«Сад Иеронима Босха»

2808

Описание

Нет, Мессия не спустился с небес в белых одеждах в окружении ангелов и сиянии славы. Он приехал в Рим на случайной попутке, на ногах у него были грязные стоптанные ботинки, а во рту не хватало нескольких зубов. Он крал, убивал и прелюбодействовал, но это не имело значения, потому что его назвали новым Христом в прямом эфире всех телеканалов мира. И человечество получило того, кого заслуживало.



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Тим Скоренко Сад Иеронима Босха

1. ПРЕДДВЕРИЕ

«Выколи глаза самому себе, ибо в слепоте путь к спасению», — скажет Джереми Л. Смит с телеэкрана. Вы тут же возьмёте спицу и прямо перед телевизором лишите себя зрения, я не сомневаюсь. Каждое слово, которое произносит Джереми Л. Смит, — абсолютная истина. Если Джереми Л. Смит скажет, что убивать можно, то все государства мира тут же узаконят убийство и внесут его в конституцию. Потому что Джереми Л. Смит — Правдитель Сермяжный, Мессия, новый Христос.

Всё, что вы читали в учебниках про Джереми Л. Смита, — это чушь. Полностью, от начала и до конца. Всё, что вы знаете о нём, — это та самая трансляция из Ватикана и гора глупостей, придуманных фальшивыми биографами. На каждом уроке по житию Джереми Л. Смита ваши учителя втолковывали вам бред, запомните это.

Ни одного слова правды. Бред сивой кобылы. Правда — это то, что вы видите своими глазами. То, что вы можете купить. То, что вы можете трахнуть.

Вам кажется, что Джереми Л. Смит спустился с небес. Поднялся из ада. Сошёл с корабля слепых. Явился из столпа света. Но это не так. Джереми Л. Смит смотрит с каждой картины Иеронима ван Акена Босха. Лишь Босх и в какой-то мере Питер Брейгель-старший могли увидеть Джереми Л. Смита таким, каким вижу его я. Они всю жизнь изображали его на своих холстах. Человек, пожираемый рыбой, и одновременно рыба, пожирающая человека; слепец, верящий посоху, и посох, обманывающий слепца, — всё это Джереми Л. Смит. Но вы ещё не готовы к истине, поэтому я не буду забегать вперёд.

В 1963 году Ли Харви Освальд убил президента США Джона Фицджеральда Кеннеди. Вы, конечно, читали о том, что ружьё Освальда, карабин «Каркано» М91/38 1963 года, уже на расстоянии в тридцать футов давало отклонение на пару дюймов. На том расстоянии, с которого Освальд якобы пристрелил президента, карабин был бесполезен. Пуля даже не долетела бы до головы Кеннеди. Не говоря уже об угле, под которым она вошла в президентскую голову. И неспроста Освальда убили вскоре после того, как взяли под стражу. Всё не так, как написано.

На самом деле правду не узнает никто и никогда. Никто, кроме фанатов телесериала «Секретные материалы», не знает, кто убил Кеннеди. Последние уверены, что это сделал Курильщик. Остальным приходится довольствоваться версией об Освальде. Будьте довольны этой версией. Другой для вас нет. Кеннеди убит Освальдом из того самого допотопного карабина.

Вы не знаете, кто открыл Америку. Вы не знаете, кто написал «Мону Лизу». Вы не знаете даже, кто был первым президентом США, потому что вы этого не видели. Вы не присутствовали при подписании Декларации независимости, значит, она поддельная. А может, и настоящая. На каждый вопрос есть два ответа: «да» и «нет».

Истины может быть две.

Первая: вы видели это своими глазами.

Вторая: это сказал Джереми Л. Смит.

Вся проблема в том, что Джереми Л. Смит — американец. Вы ненавидите американцев. Этих жирных тупых ублюдков, которые жрут в «Макдоналдсах», а потом подают в суд из-за своего ожирения и почечной недостаточности. Вас тошнит от их Бушей и Обам, от этих недоделанных гундосов, страдающих дислексией и выползающих в президенты. Вас бесит, что губернатором Калифорнии, самого богатого штата, становится недоучившийся качок. Вас раздражают их тупые фильмы, молодёжные комедии и сказки с мегадорогими компьютерными спецэффектами.

Вы ненавидите их бабло — в первую очередь. Они покупают себе дома и машины, когда вы ютитесь в однокомнатной квартирке и тратите на дорогу до работы два часа в день, потому что кольцевую линию метро опять перекрыли.

Но Джереми Л. Смит — американец, которому вы вынуждены поклоняться. Бить лбом. Целовать его изображение и молиться. Тупой ублюдочный пиндос, Мессия, новый Христос.

* * *

Сначала я расскажу вам то, что вы знаете.

Джереми Л. Смит родился в Юте. В крошечном городке на юге штата. Когда ему стукнуло пятнадцать, он убрался из своей клоаки. Сел на первый попавшийся автобус и приехал в Нью-Йорк — через кучу миль и штатов. Вам говорят, что это было его святое паломничество через песчаные земли. Через пустыню. Там его ждали искушения, которые он преодолел. А потом он поехал в Италию — когда ему стукнуло двадцать один. На него снизошло откровение: нужно ехать в Италию. Нужно ехать к Папе Римскому. Его озарило, и он, преодолевая все трудности и невзгоды, пересёк океан. Иона в чреве Левиафана. Потом было то, что вы видели, то есть правда.

А теперь я расскажу вам то, чего вы не знаете.

У Джереми не было отца. Но не потому, что мать страдала непорочным зачатием и прочей религиозной дрянью. Нет, что вы. Просто она давала всем направо и налево. Она была шлюхой, местной шлюхой: для такого городка как раз достаточно одной. Отцом Джереми был мясник, отцом Джереми был молочник, отцом Джереми был даже тот парень с бензоколонки, которого позже размозжило по стене хромированным бампером «Шевроле» 1998 года.

Мать называла Джереми не иначе как «маленьким ублюдком». Нет, я вру. Иногда она называла его «подонком», а иногда «уродливым отродьем». По-всякому. Она била его до тех пор, пока ему не исполнилось двенадцать лет. Просто однажды Джереми поймал её руку в полёте и вывернул так, что она выскочила из сустава. И больше мать никогда не била Джереми. Три года она не разговаривала с ним вообще, а потом провалилась в колодец на заднем дворе. Она сломала обе ноги и руку, получила сотрясение мозга. Джереми вытащил бы её, будь он поблизости. Но в тот момент Джереми курил травку со своим другом Терренсом Бишопом.

Нет, вы ничего не знаете про Терренса Бишопа. Он не дожил и до восемнадцати. Он утонул в местном озерце, когда полез купаться, укурившись в зюзю.

Вы готовы сжечь меня живьём, я понимаю. Я говорю ересь, за которую Святая Инквизиция размазывала кишки по камням пыточных камер. Но я говорю вам правду. Впрочем, вы не видели этого своими глазами, значит, это не может быть правдой для вас. Для меня это — правда, потому что это сказал Джереми Л. Смит.

Вы когда-нибудь интересовались, что означает «Л.» в его имени? Лесли? Людвиг? Ланкастер? Да, сейчас, как же. Ланкастер. Войны Алой и Белой розы. Сейчас.

Он сам приписал себе этот инициал. Потому что ему, этому хитрожопому ублюдку, повезло. В команде «Королевы Марго» был некий Джереми Л. Смит. А наш Джереми был просто Джереми, без всякого «Л.». И он пририсовал к своему имени эту чёртову букву, чтобы пролезть на корабль. Настоящий Джереми Л. Смит в это время гнил где-то в канаве. Он просто нажрался, упал и разбил свою пустую башку об асфальт.

Но я отвлёкся. Надо вернуться немного назад.

Джереми нашёл мамашу не сразу. Просто на третий день он пошёл к колодцу и почувствовал, что оттуда воняет не так, как обычно. Вода была мутная, коричневая и пахла гнилью. Так было однажды, когда в колодец упала коза. Но теперь это была его мать, и Джереми видел её цветастое платье, её волосы и белую руку, которой она цеплялась за стенку колодца перед смертью. Вы думаете, Джереми вызвал полицию? Как бы не так. Он-то сразу понял, что это его мамаша. Поэтому он собрал рюкзак, выгреб из банки мамашины сбережения и пошёл на шоссе. Он никому ничего не сказал, даже Терренсу Бишопу.

Его подобрал старый потёртый «Кадиллак» двадцатилетней давности. За рулём сидел чёрный, который курил какую-то дрянь. Он ежеминутно начинал рассказывать Джереми новую байку о том, какие белые сволочи, и о том, какой он хороший, что взялся подвезти белого. Джереми молчал. Чёрный довёз его до Кантерна. Там по меньшей мере была автобусная остановка. Джереми сел на автобус и поехал в Нью-Йорк.

Чёрного звали Хистер Уистен. Вы все видели его по телевизору. Вы читали о нём в учебниках: одна глава в общеобразовательном и три главы в смитологическом. Он стал пророком, предтечей. Он несёт людям слово, которое готовит их к приходу Смита. Это та правда, которую вы должны знать.

На самом деле Уистен сказал про Джереми Л. Смита только одну фразу. В Кантерне, в баре. Он хлопнул по плечу бармена и на вопрос «Как дела?» ответил, что хорошо. Что он только что подвёз какого-то белого ублюдка и даже ни разу не плюнул ему в морду. Бармен рассмеялся и сказал, что Уистен выиграл спор. Уистен всегда плевал в белых, когда у него была такая возможность.

Если вы были в США, в этой уродской грязной стране, вы, конечно, проехали по маршруту Джереми Л. Смита. Вам говорят, что это тот самый автобус, в котором ехал Джереми Л. Смит, но это тоже правда, которую вам продают за ваши деньги. На самом деле это просто такой же автобус.

С тем самым автобусом у вас уже ничего не получится. Его водитель, Бенджамин Бикс из Огайо, любил выпить пивка за рулём. Он был нетрезв и в тот день, когда на его автобусе ехал Джереми Л. Смит. Сидел на кресле номер тридцать четыре. В учебнике написано, что там, где проезжал автобус, распускались цветы и исцелялись убогие. На самом деле Смит просто пил своё пиво и разглядывал журнал с голыми девками. Но об этом позже, чтобы не травмировать вас вот так, сразу.

Бенджамин Бикс всё-таки спустил свой грёбаный автобус с обрыва. Это произошло через два года после того, как он высадил Смита на автобусном вокзале в Нью-Йорке. Бикс вёз шестнадцать пассажиров, в том числе троих детей. Двухлетней Бетти размозжило голову о стойку поручня. Шестилетний Майкл протаранил своим телом окно и был вмят в землю корпусом автобуса. Выжила Лиза, ей было на тот момент девять лет. Она не получила ни царапины, а кровь, в которой она лежала на крыше перевёрнутого автобуса, принадлежала её матери, насаженной на обломок поручня, как на кол. Бенджамин Бикс умер в больнице через три дня. Автобус после освидетельствования был сплющен и отправлен на автомобильное кладбище.

* * *

Вы знаете всё, что происходило в последующие пять лет. Точнее, вы прочитали об этом в учебнике. Вы видели об этом несколько документальных фильмов. Вы думаете, что знаете всё.

На самом деле это тоже чушь. Сказочка на ночь от доброго самаритянина.

Вам говорили, что Джереми Л. Смит в поте лица работал в автомастерской. Что у него был злой и ужасный начальник, но Джереми Л. Смит простил его и благословил. Что он работал в закусочной, и повар постоянно гонял его, но Джереми объяснил повару, что все люди равны и прекрасны, и повар оказался добрым малым. Вам рассказывали, как Джереми Л. Смит помогал нищим на улицах большого города, как он спас девочку из-под колёс автомобиля, как отговорил самоубийцу от прыжка с моста. Вам рассказывали о том, каким праведником был Джереми Л. Смит, как он учил и просвещал.

На самом деле это — самая большая чушь из всей, которая только есть в биографии Смита.

Он работал в автомастерской три месяца, и это правда. Его большой жирный начальник, отвратительное потливое чмо, всё время орал на Джереми, потому что тот ни хрена не делал. Джереми должен был приносить начальнику чай, и Джереми всегда мочился в него, прежде чем донести до шефа. Механик по имени Гидли регулярно подшучивал над Джереми и издевался над ним. Джереми не благословил его, что вы. Не верьте учебникам. Джереми выбил домкрат из-под «Тальбота» 1984 года, который Гидли ремонтировал. Гидли отшибло обе ноги. Теперь он не может ходить. Он сидит в своей коляске и на чём свет материт Джереми, всё время маячащего на телеэкране.

За это Джереми был тут же уволен. Хотя никто не смог доказать, что Джереми намеренно покалечил Гидли. Напоследок Джереми зашёл в кабинет начальника, пока того не было, нагадил на стол и размазал собственное дерьмо по всему кабинету.

Конечно, Джереми Л. Смит прожил пять лет в Нью-Йорке. Конечно, он должен был работать, потому что иначе он просто не выжил бы. Но ни на одном месте он не держался больше месяца, не считая автомастерской. Он работал не в одной закусочной, нет, что вы. В десятке, а то и в двух. Сначала он мыл посуду в крошечной забегаловке на какой-то мелкой стрит на окраине. А потом его перевели в официанты. И однажды повар поймал его на том, что он вымазывает сопли в салате, который несет посетителю.

Джереми делал это постоянно. Не верите? Да, всё именно так. Джереми обтирал бифштекс о внутреннюю поверхность унитаза в сортире для персонала. Этот говнюк плевал в суп, сморкался в салат и дрочил в хот-доги. Вы ели его слюни. Его сопли. Его сперму. Запомните это, вы все ели то, чем испражнялся этот Мессия, Джереми Л. Смит. То, что плавает в вашем супе, — это не капуста. Это сопля. Длинная. Солёная. Похожая на капусту, но это не она. «Жёлтый китайский чай» — это моча. Она не пахнет мочой, потому что у заварки сильный запах. Но моча там есть. Это отходы Джереми Л. Смита. Продукты его жизнедеятельности. То, что он пропустил через себя.

Самое страшное, что сейчас, после всего этого, вы готовы жрать всё, что он вам предложит. Джереми Л. Смит может приказать с экрана отсосать друг у друга, и вы это сделаете. Он прикажет лизать свою задницу, и вы будете делать это с удовольствием.

Девочка под колёсами была, это почти правда. Джереми Л. Смит толкнул её в спину, чтобы посмотреть, как её размажет по лобовому стеклу «Понтиака». За рулём «Понтиака» — Элли Кардейл, тридцати шести лет, мать-одиночка. Она успела нажать на тормоза. Девочку зовут Эллен Петерс, вы все её знаете. Вы видели её по телевизору. Она говорит, что почувствовала прикосновение Джереми как прикосновение Бога. Она молчит о том, что, когда обернулась и увидела его ухмыляющуюся рожу, громко послала его в задницу. Она сказала, что он ублюдочный мудак, что его мать была шлюхой. Джереми Л. Смиту было плевать. Его мать и в самом деле была шлюхой.

Каждый из тех, с кем хоть раз сталкивался Джереми Л. Смит, готов дать интервью. Рассказать всю правду о величии Джереми. О прикосновении Бога.

Это Хопкинс, смотритель бассейна. Джереми Л. Смит помочился в бассейн, пока смотритель не видел. Хопкинса уволили. Теперь Хопкинс говорит, что это было благословение. Что купавшиеся в освящённой воде исцелялись. И он тоже исцелил своё плоскостопие. В доказательство Хопкинс снимает носок и показывает в прямом эфире свою покрытую грибком ногу.

Это Лада, стриптизёрша из клуба «Ночная свинья». Джереми Л. Смит наврал ей, что умеет делать татуировки и раскрутил её на двадцать баксов. Он изувечил кожу на её плече, в итоге так ничего и не сделав. Теперь она с гордостью показывает священный шрам. Она позволяет дотронуться до него особо приближённым. Её парень, Джимми Картер, мелкий торговец марихуаной, целует её в шрам и говорит, что чувствует при этом особое блаженство.

Это Билл, бездомный. Джереми Л. Смит помочился на него, когда тот спал, накрывшись газетами. Билли не догнал гадёныша. Теперь Билли всем хвастается, что лично знает Джереми Л. Смита. Это такое клеймо. Если на тебя помочились — вы уже знакомы. Как после секса.

* * *

Джереми Л. Смит почувствовал, что на него снизошло просветление, купил билет на белоснежный лайнер и отправился в Ватикан для исполнения своей миссии. Миссии, которая открыла его миру. Это то, что вы знаете. То, что вы прочитали в учебнике.

Джереми Л. Смит не покупал билета. Он бы и за десять лет работы не скопил денег на билет. Почти все деньги уходили у него на марихуану и прочую дрянь. Он не колол себе тяжёлые наркотики — героин и подобные ему — только потому, что у него не было денег.

Просто в тот момент Джереми работал грузчиком в порту. Не простым трудягой, который таскает тяжести из контейнера в контейнер, а грузчиком на учётном складе. Возьми груз номер 2496, перевези на полку 18 в ряду 124 и так далее. Начальником его была женщина по имени Полли Сазер. Вы все её видели по телевизору. Она произносила все эти штампованные фразы, написанные сценаристами. Всю эту чушь про божественное откровение, про ореол вокруг головы Джереми Л. Смита и про его скромность и доброту. На самом деле Джереми Л. Смит просто трахал Полли Сазер, когда она этого хотела, и потому держался на работе. Ей было сорок шесть, муж бросил её десять с лишним лет назад, и ей хотелось, чтобы её трахал какой-нибудь молодой кобель. Джереми было пофиг, в кого вставлять. Пока его держали на работе и платили за неё, он трахал эту старую перечницу, дуру из дур. Он валил её на стол прямо в небольшом кабинетике, или в подсобке, или на пол между дальними полками склада и имел со всех сторон.

Именно поэтому у Джереми был ключ от кабинета. Именно поэтому однажды вечером он забрался в кабинет, чтобы покопаться в вещах и бумагах Полли, найти пару баксов и свалить куда-нибудь. А потом Джереми Л. Смит увидел корабль. Это была его мечта — вот такой огромный лайнер с казино и прогулочными улицами на борту, с ресторанами и бесплатной выпивкой в любой момент. А когда он открыл папку с лайнером, он нашёл в ней документы палубных рабочих, которых Полли «сдавала в аренду» кораблю для тяжёлых работ с грузами в трюме.

Никаких особо тяжёлых грузов в трюме не было и быть не могло. Просто капитан и два человека от Полли знали, что в дальнем конце трюма спрятаны два ящика с героином. Целое состояние. Полли получала свою долю, капитан получал свою. И все были счастливы. Одного из подставных рабочих звали Каспер Снайп, а второго — Джереми Л. Смит. Он не был родственником нашему Джереми. Просто тёзкой и однофамильцем. Мало ли Смитов в Америке. В мире.

Тогда Джереми понял, что у него есть шанс. Из Джереми Смита он превратился в Джереми Л. Смита.

Напоследок он поджёг склад Полли Сазер. Она называет это «божественным очищением».

* * *

Вы ничего не знаете о том, что Джереми Л. Смит делал на корабле. В учебниках эта часть его биографии описана одной фразой. Он сел на корабль и поплыл в Европу.

В первую очередь вы не знаете, зачем он поплыл в Европу. Но этого я вам пока не расскажу. Всему своё время.

У Джереми Л. Смита были очень простые обязанности. Он должен был просто сидеть около груза и сторожить его. Эти два ящика всегда должны были находиться в его поле зрения. Потом его сменял Каспер Снайп, а Джереми мог идти спать. Или не спать — как ему хотелось.

Вы думаете, Джереми и в самом деле сидел на ящиках и смотрел за ними? Как бы не так. Когда Каспер сдавал смену, Джереми выжидал пятнадцать минут и сваливал шататься по кораблю. Он мог пройти в третий класс и даже во второй: удостоверение рабочего позволяло ему это. Но в первый класс у него допуска не было. Он не мог попасть во все эти VIP-зоны, в самое дорогое казино на лайнере, к загорающим блондинкам в купальниках, к их декоративным мопсам и декоративным мужьям.

Вам рассказывают о том, как Джереми Л. Смит шёл по кораблю, вокруг него распространялось сияние, а люди расступались перед его божественной фигурой. Впрочем, даже это — только в специализированных учебниках. В обычных — ничего подобного. Просто сел и поплыл.

Джереми Л. Смит забрался в каюту Уильяма Рокуэлла, пассажира второго класса. Вы видели Рокуэлла по телевизору. Он рассказывает о том, как оказал помощь самому Мессии, Джереми Л. Смиту. Он рассказывает, как дал тому новую одежду и как тот благословил его.

На самом деле всё было проще. Джереми Л. Смит сломал замок в двери Рокуэлла и пробрался в каюту. Он покопался в чемоданах, нашёл приличный костюм и надел его. Он причесался перед зеркалом расчёской Рокуэлла, побрызгался его дезодорантом и побрился его бритвой. Он стал похож на человека, который имеет право пройти в первый класс. Только теперь удостоверение рабочего уже не подходило Джереми Л. Смиту.

Пассажиры второго класса имели доступ к первому. Поэтому Смит дождался, когда Рокуэлл вернётся в каюту, и оглушил его, ударив сзади по голове. Это божественная шишка, Господня гематома. Это черепно-мозговая травма от самого Мессии. Смит нашёл в кармане у Рокуэлла удостоверение пассажира второго класса. Там не было фотографии. Там были имя и штрихкод.

Поэтому, когда Джереми Л. Смит вышел из комнаты, он стал Уильямом Рокуэллом. Он старался идти ровно, не горбясь, как ходил обычно. Он старался не крутить головой по сторонам. Он выглядел хорошо — вероятно, впервые в жизни.

Вы не видели Джереми Л. Смита таким, каким он был на самом деле. Вы никогда не видели его трусов, вонючих и грязных, не менявшихся по две-три недели. Вы не видели его засаленного свитера, который был на нём, когда он ковырялся в автомобилях в мастерской и таскал грузы на складе. Вы не видели его китайских кед, которые он менял раз в год. Тем более вы не видели его носков. Думаю, вы бы не захотели их видеть. Вам кажется, что Джереми Л. Смит — это человек в белом костюме, который светлыми глазами глядит на вас с телеэкрана. Человек с гладкими чистыми волосами и импозантной бородкой. Или чисто выбритый — как когда. Человек, который поднимает руки и благословляет вас. Вы уверены, что находиться рядом с ним — это счастье. Что он благоухает миртом и ладаном.

Это всё чушь. Это не настоящий Джереми Л. Смит. До того момента, как он вымылся в каюте Рокуэлла и переоделся в его костюм, Джереми Л. Смит вонял только потом и мочой. И — иногда — марихуаной.

Охранник, стоящий на проходе между палубами первого и второго классов, пропустил Джереми без вопросов, мельком глянув на удостоверение.

Джереми не боялся, что Уильям Рокуэлл вернётся. Он был слишком взволнован и окрылён. Слишком глуп. Но Рокуэлл не вернулся бы в любом случае. Следующие два дня он пролежал в своей каюте без сознания. А потом ему повезло: он очнулся и сумел вызвать стюарда. Но описать нападавшего он уже не смог: не помнил.

Джереми Л. Смит в это время был в раю. Не он создавал рай вокруг себя, что вы. Вам рассказывают так? Пошлите в задницу любого, кто скажет вам эту чушь. Смит стоял в самом центре верхней палубы. Он смотрел на бассейны, на красоток в бикини, держал в руках бокал с халявной выпивкой. Его куриных мозгов хватало на то, чтобы не высовываться. Чтобы стараться подражать окружающим.

На корабле Джереми Л. Смит совершил несколько мерзких поступков. Потому что он не мог не нагадить тем, кому завидовал всю жизнь. Он зашёл во внутреннее помещение бара, пока бармен был снаружи, а его помощник отлучился, и стащил несколько бутылок виски. Через пару часов он снова повторил этот трюк, поставив на прежнее место бутылку с собственной мочой. Он научился таким штукам, ещё когда работал в ресторане.

Я думаю, не стоит больше описывать подвиги Джереми Л. Смита на корабле. Всё и так понятно. Мы имеем тут дело не с человеком, а с куском дерьма. С пророком из канализации, с мессией-недоделком. Со святым мудаком. Скажи я это вслух, при вас и ваших родителях, ваших друзьях, ваших сёстрах, и вы загрызёте меня. Ткнёте пальцем и заорёте: «Богохульник! Ублюдок!» Говорят, когда Зигмунд Фрейд в начале двадцатого века прочитал свой первый доклад про либидо, из зала кричали, мол, полицию нравов сюда. Вы — такие же. Вы орёте про полицию нравов, про святость, про необходимость подчиняться правилам, про приличия и веру. На самом деле вы просто не хотите мараться в дерьме, даже если оно рядом и мешает вам жить. Вы не хотите убрать навоз, потому что думаете, будто можете жить, не чувствуя его запаха.

Но есть такие, как я. Я не просто убираю навоз вокруг вас. Я беру его и заставляю вас его понюхать. Попробовать на вкус. И только потом — убираю.

Джереми Л. Смит — это всего лишь край навозной кучи.

* * *

Джереми Л. Смит спустился на берег в городе Бресте, Франция. В огромном порту, по техническому трапу для персонала. У человека в костюме, чистого и выбритого, никто не спросил документов. Пассажир, подумали они. Хочет осмотреть порт. Напоследок Джереми Л. Смит обокрал несколько кают. В последнюю ночь перед прибытием, когда все веселились и танцевали на главной палубе. У него были наличные, у него была хорошая одежда. У него было удостоверение на имя Джереми Л. Смита и паспорт Уильяма Рокуэлла. Джереми не был похож на Рокуэлла, но никто не обратил бы на это внимания, нигде.

На самом деле Джереми поехал в Европу не для того, чтобы любоваться её красотами. Не для того, чтобы нести мир и любовь. Он не знал, что такое любовь, потому что его никто и никогда не любил.

Джереми поехал в Европу из-за Джона Джонсона, этого толстожопого идиота, пиндоса с большой буквы, пожирателя гамбургеров и дешёвого пива. Джонсон виноват во всём. Если бы не Джонсон, вы бы никогда не узнали, кто такой Джереми Л. Смит. Вы бы никогда не увидели эту харю на экранах своих телевизоров. Вы бы жили совсем иначе.

Просто однажды Джереми Смит, тогда ещё без всякого «Л.», зашёл в бар пропустить стаканчик. В баре было душно и накурено, а за одним из потёртых столов сидели два завсегдатая, Джон Джонсон и Мак Персон. Они пили пиво, похожее на кошачью мочу, а Джонсон жевал гамбургер. Струйка соуса стекала у него по подбородку. У Джонсона никогда не было бабы. Ему было двадцать семь, и ни одна сука не дала ему за всю его жизнь, потому что он был омерзителен. Жирный ублюдок с дряблым подбородком. Он постоянно сидел на пособиях и иногда получал деньги от матери, жившей на другом конце страны. Теперь вы видите Джонсона по телевизору. Вам показывают чёрно-белые фотографии пухлого мальчугана и одну цветную — полного подростка, улыбающегося во весь рот. Больше ни одной фотографии вы не видели. Потому что на остальных жирный Джон Джонсон изображён в фас и в профиль на фоне светлой стены. Эти фотографии сделаны в полиции. Вам говорят, что Джонсон не дожил до триумфа Джереми Л. Смита, что его трудная и праведная жизнь завершилась отходом на небеса. Бог забрал его, чтобы вознаградить за все мучения, перенесённые на земле. Это чушь. Джонсон умер от инфаркта прямо на улице, около мусорного бака, в грязной луже, в возрасте двадцати восьми лет. Сердце не выдержало нагрузки. Не выдержало гамбургеров и дешёвого пива.

Вы никогда ничего не слышали про Мака Персона. Потому что Персон отказался от съёмок. Он отказался от популярности. От второстепенной роли в Житии Джереми Л. Смита. Он уехал на Аляску, в самый дальний штат, в самый дальний посёлок, он спрятался от всех. Это была единственная встреча Персона и Смита — в тот день, в баре. Они видели друг друга не раз, но говорили только в тот день. Вы ничего не знаете о Персоне, вам и не стоит ничего о нём знать.

Джереми взял пиво и подсел к Джонсону.

Я могу пересказать вам содержание их разговора. Они говорили о тёлках — о сиськах и задницах. Они говорили о машинах — о «Сандербёрде» 98-го года и ещё о каких-то других моделях. Они говорили о пиве, кажется. А потом Джонсон рассказал похабный анекдот про Папу Римского, и они ржали до колик. В анекдоте кто-то целовал Папе Римскому туфлю. И Джереми Л. Смит спросил: «А чё, все, что ль, должны целовать ему ноги, а?» «Все», — ответил Персон, хотя не был в этом уверен. «А кто не хочет, тот должен поцеловать его в задницу», — сказал Джонсон.

Джереми смеялся над шутками Джонсона. Не смеялся даже — ржал. У него не было двух зубов с левой стороны, тройки и четвёрки. Вы видели его сияющую улыбку по телевизору? Это макет, игрушка. У него нет ни одного своего зуба. Его гнилые чёрные зубы вырвали с корнем, все до одного, и вставили новые, белые и ровные, как у голливудской звезды.

Но тогда у Джереми были его родные зубы, испорченные кока-колой и прочей дребеденью, и Джереми смеялся во всю глотку и показывал свои зубы. А ещё у него воняло изо рта. «В задницу, точно вам говорю», — подначивал Джонсон, а Джереми смеялся, и Мак Персон тоже смеялся. «А Папа — лысый, а?» — спросил Джереми. «Наверное, хрен его знает», — ответил Джонсон. И тогда Джереми пошутил: «Значит, его и в лысину можно поцеловать, ага».

Они ржали до колик, три ублюдка, уроды, наросты на теле общества. Отпрыски счастливого американского детства. Гордость страны и мира. Приёмные дети Рональда Рейгана и Джорджа Буша. Ржали, пили пиво и курили какую-то мерзость. Теперь вы видите совсем другого Джереми. Совсем другого Мессию. Такого, какой вам нужен, какого вы просите. Белозубого, улыбчивого, величественного. «Улыбайтесь, люди!» — говорит он с телеэкрана и в доказательство своих слов раздвигает уголки рта. И вы улыбаетесь, потому что это не призыв. Это приказ. Нейролингвистическое программирование. Освящение воды в стаканах на ваших столах. Лечение проказы взглядом.

А потом Джонсон сказал: «Спорим на сто баксов, жопа, что ты не поцелуешь Папу в лысину?» А Джереми сказал: «Спорим, чё». И воткнул в стол перочинный нож.

Вот и вся причина. Они поспорили, два урода, поспорили на сто баксов. И Джереми Л. Смит сел на корабль и отправился в Европу. Папа Римский был для них просто комическим персонажем, Дональдом Даком, Микки-Маусом, героем мультика. Они знали, как выглядят Том и Джерри, но не знали даже имени Папы. Он был их Багзом Банни, псом Гуфи, Скруджем, Чипом и Дейлом. Плюшевого Чипа можно погладить около универсама «Рейнольде» в Санта-Монике, например. И ещё в двух десятках городов. Папа живёт в Риме, где-то на краю земли, далеко от Центра Мира, от их сияющей Америки, гордости планеты, идиллической картинки из рекламного проспекта. Значит, нужно поехать туда и потрепать его по щеке, погладить плюшевого героя. Логика проста.

Вам кажется, что я несу чушь. Вы не можете мне поверить, не можете меня понять. Вы готовы смешать меня с грязью, потому что я смешиваю с грязью вашего идола, вашего кумира, самого Джереми Л. Смита. Обгадьтесь прямо сейчас, прямо на этом месте: я буду продолжать. Мне плевать на ваше мнение обо мне. Я хочу, чтобы вы знали правду. Даже если вы в неё не поверите.

Джереми Л. Смит ничего не хотел себе доказывать. Ему было плевать даже на эти дурацкие сто баксов. Ему было плевать абсолютно на всё. Что-то щёлкнуло у него в голове, и он сел на тот корабль. А потом сошёл в Бресте, западное побережье Франции.

* * *

В Бресте он купил карту Европы. Когда он садился на лайнер, он знал только, что корабль плывёт куда-то в Европу. Потом он услышал, что корабль плывёт во Францию. Он не знал даже, где эта Франция и где относительно неё находится Рим, в котором живёт Папа. Вы представляете себе? Если бы у Джереми Л. Смита спросили, где находится Америка, и дали ему карту мира, он бы не ответил сразу. Он стал бы искать её. Если провести на улицах США опрос, то половина респондентов будет искать свою великую страну где-то в Африке, потому что Африка — в центре карты. Вокруг Америки вращается мир, думают они, вокруг нас, вокруг наших небоскрёбов и закусочных. Джереми был точно таким же. Он не знал, где Рим, не знал, где Франция, и не знал, куда ему нужно ехать из Бреста.

Поэтому он купил карту Европы и в течение часа сидел на скамейке в парке недалеко от порта в поисках нужных ему дорог. Он нашёл Италию, нашёл Рим и нашёл трассу. Джереми умел ездить автостопом. И он знал единственный язык — английский. Тот самый язык, который понимают во всём мире. Даже в Италии и во Франции. Тут ему просто повезло.

Вы видели эту скамейку, кстати? Видели, наверняка. Она теперь каменная. Чтобы вы не истёрли её своим задом. Чтобы вы не отломали от неё щепочку на память. Когда там сидел Джереми, она была деревянная, некрашеная, с заусеницами и зазубринами. Теперь возле неё стоит охранник и разрешает прикоснуться к святому только за фиксированную плату в 9.99 евро.

Всё, что оставлял за собой Джереми, превращалось в монумент. Каждый его шаг. Каждый его плевок. Каждый его взгляд. «Он наверняка проходил вот здесь и видел моё окно», — говорит какая-нибудь толстая домохозяйка. Она плачет при этой мысли, потому что она не знала тогда, что мимо неё идёт Мессия. «У меня целлюлит, он бы излечил меня», — говорит она. До того как она увидела Джереми по телевизору, она ненавидела американцев. Она называла их тупыми уродами и прокляла своего племянника, который уехал в США и остался там навсегда. Теперь эта страна рождает новых Иисусов. Первый век от рождества Джереми. Двадцать седьмой год новой эры.

Он вышел на трассу с восточной стороны города и остановил попутку.

Человека, который подвёз Джереми первым, звали Массимо Альда. Он ни слова не знал по-английски. «Roma, ага», — сказал Джереми и ткнул пальцем в город на карте. Массимо указал место, до которого он мог довезти Джереми. Тот кивнул, и они поехали.

Джереми и сейчас не знает никакого языка, кроме английского. Собственно, английский он тоже выучил по-человечески только сейчас. Тогда он говорил на ужасном сленге. На арго, на суржике. Удивительно, что он умел читать. Но он умел: всё же иногда он бывал в школе. Если вы спросите Массимо Альда, как он разговаривал с Джереми Л. Смитом, он ответит вам, что на чистейшем итальянском. Что устами Джереми с ним говорил сам Бог, для которого нет языковых преград. Что каждое слово Джереми лилось, как ангельская музыка. На самом деле всю дорогу они молчали. Джереми пил пиво, которое достал из рюкзака. Потом он тайком от водителя размазал соплю по нижнему краю сиденья. Потом он снова пил пиво, а потом жестами объяснил водителю, что ему срочно надо помочиться. Потом они ехали дальше, и напоследок Массимо улыбнулся Джереми. Джереми осклабился в ответ. У него не было левой верхней четвёрки, запомнил Массимо. Беззубый Мессия. Про то, как Джереми любили женщины, я ещё расскажу.

Джереми подвозили ещё много водителей. Бакстер Флинт, англичанин, живущий во Франции. Жак Гийом. Андре Саман. Пако Ганта. Вы видели интервью с этими людьми. Вы видели, что они делают теперь из того часа, который провели в обществе Джереми Л. Смита. Вы видели отель «Час Мессии» Жака Гийома. Вы видели закусочную «У Джереми» Пако Ганта. Вы приезжаете во все эти места, в забегаловки и тошниловки, чтобы прикоснуться к тому, кто прикасался к Джереми Л. Смиту. Вам кажется, что на вас снисходит Благодать. Что ваши плеши покрываются волосами, ваши язвы зарастают, ваш геморрой бесследно исчезает, ваши глаза начинают видеть лучше. Вы становитесь совершеннее, потому что след Мессии — повсюду. Вы наступаете на этот след и излечиваетесь от плоскостопия. От целлюлита. От панкреатита. От агорафобии. От чего пожелаете.

В Риме Джереми высадил водитель по имени Марко Бенти. Он высадил его в самом центре города. Марко знал английский и любил поболтать. Именно из-за Марко Джереми Л. Смит стоял посреди улицы и не знал, что ему делать. Два часа назад он был уверен в том, что у него всё получится. Что он пойдёт к Папе и запишется к нему на приём. Или пройдёт сразу — как повезёт. Теперь Джереми Л. Смит тупо стоял посреди улицы.

Марко Бенти сказал Джереми Л. Смиту, что Папа Римский, глава католической церкви, Бенедикт XX, скончался в своей постели от обширного инфаркта утром того же дня.

* * *

Вам кажется, что всё просто. Вам кажется, что и так и так Джереми не попал бы на приём к Папе. Но вы — не Джереми. У вас есть мозги, кажется, хотя я не могу утверждать этого на все сто. Вы верите тому, что видите по телевизору, но при этом вы способны к анализу. Джереми ничего анализировать не умел. Он даже не знал такого слова. Джереми просто знал, что есть Папа, к которому нужно попасть. И поцеловать его в лоб. И сфотографировать это как-нибудь. Для этого у Джереми был маленький фотоаппарат, который он украл у Уильяма Рокуэлла вместе с костюмом и деньгами.

Джереми спросил у Марко Бенти, когда появится новый Папа. Марко Бенти рассказал Джереми, что такое Священный Синод, кто такие кардиналы и как избирают Папу. Он сказал, что Папу могут избирать и год, и два. И порекомендовал Джереми купить какую-нибудь ознакомительную брошюру о Папе в любом книжном магазине. Он принял Джереми за паломника, верующего. Он ощутил величие своей родной Италии: даже тупые американцы приезжают сюда, чтобы познакомиться с красотами его Рима. С историей его родины.

Сегодня Марко Бенти — звезда. Он ведёт ток-шоу на нескольких телеканалах сразу. Вы, конечно, его видели. Лощёный красавчик с пуленепробиваемым взглядом. У него теперь спортивный автомобиль с модными сдвигающимися дверями. Он женился на известной актрисе. Он ведёт светский образ жизни. Всё это происходит только потому, что однажды он подвёз правильного человека — Джереми Л. Смита, тупого урода из провинциальной Америки, Спасителя, снизошедшего до нашего уровня.

В своей жизни Джереми Л. Смит один-единственный раз заходил в книжный магазин. Он увидел журнал с красоткой на витрине такого магазина в Нью-Йорке. Зашёл и купил этот журнал. Обычно журналы с красотками он покупал в киосках. Оказавшись в Риме, Джереми Л. Смит по совету Марко Бенти отправился искать книжный магазин и нашёл его в двух кварталах от места, где его высадил Марко. Маленький магазинчик, без всякого названия — просто «Книги», и всё. Джереми Л. Смит купил в этом магазине книгу «Папы: всё, что нужно знать».

Вам ведь знакомы такие книги, вы даже покупаете их. Вы учитесь по ним жить. «Весь Ницше за 90 минут», «Умберто Эко для чайников», «Всё, что вам нужно знать о микробиологии». Вы читаете краткое содержание «Войны и мира» и знаете Толстого лучше, чем изучающие его годами. Это знание вы почерпнули из брошюрки «Толстой: полное собрание сочинений на 60 страницах». Я расскажу вам, кто пишет подобные книги. Их пишут неудачники. Те же самые неудачники, которые пишут «Как снять порчу», «Как приворожить мужчину без особых усилий» или «Небесное откровение далай-ламы». Они сидят в своих квартирках-клетушках и строчат на клавиатуре компьютера то, что приходит им в голову. Они сами не читали «Войну и мир». Они читали краткое содержание: «„Война и мир“ за один час». Им нужно ещё ужать объём — они ужимают его. «„Война и мир“ за полчаса». «„Война и мир“ за десять минут». «„Война и мир“ за одну минуту». Квинтэссенция мудрости в одном абзаце. Судьбы тысяч людей в десяти строках. Фамилия Наташи не упоминается, потому что нет места. Вы думаете, что Толстого зовут «Л. Н.», потому что для полного имени и отчества нет места. Вчера вы читали книгу «100 знаменитых кораблей» — её написал тот же автор. Позавчера вы листали книгу «Домашний фэн-шуй» — её написал тот же автор. Всё за девяносто минут. За шестьдесят минут. За тридцать минут. Философия для чайников. Ботаника для даунов. Ядерная физика для идиотов. Вы сами ставите на себе клеймо, покупая эти книги.

Джереми Л. Смит имел это клеймо на лбу, когда покупал книгу о Папах. Но большего ему знать и не стоило.

Он сразу заглянул в конец книги и увидел там портрет Бенедикта XX. Улыбающийся старик, с двух сторон поддерживаемый телохранителями. Всегда подключённый к прибору для поддержания жизнедеятельности. Накачанный стимуляторами по самую тиару.

В этот момент Джереми Л. Смит понял, что ему безразлично, что целовать. Он поспорил, что поцелует Папу в лоб. Живого или мёртвого — никто не уточнял.

Вы думаете, что Джереми Л. Смит праведник? Вы по-прежнему так думаете? Вы смотрите прямой эфир: Мессия идёт по кладбищу и дотрагивается руками до каменных надгробий. Блаженные мертвецы, хотя бы после смерти к ним прикоснулась рука Божья. Они счастливы там, наверху, в своём раю.

Джереми всегда было плевать на мертвецов. Если бы он жил во время какой-нибудь войны, он стал бы мародёром. Во времена наполеоновских войн мародёрство процветало повсеместно. После каждого массового сражения местные жители, как стервятники, слетались на поле смерти. Я расскажу вам, как это выглядело. Вот идёт человек в ободранной куртке. Он — просто крестьянин. Он пашет на своём жалком поле двадцать четыре часа в сутки. Но сегодня он предпочитает другое поле. Он склоняется над окровавленным телом и начинает сдирать с него сюртук. Карманы? Что вы, не смешите меня. Карманы он обыщет дома. Отличный сюртук. Сапоги — ещё лучше. С сапогами всегда беда. А тут — новенькие, казённые, с барской ноги. Нижняя одежда: сорочка, бельё. Там прячут деньги. Иногда — пули. Оружие — это тоже капитал. Его надо забрать. Когда мародёр поднимается, на трупе остаётся только нижняя рубашка, и всё.

Они срезали с трупов длинные волосы, мыли и делали из них парики и шиньоны или продавали их на переработку. Они выбивали трупам зубы и использовали кость. Они драли с тел всё, что с них можно получить.

Раненых они добивали. Сначала они их выслушивали — почти всегда. Умирающий часто выдавал какой-нибудь свой тайник или просил передать весточку жене, которая могла щедро за это заплатить. Некоторые обещали деньги за своё спасение. А потом их добивали. Перерезали ножом горло. Втыкали в грудь штык. Как угодно.

Джереми был из таких. Он бы перерезал горло кому угодно, если бы был уверен в том, что можно чем-нибудь поживиться.

В продуктовой лавке Джереми купил колбасы, утренний багет и бутылку кока-колы. Долбаный пиндос, даже в Италии, в столице мира, он не нашёл ничего лучше, чем кока-кола. Вы молитесь на него. На ваших глазах на телеэкране он пьёт молоко и соки фирмы «Grand Juice Int.». Это паршивая реклама. «Grand Juice Int.» заплатила столько, сколько вам и не снилось. Джереми выплёвывает сок после того, как уходит из кадра. Он ненавидит соки. Он пьёт кока-колу, напиток его поколения, лекарство от всего.

Он не знал итальянского, зато у него были деньги. Кошелёк Уильяма Рокуэлла. Рокуэлл носил с собой наличные, потому что не доверял банкоматам.

Джереми ночевал в недорогом отеле на окраине. Он сидел перед телевизором и ел колбасу. А потом вспомнил, что забыл купить пива. Джереми Л. Смит запер свой номер и отправился на поиски пива, потому что непосредственно в гостинице его не продавали. На улице Джереми Л. Смит встретил Уну Ралти.

Вы все видели Уну. Уна смотрит на вас внимательно, её серые глаза умны и притягательны. У неё не слишком ровная кожа — это видно даже на телеэкране. Когда Уна Ралти встретила Джереми Л. Смита, её кожа была густо изрыта оспинами. Мать не ухаживала за Уной. Мать Уны была занята. Она приводила к себе мужчин и трахалась с ними в дальней комнате. Уна ждала, когда мужчина уйдёт, а мама отдохнёт. Потом Уна могла поговорить с матерью. Мать давала Уне деньги и отправляла в магазин за едой. Уна ходила в старом потрёпанном платье не потому, что у её матери не было денег. Просто матери было похрен. Дочь была для неё автоматом по доставке пищи. По приготовлению яичницы. По уборке квартиры. Необходимость покупать ей одежду и тетрадки к школе выводила мать из себя. Поэтому, когда Уна подросла, она бросила школу. Теперь она работала вместе с матерью. Оспины на её лице не смущали клиентов. Им нужно было её тело. Мужчины приходили по двое и по трое. Уне было одиннадцать, когда она лишилась девственности. Минет она научилась делать раньше.

Потом мать убили. Забили до смерти железной трубой на заднем дворе кабака. Уне было четырнадцать. Она умела всё, что должна уметь женщина.

Познакомьтесь: это ваша Мария Магдалина. Святая грешница. Вавилонская блудница. Она раскаялась в содеянном, она поцеловала край одежды Мессии, Джереми Л. Смита, посланца небес. Вы в этом уверены, вы видели это по телевизору. Вам рассказали по радио. Вы прочитали в Интернете. Он поднял её с колен, сделал из грешницы своей верной соратницей. Она первой приняла его веру и его силу. Вас кормят этой белибердой — кушайте, не забудьте бумажный пакетик.

На самом деле Уна Ралти сделала Джереми Л. Смиту минет за мусорным баком. Это стоило ему пять евро. Уна подумала тогда, что продешевила: с этого лоха можно было содрать и больше. На самом деле, она отсосала, и ничего более. Просто Джереми Л. Смит никого не знал в этом городе, а ему нужно было с кем-то выпить. И, может быть, потрахаться. И ему подвернулась Уна Ралти. Она пошла с ним и показала ему ночной магазинчик. Он купил пива и пошёл в гостиницу, а она пошла с ним. Ей просто нужны были деньги. Она ещё не знала, что её ждёт.

Теперь её умные серые глаза смотрят на вас с плакатов и телеэкранов. У неё длинные каштановые волосы, тяжёлые и гладкие. У неё длинный нос с горбинкой. У неё узкое лицо, вытянутое, с немного впалыми щеками. Это Уна Ралти, будьте знакомы. Это ваша святыня. Ваша совесть. Она протягивает руку — вы чувствуете исходящую от неё светлую силу, великую энергию. Она — передатчик Джереми Л. Смита, его глас в пустыне.

Это всё чушь. Она просто шлюха. Она была шлюхой и останется ею всегда. Даже на экране телевизора. Даже на страницах учебников.

Джереми Л. Смит привёл в номер простую шлюху и сделал из неё икону. Он пил пиво и говорил с ней. Потому что сначала он хотел узнать некоторые вещи, а потом уже завалить её на кровать. Он спросил, когда появится новый Папа. Она сказала, что нескоро. Он ещё не прочитал в своей книжонке о Синоде и о выборах. Уна рассказала ему это так, как смогла. Она знала английский достаточно. У неё бывали клиенты, говорившие по-английски. Она объяснила Джереми Л. Смиту, что Папу изберут нескоро. Через полгода, может быть. Может, раньше, но, может, и позже. Что, если он хочет увидеть Папу, проще сходить на похороны, на прощание. Тогда Джереми Л. Смит спросил, когда это можно сделать.

И Уна Ралти ответила: «Завтра, хороший мой».

* * *

Ещё несколько лет — и вы забудете, кто такой Папа. Наместник на земле не нужен, если на земле — сам Бог. Джереми Л. Смит, новый Иисус. Папа где-то там, в свите, за его спиной. Раньше ему целовали туфлю. Теперь он сам должен облизывать чьи-то ноги. Не чьи-то, нет — вполне конкретные. Ноги Джереми Л. Смита. Этот старик, седой, согбенный, теперь — букашка перед великаном. Джереми Л. Смит жрёт его с потрохами, жрёт всю католическую церковь. Жрёт всю православную церковь. Жрёт иудаизм и ислам. Пророк-вседержитель. Господень полководец.

Вы видите этот знак? Линия вверх, две в стороны, на концах каждой из них — по небольшому кружочку. Это то, что заменило вам крест. То, что вы носите на груди, отлитое из золота девяносто девятой пробы. Из серебра. Из дешёвой латуни. Вырезанное из дерева. Это новый логотип Бога. Бог сменил фирменный стиль. Я сейчас расскажу вам о новом стилисте Бога. О дизайнере и художнике Маркусе Уилмонге, об этом да Винчи и Тициане нового поколения.

Сегодня Маркус Уилмонт живёт припеваючи. Иногда он работает — чтобы не потерять навыки. Когда к нему пришёл первый клиент и попросил сделать такую же татуировку, как у Джереми Л. Смита, Уилмонт даже не вспомнил, о чём речь. Когда через неделю число клиентов с этой просьбой перевалило за сотню в день, Уилмонт наконец нанял помощника. Потом второго. Потом открыл ещё один тату-салон. А потом приложил мозги и зарегистрировал перевёрнутую «Т» с кружочками как товарный знак своей студии.

На самом деле Джереми Л. Смит пришёл в крошечный салон Маркуса Уилмонта и сказал: «Нарисуй мне член». Он так и сказал: нарисуй мне член на животе. Только такой, крутой, чтобы не сразу было понятно, что это член. И Маркус Уилмонт выжег у него под пупком этот знак, позаимствованный из фильма «Близкие контакты третьей степени» Стивена Спилберга. Или из какого-то другого фильма про инопланетян. Джереми Л. Смиту не понравилось. Он сказал, что вышла какая-то чушь. Что ни капли не похоже. Джереми Л. Смит не заплатил Уилмонту за работу. Уилмонт не разорился на Смите: это была пустяковая одноцветная татуировка, занявшая пятнадцать минут работы. Он просто не хотел стараться ради такого ублюдка. Наверное, он чувствовал, что у Смита вообще нет денег и тот не заплатил бы ему в любом случае.

Теперь вы носите на груди золотой член Джереми Л. Смита, его символический фаллос, который сменил устаревшее распятие. Это называется «ребрендинг». Любой учебник по смитологии служит вам брендбуком. Вы точно знаете, как и где нужно рисовать этот знак. Его называют «элсмитом» для краткости. «Мама, нарисуй мне элсмит, учительница задала, а у меня не получается». «Смотри, какой милый розовенький элсмит нарисован на этой сумочке». «Носите элсмит до конца жизни, и да будет благословен ваш союз».

Маркус Уилмонт зарабатывает на каждом элсмите, который производится в мире. На каждом, который где-то рисуется. Вы нацарапали элсмит на коре дерева? Заплатите Маркусу Уилмонту. Иначе вы нарушите его авторские права.

Элсмиты на куполах церквей. На шпилях мечетей. На крышах костёлов. На синагогах и буддистских храмах. Элсмиты на каждой книге, на учебниках, на верхней одежде и нижнем белье, на рекламных плакатах, на формах государственных документов, на автомобильных номерах, на обёртках от конфет. Элсмит: двадцать седьмая буква латинского алфавита. Тридцать четвёртая буква русского алфавита. Новый иероглиф в китайской письменности. Соревнования по искусству каллиграфии: первый тур, рисование элсмита.

Смотрите на него. Молитесь на него. На фаллос Джереми Л. Смита, на символ его мощи и величия.

* * *

Я отвлёкся, простите меня. Я расскажу вам, что было дальше. После того, как Уна Ралти сказала слово «завтра». После того, как он провёл с ней ночь, и она была самой лучшей женщиной в его жизни. Она была божественна. Она умела делать такие вещи, какие ему и не снились. Королева-девственница. Запомните её лицо с неровной кожей: это самая лучшая женщина на земле. Мария Магдалина, святая. Джереми Л. Смита хватало ненадолго, но он и в самом деле хорошо ей заплатил, и она старалась. Она поднимала его снова и снова. Она целовала элсмит на его тощем животе. Она нежно говорила ему: «Теперь делай вот так», — и он делал, и ему было хорошо. Это курс порнографического кино за одну ночь. Это вся Камасутра за пятнадцать минут. Ницше за пятнадцать минут. Биология за один час. Хирургия за полчаса. Вы все покупаете эти книги, вы читаете их. Джереми Л. Смит жил в такой книге целую ночь.

Она ушла утром. Она просто взяла деньги, которые Джереми Л. Смит дал ей, и ушла. Конечно, она порылась в его карманах, но он припрятал то, что у него оставалось. Уна ничего не нашла в комнате, но покинула её не без удовольствия. Она получила своё. Когда Джереми Л. Смит проснулся, он чувствовал только запах своего пота. Запаха духов уже не было.

17 июня. Запомните эту дату. Это не просто случайное число. Это не день рождения какого-то политического деятеля или поп-звезды. Вы празднуете множество бессмысленных дней: День пограничника, День программиста, День крысолова, День эксгибициониста, День Спанч Боба. Туча праздников — каждый день есть повод не работать. Каждый день есть отличный повод выпить. Встретиться с друзьями.

Каждый год, 17 июня, вы должны молиться и благословлять мир, который дал вам Джереми Л. Смита. День, когда он сделал своё первое великое деяние. День, открывший Джереми путь к славе, а человечеству — к спасению. Доброе утро, новый Иисус.

17 июня Джереми Л. Смит вышел из дверей гостиницы. С утра он принял душ. Ещё несколько недель назад ему бы и в голову такое не пришло. Ему нравился свой собственный запах. Он его, по сути, не чувствовал. Но теперь Джереми Л. Смит стал другим. Его изменил корабль, его изменила эта страна. Даже Уна Ралти изменила его.

Он шёл по улице по направлению к Ватикану, городу-государству. Сейчас, в это самое время, тело Бенедикта XX лежало в главной зале собора Святого Петра. Важнейшие люди страны и всего мира проходили мимо него со словами прощания. Это показывали все телеканалы. Спутниковое и кабельное телевидение, радиоэфир, онлайн-трансляции в Интернете. Всё работало сегодня только на одно событие. Простые жители, толпа, народ тоже могли попрощаться с Папой — но на следующий день. Сегодня была вечеринка для VIP-персон. Диско для избранных.

Они отложили свои самые важные встречи, чтобы прилететь в Рим. Они плюнули на ценные контракты, на деловые переговоры, на подписание важных бумаг. Президенты и короли — все они были сегодня здесь. Это идеальная точка для теракта. Ватиканская почта не справлялась с наплывом писем с соболезнованиями. Е-мэйл чистился слепо, ни одно письмо не было прочитано. Лживые, лицемерные послания, написанные руками придворных лизоблюдов. Соболезнования от арабского шейха — смехотворно. От известного буддистского лидера — наивно. От какого-то африканского язычника — глупо. Мы скорбим, пишут они. Нам страшно жаль. Мы и предположить не могли, что Папа уже такой старенький. Мы думали, что он будет жить ещё сто пятьдесят лет и приведёт наши религии и страны к абсолютному взаимопониманию.

А на самом деле им наплевать, что там случилось с Папой. Они подсчитывают прибыли и убытки от его смерти. Они предсказывают падение коэффициента Доу-Джонса, и это гораздо важнее, чем тщедушное тело старика в белой одежде.

Джереми Л. Смит пришёл на площадь перед собором и понял, что дальше не пройти. Во-первых, мешала толпа католиков. Тут собрались все: и жители самого Рима, и приехавшие из других городов, и из других стран. Толпа, через которую не пробиться. У всех на глазах слёзы, искренние. Джереми было, в общем, плевать. В его голове родилась новая мысль. Ему не нужен был фотоаппарат. Если он сделает задуманное под прицелом тысяч телекамер, он не просто выиграет спор. Он ещё и засветится на весь мир. Эта мысль пришла в голову Джереми утром, когда он вспомнил слова Уны Ралти.

Второй преградой был полицейский кордон. Он сдерживал толпу, чтобы та не напирала на подъезжающие лимузины.

Сдержать толпу — это сложно, но возможно. Сдержать Джереми Л. Смита им не удалось. Смит проталкивался через толпу, всё ближе и ближе ко входу в собор. Он продирался, пихал кого-то локтями, заехал кому-то под рёбра. Он толкнул маленькую девочку, и та упала; мать что-то кричала ему вслед, поднимая своё дитя, но Джереми было наплевать. Через десять с лишним минут он наконец оказался в первом ряду. Последней он оттеснил девушку в чёрном платье, похожую на монашенку. Та молча выдержала его тычок.

Толпу отделял от высоких гостей временный забор в половину человеческого роста и ряд полицейских через каждые три метра. Джереми Л. Смит смотрел на подъезжавшие лимузины и на людей в чёрных костюмах, выходивших из них. На женщин в чёрных закрытых платьях за сто пятьдесят тысяч евро. На нём был аккуратный костюм Уильяма Рокуэлла. Джереми старался не помять его.

В этот момент случилось то, чего вы все ждали. Джереми Л. Смит перепрыгнул через ограждение между двумя полицейскими и оказался прямо около подъехавшего лимузина. Ни один из полицейских не видел, как Джереми Л. Смит преодолел препятствие. Люди из толпы теперь божатся, что Джереми просто был, а потом исчез. Но это не так. Он не исчезал. Ему просто повезло, божественное провидение вмешалось в его судьбу. Возможно ли такое, что все пятьдесят пар глаз полицейских псов, следящих за вами, вдруг отвернутся? Совпадение, случайность. Божья воля, если вам нравится этот термин. Джереми Л. Смит обошёл лимузин спереди и стал подниматься по ковру вслед за пожилой парой, сопровождаемой шофёром в ливрее и слугой. Машина за их спинами уже отъехала, а швейцарские солдаты у дверей не обратили на Джереми никакого внимания. Он был просто ещё одним слугой престарелого миллионера, пожелавшего попрощаться с Папой.

Шофёр отошёл в сторону у дверей. Слуга — тоже. А Джереми остался в очереди. Они просто медленно шли вдоль помоста, на котором лежал Папа.

На самом деле вы всё это видели своими глазами. В прямом эфире. В записи. Ещё раз в записи. И ещё. До бесконечности. Вы знаете эту сцену наизусть — столько раз вы видели её. Вы можете посекундно расписать всё, что происходило в тот день.

Вы так живо представляете себе эту картину, как будто присутствовали там сами.

Вот Джереми Л. Смит идёт вслед за стариком. Это Марвин Скотт. Он живёт в Швейцарии. У него самое большое в Европе сыро-молочное производство. Он поставляет продукты питания в двести стран мира. Он баллотировался в Сенат, но провалился на выборах из-за возраста. Перед Марвином Скоттом идёт его супруга Эльза Скотт. Они обходят возвышение. С одной стороны можно увидеть профиль Папы под стеклом: верхняя часть туловища не прикрыта. Можно подойти и коснуться края его длинного рукава, свисающего почти до пола. Но не с этой стороны.

С другой стороны — лесенка. На неё поднимаются и касаются края одежды.

Сначала Эльза Скотт. Она кланяется и касается одежды покойника. Потом — Марвин Скотт. С этой камеры не очень хороший обзор: часть картины заслоняет огромная люстра. Режиссёр переключается на другой ракурс. Мы видим всё вблизи. Вот подходит очередь Джереми Л. Смита. Никто не знает, кто такой Джереми Л. Смит. Никто из охранников, из полицейских, из швейцарских гвардейцев, из распорядителей, прислужников, монахов и мальчиков на побегушках. Никто. Каждый думает, что только он не знает этого, а кто-нибудь другой — точно знает.

Некоторые шепчутся: «Кто это такой?» Не знаю. Это никто. Это Джереми Л. Смит. Ваш Мессия. Сын Божий. Пастырь ваш, заблудшие овцы.

Далее идут кадры, которые проходят в школах на специальных уроках. Курс смитологии: вводное занятие.

Джереми Л. Смит чинно поднимается по лестнице, наклоняется к свисающему рукаву, а потом внезапно запрыгивает на край постамента и целует Папу в лоб, стирая побелку и румяна. А потом оборачивается к ближайшей камере и вскидывает руки вверх.

Это гримаса идиота. Это выражение тотального полоумия. Так ребёнок радуется, когда убивает жука. А плохой картёжник — хорошим картам. Это Джереми Л. Смит, на губах которого — побелка с державного лба. Любуйтесь на эту довольную харю. Фотография этой хари — на каждой обложке. В рейтингах всех журналов. На любом сайте в Интернете. Во всех блогах. Эта фотография — на обложках книг и учебников. Смотрите в его безумные глаза. Смотрите на его жёлтые зубы, на растрёпанные волосы. На перекошенную ухмылку. Здравствуй, Мессия. Quo vadis, Domine?

Его сшибли с ног практически сразу. Два швейцарца и один итальянский полицейский. Они навалились на него. Началась паника. Крики. Камера тщательно фиксировала всё это. Вы все тогда смотрели на Джереми Л. Смита, помните? На то, как его держат на земле, вмяв лицом в пол. На то, как полицейский трясёт в воздухе наручниками. На отшатнувшегося в сторону Марвина Скотта.

Вы не обратили внимания на фон. На задний план. Режиссёр тоже увидел это не сразу. А когда увидел, успел переключить трансляцию на вторую камеру и тут же потерял сознание. Он был верующим человеком. Его зовут Луиджи Бьянчи. Вы читали интервью с ним. Он говорит, что, когда он увидел происходящее, то почувствовал слабость. Недомогание. Он говорит, что не поверил, а трансляцию переключил на всякий случай. Когда он увидел это на большом экране, он упал в обморок.

Вы помните каждое движение Джереми Л. Смита. Он наклоняется к Бенедикту XX и целует его в лоб.

Когда умирает Папа, его не просто кладут в гроб. Его бальзамируют. Потому что с ним будут прощаться очень долго. В течение недели. Двух недель. Его тело лежит на всеобщем обозрении. К нему подходят кардиналы и прочие церковники, потом политики и сильные мира сего, потом — простые люди, допущенные к телу Папы. Тысячи паломников. Только потом его везут через площадь к месту захоронения. Поэтому у него вынимают внутренности, которые могут завонять. Вычищают его и набивают, как куклу. Высушивают. Намазывают и заполняют бальзамическими гелями. Папа превращается в маленького Ленина. Крошечного Тито. Временного Нето.

Он мёртв в этот момент. Это не просто вскрытие. Он точно мёртв, потому что у него внутри нет ничего. Нет сердца. Нет лёгких. Нет почек и печени.

Луиджи Бьянчи был не единственным, кто упал в обморок.

Марко дель Пьетро, врач, который лично извлекал из тела Бенедикта уже не бьющееся сердце, тоже упал в обморок. И его помощник, Пако Пьяцци.

Кардинал Сантана, старик, отвечавший за похороны, не упал в обморок. Он умер на месте от сердечного приступа. Точно так же, как умерли ещё четыре старика — тут же, в соборе, под прицелом телекамер. Как умерли семьдесят шесть человек по всему миру перед экранами своих телевизоров.

Потому что выпотрошенный и побеленный, мёртвый уже много часов, набитый чёрт-те чем и налакированный бальзамическим маслом, восьмидесятитрёхлетний Папа Бенедикт XX сел в гробу и удивленными глазами оглядел толпу, собравшуюся на его похороны.

Комментарий Марко Пьяццола, кардинала Всемирной Святой Церкви Джереми Л. Смита, 22 ноября 2… года.

Ваше Святейшество, прежде чем выслать Вам документ, который мы обсуждали третьего дня, я счёл необходимым снабдить его своими комментариями, призванными разъяснить наиболее серьёзные неточности, не позволяющие считать документ подлинным. Более того, я надеюсь, мои комментарии окончательно убедят вас немедленно уничтожить как распечатанные копии, так и электронный оригинал текста. Даже хранение подобной ереси в наших архивах может вызвать негативные, если не трагические последствия для Всемирной Церкви. Судя по стилистике, документ является расшифровкой аудиозаписи, но саму запись мы не смогли обнаружить ни в одном из архивов, в том числе электронных. Запись была сделана во второй половине XXI века или чуть позже, но не позднее второй половины XXII века.

Оригинал я направил в шестой отдел архива II-67, для временного — до Вашего распоряжения — хранения в отдельном сейфе, с пометкой уровня секретности 5+. Одну из двух сделанных копий я оставил себе для лингвистического анализа и дальнейшей работы с текстом, вторую отправляю Вам. Я осмелюсь просить Вас принять решение об уничтожении документа не позже чем через два месяца, до празднования Дня Рождения Джереми Л. Смита. Писарь второй ступени Адольфо Ренцо, обнаруживший документ, будет молчать: я могу гарантировать это. Помимо Ренцо и нас с Вами о документе не знает никто.

Видеозапись воскрешения Папы Бенедикта XX описана в первой главе довольно точно, но она — единственное соответствие истинной истории жизни Джереми Л. Смита. Как известно, Мессия рос в набожной и благочестивой семье, с ранних лет интересовался различными науками и искусствами, активно занимался спортом, любил чтение и прекрасно рисовал. В возрасте семнадцати лет Джереми Д. Смит поступил в Университет Бригама Янга, который закончил с отличием. Вскоре после окончания университета Мессия почувствовал божественное прикосновение и отправился в Европу, чтобы воскресить безвременно ушедшего Папу Бенедикта XX.

Нет никаких причин подвергать сомнению истинное Житие Джереми Л. Смита. Рассматриваемый нами документ без всяких сомнений является богохульной мистификацией, причём полной нестыковок и неточностей. Никакой Джонсон никогда не общался с Мессией и тем более не был его другом. Мессия никогда не работал в заведениях общественного питания и на портовых складах. Предположить, что Мессия мог причинить вред человеку, я и вовсе не могу никоим образом.

Попытка рассказчика вызвать у читателя ненависть к Мессии смешна и неубедительна. Даже на фоне лжи, пронизывающей документ, Джереми Л. Смит выглядит не чудовищем, а человеком, поставленным перед тяжёлым выбором. Автор не добивается цели как вследствие искусственного опримитивления языка повествования, так и собственной неприязни к Мессии. Тем не менее, простым верующим, ознакомившимся с данным документом, может овладеть сомнение или даже уверенность в правдивости изложенной информации, поэтому я настоятельно рекомендую дать указание об уничтожении документа.

2. MODERN LIFE

«Доброе утро, — произносит искажённый помехами голос. — Вас приветствует „Радио Смит“. Сегодня 26 апреля энного года, и мы начинаем новый день с приветствия Всемирного Мессии…»

Это чётко слышно — как голос произносит слова «Всемирный Мессия» с заглавных букв. Даже если бы вы писали диктант и никогда до этого не сталкивались с таким словосочетанием, вы написали бы оба слова с заглавной. Потому что они так произносятся. Потому что их невозможно произнести иначе.

Радио играет гимн. Его писали в спешке: ровно один месяц от первой ноты, записанной на бумаге, до первого исполнения в оркестровом варианте. Теперь это обязательная программа. «Мюзик-холл», Нью-Йорк. «L'Opera», Париж. Лондонский королевский оркестр. Радио, телевидение. Гимн святому Смиту.

Смит просыпается около полудня. Сегодня у него есть два дела. Проповедь — стандартный выход к народу и благословление. И исцеления — ровно один час. Каждый день минус выходные. Это отличная работа. Делать ничего не надо. Тебе просто платят за то, что ты ничего не делаешь. К тебе входят безногие, безрукие, одноглазые, парализованные, дауны, кастраты, бесплодные. Они заползают, их привозят на инвалидных колясках, приносят на руках и на носилках. Они хромают и ковыляют, баюкают свои высохшие конечности, щурятся пустыми глазницами, шамкают беззубыми ртами. Это избранные, юродивые Господа нашего, соль в Его еде. Они заползают, и тебе нужно просто дотронуться до них. До пахнущих мочой и слизью, до этих отходов рода человеческого. Пересилить себя и пожелать им того, чего они хотят.

Вы когда-нибудь смотрели Параолимпийские игры? Вы видели это? Вот бегут девушки, им по двадцать лет, они молоды, может, не слишком красивы, но у них юные тренированные тела, сильные икры, голубые глаза. У них нет рук. У некоторых — одной. У других — обеих. Кто-то прячет культи под эластичными костюмами, кто-то — трясёт в воздухе этими жуткими обрубками.

А вот мужчины-колясочники. У них нет ног. А если даже и есть — они не работают. У них такой плечевой пояс, что они могут разорвать на две части слона. Согнуть дугой ванты гудзонского моста. Они зарабатывают бешеные деньги, они копят свои урезанные золотые медали с пометкой «параолимпиада», их знает весь мир.

Слепые пловцы, безногие бегуны, безрукие прыгуны. Чемпионы на костылях. Борцы на протезах.

Но вы должны понимать: эти люди отдадут всю свою славу, все свои грёбаные победы, всю эту олимпийскую чушь, все свои деньги, всё — ради того, чтобы пройти по земле на своих ногах. Чтобы обнять женщину своими руками. Чтобы увидеть мир своими глазами. Они отдадут всё, поверьте мне.

Теперь у них есть такая возможность. Появилось новое лекарство от всего. От СПИДа, от слоновьей болезни и от гангрены. Панацея, философский камень. Это лекарство называется «Джереми Л. Смит». Это новый Христос. Мессия. Ублюдочный пиндос, которого весь мир целует в задницу.

Джереми Л. Смит ползёт в ванную. Сначала к нему приставили слуг, но они раздражали его. Он сказал, что слуги должны быть женского пола. Разные. Молодые. Бюст — не меньше третьего номера. Ноги — стройные. Цвет волос — неважен. Готовые на всё. Они широко открыли глаза, все эти кардиналы. Треть из них никогда не пробовала женщины. Остальные две трети его прекрасно понимали, но они не могли дать ответ сразу. Тогда Джереми Л. Смит сказал, что срать хотел на все их требования, на все их указания и рекомендации. Что всё теперь в его власти. Что они рассказали миру легенду о нём и теперь не могут от неё отступиться. Когда эти фарисеи говорили о Смите, они ещё ничего о нём не знали. Они только видели, как из гроба поднялся Бенедикт XX. Они ничего не понимали, когда выступали по телевизору и проповедовали о пришествии нового Мессии. О новом Царстве Божием на земле. Они ещё не понимали, на что себя обрекают.

Они не знали, что Джереми Л. Смита придётся учить говорить. Они не думали, что он не умеет держать вилку. Они не могли и представить, что он не знает ни одного языка, кроме своего жуткого пиджина. Ему повезло, что его никто ни о чём не спрашивал, например, на корабле. Потому что никакой Уильям Рокуэлл не мог так коверкать слова. Потому что люди, говорящие как Джереми Л. Смит, вообще не плавают на таких кораблях, никогда. Фарисеи прокляли тот день, когда Джереми Л. Смит появился на свет, но было уже поздно. Он не просто появился на свет. Он появился в жизни каждого из них. Он смотрел на каждого из них. Он пытался понять, чего от него хотят. И он понял. К несчастью для них, он понял гораздо больше. Он осознал, какой властью обладает.

Джереми Л. Смит идёт в огромную ванную комнату. Там его ждут три девушки: мулатка и две белых. В спальне он оставляет ещё двух: чёрную и китаянку. Его обмывают, его намыливают, его приводят в порядок. Теперь он очень любит мыться. Раньше Джереми Л. Смит не мылся неделями. Максимум, на что он мог рассчитывать, — это грязный душ в каком-нибудь общественном сортире или в его съёмной комнатушке. Теперь у него есть огромная ванная, пахнущая благовониями, вокруг него — полуобнажённые гурии, сам он — в центре этого рая. Тот, кто приносит рай на землю, имеет право на собственный рай.

Джереми Л. Смит опрокидывает мулатку к себе в ванну и срывает с неё тогу. Она смеётся, когда он гладит её тело и впивается губами в её коричневый сосок.

Они — профессионалки. Они никогда не сделают ничего, что не понравится Джереми Л. Смиту. За месяц они зарабатывают столько, сколько иные не заработают за всю жизнь. А потом они надоедают Джереми Л. Смиту, и он требует их сменить. Их отпускают и платят за молчание — ещё больше, чем за работу. И они молчат.

Потому что Люсия Макконе, стройная итальянка с высокой острой грудью и короткими чёрными волосами, беспорядочно топорщащимися на голове, однажды напилась в баре и разболтала бармену Джоджо о том, что происходит в святая святых. Она рассказала, как делала минет Джереми Л. Смиту. Она рассказала, что у него совсем небольшой член, хотя работоспособности ему не занимать, и это с лихвой компенсирует физические недостатки. Она рассказала о женщинах в его спальне, в его ванной, в его гостиной. Джоджо подбадривал её и держал под стойкой диктофон. Он хотел продать эту запись в бульварный таблоид.

Когда Люсия Макконе сказала, что Джереми Л. Смит любит щипать женщин за ягодицы, в бар вошли четыре человека в серых костюмах схожего покроя. В баре, помимо Люсии и Джоджо, сидели старик Бульон и парочка молодых ребят, слушавших рассказ Люсии из-за столика. Люди в костюмах достали пистолеты с глушителями и без единого промаха расстреляли всех присутствующих. Один из них сделал два выстрела: он убил бармена и женщину. Остальные — по одному. Потом они повесили на дверь табличку «Закрыто», заперли вход и обыскали помещение. Они нашли и забрали диктофон. Потом достали чёрный пластиковый мешок и упаковали в него тело Люсии Макконе. Затем вышли, погрузили тело в багажник чёрного «Пежо» и уехали.

Это серая гвардия Ватикана. Это невидимые солдаты. Я не буду представлять вам их: у них нет имён. Это европейские Джоны Доу, неизвестные тела в моргах. Маньяки-профессионалы. Чистильщики.

Был такой фильм, «Никита». Люка Бессона, гениального режиссёра. Вы смотрели его? Нет. Он вышел очень давно. Может быть, ещё до вашего рождения. Там играл Жан Рено. Он уже умер, это старый актёр, вы не застали его в зените славы. Он играл Чистильщика Виктора. Чистильщик появлялся тогда, когда ситуация выходила из-под контроля. И убивал всех. Абсолютно всех. А потом заливал тела кислотой, чтобы их невозможно было опознать.

Серая гвардия — это именно такие чистильщики. Если вы знаете что-то очень важное, вам заплатят за молчание. Но если вы не отработаете этих денег, вы познакомитесь с чистильщиками. Точнее, не познакомитесь, ведь у них нет имён.

Именно поэтому шлюхи при дворе Джереми Л. Смита молчат.

Когда Джереми Л. Смит выходит из ванной, он пахнет лавандой и жасмином. На нём — тяжёлый пушистый халат. Он уже причёсан; он любит, когда волосы высыхают сами собой и ненавидит фен и укладку. Только теперь он звонит в колокольчик.

Такой колокольчик есть в каждой комнате. Он даёт добро. Мол, Джереми Л. Смит освободился и может вас принять. Тогда в комнате появляется кардинал. Или помощник кардинала. Или распорядитель. Или все вместе. Они предоставляют Джереми Л. Смиту программу на сегодня или на завтра. В зависимости от его настроения. Он смотрит программу. Сегодня у него проповедь. Через полтора часа. Он должен выйти на балкон, окинуть взглядом площадь и сказать что-то вроде: «Благословляю вас». Для его речи подбирают только те слова, которые удалось избавить от его ужасного акцента. Половину слов он коверкает до сих пор. Но это вопрос времени.

Его одевают; синхронно объясняют ему, что нужно делать. Он, в принципе, всё знает, но повторение — мать учения. Он слушает это занудство, потому что понимает: власть не дается просто так. Власть нужно поддерживать, отрабатывать. А они лучше всех знают, как поддерживать власть. Потому что они обладали ею две тысячи лет — до того момента, пока не появился Джереми Л. Смит. Они боятся его, потому что, если он прикажет разорвать всех кардиналов на части, никакая полиция не остановит толпу. Скажу даже больше: полиция станет частью этой толпы.

И есть ещё один момент. Кардиналы верят в Джереми Л. Смита. Они мучаются с ним, они учат его говорить и есть только потому, что точно знают: он и в самом деле Мессия. Это — самое страшное. Джереми Л. Смит не шарлатан. Он и в самом деле новый Христос.

И кто-то из кардиналов на тайном совете вскользь высказал мысль, которая уже зреет в их головах: если он — новый Христос, то где его крест?

* * *

Джереми Л. Смит выходит из своих апартаментов в полном боевом облачении. Так Шварценеггер покрывает лицо косыми защитными полосами. Так президент поправляет галстук от кутюр. Так Шэрон Стоун из «Основного инстинкта» снимает нижнее бельё.

Так и Джереми Л. Смит. Он причёсан и одет в белое. Длинное белое одеяние, нечто вроде арабского халата, белые брюки, белые туфли. На голове — белая шапочка наподобие папской. Он чисто выбрит, идеально причёсан, у него сияющая улыбка.

Его приводили в порядок довольно долго. Просто отмыть Джереми Л. Смита было несложно. Но у него были гнилые жёлтые зубы. Он получил новые. У него был шрам на шее. Ему сделали пластическую операцию, чтобы ликвидировать его. Этот шрам был для Джереми просто воспоминанием. Пат Смит, его однофамилец с соседней улицы, пытался пырнуть его ножом. Но Джереми отбил удар, и нож, вместо того чтобы вонзиться в горло, прошёлся по коже. Джереми убежал. Пата Смита убили через полгода в пьяной драке. Это нормально: их всех убивали в пьяных драках, этих смитов, джонсонов и петерсов, они все дохли под заборами и в канавах, с колотыми ранами в лёгких, с пулевыми отверстиями в затылках, со сломанными рёбрами и носами. Джереми Л. Смит был везучим сукиным сыном. В уличных боях он не потерял ничего. Пара жалких шрамов не в счёт.

Джереми Л. Смит уже позавтракал. Ему принесут то, чего он хочет, — вечером. Но теперь ему предстоит работа, поэтому пива сейчас нельзя. Он пьёт кофе, ест гамбургер. Он до сих пор жрёт гамбургеры, эти суррогаты, подножный корм.

Смотрите рекламу: вкуснейшая, нежнейшая булочка с кунжутом, аппетитная котлетка, свежие помидоры, зелень, огурчики. Острый томатный соус. Ах, как рекламная девушка вонзает свои белые зубки в это аппетитнейшее блюдо, квинтэссенцию американской мечты. Картошка, кола. Смотрите, как они счастливы, как они сыты, как им уютно и хорошо.

А потом они жиреют. Превращаются в куски мяса. Их самих впору перерабатывать на гамбургеры. «Только сегодня! Бигмак с человечинкой!» Они жрут в «МакДаках» по четыре раза в день, а потом подают в суд на сеть закусочных, потому что гамбургеры вызвали у них ожирение. Они требуют, чтобы на кофе было написано «Осторожно! Горячо!», а на котлетах «Осторожно! Жирно!». Им нужно всё разъяснить, разложить по полочкам, а если вы не сделаете этого, звоните своему адвокату. Он вам понадобится.

