуралистическими подробностями. Оторванные ветки монтов падали на землю и пытались пустить корни, но капульки пускали ядовитые для противника соки, и вот уже пал первый монт, куст его почернел и растекся, будто желе на тарелке. Вот уже и второй монт отдал жизнь за Ромино, третий тоже недолго держался против наступавшего неприятеля, а потом подошла очередь Мерукаца, и он скончался под ударами, проклиная всех монтов и капульков скопом.

Не прошло и получаса, как от четверых монтов не осталось даже посмертного желе — все впитала в себя плодородная почва. Для Ромино же с Эттой время остановилось — полчаса для них стали вечностью и мгновением, всей их жизнью и кратким мигом. Семя будущего монтокапулька вызревало в световом луче взглядов, и был у капульков только один способ прервать этот живородящий процесс. Ну что бы им именно тогда остановиться, подумать хорошенько своими ветвистыми головами! Для чего живет на планете разумный капульк? Не для того разве, чтобы расти над собой, создавать себя-нового из себя-старого? Разве не в эпосе капульков сказано было: «И посади Семя»?

Да, конечно, но я, как автор, не готов осудить своих персонажей-капульков за то, что они так и не поняли в тот момент, какое именно семя намерены уничтожить. Истина обычно осознается тогда, когда в этом уже нет нужды. Гениальные прозрения и откровения становятся достоянием не современников, а потомков. Герои, изменившие мир, погибают в безвестности, и примеров тому не счесть.

Я уверен, что когда-нибудь на Вороне-9 поставят Ромино и Этте памятник, как в земном городе поставили памятник никогда не существовавшим шекспировским героям, не имевшим — теперь вы в этом убедились сами — к моим персонажам ни малейшего отношения. Будучи писателем-реалистом, а не каким-нибудь сочинителем благополучных житейских историй, я вынужден был в финале своего романа описать то, что произошло в действительности на далекой планете Ворона-9. Совместными усилиями лесу капульков удалось оттащить от Ромино влюбленную в него Этту. Более того, капульки, поднатужившись, буквально выдернули Ромино из почвы, и луч его взгляда сразу потерял свою жизненную энергетику. Ветви съежились, корни вытянулись, листья опали.

Ромино умер, и зачатое им семя будущего монтокапулька умерло вместе с ним.

— Ах, — сказала потрясенная Этта, увидев, как тело ее возлюбленного превращается в грязное и смрадное желе. — Любовь моя, мне без тебя нет жизни!

И с этими словами Этта сама погасила луч своего взгляда, расслабила корневую систему и замерла навеки, как это происходит обычно с капульками, лишенными жизненных соков почвы. Так она и стоит на невысоком плато неподалеку от нового космопорта Вороны-9.

А новая раса монтокапульков не возникла до сих пор.

Печальная и возвышенная история.

Вот и скажите, что общего у моего романа с мало кому, кроме критиков, известным сюжетом Вильяма, сами понимаете, Шекспира! Ничего. Тем более, что английский драматург наверняка, в отличие от меня, не бывал на Вороне-9 и не видел своими глазами тонкое, окаменевшее от горя деревце.

После того, как критики обвинили меня чуть ли не в плагиате, я твердо решил: бросаю литературную деятельность, поскольку она приносит мне одни неприятности. Да, я так решил, но не удержался и все-таки создал свою лебединую песню — веселую и полную оптимизма.

ВАНЗИРСКИЕ ХОХОТУШКИ

Критики, конечно, существа недостойные, но, если говорить совсем честно, то вовсе не из-за их глупых нападок я перестал сочинять романы. Когда в человеке горит внутренний огонь, никакой критик не способен загасить своим ведром помоев это пламя. Но если огонь погас…

Так вот, во мне погас огонь сочинительства. Бывало уже такое: понимаешь, что заканчивается определенный этап жизни, исчерпана некая миссия, пора приниматься за другое дело. Так я в свое время оставил службу в зман-патруле, в галактической разведке, в Институте безумных изобретений… Отовсюду я уходил без сожаления, потому что видел перед собой новые перспективы, новые пути, новые возможности.

