«Солнце обреченных»

8 февраля, воскресенье

Малая Садовая

Император ехал на воскресный развод караулов в Михайловский манеж. Карету, как обычно, сопровождали конные терские казаки, по трое с каждой стороны, еще один сидел рядом с кучером на козлах. Сзади в двух санях двигалась охрана. Александр Николаевич рассеянно смотрел в окно – за замерзшим стеклом проплывали знакомые петербургские пейзажи.

"Лорис-Меликов опять напомнил мне о бомбистах, – думал он, – уже второй раз за эту неделю. Все пугает… Твердит, что ездить в одно и то же время по одной дороге в Манеж небезопасно, могут устроить покушение. Советует или маршрут поменять, или хотя бы время перенести. Но как же его перенесешь? Уже почти сто лет в час пополудни – развод гвардии в Михайловском манеже. Традиция! Я тридцать лет езжу, и ничего, пока Бог миловал. Может быть, и на этот раз все обойдется. А Меликову надо сказать, чтобы лучше за своими агентами присматривал, приметные уж больно. Вот этот, например, на углу Малой Садовой. Стоит на самом видном месте, оглядывает улицу. Под студента оделся – шинелишка, фуражка, а у самого глаза так и бегают по сторонам. Холодно, небось, вон как с ноги на ногу прыгает, а не уходит – служба".

Царь удовлетворенно покивал головой. Он любил, когда люди ответственно относились к своему делу. Между тем карета повернула на Малую Садовую. Александр Николаевич мельком взглянул на трех- и четырехэтажные дома. На одном из них появилась новая вывеска – "Сыры и масло купца Кабазова". Лавка, видимо, открылась совсем недавно – с подвод только сгружали товар. Двое мужиков с трудом снимали с телеги большие бочки и вкатывали в подвал. Конвой императора с трудом разминулся с подводой, перегородившей почти пол-улицы. Есаул Демченко замахнулся нагайкой и грозно прикрикнул: "Посторонись, черти!" Грузчики испуганно прижались к лошадям, и карета, поднимая снежную пыль, промчалась мимо.

…Через минуту в сырную лавку вошел молодой человек, маячивший до этого на углу Малой Садовой. Снял фуражку, растер покрасневшие от мороза нос и уши.

– Что, Коля, холодно? – обратилась к нему хозяйка, женщина лет тридцати, с грубоватым, крестьянским лицом.

– И не говори, Аня, – отозвался Рысков. – Наверное, градусов двадцать, не меньше. Сделай-ка чайку, будь любезна, согреться хочу. А где Богданов?

– Он на улице, следит за грузчиками. Сегодня товар привезли, надо принять. Завтра с утра начнем торговать, а то из полицейского участка уже наведывались, интересовались. Хочешь, выйди на крыльцо, поговори с Юрием. Только помни – он теперь Кабазов, а не Богданов.

– Помню, – махнул рукой Рысков, – купец третьей гильдии, а ты – его жена. Кстати, хорошо вы тут все устроили, – Николай оглядел уютную комнату, – прямо как в настоящей лавке.

По углам небольшой залы стояли шифоньер, грузный буфет и тяжелый дубовый шкаф, середину комнаты занимал круглый стол с шестью стульями. На белой скатерти стояли пузатый самовар и вазочки с вареньем и баранками. На окнах, за пестренькими занавесками, зеленели герани, а в углу перед иконами теплилась зажженная лампадка. Повсюду чувствовались заботливая женская рука и зоркий хозяйский глаз. Одна из дверей залы вела прямо в спальню хозяев, другая – на кухню и в коридор, откуда можно было попасть на двор и в саму лавку.

– Не в первый раз, знаю, что и как, – отозвалась Анна. – Соседи-то во все глаза за нами смотрят. Недавно девчонка прибегала, хозяйская прислуга, узнать, не нужно ли чего по дому. Любопытная больно, глаза по углам так и шастают. Поэтому ты, Коля, будь осторожней, не болтай лишнего. И в следующий раз заходи с улицы, как покупатель, так неприметнее будет.

Николай кивнул. Он взял чашку с чаем и стал пить маленькими глотками.

– Карета во сколько проехала? – спросила Анна, выглядывая в окно, выходившее на Малую Садовую.