Джереми Л. Смит — из таких. Если бы он разжирел, он бы подал в суд на производителя гамбургеров. Это как брат убитого, подающий в суд на производителя оружия. Джереми Л. Смит ест гамбургеры, потому что это вкусно. Это и в самом деле вкусно. Я гарантирую. Это очень сытно и вкусно. Ешьте. Радуйтесь жизни.

* * *

Толпа перед вами. Вот она: скандирующая, бешеная, безумная. Это не люди — это масса, месиво, океан, в котором невозможно выделить кого-то отдельного. Это просто бесконечная цветастая палитра. Они что-то ревут, кричат. Они скандируют: «Джереми! Джереми!» Кто-то орёт: «Иисус!» — и толпа подхватывает этот крик. Они зовут своего личного Христа. Не того длинноволосого печального человека с картинок в детских Библиях. Не изрезанного прутами и плетьми мученика на кресте. Нет, что вы. Они зовут своего Христа. Гладко выбритого, аккуратно постриженного, в белоснежном костюме. Точно так же две тысячи лет назад толпа выбрала Варраву. Они кричали «Варрава!» не потому, что хотели освобождения убийцы. И даже не потому, что не хотели освобождения Христа. Просто толпа подхватывает тот крик, который звучит громче других.

Суть в том, что когда ты выходишь на трибуну, ты вынужден фильтровать базар. В какой-то момент ты понимаешь, что, если сейчас ты крикнешь со сцены «Хайль Гитлер!», тебе ответят «Зиг хайль!». Если ты поднимешь руку, тысячи рук взметнутся в ответ. Ты можешь приказать своей толпе любить ближнего. Или убивать. Вот там, говоришь ты, стоит человек, которого нужно разорвать на части. И толпа разорвёт. И съест, если ты прикажешь ей съесть. Доброе утро, Мессия.

Джереми Л. Смит научился фильтровать базар. Ему пишут речи лучшие спичрайтеры мира. Они продумывают каждое слово, каждое выражение. Каждую запятую. С ним занимаются лучшие логопеды и специалисты по психологии масс. Он должен произносить каждое слово с определённой интонацией, и ни с какой другой. Потому что, если он скажет что-то не так, он может вызвать хаос. Он может спровоцировать бурю, войну, катаклизм. Несколько слов Джереми Л. Смита могут перевернуть мир. Его речи транслируют все телеканалы мира. Они прерывают любые передачи. Они прерывают мультфильмы, и дети слушают, как Джереми Л. Смит благословляет их. Матери умилённо смотрят на детей, потому что они не знают, каков Джереми Л. Смит на самом деле. Они не видели, как он трахает Полли Сазер. Смотрит на труп матери в колодце. Как размазывает говно по офису хозяина автомастерской. Доброе утро, дорогие матери. Ваши дети мечтают стать такими, как Джереми Л. Смит. Эти мечты могут сбыться. Нужно просто реже мыться и научиться размазывать сопли по стенам. И вы будете как Джереми. В этом нет ничего сложного.

Джереми Л. Смит идёт по длинному коридору. Ему что-то говорят напоследок. Ему говорят это каждый день. Он уже давно выучил всё наизусть. Он сам может работать спичрайтером. Потому что все его речи, все его благословения — это одно и то же. Просто нужно подавать это по-разному. Джереми Л. Смит не любит это, но понимает, что без этого — никак и никуда.

И вот начинается. Он выходит на балкон. Это собор Святого Петра. Перед ним площадь Святого Петра архитектора Джованни Лоренцо Бернини. Бернини строил её шесть лет — с 1657 по 1663 год. Два фонтана, обелиск, колоннады, подчёркивающие перспективу, — всё это гениально. Здесь умещаются несколько тысяч человек. Бернини справился со своей задачей.

Старый берлинский рабочий рассказывал как-то о событиях 1933 года. Он пошёл на площадь, чтобы послушать речь новоизбранного лидера Адольфа Гитлера. Он слишком много о нём слышал. Голосовал он не за него, но это было неважно. Он стоял на площади и слушал. Нет, даже не слушал — он вдыхал слова Гитлера, он наполнялся ими с головы до пят. Каждое слово лидера звучало как медный колокол, как удар литавр. Он неожиданно понял, что только Гитлер, и никто иной, должен стать лидером этой страны, её вождём, её Мессией.

А потом он вернулся домой. И жена спросила его: «Ну, как речь?» «Великолепная речь!» — ответил он восторженно. «А о чём он говорил?» — спросила жена. И тогда рабочий понял, что не может вспомнить ни слова из речи Гитлера. Он помнил безумные глаза людей — такие же были и у него. Он помнил ясную, чёткую дикцию оратора, помнил его жестикуляцию, помнил, как его голос проникал в самую суть, в самую глубину. Но он не запомнил, о чём говорил Гитлер. Ни слова. Ни фразы.

Джереми Л. Смит — такой же. Он будет говорить, жестикулировать, запрокидывать голову и взывать к небу. Толпа будет повторять каждое его движение, каждый жест. Она будет шептать его слова, будет впитывать его голос, но не запомнит ничего. Потому что Джереми Л. Смит, по большому счёту, ничего и не скажет. По сути, он будет стоять на трибуне и молчать. Это немота. Это самая страшная немота из всех возможных.

Занавесь раздвигается. Шёлковые шнуры, бархатные портьеры. Джереми Л. Смит смотрит на толпу с высоты четвёртого этажа. Все видят его, все слышат его дыхание в микрофон.

«Братья во Христе!» — кричит он, и его приветствие тонет в рёве и гаме, в гудках и аплодисментах, в восторгах и радости. Это его толпа. Он не принадлежит ей, но она принадлежит ему. Это его воинство, его крестоносцы. Он может прямо сейчас послать их к Гробу Господню, против мусульман и иудеев, и они пойдут — в футболках и джинсах, с его именем на устах, со слепой верой в глазах.

Он благословляет их. Он рассказывает, что грядёт Царствие Небесное. Что Бог снизошёл на землю через него, Джереми Л. Смита, что все убогие и нищие будут исцелены. Что калеки пойдут, а слепцы увидят. Что всем достанутся хлеба и рыбы.

Они слушают его. Они верят в него, и это справедливая вера. Потому что они верят в то, что не нуждается в вере. В то, что существует на самом деле.

Справа и слева от Джереми стоят кардиналы. Рядом с ними — охранники.

На площадь не пускают просто так. Если бы пускали всех желающих, было бы страшно. Были бы массовые давки и человеческие жертвы. Тысячи людей не попали сюда. Они занимают очередь в надежде попасть сюда завтра. Послезавтра. Через неделю. Через месяц. Через год. Они приплачивают полицейским в кордонах. Они идут работать в полицию и просятся в кордоны, чтобы оказаться чуть-чуть ближе к Мессии.

Все они чувствуют божественную длань над собой. Чувствуют энергию и силу, исходящую от человека на трибуне. Им так кажется.

На самом деле всё это чушь. Бред сивой кобылы. Слепота.

Джереми Л. Смит — это обученная обезьяна. Он знает, что и как надо сказать. Он даже понимает зачем, только это понимание отличается от вашего. Он думает, что это необходимо, чтобы и дальше трахать шлюх, жрать гамбургеры и спать на пуховых перинах. Ему плевать на то, как толпа реагирует на его слова, на его жесты. Он видит толпу, и он может воздействовать на неё, но ему это просто не нужно. Если бы он мог трахаться и жрать, при этом не командуя миллионами, он бы так и делал.

Люди внизу чувствуют только то, что им хочется чувствовать. Они не ощущают запах пота окружающих. Не видят бисеринки на лбах и гнойники на щеках. Они не замечают грязи на одежде, не чувствуют, как им отдавливают ноги. Они хотят чувствовать только того, кто на трибуне, и им кажется, что они его чувствуют. Это грандиозный розыгрыш, это ловля на живца. Фейк, игрушка.

Но в этом есть доля правды, потому что Джереми Л. Смит — и в самом деле Мессия. Каким бы он ни был.

* * *

Когда он завершает проповедь, толпа успокаивается. Это окончание каждого его выступления — успокоить толпу. Окрестить её перстами. Спичрайтеры работают хорошо. Толпа умиротворена, она вытекает через кордон наружу, и не попавшие на проповедь ощупывают тех, кто видел Джереми Л. Смита, кто слышал его слова. Потому что даже так, дотронувшись до видевшего, можно почувствовать частицу Смита в себе. Поймать ускользающую Благодать. Они верят в это, и это становится правдой. Потому что правда — это то, что вам показали по телевизору. То, что вы услышали по радио. То, о чём вы прочитали в газетах. Это — правда, запомните раз и навсегда.

Но Джереми Л. Смит — это не просто правда. Это носитель абсолютной истины, Правдитель Сермяжный.

Он взмахивает рукой в знак прощания. По толпе проносится скорбный стон: их покидает Мессия. Покидает до следующей проповеди. Её время уже известно, а если неизвестно, то будет объявлено позже. Может, на следующей неделе. Может, через месяц. У Мессии много дел. Визитов, поездок.

И исцелений. В первую очередь — исцелений. Потому что другие фокусы он ещё не освоил. Ведь Мессия не может показать фокус, чтобы продемонстрировать своё божественное происхождение. Мессия может делать только то, что и в самом деле необходимо. Без чего невозможно жить. Именно это и доказывает, что вера в Джереми Л. Смита — не ошибка.

Все хосписы Рима он уже посетил. Почти все хосписы Италии — тоже. Но их много. Хосписы Франции. Хосписы Испании. Германии. Польши. России. Лепрозории на островах в Карибском море. Лечебницы для ВИЧ-инфицированных. Сумасшедшие дома. Заведение за заведением. Нужно просто возлагать руки.

Его долго учили принимать величественный вид. Делать одухотворённое, доброе, непроницаемое лицо. Когда Джереми впервые в жизни увидел настоящего прокажённого, его вытошнило. Прямо там, в палате для умирающих, на белый кафельный пол. Он сказал, что никогда не дотронется до этой мерзости. Он использовал весь свой набор ругательств. Кардинал Спирокки лично отвёл Джереми в сторону и сказал ему несколько слов. Никто не знает содержания этого разговора. Никто не знает, что сказал Спирокки. Наверное, он вдохновил Джереми. Объяснил суть его миссии.

Нет. Я знаю, о чём шла речь. Я расскажу вам. Спирокки наклонился к уху Джереми Л. Смита и сказал: «Если ты сейчас не сделаешь того, что от тебя нужно, мы отрежем тебе яйца». Я не уверен в точности формулировки, но суть была именно такой. Джереми тогда боялся Спирокки. И теперь боится, потому что Спирокки — это серый кардинал. Это глава серой гвардии. Потому что, когда Спирокки поднимает на вас свои стальные глаза, вы опускаете голову.

Джереми возложил руку на плешивую, покрытую язвами голову больного и закрыл глаза. А потом молча вышел из комнаты. Он успел добежать до туалета и там заблевал весь умывальник. Он мог поцеловать мертвеца в лоб — это видел весь мир. Но дотронуться до гниющей плоти было выше его сил. Он переборол себя.

Пока Джереми Л. Смит блевал в сортире, Джон Лиссон, пятидесяти шести лет, счищал со лба ошмётки кожи и волдыри, как будто они были просто приклеены. Он прочистил глаза и впервые за десять лет увидел мир без завесы гноя и слёз. Пока Джереми Л. Смит пил воду из-под крана, Джон Лиссон неуверенными шагами шёл к окну. Он уткнулся лбом в стекло и плакал. Слёзы смывали с его щёк гной. Именно тогда кардинал Спирокки упал на колени. Именно тогда кардинал Спирокки впервые за всю свою длинную карьеру поверил наконец в Бога.

* * *

Джереми Л. Смит медленно идёт по коридору. Он выполнил половину сегодняшней работы: пять минут величия. Послезавтра — визит в Испанию. Барселона ждёт своего Мессию. Сегодня — полтора часа приёма страждущих. Работа по расписанию. Вы на приём к Иисусу? Запишитесь у его секретаря.

Он мог бы идти по улице и просто проводить рукой по толпе. Но так нельзя. Это слишком дёшево. Слишком много благодати по слишком низкой цене.

Где-то внизу, в канцелярии, тысяча человек разбирают письма, приходящие Джереми Л. Смиту. Они написаны по одному шаблону. «Мой сын умирает, помогите ему». «Моя дочь больна раком, помогите ей». Если помогать каждому, потребуется не один, а пять тысяч Смитов. Но у человечества есть только один, и оно должно быть благодарно за это.

Это самая интересная работа — исцелять. Штабеля благодарных уродов, безногих, калек, ВИЧ-инфицированных. Толпы. Он исцеляет: это прибыль. Сын миллионера избавляется от рака желудка. Миллионер жертвует церкви половину состояния. И так всегда и повсеместно. Поэтому есть норма: сколько нужно пропустить нищих и убогих. Сколько — тех, кто приносит прибыль. Церкви не нужны верующие. Церкви нужны богатые. Жертвующие. Если бы никто в мире не верил и никто не ходил бы в церковь, но каждый клал по одному доллару в день на церковные счета, священники даже не заикались бы о необходимости веры. Вера — это бизнес. Это инструмент. По меньшей мере, так было до появления Джереми Л. Смита, нового Христа.

Теперь всё иначе. Теперь вера — это не только бизнес. Это настоящая вера. Хотя настоящая вера приносит во много раз больше денег, чем любой бизнес.

Джереми Л. Смит потребовал чёрный «Майбах» с кузовом «лимузин». Под заказ, удлинённый. С двуспальной кроватью, баром и телевизором на полсалона. Джереми Л. Смит заказал «МакЛарен», самый быстрый суперкар в мире. Джереми Л. Смит имеет всё, что хочет. Нет ничего невозможного. Нет желания, которое нельзя было бы исполнить для Джереми Л. Смита. Потому что его власть сильнее любых денег. Потому что за деньги можно купить всё, кроме здоровья. А Джереми Л. Смит продаёт именно его.

Хотя он умеет делать и другие чудеса, о которых пока не имеет представления.

Джереми Л. Смит готов к приёму. С пяти до половины седьмого. Полтора часа паноптикума уродов, фрик-шоу в полной мере. Это происходит в отдельном зале, специально подготовленном для таких целей. Вытянутое помещение, очень дорогой интерьер. Люстры, диваны — всё по полной программе. Джереми Л. Смит не сидит на месте. Запускают сразу всех. Сколько получается. Пятьдесят человек. Сто. Сто двадцать. Джереми идёт вдоль рядов. У некоторых он спрашивает, что у них болит, что с ними не так. На всех времени не хватает. С кем-то он разговаривает. На кого-то просто возлагает руки. Всё записывается на камеры. Потом готовится нарезка, документальная программа. Делают сюжет. Берут интервью до сеанса и после.

Это выглядит как шоу дешёвого фокусника. Гипнотизёр, заряжающий воду. После сеанса у вас отрастут ногти, брови и волосы. У вас прорежутся новые зубы. Вы выучите несколько новых языков. Это как вариант.

Но это не шоу. Это правда.

Вот перед вами человек без глаз. Норма слепых — не более пяти процентов. Он слеп не от рождения. Он потерял глаза во время вооружённого конфликта в Азии. Его зовут Джастин Джир. Он говорит в интервью: я верю, что Мессия исцелит меня. Я не вижу уже четырнадцать лет. Я хочу снова увидеть мир. У меня есть дочь — ей восемнадцать, и я не знаю, как она выглядит.

После исцеления он не может говорить вообще. Он плачет. В его прежде пустых глазницах — голубые прозрачные глаза. Это показывают по телевизору. В новостях, по всем программам. Джастин, что ты чувствуешь? Он плачет. Джастин, чем ты теперь планируешь заняться? Он плачет.

Вот Мария. Она стоит на коленях. Она поднимает лицо — оно изуродовано: ожоги. Это кожаная маска. Под её чепцом нет волос. У неё нет губ — зубы торчат во все стороны. У неё нет носа, потому что хрящи не восстанавливаются, — это просто две дыры в голове. У неё нет ушей. Ей было шестнадцать, когда она попала в автокатастрофу. У неё всего два пальца — по одному на каждой руке. Сейчас ей двадцать четыре. Восемь лет в инвалидной коляске. Восемь лет в одной комнате. Восемь лет в Интернете.

Камера наезжает. Это отвратительное зрелище. Оно будет вырезано из трансляции. Но именно это стоит видеть. Как из жёсткой, шрамированной кожи вырастают волосы — густые, чёрные как смоль. Как появляются ушные раковины. Как нарастает нос. Как появляются губы. Как на руках растут пальцы. Проходят секунды, всего секунды. Джереми Л. Смит, лучший пластический хирург в мире. Вы хотите увеличить грудь? Сделать липосакцию? Изменить форму носа? Вам к Джереми Л. Смиту. Мария смотрит на свои руки. Она шевелит пальцами. Теперь у неё есть ногти, которые можно покрывать лаком. Есть волосы, которые можно причёсывать. Уши, в которые можно вдеть серьги. Она встаёт. Её одежда висит на ней кулем: у неё появилась грудь. Четвёртый размер, не меньше. Она полновата. Она не слишком красива. Но это неважно. Она красивее всех девушек на земле. Теперь она — совершенство. Она знает это. И она не может говорить, потому что плачет. Прямо там — она падает на колени и неловко утыкается своим новым лицом в пол. Слёзы текут из глаз как из ведра.

Джереми Л. Смит идёт по ряду, оставляя за собой плачущих людей. Здоровых, красивых, рыдающих. Теперь они не просто верят. Теперь они знают. Теперь от них можно требовать всего, что угодно. Они — зависимы.

Это Клиффорд Бантер. С виду он здоров. Совершенно здоров. Джереми касается его и идёт дальше. Клиффорд не уверен, что что-либо поменялось. Это покажет анализ крови. У Клиффорда СПИД. Был СПИД. Теперь он не уверен ни в чём. Сегодня же он побежит в больницу сдавать кровь. Когда он прочитает результаты анализа, он сядет на скамейку в парке около больницы и будет просто сидеть более часа. Потом он отправится в аэропорт и улетит в свой Лондон. Прямо с самолёта он поедет к девушке по имени Салли и предложит ей выйти за него замуж.

Доброе утро, вас приветствует «Радио Здоровье». «Радио Чудо». Джереми Л. Смит и К.

* * *

Когда всё заканчивается, Джереми идёт в ванную. Там его ждут девочки с пышными бюстами и длинными ногами. Джереми лежит и смотрит в расписной потолок. Завтра у него свободный день. Сегодня он выложился по полной программе. Те, кого выбрала лотерея, исцелены. Следующий розыгрыш — позже. Это не касается Джереми. Послезавтра — Барселона.

Кардиналы довольны.

Но есть ещё один человек, о котором стоит рассказать. Это Карло Баньелли. Папа Бенедикт XX, глава католической церкви. Ещё несколько лет назад он был самым влиятельным человеком в мире. Теперь он никто. Тень. Он не весит ни грамма. У него нет власти. Но у него есть работа — и её не меньше, чем у Джереми Л. Смита. Он даёт интервью. Потому что он, наверное, единственный человек в мире, который видел загробный мир. Который знает, что там, за стеной. Он говорит очень красиво. Никто не понимает практически ни слова. Он уходит от темы, он ведёт философские беседы. Когда у него спрашивают, что там, он делает серьёзное и мрачное лицо. Он начинает пространные рассуждения о том, стоит ли живому знать, что ждёт его за гранью.

Включите телевизор. Перед вами — Бенедикт XX. Он внимательно и мудро смотрит в камеру, этот дряхлый старик. Человек, который был мёртвым. Джереми — сын Божий. Бенедикт — личный знакомый Бога, он видел его. Он может рассказать про него, но он молчит.

Его органы хранятся заспиртованными в баночках. Он может пойти посмотреть на них. Полюбоваться своей печенью, своими почками, собственным сердцем. Вы когда-нибудь видели собственное сердце? Эту бурую массу со множеством трубочек и каких-то непонятных ниточек? Вы когда-нибудь держали сердце на ладонях? Я не имею в виду кардиохирургов. Карло Баньелли — держал. Он рассматривал собственное сердце. В этот момент он не верил ни в Бога, ни в Джереми Л. Смита. Он просто смотрел и недоумевал.

Потому что в чудеса не верит никто. Они могут делать серьёзный вид. Могут говорить вам о Царстве Божием. Рассказывать о том, как перед Моисеем расступились воды Красного моря. Как тело Иисуса исчезло из пещеры. Но они не верят в это, потому что они — разумные люди. В первую очередь они едят, пьют, испражняются, читают книги и смотрят телевизор. Во вторую — верят. Им хватает веры на то, чтобы помолиться. Попросить счастья для себя и порой для других. Но в библейские чудеса они не верят. Потому что представить себе Христа они могут. А представить, как перед посохом расступается море, уже не способны. Это выше их сил.

Теперь они обязаны верить в чудеса, которые видят своими глазами.

Но у Папы Бенедикта XX есть и обратная сторона. Он ненавидит Джереми Л. Смита. Любить человека, который вернул ему жизнь и здоровье? Нет, что вы. Не таким образом. Он ненавидит того Джереми, который занял его место в системе мироздания.

Положим, у вас есть всё. У вас есть жена и любовница, отличная высокооплачиваемая и не самая напряжённая работа, большой дом, двое детей, две машины. У вас, по сути, нет начальства: ваш бизнес — это то, что вы построили сами. И ещё у вас есть отец. Вы очень любите своего отца. Он живёт отдельно от вас, в другом городе. Когда вы были ребёнком, он уделял вам гораздо больше времени, чем мать. Он воспитывал вас, учил читать и писать, отвозил вас в школу. От него вы узнали львиную долю того, что знаете сейчас. Он научил вас вести дела, он помог вам с выбором первого дома и первого автомобиля. Поэтому вы очень любите своего отца. Вы навещаете его раз или два в месяц, дарите ему подарки, а недавно оплатили его путешествие в Европу.

И вдруг он появляется у вас на пороге и говорит: я буду жить у тебя. Сначала вы рады: это же отец. Это единственный человек, который умнее вас. Который обладает большими жизненным опытом и силой. Но потом оказывается, что всё не так просто. Отец сразу берётся за дело. Он перестраивает дом под себя. Ему не нравится интерьер в вашей спальне, и в ваше отсутствие он вызывает рабочих, которые полностью меняют обстановку. Теперь ваша спальня — в синих тонах. Вы ненавидите этот цвет. Потом оказывается, что дети гораздо больше доверяют дедушке, чем вам. Вы говорите своему сыну: «Кушай», — а он в ответ: «Не хочу. Пусть дедушка мне скажет». Через некоторое время вы обнаруживаете, что отец зовёт ваших детей «сыновьями». Потом вы не обнаруживаете своей машины. «Я её продал», — говорит отец. Он купил отличную новую машину — за ваши деньги. Но так как её купил он, он всё время куда-то ездит на ней сам. Более того, он ездит на вашу работу. Он появился на вашей фирме, представился вашим отцом, и теперь ваши подчинённые слушаются его, а вы для них — всего лишь случайная пешка.

Наконец, в один прекрасный день вы обнаруживаете его в постели с вашей женой. В сердцах вы идёте к любовнице, но она ушла от вас. Она сказала, что у неё новый любовник, старше и опытней. И вы уже догадываетесь, кто это.

Именно в таких отношениях с Джереми Л. Смитом оказался Карло Баньелли. Он был возлюбленным Сыном Божьим, наместником его на земле. А теперь у него появился конкурент, с которым невозможно тягаться, потому что это не просто властолюбивый кардинал. Это Мессия. Сын Божий из штата Юта, США. Никто из ниоткуда.

Любовь в Карло Баньелли настолько перемешалась с ненавистью, что он уже не может отделить эти чувства одно от другого. Власть развращает, вы и сами это понимаете. Когда у вас есть власть, вам уже не нужны ни деньги, ни слава, ни почёт. Вам нужна только власть. Кукловод, теряющий нити, страшен. Особенно страшен тот кукловод, которому нити достались случайно, по прихоти слепой судьбы. Доброе утро, Карло Баньелли.

У Бенедикта XX есть привилегии. Раньше он мог без стука войти в любую комнату в любом учреждении мира. Теперь появилась одна комната, куда он вынужден постучать, прежде чем войти. Но, по крайней мере, у него есть право постучать. У большей части людей его нет. Правда, Карло Баньелли ни разу не стучал в эту дверь. Ни разу не проходил мимо мрачных охранников. На него смотрят, как на увечного. Как на уборщицу.

И как на святого. Потому что воскреснуть из мёртвых — это не самое простое дело.

Но я отвлёкся от распорядка дня Джереми Л. Смита. Как бы то ни было, Карло Баньелли ещё появится в нашей истории.

Джереми Л. Смит не любит читать. Ненавидит. Зато теперь он умеет делать это бегло, причём на трёх языках. Его выучили, выдрессировали. Собака видит кубики с буквами и в соответствии со своей инстинктивной памятью составляет из них слова. Если попросить собаку составить что-то другое, чему фокусник её не учил, она не сможет. Потому что она всё равно не понимает смысла написанного. Джереми Л. Смит в этом отношении недалеко ушёл от собаки. Вы думаете, я богохульствую? Я говорю что-то не то? Напротив, я говорю вам правду. Джереми не всегда понимает то, что говорит. То, о чём ему рассказывают. Он работает на инстинктах. Подражание действиям дрессировщика ради сахарного петушка.

Иногда Джереми скучает. Это чувство сложно назвать тоской или ностальгией. Просто ему хочется снова выйти на улицы. Пожить в дешёвых отелях. Покататься на автобусе, попялиться в окна. Его новая жизнь так разительно отличается от прежней, что их невозможно даже сравнивать. Он попал в золотую клетку. Но он не знает этой идиомы, и это хорошо.

* * *

Школа. Обыкновенная общеобразовательная школа, парты для двоих, смешанный класс. Это вам не индивидуалистская Америка. Это вам не великовозрастные придурки, каждый за своей партой. Вы видели, как они учатся? Это же смешно. Парню может быть двадцать лет, а он сидит за этой крошечной партой, держит в руках карандаш (нет, не ручку, что вы, не перо — карандаш, чтобы легче было исправлять ошибки) и заполняет квадратики теста. Кто был первым президентом Соединённых Штатов Америки? Варианты ответа: Джордж Вашингтон, Майкл Джексон, Микки Маус, Христофор Колумб. Не сомневайтесь: половина задумается над этим вопросом. Минимум двадцать процентов ответят неправильно. Это тест начального уровня. Если бы это был тест высшего уровня, гам были бы другие варианты: Джордж Вашингтон, Авраам Линкольн, Франклин Делано Рузвельт, Билл Клинтон. Это вообще нерешаемая задача. Стоит подать на школьную программу в суд, потому что она требует от среднестатистического ребёнка слишком многого.

Но вернёмся в Италию, во Францию, в Бельгию. Вопрос: кто был первым королём династии Бурбонов? Нет никаких вариантов. Ребёнок поднимается с места и говорит: Карл Великий. Годы его жизни. Краткая биография. Он забудет это завтра — и чёрт с ним. Но сегодня он это знает.

Сегодня не просто урок. Сегодня урок смитологии. Доброе утро, Джереми Л. Смит. Доброе утро, Мессия. Каждый день мы начинаем с твоим именем на устах. Каждый день нам поют о тебе радио и телевидение. Доброе утро.

Дети, сегодняшняя тема — медицинская смитология, или технические основы чудесного исцеления. Мы живём в эру научного прогресса. Чудо не может позволить себе быть просто чудом и не более. Его необходимо объяснить. Если же мы не можем объяснить чудо, то попытаемся хотя бы выдвинуть гипотезу. Сначала ответим на вопрос: в какой момент проявилась чудесная сущность Джереми Л. Смита? Девочка тянет руку. «Да?» «Когда он воскресил Папу!» Правильно, говорит учительница, но суть не в этом. Суть в том, что дар Джереми Л. Смита проявился в момент высшего духовного подъёма, в искреннем желании спасти, воскресить, в любви к людям. Не так ли? Джереми Л. Смит скорбел по нашему духовному отцу, и это помогло ему совершить то, что он совершил. Это открыло ему двери к откровению.

Это открыло ему двери к тёлкам и халявному пиву, скажу я вам. К самым лучшим тёлкам и самому лучшему пиву. Но этого вам не расскажут в школе. Это информация для избранных. Если же избранный говорит слишком много, появляется серая гвардия кардинала Спирокки.

Дети, урок рисования. Сегодня мы рисуем элсмит. Вот образец. Тема рисунка может быть любой, но элсмит должен быть его основной деталью — так сказать, сюжето-образующей. Конечно, в картине есть сюжет! А ты думал, что сюжет может быть только в книжке или фильме? Нет, в картине тоже должен быть сюжет. Когда ты смотришь на творения великих художников, ты представляешь себе, что произошло за несколько минут до сцены, изображённой на полотне, и что произойдёт потом. Это и есть сюжет. Так вот, элсмит на ваших рисунках не должен быть просто случайным граффити на стене. Он должен быть очень важной деталью. Постарайтесь продумать картину, нарисовать её у себя в голове, а потом уже перенести на бумагу.

Дети, вы рисуете член Джереми Л. Смита. Татуировку у него чуть ниже пупка. Но вам не обязательно это знать. Это священная тайна.

Все знают, что это в первую очередь татуировка, сделанная Маркусом Уилмонтом. Мало кто знает, где она расположена. Если бы она была расположена на заднице, вы бы целовали Джереми в задницу, я не сомневаюсь. Вы готовы на всё ради того, чтобы стать здоровыми и красивыми. Нет, дети, это я не вам. Это я вашим родителям.

Сегодня в школе спектакль «Житие Джереми Л. Смита». Смита играет лучший ученик. Темноволосый мальчик в пиджачке и галстуке. Он старательно говорит красивые слова. Беседу с каждым новым героем он завершает благословением. Если ему сказать, что Джереми Л. Смит размазывал сопли везде, где проводил более десяти минут, он не поверит. Его самого отучили размазывать сопли на примере праведника Джереми Л. Смита. На примере его идеальной и прекрасной жизни. Родители сидят в зале. Они ждут кульминации спектакля. На помосте лежит мальчик, изображающий Бенедикта XX. Процессия из печальных детей идёт мимо него. Какая-то девочка хихикает, потому что идущий за ней мальчик не удерживается и щекочет её. Лучший ученик запрыгивает на помост и прикасается к Бенедикту. На заднем плане девочка валится в искусственный обморок. Игрушечные полицейские оттаскивают лучшего ученика. Бенедикт поднимается. Играет музыка. Это триумф. Родители счастливы: их дети приобщаются к учению Джереми Л. Смита, они становятся подобными им, родителям. «Ты прекрасно сыграл», — говорят кому-то, кто весь спектакль стоял на заднем плане и держал хоругвь с портретом Смита. «Девочка моя, ты была восхитительна», — говорят маленькой актрисе, которая падала в обморок. Дети счастливы. Смит входит в их сознание, втемяшивается в их детские умы, становится их частью, их религией. Смит внутри них.

* * *

Джереми Л. Смит выезжает в люди. Такое тоже бывает. Например, нужно прочитать проповедь в какой-нибудь церквушке в маленьком городке. Посетить больницу, хоспис, лепрозорий. Всё, что угодно.

Это отдельная процедура.

Джереми Л. Смита одевают и готовят к выезду. Он в синем. Прочие цвета — для других случаев. Чёрный — для скорби. Белый — для публичных проповедей и исцелений «на месте». Красный тоже есть, но его черёд ещё не пришёл. Он идёт к машине, к своему огромному «Майбаху», к этому сухопутному кораблю, яхте класса люкс. Перед ним услужливо открывают дверь. Никто не садится в машину, кроме Джереми. Даже кардинал Спирокки знает, что Смит любит ездить в одиночестве, отгородившись от шофёра непроницаемой чёрной перегородкой. Впрочем, у Спирокки есть свой лимузин.

Джереми Л. Смит разваливается на диване в машине. Хорошо бы сейчас девочку, но — не время. И не место. Алкоголь тоже нельзя. Придётся терпеть. Ехать далеко — триста пятьдесят километров. Турин. Детский онкологический центр. Очередное рекламное чудо. Господи, посмотри на свою неоновую вывеску, на свой пиар. Ты теряешь популярность, потому что твой слоган эффектнее тебя самого, Господи.

Джереми Л. Смит нажимает на кнопку плеера. Раздаётся музыка. Система random: мелодия выбирается наугад из составленного Джереми плейлиста. Впрочем, «составленный» — это громко сказано. Просто Джереми иногда говорит: эта мелодия мне нравится. Хочу её себе. И она тут же появляется в плейлисте. Сейчас играет какой-то гангста-рэп.

Дети, как вы думаете, какую музыку любит наш Мессия, Джереми Л. Смит? Девочка тянет руку. Псалмы, кричит она. Псалмы, как же. Учительница одобрительно кивает. Да, конечно, музыка должна быть правильной, праведной, социально одобренной. Молодцы, дети.

Джереми Л. Смит любит панк-рок. Разлетающиеся во все стороны глаза, зубы, копрофагию, ненависть. Тяжесть и гаражность. Ещё он любит рэп. Чтобы «fuck» встречалось через каждые два слова. Чтобы ненависть лилась через край. Так проще. Так удобнее. Так прикольнее.

Джереми лежит на диване и подпевает. Нет, даже не подпевает — он поёт в полный голос. Он безбожно фальшивит. Хуже него не поёт, вероятно, никто. Но он получает от этого удовольствие. Шофёр вынужден это слушать. Не потому, что ему интересно. Он в любой момент может выключить прямую связь с салоном. Просто он обязан слушать всё, что говорит Джереми Л. Смит. Каждое его слово. Ловить каждый звук. Потому что каждое слово Джереми Л. Смита имеет вес. Даже его фальшивые ноты, его отвратительный панк. Его отрыжка. Хлюпанье носом. Это очень важно. Без этого — никуда.

Кортеж из десяти автомобилей. Охрана, бронированные джипы. Машины сопровождения. И «Майбах» Джереми. Сегодня на повестке дня, к примеру, хоспис. Пусть это будет детский хоспис. Пусть он будет недалеко — скажем, в трёх часах езды. Джереми больше всего на свете ненавидит это время. Эти три часа. Пять часов. Десять часов. Потому что перед демонстративными сеансами исцелений нельзя пить. Нельзя трахать девочек прямо в лимузине. Нужно быть Мессией. Праведником. Поэтому Джереми слушает свой гангста-рэп и подпевает. Потом он включает телевизор.

Джереми не любит документальные передачи, новости. Он любит боевики и мультфильмы. MTV, «Бивис и Баттхед» — самый идеальный вариант. Ещё — «Южный Парк». Ещё — «Губка Боб Квадратные Штаны». То, что надо. «Футурама» — не катит. «Симпсоны» — не катят. Теперь у Джереми множество DVD с мультфильмами. Он ставит один из них — это «Бивис и Баттхед», серия про Великого Кукурузо. Джереми знает её наизусть, дословно. И всё равно смеётся почти всё время. На экране обдолбанный кофеман Бивис ходит по школе с поднятыми руками, заходит в классы и вопит: «Я — Великий Кукурузо! Дайте мне бумажку! Мне нужно подтереться! Бойтесь гнева моего аналио!» Джереми искренне радуется. Это смешно, потому что глупо. Это смешно, да.

Джереми не понимает, что сам он — такой же Бивис. Что все его американские собутыльники, псевдодрузья — это такие же Бивисы. Что всё это — даже не пародия, а правда. Что так оно и есть. Вы любите Джереми Л. Смита? Значит, вам придётся полюбить всё, что нравится ему. Вам придётся полюбить этого засранца Бивиса. Идиота Баттхеда. Тупого Патрика Стара из «Спанч Боба». Великомученика Кенни Маккормика из «Саус Парка». Вам придётся полюбить их всей душой. У вас нет другого выхода.

Автомобиль едет по дороге. Джереми смотрит мультфильмы. Шофёр в тысячный раз слушает одни и те же экранные диалоги. Мы любим тебя, Джереми Л. Смит.

Наконец, они приезжают. Шофёр обходит машину и открывает дверь. За двадцать минут до прибытия он подал Джереми сигнал: привести себя в порядок, скоро выход. Дефиле, подиум. Джереми Л. Смит выходит из машины величественно, вальяжно. Он научился этому: его отлично выдрессировали. Он выходит из машины, и главврач хосписа чуть ли не на коленях ползёт к нему, и по щекам этого солидного лысого господина в роговых очках текут слёзы. Он уже давно не верит в медицину. Каждый день он видит, как дети умирают от рака. От СПИДа. От синдрома Арлекина. Он смотрит на этих детей и знает, что он — просто смотритель на кладбище. Что всё его образование, весь его медуниверситет, все его вскрытия и неврологические тренинги пошли прахом. Он знает, что может только успокоить лысую девочку: конечно, у неё снова появятся волосики. На самом деле ей осталось недели две. Она живёт на морфине, потому что иначе — дикие боли. Невыносимые пытки.

И вот теперь он лижет ботинки Джереми Л. Смиту, этому чёртову америкосу, тупому уроду, новому Мессии. Потому что Джереми Л. Смит может сделать то, на что не способен наш доктор. Он может спасти тех, кого невозможно спасти. Он может помочь тем, кому уже нельзя помочь. Он поставит на ноги паралитика и вернёт нормальное дыхание умирающему от рака лёгких.

Джереми Л. Смит идёт, а вокруг толпятся родители, сёстры, братья, дедушки и бабушки детей из хосписа. Их не пропускают за заграждение. Они кричат: «Спаси моего Тимми!», «Моя Салли в шестой палате!» — и так далее. Они кричат, потому что панически боятся того, что Джереми пройдёт мимо их чада. Он спасёт одного мальчика и проигнорирует лежащего рядом с ним. Если он сделает так, то сразу станет их смертельным врагом. «Не спас» равно «убил». Но он коснётся каждого. Он никого не обойдёт своей милостью. Каждый почувствует его благодать.

Джереми идёт по коридору больницы. Это игровые комнаты. Дети, которые могут ходить, играют тут в кубики и куклы. Навстречу Джереми выбегает малыш лет трёх. Он смотрит на человека в синем огромными глазами. У него врождённый ВИЧ. Его мать была наркоманкой. Он родился с червём внутри. Этот червь ест его — медленно, мучительно. Мальчик не знает об этом. И Джереми не знает об этом. Но Джереми поднимает руку и кладёт её мальчику на макушку. И всё. Он здоров. Он — как новенький. Его здоровью можно позавидовать. Джереми Л. Смит совершил очередное чудо.

Джереми проходит мимо открывающихся дверей, мимо благоговейно смотрящих на него медсестёр и врачей, мимо воспитательниц и нянечек. Он проходит царственно, точно Бог, точно нет никого, кроме него, этот убогий урод, этот подонок, он чувствует себя так, будто центр мира движется вместе с ним и зависит от него. Джереми заходит в одну из палат. Тут — лежачие. Три койки, каждая в отдельном боксе. Он поворачивается направо.

Сколько лет этому существу? Этому сморщенному яблоку? Уродцу? Джереми противно. За ним — его свита, его охранники и кардиналы, его врачи и медсёстры. Его терракотовая гвардия, лизоблюды, они готовы целовать его в задницу, они заглядывают ему через плечо, чтобы в тысячный раз наблюдать чудо исцеления. Джереми кладёт руку на изувеченный лоб. Правый глаз существа, мутный, водянистый, раскрывается. Из него течёт слизь.

Он родился таким. Родился белым и бесполым, со слепыми водянистыми глазами, без волос и ушных раковин. Он никогда не был человеком, он всегда был уродом, монстром, фриком для циркового шоу. Он никогда не мог передвигаться самостоятельно, и его жирная мамаша из бедного района, потянув на себе эту тяжесть первые два года, сдала его в приют, где его дорастили до шестнадцати. У него сросшиеся пальцы, отчего рука похожа на варежку. Его чересчур тяжёлые кости пережимают слабые связки и мышцы, он может разве что следить глазами и открывать беззубый рот.

И вот появляется Джереми, Великий Мессия. Исцелитель павших. Спаситель убиенных. Он кладёт руку с ухоженными ногтями на высокий морщинистый лоб с тёмными отметинами и поднимает глаза. Он может и не поднимать их, потому что всё равно не знает, откуда этот дар. Он не знает, кто такой Бог: он не знаком с ним лично. Но он поднимает глаза, потому что у кого-то в руке камера, и ещё одна, и ещё. Потому что это шоу, которое приносит бешеные деньги, и нельзя обмануть ожидания толпы.

Под рукой Джереми морщины на лбу существа разглаживаются. Глаза из слепых и водянистых становятся прозрачно-голубыми, но — зрячими. На голове появляется пушок — светлый, едва заметный. Это волосы, которых у него никогда не было. Его впалая грудь изменяет свою форму, пальцы расклеиваются и комкают одеяло. Когда Джереми убирает руку, на кровати лежит мальчишка. Он плохо развит для своих шестнадцати. Конечно, ведь он почти не двигался столько лет. У него слабые руки и ноги, удивлённый взгляд. Он пытается что-то сказать.

Они смотрят на него, на этот объект эксперимента, на уродца из цирка. Человек-рыба, человек-лосось. Так его звали. Он силится выговорить всего два слова, но язык не подчиняется ему, потому что у него никогда раньше не было языка. Вместо него во рту был странный отросток, похожий на сперматозоид. Он вяло перекатывался и иногда затыкал ему дыхательное горло, и врачи извлекали его с помощью щипцов.

На выдохе, в сумасшедшем усилии он говорит:

«Мама?»

Два слога, которые втемяшились в его пока ещё пустую голову. Он ведь не глухой. Он слышал столько всего вокруг себя, но никогда этого не понимал. А теперь на него обрушивается ураган знаний, которые нужно рассортировать, разложить по полочкам, классифицировать. Джереми Л. Смит идёт ко второй койке.

На коленях у кровати исцелённого стоит человек в белом халате. Он шесть лет следил за этим существом. Он ничего не мог сделать. Теперь у него есть новая работа: научить только что рождённого жить.

Это редкая палата. Джереми Л. Смит безошибочно выбирает самое страшное место. Место, где держат научные объекты. Тех, на ком изучают прихоти человеческого развития. Аномалии.

В XIX веке в Великобритании жил Джозеф Керри Меррик по прозвищу Человек-Слон. Его нашёл на улицах Лондона врач Фредерик Тривз в 1886 году, тогда ему было 24 года. Меррик с детства страдал двумя тяжелейшими генетическими заболеваниями: болезнью Реклингхаузена (нейрофиброматозом типа I) и синдромом Протея. Он вообще не был похож на человека. Ничего страшнее Меррика никто из Королевской академии наук не видел никогда. Никто из этих лощёных докторов. Ни одна часть тела Меррика не была человеческой. Ни одна не была симметричной. Он не мог даже самостоятельно двигаться, потому что его шея не держала огромную асимметричную голову с многочисленными костными наростами. Он придерживал её правой рукой, на которой были пальцы — семь штук. Левая висела бессмысленной плетью — почти до земли.

Он писал стихи и прозу. Он демонстрировал своё уродство за деньги, работал сначала на табачной фабрике, а потом — в цирке уродов. Он был разумен. А когда ему исполнилось 27 лет, он покончил с собой, потому что в его время не существовало Джереми Л. Смита, который мог спасти его от самого себя. Зайдите на какой-нибудь энциклопедический сайт. Откройте книгу. Найдите статью «Человек-Слон». Посмотрите на эти фотографии.

И радуйтесь. Вам не нужен Джереми Л. Смит. Радуйтесь тому, что он вам не нужен.

Тем, кто лежит в этой палате, — нужен. Они не могут без Джереми Л. Смита. Точнее, они могут, а вот их родители, опекуны, врачи — нет.

На второй койке лежит половина человека. У него нет рук и ног. Шеи — тоже. Маленькая круглая голова вдавлена в туловище. Его глаза закрыты. Он дышит, бочкообразная грудь вздымается. Джереми Л. Смит кладёт руку на потный безволосый лоб существа.

Оно не просыпается. Но под простынёй появляются очертания конечностей.

Ему тринадцать, этому монстру. Он никогда не разговаривал ни с кем, хотя, судя по медицинским данным, ничто ему не мешало. Его мать не отказалась от него. Она иногда навещает хоспис. Ему осталось около двух лет, после этого его чудовищная печень откажет. У него всегда были проблемы с пищеварением.

Голова увеличивается, появляется шея. Полный мальчик, и ничего более. Он спит. Когда он проснётся, он впервые возьмёт стакан с водой собственной рукой. Металлический стакан — стеклянный надо ещё научиться держать.

Это происходит так и никак иначе. Джереми Л. Смит проходит по палатам лежачих, а потом попадает в общую приёмную. Ему обустраивают трон. Ставят напитки и еду. Он сидит царственно, вальяжно, а к нему маршируют по команде умирающие девочки и мальчики.

Как тебя зовут, девочка? Дженни? Хорошая девочка.

Будем знакомы: Дженнет Бигль, девять лет, саркома позвоночника, неоперабельно.

А тебя? Макс?

Массимо Манца, шесть лет, врождённый ВИЧ.

Джереми Л. Смит возлагает руки на их головы, и они исцеляются. Они становятся заурядными, обыкновенными детьми. Их уже не жалеют, им не дарят самые дорогие и красивые игрушки. Они отправляются домой.

Но теперь их нельзя ругать. Нельзя наказывать. Нельзя запрещать что-то. Нет, что вы, не потому что они были смертельно больны, а теперь — здоровы. Нет-нет. Потому что их коснулась рука Господа. Рука Джереми Л. Смита. Потому что их выздоровление — это божественное откровение. Это спасение неспасаемых и неспасённых.

Джереми Л. Смит сидит на своём троне. К нему подходят страждущие, а он, наместник Господа на земле, лечит их, спасает.

Конвейер жизни. Спасение 911. Прямая линия с Богом.

* * *

В какой-то момент становится понятно, что Джереми Л. Смит не может спасти всех. Не может помочь всем страждущим. Что его одного слишком мало на миллионы больных. Теперь в каком-нибудь Гонолулу, у чёрта на рогах, человек, попадая в больницу, сразу ропщет на врачей, потому что до Джереми Л. Смита им далеко. Они не могут сделать элементарную вещь: дать верный антибиотик, срастить сломанную ногу, удалить аппендикс. Медицинское образование — это чушь собачья. Всем нужен Джереми Л. Смит. И поэтому они пишут письма. По этим письмам размазаны слёзы и пот. Они впитали в себя всё, что чувствуют их авторы: от тонкого расчёта до настоящей боли. Они приходят в огромную канцелярию Джереми Л. Смита и непрочитанными отправляются в измельчитель. Хотя некоторые всё же распечатываются. Некоторые — это полторы тысячи в день. Вся канцелярия работает ради этих полутора тысяч. Остальным десяткам тысяч уготовлен измельчитель.

Где-то там, в каком-нибудь Иркутске, умирает девочка, спасти которую может только Джереми Л. Смит. Но шестнадцать писем от её матери отправляются в мусор. Зато письмо с выражением уважения и пожеланиями всех благ от синьора Букатти из Пьемонта доходит по адресу и в срок. Потому что оно смешное. Потому что оно может развеселить канцелярию. И Джереми Л. Смита, наверное, тоже. Хотя у него своеобразное чувство юмора.

Он открывает новые способы применения своих способностей. Девушку слева от него зовут Мария Бранка. Она итальянка. У неё длинные ноги и высокая грудь. И округлые ягодицы. Джереми Л. Смит тушит об её задницу сигареты, а потом исцеляет ожоги. Это очень весело. Ей больно, но она привыкла, потому что за такую привычку очень хорошо платят. Он выжигает на её заднице сердце. Он смеётся. Она тоже смеётся, сквозь её смех прорываются огромные прозрачные слёзы, которые капают на белоснежную подушку.

Они боятся его. Все эти папские прихвостни, кардиналы и даже серая гвардия. Боятся и при этом не могут отпустить. Потому что это их золотая жила. Идеальный источник дохода. Прижизненный святой. Они боятся не того, что он может с ними сделать. По сути, он ничего не может. Они боятся, что однажды они потеряют над ним контроль. Что в нём проклюнется собственная воля, которой быть не должно. Эти сигаретные сердечки на заднице и есть первые признаки собственной воли. Первые признаки того, что Джереми Л. Смит имеет свой собственный характер. Мерзкий, извращённый. Тупой.

Поэтому они старательно насаждают ему то, чего в нём нет. Девочки, которые поступают к Джереми Л. Смиту, тщательно инструктируются. Они знают, что можно говорить, а что — нельзя. Они знают, что Смит должен всегда оставаться пешкой под видом ферзя.

В тот момент, когда Мария Бранка смеётся сквозь слёзы, она исполняет Волю Божью. Не случайную прихоть избалованного имбецила, а указ свыше. Она вступает в прямой контакт с Господом. Она знает номер его мобильного телефона.

Где-то умирают люди — умирают каждый день, каждую минуту. Если бы Джереми Л. Смит разделился на двадцать частей по сто Смитов в каждой, он бы всё равно не спас всё человечество. Только поэтому ему позволяют лежать в постели в окружении охренительных шлюх. Если бы существовала самая малая вероятность того, что он успеет всюду, у него не было бы ни одной свободной секунды. Это был бы даже не конвейер. Это был бы целый завод по производству здоровья и долголетия.

Но на сегодня приёмная часть дня окончена. Джереми Л. Смит отдыхает. Остальное — завтра. Весь мир ждёт у его ног.

* * *

Не забывайте про Уну Ралти. Не забывайте про Карло Баньелли. Не забывайте про кардинала Спирокки. Они нам ещё понадобятся. Не забывайте множество других имён, которые окружают Джереми Л. Смита. Тысячи имён. Каждое имя — это либо спасённая жизнь, либо оскорблённый и униженный человек. Два варианта — третьего не дано.

Все они становятся составляющими легенды. Легенда рождается сама, на ваших глазах. Потому что легенда — это правда. Это то, что вы видите по телевизору и слышите по радио, а не то, что происходит на самом деле. Я рассказываю вам не правду, нет, что вы. Я представляю вам реальность. Правда — это совсем другое.

Впрочем, они смешиваются: правда и реальность. И получается сюжет. Завязка — кульминация — развязка. Стандартный театральный трюк. Стандартная последовательность действий. Именно в этот момент, когда дело, наконец, подходит к завязке, я устаю от Джереми Л. Смита и того, что его окружает. Я начинаю ненавидеть его так, как должны ненавидеть его вы. Так, как вы его обожаете. И всё, что вы прочитаете дальше, написано ненавистью, моей ненавистью к этому ублюдочному пиндосу, тупому Уроду, Джереми Л. Смиту, новому Иисусу Христу.

Комментарий Марко Пьяццола, кардинала Всемирной Святой Церкви Джереми Л. Смита, 24 ноября 2… года.

Автор и в самом деле был неплохо знаком с реалиями того времени и с ближайшим окружением Джереми Л. Смита. Не все имена, упоминающиеся в главе, широко известны, информация о некоторых из указанных лиц является секретной. Это неизбежно приводит к выводу, что автор находился в ближайшем окружении Мессии и базировал свои домыслы на реальном материале, что придаёт тексту видимую достоверность.

Исцеления Джастина Джира, девушки по имени Мария, Дженнет Бигль, Массимо Манца и прочих имели место: они описаны совершенно точно, как будто автор присутствовал при каждом из них. Официальные протоколы Всемирной Церкви Джереми Л. Смита подтверждают вышеупомянутые факты. Тем не менее, крайне недостоверно представлена мотивация Мессии при проведении исцелений. Я не могу поверить, что каждое исцеление — всего лишь механический акт, навязанный Джереми Л. Смиту кардиналом Лючио Спирокки (в дальнейшем — Св. Лючио) и Папой Бенедиктом XX (в дальнейшем — Св. Бенедикт). Образ первого показан чудовищно: если бы Св. Лючио и в самом деле мог вести себя таким образом как по отношению к Мессии, так и по отношению к другим окружающим, он никогда не смог бы добиться столь высокой должности. В частности, мне трудно понять фрагмент, в котором Св. Лючио якобы впервые поверил в Бога. Неужели в те далёкие времена высшие представители церковной иерархии могли быть неверующими? Неужели они могли каждый день врать людям? Ответ однозначен: нет. Данный пассаж может быть только ложью.

Цитаты из кинофильмов и литературных произведений, рассеянные по тексту, являются указанием на то, что автор не обладает достаточным запасом жизненного опыта для того, чтобы базировать на нём текст. Он вынужден обращаться к третьесортному материалу для придания убедительности собственным словам — и в этом плане достаточно близок к народу, в какой-то мере ближе, чем Всемирная Церковь. В этом заключается опасность подобной ереси: человек из толпы скорее поверит простым и понятным ссылкам на известные ему материалы, нежели высокой доктрине Церкви. В очередной раз повторяю: документ должен быть уничтожен.

3. ЯВИ НАМ ЧУДО

«Давно не было новых чудес, — говорит старик Покко. — Даже больше: их не было вообще никогда. Мне вот всё кажется, что наш Мессия работает по какой-то стандартной схеме. Исцелил — отдохнул. Исцелил — отдохнул. А вот может он вернуть мне молодость?»

Бар пустует. Никого, кроме самого Покко и бармена. Бармену тоже тысяча лет. Его зовут Марко. Его дряблые руки с удивительной сноровкой моют в сотый раз бокалы и переливают искрящиеся жидкости из одной ёмкости в другую.

«Может, это вообще всё неправда, — продолжает старик. — Может, никакого Смита не существует. Они нам показывают по телевизору эти сеансы да выгоняют на балкон крошечную фигурку. А кто это — чёрт его разберёт…»

«Слышал бы тебя Манти. Ты бы до своих восьмидесяти не дожил. Он бы тебя задушил прямо здесь».

«Да-а… — протягивает Покко. — Ну, он-то бывал на площади. Даже дважды. До сих пор чувствует себя одухотворённым. Это мы-то с тобой старые прагматики…»

Марко молча моет бокал.

В это время перед дверью бара останавливается чёрный «Мерседес-Бенц». Дверь открывается, появляется молодой человек простецкого вида. У него взъерошенные тёмные волосы и пустые голубоватые глаза. Он заходит в бар. За ним — ещё двое. По виду — охранники.

Это Джереми Л. Смит. Это его путешествие инкогнито. Желание хотя бы на час перестать быть Мессией и стать человеком.

«Виски», — говорит он.

Пока Марко наливает, Покко внимательно всматривается в лицо посетителя. Он уже понимает, кто перед ним. Он видел это лицо на телеэкранах. Там оно выглядит несколько иначе. Они гримируют его, прежде чем выпускать в народ. Потому что толпа разорвёт его на части, словно зюскиндовского Парфюмера. Покко смотрит на Джереми внимательно, практически глаза в глаза. Джереми обращает внимание на старика. Он поворачивает голову, и в этот момент Покко задаёт свой вопрос.

Если бы на месте старика был кто-то верующий и любящий Джереми как самое себя, всё было бы иначе. Он бы промолчал, не решился бы. Спросил бы что-нибудь нейтральное вроде «как дела», а после всю жизнь рассказывал потомкам, как он беседовал с Мессией. Но Покко — человек без комплексов. Возраст выжал из него всё стеснение, все комплексы и проблемы.

Когда Покко открывает рот, чтобы задать вопрос, в баре появляется седой человек в элегантном сером костюме. Это кардинал Спирокки. Он слушает всё, что говорят в толпе о Джереми Л. Смите. У него тысячи ушей в разных уголках мира. На основании этого он делает выводы и строит планы. Надо отметить, что он входит вовремя.

«А ты можешь сделать меня молодым?» — спрашивает Покко, глядя Смиту прямо в глаза.

Это искушение Христа. Сможешь ли ты спрыгнуть с крыши храма и не разбиться? Сможешь ли ты прожить в безводной пустыне месяц? Сможешь ли ты укротить льва?

Джереми внимательно смотрит на старика. Бокал с виски застыл в его руке. Он не знает ответа на вопрос. Охранники ждут от Спирокки указаний.

Джереми отпивает глоток и ставит бокал на стойку. Марко боится повисшего в воздухе молчания.

«А чё, могу», — говорит Джереми.

В этот момент Иисус на глазах у безумствующей толпы бросается с крыши храма и доказывает, что он — Сын Божий.

«Так сделай».

Это ведь так просто, дружок. Положи руку на лоб старика. И сделай его молодым. Это может любой джинн в любой восточной сказке. Любой волшебник.

Спирокки неожиданно понимает, что нужно вызывать серую гвардию. Джереми Л. Смит, который не сумел совершить чуда, — это гораздо страшнее, чем Джереми Л. Смит, предающийся разврату со шлюхами. Но Смит уже тянет руку к старику и дотрагивается до его дряблой щеки.

Это жест, который меняет мир. Обезьяна умеет нажатием красной кнопки правильно выбирать дверцу: за одной — еда, за другой — удар током. В её инстинктах закрепляется: красная — еда, зелёная — боль. Обезьяна делает это автоматически, не думая, легко. Если поменять цвета кнопок на синий и белый, ей придётся учиться заново. Это дрессировка. Но когда обезьяна складывает палку и камень, чтобы получить топор, это уже не дрессировка. Это признак зарождающегося разума.

Джереми Л. Смит складывает палку с камнем. Всё зависит от того, что у него получится.

Покко смотрит скептически. Его слезящиеся старческие глаза прищурены.

Чудо, которое становится нормой, перестаёт быть чудом. Если современный человек попадает в десятый век и демонстрирует зажигалку, на него смотрят как на волшебника. Если он налаживает производство примитивных зажигалок в том же десятом веке, из волшебника он превращается в обыкновенного человека, который придумал зажигалки.

Джереми Л. Смит закрывает глаза.

Неожиданно кардинал Спирокки понимает одну вещь, Джереми Л. Смит никогда не верил в Бога. Не был ни его частью, ни его посланцем. Но теперь, если Джереми Л. Смит сделает то, что пытается сделать, он поверит в Бога. И это будет началом другого Джереми. Которым будет очень сложно управлять.

Поэтому кардинал Спирокки достаёт из кобуры маленький чёрный пистолет с глушителем и выпускает старику Покко пулю в голову. А затем — бармену Марко.

Джереми Л. Смит смотрит на кардинала. Его лицо выражает удивление. Серая гвардия впервые работает прямо при нём, не стесняясь.

«Чё?..» — произносит он, и вопрос повисает в воздухе.

«Всё в порядке, — отвечает Спирокки. — Так нужно».

И тогда Джереми Л. Смит наклоняется к телу старика и снова кладёт руку ему на лоб. В этот момент кардинал Спирокки понимает, что непоправимо ошибся.

Здесь мне очень хочется рассказать, что Спирокки вышел из бара и пустил себе пулю в лоб. Но так не бывает. Подобное можно увидеть только в кино. Негодяй, чувствуя свой провал, благородно и мужественно (или, как вариант, мелочно и трусливо) освобождает мир от своего присутствия. Нет, такого не бывает в реальности. Спирокки медленно прячет пистолет в кобуру. Джереми Л. Смит стоит на коленях возле мертвеца.

«Именем Господа», — говорит кардинал.

Джереми поднимает на него глаза и повторяет: «Именем Господа».

И тогда Покко поднимается с земли. На его лбу разглаживаются морщины, мешки под глазами тают, зубы становятся ровными и белыми, а глаза — серыми. Перед нами молодой мужчина лет тридцати, невысокий, приятной наружности, с прямым тонким носом и волевым подбородком.

Но в глазах у этого мужчины нет мужества и силы. В его глазах — выражение собачьей преданности. Так пёс, наказанный и избитый плетью, рвёт глотку врагу, спасая жизнь своего мучителя. Так раб в Риме, униженный и загнанный хозяином, сражается против северных варваров плечом к плечу со своим угнетателем, потому что это — Рим. Так ацтек, приготовленный для принесения в жертву кровавому Уицилопочтли, прикрывает собой убийцу-жреца от копья индейца из другого племени. Это такая преданность, которую невозможно купить за деньги или приобрести со временем. Это преданность, впитавшаяся в кровь, ставшая частью разума.

Покко падает на колени и утыкается лицом в джинсы Джереми Л. Смита. Смит смотрит на Спирокки. В его глазах — торжество.

Машина едет по улицам Рима. Спирокки молчит. Джереми Л. Смит — тоже.

В бар заходят два человека в сером. Это именно то, что нужно было сделать с самого начала. Старик Марко — живой — сидит у стойки, опираясь на руку. Он смотрит в пол. На полу, прислонившись к стойке спиной, сидит молодой Покко.

Каждый серый солдат делает по выстрелу.

Джереми Л. Смит не знает об этом. Двадцать минут назад он понял, что может не только исцелять. Он неожиданно осознал собственное всевластие. Возможность сделать абсолютно любую вещь. Всё, что угодно. И теперь он не знает, есть ли граница. Впрочем, он не задумывается об этом. Он просто смотрит на свои руки и удивляется им.

Машина стоит в пробке. Пробки в Риме — дело обыкновенное. Половина города — пешеходная зона. Вторая половина — старинные узенькие улочки.

Воды Красного моря разошлись перед Моисеем, думает кардинал. Он очень боится, что об этом вспомнил и Джереми Л. Смит. На самом деле ничего перед Моисеем не расходилось. Моисей знал брод. Он сорок лет водил свой народ по пустыне, чтобы выбрать единственное место, где нет месторождений нефти.

В то время как машина Джереми Л. Смита стоит в пробке, Уна Ралти даёт очередное интервью бульварной газете. Джереми Л. Смит быстро забывает тех, кто становится святым благодаря ему. Уна Ралти сидит в редакции на широком мягком диване. В её руке — сигарета с мундштуком, в другой — бокал вина. Она одета дорого, но неброско. Она давно уже не работает на панели — с той самой минуты, как её изображение впервые появилось в таблоиде.

Она рассказывает, какую праведную жизнь теперь ведёт. Она много жертвует на приюты, борется против уличной проституции, из которой её вытащил Джереми Л. Смит. Они фотографируют её. Особенно хорошо крупным планом выходят её серые глаза. Они и в самом деле красивые. Продукция под маркой «Уна Ралти. Почувствуй спасение» продаётся на ура. Духи, туалетная вода, дезодоранты, мыло, шампунь, кондиционер. Ей предложили это после третьего появления на экране. Идеальная рекламная кампания, раз имя самого Смита уже застолбил Ватикан. «Святая грешница» — это колготки, трусы и бюстгальтеры. «Уна» — это линия эпиляторов «Bosch». Уна по-прежнему пользуется успехом у журналистов.

Пока Уна говорит о своём знакомстве с Мессией, «Мерседес» Джереми останавливается у газетного киоска. «Майбах» слишком заметен для путешествий по Риму инкогнито — вот причина, по которой сегодня Джереми на «Мерседесе». Джереми замечает обложку модного журнала и узнаёт лицо. Это Уна Ралти.

Покажите Джереми портреты Марко Бенти или Массимо Альда. Он не вспомнит их. Вы тоже не помните, кто они такие, когда читаете эти строки. Вы пытаетесь найти их имена на предыдущих страницах. Они там есть. Но искать их нет смысла: я напомню вам. Это люди, которые подвозили Джереми до Рима.

Но Уну Ралти он помнит. Это первая тёлка, которая дала ему в Европе. Он узнаёт это лицо в оспинах и серые глаза. Из второго «Мерседеса», где едет кардинал, никто не выходит.

«Купи последний People, давай», — говорит Джереми шофёру.

Джереми листает журнал. Он читает интервью с Уной Ралти. Он ничего не понимает. Она говорит цитатами из Библии. Она говорит о спасении, о мраке Преисподней — о чём угодно, но не о том, что он хочет прочитать. Она рассказывает, как он бросил ей спасательный круг, как вытянул её из тьмы и грязи, но ни слова конкретно. Джереми помнит, как она делала ему минет. Он помнит, как они трахались. Он помнит, что она рассказывала ему о Риме, а у него была одна мысль: как бы снова ей засадить. Он не бросал ей спасательных кругов и верёвок. Он оставил ей только деньги и свою сперму. Больше он ничего ей не дал. А она говорит, что из его глаз лучился божественный свет, что она чувствовала исходящую от него космическую энергию.

«Останови, давай», — говорит Смит. Машина тормозит.

Он поднимает телефонную трубку и набирает номер второго «Мерседеса». Через минуту кардинал Спирокки сидит рядом с Джереми.

«Найди мне её, а?» — говорит Смит.

Кардинал Спирокки смотрит на портрет Уны Ралти. Всё, что она говорит, одобрено кардиналом. Каждое слово выверено специальной службой. Для неё пишут тексты точно так же, как для Джереми. Уну нужно приготовить для Смита — она приготовлена. Смит сам почувствовал момент, когда нужно свести их вместе. Кардинал понимает, что всё сделал правильно.

«Завтра», — говорит он.

«Сегодня», — отвечает Смит.

Потеря власти — это именно то, чего так боится Спирокки. Уна послужит новым рычагом для управления Смитом. Потому что старые рычаги притёрлись и стали слишком часто давать сбои.

«Ну что же. Пусть будет сегодня», — кивает он и выходит из машины.

Он набирает номер, ещё не дойдя до собственного «Мерседеса».

«Уна», — говорит он.

«Да, кардинал».

«Смит хочет тебя видеть. Он говорит: сегодня. Ты появишься завтра».

Уна ждала этого. Она была предупреждена. Она кивает журналисту из таблоида и говорит, что ей срочно нужно идти, потому что время не ждёт.

* * *

Джереми Л. Смит не смотрит новости. Он любит мультфильмы.

Хотя на первых порах он их смотрел. Не просто смотрел, а глотал. ВВС, CNN, Euronews — всё подряд. Он глотал новости, жадно вцеплялся в них глазами, дотрагивался до экрана руками и не мог поверить, что лицо, которое показывают по всем телеканалам, — это его лицо. Он часами пересматривал программы о себе, свои интервью различным каналам, изучал свои гримасы, свои ужимки. Дело в том, что раньше Джереми Л. Смит видел себя только на фотографиях, сделанных в полицейском участке. Они все видели себя только на таких фотографиях, все ублюдочные дружки Джереми Л. Смита, вся его американская армия. Джереми Л. Смит никогда не видел себя со стороны в окружении людей, не видел своей мимики на видео — в действии. Зеркало не считается. Перед зеркалом Джереми строил рожи, брился и расчёсывался пятернёй. А потом он появился на экранах. Его внезапно стало очень много, гораздо больше, чем любого другого человека на земле. И Джереми стал впитывать себя, глотать себя, питаться собой.

Передачи про своих «соратников» он не смотрел. Когда он видел интервью с очередным человеком, который однажды столкнулся с ним и теперь нёс чушь о длани Божьей, он переключал. Он попросту не помнил этих людей. Они были случайными шавками на его пути. Обстоятельствами. Поэтому он не видел ни одного интервью с Уной Ралти. Газет и журналов он тоже не читал. Точнее, читал — по указанию кардинала. Кардинал считал нужным ещё подготовить его перед новым витком, перед появлением Уны. Когда он счёл Джереми готовым, он позволил ему увидеть Уну.

Джереми помнит об Уне Ралти, когда идёт по коридору в свои апартаменты. Он помнит об Уне Ралти, когда две девушки невероятной красоты снимают с него одежду и умащают его тело благовониями. Он помнит об Уне Ралти, когда они целуют его и облизывают, и когда он проводит шершавой ладонью по их бархатным ягодицам, и когда окунается в водопады их волос.

Точнее, он помнит не саму Уну. Реальная Уна для него никогда не существовала. Он помнит женщину с серыми глазами, которая сделала ему самый классный минет в его жизни. И это — точка опоры.

Помните ли вы всех людей, с которыми так или иначе сталкивались в своей жизни? Конечно, нет. Но их лица кажутся вам смутно знакомыми. Вот этого человека вы никак не можете узнать, пока он не напомнит, что стоял на входе в одном учреждении и всё время отпускал похабные шуточки. Тогда вы вспоминаете его мерзкую харю. А вот другой — вы тоже не можете понять, где его видели. Но он подсказывает, что дал вам прикурить в варшавском аэропорту. И вы вспоминаете: да, он был очень обходителен и случайно унёс вашу ручку, которую одолжил, чтобы заполнить декларацию.

Так же и с Уной Ралти. Он не помнит её имени и не помнит даже, как она выглядит, потому что они трахались в темноте. Он не помнит её голоса, хотя они много разговаривали. Он помнит, как она держала во рту его член и смотрела на него своими серыми глазами. Именно этот взгляд запомнил Джереми Л. Смит. Именно его он увидел на обложке журнала.

Но у Спирокки есть к Джереми Л. Смиту ещё одно дело. Гораздо более важное, чем Уна Ралти и все римские шлюхи вместе взятые.

Он стучится в дверь. Джереми уже готов. Он одет, он сидит на диване, справа от него — Мария, слева — Бьянка, а перед ним — телевизор. Показывают какую-то чушь про животных. Джереми неинтересно, но он чувствует усталость. Ему безразлично, что смотреть.

Потому что оживить старика с пулей во лбу, а затем превратить его в молодого человека, а затем оживить ещё одного старика — это сложнее, чем исцелить сотню джонов мерриков.

Он дотягивается до кнопки, разрешающей вход в апартаменты.

«Как вы себя чувствуете?» — Спирокки склоняет голову.

«Нормально. Чего тебе?»

Его так и не научили обращаться согласно рангу. Он умеет прочитать заготовленную речь, но со «своими» остаётся запанибрата.

«У нас есть дело, которое не касается девушек».

Мария и Бьянка тут же встают и покидают помещение.

«Ну чё?»

Спирокки умеет разговаривать с Джереми. Он давно знает, что намёки бессмысленны, а деликатность бесполезна. Что нужно брать быка за рога, вываливать всю информацию сразу. Говорить не «сделайте, пожалуйста», а «надо сделать».

«Омоложение больше повторять нельзя».

«Почему?»

«Потому что стариков множество. Тысячи. Миллионы. Миллиарды. Их больше, чем больных, во много раз. И они взбунтуются. На вас наседают миллионы больных. К вам рвутся не только те, кто болен серьёзно, смертельно, кому не поможет никто, кроме вас. К вам рвутся люди с насморком и растяжениями — с мелочью. Вы знаете это. Вы хотите, чтобы к вам ломились старики и старухи, желающие стать молодыми?»

Джереми Л. Смит думает. Это сложный процесс. Шестерни в его голове поворачиваются медленно, со скрипом. Но они поворачиваются в верном направлении. Пугающе верном.

«А ты хотел бы стать молодым, а, кардинал?»

Спирокки не ждёт такого вопроса. Он может ждать чего угодно, но только не такого вопроса.

Перед Спирокки встают картины его молодости. Впрочем, она никогда не была молодостью в полном смысле этого слова. Практически с самого начала он избрал только один путь — путь Церкви. У Спирокки были женщины, и не одна. Он знает, что такое алкоголь, знает, что такое азарт и даже что такое кокаин. Но вопрос не в этом. На Спирокки всегда лежали какие-то ограничения — так или иначе. А теперь он стар. Теперь ему не нужны женщины. И ему не нужны деньги, потому что их — неограниченное количество.

Молодой кардинал Спирокки. Вечная, власть. Серая гвардия. Мечта.

«Нет, — говорит кардинал. — Я прожил жизнь так, как должно».

Джереми опускает голову.

«Я ж всё могу», — говорит он тихо.

И это самое страшное. Он действительно может всё. Теперь он это осознаёт. Джереми Л. Смит протягивает руку к стакану с виски.

«Что это?» — спрашивает он.

«Виски».

«Попробуй».

Кардинал Спирокки пробует. Это «Джек Дэниэлс», отличный солодовый виски. Марочный.

Джереми берёт в руку стакан и встряхивает его — чуть-чуть, чтобы ни капли не пролилось на пол.

«Теперь, давай».

Это вино. Красное столовое вино.

Христос превратил воду в вино, чтобы помочь. Чтобы спасти от провала свадьбу своего друга, своего ученика. Чтобы принести радость.

Джереми Л. Смит превращает виски в вино. Только для того, чтоб показать кардиналу собственное всесилие. Это и есть последнее искушение. Это и есть прыжок с крыши здания. Диалог со львом в пустыне.

«Они верят в вас. Они будут требовать от вас новых чудес. Они не успокоятся. Вы не Христос, Джереми, потому что Христос нёс новое. И его разорвали на части. Распяли на кресте. Вы несёте то же, что и он. И если у него — просили, то у вас — требуют. И в случае невыполнения угрожают расправой».

Джереми Л. Смит находится в патовой ситуации. Он не умеет играть в шахматы и не знает слова «пат». Но это положение трудно назвать иначе. Его король жив, но парализован. Любой ход сейчас приведёт к поражению. Остаётся продолжать то, что делалось раньше. Рутинно, конвейерно исцелять. Ездить по церковкам и городкам. Посещать хосписы и больницы. Строить из себя Мессию.

Однако у Джереми есть назначение. Просто ни он, ни кто-либо из окружающих не знают, в чём оно состоит.

Именно поэтому кардинал Спирокки решает вывести на доску новую фигуру. Шахматный джокер. Дополнительного ферзя. Уну Ралти, святую Марию Магдалину.

* * *

Уна появляется в резиденции утром, около десяти часов. На ней серая кофточка и длинное серое платье. Оспины на её лице тщательно замазаны белилами и покрыты пудрой. На голове — серая шляпка с вуалью. Она не похожа на шлюху. Впрочем, она уже несколько лет не шлюха, а телезвезда, поэтому может себе позволить выглядеть как угодно.

Её пропускают через все инстанции. Охранники смотрят на неё с благоговением. Они готовы целовать её туфли, потому что она — Уна Ралти, святая грешница. Они видели её по телевизору, но никогда — рядом с Джереми Л. Смитом. Впрочем, у них не хватает мозгов, чтобы сопоставить эти факты.

Её встречает кардинал Спирокки, в овальном кабинете, в позолоте и росписях. Уна осматривается. Она в святая святых Ватикана, буквально в нескольких шагах от Джереми Л. Смита, от его роскошных апартаментов. Спирокки сидит перед ней за столом. Она закидывает ногу на ногу, обнажая розовую ляжку.

«Уна, вы знаете, что вы должны делать. И чего не должны. Мы не можем тронуть Джереми, но вы — пешка. Поэтому каждое ваше действие будет внимательно изучаться. И диктоваться, если это потребуется».

«Чего же хочет наш Джереми?»

Ещё год или два назад кардинал Спирокки точно знал, чего хочет Джереми. Он мог предсказать каждый его шаг. Но теперь — нет. Теперь Джереми может себе позволить поступать вопреки воле кардинала. Поэтому кардинал отвечает очень тихо, так, чтобы даже стены не слышали:

«Я не знаю».

Уна усмехается покровительственно.

«Зато я, кажется, знаю».

Она встаёт.

«Вряд ли, — говорит Спирокки. — Женщин у него как раз достаточно».

«„Уна“ означает „единственная“, запомните это, кардинал», — говорит Уна.

И она права, эта римская шлюха, стерва, уродина с длинными ногами. Она права на все сто процентов, и кардинал Спирокки не знает, что с этим делать.

Джереми Л. Смит сидит в кресле, когда входит Спирокки.

«К вам Уна Ралти».

Джереми не сразу понимает, кто такая Уна Ралти, но когда понимает, наклоняется вперёд и делает пригласительный жест. И Уна заходит в комнату. Спирокки пятится и исчезает за дверями.

По всем апартаментам Джереми, во всех коридорах, где он проходит, в каждой комнатушке, в ванной и в сортире стоят камеры. Частной жизни у Джереми нет. Впрочем, её нет ни у кого. Когда вы приезжаете в какой-нибудь дешёвый мотель, вы хотите одиночества. Вы запираетесь в своём номере или бунгало, садитесь на кровать и включаете телек в надежде на порнушку. Вы всегда надеетесь на порнушку — не стоит меня разубеждать. Человек, который вечером смотрит футбол, или ток-шоу, или кинофильм, иногда щёлкает по каналам, особенно во время рекламы. Если где-нибудь идёт программа про животных, он не остановится. Если политические новости — не остановится. Если передача про дорогие автомобили — не остановится. Но если на одном из каналов мускулистый ковбой в широкополой шляпе дерёт грудастую красотку во все отверстия, человек делает паузу.

Вы чётко знаете, что будет дальше. Нет, они не поженятся. Вы даже можете предсказать, в какой позе и как они кончат. Можете повторить эти неестественные вздохи сладострастия. Кстати, их репетируют отдельно. Стоп. Про съёмки порнофильмов я знаю больше вашего и могу рассказать вам, но не теперь. Теперь речь о другом. Об отсутствии частной жизни.

Так вот, в любом дешёвом отеле или мотеле стоят телекамеры. Они снимают вас. Они предназначены для того, чтобы кто-то знал, чем вы занимаетесь. Вы сидите и смотрите порнуху, и надпись на стене «Онанизм останавливает рост» вас не смущает, потому что рядом на высоте трёх метров накарябано «Неправда!». А они следят за вами. Работники отеля. Охранники. Метрдотели, горничные. Они смотрят на чёрно-белые мониторы и думают о том, какой вы идиот. Хотя они ведут себя точно так же, останавливаясь в других отелях.

Если вы — с девушкой, не стоит заниматься сексом в подобных местах. Особенно при свете и не накрываясь. Потому что вас снимает скрытая камера, и это не шоу приколов. Это не «Naked & Funny». Это порнуха с вашим участием. Это задница вашей девушки для тысяч посетителей интернет-сайтов с пометками «XXX» и «WebCam». Это вся ваша любовь для демонстрации. Это смотрят те, на кого, в свою очередь, смотрят. Кого, в свою очередь, записывают и показывают. Замкнутый круг. Добро пожаловать в порноактёры и порноактрисы. Пока что непрофессиональные.

Кстати, они смотрят не только на то, как вы трахаетесь. Они смотрят, как вы едите, как вы справляете нужду, как вы моетесь. И, что важно, куда вы кладёте деньги. Вы уезжаете из отеля, облегчённый на какую-нибудь сотню, — всегда. Они умеют так отсчитать деньги, что вы даже не заметите. Это искусство доения, будьте уверены.

Ваша жизнь — для всех. «Шоу Трумэна» с вами в главной роли.

У Джереми всё гораздо хуже. За ним наблюдают всегда. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. За ним следят внимательно. И, кстати, у наблюдателей цветное изображение. Камеры в разных точках комнаты. Можно прямо сейчас пускать в эфир. Джереми Л. Смит, новая порнозвезда, новый Рокко Сиффреди.

Джереми не знает об этом. Все знают: его девочки, его слуги, его охрана. Он — не знает, и никто никогда не скажет ему об этом. В архиве копятся стопки дисков с записями Джереми.

Когда Уна появляется в комнате, её снимает камера над входом. Мы видим её макушку: шляпку она держит в руках.

Джереми смотрит на её лицо и узнаёт её. Он узнаёт эти глаза, которые смотрели на него тогда, в самом начале, около мусорного бака, а затем в темноте гостиничного номера.