Но как уйти от себя? Ведь сочинительство — не служба, не работа по найму. Сочинительство — зов души, и если душа ни к чему больше не влечет своего хозяина, то о каких возможностях, путях и перспективах можно говорить всерьез? В таком настроении я сидел как-то наедине с компьютером и размышлял о бренности славы.

— Послушай, — неожиданно заявил компьютер, всегда лучше меня знавший, что мне необходимо в данный момент, — Судьбу писателя определяет его последнее произведение. Ты решил оставить творчество, когда написал трагедию. Потому тебе в голову и лезут мрачные мысли. Сделай милость, создай еще одно — действительно последнее — нетленное произведение словесности. Напиши комический роман. Потом можешь навсегда забыть о сочинительстве, если уж тебе так приспичило.

— Комический роман… — пробормотал я. — Что может быть комичного в нашей непутевой Вселенной?

— Да ты же сам заставил меня запомнить сто семьдесят восемь пикантных случаев из твоей жизни! — возмутился компьютер. — Вот номер первый: ты лежишь в постели с Далией, и вдруг открывается дверь…

— Ничего смешного, — хмуро отрезал я. — Юмор для бегемотов.

— Раньше ты считал иначе, — заметил компьютер. — Хорошо, вот случай второй: сажаешь ты звездолет на планете Орамон-7 и видишь…

— Не напоминай мне ту кошмарную историю! — нервно воскликнул я. — Смешной она мне тогда показалась только потому, что в болоте собственных снов утонул не я, а бедняга Жорбиневнерус Восемнадцатый. Хорошо смеется не тот, кто смеется последним, а тот, кто смеется, глядя на ситуацию со стороны. А когда сам находишься в шкуре…

— Хорошо-хорошо, — прервал меня компьютер. — Вот тебе случай восемьдесят восьмой: операция под кодовым названием «Женщины Ванзиры». Речь там…

— Помню! — воскликнул я. — Вот действительно любопытная история. Ну-ка, открой мне новый файл и назови его «Ванзирские хохотушки».

Компьютер так и сделал — по-моему, он при этом еще и микрочипы протирал от удовольствия: вот ведь, заставил-таки хозяина взяться за новое произведение!

— Имей в виду, — сказал я, чтобы сбить с паршивца спесь, — чтобы это было в последний раз. Все файлы из группы «Пикантные случаи» сотри из своей памяти к чертовой матери!

— Сделано, — тут же с готовностью сообщил этот разумный и потому готовый на всяческие подвохи аппарат.

Я сразу понял, конечно, что не уничтожил он этот файл, а переписал в закрома своей необъятной долговременной памяти, и когда-нибудь непременно напомнит мне о том, что именно я воскликнул, когда лежал в постели с моей женой Далией и вдруг открылась дверь…

Ну да ладно. Компьютер, как нянька: спорить бесполезно, слушаться бессмысленно. Но разве не самые бессмысленные поступки порой определяют жизнь на долгие годы?

«Ванзирские хохотушки», мое последнее (надеюсь!) литературное произведение — истинный случай, имевший место на планете Ванзира-9. Должен вам сказать, что ванзирцы — народ суровый и к юмору не склонный. Такими их создала природа. Хотел бы я посмотреть на ваше чувство юмора, если бы вы весили полторы тонны, имели десять конечностей, расположенных в самых неожиданных частях тела, и питались песчаными дюнами, поскольку иной пищи ваш организм не принимал бы ни при каких обстоятельствах!

Все началось с того, что известный на Ванзире-9 толстяк по имени Фластов решил поправить свои финансовые дела удачной женитьбой. Если масса среднего ванзирского мужчины близка к полутора тоннам, то Фластов весил не меньше трех и очень этим гордился. Женщины его обожали. То есть, это он так считал и был уверен, что не ошибается в своей оценке женской натуры. Ибо что самое главное в мужчине? Вес, естественно, — политический вес, например, или деловой, и уж тем более самый настоящий, физический вес, измеряемый в тоннах. В последнем у Фластова не было равных.

