«Крылья ночи (повесть)»

616

Описание

Работа Наблюдателя — следить за небом. Тысячи Наблюдателей бродят по Земле, четыре раза в сутки проводя наблюдения за небом там, где застало их время. Каждое мгновение кто-нибудь из Наблюдателей должен наблюдать за небом, чтобы заметить корабли захватчиков, чтобы предупредить землян о начавшемся Вторжении. Один из Наблюдателей бродит по миру в компании с юной Воздухоплавательницей…



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Крылья ночи (повесть) (fb2) - Крылья ночи (повесть) [Nightwings-ru] (пер. Янина Константиновна Забелина) (Силверберг повести и рассказы) 243K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роберт Силверберг

Роберт Силверберг Крылья ночи

1

Как известно, город Рум построен на семи холмах. Когда-то, в один из ранних циклов, он даже был столицей человечества. Я, конечно, ничего этого не знал, поскольку моя гильдия занималась дозором, а не запоминанием, и тем не менее, увидев впервые Рум — вечерело, когда мы подошли к нему с юга, — интуитивно понял, что в прошлом этот город мог иметь большое значение. Да и сейчас о нем ходили весьма разнообразные слухи.

Сейчас, в сумерках уходящего дня, решетчатые башни отчетливо выделялись на темном небе, бесчисленные огни соблазнительно мерцали и манили к себе. Тьма уже успела овладеть правой частью неба, а левая сияла великолепными цветами — струящиеся полосы лазури, киновари и яхонта сливались в ночном танце.

Я безуспешно пытался разглядеть те самые семь холмов, но это не мешало мне сознавать, что это тот самый величественный Рум, в котором сходятся все дороги, поэтому я испытывал глубочайшее уважение к трудам наших ушедших отцов, почти священный трепет.

Мы остановились, чтобы передохнуть, на обочине длинной прямой дороги. Отсюда открывался превосходный вид.

— Это большой город. Мы найдем там работу, — произнес я, ни к кому не обращаясь.

Крылья замершей неподалеку Аулуэлы слегка трепетали.

— И пишу? — высоким, словно пение флейты, голосом спросила она, — И кров? И вино?

— Ну да, конечно.

— А сколько времени мы идем, дозорный? — Казалось, ее что-то встревожило.

— Два дня и три ночи.

— Я прилетела бы гораздо быстрее!

— Ты — конечно, — согласился я. — Ты могла оставить нас далеко позади и никогда больше не увидеть. Тебе этого хотелось?

Она шагнула ко мне и погладила грубую ткань моего рукава, затем прижалась, как ласкающаяся кошка. Ее крылья раскрылись в два широких, словно сплетенных из паутины полотнища, сквозь которые я видел и закатное солнце, и вечерние огни — размытые, искаженные и таинственные. До меня донесся запах ее волос цвета полуночи — и, не удержавшись, я обнял стройное молодое тело.

— Ты знаешь, чего я хочу: остаться с тобой навсегда. Навсегда!

— Хорошо, девочка.

— В Руме мы будем счастливы?

— Мы будем счастливы, — подтвердил я и выпустил ее из объятий.

— Давай пойдем туда прямо сейчас!

— Думаю, нам надо дождаться Гормона — он должен скоро вернуться.

Мне не хотелось говорить ей о своей усталости. Она была еще почти ребенком; семнадцатилетняя, что она могла знать об усталости или старости? А я был старым, не как Рум, конечно, но все равно достаточно старым.

— Пока мы ждем его, можно мне полетать? — спросила она.

— Ну конечно, полетай.

Я кивнул и, присев на корточки возле нашей тележки, принялся греть руки о горячий корпус генератора импульсов.

Аулуэла готовилась к полету. Сначала она сняла одежду — ее слабые крылья не справлялись с лишним грузом. Изящным движением она стянула с ног прозрачные пузыри, служившие ей обувью, сняла куртку и мягкие пушистые брюки. Свет уходящего дня заставлял сиять ее стройное тело. Как и у всех крылатых, в теле ее не было ничего лишнего: маленькие бугорки грудей, плоские ягодицы, узкие бедра. Весила ли Аулуэла хотя бы сотню фунтов? Сомневаюсь. Глядя на нее, я всегда ощущал себя огромным, неуклюжим существом, отвратительным куском расплывшейся плоти, хотя никогда не считал себя толстяком.

Она встала на колени у края дороги и, опираясь на костяшки пальцев, склонившись к самой земле, начала произносить заклинание. Бе нежные крылья затрепетали, ожили и поднялись над хрупким телом, как плащ, взметенный ветром. Я не мог постичь, каким образом подобные крылья могли поднять даже такое невесомое создание. Они не походили, например, на ястребиные, скорее это были крылья бабочки — прозрачные и с прожилками, украшенные узорами черного, бирюзового, лилового и пунцового цветов. Крылья соединялись крепкими нитями с двумя мускулистыми выступами под острыми лопатками, но ни массивных костей грудной клетки, ни мощных мышц плечевого пояса, необходимых для полета, у моей спутницы не было. Конечно, крылатые для мистического полета используют не только мышцы, но и еще некую таинственную силу. И тем не менее я, дозорный, с некоторым скептицизмом относился к более фантастическим гильдиям.

Аулуэла закончила читать заклинание. Она встала, поймала крыльями легкий ветерок и, поднявшись на несколько футов, зависла в воздухе — крылья ее судорожно трепетали. Ночь еще не наступила — а крылья Аулуэлы были ночными. Днем она не могла летать — мощный поток солнечных лучей просто швырнул бы ее на землю. Да и нынешний момент, промежуток между сумерками и тьмой, был не лучшим для полета. Я смотрел, как она рвалась к погруженному во мрак востоку, а последние отблески света еще играли на небе. Ее руки взмахивали, как и крылья, личико ее было серьезно и сосредоточенно, побледневшие губы шептали заклинания. Она подтянула колени к груди и, резко выпрямившись, словно оттолкнулась от воздуха, переходя в горизонтальное положение. Теперь взгляд ее был устремлен вниз, крылья отчаянно били по воздуху. Вверх, Аулуэла, вверх!

Она начала медленно подниматься, словно усилием воли преодолевая сопротивление догоравших солнечных лучей.

Я с удовольствием смотрел на ее нагое тело, четко обозначившееся на фоне темного неба: я видел ее очень отчетливо — у дозорных чрезвычайно острое зрение. Теперь она поднялась на высоту, раз в пять большую своего роста, раскинула крылья на всю ширину, так что временами они закрывали от меня башни Рума, и помахала мне рукой — в ответ я послал ей воздушный поцелуй. Да, дозорные не женятся и не воспитывают детей, но Аулуэла для меня была как дочь, и я гордился ее полетом. Мы путешествовали вместе всего год — после нашей встречи в Эгупте, — но порой мне казалось, что я знал ее в течение всей долгой жизни. Она придавала особый смысл моему существованию, дарила мне недостающие силы. Не знаю, что привлекало ее во мне: чувство защищенности, мои знания или сам факт моего существования в дни до ее рождения? Я мог только надеяться, что она меня любила так же, как любил ее я.

Теперь она далеко в небе. Она кружилась, парила, ныряла, делала пируэты, танцевала; огромные крылья словно взбивали воздух, сияя в наступившей ночи. Поднимаясь, Аулуэла, казалось, прославляла свое освобождение от уз тяготения и этим заставляла меня сильнее чувствовать свинцовую тяжесть усталых ног. Вдруг, словно стройная живая ракета, она ринулась в сторону Рума. Мелькнули узкие ступни ног, блеснули кончики крыльев — и девушка скрылась из виду.

Я тяжело вздохнул и сунул руки под мышки, пытаясь согреть их. Как получалось, что меня пробирал зимний холод, а юная крылатая с упоением летала в бескрайнем небе обнаженной?

Наступал двенадцатый час из двадцати, очередной час анализа обстановки, час наблюдения, час моего очередного дозора. Я подошел к тележке, открыл сундуки и принялся готовить приборы. Некоторые стекла шкал пожелтели и частично утратили прозрачность, у стрелок указателей осыпалось фосфорное покрытие, пятна от морской воды покрывали футляры — своеобразное напоминание о временах пиратского плена. Истертые и потрескавшиеся рычажки и ручки послушно подчинялись моим прикосновениям, когда я выполнял предварительные процедуры: сначала молитва о том, чтобы ум стал ясным и проницательным, затем достижение единения с приборами. Только после этого начинается собственно работа — поиск врагов человечества в звездных просторах. В этом состояло мое искусство и мое ремесло.

Вцепившись в рычажки и ручки, выкидывая из головы все постороннее, я готовился стать продолжением приборов. Я едва перешел порог слияния с приборами и вошел в первую фазу дозора, как за моей спиной послышался рокочущий звучный голос:

— Ну, как дела, дозорный?

Как подкошенный, я рухнул на тележку. Внезапно прерванная работа вызвала острую физическую боль. На мгновение я почувствовал, как невидимые когти впились прямо в сердце, лицо запылало, горло мгновенно пересохло, перед глазами все поплыло. Я как можно скорее постарался принять соответствующие защитные меры, чтобы ослабить вызванное внезапным вмешательством нарушение обмена веществ, и прервал контакт с приборами. Затем, стараясь изо всех сил скрыть дрожь, обернулся.

Это был Гормон, еще один член нашей маленькой компании. Он стоял в весьма развязной позе и тупо ухмылялся — его забавляло мое расстройство, — но я не имел права на него сердиться. Не следует изливать гнев на изгоя, не относящегося ни к одной из гильдий, что бы тот ни сделал.

Я наконец собрался с силами, чтобы поинтересоваться:

— Ну что, есть какая-нибудь польза от твоего похода?

— Очень большая! А куда делась Аулуэла?

Я показал глазами на небо, и Гормон понимающе кивнул.

— И что же ты нашел? — спросил я.

— Этот город точно Рум.

— В этом и так не было никакого сомнения.

— У меня было. Теперь я знаю точно.

— Вот как?

— Доказательства у меня в сумке. Смотри!

Он вынул из складок своей туники сумку, поставил ее перед собой на мостовую и раскрыл так, чтобы можно было влезть внутрь обеими руками. Крякнув от натуги, Гормон потянул из нее нечто увесистое, сделанное из белого камня, — и я увидел довольно большой кусок изъеденной временем мраморной колонны с продольными канавками.

— Она из храма имперского Рума! — гордо заявил Гормон.

— Тебе не следовало ее брать.

— Ха! Обожди! — вскрикнул он и снова погрузил руки в сумку. На этот раз Гормон выгреб горсть металлических кружков, и они зазвенели и запрыгали по камням мостовой.

— Это монеты! Деньга! Посмотри, дозорный! На них портреты цезарей!

— Чьи портреты?

— Древних правителей. Ты что, совсем не знаешь историю прежних циклов?

Я с любопытством уставился на него.

— Гормон, ты сообщил нам, что не относишься ни к одной гильдии. А может, ты все же историк?

— Посмотри на меня, на мое лицо, дозорный: могу я принадлежать к какой-нибудь гильдии? Кто решится принять мутанта в свои ряды?

— Тоже верно, — согласился я, разглядывая его золотистого цвета волосы, жирную, словно залитую воском кожу, багрово-красные зрачки, рот с неровными губами. Весь его облик был результатом тератогенного влияния каких-то биологически активных веществ. Он был чудовищем, в своем роде совершенным и даже привлекательным, но все же чудовищем, мутантом, стоящим вне законов и обычаев людей Третьего цикла цивилизации. Места для гильдии мутантов в нашем мире не было.

— Вот, еще!..

Сумка его имела неограниченную емкость — возможно, при необходимости в ее серую измятую пасть можно было запихнуть содержимое всего мира. Гормон извлек из ее таинственной глубины детали каких-то машин, свитки пергамента, непонятный угловатый предмет из коричневого металла — возможно, какое-то орудие труда, три квадратика сияющего стекла, пять листов бумаги — бумаги! — и кучу еще каких-то реликвий античных времен.

— Удачный поход, а, дозорный? Это ведь не случайный набор предметов! Все они переписаны, снабжены ярлыками, указан слой, примерный возраст предмета, место. Здесь тысячи лет Рума.

— Следовало ли тебе брать эти вещи?

— Почему бы и нет? Кто их хватится? Кто в этом цикле думает о прошлом?

— Историки!

— Для их работы материальные предметы просто не нужны.

— А тебе-то они зачем?

— Меня интересует прошлое, дозорный. Я — изгой, но стремлюсь достичь вершин учености. Что тут плохого? Уроду нельзя жаждать знаний?

— Нет, конечно. Ищи что хочешь и пополняй свой научный багаж как считаешь нужным. А это, несомненно, Рум. На заре мы окажемся у его стен… И, надеюсь, найдем чем заняться.

— У тебя могут быть проблемы.

— То есть?

— В Руме дозорных и так слишком много, не сомневайся. В твоей работе нужды там нет.

— Я буду искать милости принца Рума.

— Принц Рума — холодный и жестокий человек.

— Ты знаешь его?

Гормон пожал плечами.

— Я немного слышал о нем. — Он принялся складывать находки в свою бездонную сумку, — Но попробуй попьггать счастья и обратиться к нему. У тебя разве есть выбор?

— Никакого.

В ответ Гормон расхохотался, продолжая с увлечением перебирать похищенные артефакты, а мне было не до смеха. Этот мутант-монстр, человек с нечеловеческой внешностью, этот изгой излучал самоуверенность — и это в нашем непредсказуемом мире! Как он мог быть таким холодным, таким бесчувственно-небрежным? Он не знал, что такое тревога, и издевался над теми, кто испытывал опасения.

Гормон сопровождал нас уже девять дней: мы встретили его в древнем городе, у подножия вулкана на берегу моря. Я не предлагал ему присоединиться к нам, можно даже сказать, что он набился нам в компаньоны, но я не мог отказать Аулуэле и согласился на его присутствие. В это время года на дорогах темно и холодно, по окрестностям бродит много опасных хищников, и потому для старика и девушки не было и не могло быть лучшего спутника, чем сильный и здоровый мужчина, пусть и со специфической, как у Гормона, внешностью. Однако порой я жалел о своем решении, и сейчас как раз настал такой момент.