В тот день камера в номере, где трахались Уна и Джереми, была сломана. Иначе у кардинала Спирокки было бы ещё больше проблем.

Джереми рассматривает её и не может понять. Даже под слоем пудры он видит оспины на её лице. Он думает об идеальной коже своих ежедневных шлюх. Она не так молода, как ему казалась. Он делает знак подойти и сам поднимается. Уна подходит грациозно, точно породистая борзая. У неё длинные ноги. Джереми дотрагивается до её щеки, и Уна чувствует, что её кожа меняется. Она кладёт свою руку на руку Джереми. Справа от Уны большое зеркало — она поворачивает голову. Оспин нет. Она выглядит моложе и гораздо красивее. Джереми внимательно вглядывается в её глаза, будто хочет там что-то прочитать. Уна улыбается.

«Зачем ты позвал меня, мой хороший?» — спрашивает она.

Она, вероятно, единственный человек, который не воспринимает его как Мессию.

Это странное явление. Она ведь спекулирует на его имени каждый день, эта Мария Магдалина нового времени. Она играет на его даре, на его славе. Зарабатывает на нём деньги. Хотя, может быть, именно поэтому она не удивляется ему. Исцеление — это что-то второстепенное. На самом деле проблема гораздо сложнее и глубже, но вот суть её пока не поддаётся никаким объяснениям.

Джереми Л. Смит понимает, что не знает ответа. Его девочки отлично спят с ним, они моложе и красивее Уны. Просто ему захотелось иметь рядом человека, которого он знает из той жизни. До поцелуя Папы. У него никого не осталось в США. Уна встретилась ему в Европе.

Тогда Джереми Л. Смит тянется к ней и целует её в губы. Это странное явление. Обычно его секс начинается с того, что он прижимает голову какой-нибудь шлюхи к собственному паху.

* * *

Уна Ралти сидит в кабинете кардинала Спирокки. Тут же присутствуют Карло Баньелли, он же Бенедикт XX, кардиналы Марко Мендоза и Джонатан Уайлдз. Два итальянца, испанец и англичанин. В глубине комнаты за столом сидит Терренс О'Лири. Он не имеет никакого отношения к Церкви. Он одет в дорогой чёрный костюм. В его глазах — сталь. О нём я пока не скажу больше ничего. Нет, стоп-стоп. Ещё два слова: он молод. Кардиналам — за шестьдесят. О'Лири на вид не более сорока.

Говорит Спирокки.

«Уна, вы понимаете, что завтра — очень серьёзный день?»

«Да, кардинал, что тут не понять».

Она всё понимает. Завтра Джереми Л. Смит выходит на площадь для проповеди не один, а с высокой женщиной в белых монашеских одеждах.

«Вы можете уйти, — говорил ей Спирокки ранее. — Но не теперь и не через месяц. Надо, чтобы народ привык к вам не просто как к модной марке одежды, а как к верной спутнице Мессии. Два-три года, не менее. Ваш уход, если таковой потребуется, будет обставлен с большой помпой».

Это вопрос денег, Уна всё понимает. Она неплохо зарабатывает сейчас, но у неё есть как минимум два стимула для того, что она делает. Во-первых, она будет получать в десятки раз больше. Во-вторых, ей всё-таки нравится этот идиот, Джереми Л. Смит, мальчишка из Юты, ставший мужчиной лишь внешне, снаружи.

В её речи нет слов. Они есть только у Джереми. Но слова не нужны. Её встречи и путешествия запланированы на год вперёд. Иногда — вместе с Джереми. Иногда — в одиночку. В одиночестве Уна должна посещать только те места, где Джереми ещё не был. Она — не только Мария Магдалина. Она становится Иоанном Крестителем, предтечей, и её голова на золотом блюде найдёт своё место в череде христианских мучеников. Это не просто красивая фраза. Это фраза, сказанная кардиналом Спирокки в узком кругу.

Зато с этих городков можно стрясти побольше. Можно увеличить ассортимент производимых сувениров. Можно придумать новый фирменный стиль: Уна Ралти и К°.

Можно, думает Спирокки, тайно выпускать порнопродукцию, связанную с Уной. Она ведь женщина, и теперь, после косметического воздействия Джереми, — даже красивая. Значит, можно.

Если вы думаете, что Ватикан не контролирует порнографию, вы ошибаетесь. Ватикан контролирует всё. Мне вспоминается не Италия, а Испания с её инквизицией. Заскочите как-нибудь в Испанию, к примеру в Барселону. Ваша цель — не бесконечно кланяющиеся солнцу пики собора «Саграда Фамилия», не сады и гостиницы безумного Гауди, не памятник Христофору Колумбу. Ваша цель — любой магазин. Потому что порнография в Барселоне продаётся в любом магазине. В продуктовом? Пожалуйста, вот стенд с порнографией. В посудном? Без проблем. В одёжном? Конечно. Но самое интересное — это специализированные магазины.

Вы заходите и говорите: мне нужна порнография с карликами. 2436 фильмов с карликами — на выбор. «С чёрными карликами», — уточняете вы. 541 фильм. «С чёрными карликами и маленькими белыми девочками». 48 фильмов. «С черными карликами и маленькими белыми девочками в стиле садо-мазо». «Это редкий продукт, — говорит продавец. — У нас всего четыре таких диска, но если вам нужно, я могу заказать ещё».

Это контролирует церковь. Продажу всего этого мусора. Точно так же, как она контролирует торговлю наркотиками и алкоголем. Самые серьёзные торговцы кайфом — те, у кого в качестве крыши — католический крест. Или элсмит. Теперь крышей становится элсмит.

Спирокки смотрит на Уну. Он ещё не уверен, стоит ли это делать. Он даже не уверен, согласится ли она. Несколько лет назад согласилась бы на всё, что угодно. Теперь у неё новый статус.

«Я всё поняла, кардинал», — говорит Уна.

Так и есть. Она всё прекрасно понимает, и это пугает Спирокки. Впрочем, обратного пути уже нет. Жёлтые газеты уже поймали тему, подброшенную им нужными людьми. Воссоединение двух душ — Джереми Л. Смита и спасённой им Уны Ралти. Это отличная тема. Это гораздо правдивее, чем то, что президент США не может доставить удовольствие своей жене или что премьер-министр Италии — сын инопланетянина и земной женщины. Теперь надо удовлетворить людей. Накормить их тем, что им покуда дали лишь попробовать. Тест-драйв, дегустация. Демоверсия. Теперь — полный вариант. Уна Ралти и Джереми Л. Смит. Или наоборот — Джереми Л. Смит и Уна Ралти.

Мендоза и Уайлдз — это просто сторонние наблюдатели. Конечно, Спирокки не может работать один. Им достанется кусок пирога. Меньший, чем ему, но достанется. Зато они смогут поддержать Спирокки, если что-то пойдёт не так. Они молчат, потому что Спирокки сам скажет всё, что нужно сказать.

Терренс О'Лири — тоже сторонний наблюдатель. Но у Спирокки нет над ним власти. Он — из другого учреждения.

Новый виток. Джереми Л. Смит представляет народу Уну Ралти. Джереми Л. Смит показывает толпе новый источник доходов, очередную золотую свинью. Так говорит Спирокки.

У Тинто Брасса во многих фильмах есть такой элемент: мужчина публично раздевает свою женщину и демонстрирует её толпе. Вот какая у меня избранница. Смотрите. Дотрагивайтесь. Завидуйте. Точно помню, что такой эпизод был в «Паприке». Здесь — тот же принцип. Только Уна выступает не в роли женщины. Уна — это игрушечный кролик со сменной батарейкой. Её нельзя воспринимать как женщину. Её можно воспринимать только как святыню.

То, что произойдёт завтра, должно изменить мир.

С Уны уже сняли все необходимые мерки. Её одеяние уже готово. Скромное, белоснежное, с крошечным серебряным крестиком на груди. Камера будет показывать этот крестик наездом, крупно-крупно, чтобы все смогли рассмотреть фигурку распятого Христа. Поскольку рядом, в шаге от Уны, будет стоять его непосредственный конкурент. Его брат по отцу, Джереми Л. Смит. Он будет смотреть на толпу и произносить заученный текст. В нужных местах он будет жестикулировать и показывать на Уну. Она будет смотреть в пол.

Самое смешное, что все уже видели её лицо: в телепередачах, в бульварных газетах, на обложках журналов. Они читали её имя на косметической продукции. Но теперь она и в самом деле возвращается в лоно Церкви, эта блудная дочь. И они возлюбят её новой любовью, какой не было до сих пор. Господи, это твой пиар, твоя реклама. Твои имиджмейкеры стараются вовсю.

Вечером Джереми Л. Смит и Уна сидят рядом на диване. Телевизор молчит. Они тоже молчат, поскольку им совершенно не о чем говорить. Она старше его на шесть лет. Еще две недели назад она выглядела так, будто он моложе ее на все шестнадцать. Теперь она кажется девочкой. Она наклоняется и целует его в щёку. Джереми не отвечает на поцелуй.

Пять лет быть Богом — это много.

«Я многое понял, знаешь», — говорит он.

«Что ты понял, мой хороший?»

«Что всё это — чушь собачья. Что Богу-то не нужно шоу. Шоу нужно Церкви, ага».

Это непреложная истина. Её можно было понять ещё в тот момент, когда Спирокки зашёл в камеру предварительного заключения пять лет назад и сказал: «Пошли». Но Джереми понимает это только теперь.

«Ты — не чушь. Ты — Мессия, мой хороший».

Ты Мессия, слышишь меня, Джереми? Ты Сын Божий. Тебе нельзя быть простым человеком. Тебе нельзя быть мужем и отцом. Нельзя быть уборщиком в ресторане или механиком в мастерской. Впрочем, тебе нельзя становиться и конвейером по исцелению.

Перед моими глазами стоит картинка из комикса. Из неведомой дали движется конвейер. По центру ленты — разделительная полоса. В какой-то момент конвейер разветвляется на два. То, что лежит на нем, — это женские тела. Точнее, нет — это живые женщины. Они лежат на спине, их руки и ноги прикованы, и они ногами вперёд движутся к развилке. Правая половина тела — справа от разделителя, а левая — слева. А на «перекрёстке» сидит обнажённый мужчина на высоком стуле. Внизу на стуле — велосипедный привод, который ведёт к огромной дисковой пиле. Руками мужчина управляет этой пилой. Когда женщина на конвейере подъезжает к развилке, её ноги раздвигаются расходящимися половинами ленты, и в неё вгрызается пила. А дальше по половинкам конвейера едут половинки тел. Всё вокруг в крови: конвейер, пила, мужчина с головы до пят, пол.

Джереми — это противоположность. Он сидит в том месте, где этот конвейер снова сходится (хотя это — за пределами рисунка). Он сращивает половины тел и исцеляет их. Единственный вопрос — кто тот мужчина с дисковой пилой.

Ты — Мессия, Джереми. Ты несёшь в мир радость и свет. Ты несёшь им счастье и тепло, свободу и здоровье. Каждое твоё слово — это непреложная истина, это правда в последней инстанции. Каждое твоё слово разрушает или строит города, объединяет и разделяет страны, по твоему слову извергаются вулканы и вырастают горы, текут реки, обрушиваются на камни водопады, с утра по твоему слову поднимается солнце, а ночью светит луна, приливы и отливы сменяют друг друга по твоему слову, Джереми, ветры дуют в указанном тобой направлении, и пальмы на далёких островах гнутся так, как ты им указываешь, грозы рождаются по твоему слову, гремят громы, льётся с неба дождь. И сердца, Джереми, миллиарды человеческих сердец бьются с твоим в одном ритме, попадают с ним в такт, стучат по твоему указанию и по твоей воле.

Именно поэтому, Джереми, ты не имеешь права ошибиться.

* * *

И вот начинается. Грандиозное шоу. Демонстрация миру спасённой из тенет мрака и распутства. Шлюхи-девственницы. Елизаветы I Английской.

Сначала они шествуют по коридору. Пока они идут по коридору, молчаливые охранники, швейцарцы в комических одеждах, осматривают толпу с балкона собора Святого Петра. В честь сегодняшнего события возведено несколько трибун с VIP-ложами. Они захотели посмотреть на такое событие — эти стареющие голливудские ловеласы, принцы-монегаски, поп-звёзды и автогонщики, прожигательницы жизни и молодые мордатые олигархи. Они переговариваются между собой и приближёнными лицами. Они — это как раз та категория, которая приходит сюда развлечься. Им не нужен Джереми. Они и так в полном порядке — им не требуется исцеление. У них нет веры. Но им интересно. Если Ватикан предлагает шоу, значит, нужно смотреть, потому что это модно. Потому что об этом можно рассказать на званом ужине. Или в сауне.

Это Гордон Льюис — вот он, смотрите на него. Ему принадлежит вся европейская нефть, а он сосёт копеечный «Чупа-чупс», и его жена страшнее, чем Мэри Энн Вебстер. Спросите меня, кто такая Мэри Энн Вебстер, — я не отвечу. Достаточно набрать это имя в поисковике, и вы сами всё поймёте.

Это Максим Поташин. У него в Лондоне больше недвижимости, чем у всего английского королевского двора. Его супруга-фотомодель слева. Его любовница-фотомодель справа. Его дочь-фотомодель отдыхает дома со своим бойфрендом. Максим никогда не верил в Бога. Он хочет увидеть чудо своими глазами, а не по телевизору. Хотя именно сегодня никаких чудес не обещали. Сегодня будет просто немного другая проповедь. Более сильная, более эффектная. И более эффективная.

Десятки наименований товаров с изображениями Уны Ралти, с её свежепридуманной символикой и вымышленными высказываниями ждут на складах. Как только она выйдет на балкон, магазины откроют свои двери для покупателей. Продажи первого дня — самые высокие.

Смотрите: здесь все. Сильные мира сего и слабые мира сего. Все и никто. Боги и черви.

Коридор ведёт к неистовству и бешеной энергии, к жажде и голоду, к ненависти и обожанию. И вот они идут. Первыми — охранники, два человека в чёрных туниках, с холодными пустыми глазами. За ними — Джереми Л. Смит в белом с голубой перевязью. Следом — Уна Ралти. Далее — четыре кардинала. Последним идёт Терренс О'Лири, но он не будет выходить на балкон. Он останется за кадром. Его лицо — не для всех.

Да, есть ещё оператор. Профессиональный лгун высокого класса. Он снимает их сверху, снизу, сбоку. Но всегда таким образом, чтобы они казались величественнее, сильнее, выше. Чтобы сразу было понятно, что Джереми Л. Смит — это Бог, а Уна Ралти — Мария Магдалина. Чтобы они возвышались не только над толпой, но даже над всеми, кто их окружает. Кстати, телохранители подбираются соответствующим образом. Они должны быть сильными, ловкими, умелыми. Но всегда — меньше ростом, чем Джереми Л. Смит, поскольку быть выше — это слишком смело и нагло. Быть выше Бога — нельзя.

По толпе идут волны. Сегодня однообразное шоу проповеди сменится чем-то другим. Только они ещё не представляют чем. Они ждут свою Уну, не понимая, что сейчас всё пойдёт совершенно иначе, что Уна — это всего лишь предлог, разменная пешка на Е2, игрок, случайно попавший в финал. Впрочем, этого не знает даже Уна. Она видит себя центром композиции, форвардом в атаке, наконечником копья. Она и в самом деле ощущает себя сейчас Марией Магдалиной, библейской звездой. Она гордо задирает подбородок, как её учили, и она — только она — может позволить себе быть на одном уровне с Джереми. Не выше, но, по крайней мере, такой же.

Они выходят на балкон. Полицейские кордоны напрягаются, щиты — в стык, глаза прищурены за непробиваемыми колпаками шлемов. Толпа напирает, но ограждения тут стационарные, бетонные, на века.

Джереми раскидывает руки, будто пытается выманить из-за облаков солнце. И солнце выходит. Как по заказу, в плотном облачном слое появляется прореха, солнечный луч бьёт прямо в балкон, прямо в Джереми. Конечно, это знак. Толпа беснуется. Тысячи людей на площади. Миллионы — у телеэкранов. Сейчас Джереми Л. Смит скажет своё слово.

В этот момент я понимаю, как я его ненавижу. Я понимаю, что достанься подобный дар мне, я вёл бы себя совсем по-другому. Я бы воспротивился воле этих жрецов и не стал праздничным кабаном с пучком петрушки во рту. Я бы исцелял тихо. Я бы просто ездил на автомобиле по стране, по континенту, заезжал в больницы и помогал страждущим. Вы думаете, слава не распространилась бы? Вы думаете, я не обрёл бы всенародной любви? Обрёл бы. Только фарисеи не получили бы своих денег. Джереми — курица, несущая золотые яйца. Машина по производству денег. Всё, что вы видите, — это правда. Это и в самом деле Мессия, только мне кажется, что вам нужен не такой Мессия.

В портовых кабаках вспыхивают драки из-за Джереми Л. Смита. Кто-то считает, что он Сын Божий, а кто-то — что самозванец. Впрочем, последние — это старшее поколение. Это те, кому не втемяшивали правду о Джереми. Те, кто не читал учебников, не листал журналы. Они вымирают — это поколение динозавров, антисмитеры. Это не те, кто может подготовить убийство Мессии. Это те, кто умеет орать про такое убийство в кабаке. Это крикуны, ничтожества, пустые места, пережитки прошлого.

Джереми Л. Смит стоит, раскинув руки и подняв взгляд к солнцу. Микрофон включен. Крошечный передатчик в ухе Джереми сообщает, что можно начинать. Джереми подходит к микрофону. В ухо льётся привычная монотонная речь суфлёра. Джереми может повторять, может отклоняться от темы, но в целом — должен придерживаться канвы выступления, продуманной спичрайтерами.

И вдруг Джереми поднимает руку и выдирает из уха передатчик.

Спирокки делает шаг вперёд, но уже поздно. Ничего нельзя вернуть. У Спирокки ёкает сердце.

За пять лет можно научиться говорить. Особенно если с тобой работает орда лучших специалистов по психологии толпы. Они объясняют, какие фразы можно говорить людям, а какие — нет. Какие повлияют на массы, а какие не будут услышаны.

«Дети мои! — говорит Джереми. — Пришло это время!»

Хорошая фраза для вступления. Её уже не раз использовали спичрайтеры. Неважно, какое время пришло. Это может быть просто время собирать ежегодный урожай на полях или покупать свежую модель «Фиата». Или ещё что-нибудь. Но звучит это словосочетание громко и сильно.

Однако Спирокки понимает, что общих фраз не будет.

Скажу даже больше. Фраз не будет совсем.

Джереми поднимает руки. Луч солнца падает на лицо Спирокки. Потом на лицо Марко Мендозы. Потом на Джонатана Уайлдза.

Джереми разводит облака руками. Он дарует свет. Солнце — яркое, полуденное. Небо — голубое. Тёмные облака растворяются в воздухе, превращаются в едва заметную дымку и исчезают совсем. «Яви нам чудо». Вы просили чуда? Вот оно. Специально для вас. Хватайте его, ловите. Цепляйтесь за него. Это Джереми Л. Смит. Хлеба и зрелищ? Последнее — пожалуйста.

Толпа не ликует, нет. По толпе проносится вздох. В учебники по смитологии вписана новая глава. Новый параграф в общеобразовательных учебниках. Бытие Джереми, стих 5:12. Молчаливый восторг толпы — это гораздо страшнее её безумия, её рёва и свиста. Новостные каналы всех стран взрываются.

Тогда Джереми начинает говорить, и это ещё страшнее.

«Дети мои! — говорит он. — В этом мире больше не будет ураганов и смерчей. Не будет наводнений и тайфунов. Не будет землетрясений и извержений вулканов. Не будет сходов лавин и засух…»

Каждая новая фраза превращается в постулат. В параграф учебника по смитологии. Каждая новая фраза — это невыполнимое обещание, это шаг против серых кардиналов. Джереми только что пообещал изменить мир. Изменить саму природу этого мира. Восстановить озоновый слой над Антарктидой. Очистить от мусора околоземную орбиту. Разогнать смог над городами.

Впоследствии — много позже — кто-то вспомнит, что этот день стал редким случаем, когда над Римом были видны настоящие звёзды.

«Не будет болезней, потому что я не излечу их, но устраню их причины! Не будет голода, все будут сыты и накормлены! Веруйте в Господа нашего, и я — длань, десница его — я дам вам всё то, чего вам не хватает, я спасу вас от всей скверны мира сего!»

Это — обещания, которых не может быть. Которых не должно быть, поскольку их невозможно выполнить.

Кардинал Уайлдз тихо произносит — в сторону, ни к кому конкретно не обращаясь:

«Если он это сделает, то нам придётся уйти».

Если он сделает это, то мы должны будем не просто уйти. Мы должны будем исчезнуть с лица земли, скрыться, испариться. Стать частью ковра на стене, ниткой в гобелене, элементом пейзажа. Так думает Спирокки. Потому что прямо сейчас на глазах у безумствующей толпы Джереми Л. Смит обретает настоящую власть. Он ждал столько лет для того, чтобы стать Мессией не только в учебниках. Может ли один человек изменить мир?

Мендоза склоняется к Спирокки.

«Он не может обещать такое именем Господа. Господь не мог дать ему такую власть…»

Он может. Господь может всё.

Джереми Л. Смит, этот распутный идиот, этот грёбаный пиндос, неожиданно превращается в того, кто описан в учебниках.

Вы ведь помните, что правда — это то, что вы видели своими глазами. То, что вы прочитали в газетах или узнали из теленовостей. Правда — это мнение толпы.

Истина — это совсем другое. Истина — это то, что происходило на самом деле. Истина никогда не сочетается с правдой, потому что она слишком банальна. Или слишком пошла, или неудобна, или может нарушить миропорядок. Или ещё что-нибудь.

На глазах у тысяч людей истина и правда сливаются в единое целое. Учебники по смитологии перестают быть лживыми. Элсмиты на крышах соборов — фаллосы Джереми Л. Смита — становятся настоящими знаками небес. Они ведь всё равно остаются фаллосами, вы помните об этом?

«Я накормлю голодающих. С неба будет сыпаться манна небесная…» — говорит Джереми и в доказательство воздевает руки к чистому небу.

Они задирают головы — вся эта толпа, они смотрят и ждут манны небесной. Все миллионеры в VIP-ложе, которые могут купить половину мира, тоже смотрят вверх и ждут манны. Все эти Льюисы и Поташины, эти разжиревшие на чужих костях говнюки — они смотрят вверх и ждут.

И манна сыплется на землю.

Кардинал Уайлдз падает на колени. Охранники Джереми Л. Смита падают на колени. Все падают на колени — вся толпа опускается, становится ниже на полметра. Стоят только трое — Джереми Л. Смит, кардинал Спирокки и Терренс О'Лири. Терренс не может позволить себе верить в Бога. Даже если он лично познакомится с Богом, он всё равно в него не поверит. Он будет знать, что Бог есть. Вера и знание — это разные вещи.

Она падает вниз — это белая масса, пушистая и мясистая одновременно, сделанная из мяса небесных овец. И толпа хватает её руками — они вскакивают, все вскакивают, и подпрыгивают, и хватают её, и набивают рты. Они жрут её, как узники концлагеря, которые набрасываются на еду сразу после освобождения и которым нельзя столько есть, потому что их животы распухнут, а желудки не выдержат такой нагрузки. Они облеплены манной с головы до ног, их лица измазаны манной, она покрывает их волосы — эта липкая масса, похожая на сахарную вату, и они слизывают её с рук и тянутся вверх за новой порцией.

Римляне выскакивают на улочки и ловят манну, потому что она сыпется по всему городу, она падает на мостовые и на крыши домов, она покрывает Колизей и Пантеон. Люди высовываются из окон и подставляют кастрюли и тарелки, тазы и мешки. Они собирают манну небесную, как будто у них дома нечего жрать, как будто они голодают, как будто не существует ничего, кроме этой белой массы, летящей с неба.

Кардинал Спирокки подставляет руку, и в его ладонь опускается воздушный ком манны. Он откусывает немного, его бородка измазана в манне, и ему хочется ещё, потому что он никогда ещё не ел ничего вкуснее. Это материнское молоко, вкуса которого он не помнит; это тот самый, первый в его жизни молочный шоколад, волшебный вкус детства; это отличный кровяной бифштекс в крошечном польском городке — и юная пани Агнешка, на которой он мог жениться; это удивительные яства ватиканских столов, это всё самое вкусное, что он ел в своей жизни.

Точно так же нефтяной король Гордон Льюис вспоминает самый божественный кофе на приёме у арабского шейха Саутдина. Точно так же олигарх Поташин вспоминает студенческую столовую и замечательные бутерброды с плавленым сыром, которые он так любил. Точно так же каждый в этой толпе вспоминает всё самое вкусное, что ему когда-либо доставалось, самые лакомые куски.

Уна Ралти сидит на полу балкона, прижавшись спиной к балюстраде. В её руках — комки манны. Она плачет, потому что она верит, а вера — это источник слёз. Это Джереми Л. Смит, её Господь и Властелин, и он стоит в полутора метрах от неё с воздетыми к солнцу руками. Это всё, что ей сейчас нужно. Сердце её бьётся как сумасшедшее.

Позади всех лежит человек в кардинальской мантии. Это Рокки Марелли, четвёртый кардинал, поднявшийся на балкон вместе с Джереми. Это просто статист, даже не пешка. Это край доски, квадратик Н8. У него случился приступ, потому что поверить в Бога — это не такое уж простое дело. Он умирает. Но Джереми Л. Смит не видит этого, потому что смотрит на солнце. Потому что где-то там есть тот самый Бог, который — теперь он не сомневается — приходится ему отцом.

* * *

Они медленно покидают сцену. Джереми больше ничего не говорит, потому что время слов прошло — наступило время действовать. По пути он проводит рукой над телом Марелли, и тот поднимается, оглядывая мир вокруг удивлёнными глазами.

Последними идут Терренс О'Лири и Папа, Бенедикт XX Воскресший. Это прозвище. Папы уже тысячу лет не получали прозвищ — Бенедикт удостоился такой чести. Впрочем, это сомнительная честь. Это пустые слова, которые напоминают Карло Баньелли о том, от кого он теперь зависит. Кого он ненавидит. Терренсу О'Лири чужда ненависть. Он просто работает. Он — машина для выполнения запрограммированных действий.

Спирокки не знает, что сказать Джереми. Он не может упрекнуть того, в кого приходится верить.

Уна Ралти тоже не знает, что сказать человеку, в которого она не просто верит. Которого она любит.

И у Джереми нет для них слов. Потому что он сам не понимает, как сделал то, что сделал. Если Бог выглядит именно так, то он разговаривал с Богом. Если это можно назвать разговором.

Он идёт прямо в свои апартаменты и закрывает за собой двери. Джереми ждут его женщины. Они видели всё — по телевизору. Они боятся подходить к нему. Но подходят, потому что это их работа. Джереми отвергает их движением руки. Этот жест означает «выйдите». Он ложится на кровать и смотрит в расписной потолок.

Это истина, которая сотрудничает с правдой. Которая дружит с тем, что вы видите на телеэкранах. Это Джереми, который говорит с Богом. Который возвращает людям молодость и дарует манну небесную. Это не тот Джереми, который гадил в автомастерской и трахал начальницу склада.

Нет. Это тот самый Джереми. Не верьте. Именно этот Джереми оставил свою мать в колодце. Именно этот маленький негодяй, и никто иной. Вы думаете, что пришедшая святость искупает грехи прошлого? Что можно купить индульгенцию и забыть о собственных преступлениях? Что можно исповедаться, и всё будет прощено? Вы ошибаетесь. Все громкие слова об отпущении грехов — это бизнес. Это придумала церковь, чтобы вы знали, за что платите свою десятину.

Убийца вспарывает кому-то живот, а потом идёт в церковь и рассказывает об этом священнику. И тот молчит, потому что это называется тайной исповеди. Он отпускает грехи — от имени Бога, с которым никогда не разговаривал. Он не знает, какие грехи можно отпускать, а какие — нет. Потому что Бог молчит. И он отпускает всё. Убивай, грабь, режь, трави, кради — всё для вас. Целый спектр развлечений, чёртово колесо для грешников. Прямая дорога в рай по головам других.

Джереми Л. Смит лежит на своей кровати и не думает о таких вещах.

Джереми Л. Смит думает о том, что он будет делать завтра.

Комментарий Марко Пьяццола, кардинала Всемирной Святой Церкви Джереми Л. Смита, 25 ноября 2… года.

Среди присутствующих на площади во время первого появления Манны не было никакого Гордона Льюиса. Я не смог найти ни одного документа, подтверждающего его существование. Автор называет Льюиса нефтяным королём, но и в истории нефтедобычи я не нашёл ни одного упоминания о человеке с подобным именем. С учётом того, что большинство исторических лиц, встречающихся в документе, существовали на самом деле, мне трудно понять логику автора, который вводит в повествование откровенно вымышленного персонажа. Кстати, обратите внимание на то, что он указан в качестве владельца всей европейской (!) нефти. Как известно, Европа никогда не славилась большими запасами нефти, за исключением, разве что, Норвегии. Даже в этом ключе описание личности Гордона Льюиса звучит неубедительно.

Утверждение о контроле Ватиканом распространения порнографической продукции не более чем смешно. Ватикан в Вашем и моём лице постоянно борется с развратом и распущенностью. В данном же случае Ватикан выглядит гнездом порока. Помимо распространения порнографии как таковой автор приписывает нам свободу нравов и использование услуг женщин сомнительного поведения. Я думаю, что нет смысла подробно комментировать столь вопиющую ложь.

Отдельно хотелось бы выделить расовую нетерпимость автора. Обратите внимание на постоянное подчёркивание национальной принадлежности Мессии и его окружения. Изначально предвзятый взгляд на житие Джереми Л. Смита приводит в данном случае к созданию противоречивого и неестественного текста.

Кстати, несколько слов о художественных достоинствах данного «жития». Автор постоянно перескакивает с настоящего времени повествования на прошедшее и обратно, что в определённой степени затрудняет восприятие. Помимо того, он настолько категоричен в своих утверждениях, что кажется не более чем подростком-максималистом. В то же время, эрудированность автора не позволяет считать его таковым. Я постоянно задаю себе вопрос: кто мог написать это? Кто мог ненавидеть Мессию и человечество в целом настолько сильно? Пока что я не нахожу ответа.

4. АФРИКА

Джереми идёт по поверхности воды в бассейне. Он ступает осторожно, точно боится ошибиться, точно вода сейчас перестанет быть плотной и пропустит его вниз, позволит ему упасть. Но вода под Джереми Л. Смитом — это каменная плита. Ступать по ней легко и приятно. Она слегка облегает ступни и смешно причмокивает.

Широкие двери отворяются, входит Спирокки. Джереми оборачивается.

Он ведь наивен — этот Мессия, он наивен, как дронт. Дронты жили на островах в Индийском океане. А потом пришли европейцы. Эти птицы были так глупы, что подпускали белых охотников на расстояние удара. К дронту можно было подойти и убить его ударом палки по голове. Последнего дронта убили в 1643 году.

Джереми — такой же. Он подпускает к себе на расстояние удара. Только ударить его пока никто не смеет.

«Вы и вправду этого хотите?» — спрашивает Спирокки.

Джереми улыбается.

«Я должен, чё уж тут».

«Вы ничего не должны. Вы делаете то, что хотите. Это разрешение, которое дал вам Бог».

Джереми улыбается и идёт к кардиналу через весь бассейн.

«Значит, хочу».

Это железная логика. Кольцевая. Я хочу и делаю, потому что имею право делать всё, что хочу. Месяц назад Спирокки отговорил бы Джереми. Теперь — нельзя. Невозможно.

Джереми хочет на войну. Он никогда не видел войны. Настоящей войны. Исполненной смерти и страха, нищеты и голода. Теперь Джереми нашёл такое место, где все ужасы слились воедино. Убить всех зайцев одним выстрелом — это отличное решение. Мессия идёт в бой без оружия в руках, но — со Словом. Прекрасный пиар-ход. На спине Джереми можно поместить логотип «Майкрософта». Отличная идея. И это будет дорого стоить.

Но Спирокки понимает одно. Джереми — человек. Мессия, Сын Божий, кто угодно, но — в человеческом теле. Если с Джереми что-то случится, будет очень сложно. Поэтому он боится. Но воля Джереми — это Божья воля, и с этим кардинал ничего поделать не может.

«Это всё, Лючио?» — спрашивает Джереми.

Никто не называет кардинала Спирокки по имени. Никто не имеет на это права. У него нет родных людей, которые могли бы называть его так. Джереми дозволено всё. Все для него — на «ты». У него плохая память на имена, но наиболее употребляемые он всё же выучил, потому что иначе нельзя.

«Всё».

Спирокки кланяется и исчезает. Джереми идёт по воде с усмешкой, ни о чём не беспокоясь, потому что бояться нечего. Война — это именно то, чего он сейчас хочет. Точнее, он хочет, чтобы войны не было.

В какой-то момент понимаешь, что творить добро — гораздо интереснее, чем зло. Поскольку зло причинять легко. Чтобы разнести человеку живот, достаточно одного движения пальцем. Удар, отдача — и всё вокруг в крови. Чтобы зашить этот живот, нужны невероятная квалификация, сложные приборы и препараты, несколько часов времени. Это труднее. И потому ощущение от результата оказывается гораздо более сильным. Это удовлетворение, это какая-то странная нирвана, отпущение грехов самому себе. Когда ты спасаешь человека, ты освобождаешься от повинности идти и исповедаться в убийстве. Ты сам говоришь Богу: «Я понял. Я осознал свою вину. Я больше никогда этого не сделаю». И Бог верит тебе точно так же, как ты веришь в него. Это бартер. Обмен верами.

Джереми хочет искупить свою вину. Наверное.

Впрочем, всего этого вы не видите. Вы видите только то, что вам показывают телеканалы. Вы видите, как Мессия садится в самолёт и машет на прощание рукой. Он машет не только тем, кто собрался в аэропорту и провожает его. Он машет миллионам телезрителей. Он машет лично вам. Вы чувствуете, что каждое его движение наполняет вас новой силой? Вы чувствуете? Далее вам покажут эту сцену — самую знаменитую. Как Джереми Л. Смит поднимает руки вверх, и солдаты обеих враждующих сторон бросают оружие.

Так вот, имейте в виду: это постановочная сцена. Все солдаты — актёры. Они одеты в соответствующую форму, измазаны в грязи. Белоснежные одежды Мессии контрастируют с окружающим пейзажем — это так. Он расположился на траве, а слева и справа к нему подходят солдаты в подчёркнуто различном обмундировании. Справа — в синем. Слева — в зелёном. Они подходят и бросают оружие к его ногам, а потом братаются. Они знают, что война — это глупость. Что все войны на земле нужно прекратить. Что теперь у них есть общий Мессия — их главный человек.

На самом деле всё было иначе. Сценарий схож, но режиссёр — другой. Более жестокий. Более сильный.

Но обо всём по порядку.

Начнём с посадки Джереми Л. Смита в самолёт. Он поднимается по трапу, улыбается и машет рукой. Именно машет, а не благословляет. На хвосте самолёта — огромный элсмит. Вслед за Джереми поднимается Уна Ралти. За ней — кардинал Спирокки.

Джереми проходит в салон и садится в огромное мягкое кресло. Ему приносят виски со льдом. Джереми отпивает глоток и возвращает стакан стюардессе.

«Яблочного сока, а?» — говорит Джереми Л. Смит.

Он сам не может этого объяснить. Просто сейчас ему захотелось именно яблочного сока — и никакого алкоголя. Это новое желание. Раньше такого не было.

Кардинал сидит напротив, Уна — рядом. И больше никого.

«Охрана», — говорил кардинал накануне. Он повторял это слово тысячу раз.

«Я защищу вас», — ответил Смит. И этих слов хватило.

Кардинал смотрит на Джереми пристально — разглядывает, как подопытную крысу. Джереми пьёт свой сок. Молчание. У кардинала — тысяча мыслей, но он не может ничего сказать, потому что любое слово покажется лишним. Абсолютно любое слово.

Остальные летят в другом салоне. Операторы, режиссёры, обслуживающий персонал.

«Это Африка, — говорил кардинал. — Там опасно».

«Везде безопасно, точно», — сказал Джереми.

Спирокки из ферзя превращается в пешку. Нет, не в пешку. В коня или слона, но не более того. До ладьи он теперь не дотягивает. Ладья — это Уна Ралти, с которой Джереми спит уже неделю. С ней одной. Девочки могут мыть его, но спит он с Уной. Обновлённой, красивой, с гладкой кожей и узким итальянским лицом.

Пока самолёт летит, телеканалы повторяют кадры, предшествовавшие вылету. Повторяют слова Джереми из официального заявления прессе: «Я еду на войну». Учебники по смитологии в спешке корректируются и дописываются. Пока самолёт летит, война приближается.

* * *

Первое, что вы видите на войне, — это грязь. Это кошмарная антисанитария. Средневековая помойка. Солдатский лагерь — это ещё ничего. Но подойдите ближе к линии фронта. Всё в пыли и в грязи, люди ползут по земле, люди шагают по грудь в болотной жиже, они срут и даже не подтирают свои задницы, потому что бумаги нет. Вообще никакой. Это война. Нет времени на то, чтобы почистить зубы, чтобы сменить бельё. Поэтому все воняют. Когда солдаты снимают обувь, птицы дохнут на высоте двадцати метров.

Но потом вы привыкаете. Вам кажется, что так и надо. Что вонючее бельё — это нормально. А ещё через какое-то время вы перестаёте чувствовать даже этот запах. И тогда вы замечаете, что война — это не так уж и страшно. Вплоть до тех пор, пока не увидите кровь.

Смотрите в кино: несут раненого. Он окровавлен, лицо в грязи. Он улыбается вам или скалится от боли — белые белки на чёрном лице. Разматывают временные бинты: порез, рана. Её промывают и бинтуют. Всё красиво.

Но в реальности иначе. На такие порезы вообще не обращают внимания. Нужно встать и хромать дальше. Пусть болит — сожми зубы, ты мужчина. А то, что несут на носилках, скалиться уже не может. Вот оно: кишки кровавой грудой лежат на животе. Вот ещё: вместо лица кровавая каша, на нерве свисает один глаз. Вот ещё: нет обеих ног, и наружу торчат обломки белых костей. Доброе утро, не хотите ли проблеваться? Пожалуйста.

А теперь поймайте любого из них за руку и спросите, ради чего они сражаются. У них всегда наготове шаблонный ответ для телеящика. За Родину. За свободу. За Отчизну. На самом деле им плевать на Отчизну. Они сражаются за деньги или по призыву. Две причины: пряник и кнут. Они идут в бой ради собственной выгоды. Чтобы заработать. Чтобы избежать наказания. Меркантильность превыше всего. Это не их Родина. Свою Родину они просрали много лет назад. Раздали по копейке, проиграли в карты.

Джереми Л. Смит летит на чью-то чужую родину. «Выберите мне войну, а?» — сказал он, и они выбрали, эти помощники и менеджеры. Две страны в Центральной Африке, внутренний конфликт. Автоматы Калашникова, нищета и генерал-император во главе каждого государства. Доброе утро новым бокассам. У них самая сияющая форма из всех самых сияющих форм на планете. У них больше наград, чем у любого генерала любой страны. Они молоды и могут убить своего подчинённого только за то, что тот повернулся к ним спиной. Они любят бриллианты. Ещё они любят золотые автоматы и платиновые пистолеты. Ими неудобно пользоваться по прямому назначению, зато очень эффективно размахивать на глазах у подчинённых.

Они верят в Бога. Вы можете усомниться в моих словах, но все эти людоеды — крещёные. Они носят на груди крестик, и это не пустая побрякушка. Они и в самом деле веруют. Они приходят в церковь и искренне исповедуются. А если им что-то не нравится, то тут же стреляют в священника из золотого «калаша».

Они допускают ошибку, потому что не принимают элсмит. Им нравятся их кресты — православные и католические. Им нравятся церкви с символикой смерти. Крест — это орудие пытки, орудие убийства. С таким же успехом эмблемой христианской империи могло стать копьё. Или нож. Или два дерева, между которыми на верёвках растянут человек. Потому что это тоже способы убийства. Крест просто случайно подвернулся под руку. Так уж вышло, что в Риме любили распинать.

А теперь им предлагают элсмит. Фаллос Джереми Л. Смита. И они не хотят водружать на свои колокольни чей-то член. Они не знают, что это член, но инстинктивно сопротивляются. Они хотят лично увидеть Мессию, пожать ему руку, поговорить о своей стране, сделать умные лица, а потом пристрелить его из золотого автомата, если он им не понравится. Отличная схема, как мне кажется.

На самом деле я знаю, что вы об этом думаете. Вы можете строить из себя святош. Можете говорить, что вы не расисты, что все равны. Можете бороться за права чёрных и мусульман. За то, чтобы у них были работа и жильё. Вы можете утверждать всё, что угодно. Права человека. Да, конечно. Но вы думаете иначе. Если с вас содрать маску, под ней окажутся ненависть и презрение. «Тупые грёбаные ниггеры», — вот что вы думаете. Ещё бы. Когда из южной части африканского континента выгнали белых фермеров, там тут же начался голод. Потому что африканец не может работать, если его не бить кнутом. Вы это знаете, вы об этом думаете, но вы не можете сказать это вслух, потому что политкорректность превыше всего. Потому что Microsoft Word подчёркивает слово «негр» как ошибочное. Надо говорить «чёрный». В США — «афроамериканец». Но все они — ниггеры, как их ни крути. Тупое наглое стадо.

Джереми Л. Смит всегда думал именно так. Он всегда презирал чёрных. Он готов был не считать их за людей. Когда он бывал в школе (это случалось нечасто), его сажали на заднюю парту. По соседству с Джереми сидел мальчик по имени Сайрус Сиссоп. Он был классическим афроамериканцем с приплюснутым носом и жёсткими кудряшками. Джереми Л. Смит и его друг Бадд Парвин били Сиссопа в туалете, потому что тот был чёрным. Они мочились на него и губкой втирали в него мочу со словами: «Может, получится тебя отмыть, черножопый». Это типичный Джереми Л. Смит. Не тот, кого вы видите по телевизору, а тот, который на самом деле.

Теперь Джереми Л. Смит летит в страну, где он лишний. Где чёрные смотрят на белых как на дерьмо. Где царит обратный расизм. Негры-нацисты. Сочетание несочетаемого.

И там идёт война. Там идёт хроническая война, потому что у них это в крови. Не земледелие, не животноводство, не производство. У них в крови война и секс. Поэтому половина — мертва, а вторая — больна сифилисом.

У них нет танков, потому что танки слишком дороги. Зато у них много дешёвых военных автомобилей времён второй мировой. Джипов «Виллис» и «ГАЗ-64». Это отличные машины, потому что там нет дорог. Они ездят в них по городу, размахивают оружием и от нечего делать стреляют в гражданское население. Те, кто стреляет, — мертвы. Те, в кого стреляют, — больны сифилисом. Именно так, а не наоборот.

* * *

Самолёт Джереми Л. Смита садится в местном аэропорту. Впрочем, это одно название. На самом деле это просто длинная песчаная полоса, неровная, вся в рытвинах. Самолёт трясёт. Джереми Л. Смит смотрит в иллюминатор. Он видит здание аэропорта — деревянный двухэтажный домик. У них тут полно дерева. Тут влажные леса, джунгли. А они строят из соломы, потому что дерево сложно обрабатывать. Они не любят работать — и не умеют.

Трап — деревянная лесенка. Джереми Л. Смит спускается вниз. Кардиналу Спирокки помогают, потому что возраст даёт о себе знать. Смит смотрит на яркое, нестерпимо жаркое солнце и оглядывается на встречающего. Это рослый широкоплечий африканец в защитной форме. Рядом с ним — маленький и тщедушный белый. Местный миссионер.

Миссионер склоняется перед Джереми до земли и целует его запыленный ботинок. Джереми царственным жестом поднимает священника.

«Да не надо, чё тут».

Священник что-то лепечет, но его слова теряются в солнечном свете и шелесте пальмовых листьев.

«Пойдёмте», — говорит широкоплечий.

Они идут вперёд, к жалкой постройке. Но внутри прохладно: работает кондиционер.

Джереми хочет войны. Ему не нужны эти пресмыкающиеся миссионеры и массивные проводники. Ему поклоняется весь мир. И теперь он хочет доказать миру, что не зря. Что он заслужил право быть объектом всеобщего поклонения. Он идёт за проводником через здание.

За зданием — «Хаммеры», две штуки. Мощные военные монстры. Подарок от армии США. Для Джереми открывают заднюю дверцу, но он предпочитает сесть впереди.

«Пить хотите?»

Проводник общается непосредственно, точно перед ним простой турист, и не более того. Джереми воспринимает это нормально. Он привык к пресмыканию, но до этого успел привыкнуть и к обыденному общению. Он качает головой: «А-а».

На заднем сиденье — Спирокки и Уна Ралти. Во втором «Хаммере» — ещё один рослый негр, белый миссионер, оператор с камерой и Терренс О'Лири.

Джереми знает, как зовут каждого из них. Он знает их судьбы, их проблемы и решения этих проблем. Ему известен каждый их шаг.

Первого афроамериканца — того, который ведёт их джип, — зовут Габага. Он из Мали, шестнадцатый ребёнок первой жены своего отца. У него было два брата-близнеца, потому что он родился в тройне — и был в ней вторым. Его младший брат-близнец не дожил до года. Впрочем, как и ещё шестеро братьев. Из восемнадцати братьев и сестёр сейчас живы восемь. Это хороший процент. Габага умеет стрелять из всего, что стреляет, и водить всё, что движется. Однажды он управлял самолётом и даже сумел посадить его. Габага умеет читать, но пишет неграмотно, коряво, с трудом.

Водителя второго джипа зовут Пекеле. Ему двадцать лет. Он не умеет ни читать, ни писать, а считает только до десяти. Он впервые убил человека в одиннадцать лет, из автомата отца. Его отец был солдатом одной из армий воюющих государств. Его убили месяц назад. Не просто застрелили. Его взяли в плен и с живого содрали кожу. Кое-что они всё-таки умеют, эти дикари. Они умеют пытать человека очень долго, а тот даже не потеряет сознание. Пекеле мечтает отомстить. В его голове только одна мысль: убивать. Ему противен жалкий белый человечек на заднем сиденье.

Миссионера зовут Дональд Дикинсон. Он из Шотландии. Он сам захотел поехать в эту страну, чтобы прививать африканцам христианскую религию. Когда появился Джереми Л. Смит, Дикинсон поверил в него всей душой. Он попытался заменить кресты на элсмиты, но его не поняли. Он сам разрушил то, что с таким трудом создавал. Когда человек навязывает вам веру, вы всё-таки в какой-то момент подпадаете под его влияние. Но как только он пытается навязать вам другую веру, вы теряете и ту, первую. Он жалок, этот Дональд Дикинсон. Впрочем, у него не было выбора. Он сирота, вырос в приюте. Церковь была единственным способом спастись от нищеты.

Джереми читает в их сердцах и головах, как в открытой книге.

Они едут молча. Если бы миссионер оказался в одной машине с Джереми, он трещал бы без умолку. Но Габага знал, кого куда посадить.

Они приезжают в лагерь. Это обыкновенный полевой армейский лагерь, по соседству — деревушка. Солдаты из лагеря наведываются туда и спят с местными девушками. У половины — сифилис. Но это нормально. Тут живут с сифилисом, как в другой стране — с хроническим гастритом или тонзиллитом. Джереми выходит из джипа. Никто не встречает его. Чёрные в защитных штанах, голые по пояс, ходят по лагерю, таскают ящики, переговариваются. Джереми здесь лишний. Здесь не нужен Мессия. Он необходим цивилизованной Европе, тупой Америке, дикой России. Африке Мессия не нужен.

И тогда Джереми останавливается и воздевает руки к небу. Габага смотрит на него, и Пекеле, и Дональд Дикинсон, и Спирокки, и Уна. А Джереми улыбается, и на его лицо падают первые капли дождя.

Дождь обрушивается на лагерь, это настоящий тропический ливень. Он подмывает песок под колёсами джипов и затекает в палатки, солнце исчезает за густыми тёмными тучами, молнии бьют в деревья и флагштоки, а Джереми стоит в центре этого безумия, смотрит на небо и улыбается. Габага идёт к Джереми, но останавливается на полпути. До него доходит, что этого человека не нужно прикрывать от ливня. Что этот человек — сам ливень. Он сам — тучи, молнии и гром, он сам — стихия.

Солдаты бегают, мокрые насквозь, они пытаются спасти оружие, но вода заливает стволы, и если сейчас армия противника нападёт, то они не смогут сделать ни одного выстрела.

«Эта земля расцветёт», — говорит Джереми и опускает руки.

В ту же секунду дождь прекращается. Тучи расходятся, появляется солнце. Джипы стоят, утопая в застывающей грязи по колёсные арки. Вот из грязи торчит дуло автомата, вот — пулемётный штатив. Откуда-то появляется огромный чёрный, весь в нашивках и орденских планках. На вид ему лет тридцать. Он кричит что-то на своём языке.

Джереми понимает смысл его слов. Чернокожий в ярости. Он требует немедленно привести лагерь в полную боевую готовность. Но это не имеет смысла. Потому что Джереми этого не хочет. Он смотрит на чёрного, и тот оборачивается. Это Игара Бронги, генерал. Он хочет воевать. Он хочет завтра же отправить своих солдат в бой. Но у него ничего не получится. Потому что Джереми Л. Смит не желает войны. Игара Бронги неожиданно замолкает и уходит. Он больше не будет отдавать приказы. Он раскаивается в том, что сделал за свою жизнь. А Джереми идёт через лагерь, и по его следам шествуют свет и покой.

* * *

Джереми не любит и не хочет ждать. Он не желает сидеть в штабе, слушать отдалённые перестрелки и радиопередачи. Он может одним взмахом руки наполнить мир тишиной и спокойствием, наполнить его любовью.

Он может одним движением руки разрушить мир. Но этого он делать не станет.

Джереми Л. Смит поднимается и говорит: «Я должен сделать то, ради чего приехал».

И никто не смеет возразить ему, ни один человек. Джереми Л. Смит выходит из помещения и оказывается на ярком солнце. Солдаты бродят по изувеченному лагерю. Машины увязли в земле.

«Джип надо откопать», — говорит Габага.

«Не надо. Садись за руль, давай».

Они садятся: Габага, Джереми, оператор и Спирокки. Терренс О'Лири тоже забирается в джип. Если потребуется, в «Хаммере» не будет тесно даже ввосьмером. Уна остаётся в лагере.

«Хаммер» глубоко увяз в земле. Своим ходом ему не выбраться. Габага не уверен даже, смогут ли колёса прокрутиться.

«Поехали, давай», — говорит Джереми.

Габага жмет на газ. Автомобиль легко, точно бумажный, выбирается из ямы и едет вперёд. У Джереми — каменное лицо. Габага смотрит вперёд. Он уже поверил — тогда, когда пошёл ливень. Теперь его вера непоколебима. Он не имеет права в ней сомневаться.

Автомобиль съезжает с дороги и катится по целине, по непроходимой чаще.

«Так безопаснее», — говорит Габага.

Джереми улыбается.

Выстрелы уже не кажутся отдалённой трещоткой. Теперь можно понять, что это именно выстрелы. Одиночные и очереди. Каждая пуля куда-то попадает. Не всегда в цель. У каждой пули своя судьба. Одна попадает в лоб мальчишке с автоматом в руках. Другая — в ногу старику, случайно оказавшемуся в неудачном месте. Третья — в дерево. Четвёртая летит в небо, достигает максимальной высоты и падает обратно — блестящая, недеформированная. Судьбы пуль похожи на судьбы людей, которым они предназначались. Если пуля не попадает в человека и падает на излёте — красивая, острая, то и тот, в кого она не попала, остаётся жить и достигает своего излёта в старости. Так всегда. Так написано в книге судеб. Точнее, было бы написано, если бы она существовала.

Наша книга судеб — это Джереми Л. Смит. Это все три парки в одном флаконе, это все нити судьбы, это ткань мира.

«Всё, дальше пехотой», — говорит Габага.

Они выходят из машины. Габага идёт первым, но Джереми кладёт руку ему на плечо. Тот всё понимает и отстраняется. Третьим идёт Спирокки. Ему тяжело, он прихрамывает. Дорога неровная. Его туфли не рассчитаны на путешествия по пересечённой местности. За ним следует оператор. Иногда он отходит чуть в сторону, иногда догоняет Габагу, чтобы снять Джереми поближе. Терренс О'Лири идёт последним. На нём тщательно выглаженный чёрный костюм, бежевая рубашка и галстук. На нём лакированные туфли. Он ступает по траве, но на его одежде не остаётся ни следа. Это идеальный человек, киборг, машина аккуратности.

Вы снова должны спросить меня, кто такой Терренс О'Лири. Но я снова не отвечу. В книге должна быть какая-то интрига, завеса тайны, элемент волшебства. В фильмах это обычно выглядит так: камера показывает мир с позиции зла. Например, глазами приближающейся к жертве анаконды. Или подземного червя. Иногда камера показывает таинственного человека в тени забора, и только белки его глаз видны стороннему наблюдателю. Терренс О'Лири — это та самая анаконда, тот самый человек в тени.

Перед Джереми появляется негр с автоматом. Он кричит что-то на непонятном языке. В отдалении — чёткая пулемётная очередь. Джереми поднимает руку, и человек опускает оружие. Он падает на колени и склоняется перед Джереми. Тот идёт дальше. Они проходят, а человек всё ещё стоит на коленях. Спирокки слышит его тихий плач.

Неожиданно Джереми сворачивает. Он не пробирается через джунгли — они расступаются перед ним. Трава стелется ровным зелёным ковром, деревья прикрывают от солнца. Джереми шествует как король.

Вот теперь будет та самая сцена. Постановочная, снятая специально для телевидения. Джереми, идущий вдоль линии фронта, между двумя рядами окопов. Он разводит руки — и стрельба замолкает, солдаты с двух сторон бросаются друг к другу в объятия и целуют ноги Джереми Л. Смита. Теперь последует именно эта сцена, но отражённая через кривую призму. Спирокки запретил пускать в эфир оригинал. Потому что оригинал не для слабонервных. Не для дневного эфира. Не для новостей.

Перед Джереми лежит труп. На его лице — выражение ненависти. Его форменная куртка с карманами пробита во многих местах. Чёрные пятна на ней — это свернувшаяся кровь. Джереми наклоняется и дотрагивается до тела. И солдат открывает глаза. Он смотрит на Джереми, и в его взгляде — мир и покой. Джереми поднимается и идёт дальше.

Неожиданно Спирокки приходит в голову, что Джереми мог бы служить войне точно так же, как сейчас служит миру. Он может оживлять мертвецов для того, чтобы те снова шли в бой. Бессмертная армия. Он способен поднять из могил целые полчища мёртвых солдат. Бог-некромант. Ночной кошмар. Спирокки мотает головой, отгоняя эту мысль.

Сейчас вы увидите эти кадры. Вы представите их так живо, будто смотрите телевизор, а не читаете книгу. Будто вы видели всё это своими собственными глазами. Не то, что сняли потом, а то, что было на самом деле. То, как Джереми Л. Смит прошёл по полю боя.

Первое, что вы видите, — это трупы. Они лежат на земле в дурацких позах. Вы думаете, что мертвецы аккуратно ложатся на спину и закрывают глаза? Что их руки сложены на груди или животе? Вы думаете, что единственный след их смерти — это пулевое отверстие в груди? Это не так. Вот лежит человеческая нога. Это всё, что осталось от солдата. Нога — и больше ничего. Граната взорвалась у него в руках. Потому что в такие страны часто поставляют плохое оружие. Которое взрывает или расстреливает своего хозяина. Которое заклинивает именно в тот момент, когда враг наступает.

Вот другой солдат. Очередь прошила ему лицо. Это кровавая каша. Он лежит, скрючившись, будто только что бежал, а потом неожиданно упал и покатился по земле. Так и было. Кого из них может воскресить Джереми? Всех? А что он способен сделать из ноги? Из руки? Может ли он отрастить голову для тела, у которого нет головы?

И Джереми выходит на сцену. И в самом деле, слева — синие, метрах в пятидесяти. Они ведут беспощадный огонь по наступающим зелёным. Строчит пулемёт. Рвётся граната. Двое чёрных заправляют снаряд в портативный миномёт.

И тогда Джереми поднимает руки. И всё стихает. Оружие молчит. Слышны крики и ругательства. Рядом с Джереми падает граната, но не разрывается. Джереми идёт вдоль линии маленького фронта, по этой локальной войне, будто вокруг него — бескрайнее поле, а он проводит рукой по золотистым колосьям. Джереми идёт по войне, как ходил по воде. В центре композиции — он, и никто другой. Его ноги шлёпают по крови мертвецов. Он смотрит вниз и видит раздавленную грудную клетку безымянного солдата.

И тогда он делает то, чего нет в официальной версии. Чего нет в хрониках. Он воздевает руки, и с земли поднимаются мертвецы. Они выглядят страшно. У кого-то снесено полчерепа. У многих нет конечностей, а в груди — рваные дыры. Нет глаз, нет ушей. Это ночь живых мертвецов, кошмар на улице Вязов. Они стоят перед ним и позади него, они окружают его со всех сторон — эти существа. И они смотрят на него в упор — на своего спасителя, на своего Мессию, на короля-вампира. А потом они начинают обрастать мышцами и кожей, из оборванных рукавов выползают новые руки, обтягиваются сухожилиями и нервами, из пустых глазниц выплывают новые глаза, зарастают пробитые животы, засасывая внутрь кольца кишок. Это картина, достойная кисти Босха. Это ужас, которому нет равных.

Спирокки блюёт. Оператор — тоже. Африканцы и миссионер видели и не такое. Терренс О'Лири, как всегда, хладнокровен.

Они стоят вокруг Джереми — уже живые, десятки чёрных. Они ощупывают себя, не в силах поверить в собственное воскрешение. Из окопов выходят солдаты. С обеих сторон. Они идут к Джереми, они проталкиваются через толпу воскресших, падают на колени и дерутся за право первым поцеловать ногу Мессии.

* * *

«Локальное сражение — ещё не война. В стране смута», — говорит водитель.

«Нет больше смуты», — говорит Джереми. Он спокоен. И по звуку его голоса Габага понимает, что сказал глупость. В стране, где побывал Мессия, не может быть смуты. Это счастливая страна. Страна, которая начинает новую жизнь. Страна, в которой царит любовь.

«Хаммер» едет медленно. Передатчик Габаги трещит помехами, но сквозь них пробиваются разборчивые слова. «Мир!» — это слово звучит чаще всего. Обе стороны конфликта, а также разрозненные группировки, мародёры и бандиты — все внезапно прекращают войну. Они бросают оружие на землю и смотрят друг на друга с недоумением, потому что раньше не видели друг друга. Раньше они видели чёрную фигуру с оружием, которая угрожала им. Теперь они видят брата и друга.

Но Спирокки, как всегда, просчитывает наперёд. Если Джереми может щелчком пальцев прекратить одну войну, то он может остановить и предотвратить многие. Он может массово лечить болезни. Он может спасти человечество.

И человечество подавится самим собой. Оно не выдержит такого груза. Война и болезни — это вселенский механизм саморегуляции. Это живая иллюстрация к закону Дарвина. Принцип выживания сильнейшего. Мир порождает перенаселение, перенаселение порождает нищету и голод. Одного Джереми Л. Смита не хватит, чтобы накормить всех хлебами и рыбами. Хотя больше всего кардинал Спирокки боится, что одного Смита хватит. Что он возьмёт на себя то, что сейчас тащат на своих плечах тысячи людей. Что он освободит мир от необходимости двигаться. И это будет началом конца. Развращённый, ленивый мир не сможет существовать. Он просто не выдержит конкуренции с природой.

В этот момент кардинал Спирокки осознает, что Джереми — это не курица, несущая золотые яйца. Джереми — это зло, это спасение во имя страха. Теперь кардинал Спирокки отчетливо понимает, что нужно сделать. Когда они вернутся, он начнёт реализовывать свой план.

Джереми, исцеляющий мир. Джереми, останавливающий войны и мор. Это эпические картины. Картины, которые должны пережить многие поколения и дойти до потомков. Картины, которые будут снова изображаться через тысячу лет, и лицо Джереми будет на них совсем другим, нисколько не похожим на настоящее. Это будет одухотворённое, красивое лицо с прямым носом, волевым подбородком и строгими чёрными глазами. Этому лицу будут поклоняться, будут стараться походить на него. Таким его изобразят в фильмах. Это будет очень престижная роль — роль Джереми Л. Смита. Сыграть Христа решится не каждый. Сыграть Джереми — тоже.

Но если так непросто сыграть Джереми, то каково же быть им?

Кстати, в сюжете, который вы видели по телевизору, Джереми нет. Человека показывают со спины, он расставляет руки и благословляет живых солдат. Он очень похож на Джереми. Но это актёр. В какой-то определённой ситуации он может стать его двойником. До сих пор Джереми не нуждался в этом. Оно и к лучшему. Актёра зовут Мастен Спейси. Он закончил театральное училище и театральную академию для того, чтобы играть в роликах Мессию. Он всегда мечтал сыграть Гамлета или короля Лира. Но он вынужден изображать Джереми Л. Смита, потому что похож на этого ублюдочного Спасителя, на эту куклу в руках кардиналов. Очень опасную куклу.

«К самолёту, давай», — говорит Джереми.

Кардинал смотрит на него.

«Мы летим дальше. Мне нужна чума там, оспа. Язвы, гнойники. Мне нужен мор, который можно остановить. О'кей?»

Все телеканалы мира уже говорят о том, что Джереми останавливает войны. Все телеканалы стелятся перед ним, женщины плачут, баюкая на руках детей, а мужчины молча склоняют головы. Бог, спускающийся на землю, встречается не каждый день. Бог, прекращающий войны и дарующий людям манну небесную.

Кардинал Спирокки думает о том, как остановить Джереми. Но у него нет слов, чтобы отговорить его. Это слишком сложно. Спирокки принимает другое решение.

«Мне нужно в Ватикан».

Джереми не отвечает. Кардинал Спирокки чувствует, как власть ускользает от него, ускользает прямо на глазах. В молчании Джереми читается одно: «Мне не нужно в Ватикан». И Спирокки опускает голову. Терренс О'Лири внимательно смотрит на кардинала.

* * *

Вы ежедневно видите это по телевизору. Это шоу. Реклама в перерывах стоит баснословных денег. Зато её видит всё человечество. Хроники африканского путешествия. Джереми Л. Смит в джунглях. Обезьяна на своём месте. Операторы следуют за ним и фиксируют всё. Иногда нарезка делается прямо из отснятого материала. Иногда видеоряд переснимается — в постановке. В роли Джереми — Мастен Спейси. Актёр-призрак. Каскадёр без имени и фамилии.

Ваша любимая серия, конечно, про голод. Это длинная серия, в двух частях. Даже ради Мессии телеканалы не могут себе позволить пустить её целиком, не разбивая на два дня. Джереми прибывает в голодающий район. Это выглядит страшно. По сравнению с тем, что происходит там, гитлеровские концлагеря — это кормёжка от пуза. Тут дети, которые только пьют, потому что есть нечего. Они рождаются и растут на воде. Из них получаются уроды. Ночные кошмары. Экспонаты для фрик-шоу.

Все они очень маленького роста. Этакие лилипуты, карлики. У них огромные водянистые животы, выпирающие вперёд, и торчащие пупки. На ногах у них вообще нет мяса. Это просто кости — рельефные, обтянутые кожей кости. Такие же руки. Такая же шея. И огромная голова. У них гигантские головы, сухие, лысые, покрытые какой-то паршой. Это дети. Это новое поколение молодой Африки. Это будущие строители и учителя. Так? Нет. Это мёртвые дети. Они ещё двигаются. Некоторые могут даже ходить, но это уже мёртвые дети. Они всё время хотят есть, но у них нет зубов. Даже если бы пища была, они не смогли бы её принять: их желудки атрофировались. Они могут только пить воду. Их единственный шанс на спасение — это Джереми Л. Смит.

На самом деле для голода причин нет. Вообще никаких. Голод — это предлог для получения гуманитарной помощи. Халявной жратвы для народа. Вы смотрите телевизор. Вы и в самом деле думаете, что Африка состоит из пустынь? Что это сплошной песок и неплодородные почвы? Что вода там стоит дороже нефти? Вы ошибаетесь.

Африка — это цветущий континент. Особенно её южная часть, начиная примерно с Центральноафриканской Республики. Это очень богатый континент. В Африке есть такая земля: что ни брось на неё — всё вырастет само, без удобрений и химикатов. Всё поднимется в рост, потому что там в равной пропорции дождей и солнца. Леса полны животных, а африканские коровы больше европейских. Хотя молока, надо признать, дают меньше.

Просто африканцы — ленивые. Они готовы ничего не жрать и подыхать от голода и лишая, обезвоживания и цинги, лишь бы ничего не делать. Лишь бы не нужно было поднимать свою тощую задницу. Лишь бы не пришлось работать от зари до зари. Европейские предприниматели, приезжающие в Африку, строят там идеальные фермы. Всё кипит и спорится. Африканец этого не может. Не потому, что он тупой. Хотя это — тоже. А потому, что он ленивый.

Богатый африканец, получивший образование в Европе, возвращается и сразу становится королём. Потому что европейское воспитание внушает ему самое важное — необходимость работать. Необходимость управлять другими, чтобы они тоже работали. Суть в том, что если ни разу не поднять свою задницу с дивана, то не будет ничего. Не будет ни марципанов в шоколаде, ни индейки на Рождество, как говорят американцы.

Кстати, раз уж я отвлёкся. Вы ненавидите тех, кто купается в деньгах, ничего для этого не сделав. Когда олигарх сам приходит из нищеты к своим миллиардам, вы завидуете, но понимаете, что он — молодец. Что он умеет делать то, чего не умеете вы, — деньги. Что он заработал эти деньги своим собственным умом. Нет, не эта категория вас раздражает. Вас выводят из себя те, кто подпадает под понятие «золотая молодёжь». Детишки этих олигархов. Они в жизни не ударят и палец о палец, но у них всегда, с самого детства, есть всё. Самые дорогие игрушки, потом машины, девочки, клубы, яхты и отели. Они ничем этого не заслужили. Ни одним своим действием. Никаким поступком. Ни единой мыслью. Это золотое быдло, цвет дерьмового общества.

Иногда они хотят петь. Конечно, они не умеют. Конечно, это безголосые тупые красавчики в дорогущих костюмах. Но в них вложено бабло. Папаши и мамаши вкладывают в них миллионы и превращают их в суперзвёзд. Они платят за ротации на радио и телевидении, за съёмки клипов. За «Фабрики звёзд». Это звёзды-однодневки, говно над пропастью, игрушки для толпы. Вас раздражают их хари, потому что у вас нет таких денег, и будь вы хоть сто тысяч раз талантливы, никто не заметит вас, все оботрут об вас ноги, затопчут и не обратят внимания. Вы можете писать гениальные книги, петь гениальные песни, рисовать гениальные картины. Но видеть будут только этих мальчиков и девочек, сыновей и дочерей тех, кто наверху. Они вам не ровня.

И самое страшное. Вы думаете, что они ниже вас. Тупее, слабохарактернее, бездарнее. Но вы ошибаетесь. Они — выше вас. Они — круче, красивее, лучше. Это правда и истина в одном лице, это аксиома, которую нужно запомнить. Никаких доказательств, просто утверждение. Вы — ничто, прыщик на лбу у слона, разменная монета Бога, червяк под лопатой. Единственное, что имеет значение, — это деньги.

Джереми Л. Смит не хочет такого мира. Он хочет всё изменить. Мир для него — глина в ладонях Бога. Он начинает с нарывов, которые уже гноятся. С гангрены, со злокачественной опухоли. Это рак совести, доброе утро, больной. Он начинает с войн и эпидемий, с голода и рабства. У тех, кто наверху, ещё всё впереди, попомните моё слово.

То, что делает Джереми Л. Смит, — это добро, утверждают учебники. Вы читаете про его доброту и величие. Это чушь. Всё, что делает Джереми Л. Смит, — это сублимация ненависти. Это месть за собственное детство. За нищету и пьянство. За отца, которого не было. За девчонок, которые не давали. За всё то дерьмо, которое досталось ему в жизни. Все исцеления, спасения, благословения — это ненависть. Кипящая, злая ненависть Бога к тому, что он когда-то создал в надежде на лучшее.

А по телевизору Джереми Л. Смит снова воздевает руки к небу. И земля поднимается, и из неё прорастают деревья и кустарники с сочными плодами, и из леса выходят звери, а из воды поднимаются рыбы. Это происходит на глазах у миллионов, на глазах у оператора, и это не фейк, не подделка, не постановка. Это именно то, что называется правдой. И эти страшные дети, эти уродцы, вдруг принимают человеческий облик. Их животы пропадают, плечи раздаются, кости обрастают мясом. Головы становятся нормальными. У их матерей появляются груди, а у отцов — мошонки. Их желудки готовы принимать дары, и эта земля уже никогда не станет сухой. Она всегда будет кормить этих ленивцев, эти отбросы общества, этих горе-земледельцев.

И за это следует благодарность. Они склоняются перед ним, как прежде склонялись перед крокодилом или кокосом. Джереми и крокодил — это для них одно и то же. Они не могут верить в абстрактного Бога, в человека на кресте. Они не могут поклоняться элсмиту, если никогда не видели первоисточника. Но теперь — могут. Теперь слух о Мессии дымом костров и барабанным боем разносится по Африке. Теперь они могут верить в то, что видели своими глазами. Им не надо придумывать, не надо воображать. Не надо представлять. У них есть Джереми Л. Смит, которого можно потрогать, которого можно увидеть, понюхать, почувствовать. Вот он — шоу для неверующих, ловите.

Вы видите эти кадры. Джереми стоит посреди коленопреклонённой толпы. Они смотрят на него снизу вверх, по их впалым щекам текут слёзы радости. Я скажу вам, что они сделают потом. Они смастерят деревянных идолов с лицом Джереми и воткнут их в землю. Я не удивлюсь, если они станут приносить ему жертвы. Так уж они устроены. Такова их религия. Их вера. Ее предмет — вторичен. Главное — сама вера, процесс.

А вот другая картина. Она — постановочная. Потому что настоящее страшнее выдуманного. Никакой фильм ужасов не напугает так, как простые картины быта. Это не оспа. Это что-то более изощрённое, что-то более уродливое. Это язвы, покрывающие человеческие тела сплошным наростом, как корой. Из людей сочится желтоватый гной, у них вспухшие языки, затыкающие рты, подобно кляпам. У них нет волос, а на голове — сотни язвочек, и все они кровоточат. Это эпидемия, не страшная для белых. Этим болеют только чёрные. И Джереми входит в очередную деревню и возлагает руки на очередную голову. Руки его измазаны в крови и гное, а изуродованный чернокожий стряхивает с себя струпья, пытаясь приспособиться к своей новой, блестящей и гладкой коже.

Исцеление тут — дело вторичное. Джереми не просто исцеляет. Они больше никогда не будут болеть. Он вырезает не только вирус. Он уничтожает грязь и жару, все возможные причины возникновения очага заболевания. Они стоят перед ним — красивые стройные африканцы с лоснящейся чёрной кожей — и верят в него так, как не верит никто, даже он сам. И сейчас Джереми Л. Смит более, чем когда бы то ни было, ощущает себя Мессией.

Дважды в кадр попадает Терренс О'Лири. Оператор не знает, что это за человек в отглаженном чёрном костюме. В сорокаградусную жару на нём — ни бисеринки пота. Точно костюм — его вторая кожа, точно он испаряет влагу через лацканы и карманы. Затем Терренс подходит к оператору, просит больше его не снимать и изъять из плёнки кадры с его участием. «Это очень важный вопрос», — говорит он и предъявляет оператору удостоверение. Оператор читает и кивает с выражением страха на лице. Терренс О'Лири прячет документ во внутренний карман пиджака.

Уну Ралти показывают, когда зрителю надоедают гнойные язвы и костлявые тела. Она идёт по песку в лёгком платье, и она потрясающе красива. Зритель ждёт, когда ему покажут Уну. Она — воплощение сексуальности. Впрочем, если Джереми Л. Смит сейчас объявит месячник полного воздержания от секса, то и он пройдёт с успехом. Миллионы людей по всей земле будут смотреть друг на друга, но не посмеют слиться в объятиях, потому что это запретил Джереми Л. Смит. Правда, такая мысль вряд ли придёт ему в голову. Он может запретить всё, что угодно, только не секс. Потому что секс — это двигатель мира.

Джереми вонзается в Африку, как нож в масло, и превращает её в свой континент. Точно так же он превращает землю в свой мир.

Это очень не нравится кардиналу Спирокки.

Ещё больше это не нравится Карло Баньелли.

* * *

Они возвращаются триумфально. На дорогах, ведущих к аэропорту, выстроились многокилометровые пробки. Паломники висят на деревьях вдоль дорог, на столбах линий электропередач, на карнизах зданий. Они толпятся у терминалов, на площадях — везде, где только можно. Сегодня в Рим съезжается вся Европа, весь мир. Потому что Джереми Л. Смит возвращается из Африки, из своего месячного путешествия. С цветущего чёрного континента.

Самолёт ещё в воздухе. На лбу у кардинала Спирокки — мрачные складки. Он сидит в мягком кресле и сознаёт собственную сущность. Он — Иуда. Теперь он точно, на все сто процентов понимает, что двигало Иудой тогда, две с лишним тысячи лет назад. Почему он продал своего Господа и Учителя фарисеям за тридцать серебряных монет. Сейчас изменились только цены: инфляция. Суть вещей осталась прежней. Кардинал Спирокки примеряет шкуру изменника и предателя. Он приноравливается к ней, и она ему нравится. Тут есть два пути развития событий. Путь первый: никто и никогда не узнает о том, что сделал Лючио Спирокки. Путь второй: все узнают об этом из учебников. Его имя станет нарицательным, синонимом слова «предатель, изменник». «Спирокки» — дразнятся дети, играя в житие Джереми Л. Смита. И никто не хочет брать на себя эту роль. В глубине души кардинал понимает, что второй путь — предпочтительней. Потому что история сохраняет имена, а кардинал очень хочет остаться в истории.

О чём думает Терренс О'Лири, не может сказать никто. Терренс О'Лири — это наша тёмная лошадка.

Самолёт касается земли. На лице Джереми Л. Смита — усталость, удовлетворение и умиротворение в одном флаконе. То самое выражение, которое и должно быть. И в этом он уже умеет обходиться без инструкций кардинала.

Он выходит из самолёта. Толпу пустили на территорию аэродрома, но держат за заграждениями.

«Пропустите людей, ну-ка», — тихо говорит Джереми кардиналу.

«Что?»

Спирокки не понимает этого указания. Джереми хочет, чтобы его раздавила толпа фанатиков.

«Пропустить людей, быстро, я сказал. Они хотят этого, ага?»

Начальник охраны уже рядом с ними, в самолёте. Спирокки тихо сообщает ему что-то. Начальник хмурится и говорит по рации.

Когда Джереми Л. Смит покидает самолёт, толпа уже несётся ему навстречу. Главное — успеть сойти с трапа до того, как они добегут. Иначе они снесут трап. И даже самолёт. Джереми спускается медленно. Уна — следом за ним. Остальные пока остаются в самолёте. Они выйдут, когда Джереми успокоит толпу.

Это страшная картина. Страшная и прекрасная одновременно. Удобнее всего смотреть на неё сверху, будто с вертолёта. Мы видим белоснежный силуэт летательного аппарата, его мощные крылья, удлинённый фюзеляж — частный лайнер высшей категории. Мы видим две человеческие фигурки, идущие прочь от него. И мы видим море. Человеческое море. Разноцветное, пёстрое, безумный ковёр. Его край движется к фигуркам и сейчас поглотит их. Но этого не происходит. Человеческий ковёр окружает фигурки, но не покрывает их. Как будто в этой массе образуется маленький вакуум, кольцевая область, внутри которой — двое.

Но вернёмся в толпу. Вот Джереми Л. Смит и Уна Ралти слева от него. Толпа не решается подойти ближе, чем на три метра, а сзади уже возникает давка, немыслимое столпотворение. Но между толпой и Джереми всё равно сохраняется расстояние. Джереми подходит к этой естественной границе и протягивает руки. К нему прикасаются, к нему тянутся, и каждое такое прикосновение — райское блаженство, награда на всю жизнь.

Кардинал понимает, что не смог бы придумать лучшего пиар-хода. Теперь нужно, чтобы Джереми взял на руки какого-нибудь ребёнка.

И тут у него на руках появляется девочка. Ей лет пять. Джереми сажает её на плечо, толпа приветственно орёт, а операторы и журналисты, зажатые в толпе, ничего не могут сделать. Но Джереми снимают сотни камер — из самого здания аэропорта и с вертолёта, который всё же появляется. Вы видите эти кадры: девочка с ошеломлённым маленьким личиком и Джереми — величественный, сильный, Спаситель во всей своей красе.

Девочку зовут Мария Палипалас, она гречанка. Её мать давно оттеснили в толпу, и Джереми — единственная защита для ребёнка. Эту девочку станут показывать по телевизору не реже, чем Уну Ралти. У её матери будут брать интервью. Ей самой тоже станут задавать вопросы, но она будет дуться и отворачиваться от камеры. «Это такое счастье, такое счастье», — будет повторять мать. Прикосновение Бога. Это последнее счастье, за которое не нужно платить. Счастье по бросовым ценам. Бесплатно.

Джереми с девочкой на руках идёт к зданию аэропорта. Толпа не устремляется следом, но ведёт его. Она расступается в трёх метрах от Джереми и Уны, а потом смыкается снова. Джереми опять идёт по воде, по войне. Это то же самое. Он поднимает свой посох, и волны расступаются перед ним — цветные человеческие волны, перед ним, Ноем и Моисеем, Исааком и Иаковом, Иоанном Крестителем и Иисусом из Назарета — перед воплощением всего, во что можно верить.

* * *

Кардинала Спирокки никто не встречает — только два человека из его серой гвардии ждут указаний. Терренс О'Лири проходит мимо них, и на него не обращают никакого внимания. Непосредственно из самолёта кардинал звонит Карло Баньелли. Прямой телефон Папы Римского теперь никому не нужен. Теперь ему можно позвонить как простому смертному.

«Вечером я зайду», — говорит Спирокки.

Баньелли согласен. Если Спирокки берёт на себя роль Иуды, то какую роль выберет он?

Папа сидит в кресле и думает о том, что будет в случае смерти Джереми Л. Смита. Неважно, убьют ли его, казнят ли, или он умрёт от болезни. В любом случае он станет великомучеником. В любом случае на его могилу будет приходить больше людей, чем на аудиенцию к Папе. Карло Баньелли понимает, что он всё равно уже получил мат. Это случилось в тот момент, когда Джереми Л. Смит дотронулся до него в день похорон. Но он всё же хочет сыграть оставшимися фигурами. Попытаться выползти из безвыходной ситуации.