Приняв решение жениться, Фластов обратился в планетарное сводническое бюро и затребовал список женщин, желающих свести знакомство с приятным мужчиной для серьезных отношений. И все было бы хорошо, но произошла накладка, какие время от времени случаются даже с лучшими компьютерными банками данных: вместо списка свободных и любвеобильных особ Фластов получил перечень замужних дам, почтенных матерей, среди которых оказалась даже одна прабабушка.

Если вы думаете, что следствием ошибки были и все остальные поступки Фластова, то вы заблуждаетесь. Не будучи дебилом от рождения и умея читать, Фластов прекрасно понял, что произошел сбой в банке данных. Он собрался было отослать список назад в бюро и затребовать правильную информацию, но тут в его огромную, размером с аэростат, голову пришла гениальная мысль. «Одинокие женщины, — подумал он, — обычно надеются заполучить богатого мужа. Мне это надо? А вот замужние красотки обычно имеют богатых мужей и, следовательно, именно на них я и должен обратить свое благосклонное внимание. Пусть чужие мужья платят за мое удовольствие!»

Заметьте, Фластову и в голову не пришло, что мужьям эта роль может не очень понравиться.

Задумано — сделано. Размножив семьсот тридцать восемь красиво написанных (трехмерный шрифт, виньетки, мультипликация, запах аппетитных песчаных дюн!) приглашений на любовное свидание, Фластов разослал письма по адресам и принялся ждать решения своей судьбы. Семьсот тридцать восемь женщин получили пахнущие дюнами послания и решили, что Фластов издевается. Заметьте, ни одна из них не обиделась на, мягко скажем, неприличное предложение. Обидело то, что подобное же предложение было сделано еще более чем семи сотням особ женского пола. Дело в том, что в приложении к каждому письму были перечислены все остальные адресаты. Именно эта ошибка и сгубила все фластовское предприятие.

Не прошло и суток, как семьсот тридцать восемь разгневанных женщин собрались в большом зале ванзирского театра боевых действий и единогласно приняли решение: на призыв Фластова ответить, на свидание явиться и обидчику отомстить. Еще через сутки Фластов получил семьсот тридцать восемь согласительных писем, в которых было обозначено одно и то же время для предполагаемого любовного свидания. Время было одно и то же, но места встреч назначались, конечно, разные.

Коварных дам интересовало, к кому из них явится соблазнитель, не понимающий разницы между честной домохозяйкой и искательницей приключений?

Фластов оказался перед страшной дилеммой: если буриданову ослу пришлось выбирать между двумя стогами равно ароматного сена, то мой герой должен был выбрать между более чем семью сотнями прелестниц. Выбирать Фластов не любил никогда — обычно он брал все и сразу. Отступать от жизненного правила он не собирался и решил явиться на все семьсот тридцать восемь свиданий. Как? Да очень просто! Или ванзирская наука не изобрела клонирование?

Вырастить клон массой в три тонны — занятие долгое и трудоемкое, а до свидания оставалось меньше суток. Вот и пришлось Фластову потратить все оставшиеся у него деньги, чтобы воспользоваться услугами фирмы темпорального сжатия. Беднягу опустили в колодец времени на глубину нескольких десятков лет, а потом подняли. Потом опять опустили и подняли, потом еще и еще. Итого: семьсот тридцать семь раз. Если учесть оригинальный экземпляр, как раз и получилось семьсот тридцать восемь штук.

В назначенное время все Фластовы направились на свидания со своими возлюбленными, которых ни они, ни их прототип прежде и в глаза не видели. Дамы, надо заметить, не ожидали такого развития событий — каждая решила, что Фластов выбрал именно ее, и каждая заигрывала с этим трехтонным ловеласом, стараясь не допустить излишних интимностей и воображая, как будет рассказывать своим подругам о тщетных потугах негодяя-соблазнителя.

А тут еще мужья! Семьсот тридцать восемь разъяренных мужчин, у каждого из которых были все основания подозревать собственную жену в измене. Собравшись на совещание все в том же ванзирском театре военных действий, обманутые мужья приняли решение — мстить.

Представьте ситуацию: Фластовы объясняются дамам в любви, дамы, хихикая про себя, заставляют трехтонные туши выделывать танцевальные па, от которых содрогаются межэтажные перекрытия, а в это время батальон мужей устраивает изменницам и соблазнителям настоящий театр военных действий.

Поскольку все происходит одновременно, то каждая дама полагает, что именно с ней приключилось это несчастье, и звонит подругам, чтобы посоветоваться: муж ломится в дверь, Фластов готов провалиться сквозь пол — что делать? А у подруги ситуация точно такая же, и только тогда до всех женщин доходит, что произошло на самом деле.

Решение приходит само собой. «Я невиновна, — говорит каждая из прелестниц своему разъяренному супругу. — Негодяй Фластов сейчас на свидании у Мурри (Харри, Дарри, Бурри и так далее)». Мужья бросаются проверять утверждеия своих жен, и несколько минут спустя возникает совершенно невообразимая смесь сотен Фластовых, такого же количества рыдающих от хохота женщин и изрыгающих проклятия мужчин. Где чья жена? Где чей муж? Где истинный Фластов, а где его клоны?

В течение трех планетарных суток полиция Ванзиры-9 разбиралась в том, кто кому и с кем изменил, причем далеко не во всех случаях виновной стороной оказывался один из Фластовых. Неизвестно, как бы развивались события, если бы на четвертые сутки у клонов не закончилось демонстрационное время и они не исчезли бы один за другим на глазах изумленных полицейских. А единственный оставшийся экземпляр Фластова похудел за это время настолько, что стал вровень с остальными мужчинами и перестал быть для женщин объектом сексуального вожделения.

Закончилась эта история ко всеобщему удовольствию: каждый из мужей подарил Фластову одну ванзирскую крону, а каждая из жен — по одному ванзирскому поцелую. Деньги помогли Фластову расплатиться с долгами, а поцелуи — вернуть утраченный оптимизм.

Единственный, кто вышел из этой передряги с видимым ущербом, — это хозяин своднического бюро. Ему пришлось заплатить Фластову большую неустойку в качестве моральной и физической компенсации за допущенную ошибку.

Такова эта непритязательная история без всякой морали. Я хотел назвать ее «Много шума из ничего», но компьютер напомнил мне, что пьесу с таким названием много веков назад написал некий Шекспир. Вполне может быть. Поэтому я назвал свой последний роман «Ванзирские хохотушки» и надеюсь, что мое расставание с читателями не вызвало среди них эпидемии самоубийств, как это случилось, когда ушел из жизни великий альтаирский писатель Бармаглинотирукос, после смерти которого обезумевшие поклонницы его гения сотнями бросались в пропасти, травились ракетным топливом и стрелялись из лазерных рогаток.

Мой уход из литературы вызвал у читателей удивительную реакцию, но это уже совершенно другая история.

Оглавление

.
  • Часть первая. Иона Шекет в мире духов
  •   РАЗГОВОР С ПРИЗРАКОМ
  •   КАК Я БЫЛ СТУДЕНТОМ
  •   ДУША МИРА
  •   СУРОВАЯ ЖИЗНЬ ДУХА
  •   НЛО — К ВАШИМ УСЛУГАМ
  •   ТРАГИЧЕСКАЯ СУДЬБА ПОЭТА
  •   ВОПЛОЩЕНИЕ ДУХА
  •   ВОЗВРАЩЕНИЕ ВЕЛИКИХ
  •   ДУША ЛЮБВИ
  •   ЗВЕЗДЫ — ГОРЯЧИЕ ИГРУШКИ
  •   ВОПЛОЩЕНИЕ РИМЛЯН
  •   ПРОФЕССОР НАКРЫЛСЯ
  •   ВОСПИТАТЕЛЬНИЦА ПЛАНЕТЫ
  •   Я И МОЙ АСТЕРОИД
  •   ПЕШКОМ К ЗВЕЗДАМ
  •   Я, КОТОРЫЙ БУДУ
  •   ИХ БЫЛО ДВОЕ
  •   НАЗАД, В БУДУЩЕЕ
  • Часть вторая. Институт Безумных Изобретений
  •   ИДЕЯ ВПРИКУСКУ
  •   СКАЖИТЕ СЛОВО!
  •   ОДИНОКИЙ СПАСАТЕЛЬ
  •   ПРИЯТНО ЛИ БЫТЬ БАБОЧКОЙ
  •   ПЛАНЕТА-ЩУПАЛЬЦЕ
  •   ПЛАНЕТА-МАГНИТ
  •   МОЛЧАЛИВАЯ ПЛАНЕТА
  •   ПЛАНЕТА СЧАСТЬЯ
  •   ВЗЯТКА ДЛЯ ШЕКЕТА
  •   ИСТОРИЧЕСКИЙ МУЗЕЙ
  •   ПЛАНЕТА МЕСТИ
  •   БЕСЕДА С СОБОЙ
  •   БЕЗУМНЫЙ И СУМАСШЕДШИЙ
  •   ЧУЖОЕ СЧАСТЬЕ
  •   С ПОЗИЦИИ СИЛЫ
  •   БЕЗ ОЗАРЕНИЯ
  •   НАГРАДА ЗА УБИЙСТВО
  •   СПАСИТЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ
  •   ВО ВСЕХ МИРАХ
  • Часть третья. Иона Шекет — звездный разведчик
  •   ГЕНЕТИЧЕСКИЙ ШПИОН
  •   ВКЛЮЧИТЬ АГЕНТА
  •   ЧУЖАЯ ПАМЯТЬ
  •   ЛЮБОВЬ АГЕНТА
  •   УДАР ПО КОНСКОЙ ГОЛОВЕ
  •   ПРОСТОЕ ЗАДАНИЕ
  •   ПРИЙТИ, УВИДЕТЬ И УДРАТЬ
  •   ТА, О КОМ ДУМАЕШЬ
  •   ВОЙТИ В ДОВЕРИЕ
  •   НИЧТО НЕ УСТОЯЛО
  •   ТРИ МИЛЛИОНА ГРАВИТАШЕК
  •   СПРАВЕДЛИВЫЙ СУД
  •   ВОСКРЕШЕНИЕ ГОЛОДНЫХ
  •   ОПЯТЬ ЭТИ ОПЦИОНЫ
  •   АГЕНТ, ЗАПЕРТЫЙ В КОМНАТЕ
  •   АХ, КАКОЙ ЗАКАТ!
  •   ГОСПОДИН КЛОН
  •   ПОДВИГ РАЗВЕДЧИКА
  • Часть четвертая. Литературная вселенная Ионы Шекета
  •   МОЙ ПЕРВЫЙ РОМАН
  •   ПРЕСТУПЛЕНИЕ ИЛИ НАКАЗАНИЕ?
  •   СТРАСТЬ И ТРАГЕДИЯ ХАНЫ КАРЕНН
  •   ЦАРЬ И ТРИ ЕГО ЧАДА
  •   ВЕЧЕРНИЕ СЛАДОСТИ
  •   ТРАГИЧЕСКИЙ ВЫБОР ОМЛЕТА
  •   КОНТРОЛЕР
  •   ОТВЕРГНУТАЯ ЛЮБОВЬ ТАНИНЫ
  •   ШПИКОВАЯ ДРАМА
  •   НЕУДАВШАЯСЯ ЛЮБОВЬ МАРГЕТТЫ
  •   СТРАШНАЯ МЕСТЬ ФУНЕРАЛА
  •   КРУС РОБИНСОН НА НЕОБИТАЕМОЙ ПЛАНЕТЕ
  •   МАК-АЛЕФ, ИЛИ ТОРЖЕСТВО ЖЕНЩИНЫ
  •   КУНИЦИАНСКИЙ СКОПЕЦ
  •   ТАЙНА ГАМБСОВСКИХ КОМПЬЮТЕРОВ
  •   ЗОЛОТОЙ ЗЕЛЬЦ
  •   ВАНЗИРСКИЕ ХОХОТУШКИ

    Комментарии к книге «Странные приключения Ионы Шекета. Книга 1», Песах Амнуэль

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!