По ней шел околоточный Семченко, надвинув, как всегда, шапку на самые брови и всем своим видом показывая, что никаких беспорядков на своем участке не допустит. Павел Матвеевич был мужчина серьезный, основательный и очень любил деньги. Он уже два раза наведывался в лавку: сначала проверил бумаги и разрешение на торговлю, потом зашел спросить, как скоро откроется заведение. Со всех окрестных лавок Семченко получал небольшую дань, рассчитывал, разумеется, поживиться и здесь. Юрий Богданов преподнес ему при очередной встрече полголовки голландского сыра, и Семченко остался очень доволен – поблагодарил и пообещал заходить регулярно, по-соседски.

Околоточный заметил в окне Анну, кивнул ей, та радостно заулыбалась в ответ. Когда Семченко скрылся за углом, хозяйка повернулась к Николаю.

– Без четверти час проехала, – ответил на ее вопрос Рысков, – по царю можно часы сверять.

– Ладно, поговори с Юрием и возвращайся назад, – решила Анна, – я тебе постелю в чулане. Поспишь до вечера, а как все разойдутся, начнешь копать. Потом тебя сменит Грановицкий. Он вчера уже наметил место, разобрал пол и приготовил лопаты. Земля там мягкая, не мерзлая, долбить не придется. Будешь вынимать грунт и складывать в пустую бочку, потом мы ее за город вывезем. Игнат поможет тебе сделать крепи, доски уже распилены. Если захочешь перекусить, крикнешь, я принесу еду.

Рысков допил чай и вышел на крыльцо. Богданов, ставший на время купцом Кабазовым, руководил мужиками, закатывавшими бочки в подвал.

– Осторожней, ребятушки, не уроните, – причитал он, суетясь возле грузчиков, – товар нежный, сыр да масло, они тряски не любят.

– Не боись, хозяин, все как надо сделаем, – весело отвечал один из мужиков, снимая крутобокую деревянную бочку с саней, – ты на чай не скупись, а то употели совсем – такую тяжесть таскать.

– Дам я вам на чай, дам, иродам, – причитал Богданов, – а вы побыстрее шевелитесь, мне сегодня еще сто дел сделать надо…

Мужики, почуяв хорошие чаевые, налегли. Через десять минут работа была сделана. Богданов, окончательно войдя в роль мелкого купчика, со вздохом отсчитал несколько монет. Грузчики лихо вскочили на подводу и скрылись за углом – поехали в ближайший кабак.

Юрий утер пот со лба и запер лавку. Кажется, с сыром и маслом все прошло, как по маслу. Он усмехнулся невольно получившемуся каламбуру и заметил стоявшего на крыльце Рыскова.

– Пойдем в дом, там и поговорим, – сказал Богданов, поднимаясь по лестнице, – а то у соседей ушки на макушке.

8 февраля, воскресенье

Зимний дворец

Обедать сели, как обычно, в пять часов пополудни. За длинным столом, помимо цесаревича, его семьи, великих князей и княжон, а также детей, было пять-шесть человек придворных – из самых близких. Предполагался тихий, семейный обед в узком кругу.

За окнами уже наступили ранние февральские сумерки, поэтому зал освещался только канделябрами. Люстры решили не зажигать – это придавало обеду особую приватность.

Все ждали появления государя. Члены императорской фамилии тихо переговаривались и поглядывали на входные двери. Великий князь Константин Николаевич беседовал со своим племянником, Мишелем. Молодой человек довольно бойко отвечал на вопросы, сыпал забавными историями, чем несколько раз вызывал улыбки у дам. Мишеля в семье любили – несмотря на безалаберность и некоторую глуповатость, он слыл приятным собеседником и остроумным рассказчиком.

Наконец двери зала открылись и на пороге появился церемониймейстер. Всегда невозмутимый и преисполненный чувства собственного достоинства, Савелий Прокофьич выглядел несколько смущенным. Он три раза стукнул о пол разукрашенным жезлом с ручкой из слоновой кости и торжественно произнес:

– Его Величество и светлейшая княгиня Юрьевская!

Присутствующие за столом дамы опустили глаза, мужчины, напротив, с любопытством стали оглядывать молодую женщину, вошедшую вместе с императором. На той было красивое жемчужное платье и легкая накидка из горностая. Государь весело кивнул брату, Константину Николаевичу, поприветствовал Мишеля и испытующе посмотрел на цесаревича, Александра Александровича. Наследник сделал вид, что не замечает отцовского взгляда, но его могучие плечи напряглись под мундиром. Царь прошел на свое место, княгиня Юрьевская вежливо ответила на приветственные поклоны и села рядом с ним – в кресло покойной императрицы. На скулах цесаревича заходили желваки, он быстро опустил глаза и уставился в пустое блюдо, стоявшее перед ним.

Подали первые закуски. Все ели молча, лишь изредка обмениваясь дежурными фразами. Княгиня Юрьевская чувствовала себя явно не в своей тарелке – часто обращалась к государю и о чем-то его спрашивала. Тот успокаивающе клал ладонь на ее руку. Один Мишель, казалось, не замечал общего смущения – продолжал весело рассказывать о своих кавказских приключениях. Придворные дамы изредка вставляли комментарии и негромко смеялись. Но общего разговора все равно не получалось: когда княгиня Юрьевская попыталась войти в беседу, за столом повисло недоуменное молчание.

Александр Николаевич сделал вид, что ничего необычного не произошло. Он оказывал Юрьевской повышенные знаки внимания и даже что-то нашептывал в ее маленькое ушко. Княгиня довольно улыбалась. Обед уже близился к концу, когда двери снова распахнулись и на пороге появилась молодая гувернантка, сопровождавшая хорошенького мальчика лет семи. К ним обратились взоры всех присутствующих.

– А вот и мой мальчик! – радостно воскликнул государь, выходя из-за стола.

Он поднял малыша в воздух и усадил к себе на плечи.

– Скажи-ка нам, как тебя зовут? – спросил Александр Николаевич.

– Меня зовут князь Георгий Александрович Юрьевский, – нисколько не смущаясь, ответил мальчик и стал возиться с пышными бакенбардами отца.

– Очень приятно познакомиться, князь Юрьевский! – шутливым тоном произнес Александр Николаевич. – А не хочется ли тебе стать великим князем?

Княгиня Юрьевская нервно положила салфетку на стол и громко произнесла:

– Ради Бога, Саша, перестань!

Государь сделал вид, что не расслышал ее просьбы – продолжал играть с малышом, щекоча его шею бакенбардами. Малыш заливался радостным смехом.

За столом царило глубокое молчание, лишь лицо наследника становилось все пунцовее. Казалось, его сейчас хватит удар.

– Дети, не пойти ли вам поиграть? – предложил Константин Николаевич, внимательно наблюдавший за разыгравшейся сценой. – Пусть он покажет, какой прекрасный английский паровоз ему недавно подарили.

– В самом деле, сынок, поиграй с мальчиками, – поддержала великого князя Юрьевская, бросая благодарный взгляд на Константина Николаевича.

Гувернантка увела мальчика, вместе с ним ушли и младшие члены императорской фамилии. Обед завершился в тишине, никто не проронил больше ни слова.

Затем все члены семьи перешли в соседний зал, где готовился к выступлению синьор Паротти, недавно прибывший из Италии. Паротти слыл большим мастером карточных фокусов и охотно развлекал ими великосветскую публику. Позвали детей, чтобы они тоже смогли насладиться искусством престидижитации. Выступление длилось около часа, синьору Паротти удалось развеселись зрителей, даже хмурый цесаревич несколько раз улыбнулся. А государь, наблюдавший за ловкими приемами фокусника, просто заливисто смеялся.

Георгий и другие дети обступили Паротти, требуя объяснений – куда исчезают карты из его рук? При этом тринадцатилетний Никки, сын цесаревича, по-држески общался со своим семилетним дядей. Однако цесаревне, супруге Александра Александровича, это определенно не нравилось, и она сердито поджимала тонкие губы.

Наконец представление закончилось, все стали разъезжаться. Первым удалился цесаревич с семьей. Вслед за ними дворец покинул великий князь Константин Николаевич с супругой Александрой Иосифовной.

– Я никогда не признаю эту авантюристку, – с негодованием говорила великая княгиня в карете. – Представь, она назвала государя "Сашей"! И это в присутствии всей семьи!

Константин Николаевич примирительным тоном произнес:

– Дорогая, ты не хочешь замечать очевидного. Княгиня Юрьевская замужем за государем. Хорошо это или плохо, но факт остается фактом, и тут ничего уже не поделаешь. Нам следует принимать вещи такими, какие они есть. И с чего ты на нее так ополчилась? Подумаешь, назвала государя Сашей! Не станет же она обращаться к мужу за обеденным столом, да еще в кругу семьи, "ваше императорское величество"? Это было бы по крайней мере глупо! Ты вот тоже со мной на "ты" разговариваешь, а не "ваше императорское высочество"…

– Как ты можешь сравнивать! – возмутилась Александра Иосифовна. – Я вышла за тебя замуж по согласию наших родителей, а она кто? Любовница! К тому же я никогда не строила планы на царский престол…

– Перестань, – с неудовольствием произнес Константин Николаевич, – ты говоришь полную ерунду. Все это все грязные сплетни, и я запрещаю тебе их повторять.

Александра Иосифовна надулась и оставшийся путь проделала молча, демонстративно отвернувшись к окну. Константин Николаевич был погружен в свои мысли и неудовольствия супруги не замечал.

9 февраля, понедельник

Набережная Обводного канал

Гостиница "Английская" хотя и называлась по-иностранному, но была типично русской – тесной, грязноватой, с тараканами в номерах и ленивой, хамоватой прислугой. Единственными ее достоинствами считались невысокая плата и весьма удобное расположение. Купцов привлекала близость железнодорожных вокзалов, а также возможность доставлять товар на склад прямо по воде – по Обводному каналу. Поэтому "Английской" охотно пользовался небогатый торговый люд, заброшенный волею судеб в Петербург.

Зимой в гостинице останавливались купцы из Поморья, прибывшие в столицу вместе с обозами, полными замороженной рыбы. Здоровенных белуг, похожих на толстые бревна, сгружали с саней и затаскивали в холодные складские подвалы, чтобы затем развести по городским магазинам и ресторанам. Работа на набережной кипела целый день, одни обозы сменяли другие, купцы и приказчики сновали взад и вперед, поэтому на посторонних здесь не обращали внимания – своих дел хватало.

Этим и воспользовался молодой штабс-капитан интендантской службы, когда решил поселиться в "Английской". У него даже не потребовали проездных бумаг – полусонный портье равнодушно принял деньги, записал в регистрационной книге имя, фамилию и чин, а также цель прибытия – "по делам службы". После чего вручил ключи от пятого номера и предупредил: женщин на ночь не оставлять и шумных попоек не устраивать. В "Английской" живут приличные люди – солидные архангелогородские купцы, они рано ложатся спать и рано встают, поэтому беспокойства не любят. Капитан согласно кивнул и дал портье полтину. Тот искренне поблагодарил и обещал исполнить любое пожелание господина офицера.

Наблюдательный малый обратил внимание не только на щедрость штабс-капитана, но и на его веселость и молодцеватость, которые были свойственны скорее офицеру гвардии, чем интендантскому служаке, озабоченному скучными делами и бесконечной беготней по министерским лестницам и ведомственным кабинетам. И еще одна особенность бросилась портье в глаза – почти полное отсутствие у господина офицера багажа, если, конечно, не считать за таковой небольшой кожаный саквояж, с которым гость обращался очень бережно – даже не позволил мальчишке-посыльному отнести его в номер. Впрочем, штабс-капитан тут же объяснил – в саквояже находятся казенные деньги, он за них отвечает головой, а потому не может доверить багаж никому. Портье понимающе кивнул и предложил воспользоваться гостиничным сейфом, но приезжий сказал, что держит баул всегда при себе – так надежнее.

Во всем остальном новый постоялец ничем особенным не выделялся. Как и все интендантские, ранним утром уходил по делам, возвращался часов в шесть пополудни. Обедал тут же, в общем зале, после чего запирался у себя в номере. Иногда шел вечером в город и тогда возвращался поздно. Кожаный саквояж штабс-капитан всегда носил с собой и, похоже, действительно никогда не оставлял без присмотра. Даже во время обеда, садясь за стол, офицер ставил объемистую сумку возле своих ног. Жил постоялец скромно, чаевые оставлял хорошие, а потому никаких поводов заподозрить его в чем-нибудь противозаконном не было.

А зря, ведь под личиной интендантского офицера Петра Федоровича Денисьева скрывался известный революционер Герман Лобатин, совершивший недавно дерзкий побег с каторги и разыскиваемый теперь по всей России. Агенты полиции сбились с ног, но найти беглеца не могли – трудно было заподозрить в щеголеватом штабс-капитане опасного социалиста.

…Герман лежал на кровати в расстегнутом мундире и читал французский роман, купленный в книжной лавке на Невском. Чтобы соответствовать образу, он каждое утро отправлялся в центр Петербурга – якобы по делам службы. Но, разумеется, по министерствам и ведомствам не ходил, а большую часть времени проводил в Публичной библиотеке. Просматривал газеты, читал новые повести и романы в толстых литературных журналах. Лобатин провел на каторге почти четыре года и теперь наверстывал упущенное. Вечером он иногда отправлялся в театр – был страстным театралом и раньше старался не пропускать ни одной премьеры.

В дверь номера постучали. Лобатин быстро соскочил с кровати, достал револьвер, распахнул окно (оно выходило на задний двор гостиницы) и неслышно отодвинул дверной засов. После чего отошел в глубь комнаты и громко сказал: "Прошу!"

В комнату вошел Желябин. Андрей осмотрел убогий номер, взглянул на Лобатина, прятавшего револьвер за спиной, улыбнулся и произнес:

– А ты ничуть не изменился за те четыре года, что мы не виделись. Все так же осторожен и всегда готов к схватке.

– Что поделать, – сказал Лобатин, убирая оружие, – с волками жить – по-волчьи выть. Ну, здравствуй, Андрей!

– Здравствуй, Герман!

Приятели крепко обнялись, после чего хозяин запер дверь номера и закрыл окно. Теперь можно было говорить спокойно.

– Как наши? – поинтересовался Лобатин.

– Неплохо, – ответил Желябин, – хотя есть серьезные потери – не все акции прошли гладко.

– Я слышал о ваших делах – подрыв царского поезда и минирование Зимнего дворца. Удивительно, что ты еще на свободе…

– Арестовали Михайлина и еще кое-кого из членов организации, но боевое ядро сохранилось, и это главное. Исполнительный комитет действует, связь с губернскими ячейками поддерживаем.

– Сколько же у вас осталось человек?

– Кроме меня, шестеро, ты почти всех знаешь – Кибальчев, Грановский, Богданов, Анна Якимович… Есть и новенькие.

– А как же Софья Перова? Вы еще не женаты?

– Нет, – смутился Желябин, – она считает, что мы не можем себе это позволить – революция не терпит сантиментов. Наверное, она права…

– Я так не думаю, – задумчиво произнес Лобатин, – когда я сидел в Петропавловке, то понял, что надо жить сегодняшним днем, брать от него все, что он дает, иначе потом поздно будет.

– Я вижу, ты свято следуешь этому правилу, – улыбнулся Желябин, оглядывая приятеля, – выглядишь просто превосходно, как будто с курорта вернулся.

– Действительно немного отдохнул, – согласился Лобатин, – даже жирок нагулял. Но ничего, скоро будет дело, мигом в форму приду. И поскорее бы, а то я извелся совсем – поверишь ли, целыми днями только и делаю, что читаю газеты да журналы. Надоело уже…

Молодые люди сели за стол. Герман достал папиросы, одну прикурил сам, вторую предложил Желябину.

– Рассказывай, что вы планируете, – сказал он.

– Взрыв царского экипажа, когда Александр Второй будет проезжать по Малой Садовой. Мы под видом сырной лавки сняли подвал ну углу Невского проспекта и сейчас делаем подкоп. В него и заложим мину – Кибальчев обещал приготовить. И на всякий случай поставим возле Екатерининского канала бомбистов, чтобы уж действовать наверняка. Ты нам поможешь?

– Ты же знаешь, я не сторонник ваших методов борьбы, – ответил Лобатин, выпуская тонкую струйку дыма, – убийство царя, по моему мнению, ничего не даст. Вместо одного Романова придет другой, только и всего. Всех царей не поубиваешь! Но помочь вам, разумеется, я готов. Что нужно в первую очередь?

– Деньги, – подумав, ответил Андрей. – Люди у нас есть, оружие тоже. Но для взрывчатки нужны химические вещества, а они стоят дорого. К тому же нам приходится содержать лавку, закупать товары, давать взятки полиции. И за съем конспиративной квартиры тоже требуют большую плату…

– И сколько же всего?

– Думаю, тысяч пять-шесть будет достаточно. Но они нужны сейчас – мы планируем провести акцию не позднее начала марта, пока царь не перебрался в Гатчину, там мы его уже точно не достанем.

Лобатин задумался. Поднялся из-за стола, походил по комнате, посмотрел в окно.

– Ладно, постараюсь что-нибудь придумать. Давай встретимся завтра, в это же время. Хочу предложить один вариант, может быть, и получится…

Андрей кивком поблагодарил и поднялся – встречу можно было считать законченной. Герман не стал его удерживать – он понимал, что чем реже их видят вместе, тем меньше шансов, что кто-нибудь узнает и донесет в полицию.