В это же самое время Джереми Л. Смит садится в свой «Майбах». Он поднимает девочку и смотрит на толпу. Толпа расступается, пропуская вперёд мать маленькой Марии. Джереми передаёт ей ребёнка, и мать падает на колени. Толпа за её спиной рыдает. Джереми садится в машину. Сегодня он осчастливил больше людей, чем во время любой из своих «балконных» проповедей.

Пока машина катится к резиденции, Джереми смотрит на Уну.

«Ты веришь в меня?» — спрашивает он.

«Конечно, верю, мой хороший».

«Я не про это».

Да, он имеет в виду совсем другое. Она любит его, Джереми Л. Смита. Как мужчину? Как посланника Бога? Верит ли она в него? Совместимо ли это — любовь к мужчине и вера в Мессию? Эти вопросы сейчас крутятся в голове Джереми. Он не умеет сформулировать их так красиво, как это делаю я. Но суть именно такова, я не исказил её ни на йоту. Он неожиданно забывает о войне, о голоде и о чуме. Он забывает об Африке, о кардинале Спирокки и обо всём остальном. Он смотрит на Уну и думает о ней. Это не телесный голод, поскольку ему хватает ласки. Это что-то напоминающее любовь.

Терренс О'Лири вызывает такси и едет за Джереми. Нагнать «Майбах» ему не удастся, но этого и не требуется, потому что Терренс О'Лири и так знает всё, что происходит с Джереми Л. Смитом в любой момент. Он абсолютно спокоен, его костюм, как всегда, с иголочки. Единственными словами, произнесёнными им за последнюю неделю, стала фраза «В Ватикан», которую он сказал шофёру такси.

Если вы хотите лучше представить себе Терренса О'Лири, вообразите кукольный театр. Теперь представьте марионеток. Например, продавщицу. Это ярко накрашенная кукла со светлыми волосами, в синей форменной одежде, платье чуть ниже колен. Волосы стянуты в два хвоста по бокам головы. А вот — сантехник. Это большая кукла, усатый мужик в штанах-комбинезоне, к его руке намертво пришит деревянный ящичек с инструментами.

Терренс О'Лири — это кукла, изображающая делового человека. При взгляде на него вы по привычке ищете тоненькие нити, которыми управляется этот персонаж. Вы оглядываетесь вокруг в поисках кукловода, но не находите его. Только осмотрев О'Лири со всех сторон, вы убеждаетесь, что он — самостоятельный человек. Что он — не кукла.

Он — кукловод.

Комментарий Марко Пьяццола, кардинала Всемирной Святой Церкви Джереми Л. Смита, 27 ноября 2… года.

Линия перерождения Мессии и становления его характера выписана совершенно неубедительно, неестественно. Мы прекрасно знаем классическое Житие, где характер Джереми Л. Смита, сильный, милосердный, формируется постепенно, начиная с раннего детства. В данном же случае создаётся ощущение, что изменения в характере Мессии произошли внезапно, после его поездки в Африку. Выглядит это как плохо продуманный ход в бульварном романе.

Поездка Джереми Л. Смита в Африку и в самом деле являлась одной из первых его международных поездок. Обратите внимание, что почти все персонажи, упомянутые в данном документе, встречаются также и в настоящем Житии. Впрочем, в рассматриваемом документе упоминаются и лица, неизвестные официальному смитоведению (например Габага). Это наводит на мысль о фантастичности всего эпизода.

Я никогда не слышал о том, чтобы сцена африканского воскрешения переснималась отдельно. Мы тщательно проверили архивы: первая и единственная видеозапись воскрешения является официальной и была снята непосредственно во время стихийного порыва Мессии.

5. ALL YOU NEED IS LOVE

Это глава про Уну Ралти. Если вам неприятен данный персонаж или он вас не интересует, то можете смело пропустить её. По дальнейшему развитию сюжета несложно будет просчитать её содержание. Конечно, мне хочется написать пафосную фразу о том, что здесь не будет ни слова о кардинале Спирокки, или о Терренсе О'Лири, или о Карло Баньелли. Но я не могу этого сделать, потому что такое утверждение было бы ложным. Тем более что всех троих я только что уже упомянул.

Уна Ралти присутствует во всём романе. Она есть даже там, где про неё нет ни слова. С того момента, как Спирокки вызвал Уну в резиденцию Мессии, для Джереми стала существовать только она одна.

Мужчина всегда любит только одну женщину. Именно так. Он может спать с половиной своих коллег, дарить цветы случайным дамам и пользоваться услугами проституток, но любить он всё равно будет одну-единственную женщину. И даже если в какой-то момент он окажется на пике экстаза в процессе оргии с тремя очаровательными гаитянками, а эта женщина позвонит ему из холодного Норильска и скажет, что он ей нужен, то он бросит всех этих ничего не значащих красоток ко всем чертям и первым рейсом полетит к ней. Это тоже факт.

Женщины этого обычно не понимают. Для них физическая верность является неотъемлемым признаком любви.

На самом деле это фигня. Один человек в силу моральных принципов был строго верен жене. Но однажды он расчувствовался и признался своему другу: «Чёрт, как я себя ненавижу за эти принципы! Я же её люблю, и она всё равно ничего не узнает о том, с кем я тут отжигал. А я не могу, совесть не позволяет…» Все мужчины, которые абсолютно верны своей половине, всегда допускают точно такую же мысль, даже если не признаются в этом самим себе. Они смотрят на красивые ноги — и думают о том, как бы между ними втиснуться. Кто-то — только думает, кто-то — реализует. Но любит мужчина только одну женщину — и ради неё он пойдёт на всё.

Всю свою жизнь мужчина ищет эту женщину. Оргии и смена партнёрш каждые два дня — это лишь метод поиска. В какой-то момент он останавливается. Находит то, что ему нужно. То, к чему он стремился всё это время. Свой идеал. Причём, как ни странно, мужчина может очень долго находиться рядом с ним — и не понимать, что это и есть то, что ему нужно. Она может быть женой соседа, сотрудницей на работе или френдессой в блогах, может состоять в каком-нибудь общем клубе по интересам или ещё что-нибудь в этом роде. А он смотрит на неё и думает, что она симпатичная, но не более того.

Но всё это не просто так. На самом деле он ищет именно её. Он уже облапил всех вокруг, он истоптал ковёр, как Скрудж МакДак из мультфильма, — он ищет и не может найти, глядя в упор на предмет поиска. А потом он влюбляется. Это поднимается из глубины. Просто неожиданно он понимает, что не может жить без неё. Что он должен её видеть. И он начинает произносить местоимение «она» с большой буквы. Именно произносить, а не писать. Даже в его интонациях, когда он говорит о ней, чётко слышна эта литера, эта буквица, это благоговение перед женщиной.

Так бывает обычно. Так было и с Джереми Л. Смитом, только проще.

Он спал с сотней шлюх. Дорогих, хороших, качественных шлюх. Высшей категории. Ему поставляли их, как на конвейер по осеменению. Он учился сексу. Они учили его, потому что Мессия должен быть лучшим во всём. Распутник-спаситель. В своей новой жизни он ни в чём не знал отказа.

Когда он увидел портрет Уны Ралти на обложке журнала, то почувствовал, как изнутри поднимается что-то, чего никогда не было раньше. Это было не просто желание секса. Трахнуть и забыть. Нет. Это было что-то новое, что-то огромное. Чего пока ещё не объять.

И он бросился в это с головой.

Есть такой фильм — «Последнее искушение Христа». Мартин Скорсезе, 1988 год. Это гениальное кино. Католическая и православная церкви подвергли Скорсезе анафеме, а фильм запретили к демонстрации в кинотеатрах десятков стран мира.

Потому что в этом фильме — истина. Не та правда, которую втемяшивают святоши. Не та, которую можно прочитать в Библии или увидеть в религиозно-пропагандистских программах. В них — та правда, которую вы обязаны знать. А Скорсезе снял фильм о другом, совсем о другом.

Христос был не только Богом. Он был и человеком. И он встретил Марию Магдалину, свою единственную любовь. В неканонических Евангелиях (от Никодима, например) утверждается, что у Магдалины была дочь от Иисуса — темнокожая, её назвали Сарой. После распятия Мария с Сарой уехали, и Сара проповедовала христианство в Африке — в частности, в районе Эфиопии.

Скорсезе несколько утрировал. В фильме Иисус и Мария женятся. У них рождаются дети. Распятию за веру Иисус предпочитает жизнь. Но в конце фильма, когда он, седой старик, лежит на смертном одре, к нему приходит другой старик — Пётр. И говорит ему: «Что ты наделал? Твоя жертва породила бы миф, породила бы религию, дала бы силу нашему движению. А теперь, без тебя, мы всего лишь горстка отщепенцев…» И тогда Иисус спрашивает у Отца, может ли он всё вернуть. Тот отвечает: «Да». Иисус выбирает крест.

Это сильно. Это гораздо сильнее, чем все церковно-пропагандистские фильмы вместе взятые. Это говорит о том, что всегда можно принять верное решение. О том, что Иисус сделал в итоге правильный выбор.

Они не поняли ничего. Они запрещали этот фильм. Они говорили, что он позорит церковь и само имя Христа. Они не поняли, что духовная сила Иисуса, право его выбора в «Последнем искушении» — самое лучшее доказательство, неоновая вывеска Бога, политическая реклама.

Он был человеком. Как и Джереми Л. Смит. Повторяемость истории доказывает только то, что Уна Ралти — это лучший выбор для такого, как Джереми. Шлюха с римских улиц, которая становится святой.

Кроме того, в каком-то смысле она была творением его рук. Он ведь улучшил её. Убрал оспины. Подтянул грудь. Косметическое исцеление. Бог — пластический хирург. Смешно, правда? Простите, пожалуйста, мистер Спаситель, вы не сделаете мне липосакцию? А может быть, коррекцию губ? Что-то мне не нравится в последнее время их форма. Не смейтесь, но к этому всё может прийти.

Предположим, человек нищ, голоден и гол. Мы кормим его сытно, даём сколько угодно еды. Первая проблема — проблема голода — исчезает бесследно. Он начинает ныть, что ему нечего надеть на себя. Мы одеваем человека и обновляем его гардероб. Проблема решена. Наконец, мы устраняем третью проблему, обеспечивая его достойной зарплатой или пособием. И тогда автоматически возникает множество затруднений, которые до сих пор казались ему мелкими и бессмысленными. Точнее, он вовсе не думал, что они могут возникнуть. Конечно, я уже писал об этом, ему перестаёт хватать денег. Ему уже нужен свой собственный автомобиль. «Что это такое, — возмущается он. — У всех есть машины, а у меня нет. Непорядок». Мы дарим ему автомобиль (и это порождает автоматическое недовольство тем, что у всех «Мерседесы», а у него — всего лишь «Тойота»). Потом оказывается, что однокомнатная квартира на окраине его не устраивает. Нужна в центре. И как минимум трёхкомнатная. И это при том, что незадолго до этого он просил подаяния и вообще не мечтал о каком-либо жилье. Мы переселяем его в центр. Как выясняется, этим проблемы не исчерпываются. Теперь человеку нужна хорошая мебель и обязательно джакузи. Как он жил все эти годы без джакузи, он и представить себе не может. Потому что джакузи — это очень важно. Это даже важнее полов с подогревом, которые тоже нужны ему позарез. Кстати, к этому времени давно пора перевести его на руководящую должность и повысить зарплату раза в три-четыре.

И так далее. Амбиции растут с ростом положения. И письма из серии «исправьте мне грудь» уже приходят в огромную канцелярию Джереми Л. Смита.

Но, собственно, я не об этом. Я об Уне Ралти.

Первая их ночь была неудачной. Такой же, как все ночи с обыкновенными шлюхами Джереми. Он командовал ею, как всеми. «Иди в спальню». «Раздевайся». «На колени». Она привыкла к такому обращению в своей прошлой жизни и успела отвыкнуть от него в новой. Но она была готова. Когда позвонил кардинал Спирокки, Уна Ралти знала, на что идёт.

Однако с утра Джереми почувствовал, что ему не хочется отправлять Уну за «сменщицей». Мол, иди, тебе оплатят в бухгалтерии. Ему неожиданно захотелось прижаться к ней, почувствовать утренний запах её волос, её кожи. С ним никогда ещё не случалось ничего подобного.

На самом деле, красота женщины лучше всего видна с утра. Сонное и растрёпанное существо обычно не похоже на ту красавицу, которую вы вечером укладывали в постель. С утра — без макияжа, ненадушенная, непричёсанная — женщина совсем другая. И если вы увидели её такой и подумали о том, как она красива, тогда вы и в самом деле любите её. Она и в самом деле прекрасна. Её красота не нарисована на лице тушью, белилами и румянами. Это её естественная, настоящая красота. Такая, с какой она родилась. Какую вы увидели в ней.

Всё это понял Джереми Л. Смит. Опять же, то, что я расписал столь многословно, пронеслось перед ним в форме мгновенного образа, инстинктивного понимания, и не более того. Но суть от этого не меняется.

Джереми Л. Смит не умел говорить женщинам такие слова, которые они любят слышать. Он умел командовать. Приказывать. Оскорблять. Когда-то, в другой жизни, он умел ещё просить и пресмыкаться, но в Ватикане он от этого отвык. Поэтому он не знал, что сказать Уне. Он просто лежал и смотрел на неё. А когда она проснулась, он закрыл глаза и сделал вид, что спит.

Уна ушла тихо. Она умылась, собрала свою одежду и исчезла. У неё была работа — отчёт для кардинала Спирокки. Первый из множества. Джереми не догадывался об этом. Впрочем, он о многом не догадывался. Например, он никогда не обращал внимания на Терренса О'Лири.

Джереми лежал, смотрел в потолок и пытался думать о том, о чём раньше никогда не думал. Он пытался воспринять женщину не половым органом, а сердцем и разумом. У него не получалось. Слишком неожиданно пришёл этот опыт.

У вас была первая любовь, я уверен. Вы влюбились в девочку с параллели в пятом классе. Она была высокая и красивая, и вы дарили ей всякие мелочи и бросали многозначительные взгляды в надежде на то, что она обо всём догадается и сама сделает первый шаг. Но она не догадывалась. А вы сохли по ней, и ничего не могли ей сказать. Это была ваша первая детская любовь. Потом, позже, когда вам стукнуло семнадцать, вы влюбились снова. Уже «по-взрослому». Она казалась вам совершенством, вы любовались ею издалека, вы нерешительно пригласили её в кино и снова бросали многозначительные взгляды, и она была прекрасна. На неё вы смотрели уже как на женщину, и к вашей любви уже было примешано желание. Как у вас с ней сложилось — я не знаю. Возможно, вы сошлись. А может быть, так и остались порознь.

С тех пор у вас было несколько романов, несколько девушек. Кого-то вы даже любили. С кем-то у вас были близкие отношения, с кем-то вы просто погуляли по улицам. И вдруг вы встретили девушку, которая стала для вас всем. Это третий уровень любви, третья стадия. Когда вы доходите до неё, вы начинаете думать о браке.

В первую очередь вы страшно боитесь, что с ней у вас не получится. Я имею в виду секс. Вы можете спать с десятком женщин, которых не любите, они будут делать вам минет, и вы перепробуете кучу сексуальных поз. А тут — в первый раз с Ней (это пишется с большой буквы, да) вы, как дурак, переволнуетесь, и у вас ничего не получится. И всё — вам будет стыдно даже говорить с ней. Вся идиллия пойдёт прахом. То есть я не утверждаю, что так и будет. Я говорю, что такое может случиться. Что так иногда бывает. Тут роль женщины важнее мужской. Потому что у женщины «получается» всегда. Она не всегда хочет, ей не всегда нравится, но может она почти в любой момент, исключая отдельные периоды биологических циклов.

Джереми повезло. Он не сразу догадался, что в его жизни Уна должна писаться с большой буквы. Он просто трахнул её, как трахал всех своих шлюх. А наутро понял, что произошло. То есть нет, что вы, он не понял. Скорее почувствовал, что нечто изменилось, вот и всё. Когда Уна ушла, он просто смотрел в потолок и думал о том, что сегодняшний день начался лучше, чем все остальные.

* * *

Кстати, я забыл сказать, что у Джереми не было той самой первой любви. Он редко бывал в школе, а о девочках думал только как об объектах возбуждения. Он мастурбировал в сарае, представляя себе то Салли Трескотт, то Минди Монтова, то Джейн Суэйн. Ни одна из них никогда бы ему не дала, потому что он был грязным и тупым. Бивис и Баттхед в одном лице. Джереми Л. Смит, ваш Мессия.

Поэтому Уна стала для него всем. Она стала его первой, второй и третьей любовью, квинтэссенцией всего того, что он не получил в юности.

Для Уны всё выглядит совсем иначе. Я уже говорил о её детстве. О том, что официально называется её детством. О том, чего у неё не было. Я не хочу повторять это. Пролистайте назад и перечитайте. Может, вы пропустили этот отрывок, как и многие другие.

Вам кажется, что я слишком многословен? Жизнь человека — это роман. Жизнь Мессии — это многотомный роман. Я сокращаю его до минимума. Я не перепечатываю учебник по смитологии. Не пишу огромных глав о происхождении и графической ценности элсмита. Я краток. Вы и представить себе не можете, насколько я сейчас краток. Я почти не отвлекаюсь на мелочи.

Как ни странно, Уна знала, что такое любовь. Любовь к ней. Нет, что вы, сама она, как и Джереми, никого не любила. Чувствовала симпатию, приязнь, но не любовь. У неё был клиент, Джанбаттисто Кандильера. Черноволосый, с широким лицом и густыми бровями. Он снял её на улице и привёл к себе домой. Он попросил её изображать его возлюбленную, его даму. Они пили шампанское, ели устриц, а потом занимались сексом на огромной кровати. С утра она хотела уйти, но он не отпустил. Он заплатил ей за весь день и принёс кофе в постель. Они провели вместе целый день в его роскошной квартире, и он относился к ней так, будто она и в самом деле была его возлюбленной.

Через две недели он повторил это. Ещё через неделю — снова повторил. Они разговаривали, они смотрели кино.

А потом Джеральдина, такая же проститутка с улицы, рассказала Уне о Джанбаттисто. Точно так же он приглашал к себе многих женщин. Регулярно. Но только Уну — одну-единственную — он звал к себе неоднократно. Он каждый раз привозил новую шлюху. Он провёл таким образом много дней — со всеми проститутками Рима, наверное.

Потом он пригласил Уну в четвёртый раз, на два дня. Она отказалась брать с него деньги. Он был редким клиентом, который относился к ней как к женщине, а не помойному ведру для собственной спермы. Но она не влюбилась в него. Потому что любовь не зависит от денег, галантности, красоты или чего-то подобного. Любовь приходит спонтанно, просто так, и её мишенью может стать любой.

Джанбаттисто говорил Уне комплименты и дарил цветы. А потом он предложил ей переехать к нему и бросить работу на улице. Она согласилась, и на следующий день Джанбаттисто Кандильера погиб в автомобильной катастрофе. Его «Ягуар» на скорости свыше ста километров в час врезался в бетонную опору моста. Джанбаттисто умер на месте. Как показала экспертиза, он был вдребезги пьян. И Уна была уверена, что именно она виновата в его смерти. Что он напился только потому, что она дала согласие на его предложение. В тот день она не вышла на работу. Она лежала дома и плакала по человеку, которого не любила. Она рыдала, как никогда в жизни, размазывая по лицу слёзы и корчась на полу. Представьте себе, что вы купили выигрышный лотерейный билет и потеряли его на улице, когда шли за выигрышем.

Так что Уна знала, что такое любовь.

Джереми ни капли не похож на Джанбаттисто. Посмотрите на его лицо. Полюбуйтесь. Если снять с него красивый наряд, если смыть грим, то получится обыкновенный окраинный хулиган, пацан с маленькой улочки. Он курнос, у него неприятные узкие губы и пустые холодные глаза между серым и голубым. У него тёмные волосы, и уже сейчас видно, что он скоро облысеет. В его внешности есть что-то крысиное, мерзкое. Но вам кажется иначе. Вы видите в нём идеал, потому что вам говорят, что нужно его в нём видеть.

Уна идёт к Спирокки и думает о Джереми. Он не лучший мужчина в её жизни. Её трахало столько мужчин, что она не привыкла к оргазмам, не привыкла к удовольствию. Зато она умеет шикарно имитировать кайф. Она умеет стонать тогда, когда мужчина хочет услышать её стон. Она умеет точно принять позу, которую мужчина хочет видеть. Мужчина для неё — это деталь на конвейере, станок по производству денег. Это не эксклюзивное зрелище для наивных маленьких леди. Это просто устройство с членом и кошельком.

Но сейчас она думает о Джереми, об этом развратнике и ублюдке, об этом чёртовом везунчике, о Спасителе рода человеческого. Она думает о Джереми и никак не может отогнать эти мысли. И теперь она не знает, хочет ли отчитываться перед Спирокки. Хочет ли она строчить доносы, давать информацию. Она странно себя чувствует. Чувствует, что она кому-то нужна. Не для того, чтобы удовлетворять сексуальные потребности. Не для того, чтобы давать интервью или рассказывать о той ночи с Мессией. Она нужна просто. Без дополнений и определений.

Спирокки встречает её у дверей кабинета. В его глазах читается вопрос: «Ну как?»

Что она может ему предоставить? Отчёт об оргазме Джереми? Количество поцелуев? Длительность минета? Число актов за ночь?

Но это другой вопрос. Это вопрос о том, имеет ли она влияние на Джереми. Может ли она управлять им. Контролировать его. Она, Уна, — инструмент, и не более того. Просто инструмент. Крестовина кукловода.

* * *

Даже когда Уна не упоминается, она всё равно рядом с Джереми. Она присутствует не только на балконе во время представлений, не только при исцелениях или усмирении военных действий в Африке. Она ни на шаг не отходит от него. И она всё время врёт Спирокки.

Это целое искусство — писать поддельные отчёты. Излагать выдуманные факты. При этом у Спирокки не должно возникнуть подозрений. Она не боится кардинала, потому что у неё есть гораздо более серьёзный защитник — Джереми. Но при этом она и сама защищает Джереми, не больше и не меньше. Это Магдалина, которая знает план Иуды. Точнее, не план, а намерение. Но она не может и не хочет предупреждать Джереми, потому что он не поймёт или не поверит. Её устраивает позиция наблюдателя, незримого стража. И любовницы самого известного человека в мире. Лучшего врача-косметолога.

Именно Уна учит Джереми любить. Не трахаться — этому его научили шлюхи. Любить. Не только женщину, но всё вокруг себя. Она преображает этого негодяя, лепит из него то, что ей более всего необходимо. И влюбляется в своё творение. Пигмалион в женском обличии. Джереми становится глиной для Уны и перестаёт быть ею для Спирокки.

Спирокки думает, что Уна — его союзница. Даже более того: ему кажется, что Уна в его руках. И поэтому в какой-то момент он говорит ей: «Тебя нужно представить народу».

Это преддверие того самого бенефиса, манны небесной. Это преддверие окончательного поражения серой гвардии кардинала Спирокки.

«Мы обставим это как обычную балконную проповедь, — говорит Спирокки. — Но это будет не обычная проповедь. Джереми расскажет о женщинах в беде, а потом скажет, что наконец-то нашёл свою верную послушницу, свою спутницу и помощницу, и ею будешь ты. Ты станешь идолом женского пола, кумиром религиозной эмансипации, богиней феминисток».

Уна кивает. Она согласна. Как только она станет идолом и кумиром, Спирокки окончательно потеряет над нею власть. Своё недолговечное превосходство.

Спирокки долго излагает Уне предварительный сценарий, а затем говорит: «Иди». Он всё ещё думает, что она — игрушка.

Она же, в свою очередь, прекрасно понимает, что ещё немного — и игрушкой станет сам Спирокки. Даже не игрушкой — собакой. Ему придётся довольствоваться костями, которые будет бросать Джереми. Он станет приносить палочку по команде «Апорт!». Набрасываться на врагов по команде «Фас!». Он сам виноват. Он сам допустил это, и процесс уже не остановить. И Уна понимает, что при этом кардинал Спирокки автоматически становится врагом Джереми Л. Смита. Становится предателем. Что теперь Джереми нужно ходить осторожно, смотреть под ноги и иметь дополнительную пару глаз на затылке, потому что за спиной может оказаться кто-то, кому нельзя доверять. Джереми Л. Смит из объекта любви превращается в объект ненависти. Это старое чувство: Джереми привык к ненависти и презрению в своей прежней жизни. Насколько он успел от них отвыкнуть, покажет время.

Далее Уна сотрудничает со сценаристами. Джереми получает уже готовый сценарий. Он может позволить себе вычеркнуть из него всё что угодно. Но он никогда ничего не вычёркивает, поскольку всё, что он встречает в сценарии, — легко, очень легко. Легко стоять на балконе и говорить заученные слова. Легко осыпать людей обещаниями. Легко подкармливать их, приучать к кормушке. Ещё легче исцелять. Просто накладываешь руку, думаешь о том, что человек должен быть здоров, — и всё. Он здоров. Он совершенен. Это фабрика по производству совершенства. Завод по изготовлению блестящих големов, идеальных механизмов. Ремонт по гарантии.

Уна должна удостовериться в том, что её устраивает задуманный сценарий. Это похоже на обязанности свидетеля на свадьбе. Официально ты должен просто подписать несколько бумаг, но на практике приходится делать огромное количество дел, которые тебе противны. Например, танцевать стриптиз на столе. Или жрать торт без рук. Или что-либо ещё в этом роде. Свидетель превращается в свадебного клоуна. Уна чувствует себя точно так же. Она давно избавилась от комплексов, но если её захотят принести в жертву толпе, она будет против. А с них ведь станется это провернуть, со сценаристов Спирокки.

В это время Джереми Л. Смит зовёт к себе очередную проститутку. Это Ванда. Её настоящее имя есть в контракте, который она подписала, но мы будем называть её Вандой. Она платиновая блондинка с безумно длинными ногами и большой грудью. Ванда умеет абсолютно всё. Она снималась в порнографических фильмах — там её научили работать не просто на клиента, а на камеру. То есть на тысячу клиентов. На миллион клиентов. Чтобы хорошо было не только тому, кто рядом, но и тем, кто просто сидит перед телеэкранами.

Ванда танцует перед Джереми, и ему это нравится. Она раздевается медленно. Сначала она полностью обнажается снизу — это возбуждает Джереми. Она остаётся в блузке и бюстгальтере. Затем поднимается на кровать и идёт к Джереми, проходит над ним. Джереми протягивает руку и кладёт её на колено Ванде. Она приседает.

«Уна сделала бы лучше», — непроизвольно отмечает Джереми. Он не хочет думать ни о чём, тем более об Уне. Он хочет просто секса. Но у него не получается. Ему в голову приходит Уна.

Ванда чувствует это. Женщины всегда чувствуют, когда мужчина во время секса мыслями находится где-то в другом месте. Она чувствует, что Джереми витает в облаках, и в этот момент напрочь забывает о той чести, которой её удостоили. Она забывает, что мужчина под ней — это Кровь и Плоть Христовы. Это Спаситель рода человеческого. Это самый влиятельный человек в мире. По его слову разрушаются города и восстают из пепла государства. Она забывает об этом и перестаёт стараться, перестаёт работать на публику, потому что в ней неожиданно закипает злость.

Не думайте, что у проституток нет чувств. Даже самая последняя шлюха с улицы Сан-Дени или с площади Пигаль умеет любить и ненавидеть. В зависимости от ситуации. Даже какая-нибудь гонконгская девчонка с десятком венерических заболеваний.

«Я не нравлюсь тебе», — говорит она и встаёт. Джереми смотрит на неё с недоумением. Его шлюхи никогда не смели говорить такое. «Пошла вон», — сказал бы он в другое время. Но не сегодня. Сегодня в его голове происходит революция. Военный переворот. Любовь с боем захватывает те позиции, которые раньше занимала зловещая холодная пустота.

«Ты ничего, точно, — говорит он. Он оправдывается перед проституткой, перед пустым местом, перед песчинкой на платье Бога. — Но иди, иди. Мне нужно подумать».

Ванда у Джереми в первый раз. Она слышала рассказы тех, кто уже бывал у него. То, что почувствовала она, совершенно не похоже на эти рассказы. Но у Ванды не хватает слов, чтобы описать это. Она просто уходит.

Джереми лежит на кровати и думает. Он думает о том, что сейчас ему нужна Уна. Он не знает, как назвать это чувство необходимости. Подскажите ему: это любовь.

* * *

Интересно, кто верит в то, что Джереми Л. Смит — девственник? Что он родился от непорочного зачатия и сам никогда не имел женщины? Проще поверить в марсиан или путешествия во времени. Но вы верите в это, потому что в смитологии есть целый раздел о Джереми Л. Смите и женщинах. В этом разделе приводится множество притч и поучительных историй. Некоторые из них основаны на реальных событиях, другие — выдуманы полностью, от начала до конца.

Точно так же вы верите в святость и девственность Иисуса. Но в отношениях между мужчиной и женщиной нет ничего предосудительного. Это нормальные отношения. Их заложил в нас Бог. Он не может запрещать или осуждать то, что сам изобрёл.

Католичество — это лживая религия. Даже обыкновенные приходские священники должны навсегда отказаться от радостей плоти и полностью посвятить себя вере. Год без женщины, десять, тридцать лет. Патологическая девственность. В этом исток многочисленных преступлений на почве сладострастия. В этом кроются причины повсеместного распространения педофилии в среде служителей католической церкви. То и дело слышишь: поймали очередного кюре, который заставлял мальчиков-служек отсасывать у него за алтарём. Или настоятеля монастыря, который драл молодых послушников у себя в комнате плёткой, а потом имел их в окровавленный зад. Их арестовывают, судят уголовным судом, предают анафеме и сажают. Но это не снижает числа преступлений. Потому что воздержание растлевает гораздо сильнее, нежели разврат.

В православии всё гораздо грамотнее. Конечно, священник имеет право жениться лишь единожды, и секс у него возможен только с одной женщиной, но это нормально. Это выход энергии и эмоций. Кроме того, это вклад в демографию: в семьях священников обыкновенно много детей. И всё нормально. Человек укрепляется в вере, если у него есть женщина. Его не тянет на преступления, на аморальные поступки.

Кстати, даже католическое воздержание — это ложь. Вы видели, какие машины подъезжают к зданиям епархий? А какие девочки из них выходят? Это не прихожанки, что вы. Это девочки для святых отцов. Для кардиналов — если те ещё способны. А они способны, эти старые развратники, эти сумасшедшие деды. Девочкам хорошо платят, и они готовы ублажать эту трясущуюся плоть.

Вам рассказывают о Джереми Л. Смите примерно то же, что и о монахах-схимниках. Келья, убожество в одежде и еде, никаких женщин, этих порождений дьявола. Рабле, великий богохульник и сатирик, писал в «Гаргантюа и Пантагрюэле», что женщина, случайно появляющаяся на территории мужского монастыря, воспринимается как чудовище. Что мужчины отворачиваются при виде неё, что место, где она стояла, тщательно оттирают десятью тряпками и мылом, которого не хватает даже для рук. Хотя вы не читали Рабле, я уверен в этом.

Женщина — это исчадье ада, говорят они вслух. А ночью к ним приводят шлюх, чтобы они могли лично убедиться в том, что женщина — это исчадье ада.

Вы уже привыкли к тому, что я всё поношу. Что я говорю мерзости и смитохульства. Что я рассказываю вам о том, какой Джереми Л. Смит отвратительный тип, сволочь, негодяй, подлец. Какое у него мерзкое окружение: эти гниющие старики-кардиналы, шлюхи, это фрик-шоу во всей красе. Ненавидьте меня за это.

Но Джереми Л. Смит менялся со временем — и меняется теперь. Это новое чувство, которое появилось в нём, его свежий взгляд на Уну — вот что самое главное. Мессия в Джереми отходит на второй план.

* * *

Уна стоит на балконе и ждёт, когда Джереми начнёт свою проповедь. Когда он представит её миру. Привет, Уна, мы рады видеть тебя. Мы счастливы познакомиться с тобой. Теперь мы будем молиться на тебя и писать тебе втрое больше писем, чем раньше. Она предвкушает это. Её белоснежные одежды кажутся серыми из-за затянутого тучами неба. Она смотрит на толпу и чувствует, что часть этой безумной энергии, этой всенародной любви предназначена ей, Уне. Джереми отдаёт ей часть себя, часть своей славы и величия.

Она стоит и ждёт. Джереми уже поднимает руки. Толпа ревёт. Уна знает, что сегодня на трибунах VIP-персоны, что весь мир замер у телевизоров. Это вопрос грамотной рекламы. Отличный пиар, именно так. Уна краем глаза поглядывает на Джереми. За её спиной — престарелые кардиналы.

И тогда Джереми говорит то, что говорит. Не то, что написано в сценарии.

Уна молчит. Она понимает, что происходит что-то не то. Позади неё перешёптываются кардиналы.

В это время Джереми руками раздвигает тучи и вызывает солнце. Когда это происходит, на Уну наваливается тяжёлое чувство благоговения. Оно обрушивается на неё, давит на плечи, и у неё темнеет в глазах. Она цепляется руками за балюстраду, чтобы не упасть, и ломает ноготь на указательном пальце. Её ногти выкрашены в белый цвет.

Джереми говорит о накормленных и напоенных, толпа качается в такт его движениям. Он похож на дирижёра, и его оркестр — самый большой в мире. Больше просто не существует. Миллионы людей. Миллиарды. Всё человечество подчиняется движениям этих рук.

А потом начинается самое странное. Самое величественное из всего, что Уна видела в своей жизни. Никакое кино не сможет даже отдалённо передать это. Никакой божественный экстаз и видения.

С неба сыплется манна. Белая пушистая масса, которую можно есть. Люди прыгают за ней, точно боятся, что она растворится в воздухе, в полуметре над их головами. А Уна просто протягивает руки ладонями вверх, и манна падает ей в ладони. Она поворачивается к толпе спиной, потому что всё остальное уже неважно. Теперь она никто для этой толпы, она даже не часть представления. Она — такой же размытый элемент окружения, деталь конструкции. Сейчас существует только Джереми Л. Смит, и более никто.

Она сползает вниз, её белые одежды пачкаются о балюстраду, но ей это безразлично. В обеих руках у неё — манна, и она откусывает от неё куски — попеременно из правой и из левой рук. Она смотрит в пространство и ничего уже не видит вокруг, потому что в этой манне — все вкусы, которые нравились ей на протяжении жизни. Это эклеры из булочной на одной из маленьких римских улочек, и жареная индейка в ресторане на виа Палермо, и запах свежих апельсинов, высыпающихся из переполненного грузовика под её окнами, и всё остальное — всё-всё-всё. Мгновение — и она обретает веру, как обретают её однажды все окружающие Джереми Л. Смита. Ей кажется, что Бог не просто есть где-то наверху, но он общается с ней, разговаривает — даже не как отец с дочерью, а как равный с равной. Это ощущение настолько прекрасно, что Уна не хочет ничего больше — только умереть прямо сейчас, чтобы это воспоминание стало последним в её жизни.

Когда Джереми покидает балкон, Уне помогают подняться. Это сильная мужская рука, Уна замечает только аккуратный рукав пиджака и белую манжету рубашки. Это Терренс О'Лири. Он тянет её вверх и улыбается.

В этот момент Уна не способна думать. Если бы она могла думать, ей бы пришло в голову, что она не знает этого человека. Что она видела его несколько раз, но по-прежнему не представляет, какую роль он играет в жизни Джереми и в её собственной. Она не способна даже поблагодарить его. Она просто идёт по коридору вслед за ковыляющими кардиналами. Два человека помогают передвигаться Рокки Марелли — умершему и воскрешённому кардиналу. Его судьба — это то, чего желала Уна. Манна небесная — последнее воспоминание. Диалог с Богом.

Уна цепляется за ручку одной из дверей и открывает её. Это одна из многочисленных «интерьерных» комнат дворца. Готика. Красный бархат. Уна садится на стул и откидывается назад. Она чувствует Бога в себе. Она становится частицей чего-то огромного, необъятного. Это любовь, так крепко сплетённая с верой, что разорвать эти узы неподвластно никому.

Это жизнь, думает Уна. Это такая жизнь, о которой она не могла и мечтать.

* * *

Джереми и Уна сидят на широком диване. По телевизору идёт какая-то мелодрама, но они не следят за сюжетом. Это штампованный фильм из сотен таких же голливудских киноблизнецов. У актёров знакомые лица, но Уна не может вспомнить их фамилий. Впрочем, дело вовсе не в фильме.

Джереми поглаживает волосы Уны. Сейчас ему просто хорошо. Сейчас ему не нужен секс, потому что в сексе нет гармонии. Секс — это развлечение, кайф, игра, страсть, сила. Но иногда хочется покоя, в котором есть умиротворение. И Джереми находит этот покой в Уне.

Ему кажется, что нужно что-то сказать. Но он не знает что, потому как никогда не говорил слов любви. Он кричал о ненависти многим людям. Он ненавидел всех вокруг себя и умел выразить это если не словами, то действиями. Теперь, когда нужно придумывать слова любви, Джереми оказывается беспомощным. Он напрягается, но никак не может сочинить ни одной фразы, которая не выглядела бы глупо.

В этом они похожи — всесильный Мессия и шлюха с римской улочки. Они способны были только ненавидеть. Или относиться равнодушно. Теперь им нужно говорить о любви, но они не умеют.

В этом есть резон. О любви лучше молчать. Любовь — это не то, о чём стоит разбрасываться словами.

Из телевизора играет музыка. Это вечно живые «The Beatles». Они поют «All You Need Is Love». И они, как всегда, правы. То, что нужно теперь Уне и Джереми, — это любовь. И это единственное, что им нужно.

Джереми уже принял решение ехать на войну, ехать в эпицентр чумы. Африка уже ждёт его, но сегодня она дальше, чем Марс и Венера. Если сейчас войдёт кардинал Спирокки и потребует немедленного спасения мира от инопланетных захватчиков, Джереми просто прикажет ему выйти. Пусть мир вокруг страдает от землетрясений и цунами, тонет в ненависти и безумии — всё это такие мелочи по сравнению с любовью.

Нежность. Самое правильное слово тут — это нежность.

Это снег в преисподней. Девочка с васильками в выжженном городе. Цветок на месте ядерного взрыва. Вода в пустыне.

«Скажи это, мой хороший», — вдруг говорит Уна, и Джереми уже понимает, что нужно сказать.

Это непростые слова. Перепихнуться — гораздо проще. Проще сделать куннилингус, проще устроить оргию в стиле «doggystyle». Проще сказать: «Я тебя ненавижу». Это, наверное, самые сложные в жизни слова.

Вам, вероятно, приходилось говорить их. Это ведь любовь, да, конечно. Но даже сказанные любимому человеку, эти слова выглядят искусственными, бессмысленными, составленными из отдельных букв. Как будто вы произносите какую-то глупость.

Если вы привыкаете к этим словам настолько, что говорите их легко и естественно, тогда это можно назвать любовью. Потому что у вас никогда не получится сказать их нелюбимому человеку. У вас не повернётся язык. Можно соврать насчёт чего угодно — но не тут. Тут — совсем другое.

Поэтому Джереми перекатывает на языке эти слова, будто пробуя их на вкус. Они смешные, странные, но они ему нравятся. Он может произнести их. Он может сказать их только Уне, и никому другому.

«Я люблю тебя», — говорит он.

Без своих любимых паразитов: «ага», «точно», «давай».

Это маленькая победа над собой. Над тем Джереми, который гадил в автомастерской, мочился в бассейн и размазывал сопли по салату в ресторане. Это преодоление собственного «я», его метаморфоза. Джереми понимает это. И повторяет ещё раз, чтобы убедиться в собственной правоте:

«Я люблю тебя».

«Я тоже тебя люблю», — говорит ему Уна.

Она старше его на несколько лет. Она опытнее, умнее, спокойнее. Но сейчас она ощущает себя маленькой девочкой, которая встаёт на цыпочки, чтобы поцеловать мальчишку за то, что тот защитил её от хулигана. Она видит себя со стороны, и этот взгляд не замечает ни проститутки, ни торговой марки «Уна Ралти». Есть только влюблённая женщина, ставшая единым целым со своим мужчиной.

Это именно тот момент, который нужно описывать в учебниках и показывать по телевизору. Не элсмиты и не интервью с теми, мимо кого случайно прошёл Джереми Л. Смит. Не автобус, в котором он ехал, и не бассейн, в который он помочился. Не его девственность и праведность.

Нужно показать его любовь. Показать, что счастье может быть и таким — тихим, спокойным и оттого ещё более прекрасным. Это воплощение пацифизма, это идолы давно вымерших хиппи. Это праздник цветов и красок в темноте одной комнаты.

Вы видели любовь? Скажите мне, вы её видели? Да, вы были влюблены. Знали свою собственную страсть, собственную тягу, от которой не скрыться. Эта любовь засасывает вас с головой, и вы уже не видите ничего дальше собственного носа.

Но видели ли вы любовь другого человека? Чувствовали, что исходит от него? Вот целующаяся парочка в сквере. Пройдите мимо них (останавливаться как-то неприлично). Вы должны уметь отличить любовь от простой прелюдии к случайному сексу. От влюблённых исходит удивительная энергия, и ею можно наполнить своё собственное пустое сердце.

Если Джереми выйдет на балкон с Уной и будет чувствовать не величие и всеобщее поклонение, а любовь к стоящей рядом женщине, он сможет не просто изменить мир. Он сможет изменить его к лучшему.

* * *

После срыва представления кардинал Спирокки вызывает Уну к себе. У него есть серьёзный разговор, не терпящий отлагательств. Как только она входит, он указывает ей на кресло и говорит: «Что это было?»

Уна недоумевает.

«Я понимаю не больше, чем вы, кардинал».

Кардинал Спирокки сумел обуздать своё безумное проявление веры на балконе. Он смог подняться с колен и взять себя в руки. Его разум слишком привык сражаться с сердцем, чтобы позволить последнему так легко одержать победу.

«Ты понимаешь больше, чем я, поскольку ты с ним спишь».

Спирокки раздражён. Он чувствует себя болваном.

Но он ещё не знает, во что превратилась Уна Ралти после слов «Я тебя люблю». После того, как Джереми сделал самое важное.

Она поднимается с кресла и чеканит слова:

«Если хотите, вы можете спать с ним сами, кардинал. Но полагаю, что он не согласится».

Кардинал бледнеет. Он смотрит на Уну так, точно у неё открылся третий глаз или выросло щупальце на подбородке. Он встаёт. Его трясёт мелкой дрожью.

«Ты! — кричит он. — Подзаборная шлюха! Ты отправишься туда же, откуда пришла! Ты снова будешь сосать у всяких бомжей и давать вонючим ублюдкам из латинских кварталов! Да как ты смеешь?..»

Она знала, куда ударить. Он брызжет слюной и краснеет, а она смотрит на него спокойно, точно ледяная статуя.

Он кричит что-то ещё, но содержание его речи не меняется: это только оскорбления, и ничего более. Он, кардинал, столько лет посвятил Церкви не для того, чтобы какая-то проститутка хамила ему в его же кабинете. Тогда Уна встаёт и идёт к дверям.

«Стоять!» — кричит кардинал, но на Уну это не действует.

Тогда он догоняет её, хватает за руку и тянет к себе. Она разворачивается и даёт ему пощёчину. Кардинал выпускает её запястье. Воцаряется тишина. В этой тишине Уна говорит:

«Теперь вы никто, кардинал. Если я скажу про вас Джереми хотя бы слово, он сотрёт вас в порошок. Вы об этом догадываетесь, но я хочу, чтобы вы твёрдо это знали. Теперь я главнее вас. Вы сами поставили меня на это место, и теперь у вас не получится меня отсюда согнать. Поэтому молчите».

Она разворачивается и уходит. Кардинал рассеянно садится на стул у стены.

Именно сейчас ему приходит в голову мысль об Иуде. Тридцать серебреников — это слишком мало, но если не продать Джереми сейчас, то можно не сделать этого никогда. Перед кардиналом впервые проносятся картины будущего, в котором дети, читая учебник по смитологии, плюют в портрет Лючио Спирокки, предателя. Эти картины льстят кардиналу. Слава Герострата — это хорошая слава, думает он. Подчас она может продержаться гораздо дольше славы убиенного.

Кардинал встаёт. Джереми собирается на войну. Он ещё не объявил об этом официально, но это чувствуется в каждом его жесте. Спирокки немного умеет предсказывать действия Джереми. Кардиналу придётся откатать с Джереми его турне, но затем предстоят совсем иные события и действия. Жаль, что Уну не удастся использовать против Джереми.

Неожиданно кардинал вспоминает вкус манны. В нём просыпается другой человек. Разве он может желать зла Мессии? Разве можно предать того, кто принёс на землю счастье и радость? Разве можно?..

Можно, говорит разум кардинала Спирокки.

Даже нужно.

Потому что смерть Мессии ещё более укрепит веру людей, ещё больше сплотит их.

Не умри Иисус на кресте, разве была бы так сильна христианская вера? Нет, что вы. Никто не поверит в любовь, если любовь не умоется кровью. Это такая аксиома, она не требует доказательств.

Смерть всегда работает на пользу легенде. Вспомните Курта Кобейна. Стал бы он кумиром, не разнеси он себе голову из ружья? Вряд ли. Или Сид Вишез. Парень, который скололся и вштырил себе лошадиную дозу героина. Его помнят до сих пор, орут его «God Save The Queen». Или Боб Марли. Да будь он хоть десять раз изобретателем реггей, не умри он от наркотиков — не быть ему идолом поколения. Этот список можно продолжать до бесконечности. Элвис Пресли. Мэрилин Монро. И это только музыканты. Но это правило работает и в любой другой сфере. Писатели, художники, учёные, политики.

И пророки — нельзя забывать о пророках. Чтят великомучеников. Тех, кого побили камнями, кому отрубили голову, с кого живьём содрали кожу, кого прошили стрелами, сожгли на костре, сварили в котле с маслом, колесовали и четвертовали. Их почитают и помнят, их лики висят во всех церквях. Их показывают по телевизору, в их честь устраивают праздники.

Вы хотите прославиться? Красиво умереть — это тоже метод. Шансов поровну: попасть в кандидаты на премию Дарвина или стать кумиром.

Всё это проносится в голове кардинала Спирокки, когда Уна уходит. Всё это ведёт к одному-единственному выводу.

* * *

Когда он спрашивает, поедет ли она с ним на войну, Уна соглашается. Каждый миг вдали от Джереми теперь для неё мука. Она не понимает, как жила раньше. Она не может понять, почему с самого начала Джереми показался ей таким же клиентом, как и все остальные. Даже неприятным. Очень неприятным. Мир изменился прямо на её глазах. Мир изменился и снаружи, и внутри Уны.

Все воспоминания Уны об Африке — это набор обрывочных эпизодов. Это куски паззла, никак не желающие сложиться в цельную картину. Ей кажется, что она ни разу не перемещалась на джипе между различными локациями. Вот она на аэродроме. Вот она уже в военном лагере. Вот она в районе боевых действий. Вот она в чумных бараках. Будто иллюстрации в каком-то диковинном учебнике.

Уна давно ничего не боится. Ей и здесь совсем не страшно. Во-первых, она привыкла к жестокости, пусть и другого рода. Во-вторых, рядом с ней — её Джереми Л. Смит, её персональный охранник и Спаситель. Присутствие кардинала Спирокки её отчасти радует, потому что она чувствует своё превосходство. Каждый раз, когда она смотрит на кардинала, тот отводит взгляд. Он не то чтобы боится её, нет. Он просто чувствует, что не может влиять на неё, вот и всё.

Они с Джереми сидят в походной палатке на подвесной кровати. Точнее, он сидит, откинувшись назад, а она полулежит у него на коленях.

«Нельзя, чтобы солдаты нас видели», — говорит Уна.

«Да ладно», — отвечает Джереми.

Для него это и в самом деле неважно. Даже если миф о его святости и девственности развеется тут, в Африке, и эта легенда перекочует в Европу, то что с того? Его станут меньше любить? Будут в меньшей степени требовать его внимания? К нему перестанут приходить калеки и больные? Нет. Всё останется по-прежнему. Просто её будут воспринимать иначе. Не как его сестру, а как жену.

«Мой хороший, — говорит Уна. — Ты разговариваешь с Ним?»

Он молчит. Сложно назвать это разговором. Просто в какой-то момент у него возникает вопрос или сомнение — и тут же сам собой появляется ответ. Это божественное вмешательство. Правда, до определённого момента он знает, как он совершает то или иное чудо. Он делает всё именем Господа. Это Господь даёт ему силы.

Но — думает Джереми — что если я захочу сотворить зло? Если я захочу обрушить на невинных чуму? Позволит ли мне Господь? Даст ли он мне силы на неправедное дело?

«Да», — отвечает Джереми, потому что не может ответить иначе. Даже если бы Бог молчал, даже если бы Джереми твёрдо знал, что Бога нет, он всё равно ответил бы именно так.

«Ты можешь задать ему вопрос?»

Да, он может. Он может именно это — задать вопрос.

«Спроси у Него, зачем я нужна. Ради чего я живу».

На самом деле анекдот про мужика, который прожил свою жизнь для того, чтобы однажды передать солонку девушке в придорожном кафе, — это про вас. Это даже не анекдот. Это правда, чёрт побери, и ничего другого вам не светит.

Вы живёте ради того, чтобы пропустить человека в автобусе. Чтобы убить таракана на стенке столовой. Чтобы случайно разбить стекло в витрине дешёвого супермаркета.

Иногда вам может улыбнуться удача.

Если однажды вы вытащили щенка из проруби, вам повезло. Если вы починили компьютер нерадивой секретарше, вам повезло. Если вы устранили засор в сортире, залившем весь нижний этаж, вам опять же повезло: в вашей грёбаной жизни больше смысла, чем во многих других.

Ответ на вопрос Уны Джереми знает и сам. Ему не нужно советоваться с Богом, не нужно спрашивать у него. Он только что понял это, но такой ответ нельзя дать сразу. Нужно сделать вид, что думаешь. Нужно состроить театрально грустное лицо. Для того, чтобы истина показалась правдой. Чтобы в то, что происходит на самом деле, поверили.

«Ради меня», — говорит Джереми, и это единственно верный ответ.

* * *

Уна не боится крови. Она идёт за Джереми по полевому госпиталю и с интересом смотрит на раненых. Спирокки следует за ними. Терренс О'Лири остался снаружи. Оператор, конечно же, тут — он снимает всё: каждое движение, каждый жест Джереми. Это материал для нового фильма о Джереми Л. Смите.

Мальчику на вид лет четырнадцать. У него нет обеих ног: оторвало взрывом. Культи забинтованы, мальчик со страдальческим выражением лица смотрит на прибывших белых. Джереми кладёт руку ему на лоб. Бинты рвутся, одеяло вспухает. Врач, дипломированный чернокожий в сером халате, смотрит на чудо, выпучив глаза. Он делает шаг назад и садится у брезентовой стены палатки. Когда Джереми Л. Смит убирает руку, Уна откидывает одеяло. Она делает это картинным жестом — на камеру. Будто демонстрирует зрителям собственную значимость. По сути, так оно и есть. Она демонстрирует значимость.

Вы чётко знаете, что увидите: здоровые крепкие ноги. Ступни, голени. Но вы всё равно с замиранием сердца чего-то ждёте. Чего? Что у мальчика вырастет третья нога? Ещё чего-нибудь? Джереми Л. Смит может сделать это для вас, потому что он любит вас. Он может устроить любое шоу — этот фокусник, этот божественный маг, канатоходец над Ниагарой. Но он не делает этого, потому что вас больше всего поразит не третья нога, а обыкновенные здоровые конечности. Вас повергнет в шок то, что вы ожидали увидеть и, конечно, увидели. Вам не имели права показать ничего другого.

Уна переходит к следующей койке. Оператор крупным планом снимает её смиренное лицо, покрытую белой тканью голову. Тут лежит мужчина. Ноги у него на месте, зато вместо лица — рубцовая ткань, сочится жёлто-зелёная сукровица. Глаз нет, нет носа и подбородка. Камера: крупный план. Вы же любите мясо, правда? Чем страшнее выглядит травма, тем эффектнее исцеление. Джереми накладывает руки — и через несколько секунд на вас уже смотрит симпатичный африканец лет тридцати с классическим приплюснутым носом и огромными выпяченными губами. Он поднимает руки и ощупывает своё лицо.

На самом деле он должен лежать в гипсе, в повязке — я не знаю. С них снимают бинты и бандажи, чтобы продемонстрировать вам их увечья. Чтобы показать: Джереми Л. Смит и вправду исцеляет. Это не ложь, не выдумка, не фейк. Смотрите на это: до и после.

Это рекламный трюк. Вот Джон до использования лосьона для волос «Супершевелюра»: он абсолютно лыс. У него грустное выражение лица, потёртый свитер и впалая грудь. А вот тот же Джон через полгода регулярного пользования лосьоном «Супершевелюра». У него густые каштановые волосы, красивая жена (на заднем плане, рядом с дорогим автомобилем), новый свитер и выражение абсолютного превосходства на лице. Это яйцо, половина которого намазана «Бленд-а-медом». Оно не растворяется Даже в серной кислоте и не варится в жидком металле.

На самом деле это снимается просто. Берётся Джон с отличной каштановой шевелюрой. Это актёр, его зовут Джозеф Хиггинс, и к лосьону для волос «Супершевелюра» он не имеет никакого отношения. Он фотографируется со счастливым выражением лица, показывает камере оттопыренный большой палец и вовсю радуется жизни. Затем ему выбривают тонзуру, смазывают её жирком для блеска (чтобы не было видно синевы, возникающей при бритье наголо) и фотографируют с печальным выражением лица. Под второй картинкой пишут «до». Под первой — «после». На самом деле лосьон «Супершевелюра» не помогает никому. Он разливается из той же бочки, что и обычный противоперхотный шампунь. Только разбавляется водой, чтобы по консистенции больше походить на лосьон.

Это всегда работает.

Так вот. Джереми Л. Смит — это первый случай, когда система «до и после» не является ложью. У этих африканских мальчиков и в самом деле растут ноги и появляются лица. Это правда и истина в одном флаконе.

Джереми выходит из госпиталя триумфатором. Сюжет снят. Палаток-госпиталей ещё несколько десятков, но снимать больше не нужно. Всё можно сделать быстро и просто. Джереми уже научился этому. Он стоит, расставив ноги, и смотрит на небо. И в этот момент срастаются сломанные кости, восстанавливаются нарушенные нервные связи, соединяются порванные сухожилия, вырастают выбитые зубы, открываются выжженные глаза. Доктора чувствуют себя бесполезными и бессмысленными, потому что их трудная и многодневная работа сведена на нет в течение нескольких минут. Все их старания, все их образования и ординатуры, все их улыбки и утешения тут же теряют смысл, потому что за дело берётся Джереми Л. Смит. Из палатки за спиной Джереми выходит чернокожий врач. Он идёт, пошатываясь, не веря в происходящее. Он обходит Джереми и смотрит ему в глаза. Джереми улыбается. Врач падает на колени.

Это происходит везде. Всегда находится кто-нибудь, кто падает на колени и начинает молиться. Кто лижет Джереми ноги. Кто готов целовать его задницу. Он может быть случайным зрителем, или врачом, или лейтенантом — кем угодно.

Суть в том, что Джереми это в какой-то мере нравится. Но ещё больше это нравится Уне. Она чувствует себя причастной к величию, расползающемуся вокруг Джереми, ощущает себя элементом грандиозной конструкции под названием «Мессия». Когда очередной идиот падает перед Джереми ниц, Уне это льстит.

Есть такой старый анекдот. На улице к Джону Леннону подходит какой-то человек. Леннон думает, что ему нужен автограф, но тот говорит: «Нет, мне не нужен автограф. Просто я завтра буду на вашем концерте с девушкой и хочу произвести на неё впечатление. Не могли бы вы просто помахать мне со сцены и сказать, мол, привет, Пит». Леннон: «Да, конечно, без проблем». И вот уже следующий день, концерт, Леннон на сцене, а Пит в зале с девушкой. Леннон замечает Пита, машет ему рукой и говорит в микрофон: «Привет, Пит». А Пит отмахивается от него: «Да пошёл ты, задолбал уже со мной здороваться…»

Точно так же Уне льстит, когда кто-то лижет Джереми ботинки. Она ощущает себя его частью, и любой воздушный поцелуй, достающийся ему, отчасти предназначен и для неё.

Поэтому Уна делает именно то, что должна. Она снимает покрывала с лежачих больных и подносит Джереми цветы, когда это необходимо для шоу. Она становится настолько неотъемлемой частью Джереми, что в какой-то момент её приглашают в одну из африканских деревушек без него. Джереми занят: он останавливает засухи и голод. Это такая работа: кто-то сидит в офисе, кто-то ремонтирует автомобили, кто-то убивает людей, а Джереми — останавливает стихийные бедствия.

К Уне подходит женщина и просит благословить её. Уна сначала не понимает: это не ко мне, это к Джереми, хочет сказать она. Но потом до неё доходит весь ужас положения. Величественный, какой-то неземной ужас, надо сказать. Она настолько срослась с Богом, что воспринимается подобно богине. И тогда она, простая шлюха с римских улочек, однажды удачно сделавшая минет правильному человеку, протягивает свою правую руку с длинными изящными ногтями и благословляет чёрную сморщенную старуху — так, будто имеет на это право.

Теперь вы понимаете, что я хочу показать вам. Я хочу, чтобы до вас наконец дошло: идолы, которых вам навязывают, — это чушь. Уна Ралти остаётся шлюхой, остаётся женщиной — кем угодно, но она никогда не станет святой. Она никогда не станет ни богиней, ни даже отблеском Мессии. Но у неё есть другой козырь. Она — его женщина.

Это самое важное, что только может быть. Весь этот грёбаный мир построен только на одном — на любви. Всё сплетается в один узел — в любовь. Всё, до единой нити. И эта любовь движет миром.

У Тинто Брасса в фильме «Миранда» мужчина показывает на женщину, сидящую напротив, ножом и говорит: вот эта штука вращает мир. Вот эта штука между женских ног.

Отчасти он прав.

Но всё-таки миром правит любовь. Даже миром Джереми Л. Смита.

Комментарий Марко Пьяццола, кардинала Всемирной Святой Церкви Джереми Л. Смита, 28 ноября 2… года.

Я уже упоминал это ранее, но не могу не повториться. Всевозможные метафоры из кинофильмов, мультипликационных фильмов, книг и анекдотов демонстрируют бедность внутреннего мира автора. Возможно, автор хотел продемонстрировать (со свойственной ему категоричностью) скудость внутреннего мира читателя, но получилось ровно наоборот.

Рассуждения о человеке, которому вечно чего-то не хватает, изобилуют дырами в логике: чувствуется невысокий уровень эрудиции автора в области философии и психологии при необъяснимом желании казаться в этих вопросах профессионалом.

Я не могу счесть себя знатоком женской натуры, но, насколько я понимаю, женщина не всегда «может», а то, что с утра женщина кажется красивой, вовсе не означает любовь. Судя по всему, большинство постулатов в этой главе автор документа базировал на своём ограниченном опыте, даже не допуская того, что люди могут быть совершенно разными. Утверждение всех мужчин в качестве похотливых свиней есть не более чем оскорбление, брошенное не только служителям Всемирной Церкви, но и мужскому полу как таковому.

История о мифическом любовнике Уны Ралти, погибшем в автокатастрофе, есть расхожая «байка», популярная среди девочек пубертатного периода (когда я учился в школе и не помышлял о церковной карьере, я слышал её неоднократно). Главная несуразность данной главы — это сама характеристика Уны Ралти. Уже в первой главе она была представлена распутной женщиной, но данная часть текста бросает в её сторону столь возмутительные обвинения, что мне становится скорее смешно, нежели противно. Думаю, не стоит Вам напоминать о праведной и героической жизни Уны Ралти, о её трагической смерти в родах, обо всех деяниях, повлекших её канонизацию.

Возникает невольный вопрос: неужели автор не видел ни одного праведника в окружении Джереми Л. Смита? Это не меньший максимализм, чем каждое отдельное утверждение, встреченное мной в тексте документа.

Вопросы сексуальных отношений в монашеской среде, описанные в главе, категорически не подлежат огласке. К сожалению, должен признать, что даже Всемирная Церковь, а точнее, отдельные её представители грешат этим. Но подобные дела сурово наказываются, а не публикуются на потребу общественности.

Наконец, совершенно неестественно построены диалоги между Уной Ралти и Св. Лючио. Неужели умудрённый годами службы кардинал позволил бы показать собственное непонимание ситуации случайной девушке, какой тут представлена Св. Уна? Это в который раз подтверждает полное несоответствие текста реальным событиям и указывает на срочную необходимость его уничтожения.

6. ДРЕССИРОВКА

Кстати, я кое о чём забыл. Я пропустил пять лет. Это большой срок. За такой срок из любого куска дерьма можно сделать человека. Или наоборот — из человека сделать кусок дерьма. В целом, это равноценные варианты.

Надо восполнить пробел. Дело в том, что Джереми попал в руки священникам одним человеком, а стал совершенно другим. О первом из них я вам уже рассказывал. Но он изменился. Трудно сказать, к лучшему или к худшему. Может быть, мелкий сопливый мудак принёс бы в этот мир гораздо меньше зла, чем благородный Мессия. Мы не вправе судить.

Джереми научился говорить без деревенского американского акцента, бегло читать, более или менее красиво выражаться и вести себя в обществе. Это было непросто. Если вы спросите кардинала Спирокки, как ему это далось, он закатит глаза и ничего не ответит. Потому что в какой-то мере проще было перевернуть мир вверх тормашками, чем обучить Джереми Л. Смита.

Вы уже знаете почти всё, что происходило с Джереми потом, после его превращения в Мессию. Вы знаете почти всё, что было до этого. Но остаётся одно — сам процесс.

Процесс часто бывает важнее результата. Например, в сексе. Иногда вы ставите во главу угла результат — когда хотите завести ребёнка. Но чаще — процесс, потому что он доставляет удовольствие. Или, например, коллекционирование. Вы никогда не соберёте все марки в мире. Или все монеты. Но сам процесс собирания — это кайф.

Здесь — иначе. Здесь всё делалось только ради результата. Процесс был мучением для ученика и учителей. Потому что приучить свинью быть выше человека — задача не для средних умов и способностей. Впрочем, Ватикан мог позволить себе лучших педагогов. От психолога до логопеда — все трудились на результат. И тот превзошёл все ожидания, хотя к этому не были готовы. Просто учителя не смогли остановиться на достигнутом.

Всё началось в тот момент, когда целая делегация появилась в полицейском участке, чтобы забрать Джереми с собой. Сначала, ни в чём не разобравшись, его бросили в обезьянник, в камеру предварительного заключения. Возможно, лучше бы он там и оставался. Полицейские волокли его под руки, а он глупо улыбался проносящимся мимо камерам. Вы, конечно, помните эти кадры. Их показывали по всем телеканалам. Но их никогда не повторяли. Они остались только у тех, кто случайно записал на видео трансляцию похорон. Впрочем, многие записали. И кассеты разошлись. Теперь вы можете найти у знакомых фильм о позоре Мессии. О его реальном лице. О его кривой улыбке с редкими зубами. Вы видели кадры, на которых Джереми Л. Смита заталкивают в автомобиль, а на его лохматой голове лежит огромная лапища полицейского. Последнее, что вы видели, — это башка Джереми за решётчатым окном полицейской машины.

Да, Джереми сидел в обезьяннике, когда появилась делегация из Ватикана. Её сопровождали серые люди кардинала Спирокки. Священнослужители вошли в комиссариат, как в королевский дворец, — старые и величественные, в красных развевающихся мантиях. Толпящиеся вокруг репортёры были в восторге. Фотографии кардиналов, посещающих полицейское управление, сделаешь не каждый день. Папарацци носились вокруг как угорелые. Некоторые пытались прорваться внутрь, но получили твёрдый отпор. В целом, вы помните всё это. Но вы не знаете, что происходило внутри.

Когда кардинал Спирокки подошёл к решётке, Джереми Л. Смит снял штаны и показал ему задницу. Все остальные сидящие в обезьяннике молчали. Они смотрели на кардиналов и их охрану во все глаза. Высокий негр в джинсовой безрукавке сжимал прутья решётки, и по его щекам текли слёзы. Он не видел ничего из происходившего на площади. Но перед ним были высокопоставленные служители Церкви, к которой он принадлежал. Этого было достаточно. Он ещё не знал, что рядом с ним — Мессия.

Вы видели этого негра по телевизору. Его зовут Микеле Обала. Его мать была итальянкой, а отец — эфиопом. Конечно, он ничего не сказал про задницу. Зато он написал книгу о своём знакомстве с Джереми Л. Смитом. Разумеется, она полна стандартных фраз про божественное откровение, про свет, исходящий от Мессии. Но всё это бред. Он никому не рассказал о том, что на самом деле произошло в обезьяннике. В действительности, когда Джереми втолкнули в дверь, к нему подошёл Марко Карпацци. Жизнь Марко всегда делилась на две части. Одну он проводил в тюрьме, а другую — в тренажёрном зале. Впрочем, он и в тюрьме не терял времени даром. Марко не был голубым. В тюрьме не бывает голубых. Просто таким, как он, достаточно того, что вы — человек. И Марко сразу схватил Джереми за задницу.

Он подтащил Джереми к скамье и спустил штаны. Остальные смотрели на Марко со страхом, потому что он мог убить любого одной левой. Он достал член и потряс им у лица Джереми. Тогда Джереми вытряхнул из рукава нож и одним движением отхватил Марко его огромный агрегат и половину мошонки.

У Джереми всегда было при себе оружие. Ножи, заточки, лезвия. Когда кидают в обезьянник, не слишком-то внимательно обыскивают. Его ощупали, похлопали по бёдрам. Но о небольшом ноже, пристёгнутом к запястью, никто не догадался. И Джереми воспользовался им по назначению. Как ни странно, он никогда не убивал людей. Калечил не раз. Но убивать — нет. Джереми не знал, что такое ярость, исступление. У него было линейное мышление: бьют — нужно отбить. Ударили — нужно ответить. Всё дерьмо, которое он делал, совершалось сознательно. Состояние аффекта — это не про Джереми, нет.

Марко Карпацци упал на пол, обливаясь кровью. На крик тут же прибежал полицейский. Джереми уже вытер нож об одежду и спрятал обратно в рукав. Первым делом полицейские вынесли орущего Марко. После этого они стали бить всех, кто попадался им под руку. Всё могло кончиться иначе. У Джереми нашли бы нож и избили его до потери сознания, а к списку преступлений добавился бы ещё один пункт. Но в этот момент в комиссариате раздался звонок.

«Это из Ватикана. Им нужен этот новый ублюдок, который поцеловал Папу», — сказал дежурный полицейский, переключая на комиссара. Комиссар слушал в течение трёх минут, а потом лично направился в обезьянник. Его появление остановило суматоху.

«Что здесь происходит?» — спросил он.

Ему объяснили.

«И у кого нож?»

Заключённые тут же указали на Джереми.

Комиссар молча стоял и смотрел на этого урода. Джереми сидел на угловой скамье в развязной позе и пялился на комиссара с наглой улыбкой. Он не до конца сознавал, что ему грозит.

Но ему уже ничего не грозило.

«Этого — ко мне, быстро», — сказал комиссар.

Джереми выкрутили руки, отобрали нож и повели в его кабинет.

Кампаски — это фамилия комиссара. Потом он напишет книгу о том, как разговаривал с Мессией. Как тот скромно и разумно отвечал на его глупые вопросы, как научил его жить иначе, вдохнул мир в его озлобленное сердце. Вы видели Кампаски. Он пошёл на повышение и теперь работает в управлении госбезопасности.

Как ни странно, впоследствии Джереми встречался с бывшим комиссаром. Они беседовали на равных. Но это было гораздо позже. После того, как Джереми научился жить в нормальном обществе и общаться с людьми.

А тогда, в комиссариате, он сидел напротив Кампаски и нагло смотрел ему в глаза. Джереми был полон сознания собственного величия и храбрости. Те, с кем он поспорил, должны были увидеть по телевизору, что он выполнил свою часть пари. Он ещё не знал, что Папа жив. Он не обратил на это внимания, когда его волокли к полицейской машине.

Кампаски был единственным человеком в участке, у кого в кабинете был телевизор. Он смотрел трансляцию похорон. Поэтому он знал, что произошло. Он видел ошеломлённые глаза Папы Бенедикта XX, он видел сам момент поцелуя — он видел всё. И поэтому хотел лично допросить Джереми Л. Смита, до того как нагрянут «гвардейцы кардинала».

«Имя?» — спросил Кампаски по-итальянски.

«Пошёл ты в задницу!» — ответил Джереми по-английски.

Кампаски перешёл на язык задержанного.

«Имя, фамилия», — сказал он.

Джереми повторил свои слова.

Кампаски понял, что ничего не добьётся, если будет спрашивать напрямую. Но ему хотелось узнать что-нибудь о сидящем перед ним странном человеке.

«Ты знаешь, что Папа, которого ты поцеловал, жив?»

Он увидел заинтересованность в глазах Джереми и понял, что движется в верном направлении. Тогда он запустил воспроизведение. Как и многие другие верующие, комиссар Кампаски записывал трансляцию на видео.

«Смотри», — сказал он.

Это вообще странно, когда вам показывают вас самих. Вы когда-нибудь проходили мимо отдела видеотоваров в крупном универмаге или на выставке? Обычно вас снимает демонстративно установленная камера, и эти кадры транслируются на самом большом экране. Полюбуйтесь на себя по телевизору. Покажите себя прохожим. Станцуйте прямо здесь — может быть, вас заметит какой-нибудь продюсер. Это нормально.

Даже при просмотре обычной любительской видеозаписи со своим участием вы будете недовольны всем. Вам будут казаться глупыми выражение лица, жесты, движения. Вы будете уверены, что все прочие участники записи выглядят лучше вас. Вы станете подмечать неудачные ракурсы, неуклюжие движения, ужимки. Ловить не к месту сказанные фразы. Вы будете недовольны, я вам гарантирую.

Джереми был доволен. Как идиот, который видит себя в зеркале. Он вдруг обнаруживает, что, если показать зеркалу язык, оно отвечает тем же. Смотрите, вот он я: вот моя бритая голова, вот косые глаза, вот нитка слюны изо рта. Любуйтесь.

Джереми смотрел на собственные передвижения в очереди к гробу. Вот он у изголовья, вот он обходит гроб, вот подбегает к мертвецу и целует его в лоб. Джереми сидел перед комиссаром Кампаски и улыбался.

«Смотри внимательно», — сказал комиссар.

Камера ведёт Джереми. Вот к нему подбегают рослые охранники, бросают его на землю, разбивают лицо об пол. Вот его волокут в машину. И вдруг камера резко переключается. Перед нами — Карло Баньелли, сидящий в гробу. Живой.

«Ты знал, что он жив?»

Это синдром «Секретных материалов». Если Малдер видит что-то, выходящее за рамки нормального, он тут же рвётся это исследовать. Он хочет заглянуть в самые секретные правительственные документы, найти всё, что скрывается от обычного человека. Хотя это расследование никому не нужно. Это просто от отсутствия у него допуска требуемого уровня, и не более того.

Кампаски — такой же. Ему очень хочется забраться туда, куда иной раз не допускается сам Папа Римский. Это подземелья и архивы Ватикана. Это скрижали Завета где-то под собором Святого Петра. Это тайны египетских пирамид. Добро пожаловать в «Код да Винчи» Дэна Брауна. Кампаски впервые почувствовал себя так близко к легенде.

Он ждал ответа. Но Джереми Л. Смит, ваш Мессия и Спаситель, не сказал ничего хорошего. Он взял со стола декоративную чернильницу из дутого стекла и со словами: «Пошёл на хрен, урод», — запустил в голову комиссару.

* * *

Когда кардинал Лючио Спирокки вошёл в комиссариат, всё уже успокоилось.

«Сюда», — холодно сказал ему Кампаски. Комиссар прижимал ко лбу компресс. Кардинал не стал спрашивать, что случилось. Он уже догадался, что с Джереми не всё так просто.

Они спустились к обезьяннику. На полу чернели засохшие пятна крови Марко Карпацци. Кардинал подошёл к клетке и жестом подозвал Джереми. В ответ Джереми Л. Смит спустил штаны и показал задницу высшему ватиканскому духовенству. К этому моменту Микеле Обала уже припал лицом к решётке и плакал. Если бы он обернулся и увидел задницу Джереми, последнему не поздоровилось бы. Но этому маленькому говнюку всегда везло.

Четверо полицейских вошли в обезьянник и натянули на Джереми штаны, после чего вытащили его наружу. Он отчаянно сопротивлялся и даже заехал одному из них в глаз.

Вы видели этого полицейского. Его зовут Джакомо Веспи. Теперь к нему домой приходят паломники, чтобы приложиться к глазу, освящённому прикосновением Мессии. Веспи не гнушается брать за это деньги. Он уволился из полиции и написал книгу о том, как разговаривал с Мессией.

Заходите в книжный, добро пожаловать. Здесь имеется целый зал, посвящённый Джереми Л. Смиту. В нём есть разные издания. Вот церковные книги о Мессии. Новая Библия, Новейший Завет. Их сочиняют те же, кто пишет для Джереми речи. Монахи-спичрайтеры. Они подают их в духе настоящей Библии, нумеруют главы и абзацы. Евангелие от Николая, 5:16. Тиомир, 3:12. Каспий 6:21. Каждая фраза имеет смысл. Это учебник по физике тонких материй. Это секта, превратившаяся в религию. Так? Нет.

Это религия, ставшая сектой. Это «Аум Синрикё» нового мира. Шесть миллиардов кукол и десяток кукловодов. И один главный кукловод, который управляет этими кукловодами.

А вот другие книги. Это воспоминания о Мессии. Их написали водители, которые подвозили Джереми. Продавцы магазинов, в которых он что-нибудь покупал или воровал. Вокзальные билетёрши и полицейские чины, буфетчицы и охранники, клубные тусовщики и домохозяйки. Ты видел, как Джереми проходил под твоими окнами? Пиши книгу. Тебе есть что рассказать публике. Есть на чём поднять бабла. Джереми проходил под окнами твоего соседа? Расспроси соседа — и пиши книгу. Твой сосед слышал о том, что Джереми однажды был в твоём городе? Пиши книгу о городе, в котором бывал Мессия.

Это поняли даже африканцы. Эти тёмные, едва умеющие говорить люди, неожиданно научились писать. «Джереми Л. Смит в Африке». «Война Смита». «Мессия против чумы». Они пишут и надиктовывают на своих суахили и прочих обезьяньих наречиях, а вы перевариваете весь этот мусор. Вы читаете это и восторгаетесь. Вы ждёте каждую новую книгу о Джереми Л. Смите.

Впрочем, вы тоже можете написать книгу. Вы же видели Джереми Л. Смита по телевизору? Чувствовали энергию? Значит, вы знаете, о чём писать. Я уж не говорю о тех, кто присутствовал на проповедях. Эти пишут по нескольку книг. Они ведь видели и слышали. Это живой звук, Dolby Surround в каждой голове. Это объёмное изображение. На базе этого можно рекламировать телевизоры. «Мессия как живой» — новый слоган Philips. Джеймс Бонд с его жалкой рекламой «Астон-Мартинов» и Sony Ericsson отдыхает.

Сколько стоит рекламная полоса с участием Мессии? Вы никогда не задавались этим вопросом? Как дорого обходится рекламный ролик с упоминанием его имени? Джереми Л. Смит выбирает на завтрак Danone. Джереми Л. Смит предпочитает Dolce&Gabbana. Джереми Л. Смит пользуется Nokia. Ватикан разрешает ему участвовать в такой рекламе с одним условием. Снимаются одновременно два или несколько роликов. В одном Джереми Л. Смит говорит по Nokia. В другом — защищает от вырубки леса Амазонии. За деньги Nokia, разумеется. В этом весь смысл. К вашим услугам лучшие режиссёры и актёры. Голливудские блокбастеры отдыхают перед стоимостью роликов с участием Джереми Л. Смита.

Я ушёл далеко от темы, простите меня. Я слишком ненавижу эти книги. Эту рекламу. Слишком ненавижу Джереми Л. Смита. Нет, это уже ложь. Мне просто хочется, чтобы его ненавидели вы.

Итак, Джереми выволакивают из обезьянника и подводят к кардиналу Спирокки. Они смотрят друг на друга — убелённый сединами кардинал и молодой идиот с наглой ухмылкой. В этот момент кардинал выше Джереми. Позже он станет ему равным. А ещё позже — окажется подстилкой под подошвами Мессии.

Спирокки смотрит внимательно. Он пытается понять, что за материал попал ему в руки, что это за глина, что за шамот. Что можно слепить из него и возможно ли это вообще.

Спирокки ещё не понимает, кто такой Джереми Л. Смит. Он просто видел, как поднялся из гроба Бенедикт XX, и связал это с поцелуем Джереми, как и тысячи других зрителей. Но у Спирокки есть власть развить тему. Превратить эссе в роман.

Поэтому он молча кивнул людям, пришедшим вместе с ним. Полицейские без возражений передали Джереми. Но возражения были у Джереми. Он вырвал руку и заехал одному из охранников в глаз.

«Не повредить», — бросил Спирокки.

Джереми повалили на пол, скрутили ему руки за спиной и надели наручники. Пока его тащили через комиссариат, он дико лягался и выкрикивал ругательства.

Знаете, что я вам скажу? Джереми было хорошо тогда. Он пребывал практически в идеальном для себя состоянии. Насилие, ругань и осознание собственной значимости. Это раззадоривало его, возбуждало. Доброе утро, Джереми Л. Смит, новый Мессия. Мы рады встретить вас.

Репортёров отгоняли от входа щитами и резиновыми дубинками. У самых дверей Джереми и четверых охранников накрыли чем-то вроде чёрного савана. Они стали похожи на большую высокую черепаху. Просто никто не должен был видеть Джереми Л. Смита. Его мерзкие рожи и кривляния, его жесты. Рот ему заткнули кляпом, чтобы он не ругался. Этого тоже никто не должен был услышать.

Они успешно миновали толпу. Джереми затолкали в лимузин, и дверь за ним закрылась. Репортёры не увидели ничего, не поймали ни кадра. Тонированные стёкла — и всё. Они рвались к кардиналу Спирокки, к охранникам, к полицейским. «Без комментариев», — было единственным ответом. Поэтому все утренние статьи были выдумкой. Все без исключения.

Прежде Джереми никогда не ездил в лимузине. Теперь он смотрел по сторонам, разглядывал дорогую кожу и электронику. В открытом баре была бутылка бордоского вина. Как только изо рта у Джереми вынули кляп, он указал на неё подбородком и сказал: «Хочу пить». Эта примитивность примата неожиданно успокоила кардинала Спирокки. Именно тогда он понял, что из этого теста можно слепить практически всё что угодно. Он не учёл лишь распространённого варианта развития событий, когда творение пожирает своего творца. Такое случается сплошь и рядом. Даже детский «Колобок» — это тот же случай. Правда, у круглого пирожка нет сил одержать верх над создателями, но он по меньшей мере уходит от них в вольное плавание. История о Франкенштейне — то же самое. Классические рассказ и фильм «Муха». Всё это — конфликт творца и творения.

Кардинал кивнул, и Джереми налили вина. Рук ему не развязали, поэтому арестованного поил один из охранников. Джереми выпил вино двумя глотками и попросил ещё.

«Вино так не пьют», — сказал Спирокки.

В ответ Джереми послал кардинала в задницу и сказал, что будет пить то, что захочет, и так, как захочет. Спирокки кивнул — и Джереми получил болезненный удар в живот. Так началось их знакомство.

* * *

Поймайте на улице шелудивого пса. Пригрейте его, накормите, отмойте и расчешите. Он окажется вполне милой собакой. Более того, он будет умнее и вернее любого аристократа-пуделя, купленного за бешеные деньги. Человек — сложнее. Перевоспитать дурного человека практически невозможно. Его почти нереально переучить, заставить любить и уважать окружающих. В человека зло втемяшивается гораздо глубже, чем в собаку. В тысячу раз глубже.

Но кардинал Спирокки знал, что Джереми нужно выдрессировать. Превратить из беспородной шавки в циркового пса. Это вовсе не случай «Майкла, брата Джерри» из Джека Лондона. И не случай Каштанки. Я не знаю, какой пример привести, чтобы он оказался к месту.

Джереми выделили временные пятикомнатные апартаменты на четвёртом этаже. Окна в них были забраны решётками, а тяжёлую дверь не выломала бы и разъярённая толпа. С Джереми сняли наручники, втолкнули в комнату и закрыли за ним дверь. Спирокки поспешил к экранам видеонаблюдения. Теперь это было важнее всего: поместить зверя в непривычную обстановку и посмотреть на его реакцию.

В это время Папа Римский Бенедикт XX лежал в ванне. Его уже осмотрела целая толпа врачей. Он был здоров как никогда. Единственным врачом, которого не допустили к Карло Баньелли, был психолог. «Я сам — врачеватель человеческих душ!..» — с этими словами воскресший Папа отказался от его услуг. Он сидел в тёплой ванне и смотрел на стену, облицованную изразцами ручной работы. На одной из плиток был изображён Лазарь, восстающий из гроба. Карло Баньелли с каждой минутой находил в его чертах всё больше сходства с самим собой.

На самом деле психологом можно только родиться. Образование по специальности «психолог» — это чушь собачья. Бред, придуманный для девочек, страдающих от комплекса неполноценности. Вот сидит психоаналитик, а перед ним — пациент. Это американец, кто же ещё. Нормальные люди самостоятельно справляются с мелкими проблемами. Психоаналитик, этот шарлатан с кучей дипломов и свидетельств на лощёной бумаге с печатями, предлагает только один выход — выговориться. И пациент рассказывает ему о детстве, о потере девственности, о выпускном вечере, о ссорах родителей и смерти собаки. И так из сеанса в сеанс. И платит за каждый сумасшедшие деньги. И сам внушает себе, что ему становится лучше.

Сходи в церковь, идиот. Исповедник выслушает то же самое абсолютно бесплатно.

Психолог от рождения может по наитию отговорить человека от самоубийства. Просто интуитивно. Без всякого образования и диплома. Он может успокоить, посоветовать что-нибудь для решения проблем в семье или на работе — мало ли что.

Но в психологи идут не эти люди. Эти работают механиками, инженерами, редакторами, режиссёрами, токарями и ассенизаторами. Неважно.

В психологи идут исключительно недовольные жизнью девочки, набитые комплексами по самый скальп. Они учат умные слова из сочинений сексуально озабоченных маразматиков вроде Фрейда, а потом гордятся своими знаниями. И пытаются применять их на практике. Это смешно. Они не могут разобраться со своими собственными проблемами. Не могут понять, почему у них отличные задница и грудь, но на эти задницу и грудь не покушаются нормальные мужики. Потому что вы долбите им мозги, хочется ответить. Эти девочки верят в фэн-шуй и тантру как систему мироощущения и сами ходят на тренинги, старательно посылая туда же своих пациентов. Они просто не знают, что с ними делать.

Запомните. Если психолог говорит, что у вас сложная, растущая из глубокого детства проблема, это может означать только одно: он вообще не понимает, в чём она состоит. И никогда не поймёт. Хороший психолог сразу знает, что сказать. Плохой — начинает копаться в вашем детстве.

Именно поэтому Бенедикт XX не любил психологов и отказался принять одного из них.

Карло Баньелли лежал в ванне и не подозревал о том, что теперь Джереми Л. Смит, а не он, будет главой католической церкви. Даже не так. Главой объединённой мировой Церкви. Власть Папы кончилась. Теперь у человечества новый идол.

Но в этот миг Карло Баньелли не столько удивлялся собственному воскрешению, сколько строил планы на будущее. Теперь, когда с ним случилось Чудо Господне, он должен был приобрести невероятную власть. Необыкновенное влияние. Он не догадывался о связи своего воскрешения с поцелуем Джереми Л. Смита. Он был уверен в собственной богоизбранности. И поэтому — безмятежен и спокоен.

Спирокки имел право входить в покои Папы без приглашения. Он редко пользовался этим правом, но теперь — воспользовался. Когда Спирокки вошёл, Папа, одетый в банный халат, находился в соседней комнате. Он смотрел в окно и думал о том, что будет дальше. Появление Спирокки обрадовало его, потому что кардинал мог разрешить некоторые вопросы.

Кардинал слегка поклонился, Папа кивнул в ответ.

«Ваше Святейшество, — сказал Спирокки, — у нас есть Мессия».

В тот момент Карло Баньелли не почувствовал тревоги. Казалось бы, Папе, чьё правление ознаменовалось Вторым Пришествием, повезло. Семьсот Пап до Бенедикта XX вынуждены были довольствоваться слепой верой, а у него появилась возможность подтвердить свою веру железными доказательствами. Но у этой медали — две стороны. И ещё ребро.

Вера не должна быть доказуемой. Она должна оставаться слепой. Другого варианта нет и быть не может. Иначе она просто теряет смысл. Вера превращается в знание, а во имя знания нельзя творить великие дела. Во имя веры — можно. Можно спрыгнуть в пропасть с верой в то, что в полёте у тебя обязательно отрастут крылья. Кстати, это не моя мысль. Это сказал Рэй Брэдбери. Можно с голыми руками пойти на медведя и победить его силой собственной веры. Можно пройти через огонь и не опалить даже пяток.

Знания в этом не помогут. Если вы знаете, что огонь — горячий, вы получите ожог. Если верите, что он — холодный, с вами ничего не случится. Если вы знаете, что в револьверном барабане только одно пустое гнездо и вероятность осечки в случае выстрела себе в висок равна семнадцати процентам, то вы умрёте. Если вы верите, что барабан пуст или что именно пустое гнездо совпадёт со стволом, то останетесь живы. Это вопрос веры, не более того.

Покуда человек верит в Христа, верит в его божественность, в исцеления, прогулки по воде и прочие чудеса, такая вера сильна. Эта вера может разрушать города и останавливать солнце. Современный человек никогда не видел ни Христа, ни одного-единственного чуда. Но вера — сильнее.

Как только человек получает доказательство, он теряет веру Он уже воспринимает Христа как человека, подобного ему, а не Сына Божьего. Он воспринимает распятие как рядовой метод казни. Повешение, расстрел, четвертование, распятие, декапитация. Всё банально.

Это пришло в голову Карло Баньелли, после того как он тщательно обдумал ситуацию. Но в тот момент, когда Спирокки сообщил, что у них есть Мессия, Баньелли был счастлив. Ему выпал удивительный жребий. Сыграла ставка на зеро.

«Я хотел бы посмотреть на него», — сказал Папа.

Они шли по коридорам Ватикана в безмолвии, за ними следовала обширная свита. Кардинал Спирокки и Папа Бенедикт XX направлялись в комнату наблюдения, куда день и ночь передавалась информация с камер, установ/хенных в апартаментах Джереми Л. Смита. Они смотрели на этого дикаря, на это дерьмо, на маргинала, который должен был стать новым Иисусом, новым Богом. Их новым источником доходов, золотым тельцом.

* * *

Первым делом Джереми отправился в туалет. Его никто никогда не учил поднимать сиденье унитаза, мочась стоя. Поэтому Джереми обоссал сиденье, заправился и пошёл изучать квартиру. Он попытался отодрать решётку в одной из комнат, но та не поддалась, и Джереми с размаху бросился на огромную двуспальную кровать с балдахином. Слезая с неё, он задел и разбил фарфорового ангела, стоявшего на прикроватной тумбочке.

Он ходил и рассматривал вещи, брал их в руки. Иногда ставил на место, иногда бросал где попало. Потом Джереми Л. Смит включил телевизор и уселся на диван. За этим его и застали Спирокки и Баньелли.

Джереми щёлкал по каналам в поисках порнухи, или мультфильмов, или какого-нибудь боевика. Но везде шла только одна передача — повторение трансляции похорон. И лицо Джереми — крупно, мелко, со всех ракурсов, в фас и в профиль. Джереми рассматривал себя и улыбался во весь свой щербатый рот. Потому что он добился своего. Теперь толстый Джон Джонсон убедится в том, что Джереми Л. Смит — не какой-нибудь там обсос.

В какой-то момент, щёлкая по программам, Джереми наткнулся на канал высокой моды. Транслировался показ бюстгальтеров. Тогда Джереми Л. Смит расстегнул штаны, достал член и стал дрочить. Два престарелых церковника, Спирокки и Баньелли, смотрели на это с отвращением.

Именно тогда Бенедикт XX спросил: «Вы уверены, кардинал, что стоит делать из него Мессию?»

Но в то время как Баньелли усомнился в правильности действий кардинала, последний утвердился в своём намерении. Из того куска дерьма, который они видели на экране, можно было слепить всё что угодно.

«Стоит. Даже не просто стоит. Жизненно необходимо».

Каждое слово Спирокки отчеканил, как монету.

Глядя на обезьяну на экране, Карло Баньелли не чувствовал никакой угрозы. Точно так же технически развитая цивилизация Кортеса не боится суеверных и наивных ацтеков, а мировой IT-концерн не опасается крошечной фирмы из какого-нибудь Клермонта. Точно так же Голиаф не страшится Давида. Но предсказать реальный исход практически невозможно. Пускай ацтеки и в самом деле покорились наглым испанцам, но Давид всё же одолел Голиафа. Поэтому страх должен иметь место — хотя бы едва ощутимый, притаившийся в самых дальних закоулках души, но без него — никак.

Карло Баньелли отворачивается.

«Как мы собираемся это воспитывать? Его же нельзя показать людям в таком виде».

«Сейчас его можно показывать в любом виде. Он поцеловал вас, и вы воскресли. Этого достаточно для того, чтобы толпа прижизненно его канонизировала».

Карло Баньелли всё ещё не до конца осознаёт произошедшее. Он пока не был в морге и не видел своих заспиртованных органов.

Джереми Л. Смит кончает на бархатную обивку дивана. Спирокки снисходительно улыбается.

* * *

Дрессировка началась с разъяснения того, зачем она нужна. Для Джереми не существовало понятия «надо». Было только «хочу». Но учителя и психологи (настоящие психологи, а не вышеописанные девочки) нашли компромисс между этими установками. Им оказался принцип «слабо». Джереми не умел правильно держать вилку и не хотел прикладывать к этому усилий. Но когда ему сказали, что он просто слабак и не способен научиться такой элементарной вещи, он освоил столовый этикет менее чем за две недели.

Джереми осмотрели врачи. Он оказался совершенно здоров, за исключением зубов. Стоматолог корпел над жёлтыми и обломанными зубами Джереми в течение нескольких дней, с перерывами. В награду за долготерпение Джереми получил голливудскую улыбку. Он вытерпел всё только по одной причине. Ему показали фотографию то ли Джеймса Дина, то ли Мэтью МакКоннахи, то ли кого-то ещё из старых голливудских красавчиков и сказали, что он сможет иметь столько же тёлок, сколько имели они. Это стало веским аргументом.

Оказалось, что Джереми напрочь лишён способностей к языкам. Логопед и филолог корпели над его пиджин-английским и постепенно приводили его в порядок. Но за два месяца Джереми ни на йоту не продвинулся ни в итальянском, ни в латыни. Ни один аргумент в пользу изучения языков не работал. «Везде, куда я приеду, будут говорить по-английски, точно», — говорил Джереми. Он уже начинал ощущать собственную значимость и пользоваться ею. Для Спирокки было очень важно удержаться на той тонкой грани воспитания, когда ученик был уже разумен, но ещё контролируем.

Но самым сложным для Джереми была религия. Он никогда не верил в Бога, никогда не интересовался им, поэтому теперь с трудом понимал, зачем ему нужна вся эта чушь. Втемяшить ему в голову хотя бы основы католической религии было титаническим трудом. Джереми игнорировал церковь, когда жил в США, но теперь это стало невозможно. Ловушка захлопнулась.

Помимо этого были ещё и исследования. Они являлись самой важной частью всего проекта.

Однажды к Джереми зашёл кардинал Спирокки в сопровождении охранника и ещё одного человека в костюме и галстуке. В руках у последнего была клетка. В клетке — мёртвый хомяк.

«Оживи его», — сказал кардинал Спирокки.

Джереми смотрел на него как на полного идиота. «Ты кретин, чё ли?» — спросил он.

Охранник подошёл и ударил Джереми резиновой дубинкой по яйцам. Тот упал.

«Аккуратнее, — холодно сказал Спирокки. — Он нам ещё пригодится».

Этого охранника звали Манни Айало. По происхождению он был североамериканским индейцем: его семья переехала в Европу ещё до рождения Манни. Почему я говорю о нём в прошедшем времени? Потому что после того как Джереми впервые вышел на балкон и произнёс свою дебютную проповедь, Манни Айало застрелили какие-то подонки в одном из тихих римских переулков. То есть это вы думаете, что какие-то подонки. Я-то знаю, что это не так. Это серая гвардия Спирокки. Всё те же чистильщики, ликвидаторы, терминаторы в отличных костюмах.

Просто никто не должен знать, что кто-то бил Мессию по яйцам, матерился на него, подбивал колени, посылал в задницу. Айало делал всё это, потому что для выполнения подобных функций он и был нанят. И его молчание проще всего было обеспечить известным образом.

«Оживи», — повторил кардинал.

«Как, а?» — спросил Джереми.

«Пожелай, чтобы он ожил».

Тогда Джереми протянул руку к клетке. И хомяк пошевелился. Он, пошатываясь, прошёлся по своему обиталищу, а потом просунул нос между прутьями, выпрашивая чего-нибудь вкусного.

«Что и требовалось доказать», — подумал кардинал Спирокки.

Джереми Л. Смит осоловело смотрел на только что сотворённое им чудо. Он переводил взгляд с живого грызуна на собственную руку и обратно. Он никак не мог понять, в чём суть фокуса. Под его рукой, которая прежде использовалась в основном для того, чтобы держать член, ожило мёртвое существо. Джереми отошёл на пару шагов и сел на диван.

Он похож на обезьяну, неожиданно обнаружившую, что она может не только жрать бананы, но и производить их. Неограниченные возможности, всевластие для идиота.

Представляю, как вам надоело, что я всё время называю Джереми Л. Смита идиотом. Я именую его говнюком и сволочью, кретином и тупицей, хамлом и уродищем. Вас тошнит от того, что вы сейчас читаете. Это правильно. Так и надо. Я добился требуемого эффекта. Я хочу, чтобы вас тошнило от этой книги, чтобы вам было мерзко держать её в руках. Читать про минет и онанизм, про фекалии и мочу. Суть в том, что, презирая эту книгу, вы презираете и Джереми Л. Смита. Это и есть то, что я хочу до вас донести. Я говорю, что Джереми Л. Смит — ублюдок, не потому, что ненавижу его, а потому, что это правда. Истина, если вам угодно.

«Ты можешь объяснить, как ты это сделал?» — спросил тогда Спирокки.

Но Джереми ничего не ответил. Он просто сидел на диване и смотрел в пустоту.

«Ты оживил Папу Римского, Джереми, — сказал Спирокки. — Теперь ты — новый Иисус. Тебе придётся стать им, потому что другого выхода нет».

Много позже, несколько лет спустя, Джереми сумеет объяснить Спирокки, как он это делает. Он неожиданно поймёт, что в нём самом нет никакой силы. Что он просто орудие. Он протягивает руку над убогим, над калекой и думает: «Излечись», — и тот излечивается. Но Джереми не чувствует притока божественной энергии, как молоток не чувствует силу руки. Он просто знает, что откуда-то извне через него действует Бог, и направляет эту силу по своему усмотрению.

Именно так: направляет её туда, куда сочтёт нужным. Бог делает, а человек направляет. В этом и есть отличие Джереми Л. Смита от всех остальных. Остальные живут иначе. Их направляет Бог, а действуют они сами. Здесь — наоборот. Это реверс, зеркальная картинка. В тот день кардинал Спирокки впервые задался вопросом, что будет, если Джереми обратит свою силу во зло.

Но вернёмся в далёкое прошлое. В то самое прошлое, где Джереми Л. Смит сидит на диване, смотрит в пустоту и не может осознать, что он сделал несколько минут тому назад.

Хомячок был просто проверкой. Спирокки понимал, что теперь Джереми должен исцелять людей. Пока что не публично, потому что для таких шоу время ещё не пришло. Но Джереми должен был научиться делать это красиво и легко. Спирокки не думал о других откровениях и чудесах. Ему было достаточно исцелений. Уже тогда он сознавал, какая опасность угрожает всей его затее, если Джереми получит всевластие и станет слишком уверен в собственных божественных возможностях.

Первым кардинал привёл к Джереми старика, подобранного на улице. Его звали Массимо, фамилию никто не помнил, в том числе и сам старик. У него не было правой ноги, тряслись руки и голова, да и память заглядывала в прошлое не более чем на два часа. Это был идеальный пациент для начинающего Иисуса. Старик просто валялся на улице и просил подаяния, на которое потом покупал свой жалкий хлеб. От него несло, как от кучи дерьма. Собственно, он и был кучей дерьма.

Его вымыли, потому что он провонял бы все комнаты, по которым его предстояло вести. Джереми смотрел телевизор и был недоволен, что его отвлекли. Старика посадили в кресло, а Джереми было приказано: «Исцели».

Джереми подошёл к убогому с отвращением. Он ненавидел стариков и старух. У него вызывали тошноту их трясущиеся конечности и слезящиеся глаза. Всё это было ему противно. Но за спиной кардинала стоял Манни Айало, и другого выхода не было. Джереми посмотрел на старика и закрыл глаза.

Когда из-под закатанной штанины калеки начала появляться нога, у кардинала сжалось сердце. «Ужесточить контроль над этой силой», — пронеслось в его голове.

А что вы думали? Вы полагали, что на Джереми обрушилось откровение и он тут же понял своё истинное назначение? Что он разговаривал с Богом? Вы и в самом деле в это верите? И сейчас тоже?

Это чушь. Никто не разговаривал с Джереми. По крайней мере тогда. Джереми должен был всё понять сам. В каком-то смысле ему повезло со Спирокки. Кардинал стал для него именно тем, кто нужен начинающему Мессии. Дрессировщиком. Иногда Джереми доставался кнут, иногда — пряник. Когда и того и другого примерно поровну, из зверя можно вырастить что-то приемлемое. Если переборщить с пряниками, дрессируемый станет развязным, наглым и ленивым и всё хуже будет поддаваться воспитанию. Если же перебрать с кнутом, он озлобится и однажды выступит против своего хозяина. Кардинал Спирокки чётко знал, что делает. С одной-единственной оговоркой: он недооценил силу своего подопечного.

Старика Массимо вывели из помещения совершенно здоровым человеком. Он не был молод, но шёл на собственных ногах и не мог понять, как оказался в коридорах Ватикана. Массимо не помнил многого с тех пор, как его ударил инсульт, зато отлично сохранил в памяти свою жизнь до этого момента. Он вспомнил свою фамилию. Вспомнил свою жену, которая терпеть его не могла и регулярно била. И свою дочь, погибшую в автокатастрофе в возрасте двадцати четырёх лет. Он вспомнил этот чёртов белый «Мерседес», врезавшийся в столб после заноса на съезде с кольцевой. Его дочь сидела на переднем сиденье рядом с водителем. Водитель, такая же девчонка, и пассажирка, сидевшая сзади слева, почти не пострадали. Девчонка, сидевшая справа, попала в больницу с тяжёлыми травмами. А его дочь умерла на месте. Её размазало по салону и по столбу. Теперь старик помнил это и рыдал, когда его вели по коридорам в нижние комнаты. Он не смотрел по сторонам, не любовался диковинными интерьерами — он просто плакал, едва различая дорогу. Поэтому когда его привели в небольшую комнату, посадили на стул и вкололи смертельную дозу морфия, это было благодеянием. У процесса обучения не должно оставаться свидетелей.

Они искали на улицах бродяг, убогих, калек. В основном стариков. Джереми ничего не знал об их дальнейшей судьбе. Ему просто говорили: исцели, — и он исцелял. Это становилось рутиной, работой. Именно этого и добивался Спирокки.

Примерно тогда же к Джереми стали приводить женщин. Это не входило в план обучения, но Джереми сказал Спирокки: «Я хочу трахаться, ага? А то ничего больше делать не буду». Жратва, телевизор и видео — этого было явно мало. Спирокки вызвал лучших шлюх. Тех самых, которые обслуживают высших чинов Ватикана.

Вы думаете, что у кардиналов и прочих святош нет детей? Вы и в самом деле уверены в этой глупости? Вы полагаете, они блюдут свою девственную неприкосновенность? Сейчас, как же. Их обслуживают такие тёлки, какие вам и не снились. Лучшие шлюхи со всего мира. Это очень престижная работа — быть ватиканской блядью. Это не менее ответственная должность, чем пост самого Папы Римского.

Всё это тоже пошло оттуда, из иудейских времён. Из жизни фарисеев. Я уже говорил об этом когда-то — мне лень искать ту страницу, и я, вероятно, повторяюсь. Просто мужчине необходима женщина — кто бы он ни был. Будь он хоть Сын Божий. Поэтому у Джереми появилась его Мария Магдалина. Своя Мария была и у Христа. И у неё была чернокожая дочь Сара. Об этом повествует Евангелие от Никодима — неканоническая сказка, в которую верится больше, чем в тексты Писания, одобренного высшей церковью.

Мне хочется сказать, пусть и не к месту, вот еще что: Спирокки тоже мог бы написать Житие. Это было бы Евангелие от Иуды. Но об этом — позже.

* * *

Первое публичное исцеление было самым сложным. Потому что всё должно было пройти идеально. Присутствовали журналисты. Телевидение, радио, газеты.

Вы помните это? Разумеется, вы помните эту трансляцию, как же иначе. Джереми Л. Смит стоит в центре большого красивого зала. Вокруг — люди, люди, люди: духовенство, репортёры, гости. К Джереми подвозят мальчика в инвалидной коляске. Он с детства не может ходить: позвоночник повреждён в результате тяжёлого полиомиелита. Джереми Л. Смит возлагает на ребёнка руку и говорит: «Встань и иди!» Вы не представляете, сколько репетировали эту фразу. Учителям не нравились то интонация, то громкость, то ещё что-нибудь. Джереми должен был произнести её чисто, без малейшего акцента, смиренно и властно одновременно.

У него получилось. Он сказал всё именно так, как надо. Мальчик смотрел на Джереми огромными голубыми глазами. Его тоже обучали. Ему сказали: когда Джереми Л. Смит произнесёт свою фразу, ты должен встать. «Я не могу стоять», — отвечал мальчик. «Ты сможешь», — говорили ему. И мальчик встал. Он стоял неуверенно, потому что делал это впервые в жизни, как ребёнок, который учится ходить. Но он стоял — и это было самое главное. Матери позволили подбежать и обнять ребёнка. Ей было категорически запрещено бросаться к Джереми и целовать края его одежды, но она не смогла удержаться. На такой случай Джереми тоже был предупреждён. Он нагнулся и поднял женщину с колен, а потом перекрестил её. Благословил.

Это знаменитое шоу превзошло по количеству зрителей даже похороны Папы. Вы тоже смотрели его, не сомневаюсь.

Конечно, теперь этот мальчик — звезда. Он подрос, сейчас ему около четырнадцати. Его зовут Бенито Карпачча. У него по-прежнему берут интервью, а в своей школе он идол и кумир. Кстати, я знаю его будущее. Он не доживёт до двадцати. Он начнёт заниматься альпинизмом и сорвётся с тренировочной стены прямо на альпеншток, оставленный кем-то внизу. Несоблюдение техники безопасности — вот как это называется.

Самыми сложными моментами были те, когда Джереми должен был что-то говорить. Он мог вызубрить короткую фразу и произнести её без акцента и мэкания, но длинную речь нужно было готовить гораздо тщательнее. Первое интервью Джереми провалилось, потому что корреспондент задал не тот вопрос. Он захотел пояснений к одному из ответов Джереми. И Джереми дал их — так, как умел. После интервью журналиста отвели в сторону, отобрали у него диктофон и уничтожили запись. Корреспонденту было сказано, что если хотя бы слово из этого интервью просочится в СМИ, ему будет очень плохо. Журналист не был глуп. Он понимал, какие силы стоят за теми, с кем он имеет дело.

Он взял второе интервью, в котором ни разу не отклонился от заданной линии. Теперь он может позволить себе не работать. Первое в истории интервью с Мессией он умудрился продать в несколько десятков газет — за бешеные деньги.

В своих первых беседах с журналистами Джереми Л. Смит отвечал односложно, кратко. В беседах на радио, я имею в виду. Прессе он дал одно-единственное интервью — то самое, первое. Оно было просчётом Спирокки. Ко всем последующим газетным публикациям такого рода Джереми Л. Смит не имеет ни малейшего отношения. Все тексты — и вопросы, и ответы — написаны копирайтерами Ватикана. Они пишут их и сейчас. Джереми Л. Смит редко даёт интервью. Они всегда очень короткие — для телевидения и радио, и всё. То, что вы читаете в газетах, написано другими людьми.

Кстати, это касается не только Джереми Л. Смита. Вы прочли интервью известного политика N? Знаменитого певца L? Талантливого футболиста Z? Это чушь. Все эти люди не давали никаких интервью, потому что у них нет на это времени. Они написаны самими газетчиками — с согласия пресс-служб этих именитых людей. Текст проверили, отредактировали и выпустили в печать.

Когда такие публикации появляются без согласия «интервьюируемого», это называется жёлтой прессой. Но суть — одна и та же. Помните: в газетах вы читаете правду. Ту правду, которую вам положено знать.

А после пришло время публичных проповедей. Это ещё более сложная тема. Это не слова для радио, не ёмкое «да» или «нет». Это речь, которая должна поднимать толпу на подвиги. Вдохновлять людей на любовь. Это визуальная и акустическая реклама Бога. Реклама, которая должна работать без сбоев. Со временем проповеди Джереми Л. Смита дошли до такого уровня, что теперь всё сказанное им становится абсолютной истиной. Это вы уже знаете. Но в то время, о котором говорится в этой главе, продюсер только начинал раскрутку артиста. Тогда ещё нужно было думать, как и о чём говорить.

* * *

Он научился всему. Это не говорит о том, что он был хорошим учеником или просто способным парнем. Джереми Л. Смит был тупым куском дерьма — и остаётся тупым куском дерьма: люди не меняются, нет-нет. Это говорит только о том, что у него были хорошие учителя. Учителя, которые знали, чего хотят и как этого достичь. Которые сумели слепить из аморфной массы отличный продукт.

Перед вами Джереми Л. Смит. Вы называете его своим Богом, вы поклоняетесь ему, читаете книги о нём и его избранные речения. Но вы никак не хотите понять, что перед вами — отлично разрекламированный товар. Точно так же вы покупаете своему ребёнку пластмассового супергероя в игрушечном магазине — потому что кинофильм стал лучшей рекламой для такой игрушки. Джереми отличается от любого другого товара только тем, что сам служит себе рекламой. Завод по производству самого себя. Джереми Л. Смит рождает спрос на Джереми Л. Смита. Это нарушает все законы экономики, но ничего не поделаешь.

Я уже о многом рассказал вам. Вы не верите мне, но суть не в этом. Я рассказал, кем был Джереми Л. Смит до дня похорон Папы. Рассказал об Уне Ралти и об африканском путешествии. О процессе обучения Джереми Л. Смита. Краткий курс «Мессия за три месяца». Школа для начинающих Спасителей.

Но в этой истории есть не только Джереми и его окружение. Есть ещё люди и товары. Экономическая сторона вопроса. Социальная проблема. Здравствуйте, я — ваша истина. Потому что всё, что вы видите по телевизору, не имеет к ней никакого отношения.

Комментарий Марко Пьяццола, кардинала Всемирной Святой Церкви Джереми Л. Смита, 29 ноября 2… года.

Создаётся твёрдое ощущение, что автор и в самом деле забыл рассказать о «воспитании» Джереми. Поэтому глава кажется поставленной в этой части документа совершенно не к месту. Комментировать что-либо тут совершенно бессмысленно, поскольку всё описанное в данной главе является окончательной и бесповоротной чушью. Ужасно то, что я начинаю заражаться от автора его хамским максимализмом и даже использую его лексикон в собственных комментариях. Опасность документа подтверждается в очередной раз.

Из явных нелогичностей всё-таки выделю некоторые особенно бросившиеся в глаза. Во-первых, из текста не следует, что именно Джереми Л. Смит воскресил Папу (это могло быть и следствием святости самого Папы): получается, что Св. Лючио принял решение о превращении Смита в Мессию совершенно необоснованно. Во-вторых, Джереми Л. Смит находился в полной власти кардинала Спирокки: почему его воспитатели, если верить автору документа, обращались с ним как с ребёнком, так сказать, «цацкались»? Даже современная Церковь знает множество более действенных способов работы с неполноценными.

Ещё одним странным моментом является «первое интервью» (которого на самом деле, конечно, не было). Почему при подготовке столь тщательно планируемого мероприятия журналиста не удосужились проинструктировать в достаточной мере? Как ему вообще позволили задать «не тот» вопрос?

Логические нестыковки присутствуют почти на каждой странице.

7. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ СМИТОЛОГИЯ

Всё начинается в тату-мастерской Маркуса Уилмонта. В тот самый момент, когда Джереми Л. Смит видит засаленную вывеску «Тату». Он заходит внутрь. Он не листает каталогов, потому что знает, что ему нужно. Ему нужен вытатуированный на животе член. Чтобы настоящий, вставая, стремился прижаться к рисунку.

Маркус Уилмонт кладёт Джереми Л. Смита на кушетку и за четверть часа накалывает ему стилизованный под инопланетный шрифт схематический фаллос. Перевёрнутая буква «Т» с кружочками на концах перекладины. Когда Джереми Л. Смит, ухмыляясь, сообщает, что у него нет денег, Уилмонт взашей выталкивает его на улицу. Напоследок он больно поддаёт ему ногой. Отличное название для скандальной книги: «Я бил Мессию». Это пятнадцать минут, которые изменили жизнь Маркуса Уилмонта. Сложно сказать, в какую сторону.

Вторая часть этой истории разворачивается в Ватикане. Джереми Л. Смита отмывают от грязи и пота. Кардинал Спирокки смотрит на экран видеонаблюдения и видит знак на животе у Джереми. «Что это?» — спрашивает он.

Никто не знает. Вокруг кардинала толпа людей, и никто никогда не видел подобного символа. Они не смотрят фильмы про марсиан. Маркус Уилмонт попал в самую точку. «Скопировать и изучить», — говорит Спирокки.

Когда выясняется, что это обычная татуировка, кардинал разочарован. Когда же он понимает, что она означает, он разочаровывается ещё больше. Но вопрос не в этом. Вопрос в том, что крест как символ веры не годится для Джереми. Нужен новый знак. Привлекаются лучшие в мире стилисты и дизайнеры. Они работают не покладая рук. Знак должен хорошо запоминаться, легко рисоваться и иметь непосредственное отношение к Джереми Л. Смиту. Каждые несколько дней кардинал посещает художественную мастерскую и проверяет, как идёт работа.

Почти каждый творец уверен, что его детище совершенно. Что его текст идеально подходит к этому рекламному ролику. Что его картина блестяще вписывается в общий ансамбль выставки. Что его стихотворение — именно то, что нужно для сборника. Но всё это чушь. Потому что оценить может только человек со стороны. Случайный прохожий.

Кардинал — не случайный прохожий. Он заинтересованное лицо. Но в данном случае это неважно. Художники выполняют его заказ, значит, его мнение — решающее. Он рассматривает выбросы их труда, фекалии художественного вкуса, отходы воображения. Он смотрит на разные кресты с портретами Джереми, на растопыренные ладони, на масонское всевидящее око и на змею, пожирающую смерть. Он изучает кривые карандашные наброски, огромные цветные полотна и компьютерные 3D-модели. Он дотрагивается до маленьких скульптурных композиций в глине и металле, до кубических инсталляций. И ему всё не нравится. Всё это бред. Нам нужно не произведение искусства. Нам нужен логотип. Бренд есть — придумайте ему фирстиль.

И вот тогда Спирокки вспоминает про знак на животе Джереми. «Никто не догадается, что это член», — говорит кардинал. Он приносит рисунок в мастерскую художникам. И те начинают восторгаться. Они находят в этой картинке золотую пропорцию, совершенство и гармонию. Они перерисовывают её в свои блокноты, сканируют, делают копии из глины. Они работают как одержимые, потому что появилась идея. Остальное — дело техники.

«Этому нужно название», — говорит кардинал Спирокки своим копирайтерам. Они работают. Они придумывают какие-то удивительные библейские слова, изобретают неологизмы. Это такая разновидность нейминга: придумай новую религию. И кто-то из них пишет в своём блокноте: элсмит. Сначала у него были другие варианты: джесмит, джелсмит, джел, джерел, джерелсмит. А потом кто-то пишет: элсмит — и это превращается в бренд.

Джереми должен появиться на публике уже с элсмитом. Его отливают из платины. На тонкой цепочке — платиновый элсмит для Джереми. Золотой — для другого типа одежды. Вариант крупнее. Вариант поменьше. Элсмит вышивают на каждом предмете одежды. Теперь даже трусы Джереми — в маленьких элсмитах. А вот большой элсмит с рукояткой — им можно крестить. Нет, теперь уже иначе: теперь это называется «элсмитить».

Флаги с элсмитом, большие белые флаги. Элсмиты на них разных цветов — для разных случаев. Траур — чёрный элсмит. Радость — синий элсмит. Война — красный элсмит. Листовки с элсмитами на улице. Заставка для католического телевидения: часы и элсмит. «Я несу вам элсмит!» — это новый слоган. На плакате — Джереми Л. Смит с малахитовым элсмитом в руке и платиновым — на груди. И ещё вышивка на его тоге.

Рекламная кампания начинается с самого первого исцеления. Джереми вручает мальчику маленький элсмит. Крупный план: перевёрнутая «Т» с кружочками. Вот тебе мой член, мальчик.

Элсмиты появляются в магазинах. В церковных лавках. Сначала это просто маленькие ювелирные изделия на цепочках. Стальные, серебряные, золотые, платиновые.

Каменные. Потом появляются сувениры в виде элсмитов. Элсмит становится торговой маркой Ватикана. Теперь — элсмиты на майках и на трусах. Теперь — элсмиты на школьных тетрадях. Теперь — элсмиты на предметах мебели. Стул в виде элсмита. Конференц-стол в форме элсмита.

Примерно в это время в тату-студию Маркуса Уилмонта приходит человек и просит выбить ему элсмит. Маркус знает, кто такой Джереми Л. Смит. Но до США ещё не докатилась волна элсмитомании. Это первый звоночек. Со следующего такого клиента Маркус Уилмонт уже дерёт втридорога. С третьего — ещё больше. А потом клиенты выстраиваются в очередь. И Маркус понимает, что скоро он потеряет золотую жилу, которую сам же и заложил. Тогда он идёт в ведомство по охране авторских прав и обнаруживает, что элсмит никому не принадлежит. Церковь воспринимает его точно так же, как крест: это естественный знак, который и так у всех на устах.

Разумеется, Маркус Уилмонт заявляет свои права на использование элсмита.

Когда в канцелярию Ватикана поступает бумага о незаконном использовании чужой интеллектуальной собственности, кардинал Спирокки ругается так, что даже Манни Айало делает несколько шагов назад.

Но в законе нет лазеек. Сумма, которую требует мистер Уилмонт, Ватикану вполне по силам. Плюс аренда прав на использование. Плюс пять процентов с каждого предмета, в дизайне которого используется элсмит. Так Маркус Уилмонт начинает зарабатывать миллионы, потом — миллиарды. К тому времени у него уже два салона, он открывает третий, потом четвёртый, потом сеть. Татуировки Маркуса Уилмонта появляются в каталогах выставок и на фестивалях искусств.

В главе про элсмит учебника по смитологии для средней школы говорится, что изначально этот знак — стигмат на теле Мессии. Джереми Л. Смит появился на свет с родимым пятном в виде элсмита. Но вы нигде не найдёте фотографий оригинала. Потому что живот Джереми покрыт мелкими рыжими волосками, а основание элсмита упирается прямо в основание его члена. Такое нельзя фотографировать. Специально для вас создана новая правда. Аккуратный маленький элсмит с идеальными пропорциями рисуется на правом плече Мессии. Плечо выбривается, покрывается гримом и фотографируется при правильном освещении. Вот оно — плечо Мессии. Вот он — стигмат.

Самое смешное, что каждый знает, как на самом деле появился элсмит. Каждый знает, что это татуировка. Потому что Маркусу Уилмонту не успели заткнуть глотку. Потому что не уследили за теми, кто заказывал «то же, что у Мессии». «Стигмат? — говорил Уилмонт. — Да я ему лично нарисовал этот стигмат на брюхе». И смеялся. Но в учебниках написано, что элсмит — это родимое пятно. Знак Господа. Пусть будет так.

Первым священником, решившим заменить крест на колокольне собственной церкви на элсмит, стал Кьярик Расмуссен из Исландии. Маленькая готическая церковь начала XX века. Её фотография с элсмитом на колокольне обошла весь мир: сначала по Интернету, затем — в журналах и газетах. Когда кардинал Спирокки увидел её, он разозлился на себя. Это стоило придумать раньше. Когда её увидел Маркус Уилмонт, он понял, что из миллионера превращается в миллиардера. Потому что теперь ему будут платить все церкви мира.

И они платят, представьте себе. Все церкви мира, все конфессии и секты — все платят Маркусу Уилмонту за то, что он нарисовал член. Задумайтесь над этим фактом, пропустите его через себя. Проблюйтесь. Вам противно, да? Просто раньше вам никто об этом не говорил.

Серьги в виде элсмитов. Колечки и брошки в виде элсмитов — расцвет ювелирной отрасли. Фирма Lego выпускает целую серию игрушек на религиозную тему. Игрушечный элсмит из пластика. Дети играют в Джереми Л. Смита и размахивают элсмитами. Это детская порнография, между прочим. Совращение малолетних. То же самое, что дать каждому по вибратору.

Теперь пройдёмся по магазинам. Нет ни одного предмета, который не существовал бы в форме элсмита. Кухонный нож? Пожалуйста. Полочка для ванной? Милости просим. Настольная лампа? Конечно. Вы можете обставить элсмитами всю квартиру. Натыкать их в себя и превратиться в ёжика. Они будут на каждом углу, в каждой комнате. Даже ключ от входной двери можно сделать в форме элсмита. И всё это оплачено вами. Вы платите деньги Ватикану. Ватикан платит Маркусу Уилмонту.

Это сложная система. Могу провести аналогию. Предположим, телефонная компания Telefonica является спонсором гоночной команды Ferrari. То есть на болиде Ferrari есть логотип Telefonica. Компания платит команде за рекламную площадь. В то же время вы являетесь абонентом Telefonica, вы используете предоставляемую ею мобильную связь. Часть денег, которые вы платите за разговоры, идёт на зарплату сотрудников, часть — на амортизацию оборудования, часть — на расширение площади покрытия. И какой-то мизерный процент достаётся команде Ferrari. Та, в свою очередь, платит некоторую сумму гонщику. Предположим, пять процентов бюджета. Остальные девяносто пять процентов идут на другие нужды. Таким образом, от той мизерной суммы, которая достаётся команде из вашего кармана, пять процентов получает гонщик. Вы даже можете подсчитать, сколько собственноручно платите своему кумиру за право наблюдать его по телевизору.

Тут — то же самое. Вы платите Маркусу Уилмонту. Но он не поёт и не танцует для вас, он даже не крутит руль. Он просто сидит в кожаном кресле в своём особняке в Майами и пьёт холодное пиво. А вы платите ему за это. Поздравляю, ваши деньги текут в верном направлении.

Кстати, популярная вещь всегда вызывает волну подделок. Смотрите: поддельный элсмит. На каждом элсмите должна быть специальная гравировка — товарный знак, подтверждающий, что Маркус Уилмонт и Ватикан получили свою долю. Если такого знака нет, перед вами китайская подделка. Чушь, ересь. Нарушение авторских прав. Нарушение законов общества и религиозных канонов. Преступление по первому разряду.

Когда элсмиты начинают появляться на мечетях, мир меняется окончательно. Мусульманин поворачивается лицом к северо-западу — куда-то в сторону Рима — и молится пять раз в день. Джереми Л. Смит становится не только новым Христом. Он становится новым Мухаммедом. Он ездит с визитами в Турцию, Пакистан, Саудовскую Аравию, Сирию, Йемен и Афганистан. Везде он исцеляет и проповедует. И эти непробиваемые мусульмане, считающие неверными всё человечество, падают ему в ноги и целуют края его одежды. И полумесяцы сменяются элсмитами.

Когда элсмиты начинают появляться на государственных флагах и гербах, Маркус Уилмонт решает отказаться от эксклюзивных прав и подарить своё детище человечеству. Он уже накопил свои миллиарды. Больше ему ничего не нужно. С Джереми Л. Смитом они больше никогда не встретятся.

* * *

Элсмит — это только одна из сторон многоугольника. Всего их — бесчисленное множество. Вы знаете, сколько разных сувениров можно придумать на основе религии? Тысячи. Миллионы.

Возьмём, к примеру, христианство. Хорошо, забудем про распятия: их заменили элсмиты. Но есть же ещё иконы и образа. Есть свечи. Религиозные книги и календари. Фигурки святых. Всякие декоративные вериги и чёрные дзимарры. Портреты Пап Римских и Патриархов всея Руси. Святая вода и освящённый мёд. Молитвенники и песенники на все случаи жизни. Видео— и аудиозаписи. Церковная утварь. Благовония. Всё, что угодно.

Джереми Л. Смит становится торговой маркой, и под этой маркой появляются новые продукты. Новые товары. Он и сам становится товаром. Хотите портрет Джереми Л. Смита? Вам какой? У нас триста с лишним видов. Можно гравированный. Или рельефный. Или маслом. Или акварелью. А может, фотографию? Вам с календарём или без?

Эти портреты рисуют по фотографиям. Джереми позирует фотографу, фотограф делает качественный снимок и обрабатывает его. Эта фотография отправляется к художникам. Они берут из неё только выражение лица и позу. И всё. Сюжет они выдумывают сами. У Джереми Л. Смита нет времени позировать для картин.

Вот полотно: Джереми Л. Смит благословляет детей. На заднем плане — буддийский храм в форме лотоса. Это Индия. Это смешные, голенькие, худые дети с ярким коричневым загаром. Это духота и жара, и по доброму лицу Джереми Л. Смита стекает капелька пота — доказательство того, что он не только Бог, но и человек. Это женщина в сари с кувшином воды на голове. Это дервиш в драном сером одеянии. Смотрите, какой эпос в этой картине, какое величие!

Джереми никогда не благословлял индийских детей. Он бывал там — в Дели и в Бомбее. И в Хайдарабаде. Но он ни разу не выходил за пределы своих резиденций. Для него снимали целый отель — в каждом городе. Он отказался селиться в резиденциях, предназначенных для глав государств и прочих высокопоставленных особ. Это демонстрация желания быть ближе к народу. Это показная любовь к человечеству, реклама собственной скромности, доброты и благодетельности. Смотрите, вот он я, Джереми Л. Смит, всемирный Мессия, я иду вам навстречу. Я живу рядом с вами — дотроньтесь до меня, коснитесь меня кончиками пальцев, и на вас снизойдут благодать и счастье.

Купите мою фотографию. Конечно, как же без этого. Купите мой портрет.

Изображение Джереми Л. Смита — самая распространённая штука в мире. На кружках? Пожалуйста. Даже на пивных этикетках. На пачках с солью и упаковках с макаронами. На презервативах. На мебели — резные портреты. На зданиях — барельефы и горельефы. Смотрите, любуйтесь, читайте: Джереми Л. Смит повсюду. Большой Брат наблюдает за тобой с листовок и плакатов, с обложек книг и спичечных коробков, с настенных панно и киноафиш.

Кстати, кино — это отдельная тема. Написать книгу легко. Моника Левински отсасывает у президента и пишет об этом книгу. Пять минут работы — четыреста страниц муры. Подпоручик Хиро Онода после окончания Второй мировой войны тридцать лет отсиживается в филиппинских джунглях, а затем пишет об этом книгу. «Как я продолбал собственную жизнь». Золотые девочки и мальчики сочиняют гламурные книжечки про ночные клубы и гей-парады. Вы думаете, это так? Ни черта. Никто из них не писал этих книг. Это просто их имена на обложках. Каждое из них является торговой маркой. За каждое из них заплачено. На самом деле такие книги пишутся призраками. Издательство получает миллион долларов, псевдоавтор — семьсот тысяч, а призрак — тысячу за работу. За корпение над клавиатурой. За посаженное зрение и остеохондроз. Это приобщение к жизни звёзд. Все эти воспоминания, которых нет, эти биографии, в которых ложь, — всё это дерьмо. Листайте его, верьте в него. Молитесь на него, ага.

Джереми Л. Смит — это тоже торговая марка. ТМ, твою мать. Всякие Джеки Джонсоны и Маркусы Кантосы сочиняют его псевдобиографии, псевдовоспоминания, псевдоисторические факты. Всю эту муть и ересь. Книгу написать очень легко. Нужно просто немного заплатить какому-нибудь нищему журналисту, щелкопёру. Бумагомараке. Графоману. Он готов сочинить для вас любое дерьмо, только бы получить свои жалкие центы. А вы будете жрать славу. Купаться в ней. Давиться ею.

Кино — это сложнее. У него должен быть бюджет. Потому что люди в основном предпочитают кино. Вспомните Виктора Гюго, «Собор Парижской Богоматери». Клод Фролло показывает на книгу, потом на громадину собора и говорит: «Вот это убьёт вон то».

XV век: книга убивает здание.

XXI век: кино и компьютер убивают книгу.

Рэй Брэдбери, «451 градус по Фаренгейту». Савонарола был прав, мракобесная сволочь, когда жёг светские книги на городских площадях. Попы были правы, когда жгли Савонаролу. Крестьяне были правы, когда поднимали попов на вилы. Господа были правы, когда закованной в латы кавалерией вминали в землю крестьянскую орду. Все были правы.

Джереми Л. Смит отказывается играть самого себя в кино. Достаточно того, что он играет себя в жизни — каждый день. Перед такой аудиторией, которая не снилась ни одному фильму в истории кинематографа. Поэтому на его место приглашают дублёра. Двойника.

Джереми Л. Смита играет Мастен Спейси. Тот самый, который изображает Джереми в телесюжетах. Который даёт за него интервью. Которого иногда показывают народу. В ролях нет фамилии «Спейси». Есть строка, белым по чёрному: в роли Джереми Л. Смита — Джереми Л. Смит. Перед вами — сам Мессия. Это та правда, которую вы должны знать. В которую вы должны слепо верить.

Первый опыт — это не блокбастер. Это только проба. Пойдут ли люди в кинотеатры? Станут ли смотреть эту чушь? Мастен Спейси на экране благословляет владельца автомастерской. Исцеляет механика, которому придавило ноги. В этот момент звучит такая музыка, будто с небес спустился весь райский хор. Механик жалок, чумаз, убог. По сравнению с ним Мессия кажется исполином. Даже среди масла и бензина на нём ослепительно белые одежды. К нему не пристаёт пыль, он не может вымазаться или покрыться сажей. Это абсолютная власть над материей.

Все вы видели этот фильм. Вы смотрели на экран и верили, что так всё и было. Вам показали экранизацию учебника по смитологии. Показали то, чего вы ждали. Поздравляю, вы не зря заплатили свои деньги. Это хорошие деньги. Они пошли на благое дело. На дело Джереми Л. Смита.

А теперь включите свои телевизоры. Это уже не фильм, хотя на экране — снова лицо Джереми. Это сериал, наследник бразильских и мексиканских мыльных опер.

Но самое интересное — это телеканал. Не одноразовый визит в синематограф, не сто двадцать семь серий на тему жизни и смерти, а специализированный канал. Интервью с людьми, которые видели и слышали Джереми Л. Смита. Научно-популярные программы на тему воскрешения и других чудес. Реклама сувениров и прочей продукции. Новости из области смитологии. Утренняя зарядка с Джереми Л. Смитом. Детские программы — смитология для малышей. Сюси-пуси, посмотрите, кто к нам пришёл. Это наш любимый Мессия, Джереми Л. Смит. Если ты будешь хорошо себя вести, он придёт и исправит твои кривые ручки и больные ножки. Он споёт тебе на ночь песню и расскажет сказку. И очередной двойник в костюме Джереми Л. Смита рассказывает новую историю для самых маленьких. И так — каждый день. Ваши дети будут воспитаны на этом говнюке. Поколение имбецилов, привет.

Торговать можно не только сувенирной продукцией. Сегодня можно продать всё. В том числе лицо. Но самое страшное, что можно продать веру. Именно это они и делают. Продают веру. Покупайте религию на развес. Самые свежие религии на ваш вкус. Только у нас и только сегодня — со скидкой.

* * *

Конечно, есть и дополнительные доходы. Продажа сувениров — ничто по сравнению с игрой на бирже, ведь так? Банк «Suisse Int.» предлагает своим клиентам новый кредит «Джереми» под двенадцать с половиной процентов годовых с правом пополнения счёта в любое время. Стилизованные элсмиты становятся логотипами новых банков. Вы верите в Джереми Л. Смита? Тогда вам просто необходимо посетить наш банк и открыть у нас счёт. Сделать вклад. Взять кредит. Сколько такой банк платит Ватикану — неизвестно. Но зарабатывает на этом в десятки раз больше.

Африка в этом отношении — самая раскованная часть света. Проходит всего год со времени памятного визита Мессии на чёрный континент, и вот уже на монетах некоторых государств появляется портрет Джереми Л. Смита. Вот он, его профиль в металле. Подпись гласит: «Джереми Л. Смит, Спаситель и Господь наш». Так теперь выглядят монеты всех достоинств. Затем появляются такие же купюры разных номиналов. Одна, другая, третья. Джереми Л. Смит анфас, в профиль, в полупрофиль. Как угодно. На металлической полоске, защищающей от подделок, надпись: «Джереми Л. Смит, Мессия». Это как «Бонд. Джеймс Бонд». «Смит. Джереми Смит». На водяных знаках — тоже Джереми. На оборотной стороне купюр — сцены из жития Джереми Л. Смита. Он благословляет детей. Читает проповедь. Исцеляет больных и увечных. Изгоняет чуму.

Таковы теперь доллары, динары, фунты, иены, рупии, тугрики, рубли, левы, кроны, песо, латы, тенге, гривны, лиры. Всё, что душе угодно.

Потом приходит черёд евро. Евро подчиняется с трудом, он сопротивляется до последнего. Но теперь и на нём — портрет Джереми Л. Смита. На банкнотах всех достоинств. Оборотная сторона — такая же, как и была: это виды европейских городов, архитектурные достопримечательности. На лицевой — портреты Джереми Л. Смита.

Из-за него разжаловали всех. Авраамы Линкольны и Бенджамины Франклины устаревают и остаются в прошлом. Все эти Богданы Хмельницкие и Адольфы Тьеры. Теперь есть только одно лицо, самое главное — Джереми Л. Смит. Это лицо, которое заменяет все остальные. Это квинтэссенция всех политических деятелей, композиторов и художников, путешественников и исследователей, писателей, монархов и завоевателей. Этот уродец из Юты, этот никчемный везунчик. Этот выскочка с серебряной ложкой во рту.

Деньги получают не только новое лицо, но и новые наименования. Как называется валюта Ганы? «Джереми». Как называется валюта Зимбабве? «Джереми». Какая денежная единица используется на Филиппинах? «Джереми». В Лаосе поступают оригинально. Тамошняя валюта называется «смит». Они посмеют переименовать и евро, с них станется. Я вам гарантирую.

Да, я хотел рассказать про биржу. Что влияет на международные курсы валют? На коэффициент Доу-Джонса? В 2002 году происходит примечательный случай: Джордж Буш-младший давится бубликом в прямом эфире. Доллар сразу падает. Акции «Бритиш Петролеум» поднимаются на несколько пунктов. Акции производителей бубликов взлетают до небес. Они теперь прямые конкуренты — мировые концерны, занимающиеся выпуском тяжёлых грузовиков, и изготовители бубликов. Теперь это равноценные предприятия, от которых напрямую зависит ВНП страны.

Тут — ещё страшнее. Ещё значительнее. Ведь в Ватикане чётко знают, когда Джереми Л. Смит подавится своим бубликом.

Ровно в 16.47 у Джереми Л. Смита ломается каблук на правом ботинке. В это время его лимузин совершенно случайно проезжает мимо обувной мастерской синьора Туччи. Джереми Л. Смит выходит из машины, отдаёт ему ботинок и платит за починку из своего кармана. У Туччи всё схвачено: он чётко и оперативно меняет набойку, укрепляет каблук. Это отличная мастерская. Джереми Л. Смит становится ближе к народу. Это показывают по телевизору. По телевизору показывают и марку обуви, в которой ходит Джереми Л. Смит. Сломался каблук? Это неважно. Всё равно акции обувной компании подскакивают вверх. Разумеется, тридцать процентов акций предварительно скуплено Ватиканом.

Кстати, о Туччи. У него никаких акций нет. В его мастерской работают он и его сын. Но теперь у них нет отбоя от заказов. Туччи открывает ещё две мастерские. Возникает сеть предприятий. Но суть не в этом. Просто Ватикану нужно было поднять акции обувной компании. Поэтому к Туччи зашли люди в костюмах и объяснили, в чём проблема. Они сообщили ему размер ноги Джереми Л. Смита, фирму-производителя и дали образец обуви. Набойку и каблук следовало привести в порядок под прицелом телекамер за десять минут. 16.47, суббота. Если что-то пойдёт не так, мастерская прекратит своё существование вместе с владельцем. Если всё получится, мастерской гарантирован успех.

Это скромный пример. Демонстрационный. На самом деле всё гораздо сложнее. Точно так же можно играть на акциях автомобильных концернов, производителей мебели или компаний, специализирующихся в сфере мясо-молочного производства. Это лучшая в мире экономическая стратегия, потому что она приносит реальную прибыль. Это лучшая концепция для рекламного ролика. Чтобы купить рекламное время Джереми Л. Смита, нужно серьёзно раскошелиться. Придётся вложить огромные деньги. Но взамен получить ещё большие. Ватикан продаёт рекламное время, как команды «Формулы-1» — рекламную площадь на своих болидах.

«Мистер Смит, сегодня вы должны надеть часы Tissot. Они заплатили за один день демонстрации их продукции». Или галстук Dolce. Или ещё что-нибудь. Страдают производители нижнего белья: его Джереми рекламировать не может. Джереми Л. Смит каждый день появляется с новым телефоном, в новой одежде, в новых солнцезащитных очках. Он разъезжает на разных автомобилях и летает различными авиалиниями.

В целом, это тоже фейк. Джереми Л. Смит летает авиалиниями Ватикана. Это круче президентского самолёта. Услугами других авиаперевозчиков пользуется Мастен Спейси. Он носит разные часы и пересаживается из «Бентли» в «Крайслер». Но мы по-прежнему видим только Джереми Л. Смита.

Как вам известно, реклама является двигателем торговли. Поэтому всё, что вы видите по телевизору, это реклама. Раньше я именовал это чушью и бредом. Теперь я нахожу для этого другое название: реклама. Более благозвучный вариант. Истина никогда не появляется на экране. На нём отображается только та правда, которую вы должны знать, и эта правда — реклама. Каждое движение на телеэкране рассчитано на то, что вы купите что-нибудь по наводке из фильма, интервью или ток-шоу. Президент никогда не смотрит на безымянные часы. Он может носить только конкретную модель конкретной марки. Например, Fossil. И вы сразу понимаете, что эти часы — лучшие, потому что на них смотрит сам Президент. Часы, на которые смотрит Джереми Л. Смит, — самые лучшие. Это вершина часового искусства. Каждый день — новая.

Есть товары, для рекламы которых приходится изыскивать обходные пути. Например, компьютеры. На глазах у телекамер Джереми Л. Смит открывает ноутбук — это Toshiba. Хорошо, но что если фирма не производит ноутбуков? Если она выпускает мыши? Тогда в кадре появляется рука Джереми Л. Смита (крупный план, камера в приближении), лежащая на мыши Genius. А если фирма производит только материнские платы? Невидимые микросхемы? В таком случае на ноутбуке появляется аккуратная наклейка с эмблемой этого производителя. И снова крупный план.

Вы знаете, как снимаются рекламные ролики? Особенно про еду. Например, если снимать настоящие пельмени, то сквозь тесто будет мерзко просвечивать мясо. Поэтому пельмени в рекламе состоят из теста и соли. Показывать растворимые супы ещё сложнее. Сколько кубиков ни кидай в воду — качественного бульона всё равно не выйдет. Качественный бульон получается только из курицы. Поэтому на дно кастрюли кладётся тонкий слой прозрачного желатина, на который наливается немного настоящего бульона. Куриного. Потом в него аккуратно добавляют нарезанную морковь, кубики картофеля и зелень. Искусственную, кстати. Настоящая тут же теряет цвет. Большая часть продуктов в рекламе — не настоящие. Это пластиковая имитация. Мороженое — всегда и на сто процентов, потому что настоящее тает под софитами за считанные секунды. Котлеты для блеска покрывают лаком для волос. Вместо сметаны используют клей: он льётся медленно и тягуче. Соусы красят пищевыми красителями, разведёнными в спирте. Вместо пива в кружки наливают чай, а пену делают из стирального порошка, взбитого венчиком.

Вот вам отличная идея. Намажьте антиперспирантом какой-нибудь участок тела. Нарисуйте на спине смайлик твёрдым дезодорантом. А потом вспотейте. Вы думаете, рисунок будет виден? Вы уверены? Это чушь. У вас будет мокрая спина. Зато она будет хорошо пахнуть, это факт. В этом вся суть. Реклама остаётся правдой только до тех пор, пока вы не купите рекламируемый продукт.

Вы смотрите фильм, заинтересовавший вас своим трейлером, и обнаруживаете, что в этом трёхминутном трейлере уместились все интересные моменты двухчасового кино. Всё остальное — муть и нудятина. Вы варите макароны и понимаете, что они слипаются, хотя в рекламе выглядят как лианы с идеально круглым сечением. Вы покупаете широко распиаренный антивирус, который уже на третий день требует платного обновления. Вы надеваете новенькие колготки с лайкрой, которые в рекламе без повреждений оттягиваются на десять сантиметров, а в действительности рвутся от малейшего прикосновения.

Есть такой анекдот. Умирает человек, и ему дают право выбора: рай или ад. Он просит показать ему то и другое. Приходит в рай и видит: унылые ангелы в серых одеждах вяло трубят полупохоронную музыку, печальные святые пьют нектар, сидя на влажных и холодных облаках, — скукотища. Его ведут в ад, а там — девочки с шикарными сиськами, наркотики, какие пожелаешь, винища — хоть обпейся, шикарные тачки и байки. Он, конечно, выбирает ад. Его бросают на сковороду и тут же начинают поджаривать. «Что такое? — кричит он. — Мне показывали совсем другое!» «Это была демоверсия», — отвечают ему.

Реклама — это даже не ложь. И уж точно не правда. Это демоверсия. Тот Джереми Л. Смит, которого вы видите на телеэкране, о котором читаете в учебнике по смитологии, — это демоверсия реального Джереми. Того самого, который ограбил Уильяма Рокуэлла на корабле, мочился в бассейны и размазывал говно по офису владельца автомастерской.

* * *

Спросите меня ещё что-нибудь о доходах, приносимых Джереми Л. Смитом. Это напоминает сказку про осла, у которого из-под хвоста сыпались золотые дублоны. Или про девочку, чьи слёзы превращались в жемчужины.

Теперь подумайте, как вы сами могли бы заработать на Джереми Л. Смите. Легально это сделать сложно: нужны начальные капиталовложения. Нелегально — сколько угодно. На такое смотрят сквозь пальцы, потому что это — тоже реклама.

Вот Джим Картер. Он продаёт на улице домашний лимонад с этикеткой «Благословение Джереми Л. Смита».

Этот лимонад делает его мать из лимонного сока, сахара и воды. А этикетки Джим печатает на принтере. И наклеивает на бутылки, бесплатно взятые у держателя лавки, старика Эдди, с помощью обычного клеящего карандаша. Проходя мимо, взрослые покупают эту муть, потому что с этикетки на них глядит мудрый и прекрасный Джереми Л. Смит. Дети покупают её, потому что лимонад с портретом Мессии — это круче, чем кока-кола. Они коллекционируют этикетки с Джереми Л. Смитом. Таких этикеток — тысячи видов. Компания «Кока-кола» терпит убытки, пока не начинает штамповать Джереми вместо своего традиционного Санта-Клауса.

А вот мистер Джедедия Гастингс, кузнец. Он делает под заказ ограды и ворота. Иногда он может изготовить и какую-нибудь небольшую эксклюзивную вещь — к примеру, фигурный штопор или даже ювелирное украшение. Но теперь у него новый набор товаров. Вот литая фигурка Джереми Л. Смита для сада. Вот фигуры Джереми Л. Смита для крыши или крыльца. Лицо-маска Джереми Л. Смита, которую можно повесить на дверь. Ограды с элсмитами и ликами Джереми Л. Смита. Ворота с элсмитами. Всё, что душе угодно. Никто к нему не придирается, потому что все делают то же самое.

Художник изображает сцены из жития Джереми Л. Смита и пишет его портреты. Расписывает стены элсмитами. Ткач изготавливает ковры с ликом Джереми Л. Смита. Каждый, создающий что-то собственными руками, сталкивается с необходимостью использовать образ Джереми в своих работах. Иначе — не выдержишь конкуренции. Сгоришь, как свечка.

Я не могу понять одного. Как вам не надоедает? Как вы можете увешивать свои комнаты портретами этого ублюдка? Как можете пить из кружек с его изображением? Как вас не тошнит? Он же повсюду. Нет места, где можно было бы спрятаться от Джереми Л. Смита. В глубокой Калахари ему поклоняются бушмены. На Джомолунгме, Чогори и Броуд-пике установлены флаги с изображением элсмита. В Марианскую впадину отправлено ядро, к которому был прикреплён водостойкий вымпел с портретом Мессии.

Чего вы ждёте? Путешествия на Луну? Установки там памятного знака?

В 1980 году американец по фамилии Хоуп нашёл лазейку в законах и застолбил за собой всю Луну, как золотоискатели в XIX веке присваивали себе земельные участки. Причём он отхватил не только Луну, как вы могли подумать. Он приватизировал все небесные тела Солнечной системы за исключением Земли и Солнца. Толстый гамбургероед, судя по фотографиям. Но хитроумный. У него появилась легальная возможность строить дома на Венере и Марсе, выращивать картошку на Юпитере и Сатурне. Или на любом их спутнике. Он нанял лучших юристов и экономистов. И начал распродавать Луну и Марс. По пятнадцать долларов за участок в один акр. По пятнадцать — это в США. В Европе — по семьдесят. В России — по сто пятьдесят. Продать по акру тридцать восемь миллионов квадратных километров — и это только Луна. Он даже не миллионер. Не мультимиллионер. Он миллиардер.

Даже вера подчиняется законам рынка. Ватикан выкупил у наследников Хоупа все оставшиеся участки на Луне и Марсе. То есть там, куда можно добраться. Это территория веры. Космический размах религиозного экстаза. Запустить свой прах на околоземную орбиту стоит пять тысяч долларов. Отправить его на Луну — тридцать тысяч. Ватикан оплатил установку вымпела с портретом Джереми Л. Смита на Луне, выполненную автоматическим модулем. Теперь они с чистой совестью могут говорить, что Бог смотрит на вас сверху. Что он всё видит.

Посмотрите на небо. Вы видите диск Луны? Это лик Джереми Л. Смита. Его именем называют астероиды и кометы. И звёзды. И планеты, которые «Хаббл» находит за пределами Солнечной системы. Если бы это было в их силах, они бы выстроили звёзды таким образом, чтобы ночью на небе читалась надпись «Джереми Л. Смит». Или красовался элсмит.

Кстати, есть ещё одна область, о которой я забыл. То есть я не рассказал об очень многих областях, но эта стоит отдельного упоминания. Речь о фармацевтике.

Он ведь исцеляет — Джереми Л. Смит. Он спасает и исцеляет. Значит, он — отличная реклама для лекарств. «Исцелит подобно Мессии» — лучший слоган для нового препарата. Очень дорогой, но невероятно прибыльный.

Всё начинается с самых невинных вещей. То, что раньше называлось «Витрумом» или «Пиковитом», становится «Джеремитом». Это просто комплекс витаминов на каждый день. Для вас. Для тех недоумков, которые не успевают жрать петрушку, лимоны и помидоры. Для тех, кто не любит рыбу. Для тех, кто презирает арбуз. Для вегетарианцев. Если почитать состав такого витаминного комплекса, складывается впечатление, что можно вообще ничего не есть: просто поглощай эти разноцветные таблетки — и всегда будешь крепок, бодр и здоров.

Кстати, насчёт бодрости. Энергетический напиток со слоганом «Бодр, как Мессия» тоже есть в магазинах — вы его видели.

Говорят, меню анорексичных моделей для модных телеканалов рассчитано на четыреста килокалорий в день. Два-три йогурта. Больше нельзя. Нужно быть похожими на Твигги. На Кейт Мосс. Нужно, чтобы коленки были шире бёдер. Чтобы груди не было вообще. Это такая мода. Трусы должна рекламировать движущаяся и говорящая вешалка.

В одной таблетке «Джеремита» уже пятьсот килокалорий плюс дневная норма витаминов. То, что доктор прописал. Они проходят по подиуму, с трудом выдерживая вес одежды. А потом падают в обморок за кулисами, потому что жрут только витамины от Джереми, и ничего более. Как результат — состояние хронического голода плюс пошатнувшееся здоровье. На упаковке написано другое, но всё именно так.

Потом начинается более серьёзная кампания. Джереми Л. Смит может излечивать рак. Значит антиканцерогены тоже получают его имя. Они не действуют, ни один. Рак неизлечим. Рак можно вырезать — на ранних стадиях, но не более того. Рак мозга вылечить нельзя. Рак лёгких — тоже. Рак шейки матки лечится удалением матки. Рак печени — удалением печени.

Но фармацевты чуют наживу. Это море денег. В них можно купаться, их можно нюхать и целовать. Их можно сжигать в камине, и от этого их не станет меньше. Появляются «Панацея Джереми Л. Смита», «Смитодин» и «Смитодион», «Элисмит», «Джересмитея», «Антирак Смита». Они извращаются с названиями как только можно. Ведь каждый раз надо придумать что-нибудь новенькое. Что-нибудь с именем Мессии. Потому что за право использования этого имени заплачено.

Делайте себе уколы, ставьте капельницы, глотайте таблетки и закапывайте эту дрянь в нос, мажьте поражённые участки кожи — всё, что угодно. И верьте. Главное — верьте. Вера — вот что вылечит вас, а не все эти фармацевтические изыски. Вера в Джереми Л. Смита.

* * *

Есть ещё один незатронутый аспект. Это реликвии. Их придумали в I веке нашей эры. Сразу после Распятия. Но наивысшего расцвета торговля реликвиями достигла в Средние века, во времена крестовых походов. Рыцарь возвращался из Земли Обетованной и вёз с собой что-нибудь в память о своей миссии. Мощи святого Луки. Или череп Иоанна Крестителя.

Представьте себе: вы идёте по дороге, а на обочинах сидят бродяги, продающие подлинные гвозди из рук Спасителя или двух разбойников. Щепки от креста. Тот самый терновый венец. Плети и нагайки, которыми бичевали Христа. Его вериги. Обрывки его одежды — самые разные: и до вознесения, и после. Губку, с помощью которой его губы смачивали уксусом. Копьё, которое вонзил ему в сердце милосердный стражник. Миска, из которой он ел. Обрывки ткани, которой его накрывали, — дубликат Туринской плащаницы.

Другая категория реликвий — то, что осталось от его учеников и соратников. Мечи, которыми отрубили головы Иоанну Крестителю и апостолу Павлу. Обгоревшие щепки от креста, на котором вниз головой был распят и сожжён апостол Пётр. Обломки его лодки. Сребреники Иуды. Их одежды и предметы обихода.

В связи с этим мне вспоминается мужик, который всю свою жизнь собирал отходы звёзд кино и эстрады, а потом открыл музей. Вот моча Сильвестра Сталлоне. Вот испражнения Харрисона Форда. Он платил горничным и метрдотелям, чтобы те доставали для него такие экспонаты. Чтобы не спускали воду в унитазе. Чтобы приберегали простыни с пятнами крови и спермы. Вот грязная простыня Квентина Тарантино. Вот каблук, отломанный от туфли Бритни Спирс. Вот анализ крови Мадонны. А вот образец её крови — группа совпадает с указанной на анализе. Вот куриная нога, недоеденная Аленом Делоном. Всё, что пожелаете.

Это такие же сувениры.

Есть ещё одна группа — ветхозаветные реликвии. Конечно, это Ковчег Завета. Он должен быть золотым и сияющим. Но его так и не нашли. Зато его можно купить по сходной цене. Только для вас, свежие Ковчеги, с пылу с жару! Ещё Грааль. Его находили столько раз, что становится страшно. Есть ощущение, что Граалей было несколько десятков. Никто не знает, что это такое. Чаще всего вам предлагают купить Чашу. Потир. Но иногда им оказывается старинный пергамент. Или серебряный гробик.

Ещё бывают обломки Ноева ковчега — здоровенные куски полусгнившего дерева. Да, и ещё посох Моисея. Он сохранился так, будто был выточен вчера. Собственно, он и был выточен вчера. И Скрижали. Это — самое сложное, самое дорогое. Они не сделаны руками человека, а переданы сверху самим Господом. Они бывают глиняные, с отколотыми краями (самые дешёвые), деревянные, полусгнившие (подороже), каменные (ещё дороже). Бывают из металла. Сделайте анализ этого сплава — легированный чугун. Бог уже тогда знал свойства металлов. Он всегда всё знал.

А может быть, вы хотите что-нибудь из допотопной эпохи? Например, кожу того самого змея. Или высушенное яблоко из райского сада. Или камень, которым Каин убил Авеля. Всё для вас.

Джереми Л. Смит — это неистощимый источник реликвий. Каждая вещь, которой он касается, несёт в себе крошечную частичку Мессии. Каждая вещь — это ваше счастье, ваша удача, ваша радость. Удалённое благословение, сетевое здоровье.

Реликвиями Джереми Л. Смита торгуют все. Мальчишка у дороги продаст вам слепок, сделанный с отпечатка ноги Мессии. Оказывается, он бывал тут, в этом жалком городишке. Проходил по пыли, и его следы не стирались потом две недели. Старик в баре предложит вам кружку, из которой пил Джереми Л. Смит. Вот, смотрите: отпечатки его губ. Этот поцелуй Джереми Л. Смита — специально для вас. Женщина у церкви предложит вам бахрому с джинсов Мессии. Да, он носил джинсы. Сейчас он появляется на публике только в белоснежных брюках, но раньше он носил джинсы. Посмотрите хотя бы запись похорон Папы.

В Ватикане — эксклюзивно — есть магазин официальных реликвий. На них записываются в очередь. Она расписана на десять лет вперёд. Реликвии выбрасываются в продажу раз в месяц. Это предметы обихода и мебели из апартаментов Мессии. Это его локоны, запаянные в янтарь. Это его автографы на собственных фотографиях.

Это отличная тема — автограф Мессии. Кто-то может гордиться автографом Альберта Эйнштейна или Гарри С. Трумэна. А вы когда-нибудь видели роспись Иисуса Христа? Я даже не знаю, умел ли он писать. Впрочем, ему это было не нужно: он обходился Словом. Джереми научили писать только для того, чтобы продавать его автографы.

Джереми Л. Смит оставляет за собой тысячи реликвий. Он отправляется в Африку, в Австралию, в Южную Америку. Куда угодно. И везде оставляет следы, которые отлично продаются.

Товар. Всё, что угодно, — это товар. Вы — тоже товар. Когда кому-нибудь понадобится, вы будете освежёваны, выпотрошены и разделаны по схеме. Как туша. Это ваша судьба.

Джереми уже освежёван и разделан. Просто вы этого не понимаете. И он этого не понимает.

Комментарий Марко Пьяццола, кардинала Всемирной Святой Церкви Джереми Л. Смита, 30 ноября 2… года.

История Маркуса Уилмонта обрисована по-разному в первой и седьмой главах. Создаётся ощущение, что автор попросту забыл, как изначально представил появление Джереми в тату-мастерской, и снова выдумал его, не удосужившись свериться с первой версией.

Имя Маркуса Уилмонта (Св. Маркуса) известно и сегодня. Он был одним из ближайших друзей и соратников Мессии и никак не мог зарабатывать деньги на элсмите, который является всеобщим достоянием. Неужели — в соответствии с логикой автора — Церковь оставила бы Уилмонта в живых? Зачем потребовалось «откупаться» от него, в то время как остальные неугодные просто исчезали? Очередная нестыковка. Кроме того, во Всемирной Церкви работают лучшие в мире экономисты и юристы: как могли они допустить появление стороннего человека в столь строгой финансовой организации?

Странно выглядит также тот факт, что мифический Уилмонт продолжал работать после оформления авторских прав на элсмит. Неужели таким образом он мог заработать больше денег, чем ему выплачивал официальный Ватикан за право использования его рисунка? Конечно, всё это выдумка. Св. Уилмонт и в самом деле нарисовал священный знак по описанию Мессии, но ни о каких правах речи никогда не шло. С таким же успехом кто-либо мог зарегистрировать авторские права на крест или исламский полумесяц.

Также в этой главе демонстрируется сомнительное понимание автором экономических вопросов. Он воспринимает деньги как монеты и купюры, не акцентируя внимание на том, что описываемые суммы всегда и без исключения существуют в безналичном виде.

8. КРАСНАЯ ЖАРА

Спирокки говорит Джереми Л. Смиту: нужно посетить Россию. Мы игнорируем уже второе приглашение. Так нельзя. Ватикан должен дружить с Москвой.

«Там православие, точно», — говорит Джереми Л. Смит.

«Они уже ставят элсмиты вместо крестов. Надо помочь им».

Джереми Л. Смит вспоминает фильм со Шварценеггером — «Красная жара». Для него это основной источник знаний о России. В учебниках изложены цифры и факты. Численность населения. Устройство государственного аппарата. Официальная религия. Язык. Приблизительный объем запасов ядерного оружия. Как живут в России, Джереми не знает. Ему представляются бескрайняя белая равнина и заснеженный лес. В лесу — медведи. И ярмарка. Люди в цветастых одеждах танцуют и едят блины с икрой, и у каждого второго — ручной медведь.

Да, и армия. Половина страны — это армия. Танки и автоматы Калашникова заменяют детям Lego. Никакой рекламы. И всё очень дорого. И пустые полки. И водка.

Водкой запивают еду, водкой моют руки, водку пьют на жаре и в холод. Воды, соки — всё это не пользуется спросом, а водку сметают сразу. Производство крепких алкогольных напитков по объёму своих мощностей сопоставимо с авиационной промышленностью.

Да, ещё космос. Гагарин — первый человек в космосе.

Фраза «Какие ваши доказательства?», искажённая произношением бандита.

Такова Россия в представлении Джереми. Он с трудом может вообразить тяжёлые белые русские церкви с элсмитами, стоящие посреди заброшенных полей.

Джереми летит именно в эту Россию. В медвежью и пьяную Россию, в снежную и холодную страну, где живут непонятные бородатые люди в тулупах. Он не знает слова «тулуп», но он видел его на картинке. Он называет это «русской курткой».

Кардинал Спирокки бывал в России дважды. То есть не в России, а в Москве. Раньше они были совершенно разными государствами — Россия и Москва. Они остаются ими и сейчас.

А что вы знаете о России, если живёте в США? Если проживаете во Франции? В Афганистане? В Австралии? Ничего. Вы точно так же представляете себе белых медведей и судите о русских по льюисовскому «Золотому компасу», где злобные татары с ручными волками охотятся на невинных западных детишек. Вас пичкают отвратительными выкидышами европейского и американского кинематографа. Они не удосуживаются даже пригласить носителя языка, консультанта. Американские актёры, играющие русских, озвучивают себя сами, с чудовищным акцентом и жуткими гримасами. Они не понимают, что русские — такие же, как они. Такие же. Они дышат тем же воздухом и гниют под теми же озоновыми дырами.

Кардинал Спирокки был в Москве. Его провели по Красной площади, по этому величайшему из мировых кладбищ, показали храм Христа Спасителя и памятник Петру Великому. Его приняли Президент и Патриарх Кирилл III. Ему показали, как всё хорошо: строятся новые церкви, страна процветает, в ней царит свобода слова и действий, люди ходят по улицам с широкими улыбками.

Поэтому нельзя утверждать, что Спирокки бывал в России. Он был в Москве. В России нет Красной площади и Кремля. В России нет храма Христа Спасителя. Это — Москва.

Джереми Л. Смит не знает, чем Москва отличается от России. Он надеется увидеть ручного медведя уже в аэропорту.

* * *

Когда самолёт поднимается в воздух, кардинал подходит к Джереми и говорит:

«Вам нужно быть крайне осторожным. Ни в коем случае не покидайте кольцо секьюрити, я прошу вас. Это совсем другой мир».

«Меня сожрут медведи, а?» — шутит Джереми Л. Смит.

Иногда он шутит. В его шутках чувствуется тот самый Джереми Л. Смит, о котором я вам рассказывал. Тот маленький говнюк из автомастерской. Он так и не научился понимать тонкий юмор. Он по-прежнему ржёт над тупыми ток-шоу и модными комиками. Пища для быдла, смех для масс. Есть два варианта: большинство людей либо смеётся над этими цветными кривляками, либо вовсе не понимает никакого юмора. Джереми относится к первой категории. Его смешат художественный пук и шуточки ниже пояса. «Снайпер-бабник может со ста метров кончить белке в глаз». «Господин Доширак, прежде чем заняться сексом, размачивает свой член в кипятке в течение пятнадцати минут». Это смешно. Он сидит на диване и показывает большой палец телеэкрану.

«Это не шутка», — говорит Спирокки.

Шутки кончились в тот момент, когда Джереми Л. Смит поцеловал Папу в лоб.

Джереми смотрит на кардинала исподлобья.

«Я не идиот», — говорит он.

Ты идиот. Ты форменный идиот, из которого мы делаем Мессию, суперзвезду. Ты — искусственный разум, который выходит из-под контроля.

Как в фильме «Газонокосильщик» с Пирсом Броснаном. Вы наверняка смотрели этот фильм: когда-то он был культовым, потому что впервые показал виртуальную реальность. Учёный, исследующий возможности человеческого мозга, подвергает своим опытам дегенерата-газонокосильщика, умственно отсталую обезьяну. И тот становится умным. Потом очень умным. Потом сверхразумным. И тогда в нём просыпается жестокость. Потому что жестокость — это необходимый придаток разума, вечно воспалённый аппендикс. Хомо сапиенс жесток по определению. Всё развитие человечества направлено на искоренение себе подобных.

Пока Джереми просто разумен. Спирокки не должен позволить ему стать гениальным. Когда Джереми Л. Смит смеётся над экранными комиками, кардинал вздыхает с облегчением. Время ещё не упущено. Всё почти в порядке.

Самолёт пролетает над Германией. Строгие немецкие бюргеры встают в пять утра и идут в церковь Смита, чтобы помолиться Мессии.

Самолёт пролетает над Польшей. Предыдущим кумиром поляков был Кароль Войтыла, Папа Иоанн Павел II (1978–2005). Первый неитальянец на римском престоле за четыреста пятьдесят лет. Первый поляк, настолько возвысившийся в лоне католической церкви. Добрый и умный, он был кумиром не только Польши, но и всего мира. Ещё несколько лет назад его портреты украшали каждый дом, каждую улицу Варшавы, Кракова, Познани. Человек, принесший мир. Канонизированный.

Теперь всё иначе. Иоанн Павел II остаётся в прошлом, становится пережитком былых времён. Теперь их кумир — Джереми Л. Смит. Потому что он — кумир всего человечества.

Самолёт пролетает над Белоруссией. Маленькая страна с непонятным политическим курсом и стабильно скучной внешней политикой уже на протяжении долгих лет. На костёлах — элсмиты. На церквях — пока ещё кресты. Это песчинка в мировой системе, пустое место, пятно на карте.

Самолёт летит над Россией.

Это отличный день. Май, солнце, ни облачка. Джереми внимательно смотрит в иллюминатор и изучает раскинувшийся внизу пейзаж. Он не видит снега. Конечно, ему говорили, что снег в России бывает только зимой. Что морозы там — далеко не каждый день. Что это такая же страна, как Италия, только чуть севернее. Но он не верил. Подсознательно он надеялся увидеть заснеженную равнину. Пустыню холода. Медведей и северных оленей.

Под ним — поля и луга, деревни и городки, необъятные просторы, сеть автобанов. Под ним — обыкновенное европейское государство, которого тут быть не должно. Если бы Джереми увидел снег, он подозвал бы Спирокки и указал ему: вот, смотри. Ты ошибался, а я был прав. Потому что я — Джереми Л. Смит.

Он может вызвать снег одним движением руки. Он может обрушить на эту страну тонны снега и льда, может превратить её в пустыню — может, может. Но это глупо. Этого он делать не будет. Потому что это не только глупо, но и неинтересно. Ведь здесь — миллионы людей. Это паства, за которую ещё стоит бороться.

Борьба за паству — это не вид спорта, вроде вольной борьбы или карате-до. Это даже не рыцарский бугурт. Это когда один человек выходит против тысячи — и укладывает всех одного за другим. Американский боевик. Арнольд Шварценеггер. Сначала — «Правдивая ложь». «Терминатор».

Теперь — «Красная жара».

Земля кажется плоской, но мир скрывается где-то за горизонтом, значит, она всё-таки круглая. С одной стороны линия горизонта рассекает Европу. С другой — теряется в бесконечности российских просторов. Почему-то Джереми приходит в голову, что он — всего лишь Господня песчинка, всего лишь пёрышко на Его огромной ладони. Стоит Ему шевельнуть пальцами, как от Джереми ничего не останется — ни малейшего следа, ни звука, ни отпечатка. Не будет никакого Мессии, точно его никогда и не было, точно это просто случайное заблуждение тысяч Господних детей.

Вы тоже можете почувствовать себя песчинкой. Когда окажетесь на вершине мира — именно тогда. Альпинист, покоритель Эвереста или Аннапурны, смотрит на гигантское сияющее солнце и понимает, что он — ничто. Потому что он во власти гор, во власти снегов и лавин. Потому что он тратит все свои силы на преодоление очередного этапа, очередного подъёма, а этой горе стоит лишь шевельнуться, толкнуть какой-нибудь камешек — и всё будет сметено, смято, все его усилия, и он исчезнет навсегда, этот комар, букашка на каменном плече. Точно так же Джереми ощущает себя здесь, на высоте двух километров над землёй, под безоблачным небом, под взглядом Бога, который пристально следит за ним.

Но механические слова, раздающиеся над самым ухом, разрушают это чувство, эту идиллию.

«Пристегните ваши ремни», — гнусавит громкоговоритель. Голос пилота искажён до неузнаваемости.

Москва уже в поле зрения.

* * *

Вы на самом деле думаете, что все смотрят на Джереми Л. Смита и падают на колени от благоговения? Вы в этом уверены?

Может быть. Но только в том мире, где он стал «официальным» пастырем. В католическом мире. Среди протестантов — тоже. И у разных сектантов. И у новообращённых африканцев.

К мусульманам пришлось лететь с миссией. Теперь Джереми летит с такой же миссией к православным, потому что православие — это сложнее. В XVII веке Патриарх всея Руси Никон попытался реформировать Церковь на греческий манер. У него получилось. Самым простым и запоминающимся нововведением стал обычай креститься не двумя перстами, как постановил в середине XVI века один из церковных соборов, а тремя — как полагалось по греческому учению. Это было внешней стороной преобразований.

Русь подчинилась реформе (хотя позже Никон впал в немилость, был лишён епископского сана и отправлен в ссылку), но огромное количество людей предпочло смерть принятию нововведений. Старообрядцы устраивали самосожжения в молельных домах, заживо хоронили себя в специальных схронах, куда не поступал воздух, шли на дыбу и на плаху за свою изначальную веру. Тысячи людей скрывались в сибирских лесах, уходили в отшельники, прятались в самых неисследованных уголках огромной Руси. Старообрядчество превратилось в секту.

Они существуют и теперь. Прошли сотни лет, а они есть. Они живут целыми семьями в деревянных хатах, в самой чаще лесов. Они не признают цивилизации, пьют колодезную воду и не знают, что такое электричество. Это след той самой реформы Никона, её отпечаток на новом веке.

Чего хочет католическая церковь? Реформы Джереми Л. Смита? Нового раскольничества?

Джереми ничего об этом не знает. А кардинал Спирокки — знает. И Карло Баньелли — тоже. Они понимают, что им не найти более сложной публики, более неверующей, более упрямой.

На Джереми тут смотрят по-разному. В нём видят три лика, три ипостаси — человека, ангела и дьявола. Эта троица живёт в каждом из вас. В вашей соседке, по утрам пьющей кофе на балконе. В вашем начальнике, который слюнявит пальцы, листая книгу. В вашей девушке, мило улыбающейся, когда вы рассказываете очередной плоский анекдот. Но вы не видите эту троицу в своём окружении. Вы не видите её в тех, кто каждый день проходит мимо вас по улице, кто едет с вами в метро, кто продает вам пиццу. Но вы видите всё это в Джереми.

Его проклинают как Антихриста. Его проклинают старики, потому что они привыкли к другой вере. Проклинают молодые, потому что воспитаны стариками. Суть в том, что человек, с детства приобщаемый к какой-либо доктрине, не способен избавиться от её влияния. Он не может отторгнуть то, что вдалбливается в него с младенчества.

Детей крестят в несознательном возрасте. Их приносят к священнику, и он поливает их водой, которая отличается от обыкновенной только названием. «Освящённая». «Святая». На самом деле эта вода набирается из-под того же крана, под которым вы моете посуду. Возможно, она проходит через специальный смягчающий фильтр. Возможно, кипятится, чтобы ребёнок не подхватил какую-нибудь заразу. Но это просто вода, не более чем вода. Родители счастливы. На их ребёнка надевают крестик. Би хэппи, теперь ты приобщён к Святой Церкви, сынок. Теперь Бог видит и защищает тебя. Научись креститься и целовать этот крестик. Научись бить челом.

Как будто Бог не видит некрещёных. Как будто кусок металла открывает Ему глаза. Идиоты. Идолопоклонники.

Человек может и должен пойти в церковь и креститься только тогда, когда сам придёт к вере и сочтёт это необходимым. Человек должен сам этого захотеть, должен самостоятельно анализировать свой внутренний мир.

Из-за дурацкого обычая крестить новорожденных крошек по улицам ходит огромное количество людей, которые плевать хотели на религию, веру, Бога и Церковь, но при этом механически таскают на груди этот крестик — скорее ради понтов, нежели во имя чего-то другого.

Только сам человек может выбрать веру по себе — будь то христианство, ислам, иудаизм или конфуцианство. Или вера в Джереми Л. Смита. Он должен сам осознать необходимость каких-либо обрядов и посещения церкви.

Человек с крестиком на груди убивает и грабит, в то время как человек без крестика жертвует Церкви последние деньги. Это ли не лицемерие?

Просто многие воспринимают свою веру как индульгенцию. Я верующий, я исповедуюсь, на мне — крест. Значит, можно делать всё, что угодно. Крест становится частью разума. Искоренить её невероятно трудно. Ещё труднее пересадить вместо неё другую.

Это объясняет первоначальное отношение верующих к элсмиту. Для большинства людей символом веры раз и навсегда стал крест. Элсмит кажется им печатью Сатаны. Джереми Л. Смит — лжепророк. В каждом городе мира, куда он прилетает, собирается пикет ненавистников. Они плюют в него, пытаются бросаться сырыми яйцами. Они кричат: «Эй, Антихрист!» Они называют его Иудой и еретиком и грозят ему адским пламенем.

В Москве полчища ненавистников Джереми превышают все возможные нормы. Ни в одном городе мира их не было столько. Бабушки и дедушки, которые соблюдают все мыслимые посты, а в слово «грех» вкладывают всю свою ненависть к непонятному и неизвестному. Они не разбираются в цифровых технологиях — грех. В современной литературе — грех. В молодёжной моде — грех.

Джереми Л. Смит — это воплощение греха. Он принёс в мир злобу и разрушение, ломку тысячелетних устоев. Смерть.

Другие видят в Джереми ангела. Того самого, которого и должны видеть. Которого изображают в книгах, которого пропагандирует Ватикан. Они встречают Джереми с плакатами на русском, английском и итальянском, с его портретами в руках. С транспарантами и лозунгами. Про них нет смысла рассказывать отдельно. Таких людей тысячи во всех городах мира. Джеремиманы.

Третьим плевать. Их тоже очень много. Они просто жрут свои бутерброды, сидя перед телевизорами. Или делают деньги на нефти. Или поют в театре оперетты. Они знают, кто такой Джереми, но это не их дело. Они не верили и не верят.

Именно за них и борется кардинал Спирокки. Переубедить верующего — почти нереально. Доказать неверующему — вполне возможно. Это и есть паства, за которую стоит сражаться. Это разбредшиеся бараны, которых нужно согнать в стадо.

И стричь с них шерсть. Или — при необходимости — забивать на мясо.

* * *

Это чудовищная картина — мы видим её в каждом городе, куда прилетает Джереми Л. Смит. Вот он сходит по ступенькам трапа. Вот садится в подогнанный прямо к трапу лимузин. А толпа — беснуется. Они что-то ревут в жалкой надежде, что именно их крик пробьётся сквозь шум и гам. Что Джереми Л. Смит услышит именно их. Что сейчас он выйдет и станет исцелять прямо здесь, посреди этого столпотворения. Матери тащат своих убогих, дебильных, косых и кривых детей. Жёны — своих мужей после инсультов и инфарктов. Кто-то несёт домашних животных: исцелите мою морскую свинку, она умирает.

Спирокки понимает ценность акта публичного исцеления прямо в аэропорту. Но этим можно заниматься только в здании. Потому что лётное поле простреливается. И дорога — простреливается. А Спирокки не доверяет русским.

Лимузин останавливается у служебного входа, и Джереми скрывается в здании аэропорта. Для него расчистили и обустроили большой зал ожидания. Джереми, вот твой трон. Здесь ты будешь принимать своих первых подданных в этой стране.

Джереми проходит через зал, у трона его встречает девушка с хлебом-солью. Это русская традиция. Джереми ищет взглядом водку и медведей. Ещё в самолёте он спросил Спирокки: русские круглый год пользуются цепями на колёсах автомобилей? Джереми отламывает кусок хлеба. Это вкусно: хлеб горячий, только что из пекарни. Обычно девушка встречает гостей прямо у самолёта, но тут — особый случай. Убить президента или премьер-министра — это ерунда, всего лишь поедание пешки. Но Джереми — это король.

Даже более. На шахматной доске вообще нет фигуры, соответствующей Джереми Л. Смиту, потому что Джереми — игрок.

Он садится. Патриарх и Президент встретят его уже в Москве. Так было запланировано. В аэропорту — простые люди. Больные, кривые и колченогие.

Спирокки не знает, сколько эти «простые люди» платят за право приблизиться к Джереми. Кардинал не представляет уровня коррупции в этой стране. Впрочем, он не думает о таких вещах. Значит, всё в порядке. Значит, можно жить дальше. Совесть — это аппендикс души. Ампутация совести есть акт самоуважения. Акт духовного оздоровления.

Мать с ребёнком-дауном лет тринадцати-четырнадцати. Под дланью Джереми взгляд его сведённых к носу глаз обретает осмысленность. Он видит мир таким, каким не видел никогда. Мать рыдает. Их отводят в сторону.

Инвалид, жертва очередного кавказского конфликта, — без руки и без ноги. Его подвозит на коляске женщина в чёрном платке — сестра. Она потеряла мужа на той же войне. Инвалид с ужасом смотрит на свою новую руку, безволосую и бледную. Он шевелит пальцами. Женщина бросается на колени и кричит: «Ты можешь вернуть мне Пашу, Господи?» И целует ноги Джереми Л. Смита. Её пытаются оттащить. Джереми жестом показывает: «Отойдите». Он поднимает женщину и смотрит ей в глаза.

Спирокки напрягается. Он не знает, чего ждать от Джереми Л. Смита. Кардиналу переводят слова женщины.

В этот момент Джереми понимает, что знает русский. С ним всегда говорили по-английски. Иногда — по-итальянски. Ему переводили абсолютно всё. Даже африканцы. Он никогда не замечал, что понимает другие языки. Переводчик пытается сказать что-то на ухо Джереми, но тот отстраняет его. Не нужно. Я всё понимаю.

Джереми Л. Смит берёт женщину за руки. Её зовут Марина, это он тоже знает.

«Ты можешь, да?»

Это читается в её глазах. Этот вопрос написан на её бледной коже, на синяках под глазами, на блеклых волосах под платком, на прозрачных веках.

«Могу, — говорит Джереми Л. Смит. — Он ждёт тебя дома».

В этот момент Спирокки понимает, что всё пропало. Что газонокосилыцик превратился в мудреца. Что по возвращении в Италию Джереми Л. Смита придётся остановить, потому что другого выхода нет.

«Он ждёт тебя дома», — эта фраза звучит из громкоговорителей. Её передают по радио, транслируют по телевизору. Эта женщина обречена стать знаменитой. Звездой. Воплощением экранного счастья. Ещё более страшная участь уготована её мужу.

Вы видели это. Вы видели интервью с ним. «Что вы чувствовали, когда пуля попала вам в сердце? Что там, с другой стороны? Вы видели Бога? Где вы обнаружили себя, когда ожили?»

Он ничего не видел — и это на самом деле так. Он просто закрыл глаза — там, на границе. Он расплескался кровавым пятнышком по географической карте. Он стал ничем. Он видел лишь пустоту — никакого Бога, никакого рая или ада. Ничего. А потом он открыл глаза, точно после обыкновенного сна. И оказалось, что он лежит на диване в собственной московской квартире, а на комоде стоит его фотография с чёрной лентой поперёк нижнего правого угла.

Когда его могилу — прах этого бедняги был захоронен в Москве — раскопают джереминенавистники, они не найдут там ничего. Пустой гроб. Этого человека зовут Павел Космачёв. Пограничник, капитан. Русский офицер. Человек, которому суждено было стать новой вехой в распространении учения Джереми Л. Смита.

Слушайте: Марина Космачёва выступает в тысяче телешоу. В каждом она говорит практически одно и то же. «Джереми Л. Смит — это Бог. Это ангел. Это вселенская любовь».

Но Спирокки знает, что пик — это начало конца. Что альпинист, покоривший Чогори, вынужден спускаться. На спуске гибнет в два раза больше людей, чем при подъёме. Именно поэтому он хмурится, когда Джереми Л. Смит произносит фразу: «Он ждёт тебя дома».

В этот момент Марина рыдает, прижавшись к груди Мессии.

Кстати, Джереми видит у Марины рак матки. И устраняет его. Стирает, словно ластиком. Но об этом не знает никто, кроме самого Джереми.

Они подходят и подходят — длинная очередь из калек и убогих. И Джереми привычным жестом накладывает руки, привычно придаёт лицу выражение доброты и благости. Автоматическая реакция.

Кто-то в толпе кричит: «Прекратите это фиглярство! Долой фокусника!» Человек, у которого на месте культи только что выросла новая рука, проталкивается к крикуну и этой самой рукой бьёт его по лицу. Возникает драка. ОМОН лупит дубинками кого попало. Джереми смотрит на это и поднимает руки.

«Остановитесь».

Он говорит тихо, шепчет одними губами, как шептал Уне признания в любви. Но слышат — все. Вся толпа, каждый человек, от первого до последнего, слышит это слово. «Остановитесь». Этот голос звучит внутри каждого из них: он не касается их барабанных перепонок, их стремечек и наковален, он проходит прямо в сердце и звучит оттуда, поднимается изнутри и согревает. И они оборачиваются к нему — все оборачиваются. Дерущиеся и милиционеры, старики с плакатами «Долой Антихриста!» и служащие аэропорта — все смотрят на Джереми Л. Смита. А Джереми Л. Смит раскрывает свои объятия, точно хочет обнять всю эту толпу, всех этих людей, и говорит почти шёпотом:

«Сила — в любви. Не поднимайте руки друг на друга. Любите друг друга. В этом ваша сила, потому что все вы — дети мои, и я хочу воспитать вас в нежности и любви…»

Это тот самый второй момент, когда кардинал Спирокки падает на колени и склоняет голову. Первый — когда на Ватикан сыпалась манна небесная. Второй — теперь. Это второй случай, когда железная выдержка изменяет Спирокки, когда вера оказывается сильнее служения. Когда она перевешивает долг. И вслед за кардиналом на колени падают все. Джереми смотрит на них, простёртых перед ним, и направляется к выходу из зала. Это лучшая нота для окончания церемонии. Спирокки поднимается и следует за Джереми. Ноги едва держат кардинала.

* * *

Ленинградское шоссе перекрыто. «Бутылочное горлышко», в которое упираются москвичи, выезжая за МКАД, свободно. Лимузин Джереми мчится с огромной скоростью. Джереми Л. Смит не должен знать, что такое московские пробки. За много лет власти так и не удосужились расширить эту дорогу. Химки давно стали частью города — даже не окраиной, но дорога так и осталась узкой и неудобной.

Джереми смотрит на Москву. Он понимает, что никаких медведей здесь нет, разве что в зоопарке. Он видит титаническую рекламу компании BMW длиной в километр. Видит сверкающие стенды и современные здания из стекла и бетона. Он видит мегалополис таким, каким он и должен быть, — сияющим мельтешащим муравейником. Рим кажется Джереми крошечной деревенькой в сравнении с этим монстром. Даже Нью-Йорк меркнет перед столицей России. Джереми не бывал в Токио. Нужно слетать в Токио: он ещё больше.

Уже сейчас Джереми понимает, что Москва опустится перед ним на колени точно так же, как опускаются все другие города. Что элсмит на православных церквях станет не исключением, а нормой. Что Патриарх склонит перед ним голову и будет мести бородой пол. И самое странное — Джереми это неприятно. Сейчас ему не хочется этого пресмыкания. Ему хотелось бы просто пройтись по Москве, посмотреть на неё, на людей. Исцелить случайного нищего, а не специально подсунутого дауна, выбранного из тысяч и тысяч.

На самом деле Москва ещё даже не началась. Это просто предместья, микрорайоны, не ставшие официально частью спрута. Метро — это не признак Москвы, потому что оно выходит далеко за её пределы. Джереми ждёт, когда автомобиль приедет на Красную площадь. Так спланировано: Джереми должен пройти по ней пешком, войти в Кремль, и там его встретит Патриарх Кирилл III. Площадь перекрыли полностью ещё вчера.

Они проносятся по Ленинградскому проспекту и выезжают на Тверскую. Джереми смотрит на массивные здания, и они напоминают ему центр Нью-Йорка. Это неоклассицизм, о котором Джереми ничего не знает, но что-то шевелится у него внутри. Ему что-то нравится в этой стране, в этом городе, в людях на этих улицах.

Красная площадь оказывается именно такой, какой он и ожидал её увидеть. Огромное пустое пространство, мощённое брусчаткой. И храм Василия Блаженного. Ему показывали видеофильмы и фотографии. Он смотрит на это кошмарное, расписное, аляповатое сооружение и чувствует, что время крестов уходит в прошлое. Что на семи луковицах собора скоро появятся семь цветных элсмитов. Таких же расписных и уродливых. Завтра они поедут смотреть на московские храмы. Но это — завтра. Сегодня есть только этот чудовищный лубок, и Джереми говорит: я хочу внутрь, прямо сейчас.

«Нас ждут».

«Подождут ещё», — и Джереми выходит из машины, притормозившей перед собором. Он идёт прямо к храму, охрана не поспевает за ним, встречающие лица у въезда в Кремль смотрят на исчезающую в недрах собора фигурку. Джереми поднимается по крутым ступеням и внезапно понимает, что это музей, магазин для торговли сувенирами, а вовсе не то, что он ожидал. Внутри он не ощущает никакого величия, никакой благости. Торговцев из храма не убрали, потому что он входит в экскурсионную программу Джереми Л. Смита — возможно, ему захочется что-нибудь купить. Но Джереми не хочется.

Он подходит к первому прилавку. За прилавком — парень лет двадцати пяти. Он улыбается, боясь сморозить что-нибудь не то. Он специально обучен и предупреждён, но это ничего не гарантирует. Джереми склоняется над сувенирами — шкатулками и значками с видами Москвы, изображениями собора и Кремля, над серебряными крестиками, изготовленными в Китае, над расписными тарелками и поддельным палехом, над мягкими игрушками и ярко иллюстрированными книгами. Часть товара — под стеклом, часть — снаружи.

И тогда Джереми сметает на пол всю эту грязь, всю эту мерзость, и поднимает глаза на торговца, и кричит ему: «Вон из Храма!», — и парень стремглав скатывается по лестнице и исчезает. Джереми смотрит на остальные прилавки, и все эти бабушки и девушки бегут прочь, а Джереми голыми руками крушит витрины и разбрасывает по полу псевдоювелирные изделия и книги о Москве.

«Торговцам не место в Храме!» — говорит он. Именно говорит, а не кричит, но эти слова громовым раскатом проносятся по площади, по Москве, и вокруг лопаются стеклянные витрины и защитные стены, оберегающие свежеизготовленные иконостасы от рук туристов. Спирокки не может понять, что это — шоу из Библии или настоящее божественное вмешательство.

А потом понимает. Это война за паству. Это удар по тем, кто верит в своего, православного Бога. По тем, кто держит плакаты с надписью «Антихрист». Они ведь теперь поддержат Джереми, они скажут: да, вот он — новый Мессия. Мы ошибались, скажут они теперь. Джереми Л. Смит — наш новый пастырь. Веди нас, Джереми Л. Смит.

По полу катится поддельное яйцо Фаберже. Всё в осколках стекла. Руки Джереми — в крови. Как только он выйдет, кто-то бросится подбирать осколки с кровью Джереми Л. Смита — со священной кровью. Это разновидность реликвии — пузырёк с кровью Мессии. До такого Спирокки не додумался. Но теперь поздно брать это на вооружение.

Джереми оборачивается. Он тяжело дышит. За спиной Спирокки стоит Терренс О'Лири и внимательно смотрит на Джереми.

Джереми Л. Смит направляется к выходу из храма. Женщина-экскурсовод растерянно разводит руками: вряд ли он захочет смотреть на сохранившиеся фрагменты первоначальной кладки собора.

Джереми пересекает площадь. Его одежды развеваются. Он идёт к Спасской башне, его губы плотно сжаты, а за ним семенит его свита, его охрана, его лизоблюды и прислужники. Спирокки смотрит на Мавзолей Ленина и неожиданно ему приходит в голову, что Джереми может оживить даже вождя мирового пролетариата, эту мумию, официально охраняющую главный город огромной страны. Он может войти в усыпальницу, возложить руки на пуленепробиваемое стекло — и Ленин откроет глаза, сядет на своем столетнем ложе и хитро прищурится, как на многочисленных портретах. Спирокки мотает головой, чтобы отогнать глупые мысли.

Навстречу Джереми Л. Смиту, прямо из открытых настежь ворот Спасской башни, появляется Патриарх Кирилл III. Когда ему сообщили, что происходит на площади, он тут же покинул зал для приёмов, где ожидал прибытия Мессии. Он идёт навстречу Джереми — глава Православной церкви, седобородый старик с тяжёлым взглядом — и останавливается, не дойдя до него десятка шагов. На улице тепло, лёгкий ветер развевает фелонь Патриарха и полы балахона Джереми. Джереми Л. Смит смотрит на старика и неожиданно отворачивается. Все в растерянности. Режиссёры телетрансляций кричат операторам: «Снимайте, снимайте!» Джереми оглядывает площадь, скользит взглядом по историческому музею, по ГУМу, по пятачку Лобного места. А потом воздевает руки к небу.

Спирокки понимает, что сейчас должно произойти. Слова — ничто в сравнении с действием. Сейчас будет манна небесная, думает он. Сейчас будет повторение римского шоу.

Небо темнеет. Со всех сторон набегают тучи. Но это не грозовая темнота, а что-то иное. У Спирокки возникает мысль, что сейчас Бог спустится с неба огненным столпом, что это новая гора Синай — здесь, в сердце России, в сердце Москвы. Джереми смотрит на небо, и Спирокки чувствует в своём сердце иглу. Этот укол — тонкий, едва заметный, но он задевает какой-то жизненно важный нерв, и кардинал содрогается. Он ищет название охватившему его состоянию — и не может найти.

Это название ищут все. Потому что игла вонзается в каждое сердце. Сердца охранников и торговцев, представителей власти и праздных зрителей — все они бьются в одном ритме. Бойцы ОМОНа, выстроенные по периметру Красной площади и сдерживающие напор толпы, оглядываются и смотрят вверх. Толпа затихает. Умолкают крики и вопли, движения становятся размеренными и плавными.

Они все ищут название тому, что навалилось на них, что охватило их сердца и головы.

Первым его находит Женя Баркушев. Он идёт по площади Революции со своей девушкой Таней, когда на него обрушивается это чувство. Его сердце разрывается на тысячу частей, ему становится невероятно хорошо, он смотрит на Таню — и вдруг находит самое точное слово для того, что ощущает в данный момент.

Это слово — любовь.

* * *

Джереми не просто наполняет мир любовью. Он делает что-то гораздо более важное, неподвластное человеческому разуму.

Это Анна Степановна. Ей восемьдесят шесть лет. Она сидит в кресле-качалке в своей однокомнатной квартирке на Молодогвардейской и смотрит старенький телевизор. У неё никого нет. Большую часть жизни она ухаживала за тяжело больной матерью, из-за чего так и не вышла замуж. На её квартиру положила глаз банда мошенников, но она об этом ещё не знает. У неё трясутся руки, а правый глаз уже шесть лет ничего не видит. Всё меняется в тот момент, когда Джереми наполняет мир любовью. Анна Степановна неожиданно чувствует прилив сил. С её незрячего глаза спадает пелена, и она обнаруживает, что руки больше не трясутся. Она, опять же, ничего не знает о том, что Артём Истопников, глава мошенников, неожиданно отступается от квартиры пожилой женщины. Его проблемы решаются сами собой. Он понимает, что пришла пора бросать преступный бизнес.

Это происходит повсеместно. Люди меняются внутренне и внешне. Под руками хирурга неожиданно исцеляется безнадёжный больной. Бедняки выползают из долговых ям. Люди извиняются друг перед другом, они смотрят друг другу в глаза и не могут понять, что разделяло их раньше, что мешало им относиться друг к другу добрее, быть честными, быть справедливыми.

Любовь обрушивается на город. Именно обрушивается. Не опускается, не входит. Она появляется так неожиданно, что город проседает под её тяжестью. Она пронизывает его. Она пронизывает каменные стены зданий, бетонные эстакады, влетает в окна, вламывается в двери.

Джереми опускает руки и тихо, почти шёпотом, произносит:

«Ибо Господь есть любовь…»

В этот момент Патриарх всея Руси Кирилл III падает на колени.

Спирокки пошатывающейся походкой приближается к Джереми и смотрит на него выжидающе. Тот поворачивается к кардиналу и спрашивает с лёгкой усмешкой:

«Ты этого хотел, а?»

Да, Спирокки хотел этого. Теперь он тоже предвидит элсмиты на расписных главах собора Василия Блаженного. Он предвидит невероятное, безумное поклонение Джереми. Предвидит то, чего допустить нельзя, потому что это опасно для него, кардинала Спирокки.

Джереми проходит мимо склонившегося Патриарха. Он не поднимает старика с колен. Это демонстрация силы, она же — критический удар. Атомная бомба. Духовная Хиросима.

* * *

Самое неприятное состоит в том, что теперь с Джереми никто не сможет говорить как с обыкновенным человеком. Теперь каждый будет смотреть на него иначе. Теперь он не просто важный гость, а что-то сверхъестественное, волшебное, диковинное. Джереми увидит не ту Москву, которую ежедневно видят её обитатели, а ту, которую создал сам всего лишь за несколько минут. Обновлённую, удивительную Москву.

Спирокки очень хочется спросить, мог ли Джереми и раньше совершить подобное. Открыл ли он в себе эту способность только что? Как далеко распространилось то, что он сделал? Это технические вопросы. Задавать их нельзя. Они вообще не должны возникать у кардинала, одного из высших церковных лиц. Спирокки умеет обуздывать свои чувства. Теперь он плотно думает только об одном. О том же думает и единственный человек, который не упал на колени. Чьё лицо не изменилось, будто всеохватывающая любовь не коснулась его даже краешком крыла. Терренс О'Лири. Тёмная лошадка.

Я не хочу рассказывать ничего о встрече Джереми Л. Смита с Президентом. Это был сеанс отвратительного пресмыкания. Глава огромного государства смотрит на парня из Юты так, словно от того зависит судьба России. Смотрит подобострастно. Говорит заезженными фразами. Восхваляет. Какие деловые вопросы? Какие взаимные договорённости? Страна просто продаёт себя в рабство.

Я ничего не хочу говорить об официальных приёмах и светских раутах. Мне противна сама мысль о том, что Патриарх, глава Православной церкви, сдаётся без боя. Точно так же мне была омерзительна мысль о Джереми Л. Смите, покоряющем Индию или Китай. Религия — это самый доходный бизнес в мире. Даже крошечная религия — секта — уже приносит свои дивиденды. Поэтому крупнейшие религиозные корпорации борются за сферы влияния.

Антимонополисты, ваш выход. Почему вас ещё нет на улицах? Где ваши транспаранты и лозунги? Вы боретесь против засилья компьютерных и автомобильных корпораций, но забываете о самой главной. О корпорации, покупающей и продающей человеческие умы. Человеческие сердца. Джереми Л. Смит trademark. Монополия на веру.

Оглянитесь в прошлое. Попытки создания подобных монополий всегда заканчивались кровавым террором. Сначала испанская инквизиция. Теперь — серая гвардия кардинала Спирокки. Еретики на кострах и на дыбах — вот они, перед вами. Они грядут, а вы не видите этого, слепцы, дураки. Вы верите в Бога, который хочет любви. Вы верите в то, что он даёт вам эту любовь. Например, посредством Джереми Л. Смита. Но вы не знаете, к чему она может привести. Когда вы поймёте, что кто-то не испытывает этой любви, вы возненавидите этого человека. Эта ненависть сильнее любви. И она победит. Я вам гарантирую. Она одержит полную победу.

Именно поэтому я не буду рассказывать вам о священниках и политиках, целующих ноги Джереми Л. Смиту. Вы и так видите их по телевизору. Вы сами готовы целовать его ботинки. Вы боитесь поднять на него глаза, потому что чувствуете его силу.

Я расскажу вам о другом. Расскажу о том, как Джереми Л. Смит идёт по Москве, заходит в её магазины и музеи, осматривает её храмы. Расскажу, что происходит вне зоны доступа журналистов, за пределами обзора телекамер.

Говорят, большинство аварий происходит с теми, кто водит автомобиль второй год. Первогодники, только что получившие права, ещё боятся. Они водят осторожно, оглядываясь по сторонам. Опасаются кого-нибудь задеть и навсегда потерять только что обретённое право быть быстрым. Третьегодники — уже опытны. Они водят на автомате, как ходят по тротуару, кладут пищу в рот или работают за компьютером. А вот второгодники уже преисполнены уверенности в собственных силах, но ещё не имеют навыков автоматического вождения. Их рефлексы ещё не отточены. Четыре девочки едут по кольцевой дороге на старом «Мерседесе» одной из них. Девочка за рулём чуть было не пропускает нужный поворот, но в последний момент всё же успевает свернуть — через сплошную разделительную. Машину закручивает, бросает в винт, в штопор. Выбрасывает на обочину и вминает в бетонный столб. Три девочки — живы. Пассажирка, сидевшая на переднем сиденье, остаётся на столбе — половиной тела. Это называется «смерть». Последствия чьей-то ничем не оправданной уверенности в собственных силах.

К чему я это? Да просто к тому, что Джереми — второгодник за рулём. Он открывает в себе всё новые и новые способности, но ещё не умеет с ними обращаться. Не может обуздать своё желание использовать эти способности. Желание показать человечеству: «А я умею вот так!» Как ребёнок, только что научившийся стоять на голове. Или складывать красивый кукиш. Смотрите на меня. Я могу спасти мир.

Бывает, ребёнок с гордостью приходит к маме и сообщает, что выучил новое слово. Слово, выученное независимо от родителей, — почти всегда нецензурное. Его тайком передают друг другу во дворе или на уроке. Его хранят, как величайшее сокровище, секрет. И ребёнок пытается поделиться этим секретом с матерью. Он не знает его точного значения, но это неважно. А мать слышит от своего чада новое слово и наказывает его. Никогда не употребляй это слово, говорит мать. Оно неприличное. Если ты будешь такое говорить, за тобой придёт серый волк и сожрёт со всеми потрохами.

У Джереми нет матери, которая могла бы сказать ему «нельзя». Спирокки уже потерял своё влияние. А Уна Ралти никогда не скажет ни слова против Джереми Л. Смита.

Правда, есть ещё Терренс ОЛири. Но у него другая роль.

Поэтому Джереми Л. Смит в любой момент может сделать что-то необратимое. Что-то, разрушающее миропорядок. Что-то совершенно непредсказуемое. Спирокки боится, что это произойдёт здесь, в России. Потому что здесь он бессилен. Здесь он не может ничего изменить. Не может ничего сделать. Здесь его слово не весит ни грамма.

Спирокки достаёт из кармашка пузырёк и пьёт сердечные капли. Он боится, что его старое сердце не выдержит напряжения. Но ещё больше он боится попросить Джереми Л. Смита исцелить и омолодить его. Страх — вот что сдерживает кардинала. И этот же страх толкает его вперёд, заставляет двигаться, не позволяет остановиться или оступиться.

У прогресса есть несколько двигателей. Лень — это не двигатель, это чушь. Присказка для самых маленьких. Для тех, кто не хочет идти на горшок и делает всё прямо в кроватке. Прогресс двигается ненавистью. Страхом. Ужасом. Кровью. Голодом. Нехваткой топлива. Катастрофами. Землетрясениями и наводнениями. Дырами в озоновом слое.

Джереми Л. Смит со своей любовью разрушает общество, построенное на страхе.

* * *

Автомобиль Джереми Л. Смита останавливается у храма Христа Спасителя. Это титаническое сооружение. Оно давит своими монументальными стенами, своими потолками в тридцати метрах над головой. Оно давит тяжеловесными иконами, росписями, мраморными плитами с перечислением погибших в ходе наполеоновских войн. Это самый тяжёлый храм в мире. Если вы хотите полёта — вам не сюда. Вам в Барселону к Саграде Фамилии, в Париж к Нотр-Даму. Если вы хотите почувствовать тяжесть креста, вы пришли по адресу. Этот храм обрушивается вам на плечи.

Джереми поднимается по ступеням и запрокидывает голову. Светит солнце. Золотые луковицы сияют.

В храме Христа Спасителя нет торговцев. Они снаружи.

Неожиданно Джереми оборачивается.

«Зачем мне туда идти, а?»

Это пункт экскурсионной программы. Так запланировано организаторами визита. Это прописано в сценарии. Мировой религиозный лидер должен посетить главный православный храм России.

Но Джереми Л. Смиту неинтересны храмы. Ему безразлично, где исцелять и благословлять. Можно и в наркопритоне. Или в стриптиз-клубе. Или в интернет-кафе. Когда он неожиданно зашёл в собор Василия Блаженного, это был не тот Джереми Л. Смит, о котором я вам рассказываю. Это был какой-то другой Джереми. Тот, которого боится кардинал Спирокки. Но тот, о котором идёт речь сейчас, плевать хотел на храмы и иконы. Его интересуют девочки. Пока его Уна далеко, в Риме, он думает о русских девочках. О ретро-фильмах Рокко Сиффреди. «Russian Teen Obsession». Но он знает, что об этом нельзя говорить вслух. Поэтому просто отметает то, что совершенно его не интересует.

«Это главный храм Руси», — говорит Спирокки.

«И чёрт с ним», — тихо отвечает Джереми, разворачивается и возвращается к машине. Мощи Андрея Первозванного не дождались визита Мессии.

Толпа снова бурлит. Эпатаж на каждом шагу — Мессия не имеет права так себя вести. Они держат в головах какой-то кодекс поведения Мессии. Он должен делать то-то и то-то. А это — не должен. Мессия должен быть скромен и мудр. Должен вести себя согласно ожиданиям толпы. Это касается не только Джереми Л. Смита, но и любого публичного человека.

А вот и нет, я уверяю вас. Мессия никому и ничего не должен. Запомните. Он может позволить себе всё что угодно, и единственный фактор, который его сдерживает, — это его собственный разум. Собственная совесть.

Когда Джереми Л. Смит направляется к машине, настоятель храма Христа Спасителя отец Алексей морщит лоб и делает шаг вперёд. А потом тоже разворачивается и уходит в глубь своих белокаменных владений.

«Майбах» едет по Москве, просто катится по улицам, и всё. Джереми Л. Смит смотрит на окружающий его город. Он не задаёт вопросов. Молчит Спирокки, молчит О'Лири, молчит русский гид.

«Отпустите машины сопровождения, давайте».

«Но…» — пытается возразить кардинал.

«Отпустите».

Спирокки нажимает кнопку интеркома и просит оставить «Майбах» без охраны. Сначала его приказа не слушаются, не верят. Но затем «Мерседесы» секьюрити исчезают. Помимо Джереми, кардинала и О'Лири в «Майбахе» сидит ещё и местный гид.

«Остановите машину», — говорит Джереми.

Лимузин тормозит. Это Новый Арбат, рядом — Московский дом книги.

«Выходите. Все».

Спирокки непонимающе смотрит на Джереми. Раньше тот никогда не разговаривал с ним так. Он говорил нагло, говорил по-хамски, но никогда — в приказном тоне, холодно, как начальник с нерадивым подчинённым.

Джереми внимательно смотрит на кардинала.

«Выходите, кардинал, — он обращается к Спирокки на вы, по-итальянски. — У вас есть телефон — „Мерседес“ охраны заберёт вас».

Гид уже выбрался из «Майбаха». Терренс О'Лири сидит на месте. Указание Джереми его не касается. Кардинал, не отводя взгляда от Джереми, выходит из машины. В сердцах хлопает дверцей. «Майбах» трогается.

Джереми смотрит на Терренса О'Лири и спрашивает:

«Кто ты такой, а?»

С тех пор как Джереми оказался в Ватикане, этот человек сопровождает его постоянно. Он поджидает Джереми у дверей комнаты, выходит вместе с ним на балкон во время проповедей, летит в его самолёте и едет в его автомобиле. Но только сейчас Джереми Л. Смит неожиданно осознаёт присутствие Терренса О'Лири. Тот внимательно смотрит на Джереми, а затем протягивает руку к интеркому.

«Остановите».

Самый конец Нового Арбата.

Терренс О'Лири выходит из машины, а Джереми остаётся. Он сидит и смотрит в пустоту. Он не знает, кто только что сидел перед ним. Разум этого человека закрыт для него.

И не только разум. Полминуты назад у Джереми Л. Смита были вопросы к Терренсу О'Лири. Они возникли спонтанно, на голом месте. Кто он? Откуда взялся? Почему на него не распространяется власть Мессии? Но когда Джереми пытается задать эти вопросы, он тут же забывает слова, мысль ускользает, разум становится подобным выжженной пустыне. Он успевает задать только самый первый вопрос, но и на него не получает ответа. Самое странное, что внешне Джереми воспринимает это совершенно спокойно. Внутри всё иначе.

Джереми не привык к бессилию. Это странное чувство. Кстати, оно называется «страх».

Машина трогается с места. Она кружит по московским улицам и проспектам. Это не час пик — пробки совсем небольшие, но Джереми не замечает Москвы, потому что думает совсем о другом. Он думает о Терренсе О'Лири, о любви, обрушившейся на город, и об Уне Ралти, которая ждёт его в Риме. Весь план визита окончательно сорван — терять больше нечего. Но нечего и приобретать, потому что Джереми сделал в этом городе всё, что мог. Он покорил Москву, поставил её на колени.

Когда человек выходит на крышу, он боится. Боится не того, что случайно в эту бездну упадёт, — нет, что вы. Человек боится, что он сам, сознательно шагнёт в никуда. А когда он выходит на крышу именно для того, чтобы сделать этот шаг, его страх удесятеряется. Человек стоит на самом краю и смотрит вниз. Это искушение: отойти от края или перешагнуть барьер и взлететь. И в какой-то момент человек осознаёт, что ему просто не нравится его жизнь, его город, люди вокруг него — и только это является причиной его присутствия здесь, на самом краю.

Это даёт ему новую возможность — перекроить город. Давай, берись руками за яркие нити улиц и переплетай их по-своему. Пусть одноэтажки становятся небоскрёбами, подвалы превращаются в пентхаусы, на месте окон появляются стены и наоборот. Таксисты начинают путаться: их знание города уже совершенно ни к чему. Бетонная пропасть обращается зелёным холмом. Город, а вместе с ним и весь мир становятся подвластны человеку, потому что человеку подвластно всё.

И вот, когда человек доволен, когда мир вокруг него приходит в состояние гармонии, когда всё подчиняется заданным им законам, — тогда человек делает шаг и падает в пропасть, которую сам для себя создал.

Джереми изменяет под себя весь мир. Он изменяет под себя и этот город, но чего-то ещё не хватает для полной гармонии. Любовь — это ещё не всё. Джереми чувствует это, но не может найти недостающую деталь, уловить пропущенную ноту.

Он поворачивает голову и смотрит в окно. Останкинская телебашня. Она видна отовсюду, но теперь она близко. Джереми упирается взглядом в её чудовищное основание и говорит: «Стоп». Машина останавливается.

Сомнение. Только теперь, спустя столько лет, столько исцелённых и спасённых, спустя сотню остановленных войн и предотвращённых стихийных бедствий, спустя тысячу предсказаний и проповедей, после манны небесной и всеобъемлющей любви в Джереми закрадывается сомнение. Он выходит из машины. Это Новомосковская улица. Останкино, вся зелёная зона, отгорожено забором. У запертых ворот стоит скучающий охранник. Калитка открыта. Джереми подходит. Водитель трусит следом, как преданный пёс. Он не знает, что ему делать.

На самом деле Джереми не один. Он это знает. За ним постоянно следят. Этим занимаются и люди Спирокки, и российские спецслужбы. Но если оглянуться, вокруг нет никого. Видимость одиночества вполне устраивает Джереми. Водитель пусть будет, он не мешает.

Охранник пытается преградить ему дорогу, но отступает. Он узнаёт это лицо. Хотя дело не в этом. Без прямого указания начальства он не имеет права пропускать даже Президента. Но Джереми не человек. Это Бог. Его нужно впустить.

Джереми проходит через калитку и прямо по газону, широкими шагами, направляется к телебашне. Потому что телебашня соответствует статусу храма в гораздо большей степени, чем любое религиозное сооружение. Телебашня — это место, где можно приблизиться к Богу практически в упор. Посмотреть ему в глаза.

Главный вход охраняется, но секьюрити послушно отходят в сторону, пропуская Джереми. Лифты готовы: пассажирские, грузовые, — все семь штук. Работник, обслуживающий технический лифт, послушно нажимает самую последнюю кнопку.

Но это ещё не самый верх. Тот же лифтёр открывает техническую дверь, и дальше Джереми идёт по лестнице. Никто и не думает его останавливать. Шофёр спешит следом.

Тем временем новость уже разносится по всем каналам. Журналисты толпятся, желая пробиться к лифтам. Потому что телецентр — это осиное гнездо. Это журналист на журналисте. Это люди с камерами и микрофонами, с блокнотами и диктофонами. Они знают, что где-то наверху, в четырёхстах метрах над ними, по лестнице идёт Мессия.

Джереми Л. Смит уже почти достиг вершины. Технические этажи, переплетения стальных арматурин.

Это искушение для Иисуса Христа. «…И повел Его в Иерусалим, и поставил Его на крыле храма, и сказал Ему: если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе сохранить Тебя; и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею…»

Для Джереми это не искушение. Это — необходимость переверстать мир. Переверстать его с такой высоты, на которую опасаются залетать даже птицы.

Технический люк открывается. Никаких лифтёров — Джереми сам толкает тяжёлую крышку и выбирается на поверхность. Бетонная кольцеобразная площадка, стальные поручни. Джереми идёт по ней и ищет лестницу. Вот она — наружная стальная конструкция, скобы в бетоне. Можно подняться ещё выше. Шофёр стоит, испуганно вцепившись в поручень.

Это пятьсот тридцать три метра над землёй. Последние семь метров — флагшток. Там есть крошечный сетчатый пятачок, пространство для рабочих. До него ползти и ползти. И Джереми ползёт, и пока его муравьиная фигурка приближается к вершине мира, над Москвой сгущаются тучи. Тяжёлые облака наползают на город, в воздухе отчётливо пахнет грозой.

На такой высоте ветер гораздо сильнее, чем внизу. Он раскачивает шпиль — даже этот, огромный, бетонный, стальной. Он треплет неудобные одежды Джереми, а Джереми движется к конечному пункту своего восхождения.

Где-то внизу журналисты уже встречают перепуганного лифтёра. Тот тычет пальцем вверх и говорит: «Он там». Но дальше журналистам нельзя. Охрана не пускает их к техническим лифтам.

Джереми поднимается. Пять пролётов — он преодолел уже три.

Кардинал Спирокки стоит у лифта на первом этаже Останкинской телебашни. Сейчас в нём живут две надежды. Первая: Джереми спустится. Одумается, не станет ничего выкидывать, не станет обрушивать на город новый приступ любви — вернётся, спустится. Но вторая надежда — гораздо более сильная. Кардинал надеется, что Джереми не устоит перед искушением. Что дьявол окажется сильнее Бога. В этот момент Спирокки готов отправиться в ближайшую церковь и поставить свечу перед изображением дьявола, попираемого ногой какого-нибудь святого. В этот момент кардинал Спирокки становится сатанистом.

Он надеется, что Джереми Л. Смит спрыгнет.

Он стоит, расставив руки, принимая в себя холодный ветер и первые капли начинающегося дождя. Его одежды развеваются. Тучи — грозовые, страшные — сдавливают город в своих объятиях.

Это мгновение станет легендой. Большей легендой, чем всё остальное. Большей, чем сам Джереми Л. Смит.

Крошечный журналистский вертолётик поднимается всё выше и выше. «Нельзя, грозовой фронт», — говорит пилот, но оператор кричит: давай, это сенсационный материал, я хочу это снять, я должен это снять.

Ангелам Своим заповедает о Тебе сохранить Тебя; и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею.

Иисус сказал ему в ответ: сказано: не искушай Господа Бога твоего.

Джереми Л. Смит вглядывается в грозу. Сейчас в его голове меняется всё. Исчезают, прячутся в «нигде» его шлюхи и массажистки, его поклонники и исцелённые, его американские друзья и итальянские лизоблюды. Они пропадают, стираются — вместе с кардиналом Спирокки, вместе с Уной Ралти и Карло Баньелли, вместе с Терренсом О'Лири. Все они исчезают, становятся пустыми звуками, бесконечностью, темнотой.

Мир безмолвен, только капли дождя, и порывы ветра, и тяжёлая органная музыка, хоральные прелюдии Баха, его великолепные кантаты, «Господь — мой царь» — всё это льётся и бьётся в едином ритме с сердцем Джереми Л. Смита.

«Кто я, Господи?» — спрашивает он. Он кричит эти слова, но рот его закрыт, зашит суровой нитью, и каждое слово с каплями крови вырывается из разорванных губ.

Это участь самых высоких строений мира. Телебашен, радиовышек. Это участь CN Tower и небоскрёбов в Дубай. Молния. Вы видели такие фотографии? Снимки, запечатлевшие, как молния бьёт в вершину телебашни, в её макушку? Как огромный стальной громоотвод, не выдерживая, плавится под напором небесной энергии? Таких фотографий сотни. Наберите в поисковике. Вы найдёте их по запросу «молния телебашня». Или «молния громоотвод».

Маленький вертолётик уже почти на уровне Джереми. Прожектор выключен: света достаточно — и оператор трясущимися руками снимает Мессию, принимающего небо в свои объятия.

Молния обрушивается на башню именно в этот момент. Огромная, двойная, тройная, расплёскивающаяся на тысячу электрических осколков, на тысячу ветвей, точно светящееся дерево, точно огненный столп. Она врезается в самую вершину флагштока-громоотвода, в эту железную трубу, проскакивает по ней, и воздух вокруг нагревается до тысячи градусов, и молния проходит через тело Джереми Л. Смита, через тело Мессии, и растворяется в нём.

Пилот вертолёта судорожно дёргает рычажки, но винтокрылая машина неуправляема, и она устремляется вниз с этой страшной высоты. Пока она падает, пилот успевает сказать: «Я предупреждал…» — в этот момент вертолёт разбивается о землю и всё окутывает огненный вихрь.

Джереми Л. Смит стоит на вершине мира. У него сгорели волосы и брови, его лицо опалено, а вместо одежды тлеют жалкие ошмётки. Но он жив, и ему не больно, на его теле — ни единого ожога. Он протягивает вперёд покрытые чёрным налётом руки и открывает рот, но не находит правильных слов. Потому что их больше нет. Потому что пришло время легенды.

Легенда никогда не возникает на пустом месте. Моисей не стал бы легендой, если бы просто вывел свой народ из Египта, привёл его в Землю Обетованную и сказал: «Живите здесь». Его путешествие обросло волшебными историями, потому как иначе оно вряд ли запомнилось бы, вряд ли заняло бы в Библии такое важное место. Моисей насылает на фараона семь казней египетских. Моисей раздвигает своим посохом воды Красного моря. Моисей молится, и на землю сыплется манна небесная. Каждое чудо — это повод для легенды. Это пункт в списке. Ещё одна ступенька к тому, чтобы стать именем нарицательным.

Легенда — это не многочисленные исцеления, не войны. Не изгнание торговцев из храма. Молния, бьющая в Джереми Л. Смита, — это и есть легенда. Человек-громоотвод, человек-огонь.

Далеко внизу пылает маленький вертолёт. Сейчас Мессия спустится и воскресит его пассажиров.

В сущности, никакого чуда не произошло. Просто именно в этот момент, только теперь, Джереми Л. Смита потрепал по голове его настоящий отец. Джереми почувствовал отцовскую ласку, отцовское прикосновение.

Был такой фильм — «Догма». Стёб над религией, над церковью. Издевательство над догматами. Над тысячелетней верой. Но в нём была и доля истины. В самом конце кто-то спрашивает: «А почему Бог молчит?» Если он заговорит, отвечают ему, то не будет больше ничего. Глас Господень — это разрушительный вихрь, смерч, ураган. Это стихийное бедствие. Человеческое ухо не в силах услышать и понять его.

Бог промолчал и на этот раз. Но он не удержался. Он протянул свою руку и дотронулся до сына.

Со стороны Останкинская телебашня кажется совсем небольшой. Если идти к ней мимо девятиэтажных кирпичных зданий, она скрывается за их крышами. Прячется. Кажется: метров двести в высоту, не более. Только когда на небе облака, становится понятно, что она на самом деле собой представляет. Когда она пронзает тучи — этот чудовищный шпиль, эта бесконечность, космический корабль.

Джереми Л. Смита не видно с земли. Если бы о нём снимали блокбастер, этот кадр стал бы хитом. Камера наезжает на Джереми, приближается и фокусируется на его глазах. На широко распахнутых глазах Мессии.

Кардинал Спирокки, пошатываясь, выходит из телебашни. Он стоит у догорающих обломков вертолёта. Хлещет дождь. Кто-то открывает над ним зонт. Спирокки шепчет что-то. Присмотритесь к его губам. «Господи, зачем ты оставил меня?..» — шепчет старик. Это ревность. Это ревность неверующего к тем, кто верит. И к тому, кто сам — вера.

И в этот миг дьявол искушает Джереми Л. Смита. Он перебирается через парапет и падает вниз.

* * *

Пока Джереми Л. Смит летит вниз, происходит множество событий. Для них вполне хватает времени. Он летит примерно десять секунд. За этот срок можно успеть многое.

За это время умирают и рождаются тысячи, сотни тысяч людей. За это время тонут корабли и падают самолёты, десятки раз меняются курсы акций на бирже, кто-то выходит замуж, а кто-то разводится. Всё это происходит с тысячами людей, помочь которым Джереми не может, потому что он занят. Он летит вниз. Он ждёт, когда ангелы подхватят его и понесут над зелёной травой, над парком, над столичным монорельсом, над узкими улочками Москвы, над Кремлём. В этот момент время застывает и становится магмой, патокой. Пока Джереми летит вниз, он вспоминает своё детство.

Вот его мать. Шлюха. У неё почти нет зубов с правой стороны: один из её многочисленных сожителей несколько раз заехал ей в челюсть. Поэтому, когда ей нужно улыбнуться, она улыбается криво, на левую сторону. Она идёт через двор, чтобы покормить кур. Эти куры — сильные и ловкие, массивные бройлеры, они носятся по двору, и каждая норовит выхватить зёрнышко из клюва соперницы. Джереми вспоминает, как он впервые попал на настоящую птицеферму. Как жирные куры с отрезанными клювами и ногами сидят в клетках, которые меньше их самих. Как они орут от боли, а их пичкают антибиотиками. Горы жира. Генетически модифицированная продукция.

Он вспоминает, как мать при нём, пятилетнем, снимает через голову платье и поворачивается к нему. Она приподнимает рукой свою большую обвислую грудь и говорит: «Смотри, а ничего ещё, ага? Когда-нибудь и ты будешь мацать такую у какой-нибудь девчонки…» Он не понимает, что такого в этих отростках. Потом он смотрит на своё тщедушное тело в грязном зеркале, трогает себя и никак не может понять, вырастут ли у него такие же сиськи.

Он помнит, как мать ходит по дому голой, как он сравнивает свой краник с густой мочалкой у неё между ног. Как какой-то ухажёр, Билли-Джонни-Томми, достаёт свой член, и мать берёт его в рот, а малыш Джереми смотрит на это через щель в рассохшейся двери.

Он вспоминает свой первый секс. Ему тринадцать. В школе он почти не бывает. Иногда его затаскивают туда силком. Её зовут Дженнифер, ей четырнадцать, и она дала уже почти всем в его классе. Он один из последних. Она затаскивает его в школьный туалет, становится на колени и начинает дёргать его за член. Он напрягается, но не успевает донести своего вздыбленного конька до задницы Дженнифер и кончает ей прямо на лицо. Она слизывает сперму с губ и говорит: «Ну, ты и слабак, Смит». Потом он всё же трахает её, через пару дней, в том же сортире. Ей четырнадцать, да. Но она уже не может иметь детей. Потому что в тринадцать ей сделали аборт. И он кончает в ней сзади — это сладкое чувство, это высший оргазм в его жизни.

Вам никогда ничего не расскажут о Дженнифер. Когда ей было шестнадцать, она отправилась с группой парней в лесной домик одного из них. Они трахали её несколько часов, во все щели. А потом убили. Потому что им хотелось уже не просто трахать её. Им хотелось сделать ей больно. Перед смертью ей сломали пальцы на руках, по одному, затолкали во влагалище кактус и провернули его несколько раз. Это Дженнифер, ей было шестнадцать. Познакомьтесь. Это персонаж из детства Джереми.

Перед его глазами проносится ещё одна сцена. Это миссис Дженкинс, учительница английского языка и литературы. Она полная, ей лет сорок. Она одинока. Её муж, мистер Дженкинс, попал под машину полтора года назад. Джереми идёт по школьному коридору во внеурочное время. Он хочет поджечь школу. Он поджигал её уже дважды. Оба раза — неудачно. Огонь отказывался распространяться. Теперь Джереми в полной боеготовности. У него с собой две бутылки керосина. И спички: зажигалка может не сработать. Он видит свет в щели под одной из дверей и заглядывает в замочную скважину. Отсюда ему видно только то, что учительский стол равномерно раскачивается. Джереми подтаскивает к двери скамейку. Он уже забыл о своих намерениях. Он забирается на скамейку, встаёт на цыпочки и заглядывает в класс через окошко над дверью.

Это Стив Картер. Он остаётся уже на третий год — ему восемнадцать против пятнадцати у Джереми. Миссис Дженкинс стоит раком у стола. Её огромная целлюлитная задница колышется, а Стив всаживает в неё свой член. Одной рукой он мнёт её гигантскую вислую грудь. У Джереми встаёт. Он дёргает свой член и кончает прямо тут, в коридоре, прямо на дверь кабинета английского языка. Полюбуйтесь: это юность Джереми, один из эпизодов его юности.

Ветер вонзается в лицо Джереми Л. Смита тысячами раскалённых ледяных игл. Он не чувствует этого. Это только первые две секунды полёта. Впереди ещё целая вечность. Целая жизнь. Целый сонм воспоминаний.

Типичные детские воспоминания — это дни рождения, праздничные пироги, весёлые клоуны и подарки. Это Санта-Клаус и оленёнок Бэмби, Микки-Маус, Супермен и приключения сенбернара Бетховена. Это чёртово колесо и американские горки, авиашоу и выставка старинных автомобилей под открытым небом, цирковые пожиратели огня и акробаты, парящие под куполом.

У Джереми всё было иначе. У него не было ласковых материнских рук, что вы. У него было помойное ведро, которое нужно было выносить из сортира каждое утро. У него были куры, которых нужно было кормить. Мыши, на которых нужно было охотиться.

Иногда Джереми ловил мышей живьём — сейчас он вспоминает и это. Бывает так, что мышеловка срабатывает, но мышь слишком мала, чтобы рамка перебила ей позвоночник. Тогда её прижимает за хвост. Самые смелые мыши могут отгрызть себе хвост и убежать. Но на такое решается не каждая. Мышь бьётся, ей очень больно, но со временем боль притупляется, кровь перестаёт поступать к пережатому кончику хвоста, становится легче. У мыши срабатывает инстинкт. Она доедает свой бесплатный сыр и засыпает.

Джереми ловил таких мышей. Они заменяли ему конструктор Lego и пластиковых Суперменов с подвижными суставами. Он обезглавливал их на чердаке. Варил живьём. Подвешивал за лапы, растягивал и разрывал пополам. Нет, он не вычитывал это в старинной книге о пытках. Он никогда не видел подобных книг. Всё это он придумал сам.

Теперь он летит вниз, и перед его глазами выстраиваются полчища изуродованных мышей. Перед его глазами — распухшее тело мёртвой матери. Он никогда не видел её такой, но он знает, что она такой была. Перед его глазами стоит водитель автобуса Бенджамин Бикс: в его голове дыра размером с бейсбольный мяч, но он жив. Бесплатная трепанация. Перед его глазами — толстый Джон Джонсон. Вокруг рта — застывшая пена. Руки прижаты к груди.

Джереми Л. Смит вспоминает своих мертвецов.

С такой высоты нельзя упасть вертикально, сколько бы ты ни весил. Ветер всегда отнесёт тебя в сторону. Возможно, тебя прибьёт к башне — тогда ты пролетишь меньшее расстояние, упав на крышу какого-нибудь промежуточного уровня. Возможно, отнесёт прочь — тогда ты долетишь до земли. Всё зависит от тебя: растопырь руки или, наоборот, вытянись солдатиком. Смерть всё равно одинаковая.

Мне всегда было интересно, о чём думают люди, когда знают, что скоро умрут. Нет, не в том случае, когда держат у виска пистолет и ещё могут что-то изменить. И даже не тогда, когда они заперты в тонущей подводной лодке: у них слишком много времени — можно успеть подумать обо всём. Я имею в виду именно тог случай, когда человек уже летит вниз. Пять или десять секунд — неважно. Времени остаётся только на одну-единственную последнюю мысль. Можно ли растянуть это время, чтобы оно стало вечностью?

Никто не думает «Всё, это конец» или «Прощайте». Это глупые мысли. Они ни к кому не обращены. Это мысли из серии «нужно о чём-то подумать — почему бы и не об этом».

Чаще всего люди вспоминают своё прошлое. И даже не картины из этого прошлого, а других людей. Нет, не сыновей и не жён, что вы. О них вспоминать бессмысленно, они и так успели порядком поднадоесть. Падающие вниз вспоминают продавцов из придорожных магазинов, заправщиков или официантов из маленьких кафешек, лифтёров из дешёвых отелей. Лица, которые они видели всего раз в жизни. Людей, о которых они ничего не знают. Мне неизвестно, почему так происходит. Это особенности человеческой психологии. Спросите у вашего психоаналитика, почитайте у дедушки Фрейда. Последний объяснит вам, что дело в нереализованных сексуальных фантазиях.

Джереми летит вниз с закрытыми глазами. И когда до земли остаются считанные метры, время не просто сгущается и превращается в патоку. Оно останавливается окончательно.

Нужно ли это? Зачем ты это делаешь, Джереми Л. Смит? Ты хочешь доказать свою божественность? Но ты уже доказал. Это прыжок в никуда, в бездну, это бессмысленный акт, реклама того, что не нуждается ни в какой рекламе. Джереми разговаривает с пустотой.

Возможны разные расклады таро. Джереми падает и разбивается. Он остаётся легендой из пустоты и праха. Из ничего. Мессией, не успевшим изменить мир. Мессией, после которого стало только хуже, потому что у людей отняли надежду именно тогда, когда она была. Его хоронят с почестями. Его везут в Иерусалим, где он никогда не бывал. Так? Ты этого хочешь?

Воспоминания улетучиваются. Остаётся только настоящее. Остаётся трава в нескольких метрах под ним, остаётся застывший огонь на обломках вертолёта, остаётся Спирокки, уныло глядящий в землю. Остаётся человек по имени Андрей Маркин, который случайно заснял на компактную видеокамеру падение Мессии. И ещё три человека, заснявшие его на камеры в своих мобильных.

«Смерть, Джереми, это надолго, — говорит что-то внутри. — Ты правда этого хочешь? Ты думаешь, что всё успел?»

И тогда Джереми открывает глаза и говорит:

«Нет, Отец. Я этого не хочу. Я отвергаю искушение».

Не искушай Господа Бога твоего.

Он снова закрывает глаза, а когда открывает, видит перед собой бескрайнее небо. Дождь прекращается, сквозь тучи пробивается солнце и освещает его опалённое лицо. Джереми Л. Смит улыбается, потому что теперь в нём царит мир. Он разворачивается и начинает спускаться.

* * *

Всё происходящее дальше уже не имеет никакого значения. Это напоминает кадры из голливудского блокбастера. Открываются широкие хромированные двери грузового лифта, а за ними стоит человек. Это Джереми Л. Смит. Он выходит из лифта, глядя перед собой, в никуда, не обращая внимания на толпу. Впервые никто не протягивает к нему руки, не просит исцелить или благословить. Кажется, они наконец понимают, что перед ними не ярмарочный клоун. Что перед ними — Сын Божий. Что к нему нельзя протягивать рук. Что он сам протянет к ним руки, если захочет.

Но Спирокки — это не часть толпы. Это игрок, который поставил на кон слишком многое. Поэтому он преграждает Джереми дорогу. Он стоит, а Джереми Л. Смит направляется прямо к нему. Они смотрят друг на друга — Сын Бога и его служитель. Взгляд кардинала — тяжёлый, старческий, мрачный. Его тёмные глаза излучают ненависть. Ненависть, зависть и веру. Глаза Джереми — спокойны и светлы. Он чуть наклоняет голову, точно здоровается с кардиналом, а потом кивком просит его отойти. Точно собаку, точно мальчика на побегушках.

Это сражение ненависти и любви. Чёрное против белого, Кандинский против Рафаэля, смерть против жизни.

Кардинал смотрит Джереми прямо в глаза. Слишком многое теперь зависит от этой маленькой победы. Два барана на мосту. Джереми Л. Смит улыбается и обходит Спирокки. Толпа отодвигается, а Джереми, проходя мимо, дотрагивается до кардинальского плеча. Будто треплет пса по холке. И Спирокки чувствует, что победа обращается в поражение. Что он не может победить Джереми Л. Смита.

Толпа следует за Мессией, оставляя кардинала стоять в холле телебашни. Его ненависть не видна. Он не сжимает кулаков и не скрежещет зубами, подобно кинематографическим злодеям. Он просто смотрит вслед удаляющемуся Джереми, и Джереми чувствует этот взгляд. Он точно знает, что будет дальше. Там, наверху, на высоте пятисот тридцати трёх метров, перед Джереми Л. Смитом пронеслось не только прошлое. Перед ним выстроилось и будущее. Оно стало ясной, чёткой картиной, будто происходило наяву, в эту самую минуту. Теперь Джереми знает каждый шаг кардинала Спирокки, каждый шаг Карло Баньелли. Более того, ему известно всё о каждом человеке на земле. И он знает, что он может изменить. И как он может это сделать.

Тем временем все новостные каналы мира взрываются. Щёлкайте кнопками своих пультов, удачи вам. Вы не найдёте ни одного канала, где не было бы Джереми Л. Смита. Прерываются фильмы, останавливаются концерты и интервью. Adult Channel временно останавливает поток оргазмов и экстазов, чтобы рассказать о том, что происходит в Москве.

А Джереми Л. Смит идёт по зелёной траве, вокруг него — толпа людей, на небе — солнце. Он направляется к обломкам вертолёта. Они уже догорели, потухли под дождём, высохли. Джереми подходит к груде обгоревшего металла и дотрагивается до неё ладонью. Это снимают тысячи телекамер. Неожиданно металл распрямляется, точно что-то выгибает его изнутри. Бесформенное месиво приобретает очертания вертолёта. С грохотом отваливается обугленная дверь. Наружу из чёрного ада, прикрывая от солнца глаза, выползает человек. Одежды на нём почти нет, он весь в копоти и грязи, его волосы сгорели, но он жив. За ним — второй, пилот.

В руках у первого человека совершенно целая телекамера. Он снял самый главный репортаж в своей жизни. Его зовут Николай Водянкин. Через неделю у него уже будет своё телешоу. Через несколько месяцев он возглавит дирекцию новостей крупного телеканала, а через год — и весь телеканал. О нём будут говорить: это тот самый, который снял Мессию на телебашне.

А вот пилоту посчастливится меньше. Он разобьётся в автокатастрофе. В его «Митсубиси» со стороны водителя въедет контейнеровоз, и по соседству не окажется Джереми Л. Смита, потому что к тому времени Джереми Л. Смит будет мёртв.

Но сейчас они оба счастливы, эти великовозрастные идиоты, двое псевдовыживших. Они смотрят на мир ошеломлёнными бараньими глазами, и такими же глазами на них смотрит толпа.

* * *

После этого Джереми Л. Смит и кардинал Спирокки встречаются уже в отеле. Они сидят друг напротив друга в самом крутом люксе. Джереми Л. Смит расположился на чёрном кожаном диване, в его руке — бокал вина. Он уже вымылся и переоделся. Джереми отказался от услуг парикмахера — видно, что волосы опалены. Бровей нет вовсе.

Кардинал Спирокки сидит в кресле напротив. У него хмурый вид.

Сцена из культового «Криминального чтива» Квентина Тарантино. Самый конец истории про гомосексуалистов-насильников. Бутч Кулидж и Марселлас Уоллес стоят рядом в подвале магазина. На полу корчится Зед с отстреленными яйцами. Бутч спрашивает Уоллеса: «Ну и как мы будем дальше?» Уоллес говорит: мол, сейчас я вызову своих ребят, и они будут развлекаться с Зедом. Нет, говорит Бутч, как мы теперь с тобой будем… «А мы теперь с тобой никак не будем», — отвечает Уоллес.

Здесь такой же вопрос, только немой. Он висит в воздухе, заглядывает в вазы и прячется за колоннами. Только неясно, кто должен его задать — кардинал или Мессия.

«Что теперь?» — это тот самый вопрос. Кардинал не выдерживает.

Джереми смотрит на Спирокки внимательно, чуть прищурившись.

«Ты знаешь, что теперь».

Самое странное, что кардинал действительно знает, но не хочет себе в этом признаваться. Его гораздо больше пугает то, что Джереми тоже всё известно.

«Я имею в виду Россию. Что мы будем делать здесь?»

Сложный вопрос. Любое действие кардинала превращается в фарс. Любое действие Джереми — во взмах огненного меча.

«Хочу попробовать русских девочек, — с усмешкой говорит Джереми. — Неужели ты думаешь, что там, наверху, я изменился настолько, что стал праведником?»

Кардинал вжимается в кресло.

«Потом я всё-таки хочу посетить тут что-нибудь интересное, ага. Но не церковь. Я их ненавижу, эти одинаковые каменные храмы. Я надеюсь, в Москве есть на что посмотреть».

Кардинал кивает.

«У нас ещё целых два дня официального визита. Мне хотелось бы напиться по-русски. Как это показывают в кино, ага».

Спирокки смотрит на Джереми.

«Ты меня слышишь, Спирокки? Или ты спишь, а?»

Кардинал поднимается и тяжело вздыхает. Такое же чувство испытывает отец, когда понимает, что сына уже не перевоспитать.

«Девочек можешь прислать сейчас, давай».

Спирокки открывает рот, но не знает, что сказать своему распутному богу. Он тяжело бредёт к выходу.

Что происходит дальше, понятно. Это нетрудно предсказать. Спирокки присылает девочек, русских девочек. Это Маша, которую зовут совсем иначе, но у неё круглое пухлое лицо, светлые волосы и веснушки, поэтому она может быть только Машей. Это Катя — у неё слишком тяжёлая челюсть и неправильный прикус, но зато она умеет делать то, чего не умеют другие. Это Марина. Она самая юная, ей девятнадцать, но элитная проституция приносит хорошие деньги, а у Марины больной отец, которому нужна дорогостоящая операция.

Элитная шлюха должна уметь всё. Элитная русская шлюха должна уметь всё и ещё кое-что. Это национальная особенность. Поставьте рядом элитную проститутку из любой страны мира и обычную московскую плечевую. Последняя даст фору любой. Фишка в том, что пряником из женщины шлюху не сделаешь. А в Москве — самый суровый кнут из самой жёсткой кожи. Первым же ударом он рассекает плоть до кости.

Теперь эти девочки идут к Джереми Л. Смиту. Отличнейший товар, первый класс — специально для VIP-персон. И ему не противно, хотя он немного опасался, что будет противно. Он опасался своей праведности гораздо больше, чем даже собственной смерти. Потому что в смерти он уверен. Он точно знает, что умрёт, и даже знает где и когда. А вот быть праведником — это не дело для Мессии. Это явный перебор.

* * *

Очередной пункт культурной программы. Нажраться с русским мужиком. Это примерно то же самое, что медведь и сибирский снег, — кинематографическая легенда о России. Об этом твердит засевшая в голове реклама. Вчера пил с русскими интеллигентами — чуть не умер. Сегодня пил с русскими рабочими — лучше бы я умер вчера. Коктейль «Буравчик» из водки, технического спирта и жидкости для мытья окон.

Но Джереми понимает, что такое может случиться с ним только спонтанно. Как и удар молнии в телебашню. Джереми протягивает руку к пульту и включает телевизор. Нетрудно догадаться, о чём твердят все каналы. Везде — его лицо. Везде — он в развевающихся одеждах на вершине мира. Иногда картинка меняется, но новая тоже связана с ним. Вот идёт Патриарх — журналисты пытаются взять у него интервью и суют ему микрофоны под самый нос, но старик отталкивает их, отворачивается, прячет лицо. Представители Церкви не заинтересованы в комментариях.

У них никогда не было собственного Спасителя — у этих православных. Когда Христос прощался с разбойником на кресте, по территории сегодняшней России бегали дикие племена. Государственность зародилась здесь лишь восемьсот лет спустя. Они вынуждены были воспользоваться услугами чужого Спасителя. Теперь они вынуждены прибегнуть к услугам чужого Мессии, и им стыдно за это. Им стыдно, что Джереми Л. Смит за один день сделал больше, чем вся их церковь за последнюю тысячу лет. Они прячут глаза.

Джереми Л. Смит встаёт и выходит из номера. В дверях он сталкивается с охранником, который успевает промычать: «Но…» Джереми игнорирует его. Охранник бормочет что-то в рацию. Джереми спускается вниз. Спирокки, разместившийся в другом номере, уже оповещён. Он несётся на первый этаж, он весь в поту. Джереми подходит к стойке и просит портье вызвать машину.

Когда Спирокки оказывается в холле, Джереми уже нет. Вяло вращаются входные двери. Кардинал выбегает на улицу и видит «Майбах» с открытой дверью. Из темноты салона выглядывает Джереми и пригласительно машет рукой.

Спирокки пыхтит, торопится и вваливается в автомобиль. «Не волнуйся, — говорит Джереми. — Без тебя не начнём». «Куда мы едем?» — спрашивает кардинал. «В недорогой бар недалеко от центра города». Спирокки судорожно глотает воздух и не знает, что ответить.

Кардиналу кажется, что он имеет дело с ребёнком, на плечи которого взвалили взрослую ответственность. С одной стороны, этот ребёнок работает на благо других. Или во вред. Он старается, он борется. Он серьёзен и делает то, что должен. Но с другой — ему хочется игрушек. Хочется машинок и конструктора Lego, диснеевских замков и волшебной сказки. В молодости Спирокки смотрел старый-старый фильм с Томом Хэнксом. В этом фильме ребёнок захотел внезапно стать взрослым — и стал им. Но в конце концов понял, что у него — совершенно другие ценности. Он превратил свой дом в маленький Диснейленд, чтобы оставаться собой. Джереми Л. Смит — такой же. Только у него другой Диснейленд.

Машина останавливается на одной из старых московских улочек. Бар называется «Три колеса». На мигающей неоновой вывеске изображена сломанная телега, подпёртая колодой с одного из углов. Джереми выбирается из машины, кардинал — за ним. Водитель закрывает «Майбах» и на почтительном расстоянии следует за хозяевами. Никакой охраны. Перед вами Мессия — вы можете прямо сейчас совершить покушение на его жизнь. Но Джереми Л. Смит точно знает, что умрёт не здесь и не сейчас.

Они спускаются вниз, под землю. Интерьер уродлив, он выдержан в красных тонах. На лицах людей — блики. Посетители выглядят как вампиры. У стойки сидит мужчина. Он только что вошёл и заказал стопку водки. Джереми садится рядом с ним.

Бармен стоит и смотрит на Джереми. В его глазах читается узнавание. Кардинал Спирокки с ужасом думает о том, что сейчас произойдёт. Но ничего не происходит.

«Здравствуйте. Что вам угодно?» — вежливо спрашивает бармен.

«Напиться!» — весело восклицает Джереми.

Мужчина у стойки внимательно смотрит на соседа. Он тоже узнаёт его.

«Вы не хотите напиться со мной?» — спрашивает у него Джереми Л. Смит.

Спирокки не понимает этого диалога, потому что они говорят по-русски. Для Джереми больше нет языковых барьеров, но для Спирокки они по-прежнему актуальны.

«Вы — Джереми Л. Смит?» — спрашивает мужчина.

«Да», — отвечает Мессия.

Ему подают высокий стакан с желтоватой жидкостью.

«Этим можно великолепно напиться», — говорит бармен.

«Вы не понимаете, друзья мои. Я хочу напиться по-русски».

Мужчина улыбается и поднимает свою стопку. Кто-то из сидящих в баре обходит Джереми, точно какую-то диковинку, и заглядывает ему в лицо.

«Это он!» — кричит он своим соседям по столу.

Спирокки садится за свободный столик и роняет голову на руки.

* * *

Утро для кардинала начинается страшно. Вернее, это не утро. Это уже день. Утром кардинал видит эротические сны. Ему снится Тереза Альда, юная и девственная. Она убегает от него, а он мчится за ней через поле. Ему всего девятнадцать лет, и он ещё не помышляет о духовной карьере. Он догоняет её близ огромного деревянного строения — сеновала. Она забирается в прохладную тьму, он заползает следом. Секс на сене — это катастрофически неудобно. Вы пробовали? И не нужно. Тот, кто снизу, рискует серьёзно травмировать задницу. Можно исколоть ягодицы до крови. Сено лезет под одежду, в глаза, забивается между телами и может повредить половые органы.

Но вам может и повезти: ничего такого не случится. Он хватает Терезу за край юбки, юбка падает, и он начинает стаскивать с неё трусики. Она хохочет. Всё уже готово, он направляется внутрь, но тут у него ничего не получается. Эрекция пропадает, будто её и не было. Тереза ещё не понимает, что произошло. А потом смотрит на его растерянное лицо и смеётся. С тех пор Спирокки боится женщин. Этот эпизод стал одной из причин его ухода в послушание.

Ему это снится. Ему хорошо, но во сне он уже предчувствует неприятности, предчувствует беду. Он ворочается и задевает рукой чьё-то лицо. Во сне это лицо Терезы; ему кажется, что он делает ей больно. Кардинал начинает гладить и целовать это лицо, а потом просыпается и открывает глаза. Лицо перед ним — мужское: он лежит на кровати с каким-то небритым типом. Кардинал вскакивает как ошпаренный, всё плывёт у него перед глазами. Его ведёт, и он снова падает на кровать. У него чудовищно болит голова.

В этот момент Спирокки вспоминает, что произошло вчера, и ему становится страшно. Он переползает через небритого мужика и вляпывается рукой в чью-то блевотину. Мерзость, думает кардинал. Это тлен и мерзость. Он идёт через комнату, пошатываясь. Ванная открыта. Спирокки заползает туда, включает воду и подставляет под струю изгаженные руки. Он старательно трёт их мылом, но не может отбить этот запах.

На кухне светло. У окна спиной к Спирокки стоит Джереми Л. Смит.

«Посмотри в окно, Спирокки».

Внизу, на асфальтовой дорожке, стоят милицейские автомобили и чёрные «Мерседесы» сопровождения. У подъезда дожидается «Майбах».

«Мы не пропадём, не бойся», — он улыбается, этот самодовольный тупица, этот божественный кретин.

Спирокки садится на стул.

«На», — Джереми подаёт ему чашку с какой-то мерзостью. От чашки воняет спиртом. Спирокки пытается оттолкнуть эту отраву.

«Легче будет, точно».

У Джереми не бывает похмелья. Джереми не болеет никогда, потому что он абсолютен. Он велик и всесилен. Он может позволить себе надираться хоть со всеми пьяницами мира. Он протягивает к кардиналу руки, и тяжесть уходит. Спирокки ощущает себя легко. Исчезает даже противный вкус во рту.

«Так лучше?»

Спирокки кивает.

«Русская пьянка ничем не отличается от американской. Только русские пьют водку, а американцы — виски».

Спирокки молчит.

Это странная сцена. Можно сказать, сюрреалистическая. Вы никогда не увидите ничего подобного. Никогда не увидите кардинала в испачканном одеянии, с прилипшими к грязной голове седыми волосами, со слезящимися глазами. На грязной кухоньке, около банки с рассолом.

И вдруг Джереми Л. Смит понимает, что исчерпал свой лимит чудес на единицу времени. Что здесь, в Москве, больше нельзя. Нельзя прыгать с крыш, нельзя исцелять больных. Он и так сделал намного больше, чем следовало. Он разворачивается и направляется к выходу.

«Культурной программы не надо. Обойдусь».

Он молчит до самого конца своего пребывания в этой стране. Он молчит, когда садится в «Майбах». Вслед за ним до машины добирается кардинал и командует: «В отель». Он молчит, когда автомобиль останавливается у отеля. Пока машина едет, в квартире, где не так давно побывали Джереми и Спирокки, происходят события, о которых вы тоже ничего не знаете. Туда заходят два человека в тёмной одежде. У обоих — пистолеты с глушителями. Они методично пускают пулю за пулей в головы лежащих на полу и на кровати. Джереми Л. Смит знает об этой чистке, потому что теперь он знает всё. Нет вещи, которая была бы неизвестна Джереми Л. Смиту. Поэтому, когда раздаётся первый хлопок пистолета, он закрывает глаза. Но самое страшное не в этом. Самое страшное, что, когда Джереми Л. Смит согласился поехать «бухать по-русски» в квартиру к своим новым знакомым, он уже знал, что всё будет именно так. Он уже видел тело тучного Николая на полу в большой комнате, видел труп Игоря с перекошенным лицом, труп Жени с простреленной грудью. Всё это он предвидел. Теперь он едет в машине и скорбит по ним, но ничего не может сделать. Он не может воскресить их, потому что их смерть — ему во благо.

Теперь Джереми Л. Смит получил право идти по трупам. Это право он может использовать в полной мере. Он точно знает все причинно-следственные связи. Он точно знает, к чему приведёт то или иное его действие, но не может стоять на месте. Он не может молчать. Не может смотреть в никуда.

Поэтому он понимает, что теперь у него есть один-единственный путь. Он точно знает, что будет дальше.

Только одно белое пятно смущает Джереми Л. Смита. Это Терренс О'Лири. Джереми никак не может проникнуть в суть этого человека. Он натыкается на чёрную дыру, на пустоту. Он не может ни о чём его спросить: стройные мысли превращаются в месиво, язык заплетается. В конце концов он отбрасывает в сторону мысли об этом. Потому что в тот момент, когда он принял в себя молнию, ему открылась ещё одна вещь. Она осела где-то глубоко внутри него, и только теперь, в машине, по дороге в аэропорт, он сознаёт всю её важность.

Дома его ждёт Уна Ралти, его женщина.

Уна Ралти беременна.

Комментарий Марко Пьяццола, кардинала Всемирной Святой Церкви Джереми Л. Смита, 2 декабря 2… года.

Хочу отдельно обратить внимание на повторения. Многие из них автор приводит намеренно, «вдалбливая» информацию в читателя. Но, например, повторно встречающийся эпизод с ударом автомобиля о столб и размазыванием половины тела пассажира по салону говорит исключительно о бедности фантазии автора и не более того.

Впрочем, не могу не отметить, что события, пересказанные в данной главе, более или менее соответствуют действительности. Многие из них не являются частью официальной хроники и не приведены в учебниках по смитологии. Для меня остаётся загадкой, откуда автор взял информацию об изгнании торговцев из собора Василия Блаженного: мы тщательно вымарали этот некрасивый эпизод (благой, но выглядящий несоответственно образу Мессии) из всех документов. Таким образом, подтверждается личное присутствие автора при вышеуказанных событиях.

Как и во всём предыдущем тексте, в данной главе есть эпизоды, от начала и до конца являющиеся выдумкой. В частности, Джереми Л. Смит никогда не прыгал с Останкинской телебашни. Удар молнии — это одно из чудес Мессии, но прыжка, конечно, не было. Приняв божественное откровение, Джереми Л. Смит спустился вниз на одном из лифтов. Это отражено не только в официальном Житии, но и в архивных записях СМИ того времени.

Не могу не отметить и ещё один момент. В этой главе — я надеюсь, Вы поймёте и простите мне это утверждение — автор неожиданно выглядит убедительным. Логические нестыковки, которых не становится меньше, перестают мешать пониманию и бросаться в глаза. В какой-то мере приходится напрягать внимание для того, чтобы их заметить. Сложно сказать, является ли это следствием привыкания к стилю повествования или постепенным изменением подхода автора.

9. СЫН БОЖИЙ

Стоит начать с того, что у Джереми Л. Смита будет сын. Этого вы тоже ещё не знаете. Вы и не подозреваете, во что превратится религия Джереми Л. Смита, когда на престол взойдёт его наследник. Джереми Л. Смит точно знает, что это будет сын, и тут же начинает придумывать ему имя.

Вообще-то Уна Ралти не может иметь детей. Точнее, не могла. Она же шлюха, не забывайте об этом. У неё было несколько венерических болезней. Сифилиса — не было, повезло. Зато она болела гонореей. Это обильные выделения из влагалища — густые, зеленоватого цвета. И боль, конечно. Ещё у неё была лимфогранулёма. Язвочки округлой формы в области паха. И снова боль. А ещё — мягкий шанкр. Мерзость. Вся эта мерзость была у Уны Ралти — в разное время.

Если вы идёте к шлюхе, вы рискуете подцепить всё это дерьмо. И никакой презерватив вам не поможет, потому что они мерзкие — эти болезни. Чтобы заразиться, не обязательно даже спариваться. Минета вполне достаточно. Или куннилингуса. И всё — на вашем члене появляются эти мелкие красные пакости, эта сыпь. Вы идёте к дерматовенерологу, и он качает головой. Частая смена партнёров? Случайные половые связи? Вы, случаем, не свингер?

Джереми Л. Смит исцелил Уну Ралти в самую первую ночь — ещё раньше, чем воскресил Папу. Только он не знал об этом. И она не знала. Просто у неё вдруг пропали все симптомы, которые беспокоили её раньше. Она не заметила, как всё прошло. Это такая особенность человеческой психологии. Когда ты заболеваешь, это замечаешь сразу. Когда выздоравливаешь — порой не замечаешь вообще.

Что привело Уну к бесплодию — неизвестно. Возможно, это последствия гонореи. Уна знала о своём бесплодии и прекрасно понимала, что никогда не узнает родовых мук, никогда не возьмёт на руки собственного ребёнка. Джереми Л. Смит был единственным, кто мог ей помочь, и она встретила именно Джереми Л. Смита.

Открываем учебник по смитологии. Глава «Непорочное зачатие». Да, такая глава есть. Потому что Мессия не имеет права трахаться. Мессия — выше человеческих пороков и удовольствий. Мессия не мужчина и не женщина — он бесполый. Так должно быть. Уна предстаёт перед нами как подруга и спутница, но вы не можете и помыслить, что она делает Джереми Л. Смиту отличный минет.

Но скрывать Сына нельзя. Когда кардинал Спирокки узнаёт о беременности Уны, он радуется. Теперь любой план осуществим, потому что у Джереми Л. Смита появился универсальный заменитель, которого можно воспитать так, как вздумается. У которого нет и не будет собственной воли. Уна — никто, она исчезнет так же, как и появилась. Вот о чём думает кардинал Спирокки в тот момент, когда Джереми говорит: «У меня будет сын». Он говорит это уже в самолёте, и кардинал немеет. Он не может выдавить из себя ничего, кроме жалкого «поздравляю». Кроме нескольких пустых слов. Но он рад, потому что видит все перспективы.

Загвоздка лишь в том, что Джереми Л. Смит видит кардинала насквозь. Он чувствует каждую его лживую мысль, каждую слащавую искусственную улыбку.

Когда Джереми учился в школе (точнее, изредка появлялся там), в его классе был мальчишка по имени Дэн. Дэн был сильнее всех. Его боялись — боялись его кулаков и хитрой ухмылки. Дэн очень любил придираться к одноклассникам. Одной из его излюбленных шуточек была фраза: «Лыбу в карман!» Он подходил к кому-нибудь улыбающемуся и говорил: «Лыбу в карман!» В ответ нужно было поднести руку к лицу и сделать вид, что снимаешь улыбку и прячешь её. И сделать кислое лицо. Если ты этого не делал, Дэн просто бил тебя по лицу. Расквашивал нос до крови.

Дэна убили, когда ему исполнилось тринадцать. Забили железными прутами подростки из соседнего городка во время драки «город на город».

Но Джереми до сих пор помнит глупую фразу «Лыбу в карман!». Ему очень хочется сказать её Спирокки. Стереть с этого мерзкого лица искусственную улыбку.

А мы в это время читаем учебник по смитологии, ту самую главу о непорочном зачатии. Вам впаривают эту дурь, а вы и рады. Лапша греет уши. Там изложены канонические факты. Уна Ралти забеременела от Святого Духа, не так ли? Раньше она выходила на публику и улыбалась толпе — стройная, изящная. А вот она появляется на балконе, поглаживая округляющийся живот. Вот она — Уна Ралти, королева-девственница.

Кстати, пресловутая Елизавета I Английская имела множество любовников. Говорят, некоторых даже собственноручно протыкала стилетом с золотой рукояткой. А остальные просто исчезали, попадая в немилость. Зато в фильмах её наивно показывают девственницей. Женщиной, не знавшей мужчин. Сказки.

С Уной Ралти — то же самое. Вы смотрите в её тёмные глаза и понимаете, что она не может лгать. Что она не знала мужчин с тех пор, как Джереми Л. Смит подарил ей новую жизнь.

* * *

«Майбах» въезжает в мощёный дворик и останавливается. Лакей открывает дверь, Джереми Л. Смит выходит из машины. Первым человеком, которого он видит, оказывается Уна. Она бросается ему на шею. Она искренне рада видеть своего Мессию. Мужчину, который её любит.

Он рад ей ещё больше, чем она ему. Он утыкается в её густые тёмные волосы, пахнущие ароматическими травами. Он обнимает её и чувствует, как там, внутри, шевелится его будущий сын. Ни один врач ещё не может предсказать пол ребёнка, но Джереми Л. Смит — не врач. Он выше любого врача. Лучше, совершеннее.

Джереми Л. Смит видит это сморщенное существо — ещё даже не человека, а всего лишь эмбрион. И он уверен, что Уна не знает о беременности. Он видит эти несколько жалких клеток у неё внутри, и перед его глазами возникает образ мальчика. У него будет вздёрнутый нос — в отца, веснушчатый; высокий лоб и тёмные волосы — в мать. У него будут тёмно-серые глаза и великоватый подбородок с ямочкой. Он будет именно таким, каким Джереми хочет его видеть.

«Почему ты плачешь, мой хороший?» — спрашивает Уна.

Он сам не замечает, как по его щеке скатывается слеза.

«Я расскажу тебе, — шепчет он. — Пойдём».

Они направляются во дворец, обнявшись. Кардинал Спирокки наблюдает за ними через открытую дверь автомобиля. В глубине машины тихо сидит Терренс О'Лири.

Джереми ведёт Уну в свои апартаменты — точнее, их общие. Они закрывают за собой дверь. Это создаёт ощущение изоляции и какой-то интимности. На самом деле на каждом углу — камеры. Джереми прекрасно знает о них — его они не пугают. Но он не хочет, чтобы о них догадалась Уна.

Они садятся на диван, и Уна целует Джереми.

«Ты беременна», — говорит он, отрываясь от её губ.

Вот прямо так, прямо с самолёта он, не приняв ванны и не переодевшись, целуется с Уной на диване и сообщает ей о беременности. Она широко открывает глаза и шепчет неуверенно:

«Я не могу иметь детей».

«Можешь».

Это слово, которое способен произнести только Джереми Л. Смит. Потому что сам он может всё. Он может сказать паралитику: «Иди!» — или слепому: «Смотри!» — или беззубому: «Грызи!» — и это не будет обманом. Они действительно могут сделать всё, что бы он им ни приказал. Уна ощущает эту энергию, чувствует исходящую от него силу. И она понимает, что это — правда.

Она дотрагивается до своего живота, пока ещё плоского и смотрит Джереми в глаза. Он улыбается и кивает. Это наш сын, читает она в его взгляде. Слово «мессия» теряет смысл, а Джереми Л. Смит оказывается просто счастливым будущим отцом.

«Мальчик, — говорит он. — Можешь придумать имя сама».

Она улыбается. Мальчик.

«Я хочу девочку».

«Но будет мальчик».

Она знает, что он опять говорит правду, что он не может ей лгать. Будет мальчик. У неё теперь есть чем заняться. Она может сидеть и придумывать ему имя. Оно будет необычным. Когда ребёнок появится на свет, Джереми возьмёт его на руки и назовёт по имени.

Но Джереми знает, что ничего подобного не произойдёт. Когда Уна будет корчиться в родовых муках, Джереми Л. Смита уже не будет существовать. Никакого Джереми Л. Смита.

Он не увидит собственного сына. Сады Гефсимани зовут его.

* * *

Теперь я нарушу хронологический порядок и расскажу вам о будущем. Точнее, для вас это настоящее. Будущим оно является только в рамках моего повествования. Я забуду о Джереми Л. Смите, о его существовании и роли в истории. Я посвящу эту главу Николасу Л. Смиту, более известному как «маленький Ник». Этому смешному курносому мальчишке.

Что вы знаете о Николасе Л. Смите? Вы видите, как старый кардинал Мольери выводит его за руку на ватиканский балкон, как толпа на площади взрывается криком. Мальчик не слишком-то хорошо понимает, что происходит. Он смотрит на вас своими чистыми глазёнками. На его лице — страх, потому что ему всего пять лет, а в таком возрасте довольно сложно держать себя в руках. Ему хочется уткнуться в мягкую рясу кардинала, но делать этого нельзя. Ребёнку объяснили, что нужно смотреть на толпу и махать ей ручкой. Он стоит на специальном стульчике, и кардинал придерживает его за пояс.

Мальчик машет толпе, и толпа в восторге. Но она ожидает немного другого. Чего вы хотите от Николаса Л. Смита? Вы ждёте от него манны небесной, я уверен. Ждёте Вселенской Любви. Ждёте чудес и исцелений. Иногда вам показывают по телевизору, как этот маленький мальчик возлагает свои ладони на какого-нибудь убогого, и убогий встаёт. «Он ещё совсем ребёнок, — говорят вам. — Он ещё не может проводить массовые сеансы исцелений».

Это самая чудовищная ложь из всех, которые вы слышали. Дело в том, что маленький Николас Л. Смит не может проводить никаких исцеляющих сеансов, и никогда не сможет. Потому что он не унаследовал способностей отца. Это самый обычный ребёнок — просто пятилетний мальчишка, которому хочется играть со сверстниками, гонять мяч и смотреть мультики. А он вынужден изучать богословие и теософию. Вынужден проводить время в обществе благообразных стариков, которые зарабатывают на нём деньги.

Убогие, которых «исцеляет» малыш Смит, — это актёры. Грим, монтаж — и вот, пожалуйста. Незрячий снова видит, колченогий снова ходит. Вы догадываетесь об участи этих лицедеев? Кардинала Спирокки уже нет, но его серая гвардия во всеоружии. У них всё те же пистолеты с глушителями. Актёр, который знает, что мальчик ни на что не годен, умирает. Режиссёр — свой человек. Он снял уже несколько десятков подобных фильмов. Это такая разновидность религиозно-медицинской порнографии.

Информацию, поступающую к мальчику, строго фильтруют. Он не должен знать ничего лишнего. Кстати, из него делают настоящего праведника. У него не должно быть женщин, даже когда он станет подростком. Это придумал ещё Спирокки. Они растят святого, праведника, лепят его из подручного материала.

«История Николаса Л. Смита для детей». Это целая книжка поучительных историй для самых маленьких. О том, каким мудрым и прекрасным родился малыш Смит. Как он разрешал проблемы окружавших его взрослых. Как изрекал афоризмы в возрасте двух лет.

Вы же понимаете, что это чушь? Николас — обычный ребёнок, ничего особенного. Он вовремя сделал первый шаг, вовремя заговорил, вовремя начал читать. Среднестатистический малыш. Но фишка не в нём, а в его окружении. В тех, кто следит за ним. Это не родители, не братья и сёстры. Старики в сутанах. Странные воспитатели.

Вы знаете, что вы молитесь обыкновенному человеку? Даже не полубогу. Не полубожку. Просто мальчишке. Правда, эти молитвы оправдывает тот факт, что элсмит — это фаллос Джереми Л. Смита. Мальчик появился на свет благодаря прототипу элсмита. Связь с религией очевидна.

Вам противно это читать, я знаю. Но я говорю вам правду, потому что никто, кроме меня, её вам не скажет.

* * *

Есть ещё кое-что. Что-то вроде лирического отступления. Дело в том, что Николас Л. Смит убил собственную мать. При родах. Что вам рассказывают? Что Уна Ралти вознеслась на небо, да? Что она отдала мальчику собственную жизнь? Я знаю, как этот эпизод выглядит в учебниках по смитологии. Уна лежит на кровати, у неё схватки. Мальчик выходит наружу, ей страшно больно и тяжело, но она терпит. Она вся в поту. И вот наконец маленький Николас появляется. Сначала — головка, потом крошечное тельце и ножки. Уна улыбается и прикладывает младенца к груди. Идиллическая картина сродни родам в ослином хлеву. Не хватает только паломников и трёх иудейских мудрецов, идущих на Вифлеемскую звезду. Уна отдаёт ребёнка и начинает изрекать афоризмы и мудрости. Каждое её слово становится новой вехой в истории развития идеологии Смита. Она говорит о том, что нужно любить собственное дитя как самое себя и даже более того. Что любовь — это движущая сила, что весь мир держится на любви, и ни на чём ином. Что смерть — это всего лишь миг, а после сам Джереми Л. Смит встречает праведников в раю. Джереми Л. Смит под ручку с Господом Богом.

Она говорит об этом со страниц учебников. Создаётся впечатление, что она ждала этого момента всю свою жизнь. И вот он настал. Перед смертью её вдруг пробивает. Ей хочется высказать всю накопленную мудрость. Прошу вас, выслушайте меня.

Потом она закрывает глаза и говорит что-то вроде: «Я иду». Или: «Здравствуй, Отец». Или ещё что-то — в каждом учебнике по-своему. И испускает дух.

«Я иду», — это последние слова Атоса из «Трёх мушкетёров». Точнее, из «Виконта де Бражелона». Если вы ещё не разучились читать, попробуйте прочесть эту книгу. Она намного интереснее и полезнее, чем любой учебник по смитологии. Атос лежит в постели и умирает. Ему приносят весть о том, что его приёмный сын, виконт де Бражелон, погиб на войне. Он говорит эти слова — «Я иду» — не Богу, а сыну. Последние слова Портоса: «Чересчур тяжело». Он пытается руками раздвинуть каменные плиты обрушивающейся на него крепости. Последние слова д'Артаньяна — сложные, не афористичные: «Атос, Портос, до скорой встречи. Арамис, прощай навсегда!» Он просто обращается к друзьям.

Какими были последние слова Уны Ралти в действительности? Никто этого не знает. Она умерла молча. То есть она кричала что-то нечленораздельное, но ничего осмысленного не изрекла. Это правда — простите, если в очередной раз разрушил ваши иллюзии.

Ребёнок шёл ножками вперёд. Это очень тяжёлая ситуация. Так случается, и далеко не всегда удаётся спасти обоих — и мать, и дитя. Но в данном случае у врачей было чёткое указание: спасать ребёнка. Если мать умрёт — это к лучшему. И врачи не заботились о матери. Главное — дитя. «Кесарево», — сказал главный акушер.

Его звали Макс Бьорно — этого крупного усача. После рождения Николаса он не прожил и дня. К нему домой пришли два человека в тёмных костюмах и расстреляли его самого, жену и десятилетнего сына. Потому что только смерть может обеспечить молчание. То же самое случилось со всеми ассистентами, с акушерками и медсёстрами. Шесть человек отправились в никуда.

Он сказал: «Кесарево», — и они разрезали ей живот, чтобы достать младенца. Её пытались спасти, не буду врать. Но вяло, будто спасали не человека, а полудохлую кошку. «Здоровый мальчик», — сказал Макс Бьорно.

Кардинал Мольери сменил кардинала Спирокки на посту шефа тайной канцелярии. Он следовал планам и советам своего предшественника. Он следует им и сейчас.

Как ни странно, в могиле Уны Ралти — и в самом деле тело Уны. Никаких подвохов. Вы целуете правильные камни, те самые. Вопрос лишь в том, стоит ли вообще их целовать. Мне кажется, что нет. Но это ваше дело. Уна выполнила свою главную задачу — родила сына Мессии. Если бы Джереми Л. Смит был жив, он не позволил бы ей умереть. Он, конечно, спас бы её. Положил бы руку на её мокрый лоб и сказал: «Живи». Этого было бы достаточно.

Джереми Л. Смита не было рядом. Рядом был только Николас Л. Смит, но он ничего не смог сделать для своей матери. Он убил её, не более того.

Вернёмся к главе о последних минутах святой Уны Ралти. Она продолжает изрекать истины. Те истины, которые не успел произнести перед смертью Джереми Л. Смит. Судя по учебникам, он тоже умудрился изречь немало.

Потом она успокаивается. Конечно, после того, как в последний раз смотрит на своего сына. В самый последний раз. На её лице застывает благостная улыбка. Она счастлива. Она дарит себя Богу. В раю её ждёт Джереми. По правую руку от Бога — Иисус, по левую — Джереми Л. Смит. Так написано в учебниках.

На самом деле, когда она умерла, её лицо было искажено от боли, а простыни залиты кровью. Она ни разу не видела своего сына. Потому что этот ребёнок не принадлежал ей с самого начала. Как не принадлежал он, впрочем, и Джереми Л. Смиту. Это — ребёнок всего человечества. Дитя всего мира. Мир имеет право распоряжаться этим ребёнком, приносить ему жертвы и молиться ему.

С самого начала Николаса рассматривали исключительно как источник доходов. Когда кардиналы обнаружили, что сын Джереми не обладает даром исцеления, они были серьёзно разочарованы. Сценарий рекламной кампании был тут же изменён. Меньше шоу, меньше появлений малыша на публике, зато больше товаров и продукции под маркой «Николас Л. Смит». Больше элсмитов, до которых дотрагивался сын Мессии. Больше освящённых им предметов.

Чёрт, кажется, я вас разочаровал. Вы уже не первый год стоите в очереди и ждёте, когда же мальчик продолжит дело отца. Вы стоите перед воротами — кривые, колченогие, безволосые, больные онкологией, люди с опухолями мозга, с кожной сыпью, слепые и немые. Вы стоите и ждёте, когда он выглянет из окна или посмотрит с балкона — и исцелит весь мир, исцелит вас.

Этого не случится. Он никогда вас не исцелит. Вы профукали своё счастье, потому что не попали на приём к Джереми Л. Смиту. Маленький Ник не спасёт вас.

Я просто пытаюсь посеять в вас сомнение. Уничтожить слепую веру в Джереми Л. Смита, как сам Джереми уничтожил слепую веру в Бога. Джереми представил вам доказательства существования Господа, я же хочу ознакомить вас со свидетельствами ничтожности самого Джереми. В таком случае Господь вернётся на своё законное место. Маленький Николас — не Сын Божий. И даже не Внук. Это простой ребёнок, который не понимает, зачем ему нужно совершать столько бессмысленных ритуалов. Вместо того чтобы погонять мяч, он идёт в церковь. Вместо того чтобы поиграть в машинки, он учит молитву. Вместо того чтобы повозиться в песочнице, он смотрит неинтересный фильм о Христе. А потом — ещё менее интересный — о своём отце, Джереми Л. Смите. Сын должен знать своего отца.

* * *

Его воспитание напоминает мне обучение Гаргантюа. Толстяк Грангузье пригласил мэтра Тубала Олоферна в качестве учителя для своего сына. Гаргантюа учился четырнадцать лет, а когда пришло время проверки знаний, он уткнулся в одежду отца и заревел, как корова. На протяжении долгих лет Олоферн заставлял Гаргантюа учить требники и молитвенники, алфавиты мёртвых языков — причём как в прямом порядке, так и в обратном. Это особенности средневекового церковного образования. Маленького Николаса учили примерно так же. Никаких детских книг, строгость и послушание, Библия и молитвенник.

Зато его никогда не наказывали. Он жил — и живёт — как автомат по производству благости. И денег, конечно же. Наказание вызывает у ребёнка отторжение изученного материала, неприязнь к учителям и воспитателям, скрытность. У Николаса нет и не может быть никаких тайных мыслей. Всё, о чём он думает, тут же становится известно его высокому духовному окружению.

Вы ведь никогда не задумывались о закадровой жизни Джереми Л. Смита, свободной от внимания телекамер и многочисленных взглядов. Вы не задумываетесь об этом и в отношении Николаса Л. Смита. Но если взрослый мужчина может сопротивляться своему окружению, то ребёнок — нет. И поэтому жизнь Николаса протекает как в тюрьме. Но является ли тюрьма наказанием, если это единственная жизнь, которую ты знаешь? Был такой старый фильм — «Побег из Шоушенка». В нём был герой, который провёл в заключении шестьдесят лет — с пятнадцати до семидесяти пяти. И когда он вышел, он понял, что это — не его мир. В тюрьме он был уважаемым человеком, библиотекарем, а за её пределами оказался никому не нужным глупым стариком. И он повесился в жалкой однокомнатной квартирке на поясе от своих единственных брюк.

Тюрьма Джереми была в какой-то мере настоящей, потому что он помнил годы свободной жизни. Тюрьма Николаса — это его единственный опыт, единственная свобода. Да, он смотрит мультфильмы, но все они на одну и ту же тему. И он знает, что толпа людей внизу — это море, в котором страшно утонуть. Поэтому, даже если Николаса подвести к двери и сказать: «Иди», — он не откроет её и не отправится в неизведанный мир. Он побоится. В нём воспитали этот страх, сделав из мальчика игрушку, марионетку на верёвочках.

Джереми Л. Смит знал, что именно так всё и будет. Он знал это. Но он предвидел и ещё кое-что, о чём вы пока ничего не знаете. Это случится много позже. Это произойдёт с Николасом Л. Смитом. И я ничего не скажу вам об этом, потому что знание будущего всегда ведёт к попыткам его изменить. А в данном случае эффект бабочки не должен сработать ни при каких обстоятельствах.

Итак, Николас Л. Смит живёт в своём замкнутом мирке, а вы читаете книжки о его непосредственной детской мудрости. Уподобляющей его маленькому Иисусу, который сам пришёл в храм, потому как там он мог разговаривать со своим Отцом.

«Кардинал Мольери», — зовёт мальчик своего главного надзирателя.

«Да, мальчик мой?»

«Расскажите о маме».

Ему всегда говорили только об отце. Ему показывали портреты Джереми Л. Смита и сообщали: ты — сын Божий. Твой отец — это благословение Божье, и ты — тоже благословение Божье. Ему рассказывали, каким великим был его отец, как он спас человечество от чумы и от войн, как исцелил тысячи людей, как разговаривал с Богом. «Бог — мой дедушка?» — спрашивал ребёнок. «Да», — отвечали ему заведомую ложь, и мальчик снова шёл в церковь, чтобы в тысячный раз прочитать молитву на мёртвом языке.

О матери старались не говорить. «Она была святая», — и этого было достаточно. А своим лицам они придавали такие выражения, что спрашивать уже ни о чем не хотелось. «Она была святая», — это стандартная отговорка. Мальчик слышал её уже тысячу раз, но она ему ни о чём не говорила. Это пустой набор слов. Набор букв, похожий на слова.

«Как её звали?»

«Уна, — отвечал Мольери. — Её звали Уна».

Отделаться от ребёнка короткими фразами невозможно. Кардинал понимает это. Он понимает и то, что вопросы нельзя оставлять без ответов, потому что это ведёт к бунту. А бунт — это последнее, что сейчас нужно Церкви.

Он садится на диван рядом с мальчиком. По полу разбросаны игрушки. Это библейские фигурки. Вот маленький Иисус, вот Мария, вот Иосиф. Двенадцать апостолов. Есть и ветхозаветные персонажи, но они в другой коробке — Николасу нельзя их смешивать. Он разыгрывает выверенные сюжеты. Вот три волхва направляются к хлеву, где Мария качает маленького Иисуса. Их встречает Иосиф. Волхвы преподносят Иисусу подарки. Больше всего Николас любит сцену распятия. В неё можно играть долго, потому что она сложная, у неё много сюжетных линий и ответвлений. Понтий Пилат выходит и говорит: «Ессе Homo». Николас не понимает значения этих слов. То есть он знает перевод, но не понимает их веса.

Самое страшное, что этого не понимаете и вы. Вы столько лет ненавидели предателя Пилата, который подло умыл руки, вместо того чтобы просто помиловать Христа, что уже не можете постичь тайного смысла всего этого фарса. Ведь Пилат не имел права его помиловать. Он был римским воином, и честь римского воина была ему дороже мнения иудейской толпы. Помилование государственного преступника ставило под сомнение лояльность Пилата по отношению к Римской империи. По сути, Иудея была для него не более чем местом ссылки, наказанием. Отдалённая и непослушная провинция — да, именно так. Но человек в Пилате не позволял ему просто казнить невинного. И он выбрал самый правильный путь. Путь, который не отбрасывал тень на честь римского воина, но при этом позволял ему спасти осуждённого.

Вы скажете: он приказал мучить Иисуса. Приказал надеть ему на голову терновый венец и исхлестать его плетьми. Правильно. Он искренне надеялся, что толпа удовлетворится этим. Что она насытится мучениями, уже испытанными Иисусом, и помилует его. Он спасал Христа, избивая его плетью с крюками на концах. Спасал, когда приказывал выводить его, голого и окровавленного, на помост перед толпой смеющихся идиотов. Спасал, когда указывал на него со словами «Ессе Homo». Он спасал его каждым своим движением, каждым жестом.

Но он не мог спасти его, потому что не имел права противостоять толпе. Не имел на это никакого права. Если толпа говорила «надо», он должен был ответить «да».

Он дрался до последнего, до последнего цеплялся зубами за тщедушную фигурку измученного плотника, потому что видел в этом смысл своей жизни. Он был префектом в такое время, когда нельзя было править без крови, и он правил кроваво. Он резал и бичевал, но он и спасал, он строил и воздвигал. Он правил всего десять лет — десять самых страшных лет в истории Иудеи. Рим был вынужден снять Пилата с должности, потому что толпа помнила о нём только то, что он казнил Иисуса. Толпа не помнила, как кричала: «Отдай нам Варраву!» Не помнила, как Пилат показывал им избитого Спасителя и спрашивал: «Отпустить его? Он получил своё наказание — отпустить его?» Толпа никогда не помнит того, что следует.

А ведь он не был трусом. Он был солдатом. Он командовал кавалерийской турмой и пробился в префекты сам, не будучи римлянином по рождению. Иудейский Всадник.

И сейчас мне представляется такая картина. Этот пока подтянутый, но уже начинающий расплываться мужчина в красно-белой тоге и стальном панцире выходит на балкон и смотрит на толпу. Откуда-то сбоку выводят Иисуса. Он тощ и убог, окровавлен и грязен, его лоб покрыт засохшими струйками крови, стекавшей из-под тернового венца. Он страшен. Этот ли человек соблазнял вас, люди? Да, это он! Этот ли человек называл себя Царём Иудейским? Да, он называл! Этот ли человек призывал вас восстать против власти Рима? Да, это он! И так далее. Они подписывают смертный приговор тому, кому после будут молиться. Тому, кто спасал и исцелял их, превращал их воду в вино, кормил их хлебами и рыбами.

«Он в третий раз сказал им: какое же зло сделал Он? Я ничего достойного смерти не нашел в Нём; итак, наказав Его, отпущу». Это Евангелие от Луки, 23:22.

Он трижды спрашивает у толпы, потому что не хочет, чтобы Иисуса распяли. Потому что знает, кто такой Иисус, чувствует это в глубине души, этот мужественный человек. Но толпа слепа. Она повинуется словам фарисеев. «Варраву, отдай нам Варраву».

Вот он — самый главный момент. «Ессе Homo». Это избитое, изуродованное, измученное существо — человек, который выше любого из вас, любого из толпы.

И Пилат умывает руки. Он берёт пиалу с водой и опускает в неё свои большие сильные ладони. Жена Пилата за его спиной прячет лицо, потому что Иисус снился ей этой ночью и она знает, к чему приведёт его смерть. А Пилат брызгает водой на людей внизу.

Маленький Николас разыгрывает эту сценку снова и снова. Оловянный Пилат стоит на балконе игрушечного дворца. Иисус стоит рядом. Внизу — фарисеи, солдаты и простой люд. Николас передвигает фигурки и что-то бормочет про себя. Больше всего ему нравится именно сцена с «Се, человек!». Он готов повторять её снова и снова. Снова и снова выводить префекта на балкон и произносить эти слова. Каждый день. По несколько раз.

А ещё Николас играет в отца. Оловянный Джереми Л. Смит проходит между рядами тёмных фигурок в военной форме и говорит: «Войны нет, войны больше нет». И фигурки падают. Они не могут согнуться, не могут встать на колени, поэтому просто валятся ничком и лежат раскрашенными лицами вниз.

Николас не понимает, что это взрослые игры. Что ему рано в них играть. Но кардинал Мольери полагает, что именно такие игры ему и нужны.

Сейчас Николас не смотрит на свои фигурки, на свою игрушечную армию. Его взгляд обращён к кардиналу. Потому что Николас ждёт ответа. Точно так же, как ждал его Понтий Пилат, глядя на свою иудейскую толпу. В глазах мальчика — не вопрос и не ожидание, в его глазах — требование. Это наследство от отца.

«Твоя мать…» — начинает кардинал. И понимает, что сказать практически нечего. Она была шлюхой. Проституткой. Она делала минет на улице. Она болела гонореей. И ей просто повезло. Твоя мать была никем, падшей женщиной, пустым местом, болячкой на теле города. Она умерла в родах, потому что мы позволили ей умереть. Потому что мы захотели, чтобы она умерла. Потому что она была недостойна.

«Она была праведной женщиной, — врёт кардинал. — Она познакомилась с Джереми Л. Смитом на улице Рима, он помог ей…»

Мальчик ждёт продолжения. Спичрайтеры не придумали текст для такого случая. Это непредвиденные обстоятельства.

«Николас, давай, ты будешь задавать мне вопросы, а я — отвечать? Так нам будет проще».

Это выход, кардинал Мольери, это неплохой выход. Может, мальчик и не сможет найти правильных вопросов.

«Почему она умерла?»

Это правильный вопрос, кардинал, это совершенно правильный вопрос.

«Её забрал Бог». — «Она была красивой?» — «Да, она была очень красивой».

Здесь имеет место другое понятие о красоте — не такое, к которому вы привыкли. Вы смотрите на женщину и видите её стройный стан, её грудь и ягодицы, тонкий прямой нос и длинные чёрные волосы. И вы восхищаетесь её физическим совершенством. Такое представление о красоте граничит с вожделением настолько плотно, что всякая грань стирается. Вы оглядываетесь на такую женщину на улице — на её стройные ноги, затянутые в узкие сапожки, на её ярко накрашенные губы и искусно подведённые глаза. На самом деле вы не восхищаетесь ею. Вы просто думаете о том, как круто было бы с ней переспать. Трахнуть её, попросту говоря. Вы думаете о том, как эта красавица будет стонать под вами или над вами. Как она сделает вам минет вот этими накрашенными алыми губками. Вы думаете о том, что стоило бы снять порнофильм с её участием.

Для ребёнка красота женщины, не обязательно матери, — это другое. Тем более — для ребёнка, который никогда не видел красивых женщин. Все женщины в короткой жизни Николаса — это пожилые сиделки, сёстры и воспитательницы. Сейчас ему пять лет, и это не страшно. Но что будет, когда ему исполнится тринадцать? Он ведь станет смотреть на мир по-другому. От этого его нужно оградить. Лишить его собственной воли.

В «Имени розы» Умберто Эко монах Убертин указывает отроку Адсону на статую Марии и говорит: «Вот истинная красота». Он учит мальчика видеть в Богородице воплощение любви и женственности, без примеси плотского желания. Мальчик, конечно, видит. Но когда перед ним оказывается грязная крестьянка — обнажённая, юная и красивая даже с мусором в спутанных волосах, он тут же забывает о призрачной красоте Марии. Так ли будет с Николасом?

Я расскажу вам о том, во что вы никогда не верили. Не верили ещё задолго до появления Джереми Л. Смита. В то, что было на самом деле. Потому что Библия — это сказка, основанная на правде. Точнее, Библия — это та правда, которую вам дозволено знать.

Была ли Мария красива? Красива как женщина? Нет. У неё было простое лицо и едва заметные оспинки на щеках, а глаза чуть-чуть косили. Фигурой она тоже не блистала. У неё была загорелая, тёмная кожа. Она была склонна к целлюлиту, но тогда ещё не знали таких слов. Целлюлит появился у неё уже к тридцати годам, после рождения Иисуса.

У неё были брат и сестра. Брат умер ещё ребёнком от какой-то неизвестной болезни. Неделю у него был жар, он бредил и не мог заснуть, а потом скончался. Сестра Марии, Сара, вышла замуж за гончара и не разговаривала с ней много лет. Она умерла незадолго до казни Иисуса. Она даже не знала о его существовании.

Иосиф женился на Марии по любви, в этом нет сомнения. Мария была из бедной семьи и не блистала красотой. Тихая и рассудительная девушка, очень заботливая и нежная. Именно это и понравилось Иосифу. Иисус был их первенцем — это верно. И родился он в хлеву — это тоже верно. Вот только нигде не упоминается, что у Марии было ещё двое детей. Близнецы Ева и Лука. Она рожала их в муках, когда Иисус уже покинул родительский дом: ему было около двадцати пяти лет. Поздние роды подорвали здоровье Марии. Она резко осунулась и постарела. Именно тогда не стало Иосифа. Он умер от инфаркта, просто от инфаркта, не более. Но в те времена таких слов ещё не знали.

Ещё несколько фактов — я знаю, что ухожу от основной темы, но этого нельзя не сказать. Вы должны осознать собственную глупость.

Близнецы тоже умерли. Не дожили и до пяти лет. Примерно тогда же Иисус вернулся в материнский дом. Он уже не застал отца. Он оборудовал мастерскую и занялся плотницким делом. Иисус работал плотником в разных городах. Он делал мебель, простую и недорогую, делал игрушки для детей — да много чего. К тридцатому году нашей эры спрос на мебель резко упал, всё дорожало. Римская империя облагала Иудею непомерными налогами. И тогда Иисус стал работать на римлян — у него не было другого выхода. Ему нужно было содержать себя и мать. Уже тогда Мария почти не вставала с постели.

Он делал кресты. Те самые кресты, на которых кончали жизнь его собратья, его друзья. Это был ходовой товар. Рим неплохо платил, а работа была нетрудная. Сложнее всего было найти подходящее дерево. Для плотника выточить хороший крест — раз плюнуть.

Его презирали. «Он продался римлянам», — говорили прохожие и плевали в сторону его дома. Когда Мария вставала и выходила погреться на солнце, прохожие спрашивали её: «Ты знаешь, чем занимается твой сын?» «Он плотник». Это всё, что она могла им ответить.

Так получилось, что она всегда была одинока. Иосиф отдалился от неё через несколько лет после рождения Иисуса. Иисус никогда не был близок матери. Храм был для него домом в гораздо большей степени, нежели то место, где жили его родители. Мария была одинока, и в этом кроется секрет возвышенной духовности, запёчатлённой на её лице. Смотреть в небо ей было приятнее, чем видеть холодные глаза мужа или отстранённое лицо сына. Когда умерли близнецы, Мария окончательно потеряла вкус к жизни. Иисус пытался делать вид, что любит её, но у него ничего не получалось. Его по-прежнему тянуло в храм.

Да, ещё, чуть не забыл. Самое главное. И, наверное, самое страшное для вас. Иосиф — и в самом деле отец Иисуса. Не просто «муж Марии», как он проходит во всех религиозных книгах, а полноценный биологический отец Христа.

Нет, я ничего не отрицаю. В Иисусе была Божья искра, дух, дар. Но никакого непорочного зачатия не было и быть не могло. Иисус родился от Иосифа. Но Бог избрал его своим сыном — и вдохнул себя в эмбрион. Уже после зачатия, конечно.

То же самое случилось и с Джереми Л. Смитом. И это Божье благословение, эта чудесная сила точно так же не передались его сыну Николасу, как не достались и Саре — дочери Иисуса. Сара проповедовала по всей Африке, она канонизирована Эфиопской Церковью и ещё рядом Церквей, но она никогда не обладала никакими чудесными способностями. Николас — такой же.

Скажите мне, вы верите в Сару? Вы можете допустить мысль о том, что у Иисуса был ребёнок, дочь? У вас хватает на это смелости? Почему-то мне кажется, что нет. Но в сына Джереми Л. Смита вы верите, потому что видели этого мальчика собственными глазами. Вот он, перед вами, курносый и веснушчатый. Вот он на фотографиях и картинках — прошу вас.

Когда Иисуса распинали, Мария Магдалина помогла его матери добраться до места казни. Старуха смотрела на своего сына и плакала. После его смерти она не прожила и месяца.

Так всё и было. Вы можете мне не верить, можете обвинять меня в богохульстве и ереси, но всё было именно так, и никак иначе.

Поэтому та красота, к которой пытаются приучить маленького Николаса, — это лживая красота. Это то, чего никогда не существовало.

В этот момент мальчик смотрит на кардинала глазами своего отца. Это не проявление божественных способностей, нет. Это просто какая-то наивная детская проницательность, какая-то игра. Николас внимательно смотрит на Мольери и говорит, чеканя каждое слово, звонко и яростно: «Вы мне лжёте».

Вот оно — предвестье бунта, которого не случится. Вы точно так же будете смотреть на детскую фигурку на балконе и бить челом о мостовую. Смотрите: вот вам Николас Л. Смит, сын Мессии.

«Мальчик мой, — старик кладёт морщинистую руку на голову ребёнка. — Я никогда тебе не лгу. Зачем мне лгать тебе? Я говорю правду. Спроси любого человека — и каждый ответит тебе то же самое. Твоя мать была добра и прекрасна, она дала тебе жизнь, а мы не смогли спасти её. Вот и всё».

Мальчик задумывается. Это звучит правдоподобно, очень правдоподобно.

Задушить червя сомнения — вот задача и для кардинала, и для Николаса.

Мальчик садится на ковёр перед диваном и берёт в руку фигурку римского легионера.

«А у Иисуса были дети?» — «Нет, Николас. У Иисуса не было детей». — «А почему?»

«Почему» — самый сложный из всех детских вопросов. На него нужно давать развёрнутый ответ. Или не давать его вовсе.

«Так получилось, Николас. Иисус всё своё время посвящал людям. У него не было возможности заниматься воспитанием детей, и его ребёнок был бы несчастен. Иисус жил для людей».

«Почему мой отец оставил меня?»

«Ты же знаешь, Николас. Твой отец был праведником, святым. Он погиб, чтобы защитить тебя».

Николас рассеянно берётся за фигурку Понтия Пилата. Он молчит. Кардинал истолковывает его молчание как хороший предлог тихо уйти. Он встаёт и направляется к выходу. Когда его рука уже ложится на ручку двери, мальчик спрашивает:

«Моего отца тоже предал Иуда?»

Это единственно правильный вопрос. Потому что Джереми Л. Смита предал Иуда. У Иуды было другое имя, но это неважно. Свой Иуда есть в каждом поколении, у каждого святого, у каждого пророка. Правильный ответ — «да».

«Нет, — говорит кардинал Мольери. — Не было Иуды. Не было».

Он выходит и закрывает дверь, чтобы больше не слышать никаких вопросов.

* * *

Мне известно будущее Николаса Л. Смита. Вам неизвестно, а мне — известно. Я точно знаю, когда он всё-таки лишится девственности, когда рухнут его надличностные идеалы и кардиналы начнут терять над ним контроль. Это произойдёт очень нескоро. За это время Церковь успеет заработать на Николасе не меньше, чем на его отце. Потом они убьют его — это я вам тоже могу сказать. Вы вспомните мои слова, когда это произойдёт. Конечно, у него не будет детей. Они не позволят. Одной легенды вполне достаточно.

Джереми Л. Смит сумел превратиться из пешки в ферзя. У Николаса этого не получится — даже не из-за отсутствия божественных способностей. Просто в четырёх стенах довольно сложно стать личностью. Николас только-только начнёт двигаться в этом направлении, когда его не станет. Это не судьба, а закономерность.

Больше я ничего не буду писать о сыне Мессии. Этого вполне достаточно: общая картина ясна. Гора родила мышь, если так можно выразиться. В этом виноват не Джереми Л. Смит и не Уна Ралти. В этом не виноваты даже ватиканские святоши. Единственная виновница — это построенная система. Если ты вырвался из её когтей — это подвиг, можешь собой гордиться. Но если система поймала тебя при побеге — знай, что она тебя не простит. Она уничтожит тебя.

Как уничтожила Джереми Л. Смита.

Комментарий Марко Пьяццола, кардинала Всемирной Святой Церкви Джереми Л. Смита, 3 декабря 2… года.

Эта глава позволяет выявить расхождение в датировке документа. С одной стороны, автор указывает, что создаёт данный текст после убийства Джереми Л. Смита, но ещё до рождения Николаса Л. Смита. С другой стороны, он достаточно точно описывает жизнь Николаса: значит, документ никак не мог быть создан до рождения мальчика, если, конечно, не вмешались сверхъестественные силы. В последнем я сомневаюсь.

Автор с видимым знанием дела рассказывает о семье Иосифа и Марии. Его категоричность наводит на мысль о том, что он лично присутствовал при рождении Иисуса, чего, конечно, быть никак не могло. В данном случае автор противоречит не только жизнеописанию Джереми Л. Смита, но и гораздо более древней книге — Библии. Сегодня она не имеет того значения, какое могла иметь ещё во времена создания документа, но сам факт противоречия является свидетельством невыдержанности автора и его стремления к эпатажу.

Способности кардинала Мольери к воспитанию Николаса выглядят в данной главе сомнительными. Мы знаем, что Мольери стал для Николаса приёмным отцом, вписав своё имя в историю Всемирной Церкви. Сомнения в его методике работы с мальчиком также являются не более чем элементами эпатажа.

Имел ли Николас божественные способности подобно своему отцу? На этот счёт и сегодня идут теологические дебаты. Я склонен согласиться с группой, утверждающей, что не имел. Тем не менее, резкая форма, в которой высказывает это же мнение автор, в очередной раз заставляет усомниться в достоверности представленного материала.

10. ГОЛГОФА

Ни одно громкое политическое убийство никогда не раскрывается. Ни одно и никогда. Вы ещё помните, с чего я начал эту историю? С Джона Фицджеральда Кеннеди. Правда состоит в том, что Кеннеди убил Ли Харви Освальд. Истина — не будет открыта никогда. Я не стану повторяться — лучше приведу другие примеры.

Взять хотя бы Роберта Фрэнсиса Кеннеди, брата Джона. До сих пор неизвестно, кто стрелял в него 5 июня 1968 года в буфетной отеля «Амбассадор» в Лос-Анджелесе. Вам сообщили такую правду: сенатора убил палестинец Серхан Серхан. А может, охранник Кеннеди — Кевин Сезар. А может, ещё кто-нибудь. Фишка в том, что Серхан стрелял спереди, а дыра в голове сенатора оказалась сзади, причём от выстрела в упор. История умалчивает о таких вещах. Впрочем, в данном случае причина смерти вполне ясна: сенатор слишком яро боролся за права чёрных. Он хотел, чтобы чёрные и белые были равны. А так не бывает.

А теперь вспомним Сальвадора Альенде, президента Чили с 1970 по 1973 год. Он был убит при нападении на президентский дворец в ходе пиночетовского государственного переворота. Не так ли? Но в те годы в прессе мелькала совсем иная версия: Сальвадор Альенде пустил себе пулю в рот. Он не дождался нападавших в своём бархатном кабинете. Что из этого правда — смерть от шальной пули или самоубийство? Кстати, примерно такие же споры до сих пор ведутся о смерти Гитлера.

Между прочим, я знаю, кто убил Кеннеди. И одного, и другого. И знаю, что на самом деле произошло с Альенде. Но это — не для вас. Вы не должны этого знать.

Есть ещё такая категория, как террористы-смертники. Они делают своё дело, а потом не с кого спрашивать за совершённые ими преступления. Это живые машины-убийцы, запрограммированные бомбы. От них остаются только разбрызганные зубы и ошмётки одежды, и опознать их не может никто. В 2007 году в результате подобного теракта погибла Беназир Бхутто. Она была первой женщиной-премьером в мусульманской стране. И смерть её останется загадкой.

Даже обстоятельства вполне закономерных политических казней порой остаются весьма туманными. 28 апреля 1945 года были расстреляны Бенито Муссолини и его любовница Кларетта Петаччи. По слухам, ночь перед расстрелом была единственной, которую они провели вместе. Их убили в местечке Мезере, недалеко от озера Комо. Но дата и даже сам факт расстрела — это всего лишь предположения. Возможно, их вывели в холодное туманное утро, приставили к головам пистолеты и нажали на спусковые крючки. А может быть, даже не стали будить — просто накрыли подушками и убили во сне. Кто стрелял или душил — неизвестно. Безымянные партизаны. Очередная загадка.

Вы ничего не знаете о тех, кому нужны подобные убийства. Даже если я попытаюсь доходчиво объяснить вам, кто убил Беназир Бхутто, вы всё равно не поймёте. Вы никогда не слышали этих имён — и никогда не услышите. Все эти громкие вопли — «Хезболла!», «Джихад!» — не имеют ничего общего с теми, кто на самом деле заказывает такие преступления. Организации, берущие на себя ответственность, тут ни при чём. Им заплачено. Люди, которые садятся в тюрьмы и поджариваются на электрических стульях, тоже не имеют никакого реального отношения к этим событиям.

Но в нашем случае я уже рассказал вам обо всех действующих лицах спектакля под названием «Жизнь Джереми Л. Смита». Я показал вам их настоящие лица, сорвал все маски. С кардинала Спирокки, с Папы Карло Баньелли, с кардинала Мольери, только-только появившегося на сцене, с кардинала Марко Мендозы. Я сорвал эти маски, чтобы вы смогли оценить всю полноту картины, всё её величие.

Дело в том, что если убить пророка тихо, он не станет легендой. Если он просто исчезнет, его забудут. Пророк должен погибнуть на глазах у тысяч людей. Он должен быть распят, сожжён, расстрелян. Только тогда он станет героем.

В 64 году нашей эры, во времена нероновских гонений на христианство, апостол Пётр был публично распят на перевёрнутом кресте. Он был ещё жив, когда этот крест подожгли, — и принял мученическую смерть. Это правда, именно так всё и было. Более того, Пётр успел проклясть Нерона. Он возопил так, что первые ряды зрителей — дело происходило в амфитеатре — расслышали его предсмертный крик. Это способствовало тому, что Пётр стал легендой. Умри он в своей постели, всё могло бы сложиться иначе.

В том же 64 году был обезглавлен другой апостол — Павел. Его казнь не была публичной, но слух о ней прокатился по всей Иудее, что стало благодатной почвой для зарождения ещё одной легенды.

Это правило распространяется не только на религиозных деятелей. Оно актуально для любого публичного человека. 9 октября 1967 года профессиональный борец за справедливость Эрнесто Гевара де ла Серна по прозвищу Че был расстрелян из автоматической винтовки М-2 унтер-офицером Марио Тераном в селении Ла-Игэра. Перед смертью он сказал: «Прикажите солдатам целиться хорошо». Он и в самом деле произнёс эти слова — это не фейк, не выдумка. Его расстрел был осуществлён втихую, по соглашению с Вашингтоном, потому что суд над известным революционером мог вызвать народные волнения. Но такой расстрел породил легенду. Фотография, сделанная кубинцем Альберто Корда 5 марта 1960 года, стала символом и предметом культа. Если бы Гевара умер своей смертью в глубокой старости, легенды не получилось бы.

Джереми Л. Смит — уже легенда. Но публичная мученическая смерть усилит ощущение легендарности до предела. Поэтому Джереми Л. Смит должен умереть красиво. Перед сотнями телекамер. На глазах у миллионов зрителей.

* * *

Теперь придётся немного отвлечься.

В музее Прадо в Мадриде хранится несколько работ великого голландского художника Иеронима ван Акена Босха. Его нельзя назвать живописцем, потому что его гротескные, чудовищные картины не имеют ничего общего с реальностью. Там хранятся триптих «Поклонение волхвов», картины «Искушение святого Антония», «Голова алебардщика», «Извлечение камня глупости», «Семь смертных грехов» и одно из его самых гениальных творений — триптих «Сад земных наслаждений». Другие работы Босха, разбросанные по разным музеям мира, не менее прекрасны и кошмарны одновременно, особенно алтарные триптихи «Страшный суд», «Воз сена», «Распятая мученица» и прочие в этом роде.

Триптих «Сад земных наслаждений» был создан в 1500–1510 годах для одной из многочисленных католических сект. Босху хорошо заплатили, но поместить результат его работы в церкви никто не решился. Он дошёл до нас в отличном состоянии.

Это страшная картина. Правда, в левой части триптиха всё ещё не так плохо. Это рай. Точнее, последние три дня сотворения мира. В центре створки — искушение Адама Евой. И Бог в облике Христа — молодой, прекрасный.

Джереми Л. Смит идёт по музею Прадо довольно быстро. Его не слишком-то интересуют картины. Живопись никогда не привлекала его. Но вдруг он останавливается. Он смотрит на левую створку «Сада земных наслаждений», разглядывает лицо Христа, прекрасную златовласую Еву, удивительных тварей земных, пьющего воду носорога и раздираемых лягушками птиц. Потом Джереми переводит взгляд на центральную часть триптиха.

Это собственно сад. Обнажённые мужчины и женщины предаются жутким, гротескным удовольствиям. Они совокупляются с рыбами, птицами и русалками. Они совокупляются, стоя на головах и сидя на лошадях, обвивают друг друга странными отростками и псевдоподиями, сливаются в единое целое, предаваясь всевозможным человеческим страстям. Беспечное веселье мира, растлённого любострастием, предстаёт здесь во всей красе.

Но потом настаёт черёд правой створки. Это ад. Так называемый «музыкальный ад». Человек, целующийся со свиньёй. Люди, распятые в метрономах, распластанные на арфах, расчленённые, пробитые ножами и иглами. Это один из вариантов босховского ада, подобный триптиху «Страшный суд» — и не менее страшный.

Но суть не в этом. Джереми смотрит не на жуткие мучения и не на отвратительные наслаждения. Это вторично. Он разглядывает лица людей. Он вспоминает виденную когда-то картину, изображавшую слепцов. Это был не Босх, а Пигер Брейгель-старший. Омерзительные рожи слепых, их грязная одежда, их мерзкие позы. Босх — это квинтэссенция ужаса. Джереми смотрит на сад наслаждений и понимает что-то важное. Но об этом я расскажу вам позже.

Церковь заказывала Босху картины и росписи. Но чаще всего она отказывалась забирать его работы. Слишком уж вызывающими они были, слишком отвратительными. Теперь мы смотрим на его картины и видим в них шедевры. В конце XV века в них видели безумие.

Джереми Л. Смит не может забыть Иеронима ван Акена. «Есть ли его работы в Риме?» — спрашивает он. Но в Риме нет его работ. Картины Босха можно увидеть в Мадриде, Венеции, Париже, Вашингтоне, Берлине, Лондоне, Роттердаме, Ренте, Брюсселе, Франкфурте, Вене, Филадельфии. Но в Риме — нет. Потому что Рим недостоин Босха.

Джереми знает, что стоит ему сказать лишь слово — и все картины Босха тут же перевезут к нему в апартаменты и разместят на стенах. Он знает, что может позволить себе тушить о них сигареты, и никто ему ничего не скажет. Ни слова. Но Джереми не поступит так, потому что Босх смотрит на него сверху — этот странный уродливый человек из маленького голландского городка Хертогенбоса.

Джереми бросает последний взгляд на «Сад земных наслаждений» и идёт дальше. Босх. Иероним ван Акен Босх смотрит на Джереми Л. Смита.

* * *

В день возвращения Джереми Л. Смита из России кардинал Спирокки первым делом идёт к Карло Баньелли. Он распахивает двери его апартаментов, отталкивает прислужника и застаёт Папу одевающимся после ванны. Слуга, накидывающий на Папу халат, смотрит удивлённо. «Пошёл вон», — говорит кардинал. Слуга тут же исчезает. Спирокки смотрит на неуклюжие движения Баньелли. Тот завязывает пояс халата и вопросительно смотрит на своего гостя.

«Время пришло», — говорит Спирокки. И Бенедикт XX сразу всё понимает. Он проходит мимо кардинала в комнату и садится на обитый бархатом диван.

«Когда?»

Сложно воплощать в жизнь подобные замыслы, когда все против тебя. Но организовать такое дело «изнутри» — легко. В любой день, в любой момент, при каких угодно обстоятельствах. Примерно так же, как с Джоном Фицджеральдом Кеннеди или Индирой Ганди. В нужный момент охрана не смотрит на своего подопечного, своевременно поднимается бронированное стекло, вовремя глохнет машина. Все действия скоординированы и отлажены. Всё отрепетировано.

«Уна беременна, — сообщает Спирокки. — Нужно подождать, когда об этом будет знать не только Джереми, но и ультразвуковой аппарат. Когда мы будем уверены, что ребёнок развивается нормально, мы поставим точку».

«Беременна… — протягивает Папа. — Ты уверен, что это хорошо?»

«Это прекрасно. У нас будет новый Джереми. Только воспитаем его мы».

Баньелли понимает, что Спирокки прав. Но что-то внутри него мешает ему немедленно согласиться с этим планом. Что-то шевелится в нём. Совесть, которую необходимо придушить.

Баньелли встаёт и направляется к буфету.

«Ты не чувствуешь себя Иудой, Лючио?» — спрашивает он.

Бенедикт XX боится войти в историю под прозвищем Предатель. Или Проклятый. Или каким-нибудь в этом роде.

«Мы — Иуды, Карло». Спирокки озвучивает то, что вертится у Папы на языке. «Мы должны были стать Иудами. Это было понятно ещё с того момента, как Джереми поднял тебя из гроба».

«Он поднял меня из гроба, а я должен предать его? Вот что меня пугает».

«Ты понимаешь, что другого пути нет. Или Джереми, или Церковь. Он разрушает систему, создававшуюся веками».

Баньелли держит в руке бокал с красным вином. Второй он подаёт кардиналу. Тот возвращается на диван и устремляет свой взгляд в пустоту.

«Карло, что ты видел там?»

Это вопрос, которого Баньелли ждал все эти годы. Что он там видел. Его спрашивали об этом, но не те люди, которым он готов был ответить. Он поворачивается к Спирокки и прикрывает глаза. Один из немногих, кто побывал за гранью и вернулся. Точно знающий, что находится за этой гранью.

«Ты хочешь это узнать?»

Он смотрит на Спирокки в упор, глаза в глаза, и кардинал отводит взгляд. Он не знает, хочет ли. Это слишком сложный вопрос. Неправильный вопрос. Но Спирокки сильнее собственного страха. Страха перед ответом, который он ожидает услышать.

«Да, — отвечает он. — Я хочу это знать».

Точка невозврата пройдена.

«Там нет ничего».

Спирокки смотрит на Баньелли. В его глазах вопрос.

«Там нет ничего, Лючио. Никакого белого коридора. Никаких родных и близких, встречающих тебя в раю. Никакого рая. Никакого ада. Там пусто и темно. Это беспамятство, вечный сон, Лючио. Мы верим в пустоту».

Спирокки встаёт и проходится по комнате. Потом оборачивается.

«Нет. Мы верим не в пустоту».

Я не смогу рассказать вам, что чувствует кардинал. Не смогу передать это его словами. Поэтому попробую объяснить так, как умею. Так, чтобы вы поняли.

Церковь — это здание. Очень красивое, чаще всего. Нотр-Дам де Пари — это шедевр. Кёльнский собор — это шедевр. Храм Христа Спасителя в Москве — это шедевр. Казанский собор — тоже шедевр. Массивные, давящие стены, гигантские колонны, великолепные росписи и скульптуры. Витиеватые химеры, красные кирпичи, разноцветные купола. Храм Василия Блаженного шедеврален. Если бы не Церковь, не было бы архитектуры. Великолепные идеи гениальных зодчих прошлого никогда бы не реализовались.

Выше прочих — Саграда Фамилия. Это не просто шедевр. Идею этого храма Гауди подсказал сам Бог, потому что человек не способен измыслить такое. Человек не может продумать каждый камень, каждый кирпич — витиевато изукрашенный, наполненный демонами и химерами, языческими символами, переплетающимися с христианской мифологией. Творение Гауди, этого безумца, не должно было быть закончено. У него ведь не было чертежей. У него были только эскизы — великолепные, гениальные. В 1926 году оборванный старик попал под первый барселонский трамвай. Краны остались стоять над Саградой. Через много лет после этого собор решили достроить. Чёрт возьми, что они наделали? Этот уродливый, систематически правильный модерн и рядом не стоит с неоготическим великолепием Гауди. Бог умер в этой новостройке. Только четыре солнечных креста на вершинах Саграды по-прежнему кланяются солнцу.

Любая церковь внушает уважение. В ней ощущается какое-то величие. Мощь, сила. Люди кланяются ей — искусственно, неискренне. Крестятся, плачутся писаным образам, что-то шепчут про себя. Это напоминает языческий культ.

Отец с ребёнком идут по улице мимо церкви. Отец поворачивается к этой белой громадине и кланяется, целует нательный крестик, трижды крестится. И сына прижимает рукой к земле. Это культ, какое-то болезненное отношение. А ведь Богу достаточно самой твоей веры. Ему известно, что ты веришь в него. Он знает об этом: ты же сам всем доказываешь, что он всеведущ. Он чувствует это, даже когда ты просто идёшь по улице. Когда просто смотришь кино. Когда ешь свои чипсы. Когда занимаешься сексом. Ты дитя его — зачем ему унижать тебя, ставить на колени, складывать твои ладони? Будь собой.

На самом деле Бог есть везде. Для того чтобы он услышал тебя, не нужно идти в церковь. Не нужно биться лбом об пол, креститься и кланяться иконам, становиться на колени и шептать мантры-молитвы. Бог слышит тебя всегда. Когда ты идёшь по улице и просто думаешь про себя. Когда лежишь в постели и думаешь. Когда сидишь в сортире и напеваешь популярный хит. Он слышит тебя. В любом случае, потому что он — внутри тебя, внутри кровати, в стенах, деревьях, листьях, заборах и даже в том дерьме, которое ты спускаешь в унитаз. Он — везде. По-всю-ду.

Он услышит тебя всегда. И, может быть, поможет. Молитва — это просто мысль о том, что тебе что-то нужно. По-настоящему нужно что-то, без чего ты не сможешь.

Конечно, нет никаких ангелов, никакого ада с котлами и рая с кущами и арфами. Это всё суеверные выдумки тёмного Средневековья. Загробная жизнь не имеет ничего общего с облаками и геенной огненной.

Хочешь молиться — молись. Хочешь воровать — воруй. Не суть важно в данном случае. Церковь создала сложную систему символов, основанных не на вере, а на страхе. Чучмек молится своему крокодилу, потому что хочет, чтобы тот сделал его толстым и богатым, а его жену и детей — сильными и красивыми. А христианин бьётся лбом об пол, чтобы его не карали. Чтобы его не варили в котле. Ницше, старая шельма, писал правильно: бог-паук, Иегова Кана, жестокий бог.

Нет ничего предосудительного в том, чтобы попросить у Бога миллион баксов или славную оргию с девочками. Исполнять или нет — это уже его дело, он сам решит, насколько ты достоин того или иного. И для этого нет смысла идти в церковь, креститься, бить челом и ставить свечи. Он и так всё слышит. Великолепно слышит — неужели вы принимаете его за глухого?

Нет смысла искать в Библии ответы на все вопросы. Их там нет. Там только сказки. Ответы — у тебя в голове и у тебя в кармане. Ответы — написаны на витринах. И в Библии, и на неоновой вывеске ты с равной долей вероятности можешь найти как правильный, так и неправильный ответ.

Ему не нужны жертвоприношения. Не нужны храмы и иже с ними. Он есть, пока вы в него верите. У себя ли в постели или в ливийской пустыне — неважно. Храм — это просто способ донести до тупого обывателя: эй, иди сюда, тут интересно. Вера, ага. И так испокон веков. Храм — это неоновая вывеска Бога, его рекламный ролик, созданный умелыми продюсерами.

Именно об этом и думает Спирокки. После смерти ты найдёшь то, что ожидаешь найти. Неверующий обрящет пустоту. Верующий — то, во что он верит.

«Мы верим в Бога, Карло», — говорит Спирокки.

Кардинал не кривит душой. Он может быть каким угодно подлецом и негодяем, может убивать чужими руками и наживаться на крови, но он верит в Бога. Он почти потерял эту веру незадолго до появления Джереми Л. Смита. Он уже ни во что не верил. Не верил даже тогда, когда Бенедикт XX поднялся со своего последнего ложа. Но манна небесная стала для Спирокки прорывом. Он снова уверовал. При этом в нём росла ненависть к Джереми. Он ревновал. Ревновал Бога к Джереми Л. Смиту. Кардинал Спирокки не мог понять, почему Господь среди всех людей избрал такого недостойного, такого низкого и слепого. Он, кардинал, всю свою жизнь посвятил служению Богу, а Джереми только и знал, что богохульствовать, но именно Джереми стал новым Мессией. Ревность вкупе с верой позволили кардиналу принять решение.

«Мы получаем то, во что верим. Ты потерял свою веру, Карло, и потому за гранью не нашёл ничего».

Баньелли поднимает на кардинала усталый взгляд.

«Может быть».

Спирокки только что получил ответ на главный вопрос, но не поверил в него. Он знал его заранее — и был готов не поверить. Если бы Баньелли сказал, что на том свете его встречали трубящие ангелы и апостол Пётр, у Спирокки не нашлось бы возражений.

«Мы верим в Бога, Карло!!! — Он кричит это в лицо Папе, орёт, слюна изо рта кардинала брызжет на лицо Бенедикта XX. — Понимаешь? Я — верю! Я верю в Бога!»

Он устало падает на диван.

«На проповеди?» — тихо спрашивает Баньелли.

«Да. С балкона напротив. Думаю, один из снайперов».

«Что со снайпером?»

«Будет уверен, что озолотится. Не доживёт до вечера».

Они говорят об этом так, словно обсуждают последние известия. Как говорили бы о футболе, чемпионате Италии, матче «Рома — Милан». Будничный диалог.

«Он не догадается? Джереми?»

Некоторое время Спирокки молчит, потом внимательно смотрит на Папу.

«Он знает, Карло. Он уже всё знает. Он знает день и час собственной смерти. Я прочёл это в его глазах. Но он не будет мешать. Он знает, что так должно быть. Что это его Голгофа».

Папа хмурится и кивает.

«Поэтому мы должны сделать всё правильно. Чтобы он остался легендой», — добавляет кардинал.

«Правильно…» — протягивает Карло Баньелли.

Он пытается воскресить в памяти хоть что-нибудь из увиденного за гранью, но помнит лишь пустоту.

* * *

У Джереми есть ещё целый список чудес, которые нужно осуществить. Он вспоминает Библию, которую вдалбливал в него Спирокки, и понимает, что Иисус делал всё легко, не задумываясь: его направляла Божья Рука. Джереми Л. Смиту каждое действие даётся с боем, каждое его действие — это подвиг.

Конечно, списка как такового не существует. Просто Джереми совершает чудеса, пока у него ещё есть время. Канонические чудеса в точном соответствии с Библией.

Конечно, это прогулки по воде. Иисус прошёл по воде в бурю, чтобы спасти своих братьев и друзей — рыбаков во главе с Петром. «И, встав, Он запретил ветру и сказал морю: умолкни, перестань. И ветер утих, и сделалась великая тишина». Это о буре. Но прогулки по воде — это из той же серии. Они есть в каждом Евангелии.

Врачи рекомендовали Уне морской воздух. Она бывала на море и раньше — уже будучи приближённой к Джереми Л. Смиту, но никогда не воспринимала его как место отдыха. Джереми говорит: «Летим». К этому времени он уже не нуждается ни в самолёте, ни в корабле. Джереми стоит лишь захотеть — и он тут же окажется в любой точке земного шара. Но он не пользуется этой возможностью, потому что это дьявольское искушение, подобно прыжку с телебашни.

Они едут на берег Средиземного моря, но не итальянский, а французский. Это Баркарез, крошечный городок на юге Франции. Он плоский и одноцветный. На берегу моря стоят маленькие бунгало, разделённые заборчиками. В каждом дворике — столик, стулья, зонтик и гриль. Джереми Л. Смит и Уна Ралти скрываются в одном из этих бунгало. У Уны уже заметный животик. Они похожи на простую семейную пару. Только под каждым кустом скрывается по наблюдателю. Джереми сам выбрал это место.

Его никто не узнаёт. Он сидит на пляже в тёмных очках, Уна — рядом. Она хватает его за руку и тянет к морю. Он бежит за ней, они плескаются солёной водой и смеются. На пляже — восемнадцать наблюдателей и охранников. Терренс О'Лири тоже здесь. Но Джереми не знает о его присутствии. Это единственное, чего он не знает.

Потом они с Уной идут вдоль пляжа в поисках какой-нибудь тихой лагуны или бухты. Народу в это время немного, пляж практически пуст. Вокруг много каменистых скал. Меж двух обломков чёрного камня — узкий проход, из которого вытекает ручей. Они идут прямо по ручью, держась за руки. Агент в плавках остаётся у прохода.

Это и есть лагуна. Тут никого нет. Она ограждена скалами — такое озерцо десять на десять метров. Оно довольно глубокое — дно уходит из-под ног, не успевает Уна сделать и двух шагов. Джереми подхватывает её за руку и помогает добраться до песочного островка, на который падают солнечные лучи. Это идеальное место для уединения. Они лежат вот так, рука об руку, Уна смотрит в небо, а Джереми — на Уну. В этот момент она поворачивает голову и спрашивает:

«Как мы его назовём?»

Она не хочет выбирать имя сама.

«Николас», — без тени сомнения отвечает Джереми. Он не думал над этим ни секунды. Просто он смотрит в будущее и знает, что его сын должен носить такое имя.

«Хорошее имя».

Они по-прежнему лежат рядом. Уна кладёт свою руку на живот Джереми, покрытый рыжеватым пушком. «Я люблю тебя, мой хороший», — говорит она. Он молчит, но по его улыбке всё понятно и так.

Она снова поворачивает лицо к небу и спрашивает:

«А ты можешь ходить по воде?»

Иисус сделал это, чтобы спасти своих учеников. Он протянул руку к Петру, и тот пошёл к нему по воде. Вера позволяла Иисусу ходить по водной глади. Вера позволила сделать это и Петру. Но Пётр усомнился — и стал тонуть.

Джереми поднимается и ставит ногу на водную гладь. Потом вторую. И вот картина: он идёт через крошечное озерцо, и ступни его едва касаются воды. Уна смотрит на него без удивления. Она понимает, кто перед ней. Понимает, чьей любви она удостоилась.

Джереми не скажет Уне, что она переживёт его всего на несколько месяцев. Собственно, он не расскажет ей и о своей смерти. Джереми хочет, чтобы Уне было хорошо, чтобы она не думала о будущих бедах, а лишь о счастливом настоящем. Он идёт по воде — бессмысленно, для демонстрации, из хвастовства. Из-за камней за ним наблюдает охранник. Когда Джереми делает первый шаг, этот человек прикрывает глаза и садится на песок. Он не верит тому, что видит.

Джереми разворачивается, и от его пяток по воде расходятся круги. Он широко улыбается Уне и протягивает к ней руку: «Иди ко мне». Уна поднимается и делает первый шаг. Воду она не чувствует. Её ноги парят в миллиметре над поверхностью озера. Джереми улыбается и смотрит на неё. Уна делает первый шаг, затем второй, и неожиданно обретает уверенность в себе. Она двигается легко, как водомерка, и её рука встречает руку Мессии. Он целует её в губы, и они возвращаются на берег рука об руку. Она смеётся, и он тоже, и им, по сути, никогда не было так хорошо, как сейчас.

Развлекательные прогулки по воде, новый аттракцион для избранных. Агент немедленно передаёт информацию в Ватикан. Спирокки думает о том, что можно было бы сделать очень хорошее шоу: Джереми Л. Смит идёт прямо по воде и спасает от гибели какой-нибудь рыболовецкий траулер или сейнер. Собственно, Спирокки уже видел это представление — в бассейне, перед поездкой в Африку. Но тогда кардиналу было не до развлечений. Перед ним стояли первоочередные задачи.

Впрочем, никакого шоу не будет и теперь.

Есть и другие чудеса. Например, хлеба и рыбы. Война — это одно, а голод — совсем другое, хотя они и связаны неразрывно. «Тогда велел народу возлечь на землю; и, взяв семь хлебов и воздав благодарение, преломил и дал ученикам Своим, чтобы они раздали; и они раздали народу». Евангелие от Марка, 8:6.

Это происходит в Афганистане. Там снова начинается война, снова исламские фанатики и ненавистники Джереми Л. Смита жгут деревни и поля. Снова начинается голод. Грязные дети на полуразрушенных улицах вымерших городов. Бомбы, падающие днём и ночью. Бородатые люди с автоматами в руках. Женщины в грязных одеждах. Это арабский мир. Он никогда не менялся и никогда не изменится, во что бы они ни верили.

Вы не могли не видеть эту телетрансляцию. Джереми стоит на возвышении, вокруг него — толпы народа, несколько тысяч человек, женщины и дети. И все они голодны, все они оборваны и лишены крова. Спирокки в этот момент торжествует. Каждое чудо, совершаемое Джереми Л. Смитом по библейскому образцу на глазах у миллионов, работает на него, кардинала. Работает на Рим, на Ватикан.

Джереми опускает руку в контейнер с едой. Он всего один — там хлеб, сухая колбаса, галеты и армейские пайки в индивидуальных упаковках. Тысячи людей выстроились в очередь, а Джереми всё достаёт и достаёт еду из бездонного источника. И люди уходят, унося её в руках, мешках и подолах. У Джереми устают руки, и он подаёт условленный знак. Подходит другой человек, афганец, и продолжает дело Джереми Л. Смита: армейские пайки, колбаса, хлеб. Телекамера заглядывает в контейнер: он почти пуст, видно дно, осталось всего несколько порций. Но вот проходит ещё десяток человек, и ещё десяток, а еда всё не заканчивается.

Это стандартное библейское чудо, обыденный шаблон.

И, конечно же, исцеления. Джереми, накладывая руки, прекращает кровотечения, рассасывает катаракты, уничтожает лишаи, излечивает сифилис и СПИД. Это рабочая поездка — Джереми пашет, как заводная машина. Как заводной апельсин.

Чудо следует за чудом. Джереми Л. Смит совмещает в себе возможности Иисуса и всех ветхозаветных старцев — всех до единого. Джереми всемогущ.

* * *

Живот Уны увеличивается. Она уже не может выходить к народу, как прежде. Чтобы избежать пересудов, о беременности нужно заявить официально. Спичрайтеры строчат тексты. Объявление для простого народа: легенда о непорочном зачатии, часть вторая. Но, конечно, ребёнок — сын Мессии. Не Бога, а самого Джереми Л. Смита. Джереми вызывает Спирокки к себе и сообщает: «Моего сына будут звать Николас. Я объявлю об этом сам. Завтра, во время проповеди». Спирокки знает, что возражать бессмысленно. Никто не может противиться воле Мессии.

Теперь Спирокки боится оставаться с Джереми наедине. В глазах Мессии он читает знание. Нет ни малейшего сомнения в том, что Джереми Л. Смит в курсе всего происходящего за его спиной. Но раз Джереми молчит, значит, он негласно позволяет Спирокки готовить покушение. Впрочем, подготовка не требует существенных усилий. Нужно только определить место и время. Место — балкон. Время — проповедь. Снайпер — в окне напротив. Вот и всё.

О грядущем появлении сына Джереми Л. Смит и в самом деле объявляет на следующий день. Продажи товаров, связанных с его именем, возрастают в несколько раз. Биржевые рейтинги скачут, как сумасшедшие. Коэффициент Доу-Джонса снижается. Вы помните эту трансляцию — нет смысла описывать её подробно. Всё начинается как обычно. Джереми в белых одеждах появляется на балконе и благословляет толпу. Как всегда, имеется ложа для VIP-персон. Они ждут повторения манны небесной, но Джереми уже не играет в такие игрушки.

«Я хочу сказать вам несколько слов! — говорит он после благословения. — Вы не будете одиноки, потому что Уна, моя верная спутница и ученица, носит под сердцем дитя!»

Толпа взрывается криками. Она делится на две части. Тех, кто радуется, и тех, кто ненавидит Джереми за то, что он разрушил миф о собственной девственности. Учебники по смитологии ещё не обзавелись новыми параграфами о непорочном зачатии. Спирокки качает головой. Джереми снова рушит его планы — всё придётся исправлять.

Уна появляется на балконе почти сразу после слов Джереми. Её живот заметно округлился. Она становится в профиль, чтобы телекамеры зафиксировали её беременность. Джереми молчит, пережидая рёв толпы. Сейчас Уна прекраснее, чем когда-либо. Беременность не искажает её черт, не портит кожу. Уна — это воплощение материнства.

Все фирмы, мало-мальски связанные с Ватиканом, тут же начинают штамповать новые виды продукции. Появляются памперсы от Джереми Л. Смита. На рекламе изображён Мессия с младенцем на руках. Эта фотография была сделана во время одного из сеансов исцелений. Погремушки в виде фигурок Джереми и Уны, коляски с рисунками по мотивам смитологии, детское питание «Божье дитя» и прочая ерунда. Это бизнес, дружок.

* * *

История будет говорить о Джереми Л. Смите разное. Никакие учебники по смитологии не смогут сдержать армию ненавистников, которая появилась уже при нём и набрала силу после его смерти. Их не так уж много по сравнению с верующими в Джереми Л. Смита, но вполне достаточно, чтобы иногда собирать стихийные митинги, писать на стенах гадости и распространять антисмитовские листовки. Среди подобных крикунов всегда есть лидеры. Это грамотные и образованные люди, которые рассчитывают нажиться на хулении святого. Точнее, не рассчитывают, а наживаются.

В основном подобные люди вдохновляются таким явлением, как говноистория. Простите меня за этот термин, но иначе нельзя. Так оно и есть — говноистория. Не правда и не истина, а что-то отдельное — мерзкое и неприятное.

Говноисторики копаются в таких вещах, в которые лезть не следует. Они находят сифилис у Наполеона Бонапарта, Христофора Колумба, Максимильяна Робеспьера и других великих людей. Они обнаруживают, что Елизавета I, королева-девственница, спала с кем ни попадя. Они кричат, что Чайковский был гомосексуалистом, а Ницше — сумасшедшим идиотом. Они утверждают, что Жанна д'Арк никогда не существовала, потому что ни один король не принял бы какую-то крестьянку. Они упиваются тем фактом, что Пушкин матерился в своих письмах и замахивался половым органом на каждую проходящую мимо служанку. Они выкапывают, что Артур Конан Дойль баловался кокаином.

На самом деле они просто завидуют людям, которые поднимали из пепла государства, открывали новые земли, создавали великую музыку и литературу и словом разрушали города. Единственное своё сходство с этими людьми говноисторики находят в том, что те тоже болели сифилисом.

Целая толпа могилокопателей — так называемых «антистратфордианцев» — образовалась вокруг Уильяма Шекспира. Они готовы приписать авторство шекспировских пьес кому угодно — от Бэкона до Елизаветы I, лишь бы обгадить великого английского драматурга. На самом деле, все эти пьесы и стихи написал Уильям Шекспир из Стратфорда-на-Эйвене — все эти сорок с лишним пьес и сто пятьдесят четыре сонета. А если что-то и не сходится, то какая, к чёрту, разница? Если история выдумала персонажа по имени У. Ш, значит, так ей было угодно. Вот и всё.

Ещё один известный пример — это великий русский писатель Михаил Александрович Шолохов. Какие-то недорезанные уродцы стали копать и обнаружили, что слишком уж молодым был Шолохов, когда написал свой «Тихий Дон». Слишком уж хорошо он знал события того времени, когда сам был ещё неразумным ребёнком. Слишком слабыми были «Донские рассказы», предшествовавшие «Тихому Дону». И началась эпопея. Убогие, похабные статейки о том, что Шолохов — это всего лишь раскрученное имя, что в действительности на него пахала целая кодла литературных негров и так далее. На самом деле всё просто: великий русский писатель М. А. Шолохов написал великий роман «Тихий Дон». В 1965 году он совершенно справедливо получил за него Нобелевскую премию. И всё. Никакие другие факты не заслуживают ни малейшего внимания. Какая разница, что там было на самом деле.

Под такой же пресс попадёт и Джереми Л. Смит. Точно так же доморощенные фанаты истории будут копаться в его грязном белье и находить то, чего не было. Точнее, то, что было, но чего не следует знать о Мессии. Именно поэтому я выложил вам всё. Я написал обо всём, и всё это правда, истина — от первого до последнего слова. Так и было, так и есть. Теперь ни один говноисторик не сможет придумать ничего нового. Всё плохое, что было в жизни Джереми Л. Смита, я вам уже изложил. Он был развратником — пожалуйста. Был сволочью — пожалуйста. Необразованным имбецилом — милости прошу. Любая мерзость на ваш выбор. Из первых уст.

Загвоздка лишь в том, что вы всё равно не поверите ни мне, ни доморощенным говноисторикам. Вы в любом случае будете верить учебникам по смитологии. Потому что их вдалбливают в вас с самого раннего детства. Вы ещё не можете ходить, но уже знаете о Джереми Л. Смите всё. Ещё с трудом выговариваете «мама», но уже знаете слово «Смит». Вы будете верить тому, чему вас научат. Но если вам всё же придётся обратиться к альтернативной истории — то лучше уж прочтите эту книгу, чем «факты», выдуманные лжебиографами.

* * *

С этого момента в нашей истории появляются ещё два персонажа.

О первом вы ничего не знаете. Он никогда не упоминался ни в одном учебнике. Никогда не появлялся на публике. Его имя — пустой звук. Он давно уже мёртв, кстати. Но о смерти — позже.

Его зовут Дим Харкли, он британец. Это высокий и полный, но крепкий мужчина, у него длинные светлые волосы, собранные в хвост, а виски начисто выбриты. Он увлекается историческим моделированием и кулинарией, его жену зовут Ирен, и у него есть белый сиамский кот по имени Маркс. Мистер Харкли умеет виртуозно обращаться с оружием. Он с завязанными глазами собирает снайперскую винтовку за считанные секунды. Он без промаха стреляет из пистолета и автомата. Он так ловко владеет ножом, что может дать фору любому морскому пехотинцу. Мистер Харкли служил на границе, а теперь состоит в личной охране Джереми Л. Смита. Не в полку разряженных парадных швейцарцев, а в незаметной службе. Когда Джереми Л. Смит произносит речь, мистер Харкли всегда находится поблизости — на крыше одного из соседних зданий. Помимо него в охране Джереми Л. Смита задействованы ещё двадцать снайперов. Но Харкли знает, что он особенный. Что кроме него никто не справится с охраной Мессии. Обычно он занимает позицию точно напротив Джереми. Оптический прицел его винтовки смотрит Мессии прямо в лоб.

Каждое утро мистер Харкли идёт на службу. Он просыпается в съёмной квартире неподалёку от центра Рима, тихо встаёт, чтобы не разбудить жену, и направляется в ванную. Он тщательно бреется и умывается. Душ он обычно принимает по вечерам, раз в два дня. Затем он облачается в неброскую форму охранной фирмы и выходит из дому. Ирен не просыпается. Маркс провожает мистера Харкли до дверей. Последний садится в свой «Фиат» и направляется в сторону Ватикана. У мистера Харкли есть специальный пропуск, позволяющий въезжать на его территорию на автомобиле.

Далее возможны два варианта развития событий. Если у Джереми Л. Смита не запланировано «выходов в свет», мистер Харкли просто дежурит в комнате охраны. У него нет конкретной работы. Он болтает с коллегами, смотрит телевизор. Но он всегда готов по первому же сигналу покинуть комнату охраны и броситься спасать своего подопечного.

Второй вариант подразумевает, что Джереми Л. Смит будет произносить проповедь или речь. В такие дни мистер Харкли вместе с другими снайперами посещает оружейную и берёт именную винтовку. Далее он проходит инструктаж и заранее, за два с лишним часа до выхода Джереми, занимает свою позицию. Чаще всего она находится напротив Мессии, но бывает и по-другому.

Когда Джереми Л. Смит отправляется в очередное турне, мистер Харкли едет с ним. На выездах ему приходится не просто сидеть в засаде напротив Мессии. В его обязанности также входит поиск оптимального места для поста и внесение предложений по размещению снайперов.

Но сейчас это неважно.

Потому что в тот самый день всё начинается как обычно. Как обычно мистер Дим Харкли поднимается с постели и идёт в ванную. Он смотрит на себя в зеркало. Светлые волосы, крупное, почти безволосое тело, добрые круглые глаза. У него красивая улыбка, он располагает к себе людей. Он смотрит в зеркало и вспоминает свой первый разговор с кардиналом Спирокки.

Кардинал сидит на стуле за письменным столом из морёного дуба. Сбоку, в большом кресле, расположился Папа Римский Бенедикт XX, он же Карло Баньелли. Кроме того, здесь присутствуют ещё два кардинала — Марко Мендоза и Винченцо Мольери. Они сидят в стороне и смотрят в пол. Спирокки буравит взглядом Дима Харкли.

«Вы догадываетесь, мистер Харкли, что от вас требуется?»

Дим качает головой. Нет, он не догадывается. Какие-то дополнительные указания по части безопасности?

«Вы верите в Бога, мистер Харкли? Только прошу вас, ответьте совершенно честно. От вашей честности сейчас зависит ваша карьера. Если вы соврёте, даже сказав, что верите, это не пойдёт вам на пользу».

Дим размышляет некоторое время. Да, я верю. Но не слишком ревностно.

«Это хорошо. А как вы относитесь к Джереми Л. Смиту? Опять же, отвечайте как угодно: любая ересь будет вам прощена. Главное — честно».

Дим снова погружается в раздумье. Не могу сказать, что верю в него сильнее, чем в Бога. Мне кажется, он просто посланник, но никак не Сын Божий.

«Хорошо. Теперь вопрос: вы могли бы при необходимости убить Джереми Л. Смита? Если бы этого потребовала ваша страна?»

Это самый сложный вопрос. Дим Харкли — англичанин, а не итальянец. Он не знает, какую страну имеет в виду Спирокки. Более того, он не знает ответа на этот вопрос. Убить Джереми Л. Смита.

«Я имею в виду: можете ли вы сделать это с психологической точки зрения? Если Папа Римский, ваш официальный начальник, прикажет вам это сделать, вы пойдёте на такой шаг?»

Харкли — солдат. Приказ командира не обсуждается. Он сжимает зубы и произносит эту фразу.

«Хорошо, — подытоживает Спирокки. — Полагаю, всё понятно. Вам уготована очень важная миссия. Джереми Л. Смит разрушает Церковь. Для её возрождения нужны решительные шаги. Смерть Джереми Л. Смита повлечёт за собой сумасшедший всплеск веры. Вы меня понимаете?»

Я должен убить Джереми Л. Смита?

«Да. Всё спланировано. Дело только за вами. Если всё пройдёт удачно, вы получите такую сумму денег, на которую сможете купить себе десять вилл в разных точках мира, а остальное положить в банк и безбедно жить на проценты всю оставшуюся жизнь. Если же вы не согласитесь или в нужный момент не сможете нажать на курок, на этом ваша жизнь потеряет всякую ценность. Вы меня понимаете?»

Дим Харкли понимает всё. Это шантаж.

Он получает подробные инструкции. Он точно знает, в какой момент должен выстрелить. Передатчик в его ухе будет напрямую связан с рацией кардинала Спирокки. Одно только слово «сейчас» — и Дим Харкли убивает Мессию.

Вы сердитесь, я вижу. Вы не верите. Вы никогда ничего не слышали о Диме Харкли. Вам называли совсем другое имя. Оно встречается в учебниках по смитологии, в историях и легендах, в проклятиях и ругательствах. Это имя Мангора Шанкара. Вы ненавидите Шанкара за то, что он убил Джереми Л. Смита, выстрелив из толпы. Он поднял свой пистолет, украденный из оружейного магазина полторы недели назад, и выстрелил в Джереми Л. Смита. Вы читаете эту чушь в учебниках и не думаете о том, что Шанкар не мог пронести оружие на площадь, не мог пройти через металлодетектор.

Тем не менее в ваших книгах написано именно так. Мангор Шанкар — индус. Он родился в Индии, а в возрасте семнадцати лет уехал из своей нищей страны искать счастья в Европе. Он нашёл его в Риме. Относительное счастье: работа продавцом в лавке и съёмная комната недалеко от неё. Он ненавидит Джереми Л. Смита за то, что тот разрушает религию его страны, его собственную религию — так написано в учебниках. Мангор Шанкар украл пистолет в нелегальной оружейной лавке Марко Мелсанти.

Мелсанти — расист и предводитель местных скинхэдов. В подвале под магазином одежды он содержит небольшую оружейную лавку. Мангор Шанкар знает об этом. Он приходит к Мелсанти якобы для покупки револьвера, долго рассматривает различные модели, а когда Мелсанти отворачивается, ворует плохо лежащий пистолет — женскую «Беретту» 32-го калибра. Это оружие для стрельбы по воробьям. Пятьдесят метров для «Беретты» — невозможное расстояние. В момент выстрела Джереми находится от Шанкара более чем в ста метрах.

Непонятно, как Шанкар обходит металлодетектор. Кабинки установлены при входе на площадь — миновать их невозможно. Тем не менее Шанкар обманывает охрану и оказывается на площади с пистолетом в кармане.

Это официальная версия. В соответствии с ней после выстрелов начинается паника. Мангор Шанкар погибает, затоптанный толпой, — в числе прочих семидесяти шести человек. В основном женщин и детей. Как, вас уверяли, максимум десяток жертв? Семьдесят шесть, запомните это. Причём я говорю только об убитых на месте. В больнице скончалось ещё шестеро. Раненых — не сосчитать. Вы должны живо представлять себе эту картину. Мать с младенцем на руках бежит в толпе. Её толкают, ноги подгибаются, она падает на колени. Ребёнок падает на землю перед ней. На глазах у умирающей матери тяжёлый армейский ботинок вдавливает крошечное тельце в асфальт. Головка лопается, как яйцо в микроволновой печи. Её звали Магда Балли. Ребёнка — Ревекка Балли.

Тело Мангора Шанкара находят на площади среди погибших. Подробности вам неизвестны. Он лежит, согнувшись пополам. Пистолет вдавлен в его живот так, что кожа разорвалась, и вокруг него — лужа крови.

Я расскажу вам, откуда взялся Мангор Шанкар. Откуда у него пистолет и почему он погиб в этом столпотворении. В какой-то момент через толпу проталкивается человек в сером костюме. Он ищет кого-то. «Беретта» 32-го калибра у него в кармане. Наконец он находит подходящего зрителя. Это молодой индус. Он смотрит на Мессию, открыв рот, с выражением обожания на лице. Человек в сером подходит к индусу и суёт ему в руку какой-то свёрток. Тот берёт его автоматически и с удивлением смотрит на незнакомца. Но человек в сером сразу же скрывается в толпе. Индус разворачивает свёрток. В его руках пистолет 32-го калибра, «Беретта». Он смотрит на него, и в этот момент раздаётся выстрел.

Справа от Шанкара стоит полная женщина. Она оглядывается на соседа и видит в его руках оружие. «Это он, он стрелял!» — кричит она и пытается пробиться к выходу. Начинается паника и столпотворение, в котором погибает Мангор Шанкар. Впрочем, если бы он выжил, то бы был подстрелен полицейскими во время задержания. Ему выпал жребий смертника.

Вы не верите мне, я чувствую. Вы не готовы признать, что всё, чему вас учили, — это ложь, и не более того. Вы не можете поверить, что Мангор Шанкар не убивал Джереми Л. Смита. Эти слова — «мангор шанкар» — стали нарицательными. Они уже на подсознательном уровне ассоциируются у вас с Иродом, с убийцей Господа. Это слова проклятия. Ни одна мать не назовёт своего ребёнка в честь Шанкара. Его однофамильцы меняют паспорта и превращаются в Панкаров и Самкаров.

Такие случаи бывали и раньше — в истории, в литературе. Вспомните хотя бы Голдстейна из «1984» Джорджа Оруэлла. В этом романе фамилия «Голдстейн» символизирует предателя, врага, негодяя. Можно припомнить и целый ряд исторических фамилий, которые вызывают сугубо отрицательные ассоциации. Кстати, не только фамилий, но и имён. Попробуйте-ка назвать сына Адольфом. Прошло много десятилетий, но его всё равно будут дразнить Гитлером. Эти имя и фамилия по-прежнему не вызывают ничего, кроме ненависти.

Совершенно другие эмоции связаны с именем Дима Харкли. Точнее, с ним вообще не связано никаких эмоций. Это просто одно из множества имён в ряду прочих. Вы никогда его не слышали — вплоть до настоящего момента.

В тот самый день Дим Харкли выходит из дома с тяжёлым сердцем. Его жена ни о чём не догадывается, а вот кот чувствует, что с хозяином что-то не так. Он не просто провожает его до дверей — он ластится к мистеру Харкли и трётся о его ноги. Дим Харкли гладит кота и уходит на службу.

Всё продумано и организовано. Агент в сером находит в толпе подходящего человека и ждёт, не теряя его из виду. По команде он отдаёт ему пистолет. Снайпер должен выстрелить в тот момент, когда этот случайный человек будет рассматривать оружие. Внутренняя связь кардинала с агентом и снайпером работает безукоризненно. Никаких страховочных планов не предусмотрено. Если человек в толпе не возьмёт пистолет, если никто не увидит это оружие у него в руках, если он тут же бросит его на землю или спрячет в карман, то снайпер всё равно должен выстрелить. Просто в таком случае вина будет свалена на снайпера.

На самом деле Дима Харкли никто не собирается оставлять в живых. Дим подозревает об этом, но всё же надеется на вознаграждение. Он надеется обеспечить Ирен до конца жизни. Уехать из Италии куда-нибудь на острова и жить там, на курорте, как в сказке.

Самым важным фактором является выбор момента. Нельзя, чтобы выстрел прервал Мессию на полуслове. Но не стоит и допускать, чтобы тот успел сказать слишком многое. Спирокки понимает, что на своей последней проповеди Джереми Л. Смит может позволить себе сказать то, чего никогда не сказал бы при иных обстоятельствах.

Именно поэтому кардинал не спит всю ночь. Именно поэтому его сердце бьётся, как паровой молот.

* * *

Назовём эту дату днём «X».

В этот день Джереми Л. Смит открывает глаза раньше обычного. Он смотрит на лежащую рядом Уну. У неё уже большой живот: она на седьмом месяце. Он прикладывает ухо к её животу, и ему кажется, что он слышит, как бьётся сердце его ребёнка. Он встаёт и идёт в ванную для совершения утреннего туалета.

Мангор Шанкар сегодня не работает. Уже несколько дней он сторожит свою очередь, чтобы попасть на проповедь Джереми Л. Смита. Сегодня ему это удастся. Он сидит на мощёной улице среди таких же ожидающих. Ему холодно.

Дим Харкли уже едет на работу. Всё как обычно. Его «Фиат» благополучно минует пробки и достигает служебного въезда в Ватикан.

Кардинал Спирокки сидит в своём кабинете и размышляет. Он думает о том, что будет после смерти Мессии. Как изменится мир. Он думает о том, что будет с миром через сто или двести лет. Каким история запомнит Джереми Л. Смита.

Бенедикт XX занят тем же, что и Спирокки. Но он думает не о Джереми Л. Смите, а о себе. В том, что история запомнит Джереми, сомнений нет. Но запомнит ли она его — Папу Римского Бенедикта XX? Его мучает совесть. Ему кажется, что он что-то делает неправильно.

Джереми Л. Смит бреется с особой тщательностью. Сегодняшний день — особенный, и он это знает. Сегодня нельзя делать что-то поверхностно, бегло. Каждая деталь должна быть выверенной и продуманной. Сегодня Уне не стоит выходить на балкон. Он уже сказал это кардиналу Спирокки. Кардинал сообщил об этом доктору, доктор — Уне. Уна послушается врача. Даже если рядом с тобой человек, который может излечить всё что угодно, ты всё равно больше доверяешь врачу — это факт.

Дим Харкли здоровается с коллегами и направляется в оружейную проверять винтовку. Вскоре он займёт своё обычное место в окне напротив балкона Джереми.

Мангор Шанкар жуёт пирожок и запивает его «Пепси-колой». Ждать ещё довольно долго.

Спирокки размышляет не только о будущем. Он думает и о настоящем. Дело в том, что никто из посвященных в план убийства не должен остаться в живых. Карло Баньелли, кардиналы Мольери и Мендоза, Дим Харкли — всем следует умереть. Дима Харкли прикончит человек Спирокки. Папу и кардиналов придётся убрать лично. Люди из серой гвардии, задействованные в заметании следов, умрут позже при невыясненных обстоятельствах, последовательно. Смерть — это единственное, что может заставить человека молчать.

Правильно, возмущайтесь. Кричите мне, что я вру. Я же объяснял вам разницу между правдой и истиной. Теперь вы и сами можете её увидеть. Мангор Шанкар — это правда, остальные участники событий — истина.

Уна просыпается, когда Джереми Л. Смит уже одет. Он садится на постель и смотрит на неё.

«Зачем так рано, мой хороший?» — спрашивает она.

«Есть ещё несколько дел».

До проповеди три часа. Никто не знает, о чём Джереми Л. Смит будет говорить сегодня.

«Я чувствую: что-то не так, — говорит Уна. — Сегодня у тебя странные глаза».

«Всё хорошо. Всё как обычно, точно», — он гладит её живот.

Она понимает, что он врёт. В ней зарождается смутная тревога, но она хочет доверять ему.

«Я знаю, всё будет хорошо, — говорит он. — Это обычный день. На следующей неделе мы опять поедем на море: тебе полезен морской воздух».

Она улыбается: «Да, мой хороший».

Тем временем Дим Харкли проверяет своё оружие. Всё в полном порядке: прицел идеально сбалансирован, винтовка заряжена и смазана. Он аккуратно укладывает её в футляр и направляется в комнату охраны для общего сбора и прохождения инструктажа.

Мангор Шанкар ждёт.

Папа сидит в своём кабинете и смотрит на портреты — свой собственный и Джереми Л. Смита. Кто ты такой, Джереми Л. Смит? Как сумел ты сделать то, чего не смог сделать ни один Папа за многовековую историю христианства? Мессией мы зовём тебя. Мы сравниваем тебя с Христом, но ты ведь — не Христос, ты ни капельки на него не похож. Ты — что-то новое, другое. Тебе подобного раньше не было, можно ли сравнить тебя с Иисусом? Кто ты, если не Сын Божий, ведь ты наделён могуществом Его.

Именно теперь, когда менять что-то поздно, когда элсмиты заменили на колокольнях кресты, а человечество заместило имя Иисуса именем Джереми, Карло Баньелли понимает, кого они создали, кого воспитывали, на ком обогащались — и кого убивают. Сердце Папы сжимается, по его лбу течёт холодный пот. Он, пошатываясь, покидает кабинет.

Спирокки сталкивается с Папой в дверях. Бенедикт XX не здоровается с ним. Он заходит в кабинет и закрывает за собой дверь.

«Что случилось?» — Кардинал Лючио Спирокки волнуется.

«Мы не должны этого делать».

Спирокки хмурится.

«Всё решено. У нас нет других вариантов. Нет другого выхода».

На лице Баньелли — страх.

«Мы не должны этого делать. Если ты не откажешься от этой идеи, я стану рассказывать о твоём плане всем подряд. Каждому кардиналу. Каждому служке. Я соберу свою прислугу и прикажу распространить эту информацию по всему Ватикану».

Кардинал Спирокки подходит к столу, открывает ящик и достаёт оттуда пистолет с глушителем. Он разворачивается и дважды стреляет в грудь Карло Баньелли, Папе Римскому Бенедикту XX.

«Теперь не будет Джереми, который вернёт тебя из твоей пустоты».

И кардинал по рации вызывает своих людей. Тело должно быть спрятано. После того как Дим Харкли выстрелит, всё потеряет смысл, но пока никто не должен знать, что Папа мёртв.

* * *

В операции по устранению тела Папы задействованы три безымянных человека в сером. Спирокки, конечно, известны их имена. Эти имена исчезнут вместе с их обладателями.

Неужели вы и вправду поверили в эту чушь: смерть от инсульта, естественные причины, пожилой человек? Бред сивой кобылы. Две пули в груди. Одна — точно в сердце. В молодости кардинал Спирокки служил в армии и до сих пор отлично стреляет. Теперь Бенедикта XX можно смело причислять к лику святых. Или блаженных. Потому что он воскрес, а потом принял мученическую смерть.

Время ползёт медленно. Джереми Л. Смит вызывает кардинала Спирокки в свой кабинет. Кардинал идёт нехотя, потому что не может представить, что ему скажет Мессия. Он идёт по коридорам, рассеянно смотрит на кланяющихся ему слуг. Он поднимается к апартаментам Смита и ждёт у дверей, не решаясь войти. Дверь распахивается. На пороге — сам Джереми Л. Смит. Он смотрит Спирокки в глаза.

«Входите, кардинал».

Чуть ли не впервые Джереми назвал кардинала на вы. Впервые склонил голову при встрече с ним. Спирокки предчувствует неладное.

Джереми проходит через апартаменты, Спирокки — за ним. Вот и кабинет. Джереми садится за стол. Спирокки — в кресло напротив. Они молчат. Спирокки напряжён. Его молчание — натужное, трудное. Джереми смотрит на кардинала спокойно, почти с улыбкой.

«Скажите мне, кардинал Спирокки, что вы собираетесь делать после моей смерти?» — спрашивает Джереми. Теперь он и в самом деле улыбается.

Спирокки не знает, что ответить. На его лице — искусственная ответная улыбка.

«Почему вы спрашиваете?»

Он тоже обращается к Джереми на вы.

«Потому что скоро меня не станет, вы это знаете. Мне интересно, что вы собираетесь делать».

«Если вам известно будущее, вы знаете, что я буду делать, не так ли?»

«Это верный ответ, — говорит Джереми. — Но я хочу сказать — никакого будущего у вас нет. Никакого».

Спирокки молчит.

Джереми поднимается.

«Нам пора».

* * *

Назовём этот момент часом «Ч».

Толпу запускают на площадь примерно за два часа до начала проповеди. Где-то в толпе, зажатый между другими людьми, идёт Мангор Шанкар. Он роняет недоеденный бутерброд. За спиной у него — маленький рюкзачок, в нём — бутылка простой питьевой воды. Шанкар успел сходить в туалет до того, как попал на площадь, и поэтому доволен. Здесь отлучиться некуда.

Дим Харкли уже на позиции, как и другие снайперы. Он рассматривает толпу через прицел. Обычно мистер Харкли спокоен и хладнокровен. Но сегодня на лбу у него — холодный пот. Чем ближе час «Ч», тем страшнее становится снайперу. Надежда на вознаграждение тает с каждой секундой.

Джереми Л. Смит уже одет. Он смотрит на себя в зеркало. Сегодня он не будет произносить сенсационных речей, но не станет и читать стандартную проповедь. Сегодня он скажет всего несколько слов, которые не изменят мир и не изменят отношение мира к нему. Эти слова не важны для толпы — они предназначены для него самого, для Джереми Л. Смита.

Кардинал Спирокки сидит на стуле неподалёку от выхода на балкон. Рядом с ним суетятся охранники и сопровождающие. Он ждёт появления Джереми. В кармане его красного одеяния — маленькая рация. Несколькими словами по этой рации он убьёт Мессию.

Он чувствует себя Иудой. Но без Иуды не обойтись. Без него Священное Писание теряет свою изюминку, элемент сюжета, придающий смысл всей истории христианства. Идиллия не может быть интересной. Только ложка дёгтя придаёт бочке мёда какой-то смысл.

Здесь же присутствуют ещё два кардинала — Мольери и Мендоза. Их дни сочтены, но они не знают об этом. Они стоят в сторонке и о чём-то беседуют. Это пешки в игре Спирокки.

Наконец, в самом углу комнаты с балконом стоит Терренс О'Лири. Он одет точно так же, как и всегда: тёмный элегантный костюм, белая рубашка, галстук. Иногда он посматривает на часы.

Уна спит. Теперь она спит помногу, потому что беременность отнимает немало сил. Ребёнок внутри неё иногда взбрыкивает и ведёт себя неспокойно.

Далее события разворачиваются будто в замедленной съёмке. Их можно расписать по секундам. Каждая секунда — вечность.

Джереми Л. Смит появляется в дверях. За ним — служки и помощники. Он идёт через зал и встречается взглядом с кардиналом Спирокки. Джереми чуть заметно искривляет рот в улыбке и кивает. Спирокки отводит взгляд. Терренс О'Лири делает несколько шагов из своего угла. Мольери и Мендоза следуют за Джереми.

Толпа ревёт. Она ждёт очередного появления своего Мессии. Где-то в этой толпе беснуется и Мангор Шанкар. Через неё проталкивается агент в сером, который уже поймал глазами подходящего человека. Он становится рядом с Мангором.

Джереми Л. Смит медленно пересекает комнату. Так медленно, что можно разглядеть линии на роговицах его глаз и тёмную глубину его зрачков, словно в финальных кадрах какого-нибудь блокбастера. Можно рассмотреть Джереми точно под микроскопом — каждую веснушку, тонкие рыжеватые волосы, аккуратные ровные ногти, мельчайшие складки на его одежде.

Кардинал Спирокки следует за ним, кардиналы Мендоза и Мольери — тоже.

И вот он — момент истины номер один. Второй наступит, когда прозвучит выстрел.

Джереми Л. Смит выходит на балкон. Толпа взрывается неистовым криком. Она в диком восторге. Каждый из присутствующих внизу не раз пытался прорваться на проповедь, получить благословение Мессии. На VIP-трибуне сегодня присутствует Колин Джей Баррен, мебельный магнат из Калифорнии. Он прилетел из США специально для того, чтобы взглянуть на своего прославленного соотечественника. Чтобы увидеть Мессию своими глазами. Колин Джей Баррен заказал это место несколько месяцев назад. В ложу попали только он и его жена — не пустили даже охрану. «Здесь своя охрана», — объяснили мистеру Баррену. Он не имеет права сомневаться в компетентности служб, занимающихся безопасностью Джереми Л. Смита.

В другой ложе — известная поп-певичка из Великобритании, Манди Смит. Сейчас она одета в скромный серый жакет и длинную юбку, из украшений — только тёмные бусы на груди (впрочем, они стоят как вилла в Майами). Она почти не накрашена и выглядит как монашка. Вы видели её клипы и видели её на сцене. Особенно громкую сенсацию произвёл клип, в котором она совокупляется с киборгом. Известен и её концерт на стадионе, который она отпела абсолютно обнажённой, но выкрашенная специальной краской для тела. Эротические выходки Манди Смит известны всему миру, но сегодня она скромна как никогда. Одеться и вести себя подобным образом ей рекомендовал агент.

Но сегодня все они значат гораздо меньше, чем бедный эмигрант из Индии, зажатый в толпе примерно в ста метрах от балкона.

Джереми Л. Смит стоит и осматривает толпу. На балконе — три охранника, двое слуг, три кардинала и Терренс О'Лири. Последний прячется в глубине — его легко принять за одного из охранников.

Джереми Л. Смит поднимает руку. Кардинал Спирокки напрягается. Уже пора считать секунды. В кармане он сжимает рацию. Настроены всего два канала: агент в толпе и Дим Харкли.

«Народ мой! — провозглашает Джереми Л. Смит. — Сегодня я не буду говорить долго».

Толпа отзывается невнятным гулом.

«Я хочу сказать только одно. Я исцелял ваши болезни и воскрешал ваших мёртвых. Я дарил вам мир и любовь. Я кормил вас хлебами и рыбами, я благословлял вас и пытался вдохнуть в вас частицу Бога».

Каждое предложение сопровождается одобрительным гулом и отдельными криками восторга.

«Но я не пастырь вам!» — говорит Джереми Л. Смит.

Кардинал Спирокки тихо командует в рацию: «Пошёл». Агент в толпе протягивает завёрнутый в ткань пистолет Мангору Шанкару.

«Я — не пастырь вам, потому что вы уже не дети. Вы выросли и стали самостоятельными. Вы можете сами решить, что плохо, а что — хорошо. Господь ваш следит за вами, но он не может вечно за вами ухаживать, как за маленькими детьми».

Гул протеста. Они верят в Бога. Они и в самом деле надеются, что Бог будет вечно присматривать за ними, исправлять их ошибки и спасать от беды. Вытаскивать из пропасти и согревать в ледяной пустыне.

«Мой народ!» — Он воздевает руки к небу. Это транслируют все камеры мира.

Рация кардинала Спирокки трещит: «Он разворачивает свёрток». Кардинал переключает канал и выжидает. Ещё десять секунд.

И вдруг Джереми Л. Смит опускает голову и тихо произносит несколько слов, совершенно не сочетающихся с его прежней речью. Он произносит их едва слышно, но в микрофон, и эти слова шелестящим шёпотом проносятся над площадью.

«Прости меня, Господи. Я иду».

«Огонь», — шепчет Спирокки за спиной у охранников.

Дим Харкли на позиции. Его обуревают сомнения. Что будет, если он не выполнит приказ? Его заставляют изменить мир, уничтожить Мессию. Это вмешательство приведёт к ужасным последствиям, он уверен. Но приказ есть приказ. Дим Харкли весь в поту. Он приникает к прицелу. Голова Джереми Л. Смита — точно в перекрестье.

Мангор Шанкар рассеянно держит в руке пистолет.

Дим Харкли сжимает зубы. Его палец на спусковом крючке. Именно в этот момент поступает команда «Огонь». И он нажимает на спуск.

Пуля летит долго, целую вечность. За это время можно успеть многое. Можно создать целую вселенную и уничтожить её. Атомы и молекулы переплетаются, броуновская суета бурлит, а пуля всё летит через прозрачный воздух по направлению к Джереми Л. Смиту.

Он ждёт её, спокойный и уверенный, он не вспоминает прошлое, но думает о будущем. Не о смерти Уны Ралти, не о своём сыне, который станет марионеткой в руках церковников, не о судьбе кардинала Спирокки. Он думает о том, что мир всё же изменился. Что теперь люди верят в Бога. Пусть они покупают поддельные реликвии и товары под маркой «Джереми Л. Смит», но они по-настоящему веруют. Ведь, по сути, неважно, какой символ помещается над входом в церковь. Это доказал ещё великий Гауди, склонив перед солнцем кресты своего собора. Элсмит — это просто рисунок, кусок металла. Крест — тоже. Это идол, от которого ничего не зависит.

Мир стал лучше, потому что в нём побывал Джереми Л. Смит. Мессия. Грёбаный пиндос, ублюдочная сволочь, новый Христос. Мир стал лучше.

Пуля попадает Джереми Л. Смиту точно в середину лба. Его отбрасывает назад. Кардинал Спирокки исчезает в дверном проёме. Снайперы усиленно ищут стрелявшего. Дим Харкли отпускает винтовку. Его колотит крупная дрожь. Он понимает, что совершил.

«У него пистолет», — это женский крик в толпе. Паника усиливается. У кого было оружие — непонятно. Впрочем, его найдут позже. Его предъявят вам — этого удачливого мертвеца, сумевшего убить Мессию.

Кардиналы Мендоза и Мольери делают вид, что пытаются вдохнуть в Джереми жизнь. Спирокки уже внутри. Через двадцать минут у него в кабинете должна состояться встреча с обоими кардиналами.

Тем временем один из серых агентов Спирокки поднимается туда, где расположился Дим Харкли. Он преодолевает все охранные посты, предъявляя пропуск первой категории. Он стучит в дверь и заходит в комнату. Это скромная спальня. Кровать, шкаф, ковёр. У окна — тренога с винтовкой. Дим Харкли оборачивается. Агент поднимает пистолет и пускает снайперу пулю в голову. Контрольного выстрела не требуется. Агент покидает здание тем же путём, каким и пришёл.

Кардинал Спирокки проходит в свой кабинет. Никто не замечает его исчезновения. К телу Джереми Л. Смита уже несутся врачи, полиция оцепляет площадь, пытаясь усмирить толпу. Но это бессмысленные действия, потому что они ничего не изменят.

Кардинал Спирокки садится за стол, открывает ящик и кладёт туда рацию. Потом открывает другой ящик — тот, где хранится пистолет. Он достаёт оружие и рассматривает его. Это маленькая «Беретта», револьвер, почти женская модель. 32-й калибр. Впрочем, этого вполне достаточно, чтобы убить человека. Через пятнадцать минут придут два посвящённых кардинала — их тоже нужно убрать. Спирокки внимательно смотрит на пистолет.

Он вспоминает сцену в казарме. Он служил в армии, я уже говорил об этом. Однажды к нему подошли два парня, которые были старше и сильнее его — Спирокки было всего восемнадцать — и сказали, что он должен отсосать у них, иначе они изобьют его до смерти. Они поволокли его в душевые. Там они изнасиловали его — сначала один, потом второй. Их звали Дино и Жорже. Спирокки попал в лазарет, но ни слова никому не сказал. Когда он вышел, Дино и Жорже снова взялись за него. Они не давали ему прохода, били, отбирали вещи, а через некоторое время снова потащили в душевые. Но теперь Спирокки был к этому готов. При себе у него был нож — не армейский кинжал, а обычный нож, вроде раскладного. Когда Дино схватил его за плечи и нагнул, чтобы Жорже мог войти в него, а Жорже стал стягивать со Спирокки штаны, тот достал нож и одним ударом в живот прирезал Дино. Жорже отшатнулся, но Лючио успел приставить ему нож горлу. Он приказал Жорже перевернуть труп Дино на живот и совокупиться с ним. У Жорже не было эрекции, тогда Лючио протянул руку и отхватил ему мошонку. Не дав Жорже заорать, он перерезал ему горло.

Его не поймали. Никто не видел, как убитые волокли его в казарму. Спирокки подозревали, потому что знали о его конфликте с Дино и Жорже, но никаких доказательств не нашли.

Когда Лючио Спирокки уволился из регулярной армии, ему было двадцать четыре года. Сразу после этого он поступил в духовную семинарию с целью навсегда уйти в церковь. Всю жизнь ему не давало покоя это убийство. Спирокки убивал много. Он расстреливал людей, приказывал пытать, резал. Но то самое, первое убийство осталось для него самой страшной жизненной вехой.

Кардинал Спирокки сидит и вспоминает старое злодеяние. Он никак не может понять, что для него страшнее — расправа в казарме или убийство Джереми Л. Смита. Впервые в жизни он осознаёт, что совершил нечто более страшное.

Именно в этот момент на кардинала Лючио Спирокки снисходит понимание. Оно сродни тем ощущениям, которые Джереми испытал на верхотуре телебашни. Карло Баньелли был прав, а он, Спирокки, сделал ошибку. В последние минуты своей жизни Папа осознал самое главное. Теперь это осознал и кардинал — слишком поздно. Пять минут до прихода двух кардиналов. До их смерти. Спирокки неожиданно понимает, как это страшно — множить собственные грехи. Этих жалких десяти минут вполне достаточно для того, чтобы перечеркнуть всю его жизнь.

«Господи, — говорит он вслух. — Это всё было во имя твоё. Всё во благо твоё».

Но он врёт. И ему самому мерзко слушать собственную ложь.

Тогда кардинал Лючио Спирокки вставляет пистолет себе в рот и нажимает на курок.

* * *

Джереми Л. Смит мёртв. Лючио Спирокки мёртв. Карло Баньелли мёртв. Дим Харкли мёртв. Мангор Шанкар мёртв. Всё именно так.

Жива Уна Ралти. Она лежит на кровати и ничего не знает о происходящем на площади. Телевизор выключен.

В этот момент в комнату вбегает служанка. У неё безумные глаза. Она влетает без стука, настежь распахивая дверь. По сути, она может уже ничего не говорить, потому что Уна всё понимает.

«В Мессию стреляли!» — выдыхает девушка.

Уна рывком поднимается с кровати. Она вылетает из комнаты и бежит по коридору. Бежать тяжело: слишком большой живот. Её сердце колотится, она босиком. Слуги и низшие церковные чины, попадающиеся на её пути, смотрят на Уну как на ненормальную.

Уна спотыкается и падает. Нижний край её ночной рубашки краснеет. Это тяжёлое кровотечение. Она проползает ещё несколько метров и теряет сознание.

Конечно, если бы Джереми Л. Смит был жив, с Уной бы ничего не произошло. Не было бы этого кровотечения, не было бы никаких проблем со здоровьем. Но Джереми мёртв, и это основной фактор, который превращает Уну в инвалида.

Всё вышло именно так, как вышло. Уна становится убогим придатком к сыну Мессии.

* * *

Далее есть две основные версии развития событий. Первая — официальная. То, что показывают по телевизору и пишут в газетах. Джереми Л. Смит мёртв. Его отпевают в соборе Святого Петра. Вы смотрите трансляцию, потому что больше нечего смотреть. Все каналы мира изменяют свои программы, чтобы в прямом эфире демонстрировать прощание с Мессией. Несколько дней подряд вы ненавидите телевизор, потому что какой канал ни включи — везде собор Святого Петра, везде — тело Джереми Л. Смита, везде — церемония. Играет музыка, к телу подходят то мрачные священники и кардиналы, то сильные мира сего в траурных одеждах. Это фарс, развлечение для богатых. Прикоснуться к Богу хотя бы так, после его смерти.

Ситуация чем-то напоминает картину, обрисованную когда-то Фридрихом Ницше. Маленький немецкий городок, центральная площадь. Бюргеры сидят за столами и пьют пиво. У них довольные лоснящиеся физиономии, жизнь каждого из них удалась. У них есть толстые благодушные жёны, толстые сытые дети, толстые мясные коровы. Они сидят и пьют пиво — это их счастье и веселье. У каждого на груди — крестик.

И тут на площади появляется безумец. Он оборван, худ и убог, у него блестящие выпученные глаза. Он бежит мимо столиков, на него оглядываются. Он нарушает аккуратное течение времени. И он кричит: «Вы — верите в Бога? Да? Я скажу вам, где ваш Бог. Он умер. Вы убили его, вы убили своего Бога! Вы забыли его — и он умер, его больше нет!» Он носится и кричит, и его наконец подхватывают под руки и уносят, а бюргеры возвращаются к своему пиву.

Тут — то же самое. Все эти люди — и вы вместе с ними — подходят к телу Джереми Л. Смита только для того, чтобы отметиться, поставить галочку. «Я видел Мессию». «Я был на похоронах Мессии». «Я коснулся гроба Мессии». Они будут с гордостью рассказывать об этом своим детям, а те — своим. На самом деле им плевать на Бога, на веру и на Джереми. Они думают только о своих жирных задницах.

Вы смотрите эту телетрансляцию. Она вам чудовищно надоела, но вы вынуждены её смотреть. Потом вы смотрите другую трансляцию — похороны. Камеры установлены на тех же местах, потому что Джереми Л. Смита хоронят прямо в соборе Святого Петра.

На самом деле, собор Святого Петра — это уже огромное кладбище. Вот надгробие Урбана VIII работы Джованни Лоренцо Бернини, вот надгробие Павла III работы Гульельмо делла Порта, вот захоронение маркграфини Матильды Каносской, и ещё Григория XIII, и Климента XIII, и Александра VII, и Иннокентия VIII, и Якова Стюарта, и Карла-Эдуарда Стюарта. И ещё, и ещё.

Все эти надгробия меркнут в сравнении с тем, что строят для Джереми Л. Смита. Но надпись на плите, как ни странно, очень проста. «Джереми Смит» и годы жизни. Нет даже инициала «Л.». Так пожелал сам Джереми. Изъявление своей последней воли он оставил на столе в своём кабинете.

Представьте себе эту сцену. Он уже знает, что сегодня — последний день его жизни. Он идёт в кабинет, садится за стол, берёт гербовую бумагу и пишет своё завещание. В нём нет ни слова об Уне Ралти, имуществе и наследниках. Нет ни слова о Церкви и никаких напутствий живущим. Это просто несколько сухих и несложных просьб. Их выполняют, все до единой. Потому что ни одна из них не противоречит планам Церкви. В частности, планам кардинала Мольери, теперь возглавляющего тайную канцелярию.

Первая просьба связана с сыном Джереми. «Сына должны назвать Николасом». Джереми говорил об этом и раньше — просто напоминание. Вторая касается надписи на надгробии. «На моём надгробии должно быть написано „Джереми Смит. Годы жизни“, и ничего больше». Есть ещё несколько пунктов, но о них я умолчу. Не потому, что вам не следует знать о них. Просто вам они будут совершенно неинтересны. Суть в том, что Джереми прекрасно понимал, что может быть исполнено, а что — нет. Если бы он написал «Уна должна остаться в живых», это было бы ложью самому себе. Он чётко видел смерть Уны. А вот надпись на могиле — это мелочи. Имя сына, в общем-то, тоже.

К Спирокки стучится кардинал Мольери. Мендоза — за его спиной. Никто не отзывается. Мольери приоткрывает дверь и заглядывает. В приёмной — никого, даже секретаря. Кардиналы заходят внутрь. Мольери первым отворяет дверь кабинета. Кардинал Спирокки распростёрт на столе в луже крови. Пистолет выпал из его руки и лежит на ковре. Мольери понимает, что теперь на его плечи ложится серьёзный груз ответственности. Мендоза тихо вскрикивает и прикрывает рот рукой.

В это время Уну уже отправляют в медицинское отделение. Кровотечение практически прекратилось. Она всё ещё без сознания.

Вы ничего не знаете об этих событиях, потому что это — не для вас. Вы видите только церемонию прощания, а позже — церемонию похорон. И не более того. Конечно, потом вы посещаете могилу Джереми Л. Смита. В первый месяц после его смерти к надгробию не пробиться. Толпы паломников со всего мира пытаются хотя бы после смерти дотронуться до того, кто не достался им при жизни. Потом наплыв людей ослабевает. Вы подходите к грандиозному мраморному надгробию в самом центре главного зала собора Святого Петра и дотрагиваетесь до него рукой. «Джереми Смит», — гласит надпись. Здесь покоится Мессия.

На самом деле самое большое столпотворение вокруг тела Джереми Л. Смита было не в день похорон. Отсчитав от них три дня, толпы верующих штурмуют собор, чтобы лично наблюдать восстание Джереми Л. Смита из гроба. Воскресение, вознесение.

Но ничего не происходит. Ни на третий, ни на четвёртый день. Тело Джереми Л. Смита остаётся замурованным в склепе, дыра в его лбу не затягивается, глаза его закрыты. Воскресения не будет.

Наверное, он хотел бы, чтобы Уну Ралти похоронили рядом с ним. Но это невозможно. Она умрёт и будет погребена на обычном римском кладбище. У неё будет богатая ухоженная могила, высокое мраморное надгробие, но его невозможно сравнить со скульптурной феерией над телом Джереми Л. Смита.

Надгробием Мессии занимается один из самых известных скульпторов мира, англичанин Марк Стэтэм. Вы видите его интервью по телевизору. Он несказанно рад и удивлён, что заказ Ватикана достался именно ему, заявляет Стэтэм. Это честь для него. И он не врёт. И в самом деле, подобные творения возводят скульпторов в ранг великих. Модерновые экзерсисы и перфомансы забываются и исчезают через пару лет после создания, а скульптуры, которым суждено жить в веках, делают имя создателя бессмертным.

Статуя Свободы, Нью-Йорк — Огюст Бартольди, 1876–1886 годы, бессмертие.

«Родина-мать», Волгоград — Евгений Вучетич, 1959–1967 годы, бессмертие.

«Христос-Искупитель», Рио-да-Жанейро — Карлос Освальд, 1922–1931 годы, бессмертие.

Я перечислил лишь представителей «крупного» жанра. Малые скульптуры не менее значимы. «Давид», «Лаокоон». Они оказываются не просто знаковыми для скульпторов. Они становятся идолами. Иконами искусства. Символами красоты или уродства — в зависимости от цели.

Марк Стэтэм берётся за работу с остервенением. Ему уже шестьдесят четыре года, он создал немало великолепных скульптур, но он знает, что эта — и только эта — переживёт века. Вы видели это надгробие — если не своими глазами, то хотя бы на фотографиях или по телевизору. На нём нет изображения Джереми Л. Смита и нет изображения Христа. На массивной мраморной плите лежит огромная человеческая рука. Она воспроизведена в мельчайших деталях: на ней проступают вены, мышцы и кости, ногти аккуратно подстрижены и ухожены, угадываются даже капиллярные и флексорные линии. Пальцы чуть-чуть приподняты.

Казалось бы, бред. Это называется «модерн». Это именно то, что изувечило прекрасную Саграду Фамилию. Изуродовало католические костёлы. Казалось бы, при чём здесь это, при чём здесь это уродливое изваяние, оторванная конечность?

Но когда вы подходите к надгробию, вы внезапно понимаете. Этого не видно на фотографиях. Этого не понять по видеозаписям. Вы чувствуете, что эта рука обращена к вам, что она благословляет вас. Вы чувствуете, что Джереми Л. Смит — где-то здесь. Вы ощущаете присутствие Бога. Почему так происходит — непонятно. Творческой мыслью Марка Стэтэма управлял Бог, не иначе.

Эта огромная рука — воплощение воли и внутренней силы Джереми Л. Смита. Марк Стэтэм поймал его — это застывшая музыка, мраморные ноты.

Вы стоите и смотрите. Вы ощущаете величие если не самой скульптуры, то того, кто лежит под ней. Вы знаете, что там покоится Мессия. Принесший свет.

Существует особая категория паломников. Это исцелённые и их родственники. Они приходят к могиле Джереми Л. Смита, чтобы положить на неё цветы. Тысячи живых цветов. Служки не справляются: весь день приходится ходить туда-сюда и выносить эти веники — охапки роз, астр, гиацинтов, георгин, гвоздик, лилий, пионов. Их сваливают на заднем дворе, а потом вывозят грузовиками на ближайшую свалку, где их подбирают нищие, чтобы продать повторно. Вы никогда не задумывались об этом? Никогда не представляли, что у ваших роз — такая судьба? Они лежат у могилы не более пятнадцати минут. Их слишком много. Ведь цветы несут не только исцелённые. Простые паломники — тоже.

А ещё оставляют вещи. Бессмысленные, глупые. Плюшевых медвежат, кубики Рубика, бутылки с вином, нэцке, деревянные скульптурки и фарфоровые вазочки, компакт-диски и иконы, карманные фонарики и предметы одежды. Непонятно, для кого это. Вещи переносят на задний двор, где их тоже разбирают нищие.

* * *

Объективно говоря, на этом история закончена. Всё остальное вы можете увидеть на экранах своих телевизоров. Джереми Л. Смит мёртв. Уны Ралти тоже больше нет. Маленький Николас Л. Смит выходит на балкон и машет вам рукой. Вы покупаете барахло с элсмитами и прочей символикой. Вы снабжаете Церковь средствами на существование.

Но есть ещё одно действующее лицо. Это Терренс О'Лири. Нельзя забывать о человеке в аккуратном костюме. Человеке, который всегда рядом. Человеке, который всегда молчит.

Когда Джереми и Уна занимаются любовью, он сидит в соседней комнате. Когда кардинал Лючио Спирокки стреляет себе в рот, он стоит в углу кабинета. Когда Джереми Л. Смит ловит молнию, он ожидает на верхней площадке у лифта. Когда Мессия оживляет Карло Баньелли, он присутствует в толпе.

Это Терренс О'Лири, познакомьтесь.

Впрочем, карты на стол. Это я.

Комментарий Марко Пьяццола, кардинала Всемирной Святой Церкви Джереми Л. Смита, 4 декабря 2… года.

Я тщательно сверился с архивными документами прежде чем писать комментарий к данной главе. Нет ни одного свидетельства, ни одного намёка на то, что убийство Джереми Л. Смита было подготовлено Церковью. Никаких сомнений в том, что покушение осуществил фанатик по имени Мангор Шанкар, нет. Я плохо разбираюсь в оружии, но у Шанкара был дальнобойный «Кольт», а не указанная в поддельной хронике «Беретта». В данном случае автор не слишком хорошо ознакомился с теоретическим материалом или сознательно пошёл на ошибочное его толкование.

Обвинение Всемирной Церкви в убийстве Мессии — это самое серьёзное нарушение канонов, какое только возможно. В какой-то мере мне становится жаль — хотя так говорить, конечно, нельзя — что автора уже нет в живых и потому воздать ему по заслугам можно лишь «в изображении», пользуясь терминологией средневековой инквизиции.

Также у меня возникает вопрос насчёт мотивации Св. Лючио при самоубийстве. Хорошо известно, что он ушёл из жизни в результате сердечного приступа, не выдержав известия о смерти Мессии, которого так любил. Такие же обстоятельства сопутствовали кончине Св. Бенедикта. Но если даже на секунду предположить, что события развивались как показано в данном документе (Св. Лючио убивает Св. Бенедикта и совершает суицид), то мотивация их остаётся совершенно неясной. Что такого они могли «осознать» или «понять»? Какое знание может вынудить высших чинов Всемирной Церкви оборвать собственное существование? Известие о смерти Джереми Л. Смита? Вряд ли. Смерть Мессии — это лишь начало пути его Апостолов.

Оставляю это на Ваш суд, поскольку самостоятельно в данной загадке разобраться не могу.

11. САД ИЕРОНИМА БОСХА

Меня зовут Терренс О'Лири. Это самый простой для вас вариант. Я мог бы представиться любым другим именем, потому что у меня тысяча имён, но я условно избрал для себя это и буду впредь его придерживаться. Почему я выбрал такое имя? Просто мне нравятся ирландцы. Они гораздо честнее других представителей человечества и всегда были ближе к Богу. Поэтому я взял себе характерное ирландское имя.

Но это, в общем, неважно.

Пожалуй, стоит ещё немного рассказать вам об Иерониме Босхе, а также о его великом последователе — Питере Брейгеле-старшем. Босха называли профессором кошмаров — как его современники, так и его последователи. Персонажи Босха не столь уродливы, как у Брейгеля, но их окружение омерзительно и чудовищно. Если внимательно разглядывать мельчайшие детали в его работах, мы увидим только зло. Даже в сценах, которые по идее призваны живописать гармонию и рай. Подлинной и точной биографии Босха не существует. То есть вам она неизвестна. Я, разумеется, знаю её досконально. Монстры и химеры на картинах Босха, эти жуткие дипсады и инкубы, пожирают человечество, засасывают его в свои сети. Людей пожирают их собственные грехи. Каждый образ у Босха — это сцена человеческого мучения или унижения.

Брейгель — другой. Его картины изображают именно людей. Жутких, уродливых. Вспомните «Притчу о слепых». Шестеро кошмарных слепцов идут по грязи, и первый падает в яму. Второй падает следом за ним. Пятый и шестой ещё не знают, что их ждёт, но они тоже будут в этой яме, участи не избежать. Вспомните «Страну лентяев», где люди — толстые, мерзкие — просто лежат на земле и ничего не делают. Молочные реки, кисельные берега.

А теперь представьте себе, что в чудовищные сюжеты Босха вписаны жуткие уроды Брейгеля. Представьте и запомните. Вам придётся вспомнить эту картину ещё не раз.

* * *

Впрочем, я отвлёкся. Стоит, наверное, пояснить, кто я такой. Вы привыкли называть подобных мне ангелами. Конечно, вы создали собственное представление о таких существах. Вам кажется, что существуют Гавриил, Михаил, Варахиил, Рафаил и другие архангелы. Один — с огненным мечом, другой — с трубным гласом. Мне сложно объяснить вам истинное положение вещей. Для этого в вашем языке попросту не хватает слов.

На деле нас как таковых не существует. Мы — просто конечности Бога, его отростки. Когда Бог хочет сделать что-то на земле, он реализует это посредством таких, как я. Я — его частица, а не посланник или слуга. По сути я — это он. По сути я — Бог.

Надо сказать, что с Джереми возникла проблема. Прошло две с лишним тысячи лет. Человечество нуждалось в новом Мессии. Христос давно превратился из реального человека в легенду. Но человечество не приняло бы нового Христа. Оно стало слишком прогрессивным, слишком неверующим. Оно потеряло способность слепо следовать чему-либо. Теперь оно требует доказательств. Появись в мире кто-то подобный Христу, он в первую очередь попал бы в психбольницу, не так ли? У него было бы два десятка безумных фанатиков, которые бы резали себе вены и предрекали апокалипсис. Но не более того.

Христос обречён в мире, который верует в материю. В мире, где всё изучено и оценено, где всё живёт по человеческим законам. Каждому времени — свой пророк, свой герой. Он должен соответствовать обществу, в котором появляется. Именно поэтому Бог выбрал Джереми Смита. Он направил его туда, где тот был принят. Он подставил его под прицел телекамер, а я — Божье Око — проследил, чтобы всё прошло успешно.

Вас это не шокирует, не идёт вразрез с вашим мировосприятием. Это не противоречит вашим учебникам по смитологии и сказкам о непорочном зачатии.

Значит, вас нужно шокировать.

То, что я писал о Джереми Л. Смите, — правда, так оно и было. Первое вмешательство в его судьбу произошло в кафе, где он поспорил со своим собутыльником Джоном Джонсоном. Даже чуть раньше — когда по телевизору заговорили о Папе Римском. В жизнь Джереми Смита вмешался я. Тогда меня звали Мак Персон, и я был третьим за их столом. Я смеялся над их дурацкими шутками и поддакивал их глупым утверждениям. Я был одним из них. Иногда я вставлял в разговор замечания, чтобы направить его в нужное русло. Потом речь зашла о Папе. Потом они поспорили. И я навёл Джереми Л. Смита на мысль отправиться в Европу — зайцем, на корабле. После этого Мак Персон исчез, будто его и не существовало. Вы обожествили Джона Джонсона и его мученическую смерть, но ничего не узнали о Маке Персоне, потому что он не был человеком в полном смысле этого слова. Это был фантом.

Джереми всё удавалось — заметьте. Как удачно, что одним из корабельных грузчиков оказался человек с такими же именем и фамилией. Как ловко всё сложилось с Уильямом Рокуэллом, под чьим именем Джереми жил во время путешествия и сошёл в порту Бреста. Как прекрасно всё вышло. Просто я постоянно был рядом. Я следил, чтобы Джереми всегда был в порядке, чтобы у него всё получалось. Но тогда он ещё не творил чудеса, потому что своё первое чудо новый Мессия должен был совершить перед миллионами телезрителей, перед тысячами телекамер.

Так что я не кривлю душой (которой у меня нет), когда утверждаю, что Джереми был жалким маленьким ублюдком. Он был именно таким — ни больше, ни меньше. Вопрос в том, чем он в итоге стал.

После прибытия Джереми в Европу я тоже всегда был рядом. Я сидел на скамейке в парке, когда он разглядывал карту. Я шёл за ним по тёмным улицам Рима. Я столкнул их с Уной. Потому что Джереми мог выбрать любую другую шлюху. Но ему нужна была именно Уна, и я обеспечил эту встречу. Ту самую первую встречу.

Я исцелил Уну от её болезней. Я, а не Джереми Л. Смит.

Дело в том, что человеку не дано исцелять. Вы читаете в газетах многочисленные объявления об услугах народных целителей и экстрасенсов. Они кладут на вас руки, поят какими-то чудесными отварами, танцуют ритуальные танцы и распевают странные песни. Всё это глупости. Человек не может исцелять. Результат подобных манипуляций зависит лишь от того, верите ли вы в собственное выздоровление. Если верите — сработает эффект плацебо. Вам дают выпить обычной воды, но перед этим убедительно заверяют, что это чудодейственное средство, которое легко превратит вас в здорового человека. И вы верите так сильно, что излечиваетесь. Возможен и обратный эффект: человек читает медицинскую литературу, неправильно понимает какой-то абзац, находит у себя признак болезни, которой у него нет, и заболевает ею на самом деле. Это называется ятрогенией.

Христос был не совсем человеком. И не совсем Богом. Скажем так: Господь даровал Христу способность общаться с ним напрямую. А также практически все свои возможности. Иисус не прыгнул с высокого здания, поддавшись дьявольскому искушению, потому что не мог. Бог запретил ему. Нельзя, сказал Господь: если ты прыгнешь, ты разобьёшься. «Могу ли я накормить этих людей хлебами и рыбами?» — спрашивал Иисус. «Могу ли я превратить воду в вино?» «Могу ли я?» И Бог отвечал «да» или «нет». Иисус знал о своих способностях с детства и потому со временем научился отличать праведное от грешного. То, что мог, от того, чего Бог бы ему не позволил. И он вершил праведное. Исцелял, спасал, сохранял.

Джереми стал второй попыткой. Опытом, экспериментом. Ему дали вырасти в человеческой среде, не обременённым божественными возможностями.

Конечно, в случае с обоими Мессиями ни о каком эффекте плацебо не может быть и речи. Это были настоящие чудеса. Исцеления, прекращения войн, хождения по воде. Вопрос в другом: чем Джереми Л. Смит принципиально отличался от Иисуса? Я не говорю о характере или поведении: тут свои коррективы внесли время, место, атмосфера. Вопрос скорее во внутреннем состоянии. Ведь в итоге оба пришли к одному и тому же выводу — принятию собственной смерти во имя благой цели. Но они шли к этому разными путями.

Иисус знал о своих возможностях. Джереми — не знал.

И вот тут мне придётся сказать вам правду. Не ту, которую вы знаете. Не ту, которую вы видели и о которой читали. Даже не ту, которую я излагал на протяжении предыдущих десяти глав. Совсем другую правду. Истину.

Джереми Л. Смит не воскрешал Бенедикта XX, нет. Он просто подскочил к нему и поцеловал его в лоб, чтобы выиграть спор. В этот момент я, стоя за спинами кардиналов, сказал Папе: «Встань».

Кстати, план по устранению Джереми Л. Смита существовал уже тогда. Когда Спирокки пришёл в камеру, чтобы забрать новоявленного Спасителя, решение о его жизни ещё не было принято. Велика была вероятность того, что Джереми Л. Смита отведут в какой-нибудь тёмный подвал, поставят на колени и пустят ему пулю в затылок. А людям объяснят, что это был просто мелкий хулиган, а Папа очнулся сам, и это чудо Божье. Однако сработала ставка на алчность. Кардиналы увидели в Джереми источник доходов, и это спасло ему жизнь. Моего вмешательства не потребовалось.

В результате произошедших событий получилось вот что. Есть Джереми Л. Смит, тёмный парень из провинции, в которого все верят. Даже кардиналы. Но он ничего не умеет. Он не умеет исцелять и вдыхать любовь. И есть я, уже в роли Терренса О'Лири.

Мне сложно разделять понятия «я» и «Бог». Архангелы всегда ассоциировались у вас с какими-то обособленными существами. Это заблуждение подогревалось книгами и кинофильмами. Но всё же мы — это одно целое. И мы слышим все ваши молитвы. Наблюдая за Джереми Л. Смитом, я в то же самое время дарил счастье семейным парам, спасал утопающих, награждал кого-то выигрышем в лотерею. Я карал и поощрял, творил и разрушал — одновременно. Я делаю это и сейчас. Я — не просто Терренс О'Лири, Гавриил или Михаил, я — всё.

Запомните и никогда этого не забывайте. Я — всё.

Я — вода и земля, трава, песок и солнце, я — раскалённые пустыни юга и ледяные торосы севера, глубочайшие подводные впадины и самые высокие тибетские вершины, развалины Чичен-Ицы и египетские пирамиды, греческие Метеоры и сербский Город Дьявола, озеро Байкал и Мёртвое море, Огненная Земля и атолл Бикини. Я — парящий орёл и ползущий гад, зубр и лев, скарабей и скорпион, я — стервятник и соловей, волкодав и кролик, крокодил и ящерица, я — лань лесная, антилопа, олень, и я же — свинья и ехидна. Я — дома и плотины, города и селения, двери и окна, я — машины, механизмы, станки, я — статуя Свободы и я же — Эйфелева башня, я — радиоволны, я — электрический ток и провода, по которым он течёт.

Я — это вы. Каждый из вас вмещает меня, каждый молится мне и каждый получает от меня по заслугам. Каждый из вас. Я — ваш разум и ваше сердце, ваше тело и ваша душа. Я внутри вас и вокруг вас. От меня ничего нельзя скрыть, и я слышу каждый ваш вздох, самую сокровенную мысль, вижу каждое движение и направление взгляда. Мы с вами едины, нет понятия «я» и «вы» — есть понятие «мы». Нет понятия «Бог», потому что Бог — внутри вас, потому что вы — тоже Бог, только не в том смысле, который сами вкладываете в это короткое слово.

Поэтому мне не так-то просто излагать для вас эту историю вашими же словами. Я мог бы непосредственно вложить её в разум каждого из вас. Я могу заставить вас жить так, как должно. Могу избавить мир от войн и насилия, от физического и морального уродства, от нищеты и голода, от несчастий и стихийных бедствий. Могу превратить планету в цветущий сад, где никому не придётся работать. Я могу сделать всё это за какую-то долю секунды, просто подумав об этом.

Но я никогда не стану этого делать, как никогда не накрою землю вторым Всемирным потопом, не нашлю ни на одну страну подобие семи казней египетских.

Потому что человек должен идти своим путём. И никто не должен мешать или помогать ему на этом пути. Если человечество придёт к согласию, я успокоюсь. Тогда я пойму, что не зря создал его именно таким. Человек может стать мудрее только в борьбе, только в вечном сражении, только достигая мира своим собственным разумом и сердцем. Я могу лишь подтолкнуть его.

Иногда человеку нужен толчок посерьёзнее того, что он может дать себе сам. И тогда я творю чудеса. Первым был Иисус Христос. Он совершил чудо. Он направил человека туда, куда следует. Но прошло две тысячи лет, а человек почти не изменился. И тогда я создал Джереми Л. Смита. Мессию, соответствующего своему обществу и своему поколению.

Но я снова ошибся в человеке. Мессия — это не то, что ему нужно. Это ошибочный путь. Мессия мог стать рычагом тогда, две тысячи лет назад. Тогда таким рычагом мог стать даже простой проповедник, предтеча. Иоанн Креститель, к примеру.

Теперь — нет. Я не знаю, к чему приведёт появление Мессии и его смерть. Дело в том, что будущего — нет. Оно нигде не записано. Я создаю его из пепла и тлена точно так же, как его создаёте вы. Знание будущего — это всего лишь локальные всплески того, что является неотвратимым и естественным для течения времени. Точно так же вы можете предсказать победу лошади на скачках или свадьбу своего друга. Джереми Л. Смит знал о своей смерти, и о смерти Уны Ралти, и о судьбе своего сына.

Но это всего лишь веточки огромного древа времени. Будущего не знаю даже я. Это единственное, чего я не знаю.

Сейчас вам хочется задать мне тысячу вопросов. Является ли человечество единственной расой, которую я создал во Вселенной? Существуют ли другие вселенные? Конечен ли космос? Это вечные вопросы. Вы найдёте ответы на них самостоятельно. Или не найдёте. Но я не могу вам на них ответить, потому что исчерпал лимит своего вмешательства в судьбы мира — на ближайшую тысячу лет.

Джереми Л. Смит — это пешка, всего лишь пешка, если пользоваться шахматной терминологией. Не будь рядом меня, наблюдателя и направляющего, он не знал бы, что ему делать. Не было бы никаких остановленных войн, не было бы эпидемии любви и молнии на телебашне. Он развлекался бы, гуляя по воде на глазах у Уны и превращая уродов в полноценных людей. Он продолжал бы спать с девочками и смотреть телевизор. Вряд ли Церковь наставила бы его на путь истинный. Но всё же Джереми Л. Смит изменил мир к лучшему. Подобно тому, как его изменил Гитлер. Не будь Гитлера, человечество вряд ли осознало бы, насколько ужасна война. И войны царили бы в мире и во второй половине XX века. А появись Гитлер на десять лет позже, война была бы в тысячу раз страшнее и разрушительнее.

Суть в том, что без меня нет Джереми Л. Смита. Нет вас. Нет ничего.

* * *

Наверное, вы правильно делаете, что строите храмы. Они помогают вам быть ближе к Богу. Ко мне. К Джереми Л. Смиту. В XX веке человек начал понимать, что независимо от формы храма он всё равно достаточно близок к Богу. И он отошёл от канонов. Именно это и позволило такому, как Джереми Л. Смит, оказаться на вершине. Но ненадолго.

Человечество казнит любого Мессию. Оно не сможет принять никого. В нынешних условиях Иисус не продержался бы и года. Джереми соответствовал эпохе и потому продержался дольше. Шарлатанов, не имеющих к Богу никакого отношения, хватает на пару месяцев. Человечество нуждается в Мессии, но вместе с тем и отвергает его.

У человека это в крови. Любить мир, но идти сражаться на войну. Любить свою страну — и эмигрировать. Любить жену — и засматриваться на других. Любить свою машину — и стремиться к покупке другой. Это не взаимоисключающие вещи. Всё это — в пределах нормы.

Я создал человека именно таким. И я не жалею об этом.

Да, я хотел сказать несколько слов о храмах. Я не имею ничего против классических католических и православных соборов. Против золочёных луковиц и остроконечных готических шпилей. Но новизна радует меня, потому что каждый подобный шаг — это шаг вперёд для человечества. Именно поэтому я говорю вам: элсмит не хуже креста.

Да, мне нравится Саграда Фамилия. Я управлял рукой Гауди, не буду скрывать. Но я не мог остановить трамвай: я не имею права, потому что сам поставил себя в такие рамки. Мне нравятся Нотр-Дам и храм Василия Блаженного.

Иногда человеческий гений удивляет даже меня. Взять хотя бы капеллу Богоматери в Роншане, Франш-Конте, Франция. Её воздвиг великий Ле Корбюзье в 1950–1955 годах. Этот архитектор мог позволить себе всё что угодно. Он в одиночку возводил города (вы можете вспомнить индийский Чандигарх — миллионный монстр, столицу штата Пенджаб). Он не хотел строить здание, связанное с религией, потому что считал Церковь мёртвым институтом, и в этом был прав. Но его уговорили. И в руках Ле Корбюзье податливая глина превратилась в шедевр. Местные жители настолько негативно восприняли супрематического монстра Ле Корбюзье, что отказались подавать в собор воду и электричество. Но теперь это творение — основной источник их доходов. Они гордятся им, как парижане Эйфелевой башней, которую тоже когда-то презирали.

Мне нравятся службы, что проводятся снаружи капеллы, на внешнем алтаре. Они свободны и легки. Снаружи человек и в самом деле наполняется верой. Она не придавливает его к земле и не заставляет биться лбом об пол, а распирает изнутри. Человек превращается в шарльер, наполненный гелием или водородом. Его дух взмывает в воздух, и он исполняется уверенности, что Бог есть. Знал ли Ле Корбюзье, что его сооружение будет именно таким? Что оно станет вызывать подобные чувства? Я отвечу вам: знал. Потому что его рукой управлял я.

Человек может создать всё что угодно. По сути, он не менее всесилен, чем Бог. Но человек обязан преодолевать трудности, продираться сквозь преграды, ломиться через баррикады. Только борьба может подвигнуть человека на создание чего-то нового, чего-то стоящего. Именно поэтому я ограничиваю своё вмешательство в людские дела. Джереми Л. Смит — это опыт, попытка непосредственного участия, направленная на то, чтобы человек вспомнил о Боге. Чтобы прекратил автоматическое хождение в церковь. Чтобы он просто спускался в свой собственный дворик, поднимал глаза и тихо разговаривал с Богом.

Бог держится на вере. Если человек теряет веру, я умираю в нём. Но если он, уже ни во что не верящий и во всём сомневающийся, снова обращается ко мне, задаёт мне вопрос и просит о чём-то, это может означать только одно: вера снова пришла к нему. И я снова появляюсь в его жизни.

* * *

Хватит об этом. Я должен закончить историю Джереми Л. Смита. Ту историю, которую вам следует знать. Мне хочется, чтобы Джереми остался в вашей памяти человеком, а не легендой. Чтобы вы точно знали даты его рождения и смерти, чтобы вы знали имена его убийц.

Джереми отправился в Африку, когда я ему это подсказал. Тогда Уна уже была с ним. Я наблюдал за тем, как из распутника Джереми превращается в любящего мужчину, и радовался этому. Потому что такая метаморфоза в нём влекла за собой изменения во всех мужчинах мира, пусть Джереми и не догадывался об этом. Некоторые действия Джереми Л. Смита оказывались неожиданными даже для меня. К примеру, я не ждал, что он лично отправится к месту боевых действий и поднимет руки, призывая обе стороны к миру. Дело в том, что его в любой момент могли убить. Джереми никто не хранил, и божественной силы в его руках могло и не оказаться — не смотри я на него в тот самый момент. Я поднимал мертвецов и исцелял убогих по желанию Джереми, но я не знал, не вылетит ли из-за какого-нибудь ствола шальная пуля. Джереми хотел остановить войну — и я остановил её по его велению. Он не пытался делать ничего именем Бога, но иначе чудеса не совершаются. И потому я творил чудеса так, будто каждый раз Джереми призывал меня, когда хотел сделать что-то волшебное и прекрасное.

Теперь вы должны осознать свою ошибку. Вы смотрели на Джереми, вы молились ему и ждали его. А истинный Бог — я — был совсем рядом. Я, под именем и личиной Терренса О'Лири, всегда был поблизости. Вы могли подойти ко мне и коснуться моей руки. Вы могли спросить меня — и получили бы ответ. Такова ваша суть — не видеть истины, не понимать главного. Ваша суть — поклоняться идолу, а не Богу. За все эти годы ни один человек, проходя мимо меня, так и не почувствовал моей силы. Не ощутил моей власти, моей любви и моей доброты. Он просто проходил мимо человека в костюме и слепо смотрел на Джереми Л. Смита, кривляющегося с экранов телевизоров.

Вы проходите мимо нас каждый день. Вы видите нас в библиотеках, магазинах, переходах метро и в собственных домах. Мы — неотъемлемая часть вашей жизни, ваша составляющая. Наши слова и поступки — игра в бисер перед свиньями, если так можно выразиться. Поэтому появляется Джереми Л. Смит. Поэтому появляется элсмит.

Тот, кто понимает суть, становится святым.

* * *

Вы заметили, что стиль повествования менялся от начала к концу моего рассказа? Точно так же менялся и Джереми Л. Смит. Стоило затеять всю эту историю уже только для того, чтобы сделать человеком хотя бы его одного. И он стал человеком. Тот, кто покоится в соборе Святого Петра под огромной мраморной дланью, — человек в большей мере, чем все вы.

Иногда мне даже кажется, что он — Бог в большей мере, чем я.

* * *

А теперь вернёмся к той картине, которую я вам уже описывал. Иероним ван Акен Босх, вы помните? Питер Брейгель-старший.

Посмотрите на их картины. Смотрите внимательно. Вы видите себя?

Иероним Босх изобразил мир, в котором вы живёте. Он изобразил пожирающую человечество тлю, рыбоголовых чудовищ, уродов и монстров, разрушающиеся дома, горящие города, пыточные механизмы. Это ваш мир — оглянитесь вокруг. Вы живёте в нём. Я посеял зерно — как вы взрастили его? Во что вы превратили мой подарок? В сад Иеронима Босха. В чудовищное подобие счастья, искажённое вашими кривыми зеркалами. В вашем — и только вашем — видении Иисус обратился в Джереми Л. Смита. Вы сделали его таким, а не я.

Брейгель изобразил вас. Омерзительные слепцы, противные толстяки, открытые беззубые рты, выпученные глаза — это ваша сущность. Такими ли я создал вас? Такими ли хотел вас видеть? Вы построили церкви и установили кресты на их колокольнях, вы сняли кресты и заменили их на элсмиты — но зачем? В чём смысл? Ведь ваши души остались такими же, как лица на полотнах Брейгеля.

Весь мир, весь этот грёбаный мир — это сад Иеронима Босха.

Весь мир.

Простите меня.

Комментарий Марко Пьяццола, кардинала Всемирной Святой Церкви Джереми Л. Смита, 5 декабря 2… года.

Я намеренно откладывал комментарии, касающиеся личности Терренса О'Лири, напоследок. Как и следовало ожидать, ни в одной хронике или сообщении СМИ нет упоминания этого имени, тем более описания данного персонажа. Я уверен, что Терренс ОЛири — персонаж, введённый автором для оправдания собственных огрехов и множественных неточностей. В особенности — для оправдания последней главы и утверждения, что автор — Бог.

Кто есть Бог? Знаем ли мы это? Можем ли мы сказать о нём что-то определённое? Нет. Поэтому мы назначаем на земле его наместника, будь то Мессия или Папа Римский. Апеллировать к реальной исторической или политической фигуре намного проще, чем к непостижимой сущности.

Вы прекрасно знаете, насколько велика роль Джереми Л. Смита в истории. Одно только объединение всех мировых религий прошлого под крылом Всемирной Церкви является деянием, равного которому никогда до того не знал свет. Если цель этой книги — опорочить Джереми Л. Смита, то автор не смог осуществить задуманное. Если цель этой книги — рассказать «правду», то мы не позволим автору это сделать.

Правда, я несколько изменил своё мнение насчёт дальнейшей судьбы документа. Несмотря на то, что немедленное его уничтожение будет благом как для Всемирной Церкви, так и для человечества в целом, я решил повременить с избавлением от крамолы. Дело в том, что более девяноста процентов фактов, изложенных в документе, не упоминаются более нигде и потому требуют тщательной и последовательной проверки. Вы не можете не согласиться, что мы обязаны молчать — но при этом обязаны знать. Знание — вот одна из движущих сил Всемирной Церкви, наряду с верой.

В любом случае, оставляю данный противоречивый документ на Ваш суд.

Кардинал Всемирной Святой Церкви Джереми Л. Смита Марко Пьяццола, 5 декабря 2… года.

Комментарий его преосвященства Папы Римского Иоанна Павла XI, 12 декабря 2… года.

То, что Вы сделали, Марко, называется «умывать руки». Я более ответствен. Мне было достаточно первой главы и Ваших комментариев. Немедленно уничтожьте документ и все следы его существования. Догматы Всемирной Церкви не подлежат ни сомнениям, ни дополнительным исследованиям.

Наш инструмент — вера, кардинал. Знание — излишне, потому что ведёт к ереси.

Ioannes Paulus PP. XI, 12 декабря 2… года.

Записка Иоанна Павла XI, переданная кардиналу Бенито Карлини 14 декабря 2… года.

Марко Пьяццола, кардинал

Адольфо Ренцо, писарь

Не позднее 20 декабря

Оглавление

  • 1. ПРЕДДВЕРИЕ
  • 2. MODERN LIFE
  • 3. ЯВИ НАМ ЧУДО
  • 4. АФРИКА
  • 5. ALL YOU NEED IS LOVE
  • 6. ДРЕССИРОВКА
  • 7. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ СМИТОЛОГИЯ
  • 8. КРАСНАЯ ЖАРА
  • 9. СЫН БОЖИЙ
  • 10. ГОЛГОФА
  • 11. САД ИЕРОНИМА БОСХА
  • Реклама на сайте

    Комментарии к книге «Сад Иеронима Босха», Тим Скоренко

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства