«Перекресток волков»

В отличие от круга, огонь не был нашим изобретением. С ним я впервые испытал страх. Настоящий страх. Испытал и запомнил на всю жизнь. То лето было жарким как никогда. В первую ночь июньского полнолуния мне исполнилось пятнадцать. Мы с Антоном отправились на охоту, а попали в самое сердце пожара.

— Бежим, — сказал Антон. Вокруг шумел огонь, убивая деревья и загоняя нас в ловушку. Мы бежали и бежали. Когда отец, наконец, нашел нас, Антон был уже мертв.

В пожаре погибла почти треть поселка. Выжившие копали могилы, радуясь, что остался еще кто-то, кто может копать. Стоя на коленях, я разрывал руками иссохшую землю и старательно прятал взгляд, чтобы не выдать нового для себя желания чужой крови. Оно гнало меня вперед, туда, где нож вонзается в сердце, где под пальцами хрустят позвонки, где легко умирают люди.

После того пожара внутри меня, в самом темном уголке сознания, поселился дьяволенок. Маленький, страшный, как полуночный кошмар, комочек моих мыслей и чужой крови. Мы срослись с ним сильней, чем сиамские близнецы. И его гибель чуть не стала и моей гибелью тоже.

А еще я стал видеть сон. Один и тот же, каждую ночь.

Я стоял, привязанный к дереву. Под ногами полыхал жертвенный костер, а вокруг танцевали тени. Они тянулись ко мне, пытаясь поймать пульсирующий огонек в моем сердце. Я кричал, рвался, но веревки только врезались в кожу, оставляя на теле кровоточащие багровые полосы. Пытка эта прерывалась внезапно. Существа исчезали. Повернув голову, я увидел Бога. Он нес в руках свет.

Я просыпался от злости и боли и уже не мог заснуть, боясь, что в следующий раз Бог не придет, и я потеряю что-то очень важное в своей и без того бестолковой жизни.

Все тайное когда-нибудь становится явным.

— Ты убил человека, — сказал отец.

— Велика важность! — огрызнулся я, переступая через брошенную мне под ноги испачканную кровью рубашку.

— Тебе только пятнадцать.

Его слова за обычной уверенной холодностью скрывали что-то еще. Может, жалость?

— Мне уже пятнадцать! — закричал я. — Ты не находишь, что поздно начинать учить меня жизни?

Он ударил меня. Нет, не сразу, потом. Сначала он говорил — о нашей крови, о дьяволе и боге. Еще о чем-то. Я не слушал. Его спокойствие бесило, и я кричал, оправдываясь, злился, понимая, что не могу этого сделать, и заводился еще больше. И получил пощечину. Было больно и очень, очень обидно. С минуту мы молча смотрели друг на друга.

— Убирайся, — сказал отец.