Я медленно побрел обратно к своей тележке. Гормон окликнул меня, словно только теперь до него дошло:

— Послушай, я что, прервал твой дозор?

— Да, помешал. — Я постарался ответить помягче.

— Жаль. Начни снова. Не буду мешать. — И он улыбнулся своей поразительной улыбкой — одной половиной лица, — полной такого очарования, что все подготовленные ругательства так и остались невысказанными.

Я снова коснулся кнопок, установил контакты с узлами и проверил настройку шкал, однако войти в состояние дозора никак не удавалось — я оставался настороже из-за присутствия Гормона, я боялся, что он, несмотря на свое обещание, снова вломится в мою сосредоточенность в самый болезненный момент и разрушит ее. Я отвел взгляд от аппаратуры — мутант стоял на противоположном краю дороги и смотрел вверх, разыскивая Аулуэлу. Заметив, что я обратил на него внимание, он спросил:

— Что-то случилось, дозорный?

— Да нет. Просто момент неподходящий для работы. Я хочу подождать.

— Послушай, а если враги действительно придут со звезд на Землю, твои приборы тебе дадут знать об этом?

— Надеюсь.

— А что потом?

— Я оповещу защитников.

— И на этом дело твоей жизни завершится?

Я кивнул.

— Скорее всего.

— Все-таки зачем нужна целая гильдия? Неужели нельзя создать один крупный центр, откуда бы велось наблюдение? Для чего нужны полчища бродяг дозорных, постоянно перебирающихся с места на место?

— Чем больше векторов обнаружения, тем больше шансов предупредить нападение.

— Значит, отдельный дозорный, включив свои машины, может не заметить, что захватчики высадились прямо перед его носом?

— Не исключено. Поэтому-то в нашем деле избыточность имеет такое важное значение.

— Вы способны довести любую идею до крайности. Во всяком случае, я так иногда думаю. — Гормон рассмеялся. — Ты действительно веришь в предстоящее нападение?

— Да, — сказал я твердо, — иначе моя жизнь напрасна.

— Но зачем Земля обитателям других миров? Что у нас есть, кроме остатков старых империй? Что они будут делать с жалким Румом? С Перрисом? С Жорслемом? С прочими сгнившими городами? С идиотами принцами? Согласись, дозорный: нападение — просто миф, а ты четыре раза в сутки выполняешь бессмысленные телодвижения.

— Мое ремесло — вести дозор. Твое — издеваться, Гормон.

Изобразив на своей физиономии притворную гримасу раскаяния, мутант печально произнес:

— Прости меня. Продолжай свой дозор.

— Ладно.

Обозленный, я повернулся к приборам, решив теперь игнорировать любое вмешательство, каким бы грубым оно ни было.

В небе зажглись звезды. Я смотрел на эти сияющие созвездия и понимал, что мой мозг начал регистрировать бесконечные миры и полностью погрузился в свое ремесло.

Взявшись за ручки, я позволил всплеску энергии пройти сквозь меня, направил разум к небесам и принялся отыскивать враждебные силы. Что за экстаз! Какое невероятное наслаждение! Я, никогда не покидавший эту маленькую планету, брел сквозь черные пространства пустоты от одной пылающей звезды к другой и рассматривал крутившиеся волчками планеты. И с каждым шагом передо мной представали все новые лица, некоторые незрячие, другие — со множеством глаз, и открывалась вся сложность доступных мне населенных галактик. Я разведывал возможные места концентрации враждебных сил, инспектировал их тренировочные площадки и военные лагеря. Я искал — как проделывал это четыре раза в сутки в течение всей моей взрослой жизни — завоевателей, обреченных по предначертанию судьбы захватить наш истерзанный мир.

Я ничего не обнаружил и, когда вышел из транса, мокрый и опустошенный, увидел, как спускается Аулуэла.

Словно перышко, она легко коснулась земли. Гормон позвал ее, и Аулуэла побежала к нему, нагая, маленькие ее груди дрожали; он обхватил ее тельце своими мощными руками, и они обнялись, но не страстно, а как бы играя. Когда мутант отпустил девушку, она повернулась ко мне.

— Рум… — выдохнула она, — Рум!

— Ты видела его?

— Весь! Тысячи людей! Огни! Бульвары! Рынок! Разрушенные дома возрастом в несколько циклов! О дозорный, как прекрасен Рум!

— Значит, твой полет был удачным?

— О, просто сказочным!

— Завтра мы будем в Руме.

— Нет, дозорный, сегодня, сегодня! — Она была по-девичьи нетерпелива, лицо пылало от возбуждения, — Это совсем короткое путешествие! Взгляни, это так близко!

— Нам сначала надо передохнуть. — Я возражал, но мягко. — Мы же не хотим прийти в Рум усталыми.

— Мы сможем отдохнуть, когда придем туда… идемте же! Соберите вещи! Ты ведь провел свой дозор, да?

— Да.

— Тогда идемте! В Рум! В Рум!

Я взглянул на Гормона, ожидая поддержки с его стороны. Наступала ночь, и пора было разбить лагерь и поспать хоть несколько часов. И впервые за все девять дней путешествия Гормон встал на мою сторону. Он сказал Аулуэле:

— Дозорный прав. Нам надо отдохнуть. Двинемся в Рум на заре.

Аулуэла надулась. Сейчас она больше, чем когда-либо, выглядела ребенком. Крылья ее жалобно обвисли, а худенькое тело сжалось. Потом она сердито сложила крылья — они превратились в два горбика на ее спине размерами не больше детских кулачков, и стала собирать свою разбросанную на дороге одежду.

Пока мы устраивали лагерь, Аулуэла оделась. Затем я раздал питательные таблетки, и мы легли спать. Я заснул быстро и увидел во сне юную крылатую на фоне ущербной луны и Гормона, летящего рядом с ней… За два часа до восхода солнца я проснулся и, пока все еще спали, провел первый дозор наступающего дня, затем разбудил своих спутников, и мы отправились в сторону легендарного имперского города, в сторону Рума.

2

Свет утра был таким ярким и резким, словно рождался новый мир. Дорога, впрочем, оставалась пустой — люди не часто путешествуют в наши дни, исключая тех, кто вроде меня странствует по необходимости — или по привычке. Лишь изредка мы отходили в сторону, чтобы пропустить коляску какого-нибудь члена гильдии хозяев, влекомую дюжиной угрюмых нейтеров, запряженных цугом. В первые два часа нас обогнали четыре подобных экипажа; окна были тщательно занавешены, чтобы скрыть горделивую внешность проезжавшего хозяина от взглядов такого простонародья, как мы. Обогнало нас и несколько телег, груженных разной провизией; в небе парило несколько летунов. А в остальном дорога была предоставлена нам.

Окрестности Рума демонстрировали остатки античных времен: то отдельно стоящие колонны, то фрагменты акведуков, идущих из ниоткуда в никуда, то портики разрушенных храмов. Это был самый древний Рум, который мы видели, но попадались и более поздние наслоения из последующих циклов: крестьянские хижины, купола силовых станций, корпуса жилых башен. Видели мы и обгоревшие остовы каких-то древних летательных аппаратов. От внимания Гормона ничего не ускользало, время от времени он собирал нужные ему образцы. Аулуэла смотрела широко раскрытыми глазами и ничего не говорила, словно, зачарованная впечатлениями, всем своим существом вслушивалась в окаменевшую музыку прошлого.

Мы шли и шли, пока перед нами не поднялись стены города. Они были возведены из тщательно подогнанных друг к другу голубых полированных камней и возносились ввысь более чем на восемь ростов человека. Дорога проходила сквозь арку с отворенными настежь воротами. Когда мы приблизились к воротам, навстречу нам вышел очень высокий человек в плаще с капюшоном и маске — мрачном одеянии гильдии паломников. Не следует самому подходить к таким людям, но их зов не должен оставаться без внимания. Паломник заинтересовался нами:

— Вы откуда?

— С юга. Некоторое время я жил в Эгупте, потом по Земному мосту перебрался в Талию, — ответил я.

— А куда держите путь?

— Пока в Рум.

— Как идет дозор?

— Как обычно.

— У вас есть где остановиться в Руме?

Я покачал головой.

— Мы полагаемся на доброту Провидения.

— Провидение не всегда бывает добрым, — спокойно проговорил паломник. — И в Руме нет большой нужды в дозорных. А почему вы странствуете с крылатой?

— За компанию. К тому же она молода и нуждается в защите.

— А кто другой?

— Он мутант и вне гильдий.

— Ну, это-то я заметил. Но почему он с вами?

— Он сильный, а я — старик, потому мы и путешествуем вместе. А куда идете вы, паломник?

— В Джорслем. Разве есть другое место для моей гильдии?

В ответ я только пожал плечами.

— Почему бы вам не пойти в Джорелем со мной? — предложил он.

— Мой путь лежит на север. А Джорелем на юге… Недалеко от Эгупта.

— Вы были в Эгупте и не были в Джорслеме? — Удивление паломника казалось неподдельным.

— Да. Мое время увидеть Джорелем еще не настало.

— Ну так пойдем сейчас. Мы пойдемвместе по дороге, дозорный, и будем беседовать о прошлом и будущем, я буду помогать тебе в дозоре, а ты — в моем общении с Провидением. Согласен?

Соблазн был велик: я мысленно перенесся в Золотой Джорелем, увидел его храмы и святыни, места обновления, где старики становятся снова молодыми, его шпили и шатры крыш. И хотя я уже выбрал свой путь, в этот момент мне захотелось присоединиться к паломнику.

— А мои попутчики…

— Оставьте их. Мне запрещается странствовать с безгильдийными, и я не хочу путешествовать с женщиной. Только ты и я. Мы пойдем в Джорелем вместе.

Стоявшая рядом Аулуэла замерла и молчала в течение всего этого разговора, затем бросила на меня полный ужаса взгляд.

— Я не оставлю их.

— Тогда я иду в Джорелем один, — сказал паломник.

Он протянул костлявую руку; я почтительно коснулся кончиков длинных белых пальцев, и паломник сказал:

— Пусть Провидение окажет тебе милость, дозорный. И если ты окажешься в Джорслеме, разыщи меня.

И он зашагал по дороге.

Гормон не выдержал:

— А ведь ты мог уйти с ним, не так ли?

— Я думал над этим.

— И что бы ты нашел в Джорслеме, чего нет здесь? Священный город? Так и этот тоже священный. Здесь ты сможешь передохнуть. Все равно ты сейчас не в форме.

— Наверное, ты прав, — заключил я и, собрав остатки сил, потащился к воротам Рума.

Внимательные глаза изучали нас через смотровые щели в стене. У ворот нас остановил обрюзгший стражник с изрытым оспинами лицом простолюдина и челюстью сластолюбца и спросил, что привело нас в Рум. Я назвал ему свою гильдию, и он с отвращением фыркнул.

— Иди прочь, дозорный! Здесь нужны только полезные люди.

— Дозор тоже приносит пользу.

— Несомненно, несомненно, — хмыкнул он и покосился на Аулуэлу. — А кто это? Дозорные ведь не вступают в брак.

— Она всего лишь компаньонка по путешествию.

Стражник закатился грубым смехом.

— Бьюсь об заклад, что в такие путешествия ты частенько ходишь! Не то что она! Сколько ей лет — тринадцать, четырнадцать? Ну-ка, подойди, я взгляну, нет ли у тебя чего-нибудь запрещенного.

И он принялся проворно ощупывать Аулуэлу: нахмурился, ощупав ее груди, и искренне удивился, натолкнувшись на холмики крыльев под ее лопатками.

— А это еще что такое? Что такое! Сзади больше, чем спереди! Значит, ты — крылатая? Какая гадость — крылатая спит с мерзким старым дозорным!

Он хмыкнул и снова протянул руки к Аулуэле, что заставило Гормона в ярости рвануться вперед, с жаждой крови в огненных глазах. Я едва успел остановить мутанта, вцепившись изо всех сил в его запястье: последствия его нападения на стражника были бы печальны для всех нас. Гормон едва не свалил меня с ног, дернувшись в сторону, но затем уступил и неожиданно успокоился, ледяным взглядом следя за тем, как этот жирный толстяк искал у Аулуэлы «запрещенное».

Закончив, стражник повернулся к Гормону:

— А ты кто такой?

— Безгильдийный, ваша милость, — резко ответил Гормон — покорный и бессловесный продукт тератогенеза, но тем не менее свободный человек, желающий войти в Рум.

— Разве мы здесь еще нуждаемся в монстрах?

— Я силен и способен к тяжелому труду.

Опасаясь возможной перепалки, я поспешно спросил:

— Ну что? Мы можем войти?

— Подожди. — Стражник надвинул на лоб обруч мысленной связи и прищурил глаза, передавая сообщение о нас в банк памяти: лицо его побледнело и напряглось, затем снова расслабилось — видимо, ему пришел ответ. Мы, естественно, никаких переговоров не услышали, но его разочарованная физиономия говорила, что никаких причин отказать нам в допуске в Рум не нашлось.

— Эй вы, трое, проходите, и побыстрее! — рявкнул он.

Мы прошли в ворота. Гормон со злостью заметил:

— Я мог бы одним ударом развалить его башку пополам.

— И к вечеру ты был бы уже нейтером. Успокойся — мы уже в Руме!

— Как он обращался с ней!

— Ты к Аулуэле относишься как к своей собственности! Крылатая сексуально недоступна безгильдийному.

Гормон игнорировал мой выпад.

— Она возбуждает меня не больше, чем ты, дозорный. Но мне больно видеть, когда с ней так обращаются. Я убил бы его, если бы ты меня не удержал.

Аулуэла решительно сменила тему разговора:

— А где мы остановимся, теперь ведь мы уже в Руме?

— Я зарегистрируюсь на постоялом дворе дозорных. После этого поищем в ложе крылатых пропитания.

— А потом, — сухо продолжил Гормон, — пойдем в трущобы безгильдийных и будем выпрашивать там медяки.

— Я сожалею, что у тебя нет своей гильдии. И все же жалеть себя недостойно мужчины. А теперь идемте.

Мы двинулись от ворот по кривой мощеной улице: это был жилой район из невысоких приземистых домов, над которыми возвышались громады защитных сооружений. Дальше виднелись сверкающие башни — вот их-то мы и видели вчерашним вечером.

Возле угла причудливого здания, построенного — судя по странному резиновому облицовочному материалу — во времена Второго цикла, я увидел висящий под скромным навесом общедоступный обруч мысленной связи и решительно надвинул его на лоб. Туг же мои мысли устремились по проводам к интерфейсу, из которого были направлены непосредственно в один из накопительных мозгов банка памяти. Моему мысленному взору предстали складчатые полушария живого мозга, бледно-серые с белыми прожилками, на темно-зеленом фоне хранилища. Как-то один запоминатель рассказал мне, что много циклов назад люди создали машины, способные думать за них, однако они были дьявольски дорогими, требовали обширных пространств и пожирали массу энергии. Это была не худшая из затей наших предков, но зачем создавать искусственные мозги, если их в изобилии ежедневно высвобождает смерть? Неужели им казалось неподходящим чудо, которое однажды произвела природа, — великолепный человеческий мозг? Чего им не хватало, знаний или здравого смысла? Мне трудно было поверить в ту давнюю историю…

Я передал в банк памяти информацию о себе, запросив при этом адрес постоялого двора дозорных. Искомые координаты я получил почти мгновенно, и мы пустились в путь: Аулуэла с одной стороны, Гормон — с другой, а я, как обычно, катил тележку с приборами.

Город был наполнен людьми. Столько народу я не видел ни в сонном, разомлевшем от зноя Эгупте, ни в любом другом городе, через который лежал мой путь на север. В основном нам встречались паломники, мелькали озабоченные запоминатели и хмурые купцы, изредка нейтеры тащили носилки хозяев. Аулуэла увидела нескольких крылатых, но по канонам своей гильдии не могла приветствовать их, пока не исполнит обряд очищения. Я же должен был с горечью отметить, что встречавшиеся нам дозорные смотрели на меня крайне неприветливо и даже не здоровались. Мне, кроме того, бросилось в глаза множество защитников и порядочное число представителей таких малопочтенных, но, несомненно, необходимых в большом городе гильдий, как лоточники, слуги, ремесленники, стряпчие, рассыльные и грузчики. Естественно, хватало и нейтеров, покорно и безмолвно занимавшихся своими делами. И еще улицы Рума наполняли многочисленные пришельцы из других миров; большинство из них были туристами, хотя, вероятно, некоторые прибыли сюда в надежде наладить деловые связи с обнищавшими жителями Земли. Я заметил множество мутантов, крадучись пробиравшихся через толпу, и ни один из них не имел такой горделивой осанки, какой отличался идущий рядом со мной Гормон. Он был уникально красив, резко отличаясь от прочих представителей своего рода, каких-то уж очень ущербных: от пятнисто-серых до грязно-коричневых, с несимметричными телами; без каких-либо конечностей либо с излишним числом их, деформированных при этом самым невероятным образом, скелетообразных и бочкоподобных; косоглазых громадин и пугливых юрких существ. Они промышляли карманными кражами, мошенничали, предлагали органы, выдавливали из туристов слезы и деньги и продавали миражи, но никто из них не держался прямо, как Гормон, несомненно ощущавший себя полноценным человеком.

Путеводные данные банка мозгов оказались точными, и меньше чем через чае мы оказались на постоялом дворе дозорных. Я оставил своих спутников у ограды и вошел один, вкатив за собой тележку.

В креслах холла, лениво развалившись, сидело по меньшей мере с десяток дозорных. Я приветствовал их ритуальным жестом, они небрежно, словно отмахнувшись, ответили мне. Неужели это и есть защитники, от которых зависит безопасность Земли?

— Я должен зарегистрироваться.

— Новичок! Откуда?

— Из Эгупта.

— Надо было и оставаться там. Здесь нет нужды в дозорных.

— Так все-таки, где мне зарегистрироваться?

Напыщенный юнец показал на экран на стене холла. Я подошел, прижал к экрану пальцы, услышал вопрос, назвал тайное имя, которое дозорный может сообщать только члену своей гильдии. Открылась панель, и на меня с неприязнью уставился человек с опухшими глазами и со знаком дозорного на правой щеке (а не на левой), что говорило о высоком положении моего визави. Он назвал мое тайное имя и сказал:

— Стоило ли приходить в Рум — нас тут и так сверх квоты.

— Тем не менее я прошу ночлега и занятия.

— Человеку с вашим чувством юмора следовало бы родиться в гильдии клоунов, — буркнул мой собеседник.

— Я не шучу.

— В соответствии с законом, принятым нашей гильдией на последней сессии, гостиница не принимает новых постояльцев, если в ней уже достигнута разрешенная вместимость. У нас теперь именно такое положение. Так что прощайте, друг мой.

Я был ошарашен.

— Я ничего не знаю о таком правиле! Это невероятно! Что это за гильдия, которая гонит своего члена из собственной гостиницы, когда он появился, буквально валясь с ног от усталости! Человек моего возраста, прошедший по Земному мосту в Рум из Эгупта, одинокий, голодный…

— Почему же вы сначала не проверили, можем ли мы вас принять?

— Я и понятия не имел, что в этом будет надобность.

— Но новые правила…

— Пусть Провидение засушит ваши правила! — вскричал я, — Я требую крова! Да сгиньте вы со своими новыми правилами! — Ледяная тупость чиновника потрясла меня — Мне нужен кров! Надо же! Выставить того, кто вел дозор еще до твоего рождения…

— Полегче, брат, полегче.

— Наверняка у вас есть закуток, где я могу поспать, и немного хлеба, чтобы утолить голод.

Теперь, когда тон мой изменился с возмущения на мольбу, на безразличном лице моего собеседника проступила пренебрежительная гримаса.

— У нас нет свободной комнаты и нет лишней пищи. Для нашей гильдии наступили тяжелые времена — вы это знаете. Ходят слухи, что нас и вообще распустят, избавятся как от не-1 нужной роскоши, сосущей ресурсы из Провидения. Мы очень ограничены в своих возможностях. И это потому, что в Руме слишком много дозорных, мы получаем теперь жалкие крохи, и каждый лишний рот нам в тягость.

— Но куда же мне идти? Что теперь делать?

— Я советую вам просить милости принца Рума, — ласково сказал чиновник.

3

Я пересказал эту беседу Гормону, и он, сгибаясь от хохота, гогоча так неистово, что борозды на его впалых щеках раскраснелись, как потеки крови, принялся повторять, словно заведенный:

— Надо же, милость принца Рума! Милость… принца Рума!

— А что здесь такого — искать помощи у местного правителя? — холодно заметил я.

— Принц Рума не знает жалости, — голос Гормона стал глуше, — принц Рума накормит тебя твоими собственными конечностями, чтобы утолить твой голод!

Аулуэле быстро надоело слушать этот бессмысленный спор, и она прервала нас:

— Может быть, нам следует разыскать ложу крылатых? Там нас покормят.

— Только не Гормона, — заметил я, — а у нас ведь есть обязательства по отношению друг к другу.

— Мы могли бы вынести ему еду, — жалобно протянула Аулуэла.

Но я уже принял решение:

— Я предлагаю сначала посетить двор. Давайте утвердимся в нашем статусе. А потом, если понадобится, будем устраиваться как-то с жильем.

Она уступила, и мы направились к дворцу принца Рума, массивному зданию на громадной, окруженной массивными колоннами площади, дальняя сторона которой прилегала к реке, разделявшей город на две части. На площади на нас накинулись многочисленные попрошайки. Некто со свисающими, словно веревочными, усиками на бугристом лице без малейших признаков носа бросился на меня и клянчил милостыню, пока Гормон не отшвырнул его прочь. Еще через мгновение второе существо, не менее странное — кожа его была покрыта светящимися лунками, а конечности усыпаны глазами, — обхватило мои колени и во имя Провидения призвало удостоить его милостыни.

— Я всего лишь дозорный, — сказал я, указывая на свою тележку, — и я сам пришел сюда за милосердием.

Но существо продолжало перечислять свои невзгоды неясным шипящим голосом, так что я в конце концов — к крайнему неудовольствию Гормона — бросил несколько пищевых таблеток в его плоскую пустую сумку. Затем мы пробились к дверям дворца. У портика нам предстало еще более жуткое зрелище — искалеченный крылатый с переломанными и неправильно сросшимися руками и ногами, с одним только наполовину сложенным и обломанным крылом. Он бросился к Аулу-эле, назвал ее чужим именем и залил слезами ее брюки так, что мех на них покрылся пятнами.

— Помогите мне деньгами на кров, — просил он. — Меня выкинули на улицу, потому что я калека, но если вы поможете мне…

Аулуэла объясняла ему, что она ничего не может сделать, что она сама — чужая для этой ложи. Но калека не хотел отпускать ее, пока Гормон не поднял его, как кучу сухих костей, и не отнес в сторону. Затем мы шагнули внутрь портика. Путь нам сразу же преградили три нейтора, они осведомились о цели нашего прибытия и быстро отправили нас к следующей линии обороны — паре тощих чиновников. И снова мы услышали тот же вопрос, произнесенный в унисон.

— Мы просим аудиенции, — сказал я. — Это касается милости принца к нам.

— День приема — через четверо суток, — предупредил чиновник, стоявший справа. — Мы внесем вашу заявку в списки.

— Но нам негде спать! — возмутилась Аулуэла. — Мы голодны!

Я стал успокаивать ее. Гормон тем временем покопался в своей сумке, и блестящие монеты засияли в его руке: золото, вечный металл, с отчеканенными на нем остроносыми бородатыми лицами. Он бросил одну монету в сторону отказавшего нам чиновника. Тот ловко поймал ее и мгновенно спрятал в складках одежды. Второй чиновник поднял на нас глаза. Улыбаясь, Гормон протянул ему второй сверкающий кружок.

— Может быть, мы сможем получить особую аудиенцию? — как можно небрежнее проговорил я.

— Не исключено, — согласился один из чиновников. — Проходите.

Мы прошли в неф дворца и оказались в огромном гулком помещении; впереди угадывалась апсида с закрытым тронным залом. Путь к нему преграждала молчаливая стража из безразличных нейторов. Холодная пустота дворца за их спинами лишь подчеркивала многолюдность собравшегося здесь общества.

Я заметил нищих — причем среди них были и такие, кто нищенствовал вполне законно, имея на это занятие наследственную лицензию, — а еще целый сонм паломников, глашатаев, запоминателей, музыкантов, стряпчих и чиновников. Я слышал голоса молящихся, вдыхал запах благовоний, ощущал вибрации подземных гонгов. Гормон рассказал, заставив меня снова заподозрить, что на самом деле он — запоминатель, выдающий себя за мутанта, что в прошлые циклы это здание было храмом одной из древних религий — христеров — и что оно сохраняет часть своей святости даже теперь, когда служит местом пребывания светского правительства.

Но как нам добраться до принца? Слева от входа я заметил небольшую богато украшенную часовню, в которую медленно входила очередь из сытых и внешне довольных купцов и помещиков. Присмотревшись, я увидел вдали три черепа на опрашивающем устройстве — вход банка памяти — и рядом с ним дородного писца. Я встал в хвост очереди, попросив Гормона и Аулуэлу подождать меня в зале.

Очередь двигалась медленно, и прошло не меньше часа, прежде чем я поравнялся с опрашивающим устройством. Черепа тупо пялились на меня пустыми глазницами, внутри них пенились и журчали питательные жидкости, обеспечивая жизнеспособность миллиардов нейронов мертвого, но еще вполне работоспособного мозга, ставшего несравненным запоминающим устройством. Стоявший рядом писец немало поразился, увидев в очереди дозорного, но прежде, чем он успел наброситься на меня с упреками, я выпалил:

— Я пришел как чужой и взываю к милости принца. Я и мои товарищи остались без крова. Моя гильдия прогнала меня прочь. Что мне делать? Как я могу получить аудиенцию?

— Приходите через четыре дня.

— Я спал у дороги гораздо дольше. Теперь я должен отдохнуть в нормальных условиях.

— Обратитесь на постоялый двор.

— Но я же член гильдии! — запротестовал я. — Обычный постоялый двор не примет меня, поскольку дозорные содержат свою гостиницу, но гильдия отказывает мне в праве на место и занятие из-за новых правил! Это безвыходное положение.

Писец поморщился и вяло проговорил:

— Вы можете оставить просьбу об особой аудиенции. Вам, конечно, откажут, но на просьбу вы имеете право.

— Где?

— Здесь. Укажите вашу просьбу.

Я сообщил черепам о своей общественной значимости, назвал имена и статус моих компаньонов и объяснил суть дела. Вся эта информация была поглощена и передана, то есть канула в недра бесчисленных мозговых центров, оборудованных где-то в глубинах города, но ответа пока не ожидалось. Когда я закончил, писец сказал:

— Если ваша просьба будет принята, вам сообщат.

— Так где я должен остановиться?

— Я предложил бы остановиться где-нибудь поближе к дворцу.

Ясно. Присоединиться к легиону несчастных, забивших площадь, — сколько из них просили особой милости принца и теперь месяцы или годы ожидали, когда их пригласят? Сколько времени они спят на камнях, выпрашивают объедки и все еще живут глупой надеждой?

Но я уже истратил все силы. Я вернулся к Гормону и Аулу-эле, рассказал им о ситуации и предложил попытаться поискать какое-нибудь пристанище. Гормон, как безгильдийный, легко мог устроиться на любом постоялом дворе, содержавшемся специально для таких, как он, Аулуэла, скорее всего, сумеет найти прием в ложе гильдии, ну а мне остается ночевать на улице — и не впервые в жизни. Но я надеялся, что нам не придется расставаться, — я уже привык к своим молодым спутникам и воспринимал нашу компанию как семью.

Когда мы подошли к двери, мой хронометр тихонько напомнил, что пришло время очередного дозора — это было правом и обязанностью каждого дозорного независимо от обстоятельств, в которых он оказался. Поэтому я остановился, открыл тележку, включил приборы. Гормон и Аулуэла замерли радом со мной. Я заметил издевательские улыбки и откровенные насмешки на лицах тех, кто входил и выходил из дворца: дозор не пользовался симпатией и доверием, поскольку велся уже целую вечность, а обещанный враг так и не появлялся. Тем не менее для кого-то это занятие было обязанностью, как бы забавно это ни казалось другим. То, что для одних лишь бессмысленный ритуал, для других — смысл жизни.

Я заставил себя войти в состояние дозора. Мир вокруг привычно растаял, и я погрузился в небеса, испытывая привычную радость. Мой разум, преодолевая бесконечность за бесконечностью, обшаривал галактики одну за другой. Не собирается ли где-то могучий межпланетный флот? Не муштруются ли войска? Не готовится ли завоевание Земли? Четыре раза в день я вел дозор, то же самое делали другие члены нашей гильдии, каждый в свое время, так что в любое мгновение чей-то подозрительный разум был настороже. И что здесь странного, и тем более глупого или смешного?

Когда я вышел из транса, то первое, что восприняли мои органы чувств, был громкий крик:

— …принцу Рума! Дорогу принцу Рума!

Я замигал и затаил дыхание, пытаясь стряхнуть последствия своей сосредоточенности. Позолоченный паланкин, несомый фалангой нейторов, продвигался по нефу в мою сторону. Четыре человека в элегантных костюмах и в бриллиантовых масках гильдии хозяев подметали пол, а перед ними шагало трое кряжистых мутантов, у которых горло было изменено таким образом, чтобы имитировать звучащие органы самцов лягушки-быка: на ходу они издавали трубные величественные звуки. Меня поразило, что при дворе принца находятся мутанты, пусть даже и такие необыкновенные.

Моя тележка находилась как раз на пути этой чудесной процессии, и я торопился закрыть ее и откатить в сторону до того, как шествие сметет ее прочь. Возраст и страх заставили дрожать мои пальцы; пока я возился, растерянность моя нарастала, а важно шагавшие мутанты приблизились настолько, что их трубные вопли стали оглушительными. Гормон попытался мне помочь, но дотрагиваться до приборов наблюдения могут только члены гильдии дозора! Я оттолкнул его, и через мгновение первый из нейторов навис надо мной, подняв сверкающий хлыст, собираясь смести меня прочь.

— Во имя Провидения! — закричал я. — Я — дозорный!

И словно божественное эхо, вдруг прозвучал глубокий, холодный, громкий голос:

— Не трогать его. Он дозорный.

Движение прекратилось. Говорил принц Рума.

Нейторы отступили, мутанты прекратили орать, а носильщики поставили паланкин на пол. Все, кто был в нефе дворца, шагнули назад, кроме меня, Гормона и Аулуэлы. Мерцающие занавеси паланкина раздвинулись, двое хозяев поспешили вперед и сунули руки внутрь звукового барьера, предлагая помощь своему монарху. Звуковой барьер упал с жалобным стуком.

И появился принц Рума.

Он был таким юным — мальчик с густыми темными волосами и гладким лицом. Но он был рожден повелевать и, несмотря на молодость, производил впечатление настоящего повелителя. Его тонкие язвительные губы были плотно сжаты, острый орлиный нос придавал лицу агрессивный вид, глубокие холодные глаза напоминали бездонные озера. На нем были одежды гильдии властителей, богато украшенные драгоценными камнями, татуировка на щеке — дважды перечеркнутый крест — указывала на принадлежность к гильдии защитников, а вокруг шеи была повязана темная шаль запоминателей. Властитель мог состоять в любых гильдиях, в каких захотел бы, и было бы странно, если бы властитель не был защитником, но меня поразило то, что принц оказался еще и запоминателем.

Без всякого интереса он глянул на меня и произнес:

— Ты выбрал странное место для проведения своего дозора, старик.

— Время выбрало это место, сир, — ответил я. — Я был здесь, и мои обязанности заставили меня действовать. У меня не было способа узнать, что вы собираетесь выйти.

— Дозор не обнаружил врагов?

— Нет, сир.

Я уже решил воспользоваться подвернувшейся возможностью, открывшейся при неожиданном появлении принца, и попросить его о помощи, но интерес властителя ко мне угас быстрее пламени загашенной свечи, и, пока я стоял, не осмеливаясь обратиться к нему, он перенес внимание на моих спутников. Нахмурившись и теребя подбородок, принц некоторое время с неудовольствием рассматривал Гормона, затем его взгляд упал на Аулуэлу. Глаза принца заблестели, подбородок дрогнул, тонкие ноздри расширились.

— Подойди-ка, маленькая крылатая! Ты — друг этого дозорного?

Перепуганная Аулуэла слабо кивнула.

Принц протянул руку и схватил ее. Она словно подплыла к паланкину, и юный властитель втащил ее сквозь занавес. В ту же секунду двое хозяев кинулись восстанавливать звуковой барьер, но процессия не шелохнулась. Нейторы оттеснили осмелевшую было толпу, угрожающе помахав хлыстами. Я онемел. Гормон замер рядом со мной, его мощное тело напряглось. Секунды шли за секундами. Придворные хранили молчание, тактично отворачиваясь от паланкина. Я откатил тележку в более безопасное место…

Наконец занавеси раздвинулись снова и из паланкина, спотыкаясь, вышла Аулуэла. По бледному лицу струился пот, ресницы трепетали. Она едва не упала, один из нейторов подхватил ее и поставил на пол. Крылья под одеждой Аулуэлы слегка распрямились, отчего девушка казалась горбатой, — это означало, что она находится в крайне подавленном состоянии. Неровными, шаркающими шагами она подошла к нам, дрожащая, безмолвная, кинула на меня короткий взгляд и бросилась на широкую грудь Гормона.

Носильщики тем временем подняли паланкин и двинулись вперед — принц Рума покидал свой дворец.

Когда процессия удалилась, Аулуэла тихо произнесла:

— Принц разрешил нам остановиться в придворной гостинице.

4

Конечно, в гостинице нам не поверили.

Гостей принца поселяли в королевской гостинице, которая размещалась позади дворца, в небольшом садике среди огромных папоротников. Обычными постояльцами этой гостиницы были хозяева, властители, знатнейшие вельможи или правители; иногда какой-нибудь покой отводили запоминателю особо высокого ранга, появившемуся в Руме для проведения исследований, или высокопоставленному защитнику, приехавшему для обсуждения вопросов стратегического планирования. Указание предоставить кров в этой гостинице крылатой было по крайней мере странным, маловероятным было разрешение войти сюда дозорному, но появление здесь мутанта находилось просто за пределами понимания слуг. Поэтому сначала нас встретили веселым смехом — реакцией на хорошую шутку, затем веселье сменилось раздражением и, наконец, насмешками.

— Пошли прочь! — кричали нам слуги. — Подонки! Уроды!

Расстроенная Аулуэла попыталась объяснить ситуацию и проговорила упавшим голосом:

— Но ведь сам принц направил нас сюда, и вы не можете нам отказать.

— Прочь! Прочь!

Один из слуг — обладатель на редкость кривых зубов — схватил дубинку и принялся размахивать ею перед лицом Гормона, отпуская при этом мерзкие шутки о его безгильдийности. Тот выхватил у него дубинку и ударил обидчика в живот с такой силой, что кривозубый согнулся пополам и в конвульсиях рухнул на пол. На помощь мгновенно примчалась группа нейтеров и кинулась на Гормона. Мутант схватил другого слугу и швырнул его в середину группы, превратив ее в свалку. Дикие крики и ругань привлекли внимание почтенного на вид писца, который вперевалку подошел к двери, приказал замолчать и потребовал у нас объяснений.

— Это же легко проверить, — сказал он, когда Аулуэла поведала ему нашу историю, и презрительно бросил слуге: — Пошлите мысль чиновнику, быстро!

Через некоторое время недоразумение было разрешено, и нас впустили. Нам были предоставлены отдельные, но сообщавшиеся между собой комнаты. В подобной роскошной обстановке я никогда прежде не бывал и вряд ли когда-нибудь окажусь снова. Входить в покои надо было через телескопическую шахту с закрывающимся на замок — для обеспечения уединенности — собственным термальным источником. Свет зажигался в ответ на легкий кивок постояльца — в шарах, свисавших с потолка, и в настенных плафонах находились игольчатые элементы разумной светящейся материи, доставленные на Землю с одного из миров системы Яркой звезды и обученные ценой мучений на выполнение таких команд. Окна открывались и закрывались по капризу постояльца, а когда нужда в них вовсе пропадала, их скрывали полосы способной к ощущениям тончайшей ткани инопланетного происхождения, выполнявшей не только роль гардин, но и действовавшей как устройство, способное источать заказанные приятные запахи. Комнаты были оборудованы индивидуальными обручами мысленной связи, подключенными к главным банкам памяти, а также к слугам, писцам, чиновникам и музыкантам.

Я не расспрашивал Аулуэлу, почему принц проявил такую нежданную милость, но догадывался, как, впрочем, и Гормон: едва сдерживаемая ярость мутанта красноречиво говорила о его недопустимой любви к моей хрупкой крылатой.

Когда мы поселились в гостинице, то я первым делом поставил свою тележку у окна, прикрыв ее шторой, в полной готовности для следующего сеанса. Затем смыл с себя дорожную грязь, причем установленные на стенах успокаивающие устройства своей музыкой помогли мне вернуть душевный покой. Затем я поел. А потом ко мне пришла Аулуэла, посвежевшая и отдохнувшая, она сидела рядом, и мы говорили о пережитом. Гормон не появлялся. Я подумал было, что он и вовсе сбежал из этой гостиницы, сочтя ее слишком изысканной для себя, и нашел подходящую компанию среди своих. Но когда в сумерках мы с Аулуэлой вышли во внутренний дворик и поднялись на уклон, чтобы полюбоваться звездами на небе Рума, то там оказался и Гормон. С ним был высокий худой человек с шалью запоминателя на плечах. Они что-то обсуждали тихими голосами. Гормон кивнул мне и сказал:

— Дозорный, познакомься с моим новым другом.

Собеседник мутанта нервно погладил шаль и произнес голосом, слабым, как шорох отслоившегося от стены кусочка фрески:

— Я — Бэзил, запоминатель. Я прибыл из Пэрриса, чтобы погрузиться в тайны Рума. Я пробуду здесь много лет.

— У запоминателя много прекрасных историй, — сказал Гормон, — в своей гильдии он — один из самых выдающихся. Когда вы подошли, он рассказывал мне, как раскрывается большинство тайн древности. Представляешь, они копают сквозь наслоения Третьего цикла, а потом с помощью вакуумных установок по молекуле удаляют землю.

— Мы нашли, — с гордостью сказал Бэзил, — катакомбы имперского Рума и камни времен Смятения, книги, написанные на листах белого металла где-то в конце Второго цикла. Все это мы отправим в Пэррис для изучения, классификации и расшифровки, а потом вернем сюда. А что, тебя тоже интересует прошлое, дозорный?

— Да, до некоторой степени. — Я улыбнулся. — А вот этот мутант… я иногда сомневаюсь в его аутентичности. Можете в нем распознать запоминателя?

Бэзил принялся внимательно рассматривать Гормона: особенно его заинтересовали странные черты лица и исключи* тельная рельефность мышц.

— Нет, он, конечно, не запоминатель, — наконец сказал ученый, — но должен согласиться, что у него повышенный интерес к прошлому. Он задал мне много очень серьезных вопросов.

— Например?..

— Он желает знать, как появились гильдии. Он хотел узнать имя генетика, который создал первых способных к размножению крылатых. Он интересовался, почему существуют мутанты и действительно ли мутанты прокляты Провидением.

— И у вас есть ответы на все эти вопросы?

— На некоторые, — кивнул Бэзил и повторил: — На некоторые.

— О происхождении гильдий?

— Они появились, чтобы придать структуру и значение обществу, пострадавшему от поражения и разрушения. — Запоминатель воодушевился. — В конце Второго цикла царствовал хаос. Ни один человек не осознавал ни своего положения в обществе, ни своего назначения. По миру разгуливали благополучные инопланетяне, которые смотрели на нас как на бессловесных тварей. Требовалось установить жесткие рамки компетенции каждого, благодаря которым человек мог бы осознать свою ценность по сравнению с другими. Так появились первые гильдии властителей, хозяев, купцов, помещиков, лоточников и слуг, потом — писцов, музыкантов, клоунов и грузчиков. Через некоторое время возникла надобность в чиновниках, а потом — в дозорных и защитниках. Годы магии дали нам крылатых и мутантов, впоследствии были созданы нейторы, так что…

— Но ведь у мутантов нет своей гильдии! — воскликнула Аулуэла.

Запоминатель только сейчас заметил ее.

— Кто ты, дитя?

— Меня зовут Аулуэла, я из гильдии крылатых. Сейчас я путешествую с дозорным и этим мутантом.

— Я уже рассказывал ему, — Бэзил кивнул в сторону Гормона, — что когда-то у мутантов была своя гильдия, но они лишились ее тысячу лет назад по приказу Совета властителей. Это было наказанием за мятеж в Джорслеме: тогда они попытались захватить святыни. С тех пор они безгильдийные, и ниже их по положению только нейгоры.

— Я и не знал об этом.

— Ты же не запоминатель, — самодовольно заметил Бэзил. — Открывать прошлое — наша работа.

Что верно, то верно.

Гормон помедлил и как-то вяло поинтересовался:

— А сколько всего гильдий сейчас?

Бэзил смутился и ответил неопределенно:

— По крайней мере сотня. Некоторые очень малы, некоторые просто местные. Я же изучаю первоначальные гильдии и их ближайших последователей, а что произошло за последние несколько сотен лет — это область деятельности других. Может, мне запросить эту информацию для тебя?

— Не беспокойтесь. — Гормон тряхнул головой. — Это просто пустой вопрос.

— Твое любопытство радует, — одобрительно заметил запоминатель.

— Я нахожу мир и все, что в мире имеется, исключительно захватывающим. Разве это грех?

— Странно, — сказал Бэзил, — безгильдийные редко заглядывают за пределы своего горизонта.

Появился слуга. Он преклонил колени перед Аулуэлой и сказал уважительно, но одновременно с легким пренебрежением:

— Принц вернулся во дворец. Он желает вашего общества во дворце.

В глазах Аулуэлы отразился ужас.

— Я должна пойти с вами?

— Пожалуйста. Вы должны быть в платье и надушиться. Он также хочет, чтобы ваши крылья были раскрыты.

Аулуэла кивнула. Слуга увел ее.

Запоминатель рассказывал о старых днях Рума, я слушал, а Гормон вглядывался в темноту. Наконец Бэзил пожаловался, что у него пересохло в горле, извинился и торжественно удалился. Несколько мгновений спустя внизу открылась дверь и появилась Аулуэла, она двигалась так, словно принадлежала к гильдии лунатиков, а не крылатых. Укутанное в прозрачные, невесомые одежды, ее хрупкое тело таинственно белело в свете звезд. Крылья ее были раскрыты и медленно трепетали в такт печальным ударам сердца. Слуги поддерживали ее за локти, словно она всего лишь слабая копия живого создания, а не реальная женщина.

— Лети, Аулуэла, лети! — прорычал Гормон. — Улетай, пока можешь!

Она исчезла в боковом входе во дворец.

Мутант посмотрел на меня:

— Она продала себя принцу, чтобы обеспечить нам кров.

— Пожалуй, ты прав.

— Как бы я хотел сравнять с землей этот дворец!

— Ты любишь ее?

— Разве это не очевидно?

— Успокойся, — посоветовал я, — ты необычный человек, но все же крылатая не для тебя. Особенно если она делит ложе с принцем Рума.

— Она перешла к нему из моих рук.

Я был потрясен.

— Ты познал ее?

— И не раз! — рявкнул он с досадой. — В момент экстаза ее крылья трепещут, как листья под порывами ветра.

Я вцепился в ограду, чтобы не свалиться во двор. Звезды и луна с ее бледными спутниками кружились и прыгали перед моими глазами. Я был потрясен и не понимал, что породило в моей душе подобную бурю. Был ли это гнев на Гормона, который посмел нарушить каноны? Или его смелость задела родительские чувства, которые я питал к Аулуэле? А может, меня просто терзала зависть к Гормону, сумевшему получить то, что находилось за пределами моих возможностей, но не за пределами моих желаний!

— За это они могут сжечь твой мозг. Они могут размолоть твою душу. А теперь ты сделал из меня сообщника… — Я поморщился.

— Что с того? Принц командует и получает — но другие были здесь до него. Я должен сказать кое-что.

— Хватит, хватит.

— Мы ее увидим снова?

— Принцы быстро устают от своих женщин. Несколько дней или одна ночь — и он отправит ее обратно. И нам, вероятно, придется покинуть эту гостиницу, — вздохнул я. — По крайней мере, мы будем знать это еще за несколько ночей до того, как окажемся на улице.

— И куда ты потом? — Любопытство Гормона было неподдельным.

— Останусь ненадолго в Руме.

— Даже если будешь спать на улице?

— Я справлюсь. Потом, наверное, пойду в Пэррис.

— Зачем?

— Увидеть Пэррис. А ты? Что тебе нужно в Руме?

— Аулуэла.

— Перестань!

— Очень хорошо. — Он горько усмехнулся. — Но я останусь здесь, пока принц с нею. Она снова будет моей, и мы подумаем, как выжить. Безгильдийные мутанты изобретательны. Пожалуй, мы на время подберем жилье в Руме, а потом последуем за тобой в Пэррис. Если ты, конечно, захочешь путешествовать с монстром и неверной крылатой.

Я пожал плечами:

— Посмотрим, когда придет время.

— А прежде ты бывал в компании с мутантами?

— Нечасто. И не подолгу.

— Я польщен. — Он забарабанил пальцами по перилам. — Не отвергай меня, дозорный. У меня есть причины оставаться с тобой.

— Какие?

— Я хочу увидеть твое лицо, когда приборы покажут, что началось вторжение.

Я покачнулся, съеживаясь как от удара.

— Тогда ты останешься со мной надолго.

— Ты не веришь, что вторжение будет?

— Когда-нибудь. Не скоро.

Гормон хмыкнул.

— Ты ошибаешься. Они уже почти здесь.

— Ты хочешь меня развеселить?

— Дозорный, ты что? Ты утерял свою веру? Это известно уже тысячу лет: другая раса присмотрела Землю, и по договору эта планета принадлежит ей, и когда-нибудь ее посланцы придут, чтобы предъявить свои права. Это было решено в конце Второго цикла.

— Конечно, я это знаю, хоть я и не запоминатель. — Тут я повернулся к нему и произнес слова, которые не думал когда-либо высказать вслух: — Я веду дозор среди звезд уже в течение двух твоих жизней и знаю: то, что делаешь слишком часто, теряет смысл. Произнеси собственное имя десять тысяч раз, и оно станет пустым звуком. Я вел дозор, и вел его хорошо, и в темные ночи я иногда думал, что веду дозор впустую и что я напрасно прожил свою жизнь. В дозоре есть свое удовольствие, но, вероятно, нет реальной пользы.

Он сжал мое запястье.

— Твое признание такое же шокирующее, как и мое. Храни свою веру, дозорный. Нападение близко!

— Откуда ты можешь это знать?

— Безгильдийные тоже владеют неким… искусством.

Разговор беспокоил меня. Я сказал:

— Безгильдийным быть плохо?

— Привыкаешь. И есть определенная свобода в качестве компенсации недостаточного статуса. Я могу свободно говорить все и всем.

— Я заметил.

— Я свободно перемещаюсь. Я всегда имею пищу и кров, хотя пища может быть испорченной, а кров — неважным. Женщины тянутся ко мне, несмотря на все запреты. Может быть, именно из-за запретов. Меня не беспокоят амбиции.

— И ты никогда не желал более высокого статуса?

— Никогда.

— Ты был бы счастливее, став запоминателем.

— Я счастлив и теперь. Мне доступны удовольствия запоминателей, но без их обязанностей.

— До чего же ты самодоволен! — воскликнул я. — Гордиться своей безгильдийностью!

— Как же еще можно выдержать волю Провидения? — Он взглянул на дворец. — Униженные — возвысятся, могущественные — падут. Прими это пророчество, дозорный: этот похотливый принц еще до начала лета узнает о жизни кое-что ему неизвестное. Я вырву ему глаза за Аулуэлу!

— Сильно сказано! Жажда мести помутила твой разум!

— Прими это как пророчество!

— Ты не сможешь даже приблизиться к нему, — сказал я. Затем, раздраженный тем, что принимаю всерьез эту глупость, добавил: — Почему ты, собственно, во всем винишь его? Он поступает как все принцы. Вини девушку за то, что пошла к нему. Могла бы и отказаться!

— И потеряла бы свои крылья. Или умерла бы. А вот что сделаю я!

Неожиданным яростным жестом мутант вытянул вперед большой и указательный пальцы с длинными ногтями и ткнул их в воображаемые глаза.

— Обождите. Вы это увидите!

Во дворе появились два предсказателя. Они расставили приборы своей гильдии, зажгли конические свечи, по которым читают события завтрашнего дня. Тошнотворный запах бледного дыма ударил мне в ноздри. Желание разговаривать с мутантом пропало.

— Уже поздно, — сказал я, — мне нужно отдохнуть перед очередным дозором.

— Будь предельно внимателен, — посоветовал мне в спину Гормон.

5

Ночью я провел четвертый и последний за эти сутки дозор и впервые в жизни обнаружил некую аномалию. Я не смог ее объяснить. Это было какое-то темное ощущение, смесь неясных звуков и красок, чувство прикосновения к какой-то колоссальной массе. Обеспокоенный, я прильнул к своим приборам на гораздо большее, чем обычно, время, но более четких признаков к концу сеанса — по сравнению с его началом — так и не получил.

После этого я задумался над своими обязанностями.

Дозорным с детства внушают подать сигнал тревоги, если есть подозрение, что мир в опасности. Обязан ли я оповестить защитников? Четырежды за мою жизнь подавалась тревога, и в каждом таком случае ошибочно, и каждый из дозорных, допустивших необоснованную мобилизацию, испытал страшную процедуру потери своего статуса. Один пожертвовал свой мозг банку памяти, другой от стыда стал нейтором, третий уничтожил свои приборы и сгинул среди мутантов. И только четвертый тщетно пытался продолжить служение. Я не видел смысла в их порицании, но раз такие обычаи заведены в нашей гильдии, я был вынужден считаться с ними.

Оценив свое положение, я решил, что не имею веских оснований поднять тревогу.

Я вспомнил, как в этот вечер Гормон навязывал мне идеи о близости вторжения, что, возможно, и вызвало у меня реакцию на его издевательские речи. Я не мог действовать. Не осмеливался подвергать опасности свое положение поспешным криком тревоги, не доверял своему эмоциональному состоянию.

Взволнованный, колеблющийся, с мятущейся душой, я закрыл тележку шторой и дал себе успокоиться в глубоком сне после таблетки снотворного.

На рассвете я проснулся и бросился к окну, ожидая увидеть на улице захватчиков. Но все было тихо. Над двором нависла сероватая зимняя дымка, и сонные слуги гоняли лениво двигавшихся нейторов. Мне было нелегко провести первый утренний дозор, но, к моему облегчению, странность прошедшей ночи не вернулась; правда, я знал, что в ночные часы моя восприимчивость гораздо сильнее.

Я поел и вышел в сад. Гормон и Аулуэла уже были там. Девушка выглядела усталой и подавленной, истощенной после ночи, проведенной с принцем, но я не сказал ей об этом. Гормон, развалившись небрежно у стены, инкрустированной раковинами светящихся моллюсков, спросил меня:

— Как прошел дозор?

— Хорошо.

— И что теперь?

— Поброжу по Руму, — сказал я. — Пойдете со мной? Аулуэла? Гормон?

— Конечно, — ответил он, а она слабо кивнула, и мы, словно праздные туристы, отправились изучить роскошный город.

Гормон действовал как наш гид по запутанному прошлому Рума, опровергая свои утверждения, что никогда не был здесь прежде. Как настоящий запоминатель, он описывал то, что мы видели, проходя по извилистым улицам. Все рассеянные уровни тысячелетий были раскрыты перед нами. Мы видели силовые купола времен Второго цикла и Колизей, в котором в непостижимо далекие времена человек и зверь встречались лицом к лицу, как обитатели джунглей.

— Они бились, — говорил он, — нагими перед огромными толпами. С голыми руками они выходили на зверей, называемых львами, — огромных волосатых кошек с большими головами; и когда лев падал, залитый собственной кровью, то победитель поворачивался к принцу Рума и просил прощения за преступление, за которое он был отправлен на арену. И если он бился хорошо, то принц подавал знак и победителя льва освобождали.

Гормон показал нам этот знак: движение руки с большим пальцем, направленным вверх.

— Но если человек проявлял трусость или же лев достойно встречал свою смерть, принц подавал другой знак — и человек был приговорен к смерти следующим зверем.

Гормон показал нам и этот жест.

— Откуда все это известно? — спросила Аулуэла, но Гормон предпочел не расслышать вопрос.

Мы увидели ряд пилонов-экстракторов, построенных в начале Третьего цикла для выкачивания энергии из земного ядра, они все еще действовали, хотя уже порядочно проржавели. Разумеется, от нашего внимания не ускользнула сломанная машина управления климатом Земли, кусок колонны высотой не менее полусотни метров. Мы поднялись на холм, покрытый белокаменными развалинами Первого цикла, похожими на узоры инея на стекле. Бродя по городу, мы вышли к ограждению защищающих усилителей, готовых в любой момент обрушить на нападающих всю мощь Провидения. Мы бродили по рынку, на котором туристы из разных миров выторговывали у местных крестьян откопанные реликвии античных времен. Гормон исчез в толпе и сделал несколько покупок. Проголодавшись, мы заглянули в мясную лавку, где можно было купить все: от квазижизни до искусственного льда, — а потом поели в маленьком ресторанчике на берегу реки Твер, где безгильдийных обслуживали без всяких церемоний. По настоянию Гормона мы заказали там пышную мягкую тестообразную массу и терпкое виноградное вино — местные деликатесы.

Затем мы прошли крытую аркаду, в многочисленных закутках которой толстые лоточники предлагали товары с разных планет, дорогие безделушки из Афреек и аляповатые изделия местных умельцев. Затем мы оказались на площади с фонтаном в форме лодки, за которым начиналась лестница с потрескавшимися и побитыми временем ступенями, что вела к пустырю, засыпанному щебнем и заросшему сорняками. Гормон махнул нам рукой, и мы, пробираясь за ним через это безотрадное пространство, вскоре оказались у фасада роскошного дворца, по виду времен начала Второго или даже Первого цикла. Он словно парил над поросшим зеленью холмом.

— Это место называют центром мира, — заявил Гормон. — А в Джорслеме считают, что центр мира там. Правда, это место отмечено на карте.

— Как же у мира может быть центр? — удивилась Аулуэла. — Ведь он круглый.

Гормон рассмеялся. Мы вошли внутрь. Там в затемненном зале высился огромный, освещенный изнутри глобус из драгоценных камней.

— Вот ваш мир, — произнес Гормон и сделал величественный жест.

— О-о, — выдохнула Аулуэла.

Глобус был подлинным произведением искусства. Его поверхность точно передавала рельеф планеты: моря казались глубокими, наполненными водой, пустыни казались настолько высохшими, что хотелось утолить появившуюся жажду из родника, его города бурлили энергией и жизнью. Я увидел континенты — Эйроп, Афреек, Эйс, Стралию. Я видел океан. Я пересек золотую ленту Земного моста, который с таким трудом прошел совсем недавно. Аулуэла бросилась к глобусу и показала Рум, Эгупт, Джорслем, Пэррис. Потом дотронулась до высоких гор к северу от Хинд и тихо сказала:

— А вот тут я родилась, в месте, где живет лед и горы касаются луны. Здесь у крылатых свое королевство. — Она провела пальцем на восток, в сторону Фарса, и за ним — в страшную пустыню Арбан, к Эгупту. — Вот здесь я летела. Ночью, когда я оставила свое девичество. Мы все должны летать, и я летела сюда. Сотни раз я думала, что умру. Здесь, в этой пустыне, песок скрипит в горле, а когда я летела, песок бил в крылья — и мне пришлось опуститься. Я лежала, нагая, на горячем песке несколько дней, и меня заметил другой крылатый, он спустился, пожалел меня, поднял, и, когда я взлетела, силы вернулись ко мне и мы вместе полетели к Эгупту. Но он умер над морем, жизнь его остановилась, а ведь он был так молод и силен, и он упал в море, и я спустилась, чтобы быть с ним. Вода в море была горячей даже ночью. Я плавала рядом, и наступило утро, и я увидела живые камни, растущие, как деревья, в воде, и рыб многих цветов, они подплыли к нему и стали кусать его тело, когда он лежал в воде с раскрытыми крыльями. И я оставила его и толкнула вниз, чтобы он нашел там покой, а сама поднялась и полетела в Эгупт, одинокая и напуганная, и там я и встретила тебя, дозорный. — Она улыбнулась мило и застенчиво. — А теперь покажи мне место, где ты был молодым.

Прежде мне не доводилось рассказывать о своей жизни. С внезапно возникшей болью в коленях я проковылял к дальней части глобуса. Аулуэла последовала за мной. Гормон оставался сзади, как бы не интересуясь ничем. Я показал на разбросанные островки, поднимающиеся двумя длинными лентами из океана, — остатки исчезнувших континентов.

— Здесь. — Я указал на мой родной остров на западе.

— Так далеко! — воскликнула Аулуэла.

— И очень давно, — кивнул я. — Иногда мне кажется, что это произошло в середине Второго цикла.

— Нет! Это невозможно!

Но она посмотрела на меня так, как будто поверила, что мне тысяча лет.

Я улыбнулся и коснулся ее бархатистой щеки.

— Мне просто так показалось.

— А когда ты ушел из дома?

— Я был вдвое старше тебя, когда отправился в путь. Сначала я пришел сюда. — Мой палец коснулся группы островов к востоку, — Десятки лет я был дозорным на архипелаге Палаш. Затем по воле Провидения я пересек океан и попал в Афреек. Какое-то время моим пристанищем были жаркие страны. Потом началось мое путешествие в Эгупт, где я встретил одну маленькую крылатую.

Я замолчал и стал вглядываться в острова, которые были моим домом, и мысленно снова увидел себя не тощим и изможденным, а молодым и сильным. Я взбирался на зеленые холмы, плавал в холодном море и проводил ритуал дозора на белом песке под рев прибоя.

Покая пребывал в этом забытьи, Аулуэла повернулась к Гормону и спросила его:

— Теперь ты. Покажи, где появился на свет ты.

Мутант пожал плечами.

— На этом глобусе такого места нет.

— Этого не может быть!

— Разве? — ухмыльнулся он.

Аулуэла прижалась к нему, но Гормон отодвинул ее, и мы вышли через боковой вход на улицу.

Я уже изрядно устал, но у Аулуэлы появился аппетит к этому городу — ей хотелось поглотить его весь за один послеполуденный срок, поэтому мы пошли дальше сквозь путаницу пересекающихся улиц, через кварталы роскошных особняков хозяев и купцов, минуя район грязных лачуг слуг и лоточников, переходящий в подземные катакомбы, в места, где обитали клоуны и музыканты, а лунатики предлагали свой странный товар. Одна из лунатичек умоляла нас зайти и купить откровение, явившееся ей во время транса, и Аулуэла просила нас сделать это, но Гормон только покачал головой, а я улыбнулся, и мы продолжили свой путь. Теперь мы оказались на краю прекрасного парка недалеко от центра Рума. Здесь местные жители прогуливались, двигаясь с энергией, которую редко заметишь в жарком Эгупте. Мы присоединились к прогуливающейся толпе.

— Посмотрите! — воскликнула Аулуэла. — Какая красота!

Ее восторг вызвала громадная сияющая полусфера, скрывавшая от неумолимого времени какую-то реликвию минувших эпох. Прищурившись, я разглядел под защитной оболочкой растрескавшуюся мраморную стену и горстку людей перед ней. Гормон сказал:

— Это Уста истины.

— Что? — не поняла Аулуэла.

— Идем. Увидишь.

У полусферы стояла очередь. Мы присоединились к ней и вскоре были у входа, глядя в неподвластный времени мир, начинавшийся сразу за порогом. Почему эта реликвия — как и некоторые другие — имеет особую защиту, я не знал и поинтересовался у Гормона, познания которого были, несомненно, так же глубоки, как у каждого запоминателя, и он ответил:

— В этом месте существует только мир определенности, где то, что сказано, абсолютно соответствует тому, что есть на самом деле.

— Я не поняла, — тряхнула волосами Аулуэла.

— В этом месте невозможно солгать, — пояснил Гормон. — Можешь ты себе представить реликвию, заслуживающую большей защиты?

Он шатнул внутрь полусферы и растворился, как в тумане, я торопливо последовал за ним. Аулуэла явно колебалась, и прошло несколько долгих мгновений, прежде чем она решилась войти, причем задержалась на пороге, словно ей препятствовал ветер, несущийся вдоль невидимой границы, разделяющей внешний мир и эту маленькую вселенную.

Уста истины находились в еще одном внутреннем помещении, и очередь тянулась туда. Поток входящих контролировал чиновник, стоявший у входа в святилище. Прошло некоторое время, прежде чем нам было разрешено войти. Мы оказались перед свирепой головой чудовища в виде горельефа, укрепленной на древней стене со следами, оставленными временем. Челюсти чудовища были раскрыты, пасть — темная и зловещая дыра. Гормон осмотрел эту голову и удовлетворенно кивнул, словно ему было приятно увидеть ее именно такой, какой он себе ее представлял.

— И что нам делать? — спросила Аулуэла.

Гормон сказал:

— Дозорный, вложи правую руку в Уста.

Я подчинился.

— Теперь, — продолжал Гормон, — один из нас задаст вопрос. Ты должен ответить на него. Если ты скажешь что угодно, кроме правды, пасть закроется и повредит тебе руку.

— Нет! — воскликнула Аулуэла.

Я обеспокоенно взглянул на каменные челюсти, касавшиеся моего запястья. Дозорный без рук— это человек без профессии. Во время Второго цикла можно было приобрести протез получше собственной руки, но он давно износился, а такую вещь теперь уже не купить.

— Как такое вообще возможно? — спросил я.

— В пределах этого помещения воля Провидения необычайно сильна, — ответил Гормон. — Оно строго различает правду и ложь. За этой стеной сейчас спят трое лунатиков, через которых говорит Провидение, и они управляют Устами. Ты боишься Провидения, дозорный?

— Я боюсь собственного языка.

— Смелее. Еще никогда перед этой стеной не произносилась ложь. И никто еще не потерял здесь руки.

— Ну, начали. Кто задаст мне вопрос?

— Я, — сказал Гормон. — Ответь мне, дозорный, можешь ли ты сказать, что жизнь, потраченная на дозоры, была прожита мудро?

Я помолчал, перебирая мысли и разглядывая пасть. Наконец я сказал:

— Охранять человечество — это, наверное, самое благородное дело на Земле.

— Осторожнее! — с тревогой воскликнул Гормон.

— Я еще не закончил, — возразил я.

— Продолжай!

— Но посвятить себя делу наблюдения, когда враг — воображаемый, и благодарить кого-то за усилия и время, потраченные на поиски врага, который не приходит, глупо и грешно. Моя жизнь прошла впустую.

Уста Истины не дрогнули.

Я вытащил руку и посмотрел на нее так, словно она только что выросла. Силы вдруг оставили меня. Я вдруг почувствовал себя постаревшим на несколько циклов. Аулуэла стояла с широко раскрытыми глазами, прижав руки к губам: казалось, она была потрясена моим откровением.

— Честно сказано, — констатировал Гормон, — хотя и без особой жалости к себе. Ты слишком сурово судишь себя, дозорный.

— Я говорил так, чтобы спасти руку. А ты хотел, чтобы я солгал?

Он ухмыльнулся. Затем обратился к Аулуэле:

— Теперь твоя очередь.

Заметно напуганная, маленькая крылатая приблизилась к Устам. Ее тонкая белая ручка дрожала, когда она сунула ее между двумя глыбами холодных камней. Я с трудом поборол желание броситься и оттащить ее от искаженной в дьявольской гримасе морды.

— Кто задаст вопрос?

— Я, — сказал Гормон.

Крылья Аулуэлы слегка дрогнули под одеждой. Лицо ее побледнело, ноздри задрожали, верхняя губка скривилась. Она стояла, ссутулившись, у стены и с ужасом смотрела на свою руку. А снаружи помещения глазели нетерпеливые посетители; их губы шевелились беззвучно, но они, несомненно, выражали недовольство нашим затянувшимся пребыванием. Но мы не слышали ничего. Теплый, влажный и затхлый воздух обволакивал нас, он словно поднимался из колодца, пробуренного в пластах времени.

Гормон медленно проговорил:

— В прошлую ночь ты позволила принцу Рума обладать твоим телом. Перед этим ты отдала себя мутанту Гормону, хотя подобная связь запрещена обычаем и законами. Еще раньше была подругой своего крылатого спасителя. Вероятно, были и другие мужчины, но я ничего не знаю о них, и к моему вопросу они имеют малое отношение. Скажи мне вот что, Аулуэла: кто из них доставил тебе самое большое физическое наслаждение, пробудил глубокие нежные чувства и кого бы ты выбрала себе в мужья?

Я хотел протестовать, потому что мутант задал три вопроса, а не один, получив преимущество нечестным путем, но не успел — Аулуэла ответила без колебаний:

— Принц Рума дал мне наибольшее наслаждение тела сравнительно с тем, что я знала прежде, но он холоден и жесток, и я презираю его. Моего умершего крылатого друга я любила сильнее, чем другого человека до или после, но он был слаб, а я не хотела бы иметь слабого друга. Ты, Гормон, кажешься мне почти чужим даже сейчас, и я чувствую, что не знаю ни твоего тела, ни души, и все же, хотя пропасть между нами так велика, именно с тобой я хотела бы провести свои оставшиеся дни.

И она выдернула руку из Уст истины.

— Хорошо сказано! — сказал Гормон, хотя точность ее слов и явственно ранила, и приятно поразила его. — У тебя вдруг появилось красноречие, как только обстоятельства потребовали этого. А теперь моя очередь рискнуть своей рукой.

Я не без язвительности поинтересовался:

— Ты задал первые два вопроса. Хочешь закончить работу и задать еще и третий?

— Вряд ли. — Он сделал пренебрежительный жест свободной рукой, — Подумайте вместе и задайте общий вопрос.

Мы посовещались. С характерной непосредственностью Аулуэла предложила вопрос, и, поскольку меня занимало то же самое, я принял его и предложил девушке озвучить его.

И крылатая спросила:

— Когда мы стояли перед глобусом, Гормон, я попросила показать мне место, где ты родился, ты сказал, что не можешь найти его. Это кажется очень странным. Скажи мне теперь: ты — тот, кем себя называешь? Ты — мутант, который бродит по миру?

Он ответил:

— Нет.

По смыслу того, как Аулуэла поставила вопрос, Гормон на него ответил, но было очевидно, что его ответ неполон, и он, продолжая держать руку в Устах, продолжил:

— Я родился не на этой планете, но в мире под звездой, которую не имею права назвать. И конечно, не являюсь мутантом в вашем понимании этого слова, хотя в определенном смысле и явлюсь им, поскольку мое тело несколько изменено и в своем мире у меня другое тело. А здесь я живу уже много лет.

— Какова же была цель твоего появления на Земле? — спросил я.

— Я обязан ответить лишь на один вопрос, — улыбнулся Гормон, — И все же я удовлетворю твое любопытство. Я был послан на Землю в качестве военного наблюдателя, чтобы подготовить вторжение, которое ты ждешь так давно и в которое давно перестал верить. А оно начнется в ближайшие часы.

— Ложь! — вскричал я. — Ты лжешь!

Гормон рассмеялся и вынул руку из Уст истины, целую и невредимую.

6

Ошеломленный, я выскочил вместе со своей тележкой с приборами из этой сияющей полусферы на неожиданно холодную и темную улицу. Ночь наступила с пугающей быстротой, было уже почти девять, и близилось время дозора.

Представление, разыгранное Гормоном, гремело в моей голове. Он все это организовал: он привел нас к Устам истины, он вырвал у меня признание о потере веры и еще одно признание у Аулуэлы, он безжалостно рассказал о том, чего от него не требовалось.

Были эти Уста просто фокусом, надувательством? Мог Гормон солгать и остаться невредимым?

Никогда с начала своей деятельности я не вел дозора в неподобающее время. Но сейчас, перед лицом рушащейся реальности, я не мог дождаться девяти часов. Присев на извилистой улице, я открыл тележку, подготовил приборы и, словно ныряльщик, погрузился в состояние дозора.

Мое обостренное сознание рванулось к звездам.

Словно богочеловек, я плыл в пустоте. Я ощущал порывы солнечного ветра, поднимался, уходя от него, за пределы досягаемости этих злобных частиц света, в черноту за границей пространства, подвластного Солнцу. И вдруг меня коснулось нечто иное, ощущение присутствия посторонней силы.

Приближалась армада звездолетов.

Это не были туристические лайнеры, везущие зевак поглазеть на осколки былого величия Земли. И не зарегистрированные торговые транспорты. И не корабли-мусорщики, занятые очисткой межзвездного пространства. И не корабли-гостиницы, скользящие по гиперболическим орбитам.

Это были военные корабли, сумрачные, чужие, грозные. Я не мог их сосчитать. Я знал только, что они мчатся к Земле со сверхсветовой скоростью, выставив перед собой конус энергии, сметающей все на своем пути. Именно его я почувствовал прошлой ночью, а сегодня эта свирепая волна, прошедшая через мои приборы, проникла в мой мозг и пронзила меня, как солнечный луч — чистое стекло.

Вся моя жизнь прошла в ожидании этого момента.

Я был обучен чувствовать их, эти чужие корабли. Я молился, чтобы мне никогда не довелось ощутить их приближение, а затем, опустошенный, я молился, чтобы этот момент настал. И теперь благодаря мутанту Гормону я в конце концов узнал их — на холодной улице Рума, в неурочное для моего дозора время, неподалеку от Уст истины.

Дозорного учат выходить из состояния транса лишь после тщательной проверки и только тогда объявлять тревогу. Я послушно сделал проверку, переходя с одного канала на другой, провел измерения под разными углами. И постоянно натыкался на присутствие титанической силы, которая неслась к Земле с невероятной скоростью.

Или я обманывался, или же нападение начиналось. Но я никак не мог выйти из транса и объявить тревогу.

Не торопясь, с наслаждением я жадно всматривался в полученные данные в течение, казалось, нескольких часов. Я с любовью поглаживал ручки приборов: я осознавал полное подтверждение правильности моих наблюдений. Слабый голос совести подсказывал мне, что моя обязанность прекратить это постыдное любование итогом своей судьбы и известить защитников.

Я наконец очнулся и увидел мир, который призван был охранять.

Рядом со мной стояла Аулуэла. Она смотрела на меня каким-то бессмысленным взглядом, покусывая костяшки пальцев.

— Дозорный! Дозорный, ты слышишь меня? Что случилось? Что происходит?

— Нападение! Сколько времени я был в трансе?

— С полминуты, наверное. У тебя были закрыты глаза. Я решила, что ты умер.

— Гормон сказал правду. Нападение уже почти началось. Кстати, куда он делся?

— Он исчез, когда мы вышли из того места, где Уста, — прошептала Аулуэла. — Дозорный, мне страшно. Я чувствую, как все рушится. Я должна улететь, я не моту оставаться здесь, внизу!

— Подожди! — Я попытался схватить ее за ускользающую от меня руку. — Не улетай. Я сначала объявлю тревогу, а потом…

Но она уже сбросила одежду, и ее обнаженное по пояс бледное тело засветилось в ночном мраке. А люди вокруг двигались туда и сюда, не зная о том, что вот-вот должно произойти. Я хотел остановить Аулуэлу, но не мог больше медлить и отвернулся от нее к своей тележке.

Словно провалившись в сон, навязанный пересыщенной страстью, я потянулся к прибору, которым никогда не пользовался и который должен был послать сигнал тревоги защитникам по всей планете.

Может быть, тревога уже объявлена? Может быть, другой дозорный почувствовал то же самое, что чувствовал я, и, не настолько парализованный замешательством и сомнением, выполнил свой долг?

Нет и нет. Иначе я бы услышал звуки сирен, несущиеся из усилителей, которые кружатся над городом.

Я взялся за ручку. Уголком глаза увидел Аулуэлу, уже избавившуюся от своих одежд и стоящую на коленях: она начала произносить слова, наполнявшие силой ее нежные крылья. Еще мгновение — и она была бы уже в воздухе, я не смог бы ее задержать.

Быстрым и уверенным движением я включил сигнал тревоги.

И тут я увидел коренастого человека, торопливо направлявшегося к нам. «Гормон», — подумал я и поднялся, чтобы броситься к нему. Но это оказался не Гормон, а толстомордый дворцовый слуга. Он сказал Аулуэле:

— Не спеши, крылатая, опусти крылья. Принц Рума прислал меня за тобой.

Он схватил ее за руку. Маленькие груди Аулуэлы напряглись, глаза сверкнули гневом.

— Отпусти. Я собираюсь летать.

— Принц Рума требует тебя, — повторил слуга, сгребая ее в охапку.

— У принца Рума в эту ночь будут другие развлечения, — бесстрастно сообщил я.

И когда я произнес это, в небе взвыли сирены.

Слуга отпустил Аулуэлу. Губы его беззвучно шевелились, он сделал один из защитных жестов Провидения, потом глянул в небо и пробормотал:

— Тревога! Кто поднял тревогу! Ты устроил это, старый дозорный?

На улицах заметались люди.

Аулуэла, освободившись, поспешила прочь, проскользнув за моей спиной, пешком — крылья ее расправились лишь наполовину, — людской поток поглотил ее. Заглушая душераздирающий вой сирен, уличные громкоговорители стали передавать приказы, регламентирующие порядок на улицах. Долговязый человек со знаком гильдии защитника на щеке промчался мимо меня, выкрикивая нечто невнятное, и исчез в толпе. Мир сошел с ума.

Только я один оставался спокойным. Я смотрел на небо, почти уверенный, что увижу, как над башнями Рума парят черные корабли завоевателей. Но я ничего не увидел, кроме ночных огней и других объектов, которые всегда крутятся в темном небе.

— Гормон, — позвал я, — Аулуэла!

Я остался один.

Странная пустота затопила мою душу. Я объявил тревогу, захватчики на пути к нам. Я потерял свою профессию. Дозорные больше не нужны.

Я нежно погладил усталую тележку, мою многолетнюю верную подругу. Прощаясь, я провел пальцами по ее покрытым пятнами, поношенным приборам, потом отвернулся, с болью в сердце, и по темной улице зашагал вниз. Я чувствовал себя человеком, чья жизнь в один миг обрела и утратила свой смысл, человеком, жизнь которого нашла и одновременно потеряла свое значение. А вокруг меня царил хаос.

7

Понятно, что, когда приблизился момент решающей битвы за Землю, все гильдии должны были быть мобилизованы, за исключением дозорных. Мы, входившие в команду периметра защиты в течение столь долгого времени, в стратегии битвы не учитывались, мы, подав сигнал настоящей тревоги, автоматически исключались из борьбы. Теперь наступило время защитников показать свои способности. Какие планы теперь будут выполняться? Чем они станут руководствоваться?

Моей единственной заботой стало вернуться в гостиницу и переждать там кризис. Не стоило даже думать о том, чтобы отыскать Аулуэлу, и я ругал себя последними словами за то, что дал ей ускользнуть в тот момент замешательства. Куда она держит путь? Кто укроет ее?

Дозорный чуть не сбил меня с ног, толкнув своей тележкой.

— Осторожно! — вскрикнул я.

Он выглядел ошеломленным.

— Послушай, это правда? — спросил он. — Тревога?

— А ты не слышишь?

— И она настоящая!

Я указал на его тележку.

— Ты знаешь, как это определить.

— Говорят, объявивший тревогу человек был пьяница, старый дурак, которого вчера выставили из гостиницы.

— Все может быть.

— Но если тревога настоящая…

Я улыбнулся:

— Если это так, то теперь мы можем отдыхать. Хорошего тебе дня, дозорный.

— Твоя тележка! Где твоя тележка? — закричал он мне.

Но я прошел мимо него к высокой резной каменной колонне из реликвий имперского Рума.

На поверхности камня были высечены картины минувших времен: битвы и победы, плененные иноземные монархи в позорных оковах на улицах Рума, торжествующие орлы, символизирующие имперское величие. Я в странном спокойствии стоял перед этой колонной и любовался ее тонкой резьбой. Мимо рванулась какая-то странная фигура, в которой я узнал запоминателя Бэзила. Я окликнул его:

— Как вы вовремя! Будьте добры, объясните мне эти изображения. Они просто завораживают, и мне любопытно…

— Вы сошли с ума! Неужели вы не слышите сигнал тревоги?

— Это я подал ее.

— Тогда бегите! Завоеватели рядом! Мы должны драться!

— Только не я, Бэзил. Мое время кончилось. Расскажите мне об этих изображениях. Думаю, человеку вашего возраста не стоит лезть в битву.

— Сейчас все мобилизованы!

— Кроме дозорных, — сказал я. — Погодите минутку. У меня пробудился интерес к прошлому, а Гормон исчез. Будьте моим гидом по этим прошедшим циклам.

Бэзил дико затряс головой, обогнул меня и помчался прочь. Пытаясь схватить его костлявую руку, чтобы показать особо заинтересовавшее меня место на барельефе, я ринулся к нему, но он увернулся, и мне удалось поймать лишь его темную шаль, которая легко соскользнула и осталась в моих руках. Сам он, неистово молотя воздух руками, бросился прочь по улице и вскоре скрылся из виду.

Я пожал плечами и осмотрел шаль, так неожиданно доставшуюся мне. Она была прошита блестящими металлическими нитями, собранными в тонкий узор, словно дразнивший взгляд неофита: мне казалось, что каждая нить исчезает в толще ткани, чтобы появиться в другом, неожиданном месте, подобно генеалогическому древу династий, неожиданно возрождающихся в дальних городах. Искусство ткача было выше всяких похвал. Я бездумно набросил шаль на плечи. И отправился дальше.

Мои ноги, едва не отказавшие мне утром, теперь служили исправно. Я снова почувствовал себя молодым и шагал сквозь охваченные хаосом улицы, без труда выбирая дорогу. Я вышел к реке, перешел ее и, оставив Твер вдали, стал искать дворец принца. Ночная тьма становилась непроницаемой, потому что большинство огней были погашены в соответствии с приказом о мобилизации; время от времени над головой слышались глухие разрывы защитных бомб, ставивших дымовую завесу над городом, чтобы она мешала дистанционным наблюдениям вражеской разведки. Пешеходов на улицах становилось все меньше. Вой сирен не затихал. На крышах зданий приводились в действие защитные установки: я слышал писк прогреваемых репеллеров и увидел длинные, напоминающие мохнатые паучьи ноги усилительные заграждения, которые протянулись между башнями и теперь сцеплялись вместе для получения Максимальной силы. У меня полностью отпали сомнения — вторжение действительно началось. Мои приборы могли быть сбиты с толку внешним влиянием, но мобилизация не зашла бы так далеко, если бы первоначальное сообщение не было подтверждено сотнями других членов моей гильдии.

Когда я подходил к дворцу, на меня наскочили два запыхавшихся запоминателя в развевающихся за плечами шалях. Они обратились ко мне со странными словами, которых я не понял, — вероятно, на тайном языке гильдии. Ах да, на мне шага Бэзила! Я не отвечал, и они снова набросились на меня, продолжая что-то бормотать, а затем в нетерпении перешли на обычную речь:

— Почему ты здесь? Немедленно на свой пост! Мы должны записывать! Мы должны комментировать! Мы должны наблюдать!

— Вы ошиблись. Я не запоминатель, — мягким тоном возразил я. — Эта шаль принадлежит вашему брату Бэзилу, который оставил ее, заботясь обо мне. И в настоящее время у меня нет службы.

— А-а, дозорный! — воскликнули они одновременно и помчались дальше. Я засмеялся и пошел к дворцу.

Двери были распахнуты настежь. Нейторы, Охранявшие внешний портал, исчезли, так же как и двое чиновников, стоявших сразу за дверями. Нищие, прежде толпившиеся на площади, теперь протискивались во дворец в поисках убежища, что привело в ярость обладателей наследственных лицензий на нищенство, чье привычное местопребывание в здании было именно здесь, и они обрушились на конкурентов с ненавистью и неожиданной силой. Я видел, как калеки орудовали костылями, словно дубинками, как слепые раздавали удары с подозрительной точностью, как сирые и убогие пускали в ход все виды оружия — от стилетов до звуковых пистолетов. Держась в стороне от этого постыдного спектакля, я проник во внутренние покои и посмотрел в сторону часовни — там я увидел паломника, молитвенно взывавшего к Провидению в напрасных поисках духовного водительства, способного преодолеть конфликт.

Неожиданно я услышал вой труб и выкрики:

— Дорогу! Дорогу!

Группа дюжих слуг ввалилась во дворец и устремилась к покоям принца. Несколько из них тащили отчаянно вырывающуюся, отбивающуюся фигурку с полураскрытыми крыльями.

— Аулуэла!

Мой голос утонул в шуме, и пробиться к моей юной спутнице я тоже не смог, слуги отшвырнули меня. Процессия исчезла в покоях принца, но я успел бросить последний взгляд на маленькое крылатое существо, такое бледное и беззащитное в лапах своих захватчиков.

Я схватил неуклюжего нейтора, который вразвалку двигался за группой слуг.

— Зачем ее притащили сюда?

— Ха… он… они…

— Говори!

— Принц… его женщина…

Я оттолкнул его в сторону и ринулся в апсиду. Бронзовая стена раз в десять выше моего роста оказалась передо мной. Я начал колотить о металл.

— Аулуэла! — громко кричал я, — Ау-лу-эла-а!…

Меня не отбросили прочь и не пустили внутрь. Меня просто не замечали. Бедлам, который творился у западного входа, переместился в неф зала и в его приделы, и, когда разъяренная толпа нищих бросилась в мою сторону, я быстро повернулся и выскочил из бокового входа во дворик, примыкавший к гостинице.

Ослабевший и безвольный, я стоял неподалеку от входа. Какое-то странное электричество потрескивало в воздухе. Я предположил, что это результат излучения одной из защитных установок Рума, что-то вроде лучей, предназначенных для прикрытия города от нападения. И через мгновение понял, что это означает действительный приход захватчиков.

В небе сверкнули звездолеты.

В последнем дозоре они показались мне черными — на фоне черной бесконечности, — но теперь они ослепительно пылали, отражая солнечный свет. Лавина сверкающих сфер прорезала мрак неба, протянувшись с запада на восток непрерывной лентой, заполняя все звездное пространство. Мне показалось, что их внезапное и одновременное появление сопровождалось громким ударом и ревом невидимой симфонии, возвещающей о приходе завоевателей Земли.

Не знаю, как высоко надо мной были эти звездолеты, и сколько их было вообще, и можно ли было рассмотреть их конструкцию… Я знал только, что они уже здесь, во всем великолепии своей мощи, и, будь я защитником, моя душа встрепенулась бы от этого зрелища.

На небе замелькали огни разных цветов — началось сражен ние. Я не мог уяснить себе смысл действий наших защитники и в равной степени был сбит с толку маневрами тех, кто пришел чтобы овладеть нашей планетой с ее историческим прошлые и скромным настоящим. К своему стыду, я не только чувствовал себя вне битвы, как будто это меня не касалось. Я хотел бы чтобы рядом со мной была Аулуэла, но она находилась где-то в глубинах дворца. Пожалуй, я согласился бы даже на присутствие Гормона. Гормон — мутант, Гормон — шпион, Гормон — чудовищный изменник!

И вдруг раздался оглушительный рев нейторов:

— Дорогу принцу Рума! Принц Рума ведет защитников в бой за землю отцов!

В боковой стене дворца распахнулись огромные ворота, и от? туда выплыла сверкающая машина каплевидной формы. В яр? кой металлической крыше было проделано прозрачное окно, позволявшее народу видеть и принимать сердцем своего правителя. За пультом управления сидел гордо выпрямившийся принц Рума, его жесткие юношеские черты застыли в суровой решимости; а рядом с ним я рассмотрел хрупкую фигурку Аулуэлы в пышном наряде императрицы. Казалось, что она в трансе.

Королевский корабль взмыл в небо и исчез во мраке.

Мне показалось, что появился второй корабль и последовал за первым. Затем я снова увидел машину принца, облака голубых искр окутали их, и затем они обе взмыли ввысь и понеслись вдаль, скрывшись за одним из холмов Рума.

Бушевала ли битва по всей планете? Грозила ли опасность Пэррису, священному Джорслему и сонным островам исчезнувших континентов? Где еще летали вражеские звездолеты? Я не знал. Я воспринимал события сражения только в узком сегменте неба над Румом, даже здесь мои опасения за то, что происходит на самом деле, были — при отсутствии должной информированности — смутными и неопределенными. В ярких вспышках ослепительного света я видел батальоны крылатых, мчащиеся по небу, затем вернулась темнота, как будто бархатное покрывало опустилось на город. Я видел вспышки огня с вершин наших защитных башен, но огромные машины оставались невредимыми.

Дворик, в котором я стоял, был пуст, но до меня издали доносились голоса, полные страха и дурных предчувствий, и тонкие пронзительные крики, похожие на птичьи. Изредка все звуки покрывал грохот, сотрясавший весь город. Один раз мимо прошел взвод лунатиков. На площади перед дворцом я заметил какое-то шевеление — оказалось, это группа клоунов развертывала что-то вроде блестящей сетки явно военного назначения. Вспышка света внезапно высветила гравитационную платформу с тремя притулившимися там запоминателями: судя по их движениям, они торопливо писали.

Казалось — хотя я и не был уверен, — машина принца Рума вернулась, пересекая небо, и его преследователь был совсем рядом.

— Аулуэла, — прошептал я, когда две светящиеся точки исчезли из виду.

Высадились ли захватчики со своих кораблей? Что будет, если колоссальные столбы энергетических спиралей с этих ярких объектов на орбите коснутся поверхности Земли? Зачем принц захватил с собой Аулуэлу? Где Гормон? Где действуют наши защитники? Почему вражеские корабли не взрываются в небе?

Словно приросший к древним булыжникам дворика, всю ночь я наблюдал за космической битвой, совершенно не понимая происходящего.

Наступил рассвет. Бледные лучи зимнего солнца коснулись замолкших башен. Я потер глаза и вдруг понял, что последние несколько часов спал стоя. Может, мне стоит попросить членства в гильдии лунатиков? Коснувшись шали запоминателя, я попытался вспомнить, как она у меня появилась. Ответ не заставил себя долго ждать.

Я взглянул в небо.

Чужие корабли исчезли. Надо мной нависло обыкновенное утреннее небо, серое, с розовыми отсветами. Я инстинктивно почувствовал некий внутренний зов и поискал глазами свою тележку, затем напомнил себе, что больше вести дозор не надо… И чувство опустошенности обрушилось на меня.

Закончилась ли битва?

Кто победил?

Неужели корабли завоевателей сбиты и их обломки валяются где-то за пределами Рума?

Ничто не нарушало безмолвия. Небесных симфоний я уже не слышал. А потом из этой жуткой тишины возник новый звук — грохот машин, идущих по улицам. Казалось, невидимые музыканты тянули одну и ту же заключительную ногу, низкую и гулкую, которая вдруг оборвалась, словно сразу лопнули все струны.

Из уличных громкоговорителей донесся спокойный голос:

— Рум пал. Рум пал.

8

Придворная гостиница опустела. Нейторы и слуги исчезли. Защитники, хозяева, властители, скорее всего, с честью пали в бою. Непонятно, куда делись Бэзил и его собратья. Я зашел в свою комнату, умылся, поел, собрал вещи и попрощался с роскошью, которой пользовался так недолго. Жаль, что я так мало побыл в Руме, но, по крайней мере, Гормон был отличным гидом и посмотрел я немало.

Оставаться в завоеванном городе было неразумно. Обруч мысленной связи не отвечал на мои вопросы, но тот факт, что Рум отныне вышел из-под контроля человека, был очевиден, и потому надо было поскорее выбираться отсюда. Я обдумывал, не пойти ли в Джорслем, как призывал меня долговязый паломник, но затем, поразмыслив, выбрал дорогу на запад, в Пэррис: он был ближе, к тому же там находился центр гильдии запоминателей. Мое собственное занятие было похоронено, но в первое утро после завоевания Земли я неожиданно почувствовал сильную и странную тягу к тому, чтобы предложить свою скромную персону запоминателям и искать вместе с ними свидетельства нашего блестящего прошлого.

В полдень я покинул гостиницу. Вначале я прошел через дворец, который так и стоял открытый. На полу главного зала вповалку лежали нищие — кто-то спал, накачавшись наркотиками, но в большинстве своем это были трупы. Причем из поз, в которых они лежали, было ясно, что эти несчастные перебили друг друга, охваченные паникой и яростью. В часовне возле тpex черепов информационного устройства сидел на корточках безучастный чиновник. Когда я вошел, он безнадежно раздел руками и отрешенно произнес:

— Мозг не отвечает. Это конец.

— А принц Рума? Что с ним?

— Мертв. Его машину сбили.

— С ним была юная крылатая. Известно что-нибудь о ней?

— Ничего. Тоже мертва, я думаю.

— А город?

— Пал. Всюду завоеватели.

— Зверствуют?

— Даже не грабят, — ответил чиновник. — Они вежливы и предупредительны. Мы нужны им для коллекции.

— Только в Руме или повсюду?

Он пожал плечами и принялся мерно раскачиваться взад и вперед. Я оставил его и направился к внутренним покоям принца. К моему удивлению, они не были закрыты. Я вошел внутрь и был потрясен непостижимой роскошью драпировок, светильников, мебели. Я двигался из комнаты в комнату, пока наконец не добрался до королевского ложа. Покрывалом ему служила плоть колоссального моллюска с планеты другой звезды, и, когда его двустворчатая раковина раскрылась передо мной, я коснулся бесконечно мягкой ткани, под которой лежал принц Рума, и вспомнил, что и Аулуэла лежала здесь. Будь я молодым, я бы расплакался.

Я покинул дворец и медленно пересек площадь, начиная свое путешествие в Пэррис. Тогда-то я впервые увидел завоевателей. Машина незнакомой конструкции выехала на площадь, и из нее выбрались с десяток существ. Они походили на людей, высоких и широкоплечих, с несколько впалой, как у Гормона, грудью — и только непомерно длинные руки выдавали в них чужаков. Кожа казалась какой-то мятой и темной, а если бы я подошел поближе, то заметил бы, что их глаза, губы и ноздри имеют не совсем привычную форму. Не обращая на меня никакого внимания, они пересекли площадь какой-то развинченной походкой, как у Гормона, и вошли во дворец. Чужаки не казались ни надменными, ни воинственными. Обычные зеваки. Величественный Рум снова продемонстрировал свою магическую силу и власть.

Оставив наших новых хозяев развлекаться, я зашагал прочь, к окраинам города. Незащищенность от вечной зимы вползала в мою душу. Я думал о том, что печалит меня. Падение Рума? Или я скорбел из-за гибели Аулуэлы? Или же я страдал из-за того, что пропустил три дозора подряд, и испытывал боль от невозможности созерцать бескрайнюю черноту между пылающими звездами?

Я решил, что боль моя от всех трех причин, но более всего от последней.

Никто не встретился мне в городе, когда я шел к его воротам. Я предположил, что страх перед новыми хозяевами заставил попрятаться жителей Рума. Время от времени жужжащие машины чужаков проезжали мимо, но мне они были безразличны. Я подошел к западным воротам, когда день начал клониться к вечеру. Они тоже были распахнуты. Впереди виднелся пологий холм, на склоне которого росли деревья с темно-зелеными кронами. Я прошел через ворота и увидел медленно бредущего паломника.

Я легко догнал его.

Осторожная, шаркающая походка показалась мне странной, потому что даже плотное коричневое одеяние не могло скрыть силу и молодость его тела: он держался прямо и плечи его были развернуты, но все же он шел неуверенными, дрожащими шагами, как старик. Догнав его и заглянув под капюшон, я все понял: к бронзовой маске, которую носят все паломники, был прикреплен ревербератор, такой, каким пользуются слепые, чтобы предупреждать их о препятствиях и опасностях. Почувствовав, что он больше не один, странник сказал:

— Я слепой паломник. Я молюсь о том, чтобы ты не повредил мне.

У паломника не могло быть такого голоса. Он был сильным, резким и властным.

Я ответил:

— Я никому не причиню вреда. Я — дозорный, потерявший работу прошлой ночью.

— Многие потеряли работу прошлой ночью.

— Но не паломники.

— Верно, — согласился он.

— Куда ты идешь?

— Прочь от Рума.

— Без какого-то направления?

— Нет. Я просто брожу по свету.

— Вероятно, мы могли бы путешествовать вместе, — сказал я, поскольку считается большой удачей странствовать с паломником. — Я иду в Пэррис. Пойдешь со мной?

— Это место не хуже любого другого, — сказал он горько. — Да. Идем в Пэррис вместе. А что нужно дозорному в этом городе?

— У дозорного нет нигде никакого дела. Я иду в Пэррис, чтобы предложить себя на службу запоминателям.

— А-а, — протянул он. — Я был членом этой гильдии, но только почетным.

— Теперь, когда Земля пала, я хочу узнать побольше о времени ее славы.

— А что, вся Земля пала, а не только Рум?

— Думаю, дело обстоит именно так.

— А-а, — вновь протянул паломник.

Он замолчал, и мы двинулись вперед. Я протянул ему руку, и теперь он больше не шаркал, а шел быстрым шагом молодого человека. Время от времени с его губ срывался то ли вздох, то ли сдавленное рыдание. Когда я спрашивал о жизни паломников, он либо отвечал уклончиво, либо отмалчивался. Спустя примерно час после того, как мы вышли из Рума и вступили под своды леса, он неожиданно сказал:

— От этой маски мне больно. Не поможешь ли мне получше приспособить ее?

И к моему изумлению, он начал стаскивать маску. У меня перехватило дыхание — ведь паломникам запрещено открывать лицо. Может быть, он забыл, что я-то не слепой?

Сняв маску, он сказал:

— Тебе понравится это зрелище.

Бронзовая решетка соскочила со лба, и первое, что я увидел, были его ослепленные глаза: потрясенный, я смотрел на зияющие ямы, в которые проникал не нож хирурга, но скорее длинные когтистые пальцы, — и лишь затем взгляд мой переместился на острый породистый нос и плотно сжатые тонкие губы. Принц Рума.

— Ваше высочество! — воскликнул я.

Следы засохшей крови испачкали его щеки. На рваных глазницах кровь была размазана. Страшные раны покрывала какая-то зеленоватая мазь. Полагаю, он не испытывал особой боли, подавив ее этой зеленой мазью, но боль, пронзившая меня, была реальной и сильной.

— Больше не высочество, — твердо сказал он, — помоги мне с маской.

Руки его дрожали, когда он протянул ее мне.

— Края должны быть пошире. Они сжимают мне щеки. Здесь… и вот здесь…

Все, что было нужно, я сделал быстро, поскольку не в силах был долго смотреть на его обезображенное лицо.

Он надел маску.

— Теперь я паломник, — сказал он тихо. — Рум живет без своего принца. Выдай меня, если хочешь, дозорный. Или помоги мне добраться до Пэрриса, и если я когда-нибудь снова окажусь у власти, ты будешь хорошо вознагражден.

— Я не предатель.

В молчании мы двинулись дальше. Я не видел способа начать легкую беседу с таким человеком. Да, это будет печальное путешествие в Пэррис в качестве проводника слепого принца. Я подумал о Гормоне и о том, что он сдержал свою клятву. Я думал и об Аулуэле. Сотню раз с моего языка был готов сорваться вопрос о судьбе крылатой, о том, как она пережила ночь поражения. Но я так ни о чем и не спросил.

Землю начали окутывать сумерки, но золотисто-красное солнце все еще висело у кромки леса. И вдруг, когда над нами мелькнула тень, я остановился и не смог сдержать возгласа удивления.

Высоко в небе парила Аулуэла. Ее кожа блестела в солнечных лучах, а прозрачные крылья переливались всеми цветами радуги. Она была на высоте, в сотню раз превышавшей рост человека, и продолжала подниматься. С такой высоты я должен был казаться ей смутным пятнышком среди деревьев.

— Что? — спросил принц. — Ты что-то увидел?

— Ничего особенного.

— Скажи, что ты видишь.

Я не мог обмануть его.

— Я вижу крылатую. Стройную девушку высоко в небе.

— Значит, уже наступила ночь.

— Нет. — Я не мог его обмануть. — Солнце еще над горизонтом.

— Как это может быть! У нее ведь ночные крылья. Солнце швырнет ее на землю!

Я колебался. Мне не следовало рассказывать ему, как получалось, что Аулуэла летела днем, хотя у нее были только ночные крылья. Я не должен был говорить принцу Рума, что рядом с нею, без крыльев, летит чужак Гормон и без всяких усилий, придерживая ее за плечи, выравнивая ее полет, помогает сопротивляться давлению солнечных лучей. Я не мог сказать принцу Рума, что это возмездие летит над головой поверженного владыки с его последней возлюбленной.

— Ну? — спросил он требовательно. — Как ей удается летать днем?

— Я не знаю. В этом скрыта какая-то тайна. К сожалению, теперь я многое не в состоянии понять.

Принц, похоже, принял это объяснение.

— Да, дозорный, никто из нас не в состоянии понять то, что произошло.

Он снова замкнулся в молчании. Мне хотелось окликнуть Аулуэлу, но я знал — она не услышит меня. И я шел дальше и дальше, на закат, в сторону Пэрриса, поддерживая слепого спутника. А над нами высоко в небе летели Аулуэла и Гормон, резко выделяясь в свете угасающего дня, и я смотрел на них до тех пор, пока они не поднялись так высоко, что я потерял их из виду.

Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

    Комментарии к книге «Крылья ночи (повесть)», Роберт Силверберг

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства