«Грозный эмир»

Грозный эмир (fb2) - Грозный эмир (Крестоносцы (Шведов) - 3) 1562K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Владимирович Шведов

Сергей Шведов Грозный эмир

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Часть 1. Борьба за Антиохию.

Глава 1. Морской разбой.

Во времена Римской империи население Антиохии достигало четырехсот тысяч человек. В год от Рождества Христова 1119 в городе проживало от силы пятьдесят тысяч обывателей. Оттого и зияли за величественной стеной огромные проплешины, украшением которых были разве что древние развалины. Впрочем, в Антиохии сохранилось несколько величественных зданий римской эпохи, да и сам город, несмотря на разорения последних лет, продолжал считаться в глазах многих людей жемчужиной Востока. Нотарий Никодим, человек далеко уже не молодой, повидавший за полвека земного существования множество городов, как в Азии, так и в Европе не спешил впадать в экстаз при виде столицы графства, коим правил ныне Рожер Анжерский, удачливый преемник воинственного Танкреда и, по мнению некоторых членов синклита, очень большой негодяй. После победы над атабеком Бурзуком четыре года тому назад благородный Рожер слыл едва ли не величайшим полководцем среди франкских правителей. Его позиции в Антиохии укрепились настолько, что он уже не нуждался ни в покровительстве басилевса, ни в поддержке Византии. Подобное поведение еще недавно преданного вассала империи не могло не беспокоить божественного Иоанна, сына и преемника Алексея Комнина, ушедшего в мир иной год тому назад. Новый император, едва не потерявший власть в самом начале своего правления в результате интриг родственников, жаждал доказать и ближним и дальним, что вознесен на вершину власти божьим провидением и вполне способен продолжить дело своего отца по укреплению вверенной его заботам Византии. Разумеется, у Иоанна нашлись преданные помощники в лице комита схолы агентов Андриана и протовестиария Михаила Тротаниота. Последний в припадке верноподданнического усердия не пожалел родного сына, втравив того в сомнительную авантюру, едва не стоившую жизни молодому человеку. Во всяком случае, Никодим, симпатизировавший Константину, очень надеялся, что сын протовестиария уцелел в аду, куда его ввергли сиятельный Михаил и друнгарий византийского флота Афраний, вздумавший проявить доблесть там, где следовало проявлять осторожность. Сам Никодим в морском сражении близ Латтакии уцелел чудом, а точнее расторопностью кормчего Никифора, оказавшегося мудрее своего начальника и развернувшего дромон раньше, чем на него обрушились всей своей мощью наглые варанги Венцелина фон Рюстова.

Никодим даже не пытался попасть в городскую цитадель, где осторожный Рожер Анжерский обрел надежное пристанище и где обитали его самые преданные сановники, включая хитроумного Ги де Санлиса и отважного Ричарда Ле Гуина, а сразу же направился в далеко не самый престижный квартал города, где нашел приют его старый знакомый и далеко не самый надежный союзник, почтенный Андроник. Даис Сирии, несмотря на свое сомнительное прошлое и настоящее, пользовался доверием благородного Ги, а значит и правителя Антиохии. Нотарий схолы агентов нисколько не сомневался, что у истоков интриги, закончившейся столь сокрушительным провалом, стояли Санлис и Андроник. Следовательно, этим двоим предстояло разделить с Никодимом всю горечь неожиданного поражения.

В неприметном доме, окруженном роскошным садом, нотарию уже доводилось бывать ни один раз. Именно здесь благородный Танкред осушил горькую чашу, ставшую последней в его жизни. Внезапная смерть воинственного нурмана обернулась для империи большой удачей, и Никодим до сих пор испытывал чувство гордости от сознания того, что приложил руку к одному из величайших деяний Алексея Комнина. Киликия пала к ногам императора не без усилий скромного нотария, коего знатные константинопольские мужи в своей непомерной спеси считали ничтожеством. Этим олухам даже в голову не приходило, что самые важные победы одерживаются не на поле брани, и отнюдь не великие полководцы творят историю. Скромный нотарий Никодим сделал для укрепления Византийской империи куда больше, чем облаченные в позолоченные панцири патрикии.

Почтенный Андроник гостей на исходе дня не ждал, а потому появление Никодима на пороге тайного убежища нотария счел сюрпризом. Причем, как вскоре выяснилось, сюрприз оказался неприятным. Даису ассасинов и в голову не могло прийти, что его старый проверенный друг протовестиарий Михаил загубит на корню предприятие, сулившие большие барыши.

– Под началом у друнгария Афрания было десять галер и дромонов, – обиделся Никодим. – По-твоему, этого мало?

– И где сейчас эти суда? – вежливо спросил Андроник, жестом приглашая гостя к столу.

– Три из них укрылись в порту Святого Симеона, – вздохнул Никодим, присаживаясь на лавку. – Я прошу тебя, даис, позаботиться о судьбе их экипажей.

– А что случилось с остальными?

– Два дромона сожжены, пять захвачены морскими разбойниками барона фон Рюстова.

Андроник глухо выругался. Надо быть воистину бездарным флотоводцем, чтобы имея под рукой столько судов, доверху набитых вооруженными людьми, сдаться на милость победителя. Ну и кем, прикажете, считать друнгария Афрания как ни самым последним трусом?

– Варанги появились внезапно, – попробовал защитить соотечественника Никодим. – Вынырнули из тумана, словно черти из преисподней. Венецианский неф был уже у нас в руках. Афраний отдал приказ абордажной команде.

Андронику ничего другого не оставалось, как осушить залпом кубок, посыпать голову воображаемым пеплом и присесть к столу, чтобы подсчитать убытки. В этом скорбном состоянии его застал Ги де Санлис, маршал графства Антиохийского, правая рука Рожера Анжерского. Благородный барон уже успел узнать о византийском конфузе от своих соглядатаев в порту Святого Симеона и по этому случаю пребывал в прескверном настроении. Во всяком случае, он не нашел ничего лучше, как обрушить свой гнев на голову ни в чем не повинного Андроника.

– Грядет война, портной! – вскричал он, потрясая увесистым кулаком. – Страшная усобица, способная погубить графство.

Санлису уже перевалило за пятьдесят, половину из прожитых лет он провел на Востоке и мог бы, кажется, набраться здесь не только бранных слов, но и хороших манер. К сожалению, этот невежественный франк, облаченный в роскошный пелисон, отороченный мехом куницы, вел себя не лучше, чем кабацкий завсегдатай. С прискорбием приходится признавать, что удача и золото, нежданно приплывшее в руки, не делает людей, ни умнее, ни добрее, ни вежливее.

– Я выполнил все, о чем ты меня просил, благородный Ги, – зло процедил сквозь зубы Андроник. – Я отправил от твоего имени письмо благородной Констанции. Я убедил графиню, что антиохийские бароны жаждут принести вассальную присягу ее одиннадцатилетнему сыну Боэмунду. Для этого мне пришлось задействовать десятки своих людей в Италии, подкупить шевалье из ее окружения и добиться благословения самого папы. По твоей просьбе, благородный Ги, я обратился за помощью к своему другу сиятельному Михаилу. Протовестиарий убедил басилевса Иоанна выслать флот на перехват венецианского нефа, дабы навсегда избавить тебя от забот. Так в чем же моя вина, барон?

Даис ассасинов готов был разделить огорчение маршала Антиохийского графства, поскольку и сам рассчитывал погреть руки на этом не слишком благовидном деле. К сожалению, далеко не все тщательно задуманные предприятия заканчиваются большой прибылью. Бывают на избранном пути и провалы. А обиднее всего, когда эти провалы случаются не по твоей вине. Черт бы побрал этого дурака Афрания, а заодно и протовестиария Михаила, которому следовало выбить у басилевса не десять, а двадцать, тридцать, сорок боевых галер. Послать к Латтакии весь византийский флот, наконец! Ведь сын Боэмунда Тарентского и его мать Констанция нужны были именно Византии. Используя их, божественный Иоанн мог железной рукой держать за горло Рожера Анжерского и в конечном итоге прибрать к рукам графство Антиохийское вместе с ее столицей. К сожалению, басилевс упустил шанс, который предоставили ему судьба и почтенный Андроник. А в результате пострадала не только Византия, остались внакладе два достойных человека, рассчитывавший сорвать большой куш. Пятьдесят тысяч золотых денариев уплыли из рук даиса и маршала по вине расторопного Венцелина фон Рюстова.

– Пострадали не только вы, – неожиданно вклинился в чужую перепалку Никодим. – Сиятельный Михаил потерял единственного сына.

– Какого еще сына? – рассердился Андроник.

– Константина. Тот попал в плен к морским разбойникам.

Андроник неожиданно захохотал, чем поверг в смущение собеседников, решивших, видимо, что даис сошел с ума от неприятностей, выпавших на его долю. К счастью, тревога оказалась ложной. Старый интриган пережил на своем веку много взлетов и падений, а потому не собирался долго горевать над потерей. Конечно, ему придется отложить свой переезд в Константинополь на неопределенный срок, но это еще не повод, чтобы впадать в отчаяние. Андронику недавно исполнилось пятьдесят пять лет. Бурно прожитая жизнь давала о себе знать болью в ногах и пояснице. Казалось бы, самое время отправиться на покой, но судьба распорядилась по-иному. Любой другой на его месте умер бы от огорчения, но Андроник решил считать неудачу капризом провидения, не пожелавшего отпускать с полей невидимой глазу войны столь даровитого человека.

– Об отце Константина лучше спросить его мать, сиятельную Зою, – объяснил Андроник причину своего неуместного веселья.

Возможно, при других обстоятельствах благородный Ги попытался бы выяснить у всезнающего даиса подробности скандального происшествия, имевшего место быть более двадцати лет тому назад, но сейчас его волновали куда более насущные проблемы, чем предполагаемое отцовство Венцелина фон Рюстова. Санлис не только упустил куш по вине незадачливых византийцев, но и приобрел проблему, которую придется решать в ближайшее время. Конечно, большинство баронов поддержит, в конце концов, Рожера Анжерского, но эта поддержка дорого обойдется нынешнему правителю Антиохии. За верность придется платить не только землями, привилегиями, но и золотом. А казна графства не настолько богата, чтобы удовлетворить запросы баронов и рыцарей. Конечно, перед благородным Ги открываются неплохие перспективы, во всяком случае, посредничая между Рожером и его вассалами, он сможет возместить хотя бы частично убытки, понесенные в результате оплошности византийцев.

– Как ты полагаешь, Андроник, эмир Халеба способен оказать нам серьезное сопротивление?

– Бек Лулу – ничтожество! – неожиданно взъярился даис. – К власти его привел Ролан де Бове с помощью Бузург-Умида.

– Видишь, как все удачно складывается, – усмехнулся Санлис, косо поглядывая на ассасина.

– Ты о чем, благородный Ги? – насторожился Андроник.

– Мы давно склоняем графа к войне с Халебом, но Рожер слишком осторожен, чтобы ввязываться в драку, не обеспечив свои тылы. Зато теперь у него не будет другого выхода. Дабы ублажить баронов и рыцарей, он бросится на эмира Лулу как коршун на заблудившуюся мышь.

– А как же Констанция с сыном Боэмундом? – удивился Никодим.

– О Констанции пусть хлопочет барон де Руси, – ощерился в сторону нотария Санлис. – Благо благородный Глеб вдовец и, надо полагать, сумеет удовлетворить потребности скучающей женщины.

– Так ты считаешь, что вдова Боэмунда Тарентского укрылась вместе с сыном в замке Ульбаш? – нахмурился Андроник.

– А где же ей еще быть? – пожал плечами Ги. – Или ты полагаешь, что Венцелин фон Рюстов действовал по своему почину?

Почтенный Андроник грешил на своего старого врага Ролана де Бове, но в данном случае, видимо, напрасно. В ход чужой интриги вполне мог вмешаться барон де Руси, у которого наверняка есть соглядатаи в свите Рожера Анжерского. Санлису следует тщательно проверить своих людей, прежде чем пускаться в новое рискованное предприятие. Халеб крепкий орешек и для того, чтобы его раскусить, потребуются крепкие челюсти.

– Ты что, отказываешься мне помочь? – нахмурился Санлис.

– Речь идет о плате, дорогой друг, – ласково улыбнулся барону даис. – Не могу же я работать на тебя даром. Халеб стоит дорого.

Благородный Ги, надо отдать ему должное, был редкостным мерзавцем. Андроник познакомился с ним более двадцати лет тому назад, когда нищий шевалье прислонился к Хусейну Кахини. А покойный даис умел разбираться в людях. Этот сухощавый и, на первый взгляд, вроде бы ничем не примечательный человек отличался умом, хитростью и железной хваткой. Благородный Ги прибыл на Восток, чтобы разбогатеть, и добился своего в короткий срок. Правда, для этого ему пришлось предать веру, сеньора, многих своих товарищей, чьи кости уже сгнили в земле, словом всех, кому к несчастью приходила в голову мысль, что на Ги де Санлиса можно положиться как на каменную стену. Странно, что Рожер Анжерский, человек вроде бы не глупый, почему-то не повесил своего вассала, хотя отлично знал ему цену. Похоже, государям, кем бы они себя не мнили, никак не обойтись без подлецов.

– Ты получишь все, что пожелаешь, Андроник, – расплылся в улыбке барон. – Неужели ты сомневаешься в старом товарище?

– Сомневаюсь, благородный Ги, – усмехнулся даис. – Ибо сомнение – мать успеха. Доверчивые в этом мире долго не живут.

Благородная Констанция ужаснулась, увидев неприступную твердыню на вершине горы, но, попав внутрь замка, она изменила свое мнение о нем. Надо отдать должное арабам, они понимали толк в удобствах. Суровый по виду Ульбаш обладал всеми необходимыми качествами, чтобы понравиться самой привередливой женщине. То же самое можно было сказать о его владельце. Констанция помнила Глеба де Лузарша юным улыбчивым шевалье, о ловкости и хитрости которого в свите ее отца, короля Филиппа, ходили легенды. Барону де Руси уже перевалило за сорок. Это был рослый, широкоплечий человек с сильными руками и жестким взглядом синих глаз. Внешне благородный Глеб выглядел даже моложе своих лет, но улыбка, казалось, навсегда исчезла с его словно бы одеревеневшего лица. Констанция напомнила ему о давнем знакомстве, но барон, похоже, не признал в располневшей тридцатипятилетней женщине прежнюю хохотушку. Во всяком случае, на ее сердечное приветствие он отозвался сухим поклоном, после чего оставил свою гостью на попечение служанок. Возможно, Глеб полагал, что благородная Констанция нуждается в отдыхе после трудного путешествия, но графиня расценила его поведение как невежливое, о чем не замедлила поведать дамам своей свиты. Однако Франческа и Элоиза не нашли в поведении барона ничего предосудительного и в ответ на ворчание сеньоры обменялись недоуменными взглядами. Впрочем, обе девушки были слишком молоды, чтобы с первого взгляда оценить достоинства и недостатки мужчины.

– По-моему, ты не права, благородная Констанция, – возразила Франческа графине, – Просто наше внимание привлек другой человек. Его мы оценили. Во всяком случае, за Элоизу я ручаюсь.

Обе девушки принадлежали к благородным нурманским родам, но, к сожалению, не могли похвастаться богатым приданным. Констанция взяла на себя заботу о двух сиротах и теперь почти жалела о своем великодушии. В Италии графине казалось, что стоит только ступить на землю Антиохии, завоеванную ее доблестным мужем, как все благородные бароны и рыцари сочтут за честь преклонить перед нею колена. Действительность оказалась куда более суровой, чем это мнилось Констанции. Венецианский неф, на котором графиня и ее свита отправились покорять Восток, подвергся нападению византийского флота. Абордажные крючья уже впились в борт обреченного на заклание судна, когда в ход морской битвы, не сулившей нурманам ничего хорошего, вмешались какие-то люди. Констанция пережила несколько неприятных минут, и это еще очень мягко сказано. Византийцы перебили едва ли не всех ее шевалье и сержантов, пытавшихся защитить свою сеньору. На графине загорелась одежда. От ожогов ее спас незнакомый молодой человек, сорвавший с нее пелиссон и разодравший в клочья котту из шелка. Благородная Констанция, дочь короля Филиппа и вдова благородного графа Боэмунда оказалась практически голой среди впавших в неистовство мужчин, резавших друг друга с редкостным усердием. При одном только воспоминании об этом жутком событии графиню бросило в дрожь, и она не удержалась от новой реплики:

– Этот шевалье де Гаст редкостный невежа!

– Благородный Базиль спас тебе жизнь, сеньора, – заступилась за синеглазого руса Франческа.

– Он мог просто облить меня водой!

– Греческий огонь горит даже в море, благородная Констанция, – мягко пояснила расстроенной графине Элоиза. – Представьте, что стало бы с вашей прекрасной кожей, если бы ее опалил огонь.

Констанцию передернуло. За время, когда Базиль переносил ее из горящего нефа на свое судно, она вдоволь насмотрелась на обгорелые трупы, плавающие вокруг. О белой коже Элоиза упомянула не случайно. Дамы воспользовались любезным приглашением сенешаля Алдара и посетили баню замка Ульбаш, дабы смыть с себя дорожную пыль. Огромные деревянные лохани, наполненные горячей водой, без труда вместили в себя прекрасных гостий. Служанки усердно принялись за дело, приятно удивив графиню своей расторопностью. В замке барона де Руси, похоже, тщательно следили за чистотой тел, что не было типично для Европы.

– Хотела бы я знать, где находится ваш колодец?

– В замке нет колодца, сеньора, – отозвалась служанка.

– А где вы берете воду?

– Она поступает по глиняным трубам прямо в баню, здесь мы ее кипятим в котле и добавляем в дубовые лохани по мере надобности.

– Но где-то должен быть источник? – рассердилась Констанция.

– Не знаю, сеньора, – смутилась служанка. – Об этом тебе следует спросить у благородного Алдара.

Сенешаля замка Ульбаш Констанция приняла было за провансальца, но, как вскоре выяснилось, ошиблась на его счет. Этот смуглый, кареглазый, улыбчивый человек оказался на поверку печенегом. То бишь дикарем и варваром, по представлениям европейских дам. Однако благородный Алдар отличался столь изысканными манерами, что мог служить примером любому французскому шевалье. Он прекрасно говорил как по латыни, так и по-гречески. А в довершение ко всему выяснилось, что родился он в Константинополе и даже служил какое-то время императору Алексею Комнину. В кулинарии благородный Алдар тоже знал толк, во всяком случае, ужин, поданный гостье прямо в покои, поражал своей изысканностью. Разомлевшая после бани графиня охотно отдала должное как яствам, так и любезности, с которой они были поданы. Сенешаль присел к столу по приглашению Констанции, однако к еде практически не притронулся, сославшись на отсутствие аппетита. Зато он охотно ответил на все вопросы, интересующие графиню, проявив при этом редкостную осведомленность.

– Ты, вероятно, заметила, сеньора, что замок Ульбаш окружен каменной кладкой только с трех сторон, а с севера его защищает гора. В горе есть пещера с подземным озером. Откуда в озеро поступает вода, я судить не берусь, но его уровень остается неизменным на протяжении двадцати последних лет.

– Следовательно, от жажды мы не умрем, – констатировала графиня.

– И от голода тоже, – улыбнулся Алдар. – В замке продовольствия хватит на несколько лет. Можешь не волноваться, сеньора, Ульбаш практически невозможно взять ни штурмом, ни осадой.

– А где мой сын? – спохватилась Констанция.

– Спит, – спокойно ответил сенешаль. – Я поместил его в покоях Филиппа, младшего сына барона. Это самое безопасное место в замке.

– А у тебя есть дети, благородный Алдар?

– Дочь. Ей уже исполнилось четырнадцать лет, и я буду тебе очень благодарен, сеньора, если ты примешь ее в свою свиту. Есть у меня и пасынок, благородный Гуго де Сабаль, он сын графа Вермондуа и доводится тебе двоюродным братом.

– Кажется, Сесилия писала мне о нем, – припомнила Констанция. – А как зовут твою дочь, шевалье?

– Милавой. Я назвал ее в честь матери, умершей при родах.

– Я позабочусь о твоей дочери, благородный Алдар. Ты можешь и впредь рассчитывать на мою благосклонность.

– Всегда к твоим услугам, сеньора.

– Мне действительно понадобиться твоя помощь, шевалье, – вздохнула Констанция. – Я ведь новичок на Востоке. А здешние обычаи, как я успела заметить, отличаются от европейских.

– Я никогда не был в Европе, сеньора, но о Востоке я могу поведать тебе если не все, то очень многое.

– Мне кажется, шевалье, что сегодня днем я совершила оплошность, назвав Константина сыном Венцелина? – пристально глянула в глаза собеседника Констанция. – Ведь они так похожи, немудрено было обмануться.

Алдар засмеялся почти беззвучно. Щеки благородной Элоизы, разделявшей ужин с графиней, зарозовели. В глазах насмешницы Франчески зажегся огонек любопытства. Девушки не принимали участие в беседе, но это вовсе не означало, что разговор графини с любезным сенешалем был им не интересен.

– Константин принадлежит к одному из самых знатных, богатых и влиятельных родов Византии. Его отец, сиятельный Михаил Тротаниот член синклита при императоре Иоанне. Более двадцати лет тому назад твой дядя, благородная Констанция, был гостем протовестиария. И довольно долго прожил в его дворце.

– А при чем здесь барон фон Рюстов?

– Благородные Венцелин и Глеб состояли в свите графа Вермондуа и тоже пользовались гостеприимством сиятельного Михаила. Это давнее знакомство и позволило комиту Константину избежать больших неприятностей после поражения византийского флота и даже спасти большую часть своих людей. Венцелин фон Рюстов человек суровый и вполне мог покарать византийцев, разбойничающих в наших прибрежных водах. А так он ограничился тем, что повесил друнгария Афрания на мачте его дромона.

– Боже мой! – воскликнула Элоиза и всплеснула руками.

– Константин холост, – поспешил сгладить возникшую неловкость Алдар. – Словом, завидный жених по всем статьям.

– Спасибо, шевалье, – ласково улыбнулась сенешалю Констанция. – Ты удовлетворил мое любопытство.

– У меня есть к тебе поручение, сеньора, – сказал Алдар, поднимаясь из-за стола. – Признаться, я испытываю некоторое смущение, приступая к его выполнению.

– Ты разжег мое любопытство, шевалье, – засмеялась Констанция. – Я заранее прощаю тебя.

– Вноси, – крикнул Алдар слуге, застывшему у входа.

Более роскошного пелиссона Констанции видеть еще не доводилось. Он был сшит из алого щелка, стоившего, надо полагать, немалых денег. Но главным достоинством этого символа благородного сословия являлся, конечно, горностаевый мех такого высокого качества, что простодушная Элоиза даже вскрикнула от восторга.

– Это не подарок, сеньора, – склонился в поклоне Алдар. – Это извинение. Шевалье де Гаст просит тебя о снисхождении. Он, правда, не сказал мне, в чем перед тобой провинился, но, зная Базиля как человека бесспорно благородного, я присоединяюсь к его мольбам.

Франческа совершенно не к месту прыснула в кулак, едва не испортив торжественность момента. Положение спасла Элоиза, накинувшая на плечи графини воистину королевский дар. Констанции не оставалось ничего другого, как только развести руками:

– Передай шевалье де Гасту, благородный Алдар, что я принимаю его извинение и отныне числю благородного Базиля среди своих самых преданных друзей.

Констанция спала едва не до полудня. Сказалась, видимо, усталость после долгого и опасного путешествия. Ей пришлось голосом позвать служанку, не рискнувшую войти в спальню графини без приглашения.

– Благородный Боэмунд проснулся?

– Он во внутреннем дворе, сеньора, – пояснила служанка. – Там есть небольшой садик и фонтан, где водятся рыбы. Видимо, Филипп решил показать гостю все свои богатства.

Служанке, скорее всего, уже перевалило за тридцать, но она сохранила фигуру и свежесть лица. В ее присутствии графиня испытывала неловкость. Такие редко бывают просто прислугой. Наверняка и эта женщина со смуглой кожей и большими карими глазами успела побывать на ложе благородного Глеба. Констанции осталось только пожалеть о своих девушках, павших жертвами чужого безумия. Обе они погибли во время абордажа от стрел, градом обрушившихся на обреченное судно.

– Я была няней благородного Филиппа после гибели его матери, – пояснила служанка. – Но сейчас юный шевалье уже почти не нуждается в моих услугах.

– И ты ублажаешь его отца, – дополнила Констанция.

– Благородного Алдара с твоего позволения, сеньора.

– А почему ты рассказываешь о своих прегрешениях?

– Мне показалось, что для тебя это важно, сеньора.

Констанция бросила на служанку гневный взгляд, но та лишь скромно потупила взор и отступила назад. Впрочем, графиня быстро овладела собой. Служанка оказалась неглупой и очень наблюдательной женщиной. Такая вполне могла быть полезной.

– Ты христианка?

– Я сирийка, синьора. Мы верим в Христа, но ваши обряды не во всем совпадают с нашими. Так же как и обычаи, впрочем. Если я огорчила тебя, то прошу меня простить.

– Я довольно тобой, Зара, и рассчитываю на твою помощь впредь.

– Ты очень добра, сеньора.

Благородный Базиль стоял посреди усыпанного морским песком двора с мечом в руке. Болдуин пытался прорвать его защиту, но безуспешно. У Констанции екнуло сердце, но, к счастью, она разглядела, что мечи в руках непримиримых противников деревянные. Двор был довольно обширен и посреди него действительно располагался фонтан. За фонтаном росли деревья, неизвестной Констанции породы. А среди деревьев расхаживали большие птицы, с роскошными хвостами, чем-то похожие на знакомых графине кур.

– Это павлины, сеньора, – пояснил, не оборачиваясь, барон де Руси, с интересом наблюдавший с обширной галереи за бойцами. – Твой сын ловок от природы, благородная Констанция, но ему не хватает выучки. Он неправильно ставит ноги, переходя из одной позиции в другую.

– Экая важность, – зло фыркнула графиня.

– В поединке такая оплошность может стоить ему головы, – спокойно отозвался Глеб. – Твоему сыну придется править на Востоке, сеньора, а здесь, как и в Европе, впрочем, власть – это война.

– Если все здешние шевалье столь же искусны, как благородный Базиль, то я спокойна за жизнь сына.

Барон де Руси, наконец, обернулся, и Констанция впервые увидела подобие улыбки на его красиво очерченных губах:

– Базиль действительно редкостный боец. Я не знаю человека, который устоял бы против него в бою.

– А мой сын еще ребенок, барон, – с укором напомнила Констанция. – Ему совсем недавно исполнилось одиннадцать лет.

– И, тем не менее, в позиции «бычий хвост» тяжесть тела следует переносить на правую ногу, а «удар сокола» предполагает большую резвость в движении.

– Я это учту, благородный Глеб, – холодно бросила Констанция.

– Извини, сеньора, я увлекся, – барон неожиданно смутился и отвел глаза. – Для беседы с дамой следовало подыскать более подходящую тему.

– И о чем ты хотел со мной поговорить, шевалье? – поинтересовалась графиня.

– Мне не следовало бы огорчать гостью, но тебя ввели в заблуждение – Рожер Анжерский не уступит власть твоему сыну добровольно.

– Я получила письмо от маршала Антиохии Ги де Санлиса, в котором тот уверял меня…

– Санлис самый большой негодяй из всех людей, которых я знаю, – прервал графиню барон. – Это он сообщил византийцам о твоем прибытии. Если ты не веришь мне, то можешь спросить об этом у высокородного Константина. Галеры друнгария Афрания ждали близ Латтакии тебя и твоего сына. К счастью, мы успели вмешаться.

– Иными словами, ты предлагаешь мне вернуться восвояси, шевалье? – спросила Констанция, почти с ненавистью глядя в лицо барона де Руси.

– Решать тебе, сеньора, и за себя, и за сына, – спокойно ответил Глеб. – На меня ты можешь положиться в любом случае, но я не всесилен.

– А почему бы тебе не продать нас византийцам, Лузарш, – зло выдохнула Констанция. – Надо полагать смазливый комит даст тебе за нас хорошую цену.

– Я не дружу с византийцами, сеньора с тех самых пор, когда они убили мою жену. Тебе бы следовало это знать. Что же касается высокородного Константина…

– О Константине я знаю, – мягко остановила рассерженного Глеба графиня. – Прости мне мою горячность. Я очень испугалась там, в море, и до сих пор не могу прийти в себя. Все мои шевалье убиты, а они так надеялись увидеть Гроб Господень.

– Мир их праху, – вздохнул барон. – Не знаю, как жили твои нурманы, но умерли они достойно, как и подобает воинам.

– Мой сын отомстит за их смерть!

– Не взваливай на ребенка ношу, которая ему пока не по силам, – покачал головой Глеб и, обернувшись к Боэмунду, рассерженно крикнул: – Ноги ставь шире, шевалье!

– Позаботься лучше о своих сыновьях, Лузарш! – в сердцах воскликнула Констанция. – И оставь в покое моего.

– Без моей поддержки он пропадет здесь, в Сирии, а король Филипп не простит мне гибели своего внука. Я видел короля сегодня во сне. Впрочем, он мог бы и не напоминать мне о долге и чести.

– Ты о чем, барон?

– О союзниках. Без которых нам не одолеть Рожера. Один мой хороший знакомый собирался свернуть ему шею, да все ему как-то недосуг.

– И как зовут твоего знакомого?

– Ролан де Бове.

Барон де Руси был столь любезен, что уступил Констанции свое место во главе пиршественного стола. Практически всех людей, собравшихся в парадном зале, графиня знала, но большей частью только в лицо. По правую руку от графини сидел хозяин, облачившийся по столь торжественному случаю в блио лазоревого цвета. Венцелин фон Рюстов, немолодой, но крепкий и хорошо сложенный мужчина, расположился слева от Констанции. Благородный Базиль, разгоряченный только что закончившимся уроком, продолжал выговаривать Боэмунду за допущенные ошибки. Юный наследник хоть и был огорчен собственными промахами, но слушал шевалье очень внимательно. Наверняка Базиль казался ему героем, да, впрочем, он и являлся им, если судить по жестокой сече на борту венецианского нефа. Шевалье де Гаст был белокур, недурен собой, немудрено, что Франческа не сводила с него восхищенных глаз. С приветственным словом к графине обратился Бернар де Сен-Валье, мужчина лет сорока пяти с насмешливыми синими глазами и заметным шрамом на лбу. Говорил он от имени благородных шевалье Святой Земли, хотя вряд ли у него для этого имелись веские основания. Тем не менее, Констанция вежливо поблагодарила красноречивого Бернара и заверила всех собравшихся в своей к ним благосклонности. По лицу византийца промелькнула улыбка. Впрочем, предназначалась она не графине, а Элоизе, которая слишком уж откровенно пялилась на понравившегося ей мужчину. Все-таки нурманки, в отличие от парижанок, не умеют скрывать свои чувства. На месте той же Элоизы благородная Констанция не стала бы выказывать знаки внимания мужчине, с которым знакома всего неделю. Впрочем, византийский патрикий, надо отдать ему должное, умел пускать пыль в глаза. Он даже за пиршественным столом сидел как император на троне. Вот у кого Боэмунду следовало бы поучиться благородству манер и умению вести себя как с ближними, так и с дальними. Констанции показалось странным, что комит время от времени посматривает на Венцелина, будто ждет от него то ли слов, то ли действий. И барон фон Рюстов действительно заговорил, правда уже после того, как пирующие отошли от стола.

Констанция откровенно побаивалась благородного Венцелина, хотя в данную минуту он выглядел скорее смущенным, чем страшным.

– Я хотел обратиться к тебе с просьбой, сеньора, но не знаю, как ты отнесешься к моим словам.

Начало было многообещающим. Хотя Констанция никак не могла взять в толк, чем же несчастная вдова, потерявшая своих подданных, может помочь могущественному барону.

– Речь идет о девушке, – вздохнул Венцелин. – Точнее, о свадьбе.

– Ты решил женить сына? – улыбнулась графиня.

– У меня их четверо, – задумчиво погладил чисто выбритый подбородок Венцелин. – Хотя нет – пятеро. Впрочем…

– Речь идет о благородном Константине? – поспешила на помощь графиня запутавшемуся в сыновьях барону.

– Да, – облегченно выдохнул фон Рюстов. – Константин богат, знатного рода, через несколько лет он займет высокое положение в свите басилевса Иоанна Комнина. Думаю, это хорошая партия для благородной Элоизы. Мы могли бы обвенчать их прямо здесь, в замке Ульбаш.

– А не слишком ли поспешно патрикий Константин принял столь важное решение? – нахмурилась графиня. – К сожалению, я не могу дать за девушкой большого приданного, а это может не понравиться родителям жениха. Кроме того, отец Элоизы пал в битве с византийцами при Дураццо, и я не знаю, как она отнесется к этому сватовству.

– О приданном для благородной Элоизы позаботимся мы с бароном де Руси, в память о ее отце-крестоносце. Если я не ошибаюсь, девушка находится в родстве с твоим сыном, и мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь в Византии посмел упрекнуть ее в бедности. Это уже политика, сеньора. У нас с благородным Глебом свои счеты с Константинополем, но мы не хотим, чтобы наши беды и обиды ложились тяжким грузом на плечи детей.

– Иными словами, этот брак станет жестом примирения, – нахмурилась Констанция. – Я тебя правильно поняла, барон?

– Да, сеньора, – охотно подтвердил Венцелин. – Басилевс поступил с тобой неблагородно, чтобы не сказать гнусно. Но это вовсе не означает, что вы навек останетесь врагами. И в Константинополе это должны понять и оценить.

– Ты надеешься на их поддержку? – удивилась графиня.

– Нас вполне устроит их невмешательство в дела твоего сына.

– Я еще не решила, стоит ли мне ввязываться в борьбу за власть, – неожиданно резко отозвалась Констанция.

– В таком случае благородный Боэмунд никогда не станет графом Антиохийским, – пожал широкими плечами Венцелин. – Тебе не следовало приезжать в Сирию, сеньора. Во всяком случае сейчас. Но уж коли ты приехала сюда, то отступать уже поздно. Твой сын стал претендентом, и он не сможет далее спокойно жить в Таренте. Его устранят тем или иным способом. Рожер Анжерский никогда не стеснялся в выборе средств.

– Это правда, что он отравил Танкреда?

– Правду знает один Бог. Я же могу говорить только о факте. Благородный Танкред умер в расцвете лет, а графом Антиохийским стал его родственник Рожер.

– Король Болдуин поддержит моего сына?

– Во всяком случае, тебе следует обратиться к нему и Понсу Триполийскому за защитой. Думаю, что и патриарх может сказать свое веское слово. Я готов доставить письма в Иерусалим и употребить все свое влияние на то, чтобы твой призыв к сильным мира сего не остался без ответа.

– Хорошо, – кивнула графиня, – передай патрикию, что я согласна благословить их с Элоизой брак.

Глава 2. Лики прошлого.

Андроник въехал в Халеб по старой дороге, построенной еще в эпоху римского владычества. Даис не стал обременять себя пышной свитой, памятуя о своих не слишком теплых отношениях с эмиром Лулу. Чем меньше людей будет знать о приезде влиятельного ассасина, тем лучше. Именно поэтому Андроник серой мышью проскользнул мимо торговых рядов, расположенных под аркой времен императора Тиберия, и благополучно достиг цели своего путешествия – довольно приличного дворца, расположенного неподалеку от цитадели. В этом квартале селились только влиятельные и богатые люди, отмеченные милостью не только Аллаха, но и эмира. Почтенный Саббах, успевший за свою долгую жизнь побывать и наместником Палестины и кади богатого города Триполи, в свите Лулу занимал далеко не последнее место. За последние годы бывший любимец визиря аль-Афдаля сильно раздобрел на халебских харчах и стал больше похож на придворного евнуха, чем на доблестного мужа, грозу и гордость Востока. Об этом Андроник заявил ему едва ли не с порога, однако Саббах только вяло махнул в его сторону рукой. Почтенному беку нездоровилось, а причиной тому были персики, поданные к столу оплошавшими рабами. Впрочем, не исключено, что Саббах маялся с похмелья, а персики стали лишь поводом для грома и молний, которые он метал в сторону нерадивых прислужников. Ибо какой же правоверный мусульманин признает, что нарушил заповедь пророка Мухаммеда и приложился к напитку, запрещенному к употреблению. Андроника Саббах угощал только щербетом, охая и стеная при этом о несовершенстве подлунного мира. Досталось при этом не только обоим халифам, Багдадскому и Каирскому, но и эмиру Лулу, прежде глубоко почитаемому привередливым беком.

– Власть портит человека, почтенный Андроник, – открыл хозяин гостю истину, давным-давно ему известную.

– А безделье превращает его в осла, – не остался в долгу даис.

Саббах принял было эту вскольз брошенную фразу на свой счет, но для отпора зарвавшемуся гостю у него не хватило ни здоровья, ни сил. Зато Андроник не постеснялся напомнить беку о совершенной им ошибке несколько лет тому назад.

– Твой Хусейн был зверем, – нахмурился Саббах. – И его смерть открыла для Халеба дорогу к благоденствию.

– И что же помешало тебе, почтенный бек, пойти по этой дороге? – ехидно спросил Андроник.

– Глупость, жадность и трусость эмира Лулу, – тяжело вздохнул Саббах.

– Вам следовало поддержать атабека Бурзука четыре года тому назад!

– И разделить с ним горечь поражения, – криво усмехнулся бек. – Нурманы стерли бы нас в порошок. А от благословенного Халеба остались бы одни развалины. Легко грозить франкам из Мосула, Медины или Багдада, куда их загребущим рукам трудно дотянуться. А что прикажешь делать Хомсу, Дамаску и Халебу, расположенным у них под боком. Конечно, Лулу ничтожество, но ведь об эмире Тугтекине Дамасском такого не скажешь. И, тем не менее, он вынужден платить дань королю Иерусалимскому, дабы спасти земли своего эмирата от окончательного разорения.

– Он хотя бы их сохранил, – презрительно бросил Андроник, – а твой Лулу потерял практически все, что мог потерять. Не пройдет и года, как воинственный Рожер вышибет его из цитадели, и халебцы станут рабами крестоносцев.

– А где я найду тебе достойного эмира?! – вскричал рассерженный Саббах. – Кругом одни пьяницы, трусы и развратники.

– Если не можешь найти эмира, то хотя бы подскажи мне имя человека, которому не безразлична судьба родного города.

Саббах откинулся на подушки и призадумался. Не исключено, правда, что просто переваривал пищу, ибо, несмотря на болезненное состояние, фрукты он поедал в огромных количествах. Недостатки каирского бека были хорошо известны Андронику, но, к сожалению, с годами эти недостатки стали затмевать достоинства некогда умного и деятельного мужчины. Саббах стремительно превращался в развалину, чьи телесные немощи брали верх над просвещенным разумом. А ведь когда-то этот человек поражал собеседников тонкостью суждений, а его познаниям завидовали ученые шейхи Каира.

– Аль-Кашаб разве что? – задумчиво проговорил Саббах.

Аль-Кашаб был кади шиитской общины города Халеба. Краем уха Андроник слышал, что кроме дел судейских этот энергичный сорокалетний араб занимался и торговлей. И даже, кажется, преуспел на этом поприще.

– Один из самых богатых людей в Халебе, – охотно подтвердил Саббах. – Но учти, аль-Кашаб терпеть не может ассасинов. И тебе вряд ли удастся привлечь его на свою сторону.

– А в эмире Лулу твой кади души не чает? – насмешливо спросил Андроник. – Или его устроит Рожер Анжерский в качестве правителя Халеба?

– Не устроит, – задумчиво покачал головой обленившийся бек. – Аль-Кашаб фанатик веры, и крестоносцев он ненавидит даже больше, чем ассасинов.

– Так зови его в свой дом, – рассердился даис. – Я хочу, наконец, собственными глазами увидеть мусульманина, не утратившего мужества и готового идти по пути, предначертанном пророком Мухаммедом.

Аль-Кашаб являл собой тип истинного араба. Он был худ, жилист и надменен, как халиф. Андроника кади презирал по двум причинам: во-первых, тот был ассасином, во-вторых, – сирийцем, отрекшимся от веры своих отцов. Тем не менее, он пришел на встречу с даисом, подтвердив тем самым, что надменность вполне способна сочетаться с острым умом. Гости почтенного Саббаха довольно долго стригли друг друга глазами, пытаясь постичь тайные мысли возможного союзника, а сам хозяин тем временем возлежал на мягких подушках, наслаждаясь если не покоем, то, во всяком случае, тишиной. Впрочем, буря не заставила себя ждать. Аль-Кашаб обвинил Андроника в измене делу ислама и тайных сношениях с франками.

– Увы, кади, – вздохнул даис, – союз шейха Гассана ибн Сулеймана с крестоносцами уже не является тайной для умных людей. К сожалению, у Повелителя Времени очень плохие советники, и я не вхожу в их число. Я не готов, почтенный аль-Кашаб вести с тобой спор по вопросам веры, но меня, как и тебя, я полагаю, волнует судьба города Халеба, падение которого уже не за горами.

– У тебя есть важные сведения, даис?

– Да, кади, – кивнул Андроник. – У графа Рожера появился соперник, сын известного тебе Боэмунда Тарентского. Теперь у грозного нурмана нет выбора – либо он возьмет Халеб и забьет глотки своих рыцарей вашим золотом, либо потеряет власть, а с нею и жизнь.

– До сих пор эмиру Лулу удавалось ублажать крестоносца бесконечными уступками…

– Я же сказал тебе, почтенный аль-Кашаб, для Рожера это вопрос жизни и смерти. Он не станет церемониться. Халеб будет не просто взят, город будет подвергнут разграблению, а его жителей продадут в рабство. Если ты полагаешь, что эмир Лулу способен отразить нападение жестоких варваров, то я сегодня же покину город, ибо не хочу умирать на его развалинах.

– Эмир Лулу трус и предатель, – скрипнул зубами кади. – Он сдаст город крестоносцам в обмен на свою никчемную жизнь.

– Я рад, почтенный аль-Кашаб, что в данном случае наши мысли совпадают, – ласково улыбнулся суровому гостю Андроник. – Я помогу тебе устранить эмира Лулу, но прежде мне бы хотелось услышать имя его преемника.

С преемником вышла заминка. Кади шиитов морщил благородный лоб, добросовестно перебирая в памяти имена прославленных эмиров и беков, но подходящего кандидата так и не нашел.

– Быть может Бурзук, – неуверенно предложил Саббах. – Все-таки он из рода Сельджуков. Опытный полководец.

– Этот опытный полководец положил цвет ислама в битве у реки Оронт четыре года тому назад, – напомнил забывчивому беку Андроник.

– Ну тогда эмир Мардина почтенный Ильгази сын Артука брат Сакмана Хазанкейфского, – вошел в раж каирский бек. – Я хорошо помню его отца, который стал правителем Иерусалима по воле султана Мухаммада. Нашим мамелюкам потребовался месяц, чтобы выбить упрямого сельджукида из города.

– Ильгази вкупе с Тугтекином сделали все, чтобы победоносный поход атабека Бурзука закончился оглушительным провалом.

– Эмиры боялись усиления султанской власти, – пожал плечами Саббах. – Никому не хочется ходить под ярмом.

– Мардинский эмират расположен не так уж далеко от Халеба, а в долине Джазира туркменские племена пасут свои многочисленные стада, – напомнил Саббах. – Ильгази не составит труда собрать многочисленную армию.

– Сын Артука – горький пьяница, – вздохнул аль-Кашаб. – Порою он теряет разум, и тогда его бояться собственные нукеры.

– А где я вам возьму эмира-трезвенника, – развел руками Саббах. – Все они пьют.

– В любом случае Ильгази Мардинский лучше Бадр ад-Дина Лулу, – вздохнул Андроник. – Лучшего правителя для Халеба тебе, почтенный аль-Кашаб, пожалуй, не найти.

Эмир Халеба считал себя опытным и осторожным человеком. Неблагодарные подданные называли его трусом. Что было не совсем верно в отношении правителя, отстоявшего с оружием в руках город, вверенный его заботам Аллахом и султаном. Бадру ад-Дину Лулу пришлось уступить крестоносцам, озверевшим после победы над Бурзуком, большую часть земель эмирата. Злые языки даже утверждали, что почтенному Лулу скоро негде будет предаваться любимой забаве, и он начнет охотиться на ворон в цитадели. Слава Аллаху, недруги были неправы. И эмир решил лично опровергнуть нелепые слухи, гуляющие по городу, выехав ранним солнечным утром за стены Халеба, в сопровождении сокольничих, телохранителей-мамелюков и знатных беков. Последним особенно полезно было растрясти телеса и проветрить мозги на свежем, пахнущем степными травами воздухе. Иные из этих воинственных мужей уже с трудом держались в седле по причине беспробудного пьянства, под тяжестью других, разжиревших от лени, приседали смирные кобылы. И с кем же, скажите на милость, отважный Лулу должен идти на крестоносцев? С беком Юсуфом, беспрерывно икающим от самых ворот цитадели, или с почтенным Саббахом, елозящим толстым задом по крупу коня? Если бы не поддержка кади ассасинов Бузург-Умида, за дружбу с которым халебцы так часто упрекают своего эмира, то почтенный Лулу остался бы в прискорбном одиночестве на виду у головорезов Рожера Анжерского. А тут еще, вдобавок ко всем неприятностям, умер султан Мухаммад, и теперь в Багдаде началась грызня между его наследниками. Эта страшная междоусобица могла затянуться на годы, ввергнув исламский мир в пучину жуткого кровопролития. На сообщение о смерти султана эмир Лулу отреагировал именно так, как и должен был реагировать мудрый правитель – повысил налоги. Что, конечно же, не понравилось мастеровым и торговцам Халеба, разбогатевшим в последние годы. А то, что разбогатели они благодаря мудрой политике Бадр ад-Дина этим олухам невдомек. Что же касается земель, отданных крестоносцам, то вряд ли жадные нурманы унесут их с собой. Придет срок и доблестный Лулу вернет утерянные городки и села под свою руку. Твердую руку, способную не только держать поводья коня, но и снести при случае голову, закружившуюся от спеси.

Сокол парил в небе, выцеливая добычу, а эмир Лулу, несмотря на одолевавшие его мысли, следил за ним с нарастающим азартом. Бадр ад-Дин был страстным охотником, а халебские соколы славились своей выучкой не только в Сирии, но по всему Востоку. Правда, сегодня удача, похоже, отвернулась и от хищной птицы, и от доблестного эмира. Лулу уже пожалел, что взял с собой столь пышную свиту. Неповоротливые беки способны распугать своей болтовней всю дичь на сотню миль в округе. Злой взгляд эмира остановился на пыхтевшем поодаль Саббахе. Лицо каирца блестело от пота, и он то и дела смахивал крупные капли рукавом кафтана. В отличие от Бадр ад-Дина, старый бек не был охотником и крайне редко выезжал за стены Халеба. Но именно он вдруг вскинул руку и закричал:

– Заяц! Заяц!

Вот ведь идиот! Если бы шустрый зверек появился в поле зрения, то первым бы его заметил сокол, паривший высоко в небесах. Лулу уже собрался сделать выговор подслеповатому беку, но не успел. Крик Саббаха подхватили мамелюки:

– Заяц! Заяц!

Три стрелы почти одновременно впились в грудь Бадр ад-Дина, прикрытую только материей. Эмир покачнулся, но удержался в седле. Он еще успел сообразить, что стреляют в него собственные телохранители, когда четвертая стрела угодила ему точно в глаз, выбросив из седла и из жизни.

Почтенный Саббах первым оказался у тела, густо утыканного стрелами. Лулу был уже мертв. И беку ничего другого не оставалось, как крикнуть во всю мощь своих легких:

– Да продляться дни почтенного Ильгази ибн Артука нового правителя славного города Халеба!

Пятнадцать дней, проведенных Констанцией, за стенами замка Ульбаш, практически ничем не отличались друг от друга. Свадьба византийского патрикия и благородной Элоизы прошла скромно, в присутствии немногочисленных гостей. Что, однако, нисколько не огорчило жениха и невесту, обретших друг друга при весьма трагических обстоятельствах. Графине ничего другого не оставалось, как благословить новобрачных на долгую жизнь и пожелать им счастливого пути в Константинополь. Сумма приданного, выделенного Элоизе, баронами удивила Констанцию. Десять тысяч денариев – это щедрый дар для девушки, не имевшей до недавнего времени даже серебряного су за душой.

– Не волнуйся, сеньора, – засмеялся сенешал Алдар. – Для Венцелина это сущие пустяки. Он продаст захваченные византийские галеры и легко возместит понесенные убытки. Для него приданное это только предлог, чтобы поддержать Константина в начале жизненного пути. Рус, надо отдать ему должное, очень заботливый отец.

Место Элоизы в немногочисленной свите графини заняла дочь сенешаля Милава, темноволосая девушка с большими карими глазами, точеной фигуркой и легким веселым нравом. Не прошло и двух дней, как они стали с Франческой добрыми подругами и уже на пару приняли самое активное участие в проказах неугомонного Филиппа, младшего сына барона де Руси. Этот светловолосый мальчишка не мог усидеть на месте даже минуты и попросту загонял несчастного Боэмунда, никогда не отличавшегося резвостью. На пару они облазили весь замок и едва не утонули в подземном озере, о котором Констанция уже была наслышана. Терпению графини пришел конец, и она тут же воззвала к барону де Руси, пребывающего все эти дни в меланхолической задумчивости.

– Филипп плавает как рыба, – пожал плечами благородный Глеб.

– Чего нельзя сказать о Боэмунде, – не на шутку рассердилась Констанция, хлопотавшая о своем сыне, как наседка о цыпленке.

– Шевалье должен уметь плавать не только в одежде, но и в кольчуге, – наставительно заметил мудрый Лузарш. – Да и благородной даме эта наука пошла бы на пользу. Шесть лет назад твоя сестра Сесилия не только сама вплавь выбралась из осажденного замка, но и спасла своего нынешнего мужа Понса.

– Но в подземном озере вода холодна как лед! – обиделась на чужое равнодушие графиня. – Мальчик мог простудиться!

– Хорошо, – кивнул барон. – Филипп и Боэмунд больше не будут ходить в пещеру.

После сурового выговора, полученного от отца, юный де Руси наконец притих. И у Боэмунда появилось время для общения с матерью. Именно от сына Констанция узнала о подземном храме с величественными каменными изваяниями. Разумеется, графиня не поверила Боэмунду, но все-таки сочла необходимым расспросить о странных ликах сенешаля Алдара. К ее немалому удивлению, печенег смутился и даже затруднился с ответом, чего с ним никогда прежде не бывало.

– Тебе следует обратиться с этим вопросом к благородному Глебу, сеньора. В данном случае я ничем не могу помочь. Разве что надрать уши Филиппу, дабы он не в водил гостя в смущение.

Филипп, безусловно, заслуживал наказания, но заинтересованная графиня только рукой махнула на предложение любезного Алдара. Зато она не замедлила воспользоваться его советом и направила свои стопы к хозяину замка.

– Эта древняя земля хранит множество тайн, – спокойно отозвался барон на вопрос, заданный встревоженной гостей. – Благородный Венцелин полагает, что этот храм был создан задолго до пришествия Христа и посвящен Великой Матери богов и людей. Русы называют ее Ладой, кельты – Доной.

– Я хочу увидеть ее лик, – негромко, но твердо сказала Констанция.

– В чужой храм не ходят без приглашения, – покачал головой Глеб.

– Но Филипп и Боэмунд там были!

– Они дети, а потому и спрос с них не велик. А ты женщина. Великая Мать вправе потребовать с тебя если не жертвы, то службы.

– Какой еще службы? – удивилась Констанция.

– Мне неловко говорить тебе об этом, сеньора, но наши далекие предки были очень непосредственными людьми. Многое из того, что мы совершаем тайно, они делали открыто, если не на виду у людей, то, во всяком случае, перед ликами своих богов. Если ты пойдешь по их пути, то тебя, чего доброго, сочтут еретичкой.

– Но ведь ты был в чужом храме, благородный Глеб?

– Я мужчина, – на всякий случай напомнил барон. – А Великой Матери служили женщины. И, кажется, служат ей до сих пор.

– Здесь, в замке Ульбаш?

– И здесь тоже, – сухо ответил Глеб. – Я вынужден был пойти на это, дабы не возбуждать страсти среди местного населения. Осквернения храма не простили бы ни мне, ни моим детям.

– Но ведь здешние сирийцы – христиане?

– Это правда, но их обряды отличаются от наших. Они почитают Христа и деву Марию, причем не только христиане, но и мусульмане. Однако они не забывают и Великую Мать, чей образ у них почти сливается с образом девы Марии.

– Я, кажется, знаю, кто в твоем замке оберегает древний храм от святотатства, – пристально глянула на барона Констанция.

– Мне остается только восхититься твоей проницательностью, сеньора.

– Иными словами, ты отказываешься проводить меня в пещеру, Лузарш?

– Я готов пойти с тобой хоть на край света, благородная Констанция, но не хочу, чтобы ты шла куда-то с завязанными глазами.

Этот странный разговор и рассердил графиню и одновременно раззадорил. Разумеется, она считала себя истинной христианкой, но полагала, что дочери короля дозволено гораздо больше, чем простым смертным. А вот барон де Руси, похоже, просто боялся каменных идолов, полагая, видимо, что имеет дело если не с демонами, то с чем-то чуждым и опасным для души. Не исключено, правда, что Констанции он боялся даже больше, чем демонов и не хотел оставаться с ней наедине.

– У барона были любовницы после смерти жены?

Констанция задала этот вопрос неожиданно даже для себя, но Зару он, похоже, не застал врасплох.

– Были, – спокойно отозвалась она.

– И он всем показывал древний храм? – спросила графиня словно бы мимоходом, с интересом разглядывая причудливый узор на гобелене, висевшем у окна.

– Нет, – спокойно отозвалась служанка.

– Почему?

– А зачем барону связывать себя священными узами с наложницами? – с усмешкой спросила служанка.

– Я знаю кто ты и почему живешь в этом замке, – произнесла графиня, искоса наблюдая за служанкой.

Зара не смутилась под ее взглядом и продолжала, как ни в чем не бывало, перебирать одежду в сундуке.

– Я унаследовала свои обязанности от матери. Наши священники не видят в этом ничего дурного. Они полагают, что нельзя оставлять древние храмы без присмотра. А Великую Мать – без служения и поклонения. Даже в Константинополе ее почитают как святую Софию или Мудрость, хотя никогда не называют настоящим именем. А наши проповедники полагают, что Великая Мать воплотилась в деву Марию, породившую Христа.

– Но это ересь!

– Я простая женщина, сеньора, и не берусь судить, что хорошо в этом мире, а что плохо. В древнем храме я обрела свое счастье и благодарна Великой Матери за это.

– Ты ходила туда с благородным Алдаром?

– Да.

– А почему вы просто не обвенчались в церкви?

– Те узы древнее, а потому крепче.

Констанция боялась греха, что, однако, не мешало ей вступать в любовные связи с благородными шевалье. Ее вряд ли можно было считать распутницей, поскольку она никогда не изменяла мужу. Но, став вдовой, она посчитала возможным для себя некоторые вольности. И если бы благородный Глеб выказал к ней интерес, она бы охотно откликнулась на его зов.

– Бывают случаи, когда именно женщина должна сделать первый шаг, – понизила голос почти до шепота Зара.

Констанция поморщилась. Еретичка читала ее мысли словно раскрытую книгу. Между прочим, Франческа тоже как-то обронила вроде бы невзначай, что иные дамы обвиняют других в легкомыслии в то время, когда сами не в силах скрыть просыпающиеся чувства. Неужели внезапно вспыхнувшая страсть графини к Лузаршу замечена окружающими? Но ведь Констанция даже самой себе в этом не признавалась. Барон де Руси старше ее на десять лет, оба они уже далеко не молоды. Легкую интрижку им бы простили, но глубокое чувство может завести их очень далеко. Не исключено так же, что благородный Глеб хочет просто использовать гостью для собственного возвышения. Но этого проще всего добиться, вступив с ней в законный брак. Однако ни сам барон, ни шевалье из его окружения ни разу даже не заикнулись об этом.

Приезд благородной Сесилии вывел графиню из задумчивого состояния, в котором она пребывала все последние дни. Констанция не видела сестру десять лет и была просто ошеломлена произошедшими в ней переменами. Отправляла она Сесилию в Антиохию глупой девчонкой, а теперь ее обнимала за плечи замужняя дама двадцати с лишком лет, уверенная в своей победительной красоте. Графиню Триполийскую сопровождала немногочисленная свита из двадцати сержантов, трех служанок и двух шевалье, один из которых был, кажется, оруженосцем. Но почему-то именно этого смазливого юнца лет пятнадцати встречали в замке Ульбаш особенно бурно. Филипп буквально повис на шее у гостя, словно признал в нем родного брата.

– Это Венсан де Лузарш, – небрежно махнула ручкой Сесилия. – Мой паж. Хотя нет, я сама упросила Понса произвести его в оруженосцы накануне отъезда.

– Лузарш? – удивленно вскинула бровь Констанция.

– Венсан средний сын барона де Руси, – улыбнулась супруга благородного Понса. – А у тебя такой вид словно ты увидела приведение.

– Просто он очень похож на своего отца, – поспешила пояснить графиня. – Тогдашнего, двадцатитрехлетней давности.

– Так ты была в него влюблена! – догадалась Сесилия.

– В ту пору мне едва исполнилось двенадцать лет.

– Для бурной страсти маловато, а для романтических мечтаний в самый раз, – быстро подсчитала Сесилия. – Я сама влюбилась в одиннадцать лет.

– В своего первого мужа?

– Нет, – отмахнулась Сесилия. – Я влюбилась в двух юных шалопаев, с которыми голой купалась в бассейне замка Русильон. Не волнуйся, они были еще моложе меня, и мне приходилось буквально силой добиваться от них поцелуя.

– Ты меня поражаешь, сестра, – засмеялась Констанция.

– О, дорогая, это – Восток, здесь можно обрести власть только напором и силой. Будешь сидеть сложа руки – останешься приживалкой.

Сесилию можно было назвать легкомысленной, но ее суждения о людях оказались поразительно точны, выдавая незаурядный ум и природную наблюдательность. С бароном де Руси она обнималась так долго, словно встретила родного отца. Филиппа и вовсе расцеловала в обе щеки, вогнав того в краску.

– Не удивляйся, сестра, – бросила Сесилия мимоходом. – И не осуждай. С этими людьми меня так много связывает, что они стали мне ближе, чем кровные родственники.

Видимо, борон де Руси знал о скором приезде благородной Сесилии, во всяком случае, он успел накрыть роскошный стол, дабы от души попотчевать свою гостью. Впрочем, свита супруги графа Триполийского была столь невелика, что благородный Глеб не понес больших расходов. Хотя по местным обычаям за стол посадили не только шевалье, но и провансальских сержантов.

– Извини, – спохватилась Сесилия. – Я забыла представить тебе своего спутника, более того родственника. Сабаль сын нашего дяди графа Вермондуа. Незаконнорожденный сын, кстати говоря. Однако здесь на Востоке на подобные мелочи не обращают внимание. Благородный Танкред, мой первый муж, сделал Гуго бароном и даровал ему обширные земли, отобранные у халебцев. Однако Рожер Анжерский лишил мятежного барона удела, объявив действия своего предшественника незаконными. С тех пор Гуго спит и видит, как бы посчитаться с Рожером за нанесенную обиду. Ты вполне можешь на него рассчитывать.

– Спасибо за подарок, – надменно поджала губы Констанция.

Рыжеватый Гуго не произвел на графиню благоприятного впечатления. Это был молодой человек, едва достигший двадцати лет, с насмешливыми зелеными глазами, шумный и плохо воспитанный. Во всяком случае, он подошел с приветствием к графине в последнюю очередь, после того поздоровался едва ли не со всеми шевалье и сержантами замка Ульбаш.

– Ты недооцениваешь Гуго, – усмехнулась Сесилия. – У Сабаля есть немало сторонников здесь в Антиохии, не говоря уже о высоких покровителях в Иерусалиме. К тому же он баснословно богат, и владеет имуществом и землями не только в Сирии и Палестине, но и в Византии. Его дед по матери оставил своему внуку солидное наследство. Учти это.

– По-моему, ты поступила опрометчиво, отправившись в столь далекое путешествие в сопровождение всего одного шевалье, – покачала головой Констанция.

– Во-первых, мой друг Гуго один стоит десятерых, – уверенно отпарировала выпад сестры Сесилия. – А во-вторых, до замка Ульбаш меня сопровождали нищие рыцари Христа во главе с сенешалем Роланом де Бове. Думаю, благородный Ролан объявится в замке, когда уладит все свои дела.

– А кто они такие, эти рыцари Христа?

– Год назад благородные шевалье де Пейн и де Сент-Омер предложили королю Болдуину де Бурку, который только что взошел на трон после смерти своего двоюродного брата, создать орден для защиты пилигримов, направляющихся к Гробу Господню. Королю эта идея понравилась, и он охотно выделил шевалье часть помещений мечети Аль-Акса, которую чаше называют храмом Соломона. Сначала рыцарей, давших обет безбрачия, было всего девять. За год их число выросло до сотни. Это не считая сержантов. Словом, орден тамплиеров, как их теперь называют, превращается потихоньку в весьма серьезную силу. Во всяком случае, мой муж Понс уже выразил по этому случаю беспокойство.

– Кому выразил?

– Мне, разумеется, – сказала Сесилия. – С кем же еще граф Триполийский может поделиться сомнениями, как ни с собственной женой.

– И что ты ему ответила?

– Орден может стать серьезной силой здесь на Востоке только в том случае, если его признает папа. Но для этого магистру Гуго де Пейну и сенешалю Ролану де Бове придется очень постараться.

Сесилии отвели покои по соседству с покоями ее старшей сестры в правой башне донжона, почти примыкающей к горе. Сержанты разместились в башне левой, вдали от своей госпожи, но графиня не выразила по этому поводу ни малейшего беспокойства. Видимо, она полностью доверяла барону де Руси и его людям. Едва успев смыть дорожную пыль, Сесилия явилась с вечерним визитом к сестре в роскошном блио из голубого щелка, зауженного в талии, и белоснежной котте из материи столь прозрачной, что сквозь него просвечивало обнаженное тело. Наряд Сесилии Констанцию поразил и даже поверг в смущение.

– Здесь слишком жарко, чтобы носить нательное белье, – небрежно пояснила красавица. – А шоссы мы надеваем только зимой.

– И в таком виде ты ходишь по замку? – спросила Констанция.

– Тебе не нравиться моя котта? – удивилась Сесилия. – Между прочим, она стоит бешеных денег.

– А зачем такой глубокий вырез? – покраснела Констанция. – И зачем так высоко приподнимать груди – это же неприлично.

– Зато нравится мужчинам, – засмеялась Сесилия, распуская длинные черные волосы. – Ты на Востоке, сестра. И чем быстрее привыкнешь к местным нравам, тем лучше будет для тебя. Надеюсь, ты уже успела подружиться с бароном де Руси?

– Что ты имеешь в виду? – нахмурилась графиня.

– Я буду с тобой откровенна, Констанция, – вздохнула Сесилия. – Надеюсь, ты не обидишься на меня. Ты старше годами, зато я дольше живу здесь, а потому знаю больше.

– Согласна, – развела руками старшая сестра. – В моем положении было бы глупо спорить.

– У тебя нет ни армии, ни денег, твой сын всего лишь красивый мальчик, которому еще только предстоит лет через десять стать мужчиной. И ты приехала на край света, чтобы прибрать к рукам жемчужину Востока, за обладание которой уже пролиты реки крови. О чем ты думала, отправляясь сюда?

– Меня обманули, – глухо промолвила Констанция.

– И обманут еще не раз, – отказала ей в утешении Сесилия. – Власть просто так не отдают даже в Европе, а уж здесь на Востоке тем более. Я поняла это в Триполи, когда сотни фанатиков ворвались во дворец, где мы с Понсом предавались любовному угару, а защищали нас только головорезы Ролана де Бове, числом не более двух десятков. К счастью, к нам на помощь подоспели русы Венцелина фон Рюстова. Барон собственноручно зарубил насильника, который уже срывал с меня одежду. Потом я с трудом отмыла липкую кровь этого негодяя со своего тела.

– Какой ужас! – только и сумела вымолвить Констанция.

– Это жизнь, дорогая моя сестра. До сих пор ты жила сначала под надежной дланью отца, потом – мужа. После смерти благородного Боэмунда тебе покровительствовал папа Пасхалий. Но здесь, в Сирии, тебе придется принимать решение самой, а это очень трудно, смею тебя уверить.

– Может, мне выйти замуж за барона де Руси, чтобы заручится его поддержкой? – рассердилась скорее на себя, чем на Сесилию графиня.

– Он что, предлагал тебе это?

– Нет, – спохватилась Констанция.

– Вот и хорошо, – вздохнула с облегчением Сесилия. – Благородный Глеб человек разумный, он хорошо понимает, чем может закончиться этот брак.

– И чем же? – удивилась графиня.

– Борьбой его сыновей с Боэмундом за власть над Антиохией после вашей смерти.

– Но ведь у моего сына все права на эти земли! – воскликнула Констанция. – Он наследует своему отцу.

– Боэмунд Тарентский был великим воином, и его заслуги никто не станет отрицать, но если бы Рожер Анжерский четыре года назад не разгромил атабека Бурзука, то Антиохия оказалась бы в руках мусульман.

– Гийом Серданский тоже был великим воином, тем не менее, он уступил графство Триполийское законному наследнику Раймунду Тулузскому!

– Уступил, – усмехнулась Сесилия. – Но только после того, как мой тесть заручился поддержкой императора Византии, короля Иерусалимского и баронов своего отца. Кроме того, за спиной благородного Раймунда стеной стояла тысяча рыцарей и четыре тысячи сержантов. Не говоря уже о том, что смерть настигла благородного Гийома раньше, чем он предполагал. А как мой муж наследовал своему отцу, я тебе уже рассказывала.

– И что ты мне предлагаешь? – нахмурилась Констанция.

– Прежде всего, подружиться с бароном де Руси, но для этого вовсе не обязательно выходить за него замуж. Достаточно будет затащить его к себе в постель и пообещать должность коннетабля. Лучше всего наследственную. Ибо у благородного Глеба есть старший сын, шевалье Влад де Русильон, мой очень хороший друг. Он человек честолюбивый и крайне опасный.

– Не слишком ли много у тебя друзей, дорогая Сесилия? – не удержалось от сарказма Констанция.

– Мало, сестра, – усмехнулась графиня Триполийская. – Зато они очень надежны, ибо привязаны ко мне с детства. Благородных шевалье следует приручать с юных лет, и не только с помощью плоти. Хотя последнее никогда не бывает лишним.

– Они что же, все были твоими любовниками?! – ужаснулась Констанция.

– Я не настолько распутна, дорогая, – засмеялась Сесилия. – Гуго мой близкий родственник. А Влад де Русильон слишком благороден, чтобы покушаться на честь жены своего друга Понса Триполийского. Даже если я голая явлюсь к нему в спальню, этот паладин, чего доброго, отведет меня к мужу, несмотря на буйство собственной плоти. Научись разбираться в мужчинах, благородная Констанция, эта наука самая полезная из всех наук.

– Твой муж поддержит меня? – прямо спросила графиня.

– Только в том случае, если король Иерусалимский скажет свое слово в защиту твоего сына. Понса тоже можно понять, ибо наши бароны и рыцари не хотят войны с Рожером Анжерским. Междоусобица на виду у мусульманских эмиров может погубить нас всех.

– Тогда зачем ты подталкиваешь меня к Глебу де Руси?

– Во-первых, король Иерусалимский еще не сказал своего слова, во-вторых, чтобы спасти своего племянника Боэмунда, оказавшегося на чужой земле без всякой защиты, и в-третьих, благородный Глеб тебе нравится как мужчина. Ты весь вечер не сводила с него глаз, игнорируя всех остальных шевалье, сидевших за столом. Воля твоя, Констанция, но тебе следует более умело скрывать свои чувства.

– А тебе, Сесилия? – рассердилась графиня на неуместное поучение.

– Ты намекаешь на Венсана? – обворожительно улыбнулась Сесилия. – Я обожаю его вот уже семь лет, сначала почти как сына, теперь почти как мужа. Ты не представляешь себе, какая у него нежная кожа. Я скорее умру, чем уступлю его другой.

– А если он полюбит кого-то? – поразилась Констанция страсти, вдруг зазвучавшей в голосе сестры.

– Я ее отравлю, – сверкнула глазами Сесилия.

– Но ведь у тебя есть муж!

– Причем любимый муж, которому я родила здорового сына. Я очень хорошо отношусь к своему Понсу, он очень порядочный и честный человек. Но Венсан, это не любовь, сестра, это рок, это сладкая мука, от которой я не откажусь никогда. Не скрою, я приехала сюда не только повидаться с тобою, но и насладиться своим Венсаном. Надеюсь, ты не будешь мне мешать? А я в свою очередь закрою глаза на твои шашни с бароном де Руси.

– Сесилия! – возвысила голос графиня.

– Перестань сестра, – махнула в ее сторону рукой красавица. – Ты же зрелая женщина и хорошо понимаешь что и почему. В глазах окружающих ты уже давно стала любовницей Глеба, а приговор людской порою выше приговора неба.

После ухода сестры Констанция не смогла уснуть. Половину ночи она ужасалась распущенности сестры и ее безумной страсти к юному оруженосцу, не успевшему даже отрастить усы. Сама графиня в молодые годы предпочитала мужчин зрелых. И, наверное, поэтому влюбилась в своего мужа графа Тарентского едва ли не с первого взгляда. Их брак был счастливым, но не продолжительным. Благородный Боэмунд покинул ее слишком рано, и если бы не покровительство брата Людовика Французского и папы Пасхалия Второго, ей вряд ли удалось бы удержать за собой Тарент. Там, в Италии, у нее были мудрые наставники, к советам которых она прислушивалась всегда. Здесь, в Сирии, ей впервые в жизни приходилось самой принимать решения. Очень трудные решения, от которых зависела не только ее дальнейшая судьба, но и благополучие сына. Констанция вдруг поняла, что может лишиться Боэмунда раньше, чем успеет поставить на ноги. И гибель сына ляжет тяжким грузом на ее совесть и в этом мире, и в том. Это она привезла его сюда, поверив в лживые посулы подлых людей, и это по ее глупости Боэмунд оказался в капкане, смертельно опасном для жизни и души. Сына графа Тарентского могли убить еще в море, но Господь не допустил его гибели. Дав тем самым Констанции возможность, исправить допущенную ошибку. И для этого он привел ее в замок Ульбаш, о существовании которого она даже не подозревала. Именно здесь она встретила человека, в которого была влюблена в далекой юности. Не может быть, чтобы эта встреча оказалось простой случайностью, а ни волей провидения. Сесилия права, Констанции нужен барон де Руси, чтобы спасти сына. Возможно, она совершит грех, но грех простительный. Тем более для дочери короля, которой самим Богом предназначено вершить дела, недоступные разумению простых смертных.

Первое, что увидела Констанция, едва открыв глаза, было спокойное лицо Зары, склонившееся над ее ложем:

– Ты плохо спала, сеньора?

– Да, – сказала графиня. – Хуже некуда. Передай барону де Руси, что я согласна пойти с ним на край света.

– Когда? – тихо спросила Зара, опуская глаза.

– Сегодня ночью, – также тихо отозвалась Констанция.

– Да поможет тебе Великая Мать, сеньора.

– Пусть поможет, – со стоном согласилась графиня.

Глава 3. Кровавое поле.

Смерть Бадр ад-Дина Лулу порадовала почтенного Андроника, но не разрешила всех его проблем. О чем он без обиняков сказал каирцу, впавшему после совершенного накануне подвига в обычное свое полусонное состояние. Даис почти не сомневался, что Саббах пьянствовал всю ночь, однако осуждать его за это не собирался. Надо полагать, Аллах простит беку это прегрешение, поскольку помыслы почтенного исмаилита были чисты как слеза младенца, а совершенное им деяние принесет пользу всему исламскому миру. Или не принесет. Но это уже не вина Саббаха.

– Ты напрасно полагаешь, Андроник, что смерть эмира Лулу уронит Уруслана в глазах шейха Гассана и кади Бузург-Умида. Даис Палестины тебе не по зубам.

– Это еще почему? – ощерился на хозяина гость.

– А потому что Ролан де Бове восстановил оборванные после смерти Хусейна Кахини связи в Европе, и теперь деньги в казну ассасинов поступают через его руки. Большие деньги, смею тебя уверить, почтенный Андроник. На твоем месте я бы съездил в Дай-эль-Кебир и объяснил Бузург-Умиду, зачем понадобилось устранять Бадр ад-Дина Лулу, поставленного эмиром Халеба не без помощи почтенного кади.

Конечно, Саббах хлопотал в первую очередь о себе и пытался всеми доступными средствами избавиться от докучливого гостя, мешавшего ему прожигать жизнь. Точнее, ее жалкие остатки. Долго этот разжиревший пьяница на этом свете не задержится. Зато сам Андроник рассчитывал прожить в разумном достатке еще лет двадцать, благо хорошее здоровье ему это позволяло. Увы, далеко не все в этом мире зависело от даиса. Если туповатый Бузург-Умид вообразит, что смерть Лулу большая утрата для Повелителя Времени, то он, чего доброго, расправится с излишне ретивым соратником.

– Аль-Кашаб уже отправил посланцев к эмиру Мардина? – спросил Андроник у Саббаха.

– Отправил, – кивнул бек. – Правда я не уверен, что эта миссия завершится успешно. Никто не знает, что взбредет в голову своенравному Ильгази.

– Тебе придется за ним присматривать, Саббах.

– Можешь на меня положиться, почтенный даис.

Андронику следовало поторопиться. В крепость Дай-эль-Кебир он должен был попасть раньше Ролана де Бове. В последнее время среди ассасинов ходили слухи о нездоровье шейха Гассана, и власть в ордене потихоньку переходила в руки Бузург-Умида, который был поумнее и порасторопнее бербера Абу-Али. Следовало во что бы то ни стало доказать свою полезность именно персу, который являлся естественным преемником нынешнего Повелителя Времени. Шейху Гассану ибн Сулейману не повезло с сыновьями. Старший погряз в пьянстве и умер раньше, чем достиг возраста зрелости. У младшего слишком рано зачесались руки, в предвкушении власти, и он был задушен по приказу своего отца. Что же касается Бузург-Умида, то перс никогда не торопил события и сохранял верность шейху в любых ситуациях, не столько даже из религиозного фанатизма, сколько из врожденной осторожности. Однако и у Бузург-Умида имелась маленькая слабость, о которой знали немногие. Кади мечтал о возрождении Персии, но для этого следовало сначала ослабить, а потом и уничтожить весь многочисленный род Сельджукидов. На этой слабости скрытного перса Андроник и собирался сыграть.

Бузург-Умид пребывал в скверном настроении, но все-таки согласился принять и выслушать даиса Сирии. Абу-Али, питавший к умному даису некоторую симпатию, честно предупредил, что этот визит может закончится скверно для гостя. Ибо кади ассасинов подозревает Андроника в измене, со всеми вытекающими для оплошавшего миссионера последствиями. Впрочем, тот и сам понимал, что ходит по лезвию ножа.

Бузург-Умид уже достиг пятидесятилетнего возраста, однако сохранил при этом стройную фигуру и стремительность в движениях. Его черную прежде бороду тронула седина, но большие карие глаза сверкали молодо и грозно. Не приходилось сомневаться, что бывший федави сумеет не только перехватить власть, падающую из слабеющих рук Старца Горы, но и удержать ее на долгие годы.

– Говори, – коротко бросил кади Андронику, склонившемуся в подобострастном поклоне.

– Я устранил правителя Халеба Бадр ад-Дина Лулу, изменившему долгу и Повелителю Времени.

– Об измене эмира я слышу в первый раз, – холодно бросил Бузург-Умид, отрываясь от подушек.

Прежде кади принимал гостей стоя или сидя, ныне же он возлежал на невысоком помосте, застеленном персидским ковром. Конечно, поза была выбрана не случайно, и Андроник это оценил.

– Лулу собирался сдать Халеб франкам, а усиление Рожера Анжерского вряд ли принесет пользу ассасинам. Мы получим в его лице нового Танкреда, угрозу для всего мусульманского мира.

– До сих пор Рожер соблюдал все заключенные между нами договоренности, – задумчиво проговорил Бузург-Умид.

– Ситуация изменилась, – напомнил Андроник. – Раньше у нас был общий враг, султан Мухаммад, но после его смерти турки утратили былое единство. Рожер Анжерский решил воспользоваться благоприятным моментом. Тем более что иного выхода у него нет.

– Почему?

– У благородного Рожера появился соперник – сын Боэмунда Тарентского. Мальчишка еще мал и глуп, но у него есть преданные сторонники. Междоусобица среди франков пойдет нам на пользу.

– А ты уверен, что она вспыхнет? – прищурился на расторопного даиса Бузург-Умид.

– Во всяком случае, я сделаю все, что в моих силах, дабы испортить настроение нынешнему правителю Антиохии. И очень рассчитываю, что новый эмир Халеба Ильгази не будет сидеть, сложа руки.

– И в результате мы получим вместо дружески расположенного к нам нурмана грозного сельджука у себя под боком.

– Не думаю, что Ильгази удастся одолеть Рожера, но пустить крестоносцам кровь он сможет. К тому же эмир Мардина горький пьяница. Рано или поздно, Аллах покарает его за этот порок. А если ты, почтенный Бузург-Умид сумеешь заручиться поддержкой багдадского халифа, то мы сможем прибрать к рукам не только Халеб, но и Мардин.

– С какой же стати халиф суннитов станет поддерживать ассасинов?

– Арабы спят и видят, как бы им избавиться от турецкого владычества, они пойдут на любой союз только бы скинуть чужое ярмо со своей шеи. Бек Омар, ныне очень близкий к халифу человек, намекает в письме ко мне на такую возможность. Если мы сумеем избавиться от Сельджукидов, почтенный Бузург-Умид, это приведет к возрождению не только Ирака, но и Персии. А это подвиг, достойный истинного Махди.

– Ты уверен, почтенный Андроник, что нам хватит сил для столь великого деяния?

– Мы не можем сидеть, сложа руки, кади. Правителем Востока станет тот, кто сумеет освободить наши земли от пришельцев, как сельджуков, так и франков.

– Хорошо, даис, меня ты убедил. Остается убедить шейха Гассана. Но это уже не твоя забота.

Получив письмо от короля Болдуина Иерусалимского, привезенное сенешалем Роланом де Бове, Рожер Анжерский пришел в ярость. Санлису и Ле Гуину пришлось затратить немало усилий, чтобы удержать взбешенного графа в рамках приличий. Ссориться с королем и его влиятельным посланцем в любом случае не стоило. Тем более что Болдуин де Бурк ничего от правителя Антиохии не требовал, он лишь в мягкой форме советовал ему уладить возникший конфликт и не доводить дело до кровопролития.

– Почему бы тебе не признать юного Болдуина своим наследником? – осторожно посоветовал Рожеру благородный Ричард, когда за Роланом де Бове закрылась дверь.

– И жить в ожидании удара в спину? – повернулся в его сторону Анжерский.

– Сыну графа Тарентского всего одиннадцать лет, – пожал плечами коннетабль. – До его совершеннолетия ты можешь спать совершенно спокойно.

Ситуация складывалась щекотливая, а Ле Гуин был слишком старым и опытным лисом, чтобы этого не понимать. В последний год Рожер хлопотал о разводе с благородной Терезой перед папским престолом. Он почти добился своего, но Геласий Второй, избранный папой всего год назад, неожиданно скончался, к величайшей досаде правителя Антиохии, уже подыскавшего себе невесту. Теперь все приходилось начинать сначала. И еще не факт, что вновь избранный Калист Второй отнесется к просьбе графа столь же благосклонно, как покойный Геласий. В любом случае для благополучного разрешения потребуется год-два, а сторонники юного Боэмунда, коих с каждым днем становится все больше, ждать не будут.

– Ну, это положим, – запротестовал Санлис. – Пока что Боэмунда подержали только барон де Руси и Гуго де Сабаль, которые и прежде не числились в друзьях благородного Рожера.

– Воля твоя, граф, – пожал плечами Ле Гуин, – но нам все равно придется решать эту проблему в ближайшие месяцы.

В этот раз промолчал даже обычно красноречивый Санлис. Хитроумный Ги очень опасался, как бы до графа не дошли сведения о человеке, направившем роковое письмо к благородной Констанции с любезным приглашением, прибыть в Антиохию. А такое вполне может случиться, если Рожер вступит в переговоры с матерью юного наследника. Конечно, у Санлиса был под рукою некий Жак Фуше, ловкий писаришка, умевший подделывать любой почерк, но вряд ли Рожер поверит, что приглашение графини тот написал по собственному почину, а значит, подозрение в любом случае падет на благородного Ги. Сближения Констанции и Рожера нельзя было допустить, но, к сожалению, преданный союзник благородного Ги почтенный Андроник застрял в Халебе и от него до сих пор не было вестей.

– А почему бы тебе, благородный Рожер не вступить в брак с Констанцией? – продолжал гнуть свое Ле Гуин.

– Граф Антиохийский пока еще женат, – поспешил вмешаться в разговор Санлис, отлично понимавший, чем может закончиться этот брак для него лично. – И его предложение будет воспринято как оскорбление.

– Я могу просто намекнуть Констанции на возможность такого развития событий, – не сдавался Ле Гуин. – Она может и подождать. В конце концов, графиня не девица на выданье, а вдова. Думаю, папа Климент поймет всю сложность создавшегося положения и не станет затягивать с разводом.

Рожер Анжерский перестал метаться по комнате и впал в глубокую задумчивость. Санлис с досадою вынужден был признать, что в предложении Ле Гуина есть свой резон. Брак с Констанцией не только не ослаблял позиции Рожера, но, скорее, укреплял их. В этом случае он мог на равных разговаривать с государями Европы, опираясь на поддержку своего шурина французского короля. Препятствием к браку могла послужить неприязнь, которую жених и невеста издавна испытывали друг к другу, но в данном случае ею можно было пренебречь, учитывая все выгоды от предстоящего союза.

– Хорошо, благородный Ричард, – кивнул Рожер, отрываясь, наконец, от распахнутого окна, – отправляйся в замок Ульбаш и переговори с благородной Констанцией. Никаких обещаний ты ей пока не давай, но обязательно намекни на возможное разрешение конфликта, выгодное нам обоим.

Санлис нисколько не сомневался, что такой опытный и ловкий дипломат, как Ричард Ле Гуин сумеет очаровать благородную Констанцию. Для тридцатипятилетней вдовы, едва не угодившей в хорошо расставленную ловушку, этот брак станет спасением, а для Санлиса – концом блестящей карьеры. И это в лучшем случае. В худшем его ждет изгнание, а то и виселица. Благородный Ги запаниковал, что с ним случалось крайне редко. К сожалению, нотарий Никодим, навестивший старого знакомого, не смог утешить перетрусившего маршала, а только подсыпал соли на его свежие раны. От Никодима благородный Ги узнал о браке племянницы графини с комитом Константином, родным сыном весьма влиятельного при дворе Иоанна человека. Этим жестом дочь Филиппа Французского явно давала понять басилевсу, что не держит на него зла и готова к сближению с Византией.

– За невестой дали приданное в десять тысяч денариев, – продолжал свой невеселый рассказ Никодим. – Все захваченные в плен византийские моряки и пельтасты отпущены на свободу. Надо полагать, божественный Иоанн сумеет оценить ловкость молодого Константина, сумевшего с достоинством выйти из крайне неприятной ситуации.

– Я не думал, что Констанция так богата, – прошипел Санлис, давясь холодной телятиной.

– А при чем здесь графиня, – усмехнулся осведомленный нотарий. – Благородную Элоизу облагодетельствовали бароны Венцелин фон Рюстов и Глеб де Руси.

– Щедрость благородного Глеба воистину не знает границ, – ехидно бросил Ги.

– Быть может, речь следует вести не о щедрости, а о расчетливости, – прищурился на хозяина гость. – Почему бы не предположить, что барон имеет свои виды на знатную вдову.

Предположение было интересным, но, к сожалению, не избавляло Санлиса от хлопот. Если Рожер сочтет выгодным брак с Констанцией, то он просто махнет рукой на ее шашни с Глебом де Руси. В конце концов, он трезвый политик, а не влюбленный юнец, ревнующий свою подругу к первому встречному.

– Куда пропал Андроник?! – почти простонал Санлис. – Он обещал мне голову эмира Халеба.

– Насколько я знаю, даис сдержал слово, – удивленно покосился на хозяина Никодим. – Во всяком случае, Бадр ад-Дин Лулу убит десять дней тому назад. А что касается почтенного Андроника, то он назначил мне здесь встречу. Я жду его с минуты на минуту.

Санлис коротко хохотнул и провел ладонью по взмокшему лицу. Спасение пришло именно тогда, когда он уже начал терять надежду. Смерть эмира Лулу приключилась как нельзя кстати. У благородного Ги появился отличный шанс, выскочить сухим из воды, несмотря на происки своего недруга Ле Гуина. И все-таки он счел нужным переспросить византийского нотария:

– А ты уверен, что Лулу мертв?

– Думаю, Андроник развеет все твои сомнения. Я слышу его голос в прихожей.

И даис Сирии оправдал все надежды благородного Санлиса. Эмир Халеба был подстрелен собственными мамелюками во время соколиной охоты, что позволило заговорщикам списать его смерть на несчастный случай, от которого не застрахованы ни высокородные правители, ни простые смертные. Почтенный Андроник был полон оптимизма и самодовольно потирал руки в предвкушении большого куша.

– Вина гостю, – рявкнул на замешкавшихся слуг Санлис.

Холодную телятину мгновенно сменила баранина в чесночном соусе, к которой почтенный Андроник питал слабость. Даис набросился на нее с такой жадностью, словно голодал, по меньшей мере, неделю.

– Разве ты не получал моего письма? – спросил он у хозяина, старательно работая челюстями. – Я отправил голубя сразу же, как только мне сообщили о смерти Лулу.

– Нет, – досадливо крякнул Санлис.

– Значит, армия не готова к походу? – даже привстал со своего места Андроник.

– Рожер собрал людей, как только узнал о появлении Констанции в Сирии, – усмехнулся Ги. – Они с Ле Гуином вообразили, что графиня явилась к нам с многотысячным войском. Я не стал их разочаровывать до поры.

– Как же ты меня напугал! – облегченно перевел дух Андроник. – В Халебе царит паника. Никто не знает, какому эмиру кланяться. Сейчас самое время благородному Рожеру напомнить о себе.

– А где ты пропадал все это время?

– Договаривался с Бузург-Умидом, – хитренько усмехнулся даис. – Ассасины не будут мешать нурманам, если те уступят им две крепости на юге эмирата.

– Берите, – великодушно махнул рукой барон. – И да поможет нам твой Аллах во всех наших начинаниях.

Как и предполагал Ги де Санлис, известие о смерти эмира Лулу произвело очень благоприятное впечатление на Рожера. Правитель Антиохии был человеком желчным, часто упрямым, но в чем ему никто не мог отказать, так это в умении оборачивать чужие несчастья себе на пользу. Сильно ослабевший в последние годы Халебский эмират манил нурманских и французских баронов, составлявших ближайшее окружение графа Анжерского. Особенно усердствовал по этому поводу барон де Крийон, чьи владения примыкали к границам эмирата. Благородный Мишель полагал, что Халеб можно взять без больших потерь, напугав его жителей долгой осадой. Озабоченные смертью эмира обыватели сами откроют ворота города перед доблестными крестоносцами. Мнение Крийона по поводу Халеба разделяли почти все бароны и шевалье, собравшиеся на совет в цитадели Антиохии. Спор вышел по поводу предполагаемого брака Рожера с Констанцией. Ле Гуин, вернувшийся из замка Ульбаш, не привез четкого ответа на вопрос, который, кстати говоря, не был задан. Правда, Констанция готова была признать Рожера правителем Антиохии до совершеннолетия Боэмунда, но только в том случае если граф Анжерский и все бароны принесут вассальную присягу ее сыну, что уже, между прочим, сделали бароны де Руси и де Сабаль.

– Не знаю я никакого барона де Сабаля! – взревел раненным зверем Крийон, потрясая над головами собравшихся огромными волосатыми кулаками.

Благородный Мишель обладал воистину бычьей силой. Он был коренаст, высок ростом, и его бешеного нрава побаивались не только враги, но и союзники. Разумеется, барон очень хорошо знал Сабаля, поскольку именно к нему отошел город аль-Атреб, дарованный когда-то юному Гуго самим Танкредом.

– По моим сведениям, бароны де Руси и де Сабаль вступили в сговор с эмиром Мардина Ильгази и готовятся к совместному выступлению против графа Рожера, – подлил масла в огонь Санлис.

Конечно, шевалье, собравшиеся в парадном зале графского дворца, благородному Ги не поверили, во всяком случае, сомневающихся было более чем достаточно, однако никому кроме Ле Гуина в голову не пришло вступиться за честь отсутствующих баронов. Впрочем, речь Ричарда тоже показалась многим неубедительной. Глеб де Руси всегда отличался надменным и воинственным нравом, и если уж он взялся помогать щенку Боэмунду, то наверняка пойдет в своих притязаниях до конца. О Гуго де Сабале и говорить нечего, этот авантюрист никогда не согласится с опалой и до конца своей жизни будет бороться за утерянные земли.

– Мы в любом случае не можем оставить замок Ульбаш у себя за спиной, – выразил общее мнение осторожный Луи де Лоррен, никогда прежде не замеченный в излишней резкости суждений. Благородный Луи был далеко не молод, ему уже перевалило за пятьдесят, имел трех дочерей на выданье, и к его мнению прислушивались многие.

– В Ульбаше сейчас находятся не менее тридцати рыцарей и около пятисот сержантов, – попробовал охладить разгорающиеся страсти Ле Гуин. – Вчера туда прибыл Ролан де Бове со своими людьми. Вы что же, собираетесь поссориться еще и с королем Иерусалимским?

– Шевалье де Бове предатель, он связан с мусульманами, это известно всем, – выкрикнул Санлис.

– Нам всем приходится вступать в переговоры с мусульманами и даже заключать с ними договоры, – пожал плечами Ле Гуин, – но это вовсе не означает, что мы изменяем христианской вере.

– Я бы предложил графине Констанции и ее сыну покинуть Сирию и вернуться в Тарент, – сказал Луи де Лоррен. – В случае если она примет наши условия, никто из ее сторонников в Антиохии не пострадает.

– А если не примет? – набычился Крийон.

– В таком случае пусть пеняет на себя, – нахмурился барон. – Мы не можем допустить разлада в своих рядах. Изменники должны быть наказаны.

Благородному Луи никто не возразил, промолчал даже красноречивый Ле Гуин. Взоры всех присутствующих обратились к Рожеру Анжерскому, и граф не обманул надежд своих преданных баронов:

– Мы возьмем замок Ульбаш, если в этом возникнет необходимость, но целью нашего похода остается Халеб. Седлайте коней, благородные шевалье.

Почтенный Саббах еще не успел отойти от прежнего визита Андроника, закончившегося преждевременной смертью эмира Лулу, как неугомонный даис вновь посетил его в печальной обители. Каирскому беку нездоровилось, сказывались, видимо, годы проведенные вдали от семьи и родного Каира. Даже прекрасные женщины, похожие на гурий из рая, перестали волновать его кровь, о чем он с прискорбием и сообщил своему гостю.

– Пить меньше надо, – укорил его Андроник.

– И рад бы, да не могу, – вздохнул Саббах. – Новый эмир косо смотрит на трезвенников, видя в них потенциальных предателей.

– Тебе обвинение в измене не грозит, – усмехнулся Андроник, глядя на опухшее лицо хозяина.

– Почтенный Ильгази вступил в брак с дочерью покойного эмира Ридвана и закатил по этому случаю хмельной пир. Я не посмел уклониться от приглашения.

– Невеста хороша собой?

– Не сказал бы, – поморщился Саббах, – но разве это имеет значение, когда дело идет о власти. Ильгази решил укорениться в Халебе, и этот брак позволил ему без больших усилий добиться симпатий, как местных беков, так и простонародья.

– Разумный шаг, – одобрил действия нового эмира Андроник.

– Аль-Кашаб считает почтенного Ильгази самым умным из сельджукских эмиров, и если бы этот человек умел справляться со своими страстями, то наверняка стал бы величайшим полководцем и правителем Востока. Я придерживаюсь того же мнения.

– У нового эмира много людей?

– Две тысячи гвардейцев, пять тысяч мамелюков и десять тысяч туркменов, которых пока разместили вне стен города.

– Немало, – задумчиво проговорил Андроник.

– Халеб, если верить аль-Кашабу, готов выделить Ильгази еще пять тысяч хорошо снаряженных конников.

– С такой силой долго за стенами не усидишь, – задумчиво проговорил даис.

– Туркмены жаждут добычи, – согласился с гостем хозяин. – Кочевникам в пределах эмирата будет тесно. Но Ильгази, как я успел заметить, человек скрытный, он даже аль-Кашабу не говорит о своих намерений. А ведь это кади шиитов открыл ему ворота города. Среди суннитских беков и купцов согласия не было.

– Я должен поговорить с эмиром.

– Думаю, аль-Кашаб сумеет устроить эту встречу, памятуя о твоих заслугах, но я бы на твоем месте, даис, держался настороже, Ильгази ненавидит ассасинов и вполне способен посчитаться с одним из них.

– Спасибо за предупреждение, почтенный Саббах.

Халебская цитадель своими размерами и толщиной стен производила очень сильное впечатление на любого даже малосведущего в воинском деле человека. Она была построена на высоком холме, отчасти искусственном, еще во времена римских императоров. Через ров, окружающий цитадель, был переброшен ажурный арочный мост, ведущий прямо к огромной приворотной башне. Внутри башни имелся ход, закрывающийся тремя железными воротами, который несколько раз поворачивал на девяносто градусов, дабы сделать невозможным применение тарана. Через многочисленные отверстия в потолке нападающих можно было поливать кипящим маслом и смолой. К счастью, почтенный Андроник приехал в цитадель с намерениями сугубо мирными, а потому никакого ущерба на входе не понес.

Эмир Ильгази принял гостя по-домашнему, в своих личных покоях, сидя на низенькой тахте перед небольшим столиком, инкрустированном словной костью и заставленном золотыми блюдами с виноградом и сочными грушами. Почтенному Ильгази давно уже перевалило за сорок, и морщин на его круглом припухшем лице было больше чем волос в жиденькой бородке. Тем не менее, он произвел на Андроника сильное впечатление прежде всего цепкими жесткими глазами степного коршуна. Голос у эмира был хриплым, но достаточно громким, чтобы гость, застывший на почтительном расстоянии, мог услышать каждое его слово. Два чернокожих мамелюка с обнаженными кривыми мечами стыли по обеим сторонам тахты, готовые в любое мгновение обрушиться на чужака.

– Я слышал о твоих заслугах, ассасин, но решил составить о тебе собственное впечатление. Это ведь ты подставил под удары воинов атабека Даншименда Мосульского крестоносцев Раймунда Тулузского?

– Я принял посильное участие в отражении агрессии франков, – скромно потупился Андроник.

– Твое поведение достойно похвалы, даром что ты исмаилит, – ухмыльнулся Ильгази в усы, неожиданно пышные по сравнению с бородой.

– Аллах велик, – вскинул руки к потолку даис. – И его милостей хватает всем правоверным, как суннитам, так и шиитам.

– Не стану с тобой спорить, ассасин, ибо в главном ты прав – Аллах действительно велик. Но нет числа глупостям, которые совершают правоверные на радость нашим врагам.

– Как мудро сказано, почтенный эмир! – восхитился почти искренне Андроник.

– С чем пришел? – внезапно насупился Ильгази.

– Войско Рожера Анжерского осадило замок Ульбаш.

– Зачем? – удивленно вскинул бровь эмир.

– Мне удалось убедить крестоносцев, что владелец этого замка, барон де Руси вступил с тобой в переговоры, почтенный Ильгази. Среди франков наметился раскол, связанный с приездом вдовы и сына покойного Боэмунда Тарентского – грех было не воспользоваться этим даром небес.

– Какими силами располагает Рожер?

– У него под рукой две тысячи рыцарей, шесть тысяч конных сержантов, пять тысяч арбалетчиков и пикинеров и почти семь тысяч туркополов, набранных по преимуществу из сирийцев, греков и армян.

– Не слишком ли много для одного замка?

– Целью Рожера является не Ульбаш, а Халеб, почтенный Ильгази. Франки полагают, что халебцы, увидев такую силу под стенами города, сами откроют перед ними ворота.

– В Халебе есть эмир, – холодно бросил Ильгази.

– Франки об этом еще не знают, – вздохнул Андроник. – Что же касается халебцев, то они утратили былую доблесть и привыкли к поражениям и уступкам. Прости, что говорю тебе об этом эмир, но далеко не все в этом городе приняли тебя с открытым сердцем. А иные даже будут рады твоему поражению. Если осада Халеба затянется, и в городе начнутся проблемы с продовольствием, эти люди, рано или поздно, себя проявят.

– Иными словами, ты предлагаешь мне встретить франков в открытом поле?

– Решать тебе, почтенный эмир, – склонился в поклоне Андроник. – Но многие халебцы будут недовольны, если ты впустишь в их город туркменов. Не в обиду тебе будет сказано – кочевники плохо понимают, где свое и где чужое, норовя ограбить не только дальних, но и ближних.

– Хорошо, даис, можешь идти, – равнодушно махнул рукой Ильгази. – Я подумаю над твоими словами.

Андроник почти не сомневался, что эмир последует его совету и постарается встретить Рожера Анжерского в чистом поле. Халебцы хоть и впустили Ильгази в город стараниями аль-Кашаба, но отнюдь не прониклись к нему доверием, а эмир слишком умный человек, чтобы этого не понимать. Признание халебцев он может завоевать только одним способом – одержав победу над христианами. Задача, безусловно, трудная. Зато столь громкий успех сразу же сделает Ильгази едва ли не самым могущественным правителем Востока. В его руках окажутся не только Мардин с Халебом, но и Антиохия, которую, в случае поражения Рожера, просто некому будет защищать.

– И ты веришь в победу Ильгази? – удивленно спросил призадумавшегося даиса Саббах.

– Разумеется, нет, – пожал плечами Андроник. – Но у эмира достаточно сил, чтобы потрепать крестоносцев и отбить у них охоту соваться в дела благословенного Халеба. Именно тогда мы скажем свое веское слово, бек. Надо полагать, у Бузург-Умида хватит ума, чтобы подобрать добычу, которую я бросаю к его ногам. Что же касается Антиохии, то у нурманов не останется иного выбора, как переметнуться под руку басилевса Иоанна. Ты по-прежнему не желаешь ехать в Константинополь, друг мой?

– Нет, почтенный Андроник, я предпочту умереть здесь, в Халебе, среди своих братьев-мусульман.

– Живи долго, почтенный Саббах. И да пребудет с тобой милость Аллаха.

Осада замка Ульбаш грозила затянуться на месяцы, а то и на годы. Благородный Рожер не рискнул бросить своих рыцарей на стены неприступной твердыни. И, по мнению Ле Гуина, правильно сделал. Потери при штурме могли быть столь велики, что даже падение замка не смогло бы их оправдать. А ведь замок защищали опытные воины, хорошо известные собравшимся в узком ущелье благородным шевалье. Назывались имена Гвидо де Шамбли, Драгана де Муши, Матье ле Блана, Ролана де Бове, Томаса де Марля, участников первого крестового похода, штурмовавших стены Антиохии и Иерусалима. Их гибель легла бы тяжким бременем на души товарищей, деливших с ними тяготы прежних дней. Барон де Лоррен первым высказал мысль, что осада Ульбаша не принесет ее участникам ни славы, ни чести, ни богатства. Конечно, Рожер Анжерский мог бы напомнить благородному Луи его слова, сказанные на совете в Антиохии месяц тому назад, но граф промолчал, не желая ссориться с влиятельным человеком.

– И что ты предлагаешь, барон? – спросил Ле Гуин.

– До меня дошли слухи, что в Халебе объявился новый эмир. Правитель Мардина Ильгази решил воспользоваться нашей нерасторопностью и прибрать к рукам богатейший город. Если мы задержимся под стенами Ульбаша еще хотя бы на месяц, то хитрый сельджук закрепиться в городе, нам на беду. Халеб надо брать именно сейчас, потом будет поздно.

Разумные речи благородного Луи встретили горячее одобрение заскучавших в бесплодной осаде баронов и рыцарей. И в самом деле – ну что такое Ульбаш по сравнению с Халебом и что, собственно, могут высидеть под его стенами благородные нурманы и франки? Разве что пару ощипанных куриц, недоеденных осажденными.

– Замок набит золотом, награбленным Глебом де Руси! – попробовал было соблазнить товарищей по походу барон де Крийон.

– Если здесь и было золото, – вздохнул шевалье де Сен-Клер, – то Глеб уже давно перепрятал его в более надежное место. Говорят, что барон де Руси колдун и может предсказывать будущее на много дней вперед.

Ветераны первого крестового похода только посмеялись над наивностью юного Сен-Клера – благородный Глеб, конечно, хват, но не до такой степени, чтобы держать дьявола за бороду.

– Я предлагаю оставить под стенами Ульбаша пятьсот рыцарей и две тысячи сержантов, на случай внезапной вылазки, – предложил Ле Гуин. – А все остальные могут спокойно двигаться к Халебу. И да поможет нам Бог.

Рожер Анжерский был слишком опытным полководцем, чтобы бросаться в воду, не измерив брода. Его дозорные рыскали по долине в поисках неприятеля и без труда обнаружили армию Ильгази, уже выступившую за стены Халеба. По словам сержантов, численность конницы эмира Мардина вряд ли насчитывала более десяти тысяч человек. В основном это были туркмены, отличные лучники, но никуда не годные бойцы, когда дело доходило до лобовых столкновений. Серьезную опасность для облаченных в кольчуги франков могли представлять лишь сельджуки личной гвардии, оберегавшие в битве эмира, и мамелюки, воины-рабы, вооруженные длинными копьями и кривыми мечами. Однако сельджуки и мамелюки составляли едва ли четвертую часть войска Ильгази. Конечно, эмир Мардина поступил опрометчиво, покинув хорошо укрепленный город во главе столь незначительных сил. Скорее всего, он узнал об осаде Ульбаша и решил захватить крестоносцев врасплох. Для этой цели юркие туркмены на легконогих конях подходили как нельзя более.

– Вовремя мы спохватились, – усмехнулся Луи де Лоррен, косо поглядывая на Крийона. – Если бы Ильгази атаковал нас в узком ущелье близ Ульбаша, нам бы пришлось отступать до самой Антиохии.

Рожер Анжерский промолчал, косвенно подтверждая тем самым правоту старого барона. Конечно, армия крестоносцев почти вдвое превосходила силы Ильгази, но большую ее часть составляли пехотинцы и туркополы, терявшиеся в сложных ситуациях. Внезапный удар легко мог обратить их в бегство, с весьма печальными для крестоносцев последствиями. Дозоры турок тоже не оставляли вниманием нурманов, всадники на резвых конях то и дело появлялись на ближайших холмах, сея панику среди необученных туркополов. Сирийцы неплохо ездили верхом, но их снаряжение оставляло желать много лучшего. Едва ли каждый десятый из них имел кольчугу, все прочие обходились куртками из буйволовой кожи. В маневренности они уступали туркменам, так же, впрочем, как и в стрельбе из луков. Греки и армяне в основном жили в городах, ездить верхом практически не умели, их набирали в пикинеры, усиливая пешую фалангу, которая в тактических построениях крестоносцев выполняла лишь вспомогательные функции. Основу армии Рожера Анжерского составляли полторы тысячи рыцарей и пять тысяч сержантов, ломивших железной стеной на врагов и практически всегда сметавших их со своего пути. Уцелевших после такой атаки добивали пикинеры и арбалетчики, в обязанности которых входила и защита тылов рыцарской конницы.

Рожер опасался, что Ильгази, при виде армии крестоносцев, укроется за мощными стенами Халеба. Но то ли дозорные эмира не сумели правильно оценить силы крестоносцев, то ли правитель Мардина хватил лишку перед началом похода, однако отступать он явно не собирался.

– По-моему, этот Ильгази просто безумец, – покачал седой головой барон де Лоррен.

– Их кони резвее наших, – возразил ему Крийон. – В любое мгновение они могут развернуться и удариться в бега.

Увы, благородный Мишель ошибся, турки не собирались сворачивать с избранного пути. Причем на крестоносцев надвигались мамелюки на тяжелых неповоротливых конях. А туркмены всего лишь прикрывали фланги закованной в броню лавы. Все это было настолько не похоже на привычную для турок тактику, что Рожер Анжерский поначалу растерялся и не сразу отдал команду. Впрочем, благородные шевалье в понукании не нуждались, они уже разворачивались в стену за спиной замешкавшегося полководца, дабы достойно встретить врага. Железная стена дрогнула и, повинуясь взмаху руки благородного Рожера поначалу медленно, а потом, все ускоряя ход, двинулась на врага. Мамелюки уступали крестоносцам в численности, это сразу же бросалась в глаза, тем не менее, они продолжили свою безумную атаку, обреченную на провал. Конные туркмены осыпали нурманов градом стрел с флангов, но благородные шевалье остались безучастными к их жалким усилиям. Крестоносцы на полном скаку врезались в плотные ряды мамелюков и первым же ударом повергли наземь едва ли не тысячу своих врагов. Во всяком случае, потери турок были огромны, и уцелевшие в первой сшибке мамелюки стали поворачивать вспять. Обычно крестоносцы после первого удара давали роздых коням, но ныне соблазн был слишком велик – спины убегающих мамелюков маячили перед глазами, а потому Рожер Анжерский первым ринулся за ними в погоню с обнаженным мечом в руке. Пикинеры остались далеко позади, но их судьба не волновала ни рыцарей, ни сержантов, не пожелавших остановиться в шаге от победы. Крестоносцы уже видели роскошный шатер на возвышенности и кучку явно растерянных всадников вокруг него. Железная стена стала разворачиваться в сторону шатра, дабы не дать Ильгази и его нукерам уйти от заслуженной расплаты. Нурманы настолько были уверены в своей победе, что далеко не сразу заметили свежую лаву, выкатывающую из-за холма. Удар закованных в броню сельджуков пришелся в правый фланг крестоносцев и смял его в мгновение ока. Дабы сдержать врага, нурманы вынуждены были смешать ряды, дабы перестроиться для отпора. И в этот момент их атаковали с тыла расторопные туркмены. Град стрел обрушился на сержантов, потерявших плечо друг друга. А с холма уже летели нукеры эмира Ильгази с копьями наперевес. Благородный Рожер не успел уклониться от удара, направленного ему прямо в лицо, и вылетел из седла прямо под ноги чужих коней. Последнее, что он услышал в этой жизни, были торжествующий вой сельджуков и полные боли и ярости крики своих гибнущих людей.

Глава 4. Траур.

Эмир Ильгази упустил победу. Почтенный аль-Кашаб впал по этому случаю в такую ярость, что Андроник всерьез испугался за его здоровье и жизнь. Заботливому Саббаху с трудом удалось привести в чувство брызжущего слюной кади шиитов. Осушив огромную чашу, до краев наполненную щербетом, аль-Кашаб икнул, дернул кадыком и обрел, наконец, утерянный дар членораздельной речи. От него Андроник узнал, что армия крестоносцев была не просто разбита, а истреблена практически подчистую. В это не мог поверить даис, но, к несчастью для всего мусульманского мира, в это не поверил сам Ильгази. Он не рискнул сразу же войти в ущелье, по которому бежали уцелевшие крестоносцы, опасаясь удара в спину от гарнизона замка Ульбаш, где, по слухам, скопилось несколько тысяч нурманов. Эмир решил отыскать более безопасный путь в долину Оронта. Разумеется, такие пути были, но, увы, болезнь настигла победоносного полководца раньше, чем он успел ступить на тропу торжества.

– Какая еще болезнь? – удивленно спросил Саббах.

– Эмир впал в беспамятство, после пира в честь одержанной победы, – почти простонал аль-Кашаб. – Нукеры привезли его в Халеб, но, по мнению лекарей, Ильгази если и выйдет из болезненного состояния, то не ранее, чем через двадцать дней.

– Это что же за болезнь такая? – развел руками Саббах.

– Запой, – бросил ему в сердцах Андроник. – Та же участь ждет и тебя почтенный бек, если ты и дальше будешь нарушать запреты пророка.

– Какое несчастье! – только и сумел вымолвить потрясенный каирец.

В отличие от Саббаха, Андроник ужасался мысленно, не желая делиться своими страхами с умным аль-Кашабом. Тщательно разработанный замысел даиса Сирии мог пойти прахом в течение всего нескольких дней. Для этого Ильгази достаточно было миновать ущелье, охраняемое горсткой людей и вломиться в открытые ворота Антиохии. К счастью, эмир не поверил в благосклонность Аллаха и обратился за советом к глиняному кувшину с вином. Результат не заставил себя ждать, Антиохия ускользала из рук впавшего в горячку Ильгази, и теперь ее участь во многом зависела от расторопности почтенного Андроника.

Увы, судьба, зло посмеявшаяся над Ильгази, решила подшутить и над даисом. Когда он, наконец, добрался до обреченного на заклание города, там царила полная неразбериха. Ладно бы она царила на улицах, так ведь нет, она господствовала в головах людей, которых Андроник еще недавно считал умными. Ги де Санлис, которому покойный Рожер доверил управление городом на время своего отсутствия, узнав о чудовищном разгроме, отдал приказ своим сержантам разоружить горожан, причем как мусульман (что еще можно было как-то объяснить), так и христиан, сыновья и братья которых полегли на Кровавом поле вместе с нурманами и франками. Разумеется, сирийцы, греки и армяне возмутились. Санлис со своими сержантами укрылся в цитадели. Возмущение неизбежно бы переросло в бунт, если бы не Ле Гуин, вернувшийся в город с остатками разбитого войска. Первым делом коннетабль отменил безумный приказ маршала и освободил от налогов семьи, потерявших своих кормильцев. Эти действия благородного Ричарда обыватели Антиохии сочли разумным. Так же как и заявление патриарха Рикульфа, приказавшего впредь не чинить препятствий местным христианам в отправлении их обрядов. Бунт удалось предотвратить, но спокойнее в городе от этого не стало. Все ждали появления у стен Антиохии армии Ильгази – христиане с сердечным трепетом, мусульмане с надеждой.

– Эмир не придет, – огорошил внимавших ему друзей почтенный Андроник. – Во всяком случае, в ближайший месяц.

– Быть того не может! – ахнул потрясенный Санлис.

– Ты сообщил о поражении крестоносцев сиятельному Федустию? – спросил даис у Никодима.

– В первый же день, – кивнул нотарий. – Голубь уже вернулся с ответом. Эпарх Киликии испугался победоносного Ильгази и не рискнул двинуть пельтастов в Сирию. Он ждет указаний из Константинополя.

– Какой идиот! – даже крякнул с досады даис.

– Кто же знал, что с эмиром случится несчастье, – развел руками Никодим.

– Я знал, – рявкнул Андроник. – И сообщал Федустию, что Ильгази горький пьяница. Пошли еще одного голубя с письмом, а следом – гонца с посланием от благородного Ги де Санлиса к басилевсу Иоанну со слезной просьбой, взять под свою могучую длань город Антиохию и прилегающие земли.

– Ты толкаешь меня к измене, даис! – возмутился благородный Ги.

– Кому? – холодно полюбопытствовал Андроник. – Рожер убит, а притязания юного Боэмунда совет баронов отверг с порога. Ты ничем не рискуешь, друг мой, впуская византийских пельтастов в город. Зато промедление может стоить тебе головы. Если Ле Гуин договорится с Констанцией и бароном де Руси, а это, ввиду сложившихся обстоятельств, более чем вероятно, тебе повесят раньше, чем ты успеешь сказать хотя бы слово в свое оправдание.

Горькое пророчество Андроника стало сбываться даже раньше, чем он ожидал. Не прошло и двух дней, как в Антиохию вступил наследник Боэмунд, сопровождаемый матерью, баронами де Руси и де Сабалем, сотней благородных шевалье и тысячью сержантов. Если учесть, что гарнизон Антиохии насчитывал не более двух тысяч человек, деморализованных недавним поражением, то решение коннетабля не препятствовать своим недавним противникам, многим показалось более чем разумным.

– Где я тебе найду другого претендента на власть! – рявкнул на взбешенного Санлиса благородный Ричард.

– А Тереза, вдова Рожера, чем тебе не претендентка? – не уступал Ги.

– Не лишено, – задумчиво произнес барон де Крийон, чудом уцелевший в последней битве, но потерявший едва ли не всех своих вассалов и сержантов. – Если вокруг Терезы сплотятся благородные шевалье, и если мы найдем подходящего кандидата ей в мужья, то многое можно будет исправить.

– Шевалье уже сплачиваются, – горько усмехнулся Ле Гуин, – вокруг Констанции, родной сестры короля Людовика. Ты единственный из французов, благородный Мишель, который еще не склонил перед ней голову. А что касается нурманов, то весь цвет нашего рыцарства полег на Кровавом поле. Во всей Антиохии сейчас нет недостатка только во вдовах да безусых мальчишках, не способных поднять отцовский меч. На совете баронов мы неизбежно проиграем юному Боэмунду по одной простой причине – нас будет меньше.

– Шевалье де Сен-Клер, – резко обернулся к юноше, скромно стоящему у дверей Крийон, – ты женат?

– Не успел, – слегка порозовел рыцарь.

– Благородный Ричард и я предлагаем тебе руку старшей дочери барона де Лоррена вместе с титулом ее отца, павшего на поле брани.

– Я согласен, – отозвался слегка ошалевший от грядущих перемен Сен-Клер.

– Вот тебе еще один барон, Ле Гуин, преданный благородной Терезе душой и телом, – криво усмехнулся Мишель.

– Там в прихожей я видел трех оруженосцев, – задумчиво проговорил Санлис.

– Нурманы? Зови!

Оруженосцы были настолько молоды, что у них еще усы не отрасли. Поход к замку Ульбаш был для них первым и уцелели они только потому, что остались в осаде, когда их менее везучие сверстники отправились вместе с рыцарями Рожера Анжерского осаждать Халеб.

– Шевалье де Бари, де Вилье и де Саллюст, преклоните колена, – распорядился Крийон, обнажая тяжелый меч. Этим мечом он взмахнул трижды. И три свежеиспеченных рыцаря почти одновременно вскочили на ноги. – Божье благословение вы получите от патриарха Рикульфа. Сен-Клер, сделай милость, проводи к нему благородных мужей.

Ле Гуин смотрел на барона де Крийона с изумлением, Санлис – с обожанием. Оба ждали от расторопного Мишеля объяснений, и тот не замедлил их дать.

– Антиохия не может оставаться без благородного сословия, – спокойно заметил Крийон. – Мы потеряли более тысячи рыцарей. Почти все замки остались без хозяев. Надо даровать золотые шпоры сыновьям благородных шевалье и переженить их на богатых вдовах.

– Боюсь, что на всех вдов оруженосцев не хватит, – с сомнением покачал головой Ле Гуин.

– Тогда отбери достойных и храбрых сержантов и жени их на благородных дамах, Ричард, – посоветовал Крийон. – В их лице ты обретешь преданных и надежных союзников.

Пример нурманов оказался заразительным. Французы не замедлили пополнить ряды своих приверженцев. В городе стало тесно от новоиспеченных рыцарей. А браков было заключено в эти дни столько, сколько в более счастливые времена не заключалось и за год. Клирики из окружения патриарха Антиохийского выразили было свой протест по поводу столь вопиющих нарушений всех христианских обрядов. Ибо посылать под венец вдов, едва успевших похоронить своих мужей, многим казалось кощунством, однако патриарх Рикульф заявил, что берет сей невольный грех благородных дам на себя, после чего ропот немедленно смолк, а торжественные церемонии продолжились. Замки стремительно обретали новых хозяев, а безутешные вдовы – мужей, годившихся им в сыновья. Сотни антиохских обывателей сбегались к дверям храма, дабы поглазеть, как безусые отроки ведут к алтарю располневших с годами матрон, коим следовало скорее думать о своей душе, чем о свадьбе. Однако ропота не было, все, включая благородных дам, отлично понимали, в каком положении оказалась Антиохия, и как тонка нить, связывающая их с прежними благополучными временами. По городу метались панические слухи о приближении то эмира Ильгази, то византийцев во главе с сиятельным Федустием. Отношения между французами наследника Болдуина и нурманами Ле Гуина портились с каждым днем, грозя перерасти в кровавую и губительную для всех свару. Воистину для Антиохии наступали последние дни. В довершение всех бед эпарх Киликии Федустий оказался дураком и трусом. Он так и не двинул свои войска на помощь ослабевшему и раздираемому враждой графству. Зато в город прибыл сенешаль де Бове с горсткой рыцарей и сержантов. Благородный Ролан тут же объявил себя посланцем короля Болдуина и взял от его имени под опеку юного Боэмунда. Андроник обругал последними словами ни в чем не повинного Никодима и отправился вместе с Санлисом к вдове Рожера Анжерского. Именно на благородную Терезу заговорщики отныне возлагали все свои надежды. К сожалению, безутешная вдова, прожившая последние шесть лет в одиночестве и забвении, еще не успела забыть, какую роль в ее горестной судьбе сыграл хитроумный Ги, а потому и не спешила заключать его в дружеские объятия. Андроник окинул взглядом унылую обстановку, окружающую претендентку на величие, и пришел к выводу, что Рожер Анжерский, царство ему небесное, был человеком мстительным и ревнивым. Он так и не смог простить жене измену и содержал ее все эти годы в черном теле, лишив не только привычной роскоши, но и всего необходимого. Дом, выделенный Терезе для проживания, больше напоминал тюрьму, ее окружали люди грубые и злобные, способные отравить существование даже самой терпеливой женщине. Похоже, за шесть минувших лет благородная дама ни разу не обновляла свой гардероб, во всяком случае, человека с изысканным вкусом ее поношенный пелисон мог бы привести в ужас. Грубый дубовый стол, заставленный глиняными горшками, узенькое ложе, вполне годное для благочестивого монаха, истязающего плоть – вот и все чем могла похвастаться женщина, слывшая когда-то едва ли не первой красавицей Сирии. Санлис попытался было с порога поставить благородной Терезе свои условия, но встретил столь холодный прием, что посулы и угрозы мгновенно застряли у него в горле. Заточение хоть и подточило силы женщины, но отнюдь не сломило ее гордого нрава. Андроник, в отличие от торопливого Санлиса никаких условий Терезе не ставил, зато предложил ей перебраться во дворец, более приличествующей положению вдовы Рожера Анжерского.

– А разве мой муж умер? – удивилась дама, не имевшая, судя по всему, ни малейшего представления о том, что происходит в Антиохии.

Андроник уже готовился произнести «увы», но во время спохватился. Было бы нелепо требовать от несчастной женщины скорби по поводу смерти мужа-тюремщика. Впору было ее поздравлять с окончанием скорбного существования.

– Да, – кивнул Андроник. – Благородный Рожер пал на поле брани.

Тереза перекрестилась и прошептала короткую молитву, что, безусловно, делало ей честь. После чего позволила любезному сирийцу проводить себя до паланкина, уносившего ее из обители скорби в роскошный дворец, окруженный фруктовым садом. Этот дворец принадлежал когда-то Раймунду Тулузскому, но позднее его внук Понс Триполийский продал усадьбу барону де Вийяру, не оставившему после своей героической гибели ни вдовы, ни наследника. Слуги, еще не успевшие разбежаться после смерти барона, встретили появление новой хозяйки с ликованием.

– Чей это дом? – спросила Тереза, оглядывая отделанные ливанским кедром стены.

– Он будет твоим, графиня, если ты решишься принять наследство своего погибшего мужа, – склонился в поклоне Андроник.

– На наследство Рожера нашлись другие претенденты?! – догадалась Тереза, не утратившая за годы заточения способность быстро соображать.

– Речь идет не столько о юном Боэмунде, не достигшем еще двенадцатилетнего возраста, сколько о его матушке благородной Констанции, сумевшей очаровать одного из самых могущественных баронов Антиохии.

– Она стала его любовницей! – сверкнула глазами Тереза.

– Увы, сеньора, – развел руками почтенный Андроник. – Вольность нынешних нравов достойна сожаления.

– Ты всегда так лицемерен, купец, или только в разговоре со мной? – спросила с усмешкой Тереза.

– Я портной, сеньора, – поправил ее Андроник. – То есть человек, который нужен тебе сейчас более всего.

– У меня нет денег.

– Пустяки, – махнул рукой любезный сириец. – В этом городе хватает людей, готовых снабдить тебя всем необходимым. К тому же казна Антиохии очень скоро окажется в твоих руках.

– А если я откажусь?

– В таком случае блистать нарядами будет благородная Констанция, не испытывающая недостаток в средствах в силу своего легкого покладистого нрава.

– Она хороша собой?

– Благородная Констанция старше тебя на десять лет, сеньора, но выглядит значительно моложе.

– Я провела в заточении шесть лет, – бросила Тереза бешеный взгляд на притихшего Санлиса. – Ты можешь это понять, портной!

– Все еще можно поправить, сеньора, – ласково улыбнулся ей Андроник. – А начать следует уже сейчас. Я бы рекомендовал тебе для начала котту темно-синего цвета, расшитую серебряной нитью, и пелиссон из зеленого каирского щелка, отделанный горностаевым мехом. Все-таки ты сейчас в трауре, благородная Тереза, – с людским мнением приходится считаться.

– Когда будет готова моя новая одежда?

– К завтрашнему утру, сеньора.

– Вот тогда и поговорим, – отрезала Тереза.

Андроник отвесил благородной даме поклон и подтолкнул к двери рассерженного Санлиса. Благородный Ги не удержался от ругательства в спину даиса, спускающегося по мраморной лестнице:

– Ее следовало брать за горло сразу, Андроник. Не давая опомниться.

– Ты плохо знаешь женщин, друг мой, – вздохнул печально Андроник. – Благородная Тереза провела в заточении шесть лет. Она потеряла вкус к жизни. Ты что, собираешься вздернуть ее на дыбу? Подвергнуть пыткам? Запугать до смерти? И ты думаешь, что патриарх Рикульф, не говоря уже о благородной Констанции, будут спокойно на это взирать? Это Рожер мог держать свою жену взаперти, а у нас с тобой такого права нет. Ты, конечно, можешь убить ее из-за угла, вот только какой в этом смысл?

– Она меня ненавидит, – скрипнул зубами Санлис. – И будет мстить.

– С какой стати? – засмеялся Андроник. – Женщины, подобные Терезе, мстят только неверным любовникам. Иногда мужьям. А ты для нее пустое место, Санлис. Пока ты служил Рожеру, она тебя ненавидела, но граф Анжерский мертв, и у тебя есть шанс стать орудием в ее руках.

– Спасибо на добром слове, портной, – прошипел благородный Ги, давясь от злобы. – Я не собираюсь унижаться перед потаскухой.

– Ты меня удивляешь, барон, – пожал плечами Андроник. – Несчастья лишили тебя разума. Что нужно женщине, проведшей годы взаперти?

– Откуда мне знать? – огрызнулся Санлис.

– Ей нужна любовь, как духовная, так и плотская. У тебя всего несколько дней, благородный Ги, чтобы найти красивого, полного сил шевалье, способного растопить любую печаль и удовлетворить страсть молодой женщины. Разумеется, этот человек должен быть предан нашему делу. Ты понял, о чем я говорю?

– Молодые шевалье остались лежать на Кровавом поле, – вздохнул Санлис. – Вокруг меня только старцы да мальчишки.

– Ищи, благородный Ги, у нас не так много времени. Как только Тереза скажет «да», мы должны покончить и с Констанцией, и с ее щенком.

– Но это невозможно, Андроник!

– Один раз, в Триполи, мне почти удался мятеж, – усмехнулся даис. – Толпа разъяренных фанатиков уже готова была растерзать благородного Понса, но, к сожалению, в дело вмешался Ролан де Бове, и мне не удалось прибрать к рукам богатый город. Неудачи бывают у всех, благородный Ги. Нельзя отчаиваться, а уж тем более сидеть, сложа руки.

– Но дворец Констанции хорошо охраняется, – с сомнением покачал головой Санлис.

– Мы пустим слух, что армия Ильгази подходит к Антиохии, и пригласим Констанцию с благородным Боэмундом на совет. До цитадели они не доедут. Ты должен сделать все, дорогой Ги, чтобы наши проблемы разрешились в один миг.

После ухода портного и маршала Тереза впервые почувствовала себя хозяйкой. Сначала робко, а потом все более уверенно она принялась командовать прислугой, испытывая при этом почти болезненное наслаждение. Вийяр, надо отдать ему должное, умел поддерживать дисциплину в доме. Вот только пристрастия у покойного барона были весьма сомнительные с точки зрения христианской нравственности. Этот человек слыл редкостным развратником, и чтобы понять это, Терезе достаточно оказалось взглянуть на стены его купальни, украшенные рисунками столь предосудительного содержания, что они могли вогнать в краску даже законченную потаскуху. Вийяр, судя по всему, не чурался ни мужских, ни женских ласк, и окружение себе он подобрал соответствующее. Во всяком случае, Тереза почувствовала неловкость, раздеваясь на виду у двух хорошеньких служанок, вызвавшихся ей помочь. Она, пожалуй, покинула бы это срамное во всех отношениях место, если бы не настоятельная потребность смыть грязь шестилетнего заточения. К счастью, во дворце хватало одежды, и Терезе удалось подобрать себе новую котту по размеру и приспособить шитое золотом блио хозяина для собственных нужд. В этом наряде ей пришлось принимать гостя, явившегося во дворец незваным и в довольно поздний час. Визит удивил Терезу, тем более что шевалье де Бове она видела первый раз в жизни.

– Какой еще орден? – вскинула она глаза на немолодого, но еще очень красивого мужчину лет сорока.

– Речь идет об ордене рыцарей Христа Иерусалимского храма, – вежливо сообщил незнакомец. – Он возник чуть больше года назад стараниями благородных шевалье.

– Так ты монах?

– Я рыцарь, давший обет Богу, защищать всех обездоленных и несчастных.

– Боюсь, что ты опоздал с визитом, шевалье де Бове, – усмехнулась Тереза. – Тебе следовало навестить меня хотя бы два дня тому назад.

– А мне кажется, что я пришел вовремя, – усмехнулся благородный Ролан, хлопая в ладоши.

Тереза с интересом наблюдала, как люди, облаченные в белые сюрко, вносят в зал ворохи одежды, серебряную посуду и меха. Кем бы там ни был этот самоуверенный сенешаль, но его щедрость заслуживала восхищения. Последней внесли вместительную шкатулку, наполненную драгоценными каменьями.

– Неплохо для нищего рыцаря Иерусалимского храма, – не удержалась от насмешки Тереза.

– Это свадебный подарок, – пояснил любезный шевалье.

– И кто невеста?

– Ты, благородная Тереза.

Графиня засмеялась и невольно огляделась по сторонам. К сожалению, вышколенные слуги барона де Вийяра, испугались гостя настолько, что поспешили исчезнуть с его глаз раньше, чем получили приказ от своей новой госпожи.

– Ты решил посвататься ко мне, шевалье?

– Все братья нашего ордена дают обет безбрачия, – вежливо пояснил гость, присаживаясь на лавку. – К тому же я слишком стар для столь молодой и цветущей женщины.

– Тогда зачем ты пришел сюда?

– Чтобы предостеречь одну прекрасную даму от опрометчивого шага, – вздохнул Ролан. – Тебя, благородная Тереза, хотят использовать для того, чтобы развязать усобицу на земле графства и без того обескровленного тяжелым поражением. Ты, вероятно, слышала, что почти полторы тысячи рыцарей и четыре тысячи сержантов, не считая множества туркополов пали вместе с Рожером Анжерским на поле битвы, которое уже называют Кровавым.

– Мне об этом никто не сказал, – отшатнулась, бледнея, Тереза.

– Антиохии не устоять без поддержки короля Иерусалимского, – продолжал шевалье. – Но благородный Болдуин не станет помогать убийцам, и твоя участь будет незавидной, сеньора.

– Но я не собираюсь никого убивать! – в ужасе воскликнула Тереза.

– Это сделают твои сторонники, но вина за пролитую кровь падет на тебя.

– У меня нет сторонников, – нахмурилась женщина.

– Тебя пытаются использовать люди из окружения твоего покойного мужа. Те самые, что держали тебя в неволе все эти годы. Они боятся расплаты за содеянное зло и готовы на любое самое страшное преступление.

– По-твоему, я должна сказать им «нет» и выпить яд, который они поднесут мне в кубке. Я не хочу умирать, шевалье! Слышишь, не хочу!

– Слово «нет» им скажет твой новый муж, – спокойно произнес Ролан, беря за руку вскочившую на ноги женщину.

– Какой еще муж? Ты в своем уме?!

– Он ждет тебя в спальне, – ласково улыбнулся испуганной Терезе гость. – Завтра поутру патриарх Рикульф вас обвенчает. В приданное ты получишь Латтакию и титул баронессы. Это лучше, чем ничего, не правда ли, сеньора?

– А если я откажусь?

– В таком случае тебе придется выпить яд, но уже из моих рук, – холодно бросил шевалье. – Мы не можем допустить кровавой усобицы в Антиохии. Потеря графства обернется трагедией для всего христианского мира, и ты должна это понимать.

Тереза заглянула в глаза своего будущего палача и ужаснулась. В этих глазах не было ненависти, но не было и сострадания. Разве что интерес игрока, обдумывающего очередной неожиданный для противника ход.

– Ты играешь в шахматы, шевалье?

– Я люблю на досуге побаловаться забавными фигурками, – подтвердил Ролан де Бове. – Эта игра дисциплинирует ум.

– Хорошо, я согласна.

– Рад, что мы договорились, сеньора, – сказал гость, поднимаясь с лавки. – Желаю тебе хорошо провести ночь и радостно встретить утро нового дня.

Первым желанием Терезы было бежать из роскошного дворца, ставшего для нее ловушкой. Но она сумела сдержать свой порыв. Шевалье де Бове мало походил на доверчивого чудака, легко выпускающего из рук пойманную добычу. Наверняка здесь во дворце остались его люди, следящие за каждым шагом несчастной вдовы. Тереза позвала служанок, но на ее зов никто не откликнулся. Дворец словно вымер после того, как сюда наведался сенешаль таинственного ордена рыцарей Иерусалимского храма. Несчастной вдове ничего другого не оставалось, как присесть на лавку и запустить пальцы в роскошно отделанный ларец из красного дерева. Толк в драгоценностях она знала. Этот вместительный ящичек хранил в себе богатство ценою в пять тысяч денариев, по меньшей мере. Если жених, обещанный Терезе, делает своей невесте такие подарки, то человек он явно не бедный. Она почувствовала, что краснеет. Шесть лет графиня Анжерская жила без мужских ласк. Тереза дошла до того, что готова была соблазнить простолюдина, но ее охраняли евнухи, равнодушные к женской красоте. Граф Рожер оказался даже большей свиньей, чем она о нем думала. А ведь ради него Тереза пошла на преступление и отравила человека, которого безумно любила. Точнее, ее вынудили к этому под страхом пыток и смерти. А теперь ей самой угрожают ядом. Ей, которая так хочет жить. Правда, у нее есть выбор: отказаться от призрака власти, витающего где-то там вдали, и удовлетвориться Латтакией, чудесным приморским городом, где она провела много счастливых дней. Терезе оставалась только надеется, что ее новый муж не окажется расслабленным уродом, не способным удовлетворить страсть женщины.

Претендент на руку вдовы графа Анжерского оказался редкостным наглецом. Это Тереза поняла сразу же, как только вошла в спальню. На ее ложе лежал рыжеватый мужчина лет двадцати, уже успевший избавиться от одежды и пребывающий по этому случаю в очень хорошем настроении. На Терезу он взглянул с интересом и даже изрек, чмокая пухлыми губами:

– А ты гораздо красивее, чем я полагал.

Тереза сначала испугалась при виде незнакомца, потом взяла себя в руки и даже устыдилась собственного страха. В конце концов, с какой стати она, зрелая женщина, должна бояться какого-то мальчишки с зелеными насмешливыми глазами и на удивление чувственным ртом.

– Назови свое имя, шевалье, – спокойно произнесла она, присаживаясь на край ложа.

– Гуго де Сабаль, – отозвался рыжий. – Твой будущий супруг и господин, сеньора.

– Ты сын графа Вермондуа? – припомнила юного пажа Тереза. – Боже, как ты изменился за эти шесть лет.

– Надеюсь, в лучшую сторону? – насторожился шевалье.

– Я тоже на это надеюсь, благородный Гуго.

К утру Тереза поняла, что приобрела гораздо больше, чем потеряла. И мысленно поблагодарила шевалье де Бове за удачный выбор. Благодарить Бога за нынешнюю ночь она посчитала неуместным, но поклялась про себя, что искупит этот грех будущим благонравным поведением. Ибо от такого юного и полного сил мужа умные женщины не ищут удовольствий на стороне.

Весть о том, что патриарх Рикульф обвенчал вдову Рожера Анжерского с бароном де Сабалем, поразила почтенного Андроника в самое сердце. Не приходилось сомневаться, что за этим браком стоит Ролан де Бове, вечный соперник даиса Сирии. Только Ролан мог уговорить беспутного мальчишку Гуго обвенчаться с женщиной, к которой тот не питал никаких чувств. А для разъяренного Санлиса этот нелепый союз обернулся крушением всех надежд. Немудрено, что благородный Ги потерял голову и едва не задушил своего старого надежного друга. Почтенному Андронику все же удалось привести барона в чувство с помощью нотария Никодима и юного Сен-Клера, очень вовремя оказавшегося на месте происшествия.

– Я же тебе сказал, что ее нужно брать за горло! – продолжал рычать укрощенный Санлис.

– Так это ее, а не меня, – нашел в себе силы для шутки Андроник. – По-моему, я не слишком похож на благородную даму.

– Совсем не похож, – охотно подтвердил конопатый Сен-Клер, успевший, к слову стать бароном де Лорреном.

Новоиспеченный барон был послан к маршалу графства Антиохийского коннетаблем Ричардом Ле Гуином, но благородный Симон никак не предполагал, что привезенные им вести вызовут такую бурю.

– Король Болдуин не стал возражать против решения благородного Боэмунда, передать вдове Рожера Анжерского город Латтакию, но при условии, что Гуго де Сабаль не будет претендовать на аль-Акр, который остается за благородным Мишелем де Крийоном.

– А разве Болдуин де Бурк в Антиохии? – нахмурился Андроник.

– Прибыл вчера поздно вечером в сопровождении двух тысяч рыцарей и пяти тысяч сержантов, – охотно пояснил Симон.

Андронику ничего другого не оставалось, как развести руками. Ссориться с королем в нынешней ситуации было бы безумием, немудрено, что Ле Гуин и Крийон сразу же поджали хвосты и легко согласились с переходом Терезы в лагерь недавних врагов. Король Болдуин, по мнению недоброжелателей, умом не блистал, но в чем нельзя было отказать этому растолстевшему под уклон годов человеку, так это в бычьем упорстве и умении настоять на своем.

– Ты меня удивляешь, благородный Ги, – вздохнул Андроник. – Проспать приезд короля – это же уму непостижимо.

Болдуина ждали в лучшем случае через неделю, но король проявил несвойственную ему прыть и своим внезапным появлением расстроил все планы заговорщиков. Андроник, в отличие от озлобленного Санлиса, не осуждал ни Ле Гуина, ни Крийона, пошедших на сговор не столько даже с королем, сколько с графиней Констанцией и Глебом де Руси. Оба хлопотали в первую очередь о своих интересах и, скорее всего, вполне успешно. Что же касается Санлиса, то ему следовало бы меньше полагаться на союзников, а бдеть денно и нощно, дабы не остаться в дураках.

– Они спорили всю ночь, – продолжал сыпать сон на раны благородного Ги неугомонный Симон Сен-Клер. – В конце концов, сошлись на том, что бароны принесут вассальную присягу графу Боэмунду Второму, но регентом Антиохии до его совершеннолетия будет король Болдуин. Ричард Ле Гуин уступил звание коннетабля Глебу де Руси в обмен на маршальский жезл и право замещать короля Болдуина во время его отсутствия в графстве. Правда, свои решения Ле Гуин должен будет согласовывать с благородной Констанцией.

В принципе, по мнению Андроника, могло быть много хуже. Но в окружении короля, видимо, полагали, что усиление французской партии в ущерб нурманской не принесет пользы ни Антиохии, ни Иерусалиму. Решение было принято воистину Соломоново, что, безусловно, делало честь Болдуину де Бурку.

– Благородный Ричард настоял на забвении прежних обид, и благородная Констанция с ним согласилась, – покосился Сен-Клер в сторону Санлиса, поскольку эти слова предназначались в первую очередь ему. – Никого из оплошавших баронов и рыцарей преследовать не будут. Тем более на виду у неприятеля.

– Какого неприятеля? – полюбопытствовал молчавший Никодим.

– Ильгази оправился от болезни и двинул свою армию к Хомсу, – пояснил Симон. – Король Болдуин очень обеспокоен маневрами эмира Мардина, нацелившегося то ли на Иерусалим, то ли на Антиохию. Через два дня мы выступаем. Понс Триполийский присоединиться к нам на марше. Ле Гуин полагает, что ты благородный Ги не останешься в стороне от общего дела и присоединишься со своими сержантами к объединенной армии крестоносцев.

Барон Симон де Сен-Клер де Лоррен раскланялся с бароном Ги де Санлисом и торжественно покинул его дом. Хозяин прошипел вслед гордому юнцу несколько забористых ругательств, которые, впрочем, услышали только Андроник с Никодимом.

– Ну что же, – подвел итог событиям минувшей ночи даис Сирии, – мы понесли большой урон, но я бы не стал впадать в отчаяние. Нам удалось сохранить головы на плечах, а это по нынешним скорбным временам уже немало.

Почтенный Ильгази был несказанно удивлен, когда перед ним, на подходе к городу Хомсу, вдруг выросла стена всадников с длинными копьями наперевес. Саббах, вынужденный сопровождать эмира в этом запоздалом походе, даже крякнул от досады. Бек Балак, родной племянник победоносного Ильгази, человек еще достаточно молодой, а потому воинственный, оскалил по-волчьи зубы. Юный Тимурташ, сын эмира, зябко передернул плечами и испуганно покосился на отца. Беки свиты встревожено загудели. И только привычные ко всему нукеры-телохранители холодно помалкивали. Армия короля Болдуина, по прикидкам дозорных, насчитывала никак не менее двадцати пяти тысяч человек. Полтора месяца назад под началом Рожера Антиохийского насчитывалось людей не многим меньше. Но в ней преобладали туркополы. Под Хомсом королю Болдуину удалось собрать едва ли не всех рыцарей и сержантов, имевших за плечами огромный опыт победоносных войн против мусульман. Франки, похоже, отлично понимали, что их ждет в случае поражения, а потому готовились стоять насмерть. Ильгази привел под стены большого города тридцать тысяч туркмен и десять тысяч мардинских и халебских сельджуков. Числом его армия превосходила армию крестоносцев, но сильно уступала франкам в вооружении и опыте. И, тем не менее, эмир начал сражение, привычно бросив вперед мамелюков, уже однажды решивших исход битвы в пользу мусульман. Саббаху на миг показалось, что удача вновь повернулась к Ильгази лицом. Железная стена крестоносцев стала распадаться прямо на глазах, еще до соприкосновения с мамелюками. Каирский бек не сразу сообразил, что место рыцарской конницы заняла закованная в сталь пехота. Этот маневр оказался неожиданным и для мамелюков, которые почему-то стали придерживать коней, а иные, самые ретивые, и вовсе вылетали из седел.

– Колья! – первым догадался бек Балак. – Какая неудача.

Часть мамелюков все-таки прорвались к пехоте по телам своих товарищей, но ощетинившейся копьями стальной еж без труда отразил их лихой натиск. Конные рыцари и сержанты, разделившись на две группы, атаковали мамелюков с флангов. Бек Балак умолял дядю бросить на помощь гибнущим мусульманам конных туркменов, но Ильгази в ответ даже бровью не повел. Опытный полководец уже понял, что проиграл битву и не хотел напрасно губить своих людей. Туркмены всего лишь обстреляли франков с почтительного расстояния, чем замедлили их ход. Воспользовавшись заминкой, треть мамелюков все-таки успели выскочить из хорошо расставленной ловушки. Удовлетворенный таким развитием событий Ильгази приказал трубить отступление.

– Придется договариваться, – усмехнулся эмир в седеющие усы. – Надеюсь, требования франков не будут чрезмерными.

Неожиданное миролюбие Ильгази, прервавшего войну в самом разгаре, удивило многих беков, как мардинских, так и халебских. К сожалению, у эмира на это имелись очень веские причины. Грузины вторглись в Восточную Персию и нанесли сельджукам тяжкое поражение. Султан Махмуд умолял Ильгази о поддержке, и эмир Мардина не мог не откликнуться на его зов. Поражение в Персии грозило Сельджукидам потерей огромных территорий, которые не смогли бы возместить земельные приобретения в Сирии и Ливане. Именно поэтому Ильгази заключил договор с королем Болдуином, вернув ему большинство городов и сел захваченных после победы над Рожером Анжерским. На протесты вспыльчивого Балака эмир Ильгази лишь равнодушно пожал плечами:

– Я оставляю тебя наместником Мардина, бек, ты должен удержать его до моего возвращения. Кроме того тебе придется присматривать за Тимурташем, который слишком юн, чтобы разумно управлять Халебом.

– Я сделаю все, что в моих силах, дядя, – склонил голову перед эмиром Балак. – Возвращайся с победой. Да поможет тебе Аллах.

Глава 5. Охота на королей.

Трудно сказать, зачем эмир Мардина Балак отправился в город Харапут. Но еще труднее уяснить, почему правитель Эдессы граф Жослен де Куртене вздумал за ним поохотиться. Сельджуки заманили лотарингцев в болото, где их лошади увязли по самые бабки, а потом частью перебили стрелами, а частью захватили в плен. Почтенный Балак, ставший правителем Мардина после смерти своего дяди эмира Ильгази, мог торжествовать победу. Зато королю Болдуину, приехавшему в Антиохию по делам, ничего другого не оставалось, как ругать последними словами своего старого друга Жослена да беспокоиться о судьбе Эдесского графства, оставшегося без головы. Ги де Санлис полагал, что Эдесса немного потеряла по случаю то ли смерти, то ли пленения графа де Куртене, поскольку старый нурман, сподвижник Боэмунда Тарентского, никогда не блистал умом. Между прочим, Жослен вместе с Болдуином де Бурком, нынешним королем Иерусалимским, уже успели побывать в лапах у сельджукских эмиров, а вытащил их из унизительного плена никто иной как Ролан де Бове. Немудрено, что король Болдуин так благоволит этому негодяю.

– Скорее всего, именно сенешалю ордена храмовников Болдуин поручит хлопоты по освобождению Жослена, если, конечно, правитель Эдессы еще жив.

Благородный Ги, обладавший при Рожере Анжерском огромной властью, последние три года пребывал в забвении. И вынужден был, исходя желчью, наблюдать, как торжествуют его враги. Бывшие союзники давно уже махнули на Санлиса рукой, не желая связывать себя обязательствами с опальным бароном. Благородная Констанция, подпираемая с одной стороны Глебом де Руси, а с другой Ричардом Ле Гуином, все увереннее брала в свои руки управление графством. Король Болдуин, по прежнему числившийся регентом при малолетнем Боэмунде, появлялся в Антиохии лишь изредка, не желая надолго оставлять беспокойный Иерусалим. Справедливости ради надо сказать, что особой необходимости в присутствии регента в столице графства не было. Султан Махмуд, никак не мог отбиться от своих жаждущих власти родственников и, по слухам всерьез опасался удара от нового халифа аль-Мустаршида Биляха, мечтавшего возродить Арабский халифат во всем его прежнем величии и славе. Мир в Сирии и Месопотамии был выгоден всем и именно поэтому никто не рвался его нарушить. Нынешний приезд короля Болдуина в Антиохию был связан не с войной, а с чисто семейными проблемами. Речь шла о браке его младшей дочери Алисы с юным графом Боэмундом. Этот грядущий брачный союз, бесспорно выгодный как королю, так и благородной Констанции, поверг стареющего Санлиса в полное отчаяние. К сожалению, кроме почтенного Андроника, прижившегося в Антиохии, посочувствовать ему было некому. Впрочем, даис Сирии, занятый своими мыслями, отнюдь не рвался к благородному Ги со словами утешения.

– Болдуин, если мне не изменяет память, много лет был правителем Эдессы, – задумчиво проговорил Андроник. – Он даже женился на армянке.

– А для кого это секрет? – хмыкнул Санлис.

– Я это к тому, что король не останется безучастным в создавшейся ситуации.

– Болдуин собирается в Эдессу, – подтвердил Ги.

– И конечно он захочет посмотреть на то место, где погиб или был пленен его родственник и друг.

– Зачем? – удивился Санлис.

– Болдуин к старости становится сентиментальным. А ты ведь, благородный Ги, прожил в графстве Эдесском несколько лет. И, наверное, без труда найдешь то место на берегу Евфрата, где совершил, возможно, последнюю в жизни оплошность граф Жослен де Куртене.

– Знаю я это место, – махнул рукой Санлис. – Охотился там на журавлей. В то время забавы с соколами были для нас еще в новинку.

– Вот видишь, дорогой Ги, – усмехнулся Андроник. – Лучшего проводника чем ты, королю Болдуину, пожалуй, не найти. Голову только не потеряй ненароком.

– Это ты к чему? – даже привстал со своего места Санлис.

– Король Болдуин тоже питает слабость к охоте. Как и эмир Балак, впрочем. Вот только одни охотятся на журавлей, а другие – на королей. Ты понял, о чем я, благородный Ги?

Потрясенный Санлис ответил на вопрос старого сирийца далеко не сразу. Следовало для начала подсчитать выгоды и убытки от реализации этого нетривиального замысла. Пленение короля могло привести либо к усилению Констанции, либо к ее падению. В первом случае благородный Ги мог потерять все, включая жизнь, во втором, стать почти полным хозяином Антиохии. Соперников в рядах нурманской партии у Санлиса практически не было. Ричард Ле Гуин дряхлел прямо на глазах, теряя вкус не только к власти, но и к жизни. Барон де Крийон был слишком туп и прямолинеен, чтобы воспользоваться создавшейся ситуацией. Все остальные благородные шевалье хоть успели отрастить усы за минувшие три года, но спорить о власти с опытным Санлисом не могли. В сущности, благородный Ги боялся не Констанции, а Глеба де Руси. Коннетабль был главным препятствием на его пути к власти. Этот человек и без помощи Болдуина мог удержать графство.

– Боюсь, дорогой друг, ты недооцениваешь степень опасности, нависшей над твоей головой, – сочувственно вздохнул Андроник. – Как только Констанция женит своего сына на дочери короля, у нее будут развязаны руки. А старый Ле Гуин вряд ли станет хлопотать за Ги де Санлиса, дабы не навлечь на себя немилость сеньоры. Ты потеряешь земли, дарованные тебе Рожером, а заодно с ними и жизнь.

– Констанция показала мое письмо Болдуину, – поделился своим горем Санлис. – Вчера у меня состоялся неприятный разговор с королем. Разумеется, я все отрицал. Болдуин сделал вид, что поверил мне – вот только надолго ли?

– Женщины бывают порой гораздо мстительнее мужчин, – констатировал Андроник. – И гораздо дольше помнят нанесенные им обиды. Десять тысяч денариев тебя устроят, благородный Ги?

– Это безумные деньги! – насторожился Санлис.

– Они в любом случае тебе понадобятся: решишь ты бежать из Антиохии или бороться за власть.

– И где ты возьмешь такую сумму?

– Неужели ты думаешь, что я отдам короля Болдуина эмиру Балаку даром? – удивился даис. – Такие услуги дорого стоят.

– Я принимаю твое предложение, Андроник. И очень надеюсь, что удача не отвернется от нас.

Почтенный Саббах последние три года прожил как в раю. Грозный эмир Ильгази сгинул где-то в Персии, его преемником в Мардине стал племянник Балак, которому пришлось приложить немало усилий, дабы удержать богатый эмират за собой. О Халебе на время забыли и сельджуки, и франки. А сын Ильгази юный Тимурташ, если и проявлял прыть, то только на поприще любви, передоверив ведение всех дел визирю аль-Кашабу и преданным бекам. Саббах к власти не рвался, но и затирать себя не давал. Его положение в свите юного эмира было если и не блестящим, то весьма прочным. К сожалению, все хорошее в этом мире рано или поздно кончается, и напомнил каирскому беку об этом никто иной как эмир Балак. Правитель Мардина стал героем в глазах мусульман после того, как пленил графа Эдесского. Деяние бесспорно похвальное, но все-таки, по мнению халебских почтенных мужей, не дающее ему право вмешиваться в дела чужого эмирата. Балак же, ссылаясь на волю своего дяди Ильгази, якобы поручившего ему опеку над Тимурташем, решил прибрать к рукам Халеб, как с помощью грубой силы, так и подкупа. Войдя в чужой город, он первым делом вспомнил о дочери эмира Ридвана, уже успевшей стать вдовой после смерти Ильгази, и женился на ней, под недоуменные возгласы халебцев. Впрочем, недоумение длилось недолго. Первым на сторону почтенного Балака переметнулся визирь аль-Кашаб, его примеру последовали многие беки, огорчив своей непоследовательностью Саббаха. Каирец, если уж говорить совсем откровенно, проспал бескровный переворот, и вынужден подобно многим обывателям лишь разводить руками да качать головой по поводу чужой неуемной прыти. Эмир Тимурташ на удивление легко перенес отстранение от власти и с готовностью переложил бремя забот на плечи двоюродного брата, не усмотрев в его действиях ущемления своих прав. Видимо, эта покладистость и спасла ему жизнь. Балак был старше Тимурташа более чем вдвое, ему уже исполнилось сорок лет и многие беки как Сирии, так Месопотамии именно в нем видели нового вождя, способного противостоять христианам. И, очень может быть, они не ошибались в своих расчетах. Эмир Мардина был умен, храбр и очень расчетлив. Вино он если и употреблял, то в меру, чем отличался в выгодную сторону от своего дяди покойного Ильгази. Саббах был готов отдать должное почтенному Балаку, но, к сожалению, запоздал с выражением преданности. В результате он остался в незавидной должности первого бека при пустоголовом Тимурташе, которого хотя и продолжали называть эмиром, но скорее в насмешку, чем всерьез.

Даис Сирии Андроник, неожиданно объявившийся в Халебе, безоговорочно осудил Саббаха за лень, пьянство и бездеятельность. По его мнению, почтенный возраст никак не может оправдать глупость и нерасторопность рафика ассасинов, у которого под рукой было достаточно сил и средств, чтобы занять достойное место при особе нового эмира. Почтенный Андроник даже намекнул расстроенному Саббаху на возможность досрочного ухода в мир иной по воле кади Бузург-Умида, не склонного прощать свои подчиненным даже малейшей оплошки.

– Я привез эмиру Балаку голову короля Болдуина, – заявил даис Сирии. – И что мне прикажешь теперь с ней делать?

– Неужели голову? – ахнул Саббах, с испугом глядя на гостя.

– Пьянство все-таки отразилось на твоих умственных способностях, дорогой друг, – печально вздохнул Андроник. – Честь отрубить голову христианскому государю я предоставляю истинному Сельджукиду, герою мусульманского мира, любимцу Аллаха, почтенному Балаку.

– Понял, – сообразил, наконец, Саббах. – Но с этим предложением тебе лучше обратиться к нашему другу аль-Кашабу.

– Спасибо за мудрый совет, бек, – криво усмехнулся Андроник. – Сам бы я никогда не догадался о столь простом разрешении все своих проблем.

Не успел почтенный бек проводить одного гостя, как на его голову свалилась новая напасть в лице благородного Томаса де Марля шателена ордена Храма, переодетого скромным торговцем, но отнюдь не утратившего спеси благородного шевалье. К счастью, у него хватило ума не демонстрировать эту спесь на улицах Халеба. Однако в доме Саббаха он решил не стеснять себя в выражении чувств и уже с порога дал понять хозяину, что грозный сенешаль Ролан де Бове недоволен каирским беком, проморгавшим заговор у себя под боком, что привело к потери славного города Халеба, перешедшего под власть Балака.

– А что же я, по-твоему, должен был сделать? – всплеснул руками Саббах. – Поднять мятеж против эмира? Он бы раздавил меня как клопа.

– Если ты, бек, полагаешь, что у благородного Ролана рука легче, то напрасно.

Саббаху ничего другого не оставалось, как проклясть тот день, когда он связался с ассасинами вообще и с даисом Палестины в частности. Почтенный Уруслан, похоже, сам путался, какому богу он служит, и вводил в смущение окружающих его людей. А в довершение всех бед Саббаху приходилось все время маневрировать между двумя даисами, не ладившими между собой, когда дело касалось ордена асассинов, но удивительно солидарных в наказании нерадивых. Огорченный Саббах не сразу заметил, что благородный Томас явился к нему в дом не один, а со спутницей, закутанной по самые глаза в каирские шелка. Поначалу он принял женщину за мусульманку, но очень быстро осознал свою ошибку. Вряд ли эту красавицу можно было назвать юной, но обольстительной она была, это точно. Даже почтенный Саббах, давно уже потерявший интерес к женщинам, почувствовал, что кровь сильнее заструилась по его жилам от взгляда больших зеленых глаз.

– Мне нужны две служанки и вода для омовения, – холодно бросила красавица, без стеснения снимая остатки одежды.

Почтенный Саббах не рискнул определить возраст незнакомки, ей могло быть и двадцать и тридцать лет, но в любом случае ее пленительное способно покорить сердце любого мужчины, будь он хоть султаном, хоть эмиром. Саббаху достаточно было лишь соединить ладони, как целых хоровод рабынь закружился вокруг прекрасной гостьи.

– Ты сведешь Жозефину с эмиром Тимурташем, – распорядился Томас де Марль. – Остальное – ее забота. Все распоряжения благородной Жозефины следует выполнять беспрекословно. Такова воля сенешаля. Ты понял меня, почтенный Саббах?

– Понял, благородный шевалье, – охотно подтвердил бек. – Думаю, эта женщина сумеет завладеть сердцем юного эмира.

– Есть новости? – строго спросил Томас.

Саббаха так подмывало рассказать посланцу почтенного Уруслана о планах даиса Сирии, но старый бек сумел справиться с соблазном. Андроник никогда бы не простил старому другу этого предательства, и тому пришлось бы расплачиваться головой за чрезмерную болтливость. Кроме того, Саббах полагал, что пленение или смерть короля Болдуина пойдет на пользу всему исламскому миру, частью которого он себя ощущал.

– Почти ничего, – развел руками бек. – Правитель Дамаска Тугтекин прислал послов к почтенному Балаку. Но о союзе речи пока не было. Старый атабек присматривается к новому вождю, не желая связывать себя обязательствами. Но я не исключаю, что в будущем этот союз будет заключен. В частности разговор шел о поддержке города Тира, едва ли не последнего оплота мусульман на побережье Средиземного моря. По словам дамасских беков, Понс Триполийский жаждет присоединить этот город к своим владениям, а король Иерусалимский готов ему поспособствовать в этом. По моим сведениям, эмир Балак обещал помочь Тиру людьми, деньгами и оружием.

– Я передам твои сведения сенешалю, – кивнул Томас, поднимаясь с места. – Береги Жозефину, почтенный Саббах, это теперь главное твое сокровище.

Благородный Этьен де Гранье приехал в Иерусалим всего полгода тому назад, оставив отцовский замок на попечение аббата Сегюра Сен-Жерменского. В Святой Земле еще помнили его отца, а потому новоиспеченному крестоносцу не пришлось обивать пороги влиятельных лиц. Он почти сразу же попал в свиту короля Болдуина и получил во владение замок неподалеку от портового города Яффы. Такое быстрое возвышение молодого шевалье не могло не породить завистливых взглядов, но благородный Этьен умел за себя постоять не только в словесном поединке. К тому же очень быстро выяснилось, что Гранье покровительствуют весьма влиятельные в Святой Земле люди, такие как барон Венцелин фон Рюстов и сенешаль Ролан де Бове. Здесь даже самые завзятые иерусалимские задиры поумерили пыл. Венцелина фон Рюстова лотарингцы из свиты короля уважали, а Ролана де Бове откровенно боялись. Сам Гранье с просьбами к этим людям не обращался, а слухами об их участии в своей судьбе откровенно тяготился. Этьен действительно наведался в Джебайл, но только затем, чтобы повидаться со своей сестрой Кристиной, родившейся пятнадцать лет назад и сразу же ставшей причиной для сплетен как при королевском дворе, так и в окрестных замках. После смерти благородной Эмилии Ролан де Бове забрал девочку с собой, несмотря на протесты юного Этьена. Шевалье не видел Кристину пять лет и нашел ее не только изрядно повзрослевшей, но и повеселевшей. Похоже, в семье барона фон Рюстова ее любили, как родную дочь, благо у Венцелина и Марьицы рождались только сыновья, и Кристина сразу же стала всеобщей любимицей. Пожалуй только одно задело Этьена во время этого недолгого визита: Кристину прочили замуж за Владислава де Русильона, сына коннетабля Антиохии Глеба де Руси, брак по здешним меркам весьма выгодный, но Гранье остался недоволен тем, что судьба сестры решалась без его участия. У Этьена хватило ума и такта, чтобы не высказывать претензий опекунам юной Кристины, но вопросы к Ролану де Бове у него появились. Именно этот человек, в который уже раз посягнул на права шевалье де Гранье, и Этьен не собирался спускать ему очередной наглости. Ролана Гранье ненавидел и даже не пытался скрывать этого ни от себя, ни от других. Он прекрасно знал, кому обязан возвращением родового замка, но не мог забыть и другого – какую цену пришлось заплатить его матери этому негодяю за помощь и поддержку. И напрасно добрый аббат Сегюр пытался убедить юного Гранье, что его матерью двигало чувство, когда она вступила в связь с благородным Роланом, у Этьена на этот счет было свое мнение. Рано или поздно он посчитается с этим человек, надо только найти повод, который не бросил бы тень на его честь и честь покойной матери и без того много натерпевшейся при жизни.

Ролана де Бове не было в Иерусалиме, он отправился в Антиохию, чтобы уладить там важные дела. Что это за дела, Этьен узнал у шевалье Рауля де Музона, человека уже немолодого, но так до сих пор и не избавившегося от недостатка, свойственного ему с молодости – излишней болтливости. Король получил сенешалю выяснить отношение благородной Констанции к браку ее сына Боэмунда с благородной Алисой. Этьен уже успел познакомиться с обеими дочерьми короля Иерусалимского и пришел к выводу, что у благородного Болдуина будет еще много хлопот с этими по виду благонравными девицами. Обе они, и Мелисинда, и Алиса, удались в мать-армянку, как внешностью, так и темпераментом. Обе обладали сильными характерами и уже сейчас, несмотря на нежный возраст, претендовали на то, чтобы командовать мужчинами. За короткий срок Этьен успел подружиться с Алисой и поссориться с Мелисиндой, вздумавшей в его присутствии расточать похвалы сенешалю де Бове.

– Ты слишком вспыльчив, друг мой, – укорил Этьена многоопытный Рауль. – Ты рискуешь нажить себе влиятельных врагов.

– Мелисинда уже забыла о нашей размолвке, – махнул рукой Гранье.

– Речь не о ней, а о сенешале ордена, – уточнил существенное шевалье. – Я тоже не люблю Ролана де Бове, но не кричу об этом на всех углах.

Этьен уже готов был ответить резкостью, но сдержался, и благородный Рауль это оценил. Во всяком случае, он поощрительно похлопал молодого Гранье по плечу и сказал, словно бы извиняясь за предыдущее нравоучение:

– Барон Андре де Водемон полагает, что в твоем лице король Болдуин нашел умного, отважного и преданного человека. Такое сочетание качеств встречается в благородных мужах гораздо реже, чем нам хотелось бы. Мы рассчитываем на тебя, Этьен, а потому вот тебе мой совет – осторожность и еще раз осторожность. Особенно когда речь идет о рыцарях Храма.

– Но ведь папа Калист еще не признал орден и не утвердил его устав? – нахмурился Этьен.

– Что, однако, не мешает королю Болдуину поручать его руководителям разрешение самых сложных дел. Ты всего шесть месяцев на Востоке, благородный Этьен, а Ролан де Бове прожил здесь всю жизнь. У него немало врагов, но и в друзьях он не испытывает недостатка. Не торопись с выводами, шевалье. Ты здесь не одинок. В свите благородного Болдуина немало людей, думающих сходно с тобой.

– Тогда почему король доверяет Ролану больше, чем тебе, благородный Рауль?

– Болдуин де Бурк всего пять лет назад стал королем Иерусалимским, а до этого он семнадцать лет был графом Эдесским. Мы поддержали его после смерти предшественника Болдуина Бульонского, но своими для него пока что не стали. А Ролан де Бове вытащил будущего короля из плена, когда все махнули на него рукой. Такое не забывается, дорогой Этьен, особенно здесь на Востоке.

– Де Бове – пособник дьявола!

– Возможно, – меланхолично заметил Музон, – но не в глазах короля.

Благородный Болдуин взял с собой в Антиохию пятьдесят шевалье и две сотни сержантов, ибо дороги в Святой Земле были отнюдь не безопасны. Этьен попал в число счастливчиков, которым выпала честь сопровождать короля и его младшую дочь, готовящуюся к самому важному в своей жизни шагу. Впрочем, четырнадцатилетняя Алиса не особенно волновалась по поводу предстоящего бракосочетания, зато охотно расточала улыбки молодым людям, роем кружившим вокруг ее кареты. Путешествие прошло без приключений, но в Антиохии король узнал весть, огорчившую его до глубины души. Старый друг и соратник Болдуина Жослен де Куртене попал в руки эмира Балака. Этьену так и не удалось перемолвиться словом с Роланом де Бове, ибо сенешаль храмовников сразу же покинул Антиохию. По слухам, дошедшим до Гранье, король поручил благородному Ролану выяснить, где содержится несчастный граф Эдесский. Зато Этьен познакомился с Владиславом де Русильоном, женихом своей сестры Кристины, занимающим в свите графини Констанции далеко не последнее место. Благородный Владислав отличался высоким ростом и статью, был русоволос и хорош собой, немудрено, что Кристина влюбилась в него без памяти. Девушкам в ее возрасте свойственно ошибаться в людях. Этьена же волновала не столько внешность молодого шевалье, сколько его внутренние качества. Двадцатидвухлетний Владислав, которого окружающие называли просто Владом, успел заслужить славу храброго рыцаря и отчаянного рубаки. Барон де Санлис, с которым Этьена познакомил Рауль де Музон, считал шевалье де Русильона жестоким, наглым и бесчестным головорезом, способным на любую гнусность. Пользуясь положением своего отца, расторопный Влад прибрал к рукам несколько замков, оставшихся без хозяев, после поражения крестоносцев на Кровавом поле, и не раз угрожал расправой своим соседям, в частности самому Санлису, человеку далеко уже немолодому и не склонному к авантюрам. Нельзя сказать, что Этьен сразу и во всем поверил благородному Ги, но его собственные впечатления от встречи с благородным Владом, скорее подтверждали, чем опровергали выводы старого барона.

– А ведь мы знакомы, – засмеялся Влад, небрежно хлопая Этьена по плечу. – Обрати внимание, благородный Рауль на этот шрам над бровью Гранье. Это моих рук дело. Мы с ним не поделили игрушку, а в три года я был очень вспыльчивым человеком.

Этьен, честно говоря, этого происшествия не помнил, хотя знал практически все, и о своем рождении во время осады Антиохии, и о первых годах жизни в Святой Земле. Благородная Эмилия подробно рассказывала сыну о людях, окружавших его отца в крестовом походе, и отзывалась о них только в превосходных степенях. Впрочем, матери Этьена свойственно было преувеличивать достоинства своих знакомых и скрывать их недостатки. Сам Гранье куда трезвее смотрел и на мир, и на людей, его населяющих.

– Я тебя не помню, шевалье, – честно признался Этьен. – Зато очень хорошо помню твою мать, благородную Адель. Надеюсь, она здорова?

– Моя мать погибла десять лет назад, во время осады замка, – неожиданно нахмурился Владислав.

– Прими мои запоздалые соболезнование, шевалье, – искренне огорчился Этьен.

В окружении благородной Констанции подавляющее большинство составляли молодые люди. Объяснялось это не столько юным возрастом наследника, сколько несчастьем, приключившимся в графстве четыре года назад. Почти все благородные рыцари Антиохии полегли в битве вместе с графом Рожером Анжерским. Вот почему так встревожились и благородная Констанция и ее советники, когда узнали о пленении Жослена. Воинственность нового эмира Мардина могла дорого обойтись не только Эдессе, но и Антиохии.

– Коннетабль де Руси отправился в Эдессу, чтобы не допустить там беспорядков до приезда короля, – пояснил Санлис. – Благородному Болдуину придется взять на себя заботу еще об одном графстве.

– Значит, свадьба не состоится, – печально констатировал де Музон. – Во всяком случае, до возвращения отца невесты.

Этьен с легким оттенком зависти отметил, что благородные шевалье из Антиохии одеты побогаче, чем рыцари из свиты короля. Но даже в этой, разодетой в шелка и сукна толпе выделялся Влад де Русильон, пелиссон которого богатством отделки вполне мог поспорить с королевской мантией.

– Земля в Сирии куда плодороднее, чем в Палестине, а здешние портовые города не уступают нашим, – согласился с выводами Гранье Рауль де Музон.

– Так мы отправляемся в Эдессу? – спросил Этьен.

– Ты да, – кивнул шевалье, – а я остаюсь в Антиохии, присматривать за Алисой. Благородный Ги любезно согласился занять мое место в свите короля.

– Я долгое время прожил в тех местах, – вздохнул Санлис. – И надеюсь быть полезным благородному Болдуину в его невеселом путешествии.

– Рад буду продолжить знакомство, барон, – вежливо отозвался Этьен. – А как зовут того рыжего шевалье, который сейчас беседует с Русильоном?

Гранье заинтересовал не столько рыжий громила в пелиссоне из зеленого каирского шелка, сколько черноволосая девушка, которую он нежно обнимал за плечи. Санлис перехватил взгляд собеседника и криво усмехнулся в седые усы:

– Гуго де Сабаль, барон Латтакии, собственной персоной. На редкость дерзкий и неприятный тип. По слухам, он силой принудил вдову Рожера Анжерского благородную Терезу к браку, дабы воспользоваться ее богатым приданным.

– И это сошло ему с рук? – нахмурился Этьен.

– У Гуго слишком высокие покровители, чтобы несчастная женщина сумела отстоять свою честь.

– А девушка? – уточнил.

– Это его единоутробная сестра, Милава, дочь благородного Алдара. О последнем я не могу сказать ничего худого, кроме того, что он печенег.

– А кто произвел его в рыцари?

– Кажется, сам Готфрид Бульонский, – пожал плечами Санлис.

– Благородный Алдар был среди тех, кто первыми поднялись на стены Иерусалима, – пояснил Рауль де Музон. – К тому же он сын бека и родился христианином. А девушка действительно хороша.

– Я не большой ценитель девичьей красоты, – вздохнул Санлис, намекая на свой почтенный возраст. – Но за ней дают очень хорошее приданное, что не может не смущать умы благородных юнцов.

– Я не гоняюсь за деньгами! – вспыхнул Гранье.

– Это заметно по твоему лицу, благородный Этьен, – не удержался от шутки Рауль де Музон. – Ты весь вечер не сводишь с нее глаз. По-моему, она тебя тоже заметила. Иди, шевалье, Русильон машет тебе рукой.

Рыжего Гуго Этьен почему-то помнил хорошо. Наверное потому, что это был очень капризный мальчишка, требовавший к себе внимания как от ближних, так и от дальних. За минувшие годы незаконнорожденный сын графа Вермондуа сильно изменился внешне, но привычка быть в центре внимания у него, похоже, осталась еще с детских лет. Ничего устрашающего в этом молодом человеке Этьен не заметил. Да и его жена, благородная Тереза, которой представили гостя, тоже отнюдь не выглядела раздавленной горем. Скорее уж наоборот, более веселой и счастливой женщины Гранье видеть еще не доводилось. Впрочем, в данную минуту его интересовала только девушка со странным именем Милава, и он с трепетом сердечным прикоснулся к ее руке.

– Проняло, – ехидно заметил Владислав, когда Милава с братом отошли, чтобы засвидетельствовать свое почтение королю Болдуину. – Боюсь, что эта девушка разобьет еще ни одно горячее сердце.

– В том числе и твое? – с вызовом спросил Этьен.

– Для меня она так и останется маленькой кудрявой девчонкой, которую мне приходилось таскать на руках. К тому же я уже обрел даму сердца, шевалье де Гранье.

– Ты забыл спросить разрешения у ее брата, – неожиданно резко отозвался Этьен.

– На любовь не спрашивают разрешения, – мягко урезонил его Владислав. – Что же касается брака, то о нем разговор впереди. А ты разве против?

– Мне просто не нравится, когда меня обходят в деле, касающемся близкого по крови человека.

– В этом ты прав, – легко согласился Русильон. – Я сам не отличаюсь покладистым нравом.

– Наслышан, – усмехнулся Этьен.

– От Санлиса? – мгновенно догадался Владислав. – Старый негодяй. Я бы на твоем месте, шевалье, не слишком ему доверял. Более коварного человека, чем благородный Ги, не найти не только в Антиохии, но и в Святой Земле.

– То же самое барон сказал о тебе, шевалье де Русильон.

– Я, конечно, не ангел, – задумчиво почесал затылок Владислав. – Но тягаться с Санлисом в подлости я бы не рискнул. Мой тебе совет, благородный Этьен, держись от него подальше.

– Друзей и врагов я выбираю сам, – холодно произнес Гранье.

– Как тебе угодно, шевалье.

Благородный Болдуин счел своим долгом посетить место, где пали доблестные рыцари и сержанты, многих из которых он знал лично. Барон де Санлис вызвался быть проводником к полю скорби. Переправа через Евфрат, сильно обмелевший в эту жаркую пору, не заняла много времени. Но само путешествие под палящими лучами июльского солнца, отняло много сил у далеко уже немолодого и тучного короля и повергло в уныние шевалье его свиты. К удивлению Этьена, лучше всех переносил тяготы пути благородный Ги. В седле он сидел словно влитой, а его жилистое тело, похоже, не ведало усталости. Болдуин не преминул отметить усердие и выдержку барона, глядя при этом с укором на своих куда более молодых спутников. Король Иерусалимский, несмотря на протесты Рауля де Музона, изрядно сократил численность своей свиты, захватив с собой всего десять рыцарей и три десятка сержантов. Это позволило ему обойтись без обоза, сильно замедляющего продвижение.

– Если Балак вздумает на нас напасть, то меня не спасет и тысяча рыцарей, – сказал король Музону. – А малым числом мы проскочим в Эдессу, не привлекая к себе внимания.

Похоже, расчет Болдуина оказался верным, его принимали за барона, отправившегося на охоту. Для отвода глаз король приказал прихватить с собой соколов. Во Франции эта забава еще не прижилась, и Этьен с изумлением смотрел на больших серых птиц, смирно сидевших в клетках.

– Дичи на этих болотах всегда было в достатке, – вскольз заметил Ги, кося глазами в сторону короля. – К тому же отдых нужен и людям, и лошадям.

– Убедил, – усмехнулся в седые усы Болдуин. – Может и неловко охотится там, где полегли доблестные шевалье. Но, думаю, они нас простят, ибо я не знаю рыцаря, который не был бы охотником в душе.

Небольшой по размерам шатер, раскинули только для короля, остальные расположились на открытом воздухе. Да и сам Болдуин, несмотря на усталость, не торопился под полотняный кров, хотя солнце уже клонилось к закату.

– Пускай, что ли, – обратился король к сокольничему, державшему большую хищную птицу на вытянутой руке.

Слуга ловко сдернул с головы сокола кожаный мешочек, и обрадованная птица мгновенно взмыла вверх. Взоры всех присутствующих обратились к небесам, и восхищенный гул почти заглушил чавканье чьих-то шагов. В самый последний момент, Этьен все-таки оглянулся, чтобы увидеть собственную смерть, летящую к нему из густых камышей. Стрела ударила шевалье в грудь и опрокинула его наземь. Он успел только вскрикнуть, а потом густая черная волна накрыла его с головой.

Он очнулся от прикосновения чьих-то бесцеремонных рук и с трудом приоткрыл тяжелые веки. Его слабый стон был услышан. Во всяком случае, чей-то удивленный голос пробормотал:

– Надо же, этот, оказывается, жив, хотя сутки пролежал без всякой помощи.

– Гвидо, что там у тебя? – прозвучал издалека чей-то грубый уверенный голос.

– Живой шевалье из свиты короля, – отозвался Гвидо. – Стрела угодила ему в правое плечо.

– Лекаря! – донесся до раненного протяжный крик, вновь погрузивший Этьена в небытие.

Глава 6. Выкуп.

Благородный Алдар полагал, что выздоровление шевалье де Гранье смело можно считать чудом. Гвидо де Шамбли, обнаруживший Этьена среди трупов его несчастных товарищей, был настроен более скептически. По его мнению, заслугу по спасению младшего Гранье следовало отнести на счет коннетабля. Благородный Глеб выехал навстречу королю из Эдессы, и если бы Болдуин не свернул к болотам, несчастья удалось бы избежать. Этьен сидел на бортике бассейна в замке Русильон и тупо смотрел в бурлящую воду. Шевалье тяжело переживал несчастье, приключившееся с королем Болдуином, и разговоры о собственном чудесном спасении не вызывали в нем иных чувств, кроме досады.

– Ты зря не купаешься, Этьен, – окликнул его из бассейна Алдар. – Эта вода обладает чудесными свойствами. Твоего отца она поставила на ноги в течение месяца. А его рана, полученная в битве при Акре, была не в пример тяжелее твоей. Сен-Валье с большим трудом вынес раненного Этьена с поля битвы на собственных плечах. Храбрым человеком был твой отец, шевалье, и благородным. За эти качества его до сих пор вспоминают добрым словом боевые товарищи. Истинный рыцарь и христианин. Да икнется в гробу тем, кто предательски его убил.

– Спасибо на добром слове, благородный Алдар, – кивнул Этьен. – А что слышно о короле Болдуине?

– Пока известно только то, что он жив. Так же как и Жослен де Куртене.

– Жив?! – резко выпрямился Этьен и тут же едва не рухнул в воду от прихлынувшей вдруг слабости.

– Осторожнее, шевалье, – крикнул Гвидо. – Не хватало тебе утонуть в бассейне после того, как мы вытащили тебя с того света. Рано или поздно, Ролан выяснит, где их прячет эмир Балак и тогда наступит наш черед, поквитаться с сельджуками.

– А откуда вы знаете, что Болдуин жив?

– От Санлиса, – пояснил Алдар, выбираясь из воды на бортик бассейна. – Барон собственными глазами видел, как сельджуки пленили короля и уцелевших шевалье его свиты.

– Но ведь барон был с нами!

– Благородный Ги успел укрыться в камышах раньше, чем град стрел обрушился на королевский лагерь. Везучий он человек, этот Санлис.

– Мне только одно непонятно, – задумчиво проговорил Гвидо, – зачем Ги вообще отправился в Эдессу?

– Хотел выслужиться перед Болдуином, – пожал плечами Алдар. – Но в этот раз ему крупно не повезло.

В замке Русильон, куда судьба забросила Этьена, жизнь била ключом. Здесь то и дело появлялись какие-то люди, явно не франки и не нурманы, и тут же, пошептавшись о чем-то с хозяином, исчезали. Сам хозяин почти целые дни проводил в воинских упражнениях, гоняя до седьмого пота своих сержантов. В Русильоне явно к чему-то готовились, но не торопились посвящать гостя в свои намерения.

– Эти люди армяне и сирийцы, – пояснил Этьену Алдар. – Им проще проникать в города, контролируемые сельджуками.

Шевалье де Гранье с душевным трепетом ждал приезда в Русильон благородной Милавы, но дочь печенега Алдара, не торопилась на встречу с отцом. А о несчастье, приключившемся с благородным Этьеном, она, скорее всего, не знала, да и не стремилась узнать. Гранье ничего другого не оставалось, как слоняться по замку, путаясь под ногами занятых людей. Опытным глазом он определил, что замок подвергался осаде, причем в недавние времена. Хозяевам удалось заделать бреши в стенах и вернуть Русильону прежнее великолепие, но скрыть его недавних ран они не смогли.

– Десять лет назад замок, который защищали тридцать сержантов во главе с шевалье де Сен-Валье, осаждали десять тысяч византийских пельтастов. Два дня гарнизон замка героически отбивал все их атаки. Византийцы вошли в Русильон, когда пал последний его защитник. Впрочем, ненадолго. В ту же ночь они были выбиты оттуда русами Венцелина фон Рюстова. Во время этой осады, шевалье, погибла моя мать, сражавшаяся на стенах, а мы спаслись только потому, что прыгнули со стен в озеро. Я, два моих младших брата, Гуго де Сабаль, Сесилия и раненный Понс. Это была самая страшная ночь в моей жизни.

Этьен посмотрел сначала на благородного Владислава, потом перевел глаза вниз, на озеро. Высота показалась ему чудовищной. Сам бы он не рискнул прыгнуть, хотя всегда слыл хорошим пловцом. А ведь шевалье де Русильону было тогда лет двенадцать-тринадцать не больше.

– Два сержанта сдерживали напор сельджуков, рвавшихся в эту башню, пока мы прыгали вниз. Одного из них звали Вузлев, другого Ростислав, это почти все, что я о них знаю. Они прошли с моим отцом путь от Константинополя до Иерусалима, чтобы пасть здесь, в этом замке от руки христиан. Я очень не люблю византийцев, благородный Этьен, гораздо больше, чем мусульман.

– Однако ты доверяешь армянам и сирийцам, – покосился на мрачного хозяина гость.

– Среди моих сержантов местные уроженцы действительно составляют большинство, и не было еще случая, чтобы они подвели меня в бою. А стычки здесь на границе бывают едва ли не каждый месяц. Туркмены стремятся проникнуть в долину, чтобы разграбить богатые села и с добычей уйти назад.

– Именно поэтому ты так усердно готовишь своих людей?

– Не только, – покачал головой Владислав. – Нам предстоит очень серьезное дело, и мне не хотелось бы ударить в грязь лицом.

– Это связано с освобождением короля?

– Да, – не стал скрывать шевалье де Русильон. – Мы ждем сигнала от Ролана де Бове.

– Я пойду вместе с вами.

– Ты еще не оправился от раны, – покачал головой Владислав. – Впрочем, время у тебя есть.

Шевалье де Русильон был искусным рубакой, это Этьен понял сразу же, как только сошелся с ним один на один во дворе замка. Владислав настолько быстро менял позицию и направление удара, что Гранье далеко не всегда успевал за ним. Меч то взлетал над головой Русильона, то уходил в бок, почти скрываясь за телом атакующего шевалье, но и в том и в другом случае, он разил практически без промаха. Дважды Владислав выбивал оружие из рук своего противника, и трижды касался клинком его плеча. Этьену мешала недавняя рана, но не это было главным, у самолюбивого француза хватило духу, чтобы признать превосходство своего противника.

– Я бы на твоем месте не слишком огорчался, благородный Этьен, – утешил гостя Гвидо де Шамбли. – Владислав заслуженно считается лучшим бойцом в Антиохии, что немудрено, поскольку его учителями были Бернар де Сен-Валье и Ролан де Бове. Не говоря уже о его отце, благородном Глебе. Разве что мой зять Драган фон Рюстов способен против него устоять.

Гвидо де Шамбли уже перевалило за сорок. Он доводился родным племянником коннетаблю де Руси и был произведен в рыцари прямо на поле битвы самим Болдуином Тарентским. Чем, кстати говоря, очень гордился. Это был добродушный, слегка располневший и облысевший человек, с голубыми глазами и круглым улыбчивым лицом. Этьен с удивлением узнал, что его новый знакомый женат на дочери сельджукского бека, принявшей христианство, и что он слегка побаивается своей жены. Во всяком случае, благородный Алдар не раз пошучивал по этому поводу, но благородный Гвидо только рукой махал в его сторону. В доблести шевалье де Шамбли, принявшего участие в десятках больших битв и сотнях мелких стычек, никто никогда не сомневался. Этьен насчитал на его теле шесть шрамов и слегка устыдился собственного уныния. Рана, полученная на берегу Евфрата была первой в его жизни.

– Я хотел бы поговорить о твоей дочери, благородный Алдар, – набрался, наконец, Этьен смелости для серьезного разговора.

– А разве вы знакомы? – спросил печенег, и на его смуглом сухощавом лице отразилось удивление.

– Я видел ее в Антиохии, – вздохнул Гранье. – Конечно, благородная Милава может отвергнуть мою любовь, но прежде чем заговорить с ней, я хотел бы услышать твое решение, благородный Алдар. Я человек не слишком богатый, но у меня есть два замка – один во Франции, другой здесь, в Святой Земле.

– Даже если у тебя за душой не было ни единого су, дорогой Этьен, я бы все равно счел за честь породниться с сыном своего друга. Я не могу и не хочу неволить свою дочь, но если она ответит тебе «да», то считай, что мое согласие у тебя уже есть.

Долго ожидаемое известие от Ролана де Бове пришло в тот момент, когда Гранье почувствовал себя совершенно здоровым. Единственным препятствием для участия Этьена в намечаемом предприятии было незнание языков и внешность, слишком уж откровенно выдававшая в нем франка. Зато Этьен знал в лицо всех шевалье из свиты короля Болдуина и мог быстро с ними договориться. На это обстоятельство указал Владиславу благородный Алдар.

– Все наши сержанты либо армяне, либо сирийцы. Благородные шевалье, чего доброго, сочтут их провокаторами и откажутся следовать за ними. Что же касается внешности, то ты, Влад, похож на турка еще меньше, чем благородный Этьен.

– Зато я говорю не только по-турецки, но и по-арабски, – возразил шевалье де Русильон.

– Поскольку окончательное решение остается за мной, то я беру Гранье с собой в качестве пленного франка, – подвел черту под спорами Алдар.

– А где находится благородный Болдуин? – спросил Этьен.

– В цитадели города Харапута, – вздохнул Владислав, примирившийся, видимо, с решением печенега. – Крепкий орешек, надо признать.

– А разве благородный Ролан не поедет с нами? – нахмурился Гранье.

– Сенешаль со своими людьми уже там, – пояснил Алдар и добавил, поднимаясь из-за стола. – Да поможет нам Бог в этом благородном деле.

Харапут оказался довольно большим городом, обнесенным к тому же крепкой и высокой стеной. По прикидкам Этьена здесь проживало никак не менее двадцати тысяч человек. И, надо полагать, торг в городе был оживленным. Во всяком случае, появление торгового обоза из десяти подвод с малочисленной охраной не могло вызвать у городских стражников никаких подозрений. Тем не менее, заминка у городских ворот Харапута все-таки возникла. Сельджукский бек посчитал себя куда более важной особой, чем какой-то там арабский купец, а потому потребовал освободить проезд для своего отряда. Эта внезапно вспыхнувшая перепалка позабавила скучающих стражников, но их веселое настроение разом испарилось, когда надменный бек предъявил пергамент, снабженный печатью эмира Балака, и кивнул головой на важного пленника, которого он препровождал в харапутскую цитадель. Этьен хотя и не знал языка тюрков, но все-таки сообразил, что сейчас кричит десятник самоуверенному арабу. Благородный Владислав, облаченный в белоснежную чалму и бурнус, изобразил на лице крайнюю степень испуга и мгновенно попятил коня, давая дорогу надменному беку. Зачем Алдару понадобилось привлекать к себе внимание, Этьен понял только тогда, когда они въехали по мосту в узкие ворота и оказались на площади, едва ли не сплошь заставленной торговыми рядами. Громкие вопли стражников, заставили обывателей подсуетиться, и они в мгновение ока очистили дорогу, ведущую к цитадели. Увидев каменную громаду, возвышающуюся на холме, Этьен невольно ужаснулся. Для того чтобы взять эту крепость штурмом, потребовалось бы несколько тысяч хорошо вооруженных рыцарей. Да и сам Харапут, населенный преимущественно сельджуками, тоже не следовало сбрасывать со счетов. Город был наполнен вооруженными людьми, готовыми грудью встать на пути врагов эмира Балака.

– Осиное гнездо, – процедил сквозь зубы Алдар на вполне понятном Этьену языке.

Ряженые сельджуками сирийцы не проехали и половину пути до цитадели, как дорогу им преградили надменные всадники. Этьен склонился к самой холке коня, благо руки у него не были связаны и нащупал за голенищем сапога рукоять длинного ножа, подаренного Владиславом. Сапоги были сельджукские, нож, а точнее короткий меч, сковали в далеком Киеве, зато гамбезон на шевалье де Гранье был сшит во Франции, что выделяло его в толпе сельджуков. Впрочем, присмотревшись попристальней к подъехавшим людям, Этьен выпрямился и перевел дух. Стражников, преградивших путь гордому беку, возглавлял ни кто иной, как Ролан де Бове, одетый в турецкий кафтан, зеленого цвета и вооруженный кривым мечом, который шевалье де Русильон называл саблей.

– В цитадели не менее шестидесяти сельджуков, – негромко произнес сенешаль. – Твоим людям с ними не справиться, Алдар. Я привел тебе подкрепление.

– Но это может вызвать подозрение, – покачал головой печенег.

– Мы будем держаться в стороне, – пояснил Ролан. – А вы постарайтесь сразу же перебить всех турок в приворотной башне.

– А как же Гвидо и Владислав – кто поможет им?

– Приходится рисковать, Алдар, – пожал плечами сенешаль. – Мы не могли привлечь больше людей, это сразу бы вызвало подозрение.

Печенег угрюмо кивнул головой и послал коня вперед. Люди Ролана де Бове расступились, давая ему дорогу. Этьену показалось, что он узнал среди них рослого нормандца из храмовников, которого звали Томасом де Марлем. Сероглазый нормандец хитро подмигнул Гранье и отвернулся.

Подъемный мост, ведущий в цитадель, был опущен, однако вход в приворотную башню перекрывала решетка. У этой решетки Алдар придержал коня и протянул сельджуку пергамент с эмирской печатью. Турок, если судить по отороченному мехом кафтану, являлся, по меньшей мере, десятником. Во всяком случае, грозный вид бека не произвел на него впечатления, и команду он отдал не раньше, чем ознакомился с содержимым послания. Решетка поползла вверх под бурчание чем-то недовольного сельджука, однако Этьену было недосуг вслушиваться в чужую непонятную речь. В проходе было темно, но шевалье все-таки разглядел за спиной десятника еще трех вооруженных пиками людей. Схватка под каменными сводами оказалась короткой, но кровавой. Четыре турка упали, даже не вскрикнув. Зато Этьен остался без оружия – рукоять длинного ножа торчала из горла несчастного, осмелившегося встать на его пути. Алдар первым послал своего коня во двор цитадели, Этьен устремился за ним, хотя над его головой слышался звон стали и крики. Это сирийцы Алдара расправлялись с сельджуками, засевшими на втором ярусе приворотной башни. Гранье на ходу подхватил свой меч, брошенный ему печенегом, и невольно прикрыл веки, спасаясь от солнечного света, больно резанувшего по глазам. К приворотной башне уже бежали люди с кривыми саблями в руках, и их крики быстро вернули растерявшегося шевалье к действительности. Он дважды взмахнул мечом и оба раза удачно. Два окровавленных тела рухнула под ноги его заплясавшего коня.

– Алдар, держи приворотную башню, Томас, выводи лошадей из конюшни, все остальные за мной – к паласу!

Почему Ролан де Бове решил, что пленники содержаться в этом малоприметном двухэтажном здании, Этьен не знал, но последовал за сенешалем без раздумий. Возможно, у храмовника были в цитадели осведомители. Во всяком случае, благородный Ролан почти сразу же нашел крутую лестницу, ведущую в подвал. Навстречу ему бросилось сразу четверо сельджуков. Но сенешаль лишь прочертил по воздуху и чужой плоти четыре кровавые черты кривой сельджукской саблей, и турки, мгновение назад полные сил, рухнули на каменные плиты, словно тряпичные куклы. А благородный Ролан продолжил свой путь к цели, даже не оглянувшись на тех, чьи жизни он оборвал бестрепетной рукой.

– Сбивайте запоры! – приказал сенешаль своим людям, вооруженным секирами. Тяжелые двери распахивались одна за другой, крики обретающих свободу людей становились все громче, а Этьен никак не мог обнаружить среди пленных короля Болдуина.

– Короля нет в этом подвале, – крикнул разъяренный неудачей Гранье благородному Ролану.

– Болдуина вчера ночью вывезли из цитадели, – откликнулся на крик Этьена человек, заросший бородой едва ли не по самые ноздри.

– Куда, благородный Жослен? – спросил сенешаль.

– Кажется в Халеб.

– Все наверх, – рявкнул Ролан. – С нами Бог, благородные шевалье.

Сельджуки, охранявшие цитадель, похоже, окончательно пришли в себя и густо полезли из всех щелей. Этьен убил, по меньшей мере, пятерых, пытавшихся помешать ему пробиться к коню. Рядом рубился, умело орудуя секирой, бородатый мужчина, которого Ролан назвал Жосленом.

– Коня графу, – крикнул Томас де Марль, чертом крутившийся посреди двора. Сирийцу, выполнившему приказ шевалье, эта услуга стоила жизни. Пушенная из ближайшей башни стрела выбросила его из седла и из жизни. Этьен придержал взбесившегося коня, и рывком за шиворот забросил графа в седло.

– Останусь жив – не забуду! – успел крикнуть Жослен де Куртене.

– К воротам! – скомандовал Ролан, потрясая окровавленной саблей. – Уходим, благородные шевалье.

Сколько людей выбралось из цитадели под вопли взбешенных сельджуков, Этьен не успел определить. Пока что было сделано только полдела, ибо беглецам предстояло еще вырваться за пределы Харапута, превратившегося в гигантский муравейник. В торговых рядах шел не шуточный бой. Армяне и сирийцы Владислава де Русильона и Гвидо де Шамбли пытались удержать городские ворота. На миг Этьену показалось, что все проживающие в городе сельджуки собрались здесь с оружием в руках, дабы не дать освобожденным пленникам выбраться из города. Нападение с тыла они, похоже, не ждали. Во всяком случае, толпа развалилась на две половинки, освобождая широкий проход. Этьен успел увидеть перекошенное яростью лицо Владислава де Русильона, стоящего на перевернутой телеге в окружении десятка сельджуков, но помочь шевалье не успел.

– Не мешкай! – рявкнул Алдар и ударил плашмя мечом по крупу его жеребца.

Ролан де Бове повел спасенных пленников к лесу, Этьен скакал следом, то и дело кося глазами назад. Из городских ворот один за другим выскакивали всадники на разгоряченных конях. Гранье узнал Алдара, за которым скакало семь сирийцев, ряженых турками, но Владислава среди них не было. Этьен уже собрался разворачивать коня, но как раз в это мгновение из ворот хлынул поток лихих наездников, который возглавлял облаченный в белую одежду человек. Гранье далеко не сразу определил, кто кого преследует в этом диком хороводе из человеческих и конских тел.

– Вперед! – рявкнул Алдар, догнавший шевалье. – К лесу!

Турки, опомнившиеся от внезапного нападения, рвались отомстить своим обидчикам, их становилось все больше на обширной поляне перед городскими воротами. Этьен, никак не мог понять, почему этот лес, сильно прореженный рукой человека, должен стать для них надежным убежищем. Доскакав до первых деревьев, он остановился и оглянулся. Владислав де Русильон сумел-таки оторваться от погони, благодаря самоотверженности своих людей, прикрывавшим ему спину. Перед шевалье, на шее коня, лежал какой-то тюк, и Ролан не сразу сообразил, что это человек, по всей видимости тяжело раненный. Продлись эта бешеная скачка еще несколько мгновений, конь Владислава не выдержал бы двойной нагрузки. К счастью и для себя, и для своих седоков, вороной жеребец достиг леса раньше, чем обозленные турки успели его догнать. Сельджуки слишком опрометчиво приблизились к зарослям, и расплата не заставила себя ждать. На разгоряченных погоней всадников обрушился град стрел. Турки стали разворачивать коней, но уйти не успели. Две сотни рыцарей и сержантов напали на них столь внезапно, что сельджукам не хватило времени, ни на бегство, ни на перестроение. Со стен Харапута заметили опасность и почли за благо закрыть ворота, дабы не подвергать город опасности. Преследователи, превратившиеся в преследуемых, были истреблены до последнего человека. Две сотни сельджуков, проявивших неуемную прыть там, где следовало проявлять осторожность, полегли от стрел и мечей арбалетчиков и сержантов коннетабля Глеба де Руси.

– Благородный Гвидо ранен, – сказал Этьену опечаленный Алдар. – Мы потеряли двадцать сержантов, да обретут их души место в раю, ибо пали они за благое дело.

Набег на харапутскую цитадель нельзя было назвать неудачным. Были освобождены граф Эдессы Жослен де Куртене, его ближайший родственник граф де Валери и десять благородных шевалье. К сожалению, короля Болдуина среди них не было. Более того, эта дерзкая вылазка почти наверняка должна была отразиться не самым лучшим образом на судьбе несчастного пленника, которого теперь будут стеречь с особым тщанием. Надо полагать, эмир Балак сделает все возможное, чтобы не выпустить из рук самую ценную свою добычу.

– Тем хуже для Балака, – бросил Ролан де Бове, проезжая мимо Этьена.

– В Антиохию, – махнул рукой всадник с властным и мрачным лицом, которого окружающие называли коннетаблем. Судя по всему, это был отец Владислава де Русильона. Странно, что благородная Эмилия называла этого человека с холодными синими глазами самым веселым и любезным шевалье во всем крестоносном войске. Немало, судя по всему, пришлось пережить благородному Глебу, чтобы улыбка навсегда исчезла с его сжатых в стальные полосы губ.

Эмир Балак в последнее время пребывал в прескверном настроении. Из Тира шли тревожные вести. Понс Триполийский при поддержке коннетабля иерусалимского королевства осадил город. Правитель Дамаска атабек Тугтекин уже дважды напоминал Балаку о данном когда-то обещании помочь городу Тиру людьми и оружием. Эмир Мардина готовил армию к походу, когда пришла весть о дерзком нападении на Харапут. Потеря такого числа пленников привела удачливого Балака в ярость. Которую он тут же сорвал на ни в чем не повинном визире аль-Кашабе. Несправедливость была столь очевидной, что даже Тимурташ счел своим долгом вступиться за опального шиита.

– Надеюсь, что хотя бы Болдуина тебе удалось сохранить, дорогой родственник? – прошипел в его сторону рассерженной гадюкой Балак.

– А почему хотя бы? – искренне удивился Тимурташ. – Из моей цитадели пока никто не пропадал.

Что, кстати говоря, было чистой правдой. Король Иерусалима, недавно переведенный в Халеб, находился под надежной охраной, практически исключающей всякую надежду на спасение. А за оплошавших нукеров Балака, проспавших атаку на Харапут, Тимурташ отвечать не собирался. О чем он громогласно заявил двоюродному брату. За минувший год сын Ильгази успел отрастить усы и обрести некоторую уверенность. Прежде безропотно внимавший двоюродному брату Тимурташ ныне осмеливался ему перечить. И хотя юный эмир Халеба был кругом прав, его поведение не понравилось Балаку. Еще менее ему понравились вести, пришедшие из крепости Манбиш, расположенной на границе с графством Антиохийским. Бек Сулейман, до сей поры исправно несший службу, громогласно заявил, что отныне не собирается подчиняться чужому эмиру, не имеющему никаких прав на славный город Халеб. Балак усмотрел в этом происки Тимурташа, но аль-Кашаб, вновь допущенный к уху повелителя, разуверил его в этом. По мнению халебского эмира, глупый Сулейман поддался на посулы ассасинов, которые кружили вокруг него не первый год, пытаясь перетянуть вечно пьяного бека на свою сторону.

– Я не могу выступить к Тиру, не повесив этого негодяя на крепостных воротах, – скрипнул зубами Балак.

– Пожалуй, – не стал спорить с рассерженным эмиром аль-Кашаб. – Дураки порой бывают опаснее врагов. Думаю, Сулейман запросит пощады, как только увидит твоих нукеров под стенами Манбиша. К тому же в крепости хватает разумных людей, которые не захотят рисковать головами из-за пьяной причуды бека.

– Значит, Тимурташ здесь ни при чем? – нахмурился Балак.

– Эмир увлечен франкской красавицей, невесть какими путями попавшей в его гарем. Эта страсть до того подействовала на Тимурташа, что он практически не покидает стен своего дворца.

– Тем лучше, – усмехнулся Балак. – Сын Ильгази никогда не отличался умом, но в последнее время у него прорезался голос. Впрочем, отчасти он был прав. Ты действительно не заслужил опалы, почтенный аль-Кашаб.

– Людям свойственно ошибаться, – склонился в поклоне визирь, – но воистину велик тот эмир, который умеет признавать свои ошибки.

Балак не собирался задерживаться у стен Манбиша. Да в этом не было особой необходимости. Как только пять тысяч сельджуков и мамелюков подошли к крепости, оттуда немедленно понеслись заверения в преданности. Бек Сулейман, устами своих посланцев, заверял грозного эмира, что его оклеветали завистники. Сам же он никогда бы не осмелился перечить величайшему воину исламского мира, надежде Востока, блистательному и великому Балаку.

– Сболтнул спьяну, – вздохнул аль-Кашаб, сопровождавший эмира в этом никому не нужном походе. – А теперь будет долго каяться и кланяться. Пообещай ему жизнь, почтенный Балак, и он откроет нам ворота.

Беку Сулейману было предписано покинуть крепость с непокрытой головой и веревкой на шее. Сначала Балак назначил ему двадцать ударов палкой по пяткам, потом, по просьбе аль-Кашаба, снизил количество ударов до десяти. В ответном послании Сулейман униженно благодарил великого эмира за проявленное великодушие и клятвенно заверял, что выйдет из ворот Манбиша, дабы припасть к копытам его коня. Большей чести, он, пьяница и невежа, конечно же, не заслуживает.

– Пусть будут копыта, – криво усмехнулся Балак, подъезжая к опущенному мосту в сопровождении пышной свиты.

Ворота крепости противно заскрипели, и, видимо, поэтому телохранители, окружающие эмира, не услышали протяжного свиста смерти. Эмир покачнулся в седле, удивленно посмотрел на оперение стрелы, торчавшей из его груди, и произнес хриплым голосом:

– Какой удар для мусульманского мира.

Балак умер раньше, чем растерявшиеся телохранители успели снять его с седла. Ворота крепости немедленно закрылись, а подъемный мост был поднят при полном попустительстве нукеров. Да что там тупые нукеры, когда даже беки, включая визиря аль-Кашаба, не смогли вымолвить ни слова, потрясенные чудовищным ударом, нанесенным исподтишка.

Эмир Тимурташ выразил печаль по поводу смерти двоюродного брата, но куда больше его огорчила пустая халебская казна, выпотрошенная Балаком. И хотя денарии ушли на дело угодное Аллаху, как его заверил аль-Кашаб, настроение юного эмира, которому совсем недавно исполнилось девятнадцать лет, это нисколько не улучшило. Тимурташ даже бросил в лицо визиря несколько грубых слов, чего за ним прежде не водилось. Матерью эмира была персиянка, научившая своего сына вежливому обхождению, не только с вышестоящими, но и с зависимыми людьми. Эмир был крайне расстроен своей несдержанностью, о чем и поведал Жозефине, пришедшей поддержать своего повелителя в трудный для него час. Тимурташ был человеком, изнеженным, капризным, но не жестоким. К новой своей наложнице он привязался не только телом, но и душой. Благо Жозефина была обольстительна и умна, а потому могла не только удовлетворить плотскую страсть юного эмира, но и дать ему ценный совет.

– Грубость не бывает лишней, эмир моей души, особенно когда имеешь дело с такими хитрыми и коварными людьми как аль-Кашаб, – утешила своего повелителя мудрая наложница. – Ему будет полезно, сразу же почувствовать твою властную руку.

– Я хотел сделать тебе подарок, – пожаловался Тимурташ.

– Ты главное сокровище моего сердца, эмир, – ласково улыбнулась Жозефина. – Никакое золото не заменит мне твоих ласк. И я счастлива, что в столь трудный для тебя час, ты вспомнил обо мне.

– Мне жаль Балака, – пожал плечами Тимурташ, – но долго скорбеть о нем я не собираюсь. В последнее время он вел себя недостойно и дошел в своей наглости до того, что обчистил мою казну. Я на его Мардин не покушался.

– Теперь город Мардин принадлежит тебе, эмир, – прошептала ему на ухо Жозефина. – Ты единственный законный наследник Балака и должен сделать все, чтобы прибрать его земли к рукам.

– Среди мардинских беков обязательно найдутся недовольные, – задумчиво проговорил Тимурташ. – А у меня нет денег даже на то, чтобы заплатить телохранителям.

Юный эмир был человеком далеко не глупым, но решительности ему явно не хватало. На это, видимо, и рассчитывал визирь аль-Кашаб, укрепляя свое положение в Халебе. Однако в данном случае он ошибся. В эмире вдруг заговорила кровь отца, великого Ильгази, славившегося не только не только полководческим даром, но и властолюбием. Тимурташ верил в свою звезду, и Жозефина делала все от нее зависящее, что не дать этой вере угаснуть под напором новых забот.

– Халеб от тебя и так никуда не уйдет, – нашептывала наложница в ухо разомлевшего любовника. – Тебе важнее обосноваться в Мардине. Город окружают плодородные земли. Равнину населяют племена воинственных туркмен, где ты всегда можешь набрать храбрых воинов. Ты станешь могущественным владыкой, Тимурташ, сам султан вынужден будет обращаться к тебе за помощью и советом.

– А деньги? – почти простонал юноша. – Где я возьму столько золота, чтобы заплатить бекам и нукерам своего брата.

– Золото храниться в подвале Халебской цитадели, – усмехнулась Жозефина. – Надо только суметь распорядиться им.

– Ты о чем? – удивился Тимурташ, приподнимая голову с подушки.

– О короле Иерусалимском, которого Балак перевез в Халеб накануне своей смерти. За благородного Болдуина можно получить столько золота, что его хватит не только бекам и нукером, но и тебе, эмир моей души.

– Но меня осудят?

– Кто? – удивленно вскинула бровь Жозефина. – Беки, которым ты заплатишь золотом? Султан Махмуд или халиф Мустаршид? Но эти двое так заняты враждой друг с другом, что им сейчас не до тебя. К тому же многие эмиры отпускали знатных пленников за выкуп, а потом кичились своей удачливостью и благородством.

– Но ведь речь идет о короле?

– Речь идет о золоте и власти, почтенный Тимурташ. Твоем золоте и твоей власти над двумя самыми богатыми городами Сирии и Месопотамии. Франки напали на Харапут, дабы освободить своих товарищей, кто может помешать им напасть на Халеб, если у тебя не будет под рукой сильной армии? Зачем подвергать город риску? А тебе ведь еще предстоит борьба за Мардин. На это время лучше договориться с крестоносцами.

– И какую сумму франки могут дать за короля?

– Об этом лучше поговорить с почтенным Саббахом, – посоветовала Жозефина. – Бек хоть и стар, но предан тебе всей душой. Он едва ли не единственный остался с тобой, когда все прочие перебежали в стан Балака.

– Пожалуй, – задумчиво проговорил Тимурташ. – Я назначу его визирем Халеба, если он сумеет добыть для меня пятнадцать тысяч денариев.

Саббах сорвал с даиса Уруслана двадцать пять тысяч, чем потом гордился до самой смерти. Но и поторговаться ему пришлось изрядно – до седьмого пота, до хрипов в груди и учащенного сердцебиения. Шевалье де Марль, явившийся в Халеб для переговоров, с порога отверг первую же названную каирцем цифру. Пятьдесят тысяч денариев никто никому никогда не платил.

– Но ведь речь идет о короле!

– Десять тысяч, – буркнул Томас. – Благородный Болдуин далеко уже не молод. Плен пагубно отразился на его здоровье.

– Король здоров как бык, – возмутился чужой скупости Саббах. – Спроси хотя бы Жозефину.

– Хоть сейчас на коня, – охотно подтвердила благородная дама де Мондидье.

– Пятнадцать, – набросил за хорошую весть Томас.

– Не губи, шевалье, – взмолился бек. – Я обещал эмиру Тимурташу тридцать тысяч! Он снимет с меня голову, если я уступлю хотя бы денарий.

– Двадцать, – назвал свою цену прижимистый Марль.

– Двадцать пять, – лег костьми на поле удачи почтенный Саббах, и не сошел с него до тех пор, пока не услышал из уст благородного Томаса «шайтан с тобой».

Дабы не возбуждать страсти среди жителей города Халеба и не привлекать внимание завистливых беков, короля Иерусалимского вывели из цитадели подземным ходом, предварительно завязав ему глаза. А покинул он город рано утром в одежде персидского купца, во главе торгового каравана, идущего в Дамаск. Почтенного Саббаха менее всего волновало, дойдет ли этот караван до славного арабского города или сгинет по пути. Куда важнее было получить обещанные деньги. К счастью, почтенный Уруслан сдержал слово. Двадцать пять тысяч денариев были доставлены во дворец Саббаха, тщательно пересчитаны и вручены хозяину под расписку.

– Эмиру хватит и двадцати тысяч, – рассудила благородная Жозефина.

– А куда мы денем остальные пять? – прищурился на распутную женщину каирский бек.

– Поделим между собой, – усмехнулась отважная наложница. – Нам ведь тоже надо на что-то жить, почтенный Саббах.

Глава 7. Эмир Бурзук.

Смерть Гассана ибн Сулеймана не произвела на Андроника большого впечатления. Повелитель Времени в последние годы сильно болел, и у ближайших соратников уже не оставалось никаких сомнений, что дни его сочтены. Наследника Старец Горы выбрал сам. Во всяком случае, так утверждали новый шейх Бузург-Умид и новый кади ассасинов Абу-Али. Почтенный Юсуф, даис Месопотамии, выразил по этому поводу сомнение, обернувшееся для него крупными неприятностями. Смерть уважаемого миссионера никого в среде ассасинов не удивила, ее можно было даже назвать естественной, несмотря на кинжал, торчавший из груди покойного. Что же касается Андроника, то он ничего не выиграл и ничего не потерял после смерти Гассана. Куда огорчительнее для него было освобождение короля Болдуина, помешавшее осуществлению замыслов двух самых умных людей Сирии – барона де Санлиса и самого даиса. А ведь благородному Ги почти удалось объединить вокруг себя всех противников юного Боэмунда и Констанции. Увы, железный кулак, уже готовый обрушиться на голову сына и вдовы графа Тарентского, мгновенно разжался, как только пришла весть об освобождении короля Болдуина. Санлиса перестали узнавать знакомые, в цитадель, где ныне проживал благородный Боэмунд с матерью, его не пускали. Ходили упорные слухи о скорой и окончательной опале барона, которому знающие люди прочили то плаху, то изгнание. Зато возликовали враги несчастного Ги, устроившие освобожденному королю пышную встречу. Могло создаться впечатление, что чествуют победителя, а не бывшего пленника, попавшего в лапы эмира Балака по собственной глупости. Такое утверждение со стороны Санлиса было не совсем верным, поскольку и он сам, и Андроник приложили руку к пленению короля, неплохо заработав на этом, но в любом случае праздник выглядел более чем сомнительным. Видимо, это почувствовал и сам Болдуин, а потому поспешил выдать замуж свою дочь Алису за юного графа. Невесте уже исполнилось восемнадцать лет, жениху – семнадцать. В данном случае повод для торжеств был самым что ни на есть подходящим, и с этим вынужден был согласиться даже всем недовольный барон де Санлис. Среди гостей, собравшихся на свадьбу, ходили упорные слухи о скором походе крестоносцев на город Халеб, а потому Андроник счел своим долгом предупредить старого друга аль-Кашаба о враждебных намерениях короля Болдуина. Обычно даис Сирии останавливался во дворце бека Саббаха, но в этот раз он изменил своим привычкам. Почтенный аль-Кашаб, прежде с подозрением относившийся к ассасину, ныне встретил его как родного.

– Этого следовало ожидать! – горестно всплеснул он руками, выслушав вести, привезенные гостем. – Смерть эмира Балака обернется страшными потрясениями для мусульманского мира.

– Я слышал, что город Тир пал? – вопросительно глянул на кади шиитов Андроник.

– Увы, – вздохнул аль-Кашаб. – Правитель Дамаска атабек Тугтекин не рискнул в одиночку помочь осажденным тирцам, и те вынуждены были сдаться на милость победителей.

– А где сейчас находится эмир Тимурташ? – спросил гость.

– В Мардине. Я умолял его не бросать Халеб на произвол коварного врага, но он лишь указал мне на нового визиря Саббаха как на единственного человека, способного уберечь город от всех невзгод.

– Саббах стал правителем Халеба?! – удивился Андроник. – Какое несчастье!

– Но ведь он рафик ассасинов? – нахмурился аль-Кашаб. – Я полагал, что бек действует с ведома шейха Гассана.

– Гассан ибн Сулейман ушел в мир иной полтора месяца тому назад, – печально отозвался Андроник. – Теперь у нас новый шейх – небезызвестный тебе Бузург-Умид. У перса обширные замыслы, но направлены они не против франков, а против сельджуков.

– Но почему? – ахнул потрясенный аль-Кашаб.

– Бузург-Умид мечтает об освобождении Персии от турецкого владычества, а халиф Мустаршид Биллях – о возрождении Арабского халифата. Думаю, эти двое уже договорились между собой. Среди Сельджукидов нет мира. Эмиры оспаривают власть султана Махмуда. Время для выступления выбрано подходящее.

– Откуда ты все это знаешь? – с подозрением уставился на гостя аль-Кашаб.

– Слышал собственными ушами в крепости Дай-эль-Кебир из уст шейха Бузург-Умида. Скажу больше, Абу-Али уже готовит в помощь халифу армию в шесть тысяч сабель.

– А как же Халеб? – вспомнил о самом главном аль-Кашаб.

– Саббах при первом же удобном случае отдаст город королю Болдуину. Халеб станет платой франкам за участие в войне против сельджуков.

– Но ведь это невозможно! – вскричал потрясенный кади шиитов. – Война с сельджуками приведет к гибели мусульманского мира. Аллах не допустит поругания наших святынь. В единстве наша сила и наше спасение.

– Я тоже так думаю, почтенный аль-Кашаб, иначе не сидел бы сейчас перед тобой с душой, полной горестных предчувствий.

– Я пошлю гонца к эмиру Тимурташу! – подхватился с места аль-Кашаб. – Он обязан защитить Халеб, завещанный ему отцом.

– Не в обиду тебе будет сказано, кади, но это очень неудачный выбор, – покачал головой Андроник. – Сын великого Ильгази молод, изнежен и трусоват. Он не откликнется на твой зов. И, наверное, будет прав. Ибо Тимурташ не рожден полководцем, и люди за ним не пойдут.

– И что ты предлагаешь?

– Я слышал, что султан Махмуд назначил почтенного Бурзука атабеком Мосула. Это решение я считаю разумным.

– Но Бурзук потерпел поражение от Рожера Анжерского, что обернулось катастрофой для мусульманского мира!

– Ты преувеличиваешь, почтенный аль-Кашаб, – мягко поправил хозяина красноречивый гость. – Для Халебского эмирата это поражение оказалось чувствительным, но в Багдаде его даже не заметили. В конце концов, у всех бывают неудачи, и атабек Бурзук в этом ряду не исключение. Зато он спит и видит, как отомстить франкам за свой позор. Бурзук единственный, кто откликнется на твой зов, почтенный аль-Кашаб. Больше тебе рассчитывать не на кого.

– Я одного не могу понять, – с подозрением покосился на даиса кади шиитов, – почему ты так хлопочешь о городе Халебе?

– Не о Халебе речь, – горько усмехнулся Андроник. – Я родился в Антиохии, и судьба Сирии мне не безразлична. Мой отец был мусульманином, мать – христианкой. Я стал исмаилитом в достаточно зрелом возрасте. Я пять лет учился в Доме Знаний в Каире. Я пошел за шейхом Гассаном потому, что он не видел разницы между сирийцем и арабом. Мне казалось, что новый Махди сможет связать сирийцев, тюрков, персов, арабов в одно несокрушимое целое. Но я прекрасно понимал и понимаю, что это случится не сегодня и не завтра. Бузург-Умид уверен в обратном. Он вообразил себя носителем Великого Разума, способным объединить всех – шиитов, суннитов, исмаилитов, иудеев и даже христиан. Я не хочу участвовать в чужом безумии, почтенный аль-Кашаб, и именно поэтому я здесь, в твоем доме, хотя мне проще было бы поладить с Саббахом.

– А Саббах, выходит, верит в скорое пришествие Махди? – нахмурился аль-Кашаб.

– Трудно сказать, во что верит потерявший родину человек на краю могилы. Но многим ассасинам пророчества Бузург-Умида пришлись по душе. Им есть за что ненавидеть сельджуков, ты это знаешь, кади. А потому они обрушатся на них по первому же слову нового шейха, не слишком заботясь о последствиях подобного шага.

– А сколько ассасинов сейчас находятся в Халебе? – спросил аль-Кашаб, пристально глядя на Андроника.

– Если брать вместе с семьями, то несколько тысяч, – спокойно ответил даис. – Я назову тебе имена самых влиятельных из них, это будет моим вкладом в борьбу с безумием, охватившим наш мир.

– Я принимаю твой дар, почтенный Андроник, от лица всей шиитской общины города Халеба, – склонил голову перед чужой самоотверженностью аль-Кашаб. – И обращаюсь к тебе с просьбой. Только ты способен убедить атабека Бурзука в серьезности положения. Я отправлю ему письмо, которое подпишут все уважаемые мужи города Халеба, но правитель Мосула слишком осторожен, чтобы бросаться в омут с головой. Расскажи ему все, даис. Возможно, в атабеке проснется совесть, и он откликнется на отчаянный призыв своих единоверцев.

Благородный Болдуин почти не сомневался в том, что город Халеб падет ему в руки как перезрелый плод, а потому не торопился с осадой. Два года, проведенных в плену, давали ему право на отдых, пусть и непродолжительный. Он заявил об этом коннетаблю де Руси и сенешалю храмовников, торопивших его с началом боевых действий. Короля поддержал старый Ле Гуин, заявивший, что без участия благородного Понса поход к стенам Халеба будет слишком опасным. Антиохия только-только начала оправляться от поражения шестилетней давности. Ее юные защитники хоть отпустили усы, но опыта войны с мусульманами им не хватало. Благородного Ричарда поддержала Констанция, боявшаяся за юного сына. Коннетабль и сенешаль вынуждены были отступить перед упрямством короля, вкушающего радости жизни. Ибо празднества по случаю брака Боэмунда Антиохийского и Алисы Иерусалимской продолжались в городе уже месяц, сильно утомив если не участников, то, во всяком случае, горожан, опасавшихся новых налогов по случаю затянувшегося пира. Благородный Болдуин уже заявил громогласно, что город Халеб станет его подарком зятю и дочери, но и после этого бесспорно благородного жеста не спешил отрываться от стола. Пьяницей король не был, но покушать любил. В этом с ним мог тягаться разве что благородный Гуго де Сабаль. Но если Болдуин толстел от излишеств, то барон Латтакии сохранял стройность фигуры на зависть благородным мужам, терявшимся в догадках, куда уходит столько пищи. А некоторые вообще полагали, что Сабаля следует посадить на хлеб и воду, ибо он способен в одиночку разорить Антиохийское графство. А уж на пару с королем Болдуином – тем более. Шутка шевалье де Бари понравилась всем, включая прекрасных дам, но, к сожалению, огорчила барона Латтакии, который невесть почему счел себя оскорбленным. Благородный Гишар, коему совсем недавно исполнилось двадцать два года, поплатился за свою неуместную веселость правым ухом, почти начисто отстриженным мечом разъяренного Сабаля. К счастью, более тяжкие для шевалье де Бари последствия предотвратила благородная Сесилия, смело вмешавшаяся в мужскую ссору и обозвавшая пьяного Гуго дураком. Это незначительное, в общем-то, происшествие отрезвляюще подействовало на благородного Болдуина, и он, наконец, объявил общий сбор. На что Владислав де Русильон не без ехидства заметил, что ухо Гишара де Бари не слишком большая плата за богатый город. В этот раз сочли себя оскорбленными шевалье де Саллюст и де Вилье, ближайшие друзья шутника Гишара, однако их праведный гнев остался без последствий. Во-первых, благородные Пьер и Альфонс не рискнули бросить вызов Русильону, слывшему непобедимым бойцом, а во-вторых, король Болдуин заявил, что не потерпит стычек и поединков во время похода.

Граф Понс, наконец-то, добрался до Антиохии, где уже более полумесяца развлекалась его жена. Все тот же неугомонный Гишар де Бари намекнул, теперь уже в узком кругу, что графу Триполийскому, по всей видимости, мешали рога, которыми его наградила распутная Сесилия. Люди вокруг собрались вроде бы надежные, да и барон де Санлис, хозяин дома, слыл неболтливым человеком, но слова Гишара каким-то образом дошли до Венсана де Лузарша, поклявшегося отрубить шутнику не только ухо, но и язык. Угроза была нешуточной, учитывая буйный нрав Лузарша, слывшего грозой города Триполи, поэтому благородный Ричард Ле Гуин вынужден был лично обратиться к графине Сесилии с просьбой, унять Венсана, пользующегося непроверенными слухами. То ли у благородной Сесилии чувство юмора было развито лучше, чем у Лузарша, то ли она не сочла шутку обидной для своего самолюбия, но графиня пошла навстречу старому рыцарю и заверила его, что не допустит кровопролития среди благородных шевалье. Благо и Гишару, и Венсану очень скоро представится возможность, показать свою доблесть в бою.

Десять тысяч конных франков двинулись к Халебу в сопровождении обоза и пяти тысяч пехотинцев. Крестоносцы не собирались штурмовать город, во избежание больших потерь, а что касается осады, то она не сулила больших хлопот. Коннетабль де Руси и барон де Крийон задолго до начала похода перекрыли все дороги, ведущие в Халеб. Город уже сейчас испытывал трудности с продовольствием, что должно было подвигнуть его население к выражению покорности христианскому владыке, настроенному к халебцам скорее благожелательно, чем враждебно. Во всяком случае, сенешаль Ролан де Бове заверил короля и графа Понса Триполийского, что правитель Халеба бек Саббах, человек немолодой и умудренный опытом, не станет напрасно лить кровь ни мусульманскую, ни христианскую. Тем более что помощи ему ждать в сущности неоткуда.

Увы, этот оптимистический прогноз храмовника не оправдался. К счастью, дозорные вовремя обнаружили приближение огромной сельджукской армии, превосходящей франков числом едва ли не вдвое. Захваченные в плен туркмены показали, что возглавляет это невесть откуда явившееся войско ни кто иной, как атабек Мосула почтенный Бурзук, разоривший в свое время немало городов и сел на территории Сирии, Ливана и Палестины. Поражение Бурзука в не таком уж далеком тысяча сто пятнадцатом году смело можно было считать даром небес. Ибо атабек дошел почти до Иерусалима, который в ту пору просто некому было защищать. Опытный сельджукский военачальник допустил десять лет назад только одну ошибку, ставшую для него роковой, – он позволил своей армии растянуться на марше, чем сумел воспользоваться Рожер Анжерский, разгромивший сельджуков по частям. Коннетабль де Руси, активный участник тех событий, очень высоко оценивал полководческий дар Бурзука и его умение управлять людьми. Тем не менее, он настоятельно советовал Болдуину атаковать сельджуков сразу, не давая им опомниться и связаться с союзниками в Халебе. К сожалению, у короля Иерусалимского нашлись и другие советчики, которые убедили его отвести крестоносцев от стен города на ближайшую равнину, густо поросшую кустарником. По мнению Понса Триполийского и барона де Крийона, заросли должны были помешать сельджукской коннице маневрировать, что неизбежно дало бы преимущество франкам. Однако атабек Бурзук не хуже крестоносцев знал все достоинства и недостатки местности, окружающей Халеб, а потому уклонился от сражения в невыгодных для себя условиях. Зато у него хватило ума и смелости, воспользоваться оплошностью своих врагов, и безлунной ночью подойти к городским стенам.

Почтенный Саббах был абсолютно уверен, что открывает ворота франкам, а осознание непоправимой беды пришло к нему вместе с ударом кинжала в сердце, нанесенном твердой рукой кади шиитов аль-Кашаба. Всего же за одну страшную ночь сельджуки атабека Бурзука вырезали в Халебе несколько тысяч исмаилитов и ассасинов, включая детей и женщин, подавляющее большинство которых даже не подозревало о замыслах своих вождей. Эта резня произвела на халебцев столь жуткое впечатление, что они на протяжении трех дней не выходили из домов, дабы не попадаться на глаза разгулявшихся на улицах города мамелюков и туркменов. Дабы поправить положение и обелить себя в глазах обывателей, атабек Бурзук пошел проторенным путем, то есть женился на дочери эмира Ридвана, успевшей уже дважды стать вдовой. Халебцы встретили весть о браке нового правителя нервным смехом и обратились к нему с нижайшей просьбой, прекратить в честь столь знаменательного события разбои и грабежи, чинимые вот уже в течение недели его людьми. Атабек внял просьбе горожан и укротил туркменов, разместив большую часть из них по окрестным крепостям. Умиротворенный аль-Кашаб, собрал самых почтенных мужей Халеба и явился к атабеку с выражением горячей благодарности за помощь и поддержку в трудный для города час. Атабек Мосула, человек уже далеко не молодой, с лицом иссеченным морщинами и шрамами, выслушал беков и купцов, благосклонно принял поднесенные дары и заявил во всеуслышанье, что война с неверными только начинается, и что он надеется на поддержку в деле, угодном Аллаху, не только халебцев, но и всех мусульман Сирии и Месопотамии. Почтенные халебцы с охотою откликнулись на его призыв, но выразили устами аль-Кашаба робкое сомнение в готовности эмиров и беков ближайших городов откликнуться на призыв воинственного атабека. Маловеры были посрамлены, когда в Халеб явился правитель Мардина почтенный Тимурташ с пятью тысячами отборных воинов и с горячим желанием в сердце посчитаться с франками за все беды и обиды, которые они нанесли мусульманам. Причиной столь необычного поведения трусоватого сына Ильгази стало предательство Жозефины, бежавшей от юного эмира накануне вступления Бурзука в Халеб. Аль-Кашаб, узнавший о горе Тимурташа от беков его свиты, не преминул поделиться добытыми сведениями с атабеком. Старый Бурзук вдоволь посмеялся над горестями юного эмира, но принял его с почетом и даже пообещал вернуть под его руку Халеб в случае победы над франками. А победа эта, по мнению многих сведущих людей, была не за горами, ибо атабеку Мосула в течение нескольких недель удалось почти удвоить свои силы, достигавшие теперь сорока тысяч человек. К сожалению, почтенный Бурзук не торопился с наступлением на ненавистную Антиохию, что вызвало беспокойство у почтенного аль-Кашаба. Халебскому эмирату трудно было прокормить такую прорву людей, и в городе возникли проблемы с продовольствием. Кади шиитов уже дважды намекал грозному атабеку на бедственное положение халебцев, но почтенный Бурзук даже бровью не повел на его жалобы. Правитель Мосула, похоже, ждал каких-то важных вестей из Багдада и оказался прав в своем долготерпении. Багдад восстал против сельджуков в конце осени. Бек Омар, по наущению халифа Мустаршида Биляха, поднял арабов на борьбу с сельджуками. Турки были выбиты из города, а султан Махмуд укрылся в Хазанкейфе под крылышком не слишком надежного эмира Сукмана ибн Артука. По Халебу загуляли слухи, один ужаснее другого. Нашлись очевидцы, которые собственными глазами видели казнь султана Махмуда, повешенного доблестным беком Омаром. Напряжение в городе нарастало. Турки зло косились на арабов, а те готовились дать им отпор. Иные горячие головы прославляли халифа Мустаршида, другие вслух обзывали его предателем. Кади шиитов аль-Кашаб сразу и бесповоротно встал на сторону султана Махмуда и лично казнил пятерых арабов, призывавших соплеменников к бунту. Бурзук высоко оценил деятельность аль-Кашаба, вернув ему звание визиря и право суда не только над шиитами, но и над суннитами. Атабек уже готов был двинуть свою армию на Багдад, когда почтенный Андроник привез ему письмо султана с благодарностью за поддержку и известием, что нужда в ней уже отпала. В окружении Махмуда нашелся герой, наголову разгромивший бека Омара и вернувший под руку султана благословенный Багдад. Халиф Мустаршид отрекся от своего подручного, публично назвав его врагом ислама и ставленником ассасинов. За что ему была сохранена жизнь. В частном разговоре Андроник поведал заинтересованному аль-Кашабу подробности этого события, потрясшего весь мусульманский мир.

– Спасителя султана зовут Иммамеддин Зенги, он был правителем богатого города в Персии, но сразу же откликнулся на призыв Махмуда.

– Умный, судя по всему, человек, – задумчиво проговорил аль-Кашаб.

– Сельджуки из Персии оказались не только умнее, но и расторопнее месопотамских эмиров, они в короткий срок снарядили победоносное войско и выдвинули его к Багдаду.

Почтенный Андроник был явно рад победе неведомого эмира Зенги, но не скрыл от старого знакомого своей озабоченности. По словам даиса, шейх Бузург-Умид был взбешен резней, устроенной атабеком Мосула в Халебе и поклялся отомстить Бурзуку и его подручным за смерть своих людей.

– Среди прочих было названо и твое имя, почтенный аль-Кашаб.

– Я не боюсь, – надменно вскинул голову визирь.

– Похвально, – вздохнул Андроник, – но меры предосторожности все же следует принять.

– Ты был в Дай-эль-Кебире? – удивился чужой расторопности аль-Кашаб.

– Мне пришлось выслушать немало неприятных слов из уст огорченного неудачей шейха, – криво усмехнулся Андроник, – но Абу-Али удалось убедить Бузург-Умида, что в неудаче нашей миссии виноват халиф аль-Мустаршид, в самый последний момент отказавшийся от помощи ассасинов.

– И это действительно так?

– Мне пришлось рассказать беку Омару о замыслах нового шейха, и мои слова дошли до ушей халифа в самый нужный момент. Мустаршид испугался нового раскола в рядах мусульман и бросил на произвол судьбы преданных людей. Жизнь свою он сохранил, но доверие арабов потерял, кажется, безвозвратно.

– Что ты собираешься делать теперь?

– Вернусь в Антиохию, – пожал плечами Андроник. – Там я буду более всего полезен атабеку. Надеюсь, он не отказался от похода.

– Не знаю, – вздохнул аль-Кашаб. – Многих эмиров и беков напугали события в Багдаде, и они покинули Бурзука. Теперь под началом у атабека не более двадцати пяти тысяч человек.

– У короля Болдуина людей в два раза меньше, – заметил даис. – На месте почтенного Бурзука я бы рискнул. Захват Антиохии сделает его героем в глазах мусульман. В противном случае, ему придется уступить пальму первенства молодому и напористому Иммамеддину Зенги. Я очень надеюсь, почтенный кади, что ты донесешь эту мою мысль до ушей атабека.

– На меня ты можешь рассчитывать, Андроник, но за Бурзука я не ответчик. Правитель Мосула очень осторожный человек.

Провал похода на Халеб огорчил благородного Болдуина настолько, что он не отказал себе в удовольствии, найти виноватых там, где прежде искал друзей. Охотников помочь королю в столь неблагородном деле отыскалось с избытком. И на коннетабля де Руси обрушился град упреков и насмешек. Не оставили злые языки своим вниманием и Ролана де Бове. Сенешаля ордена обвиняли в самоуверенности и едва ли не в предательстве. В конце концов, это именно он ввел в заблуждения короля, пообещав ему легкую добычу. Однако коварные халебцы открыли ворота города не королю Иерусалима, а атабеку Мосула, который занял город, не потеряв ни единого человека.

– И где же твои союзники, благородный Ролан? – насмешливо спросил король у сенешаля.

– Убиты все, до последнего человека из-за твоей медлительности, государь, – холодно отозвался храмовник. – Четыре тысячи жителей Халеба устлали своими телами улицы города только потому, что ты, благородный Болдуин, слишком долго праздновал свадьбу своей дочери.

Многие шевалье сочли этот упрек справедливым, но только некоторые осмелились высказать свое мнение вслух. Коннетабль де Руси сделал это одним из первых. Король Иерусалимский счел себя оскорбленным. После чего благородному Глебу не оставалось ничего другого, как передать дела Ле Гуину и ухать в свой замок Ульбаш. Примеру коннетабля последовал Гуго де Сабаль и несколько сотен шевалье, связанных с опальными баронами вассальной присягой. В воздухе отчетливо запахло междоусобицей. И благородной Констанции пришлось лично улаживать разгорающийся конфликт. Графиня отправилась в замок Ульбаш, где задержалась на целую неделю. Этот затянувшийся визит вызвал в Антиохии целую волну сплетен. Особенно усердствовал Гишар де Бари, благо поблизости не было его обидчика шевалье де Русильона, который покинул Антиохию вслед за отцом. Шутки Гишара передавались из уст в уста пока не дошли до ушей графа Боэмунда. После чего последовал вызов на поединок, повергший всю нурманскую партию в смятение. Вдохновители травли Ги де Санлис и Рауль де Музон не нашли ничего лучше, как обратиться за помощью к благородному Болдуину. Ситуация, что ни говори, возникла щекотливая. Король Иерусалимский мог лишиться своего недавно обретенного зятя, ибо шевалье де Бари слыл довольно искусным бойцом, чего нельзя было сказать о юном Боэмунде, совсем недавно вышедшем из возраста пажа. Почтенный Андроник, приехавший в Антиохию в самый разгар скандала, скептически отозвался об умственных способностях как благородного Гишара, так и благородного Ги, последнему хотя бы в силу почтенного возраста следовало быть подальновиднее. Поединок – дело серьезное. Он вполне может окончиться смертью одного из участников. Хорошо если это будет шевалье де Бари.

– Чего же тут хорошего? – возмутился благородный Гишар, не торопившийся умирать.

– По-твоему, будет лучше, если Антиохия останется без государя?

– Еще совсем недавно, почтенный Андроник, ты был иного мнения о Боэмунде? – ощерился Санлис в сторону старого друга.

– Меняются времена – меняются и пристрастия, – криво усмехнулся даис. – Вы поссорили короля Иерусалимского с коннетаблем и храмовниками – это хорошо. Еще лучше будет, когда благородный Болдуин уберется из Антиохии в Иерусалим, неважно земной или небесный. И вот тогда нам понадобиться Боэмунд, юный, самолюбивый и не очень умный. Или у тебя, благородный Ги, есть другой претендент на власть в графстве Антиохийском?

– Нет, – буркнул Санлис, кося глазом на примолкшего Рауля де Музона.

– А у меня есть, – порадовал собеседников Андроник. – Глеб де Руси вас устроит?

– С какой же стати? – возмутился Гишар. – При чем тут коннетабль?

Бари выделялся среди своих сверстников не только злым языком, но и острым умом. Благородный Ги, не имевший собственных детей, связывал с молодым шевалье большие надежды, даром что тот был не слишком родовит и беден. Почтенный Андроник тоже очень надеялся, что Гишар, обладавший всеми качествами доблестного рыцаря, то есть высоким ростом, статью и воинским умением, может принести немало пользы своим покровителям, но для этого ему необходимо поднабраться опыта. Пока что этот одаренный темноволосый молодчик с усмешкой блудливого старца на тонких губах доставлял опытным людям больше неприятностей, чем приносил пользы.

– По моим сведениям, благородные шевалье, графиня Констанция и барон де Руси обвенчались четыре года назад. Пока этот брак хранится в тайне, но в случае смерти юного Боэмунда патриарх Рикульф, старый и надежный доброжелатель Глеба, именно его объявит новым графом Антиохийским. И сделает он это по трем причинам: во-первых, коннетабль хороший полководец, не раз проявлявший свой дар в сражениях, во-вторых, у него три сына, а, следовательно, будет кому наследовать власть в случае необходимости, в-третьих, это, пожалуй, самое важное как для Рикульфа, так и для папы Гонория, барон де Руси лютый враг Византии и никогда не признает басилевса Иоанна своим сюзереном. Теперь ты понимаешь, благородный Гишар, почему я предпочту увидеть мертвым тебя, а не Боэмунда?

– Понятно, – буркнул шевалье де Бари.

– Быть может, у твоих покровителей есть какие-то сомнения на сей счет?

– Нет, – покачал головой Рауль де Музон и вопросительно посмотрел на Санлиса.

– Если я тебя правильно понял, дорогой Андроник, – криво усмехнулся Ги, – то Констанция должна умереть раньше своего сына.

– У тебя поразительно тонкий ум, шевалье, – всплеснул руками даис. – Ты схватываешь мои мысли на лету. Но произойти это должно не раньше, чем король Болдуин возвратиться в Иерусалим. В противном случае, он оставит опекуном при юном графе все того же коннетабля. И благородный Глеб в два счета разделается со своими врагами, тем более что он знает нас всех в лицо.

– Но король в ссоре с бароном де Руси, – напомнил Гишар.

– Пустое, юноша, – махнул рукой Андроник. – Благородный Болдуин знает, кто выкупил его из плена и никогда не станет ссориться с людьми, проявившими преданность в трудный для него час. Заметь, дорогой Бари, ни Андре де Водемон, ни Ролан де Музон, ни прочие влиятельные лотарингцы палец о палец не ударили, чтобы вытащить из трудного положения своего сюзерена.

– Я заметил, – хмыкнул даровитый юнец.

– К сожалению, благородный Болдуин человек еще более наблюдательный, чем ты, – вздохнул Андроник и укоризненно глянул на шевалье де Музона. – Эта ссора нужна была ему, чтобы ввести в заблуждение эмира Бурзука и кое-кого из доброхотов в своей свите, которые подумали по наивности, что пробил их час. Король гораздо умнее, дорогой Рауль, чем тебе кажется. Он не позволит втянуть себя в усобицу с самолюбивыми антиохийскими баронами и очень скоро вернется в Иерусалим.

– А как же Бурзук? – напомнил красноречивому даису обиженный Музон.

– Атабек ваша последняя надежда, – согласился с ним Андроник, – но, боюсь, что Бурзук ее не оправдает. Уж слишком он осторожный человек.

Почтенный даис оказался прав в своем прогнозе. Атабек Бурзук подошел к городу Хазерату, полный надежд на победу скорую и решительную, ибо его двадцатитысячная армия превосходила войско крестоносцев едва ли не втрое. Удар, закованных в броню сельджуков был страшен. Франкская стена прогнулось под натиском доблестных мусульман. Атабек уже готовился бросить в тыл крестоносцам свою легкую конницу, когда ему доложили о подходе провансальцев Понса Триполийского. А коннетабля де Руси с двумя тысячами рыцарей и сержантов, дозорные и вовсе прозевали. Лучшие воины ислама, облаченные в двойные кольчуги, главная ударная сила Бурзука, были взяты в железное кольцо и истреблены до последнего человека. Атабеку ничего другого не оставалось, как оплакать их смерть. К Халебу армия Бурзука отступила почти в полном порядке. Да и численно она сократилась всего лишь на четверть. Но и сам атабек, и окружающие его беки отлично понимали, что Восток потерпел новое поражение в борьбе с Западом. И что победа, одержанная королем Болдуином под Хазератом, аукнется новыми раздорами и в Сирии, и в Месопотамии, и даже в самом Багдаде, еще недавно считавшемся несокрушимым оплотом всего мусульманского мира.

Визирь аль-Кашаб был убит возле Железных ворот родного города двумя федави, скрывавшими белые рубахи и алые пояса под лохмотьями нищих. Два кинжала сверкнули на солнце и с хрустом вошли в грудь одного из самых умных людей Востока, ценимого как шиитами, так и суннитами. Это была месть ассасинов за своих единоверцев, убитых на улицах Халеба. Почтенный Тимурташ был бледен как полотно, когда рассказывал убеленному сединами атабеку о жутком происшествии. На лице Бурзука, напоминающем хорошо пропеченное яблоко, не отразилось ничего и только узких карих глазах вдруг вспыхнули злобные огоньки. Атабек собирался в мечеть на пятничную молитву, и Тимурташ счел своим долгом его сопровождать. Ассасинов сын Ильгази не опасался, поскольку не чувствовал за собой никакой вины. А что касается почтенного Бурзука, то атабек облачился в крепкую кольчугу, несмотря на то, что мечеть располагалась внутри цитадели, и до нее от эмирского дворца было рукой подать. Десять преданных нукеров окружили Бурзука плотной стеной, не подпуская к нему даже беков из свиты. Площадь перед мечетью очистили от любопытных еще задолго до приближения атабека. Тимурташ вздохнул с облегчением, входя под своды величественного здания вслед за правителем Мосула. Обширное помещение выглядело пустынным, лишь в самом углу молились два монаха-суфиста, не вызвавших у телохранителей ни малейшего подозрения. А что касается атабека, то он в их сторону даже глазом не повел, и, как вскоре выяснилось, напрасно. Лже-монахи набросились на Бурзука со спины и успели нанести ему удар кинжалом в шею раньше, чем нукеры обрушили на их головы свои мечи. Три тела упали на выложенный мрамором пол мечети одновременно. Одно из этих тел почти мгновенно было подхвачено на руки телохранителями и беками, в числе которых находился и Тимурташ. Увы, атабек Бурзук в их помощи уже не нуждался. Еще одна звезда ислама закатилась на радость торжествующим врагам.

Глава 8. Графское достоинство.

Трудно сказать, кто подбросил благородному Болдуину, мысль о наследнике. Возможно, на него подействовал недавний плен, но, не исключено, что мысль о браке старшей дочери короля Мелисинды принадлежала легату папы Гонория Второго кардиналу Матвею Альбанскому. Он же назвал имя жениха – Фулька Анжуйского, человека немолодого (ему недавно исполнилось пятьдесят) зато опытного в государственных делах. Если это действительно так, то выбор папы и кардинала пришелся по душе только патриарху Иерусалимскому Вармунду, да, возможно, самому королю, который, впрочем, не спешил обнародовать свое мнение. Пылкая Мелисинда высказалась категорически против жениха, хотя ничего не имела против брака. Свои мысли юная красавица не стала таить от благородных шевалье, составлявших королевскую свиту. Благородный Этьен готов был войти в положение девушки, не желающей выходить замуж за человека, не блещущего ни молодостью, ни красотой, но все-таки полагал, что Фульк Анжуйский не заслуживает тех нелестных слов, которые Мелисинда выплескивает на его седую голову.

– Боже мой, – воскликнула королевская дочь. – И почему меня окружают только скучные и занудливые люди, вроде тебя шевалье де Гранье. Неужели ты собираешься жениться на старухе?

– С какой же стати! – возмутился Этьен. – Моя невеста самая красивая девушка Антиохии.

– Ты еще и лицемер, Гранье, – отрезала Мелисинда. – Я не желаю тебя больше слушать. Ты подрываешь мою веру в людей.

– Но ведь речь идет о судьбе Иерусалимского королевства, – поспешил на помощь юному другу Ролан де Музон. – Я не исключаю, что на совете баронов будут названы и другие имена. Однако тебе, благородная Мелисинда, следует учесть, что среди претендентов на Иерусалимскую корону может оказаться муж твоей младшей сестры Боэмунд Антиохийский и тогда королевой Иерусалимской станет благородная Алиса.

– Но ведь Боэмунд всего лишь глупый мальчишка?! – воскликнула возмущенная Мелисинда.

– Именно поэтому кардинал Матвей Альбанский предлагает тебе в мужья человека, в чьей опытности ни у кого нет ни малейших сомнений. При этом не надо забывать, что Фульк Анжуйский родной брат по матери благородной Сесилии Триполийской, а следовательно может рассчитывать на поддержку ее мужа графа Понса.

Этьен ни разу не видел благородного Фулька, зато имел счастье лицезреть его матушку еще в отроческие годы. Благородная Бертрада была, безусловно, незаурядной женщиной, поскольку сумела покорить сердце короля Филиппа Французского, не отличавшегося постоянством. Римские папы не дали разрешения на этот брак, что не помешало Филиппу и Бертраде прожить много лет в любви и согласии, родив сына и трех дочерей, младшей из которых как раз и была благородная Сесилия. По слухам, дошедшим до Этьена, счастью Филиппа и Бертрады немало поспособствовал в свое время Глеб де Руси, пользовавшийся безграничным доверием короля.

– И каким образом он это сделал? – сразу же заинтересовалась парижскими сплетнями Мелисинда.

– Он похитил ее из охраняемого замка так ловко, что охрана обнаружила исчезновение благородной Бертрады только через день.

– Остается позавидовать королям, у которых в свите есть столь преданные шевалье, – небрежно бросила Мелисинда, поворачиваясь к Этьену спиной.

Благородный Рауль предложил принцессе руку, на которую она небрежно оперлась. Разумеется, для того, чтобы подняться по лестнице, ведущей из сада к паласу, Мелисинде не нужна была помощь. Но положение обязывало ее соблюдать правила приличий, требующих от благородной дамы проявления слабости, свойственной всему женскому полу. По мнению Этьена, Мелисинда, девушка рослая и крепкая, не только не нуждалась в чужой поддержке, но сама смогла бы внести на плечах шевалье де Музона, отличавшегося умом, но отнюдь не статями.

– Очень смешно, Гранье, – ехидно заметила принцесса, не потрудившись обернуться. – Ты сегодня просто блещешь остроумием.

– Я просто хочу сказать, благородная Мелисинда, что в твоем лице Иерусалим обретет королеву, не уступающую мужчинам ни властностью, ни силой духа, – поспешил исправиться Этьен.

– Браво, шевалье, – засмеялась принцесса. – Впервые за сегодняшний день ты высказал суждение, которое я, не покривив душой, готова признать разумным.

– Ты сняла камень с моей души, благородная Мелисинда, – с готовностью отозвался Этьен. – А я уже думал, что покину королевский дворец не прощенным.

– Прощение еще нужно заслужить, Гранье, – наставительно заметила принцесса. – Я надеюсь, ты проводишь меня завтра во дворец Танкреда. Мы с Алисой не виделись целый год, и я с нетерпением жду ее приезда.

– Рад тебе услужить, сеньора.

– И опять ты лицемеришь, Этьен, – вздохнула Мелисинда. – Рад ты не мне, а своей невесте, которая приедет вместе с Алисой.

Гранье промолчал. Возражать принцессе с его стороны было бы глупо, поскольку она сказала чистую правду, подтверждать ее слова – еще глупее, ибо ни одна женщина не потерпит, чтобы в ее присутствии расточали комплименты другой. Мелисинда оценила его деликатность и распрощалась с благородными шевалье благосклонным кивком головы.

– У меня к тебе просьба, Этьен, – обернулся к призадумавшемуся Гранье Музон. – Ты не мог бы узнать, что думают храмовники по поводу жениха прекрасной Мелисинды? Только сделай это ненавязчиво и ни в коем случае не упоминай моего имени. Ролан де Бове очень подозрительный человек и, чего доброго, вообразит, что я строю против него козни.

– Я попытаюсь, – не очень охотно согласился Этьен.

Иерусалим никак не мог оправиться от ран, нанесенных ему во время штурма двадцати пятилетней давности. По численности населения он уступал Антиохии почти втрое. Многие его здания так и продолжали лежать в руинах, поскольку ни у королей, ни у благородных шевалье не хватало денег, чтобы их восстановить. Зато мостовые Иерусалима сохранились в очень приличном состоянии, что позволяло передвигаться по городу не только пешком и верхом, но и в повозках и даже в паланкинах. Сразу за королевской резиденцией находился целый комплекс зданий, прежде использовавшийся под конюшни, а ныне переданных в распоряжение рыцарей ордена Иисуса. Здания примыкали к мечети Аль-Акса, до сих пор не восстановленной, и, по слухам, когда-то составляли с ней единое целое. Магистр ордена Гуго де Пейн хлопотал перед королем о передачи мечети в распоряжение нищих рыцарей, но Болдуин почему-то медлил с принятием этого решения, чем породил недоуменный шепоток среди шевалье своей свиты. А между тем орден разрастался за счет воинственных пилигримов, прибывающих со всех концов света, которых надо было где-то селить. Этьену де Гранье в этом смысле повезло, друзья отца не оставили его без крыши над головой, и сейчас он занимал несколько комнат в дворцовом комплексе из четырех зданий, принадлежащем барону фон Рюстову. В одном из этих зданий селились паломники, приезжавшие из Византии и далекой Руси, в другом находился трактир, несколько лавок и швейная мастерская. По словам мажордома Фрумольда, их держали бывшие сержанты благородного Венцелина, решившие под уклон годов вернуться к мирной жизни. Зато два других, самых роскошных здания, обычно пустовали, поскольку и сам барон, и его сыновья крайне редко наведывались в Иерусалим. Этьен очень рассчитывал, что шевалье де Сен-Валье, о котором он слышал столько былей и небылиц, передаст его просьбу барону фон Рюстову об аренде еще нескольких помещений. Самому шевалье места вполне хватало, но предстоящая женитьба на благородной Милаве налагала на него дополнительную ответственность. Он мечтал получить во временное владение целый этаж, но решение этого вопроса, увы, от него не зависело.

Этьену повезло. Шевалье Бернар де Сен-Валье, только сегодня утром прибывший в Иерусалим, находился в прекрасном настроении, чему, видимо, в немалой степени способствовало вино, стоящее на столе, и собеседник, не чурающийся соленого словца. С гостем благородного Бернара, шателеном ордена Храма Годемаром де Картенелем, Гранье был знаком, и потому обратился к нему с просьбой, представить его доблестному рыцарю. Благородный Годемар усмехнулся в седые усы и с видимой охотой исполнил просьбу Этьена.

– Мог бы не представляться, – махнул рукой Сен-Валье. – Сына своего лучшего друга я бы и так ни с кем не перепутал. Садись, шевалье. Помянем покойного Этьена и добрым словом и глотком вина. Я рад, что благородная кровь Гранье не остыла в твоих жилах. Шевалье де Русильон назвал тебя отважным рыцарем и искусным бойцом, а Влад никогда не бросается подобными словами.

Честно говоря, Этьен не рассчитывал на похвалу со стороны надменного Русильона, с которым у него сложились отношения скорее натянутые, чем добрые, но в любом случае, похвала благородного Влада могла сослужить ему добрую службу. Ибо Бернар де Сен-Валье являл собой тип провансальского рыцаря, открытого и добродушного, храброго и дерзкого, более всего ценившего соленое словцо и хорошую выпивку. Лицо его было испещрено шрамами, но выглядел он гораздо моложе своих пятидесяти лет. И причиной тому были глаза, неожиданно молодые и веселые.

– Во-первых, Бернар такой же провансалец, как ты турок, – с усмешкой заметил слегка захмелевшему шевалье Картенель, когда Сен-Валье отлучился ненадолго по своим делам. – А во-вторых, более скрытного человека мне еще встречать не доводилось. За почти тридцать лет нашей дружбы, я так и не сумел выяснить, кто же он такой. Знаю лишь, что он закоренелый язычник, обладающий большими знаниями в области магии и колдовства. Дважды его отправляли на тот свет расторопные людишки, и дважды он возвращался обратно, чтобы предъявить им счет. Ты, вероятно, уже слышал об осаде замка Русильон, но тебе наверняка забыли рассказать, что петлю на шее дукса византийцев Монастры, возглавившего на свою беду этот гибельный поход, затянул именно он, мой добрый друг Бернар де Сен-Валье. Так выпьем же за его здоровье, благородный Этьен.

Последние слова Картенеля прозвучали удивительно вовремя и достигли ушей вернувшегося Бернара. Шевалье растрогался почти до слез дружеским участием, чем вроде бы опроверг характеристику, данную ему осведомленным шателеном. Но ведь и сам благородный Годемар уронил соленую каплю в кубок только что обруганного шевалье. Вот и пойми этих людей.

– Я слышал, что в женихи Мелисинды прочат Фулька Анжерского? – перешел Сен-Валье к обсуждению темы, интересовавшей Этьена. – По-моему, это не самый плохой выбор.

– Благородный Фульк человек набожный, всей душой преданный как папскому престолу, так и лично Гонорию, но этим его достоинства и исчерпываются, – криво усмехнулся Годемар.

– Выходит, орден не станет поддерживать его кандидатуру? – прищурился на собеседника Сен-Валье.

– Но почему же, – пожал плечами шателен. – Если папа одобрит наш устав и даст свое благословение на деятельность нищих рыцарей Христа не только в Палестине, но и в Европе, то магистр Гуго готов выступить в роли свата.

– Значит, торг продолжается?

– Он почти завершен, – не согласился Годемар. – Как только король передаст нам развалины Аль-Акса, магистр сразу же пойдет ему навстречу.

– Ока Соломона в храме нет, – холодно произнес Сен-Валье, удивив Этьена выражением своего лица, сразу же ставшего жестким.

– Гуго де Пейн это знает, – поспешно отозвался Картенель, – но, видимо, полагает, что если там залежалась одна реликвия, то почему бы не быть и другой. По слухам, голова Иоанна Крестителя была спрятана где-то в тайниках древнего иудейского храма.

– Что ж, – задумчиво протянул Сен-Валье. – Пусть будет Креститель.

Этьен почти ничего не понял из этого разговора, разве что за исключением того, что храмовники собираются поддержать Фулька Анжуйского. Эта весть обрадует Рауля де Музона, но наверняка огорчит благородную Мелисинду, не жалующую навязчивого жениха. О благородном Рауле Этьен, разумеется, промолчал, а вот о чувствах старшей дочери Болдуина рассказал без утайки.

– Не беспокойся, шевалье, – засмеялся Бернар. – О чувствах благородной Мелисинды позаботиться Ролан де Бове. Наверняка сенешаль уже подыскал ей любовника. В этом ордене собрались рыцари не столько нищие, сколько хитрые и коварные. Ты их бойся, Этьен – я худых советов не даю.

– Вот ведь язва! – пробурчал себе под нос Картенель. – Зачем же порочить бескорыстных людей.

– Не люблю конкурентов, тем более в небесных сферах, – обворожительно улыбнулся собеседнику Сен-Валье.

– Где твоя Аркона, а где мы, – хмыкнул Годемар.

– Зато до Дай-эль-Кебира отсюда рукой подать.

И опять Этьен не понял, почему смутился шевалье де Картенель. Правда, смущение не помешало ему провозгласить тост за сенешаля Ролана де Бове, который как-никак доводится родным братом хозяину дома. Сен-Валье засмеялся, подмигнул Этьену и залпом осушил кубок.

– Чуть не забыл, – хлопнул он себя по лбу ладонью. – У тебя же свадьба скоро, Гранье. Благородный Венцелин желает вам с Милавой счастья, и в качестве подарка передает тебе одно из зданий этого дворца. Ты в каком крыле поселился – в правом или левом?

– В правом.

– Нравится здание?

– Да.

– Так и запишем, – кивнул Сен-Валье, разворачивая бумагу, снабженную печатью. – Это дарственная, шевалье. Барон фон Рюстов во всем любит порядок. Недаром же родился в Византии. Распишись вот здесь, Картенель, – ты свидетель.

Столь скорое и благополучное решение проблемы повергла Этьена в оторопь, он попробовал даже отказаться от столь ценного подарка, но Сен-Валье только засмеялся:

– Бери и владей, юноша. Не хватало еще, чтобы сын благородного Этьена де Гранье жил в лачуге. А от Венцелина не убудет. Борон фон Рюстов один из самых богатых людей не только здесь на Востоке, но и в Европе. От короля ты таких подарков не дождешься. Уж очень он прижимистый человек, наш дорогой Болдуин.

Раулю де Музону предстоял весьма непростой разговор с бароном де Санлисом и его напористыми союзниками. Хитроумный Ги спал и видел, как вернуть расположение графа Боэмунда, который после смерти матери, стал еще более недоверчивым и замкнутым. Музон имел все основания полагать, что благородной Констанции помогли покинуть этот мир те самые люди, с которыми он собирался вести переговоры, но это его не остановило. В конце концов, Санлис хлопотал не только о своем интересе, но и о благополучии Антиохийского графства, грозившего погрузиться в пучину междоусобных войн. Смерть Констанции ослабила позиции коннетабля де Руси, но отнюдь не усилила влияния Санлиса. Именно поэтому он будет лезть из кожи, дабы угодить Боэмунду, наверняка мечтающему о королевской короне. Юный граф был истинным сыном своего отца, и у него честолюбие брало верх над осторожностью, и он точно также как герой беспримерного похода Боэмунд Тарентский рвался к большому куску, который ему не под силу будет проглотить. Ибо лотарингцы никогда не допустят, чтобы во главе Иерусалимского королевства встал нурман со своей жадной до чужих богатств свитой, оттеснив заслуженных мужей на обочину жизни.

Граф Боэмунд остановился во дворце Танкреда, расположенном неподалеку от иерусалимской цитадели, именуемой башней Давида. В свое время отважный племянник Боэмунда Тарентского немало потрудился во славу Христа, круша налево и направо врагов истинной веры. Танкред одним из первых поднялся на стены Иерусалима и захватил при его штурме немалую добычу. В частности – дворцовый комплекс, состоящий из трех больших зданий, нескольких конюшен и бессчетного числа подсобных помещений. Никто из лотарингцев и французов даже не пытался оспаривать права юного Боэмунда на наследство его двоюродного брата. Во-первых, из уважения к памяти доблестного рыцаря, а во-вторых, из осторожности. Во дворце, кроме слуг, проживали еще и три десятка сержантов-ветеранов, охранявших дворец от недружественных поползновений. Благородная Алиса заняла левое крыло дворца, граф Болдуин – правое. Самое роскошное здание, построенное в три этажа даровитыми византийцами еще во времена могущества империи, служило для приемов. Благородная Мелисинда торжественно вступила во дворец с парадного, выложенного мраморной плиткой крыльца. Младшая сестра уже поджидала ее в огромном зале, окруженная свитой из дам, благородных девиц и доблестных шевалье. Встреча сестер вызвала умиление присутствующих. Рауль де Музон, человек от природы чувствительный, даже прослезился. После чего счел своим долгом выразить графу Антиохийскому искреннее соболезнование по случаю смерти его матери. Благородный Боэмунд, хорошо знавший шевалье, кивнул ему весьма благосклонно. После соблюдения всех формальностей благородный Рауль оставил молодежь радоваться жизни и направил свои стопы вслед за бароном де Санлисом, которому в правом крыле дворца были отведены скромные апартаменты из трех комнат и небольшого зала с камином. Последнее было совсем не лишним, учитывая скверную погоду, установившуюся этой осенью в Иерусалиме. Музон рассчитывал переговорить с Санлисом наедине, а потому был слегка разочарован, увидев в трех шагах от себя круглую физиономию почтенного Андроника. Благородный Рауль хорошо знал, какой монстр скрывается под этой добродушной личиной, а потому поспешил ответить на поклон ассасина любезной улыбкой.

– Боюсь, что Боэмунд, не говоря уже об Алисе, скорее откажутся от моих услуг, чем от услуг столь даровитого портного, – ответил на незаданный вопрос Санлис. – Впрочем, Андронику я доверяю как самому себе. Можешь говорить при нем без опаски, благородный Рауль.

Гость воспользовался любезным приглашением хозяина и присел в кресло у зажженного камина.

– Продрог, – пояснил он собеседникам, протягивая руки к огню.

– Наше путешествие тоже нельзя назвать удачным, – сочувственно вздохнул Андроник. – Дважды мы попадали под дождь, а однажды едва не заблудились во время урагана. Я бы предпочел плыть на галере, как это сделал барон Латтакии, но Боэмунд решил ехать верхом.

– Гуго прибыл в Иерусалим неделю назад, – поддакнул портному Музон.

– А я что говорил, – досадливо крякнул Андроник. – Впрочем, молодости свойственны самоуверенность и безрассудство.

– На месте благородного Боэмунда я бы тоже не торопился, – перевел разговор в нужное русло благородный Рауль.

– Значит, все уже решено? – вскинул голову Санлис.

– Храмовники поддержат Фулька в обмен на устав своего ордена, одобренный папой. Сведения мои получены из надежного источника, в этом ты можешь не сомневаться, шевалье. Почти все бароны считают, что Боэмунд слишком молод, чтобы доверить ему управление королевством.

– Но ведь и Болдуин не торопится умирать, – возмутился Санлис. – Если он проживет на этом свете еще десять лет, то за это время Фульк Анжуйский превратиться в развалину!

– Никто не желает скорой смерти королю, – усмехнулся Музон. – Просто папе Гонорию нужен свой надежный человек в Иерусалиме. Причем на самой вершине власти. Если не король, то хотя бы наследник. Похоже, в Риме еще не забыли о своем намерении превратить Святую Землю в церковное владение. Папа Гонорий делает все, чтобы ослабить власть короля. Он готов даже одобрить устав нового ордена, состоящего не из смирных монахов, а из воинственных рыцарей. Правда, далеко не все епископы готовы его поддержать.

– Опасное начинание, – задумчиво проговорил Андроник.

– Если орден будет разрастаться столь же стремительно, как это происходит до сих пор, то очень скоро нищие рыцари сядут нам на шею, – с раздражением заметил Музон. – Мне кажется, благородный Ги, что ты напрасно разжигаешь тщеславие юного Боэмунда. В любом случае королю Болдуину наследует муж Мелисинды, будет ли это Фульк Анжуйский или кто-то другой. Если бы не ваши интриги, друзья мои, то король никогда бы не пошел на сговор с храмовниками. А следовательно, и папа не стал бы спешить с утверждением их устава.

– Ты знаешь, в каком положении я нахожусь, Рауль, – вскипел Санлис. – Если мне не удастся угодить графу, то придется покинуть Антиохию. И тогда место хиреющего Ле Гуина займет Гуго де Сабаль.

– Угождать можно по разному, – усмехнулся Музон. – Скажем, раскрыть заговор, зреющий под боком у Боэмунда.

– А разве он зреет? – ласково улыбнулся гостю даис Сирии.

– В этом ты можешь не сомневаться, почтенный Андроник, – в тон ему отозвался Рауль. – По моим сведениям, Ролан де Бове пообещал, что добьется от благородной Мелисинды согласия на брак с Фульком.

– Каким образом? – нахмурился Санлис.

– Подсунет ей в любовники молодого жеребца вместо стареющего мерина – вот и весь сказ, – ответил за смутившегося гостя Андроник.

– Сказано грубо, но по существу, – одобрил портного шевалье де Музон. – Жеребцы уже на месте. Я имею в виду все того же Гуго де Сабаля и еще одного распутника, хорошо вам известного Базиля де Гаста. Один из них непременно вскружит голову скучающей Мелисинде, так что сенешаль храмовников действует наверняка. Приручив Мелисинду, он тем самым ограничит влияние Фулька Анжуйского, даже в случае смерти короля.

– А при чем здесь Боэмунд? – раздраженно пожал плечами Санлис. – Ведь не его жену собираются соблазнить. Алиса, по-моему, души не чает в своем муже.

– Неужели ты веришь в женскую верность, благородный Ги? – искренне удивился Музон.

– Положим, не верю, – огрызнулся Санлис. – Но какое отношение все это имеет к Алисе?

– Так ведь любовник влезет в ее окно, – криво усмехнулся Музон. – И сделает он это при помощи Андроника.

– Шутить изволишь, благородный Рауль, – запротестовал даис. – В мои ли годы помогать блудодеям.

– Но не в отцовском же дворце Мелисинде принимать своего избранника, – всплеснул руками Музон. – Там за ней следят десятки глаз. Это ведь ты, Андроник, сшил королевскую мантию для Готфрида Бульонского, о которой говорил весь Иерусалим?

– Не скрою, – скромно потупился даис, – мантия мне удалась. А какой на ней был мех!

– Благородная Мелисинда не упустит случая обновить свой гардероб, она привередницы еще почище Алисы. А тут такая оказия – лучший портной Востока.

– Не перехвали меня, шевалье, – засмеялся Андроник.

– Портному понадобятся частые примерки, – продолжал гнуть свое благородный Рауль к великой досаде Санлиса. – Мелисинде придется оставаться на ночь в покоях своей сестры. Кто ее за это осудит?

– Никто, – тупо отозвался благородный Ги.

– А кто помешает ловкому молодцу влезть в окно ее спальни?

– Во всяком случае, не я, – мгновенно отреагировал Андроник.

– Будет ли это Гаст или Сабаль – разница невелика. В любом случае Боэмунд придет в ярость.

– Да какое дело графу до Мелисинды?! – почти простонал Санлис.

– Ты сегодня плохо соображаешь, благородный Ги, – укоризненно покачал головой Андроник. – Сказалась, видимо, трудная дорога. Речь идет об окне в спальне Алисы.

Барон де Санлис противно захихикал, до него, наконец, дошла суть интриги, затеянной Музоном. Благородному Раулю ничего другого не оставалось, как завершить свою мысль:

– За соблазнением Алисы непременно последует устранение Боэмунда, место которого займет новый избранник его вдовы. Мне продолжать, благородный Ги, или эту часть моего замысла ты разовьешь сам? Все-таки ты лучше меня знаешь характер молодого графа.

– Не трудись, благородный Рауль, – усмехнулся в седые усы Санлис. – У меня хватит ума, чтобы организовать заговор если и не в действительности, то в воображении нашего государя.

– Значит, мы договорились, барон?

– Думаю, благородному Боэмунду очень скоро станет не до короны Иерусалима, – оскалился Санлис. – Ему понадобятся преданные люди, чтобы спасти жизнь и честь.

– И такие люди найдутся, – охотно поддержал старого друга Андроник. – Во всяком случае, граф может рассчитывать на меня.

Искусно закрученную интригу, в которую благородный Рауль, можно сказать, вложил всю душу, едва не разрушила капризная Мелисинда. Принцесса явно готова была согрешить, но никак не могла выбрать, с кем именно. Похоже, ей нравились оба претендента на ласки будущей королевы, и Базиль де Гаст, и Гуго де Сабаль. Будь почтенный Андроник женщиной, он, наверное, тоже заколебался бы. Оба шевалье были хороши собой, оба считались доблестными воителями, за обоими тянулся целый шлейф разбитых женских сердец. Отличие между ними было только одно – Гуго успел жениться, Базиль пока сохранил свободу. Ситуация клонилось к тому, что в окно полезут двое, чего, конечно, ни в коем случае нельзя было допустить. И вопрос здесь был не в морали, а в политике.

– Похоже, нам с тобой, дорогой Ги придется самим сделать выбор за благородную Мелисинду, – сделал неутешительный вывод даис.

– Шутишь все, – зло оскалился Санлис.

– Ты меня неправильно понял, барон, – усмехнулся Андроник. – Я всего лишь предлагаю, вывести из игры одного из претендентов.

– Убить?

– Зачем же сразу убивать! – возмутился даис. – Похороны поломают нам всю игру. Мелисинда, чего доброго, вообразит, что любила именно покойника и удариться в продолжительную печаль. Мне кажется, Гуго де Сабаль в качестве любовника Мелисинды для нас предпочтительней. Во-первых, он женат, и мы обретем в лице его законной супруги благородной Терезы надежную союзницу. Насколько я знаю эту женщину, она никогда не простит мужу измену. Во-вторых, Гуго – барон Латтакии, и благородный Боэмунд легко поверит, что он метит в государи Антиохии. Что же касается Базиля де Гаста, то ему графский титул нужен, как мерину кобыла. Этот морской разбойник, головорез, по которому плачет веревка, скорее утопится, чем осядет на берегу.

– В таком случае, устранять его будешь ты, – хмыкнул Санлис. – Я не хочу связываться с этим молодчиком. И учти своих шевалье я тебе не дам, хватит с меня отрубленного уха благородного Гишара.

– К счастью, рыцари мне не нужны, – утешил озабоченного друга Андроник. – Мне потребуется женщина.

– Ах вот оно что, – сообразил Ги. – И на ком ты остановил свой выбор?

– На благородной Франческе. По моим наблюдениям, она глаз не сводит с красавца руса, да и он выказывает ей свое расположение.

– Но ведь она замужем за моим молодым другом Раймундом де Пуатье, – возмутился Санлис.

– И что с того? – удивился даис. – Или ты полагаешь, что я должен спросить разрешения у этого павлина, прежде чем подложить его жену под благородного шевалье?

Почтенный Андроник терпеть не мог Раймунда. Этот невесть откуда взявшийся юнец сумел втереться в доверие не только к Санлису, но и к благородной Констанции, которая выдала за него свою дальнюю родственницу. Пуатье был человеком родовитым, но нищим. Этот брак стал для него ступенькой к возвышению и позволил неплохо устроиться в Антиохии, получив за невестой немалое приданное. Что же касается благородной Франчески, то ей выбирать особенно не приходилось. После поражения Рожера Анжерского от эмира Ильгази в графстве женихов практически не осталось, так что благородный Раймунд просто оказался в нужное время в нужном месте. Никаких нежных чувств к своему мужу Франческа явно не питала, а потому с охотою откликнулась на зов отважного варанга. Причем среди белого дня. Чтобы скомпрометировать блудливую пару, Андронику всего лишь следовало «ошибиться» дверью. Благородная Мелисинда была шокирована открывшимся зрелищем, зато ее младшая сестра с интересом смотрела на голубков, давно уже перешедших от воркования к куда более предосудительному занятию. Почтенный Андроник покраснел как девушка, застигнутая в бане, и закрыл дверь, правда, не слишком поспешно. Во всяком случае, благородная Мелисинда успела составить мнение и о розовых ягодицах блудницы Франчески и о статях обнаженного красавца Базиля.

– По-твоему, это и есть любовь? – укоризненно глянула на сестру негодующая Мелисинда.

– Во всяком случае, нечто очень на нее похожее, – улыбнулась легкомысленная Алиса. – Надеюсь, почтенный Андроник, ты не станешь рассказывать об увиденном своим знакомым.

– Как можно! – схватился за сердце портной. – Я буду нем, как рыба. К тому же я почти ничего не видел. По-моему, даме стало плохо, а шевалье де Гаст пытался ей помочь.

– Для того чтобы помочь даме, ему следовало расстегнуть ей ворот, а не вздергивать подол, – ядовито заметила Мелисинда. – К тому же даме было очень хорошо.

– Каждый помогает, как умеет, – примирительно заметил Андроник, чем насмешил благородную Алису почти до слез.

Примерка прошла успешно, хотя Мелисинде явно было не до нарядов, она погрузилась в глубокую задумчивость, невпопад отвечая на вопросы портного. Пелиссон красиво лег на плечи старшей дочери Болдуина, но требовалось еще несколько штрихов, чтобы поразить завистников в самое сердце. Поскольку Мелисинда почти не обращала внимания на докучливого мастера, Андронику поневоле пришлось обращаться за советом к ее младшей сестре. Благородная Алиса, надо отдать ей должное, проявила редкостный вкус и знание предмета.

– Я был бы тебе очень обязан, благородная Мелисинда, если бы ты задержалась во дворце хотя бы до полуночи. Пелиссон я закончу к утру, и ты сможешь появиться в нем на ассамблее, где будет решаться не только твоя судьба, но и судьба Иерусалимского королевства.

– Право не знаю, – нахмурилась принцесса.

– Я уступлю тебе свою спальню, – поспешила с предложением Алиса. – Тем более что Боэмунд уехал в Яффу и вернется только к утру. Его ночного визита ты можешь не опасаться.

Последние слова были шуткой, но Мелисинда ее не оценила. Как не оценила она и труды почтенного Андроника, вложившего все свое умение в пелиссон из белого каирского шелка, украшенного бледно-розовыми цветами. Наряд, достойный коронованной невесты, что там ни говори.

– Хорошо, – произнесла, наконец, после затяжной паузы Мелисинда. – Я остаюсь.

Андроник влетел к Санлису на крыльях любви. Крылья, правда, были чужие, но даиса сей прискорбный факт нисколько не смущал. Совесть его тоже не мучила, и он буквально пылал в предвкушении развязки, на совесть сработанной интриги. Впрочем, полет даиса прервал циничный смешок, вырвавшийся у Санлиса:

– Вот стерва.

– Зачем же так грубо, друг мой, – укоризненно покачал головой Андроник. – Неужели ты никогда не был молодым?

– Не помню, – честно признался Санлис. – А ты уверен, что она впустит его сегодняшней ночью?

– Уверен, – сухо отозвался даис. – Я лично проверял окно, его легко откроет даже пятилетний ребенок.

– А если Сабаль не придет?

– С какой же стати? – возмутился Андроник. – Я столько труда положил, чтобы организовать эту встречу. А благородный Гуго, видишь ли, откажется от визита. Придет как миленький. А не придет, так я его за руку приведу. Поверь моему чутью, Ги, все решится сегодняшней ночью.

– Боэмунд может запоздать, – покачал головой Санлис.

– Извини, дорогой друг, – возмутился Андроник. – Какие могут быть опоздания? Тебе было поручено не столь уж сложное дело, и ты его провалил.

– Я написал письмо графу, где просил его прибыть во дворец еще до полуночи, – пояснил Ги. – Гишар де Бари поклялся, что сделает все от него зависящее, дабы Боэмунд не опоздал, но все может случится.

– Всего не предусмотришь, Санлис, – махнул рукой Андроник. – Но я верю в нашу удачу.

Увы, удача в эту ночь отвернулась от прожженных интриганов, которым пришлось с досадой наблюдать, как ловкий Гуго спускается по веревке с крыши в распахнутое для него окно второго этажа. У этого молодца, судя по всему, имелся немалый опыт по скрытному проникновению в чужое жилище. Сабаль запрыгнул в чужую спальню с ловкостью кота, почуявшего сметану. Окно, украшенное разноцветными стеклышками, закрылось, и заинтересованным наблюдателем ничего другого не оставалось, как посыпать голову пеплом. Правда, была надежда, что Боэмунд явится в разгар свидания, вот только вести его в спальню супруги, где в это время развлекалась любовная парочка, ни Андронику, ни Санлису не хотелось. Обман раскрылся бы сразу, как только граф увидел бы другую женщину в постели своей жены. Весь расчет строился на том, что Сабаля удастся прихватить в тот момент, когда он будет стучаться в чужое окно. Конечно, ловкий шевалье мог ускользнуть на крышу, но ведь никто его ловить не собирался. Важно было бросить тень на безупречную репутацию Алисы.

– А что ты написал в письме графу? – спросил Андроник у Санлиса.

– Я известил Боэмунда, что сержанты видели вора, спускающегося по веревке, из окна, как раз в том месте, где расположены апартаменты его супруги.

– Да какое дело графу до вора! – всплеснул руками даис. – Не хватало еще, чтобы благородный Боэмунд лично охотился за негодяем, вздумавшим поживиться за его счет.

– А что, по-твоему, я должен был написать? – рассердился Ги.

– Тебе следовало прозрачно намекнуть графу, что его честь и доброе имя Алисы под угрозой. Что какой-то наглец добивается благосклонности благородной дамы, не останавливаясь ни перед чем.

– Я думал, он сам догадается, – огорченно крякнул Санлис.

– Ты всегда был преувеличенного мнения об умственных способностях нынешний молодежи.

– И что ты предлагаешь?

– Будем ждать. Возможно, Боэмунд приедет среди ночи или рано поутру, когда Сабаль еще не покинет Мелисинду. Мы скажем графу, что ловим вора, который проник в здание и вот-вот вылезет из окна.

– Не глупо, – усмехнулся благородный Ги. – Но разговаривать с Боэмундом будешь ты, Андроник. У тебя это лучше получается.

Ночь выдалась на удивление лунной. Светло было почти как днем. И если граф Аниохийский рассчитывает выспаться перед очень важной ассамблеей, то вряд ли он будет задерживаться на постоялых дворах. Надо полагать, у благородного Гишара хватит ума, чтобы уговорить Боэмунда, продолжить путь в ночную пору.

Шум перед воротами заставил Андроника насторожиться и предостерегающе вскинуть руку:

– Кажется, это граф.

Благородный Боэмунд проделал за сегодняшний день немалый путь и не был расположен к продолжению прогулки, тем более что время уже давно перевалило за полночь. Гишару с трудом удалось его уговорить, подойти к раскидистому дереву, в тени которого прятались портной и барон.

– Ловите вора? – насмешливо спросил граф у охотников за привидениями.

– Тише, государь, – прошипел Андроник. – Он в здании. Этот наглец пытался проникнуть в дом прошлой ночью, но его вспугнули сержанты. Любой другой на его месте обходил бы твою усадьбу стороной, но, похоже, мы имеем дело с редкостным негодяем.

– А если он попытается выпрыгнуть из окна с противоположной стороны? – заинтересовался Боэмунд.

– Там его тоже ждут, – пояснил Санлис. – Я послал сержантов в здание, чтобы они там немного пошумели.

– Не напугайте дам! – рассердился граф.

– Это наша главная забота, – поддакнул Андроник, не сводя глаз с нужного окна.

Сержанты, похоже, спугнули благородного Гуго, расположившегося в чужой спальне, как в своей собственной. Возможно, шума испугалась Мелисинда. Но, так или иначе, окно открылось, и ловкий молодой человек скользнул вниз по веревке, свисающей едва не до самой земли.

– Да вон же он! – крикнул шевалье де Бари, обнажая меч. Боэмунд последовал его примеру. Однако их предполагаемый противник оказался очень расторопным человеком. Он вскочил на ноги раньше, чем быстрый на ногу Гишар успел ударить его мечом.

– Это же Гуго де Сабаль! – воскликнул изумленный Боэмунд, останавливаясь. – Какого черта…

Барон Латтакии сполна воспользовался оплошностью графа Антиохийского. Он пролетел мимо своих преследователей как стрела, пущенная из лука, на ходу угодив кулаком в грудь Санлиса. Несчастный Ги отлетел в сторону, а почтенный Андроник предпочел не путаться под ногами убегающего человека и ретировался с его пути сам, не дожидаясь увесистого удара. На помощь графу прибежали шевалье и сержанты, не успевшие расседлать утомленных коней.

– Ловите его! – рявкнул взбешенный Боэмунд.

Шевалье де Саллюст поймал Андроника, который, впрочем, и не думал убегать. Сержанты схватили за руки благородного Ги и так круто завернули их за спину, что несчастный Санлис взвыл от боли.

– Это не он, – ревел медведем граф. – Мне нужен Сабаль, найдите его живым или мертвым.

Похоже, Боэмунд, в пику нелестному мнению Андроника о его умственных способностях, все-таки догадался, почему так стремительно преданный вассал покидал дворец своего сюзерена, и теперь горел неуемной жаждой мести. Эту жажду пытались залить вином, но она разгорелась еще сильнее. Граф раненным зверем метался по залу, куда затащили его Бари и Саллюст, и выкрикивал ругательства по адресу бежавшего Сабаля и мирно спящей Алисы.

– Я убью их обоих!

Меч у графа отобрали, дабы не натворил беды. После чего отвели в личные покои, подальше от глаз перепуганных слуг. После второго кубка поднесенного Санлисом, к Боэмунду наконец вернулась способность соображать. Отчасти этому способствовала и вкрадчивая речь Андроника.

– Вассал, предавший своего сюзерена, безусловно заслуживает смерти, но это вовсе не означает, что его следует казнить публично. Кинжал и яд в таких случаях куда надежнее. Не следует бросать тень на доброе имя своей жены, благородный Боэмунд.

– Не говори мне о добродетелях этой шлюхи, портной! – вновь вспылил граф.

– Благородная Алиса дочь короля Боэмунда, – напомнил ревнивому мужу благородный Ги. – Доказательств ее измены у нас нет. Сабаль сбежал. А завтра он будет утверждать, что навещал одну из дам графини и по несчастливой случайности засиделся допоздна.

– Но мы все видели, как он выпрыгнул из ее окна!

– Я в этом неуверен, – покачал головой Санлис. – Зрение стало сдавать.

– Зато у меня со зрением все в порядке, – вздохнул Андроник. – Вот только вряд ли король поверит слову бедного портного. Зато он с пониманием отнесется к оправданиям своей дочери.

Боэмунд, несмотря на свою горячность и пылкий нрав, был далеко не глупым человеком. К тому же он очень непросто пробивался к власти и отлично понимал, какую важную роль в его судьбе сыграл благородный Болдуин. Верна Алиса мужу или неверна, это еще надо доказывать, но ссора с королем Иерусалимским может обернуться для сына благородной Констанции полным крахом.

– Есть люди и здесь в Иерусалиме, и у нас в Антиохии, которые готовы рассорить тебя с королем, благородный Боэмунд, – печально вздохнул Санлис. – Ты их знаешь не хуже меня. Я не исключаю, что барон Гуго де Сабаль проник в твой дом по их наущению. Разрыв с Алисой вполне может закончиться войной с королем, что приведет к гибели и тебя, благородный Боэмунд, и графство Антиохийское.

– Хорошо, – надменно вскинул голову граф. – Я подумаю.

Глава 9. Собор в Труа.

Бернард Клевросский отнюдь не числил себя восторженным и доверчивым человеком. Тем не менее, суровые рыцари, явившиеся в его скромную обитель из Святой Земли, произвели на аббата очень сильное впечатление. И магистр Гуго де Пейн и сенешаль Ролан де Бове были участниками крестового похода, оба отлились при штурме Иерусалима, первыми поднявшись на его стены. Это было событие, потрясшее весь христианский мир. Бернард очень хорошо помнил юношеский восторг, охвативший его в ту самую минуту, когда он узнал об освобождении Гроба Господня. Будущий аббат, пожалуй, впервые почувствовал, как рука Всевышнего коснулась его сердца. Именно тогда он поклялся посвятить свою земную жизнь служению Богу и ни разу не пожалел о принесенной клятве. Рыцари Гуго и Ролан тоже служили Христу, но на свой лад. Бернард смотрел на них с восхищением, но все же не мог не напомнить им об очевидном:

– Монашество и война несовместимы, благородные шевалье. Христос запретил проливать кровь.

– Но Он заповедовал нам защищать вдов и сирот, всех нищих и убогих, всех тех, в чьем сердце не угасает любовь к Богу и вера в его снисхождение и защиту, – мягко возразил аббату благородный Гуго. – Именно для этого мы и собрались в Святой Земле.

– Нищие рыцари Христа понимают, что недостойны посвящения в монашеский сан, но смиренно просят папу Гонория, дозволить им жить подобно монахам, служа при этом Господу с мечами в руках, – дополнил магистра сенешаль Ролан де Бове. – Мы, освободившие Святую Землю от ереси, и те, кто идет по нашим стопам, не можем допустить, чтобы Гроб Господень вновь оказался в руках неверных.

– Но разве в Святой Земле мало доблестных рыцарей?

– Мало, преподобный Бернард, – вздохнул Гуго. – Во всяком случае, по сравнению с количеством наших врагов. Чтобы купить оружие и снарядить сержантов, рыцарю нужны средства, а значит и земля. Увы, на всех владений не хватит. Мы предлагаем благородным шевалье, оружие, кольчугу и место в общем строю. Только и всего. Очень многие люди, чьи сердца переполнены любовью к Христу, готовы к нам присоединиться. Но ни у них, ни у нас нет средств, дабы обеспечить даже минимальные потребности, без которых человек не может не только сражаться, но и существовать. Именно поэтому нам нужно благословение святой матери церкви. Именно поэтому нам нужны деньги. Именно поэтому мы просим папу, чтобы нам разрешили владеть землею не только на Востоке, но и здесь в Европе. Монахи будут молиться за воинов Христа, а миряне снабдят нас всем необходимым. Ибо защита Гроба Господня наш общий христианский долг.

– Уже сейчас сотни и тысячи паломников устремились в Святую Землю, – вновь вступил в разговор Ролан де Бове. – Со временем поток станет еще больше. Но этих людей нужно принять и разместить. Их нужно защитить от разбойников, отбирающих у них порой последние гроши. Мы не можем лишить и грешных и праведных людей возможности припасть к камням, по которым ступала нога Господа. Это было бы бесчеловечно. Это было бы не по-христиански. Жить по заветам Христа – вот единственное желание нищих рыцарей ордена.

– Я буду молиться за вас, – благословил аббат своих гостей. – И постараюсь помочь, чем смогу.

Приезд в аббатство епископа Жана Орлеанского не только оторвал Бернарда от светлых мыслей, но и отразился на хорошем настроении, в котором он пребывал после недавнего визита рыцарей. Аббат терпеть не мог епископа, погрязшего в роскоши и распутстве, но вынужден был считаться с ним. Жан Орлеанский отвечал Бернарду Клевросскому взаимностью, упрекая его в лицемерии и показном благочестии. Монастырь Сито славился своим строгим уставом и далеко не каждый служитель Господа, мог выдержать бесконечные посты и молитвы, которыми цистерцианцы укрощали плоть и возвышали дух. Жан Орлеанский с изумлением и почти ужасом смотрел на голые каменные стены кельи аббата, на его ложе из голых досок, на грубо сработанный стол, где Бернард писал свои проповеди, расходившиеся по всему христианскому миру. Епископ ничего не имел против бедности и смирения, но полагал, что во всем надо знать меру. А вот Бернарду Клевросскому даже суровая жизнь в аббатстве Клюни показалась чрезмерно роскошной, и он основал свою нищую обитель, ввергая в соблазн неокрепшие души. Впрочем, сегодня Жан Орлеанский прибыл в Сито не для того, чтобы ссориться с настоятелем, наоборот, он всей душой жаждал привлечь его на свою сторону.

– Разве забота о Святой Земле и Гробе Господнем не является одной из главных для святой матери церкви? – удивленно глянул на гостя аббат.

– В этом нет никаких сомнений, – развел руками епископ. – Вопрос только в том, кто понесет свет истинной веры душам, погрязшим в ереси.

– Рыцари ордена Христа произвели на меня очень благоприятное впечатление.

– Это потому что ты очень мало о них знаешь, преподобный Бернард, – усмехнулся Жан Орлеанский. – Я плохо знаком с Гуго де Пейном, зато с Роланом де Бове жизнь столкнула меня еще в достаточно юном возрасте, когда я был простым монахом Сен-Жерменской обители.

Бернард Клевросский чуть заметно поморщился. Он с уважением относился к аббату Сегюру, отдавая должное его уму и знаниям, но полагал, что чрезмерное увлечение настоятеля Сен-Жермена мирскими заботами уводит и его самого, и братию, опекаемую им, от цели, поставленной Господом, – спасение христианских душ. Но в любом случае, Сегюр наголову превосходил своего предшественника аббата Адама, превратившего святую обитель едва ли не в вертеп. Увы, многие свои порочные наклонности епископ Жан приобрел как раз в ту пору, когда находился под опекой преподобного Адама. Для Бернарда не было секретом, что его нынешнего собеседника не только в кругу мирян, но и среди клириков называют женским именем Флора, намекая тем самым на его склонность к греху, осуждаемому самим Создателем. В конце концов, Садом и Гоморра были сожжены именно для того, чтобы поселить страх в душах людей, потакающих противоестественным привычкам. И поселили! Но, к сожалению, не во всех.

– И чем же провинился благородный шевалье перед матерью церковью? – нахмурился Бернард.

– Этот человек убил несколько десятков человек в замке Гранье, – пыхнул гневом епископ, – и среди них двух шевалье, в благородстве которых у меня нет ни малейших сомнений.

– Один? – удивился Бернард.

– Возможно, у него были сообщники, – слегка смутился Жан Орлеанский под строгим взглядом карих глаз.

Епископ от природы имел склонность к полноте, а к сорока годам и вовсе раздобрел до такой степени, что стал похож на женщину не только круглым смазливым лицом, но и фигурой. Худой до прозрачности, почти бестелесный Бернард Клевросский являл собой его полную противоположность, что особенно стало заметно, когда они оба присели к столу.

– Почему король не наказал убийцу?

– Не хватило доказательств, – поспешно отозвался епископ. – Но я совершенно точно знаю, что причиной жестокости и безрассудства Ролана де Бове стала любовь к женщине, вдове благородного Этьена де Гранье, убитого при сомнительных обстоятельствах вблизи аббатства Сен-Жермен. Бесчестный Бове склонил несчастную женщину к блуду, и плодом их грешной связи стала девочка, увезенная отцом невесть куда и, по слухам, проданная в рабство не то мусульманам, не то язычникам.

– Странная история, – нахмурился епископ.

– Мой хороший знакомый Рауль де Музон, шевалье из окружения короля Болдуина, полагает, что Бове связан с сектой мусульманских фанатиков, сделавших убийство благородных людей едва ли не символом своей веры.

– Не слишком ли много грехов для одного человека? – пристально глянул на собеседника аббат.

– И тем не менее, – вздохнул епископ, – дыма без огня не бывает. Ибо даже происхождение благородного Ролана у сведущих людей вызывает сомнение. Мы знаем немало случаев, когда к благому делу спасения веры примешивались авантюристы разного сорта. Думаю, шевалье де Бове один из них. Я полагаю, что прежде чем благословлять какое-либо начинание, церкви следует разобраться, кто его возглавляет. Я собираюсь написать письмо Гонорию с изложением всех перечисленных мною фактов и попросить понтифика, повременить с принятием решения в отношении ордена нищих рыцарей. Буду очень тебе признателен, аббат Бернард, если ты поставишь свою подпись под этим посланием.

– Я поговорю с шевалье де Пейном и напишу письмо аббату Сегюру, – мрачно кивнул хозяин. – Если они подтвердят твои слова, епископ Жан, то можешь рассчитывать на мою поддержку.

Среди клириков, окружающих папу Гонория, не было единства. До сих пор ордена объединяли людей, готовых служить Господу молитвенным словом. Монахи давали обед послушания, который соблюдали по мере отпущенных им сил. Орден, объединяющий воинственных рыцарей, мог таить в себе немалую опасность. В то же время он открывал большие перспективы, позволяя папе воздействовать на язычников и еретиков не только словом, но и делом. А еретиков хватало с избытком, не только по границам христианского мира, но и в самом центре его. Папы не ладили с императорами и королями, оспаривая не только духовную, но и светскую власть. И Гонорий Второй не был исключением в этом ряду. Орден мог стать грозным оружием в руках церкви, но только в том случае, если намерения его создателей чисты. В противном случае он порождал соблазны, губительные для всего христианского мира. Государи Европы и без того обвиняли папу в гордыне, намекая на то, что светскую власть он ценит гораздо больше, чем духовную. Того же мнения придерживались и многие влиятельные клирики, среди которых епископ Жан Орлеанский занимал далеко не последнее место. Благое дело, создания ордена защитников Гроба Господня, могло привести к расколу в христианском мире и даже междоусобице, если бы вдруг выяснилось, что во главе нищих рыцарей Христа стоят еретики и убийцы.

Шевалье де Пейн хоть и был слегка удивлен внезапным приглашением Бернарда Клевросского, все-таки откликнулся на его зов незамедлительно. Магистр ордена являлся достаточно осведомленным человеком, чтобы понимать, какой властью обладает этот худой, изможденный постами человек, которого многие еще при жизни называли святым. От слова настоятеля цистерцианской обители зависело если не все, то очень многое, как в будущем храмовников, так и в судьбе самого Гуго.

– Я знаком с дочерью Ролана де Бове, – ответил на вопрос, поставленный прямо в лоб магистр. – Эта благочестивая и благонравная девица недавно сочеталась законным браком с шевалье де Русильоном сыном барона Глеба де Руси, одного из самых доблестных рыцарей Святой Земли. Венчал молодых патриарх Антиохии Рикульф в храме Святого Петра. Из чего я делаю вывод, что в жизни благородной девицы де Бове не было никаких темных пятен, бросающих тень на ее репутацию.

– А что ты знаешь о самом Ролане?

– Ролан де Бове был посвящен в рыцари графом Раймундом Тулузским с благословения папского легата де Пюи при стечении огромного количества народа. Случилось это сразу же после взятия Антиохии. Я лично присутствовал при этом событии. Благородный Ролан вырвал из рук неверных драгоценную христианскую реликвию, особенно ценимую в Провансе. Что касается отца Ролана де Бове, то он отправился в паломничество еще в те времена, когда Иерусалим находился в руках мусульман. Попал в плен, вырвался на свободу, но так и остался жить на Востоке. Что же касается замка Бове, то мне удалось побывать там мимоходом. И сенешаль, и мажордом сразу же признали в Ролане хозяина, и у меня нет никаких оснований подозревать их в лицемерии.

– Остаются его связи с еретиками, – задумчиво потер рукой подбородок аббат. – Именно в этом его обвиняет шевалье де Музон.

– Ах вот в чем дело, – усмехнулся благородный Гуго. – Впрочем, этого следовало ожидать.

– Почему?

– Ролан де Бове сначала силой вырвал из рук неверных Жослена де Куртене графа Эдессы, а потом выкупил из плена короля Болдуин.

– И каков размер выкупа?

– Двадцать пять тысяч денариев. Сумма огромная, аббат Бернард, но ведь речь шла о короле. К сожалению, лотарингцы отказались выкупать благородного Болдуина, нам пришлось обратиться к баронам Антиохии и Триполи. Общими усилиями мы собрали необходимую сумму. Все деньги нашего ордена ушли на благую цель. О чем я нисколько не жалею. Никто не упрекал баронов и шевалье Иерусалима в равнодушии к судьбе короля, но они почему-то затаили на нас обиду, особенно на Бове, во второй раз пришедшему на помощь благородному Болдуину. Разумеется, Ролану пришлось затратить немало сил, чтобы помочь королю. Ему пришлось общаться с разными людьми, в том числе и с теми, которых при всем желании не назовешь праведниками.

– А среди мусульман есть благородные люди? – неожиданно спросил аббат.

– Есть, – твердо ответил Гуго де Пейн. – Многие эмиры и беки отличаются рыцарским поведением, как на поле брани, так и в мирной жизни.

– Спасибо, магистр, ты не только снял тяжесть с моей души, но и открыл мне глаза на мир, в чем-то непохожий на наш, но, тем не менее, близкий душе каждого христианина.

Рауль де Музон был очарован приемом, оказанным ему в Труа. Как и предполагал Андре де Водемон, далеко не все епископы и кардиналы одобряли новую затею папы Гонория. Немало было и тех, кто опасался ордена нищих рыцарей куда больше, чем еретиков и язычников. Епископ Жан Орлеанский считался в этом слаженном хоре главным запевалой. Многих пугал разгульный образ жизни епископа, но никто не посмел бы отказать ему в уме, пронырливости и умении ладить с сильными мира сего.

– Дело не только в храмовниках, – пояснил епископ Жан своему гостю. – Бернард Клевросский многих напугал своими призывами к отречению от земных благ. Послушать его, так все клирики и монахи должны ходить в рубищах и питаться черным хлебом. Монастырь Сито стал рассадником идей, будоражащих простонародье. Даже здесь в Труа иные обыватели публично упрекают достойнейших из своих пастырей в чревоугодии и содомии. А разве спасение души верующего христианина зависит от того, что ел его пастырь во время обеда, индейку или сухарь? Ведь это не я отпускаю грех кающемуся, а сам Христос моими устами. Но аббат Сито в своей непомерной гордыне не хочет этого понимать. А разве Христос отказывался от трапезы со своими учениками? Разве он не лобызал в уста самих милых его сердцу? Так по какому праву иные проповедники, возомнившие себя святыми, осуждают тех, кто следует примеру Спасителя?

Благородному Раулю ничего другого не оставалось, как кивать утвердительно головой в ответ на риторические вопросы хозяина. Ответить «да» ему мешал набитый рот, а выговорить слово «нет» не хватало духу. Тем более что проповеди Бернарда Клевросского не находили отклика в душе шевалье де Музона, любившего хорошо покушать и не проносившего кубка мимо рта. Смущало его, правда, лобызание, которым епископ Орлеанский собирался одаривать милых его сердцу гостей, но поскольку хозяин не собирался здесь же, немедленно, претворять свои смелые суждения в жизнь, благородный Рауль смирился и с этим.

– Ордену нищих рыцарей не бывать, – заверил епископ своего гостя, – хватит с нас бедных цистерцианцев.

– А если Бернард Клевросский будет настаивать на своем?

– Думаю, что после нашего разговора он не пустит Ролана де Бове на порог монастыря, – небрежно бросил епископ. – К тому же далеко не все зависит от настоятеля Сито, есть среди наших клириков не менее красноречивые проповедники.

– И все-таки нужно повидаться с аббатом еще раз, – с сомнением покачал головой Музон. – Сенешаль храмовников очень опасный противник. Что может помешать слуге дьявола прикинуться праведником?

– Вот, – вскинул перст к потолку епископ. – Замечательная фраза. Ее следует запомнить. Не станет слуга дьявола публично демонстрировать грехи, а воистину праведным может быть только грешник, изредка потакающий своим страстям.

Ничего подобного благородный Рауль даже в мыслях не держал и невольно ужаснулся, как ловко епископ Жан вывернул наизнанку его слова, сказанные сгоряча и по другому поводу. Еще недавно шевалье де Музон считал себя человеком умным и даже склонным к цинизму. Даже слегка бравировал этим. Но сейчас Рауль вдруг осознал, что по сравнению с епископом Орлеанским он всего лишь агнец, влекомый на заклание неведомой, возможно даже темной, силой.

– Я познакомлю тебя с аббатом, благородный Рауль, – сказал, отдуваясь, епископ. – Но постарайся хорошо покушать перед поездкой, ибо в Сито ты не получишь ничего, кроме заплесневелых сухариков.

Словно бы в опровержение слов епископа, Бернард Клевросский выставил перед гостями вареные бобы и рыбу. Пища хоть и простая, но сытная. Зато речь аббата разочаровала его гостей настолько, что у них разом пропал аппетит.

– Я получил письмо от преподобного Сегюра с подробными ответами на свои вопросы. Мне очень жаль, епископ Жан, но тебя подвела память. Аббат Сен-Жерменский заверил меня, что лично обвенчал вдову Гранье с Роланом де Бове. Так что их дочь, ныне благородную даму де Русильон, нельзя считать плодом греха. Что же касается смерти Этьена де Гранье и череды убийств, случившихся в его замке, то все обвинения, выдвигавшиеся против Ролана де Бове, были отметены ввиду их абсурдности. А Божий суд, состоявшийся с согласия и благословения епископа Парижского, снял с вышеназванного шевалье подозрения в ереси, чародействе и магии.

– Вряд ли кровь несчастного Пьера де Рошфора может служить оправданием Ролану де Бове, – проворчал недовольный отповедью Жан Орлеанский.

– Ты не веришь в Божий суд, епископ? – вскинул удивленно брови Бернард.

– Просто жалею благородного Пьера, он ни в чем не был виноват.

– Выходит, память к тебе вернулась, Жан, – усмехнулся аббат, – и мне не придется напоминать тебе имена убийц крестоносца Этьена де Гранье?

– Спасибо за ужин, Бернард, – поднялся с места обиженный епископ. – Да пребудет с тобой Господь.

Жана Орлеанского душила ярость, но у него хватило ума не расплескивать ее в сумрачных переходах Сито. Дар речи вернулся к нему уже за воротами аббатства, когда расторопные слуги помогли ему сесть в седло смирного и крепкого коня. Нельзя сказать, что епископ богохульствовал, однако, по мнению Музона, преподобный Жан мог бы воздержаться от некоторых крепкий выражений и не вводить тем самым души своих спутников в смущение. Сам благородный Рауль настолько болезненно воспринял отповедь Бернарда Клевросского, что даже не притронулся к ужину, которым его решил угостить епископ. Что же касается Жана Орлеанского, то на его аппетит не подействовала бы даже епитимья, наложенная папой, а упрямство какого-то там аббата он вовсе не собирался брать в расчет.

– Не стоит впадать в уныние после первой неудачи, шевалье, – наставительно заметил епископ. – Бернард Клевросский популярен среди черни, но ведь не чернь будет решать столь важный вопрос. Обещаю тебе, что устав богопротивного ордена нищих рыцарей не будет утвержден никогда. Вся эта затея благородного Гуго де Пейна развалится в ближайшие месяцы.

Утешения красноречивого епископа произвели на шевалье де Музона некоторое впечатление, но он все-таки отказался от прогулки, предложенной ему преподобным Жаном. Благородного Рауля насторожил игривый тон епископа и его вдруг замаслившиеся глаза. Не хватало еще, чтобы этот распутник бросил тень на безупречную до сей поры репутацию доблестного рыцаря, слывшего благочестивым и смиренным мужем, свято соблюдавшим взятые на себя супружеские обязательства. Преподобный Жан втихомолку посмеялся над своим гостем, но неволить его не стал, опасаясь, что этот лицемер, прибывший из Святой Земли, помешает заслуженному отдыху много потрудившегося прелата. Епископ хоть и считал себя человеком свободных нравов, но приличия соблюдал неукоснительно и если грешил в собственным дворце, то только чревоугодием. Для телесных радостей он выбрал дом вдовы купца средней руки благонравной Шарлоты, нуждавшейся не столько в благословении, сколько в материальной поддержке служителя церкви. Получив причитающуюся плату, вдова сразу же слепла на оба глаза и глохла на оба уха, что как нельзя более устраивало преподобного Жана, любившего этот красивый домик на окраине Труа за уют и почти деревенскую тишину. Здесь епископ мог без помех встречаться с милыми его сердцу людьми, не стесняя себя при этом ни в чем.

– Клод уже приехал? – спросил Жан у слуги, склонившимся в почтительном поклоне.

– Он извещен о вашем желании, монсеньор.

Дабы скрасить ожидание сердечного друга, епископ присел к накрытому столу. И хотя он плотно покушал перед поездкой в дом Шарлоты, все-таки не смог устоять перед соблазном попробовать анжуйского вина, выставленного на стол заботливой хозяйкой. Возможно, этот кубок, опустошенный одним глотком, оказался лишним. Епископа стало неудержимо клонить в сон. Он все-таки успел добраться до спальни, чтобы почти без сил рухнуть на роскошное ложе. Спал преподобный Жан недолго, но проснулся совсем не там, где засыпал. В первую минуту ему показалось, что он видит страшный сон, и епископ в ужасе замотал головой, дабы отогнать от себя видение. Увы, видение не исчезло. Мрачный подвал, освещаемый чадящими факелами, мог вселить ужас даже в храброго человека, что же тут говорить о несчастном Жане Орлеанском, никогда не отличавшемся твердостью сердца. У ног епископа полыхал огонь, а вокруг очага кружил огромный человек в кожаном фартуке с раскаленными щипцами в руках.

– Сразу будем ребра ломать или для начала обойдемся бичеванием? – пробурчал палач, даже не потрудившись повернуться к своей жертве лицом.

Тут только окончательно проснувшийся Жан осознал, что висит на дыбе, голый и беспомощный, и это о его ребрах сейчас ведет речь громила с длинными руками.

– За что? – с трудом разомкнул пересохшие губы епископ.

– А мне все едино, – небрежно бросил палач, поднося алеющие щипцы к самому носу жертвы.

– Я буду кричать! – в ужасе залепетал Жан.

– Все кричат, – спокойно отозвался мучитель.

– Я – епископ! – возопил несчастный. – Я – служитель божий!

– Раньше надо было думать.

И хотя щипцы еще не прикоснулись к телу епископа, тот заверещал как заяц, пронзенный стрелой охотника. Палач посмотрел на свою жертву с видимым интересом – сначала на лицо, потом перевел взгляд ниже.

– Тебя ведь Флорой зовут?

– Жаном, – запротестовал епископ, пытаясь освободиться. – Ты что, не видишь?

– Темно, – задумчиво проговорил палач. – Да и какая разница.

– Но я же ни в чем не виновен! – закричал епископ, захлебываясь в слезах. – Как я сюда попал?

– Это ты у меня спрашиваешь? – удивился палач. – Сам должен знать. Без причины на дыбу не вздергивают. Если висишь, то, значит, виновен. Может тебя сначала ступнями в жаровню опустить?

– Зачем же, – взвизгнул епископ. – Я все скажу!

– Мне без надобности, – покачал головой палач. – Всех не переслушаешь.

– Я заплачу! Я отдам тебе все, что у меня есть!

– Молись лучше, – посоветовал громила. – Иным помогает.

Жан Орлеанский дошел до такой степени отчаяния, что едва ли не в первый раз в своей жизни воззвал к Богу. Это случилось в том самый момент, когда раскаленный щипцы уже почти коснулись его трепещущего в ужасе тела. И Бог откликнулся на призыв епископа. Два ангела, облаченные в белые котты, спустились с небес, дабы помочь ни в чем не повинному человеку избежать пытки, а возможно и смерти. От всего пережитого Жан почти потерял сознание. Его сняли с дыбы и поместили в горячую воду, смывая грязь и нечистоты с одеревеневшего тела. И только потом отнесли на ложе.

– Флора? – спросил один из ангелов, тот что был повыше ростом и пошире в плечах.

– Жан, – пискнул потрясенный всем пережитым епископ.

– Выходит, мы с тобой ошиблись, Антуан, – вздохнул рослый.

– Ошиблись, Томас – огласился второй, с нежным как у женщины лицом. – Придется вернуть его Жаку.

– Нет, – в ужасе закричал несчастный. – Я сделаю все, что вы прикажите.

– Считай, что мы посланы провидением, дабы оградить тебя от роковой ошибки, которую ты мог бы совершить. Нельзя безнаказанно перечить делу, угодному Господу. Гордыня даже более серьезный грех, чем содомия.

– Речь идет об ордене? – догадался епископ. – Я согласен! Я согласен на все.

Антуан де Мондидье и Томас де Марль ангелами не были, более того, они явили себя грешниками, не меньшими, чем преподобный Жан. Вслед за ужасом впадающий в соблазн служитель церкви испытал блаженство, правда, отнюдь не райское, но в его положении, увы, не приходилось выбирать.

Собор начался нервно. Святые отцы никак не могли прийти к соглашению по очень важному для всего христианского мира вопросу. Уже выступили аббат Бернард Клевросский и епископ Парижский, горячо ратовавшие за одобрение устава рыцарей, а умиротворение так и не наступило. Папа Гонорий, человек немолодой и от природы вспыльчивый, начал терять терпение, ибо многочисленные миряне, собравшиеся под сводами храма в качестве зрителей, уже успели выразить неодобрительным гулом свое отношение к развернувшейся между клириками дискуссии. Среди противников ордена особой непримиримостью выделялись два человека, аббат Адальберт и епископ Орлеанский. Но если аббат уже успел выплеснуть на магистра Гуго де Пейна весь сарказм, отпущенный ему Богом, то преподобный Жан пока отмалчивался, готовясь, судя по всему, обрушить на головы оппонентов свои несокрушимые аргументы. Благородный Гуго отверг все обвинения в корыстолюбии с негодованием. Он напомнил собравшимся, что все рыцари, вступившие в орден, отказались в его пользу от имущества, принадлежащего им по праву. Благородные шевалье без колебаний пожертвовали замки и земли на благое дело защиты Гроба Господня. Теперь им осталось только отдать жизни в борьбе с мусульманами, чтобы доказать маловерам чистоту своих помыслов.

– Каждый из нас беднее тех несчастных, что сейчас просят милостыню у стен этого храма, но все вместе мы будем богаты милостью божьей и благословением святой матери церкви. Милость божья всегда с нами, и теперь от вас, святые отцы, зависит, будет ли простерта над нищими рыцарями Христа длань папы Гонория, или мы останемся без его благословения сиры и босы перед сонмищем врагов истинной веры. Освобожденный Иерусалим взывает к вам, прелаты, моими устами. Так почему же вы отворачиваетесь от нас, гася надежду в благородных сердцах?!

Речь магистра ордена произвела впечатление, как на мирян, так и на клириков, правда далеко не всех. Аббат Адальберт уже готов был вновь ринуться в бой, но его остановил мягким жестом епископ Жан Орлеанский. Замерли все, как противники ордена, так и его сторонники. Одни – в предвкушении победы, другие – в предчувствии поражения.

– Нет в этом зале человека, более терзавшегося сомнениями, чем я, скромный служитель церкви, – начал свою речь епископ. – Но разве могу я, червь земной, перечить гласу Господа. Ни речь благородного Гуго, ни слова аббата Бернарда не затронули моего сердца. Только сам Христос мог наставить меня на путь истины. Он явился ко мне и сказал: отдай им все, бедный Жан, ибо души их столь же чисты, как и помыслы. А потому говорю я вам, возлюбленные мои братья, поступайте так, как хочет Спаситель. Следуйте примеру моему, бедные и богатые, клирики и миряне, благородные шевалье и простолюдины, ибо нет на этом свете дела более угодного небесам, чем служение Христу, возлюбившему свое грешное стадо.

Епископ Жан достал из-за пояса вместительный кожаный мешочек и высыпал его содержимое в стальной шлем, подставленный расторопным Томасом де Марлем. Золотые монеты призывно звенели в наступившей мертвой тишине, понуждая благочестивых людей к щедрости. Шевалье в белом сюрко шествовал по залу со стальным шлемом в руках, а золото все звенело и звенело, заполняя сосуд, показавшийся многим присутствующим бездонным. Аббат Адальберт, бледнея от ненависти, бросил под ноги Орлеанскому свой опустевший кошелек. Епископы Пизанский и Миланский метали в двурушника полные возмущения и ярости взоры, но преподобный Жан стоял среди людского моря чистый и непорочный, неподвластный как хуле, так и похвалам.

Рауль де Музон был настолько потрясен провалом своей миссии, что слег от огорчения. Не исключено, правда, что он простудился на сквозняке, когда в толпе мирян ожидал решения Собора. Епископ Жан явил миру еще один пример христианского милосердия и смирения, лично ухаживая за своим гостем.

– Я видел ангелов мой, дорогой друг, – со вздохом поведал праведник благородному Раулю. – Небесный свет пролился мне на голову, и душа моя возликовала в предвкушении чуда.

– И чудо случилось, – хмыкнул шевалье де Музон.

– Не богохульствуй, благородный Рауль, – предостерег его епископ. – Никто не может знать наперед, где и как Господь выразит нам свою волю. Нам же остается смиренно принять как дары его, так и кару.

– Значит, ордену быть?

– Папа Гонорий уже подписал устав, – усмехнулся епископ Жан. – Храмовники по всей Европе собирают подношения. Мой тебе совет, благородный Рауль, не опоздай с дарами. Дабы тебя не сочли еретиком и не записали в пособники дьявола.

Глава 10. Смертельный удар.

Как и предполагал Андроник, эмиру Тимурташу даже в голову не пришло оспаривать власть у атабека Зенги, присланного в Халеб самим султаном. По городу ходили упорные слухи, никем не опровергаемые, что Махмуд, благодарный почтенному Иммамеддину за поддержку в войне с халифом Мустаршидом Биляхом, передал под его начало не только Месопотамию, но и Сирию. Вряд ли султан это сделал по доброте сердечной, просто Зенги за считанное количество месяцев превратился в фигуру, с которой приходилось считаться всем, включая и молодого Махмуда. Андронику пришлось приложить массу усилий, чтобы найти подходы к могущественному атабеку, чья армия, и без того многочисленная, увеличивалась едва ли не с каждым днем. Многие мусульмане, ненавидящие христиан, увидели в Зенги вождя, способного избыть заразу, проникшую в Сирию, Ливан и Палестину с запада. Даис уже не единожды пожалел, что в неуемном раже передал аль-Кашабу списки едва ли не всех ассасинов, обитавших в Халебе, а кади шиитов не нашел ничего лучше, как бросить несчастных приверженцев шейха Бузург-Умида под ножи головорезов Бурзука. Впрочем, и аль-Кашаб и Бурзук уже поплатились жизнями за свою неосмотрительность. Их смерть, надо полагать, послужит уроком тем, кто осмеливается бросить вызов новому Повелителю Времени. Почтенный Андроник не чувствовал в себе достаточных сил, чтобы на равных бороться с бывшим федави – сказывался возраст. Его цели были скромны, а желания исполнимы. Следовало только подчистить за собой следы и пополнить казну, дабы провести остаток дней в покое и благоденствии. Для этого ему, во что бы то ни стало, нужно было встретиться с атабеком, не подпускавшим к себе даже правоверных мусульман, не говоря о слугах шайтана ассасинах. После долгих наблюдений и размышлений Андроник пришел к выводу, что его проводником в покои атабека вполне может стать бек Сартак, поселившийся во дворце покойного Саббаха. Почтенному Сартаку уже исполнилось тридцать пять лет, добрую половину из которых он звался Эркюлем де Праленом. Каким образом нищий провансалец, не успевший получить рыцарского звания, оказался в плену у мусульман, Андроник не знал. Так или иначе, но Прален почти пять лет провел в рабстве у атабека Ильгази. Потом стал мамелюком султана Махмуда. Чем этот Сартак смог угодить привередливому Зенги можно было только догадываться. Но, судя по всему, услуга была существенной, коли атабек выкупил Эркюля из рабства и сделал не просто беком, а начальником своих телохранителей. Будь у Андроника побольше времени, он бы конечно сумел выяснить всю подноготную провансальца, но, к сожалению, время поджимало, и даису пришлось действовать почти вслепую. Обнадеживало уже то, что Сартак согласился на встречу с незнакомым человеком, хотя и догадывался, что под скромной личиной портного Андроника скрывается очень опасный и влиятельный человек.

– Ты агент византийцев? – прямо спросил он у гостя, скромно застывшего у порога.

Какие-нибудь два года назад на этом помосте возлежал почтенный Саббах, просвещенный каирец, один из самых образованных людей своего времени. Помещение с тех пор почти не изменилось, даже персидский ковер был, кажется, тем же самым, вот только хозяин у всех этих красивых и дорогих вещей поменялся. Почтенный Сартак, хоть и уступал своему предшественнику в образованности, зато явно превосходил его в готовности к действию. Андроник с первого взгляда оценил сухую подвижную фигуру бека, его насмешливые острые глаза и доброжелательную усмешку на губах, не обещавшую, однако, собеседнику ничего хорошего.

– Можно сказать и так, – не стал спорить Андроник. – Кроме того, я даис исмаилитов, именуемых еще и ассасинами, здесь в Сирии.

– И ты пришел ко мне вымаливать прощение? – вскипел бек Сартак. – Клянусь Аллахом, я не прощаю убийц своих единоверцев.

– Ты, видимо, запамятовал, дорогой Эркюль, что правителем Халеба является Иммамеддин Зенги, и только он имеет право карать и миловать, – насмешливо отозвался гость, не убоявшийся гнева хозяина. – Атабек, вероятно, слышал обо мне много хорошего и много дурного. Это я предупредил султана о возможном союзе халифа Мустаршида и шейха Бузург-Умида.

– Так ты еще и предатель, даис?

– А разве ты, благородный Эркюль, не пошел той же дорогой?

– На меня снизошло откровение! – вскричал бек, приподнимаясь с ложа.

– На меня тоже, – охотно поддержал его в религиозном рвении Андроник. – Я пришел к выводу, что Бузург-Умид предал веру и не захотел следовать его примеру.

– Чего ты хочешь от меня? – нахмурился Сартак.

Андроник, пристально следивший за хозяином, решил, что Эркюль де Прален, человек умеющий сдерживать свои порывы, в противном случае участь даиса оказалась бы незавидной. У хитроумного портного появилась надежда на обстоятельный разговор не только с Сартаком, но и с атабеком Зенги, умеющим, судя по всему, подбирать людей не только преданных, но и умных. Редкое качество в сельджукских эмирах, привыкших ставить собственный каприз выше интересов ислама.

– Я собираюсь на покой, благородный Эркюль, – печально вздохнул даис, – но мне бы не хотелось бросать своих людей без присмотра. Тем более что своими успехами я обязан именно им. Речь идет о людях, занимающих разное положение в обществе и способных обеспечить атабека ценными сведениями о положении в Антиохии, Иерусалиме, Триполи, Дамаске, Хомсе и даже Каире.

– Ты настолько благороден, что собираешься подарить своих агентов атабеку? – насмешливо спросил Сартак.

– Слово «продать» мне нравиться больше, – спокойно Андроник. – Десять тысяч денариев меня бы устроили, дорогой Эркюль.

– Ты в своем уме, даис, – засмеялся в полный голос бек.

– А сколько, по-твоему, почтенный Сартак, стоят глаза и уши? – нахмурился гость. – Атабек Зенги пришел в чужую землю. Чтобы создать сеть осведомителей, ему потребуются годы упорного труда и такое количество денег, перед которыми сумма, названная мной, просто меркнет.

– Допустим, даис, твои люди стоят очень дорого, но кто мне поручится за тебя, почтенный? – покачал головой Эркюль. – Об атабеке Зенги я даже не говорю. Он никогда не подпустит к себе ассасина.

– Но это же смешно, Сартак, – развел руками Андроник. – Я старый больной человек, не обладающий ни силой, ни умением наносить удары.

– Не прибедняйся, даис, – поморщился Эркюль. – Я слышал о тебе достаточно много, чтобы понять, с каким хитрым и коварным лисом имею дело.

– У меня есть враг, – сказал Андроник. – Он является препятствием на пути атабека Зенги. Пусть голова этого человека ляжет в основание нашего договора, бек Сартак.

– О ком идет речь, даис?

– О коннетабле Антиохии Глебе де Руси, – понизил голос почти до шепота Андроник. – После его смерти Антиохию можно будет брать голыми руками.

– А граф Боэмунд?

– Самовлюбленный мальчишка, мечтающий о славе своего отца, но не имеющий и десятой доли ума и дарований графа Тарентского.

– Хорошо, даис, – кивнул Эркюль, – я поговорю с атабеком. Но не взыщи, если его решение будет не в твою пользу. В этом случае, мне придется снести тебе голову и бросить твое тело на съедение собакам.

– Я уже слишком стар, Эркюль, чтобы бояться смерти, – обворожительно улыбнулся собеседнику Андроник. – К тому же умный атабек своего не упустит.

– За десять тысяч денариев? – не остался в долгу Сартак, показавший гостю великолепные зубы.

– Для человека такого масштаба, бек, это мелочь. Величие души не измеряется деньгами.

Возвращение Андроника в Антиохию можно было бы назвать триумфальным, если бы не скверные новости, пришедшие из Иерусалима. Папа Гонорий Второй утвердил устав ордена нищих рыцарей Христа и позволил им собирать средства на свои нужды по всей Европе. Количество уже собранных денег поражало воображение. А ведь храмовникам дарили еще и земли и замки. Похоже, религиозное безумие в очередной раз охватило Запад, что очень скоро должно было аукнуться на Востоке. Почтенный Андроник нисколько не сомневался, что Ролан де Бове найдет этим сокровищам нужное применение. Орден храмовников, и без того уже вызывающий головную боль у разумных людей, вполне способен стать угрозой не только для мусульман, но и для христианских государей Святой Земли.

– Надеюсь, ты объяснил благородному Боэмунду, какую опасность таит в себе орден лично для него? – спросил Андроник у Санлиса.

– На него мои объяснения не произвели должного впечатления, – усмехнулся барон. – Его куда больше волнует беременность Алисы, о которой она во всеуслышанье объявила недавно.

– Какая удача! – всплеснул руками даис.

– А чему ты, собственно, радуешься, Андроник? – возмутился Санлис. – Можно подумать, что Алиса забеременела от тебя.

– Неважно, от кого она забеременела, важно, что подумает об этом Боэмунд.

– Но прошло уже семь месяцев, как мы вернулись из Иерусалима, – пожал плечами Санлис. – Алиса, по моим сведениям, находится на втором месяце. Так что понести от Сабаля она могла только с помощью божьего чуда.

– Я ценю твой юмор, благородный Ги, – вздохнул Андроник. – Но голубки вполне могли встретиться здесь в Антиохии, в каком-нибудь тайном убежище.

– Ты отлично знаешь, что они вообще не встречались, ни здесь, ни в Иерусалиме, – рассердился Санлис.

– А какое это имеет значение? – удивился даис. – Через несколько месяцев Алиса родит Боэмунду наследника, и это в данном случае главное. Графу угрожает опасность, и ты должен раскрыть ему на это глаза. Мы просто обязаны нанести удар раньше, чем заговорщики начнут претворять свои грязные замыслы в жизнь.

– Заговорщиками мы объявим барона де Сабаля и коннетабля де Руси, – сообразил Санлис.

– Вот именно, – ухмыльнулся Андроник.

– А если Боэмунд нам не поверит?

– Поверит, если ты представишь ему новые доказательства неверности жены. Для начала тебе следует найти уютное гнездышко, где ворковали голубки два месяца тому назад. Ну хотя бы вот этот дом. Боэмунд ведь не знает, что он принадлежит тебе?

– Дом записан на одну вдовушку, – пояснил Санлис. – Весьма почтенную женщину.

– Почтенные женщины очень часто выступают своднями, – поделился даис жизненным опытом со старым другом. – Надеюсь, тебе удастся разговорить вдову на дыбе. Если Боэмунду этого будет мало, найди еще одну свидетельницу встречи благородного Гуго с Алисой. Для этой цели подойдет любая служанка.

– Не надо меня учить, портной, – обиделся Санлис.

– Я рад, благородный Ги, что ты схватываешь все с полуслова, – расплылся в улыбке даис. – Ты должен любым способом вырвать у Боэмунда письмо к коннетаблю с предложением, поохотиться в окрестностях замка Баграс.

– Зачем?

– У меня есть сведения, что разбойники-сельджуки готовят набег как раз в те места. Было бы неблагородным, оставлять их без добычи.

– А я полагал, что начать следует с Сабаля, – задумчиво почесал затылок Санлис.

– Нет, дорогой Ги, – покачал головой Андроник. – Боэмунд не должен иметь к смерти барона Латтакии ни малейшего отношения, дабы не бросать тень на репутацию Алисы и не портить отношения с королем. Благородного Гуго устранит его ревнивая жена, которую граф потом примерно накажет.

– А что будет с Латтакией?

– Я подарю портовый город тебе, дорогой друг, – пообещал Андроник. – Ты заслужил этот дар своим усердием.

– Есть о чем подумать, – согласился Ги.

– Думать уже поздно, Санлис, – возразил ему даис. – Пришла пора действовать.

Боэмунд решил лично посетить место, где благородная супруга наставляла ему рога с негодяем Сабалем. Ревнивый граф с трудом сдерживал ярость, рвущуюся из груди, и Санлису пришлось затратить массу усилий, чтобы предотвратить вспышку страстей. Если Боэмунд и был чем-то похож на отца, так это необузданным нравом и мстительностью в отношении своих врагов. А вот лицом и фигурой он пошел в свою французскую родню, отличавшуюся склонностью к полноте. Конечно, до короля Людовика Толстого ему еще далеко, так ведь и годами Боэмунд много моложе своего дяди.

– Кому принадлежит этот дом? – хмуро спросил он у Санлиса.

– Формально он числится за вдовой купца Аршака, но истинной владелицей дома является благородная Тереза, супруга барона де Сабаля. По Антиохии ходят упорные слухи, государь, что именно в этом доме Тереза отравила своего любовника Танкреда.

– За что? – удивился Боэмунд.

– За то, что он бросил ее ради благородной Сесилии. Поговаривали также, что руку к этому отравлению приложил Рожер Анжерский, но так это или нет, я судить не берусь.

– Выходит, мой дядя, благородный Танкред, пал жертвой заговора? – спросил Боэмунд, мрачно разглядывая роскошное ложе из дерева и словной кости под балдахином пурпурного цвета.

– Ни он первый, ни он последний, – потупился Санлис.

– Хочешь сказать, что Сабаль спит и видит, как заменить меня не только на брачном ложе, но и на троне?

– У благородного Гуго очень высокие покровители, – вздохнул Ги. – Сам он, конечно, глуп, но в хитроумных советниках у него нет недостатка. Коннетабль де Руси полагает, что договориться с незаконнорожденным отпрыском Вермондуа гораздо проще, чем с законным сыном благородного Боэмунда.

– До сих пор коннетабль хранил верность нашей семье.

– Возможно, он действительно любил твою матушку, граф. Но на тебя его любовь не распространялась никогда. Ты был помехой на пути барона де Руси к власти. И вот теперь он решил, что пробил его час.

– По-твоему, я должен арестовать благородного Глеба и отправить его на плаху?

– Увы, государь, на это у тебя не хватит сил, – скорбно вздохнул Санлис. – За Глеба де Руси вступятся король Болдуин и граф Понс Триполийский, оба они слишком многим обязаны коннетаблю, чтобы отмолчаться. За твоего врага горой встанут едва ли не все бароны Святой Земли, с которыми он прошел путь из Константинополя до Иерусалима. А тебя они сочтут завистливым мальчишкой, клевещущим на заслуженного ветерана.

– Хорошо, – усмехнулся Боэмунд. – Я буду молча смотреть, как этот паук плетет свои сети вокруг меня и моих близких.

– Я ничего подобного тебе не предлагал, государь, – пожал плечами Санлис. – Коннетабль должен умереть, но существует масса способов сделать это без лишнего шума.

– И один из этих способов Рожер Анжерский использовал против моего дяди Танкреда.

– Благородный Рожер был человеком чести, – нахмурился Санлис. – Не его вина, что сюзерен, коему он принес вассальную присягу, спутался с его женой. С ним поступили подло, и он вправе был отомстить обидчику. Конечно, большинство людей в таких случаях молчат, терпеливо снося насмешки окружающих, но Рожер оказался не из их числа. И я до сих пор горжусь тем, что этот достойный правитель и отважный полководец называл меня своим другом.

– Чего ты хочешь от меня, Ги? – вспылил Боэмунд.

– Меня устроят всего несколько строчек, написанных твоей рукой.

– Быть по сему, – мрачно изрек граф. – Ты их получишь.

Благородный Глеб с интересом прочел письмо, принесенное ему Алдаром. Сенешаль пребывал в хорошем настроении и даже высвистывал толстыми губами какую-то птичью трель. Печенег умел подражать птицам, этот его дар очень нравился женщинам и детям, но барона де Руси свист раздражал, и поэтому он махнул в сторону старого друга рукой.

– Я слышал, что Фульк Анжуйский уже приехал в Иерусалим.

– Поездка храмовников в Европу оказалась успешной во всех отношениях, – охотно подтвердил Алдар. – Свадьба состоится в ближайшее время.

– А к чему такая спешка? – удивился Глеб.

– Гвидо де Шамбли утверждает, что благородная Мелисинда беременна.

– А почему он мне об этом не сказал? – обиделся на племянника барон.

– Тема уж больно щекотливая, – засмеялся Алдар. – К тому же он дал слово благородному Гуго, что будет нем, как рыба.

– Но с тобой он все-таки поделился?

– Так я ведь барону де Сабалю не чужой, – пожал плечами печенег. – Кстати, меня ты тоже можешь поздравить, я скоро стану дедушкой, причем дважды.

– Ты обладаешь удивительной способностью, благородный Алдар, запутывать самые простые дела до такой степени, что у меня начинает болеть голова от усилий в них разобраться. О беременности благородной Милавы я уже слышал, но при чем тут Гуго де Сабаль?

– В данном случае – не при чем. Речь идет не о Милаве, а о Мелисинде.

– Но ведь она невеста Фулька Анжуйского?

– Что, однако, не помешало ей забеременеть от Гуго де Сабаля, – пояснил с усмешкой Алдар.

– Когда он успел?! – возмутился барон де Руси.

– Этьен де Гранье утверждает, что беременность Мелисинды, это результат интриг сенешаля Ролана де Бове.

– Позови Гвидо, – попросил Глеб. – Я хочу услышать все из первых уст.

Шевалье де Шамбли заглянул в замок Ульбаш на пути из Джебайла в Раш-Гийом. По его же собственным словам он навещал родную дочь и внука, рожденного год назад от старшего сына барона фон Рюстова. Гвидо много рассказывал о внуке, о дочери, о зяте, о благородной Марьице, но о самом важном почему-то умолчал.

– Стоит ли удивляться беременности молодой женщины, даже если она дочь короля, – смущенно откашлялся Гвидо.

– Я не удивился, когда мне сообщили о беременности Алисы и даже поздравил графа Боэмунда с будущим наследником, но мы ведем речь о Мелисинде, – нахмурился барон.

– Ситуация щекотливая, – согласился шевалье де Шамбли. – Но я почти уверен, что Фульк Анжуйский не станет поднимать шум из-за подобных пустяков. В конце концов, он далеко уже не юноша, да и детей за свою жизнь наплодил с избытком. Он признает ребенка своим, и тем самым заткнет рот сплетникам.

– А король знает о недостойном поведении своей старшей дочери? – спросил Глеб.

– Во всяком случае, Болдуин настоятельно посоветовал Сабалю убраться из Иерусалима и никогда больше не попадаться ему на глаза. Что Гуго и сделал. Сейчас он в Латтакии, оправдывается перед своей женой за долгую отлучку.

– Не наши это заботы, – махнул рукой Алдар. – На твоем месте, Глеб, я бы помирился с Боэмундом, воспользовавшись приглашением.

– Каким приглашением? – спросил Гвидо.

– Граф приглашает барона на соколиную охоту, – пояснил сенешаль, кивая на лист, лежащий на столе. – Говорят, Боэмунд без ума от этой новой забавы.

– Я бы поехал, – вздохнул Гвидо. – Зачем нам эти слухи о заговоре и грядущей усобице.

Глеб еще раз пробежал глазами послание, не содержащее ничего важного, и пожал плечами:

– Стоило дорогую бумагу переводить, мог бы передать приглашение на словах.

– Видимо, хотел удивить тебя своей грамотностью, – усмехнулся Алдар.

– Удивил, – охотно подтвердил Глеб. – В каждом слове по две ошибки.

– Молодость, – завистливо вздохнул Гвидо. – Ему сейчас не до латыни.

– Так мы поедем или нет? – спросил сенешаль.

– Готовь лошадей, – махнул рукой барон. – Завтра с утра выезжаем.

Алдар настаивал на десяти сержантах, но Глеб взял с собой только пятерых. Сенешаль поморщился, но поскольку благородный Гвидо со своей свитой вызвался проводить коннетабля до Баграса, то спор угас сам собой. Сам шевалье де Шамбли в охоте участвовать не собирался, просто Баграс лежал на полпути к замку Раш-Гийом. Зато печенег не мог упустить такой случай, из троих шевалье он единственный был завзятым охотником, а соколы являлись его страстью. Предусмотрительный коннетабль заставил всех своих спутников прихватить в дальнюю дорогу кольчуги. Что не вызвало возражений ни у Алдара, ни у сержантов. Жизнь в чужой земле научила их осторожности. Даже отправляясь на охоту, бароны и шевалье высылали вперед дозорных, дабы не попасть в ловушку, устроенную сельджуками. У всех на памяти был несчастный случай с королем Болдуином, решившим развлечься на берегу Евфрата, а потом два года просидевшим в оковах. Конечно, долина Оронта место куда более безопасное, но и сюда порой забредают шайки разбойников, охочих до добычи. Впрочем, туркмены вряд ли рискнут напасть на отряд, включающий трех рыцарей и дюжину сержантов, способных постоять за себя в короткой стычке.

Земля в долине Оронта еще со времен Римской империи славилась своим плодородием. Войны последних лет, прокатившиеся по Сирии, хоть и подорвали сельской хозяйство, но все же не настолько, чтобы графство Антиохийское испытывало недостаток продовольствия. Здешние земледельцы, как христиане, так и мусульмане, отличались редкостным трудолюбием и в течение короткого срока сумели восстановить фруктовые сады, вытоптанные завоевателями. С приходом сельджуков в окрестностях Антиохии вплотную занялись овцеводством. Сукно, произведенное в этих краях, охотно покупали даже в Константинополе, где не было недостатка в мастерах. На пути к Баграсу коннетабль и его спутники миновали несколько сел и городков, нигде надолго не останавливаясь. Глеб рассчитывал прибыть в замок к вечеру, дабы не стучатся в чужие ворота в темноте.

– Местные пастухи видели большой отряд, примерно в сотню всадников, – сообщил Алдар, заглянувший мимоходом в одну из хижин. – По их словам, воины двигались со стороны Халеба, однако сирийцы не сумели определить, какого они племени.

– Неужели Зенги решил прощупать слабые места в нашей обороне? – вопросительно посмотрел на коннетабля Гвидо.

– Вряд ли, – пожал плечами Глеб. – Пока у нас с сельджуками мир, и вряд ли атабек станет тревожить нас по пустякам. Зенги готовится к большой войне, обрастает союзниками, и если решит ударить, то бить будет наверняка. Скорее всего, это либо туркмены, либо кто-то из наших баронов, решивший поохотиться вместе с Боэмундом. Но в любом случае нам следует держаться настороже.

– Я приказал сержантам облачиться в кольчуги и проверить оружие, – сказал Алдар.

– Нам тоже следует о себе побеспокоиться, – кивнул Глеб. – Не хватало еще, чтобы стая коршунов застигла нас врасплох.

Почтенный Андроник переживал так сильно, словно здесь в двух милях от замка Баграс решалась его судьба. Отчасти так оно, конечно, и было. От успеха сегодняшнего предприятия зависело во многом его будущее. Но не только это немаловажное обстоятельство заставляло обычно осторожного даиса то и дело выезжать из оливковой рощи на дорогу и вглядываться вдаль. Андроник хотел не просто уйти, а уйти красиво, отомстив своим врагам за все обиды, которые он претерпел по их вине. А среди этих врагов Глеб де Руси занимал далеко не последнее место. Но и убийства коннетабля Андронику было мало, он рассчитывал втравить графство в междоусобную войну, которая неизбежно бы привела к поражению крестоносцев на Востоке. А уж кто воспользуется несчастьем гордых франков, атабек Зенги или басилевс Иоан, даиса нисколько не волновало. Он успел заручиться поддержкой и того, и другого. Прожженный интриган Никодим сейчас завистливо сопел за спиной Андроника. Бек Сартак беспокойно крутился в седле, косо при этом поглядывая на барона де Санлиса. Похоже, благородный Эркюль не слишком доверял своим союзникам и всерьез опасался удара в спину. Сотня его мамелюков уж очень глубоко проникла на чужую территорию, и предательство почтенного Андроника стало бы для них роковым. Боялся Сартак, в общем-то, не зря. Даис Сирии затеял игру крупную и кровавую, ставками в которой были жизни очень многих людей, включая и жизнь хитрого бека. Андроник настоял, чтобы среди мамелюков благородного Эркюля не было ни сельджуков, ни арабов – только франки, перебежавшие на сторону мусульман или, в крайнем случае, сирийцы и армяне. Кроме того, он лично нанял десяток головорезов-христиан, которые за пригоршню монет способны были убить родного отца. Эти должны были погибнуть в первую очередь. Благородный Ги морщился, глядя на антиохийское отребье, но помалкивал. Даже барону не под силу постичь всю глубину великого замысла почтенного Андроника. Впрочем, этот замысел, чего доброго, обернется катастрофой, если коннетабль задержится в пути. Дело в том, что даис отправил своего человека в замок Русильон и теперь мучительно высчитывал, успеет ли благородный Глеб прибыть к месту засады раньше сына, или начинание самого хитрого, если не самого умного человека в Сирии обернется досадной неудачей. Увидев пыль на горизонте, Андроник облегченно вздохнул. Подскакавший дозорный доложил беку Сартаку, что тринадцать всадников приближаются к роще по дороге, ведущей к замку Баграс.

– Аллах велик, – вскинул руки к небу Эркюль де Прален. – Он услышал наши молитвы.

– Готовьтесь, – обернулся Андроник к своим наемникам. – С нами Бог.

Скептическая ухмылка появилась на худом лице Санлиса, но тут же исчезла под бременем грядущих забот. Ги на всякий случай проверил, как вынимается из ножен меч, хотя не собирался участвовать в бойне. В исходе кровавой затеи он не сомневался. Числом мамелюки превосходили сержантов в десять раз, а при таком раскладе трудно проиграть битву.

– Стреляйте по лошадям, – приказал лучникам бек Сартак. – Пешими они долго не продержатся.

Близость замка Баграс расслабляюще подействовала на франков. Видимо, коннетабль был совершенно уверен, что граф Боэмунд никому не позволит озорничать у стен своего замка. Во всяком случае, он обнаружил засаду только в тот момент, когда на его свиту из ближайшей оливковой рощи обрушился рой стрел. Половина сержантов была убита в первые мгновения схватки. Та же участь постигла практически всех лошадей. Однако коннетабль успел соскочить с падающего жеребца и крикнуть своим товарищам:

– Отступаем к холму!

Холм этот, поросший невысоким кустарником, сослужил франкам добрую службу. А наемники Андроника, замешкались с атакой, не желая без нужды подставлять лбы под удары тяжелых мячей благородных шевалье и сержантов. Мамелюки выскочили к подножью холма слишком поздно, когда коннетабль и его уцелевшие люди уже успели взобраться на вершину, увенчанную грудой камней, оставшихся от пастушьей хижины. Из-за этих камней они открыли стрельбу из арбалетов, да так удачно, что не менее десятка верных сынов Аллаха вылетели из седел раньше, чем успели сообразить, что дичь огрызается.

– На холм! – крикнул наемникам Андроник.

Увы, его приказ хоть и был услышан, но не возымел никакого действия. Антиохийское отребье не желало отдавать свои жизни за интересы докучливого портного. В любое мгновение эти трусливые подонки могли удариться в бега, поломав все планы даиса.

– Перестреляйте их, – холодно бросил Андроник беку Сартаку.

Наемники, напуганные недружелюбными действиями своих союзников, ринулись было на дорогу, но стрелы мамелюков оказались проворнее неповоротливых коней. Через мгновение дорога была усыпана конскими тушами и человеческими телами.

– Зачем ты их вообще взял с собой? – поморщился Санлис.

– Потом объясню, – отмахнулся Андроник и, вскинув глаза на вершину холма, воскликнул почти в ужасе: – Они разожгли костер!

– И что с того? – криво усмехнулся Санлис. – Вряд ли Боэмунд кинется им на помощь.

– Могут подоспеть другие, – сорвалось у даиса с языка.

Благородный Ги бросил на своего ненадежного друга подозрительный взгляд, но промолчал. Впрочем, сейчас действительно было не до разговоров. Спешенные мамелюки густо полезли на холм, потрясая кривыми мечами. Атаку возглавил сам бек Сартак, не отличавшийся, видимо, робостью сердца. Поначалу Андронику показалось, что мамелюки без труда разделаются с уцелевшими шевалье и сержантами, но, увы, его расчет оказался излишне оптимистичным. Возня на холме продолжалась. Дабы лучше видеть происходящее, барону и даису пришлось выехать из зарослей на дорогу. Причем благородный Ги едва не пострадал за свое любопытство – пущенный с вершины холма арбалетный болт угодил в шею его коня. Санлис вскрикнул от неожиданности, но головы все-таки не потерял и сумел вскочить на ноги раньше, чем хлынувшее с холма мамелюки втоптали его в грязь. Франков в живых осталось только четверо, но, судя по их ухваткам, это были испытанные бойцы. Андроник без труда опознал среди них коннетабля, благо благородный Глеб успел потерять в схватке шлем и теперь сражался с непокрытой головой. На первый взгляд рыцарь, привыкший биться на коне, двигался по земле неуклюже, широко расставляя ноги, но почти каждый взмах его меча означал смерть для очередного мамелюка. Даис вскрикнул от радости, когда один из франков вдруг упал под тяжестью навалившихся на него тел. Зато трое остальных казались неуязвимыми. У Андроника волосы зашевелились на голове, когда он осознал, что его затея может закончиться совсем не так, как ему мнилось.

– Это коннетабль, Алдар и Гвидо де Шамбли, – прошипел Санлис, потирая ушибленный бок. – Чтобы он провалился этот твой бек Сартак со своими мамелюками. Эти бараны не сумеют их остановить.

– К коням пробиваются, – сообразил Андроник и, обернувшись к притихшим коноводам, заорал: – Коней уводите, идиоты.

– Лучники! – надрывался где-то в стороне Эркюль де Прален. – Стреляйте хоть кто-нибудь.

Лучники кучковались вокруг коней, но стрелять не решались, боясь угодить в своих, окруживших рыцарей плотным кольцом. Мамелюков было не менее трех десятков, но они скорее мешали, чем помогали друг другу. То ли людям Сартака не хватало опыта, то ли они действительно столкнулись с дьяволами во плоти, так или иначе, все их усилия оборачивались смертью. Мамелюки падали на залитую кровью землю с пугающей регулярностью. Их кольцо редело. От воплей раненых и хрипов умирающих у Андроника заложило уши, и он с трудом разобрал слова Санлиса, обращенные к Сартаку:

– Стреляй по своим, бек, иначе уйдут!

Лицо Эркюля едва угадывалось в подступающем полумраке, и Андроник скорее угадал, чем увидел, как оно перекосилось от ужаса. Зато Санлиса прыгающего вокруг чужого коня, он видел очень отчетливо и даже расслышал ругательство, сорвавшееся с его уст:

– Помоги, портной, черт тебя побери!

Андроник, не слезая с седла, придержал за повод взбесившегося жеребца. Санлис, наконец, то попал ногой в стремя и прохрипел в лицо даису:

– Топот слышишь?

Андроник вздрогнул всем телом и напряг слух. Кроме звона стали он не слышал ничего, но поверил старому другу на слово.

– Стреляй, бек, – истошно завопил он в темноту, – или подохнешь вместе с ними. К франкам идет помощь.

Эркюль, видимо, тоже почуял неладное, во всяком случае, он уже успел утвердиться в седле своего горячего коня. Приказа Андроник не услышал, зато увидел решительный взмах руки. Лучники истребляли своих товарищей одного за другим, чтобы поразить тех, кто до сих пор казался им неуязвимыми. Даис увидел, как упал коннетабль, пронзенный едва ли не десятком стрел, и закричал срывающимся от пережитого ужаса голосом:

– Уходим, Санлис! Будь они прокляты, эти мамелюки!

Андроник и сам не помнил, как преодолел две мили, отделяющие его от замка Баграс. В себя он пришел, когда услышал скрип открывающихся ворот. Ги де Санлис, единственный его спутник, крякал что-то расстроенным селезнем сержантам, окружившим беглецов, но даис никак не мог уловить смысл его слов, они утопали в жутких воплях, стоящих у него в ушах.

– Итак? – это было первое слово, которое разобрал Андроник, но произнес его не Санлис, а граф Боэмунд, выплывший из белесого тумана.

– Коннетабль убит, – глухо произнес Ги. – Остальное неважно.

– А что с портным? Он ведет себя словно сомнамбула.

– Это от испуга, – усмехнулся барон. – Мы с ним едва ушли от погони.

– И кто же гнался за вами? – спросил граф.

– Сдается мне, что это был шевалье де Русильон, – сказал Ги, кося злыми глазами на Андроника, с трудом обретающего себя.

– Скверно, – вздохнул Боэмунд. – Если он постучится в ворота моего замка и потребует выдать убийц своего отца, то мне придется уступить.

– То есть как это – уступить? – вскинул гудящую голову Андроник.

– Но ведь это ты, портной, охотился на коннетабля, когда все мои верные шевалье собрались поохотиться на журавлей?

– Шутить изволишь, благородный Боэмунд, – оскалился даис. – В мои ли годы подвергать себя смертельному риску. Шевалье де Русильон сочтет тебя лжецом и будет прав. Мы с благородным Ги всего лишь жертвы чужого коварства. Нам пришлось спасаться от сарацин, разбойничающий вокруг твоего замка.

– Хорошо, если так, – задумчиво проговорил Боэмунд. – Но я в любом случае, открою ворота победителю.

К счастью для Андроника, никто в ворота замка Баграс в эту ночь не постучался. Шевалье де Русильон не приехал в гости к графу Антиохийскому и на следующий день. Зато посланные на место кровавой схватки сержанты обнаружили несколько десятков убитых сарацин. Тел франков они так и не наши, ни на вершине холма, ни у его подножья. Это могло означать только одно: Влад де Русильон заподозрил графа Боэмунда в коварстве, что в будущем сулило Антиохии немалые проблемы.

– Доволен? – с подозрением глянул на портного Санлис.

– Все идет именно так, как задумывалось, – улыбнулся Андроник. – Какое счастье, что мы с тобой избавились от самого лютого своего врага.

– Зато нажили сразу трех, – вздохнул Ги. – Боюсь, сыновья коннетабля еще отомстят нам за его смерть.

Часть 2. Королевские дочери.

Глава 1. Свадьба.

Смерть коннетабля потрясла Гуго де Сабаля до глубины души. Вместе с благородным Глебом пали смертью героев два его старых и надежных друга Гвидо де Шамбли и сенешал Алдар. Вся жизнь сына графа Вермондуа прошла среди этих людей, заменивших ему отца. И самое обидное, что трое самых доблестных в Святой Земле рыцарей погибли не на поле битвы с неверными, они были убиты из засады, подстроенной кем-то из своих. На этом настаивал Владислав де Русильон, ему вторил юный Филипп, первым обратившим внимание на то обстоятельство, что среди убитых оказалось немало христиан. Да и обрезанные сарацины более походили на франков, чем на турок.

– А как Владислав с Филиппом оказались на месте засады? – спросила Тереза у мужа, тучей сидевшего за столом.

– Русильон получил письмо, где неизвестный предупредил его о готовящемся покушении на коннетабля, – хмуро бросил Гуго. – Влад поспешил на помощь отцу, но не успел самую малость. Зато он и его сержанты добили почти всех уцелевших сарацин. А мамелюки, взятые в плен, подтвердили, что среди них был один византиец по имени Никодим, один сириец, кругленький как головка сыра, и старый барон, худой как щепка. Последние двое, по словам Филиппа, укрылись в замке Баграс, что косвенно указывает на участие графа Боэмунда в этом страшном деле. В замке не могли не видеть костер, разожженный людьми коннетабля на вершине холма. Пленные признались, что командовал ими начальник телохранителей атабека Зенги, некий Сартак, франк по происхождению. Как видишь, наши графы и бароны не чураются заключать сделки, если не с дьяволом, то, во всяком случае, с неверными.

– И что будет теперь?

– Война, – коротко бросил Гуго, поднимаясь из-за стола.

Благородная Тереза второго мужа и любила, и ненавидела одновременно. Пока он изменял ей от избытка сил, она молчала, но связь Гуго с Мелисиндой явилась той последней каплей, которая переполнила чашу ее терпения. Барон де Сабаль не скрыл от жены, что влюблен. Свой брак с Терезой он считал сделкой, а потому откровенно делился с ней своими мыслями. Баронессу Гуго, безусловно, уважал, но полагал, что имеет право на чувство, если оно не затрагивает материальные интересы супруги. Ему, похоже, и в голову не приходило, что и Тереза способна любить, не менее страстно, чем он сам. К сожалению, предметом страсти баронессы, уже перешагнувшей тридцатилетний рубеж, стал собственный муж, рыжий негодяй с зеленными наивными глазами. Их брак был скоропалительным и диктовался не чувствами, а политическими интересами. Что, однако, не помешало Терезе влюбиться в собственного мужа в первую же ночь их знакомства. Баронесса де Сабаль надеялась, что хотя бы во втором браке обретет то, к чему так стремилась ее душа. И поначалу Терезе почудилось, что все ее желания сбылись. Благородный Гуго оказался заботливым мужем, он отнюдь не чурался своей жены, едва ли не каждую ночь выполняя супружеский долг. Тем большим было разочарование Терезы. Однажды она пережила нечто подобное, но тогда любовник бросил ее ради жены. Благородный Танкред заплатил страшную цену за обман, однако теперь, по прошествии многих лет, Тереза почти не жалела, что стала, пусть и не по доброй воле, соучастницей его убийства. Шесть лет одиночества стали платой за преступление. Она полагала, что искупила свой невольный грех, но Бог или дьявол в очередной раз посмеялся над ней. Любовь к благородному Гуго стремительно перерастала в ненависть. Тереза не собиралась делить его ни с кем. Тем более с кривлякой Мелисиндой, которую в Иерусалиме совершенно справедливо называли шлюхой.

Благородный Гуго, озабоченный собственными проблемами, не обращал внимания на паутину, плетущуюся вокруг него. А между тем Терезе многое удалось за последние месяцы. Она перетянула на свою сторону почти всех сержантов, находящихся в цитадели, благо они были нурманами и еще совсем недавно преданно служили Рожеру Анжерскому. Конечно, у Гуго имелись свои сержанты, но большинство из них проживали постоянно в замке Сабаль, вдали от шумной Латтакии. Барон часто пребывал в отлучке, а потому городом управляла его жена, постепенно подчинившая себе всех местных чиновников. Портовые пошлины приносили немалую прибыль, но Гуго ни разу даже не поинтересовался, куда Тереза тратит деньги. Барон де Сабаль был богат настолько, что даже не замечал золота, текущего мимо его казны. В последнее время Тереза увлеклась перестройкой паласа и укреплением наружных стен цитадели. Ей мнилось, что муж, наконец, оценит ее труды, но Гуго не заметил прилагаемых ею усилий по обустройству семейного гнезда. Увы, их брак оказался бездетным, и, возможно, именно это обстоятельство подвигло барона на поиск развлечений на стороне. Он никогда не заговаривал с Терезой о детях, но не смог скрыть от жены своей радости по поводу беременности Мелисинды. Оказывается, этот негодяй мечтал о сыне, а то, что ребенок окажется бастардом, его не волновало вовсе.

Эти небольшие апартаменты, обшитые ливанским кедром, Тереза с самого начала предназначала для тайных встреч. Отнюдь не любовных. Просто баронессе не хотелось, чтобы ее озабоченные делами посетители мозолили благородному Гуго глаза. Сын графа Вермондуа терпеть не мог торгашей и однажды в приступе гнева приказал не пускать их на порог дворца. Впрочем, нынешний гость баронессы не был купцом, хотя покроем одежды ничем не отличался от мирных латтакских обывателей.

– Они готовятся к войне, – сказала Тереза, указывая гостю на кресло. – Думаю, благородному Боэмунду интересно будет узнать, что Владислав де Русильон именно его подозревает в убийстве своего отца. Барон де Сабаль собирается завтра поутру отплыть в Джебайл. Надо полагать, Венцелин фон Рюстов не откажет в помощи сыну своего старого друга.

– Мы должны предотвратить войну во что бы то ни стало, – тихо произнес гость.

– Я придерживаюсь того же мнения, Никодим, – кивнула баронесса. – Кстати, пленные рассказали благородному Владиславу о неком старом византийце, участвовавшем в убийстве его отца. Если это был ты, нотарий, то тебе не следует попадаться на глаза сыновьям коннетабля.

– Я уцелел чудом, – вздохнул Никодим. – Они истребили почти всех сельджуков, но нам с беком Сартаком удалось уйти. Впрочем, дело свое мы сделали.

– Ты связался с эпархом Киликии?

– Византийский флот войдет в порт Латтакии через два-три дня.

– Значит, я могу рассчитывать на покровительство басилевса Иоанна? – спросила Тереза.

– Можешь, баронесса, – подтвердил гость и протянул хозяйке свернутый в трубочку пергамент: – Это письмо императора, предназначенное только тебе.

Тереза пробежала глазами лист, исписанный крупным почерком уверенного в себе человека, полюбовалась замысловатой печатью и удовлетворенно кивнула головой.

– Боэмунд по-прежнему считает Гуго де Сабаля виновником беременности своей жены?

– Он настаивает на его смерти, – вздохнул Никодим.

– Надеюсь, граф понимает, что убийство Гуго лишь подтвердит подозрения Влада де Русильона на его счет.

– Боэмунду, похоже, все равно, – усмехнулся Никодим, – иначе он не прислал бы в Латтакию своих шевалье.

– Я понимаю, что вам с Андроником удобнее свалить смерть Сабаля на мою ревность, но предупреждаю тебя, нотарий, я не собираюсь пачкаться в крови.

– Ты не права, баронесса, в своих подозрениях, – покачал головой Никодим. – Мне как раз выгоднее, чтобы тень подозрения пала именно на графа. Это сделает Боэмунда покладистым, и Константинополь сможет, наконец, навязать свои условия Антиохии.

– Надеюсь, шевалье графа Боэмунда сумеют справиться с бароном? – нахмурилась Тереза. – Сколько их, кстати?

– Четверо, – ответил Никодим. – Ты их знаешь. Это Гишар де Бари, Пьер де Саллюст, Альфонс де Вилье и Раймунд де Пуатье.

– Если мне не изменяет память, то последний является мужем той самой Франчески, которая сбежала к Базилю де Гасту?

– Меня всегда поражала твоя осведомленность, баронесса, – вежливо улыбнулся Никодим, – но в данном случае ты не совсем права. Благородная Франческа поселилась в Иерусалиме с согласия мужа и пользуется покровительством принцессы Мелисинды.

– Шлюхи, – в сердцах бросила Тереза. – Хотела бы я знать, сколько Гаст заплатил твоему Раймунду за право спать с его женой.

– Три тысячи денариев, – спокойно отозвался Никодим. – Я выступал посредником в сделке. Для благородного Базиля – это сущие пустяки, а для Пуатье – возможность выбраться из нищеты.

– Я очень надеюсь, нотарий, что у благородных шевалье графа Боэмунда хватит храбрости, чтобы защитить достоинство своего сюзерена, раз уж их не волнует собственная честь.

– Для того чтобы убить человека из-за угла не требуется много умения, – пожал плечами Никодим, – но я на всякий случай подстраховался и пригласил трех профессионалов. Этим что человека зарезать, что курицу – все едино. Нам осталось прояснить только один вопрос – где и когда?

– Сегодня ночью, в моей спальне, – спокойно произнесла Тереза. – Я хочу увидеть его смерть собственными глазами. А заодно избавиться от будущих сплетен. Пусть Мелисинда знает, что в ночь своей смерти Гуго спал на моей груди.

– А как мы попадем в твою спальню? – спросил невозмутимый нотарий.

– Ты приведешь своих людей сюда, – ткнула пальчиком в стол Тереза. – В полночь вы откроете потайную дверь и подниметесь по винтовой лестнице прямо в мои покои. Только не надо торопиться, нотарий, я хочу попрощаться со своим мужем.

Почтенный Никодим всегда полагал, что опыт – великая вещь. Сегодня он убедился в этом еще раз. Похоже, у благородной Терезы убийство мужчин входило в привычку. С Танкредом у нее далеко не все прошло гладко. Рожеру Анжерскому пришлось вздергивать свою провинившуюся жену на дыбу, прежде чем она осознала весь ужас своего положения. С нынешней Терезой у нотария практически не было хлопот. Баронесса с охотою отдала жизнь своего неверного мужа в обмен на покровительство басилевса Иоанна. А в результате Византия получит порт в Сирии, необходимый для давления не только на Антиохию, но и на Триполи. Вряд ли благородные шевалье способны были оценить всю глубину стратегического замысла императора Иоанна, но ответственность момента они все-таки понимали, а потому и вели себя тихо и скромно. В первые ряды своего немногочисленного войска нотарий выдвинул профессиональных убийц, хорошо знавших свое дело. Один из головорезов был вооружен коротким мечом, двое других – ножами и сетью. Сеть они должны были набросить на спящего Гуго, а потом довершить дело ударами клинков.

– Баронессу не пораньте, – прошипел Никодим. – Головы всем оторву.

– Так мы ведь ее кровью забрызгаем, – поморщился один из убийц. – Может, нам подождать, когда он поднимется с ложа?

– Если Гуго встанет, то ты ляжешь, – не удержался от ехидной шутки Гишар де Бари.

– Тихо! – цыкнул на развеселившихся шевалье Никодим и, обернувшись к головорезам, добавил: – Никаких проволочек, бейте его сразу, даже если он в это время будет ублажать свою жену.

– А чего мы ждем? – тихо спросил Раймунд де Пуатье, выглядевший бледнее обычного.

– Полуночи, – хмуро бросил ему Никодим. – Таков был наш уговор с баронессой.

Конечно, проще было бы извести Гуго ядом, но, во-первых, Тереза наотрез отказалась подсыпать мужу зелье в вино или пищу, а во-вторых, отравление барона не вызвало бы и десятой доли того эффекта, на который рассчитывали нотарий и даис. Им нужно было громкое убийство, способное вызвать переполох не только в Латтакии, но и в Антиохии. Даже в первую очередь – в Антиохии. Граф Боэмунд должен был заметаться в поисках надежных союзников, а потом припасть к груди басилевса, как единственного своего спасителя.

– Вперед, – распорядился Никодим, с силой надавив на рычаг. Тяжелый шкаф бесшумно отодвинулся в сторону, открывая потайной ход. Подъем на второй этаж не занял у головорезов много времени. Благородные шевалье поспевали за ними с большим трудом, а Никодим и вовсе затерялся в арьергарде. Женский крик заставил нотария вздрогнуть, а медвежий рык, долетевший до его ушей чуть позже, – ускорить шаги. В спальню баронессы Никодим почти вбежал и тут же остолбенел у самого порога. В трех шагах от него крутился Альфонс де Вилье, запутавшийся в сети. Один из убийц уже плавал в луже собственной крови, а барон де Сабаль ловко орудовал в это время отобранным у него мечом. Нотарий не успел глазом моргнуть, как второй убийца, вооруженный всего лишь ножом рухнул на ложе рядом с обнаженной Терезой. Крик баронессы перешел в визг, когда доблестный Гуго страшным ударом ноги в подбородок поверг на пол третьего несостоявшегося убийцу. Благородные шевалье кинулись было на голого барона с обнаженными мечами, но им помешал Вилье, вконец запутавшийся в сети, и вопивший по этому случаю в полный голос. Гишар споткнулся о тело юлой крутившегося товарища и потерял равновесие. Падение спасло его от смерти, ибо удар, предназначенный ему, принял на себя Пьер де Саллюст. Жизнь благородному Пьеру спасла кольчуга, которую он предусмотрительно натянул на свой мощный торс, отправляясь на ночную прогулку. Раймунд де Пуатье не выказал доблести, он так стремительно ретировался от озверевшего Гуго, что сам не заметил, как оказался на ложе его жены. Нотарий получил страшный удар ниже спины, правда ногой, а не мечом, а потому с полным правом мог считать эту травму моральной.

Трудно сказать, что вообразили сержанты, увидев во дворе голого мужчину с окровавленным мечом в руке, но в любом случае, преследовать его они не рискнули, несмотря на приказ, долетевший из распахнутого окна:

– Держите его, он убийца!

Кричала Тереза, высунувшись из окна едва ли не по пояс. А Никодим тупо смотрел на ее ягодицы и никак не мог прийти в себя после пережитого приключения. Рядом захихикал Гишар, но смех был слишком нервным, чтобы нотарий мог поверить в его искренность.

– Он ушел! – крикнула Тереза, отворачиваясь от окна. – Прыгнул со стены цитадели в ров.

– Надеюсь, Гуго свернул себе шею, – сказал Раймунд, поднимаясь с чужого ложа. – Это дикий зверь, а не человек.

– Боже мой! – всплеснула руками баронесса. – И зачем я связалась с этими идиотами! Такой мужчина был у меня в руках.

Известие о трагедии, приключившейся в Антиохии дошла до благородного Болдуина, как раз в тот момент, когда король Иерусалимский и без того изнемогал под бременем забот. Маршал королевства Андре де Водемон, человек немолодой и умеющий управлять своими чувствами, все-таки не смог скрыть досады. Конечно, сторонники молодого графа будут кивать на сарацин, обвиняя атабека Зенги в коварстве, но вряд ли им поверят сыновья убитого коннетабля. Тем более после драматических событий в Латтакии, участниками которых были шевалье из свиты Боэмунда Антиохийского.

– О каких событиях идет речь? – насторожился король, отрывая глаза от лежащего перед ним пергамента.

Король сидел за столом, стоящим недалеко от горящего камина, но, тем не менее, кутался в отороченный мехом пелисон. Судя по всему, Болдуину нездоровилось, и Водемон невольно поежился вместе с ним. Увы, выстроенный из камня королевский дворец плохо сохранял тепло, зато сырость преследовала его обитателей едва ли не на всем протяжении зимы и осени.

– Барона Латтакии хотели убить, – пояснил благородный Андре, – но, к счастью, ему удалось вырваться из рук своих врагов.

– А почему же к счастью? – недовольно пробурчал себе под нос Болдуин, на дух не переносивший сына Вермондуа. – С его смертью мы избавились бы от многих хлопот.

Маршал очень хорошо понимал короля, а потому не стал осуждать его за проявленную жестокость. Гуго де Сабаль едва не поломал тонкую игру, которую вели благородный Болдуин и папа Гонорий. Компромисс между Иерусалимом и Римом был достигнут с большим трудом, усилиями очень многих людей, которые никак не были заинтересованы, чтобы их интересы приносились в жертву любовным утехам королевской дочери. Поначалу Водемон всячески препятствовал браку Мелисинды и Фулька Анжуйского, но поскольку устав ордена нищих рыцарей Христа папа уже успел одобрить, ему ничего другого не оставалось, как попробовать приручить жениха и направить все его помыслы в нужную для партии лотарингцев сторону. Граф Анжуйский прибыл в Святую Землю с малочисленной свитой и отчаянно нуждался в мудрых советниках.

– Есть все основания полагать, что в заговоре против мужа участвовала благородная Тереза, которая после его счастливого спасения заручилась поддержкой басилевса Иоанна. Во всяком случае, византийский флот уже вошел в Латтакию, при полном попустительстве благородного Боэмунда. Боюсь, что граф Антиохийский заключил тайный союз с Константинополем, а это вряд ли понравится Риму.

Болдуин поморщился – ему явно не повезло не только с дочерьми, но и с зятьями. Водемону не оставалось ничего другого, как откровенно сочувствовать озабоченному королю.

– В Иерусалим прибыл барон фон Рюстов, – продолжал удивлять государя Водемон. – Наверняка он будет требовать королевского суда над графом Антиохийским и найдет поддержку у многих ветеранов крестового похода.

– У тебя все новости сегодня скверные, благородный Андре, или ты все-таки дашь мне небольшую передышку?

– Умер атабек Тугтекин, – порадовал, наконец, короля маршал. – Власть в Дамаске теперь перешла в руки визиря аль-Маздагани. Визирь если и не является ассасином, то, во всяком случае, сочувствует им. Но об этом тебе лучше поговорить с Роланом де Бове. Думаю, сенешаль храмовников сумеет уговорить Венцелина фон Рюстова не спешить с отмщением за убийство коннетабля де Руси, тем более что вина графа Боэмунда не доказана. В любом случае в ближайшее время у благородного Ролана будет много забот. Дамаск слишком лакомый кусок, чтобы мы из-за внутренних раздоров выпустили его из рук.

– Надо поторопить Фулька со свадьбой, – нахмурился Болдуин. – Сейчас не до капризов и обид.

– По моим сведениям, у графа Анжуйского появилась новая пассия, – продолжал Водемон все тем же невыразительным голосом. – Некая Жозефина де Мондидье. Эта женщина может сильно скомпрометировать благородного Фулька.

– Каким образом? – удивился Болдуин.

– Она попала в плен к мусульманам и отреклась от истинной веры. Ее муж Антуан де Мондидье уже обратился к патриарху Иерусалимскому с просьбой о разводе. Думаю, Вармунд пойдет навстречу благочестивому шевалье. А у нас появится весомый аргумент против привередливого Фулька, который предпочитает законный брак любовной связи с вероотступницей.

– Это ты ему подсунул Жозефину? – криво усмехнулся Болдуин.

– Нет, – покачал головой Водемон. – Я менее искушен в интригах, чем сенешаль де Бове.

– Важен результат, – равнодушно махнул рукой король. – Пошли к Фульку шевалье де Музона, благородный Рауль, надо полагать, сумеет уговорить блудливого жениха.

Граф Фульк Анжуйский считал себя искушенным человеком. Почтенный возраст и огромный жизненный опыт давали ему право надеяться, что с ним не будут поступать, как с мальчишкой, домогающимся женских ласк. Беременность невесты хоть и покоробила знатного жениха, но отнюдь не избавила его от взятых на себя обязательств. В конце концов, брак – это не более чем сделка, но в любой сделке следует придерживаться общепринятых правил. Граф Анжуйский готов был закрыть глаза на оплошность благородной Мелисинды, но только в том случае если ему оплатят моральные издержки. Он, разумеется, не собирался требовать много, но полагал, что приданное за невестой должно быть увеличено. Скажем, его вполне бы устроил город Тир, в качестве наследуемого владения.

– Тир – богатый город, – согласился с графом шевалье де Музон. – Но именно по этой причине король Болдуин не согласится выпускать его из рук.

Благородный Фульк был настолько потрясен этой отповедью, что даже замер с кубком, уже поднесенным ко рту:

– Как прикажешь тебя понимать, шевалье?

– Король Болдуин полагает, что все вопросы, связанные с брачным контрактом, уже разрешены к обоюдному удовольствию и очень удивлен, что ты, граф, без конца затягиваешь свадебную церемонию, порождая множество слухов, бросающих тень на безупречную репутацию его дочери.

– Безупречную?! – вскричал потрясенный Фульк. – Ты в своем уме, шевалье?

Благородный Рауль был глубоко оскорблен приемом, оказанным ему во дворце, где король Болдуин поместил своего будущего зятя. Наглые анжуйцы заставили заслуженного ветерана крестовых походов едва не полдня томиться в приемной. Да еще и ухмылялись при этом ему в лицо. Возможно, Музон, человек далеко не скандальный, простил бы графу подобное обращение, если бы сам Фульк проявил хотя бы толику благородства в отношении гостя. Однако он не дождался от графа ничего, кроме высокомерия, чтобы не сказать хамства. Благородному Раулю даже не предложили сесть, и он вынужден был разговаривать с хозяином стоя, словно посыльный, явившийся по пустяковому делу.

– Благородная Мелисинда всегда славилась своим благочестием, – продолжил ледяным тоном шевалье де Музон. – Принцесса шокирована слухами, которые распространяются по Иерусалиму о тебе, граф. Иные из этих слухов просто чудовищны, и встревожили уже не только благородную Мелисинду, но и короля Болдуина. Не говоря уже о патриархе Вармунде.

У Фулька Анжуйского появилось почти непреодолимое желание, запустить кубком в постную рожу благородного Рауля. Гнев графа был ужасен. Кровь прихлынула к его лицу и помешала глотке выплеснуть на голову посланца Боэмунда проклятья, которые сейчас роились в мозгу обманутого жениха. Благородному Фульку потребовались неимоверные усилия, чтобы справиться с собой и достойно ответить наглецам, вздумавшим оскорблять порядочного человека.

– Ты забываешься, шевалье! Я принял предложение папы Гонория вовсе не для того, чтобы стать посмешищем в Святой Земле. Что же касается Мелисинды, то я отказываюсь от этой шлюхи и возвращаю ее отцу.

– Я полагаю, что благородная Мелисинда ничего не потеряет, отказавшись от брака с вероотступником, покрывшим себя несмываемым позором.

– Это я покрыл себя позором?! – взвыл Фульк. – Это, выходит, я забеременел в неурочный час, накануне собственной свадьбы?!

– Твоя предполагаемая беременность, граф, не волнует ни короля, ни патриарха, – пожал плечами Музон. – Речь идет о куда более серьезном проступке, чтобы не сказать преступлении.

Фульк все-таки не удержался и швырнул кубок в гостя. К счастью, руки его дрожали от бешенства, а потому пущенный снаряд приземлился далеко от цели. Благородный Рауль даже глазом не моргнул в ответ на бесчинства хозяина, его лицо продолжало хранить невозмутимое выражение.

– Я сгною тебя в подвале, шевалье! О каком преступлении ты говоришь!

– Ходят слухи, благородный Фульк, что ты отрекся от истинной веры под воздействием чар колдуньи. Иные говорят, что ты принял ислам и уже сделал себе обрезание.

– Какое обрезание? – ошалело уставился на гостя граф Анжерский выпученными от дикого напряжения глазами.

Рауль де Музон перепугался не на шутку. Благородный Фульк был в шаге от удара, еще немного и Святая Земля потеряла бы будущего короля. Посланец Болдуина если и не пошел на попятный, то значительно смягчил тон.

– Тебе, граф, известна женщина по имени Жозефина де Мондидье?

– Допустим, – с трудом выдавил из себя Фульк.

– Она живет в твоем дворце?

– Допустим, – просипел граф. – Я дал приют даме, преданной собственным мужем.

– А тебе известно, благородный Фальк, что Жозефина де Мондидье отреклась от истинной веры и приняла ислам? Не знаю как в Европе, а в Святой Земле это тяжкое преступление. Муж Жозефины благородный Антуан де Мондидье потребовал развода с еретичкой, и патриарх Иерусалимский пошел ему навстречу.

– Твой Антуан – содомит! – выкрикнул граф, слегка отошедший от пережитого потрясения. Похоже, он наконец-то понял, в чем его пытается обвинить Рауль де Музон, и почувствовал в связи с этим большое облегчение.

– Все мы грешны, – примирительно заметил Музон. – Но содомия куда более простительный грех, чем вероотступничество.

Фульк Анжуйский скорее упал, чем сел в кресло, которое столь неосмотрительно покинул. Вспышка страстей, едва не стоившая ему жизни, сменилась усталостью. Граф взял со стола салфетку и вытер пот со лба. Конечно, он совершил ошибку, поддавшись чувству там, где следовало придерживаться холодного расчета. Женщина его действительно обворожила, хотя ни о каком колдовстве речи не было и не могло быть. Благородный Фульк влюбился, возможно, в последний раз в жизни, чем не замедлили воспользоваться его враги. Граф уже успел сообразить, в чем обвинит его Болдуин в случае дальнейших проволочек со свадьбой. Жениха буквально загоняли под венец, не считаясь ни с его чувствами, ни с его интересами. Конечно, доказать вероотступничество Фулька Анжуйского королю Иерусалимскому не удастся, но зато он может бросить тень на его репутацию в глазах папы и европейских государей. Вряд ли Гонорий в этом случае станет выслушивать оправдания человека, согрешившего в Святой Земле. От Фулька отвернутся все, включая собственных детей. И никто не скажет ни единого слова в его защиту. Черт с ним, с Тиром. Репутация дороже любых богатств.

– Когда свадьба? – спросил Фульк, с отвращением глядя на гостя.

– Завтра, с твоего позволения.

– Хорошо, – печально вздохнул граф. – Я согласен.

Пожалуй, Иерусалим никогда не видел таких пышных торжеств. Во всяком случае, за последние тридцать лет. Благородные шевалье, собравшиеся в храме, с интересом разглядывали жениха, который в ближайшее время вполне мог стать новым королем Иерусалима. И, надо признать, благородный Фульк их не разочаровал. Рядом со страдающим ожирением и одышкой Болдуином статный граф Анжуйский выглядел молодцом. И хотя жених по возрасту более чем вдвое превосходил невесту, пара смотрелась вполне пристойно даже на очень придирчивый взгляд. Сам обряд бракосочетания не занял много времени, зато свадебный пир затянулся на неделю. Многие начали поговаривать, что охочий до пиров и увеселений Болдуин, чего доброго, прогуляет Дамаск, как он уже однажды прогулял Халеб, но приезд в Иерусалим визиря аль-Маздагани заставил сплетников прикусить языки. Нельзя сказать, что визит визиря держали втайне, но, во всяком случае, пышных приемов в его честь не устраивали, из чего разумные люди заключили, что грядут немаловажные события. Переход Дамаска в руки крестоносцев мог стать событием не менее значимым, чем взятие Иерусалима и Антиохии. А король Болдуин сразу же вырастал в глазах государей всего христианского мира в фигуру воистину эпическую.

Для Венцелина фон Рюстова смерть атабека Тугтекина оборачивалась своей неприятной стороной, о чем он не постеснялся сказать сенешалю Ролану де Бове, заглянувшему к брату на огонек. Благородный Ролан был собран и деловит. Возрастом он уже приближался к пятидесятилетнему рубежу, хотя по виду ему нельзя было дать более сорока. Всем остальным оставалось только завидовать железному здоровью и энергии этого человека.

– Стареем мы, Венцелин, – вздохнул Бернар де Сен-Валье, разливая вино по кубкам. – А вот Лузаршу состариться не дали, и я бы не сказал, что это – к лучшему.

Барон фон Рюстов нахмурил седеющие брови и вопросительно посмотрел на младшего брата.

– Нет доказательств, – развел тот руками. – И это не отговорка, Венцелин. У меня есть свои люди в Антиохии. Они с уверенностью говорят, что в убийстве коннетабля участвовали барон Санлис, портной Андроник и нотарий Никодим. А командовал мамелюками бек Сартак, начальник телохранителей Иммамеддина Зенги.

– Значит, спрос, по-твоему, мы должны чинить с атабека? – нахмурился Венцелин.

– Не исключено, что к заговору приложил руку эпарх Киликии, а возможно и сам басилевс Иоанн. Во всяком случае, византийский флот как-то уж слишком быстро добрался до Латтакии. Болдуин просит тебя, Венцелин, переговорить с сыновьями благородного Глеба. Междоусобица в Антиохии, чего доброго, напугает графа Боэмунда, и тот бросится в объятия басилевса. Чем немедленно воспользуется Зенги и двинет свои войска к Дамаску. Король собирается отправить в Антиохию магистра Гуго де Пейна и шевалье Рауля де Музона в качестве третейских судей. Будет правильным, если к ним присоединишься и ты.

– Я лицо заинтересованное, – печально вздохнул Венцелин. – С Глебом меня связывало тридцать лет дружбы. Алдара я знал всю жизнь. Гвидо де Шамбли отец моей невестки.

– Благородный Болдуин знает об этом, но, тем не менее, поддержит любое решение, которое вынесет третейский суд.

– А что будем делать с Гуго де Сабалем? – поинтересовался Бернар.

– Болдуин впадает в ярость при упоминании этого имени, – усмехнулся Ролан, – тем не менее, он полагает, что Латтакия должна быть возвращена благородному Гуго, а его жену Терезу следует лишить всех владений за покушение на убийство. Впрочем, барону позволено самому вершить суд над своей супругой.

– Иными словами король решил вернуть нашими руками Латтакию под власть своего зятя? – усмехнулся Венцелин.

– Тебе это нетрудно будет сделать, брат, – вздохнул Ролан. – Пошли Базиля с флотом в Антиохию, по-моему, он уже засиделся в Джебайле.

– С Латтакией я вам помогу, – кивнул Венцелин. – За смерть Глеба рассчитаюсь тем иным способом, но впредь тебе придется обходиться без моей помощи.

– Почему? – удивился Бове.

– В ближайшие месяцы я собираюсь вернуться на Русь. Марьица хочет умереть на родной земле, и я обещал, что исполню ее волю. После смерти князя Владимира никто не будет чинить препятствий к возвращению ни мне, ни ей.

– А на кого ты оставишь Джебайл? – нахмурился Ролан.

– Я рассчитывал на Драгана, но мой старший сын не любит моря. К тому же после смерти тестя Гвидо де Шамбли он унаследовал замок Раш-Гийом и собирается перебраться в Антиохию. Базиль мне будет нужен во время плавания. А что касается младших сыновей, то они еще слишком молоды, чтобы управлять людьми. К тому же они рвутся на Русь, и я решил взять их с собой.

– Не скрою, Венцелин, для меня твой отъезд – большая потеря, – вздохнул Ролан.

– Джебайл я оставляю Бернару де Сен-Валье, он сумеет им распорядиться. Что же касается поддержки, то я настоятельно советую тебе обратить внимание на Филиппа де Руси, младшего сына благородного Глеба. Очень даровитый молодой человек.

– Спасибо за подарок, – горько усмехнулся Ролан. – Но вокруг меня и без Филиппа хватает еретиков.

– А разве Филипп еретик? – удивился Венцелин.

– Спроси об этом у Бернара, – посоветовал храмовник.

– Я тут не при чем, – развел руками Сен-Валье. – Ты же знаешь, кто был его нянькой после смерти матери.

– Благородная Адель была бы огорчена, – грустно констатировал Венцелин.

– У каждого свой путь, – пожал плечами Бернар. – И далеко не всегда его выбор зависит от воли родителей. Остается только утешиться фразой, которую любят повторять наши товарищи по крестовому походу – так хочет Бог.

Глава 2. Изумруд.

Город Иерусалим, как и всякая уважающая себя столица, всегда полнился слухами самого нелепого содержания. Однако в данном случае, слухам можно было верить. Переговоры между королем и визирем аль-Маздагани действительно закончились успешно. Андре де Водемон узнал об этом, что называется, из первых рук – от самого короля Болдуина. Однако барона насторожило, с какой легкостью хитроумный визирь согласился отдать Дамаск в обмен на город Тир, взятый крестоносцами немалыми трудами. Конечно, Тир стоил Дамаска. Вопрос был в другом – кто собирается обосноваться в этом портовом городе, расположенном между Триполи и Иерусалимским королевством? Если бы речь шла о сельджукском эмире, то на него можно было бы махнуть рукой. Но у благородного Андре имелись веские основания полагать, что на город нацелились люди нового Старца Горы Бузург-Умида, вынашивающие свои малопонятные христианам замыслы.

– Город Дамаск отойдет под управление тамплиеров, – огорошил благородных шевалье Этьен де Гранье. – Я слышал это собственными ушами от Годемара де Картенеля. Якобы только нищие рыцари Христа способны удержать и цитадель, и город, и окрестные замки.

– Либо король Болдуин сошел с ума, либо его околдовали, – поморщился Фульк Анжуйский, в доме которого происходил этот разговор.

После пышного бракосочетания с Мелисиндой, граф уже вполне официально считался наследником благородного Болдуина, а потому судьба королевства ему была отнюдь не безразлична. К тому же он сам претендовал на Тир и, конечно, огорчился по поводу столь неразумных действий тестя. В результате этой странной, чтобы не сказать глупой операции король лишался богатого города, не получая ничего взамен.

– У благородного Болдуина нет другого выхода, – заступился за короля шевалье де Лувье. – Ему приходится выбирать между храмовниками, ассасинами и сельджуками атабека Зенги. Немудрено, что он поставил на тамплиеров.

Откуда в свите Фулька Анжуйского появился благородный Эркюль, лотарингцы понятия не имели, но в любом случае этот человек обладал острым умом и знанием местных реалий. Водемон знал о нем только то, что Лувье не был анжуйцем. В ближний круг графа Фулька этого смуглого, невысокого, но хорошо сложенного шевалье ввела Жозефина де Мондидье. Об этой даме никто из лотарингцев не сказал бы доброго слова. Анжуйцы тоже весьма косо посматривали на женщину, сумевшую за короткий срок так окрутить несчастного графа, что он без ее совета не решался и шагу ступить. До некоторых пор Водемон и Музон полагали, что Жозефину подослал к Фульку Ролан де Бове, с целью скомпрометировать графа, однако эта женщина столь отчаянно интриговала в последнее время против тамплиеров, что начисто опровергла эти нелестные для себя предположения.

– Воля ваша, шевалье, но я не собираюсь отдавать Дамаск нищим рыцарям, – зло выдохнул Фульк Анжуйский. – К сожалению, мое мнение не было принято в расчет благородным Болдуином, но это вовсе не означает, что я буду сидеть сложа руки.

– Мы делим шкуру неубитого медведя, – пожал плечами шевалье де Гранье. – Эмиром Дамаска пока считается юный Бури сын Тугтекина и, не исключено, что он еще скажет свое веское слово.

– Сказать-то он, может, и скажет, – усмехнулся шевалье де Лувье, – да кто его послушает. Власть в Дамаске находится в руках визиря, и многие тамошние беки заворожены его сладкими речами.

– Ты меня просто поражаешь своей осведомленностью, Эркюль, – не без яда заметил Музон и покосился при этом на Фулька.

Анжуйский не скрывал своей неприязни к Раулю, поставившему графа однажды в неловкое положение, но пока что успешно справлялся со своими чувствами, памятуя о великой цели, приведшей его в Святую Землю. Шевалье де Музон являлся далеко не последним человеком в окружении барона де Водемона, и Фульк не собирался ссориться с ним без нужды. Анжуйский был достаточно разумным человеком, чтобы понять, сколь выгоден ему союз с лотарингцами, вот уже тридцать лет живущими в Иерусалиме. Тем не менее, он счел нужным заступиться за Лувье, без лести преданного новому сюзерену.

– Шевалье почти десять лет провел в плену у мусульман, а потому его осведомленность в делах Востока меня не удивляет.

Эта подробность в биографии Эркюля насторожила Водемона, однако Андре не стал развивать скользкую тему, дабы не обидеть хозяина. Фульк был на редкость самолюбив и страшно огорчался, когда ему со стороны указывали на совершенные ошибки. Его доверие к шевалье де Лувье основывалось на чувстве. На чувстве к благородной Жозефине, естественно. И как всякий пусть и не глупый, но влюбленный человек, Анжуйский полагал, что объект его страсти отвечает ему взаимностью. В чем Водемон, кстати говоря, сомневался, хотя и не высказывал свои сомнения вслух. Благородный Андре был слишком скрытным человеком, чтобы пускаться в откровения даже с хорошо знакомыми людьми. Эта скрытность помогала ему вот уже на протяжении тридцати лет находиться на вершине власти. Он уже похоронил двух королей и теперь спокойно наблюдал, как клониться к закату жизнь третьего. Четвертого владыку ему еще предстояло приручить, но делать это следовало без спешки, не прибегая к необдуманным заявлениям и действиям. Если Лувье окажется честным человеком, то Иерусалимское королевство от этого только выиграет. Зато в случае предательства благородного Эркюля отвечать за излишнюю доверчивость придется Фульку Анжуйскому, не проявившему в данном случае мудрости, свойственной истинным правителям.

– Так что ты предлагаешь, благородный Фульк? – вежливо спросил у обиженного хозяина Андре.

– Мне кажется, что мы должны уберечь благородного Балдуина от фатальной ошибки, которую он собирается совершить. Чрезмерное укрепление ордена приведет к ослаблению короля, что неизбежно отразится и на положении его вассалов.

– Так оно и будет, – мрачно кивнул Рауль де Музон. – Если орден прибирает к рукам королевские земли, то с благородными шевалье его руководители церемониться не будут. У нас отберут замки и заставят служить целям далеким от божьих заповедей.

Впервые за сегодняшний вечер Анжуйский благосклонно глянул на лотарингца. У Рауля хватило ума, чтобы понять, сколь печально для вассалов может закончиться ослабление власти сюзерена. Конечно, Фульк не собирался обвинять храмовников в измене. Это было бы слишком опрометчивым заявлением с его стороны. Но и терпеть их безумные претензии – благодарю покорно.

– Почему бы нам не попробовать договориться с эмиром Бури в обход аль-Маздагани, – прищурился в сторону Водемона Анжуйский. – Ведь несчастный юноша не получит ничего от сделки между визирем и королем. А мы пообещаем ему золото. В крайнем случае, предложим небольшой город в пределах Сирии.

– А если он не согласится? – спросил Этьен.

– У него нет другого выхода, – горячо возразил де Лувье. – Его устранят еще до того, как Дамаск окажется в руках тамплиеров. Один удар кинжала федави, и для почтенного Бури все будет кончено в этом мире.

– Бури может обратиться к Зенги, – не согласился с Эркюлем Гранье. – И атабек охотно придет к нему на помощь.

– Не придет, – резко возразил Лувье. – Почтенный Иммамеддин еще не укрепился в Халебе. Он опасается удара со стороны благородного Боэмунда. И если в Антиохии не вспыхнет междоусобицы, то атабек не двинется с места.

Взоры всех присутствующих обратились на Рауля де Музона, назначенного третейским судьей по весьма сомнительному делу.

– Я сделаю все, что в моих силах, – развел руками старый шевалье. – Думаю, нам все же удастся примирить графа Боэмунда с вассалами. Никто не заинтересован в большой войне.

Смерть атабека Тугтекина хоть и опечалила обывателей Дамаска, но не вызвала в городе большого переполоха. У атабека было двое сыновей, старший из которых уже достиг двадцатилетнего возраста. Именно с почтенным Бури горожане связывали отныне свои надежды. Слухи, прошелестевшие по городу, о новой войне с крестоносцами, были развеяны визирем аль-Маздагани, совершившим успешную поездку в Иерусалим. Король Болдуин с охотою подтвердил договор, заключенный с Тугтекином, по которому франкские купцы могли беспрепятственно торговать в Дамаске. Впрочем, такой же привилегией, но в землях Иерусалимского королевства, пользовались и дамасские купцы, так что протестов с их стороны не последовало. По возвращении из поездки визирь первым делом наведался во дворец Бури, дабы поделится радостной вестью с юным эмиром. Эмир сидел на тахте в окружении пяти телохранителей с видом задумчивым, чтобы не сказать унылым. Он был сыном старшей нелюбимой жены Тугтекина, а потому не пользовался доверием отца. Многие беки полагали, что младший из сыновей покойного атабека Исмаил, подросток еще не вышедший из отроческого возраста, куда больше подходит на роль правителя Дамаска, чем его старший брат. Смущала беков мать Исмаила, прекрасная Зоморрод, которая еще при жизни Тугтекина явила миру властный характер. Зоморрод недавно исполнилось тридцать лет, но она еще не утратила ни грана своей удивительной красоты и по прежнему пленяла мужчин гибким станом и удивительными глазами, сходными по цвету с изумрудами, в честь которых она, собственно, и получила свое имя. В отличие от пасынка Бури она слушала визиря с большим вниманием и чуть заметно кивала головой в такт его словам. Аль-Маздагани славился своим красноречием, что, впрочем, не удивительно, поскольку визирь провел молодость в Каире, где постигал науки в Доме Знаний. Этот далеко неглупый шиит сумел понравиться стареющему Тугтекину до такой степени, что тот еще при жизни практически передал ему бразды правления над эмиратом. Возможно, это был правильный ход, который позволил Дамаску устоять во время бури, разорившей много цветущих мусульманских городов. Правда, злые языки поговаривали, что аль-Маздагани покорил сердце не только атабека, но и прекрасной Зоморрод, по-хозяйски устроившись в ее постели. Разумные мужи в подобные наветы, разумеется, не верили, пока был жив Тугтекин. Однако смерть правителя разом изменила ситуацию. Аль-Маздагани не мог, конечно, не воспользоваться удачно сложившимися обстоятельствами и сделал все, чтобы завоевать расположение вдовы. Эта связь была выгодна не только визирю, но и самой Зоморрод, которая спала и видела своего сына Измаила на месте глуповатого Бури.

Аль-Маздагани закончил свою блистательную речь и вопросительно посмотрел на эмира. И хотя все вопросы были решены без участия Бури, последнее слово оставалось по традиции за ним.

– Быть по сему, – буркнул себе под нос молодой эмир и решительно поднялся с места.

Если беки и были разочарованы поведением нового правителя Дамаска, то вслух своего разочарования не высказали. И почтенный Маннауддин Унар не являлся в этом ряду исключением. В отличие от аль-Маздагани, старый сельджук, тридцать лет верой и правдой прослуживший Тугтекину, особым красноречием не отличался. Он, правда, попытался пару раз заговорить с Бури, но юный эмир никак не отреагировал на его слова, подтвердив тем самым свою славу тугодума. А ведь речь шла о его жизни. Унар нисколько не сомневался, что Бури устранят и сделают это в самое ближайшее время. Он, правда, не исключал, что молодой эмир догадывается об опасности, нависшей над его головой, и пытается показной покорностью если не спасти свою жизнь, то, во всяком случае, выиграть время. Поведение понятное, но в создавшейся ситуации просто глупое. Как только визирь и Зоморрод окончательно придут к согласию, дни почтенного Бури будут сочтены. Маннауддин Унар покинул дамасскую цитадель в глубоком унынии. Власть сельджуков, еще недавно казавшаяся несокрушимой, ныне дала трещину. Арабы в лице багдадского халифа уже однажды дали понять кичливым тюркским бекам, что видят в них лютых врагов. Увы, далеко не все сельджуки осознали, какая опасность нависла над их головами, а многие видят в визире аль-Маздагани едва ли не своего спасителя, забыв простую истину, что араб сельджуку не друг, а уж вверять свою жизнь шииту попросту глупо. Все свои надежды Унар связывал с атабеком Зенги, прочно обосновавшемся в Халебе. К сожалению, умный, но торопливый правитель допустил грубую ошибку. Он слишком рано дал понять дамасским бекам, что потребует от них только одного – покорности и тем самым надолго отбил у них охоту, коситься в сторону Халеба и Мосула.

Почтенный Унар жил во дворце неподалеку от цитадели, почти напротив ворот Спасения, расположенных в северной части городской стены. Этот квартал считался едва ли не самым спокойным в Дамаске. Зато дальше шли трехэтажные дома из глины, буквально наезжающие друг на друга, где селились мастеровые и городская беднота. Дамасский эмират в первую очередь славился своими садами, некогда окружавшими город со всех сторон, а ныне сильно прореженными бесконечными войнами. Вот почему и в столице, и в окрестностях так жаждали мира с франками. Договор давал эмирату передышку, необходимую для налаживания спокойной жизни. Старый Унар отдавал себе отчет, сколь болезненно мирные обыватели воспримут любую попытку заговора, а тем более мятежа против сторонников аль-Маздагани. И именно поэтому он не спешил осуждать беков, не проявляющих твердости в отстаивании своих законных прав.

Гостей почтенный Маннауддин не ждал и был немало озадачен, обнаружив в одной из беседок своего сада смуглолицего человека с насмешливыми карими глазами. Унар опытным глазом опознал в незнакомце франка, а потому поспешно нащупал рукоять кривого ножа, заткнутого за пояс.

– Я пришел с миром, – воскликнул франк и вскинул вверх раскрытые ладони.

– Имя? – сверкнул глазами бек.

– Крестоносцы знают меня как шевалье Эркюля де Лувье, правоверные называют меня беком Сартаком, но родился я все-таки провансальцем. Ты должен меня помнить почтенный Маннуддин, мы встречались с тобой в Халебе.

– Припоминаю, – кивнул Унар, – ты один из ближних нукеров атабека.

– Когда-то я был мамелюком, но почтенный Зенги высоко оценил мою преданность и доверил мне самое дорогое – свою жизнь.

– Тебя прислал атабек?

– Я выполняю его приказ, – склонился в поклоне Эркюль. – Но прибыл я из Иерусалима, дабы предупредить эмира Бури и верных ему беков о предательстве визиря аль-Маздагани. Он собирается отдать Дамаск крестоносцам в обмен на Тир, который отойдет Бузург-Умиду.

– А что получит сам визирь? – нахмурился Унар.

– Он станет даисом Сирии и получит Тир в управление.

– Почему я должен тебе верить, бек со многими именами? – холодно спросил старый сельджук.

– Вот письмо, написанное знатными франками, эмиру Бури, – протянул гость хозяину свернутый в трубку пергамент.

– Я не знаю их языка, – пожал плечами Унар. – К тому же ты мог просто подделать это послание.

– Зачем?

– Затем, чтобы прибрать Дамаск руками своего хозяина Зенги.

– А разве речь идет о передачи города в руки атабека? – удивленно вскинул брови Эркюль. – Я всего лишь сказал, что эмира Бури устранят в ближайшие дни, а потом придет и твой черед, почтенный Маннуддин.

– В мои годы глупо боятся смерти, – вздохнул Унар, присаживаясь на скамейку и жестом приглашая гостя последовать своему примеру.

– Наверное, – не стал спорить с сельджуком Эркюль. – Но ты не из тех людей, которые пренебрегают долгом.

– С какой стати франки решили спасать жизнь Бури?

– Аль-Маздагани сговорился с орденом храмовников, а многие шевалье любят их не больше, чем ты, бек, любишь исмаилитов.

– Люди везде одинаковы, – покачал седеющей головой Унар. – Чего тебе надо от меня, бек?

– Проведи меня к эмиру Бури.

– Если бы я хотел твоей и своей смерти, то непременно бы сделал это, – усмехнулся сельджук. – Старший сын Тугтекина окружен доносчиками, а потому не посмеет даже рта раскрыть в твою и мою защиту.

– Эмир так пуглив?

– Он просто не хочет умирать, – пояснил Унар. – Тебе следует обратиться за поддержкой к вдове Тугтекина Зоморрод, только она способна помещать аль-Маздагани. Вот только захочет ли гордая женщина предать смерти своего красноречивого любовника? Чего доброго, она снесет голову тебе, многоликий бек.

– Я, пожалуй, рискну, – задумчиво проговорил Эркюль.

– Твоя воля, – кивнул Унар.

Почтенный аль-Маздагани тяготился отношениями с вдовой атабека Тугтекина. Прекрасная Зоморрод, не в обиду ей будет сказано, была охоча до мужских ласк, а визирь находился уже не в том возрасте, чтобы удовлетворять все ее причуды. Дабы удержать капризную женщину в повиновении, ему в последнее время все чаще приходилось прибегать к помощи лекарей, что неизбежно отражалось на здоровье. К счастью, всему в этом мире рано или поздно приходит конец. Недалек тот час, когда почтенный аль-Маздагани избавиться, наконец, и от города, и от женщины, тяжким грузом повисших на его плечах.

– Мне кажется, почтенный визирь, что она делает это неспроста, – шепнул хозяину верный Мансур, протягивая ему снадобье, разведенное в серебряной чаше.

– Что ты хочешь этим сказать? – вперил аль-Маздагани острый взгляд в безбородое лицо евнуха.

– Эта женщина хочет твоей смерти, а потому избрала едва ли не самый безопасный способ убийства.

– Зоморрод полюбила меня еще при жизни своего мужа! – вскипел визирь, обычно не склонный к бурному проявлению чувств.

– Я знаю, по меньшей мере, десяток нукеров, ублажающих ее плоть в перерыве между твоими визитами.

– Ты лжешь, евнух!

– Если тебе угодно считать меня лжецом, почтенный аль-Маздагани, то мне ничего другого не остается, как склонить голову в знак согласия. Но тогда ответь мне, визирь, зачем почтенная женщина прячет в своих покоях мужчину, выдавая его за евнуха?

– Ты уверен в этом?

– У меня есть глаза, визирь, – склонился в поклоне Мансур. – Зоморрод жаждет власти, а ты единственная помеха на ее пути.

– Ты забыл эмира Бури, евнух, – нахмурился аль-Маздагани. – Он ненавидит эту женщину так же страстно, как и она его.

– Старый Барак думает иначе, а он ведь находится при почтенном Бури едва ли не со дня его рождения. Эмир страстно влюблен в Зоморрод и готов отдать жизнь за одно ее ласковое слово.

Аль-Маздагани расхохотался. Все-таки Мансур иногда бывает забавен, особенно когда берется рассуждать о любви между мужчиной и женщиной. Барак того же поля ягода. Все евнухи под уклон годов становятся похожи на старых баб, своей любовью к сплетням. Визирь залпом выпил снадобье, приготовленное Мансуром, и удовлетворенно крякнул, почувствовав прилив сил. На месяц Маздагани здоровья хватит. А этого времени вполне достаточно, чтобы расплатиться по всем взятым на себя обязательствам.

Дворец, построенный эмиром Даншимендом более тридцати лет назад, состоял из целого комплекса зданий, окруженных роскошным садом, и занимал едва ли не треть цитадели. Во всяком случае, человек несведущий заблудился бы здесь без труда. Однако почтенный Маздагани недаром прожил в Дамаске более четверти века. Ни в городе, ни в цитадели для него не было потайных мест. А эмирский дворец он и вовсе знал как свои пять пальцев. Связь визиря с Зоморрод ни для кого в цитадели не являлась тайной, но это вовсе не означало, что он мог посещать ее открыто. Вдова Тугтекина свято блюла приличия, и если принимала мужчин в своей части дворца, то только в присутствии почтенных женщин, составлявших ее постоянную свиту. Впрочем, к вечеру эта стая старых ворон разлеталась по своим углам, и у Зоморрод появлялась возможность распорядится собой так, как ей заблагорассудиться. До сих пор Маздагани полагал, что она терпеливо ждет встречи с человеком, которого неоднократно в пылу страсти называла своим любимым, сегодня, благодаря Мансуру, он впервые в этом усомнился. Дворец охранялся сотнями телохранителей, среди которых без труда можно было найти красивых молодых мужчин, способных удовлетворить желания любой развратницы. Зоморрод казалась скромной и почтительной женщиной, пока был жив ее муж, но кто мог помешать ей сейчас насладиться запретным плодом? Визирь аль-Маздагани? Евнухи, не покидающие ее покои даже ночью? Конечно, мог сказать свое веское слово эмир Бури, но это слово вполне могло стать последним в его жизни. Маздагани сам выделял Зоморрод деньги, на которые она подкупала нукеров и беков. Визирю казалось, что служить они будут ему, но не исключено, что у вдовы на этот счет имеется свое мнение, а главное – своя цель, для достижения которое она способна пожертвовать любовником. Похоже, Маздагани слишком поздно сообразил, что умом и жаждой власти обладают не только мужчины, и этот просчет вполне может стоить ему жизни.

Эти переходы назывались тайными, но расточительный Даншименд отделал их с не меньшим тщанием, чем стены собственной опочивальни. А охранялись они даже с большим рвением, чем парадный вход во дворец. Впрочем, сейчас здесь стояли люди, в преданности которых визирь не сомневался. Верные нукеры прикроют его от любой опасности в этой части дворца, за единственным, правда, исключением – спальни Зоморрод.

Зоморрод лежала на роскошном ложе с закрытыми глазами. Однако Маздагани не поверил в ее невинный сон и оказался прав в своем циничном предположении. Женщина открыла глаза сразу же, как только он положил руку на ее обнаженный живот. А ее пухлые губы припали у губам визиря с такой жадность, словно она, по меньшей мере, сутки мучилась от жажды. Чтобы удовлетворить страсть этой женщины требовались немалые усилия самого Маздагани и все умение Мансура, самого искусного лекаря в Дамаске.

– У тебя новый евнух? – спросил визирь, откидываясь на спину.

– Разве? – не сразу отозвалась Зоморрод.

– Я видел его в твоих покоях.

– Ах, да, – припомнила рассеянная женщина. – Мне его подарил, бек Унар. Надеюсь, он достаточно крепок, чтобы донести меня до бассейна?

– Ты у меня спрашиваешь? – удивился Маздагани.

– Но ты же его видел и, наверное, успел оценить.

Визирь не уловил в словах эмирши лукавства и невольно усмехнулся про себя. Воображение иной раз способно сыграть с нами злую шутку. Сегодня ночью Маздагани ждал, по меньшей мере, удара в спину от коварной женщины с изумрудными глазами, но увидел только упоение страстью да услышал слова о вечной любви.

Зоморрод долго и с интересом разглядывала нового евнуха. Который, к слову, оказался вполне полноценным мужчиной со всеми достоинствами, присущими его полу. Вот уж не думала прекрасная вдова, что бек Унар, старый седой сельджук, умеет так шутить. Правда, никто не помешает Зоморрод исправить ошибку почтенного Маннуддина, если этот стройный человек с насмешливыми карими глазами вздумает ее обмануть.

– Ты уверен, что Бури осмелится прийти в мои покои?

– Уверен, что не придет, – ответил Эркюль, не сводя глаз с купающейся женщины.

– Уж не думаешь ли ты, что я сама должна забраться к нему в постель?

– Увы, у тебя нет другого выхода, прекрасная Зоморрод, – усмехнулся лже-евнух. – Почтенный Бури слишком робок, чтобы решится на убийство, не выслушав твоих наставлений.

– Он боится Маздагани?

– Эмир опасается удара в спину от твоих нукеров, и, по-моему, он прав в своих сомнениях.

– Тогда почему он не убьет меня? – с усмешкой спросила Зоморрод.

– Я задал ему тот же самый вопрос во время встречи, которую организовал нам старый Барак, – доверительно сообщил красавице Эркюль, присаживаясь на край бассейна. – Более того, я подарил ему кинжал с ядом.

– И что он сказал? – нахмурилась Зоморрод.

– Он подумает, госпожа.

Зоморрод захохотала, откинув назад голову, обрамленную густыми черными волосами. Ее почему-то возбуждал этот странный франк, хоть и прошедший обряд обрезания, но так и не ставший истинным мусульманином. В беке Сартаке чувствовалась скрытая сила и готовность к стремительному нападению. Надо полагать, Зенги именно за эти качества приблизил к себе чужака. Измена Маздагани не стала для вдовы эмира откровением. Этот хитрый шиит любит только себя. Здесь в Дамаске у него нет возможности стать первым, зато в Тире он обретет полную власть.

– Маздагани метит выше, – не согласился с Зоморрод франк. – Он считает нынешнего Старца Горы глупцом и рассчитывает занять его место.

– А ты куда метишь, бек?

– В Европе мне не быть королем, а на Востоке – султаном, – улыбнулся Эркюль. – Я ищу только богатства, прекрасная госпожа.

– Нашел?

– Да, – подтвердил франк, вытаскивая из-за пояса большой изумруд столь совершенных пропорций, что у Зоморрод перехватила дух.

– Продай его мне, – потребовала она.

– На этом камне крови больше, чем ее пролилось под стенами Дамаска. Когда-то изумруд украшал чалму пророка, а ныне он действительно может стать твоим. Но драгоценный камень не продается, я могу только поставить его в заклад.

– В заклад?

– Камень станет твоим, если ты не просто войдешь в спальню эмира, но и выйдешь оттуда живой.

– Зачем тебе это?

– На власть в Дамаске кроме визиря аль-Маздагани претендуют два человека – ты и Бури. Я хочу, наконец, узнать, кто из вас двоих мужчина, чтобы сообщить об этом атабеку Зенги.

– Зачем тебе смерть этого трусливого мальчишки? – нахмурилась Зоморрод.

– Ты меня не поняла, прекрасная из прекрасных, – запротестовал Эркюль. – Умереть должен визирь. В твоем распоряжении всего одна ночь, чтобы сделать почтенного Бури своим покорным рабом.

– Я согласна, – холодно бросила Зоморрод. – И не забудь про изумруд, франк. Послезавтра он будет моим.

Маздагани не ждал от сегодняшнего утра никаких сюрпризов. На встречу с эмиром Бури он прихватил двух мамелюков, но это скорее для почета, чем из соображений безопасности. В покоях эмира как обычно толпились беки и немногочисленные просители, жаждущие припасть к стопам почтенного Бури. Чего хотели эти люди, Маздагани не знал, но с полной уверенностью мог сказать, что их хлопоты напрасны. В лучшем случае юный эмир мог сказать несколько ласковых слов и одарить какой-нибудь безделушкой. Любой серьезный вопрос в Дамаске мог решить только визирь, и все сведущие люди это знали. Посетителей тщательно обыскивали телохранители Бури, демонстрируя окружающим и в первую очередь самим себе важность возложенной на них задачи. Разумеется, никому даже в голову не пришло остановить, а уж тем более обыскать почтенного аль-Маздагани. Визирь беспрепятственно вошел в зал, сопровождаемый десятком прилипчивых беков. Прием считался рутинным, и проходил без особых церемоний, которыми так любят забавляться восточные владыки. Эмир сидел на своем обычном месте, привычно устремив глаза в пол. Скука на его румяном лице была написана столь яркими красками, что Маздагани едва не расхохотался. А ведь сегодня Бури предстояло поставить свою подпись под договором, важным не только для него самого, но и для всего Дамаска.

Маздагани приблизился к эмиру и молча протянул ему пергамент. Расторопный Барак, с которым Бури почти никогда не расставался, поднес юноше перо на золотом подносе. Однако эмир даже глазом не повел в его сторону. Зато он поднял голову и произнес тихим и бесцветным голосом:

– Ты забыл поклониться, визирь.

– Что? – воскликнул потрясенный Маздагани в наступившей мертвой тишине.

– Склони голову перед правителем Дамаска, гордый человек, – насмешливо произнес нукер, стоящий по правую руку от эмира.

Маздагани резко повернул голову и пристально глянул на Зоморрод, сидевшую в трех шагах от Бури на низенькой скамеечке. Вдова Тугтекина ласково улыбнулась своему сердечному другу и небрежно махнула рукой, увенчанной перстнем с великолепным изумрудом. Визирь вздрогнул, но не успел отшатнуться. Дамасский клинок снес ему голову раньше, чем он успел увидеть приближающуюся смерть. Беки охнули. Для доброго десятка из них, этот вздох оказался последним. Ловкие нукеры действовали с поразительной быстротой, не дав сторонникам убитого визиря ни единого мгновения для размышлений.

– В Дамаске не должно быть предателей, – все тем же невыразительным голосом произнес Бури, глядя на уцелевших беков испуганными глазами. – Такова воля Аллаха и моя.

– Быть по сему, – бодро отозвался на приказ эмира старый сельджук Унар. – Вперед, беки!

Смерть неверным, осквернившим зеленое знамя ислама!

Глава 3. Графиня Алиса.

Весть о захвате Латтакии бароном Венцелином фон Рюстовым в Антиохию привезла Тереза де Сабаль. Шевалье, составлявшие свиту баронессы, не рискнули бросить вызов наглым захватчикам и открыли ворота цитадели раньше, чем благородная Тереза успела покинуть свой дворец. Спаслась она просто чудом. Переодевшись в платье служанки, Тереза едва ли не сутки ублажала разгоряченных боем русов и лишь потом уговорила одного из них отвести ее в город. Обыватели Латтакии отнеслись к возвращению Гуго де Сабаля с циничным спокойствием, благо разбойники-русы преследовали только византийских пельтастов, не оказавших им, к слову, серьезного сопротивления. Что же касается византийского флота, то часть галер была сожжена, а остальные попали в руки благородного Венцелина, который, надо полагать, сумеет ими распорядиться. Знакомый купец из Триполи сжалился над несчастной дамой и тайно вывез ее из Латтакии. Благородная Тереза явилась в Антиохию без единого су в кошельке и с глубокой печалью в сердце. Санлис, разумеется, приютил беглянку, выделив баронессе для проживания укромный уголок в своем дворце, но не рискнул дать гарантий безопасности. Тереза подлежала суду своего мужа барона де Сабаля, и теперь только от благородного Гуго зависело, какой будет ее дальнейшая судьба. Старый Ги попытался было растолковать все это расстроенной женщине, но нарвался на столь свирепый отпор, что вынужден был бежать за утешением и советом к почтенному Андронику.

– А что я могу?! – в отчаянии развел руками портной. – Когда имеешь дело с таким дураком, как эпарх Киликии, нужно быть готовым ко всему.

Нотарий Никодим, уже успевший тайно встретиться с графом Боэмундом и пообещавший ему поддержку византийского флота, обиженно засопел. Увы, приходилось с прискорбием признавать, что очередная попытка привести графство Антиохийское под длань императора Иоанна Комнина закончилась оглушительным провалом. Мало того, что в Латтакии утвердился Гуго де Сабаль, так здесь в Антиохии объявились посланцы короля Иерусалимского с твердым намерением склонить графа Боэмунда к миру. Санлис уже имел сомнительное удовольствие пообщаться с Гуго де Пейном и Раулем де Музоном и теперь готов был поделиться услышанным с товарищами по несчастью.

– Нападение Венцелина на Латтакию осуществлялось с согласия короля Болдуина и с благословения патриарха Иерусалимского. Так что обвинить барона фон Рюстова в разбое нам не удастся. Благородная Тереза признана виновной в покушении на своего мужа. Барон де Сабаль в любую минуту может потребовать ее выдачи. Опасность грозит и шевалье, замешанным в заговоре, но их вину еще следует доказать.

Почтенный Андроник вынужден был с прискорбием признать, что его расчет на мстительность благородного Болдуина не оправдался. Король неожиданно проявил мудрость, прежде ему не свойственную и простил опального Сабаля, доставившего ему столько неприятностей.

– Свадьба Мелисинды и Фулька Анжуйского уже состоялась, – махнул рукой Санлис, – и теперь никто не хочет ворошить эту срамную историю.

– Мы не можем выдать Терезу мужу, ибо это обернется большими неприятностями для наших молодых друзей, – забеспокоился Никодим.

– Я бы на твоем месте, нотарий, не о других беспокоился, а о себе, – желчно заметил Санлис. – Твое имя Тереза назовет первым.

– Можно подумать, что о вас с Андроником она умолчит, – обиделся византиец.

– У тебя все? – спросил призадумавшийся портной у барона.

– Нет, не все, – отрицательно покачал головой Санлис. – Благородный Рауль под большим секретом поведал мне, что в нападении на коннетабля кроме мамелюков участвовали христиане и среди них старый византиец, круглый как головка сыра сириец и сухой как палка шевалье. Вам эти люди никого не напоминают?

– Почему ты нас об этом спрашиваешь? – нахмурился Андроник.

– Потому что именно этот вопрос мне задал шевалье де Музон, – криво усмехнулся Санлис. – Надо отдать должное благородному Раулю, он не забыл о нашей прежней дружбе.

– А я бы на твоем месте не слишком радовался, благородный Ги, – остерег старого друга Андроник. – Музон действительно не заинтересован, чтобы мы попали в руки наших недругов, но это вовсе не означает, что он будет тащить нас за уши из трясины. Скорее, он поможет нам умереть. Впрочем, Рауль наверняка надеется, что мы убоимся королевского гнева и сбежим раньше, чем до нас дотянуться руки храмовников.

– Нам в любом случае придется убираться из Антиохии, – мрачно изрек Никодим. – Влад де Русильон не успокоится до тех пор, пока ему не выдадут убийц коннетабля. И граф Боэмунд пойдет барону навстречу.

– А разве не Боэмунд написал роковое письмо Глебу де Руси с приглашением на охоту? – ехидно спросил Санлис. – Признав нашу вину, молодой граф тем самым подтвердит и свою.

– Письмо коннетаблю подделал Жак Фуше, – холодно бросил Андроник.

– А разве этот жалкий писаришка еще в городе? – удивился Ги.

– Ты забыл о старом Ричарде, друг мой, зато Ле Гуин побеспокоился о своем сюзерене. Жак Фуше у него в руках, можешь в этом не сомневаться. Возможно, Боэмунд молод и глуп, но у графа очень хорошие советчики, и эти советчики уже вынесли нам смертный приговор.

– Я умирать не собираюсь, – вскочил на ноги Санлис.

– Я тоже, – солидаризировался с ним Андроник. – Значит, умереть должен кто-то другой.

– Жак Фуше? – спросил Никодим.

– Бери выше, друг мой, – покачал головой портной. – Я еще не закончил игру и не сказал своего последнего слова. У нас мало времени, но оно есть. Правда, благородной Терезе придется в этот раз здорово постараться, ибо соблазнять она будет не мужчину, а женщину.

– Какую женщину? – с тревогой глянул на почтенного Андроника благородный Ги, – ты в своем уме, даис?

– Речь идет о благородной Алисе, оставленной ревнивым мужем, но не потерявшей надо полагать желания жить и нравиться мужчинам.

Благородный Ги проклял тот день, когда судьба свела его с ассасинами, сначала с Хусейном Кахини, а потом с Андроником. Впрочем, справедливости ради, следует отметить, что без помощи того же даиса Сирии, судьба нищего рыцаря вряд ли сложилась столь удачно. В лучшем случае он сейчас прозябал бы в своем замке, а не спорил о власти с королями, графами и баронами. А уж о деньгах и говорить не приходится. Барон де Санлис являлся одним из самых богатых людей не только в Антиохии, но и, пожалуй, на всем востоке. К сожалению, земли и замки нельзя увезти с собой, а потому благородному Ги ничего другого не оставалось как, стиснув зубы, бороться за жизнь и кусок богатства, который у него пытаются отнять.

– Кто из наших шевалье самый смазливый? – спросил Андроник.

– Раймунд де Пуатье, пожалуй, – подсказал Никодим. – Правда, он не отличается ни храбростью, ни большим умом.

– Чтобы покорить сердце женщины, особой смелости не нужно, – усмехнулся портной. – А что касается ума, то пусть пока живет нашим. Это в его интересах.

– А если он откажется?

– Тогда ему придется умереть на плахе, – пожал плечами Андроник. – Тереза назовет его главным организатором покушения на барона де Сабаля.

– Он согласится, – кивнул оживший Никодим. – Но за ним нужен будет глаз да глаз.

Благородная Тереза с негодованием отвергла все выдвигаемые против нее обвинения. Правда, выслушать ее согласилась только графиня Алиса, тяготившаяся своим неожиданным одиночеством. Боэмунд практически не появлялся на ее половине дворца и, что еще более обидно, не выказывал ни малейшего интереса к новорожденной дочери. А ведь их брак обещал быть счастливым, так, во всяком случае, казалось младшей дочери короля Болдуина. Граф разительно переменился к ней после поездки в Иерусалим, из чего Алиса сделала простой, но, по мнению Терезы, поспешный вывод, что у Боэмунда появилась любовница.

– А имя этой женщины ты знаешь? – спросила она у графини.

– Нет, – покачала головой Алиса.

– Такого просто не может быть, – уверенно произнесла Тереза. – Тебе первой сообщили бы все подробности, стоило этой стерве появиться на горизонте.

– Но ведь должно же быть, какое-то разумное объяснение поведению графа? – нахмурилась Алиса.

– Благородного Боэмунда просто сглазили, – вынесла свой вердикт Тереза. – В Антиохии полно ведьм и колдунов, способных за приличную плату навести порчу на любого мужчину.

– Но ведь это преступление! – рассердилась Алиса.

Младшая дочь короля Болдуина была хороша и лицом, и станом, а потому ее возмущение по поводу странного поведения мужа казалось вполне естественным. До сих пор все усилия Алисы были направлены на поиски разлучницы, но теперь вдруг выяснилось, что она неверно определила цель, а потому обречена на неудачу.

– У твоего мужа много врагов, – продолжала Тереза. – А погубить графа они могут, только поссорив его с тобой, а значит и с твоим отцом.

– Но неужели люди так бездушны и коварны?

– Меня оклеветали завистники, – вздохнула баронесса, глядя на графиню лучистыми глазами, – причем дважды. К сожалению, благородный Гуго поверил им, хотя в ночь покушения моя жизнь висела на волоске. Меня спасли сержанты, вовремя прибежавшие на помощь.

Алиса собеседнице не поверила, хотя и пыталась всеми силами скрыть свои сомнения. Она даже отвернулась от Терезы, сделав вид, что любуется маленькой птичкой, примостившейся на ветке цветущей яблони. Сад, окружающий графский дворец, хоть и не отличался большими размерами, но все-таки здесь хватало места, где две несчастливые женщины могли поговорить друг с другом, не привлекая чужих взоров. Дабы обратить на себя внимание собеседницы, Тереза обняла ее за талию. Алиса вздрогнула и отстранилась почти испуганно. Баронессу ее поведение позабавило, а собственный опыт, приобретенный годами одиночества, подсказал безошибочное объяснение такому на первый взгляд странному поведению. Алиса была страстной и чувственной женщиной, а потому равнодушие мужа оказалось тягостной не только для ее души, но и для тела. Старый негодяй Андроник и тут оказался прав. Иногда Терезе казалось, что сирийский портной способен читать чужие мысли и угадывать чувства, в которых обычные люди не признаются даже наедине с собой. За шесть лет одиночества Тереза, окруженная только евнухами и служанками, все-таки сумела найти лекарство от одиночества, что позволило ей успокоить буйствующую плоть, но делиться своим открытием с Алисой она сочла преждевременным.

– Все дело в ребенке, – сказала гостья, отстраняясь от хозяйки.

– Каком ребенке? – удивилась Алиса.

– В наследнике, которого я не смогла родить, – печально вздохнула Тереза. – Как только Гуго узнал о сыне, которого ему подарила другая женщина, он сразу же переменился ко мне.

Алиса покраснела, поскольку почувствовала за собой вину. Мелисинда зачала ребенка на ложе своей младшей сестры, которая ничего не сделала, чтобы отговорить ее от греховного поступка. Более того, невольно подтолкнула ее к барону Сабалю, поддавшись уговорам портного Андроника. А тут еще благородная Франческа со своим Базилем затеяли возню едва ли не на глазах всей свиты. Тогда ситуация казалась Алисе забавной. Ей и в голову не приходило, что любовные шашни Мелисинды сделают глубоко несчастной ни в чем не повинную женщину.

– Я старалась, как могла, – продолжала Тереза, словно бы не замечая смущения собеседницы. – Я молила Бога и святых, чтобы они помогли обрести мне счастье материнства, но, увы, они остались глухи к моим просьбам.

– И что же теперь? – спросила растерянно Алиса.

– Я хочу использовать последний шанс, – почти шепотом произнесла Тереза. – Говорят, что Она помогла твоей свекрови завладеть не только телом, но и душой барона де Руси. А ведь графиня Констанция была немолода, гораздо старше, чем мы с тобой.

– Так ведь и коннетабль не мальчик, – чуть повела плечом Алиса.

– У барона хватало наложниц, – отмахнулась Тереза. – Говорят, он был чернокнижником, за что и поплатился.

– Но это просто ложь! – возмутилась Алиса. – Мне коннетабль всегда казался очень набожным человеком.

– Барон де Руси и был им, – усмехнулась Тереза. – Остается только выяснить, каким богам он кланялся.

– Ты клевещешь на мертвого, баронесса!

– Я не клевещу, моя дорогая Алиса, я восхищаюсь благородными Констанцией и Глебом, нашедших друг друга с помощью высших сил. А знаешь, что меня больше всего удивляет в этой истории – покойный патриарх Рикульф Антиохийский благословил их союз и даже тайно сочетал коннетабля и графиню браком.

– Это только подтверждает чистоту их помыслов.

– Так ведь и я обращаюсь к ней с благодатью в душе.

– К деве Марии? – спросила дрогнувшим голосом Алиса.

– К Великой Матери всех богов, – шепотом отозвалась Тереза. – Сирийские христиане кланяются ей открыто, византийцы почитают под именем святой Софии, почему бы нам с тобой не обратиться к ней за поддержкой.

– Но ведь это ересь! – отшатнулась графиня.

– Возможно, мы согрешим, но все грехи нам простятся, поскольку мы никому не принесем вреда.

– Ты знаешь, где находится ее храм? – тоже понизила голос до шепота Алиса.

– Мы с тобой отправимся в женский монастырь, основанный графиней Констанцией в честь своей небесной покровительницы. Вряд ли граф Боэмунд станет возражать против такого путешествия, благо здесь недалеко. Что же касается храма Великой Матери, то ее служительницы проводят нас туда. Только не спрашивай меня ни о чем, я и сама знаю не больше тебя.

Благородная Алиса, будучи от природы натурой решительной, недолго мучилась сомнениями. Наверняка она слышала о древней богине от своей матери-армяки, потому и поддалась на посулы Терезы сравнительно легко. Теперь многое зависело не столько от баронессы, сколько от разворотливости почтенного Андроника, обещавшего своей союзнице всестороннюю поддержку. Тереза, пожалуй, никогда бы не ввязалась в столь сомнительную авантюру, если бы не серьезная опасность, нависшая над ее головой. Гуго сделает все возможное, чтобы избавиться от жены. Смерть Терезе, скорее всего, не грозит, ее просто постригут в монахини. И никто не скажет ни единого слова в защиту несчастной женщины. Портной не исключал, что цели заговорщиков не ограничиваются Латтакией. Ибо Гуго де Сабаль, обретя свободу, становится потенциальным женихом Мелисинды. Правда, старшая дочь короля пока замужем, но ведь Фульк Анжуйский не вечен. В случае крайней необходимости, ему помогут умереть. И тогда королем Иерусалима становится незаконнорожденный сын графа Вермондуа. При таких грандиозных замыслах никому уже не интересно, виновна Тереза или нет, ее просто устранят как мелкую помеху на пути к величию блистательного Гуго. Возможно, баронесса не поверила бы хитроумному сирийцу, но ее смутило молчание Рауля де Музона, которому Санлис рассказал о своих подозрениях. Лотарингский шевалье хоть и выразил Терезе свое сочувствие, но ясно дал понять, что не пойдет против воли короля. Эти старые, потрепанные жизнью мужчины с легкостью ломали жизнь и судьбу молодой и полной сил женщины, исходя из своих подлых и корыстных интересов. Тереза становилась мелкой разменной монетой в затеянной кем-то игре. Граф Боэмунд, к которому баронесса обратилась за поддержкой, только плечами пожал в ответ на ее мольбы. Так с какой же стати она должна щадить тех, кто предал ее в тяжкий час.

Монастырь был окружен глухой стеной и отличался очень строгим уставом. Мужчин на его территорию не пускали. Сержанты проводили Алису и Терезу до ворот и развернули коней к деревне, расположенной у подножья холма. Знатных гостий встретила сама аббатиса, далеко уже немолодая женщина с морщинистым лицом и маленькими невыразительными глазами. По словам настоятельницы обитель была невелика по размерам, и монахини испытывали недостаток в помещениях. Именно поэтому она выделила благородным дамам одну келью на двоих, извинившись за доставленные неудобства. В келье было только одно ложе, правда, достаточно широкое, чтобы вместить двоих.

– Надеюсь, что нас хотя бы накормят, – сказала Тереза, оглядывая голые каменные стены.

– Мы что же будем спать в одной постели? – удивленно спросила Алиса.

– Я думаю, в эту ночь нам вообще не придется спать, – вздохнула баронесса. – А рано поутру мы покинем это мрачное место.

Благородная Алиса выглядела если не напуганной, то встревоженной. Похоже, она уже успела пожалеть, что столь опрометчиво поддалась на уговоры опальной баронессы. Впрочем, бежать из монастыря она, похоже, все-таки не собиралась. Солнце уже клонилось к закату, во всяком случае, в келье становилось все темнее, и Тереза зажгла светильник. Уютнее от этого в помещении не стало, но женщины, по крайней мере, могли видеть друг друга. Алиса присела на край ложа, а Тереза прилегла за ее спиной. Делать было абсолютно нечего, приходилось ждать. Когда за окном окончательно стемнело, две монахини внесли долгожданный ужин. Алиса с интересом уставилась на жидкую похлебку, но к ложке не притронулась.

– Это монастырь, – усмехнулась Тереза. – Хорошо, что в кувшине вино, а не вода. Я просто умираю от жажды.

Алиса едва ли не первый раз в жизни пила не из кубка, а из обыкновенной глиняной кружки, наверное именно поэтому вкус вина показался ей странным. Что же касается Терезы, то она, сделав только один глоток, отставила неказистую посудину в сторону.

– Лучше бы принесли воды, – в сердцах сказала она.

В отличие от привередливой баронессы Алиса осушила кружку до дна. Вино оказалось неожиданно крепким, и графиню стало клонить в сон. Некоторое время она крепилась, но усталость все больше брала свое.

– Время у нас еще есть, – проворковала над ухом впавшей в дремотное состояние Алисы заботливая Тереза. – Я помогу тебе раздеться.

Графиня собралась было протестовать, но потом подчинилась баронессе, взявшей на себя нелегкие обязанности служанки. В небытие она впала почти сразу же, как только прилегла на ложе. Алиса словно бы переместилась в другой мир, проступивший вдруг из полумрака. Какое-то время она привыкала к странному состоянию, очень напоминающему сон. Далеко не сразу графиня осознала, что ее ласкают чьи-то руки. Ласки становились все более откровенными, но у Алисы не хватило сил, чтобы вырваться из сладкой паутины. Она уступала чужому напору, ужасаясь где-то в глубине души собственной слабости, но даже осознание греховности происходящего не заставило ее оттолкнуть Терезу. Наоборот она буквально приникла к ней, дабы не потерять даже частичку тепла, исходившую от тела баронессы.

– Нам пора, – жарко прошептала та в самое ухо Алисы. – Он уже здесь.

– Кто он?

– Тот, которого ты ждала. Он прислан сюда ее волей.

Алиса чуть приподняла голову и едва не вскрикнула от почти священного ужаса, прихлынувшего вдруг к сердцу. Величественная статуя надвигалась на нее из темноты. Черты лица Великой Матери лишь угадывались в каменной глыбе, но графиня не на миг не усомнилась, что перед ней именно она. Строгая и всемогущая. Дарующая и отнимающая.

– Иди, он ждет тебя.

Алиса была почти уверена, что обнимает в этот миг величайшего наслаждения своего мужа, а осознала она свою ошибку уже потом, когда сжимающие ее тело руки разомкнулись, и перед взором графини промелькнул лик, воистину прекрасный, но совсем не похожий на вечно хмурое лицо Боэмунда.

Магистр Гуго де Пейн пребывал в отличном расположении духа. Во-первых, он рад был видеть своего товарища по крестовому походу Венцелина фон Рюстова, а во-вторых, трудная миссия, возложенная королем на магистра ордена, близилась к успешному завершению. О чем он объявил Венцелину сразу же после дружеских объятий. Шевалье де Музон приветствовал гостя более сдержано, но и он не сомневался, что угроза междоусобицы, нависшая над Антиохией, благополучно миновала.

– Значит, Боэмунд готов принести клятву? – спросил Венцелин, присаживаясь к столу.

– Нам с шевалье де Музоном удалось убедить его в том, что в сложившихся обстоятельствах это просто необходимо. Даже тень подозрения в убийстве не должна пасть на благородного Боэмунда.

– Но письмо все-таки было, – напомнил Венцелин.

– Мы нашли человека его написавшего, – вступил в разговор шевалье де Музон. – Это некий писарь по имени Жак Фуше. Сам он клянется, что ничего худого не предполагал. Ему якобы сказали, что это просто шутка.

– Он назвал имя заказчика?

– Заказчика зовут Никодим, он эллин, но довольно давно живет в Сирии. Ричард Ле Гуин считает этого человека агентом басилевса. Что похоже на правду.

– Больше Фуше не назвал имен? – нахмурился Венцелин.

– Он описал нам внешность человека, сопровождавшего в тот вечер Никодима, – пояснил Музон. – Под это описание подходит портной Андроник, услугами которого пользовались почти все шевалье Антиохии. Связи у этого негодяя были обширные.

– Если верить показаниям пленных, то был еще и третий христианин в этой шайке неверных, они довольно точно описали его внешность.

– Я догадываюсь, о ком ты говоришь, благородный Венцелин, – поморщился Музон. – Фуше не назвал его имя, хотя писаря допрашивали с пристрастием. Тем не менее, я склонен думать, что барон Ги де Санлис замешан в этом деле.

– Благородный Ги тоже скрылся? – с усмешкой спросил фон Рюстов.

– Нет, – покачал седой головой Гуго де Пейн, – барон сейчас находится в Антиохии. Свое участие в убийстве коннетабля он, естественно, отрицает, хотя признает, что был знаком с сирийцем Андроником. Но с портным, как тебе уже сказал благородный Музон, знакомы многие, включая графа Боэмунда и графиню Алису.

– Я его тоже знаю, – кивнул Венцелин. – Он даже бывал в моем доме. Если, конечно, речь идет о том самом портном, который сшил королевскую мантию для Готфрида Бульонского.

– Это он, – охотно подтвердил Музон. – Очень ловкий и хитрый человечек, умеющий втираться в доверие к сильным мира сего.

– И какое решение вы собираетесь принять, благородные шевалье? – спросил Венцелин у собеседников.

– Жака Фуше я предлагаю приговорить к отсечению правой руки, – спокойно произнес магистр, – скорее всего, этот негодяй не знал о готовящемся преступлении, но, разумеется, догадывался, что в деле с письмом не все чисто. Византиец Никодим и портной Андроник должны быть повешены, в этом мы солидарны с благородным Раулем. Что же касается Санлиса, то тут возникают сложности. Нельзя казнить барона, исходя из одних подозрений. С другой стороны я не могу с ответственностью заявить, что этот человек невиновен.

– Божий суд, – подсказал со вздохом Музон. – Это единственный выход в создавшейся ситуации. Правда, для Ги такое решение равносильно приговору. Он гораздо старше любого из сыновей благородного Глеба.

– Однако Санлис может выставить заместителя, – не согласился с Раулем шевалье де Пейн.

– И где ты, магистр, отыщешь человека равного по силе Владиславу де Русильону? – с горькой усмешкой спросил Музон.

– Пожалуй, – не стал спорить Венцелин. – И что ты предлагаешь, благородный Рауль?

– Думаю, нам следует дать Ги де Санлису месяц отсрочки. За это время он найдет либо доказательства своей невиновности, либо человека, способного противостоять на Божьем суде барону де Русильону.

– Я склонен поддержать предложение де Музона, – развел руками Гуго де Пейн. – Оно обосновано.

– Я готов согласиться с вами, благородные шевалье, но при одном условии, – сказал Венцелин. – Санлис не должен покидать Антиохию до Божьего суда. А дабы у него не возникло соблазна для бегства, за ним должен быть уставлен надзор, как со стороны графа Боэмунда, так и со стороны барона де Русильона.

– Принимается, – торжественно изрек магистр.

– Быть по сему, – кивнул шевалье де Музон.

Граф Боэмунд принес клятву в храме Святого Петра в присутствии патриарха Антиохийского и всех заинтересованных лиц, включая в первую очередь трех сыновей Глеба де Руси. Здесь же был вынесен вердикт третейского суда в составе барона фон Рюстова, магистра де Пейна и шевалье де Музона. Споров вердикт не вызвал. Промолчал даже барон де Санлис, сильно сдавший за последние дни. И только Владислав де Русильон сделал небольшое уточнение:

– Я могу повесить Никодима и Андроника, если они окажутся у меня в руках, или мне следует обратиться к графу Антиохийскому?

– Ты можешь их казнить, благородный Влад, – сказал с усмешкой Боэмунд, разрешая тем самым возможные противоречия. – В аду давно уже ждут этих негодяев.

– Барон де Сабаль беспокоится о своей жене, – обернулся Венцелин к патриарху Антиохийскому.

– Я все понимаю, сын мой, но будьте милосердны к падшей женщине. Тереза добровольно приняла решение постричься в монахини, и я не могу чинить ей препятствия в богоугодном деле.

– Думаю, благородный Гуго не будет возражать, – печально вздохнул Рауль де Музон. – Это достойный выход из создавшегося положения и для нее, и для него, и для всех нас.

Барон де Санлис вернулся домой в весьма скверном состоянии, и это еще очень мягко сказано. Решение третейского суда не явилось для него неожиданностью, но одно дело догадываться и совсем другое почувствовать холод стали на собственной шее. Конечно, за месяц можно многое успеть, но для этого придется очень сильно потрудиться. И не только самому барону, но и хитроумному портному, который сейчас пристально вглядывается в лицо старого друга, словно подозревает его в чем-то нехорошем.

– Тебя и Никодима приговорили к повешенью. Благородный Боэмунд согласился лично намылить для вас веревки.

– Очень любезно с его стороны, – ласково пропел Андроник, – но я пока не готов покинуть этот мир. А что грозит тебе, благородный Ги?

– Божий суд, – зло выдохнул барон. – Через месяц.

– Пока все идет именно так, как мы предполагали, – утешил его сириец. – Спасибо благородному Раулю.

– За моим домом установят слежку, – хмуро бросил гостю хозяин. – Тебе лучше уйти, Андроник. Ты человек опытный, но сыновья Глеба де Руси прирожденные охотники.

– Вот как? – вскинул бровь даис Сирии. – А я всегда считал шевалье де Русильона простодушным рубакой.

– Ты не Владислава бойся, а Филиппа, – остерег Санлис. – Младший – самый опасный из них. Это он первым почуял неладное, он же нашел Жака Фуше и заставил его выдать Никодима, он же почти сразу назвал твое имя. Музону ничего другого не оставалось, как руками развести.

– Я плохо его помню, – задумчиво проговорил Андроник.

– Лицом он удался в мать, ростом пониже своих братьев, но гибкий как змея. От его улыбки меня сегодня едва не стошнило в храме. Бойся его, портной, ибо если кому-то и удастся затянуть петлю на твоей шее, то это будет именно он, Филипп из замка Ульбаш.

– Ты сегодня пророчествуешь как благородная Тереза, – засмеялся Андроник. – После посещения монастыря у нее открылся дар.

– Патриарх взял ее под свою защиту. До поры.

– Знаю, – кивнул даис. – Терезе придется поторопиться, как и нам, впрочем. Когда король Боэмунд отправляется на охоту?

– Думаю, через неделю, – пожал плечами Санлис. – Надо же проводить гостей.

– Проводить или выпроводить?

– А что, есть разница? – с вызовом спросил Ги.

– Теперь уже нет, – вздохнул Андроник. – Никогда не понимал пристрастия благородных мужей к охоте на животных. Занятие бесполезное, но порою смертельно опасное.

Потрясение Алисы от всего увиденного и пережитого в монастыре было столь велико, что она далеко не сразу решилась открыться Терезе. Баронесса де Сабаль, надо отдать ей должное, проявила редкостную деликатность и не стала докучать графине вопросами. Тереза сама попала в очень сложную ситуацию, а потому очень нуждалась в помощи своей подруги.

– Тебя отправляют в монастырь? – удивилась Алиса. – Но почему?

– Так решил третейский суд, – вздохнула Тереза. – И хотя согрешил мой муж, но виноватой объявили меня.

– И что ты собираешь делать теперь?

– Следовать велению Великой Матери, – скромно опустила очи долу баронесса.

Алиса покраснела. Воспоминания, нахлынувшие неожиданно, заставили Алису почти отшатнуться от женщины, ввергнувшей ее в соблазн. Пожалуй, она ударилась бы в бегство, если бы не скорбная поза Терезы, словно бы и не заметивших ее переживаний.

– Но ведь это был сон? – растерянно произнесла графиня.

– Вещий сон, – поправила ее Тереза. – Я видела залитое кровью лицо благородного Боэмунда и ужаснулась его падению. Прости, благородная Алиса, я не хотела тебе этого говорить, но не сумела удержать в душе тайну, данную мне свыше.

– Этого просто не может быть, – отмахнулась от чужого страшного видения графиня.

– Боэмунд приходил к тебе?

– Нет.

– Ты видела другого мужчину! – догадалась Тереза. – Я так и знала! Великая Мать прочитала в твоем сердце то, что ты скрывала даже от самой себя.

– Я ничего не видела! – воскликнула Алиса и в испуге огляделась по сторонам.

К счастью, их никто не слышал. Благородные дамы из свиты графини собрались вокруг клумбы и с интересом разглядывали красную розу, распустившуюся сегодня утром. Алиса уже открыла рот, чтобы позвать их, но ее остановила Тереза властным движением руки.

– Ты отдалась ему перед ликом Великой Матери, – торжественно произнесла баронесса. – И тем самым подтвердила вашу с ней тайную связь.

– Я ничего не хочу слышать, Тереза, слышишь!

– Тебя ждет великая судьба, Алиса, – продолжала шептать баронесса. – Я видела это собственными глазами. Отныне мы с тобой связаны неразрывно, я отдаю тебе и только тебе свое сердце. Ты будешь гнать меня, но я буду возвращаться, ибо такова воля Великой Матери.

– Ты сошла с ума, Тереза! – в ужасе воскликнула графиня. – Монастырь отныне лучшее место для тебя. Отмоли не только свои, но и мои грехи.

Алиса рванулась прочь из беседки и почти побежала по усыпанной песком садовой дорожке. Дамы, заскучавшие у клумбы, поспешили за ней следом. А благородная Климентина супруга шевалье де Саллюста даже успела бросить на ходу:

– Это чудо, графиня! Настоящее чудо!

– Ты о чем, Климентина, – резко остановилась графиня.

– Алая роза расцвела в неурочное время. Говорят, что это не к добру.

У Алисы появилось почти непреодалимое желание ударить очередную предсказательницу по лицу, но ее остановили удивленные глаза Климентины, женщины уже немолодой, простодушной и никогда никому не желавшей зла. Первый муж Климентины пал на Кровавом поле, второго она обрела по воле сильных мира сего и, кажется, не жалела об этом. Именно Пьер де Саллюст спускался сейчас по каменной лестнице в сад, отсчитывая ступеньки сильными ногами. Шевалье был бледен и, похоже, чем-то сильно расстроен.

– Что случилось, Пьер? – спросила встревоженная Климентина.

– Благородный Боэмунд упал с лошади во время охоты, – сказал Саллюст, опускаясь перед графиней на одно колено. – Я привез тебе плохую весть, сеньора. Твой муж скончался у меня на руках.

Алиса вскрикнула, покачнулась и упала без чувств на руки подоспевшей Терезы.

Глава 4. Слово государя.

Иммамеддин Зенги уже почти ничему не удивлялся в этом мире. За свою достаточно долгую жизнь он пережил столько взлетов и падений, что поневоле научился спокойно относиться как к ударам судьбы, так и к ее дарам. Но этот смазливый шевалье, прибывший с посольством из Антиохии, сумел-таки привести атабека в состояние близкое к изумлению. Зенги насторожил возраст Гишара де Бари, которому еще не исполнилось и тридцати. Обычно такие важные дела поручают умудренным жизнью седым мужам. А этот худощавый подвижный человек не внушал правителю Мосула и Халеба ни доверия, ни уважения. Тем не менее, Зенги принял его с почетом, подтвердив тем самым, что свято блюдет договор, заключенный с графом Боэмундом несколько лет тому назад.

– Боэмунд скончался, – пояснил Гишар атабеку. – Я послан к тебе благородной Алисой, ставшей правительницей Антиохии после смерти своего мужа.

Беки, стывшие у стен в почтительных позах, не сумели сдержать возгласов изумления. Зенги, пожалуй, присоединился бы к ним, но положение заставляло его сохранять достоинство. Однако в любом случае выбор франков показался атабеку странным. Неужели в Антиохии не осталось доблестных мужчин, способных принять бразды правления, выпавшие из рук покойного графа? Этот вопрос вертелся на языке почтенного Иммамеддина, но он не спешил его задавать. Прежде всего, следовало выяснить, что сейчас на уме у этого шевалье, облаченного в отороченные мехом одежды, но не внушающего своим видом и поведением ни малейшего уважения.

– Графиня Алиса – дочь благородного Болдуина короля Иерусалимского, – продолжал верещать посол, раздражая атабека высоким словно у женщины голосом и безбородым холеным лицом. Почтенному Зенги ни единожды приходилось сталкиваться с франкскими мужами, но такого странного рыцаря он видел в первый раз.

– И что с того? – хмуро бросил атабек.

Глупая женщина предлагала Иммамеддину Зенги союз, правда, не совсем понятно против кого. Неужели против собственного отца? И в подтверждение честности своих намерений она возвращала Халебскому эмирату все земли, замки, города и села, отобранные у мусульман Танкредом, Рожером и королем Болдуином. Беки отказывались верить своим ушам. Зенги заподозрил шевалье де Бари в обмане. Конечно, эмиры и раньше заключали договоры с правителями франков, но это делалось в силу крайней необходимости. А почтенному Иммамеддину предлагалось не больше ни меньше, как взять Антиохию и ее правительницу под свое покровительство.

– И в чем это будет выражаться? – полюбопытствовал Зенги через своего толмача.

– У благородной Алисы есть враги внутри графства, – пояснил расторопный шевалье. – Они отказываются признать ее власть. Графиня будет благодарна тебе, атабек, за любую помощь в борьбе с отщепенцами.

– О ком идет речь?

– Бароны Гуго де Сабаль и Владислав де Русильон бросили вызов своей государыне, их подержали несколько сотен рыцарей. Эти люди представляют угрозу не только для Антиохии, но и для Халеба.

Зенги даже скрипнул зубами от огорчения. Такой удобный случай для вмешательства в дела Антиохии может больше не представиться. К сожалению, у атабека именно сейчас связаны руки. Халиф аль-Мустаршид вновь поднял восстание против султана Махмуда. Сельджуки оставили Багдад и отступили в Персию и Месопотамию. Султан воззвал о помощи к верному атабеку, и Зенги ничего другого не оставалось, как откликнуться на его зов. Арабов следовало покарать за измену, иначе господству сельджуков придет конец не только в Ираке и Персии, но и здесь в Сирии. К счастью, беки Халеба и Мосула очень хорошо это понимали. В отличие, к слову, от эмира Тимурташа, которому атабеку пришлось лично прочищать мозги. Этот недостойный сын победоносного отца до того погряз в пьянстве и разврате, что разучился не только повелевать, но и думать.

– Ты отправишь к графине Алисе своего посла, – приказал Тимурташу атабек. – Пообещаешь ей помощь в обмен на возвращенные города и крепости.

– А почему я? – удивился эмир.

– Потому что именно ты являешься правителем Халеба, – процедил сквозь зубы Зенги. – Пусть твой посол объяснит это Алисе. А что касается моего покровительства, то можешь обещать ей все, что угодно. Я за твои обещания отвечать не собираюсь.

– Я должен оказать ей помощь? Но ведь у меня не хватит сил даже для обороны Халеба после твоего ухода.

– Именно поэтому ты не должен вмешиваться в чужую свару, – вскипел Зенги. – Принимай дары, веди переговоры, словом делай все возможное, чтобы дождаться моего возвращения. Халеб ты обязан удержать.

– Я сделаю все, что в моих силах, атабек, – склонил голову расстроенный Тимурташ. – Да поможет тебе Аллах одержать очередную победу.

Возвращение шевалье де Бари в Антиохию можно было назвать воистину триумфальным. Во всяком случае, благородный Гишар расписывал свой успех такими яркими красками, что у графини Алисы розовели щеки от едва сдерживаемого торжества. Ричард Ле Гуин оказался, пожалуй, единственным в окружении графини человеком, который выступил противником союза с мусульманами. Но Алисе не было дела до старого ворчуна. Ужас и апатия, охватившие ее после внезапной гибели мужа сменились жаждой деятельности. Лихорадочное состояние, в котором пребывала молодая вдова, очень походило на умопомрачение, как намекнул Ле Гуину патриарх, но дело здесь было не только в Алисе. Графиню стеной окружили молодые советники, почитатели, лизоблюды, оттеснив в сторону людей, умудренных опытом. Исключением был разве что барон де Санлис, произведенный в коннетабли одним мановением руки. Тут только благородный Ричард сообразил, что столкнулся с заговором, организованный отнюдь не юнцами, а много чего повидавшими и пережившими людьми. Впрочем, чего-то подобного следовало ожидать. Приговор третейского суда не сулил Санлису ничего хорошего, именно этим и объяснялся его внезапно вспыхнувший нурманский патриотизм.

– Если мне не изменяет память, благородный Ги, то ты родился в Провансе, – криво усмехнулся Ле Гуин.

– И что с того, – пожал плечами Санлис. – Вот уже почти тридцать лет я сражаюсь за землю, принадлежащую мне по праву меча. И какое мне дело до короля Болдуина и присланных им негодяев, вообразивших, что могут распоряжаться жизнью барона по своей прихоти.

– Ты зарвался, Ги, – покачал головой Ричард. – Дружбы с Зенги тебе не простят.

– В этот раз я все просчитал, Ле Гуин, – усмехнулся Санлис. – Мы заручились поддержкой не только Зенги, но и басилевса Иоанна. Один уже прислал письмо благородной Алисе с обещанием поддержки, другой это сделает в ближайшее время. И византийский император, и сельджукский атабек заинтересованы в том, чтобы Антиохией правила слабая женщина. Они будут сторожить графство как верные псы, не подпуская к нему короля Болдуина. Я обещал императору Латтакию, а также замки Раш-Русильон и Раш-Гийом. Думаю, у византийцев хватит сил, чтобы прищемить хвосты их владельцам.

– На месте императора Иоанна я бы отрекся от столь сомнительного дара, – вздохнул Ле Гуин. – Тем более, из твоих рук, дорогой Ги.

– Мы с тобой старые друзья, Ричард, – холодно произнес Санлис, – именно поэтому я тебе предлагаю на выбор: либо помогать мне, либо отойти в сторону и не путаться у нас под ногами.

– А если я не соглашусь?

– Тебя устранят, – пожал плечами барон. – У меня под рукой целая стая решительных шевалье.

– Чем же я, бедный и сирый, могу помочь такому могущественному человеку как ты, благородный Ги?

– Напрасно смеешься, Ричард, – покачал головой Санлис. – За моей спиной десятки тысяч греков, сирийцев и армян, которые ждут сигнала, чтобы вцепиться в глотку нурманам и франкам. Эти люди жаждали свободы, а получили новый хомут на шею. Я уже обещал им от имени графини Алисы свободу вероисповедания и послабления налогов. Если потребуется, эти люди выйдут на стены и будут с оружием в руках отстаивать свои права.

– Ты не ответил на мой вопрос? – нахмурился Ле Гуин.

– У тебя десятки агентов в городе, Ричард, а мне некогда заниматься этим щенком!

– Каким щенком?

– Филиппом, младшим сыном Глеба де Руси. Наглец прислал мне письмо, полное угроз. Я буду тебе очень обязан, барон, если ты доставишь мне этого мальчишку, живым или мертвым.

– Я полагал, что он давно уже покинул Антиохию, – удивился Ле Гуин.

– Его видели в городе, – скрипнул зубами Санлис. – Он влез в окно спальни благородной Терезы и напугал несчастную женщину до полусмерти.

– Вот уж не думал, что баронесса де Сабаль способна испугаться мальчишки, – засмеялся Ричард.

– Ты берешься его поймать?! – вскипел было Санлис, но тут же остыл. – Я готов заплатить твоим агентам.

– Сколько?

– Пять тысяч денариев.

– Хорошо, – кивнул Ле Гуин. – Я сделаю все, что в моих силах, дабы помочь старому другу. Но, надеюсь, ты тоже пойдешь мне навстречу и избавишь меня от людей, которые стерегут мой дворец как собаки кость.

– Поймаешь мальчишку – можешь требовать от меня все, что угодно, – криво усмехнулся Ги, – хоть звезду с неба.

Звездами благородный Ричард уже вдоволь налюбовался за те шестьдесят пять лет, которые провел на грешной земле. Санлису он помогать не собирался – сам вляпался в грязь, сам пусть ее и разгребает. Но молодой Филипп де Руси его заинтересовал. Надо быть воистину незаурядным человеком, чтобы напугать Ги, затеявшего шашни с дьяволом. Ле Гуин несколько раз мельком сталкивался с младшим сыном благородного Глеба, но большого впечатления тот на него не произвел. Светловолосый, как и его старшие братья, среднего роста, но хорошо сложенный, а более Ричарду и вспоминать-то было нечего.

Дабы не искушать судьбу Ле Гуин покинул Антиохийскую цитадель, где находился графский дворец и решил переждать лихие времена в собственном особняке, расположенном в тихом квартале, где в основном обитала знать. Ричард так и не удосужился завести жену и детей, передоверив управление хозяйством тридцатилетней сирийке Заре и старому Гийому, вот уже десять лет считавшемуся его мажордомом. Почти всех своих сержантов Ле Гуин держал вне города, целиком полагаясь на защиту графских гвардейцев. Кто же мог знать, что эта доверчивость выйдет заслуженному человеку боком. Угроз Санлиса барон не боялся, но это вовсе не означало, что их следовало пропустить мимо ушей.

Ричард первым спешился и первым ступил на мраморное крыльцо. Сержанты замешкались во дворе, расседлывая коней. В городской усадьбе барона людей хватало, чтобы выдержать разбойничий натиск, но для серьезной обороны этот роскошный дворец, выстроенный изнеженным византийцем в спокойные времена, не был приспособлен.

– Стерегут? – спросил барон у Гийома, вышедшего встречать хозяина.

– Я видел троих, – кивнул старый служака. – Может свернуть им шеи?

– Успеем, – отмахнулся Ле Гуин.

Ночь сегодня обещала быть холодной, и барон приказал мажордому затопить камин. С годами Ричард приобрел привычки домоседа, а ведь еще каких-нибудь десять лет назад ему все было нипочем. Мог спать на промерзшей земле и есть мясо, лишь слегка подрумяненное на костре. А ныне старому Ле Гуину ничего, похоже, другого не остается, как сидеть у горящего очага, закутавшись в пелисон да вспоминать о днях бурной молодости. Между прочим, Санлис всего на пять лет моложе Ричарда, но как же его понесло под уклон годов, можно подумать, что у него целый век в запасе.

– Ужин готов? – спросил Ричард, даже не обернувшись на шорох, послышавшийся за его спиной.

– Я на это очень надеюсь, – произнес над самым ухом у Ле Гуина насмешливый голос. – Проголодался.

Молодчик был одет в короткую котту, потертые штаны и безрукавку из овчины. В осеннюю и зимнюю пору так ходили едва ли не все простолюдины Сирии. А этот отличался от них только византийскими сапогами, перетянутыми ремнями чуть выше колен. Очень удобная обувь для человека, редко слезающего с коня. Сейчас в таких сапогах щеголяли едва ли не все лихие наездники Антиохии. Выдавали молодого человека руки, слишком холеные для человека занятого тяжким трудом. Если незнакомец и добывал себе хлеб, то явно не в поте лица своего.

– Вор? – полюбопытствовал Ричард.

– Шевалье, – не согласился с ним гость, снимая с головы поношенный чепец из плотной шерстяной ткани.

– Филипп! – не столько узнал, сколько догадался старый рыцарь.

– К твоим услугам, благородный Ричард, – сказал гость, подвигая к огню небольшую скамью. – Продрог как собака.

– Странная у тебя привычка, – осуждающе покачал головой Ле Гуин. – Приличные люди обычно входят через дверь. Зачем ты полез в окно к Терезе?

– Честно говоря, я навещал портного, – ласково улыбнулся хозяину Филипп, – но неожиданно для себя оказался в обществе сразу двух дам, развлекающих друг друга. Шевалье тоже был, но он дремал чуть в стороне, сморенный усталостью.

– Имя второй дамы? – нахмурился Ричард.

– Алиса. А сонного шевалье зовут, кажется, Раймунд де Пуатье. Я слышал, что его недавно назначили капитаном гвардии, вместо барона де Лоррена, чем-то не угодившего графине.

– Вот видишь, как опасно подглядывать в чужие окна, благородный Филипп, – вздохнул Ричард. – Теперь за твою голову назначена награда в пять тысяч денариев, и мне поручено тебя поймать.

– Я стою дороже, – обиделся шевалье. – Тысяч тридцать, по меньшей мере.

– Побойся Бога, Филипп, – усмехнулся Ле Гуин, – король Болдуин обошелся нам дешевле. Откуда такая нескромность в молодом еще человеке?

– Я открыл страшную тайну, благородный Ричард, – графиня Алиса не просто грешница, она еще и еретичка, поклоняющаяся древним сирийским богам. Король Болдуин будет страшно огорчен, узнав о подробностях визита своей дочери в ближайший монастырь. Не говоря уже о патриархе, тот будет просто шокирован.

– А кто организовал ей эту поездку?

– Портной Андроник и барон Санлис. В греховной мистерии кроме Алисы участвовали Тереза де Сабаль и Раймунд де Пуатье. Тебе нужны подробности, благородный Ричард?

– Оставь их при себе, – процедил сквозь зубы Ле Гуин.

– По словам моего осведомителя, эти люди прибегли к черной магии, жертвой которой стал благородный Боэмунд. Я же полагаю, что причиной смерти графа стала хорошо оплаченная небрежность конюха, седлавшего его коня. К сожалению, конюха убили раньше, чем я успел до него добраться. И мне ничего другого не остается, как настаивать именно на магии. Благородную Алису обвинят в чародействе, с весьма печальными для нее последствиями. Боюсь, что даже король Болдуин не сможет спасти свою дочь от позора, а возможно и смерти.

Филипп говорил совершенно спокойно, и даже тени волнения не было на его бледном красивом лице. А уж невинным голубым глазам молодого шевалье могла бы позавидовать любая благородная девственница, пекущаяся о своей репутации. Кто бы мог подумать, что за столь благовидной внешностью скрывается такая бездна цинизма. Благородная Алиса стала всего лишь жертвой подлых людей, а вот что касается шевалье де Руси, то он, похоже, порочен с самого рождения.

– Ты изнасиловал Терезу?

– Нет, она отдалась мне почти добровольно после того, как я слегка опалил ей кожу раскаленным прутом. Слабая женщина. У меня есть показания, написанные ее рукой.

– Кто позволил тебе пытать благородную даму, шевалье? – вспылил Ле Гуин.

– Я спасал жизни сотен, а может быть и тысяч людей, которые могли погибнуть в междоусобной войне из-за глупых женщин, склонных к разврату. Согласись, благородный Ричард, жизни десятка телохранителей Терезы – это вполне приемлемая цена за мир в графстве Антиохийском.

– Чего ты хочешь от меня?

– Мне нужны жизни Санлиса, Андроника и Никодима, – спокойно произнес Филипп. – Ты, благородный Ричард, встретишься с Алисой и поведаешь ей все, о чем я тебе сейчас рассказал. Думаю, она согласится купить мое молчание за названную выше цену. И откроет ворота города своему отцу, как только он в них постучится.

– А если она откажется?

– Ее отлучат от церкви как еретичку и предадут суду, – пожал плечами Филипп. – Свидетелей будет с избытком.

– Почему бы тебе в таком случае самому с ней не поговорить? – спросил Ричард пристально глядя на шевалье.

– У меня доброе сердце, барон Ле Гуин. Чего доброго, я уступлю мольбам несчастной женщины и позволю ей себя соблазнить. Мне не хотелось бы ссориться с братьями из-за потаскухи.

– Ты говоришь о своей государыне, шевалье!

– Как будто государыня не может быть стервой, – усмехнулся Филипп. – Мы теряем время, благородный Ричард. Ты не меньше моего заинтересован в благополучном разрешении ситуации, возникшей в Антиохии, и я жду от тебя не слов, а действий.

– Я сделаю все, что смогу, – глухо отозвался Ле Гуин. – Ты сделал правильный выбор, шевалье.

Раймунд де Пуатье не выдержал испытания властью и славой. И хотя слава была сомнительной, а власть призрачной у него сразу же закружилась голова. Это отметили даже его доброжелатели шевалье де Бари, де Вилье и де Саллюст, что же тут говорить о старых ворчунах вроде барона Ле Гуина. Впрочем, Ричард, хоть и отпустил несколько ехидных замечаний в адрес нового капитана гвардии, но не рискнул войти в апартаменты графского дворца, которые совсем недавно принадлежали ему. Шевалье де Вилье, ражий детина лет двадцати пяти, властвовал в приемной со строгостью, присущей разве что королям или кардиналам, поверившим в свою избранность, а потому и склонным к деспотии. Благородный Альфонс не отличался красотой лица и стройностью стана, зато был силен как бык и как нельзя более подходил на роль привратника при сильных мира сего. Шутку Ле Гуина услышали многие, но оценил ее по достоинству только барон де Крийон, деливший с благородным Ричардом не только скамью, но и опалу. Это его земли графиня Алиса пообещала вернуть атабеку Зенги в обмен на покровительство, что естественно не нашло понимания у благородного Мишеля. Крийон до недавнего времени был одним из лидеров нурманской партии, даром что родился французом, но последние решения благородной Алисы привели его в ярость, которую он не собирался скрывать.

– Графиня недовольна тобой, благородный Мишель, – недобро глянул на расходившегося Крийона шевалье де Вилье. – Благородная Алиса готова была передать в твои руки Латтакию в возмещение за понесенный ущерб, но твое поведение заставило ее призадуматься.

– Скажи своей сеньоре, что она глупая курица, место которой в птичнике, а не графской цитадели, – зло бросил Крийон, резко поднимаясь со скамьи. – А ты, Альфонс, просто павлин, распустивший хвост перед цепными кобелями.

– Задержите барона, – приказал Вилье гвардейцам. – Графиня сама решит его судьбу.

– Успокойся, Мишель, – крикнул Ле Гуин старому товарищу. – Все очень скоро разрешится само собой.

К сожалению, Крийон не был расположен ждать. Гвардеец, вставший на его пути, был буквально сметен ударом могучей десницы рассвирепевшего барона. А дальше произошло то, чего Ричард предвидеть никак не мог. Гвардейцы ринулись на помощь своему товарищу с обнаженными мечами в руках. Схватка получилось короткой, но на редкость кровопролитной. Благородный Мишель успел отправить к праотцам двух сержантов, прежде чем пал на мраморный пол бездыханным.

– Это же убийство, Альфонс! – вскинул на шевалье глаза, полные растерянности и боли Ле Гуин.

– Я выполнял приказ, – глухо отозвался тот.

– Чей приказ?! – вскипел Ле Гуин.

– Коннетабля де Санлиса, – раздался от дверей уверенный голос. – Разве этого мало, благородный Ричард.

Раймунд де Пуатье картинно стоял посреди зала, оперевшись на длинный меч. Вид у него был глупый, и он довольно быстро это осознал. Все-таки эти молодые люди не успели еще стать закоренелыми убийцами и вид плавающего в крови Крийона их потряс.

– Что за шум во дворе? – строго спросил у Пуатье Ричард.

– Люди коннетабля добивают сержантов благородного Мишеля, – неохотно отозвался капитан.

– Твое счастье, Раймунд, что не ты отдал этот роковой приказ.

Ле Гуин решительно взял за плечо Пуатье и почти силой втолкнул его в кабинет, который тот только что покинул. А потом спокойно прикрыл за собой дверь. Благородный Раймунд на всякий случай отшатнулся к окну и чуть приподнял меч, готовясь к защите. Новоиспеченный капитан никогда не слыл храбрецом, но обучен был изрядно. Ле Гуин оценил его стойку и одобрительно кивнул:

– Неплохо, шевалье, но вес тела следовало перенести на левую ногу и еще дальше отвести меч назад.

– Ты мне угрожаешь, благородный Ричард? – спросил растерянно Раймунд.

– Я хочу спасти твою жизнь, – холодно бросил Ле Гуин, присаживаясь в старое кресло, прослужившее ему много лет.

– Можно подумать, что это я пришел к тебе в качестве просителя, – криво усмехнулся Пуатье.

– Мне очень жаль, Раймунд, но тебя сожгут как еретика, – сразу же взял быка за рога Ричард. – Не оправдывайся! Не трать понапрасну слова и силы, они тебе еще понадобятся. Ты очень высоко взлетел, мальчик, с такой высоты больно падать.

Шевалье де Пуатье был среди тех, кого бароны де Крийон и Санлис поспешно произвели в рыцари после страшного поражения Рожера Антиохийского. Тогда всем, в том числе и самому Ричарду, казалось, что они нашли блестящий выход из создавшегося положения. Конечно, это было сделано вопреки всем устоявшимся обычаям. Они произвели в рыцари юнцов, которые не годились даже в оруженосцы. Да еще и женили их на зрелых женщинах. Тогда им казалось, что годы дело наживное. Но и по прошествии десяти лет мальчики так и не стали мужчинами. В сущности, они остались пажами, послушными воле своих господ. Цвет антиохийского рыцарства полег на кровавом поле, а им на смену пришли ряженные. Павлины, как очень метко окрестил их барон де Крийон. Но павлинам не устоять против соколиной стаи, что вот-вот закружит у границ графства.

– Нам очень повезло, Раймунд, – сказал со вздохом Ле Гуин. – Халиф аль-Мустаршид поднял арабов против султана. Зенги повел на помощь Махмуду свои войска.

– Но он же обещал Алисе свое покровительство! – возмущенно воскликнул Раймунд.

– Вот я и говорю – повезло, – усмехнулся Ле Гуин. – Иначе Антиохия пала бы раньше, чем король Болдуин успел бы прийти нам на помощь.

– Мы не просили помощи у короля! – вскипел Пуатье.

– Это сделал я сразу же после смерти графа Боэмунда, – холодно проговорил Ричард. – Ты честолюбив Пуатье, но слишком тороплив. На твоем месте я бы сначала развелся, а уж потом бы соблазнял вдову. Прелюбодеяние страшный грех, но за тобой ведь числится еще кое-что. Во всяком случае, так утверждает Тереза.

– Она нас предала?!

– Слабая женщина, – вздохнул Ле Гуин, – так утверждает мой друг Филипп де Руси. Это он убил телохранителей баронессы, а потом добился от нее нужных показаний.

– Тереза отречется от всего, что он вырвал у нее под пыткой.

– У Филиппа и без нее хватает свидетелей, Раймунд, – покачал головой Ричард. – Ты воспользовался слабостью женщины, отравленной чудодейственным зельем, и втянул ее в сатанинский обряд, закончившийся смертью графа Боэмунда. Кто был с тобой в монастыре?

– Гишар де Бари, Альфонс де Вилье и Пьер де Саллюст, – негромко произнес Раймунд. – Сен-Клер охранял выход.

– Ты уверен, что они будут молчать на дыбе?

– Нет.

– Благородные шевалье! – прошипел раненной гадюкой Ле Гуин. – Щенки без ума и без памяти. Ты сам все подтвердишь, Раймунд. Расскажешь даже о том, чего не было. Потом тебя казнят. А твоим именем будут пугать младенцев.

– Мы будем сражаться!

– Дурак, – раздельно произнес благородный Ричард. – Весь свой расчет Санлис и Андроник строили на том, что Болдуин не сунется в Антиохию, опекаемую сразу и басилевсом Иоанном и атабеком Зенги. Но атабека нет в Халебе, а значит, путь на Антиохию для Болдуина открыт. Все твои союзники разбегутся, как только армия крестоносцев появится под стенами города. И тогда для вас пятерых наступит час расплаты. Страшный час, шевалье де Пуатье.

В эту минуту благородный Ричард не испытывал торжества, Ле Гуину вдруг пришло в голову, что его усилия здесь, в Святой Земле, как и усилия многих тысяч отважных людей, потрачены впустую. Детям не удержат земель, добытых их отцами потом и кровью. И если первые крестоносцы были одержимы идеей освобождения Гроба Господня, то нынешними движет только корыстолюбие, жажда власти и похоть. Ле Гуин не считал ни себя, ни своих товарищей по беспримерному походу ангелами во плоти, но что-то в их душах все-таки было. Иначе не дошли бы они до стен Иерусалима, не совершили бы подвиг, прославивший в веках их имена. Крестоносцы уходят, один за другим, да и смерть самого Ричарда не за горами. И кто же займет их место – мародеры?

– Филипп де Руси предлагает вам сделку, шевалье, – брезгливо поморщился Ле Гуин. – Ему нужны убийцы благородного Глеба, живыми или мертвыми. Для вас будет лучше, Раймунд, если Санлис, Андроник и Никодим попадут в руки сыновей убитого коннетабля мертвыми.

– А для тебя, благородный Ричард?

– Для меня тоже, – нехотя отозвался Ле Гуин, с трудом поднимаясь с кресла. – Всего хорошего, Раймунд. Да не отвернется от тебя удача в сей трудный для Антиохии час.

Благородный Болдуин, не на шутку встревоженный событиями, происходящими в Северной Сирии, ринулся на помощь своей дочери во главе тысячи рыцарей и трех тысяч сержантов. И хотя сенешаль де Бове утверждал, что виной поднявшегося переполоха как раз и является благородная Алиса, Болдуин ему не поверил. В последнее время у короля резко испортились отношения с храмовниками. Дамаск, который Болдуин считал уже почти своим, закрыл перед ним ворота. Кто и почему помешал намечаемой сделке, благородный Ролан обещал выяснить в ближайшее время. Пока что он знал только то, что в городе произошел переворот, закончившийся смертью визиря аль-Маздагани и истреблением ассасинов. Эмир Бури, которого никто не принимал в расчет, неожиданно заявил о себе в полный голос. Скорее всего, за его спиной стоял атабек Зенги, вознамерившийся прибрать к рукам всю Сирию, но королю Болдуину от этого было не легче. Он не взял с собой в поход храмовников, хотя магистр Гуго де Пейн предлагал ему свою помощь. Болдуин был уверен, что одно его появление у стен Антиохии положит конец набирающей ход междоусобице. Следовало в короткий срок укротить мятежных баронов де Сабаля и де Русильона и укрепить власть благородной Алисы, а значит и свою. Графство Антиохийское еще со времен Боэмунда Тарентского пыталось обособиться от опеки Иерусалимского королева, но теперь скоропостижная и нелепая смерть его сына должна была положить этому конец.

– За спиной молодых баронов стоит Венцелин фон Рюстов, – нашептывал всю дорогу на ухо королю шевалье де Музон. – Его сын Драган унаследовал от тестя замок Раш-Гийом, и теперь этот беспокойный род обосновался в Антиохии. Второй сын Венцелина Базиль живет в грехе с чужой женой, бросая тем самым вызов благочестивым людям Святой Земли. А его разбойничьи набеги на земли империи, рано или поздно окончательно рассорят нас с Византией.

– И что ты предлагаешь? – спросил Болдуин, хмуро вглядываясь в горизонт.

– До меня дошло, что благородный Венцелин собирается покинуть Святую Землю и вернуться на родину. Следовало бы поспособствовать ему в этом.

– Каким образом?

– Я получил письмо от сиятельного Михаила, в котором протовестиарий сообщает о приезде в Константинополь полоцких князей, изгнанных со своих земель Мстиславом Киевским. Полоцкие князья просили помощи у басилевса Иоанна, а тот посоветовал им совершить паломничество в Святую Землю и поискать поддержки там. Я полагаю, что нам следует свести князей из далекой Руси с благородным Венцелином. И всячески поспособствовать их союзу.

– Поспособствуй, – усмехнулся Болдуин и, обернувшись к Этьену де Гранье, добавил: – Проверь, шевалье, что за люди там на дороге.

Гишар де Бари был слегка шокирован стремительной атакой, которую предприняли на его небольшой отряд невесть откуда взявшиеся всадники. К счастью, столкновение удалось предотвратить, Этьен в последний момент опознал нурманов и приказал своим людям остановиться. Благородный Гишар почему-то не выразил восторга по поводу встречи с королем Иерусалима, чем привел того в легкое изумление. Болдуин заподозрил неладное и приказал обыскать нурманский обоз и опросить сержантов. Обстоятельства, открывшиеся в результате усилий шевалье де Гранье, привели короля в ярость. Опрошенные сержанты подтвердили, что сопровождают посла графини Алисы в Халеб, и что золоченые доспехи, обнаруженные в телеге, предназначались для Иммамеддина Зенги. Гишар, убоявшийся королевского гнева, признался, что графиня Алиса ищет покровительства коварного атабека.

– Покровительства! – взревел раненным зверем Болдуин. – Ты в своем уме шевалье.

Увы, письмо, отобранное у незадачливого посла, не оставляло никаких сомнений в том, что благородная Алиса действительно искала и ищет защиты у грозного мусульманского владыки от собственного отца. Из допроса шевалье де Бари выяснилось, что эта его поездка в Халеб не первая, и что он уже успел заслужить благосклонность Зенги.

– Значит, атабек готов помочь моей дочери бескорыстно? – холодно спросил Болдуин, глядя на перетрусившего Гишара налитыми кровью глазами.

– Не совсем так, – пролепетал Бари. – Графиня пообещала вернуть халебцам несколько крепостей. Эмир Тимурташ прислал ей письмо…

– К черту Тимурташа, – прорычал Болдуин. – Я собственными руками выпорю эту стерву, торгующую христианской кровью.

– Возможно, твою дочь ввели в заблуждение, – попробовал успокоить короля шевалье де Музон. – В конце концов, она могла растеряться под тяжестью свалившихся на нее невзгод.

– А что в Антиохии не нашлось человека, способного остановить зарвавшуюся дуру?!

О чем думал коннетабль Ле Гуин?!

– Благородная Алиса назначила коннетаблем Санлиса, – подсказал королю Этьен, опросивший сержантов. – Благородный Ричард отстранен ею от власти.

Шевалье де Музону стало нехорошо. Он вдруг почувствовал удушье, словно веревочная петля уже перехватила его шею. Благородный Рауль с большим трудом преодолел свою слабость, ибо место для обморока было явно неподходящим. В том, что затея Санлиса обречена на провал, он не сомневался. Ее волновала собственная судьба. Если благородный Ги живым попадет в руки Болдуина, то ему будет что рассказать взбешенному королю о своих связях с благородными лотарингцами. Волнение старого Музона было замечено Болдуином, который зло спросил у Рауля:

– Что ты дергаешься как еретик на колу?

– Я опасаюсь измены. Вдруг графиня Алиса прикажет закрыть ворота города. Не штурмовать же нам Антиохию во второй раз.

– Пусть только посмеет, – зло процедил сквозь зубы Болдуин.

К счастью, опасения шевалье де Музона по части своеволия королевской дочери не оправдались. Благородный Болдуин не отказал себе в удовольствии въехать в притихший город в позолоченных доспехах, предназначавшихся Алисой для атабека Зенги. У ворот цитадели короля встретили два облаченных в роскошные пелисоны человека: благородный Ричард Ле Гуин и незнакомый Болдуину молодой шевалье с большими голубыми глазами.

– Филипп де Руси, – подсказал государю услужливый шевалье де Музон.

– Какого черта? – рассердился Болдуин. – Где моя дочь?

– Графине Алисе нездоровится, – спокойно отозвался Ле Гуин и добавил почти шепотом: – Нам надо переговорить наедине, государь.

Благородный Рауль де Музон не рискнул следовать в цитадель за Болдуином. Шевалье горел желанием перемолвиться парой слов если не с Санлисом, то хотя бы с портным Андроником. Тайное их убежище Рауль очень хорошо знал. Неприметный дом, окруженный пышным садиком, гостеприимно распахнул двери перед гостем. Музон не рискнул войти внутрь один и взмахом руки пригласил двух сержантов. Втроем они проникли в дом, уже с порога криком призывая хозяев. Однако никто не откликнулся на зов благородного Рауля. Видимо потому, что просто некому было откликаться. Все обитатели этого дома оказались мертвы. Музон вскрикнул от неожиданности и схватился за грудь при виде жуткого зрелища. Благородный Ги де Санлис плавал в луже крови неподалеку от стола, заставленного вином и закусками. Голова византийца Никодима лежала в блюде с давно уже остывшим мясом, тогда как тело покоилось на лавке чуть в стороне. Зато почтенный Андроник спокойно сидел в кресле, склонив голову набок, словно ждал важных вестей. Кинжал в груди спокойно отдыхающего человека показался благородному Раулю лишним, но он не рискнул сделать шаг по липкому полу, чтобы исправить положение. Да и шаг выглядел бы запоздалым. Трое его старых знакомых были убиты либо ночью, либо сегодняшним утром, во всяком случае, их тела уже успели остыть.

– Жуткое зрелище, – услышал Рауль за спиной чей-то голос.

Шевалье резко обернулся и с ужасом посмотрел на вошедшего в зал Филиппа де Руси:

– Это сделал ты?

– Нет, благородный Рауль, – усмехнулся молодой человек. – Их убили гвардейцы капитана Раймунда де Пуатье по приказу Алисы и по решению третейского суда, членом которого ты был.

– Да, конечно, – содрогнулся всем телом Музон. – Я помню.

Старый шевалье с трудом добрался до цитадели и был почти внесен своими сержантами в апартаменты Ле Гуина. Благородный Ричард сидел за столом один, смакуя вино из серебряного кубка. По его иссеченному шрамами и морщинами лицу блуждала странная улыбка. На гостя он даже не взглянул, просто налил ему вина в стоявшую рядом чашу.

– Жуткое зрелище, – повторил Ле Гуин слова, уже слышанные сегодня Раулем. – Бедный Ги, он даже не успел поверить в собственную смерть.

– И что теперь? – спросил треснувшим голосом Музон.

– Благородный Болдуин в очередной раз взвалил на свои плечи ношу регентства, – печально вздохнул Ричард. – Графиня Алиса получит Латтакию в качестве вдовьей доли.

– А как же барон де Сабаль?

– Гуго будет предложена Яффа в качестве возмещения за понесенный ущерб и титул графа Галилейского.

– Не слишком ли жирный кусок для этого молодца, – слегка ожил после опорожненного кубка Музон.

– Так решил король, – пожал плечами Ле Гуин. – А тебе, Рауль, придется отныне присматривать за благородной Франческой. Эта женщина должна жить долго и счастливо, но вдали от своего мужа Раймунда де Пуатье.

– Боже мой, – покачал головой шевалье де Музон, – как же все сложно в этом мире.

– Зато мы отдохнем в мире том, – спокойно отозвался Ричард. – Не печалься, дорогой Рауль, впереди у нас целая вечность.

Глава 5. Полоцкие князья.

Благородный Ричард, оставленный королем Иерусалимским присматривать за Антиохией, гостей не ждал, но, тем не менее, они явились. Похоже, в Константинополе не захотели смириться с тем, что Жемчужина Востока в который уже раз уплыла из растопыренных пальцев басилевса. Посольство возглавлял комит Константин, особа невысокого ранга, как показалось Ле Гуину, а потому коннетабль не стал устраивать для византийцев пышных приемов. Антиохия пережила в этом году тяжелейшее потрясение, едва не закончившееся кровавой усобицей, и благородным шевалье было не праздников. К тому же вскоре выяснилось, что никаких особых полномочий у высокородного Константина нет, а о разрешении приграничных конфликтов Ле Гуин мог бы договориться и с эпархом Киликии. Впрочем, византийский комит произвел на благородного Ричарда очень хорошее впечатление, ну хотя бы тем, что бегло говорил по латыни. Коннетабль принял гостя в графском дворце, оказав тем самым посланцу Иоанна полагающиеся почести, но этим и ограничился.

– Не понимаю, за каким чертом его принесло в Антиохию? – проворчал Ричард, не надеясь, впрочем, получить ответ на заданный вопрос от капитана гвардии.

Однако шевалье де Руси удивил старого коннетабля доскональным знанием предмета. Оказывается, высокородный Константин был сыном одного из самых влиятельных членов императорского синклита, протовестиария Михаила.

– Подожди, – остановил Филиппа благородный Ричард, – протовестиария я помню очень хорошо. Семнадцать лет тому назад, еще во времена Танкреда, он приезжал в Антиохию. Очень обходительный человек, но на этом его сходство с высокородным Константином и заканчивается.

– Зато начинается сходство комита с Венцелином фон Рюстовым, оказавшего его матери небольшую услугу, снявшую с сиятельной Зои подозрения в бесплодии.

– А я все никак не мог понять, кого же этот молодчик мне напоминает! – в восхищении хлопнул ладонью по столу Ле Гуин. – Ай да Венцелин! Впрочем, в молодые годы мы все были хватами, не вам чета.

– И среди нас встречаются дамские угодники, – не согласился с коннетаблем благородный Филипп.

– Вот именно, – усмехнулся Ричард, – угодники!

Филипп де Руси был назначен капитаном гвардии королем Болдуином по просьбе Ле Гуина. Ричард этим назначением убил сразу двух зайцев: приобрел умного и легкого на ногу помощника и примирился с бароном де Русильоном. Влад жест оценил и пообещал коннетаблю поддержку во всех его начинаниях. Пока что у Ле Гуина оставалась одна забота – благородная Алиса, хоть и удалившаяся в Латтакию, но не скрывающая свою обиду на отца и Ричарда, которого она винила едва ли не во всех своих бедах. Умом дочь короля Болдуина явно не блистала, иначе сумела бы по достоинству оценить усилия человека, вытащившего ее если не из петли, то, во всяком случае, из грязи.

– Константин сопровождает князей из далекой Руси, которые намерены просить поддержки у Венцелина в борьбе с тамошним государем.

– Откуда ты это знаешь? – удивился Ричард.

– Мне об этом рассказал сам Константин. Басилевс не рискнул ссориться с великим князем Мстиславом и предпочел, чтобы всю грязную работу для него сделали другие.

– Обычные византийские штучки, – поморщился Ле Гуин. – Ты нашел Терезу?

– Ищем, – пожал плечами Филипп. – Хотя я не думаю, что уход этой дамы в монастырь отвечает интересам короля Болдуина. И уж тем более интересам Фулька Анжуйского.

– Пожалуй, – задумчиво протянул Ле Гуин. – Не стоит развязывать руки Гуго де Сабалю. Чего доброго, новый граф Галилейский пожелает стать королем.

– Королем он, скорее всего, не станет, но крови прольется изрядно, – кивнул Филипп.

Ле Гуин с удивлением и видимым интересом уставился на своего молодого помощника. До сих пор он полагал, что шевалье де Руси является ярым сторонником сына Гуго Вермондуа, но, видимо, ошибся на его счет.

– У графа Галилейского нет никаких шансов добиться расположения папы, а без поддержки христианской Европы, мы потеряем и Гроб Господень и завоеванные земли.

– И что ты предлагаешь?

– Выжидать. Это самое лучшее, что мы с тобой, благородный Ричард, можем сделать в создавшейся ситуации. В Антиохии нет государя, и когда он появится неизвестно. Зато есть своевольные бароны, которых способен удержать в узде только король Болдуин. Зачем нам с тобой ссориться с благородной Алисой, лишая ее маленьких плотских радостей. Мы вернем опальной графине Терезу и получим надежного осведомителя в Латтакии, где затаились все уцелевшие участники неудавшегося заговора. Люди они молодые, долго сидеть сложа руки не будут, а потому за ними нужен глаз да глаз.

– Значит, Тереза все-таки у тебя, – сделал вывод Ле Гуин. – Хитришь, Филипп.

– Я просто не хотел ставить тебя в неловкое положение перед патриархом Антиохийским и королем Болдуином. Оба они требуют наказания для несчастной женщины и без того обиженной мужьями.

– У тебя доброе сердце, Филипп, – ехидно бросил Ле Гуин. – С таким сердцем долго не живут.

– Я учту твое предостережение, мудрый Ричард, – кивнул шевалье де Руси. – Отныне я буду жесток и безжалостен, как доблестный атабек Зенги. Кстати, ты слышал, что почтенный Иммамеддин потерпел жесточайшее поражение в войне с халифом Багдада?

– Нет, – покачал головой Ле Гуин. – Откуда у тебя такие сведения?

– Из Халеба, – усмехнулся Филипп. – Эмир Тимурташ наконец-то освободился от опеки атабека и по этому случаю пустился во все тяжкие. Халифу помогли ассасины Бузург-Умида. Ходят упорные слухи, что султан Махмуд умер от огорчения, но так ли это, я ручаться не могу. В любом случае, в ближайшие несколько лет мы можем не бояться за свои границы на юге. Активность сельджуков наверняка пойдет на спад.

– Хорошие новости, – согласился с капитаном гвардии коннетабль. – Так что нам делать с комитом Константином?

– Я лично провожу его в Джебайл.

– Пусть плывет, – усмехнулся коннетабль. – Не люблю византийцев. Коварный и бессердечный народ.

Высокородного Константина вместе с немногочисленными помощниками и гостями из Руси разместили в пустующем дворце барона Ги де Санлиса, ушедшего в мир иной при весьма загадочных обстоятельствах. Протовестиарий Михаил поручил сыну отыскать следы нотария Никодима, одного из самых старательных сотрудников схолы императорских агентов, сгинувшего по пути из Тарса в Антиохию. Никодим почти тридцать лет прожил в Сирии и Палестине, а потому потеря столь опытного человека аукнулась большими неприятностями для начальника схолы Андриана и для покровительствующего ему сиятельного Михаила. Сведения о событиях, происходящих в Антиохии и Иерусалиме, приходилось добывать буквально по крупицам, что не могло, конечно, не вызвать гнева басилевса Иоанна, привыкшего действовать с открытыми глазами. Князь Святослав, рослый тонкогубый блондин с худым и надменным лицом, весьма болезненно воспринял задержку в Антиохии и уже несколько раз высказывал по этому поводу свои претензии озабоченному Константину. Комит кивал на погоду, на кормчих, опасавшихся шторма, на морских разбойников, чувствующих себя полными хозяевами в этих водах. Боярин Воислав Кучкович, сопровождавший князей в дальнем плавании к чужим берегам, ехидно улыбался, слушая объяснения хитроумного византийца. Менее всего хлопот Константину доставлял Всеволод, младший брат князя Святослава, юноша лет двадцати с печальными голубыми глазами. Создавалось впечатление, что сиятельный Всеволод уже не ждет ничего хорошего от жизни и давно смирился с неудачами, свалившимися на его поросшую рыжеватыми кудрями голову. В помощь Константину начальник схолы агентов отрядил нотария Феодора, лысоватого человека средних лет, с невыразительным лицом простолюдина, лично знавшего пропавшего Никодима. Феодор рыскал бодрой ищейкой по городу, но не сумел отыскать ни пропавшего агента, ни людей с ним работавших.

– А что говорят о смерти Санлиса? – хмуро спросил Константин, разочарованный неудачами.

– Едва ли не все, с кем мне удалось перемолвиться словом, кивают на сыновей барона Глеба де Руси. Якобы это они отомстили благородному Ги за смерть своего отца. Недаром же младший из них, Филипп, стал правой рукой коннетабля Ле Гуина.

Филиппа Константин помнил одиннадцатилетним шустрым мальчишкой, необычайно ловко орудующим деревянным мечом. Нынешний капитан гвардии отсутствующего графа Антиохийского уже давно вышел из детского возраста, Константин видел его мельком, и никакого мнения о нем пока не составил. С тем большим интересом он принял приглашение Филиппа, навестить его во дворце, некогда принадлежавшем графу Гуго Вермондуа, потом Венцелину фон Рюстову. Дворец не произвел на Константина большого впечатления, в отличие от хозяина, встретившего гостя едва ли не на крыльце. Филипп почти полголовы уступал в росте византийцу, но, если судить по движениям его ладно скроенного тела, отличался немалой силой и ловкостью.

– Я слышал патрикий, что ты интересуешься судьбой нотария Никодима, – вежливо улыбнулся хозяин гостю, жестом приглашая его к накрытому столу.

– Первый раз слышу это имя, – удивленно вскинул бровь Константин.

– Тогда тебе не интересно будет знать, что этот человек убит вместе с бароном де Санлисом и сирийцем Андроником.

– Но почему же, – развел руками Константин, – я хоть и не был знаком с Никодимом, но о бароне де Санлисе слышал от отца. К тому же меня поселили в его дворце. Мне говорили, что ты приложил руку к гибели барона, благородный Филипп.

– Не следует верить слухам, дорогой Константин, – осуждающе покачал шевалье де Руси. – Барон де Санлис готовил мятеж против короля Болдуина и был убит моим предшественником на посту капитана гвардии Раймундом де Пуатье. К слову – любовником графини Алисы.

– Ты осведомленный человек, благородный Филипп, – усмехнулся византиец.

– С некоторых пор я служу королю, патрикий, а служба, как известно, обязывает. Я бы рад продолжить с тобой знакомство, Константин, но, к сожалению, мой непосредственный начальник коннетабль заподозрил тебя и твоих людей в делах неблаговидных, а потому настоятельно советует вам, покинуть Антиохию и как можно скорее. Увы, благородный Ричард стар, ему всюду мерещатся заговоры, и он готов поверить в любую сплетню, порочащую благородного и чистого душой человека.

– И в чем же именно он меня подозревают?

– Якобы ты плетешь рыбацкую сеть, патрикий, с намерением поймать в нее большую рыбу, именуемую Антиохией. Не для себя, нет – для басилевса Иоанна. Мне очень жаль, Константин, но тебе придется покинуть графство в течение двух ближайших дней.

– Какое совпадение, Филипп, – широко улыбнулся патрикий. – Я уже отдал приказ к отплытию, и только твое любезное приглашение заставило меня задержаться в гостеприимной Антиохии еще на сутки.

– В таком случае – счастливого пути, Константин. Будешь в Джебайле – передай от меня привет благородному Венцелину и его семье.

– Непременно, Филипп, – кивнул комит. – Рад был познакомиться со столь молодым и одаренным человеком.

Свой гнев по поводу неудачи, приключившейся в Антиохии, Константин собирался сорвать на Феодоре, привлекшем своими неуклюжими действиями внимание местных властей. Однако у нотария был припасен для патрикия аргумент, снимающий с него все подозрения в глупости и нерасторопности.

– Эту женщину люди Филиппа де Руси ищут по всему городу, – доверительно сообщил Феодор комиту. – Она одна из самых активных участниц провалившегося заговора.

– Как ее зовут?

– Баронесса Тереза де Сабаль, – понизил голос до шепота нотарий. – Ее обвиняют в покушении на жизнь собственного мужа. Не могу судить, насколько подозрения обоснованы, но король Болдуин приказал отправить несчастную женщину в монастырь. Сведения у меня точные и проверенные.

– И чем эта дама может быть нам полезной?

– Она близкая подруга графини Алисы. Но будет лучше, если ты сам с ней поговоришь, патрикий.

– Где она?

– Ждет тебя в дальней комнате. Я провожу.

Патрикий с первого взгляда оценил женщину. Тереза была немолода годами, но все еще хороша собой. На Константина она взглянула сначала с удивлением, словно признала в нем старого знакомого, но потом, спохватившись, отвела глаза. О вдове Рожера Анжерского патрикий слышал от отца. И хотя сиятельный Михаил всегда говорил витиевато и на прямые вопросы отвечал уклончиво, он все-таки не скрыл от сына, что смерть графа Танкреда не была случайной. А виновницей его безвременной кончины, протовестиарий назвал Терезу, не простившую любовнику измены. О степени своего участия в этом деле протовестиарий умолчал, но Константин и без его подсказки догадался, что византийцы приложили руку к этому печальному событию. У коннетабля Ле Гуина была веская причина не доверять посланцам басилевса, и он отыгрался за вину сиятельного Михаила на высокородном Константине.

– Чем могу быть полезен благородной даме? – холодно спросил комит, жестом приглашая гостью сесть.

– Я прошу тебя, патрикий, помочь мне выбраться из Антиохии, – молитвенно сложила Тереза руки на груди.

– Я посол, – напомнил Константин. – И это накладывает на меня определенные обязательства.

– А если я оплачу свой проезд?

– Ты вводишь меня в соблазн, благородная Тереза, – усмехнулся патрикий. – А ведь я верный муж.

– Все вы одинаковы, – поморщилась гостья, – но я сейчас не об этом. Вот моя плата.

Патрикий взял пергамент, небрежно брошенный Терезой на стол, и углубился в чтение. Гостья пристально наблюдала за хозяином, явно пытаясь понять, какое впечатление ее письмо производит на византийца. Пару раз Константин пошевелил бровями, один раз погладил светлую короткую бородку, но этим и ограничился.

– У тебя хороший слог, баронесса, – сказал он, оторвавшись от свитка. – Но ведь благородная Алиса уже понесла наказание за свой грех.

– И что с того? – повела плечом Тереза. – О нашей с ней прогулке знает всего несколько человек. А этим наспех написанным рассказом я всего лишь хотела продемонстрировать степень своего влияния на графиню.

– Опальную графиню, – поправил ее Константин.

– В изгнание ее отправил собственный отец. Но если с благородным Болдуином что-нибудь случится, вряд ли кто-нибудь рискнет оспаривать у Алисы право на наследство. Она вернется в Антиохию и принесет оммаж императору.

– Ты уверенна в этом?

– Уверенна. Нельзя сказать, что она ненавидит Мелисинду, но чувство соперничества между сестрами есть.

– А этот ее любовник… – Константин скосил глаза на пергамент. – Раймунд де Пуатье?

– Ничтожество, – отрезала Тереза. – Но любит деньги. Настолько любит, что даже не постеснялся уступить свою жену другому за три тысячи денариев.

– Ого, – восхитился чужой щедростью патрикий. – И кто же этот щедрый покупатель?

– Базиль де Гаст.

– Базиль? – неожиданно засмеялся Константин. – Впрочем, от морского разбойника можно ожидать чего угодно.

– Я готова служить басилевсу душой и телом, – горячо заговорила Тереза, – но мне нужны деньги. Много денег, чтобы разжечь алчность в низких душах.

– Средства для достижения цели у тебя будут, – пообещал патрикий. – Но я приставлю к тебе своего человека, нотария Феодора. Он будет следить за тобой. Империя не выбрасывает деньги на ветер. Не взыщи, баронесса, если что не так.

Князь Святослав гостеприимством византийцев был сыт по горло. Так же как и обещаниями корыстолюбивых чиновников. Подношения они брали, но дело не двигалось. Пожалуй, только один человек принял горячее участие в судьбе изгоев – сиятельный Михаил. Человек немолодой и умудренный опытом. Именно от него Святослав узнал о храбром руссе, штурмовавшим со своей дружиной стены Иерусалима. По словам протовестиария, боярин Венцелин не затерялся среди крестоносцев и сумел преуспеть в чужой земле.

– Фон Рюстов? – разочаровано протянул Всеволод. – Да он саксонец, наверное, а не рус.

– Сказано же тебе – из Ростова, – возразил юному князю Кучкович. – Почти мой земляк.

Боярин пристал к полоцким князьям уже в Константинополе. Но до того обходительным оказался этот человек, что прогнать его не было никакой возможности. К тому же Воислав Кучкович обладал немалыми средствами и охотно ссужал обнищавших на чужбине князей деньгами. И по-гречески он говорил так, словно родился в столице Византии.

– Я знал еще отца благородного Венцелина, – продолжал обходительный Михаил. – Избор Гаст служил варангом в императорской гвардии.

– Гасты род известный, – задумчиво покрутил носом Кучкович. – А ты ничего не путаешь, патрикий?

– Может в твоей земле они и известны, боярин, а я о них в первый раз слышу, – рассердился невесть от чего Святослав.

– Но о дочери великого князя Владимира ты, надеюсь, слышал? – спросил Михаил.

– Так ведь она давно уже умерла, – удивился князь.

– Благородная Марьица доводится Венцелину женой, – усмехнулся протовестиарий. – Слава о ее благонравии и благочестии дошла до Константинополя. Все паломники из Святой Земли поминают ее добрым словом.

– И что с того? – вновь заупрямился Святослав.

– Мне кажется Венцелин Гаст как раз тот человек, который вам нужен, – почему-то понизил голос протовестиарий. – Вам следует уговорить его вернуться на Русь.

– А если он не согласиться? – спросил Всеволод.

– Значит, не судьба, – развел руками Михаил. – Вам останется только просить защиты у Христа. Благо от Джебайла до Иерусалима рукой подать.

Против паломничества к Гробу Господню, да еще за византийский счет, Святослав не возражал. Тем более что в Константинополе полоцким князьям делать было абсолютно нечего. Басилевс уже выказал свое нежелание вмешиваться в дела далекой Руси и вряд ли новые просьбы и мольбы могли повлиять на принятое им решение.

До Джебайла Святослав и Всеволод все-таки добрались, хотя в пути не обошлось без остановок и приключений. Дромон с византийским посольством дважды попадал в шторм и однажды подвергся нападению разбойников. Всеволод воздел руки к небу с просьбой о помощи, Святослав с Кучковичем потянулись к мечам, и только патрикий Константин остался совершенно спокоен.

– Это галеры Базиля де Гаста, – пояснил он русам.

Разбойничье судно приблизилось к дромону почти вплотную, и с него на палубу коршуном пал человек, облаченный в кольчугу и панцирь. Шлема на незнакомце не было, и морской ветер сполна отыгрался на его русых кудрях, спадающих едва ли не до самых плеч. Бороду гость не носил – только усы над пухлой верхней губой. Сходство этого молодца с великим князем Мстиславом оказалось столь разительным, что Святослав даже крякнул от изумления.

– Наслышаны, – крикнул Базиль вместо приветствия. – Отец приказал мне встретить тебя, Константин, дабы ты не угодил в руки к арабам.

– У нас с Каиром мир, – усмехнулся патрикий.

– Это у вас с халифом мир, а местным разбойникам, что бек, что патрикий – все едино.

Святослав оценил ухватки нового знакомого и слаженные действия его дружины. Пять галер, больше, впрочем, похожих на кочи, окружили дромон как стая волков притомившуюся дичь.

– Кочи и есть, – усмехнулся Базиль. – Часть их отец купил у купцов из Мангазеи, а остальные здесь построил.

– Вот уж не думал, что мангазейские бродяги и сюда добрались, – покачал головой Святослав. – На полоцком торгу от них продыху нет. Цену на мех совсем сбили.

Благородный Базиль с интересом разглядывал русов, отличавшихся от византийцев и внешним видом и одеждой. По уверенному взгляду он без труда выделил Святослава:

– Наслышаны мы о тебе, князь. Нечасто Рюриковичи до наших земель доплывают. Скорее всего, ты будешь первым.

– Слышал я, что ты по матери из нашего рода, – тоже проявил осведомленность Святослав.

– Я из Гастов, – усмехнулся Базиль. – Хотя материнскую родню чту.

Джебайл удивил Святослава многолюдством. И хотя портовый город сильно уступал размерами Константинополю, с Полоцком он, пожалуй, поспорить мог. А местная цитадель, сооруженная невесть в какие времена, и вовсе заставила полочан восхищенно цокать языками. Пока гости шли от пристани к холму, хозяева крепости успели не только ворота распахнуть, но и мост им под ноги бросить.

– Откуда они узнали о нашем приезде? – удивленно спросил у Константина князь Святослав.

– Скорее всего, Филипп де Руси успел ему весточку прислать.

– А почему этого Филиппа русом кличут? – спросил Всеволод, с изумлением разглядывая огромную каменную башню, нависшую над его головой.

– Прадед его был родом из ваших земель, в земли франков пришел вместе с Анной Ярославной, – пояснил Константин.

– Справно живут, – покачал головой боярин Кучкович. – Чтоб из этаких Палестин да в наши Холмогоры…

Князю Святославу чужое богатство тоже по глазам резануло, особенно когда мечники боярина Венцелина ввели гостей в каменные палаты, отделанные голубоватым мрамором. По такому полу ступать было боязно. Идешь словно по льду, боясь, что он расколется под твоими сапогами. Боярин Венцелин встретил гостей у порога – оказал честь. Константина он почему-то обнял как родного, а князьям и боярину Кучковичу отвесил общий поклон. Гордый, по всему видно, человек. Голова у Венцелина уже почти седая, но стан он держит прямо. Глаза его смотрят на гостей властно, но без высокомерия. Да и лицо у боярина располагающее. Говорит с улыбкой, речь течет плавно. Вот только родные слова порой произносит на чужой манер. Перед Венцелином князь Святослав чинился, но перед боярыней Марьицей выю склонил. Все-таки дочь покойного Владимира Мономаха, к которому с большим уважением относились не только в Киеве, но и в Полоцке. На боярыне прожитые на чужбине годы отыгрались заметнее, чем на Венцелине, но следы былой красоты она не только сохранила, но и детям передала. С Базилем гости уже успели познакомиться. Старший сын Драган владел землями в далекой Антиохии, зато младшие сыновья Венцелина и Марьицы, Глеб и Борислав, были явлены полочанам во всем блеске. От русов в них мало что осталось, разве что лица да глаза, а повадки и одежда иноземные. С другой стороны, хаять молодцов вроде не за что. О Руси они, может, и слышали от родителей, но обычаев и ряда не знали, а потому и кивали князьям словно простолюдинам. Глеб, годом постарше Борислава, так и вовсе хлопнул дружески князя Всеволода по плечу, а тот зарделся, словно красна девица. Нельзя сказать, что Святослав остался недоволен приемом, оказанным ему Венцелином, но определенную неловкость он испытывал. Скорее всего от того, что прибыл в чужой дом просителем и тем уронил княжескую честь.

– Уронил – поднимешь, – усмехнулся в пшеничные усы Кучкович. – Все-таки боярыня Марьица тебе хоть и дальняя, но родня. Не к чужим людям мы приехали, князь Святослав, вот и держись соответственно.

– А ты каким боком Венцелину свойственник? – спросил Всеволод.

– Так ведь моя мать из рода Гастов и боярин мне троюродный брат, – охотно пояснил Воислав.

– Не случайно ты, выходит, к нам пристал, – сообразил, наконец, Святослав.

– Вместе веселее, – спокойно отозвался Кучкович. – Письмо я привез Венцелину от его младшего брата Ростислава. О чем это письмо я тебе не скажу, князь. Но главного не скрою – зовет Ростислав сын Избора своего старшего брата на Русь и жалуется на великого князя Мстислава.

– Думаешь, Венцелин согласится? – с сомнением покачал головой Святослав. – От такой жизни не бегут в дальние край.

– Наши края ему не дальние, а родные, – возразил Воислав. – Старший он теперь среди Гастов и должен внять зову рода, ущемляемому Мстиславом.

– И до ваших глухих лесов великий князь дотянулся, – покачал головой Святослав. – Длинные руки у Мономашича, ничего не скажешь.

– Устоим, – холодно бросил Кучкович. – Земли нам не князем даны, а Богом, мы за них любому глотку порвем.

– Злой вы народец, вятичи, – засмеялся невесть чему князь.

– Княжий хомут не для нашей шеи, – не стал с ним спорить Воислав.

Пир в честь гостей боярин Венцелин закатил знатный. А блюд на столе было столько, что к иным из них Кучкович не знал как подступиться. Спасибо сосед попался общительный, к тому же владеющий греческим языком. Звали этого далеко уже немолодого человека Бернаром, а вот прозвище его Воислав не запомнил, уж больно мудрено звучало оно для славянского уха. Но если по одежде судить, то сосед Кучковича был хорошего рода. Да и посадили его в навершье общего стола, неподалеку от хозяина, тоже далеко не случайно. Ближе сидели только князья (Святослав по правую руку от хозяина, Всеволод – по левую) и сыновья, среди которых выделялся патрикий Константин. Впрочем, не византиец привлек внимание Кучковича, а суровый человек лет пятидесяти, с черными как смоль волосами. Одет он был много скромнее других, и почему хозяин посадил его рядом с князем Святославом, Воислав судить не брался.

– Ролан де Бове, – пояснил улыбчивый Бернар гостю, – сенешаль ордена нищих рыцарей Христа.

– Монах, что ли, – не понял Кучкович.

– Что-то вроде того, – кивнул словоохотливый сосед, – только не с крестом, а с мечом. Сдается мне, что готовят их не только для Палестины.

– А ты часом родом не из Византии, боярин Бернар, – насторожился Воислав. – Уж больно хорошо чужой речью владеешь.

– Числюсь провансальцем, – усмехнулся чужак, глядя прямо в глаза обомлевшего Кучковича.

А обомлел Воислав по той простой причине, что последние слова загадочный Бернар произнес на родном для боярина языке. Вот тебе и поговорил Кучкович не то с византийцем, не то с франком.

– Просьба у меня к тебе, боярин, – продолжал удивлять гостя Бернар. – Отвези мое письмо в Аркону.

– Где та Аркона, а где мы, – вильнул глазами в сторону Воислав. – Это же тысячи верст и все лесом.

– Не юли, боярин, – усмехнулся Бернар. – Тебе это труда не составит. В Полоцк Венцелин Варяжским морем пойдет.

– А почему же не Черным? Здесь много ближе. От Константинополя до устья Днепра, а там – через пороги и на Киев.

– Зачем Гасту Киев, если зовут его в Полоцк, – покачал головой Бернар. – Или ты тайные тропы знаешь, где тысяча витязей пройдет, ног не замарав?

– Вот с Гастом ты свое письмо и передай, – нахмурился Кучкович.

– У Венцелина и без того забот полон рот будет, – строго глянул на боярина сосед. – К тому же полоцким князьям необязательно знать, какой он веры.

– А я, по-твоему, не христианин, что ли? – насупился Воислав.

– За стол сел ни лба, ни рта не перекрестив.

– Запамятовал я, – отмахнулся Кучкович. – Чужой дом, чужие нравы.

– Пуглив ты, боярин.

– Пуглив от того, что пуганный, – хмуро бросил Воислав. – Я ведь на семи холмах не просто так сижу. Есть что сторожить, и есть от чего вздрагивать.

– Значит, не ошибся я в тебе, боярин.

– А ты точно знаешь, что Венцелин пойдет на Русь? – спросил Кучкович.

– Пир этот прощальный, – вздохнул Бернар. – Потому и собрал благородный Венцелин за этим столом всех своих близких друзей. Запомни имя сенешаля, Воислав Кучкович, письму я его доверить не могу. Ролан де Бове, он же Уруслан Кахини, он же Руслан Гаст. Передашь кудеснику Варлаву, что верить этому человеку он может как самому себе. Слово ведуна Ратмира.

– Ратмир – это ты? – прищурился на соседа Кучкович.

– Давно это было, – вздохнул ведун. – Боюсь, что мне теперь до скончания дней придется ходить Бернаром.

– Одного не пойму, Ратмир, с чего это ты первому встречному доверился?

– Письмо прочитал от Ростислава, – усмехнулся ведун. – Не шарь за пазухой, боярин, оно у меня.

– Письмо ведь тайными знаками написано? – нахмурился Кучкович.

– Обучен, – коротко бросил Бернар. – Твое здоровье, боярин Воислав.

Глава 6. Мятеж в Иерусалиме.

Известие о смертельном ранении эмира Бури Болдуину принес сенешаль де Бове, вернувшийся из Джебайла. Благородный Ролан не скрыл от короля, что покушение на правителя Дамаска дело рук ассасинов. Новый Старец Горы не простил старшему сыну Тугтекина убийство визиря аль-Маздагани и истребления сотен его сторонников. Момент для нового похода показался Болдуину более чем удачным. Сенешаль храмовников придерживался того же мнения. А возглавить этот поход, по мнению благородного Ролана, следовало магистру Гуго де Пейну.

– А почему не Фульку Анжуйскому? – возмутился Андре де Водемон.

– Благородный Фульк в Палестине недавно, – напомнил лотарингцу храмовник. – Он плохо знаком с тактикой сельджуков, что может привести к большим потерям среди наших людей.

– У графа Анжуйского надежные советники, – не согласился с сенешалем благородный Андре. – К тому же магистр далеко уже немолод, ему трудно будет проделать весь путь в седле.

– Довольно, – резко оборвал неуместный спор Болдуин. – Рыцарское ополчение на Дамаск поведу я.

Королю нездоровилось, а потому его решение возглавить поход не вызвало энтузиазма среди баронов. Болдуина отговаривали все, включая зятя Фулька и дочь Мелисинду. Эта странная супружеская пара столь редко сходилась во мнении, что их солидарное обращение к королю можно было расценивать как чудо. Впрочем, стоило только принцессе и графу покинуть королевский дворец, как их согласие испарилось облачком пара. Они практически сразу же повернулись друг к другу спиной. Это демонстративное выражение неприязни друг к другу высоких особ едва не привело к столкновению благородных шевалье. Граф Гуго Галилейский, которого все по привычке называли просто Сабалем, не поделил широкую дорогу с анжуйцем де Лавалем, и если бы не вмешательство сенешаля де Бове, то ссора между супругами вполне могла бы завершиться кровопролитием. Рауль де Музон тут же выразил храмовнику признательность и в довольно резком тоне одернул Герхарда де Лаваля, наглого смазливого юнца, совсем недавно прибывшего в Палестину. Впопыхах Рауль запамятовал, что Герхард доводится родственником благородному Фульку, и тут же нарвался на отпор графа Анжуйского, поспешившего вступиться за благородного шевалье.

– Воля твоя, граф, – обиделся Музон, – но твое скверное отношение к Мелисинде бросается всем в глаза.

– А то, что моя супруга явилась к отцу в сопровождении любовника, тебе не бросилось в глаза, благородный Рауль.

– К сожалению, и ты, благородный Фульк, пока не подаешь своей супруге достойного примера.

Удар шевалье де Музона пришелся графу Анжуйскому прямо в сердце, не будь этот поединок словесным, Болдуин рисковал остаться без зятя и наследника. Благородный Фульк набрал в грудь побольше воздуха для ругательства, но в последний момент сумел справиться с собой. Ссориться в данной ситуации с Музоном было глупо, тем более что лотарингец оказался кругом прав. Связь графа Анжуйского с Жозефиной де Мондидье не обсуждал только ленивый. И хотя оплошавшая дама давно уже вернулась в лоно христианской церкви и получила отпущение грехов от патриарха Иерусалимского, пятно на ее репутации осталось. Благородная Мелисинда, отличавшаяся с детства неуступчивым нравом, раз за разом раздувала затухающий было скандал, давая пищу для новых пересудов. А тут еще черт принес в Иерусалим Гуго де Сабаля, который не усидел в Яффе, как это и предсказывал шевалье де Музон. Благородный Рауль был категорически против переезда Гуго в Палестину. Пока тот жил в своей Латтакии, повода для ссор между супругами было гораздо меньше. К сожалению, у короля Болдуина на этот счет имелось свое мнение, и он неожиданно для многих сменил гнев на милость. Гуго де Сабаль не просто приобрел Яффу вместо Латтакии, он получил еще графский титул, вдобавок к прочим королевским дарам, посыпавшимся на его поросшую рыжими патлами голову.

– Это наша вина, – покачал головой Андре де Водемон в ответ на сетования старого друга. – Мы слишком поспешно переметнулись к Фульку, что естественно вызвало недовольство короля.

Шевалье де Музону ничего другого не оставалось, как только согласится со старым другом. Благородный Болдуин не собирался отдавать власть за здорово живешь пришлому человеку. Заметив усиление Фулька Анжуйского, он тут же сделал ставку на Гуго де Сабаля, быстро собравшего вокруг себя всех шевалье, недовольных всевластием лотарингцев и анжуйцев. С сыном графа Вермондуа благородный Фульк как-нибудь справился бы, если бы Гуго не поддержали храмовники во главе с сенешалем Роланом де Бове и маршалом де Картенелем. Благородный Годемар совсем недавно заменил на этом посту ушедшего в лучший мир Годфруа де Сент-Омера. В последний год храмовники утроили свои ряды за счет притока паломников из Европы. В ордене уже насчитывалось более тысячи рыцарей и почти две тысячи сержантов. С такой силой нельзя было не считаться.

– Благородный Фульк пригласил нас с тобой во дворец, дабы обсудить создавшееся положение, – сказал Музон Водемону. – Я бы поехал. Боюсь, как бы анжуйцы, раззадоренные ссорой с Гуго де Сабалем, не наделали глупостей.

– Поедем, – кивнул барон. – Нам действительно есть, что обсудить.

Фульк Анжуйский питал слабость к роскошной жизни. Дворец, принадлежащий некогда графу де Туле, не оставившему после своей смерти наследника, он за короткий срок превратил в предмет зависти всех своих знакомых. По слухам, Фульк вбухал в его переустройство едва ли не все деньги, полученные в качестве приданного за молодой женой. Немудрено, что Мелисинда сетовала на его расточительность и уже неоднократно обращалась к отцу с просьбой, выделить ей для проживания один из королевских дворцов в Иерусалимской цитадели. Жена благородного Фулька терпеть не могла павлинов, которых граф развел в большом количестве, и во всеуслышанье заявляла, что скорее уйдет в монастырь, чем согласится и дальше жить в птичнике. Справедливости ради следует заметить, что Анжуйский завел еще и соколов, дабы не отставать от моды, поразившей едва ли не всех благородных шевалье Святой Земли, включая короля Болдуина.

– По моим сведениям Гуго приобрел дворец, принадлежавший ранее покойному Гундомару фон Майнцу, – поделился новостью с Водемоном шевалье де Музон.

– А разве безумный рыцарь умер? – удивился Андре.

– Он скончался месяц назад, оставив кучу долгов.

– Любопытно, – задумчиво проговорил барон.

– Ходят упорные слухи, что из этого дома ведет подземный ход в хранилище мечети Аль-Акса. Но так ли это, я утверждать не берусь.

– Хранилище давно уже разграблено, – пожал плечами Андре.

– Однако фон Майнц утверждал, что где-то там, глубоко под землею, спрятаны сокровища, собранные царем Соломоном едва ли не со всего мира. Что если храмовники их найдут?

– Вот когда найдут, – усмехнулся Водемон, – мы обязательно потребуем с них свою долю.

Благородный Фульк встретил гостей с распростертыми объятиями. Анжуйский всегда отличался редкостным гостеприимством и, перебравшись из Европы в Палестину, своим привычкам не изменил. Кроме графа в парадном зале дворца собрались еще около десятка рыцарей, среди которых находились Этьен де Гранье и Герхард де Лаваль.

– Слышали, – с порога огорошил гостей свежей новостью благородный Фульк, – Венцелин фон Рюстов уступил Джебайл храмовникам за пятьдесят тысяч денариев.

– Откуда у нищих рыцарей такие деньги? – не поверил графу шевалье де Музон. – К тому же король не одобрит такой сделки.

– Формально никакой сделки не было, – пояснил Этьен де Гранье. – Борон фон Рюстов оставил Джебайл старшему сыну Драгану де Гасту вместе с титулом. А тот якобы назначил правителем города Бернара де Сен-Валье, но доходы от порта будут получать храмовники в лице сенешаля де Бове.

– Ловко, – покачал головой Водемон. – От кого ты это узнал?

– От Годемара де Картенеля Он мне, между прочим, сказал, что храмовники выкупили у ассасинов крепость Баррас и начали строительство нескольких замков в графствах Триполийском и Антиохийском. Но это уже с благословения благородного Болдуина.

– Боюсь что при таком раскладе, король в Иерусалиме скоро будет лишним, – криво усмехнулся шевалье де Лаваль. – Храмовники объявят себя единственными Защитниками Гроба Господня.

– О чем интересно думает Болдуин? – поморщился Анжуйский.

– Король думает о походе, – вздохнул благородный Рауль. – Сегодня он устроил смотр сержантам и туркополам.

– Надо сделать все, чтобы выдавить храмовников из Иерусалима, – заявил шевалье де Лаваль, – а с Гуго де Сабалем мы как-нибудь справимся.

Этот ловкий и быстрый в движениях и речах анжуец не на шутку раздражал лотарингцев, но в данном случае он высказал весьма дельную мысль. Храмовники разместились близ мечети Аль-Акса с согласия Болдуина, однако земля эта считалась королевской, королевскими были и здания, которые нищие рыцари прибрали к рукам. Но если орден стал уже настолько богат, что способен покупать крепости и замки, то, наверное, благородный Болдуин вправе будет потребовать от них возвращения своего имущества.

– Король на это не пойдет, – с сомнением покачал головой Музон. – Зачем ему ссориться с храмовниками да еще накануне похода.

– Так ведь и Болдуин не вечен, – задумчиво проговорил благородный Герхард.

Шевалье де Лаваль хватил лишку и заслужил осуждающий взгляд не только от благородного Андре, но и от Фулька Анжуйского. Конечно, во дворце собрались преданные графу люди, но все-таки не следовало вот так откровенно желать смерти королю. Что же касается Музона, то благородный Рауль полагал, что Анжуйскому следовало бы навести порядок в собственном доме, прежде чем замахиваться на королевскую власть. Нельзя же, в самом деле, наследнику престола открыто содержать любовницу, которая к тому же изменяет ему направо и налево. Сначала в любимчиках у благородной дамы де Мондидье ходил Эркюль де Лувье, теперь его место занял Герхард де Лаваль. Будь на то воля Музона, он спровадил бы благородную Жозефину куда-нибудь подальше, ну хотя бы в Триполи, где, по слухам, у нее остался сын.

Появление в зале Эмиля де Водемона сына благородного Андре явилось полной неожиданностью, как для его отца, так и для хозяина. На благородном шевалье буквально не было лица.

– Король при смерти, – произнес он надорванным голосом. – Мы с благородным Симоном доставили его в цитадель, но лекарь сказал, что долго он не протянет.

Весть была оглушительной и во многом неожиданной. Конечно, Болдуин хворал последние месяцы. Поговаривали, что он крайне болезненно пережил измену младшей дочери Алисы, но никто даже не подозревал, что его конец так близок.

– Ты сообщил о болезни Болдуина, благородной Мелисинде? – опомнился, наконец, Водемон-старший.

– Принцесса и Гуго де Сабаль уже в королевском дворце.

– Нам следует поторопиться, – забеспокоился шевалье де Музон. – А тебе, Фульк, в особенности.

Граф Анжуйский отправился к королю в сопровождении целой свиты из преданных шевалье. Увы, торопился он напрасно, наследнику так и не удалось услышать напутственные слова от благородного Болдуина, король отдал Богу душу за несколько минут до того, как встревоженный Фульк вбежал в его покои. Патриарх Иерусалимский собственной рукой закрыл глаза Защитнику Гроба Господня.

– Король умер, – сказал он тихо, и благородным шевалье не оставалось ничего другого, как молитвенно преклонить колени перед смертным ложем одного из самых доблестных мужей Святой Земли.

Поход на Дамаск пришлось отложить на неопределенный срок. Его вдохновитель благородный Болдуин де Бурк нашел свой последний приют в часовне Адама близ Голгофы, где уже покоилось тело его двоюродного брата и предшественника Болдуина Бульонского.

Коронация Фулька Анжуйского, к удивлению многих, прошла без особенных эксцессов. Сельджукам нового султана Массуда, занятым борьбой с халифом Мустаршидом, было не до франков. Правитель Дамаска Бури все еще не оправился от ран. Эмир Халеба Тимурташ носа не показывал из своей цитадели, боясь вездесущих ассасинов. А среди крестоносцев не нашлось смутьяна, осмелившегося бросить вызов даже не новому королю, а патриарху Иерусалимскому, без раздумий ставшему на сторону Анжуйского. Притихла даже Мелисинда, искренне опечаленная смертью отца. Казалось, ни что не мешало Фульку ознаменовать начало своего правления великим деянием, каковым бесспорно можно было бы считать взятие Дамаска. Увы, новый король Иерусалимский не сумел совладать со своим ревнивым нравом. Коннетабль Водемон и шевалье де Музон узнали о готовящейся расправе над Гуго де Сабалем от Этьена де Гранье, но, к сожалению, не сумели предотвратить чудовищную глупость. Когда лотарингцы ворвались в усадьбу Сабаля, там все уже было кончено. И двор, и сам дворец были завалены трупами сержантов и прислуги графа Галилейского. Музон насчитал два десятка тел, но среди них не оказалась трупа благородного Гуго.

– Может, они увезли его с собой? – предположил Этьен де Гранье, осматривая с помощью горящего факела очередного покойника.

– Зачем? – пожал плечами Водемон и, обернувшись к сыну, зло добавил: – Я же приказал тебе присматривать за этим негодяем!

– Все вершилось в строжайшей тайне, – заступился за расстроенного Эмиля шевалье де Гранье, – мне сообщил о нападении слуга Сабаля, чудом вырвавшийся из усадьбы, уже окруженной анжуйцами.

– И где тот слуга?

– У маршала де Картенеля, – вздохнул Этьен. – Благородный Годемар сразу же взял его под свою опеку.

– Слуга опознал убийц?

– Имя шевалье де Лаваля он назвал одним из первых.

Коннетабль прямо из усадьбы Сабаля отправился во дворец к королю, несмотря на то, что в Иерусалиме царила глубокая ночь. Фульк Анжуйский, к которому лотарингцев пропустили после долгих препирательств, изобразил недоумение, причем настолько бездарно, что благородный Рауль даже застонал от досады. При всех своих видимых достоинствах новый король не обладал способностями к лицемерию, что в создавшейся ситуации делало его позицию очень уязвимой.

– Я отправил Мелисинду под усиленной охраной в цитадель, – холодно произнес коннетабль. – Она считает, что пребывание в твоем дворце, благородный Фульк, для нее не безопасно.

– А по какому праву ты, благородный Андре, вздумал распоряжаться в моем доме и в моем королевстве?!

– Мне удалось опередить храмовников, уже спешивших на помощь королеве, но ситуация остается крайне сложной, – продолжал Водемон, словно бы не замечая ярости короля. – Где шевалье де Лаваль?

– Откуда мне знать!

– Он убил де Сабаля или нет? – повысил голос коннетабль, чем, кажется, поверг Фулька в изумление.

– Ты забываешься, Водемон! – взревел король, оборачиваясь к своим верным анжуйцам.

Ситуация показалась шевалье де Музону щекотливой. За спиной у коннетабля кроме сына Эмиля и Этьена де Гранье никого не было, тогда как Фульк мог выставить против незваных гостей два десятка шевалье, не говоря уже о сержантах. Тем не менее, благородный Андре продолжал оставаться невозмутимым. Он все так же сидел в кресле, небрежно откинувшись на спинку, и смотрел на взбешенного короля строгими серыми глазами. Фульк все-таки сумел совладать с демонами, бушевавшими в его душе, и не отдал рокового приказа.

– Не знаю, обрадую я тебя или опечалю, Андрэ, но этому негодяю удалось скрыться. Лаваль утверждает, что Гуго ранен, но полной уверенности у него нет.

– Опечалил, – холодно бросил коннетабль. – Ты совершил сразу две ошибки, государь: во-первых, напал на графа Галилейского, во-вторых, позволил ему уйти живым.

– Я никого не боюсь, – гордо вскинул голову Фульк, – а уж тем более этого незаконнорожденного отпрыска Вермондуа.

– И напрасно, – покачал головой Водемон. – Гуго де Сабаль человек опасный, он уже дважды уходил от верной смерти. Похоже, это входит у него в привычку. Но дело не только в графе Галилейском, ты дал шанс Мелисинде и ее союзнику сенешалю де Бове. Посмотрим, как они его используют.

– Я думаю, все обойдется, Андрэ, кому он нужен этот безродный щенок. Иерусалим обрел своего короля и никому не даст его в обиду.

В течение целого месяца Фульк и его шевалье торжествовали победу. Король торжественно въехал в башню Давида, которая отныне становилась его резиденцией. В своем самомнении он дошел до того, что предложил храмовникам покинуть все здания в цитадели, которые они занимали с разрешения Болдуина. Шевалье де Музон умолял короля не торопиться и не нагнетать обстановку, которая и без того была крайне напряженной. Но удачливому Фульку и этот выпад сошел с рук. Магистр Гуго де Пейн в ответ мрачно кивнул и попросил месяц на сборы. В этот раз король проявил великодушие и даже предложил храмовникам в качестве убежища замок Малдоим, расположенный в двадцати милях от Иерусалима. Шевалье де Лаваль, чувствующий себя героем, откровенно смеялся над страхами Рауля, и его ехидные шуточки очень нравились королю. Благородный Фульк буквально задыхался от смеха, слушая своего любимца. Так продолжалась до тех пор, пока в Иерусалим не прибыло посольство из Антиохии во главе с капитаном Филиппом де Руси. Тут уж не до смеха стало не только анжуйцам, но и лотарингцам. Благородный Филипп, вежливый до приторности, потребовал от короля освободить Мелисинду из-под стражи и выдать на суд графини Алисы шестерых шевалье во главе с Герхардом де Лавалем.

– По-моему, благородная Алиса забыла, что короля Иерусалимского зовут Фульк, а не Болдуин, – надменно вскинул голову Анжуйский.

– Графиня знает о смерти отца, – горестно вздохнул Филипп. – Обстоятельства помешали ей присутствовать на похоронах. Тем не менее, требования графини Алисы остаются в силе. В противном случае, она будет считать себя сводной от всех обязательств в отношении Иерусалима, взятых предыдущими государями. Бароны Антиохии единодушно высказались в поддержку графини и выразили надежду, что король Фульк примет наши требования и разделит с женой Мелисиндой не только ложе, но и власть.

Благородная Алиса, по мнению шевалье де Музона, никогда не блистала умом, но в этот раз она явно хватила лишку. К сожалению, в Антиохии не оказалось человека, способного удержать графиню от очередного безумства. По словам Филиппа де Руси, Ричард Ле Гуин не перенес вести о смерти короля Болдуина и скончался неделю спустя от удара. Новый коннетабль Антиохии Владислав де Русильон занимал в отношении Фулька Анжуйского еще более жесткую позицию, чем Алиса. Он требовал низложения человека, запятнавшего себя кровавым преступлением в отношении графа Галилейского и его людей. По мнению сторонников коннетабля Антиохии, королем Иерусалимским должен стать внук покойного Болдуина де Бурка, при регентстве своей матери Мелисинды. Похоже, в Антиохии французская и нурманская партия пришли к хрупкому согласию, результатом которого и стало возвращение благородной Алисы из затянувшейся ссылки. Если французские и нурманские шевалье и были в чем-то солидарны, так это в неприятии Фулька Анжуйского, чужака из Европы, не отличившегося в Святой Земле ничем, кроме кровавой расправы над ни в чем не повинными людьми. Благородный Рауль с прискорбием вынужден был признать, что в обвинениях шевалье из Антиохии слишком много правды, чтобы от них можно было просто отмахнуться.

– Я думаю, у короля Фулька будет с графством Антиохийским много проблем, – согласился с выводами Музона коннетабль. – И дело здесь не столько в Алисе, сколько в поражении на Кровавом поле.

– Покойный Ле Гуин придерживался того же мнения, – вздохнул старый шевалье.

– Надо во что бы то ни стало найти Гуго де Сабаля и удержать его от выступления против короля, – сказал Водемон, холодно глядя в глаза старого друга.

– Каким образом? – одновременно и удивился, и возмутился Рауль.

– Благородная Мелисинда с сыном Болдуином находится под присмотром королевских сержантов, – печально вздохнул Водемон. – Я вынужден был убрать из ее покоев своих людей по требованию Фулька.

– Они что же, готовят расправу над женщиной и ребенком? – отшатнулся от коннетабля Музон.

– Ничего подобного я тебе не говорил, – нахмурился Водемон, – но у короля есть и другие советники кроме нас с тобой. Речь идет о власти, Рауль, а в таких случаях не церемонятся. Гуго де Сабалю следует унять гордыню и принести оммаж новому королю, в противном случае я ни за что не ручаюсь.

– И где, по-твоему, я должен искать Сабаля? – раздраженно спросил Музон.

– Поговори с Филиппом де Руси, он наверняка знает, где скрывается мятежный барон.

Благородному Раулю очень хотелось надеяться, что король Фульк не дойдет в своем противостоянии с Гуго де Сабалем до крайних мер. С другой стороны Анжуйскому очень хорошо было известно, чьим сыном на самом деле является маленький Болдуин. Уж слишком велик соблазн устранить это яблоко раздора и обезопасить себя в будущем. В конце концов, дети в таком возрасте умирают довольно часто, и вряд ли кончина Болдуина вызовет большой шум в Святой Земле и в Европе.

Филипп де Руси со своими сержантами остановился во дворце, принадлежавшем Венцелину фон Рюстову, а теперь, видимо, перешедшему к его старшему сыну Драгану. Впрочем, одним из зданий этого дворца на законных основаниях владел Этьен де Гранье, к которому Музон и направил свои стопы. Благородный Этьен был счастливым отцом двух очаровательных младенцев, а потому болезненно воспринял намеки гостя на возможную смерть сына Мелисинды.

– Благородному Фульку, похоже, слава Ирода покоя не дает, – зло бросил Этьен, но вина в кубок гостю все-таки подлил.

– Королю не обязательно отдавать приказ, в его окружении хватает людей, готовых ради собственных интересов убить кого угодно, – поморщился Музон. – А в данном случае речь идет о благополучии всего Иерусалимского королевства.

– Коннетабль, выходит, умыл руки как Понтий Пилат.

Благородному Раулю подобные сравнения показались неуместными. В конце концов, и маленький Болдуин не Иисус Христос, и благородная Мелисинда не дева Мария. Что же касается Гуго де Сабаля, то подбирать для него сравнения Музон просто не рискнул, тем более вслух. Этот прожженный авантюрист вполне способен породить кровавую смуту в Святой Земле. Антиохия уже сказала свое слово, теперь черед за Триполи. И если благородная Сесилия уговорит графа Понса вступиться за опального барона, то междоусобица разразится уже в ближайший месяц.

– И чего ты хочешь от меня, благородный Рауль, – нахмурился Этьен. – Я ведь не дракон, чтобы пожирать младенцев.

– С головы маленького Болдуина не упадет ни единый волос, если Сабаль, лишенный, кстати, графского титула королем Фульком, будет вести себя разумно.

– Я не уверен, что в данном случае все зависит от Гуго, – покачал головой Гранье.

– Ролана де Бове сейчас нет в Иерусалиме, – понизил голос Рауль. – По нашим сведениям сенешаль ведет переговоры с ассасинами о продаже крепости Банаис. А Гуго де Пейн не посмеет бросить вызов королю. Я знаю магистра не первый год.

– Но я понятия не имею, где сейчас находится Гуго?

– Я думаю, нам поможет его найти твой новый сосед Филипп де Руси.

– Филипп – человек опасный, – задумчиво проговорил Этьен. – Мой тебе совет, благородный Рауль, держись с ним настороже.

Шевалье де Музон уже встречался с этим молодчиком при весьма печальных обстоятельствах. И хотя расправился со старыми знакомыми Музона Раймунд де Пуатье, покойный Ле Гуин не скрыл от Рауля, что младший сын благородного Глеба приложил к их устранению свою тяжелую руку. А после третьего кубка разомлевший от вина Ричард и вовсе назвал Филиппа исчадьем ада, что, однако, не помешало старому барону хлопотать о назначении столь сомнительного человека капитаном гвардии. И, надо сказать, Филипп оправдал надежды Ле Гуина, никогда не отличавшегося чистоплотностью в выборе средств для достижения цели. Рауль почти не сомневался, что именно этот смазливый юнец с глазами невинной девушки помирил Алису и своего старшего брата барона де Русильона, чем спас Антиохию от смуты, но создал кучу проблем королю Фульку.

Филипп принял гостей с таким радушием, что у Музона невольно побежали мурашки по телу. В отличие от короля Фулька, не умевшего скрывать своих чувств, шевалье де Руси родился лицемером, что, безусловно, очень помогало ему на жизненном пути. В отличие от Этьена, открыто выразившего свое возмущение по поводу грязных замыслов короля Фулька и его свиты, Филипп на прозвучавшие угрозы даже бровью не повел.

– Этого следовало ожидать, – спокойно отозвался он на горячие предостережения Музона. – Всегда опасно полагаться на чужое благородство.

– Пожалуй, – согласился с капитаном Рауль.

– Я, разумеется, передам твои слова, благородному Гуго, шевалье де Музон, – ласково улыбнулся гостям Филипп. – Но согласись, Этьен, король Фульк явил себя низким и коварным деспотом, способным на многое, если не на все. Странно, что именно такого человека папа римский, а возможно и сам Спаситель выбрали своим представителем в Святой Земле.

Благородному Симону де Вийяру не везло в игре. Даже у самых удачливых людей бывают такие дни, а точнее ночи, когда кости буквально валятся из рук. Еще до полуночи он спустил все денарии, добытые во дворце Гуго де Сабаля, разоренного анжуйцами более месяца тому назад. Это можно было бы счесть божьей карой за разбой, если бы монеты не перекочевали в кошель шевалье де Баланьи, едва ли не самого активного участника той кровавой мистерии. Среди своих друзей-анжуйцев благородный Гийом слыл везунчиком, что отчасти было верно. Однако Симону в какой-то момент показалось, что Баланьи играет не чисто. К сожалению, ему не хватило смелости схватить за руку партнера по игре и ночному дежурству. Баланьи отличался воистину бычьей силой, и вполне мог ответить на претензии приятеля ударом кулака в лицо. К сожалению, в покоях благородной Мелисинды не оказалось человека, способного в данных сомнительных обстоятельствах выступить в качестве третейского судьи. А обращаться за помощью к сержантам, дремавшим на скамьях поодаль, шевалье де Вийяр посчитал зазорным. Благородному Симону ничего другого не оставалось, как поздравить Гийома с выигрышем и отойти к окну подышать свежим воздухом.

– Надеюсь, мы не разбудили благородную Мелисинду, – ухмыльнулся Баланьи. – Ты всегда ужасно горячишься во время игры, Симон, и это мешает тебе сосредоточиться.

– Я учту твое замечание, Гийом, и постараюсь отыграться в следующий раз.

Сержант, сидевший в самом углу, вдруг выронил шлем из рук. От неожиданности Симон вздрогнул и резко обернулся.

– Заснул, раззява! – выдохнул он севшим от бешенства голосом. – В королевских покоях находишься!

– Еще раз заснешь, получишь по зубам, – лениво пообещал оплошавшему Жану благородный Гийом и потянулся к кувшину с вином, стоящему на столе.

Шевалье де Баланьи подобные дежурства терпеть не мог. К тому же он считал их совершенно бесполезными. Мало того, что на нижнем этаже дворца располагались полсотни королевских сержантов, так еще и ворота цитадели были наглухо закрыты. И куда, скажите на милость, при таких обстоятельствах могла деться женщина да еще с ребенком на руках?

– Сдается мне, что благородный Фульк решил просто попугать с нашей помощью свою своенравную женушку, – вздохнул Симон, присаживаясь к столу.

– Лучше бы он выставил охрану у дверей Жозефины, – ухмыльнулся Баланьи.

– Ты не прав, благородный Гийом, – покачал головой шевалье де Вийяр. – Некоторым людям идет не только корона, но и рога.

Сержанты сдержанно засмеялись, но тут же закрыли рты под строгим взглядом благородного Гийома. Король порой многое позволял своим преданным шевалье, но его благодушие не следовало распространять на простых сержантов. Не хватало еще, чтобы двое сидящих у стены болванов обсуждали проблемы Фулька.

– Позволь нам снять кольчуги, благородный Гийом, – жалобно попросил Жан. – Уж больно душной выдалась ночь.

– Ты на посту, сержант, – строго прикрикнул на него шевалье. – Хватит и того, что я разрешил вам сидеть.

Шум за окном заставил Симона насторожиться, впрочем, подняться на ноги он не успел. Незнакомец с мечом в руке влетел в окно черной птицей и оказался у стола раньше, чем благородные шевалье успели обменяться взглядами. Баланьи обнажил меч, но времени для того, чтобы пустить его в дело ему не хватило. Через мгновение благородный Гийом был уже мертв. Жак прыгнул со скамьи прямо навстречу собственной смерти, кинжал, зажатый в левой руке незнакомца, пробил ему шею. Симон еще несколько долгих мгновений пытался нащупать оружие, висевшее у пояса, а за это время ловкий убийца успел отправить на тот свет неповоротливого Марка.

– Шевалье де Вийяр? – вежливо полюбопытствовал незнакомец, поворачиваясь к своему единственному уцелевшему противнику.

– Да, – сумел, наконец, выдавить из себя Симон, поднимая меч над головой.

– Близкий друг Герхарда де Лаваля?

– Да.

Это громко произнесенное «да» стало последним в жизни шевалье де Вийяра. Меч, вылетевший из-за спины незнакомца, вонзился ему в грудь раньше, чем он успел перевести дух. Последнее, что увидел уходящий в мир иной благородный Симон, была Мелисинда, возникшая вдруг на пороге.

– Что здесь происходит? – спросила королева испуганным голосом.

– Филипп де Руси, – назвал себя шевалье. – Тебе следует одеться, сеньора.

– Я закричу, – прошептала королева, пятясь в испуге.

– Это лишнее, – покачал головой благородный Филипп и расчетливым ударом по голове поверг перепуганную женщину в беспамятство.

Благородный Фульк был потрясен случившимся в его дворце происшествием до крайности. Он даже не смог толком объяснить лотарингцам, явившимся во дворец по его зову, причину своего гнева. Это сделал за него сильно чем-то опечаленный Герхард де Лаваль.

– Я потерял двух своих лучших друзей.

Музон и Водемон удивленно переглянулись. Смерть двух шевалье может, конечно, стать причиной огорчения, но не до такой же степени. На Фульке буквально лица не было, с большим трудом он просипел, потрясая в беспамятстве кулаками:

– Они похитили ее и ребенка!

– Кого похитили? – вскричал потрясенный Музон.

– Мелисинду и Болдуина!

Пока король захлебываясь пил вино, поднесенное расторопным слугой, шевалье де Лаваль повел гостей в покои королевы. Здесь уже суетились какие-то люди, похоже лекари, безуспешно пытавшиеся оживить покойников. Музону показалось, что один из сержантов подает признаки жизни, и он склонился над ним, чтобы услышать слово, слетевшее с его губ:

– Демон.

Увы, более ничего существенного сержант не сказал и то ли умер, то ли впал в беспамятство. Благородный Рауль подошел к окну, чтобы вдохнуть свежего воздуха и с удивлением обнаружил веревку, второй конец которой был закреплен, по-видимому, на крыше. Судя по всему, люди, охранявшие Мелисинду, были захвачены врасплох очень ловкими негодяями и не сумели не только оказать сопротивление, но даже позвать на помощь.

– Разбойник действовал в одиночку, – покачал головой Водемон. – Троих он уложил мечом, одного – кинжалом. Хотел бы я узнать имя этого расторопного негодяя.

– У него были помощники на крыше, – не согласился с коннетаблем Рауль. – Сначала они подняли Мелисинду, а потом – убийцу с ребенком в руках.

– Но как они покинули цитадель? – воскликнул потрясенный Лаваль.

– Они ушли тем самым подземным ходом, который тебе, благородный Герхард так и не удалось обнаружить во дворце барона де Сабаля, – догадался коннетабль.

– Их надо найти! – рванулся было к выходу молодой шевалье. – Они не могли покинуть город.

– Обратись к патриарху, – посоветовал ему в спину коннетабль. – Это единственное место в Иерусалиме, где благородная Мелисинда и ее сын могут чувствовать себя в безопасности.

Андрэ де Водемон оказался прав. Королева действительно попросила убежище в патриархии и обрела его стараниями своих доброхотов. Благородный Фульк рвал и метал, пытаясь вернуть жену обратно, но патриарх остался непреклонен. Церковь всегда настаивала на своем праве давать убежище даже простолюдинам, совершившим преступление, а в данном случае речь шла о коронованной особе к тому же ни в чем не повинной. Даже если бы патриарх пожелал вернуть Мелисинду мужу, он не смог бы это сделать, не вызвав своими действиями возмущения всего христианского мира. Подозрение в убийстве шевалье и сержантов пало на капитана де Руси. Музон полагал, что Филипп скроется под шумок из города, но ошибся в своих оптимистических расчетах. Посол благородной Алисы продолжал, как ни в чем не бывало, наносить визиты достойным мужам Иерусалима и даже дважды присутствовал на королевских приемах. Статус посла защищал его от враждебных выпадов, а для серьезных обвинений против бравого капитана не находилось оснований.

Не прошло и недели, как Гуго де Сабаль заявил о себе в полный голос. Город Яффа стал центром мятежа, куда потянулись многие авантюристы недовольные новым королем. Конечно, у благородного Фулька хватило бы сил, чтобы призвать к порядку строптивого барона, но, к сожалению, у Гуго нашлись помощники. По Иерусалиму ходили упорные слухи, что к Яффе движется огромная армия под руководством шейха Бузург-Умида. На эти слухи можно было бы махнуть рукой, если бы не появление фатимидского флота вблизи портов королевства. Горячие головы обвиняли барона Сабаля в измене, но не исключено, что в Каире решили просто воспользоваться нестроениями, возникшими у соседей. Пока что с уверенностью можно было говорить только о том, что рыцарское ополчение графства Антиохийского действительно выступило на защиту благородной Мелисинды. Это были уже не сплетни и слухи, а вполне реальный факт, с которым приходилось считаться. Усобица разрасталась и грозила утопить в крови Иерусалимское королевство. Благородный Фульк попробовал было заручиться поддержкой ордена нищих рыцарей Христа, однако магистр де Пейн отказал в помощи королю, заявив, что устав запрещает храмовникам поднимать меч на христиан. После того как Понс Триполийский заявил о своей полной поддержке королевы Мелисинды, угнетаемой деспотом-мужем, ситуация обострилась до крайности. Патриарх Иерусалимский обратился с пастырским посланием к враждующим сторонам и призвал их к переговорам. Благородный Фульк, смущенный поднявшийся по его вине бурей, дал согласие на встречу с мятежниками, чем, по мнению шевалье де Музона, совершил роковую ошибку. Как только бароны королевства сообразили, что король не готов к продолжительной борьбе, значительная их часть переметнулась к Мелисинде, увлекая за собой своих вассалов. Титанические усилия коннетабля утихомирить разгорающиеся в Иерусалиме страсти ни к чему не привели. Благородный Фульк терпел сокрушительное поражение в войне, где пока что не пролилось ни капли крови. Увы, результатом этой бескровной войны вполне могло стать отстранения короля от власти и полный хаос в Святой Земле. Озабоченный патриарх пригласил в свою резиденцию руководителей храмовников и коннетабля Водемона для выработки взаимоприемлемых решений. Сюда же был вызван Филипп де Руси, который, как все понимали, представлял в Иерусалиме интересы не столько графини Алисы, сколько Гуго де Сабаля. Переговоры начались с взаимных претензий, но после долгих споров стороны все-таки пришли к соглашению. Выработанные условия мирного договора коннетабль в тот же вечер представил королю. Фульк отмел их с порога и обвинил благородного Андре в измене. Шевалье де Музону пришлось приложить массу усилий, чтобы помирить короля и коннетабля. Рауль настаивал, что предлагаемый договор выгоден как Фульку Анжуйскому, так и всему Иерусалимскому королевству. Во-первых, Гуго де Сабаль передавал Яффу королю за умеренную плату, во-вторых, он отказывался от графского титула, в-третьих, покидал Палестину и возвращался в Латтакию. А от благородного Фулька требовалось всего ничего – признать королеву Мелисинду соправительницей и уступить ей половину доходов.

– А право подписи на королевских хартиях? – вскипел Анжуйский. – Это что? Я, видите ли, должен едва ли не каждое свое действие согласовывать с женой.

– Речь идет лишь о введении новых налогов и пошлин. Право объявления войны и мира остается в твоих руках. В конце концов, Мелисинда доказала, что располагает реальной силой и с этим приходится считаться, благородный Фульк.

Шевалье де Музон готов был подписаться под каждым словом коннетабля, но у Анжуйского буквально на каждый пункт договора находилась новая претензия:

– Вы лишаете меня самых преданных людей! – возмущенно потрясал кулаками Фульк. – Я остаюсь один на один со своими врагами.

– Речь идет только Лавале, – уточнил существенное коннетабль. – Герхард совершил преступление, напав на дом Гуго де Сабаля. И потом речь идет не о казни, а всего лишь об изгнании. Шевалье придется покинуть Иерусалим на три года. Это не такое уж тяжкое наказание, учитывая серьезность его вины.

– А в чем тогда, скажите, виновата Жозефина де Мондидье?

– В том, что живет с чужим мужем, как со своим собственным, – вспылил коннетабль. – На этом пункте договора настаивал патриарх, и я бы на твоем месте, благородный Фульк не стал бы ему перечить.

– Все утрясется со временем, – попытался утешить короля шевалье де Музон. – У благородной Жозефины в Триполи остался сын. Пора уже блудной матери его навестить.

– А если я не подпишу договор? – с вызовом спросил Анжуйский.

– Ты потеряешь все, – холодно бросил Водемон. – Вряд ли в Иерусалиме найдется много людей готовых лить свою и чужую кровь ради счастья благородной Жозефины. Я сделал для тебя все, что мог, благородный Фульк, и более не желаю участвовать в этой глупой семейной сваре.

– Хорошо, – глухо вымолвил король. – Я подпишу договор, а там посмотрим.

Глава 7. Смерть халифа.

Эмир Бури так и не сумел оправиться от ран, нанесенных ему ассасинами. В течение года он боролся за свою жизнь, проявляя не свойственное вроде бы ему от природы мужество, и все-таки ушел из жизни холодным осенним днем, повергнув обывателей Дамаска если не в печаль, то, во всяком случае, в уныние. Наследник Бури юный Измаил уже успел заявить о себе вздорным нравом и порочными наклонностями. Прекрасная Зоморрод, не в обиду ей будет сказано, избаловала своего сына до такой степени, что, по мнению многих беков, новый правитель Дамаска больше напоминал капризное чудовище, чем человека. Возможно, Зоморрод полагала, что ей удастся удержать сына в рамках приличий, но у Измаила на этот счет оказалось свое мнение. Он почему-то вообразил, что против его брата Бури был составлен заговор и первым делом стал искать виновных в его смерти. Пока новый эмир казнил простых обывателей, заподозренных в связях с проклятыми федави, это еще как-то можно было понять. Но когда этот семнадцатилетний выродок принялся за беков, в окружении прекрасной Зоморрод поднялся ропот. Разговор матери с сыном едва не закончился трагедией. Бек Сартак чудом перехватил клинок, брошенный расходившимся юнцом в растерявшуюся женщину. Возможно, Измаил не собирался убивать родную мать, но его причуды все более походили на безумие.

– Твой сын сумасшедший, – сказал Эркюль расстроенной Зоморрод. – Боюсь, что Дамаск не долго будет терпеть такого эмира.

Бек Унар полностью разделял мнение франка. К сожалению, почтенный Маннуддин неожиданно оказался среди тех, кого Исмаил заподозрил в предательстве. Старому сельджуку пришлось бежать Хомс, дабы избежать казни от рук безумца. Впрочем, в безумии Измаила угадывался чей-то тайный умысел, ибо преследованиям и казням подвергались в первую очередь близкие к Зоморрод люди. Одно из двух: либо Измаил прикидывался сумасшедшим, либо за его спиной стояли жестокие, но вполне вменяемые люди, преследующие свои вполне определенные цели. Второе было куда более вероятным, чем первое. К сожалению, Эркюль никак не мог вычислить человека, стоящего за спиной безумного эмира. Когда число казненных беков достигло десяти, обыватели Дамаска заволновались. Безумный Измаил заперся в цитадели, но и оттуда его нукеры продолжали совершать набеги на богатые кварталы Дамаска, убивая ни в чем не повинных людей. Нукеры не могли не замечать странностей в поведении юного эмира, но продолжали тупо выполнять его приказы. Возможно, ими двигал страх, возможно, укоренившаяся привычка к слепому повиновению, но в любом случае так долго продолжаться не могло. Остановить эту череду кровавых преступлений могла только смерть безумца. Эркюль предпринял в этом направление кое-какие шаги, но у сумасшедшего Измаила был звериный нюх на опасность. Он не подпускал к себе незнакомых людей, памятуя, видимо, о судьбе своего брата. Только евнуху Бараку удалось достаточно близко подобраться к эмиру, но, к сожалению, ему не хватило силы для смертельного удара. Евнуха Измаил приказал повесить под окнами спальни своей матери. Намек был более чем прозрачен, и Эркюль вдруг отчетливо осознал, что Дамаск становится для него небезопасен. Он поделился своими мыслями Зоморрод и нашел у нее понимание.

– Сегодня были казнены два бека, Омар и Фируз, – печально покачал головой Эркюль. – Боюсь, что на этом Исмаил не остановится.

– Я думала, что ты сам догадаешься подослать к этому чудовищу убийцу и избавишь тем самым его мать от необходимости давать кому бы то ни было подобные советы, бек Сартак.

– Представь себе, почтенная Зоморрод, что я уже четырежды пытался это сделать, но никто из моих агентов за исключением несчастного Барака не смог даже приблизиться к эмиру. В Дамаске есть люди, которым безумный Исмаил нужен живым, в этом у меня уже нет никаких сомнений.

– Ассасины? – холодно спросила Зоморрод.

– Бузург-Умиду отлично известно, кто на самом деле организовал заговор против аль-Маздагани, вот он и решил отомстить тебе руками твоего же собственного сына.

– Но Исмаил ненавидит отступников не меньше, чем я, – нахмурилась Зоморрод.

– Охотно верю, – горько усмехнулся Эркюль. – Но, к сожалению, имена этих отступников ему называем не мы с тобой. Если ассасинам удастся устранить тебя, Зоморрод, то Дамаск сам упадет к ним в руки. Бузург-Умид обменяет твой город на Тарс и тем самым исправит ошибку, допущенную визирем аль-Маздагани.

– Что ты предлагаешь?

– Тебе нужен союзник, Зоморрод.

– Твой хозяин атабек Зенги годится для этой роли? – пристально глянула женщина на смутившегося Эркюля.

– Атабек уже оправился от поражения, нанесенного ему Мустаршидом Биляхом. Зенги уверенно контролирует не только Мосул, но и Халеб.

– Однако война с арабами еще не закончена?

– Халифа поддерживают ассасины. Этот противоестественный союз оказался прочнее, чем многие предполагали. Но тем ценнее будет твоя помощь правому делу, почтенная Зоморрод.

– Ты полагаешь, что Зенги поможет нам устранить Измаила?

– Нет, – покачал головой Эркюль. – Я знаю только одного человека, способного нанести безумцу роковой удар. Это ты, почтенная Зоморрод.

Шевалье де Прален отдавал себе отчет в том, кому и что он в данный момент предлагает. Эркюль был любовником этой женщины уже не первый год, но так до конца и не смог постичь всех светлых и темных сторон ее души. Зоморрод сумела подчинить себе эмира Бури, человека слабого, но по-своему честного. Ею не огорчило ранение эмира, и столь же равнодушно она отнеслась к его смерти. Эркюлю поначалу казалось, что все усилия Зоморрод направлены на то, чтобы расчистить путь к власти своему сыну. Но, похоже, он ошибся в этом своем на первый взгляд очевидном предположении. Наверняка Зоморрод давно знала о болезни Измаила. По иному просто не могло быть, уж слишком много времени юный эмир прежде проводил в ее покоях. Скорее всего, эта женщина рассчитывала управлять сыном из тени, но ошиблась в своих расчетах. Болезнь Измаила зашла слишком далеко, и безумец стал опасен не только для окружающих, но и для своей матери.

Зоморрод сама пошла к сыну в сопровождении только бека Сартака и двух преданных нукеров. Измаил глянул на вошедшую в его покои женщину с удивлением, но послушно отозвался на ее зов. Желание матери обнять сына не показалось странным даже телохранителям, и, видимо, по этой причине они прозевали удар ножом, нанесенный точно в грудь Измаила. Несчастный безумец упал на мраморный пол, даже не вскрикнув. Нукеров, бросившихся на помощь, эмиру, Эркюль уложил двумя ударами кривого дамасского клинка. Больше никто не двинулся с места. Зоморрод обвела притихших телохранителей огромными изумрудными глазами и произнесла громко и раздельно:

– Мой сын потерял разум. Вы знали это, но продолжали ему служить, убивая и грабя ни в чем не повинных людей. И, тем не менее, я дарую вам жизнь. Вы должны покинуть Дамаск и больше никогда сюда не возвращаться.

Эркюль ждал всплеска злобы в очерствевших сердцах, но его не последовало. Пособники безумного эмира предпочли принять условия почтенной Зоморрод, отлично понимая, какую ненависть они посеяли в душах обывателей Дамаска. Смерть Измаила оборачивалась для них приговором, и нукеры сообразили это даже раньше хитроумного франка. Впрочем, речь шла об их жизнях, а в этом случае разум вполне способен обуздать и алчность, и жажду мести.

– Отправляйся в Мосул, бек Сартак, и скажи Зенги, что я готова вступить с ним в переговоры.

– На каких условиях? – спросил Эркюль.

– А это будет зависеть от того, насколько быстро он придет к нам на помощь. Иди, Сартак, и помни, какую страшную цену заплатила я за власть над этим городом. Просто так я Дамаск атабеку не отдам. Впрочем, у него будет возможность для торга.

Правитель Мосула встретил своего возвратившегося из дальних странствий бека довольно сухо, однако внимательно выслушал его рассказ о трагических событиях в Дамаске. И даже процедил сквозь зубы несколько слов, которые при желании можно было считать похвалой:

– Уже то хорошо, Сартак, что город не достался франкам.

К счастью для Эркюля, плохое настроение атабека не имело к верному беку никакого отношения. Как человек достаточно разумный, Зенги понимал, что в создавшейся ситуации его агент действительно сделал все, что мог. Косвенно это подтверждалось богатым даром, который атабек небрежно бросил в растопыренные руки подручного. Мало того, что сабля была дамасской работы, так ее ножны были усыпаны драгоценными камнями такой величины, что жадный до денег Прален едва не изошел слюной благодарности. Зенги небрежно махнул рукой в сторону говорливого бека и произнес тихо, но веско:

– Не о том я сейчас мои мысли. Дамаск в любом случае подождет. Иди, Сартак, мне надо подумать.

Причину озабоченности атабека, Эркюлю объяснил бек Селевк, питавший к франку некоторую симпатию. Селевк был курдом и в свое время немало натерпелся от надменных сельджуков, а потому искал друзей и союзников вне их рядов. По мнению курда, которое он не скрывал от окружающих, Сартак был хорош уже тем, что являлся чужаком в стае жадных до добычи степных коршунов.

– Сельджукские беки уговорили султана Массуда, помириться с халифом Багдада.

– Но это не так плохо, – робко высказал свое мнение Эркюль. – Мир с Мустаршидом развяжет руки атабеку в Сирии.

– Мир возможен только в том случае, если халиф признает за Массудом право на светскую власть в султанате, но как раз в это я не верю. Боюсь, что поездка в Багдад закончится для юного султана новым унижением. Если он вообще вернется оттуда живым.

Эркюль, проведший последние годы в Палестине и Сирии, очень плохо знал обстановку, сложившуюся в Месопотамии, Ираке и Персии. Тем не менее, он сообразил, что нынешнее миролюбие султана скорее всего не от хорошей жизни. Среди сельджуков не было единства. Братья продолжали оспаривать у Массуда власть, и султан в любую минуту мог ожидать от них удара в спину. К сожалению, он выбрал неверный путь для упрочения своего положения в султанате, так, во всяком случае, полагал Селевк. Сговор Массуда с халифом мог навсегда рассорить его с Иммамеддином Зенги, а потеря такого союзника грозила обернуться большими бедами для всего мусульманского мира.

– Если среди франков найдется вождь, способный сплотить их для похода, мы потеряем Сирию навсегда.

– Не найдется, – утешил Селевка Эркюль. – Король Фульк настолько слаб, что вынужден делить власть с собственной женой. В Антиохии правит младшая дочь короля Болдуина. Ее власть оспаривают влиятельные бароны. Что же касается Понса Триполийского, то он никогда не отличался воинственностью.

– Будем считать, что нам повезло, – кивнул Селевк. – Остается прощупать настроения арабов в Багдаде и выяснить, насколько искренне халиф стремиться к миру.

Султан Массуд намеревался взять с собой в Багдад почтенного Зенги, но атабек от этой чести уклонился, сославшись на нездоровье. Зато он послал к султану своих преданных сторонников, среди которых оказались Селевк и Сартак.

– Прежде Зенги не слишком доверял курдам, – вздохнул Эркюль, кося настороженным взглядом на соседа.

– Времена меняются, – усмехнулся бек. – После поражения под Текритом атабек оказался в очень сложном положении, и если бы не тамошний правитель по имени Айюб, нам вряд ли удалось вырваться из лап халифа.

– Айюб курд?

– Ты зришь в корень, почтенный Сартак.

Бек Селевк был уже далеко немолод, в свое время он успешно служил атабеку Ильгази, собрав под своей рукою тысячу отважных курдов. Но Ильгази не оправдал надежд Селевка, и тому ничего другого не оставалось, как примкнуть к влиятельному Зенги. К сожалению, удача изменила атабеку, и многие влиятельные люди отвернулись от него, Селевк был среди тех, кто сохранил верность Зенги не только в дни славы, но и во время тяжких испытаний. У почтенного Иммамеддина не было никаких оснований, отправлять курда на верную смерть, следовательно Зенги не верил, что халиф решится на крайние меры в отношении султана. Прояснив ситуацию до конца, Эркюль наконец обрел спокойствие столь необходимое в далеком путешествии. Так уж сложилась жизнь мамелюка Эркюля де Пралена на Востоке, что он никогда не был в Багдаде, и теперь у него появилась возможность собственными глазами увидеть один из величайших городов мира. Багдад на протяжении многих веков был хранителем арабской славы, но, увы, рано или поздно, все кончается в этом мире. Звезда халифата закатилась, когда в его пределы вторглись полчища кочевников на резвых косматых конях. Казалось, для Багдада наступили последние дни, но у сельджуков хватило ума, не рушить того, что создавалось веками. Султаны пошли на сделку с халифами, признали их верховенство в сфере религии, оговорив предварительно свое неоспоримое право на светскую власть. В сущности благословение халифа до определенного момента было лишь пустой формальностью, но аль-Мустаршид Биллях сумел поломать традицию, сложившуюся в последний век, и заставил-таки Массуда просить о том, что по мнению сельджуков и без того принадлежало ему по праву. Сам султан не произвел на Эркюля большого впечатления. Это был молодой человек невысокого роста с избитым оспой лицом и карими невыразительными глазами. Зато свита Массуда блистала пышностью. Добрая сотня беков, разодетых в кафтаны из ярких тканей, воинственно бряцала оружием, отделанным золотом и серебром. Пятьсот нукеров, все как один облаченные в кольчуги и панцири, плотной стеной окружали железной стеной человека, претендующего на звание владыки Востока.

Неприятности для сельджуков начались еще у ворот Багдада. Арабская стража не торопилась пропускать людей, еще недавно чувствовавших себя полными хозяевами здешних улиц и площадей. Увы, ранняя смерть старшего брата Массуда султана Махмуда и победа, одержанная халифом аль-Мустаршидом над атабеком Зенги, позволили арабам впервые за последние сто лет смотреть сверху вниз на наглых завоевателей. Ненависть, накопленная за десятилетия, пролилась на сельджуков сразу же, как только они торжественно вступили в город. Тысячи людей, высыпавших на улицы, осыпали бранью побледневшего Массуда. Толпа, с большим трудом сдерживаемая мамелюками, готова была растерзать людей, рискнувших въехать в чужой город. Сельджукские беки заволновались и сбились в кучу вокруг султана. Похоже, для них ярость багдадских обывателей явилась полной неожиданностью.

– Султану обещали неприкосновенность, – обратился Селевк с претензией к визирю Сукману, считавшемуся правой рукой халифа.

– Пока с головы почтенного Массуда не упал ни один волос, – холодно отозвался облаченный в белоснежные одежды араб.

Эркюль залюбовался конем визиря и безупречной посадкой почтенного аль-Сукмана. Именно этот человек с гладко выбритым лицом и изогнутым словно клюв хищной птицы носом одолел в битве на берегу Тигра атабека Зенги. До сих пор Прален был невысокого мнения о воинском умении арабов, но, похоже, крупно ошибся на их счет. В жителях Багдада вдруг проснулась доблесть предков, завоевавших в свое время едва ли не половину мира. Похоже, это поняли и сельджуки, не пожелавшие, однако, унижать себя просьбами и жалобами.

Резиденция халифа занимала целый квартал в самом центре города. Сельджуки в пору своего могущества разрушили багдадскую цитадель, но воинственный аль-Мустаршид сумел ее восстановить во всем прежнем блеске. Каменная стена, высотою в пятнадцать метров, оградила дворцы халифа от любопытных взглядов и стала своеобразным символом возрождения арабского духа. В цитадель впустили только султана и беков, простым нукерам пришлось отсиживаться в казармах, выделенных им под постой, в окружении халифской гвардии, почти сплошь состоящей из арабов. Словом, перемен в Багдаде за минувшие годы произошло столько, что почтенному Селевку оставалось только цокать языком да качать головой.

Халиф аль-Мустаршид Биллях, еще достаточно молодой мужчина с черной бородкой и карими выразительными глазами, встретил султана сидя. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда облаченные в белые одежды арабы взяли под руки слегка растерявшегося Массуда и повели его к подножью трона. Мустаршид молча выслушал приветствия султана, произнесенные тихим невыразительным голосом, а потом величественно взмахнул рукой. Церемония венчания на царство, похоже, началась, но Эркюль, к сожалению, не понимал ее сути, а задавать вопросы не рискнул. Сельджукские беки были оттеснены от халифа доброй сотней телохранителей и опасливо жались в самом дальнем углу огромного зала, безропотно уступив почетные места арабам. Слуги вынесли семь пышных одежд, последняя из которых была черной, корону, усыпанную драгоценными камнями, и золотые браслеты, напоминавшие больше оковы, чем украшения.

– Получи эту милость с благодарностью и бойся Аллаха на людях и у себя дома.

Эти слова, громко произнесенные халифом, были, видимо, частью церемонии и не вызвали протестов со стороны сельджукских беков. Султан поцеловал край помоста, на котором стоял трон халифа и присел на небольшую скамеечку, принесенную слугами. Вид у Массуда был довольно жалкий, видимо в какой-то момент он сам осознал это и побурел от гнева и обиды.

– Кто не может справиться с собой, не может управлять другими, – в голосе халифа явственно прозвучала насмешка, и сельджукские беки ответили на них сдержанным гулом. – Возьми с собой то, что я дал тебе, и будь в числе людей благодарных.

Последняя фраза означала конец церемонии. Во всяком случае, халиф поднялся со своего места и надменным жестом благословил согнувшегося в поклоне Массуда и затихших беков. Аль-Мустаршид первым покинул зал, следом за ним ушли его телохранители и прислужники, оставив сельджуков в недоумении.

– Что-нибудь не так? – спросил Эркюль у насупленного Самвела.

– Ни один халиф прежде не осмелился поучать султана, – зло прошипел бек. – А Массуд не только не осадил аль-Мустаршида, но и выразил ему благодарность за науку.

– Но султаном он все-таки стал? – уточнил существенное Эркюль.

– Кому нужен повелитель, придавленный каблуком халифа! – скривил пухлые губы курд. – Нам следует убираться отсюда и как можно скорее.

– Но ведь халиф обещал нам полную безопасность? – удивился Эркюль.

– Арабы здесь ни при чем, – покачал головой Самвел. – Видишь бека в зеленой чалме? Это визирь Юсуф, родной дядя Массуда по матери. Это он уговорил султана, поехать в Багдад и заручится поддержкой халифа.

– И что теперь будет?

– Массуд станет верным псом халифа и начнет истреблять тех сельджуков, которые не пожелают кланяться высокомерному Мустаршиду Билляху. Атабек Зенги окажется первым в этом ряду обреченных на заклание.

Эркюль не поверил курду, поскольку беки из окружения султана пока ни словом ни жестом не выразил неприязни посланцам почтенного Иммамеддина. Однако франку показалось странным, что с улиц Багдада исчезла разъяренная толпа обывателей. Никто не приветствовал Массуда, но никто не кричал проклятий ему вслед. Султан без помех занял резиденцию, принадлежавшую сначала его отцу, а потом брату, вот только стену вокруг нее арабы предусмотрительно срыли.

– Выходит, султан испугался халифа?

– Скорее, он испугался собственных родственников, готовых вцепиться ему в глотку. А хитрый Юсуф использовал его страх для своей пользы. Хотел бы я знать, сколько он получил от халифа за свое предательство.

– Меня больше интересует, как мы выберемся из Багдада, почтенный Селевк.

– Следуй за мной и ничего не бойся, почтенный Сартак. Атабек Зенги в этот раз предусмотрел все, в том числе и наше с тобой отступление.

Проницательный курд оказался прав в своих неутешительных пророчествах. Не прошло и трех месяцев, как армия халифа осадила Мосул, где нашли приют многие сельджукские беки, не пожелавшие разделить почетный плен своего юного султана. Иммамеддин Зенги, надо отдать ему должное, сумел приготовиться к осаде. Во всяком случае ни население города, ни многочисленный гарнизон не испытывали недостатка в пище. Растерянности тоже не было. Похоже, обыватели Мосула верили в счастливую звезду своего правителя и не собирались кланяться ни султану, ни халифу. Высокомерный визирь аль-Сукман прислал к атабеку своих послов с предложением сдать город в обмен на жизнь и свободу. Иммамеддин Зенги спокойно выслушал послов, а потом повелел сорвать с них одежды и бичами гнать из города. Что и было проделано при большом скопление народа.

– Зачем он это сделал? – спросил Эркюль у Селевка.

– Теперь ни у нас с тобой, Сартак, ни у беков не осталось даже тени надежды на прощение халифа. Гордый аль-Мустаршид сделает все возможное, чтобы отомстить Зенги за нанесенное оскорбление.

– А я полагал, что арабскую армию возглавляет визирь.

– Халиф тоже здесь, под стенами Мосула. Этот город для Мустаршида сейчас важнее Багдада. С его падением придет конец сельджукскому владычеству. Халифат возродится из праха на радость арабам.

– Но ведь ты не сельджук? – прищурился на курда франк.

– Но я и не араб, – усмехнулся Селевк. – У меня действительно было право выбора, Сартак, и я его сделал в пользу Зенги.

– Почему?

– Потому что атабек с недавних пор не видит разницы между турком и курдом. Он привечает даже франков, готовых ему служить. А халиф хлопочет только об арабах, забыв, что все правоверные равны перед Аллахом.

– Ты рассуждаешь почти как ассасин, – покачал головой Эркюль.

– Я был знаком с Гассаном ибн Сулейманом, – кивнул Селевк. – Я даже провел год в доме знаний в Каире, но не стал ни шиитом, ни исмаилитом. Ибо если нет Аллаха, то кто же покарает нечестивых? Зачем плодить пророков, если Мухаммед уже все сказал. В его откровениях наша сила, Сартак.

– А если Зенги передумает? И сельджукские беки вновь станут втаптывать курдов в грязь?

– Почтенному Иммамеддину хватило одного урока под Тенгитом, когда соплеменники бросили его на милость халифа. Великий человек не повторяет своих ошибок и именно этим он отличается от других.

Мустаршиду Билляху удалось собрать огромную армию. Почти сорок тысяч хорошо обученных воинов окружили Мосул, предавая огню и мечу окрестные селения. Если у мосульских обывателей и были какие-то иллюзии по поводу милосердия халифа, то они сгинули в зареве пожаров и утонули в черном дыме, окутавшим город. Арабы, железным кольцом охватившие Мосул, стали первыми жертвами собственного чрезмерного усердия и вынуждены были отойти от стен, чтобы не задохнуться.

– Пора, – сказал Зенги, пристально глядя на беков. – Ты, Селевк пойдешь навстречу Айюбу, а ты, Сартак, – Тимурташу. Я жду эмиров под стенами Мосула через два дня. С рассветом вы ударите на халифа, а я выведу вам навстречу свои войска.

Для Эркюля решение атабека дать решающее сражение под стенами города стало полной неожиданностью. Уж больно велик был риск. Даже если неведомый Айюб и хорошо известный франку Тимурташ действительно приведут Зенги подкрепления, то и в этом случае армия атабека будет почти вдвое уступать по численности армии халифа. Тем более что победа под Мосулом вовсе не будет означать победы в войне. Пралену казалось, что долгая осада истощит силы арабов, и они вынуждены будут отступить к Багдаду из-за недостатка продовольствия. Чем больше армия, тем труднее ее прокормить, особенно на земле, подвергнувшейся разорению.

– Бездействие подрывает силы не только осаждающих, но и осажденных, – покачал головой Селевк. – Через полгода наши кони превратятся в кляч, а сами мы потеряем веру в себя. Кто не победил, тот проиграл. Так думает атабек, и я с ним согласен.

Почтенный Тимурташ нашел множество причин, чтобы не спешить навстречу армии халифа. Чудо, что он вообще рискнул высунуть нос из Халеба, да еще и собрать армию в семь тысяч сабель. Правда, большинство в армии эмира составляли плохо снаряженные туркмены, но это вовсе не означало, что их следует бросать без жалости под копыта коней гвардейцев.

– Не бросай, – согласился с Тимурташем Эркюль. – Тем более что атабек Зенги поставил перед нами четкую задачу – атаковать холм, где раскинуты шатры визиря и халифа, внеся тем самым хаос в арабские ряды.

– Шатры защищают лучшие воины аль-Мустаршида, – покачал головой трусоватый эмир. – Они утопят нас в крови.

Спор Эркюля с Тимурташем прервал бек Селевк, влетевший в гущу приунывших туркмен на горячем коне. Правитель Текрита сдержал слово, данное Зенги, и привел ему на помощь три тысячи конных курдов. Выжидать практически на виду у неприятеля было смерти подобно. Арабские дозоры в любую минуту могли обнаружить притаившихся в зарослях всадников. Айюб просил Тимурташа поддержать его атаку с флангов, а сам готовился бросить своих людей прямо на вершину холма.

– Атакуем с первыми лучами солнца, – строго предупредил эмира Самвел. – Сейчас не время сомневаться и мешкать.

– Дожили, – зло прошипел вслед ускакавшему беку Тимурташ, – потомок Великого Сельджука вынужден выслушивать поучения от какого-то курда.

Эмир Халеба опасался арабских гвардейцев, но куда больше он боялся мести атабека Зенги. Именно поэтому Тимурташ взмахнул рукой сразу же, как только увидел всадников, летящих к роскошным шатрам. Эркюль повел туркмен в обход холма с правой стороны, эмир атаковал арабов слева во главе своих отборных нукеров и мамелюков. Это был отчаянный бросок в неизведанное, чреватый и для бека, и для эмира тяжким поражением, а возможно и смертью. В лагере халифа натужно взвыли трубы. Арабы поспешно седлали коней и строились для битвы. Эркюль ужаснулся, увидев перед собой огромное поле, заполненное людьми. Расчет на то, что ему удастся соединиться с Тимурташем, не оправдался. Как и предупреждал эмир, подножье холма защищали гвардейцы халифа на сытых жеребцах, покрытых бронею. Прорываться сквозь их ряды, имея за спиной легких конников, было бы чистым безумием, именно поэтому Эркюль отвернул чуть в сторону, где торопливо строились пешие пикинеры. Туркмены легко опрокинули их ряды и покатились гудящей лавой прямо в самую гущу арабов. Их внезапное появление в центре армии, разворачивающейся для решительной схватки, явилось полной неожиданностью для полководцев халифа. Замешательство арабов было столь велико, что они далеко не сразу заметили новых врагов, тугой волной хлестнувших из ворот Мосула. Зенги требовалось время, чтобы выстроить свою армию для атаки, и он его получил благодаря безрассудным действиям туркменов Эркюля. Воспользовавшись растерянностью в рядах арабов, Тимурташ опрокинул гвардейцев халифа и погнал их прямо под удар лавы, катящийся со стороны города. Удар атабека Зенги был страшен. Эркюль увидел перекошенное страхом и злобой лицо эмира Тимурташа и услышал сквозь шум битвы его жуткий крик:

– Уходят!

Эркюль оглянулся: с холма спускались закованные в сталь арабские всадники, судя по всему, это были телохранители халифа и его последний резерв. Бек не рискнул бросить им наперерез свою изрядно потрепанную конницу. Железная лава прокатилась мимо Эркюля и ринулась в степь, прочь от города Мосула. Похоже, халиф посчитал битву проигранной и теперь заботился только об одном – спасении собственной жизни. Люди Айюба, бросившиеся было преследовать аль-Мустаршида, наткнулись на отступающих гвардейцев. Эркюль собрал своих уцелевших туркменов и повел их на помощь окруженным курдам. Гвардейцы побежали почти сразу же, как только увидели вражескую конницу в своем тылу. Пешие пикинеры хлынули за ними следом, теряя строй и обрекая себя тем самым на гибель. Арабская армия, еще недавно казавшаяся непобедимой, бежала с поля битвы вслед за халифом. Победа была полной и оглушительной. Десятки тысяч арабов, поверивших в победу аль-Мустаршида, устлали своими телами огромное поле перед неприступным Мосулом. Армия Зенги преследовала бегущих почти целый день, но силы людей оказались не беспредельны, и к вечеру атабек приказал своим людям остановиться.

Эркюль подъехал к шатру почтенного Иммамеддина, когда сельджуки уже праздновали победу. Атабек вскинул на франка воспаленные глаза и бросил коротко, но веско:

– Видел тебя в битве, бек. Хвалю. Ты истинный воин Аллаха.

Чудом уцелевший в кровопролитной битве Селевк дружески хлопнул смущенного Эркюля по плечу:

– С победой тебя, Сартак.

От курда Прален узнал, что в войске халифа, осадившем Мосул, находился и султан. Впрочем, сельджуки Массуда покинули аль-Мустаршида в самом начале битвы, здраво, видимо, рассудив, что чужая победа не принесет им лавров.

– Ничего, – криво усмехнулся Селевк. – Султан не потеряется. Скоро он пришлет весточку о себе.

Слова курдского бека оказались пророческими. Рано поутру к шатру атабека Зенги, поставленного на берегу пересыхающей речушки, приблизилась небольшая группа всадников. Почтенный Иммамеддин вышел навстречу посланцам султана в окружении пышной свиты из эмиров и беков. Облаченный в зеленый кафтан сельджук легко спрыгнул с коня достал из мешка, притороченного к седлу какой-то предмет, и бросил его к ногам атабека.

– Бек Юсуф! – ахнул Тимурташ, с ужасом глядя на отрубленную голову.

Посланец султана молча поклонился Зенги и через мгновение был уже в седле. Он задержался всего на мгновение, видимо ожидая ответной реакции атабека. Почтенный Иммамеддин не обманул его надежд и произнес громким голосом:

– Передай султану Массуду мои поздравления с победой. Воля Аллаха свершилась на радость и благо всем правоверным.

Спустя несколько месяцев султан аль-Мустаршид был взят сельджуками в плен. Его голое тело, исколотое кинжалами, нашел в опустевшем шатре султана бек Селевк.

– Закономерный конец, – сказал он, оборачиваясь к Эркюлю. – Так проходит земная слава, не оставляя ничего кроме надежды на небесное милосердие.

Глава 8. Призрак власти.

Для шевалье де Лаваля договор, заключенный благородным Фульком с собственной женой, обернулся крахом всех надежд на скорое возвышение. Благородный Герхард уже видел себя по меньшей мере коннетаблем, но, увы, жестокая реальность вдребезги разбила мечты честолюбивого анжуйца, превратив удачливого и уверенного в себе человека в жалкого изгоя. Попытка Лаваля воззвать к благородному Фульку, ради возвышения которого он рисковал честью и жизнью, закончилась неудачей. Король Иерусалимский, утративший по собственной глупости половину своих прав, отделался обидной подачкой, прислав опальному шевалье пятьсот денариев. Герхарда выставили из города Иерусалима как последнего бродягу, лишив не только королевских милостей, но и крыши над головой. Лаваль кинулся было за заступничеством к благородной Жозефине, но благородная дама де Мондидье уже собирала вещи, чтобы навсегда покинуть негостеприимный город. Справедливости ради следует заметить, что время, проведенное Жозефиной в Иерусалиме, не было потрачено напрасно. Благородный Фульк оказался столь же щедр на подарки своей любовнице, сколь скуп на оплату услуг преданных шевалье.

– Я тебя предупреждала, Герхард, как опасно полагаться на доброе расположение сильных мира сего, но ты не внял моим советам, – покачала головой Жозефина. – И в результате ты не нажил ничего, кроме лютых врагов, готовых обрушить мечи на твою голову, стоит только тебе высунуть нос за ворота королевской цитадели.

– И что мне теперь, прикажешь, делать? – спросил растерянно Лаваль.

– Если хочешь закончить жизнь в нищете, то возвращайся в Европу, – пожала плечами Жозефина. – А если собираешься преуспеть в жизни, то полагайся только на себя. Или на меня. Я готова оплатить твои услуги, шевалье.

– В постели? – окрысился Герхард.

– Шалун, – ласково улыбнулась ему благородная дама. – Я еще достаточно молода и недурна собой, чтобы меня любили даром.

– Ты собираешься завоевать Каир или Багдад? – ехидно полюбопытствовал шевалье. – Средств у тебя, возможно, хватит, но где ты найдешь людей для столь безумного предприятия?

– Я готова удовлетвориться Триполи, – сухо отозвалась Жозефина. – Так ты едешь со мной, благородный Герхард.

– Еду, – пробурчал Лаваль. – А что мне еще остается?

Портовый город Триполи неожиданно понравился Герхарду. С некоторым удивлением он обнаружил, что столица графа Понса куда богаче Иерусалима. И людьми богаче, и товарами, и что особенно ценно – золотом. Выходит недаром дед и отец нынешнего правителя положили жизни, чтобы прибрать к рукам этот цветущий край. Ливан по сравнению с Палестиной выглядел райским садом. Да, собственно, он и был им, стоило только выехать за стены города. Впрочем, в самом городе тоже хватало мест, где охочий до благ человек мог рассчитывать на сердечное гостеприимство. Во всяком случае, так утверждали новые знакомые шевалье де Лаваля Луи де Мондидье и Гаспар де Теленьи. Были бы деньги. Увы, как раз в деньгах благородные Луи и Гаспар испытывали хронический недостаток, а золота, полученного Герхардом от короля Фулька, хватило только на пару месяцев разнузданного кутежа. После чего опухшие от пьянства шевалье вынуждены были обратиться за помощью к Жозефине. Благородная дама де Мондидье не теряла времени даром, устраиваясь с удобствами на новом месте. Первым делом она привела в образцовый порядок дворец, в котором обитал ее непутевый сын, и до такой степени вышколила прислугу, что несчастные простолюдины боялись дышать в присутствии грозной хозяйки.

– Моя матушка женщина с характером, – поделился своими бедами с гостем юный Луи.

– Кто бы в этом сомневался, – хмыкнул Гаспар де Теленьи.

Благородному Гаспару давно уже перевалило за сорок. Более двадцати лет назад он прибыл на Восток в свите Бертрана Тулузского, отца графа Понса, полный надежд и упований.

– И знаешь, что меня сгубило?

– Пьянство? – предположил любезный Герхард.

– Любовь! – обиделся на анжуйца Гаспар. – Я мог бы стать отцом этого молодого человека, но меня опередил старый граф.

– А разве Луи сын графа Тулузского? – удивился Лаваль.

– Двадцать лет назад в этом еще можно было сомневаться, – вздохнул Теленьи. – Но ныне только слепой не видит сходства Луи с Понсом Триполийским.

– И как относится граф к бастарду своего отца?

– Скверно, – не стал скрывать Теленьи, – но деньги на содержания дает. Только доброта благородного Понса спасла Луи, брошенного матерью, от голодной смерти. Ну и моя забота. Я ведь заменил мальчику отца. Антуан де Мондидье хоть и признал поначалу Луи своим сыном, но впоследствии от него отказался, обвинив жену в неверности. В свидетелях у него не было недостатка, как ты понимаешь.

– Я, кажется, знаю этого Антуана, – задумчиво протянул Лаваль. – Он ведь лейтенант ордена тамплиеров.

– Исключительно между нами, дорогой Герхард: монах из Мондидье получился столь же сомнительный, как и рыцарь. Впрочем, трусом я бы его не назвал. По слухам, Антуан убил халебского эмира, явившись к нему в женской одежде. Содомия тяжкий грех, шевалье, но за бывшим мужем Жозефины числятся дела и пострашнее. Я знал человека, который отправил Антуана в ад вместе с его сердечным другом Томасом де Марлем, увы, дьявол не принял этих негодяев и вернул их на землю в самый неподходящий момент. В результате брак Жозефины с графом Тулузским расстроился. Благородный Бертран вскоре умер от огорчения, а дама его сердца вынуждена была спешно покинуть Триполи.

– Занятная история, – задумчиво протянул Лаваль.

– Боюсь, что она будет иметь продолжение, – покачал седой головой Теленьи. – Эта змея явилась в Триполи не просто так.

Гаспар в молодости, надо полагать, был красавцем. Увы, разгульная жизнь наложила существенный отпечаток на его внешность. Во всяком случае, носа, столь оригинальной расцветки, Герхарду видеть еще не доводилось. Тем не менее, старый шевалье каким-то образом умудрился сохранить остатки ловкости и силы, помогавшие ему выходить живым и невредимым из многочисленных драк в местных притонах.

– Мой тебе совет, Лаваль, беги от этой женщины как можно дальше. Иначе тебя ждет участь многих благородных шевалье, погубленных этой ведьмой.

– Мне бежать некуда, – холодно бросил Герхард. – Я младший сын в семье. В Европе нет замка, куда я мог бы вернуться, как к себе домой.

– Прискорбно, – посочувствовал провансалец анжуйцу. – В таком случае стань храмовником или прими ислам.

– Ты забываешься, шевалье! – вспылил Лаваль.

– Извини, Герхард, если я затронул твои чувства, – спохватился Теленьи. – Я не хотел тебя обидеть, а уж тем более оскорбить. Просто люди устраиваются, как могут, и я буду последним, кто их за это осудит.

– А ты еретик, благородный Гаспар, – покачал головой Лаваль.

– Я просто знаю, что Аллах порой бывает очень благосклонен к франкам.

– Например?

– Ты знаком с Эркюлем де Лувье?

– Он жил полгода в Иерусалиме. И занимал не последнее место в свите Фулька Анжуйского.

Теленьи засмеялся, едва не захлебнувшись при этом вином, которое неосмотрительно влил в горло:

– Король Фульк даже больший дурак, чем я думал. Мало того, что он спутался с еретичкой, так он еще и приголубил верного пса Иммамеддина Зенги.

– Лувье? – Герхард даже привстал со скамьи от удивления.

– Вот именно, – кивнул Теленьи. – Впрочем, настоящее его имя Эркюль де Прален. Он был мамелюком при Ильгази и обрел свободу при Зенги. Теперь он бек. Герой сражения под Мосулом. Говорят, что Эркюль принимал участие в убийстве багдадского халифа, но за это я ручаться не могу. Да и сам Прален вряд ли рискнет хвалиться подобным подвигом. Все-таки халиф священная и неприкосновенная фигура у мусульман.

– А почему ты о нем вспомнил?

– Просто видел его недавно с Жозефиной в одном из злачных мест Триполи.

– Благородная дама предавалась греху? – усмехнулся Лаваль.

– Нет, она слишком чистоплотна, чтобы валяться в грязи. Жозефина ищет союзника для большого дела, и, кажется, она его нашла в лице Иммамеддина Зенги.

– Ты ничего не путаешь, благородный Гаспар?

– Я же тебе сказал, Герхард, – беги! Иначе эта женщина столь ловко сделает тебе обрезание, что ты не сразу это заметишь.

Возможно кто-то другой и воспользовался бы советом мудрого Гаспара, но Лаваль считал себя авантюристом по натуре и готов был участвовать в любой интриге, лишь бы она сулила большие барыши. Получив массу интересных сведений от болтливого Теленьи, Герхард решил, что вполне созрел для разговора с коварной Жозефиной. К этому шевалье, кроме всего прочего, подталкивала нужда. Благородная дама Мондидье наотрез отказалась оплачивать загулы сына, любовника и старого друга. Луи и Гаспар впали по этому поводу в уныние, зато Лаваль почувствовал прилив сил.

– Я найду деньги, – пообещал гулякам шевалье. – Только не путайтесь у меня под ногами, пока я буду договариваться с Жозефиной.

– Если ты делаешь ставку на свои мужские достоинства, Герхард, то напрасно, – покачал головой Теленьи. – Эта женщина перепробовала столько мужчин, что давно уже потеряла всякое представление о сердечных чувствах. Для нее даже собственный сын – пустое место. Погубит она Луи, помяни мое слово.

– Если ты и дальше будешь таскать юнца по притонам, то он умрет много раньше, чем у его матери закончатся деньги, – отрезал Лаваль. – Уймись, Теленьи, грядут большие перемены, и осуществлять их придется на трезвую голову.

– Ты, кажется, всерьез решил пополнить свой кошелек, Герхард?

– Не только свой, но и твой, – ласково улыбнулся старому пьянице шевалье. – Какая сумма тебя устроила бы, благородный Гаспар?

– Десять тысяч денариев и крыша над головой, – с ухмылкой назвал Теленьи цифру, явно взятую с потолка.

– Ты получишь деньги и приличный дом, не будь я Герхард де Лаваль.

Благородная Жозефина встретила ветреного любовника более чем прохладно. Во всяком случае, Герхарду пришлось довольно долго ждать, пока она завершит свой утренний туалет. Мондидье тщательно следила за своей внешностью, не жалея денег на мази и притирания для лица и тела, благо Восток поставлял их в больших количествах. Человек, близко не знающий Жозефину, дал бы ей от силы тридцать лет, но Лавалю уже успели шепнуть, что этой женщине под сорок.

– Я так понимаю, что ты решила обосноваться в Триполи до конца своих дней? – спросил Герхард, словно бы между прочим разглядывая с интересом шкаф из красного дерева, в котором хранились наряды хозяйки.

– Я уже немолода, Лаваль, мне надоело скитаться по свету.

– Триполи прекрасный город, но если верить слухам, тебя здесь любят не больше, чем в Иерусалиме.

– И что с того? – вскинула подрисованную бровь Жозефина.

– Мне показалось, что граф Луи устроил бы тебя больше, чем граф Понс, – скромно потупился Лаваль. – Что же касается Сесилии, то она в твоем раскладе лишняя.

– Ты проницательнее, чем я думала, Герхард.

– Не трудно было догадаться, – поскромничал Лаваль. – За твоим дворцом присматривают. Тебя не пускают в цитадель, где обитает графская семья. Все торжественные приемы в Триполи проходят без твоего участия. Тебя здесь пока терпят, но с большим трудом. Рано или поздно, либо у Понса, либо у Сесилии лопнет терпение, и они вышлют тебя из города.

– Браво, Герхард, ты подаешь большие надежды.

– Мне нужны деньги, Жозефина, – вздохнул Лаваль. – Я не могу явиться во дворец графа Триполийского в поношенном пелиссоне.

– Если ты собрался обольстить благородную Сесилию, то напрасно, – улыбнулась Жозефина. – У графини есть муж и есть любовник, коннетабль Венсан де Лузарш. При таком грустном раскладе тебе, Герхард, трудно рассчитывать на успех.

– Я не о себе хлопочу, а о тебе, Жозефина. Ты ведь нуждаешься в сведениях из графского дворца.

– Соглядатаев у меня достаточно, шевалье, я испытываю недостаток в решительных людях.

– Решительным людям надо платить, – задумчиво проговорил Лаваль. – Как видишь, я хорошо усвоил твои уроки, Мондидье.

– Сколько?

– Двадцать тысяч денариев и дворец в цитадели, – решительно заявил Лаваль. – Кроме того, тебе придется заплатить Теленьи половину от этой суммы и выделить ему дом с садом в одном из кварталов Триполи.

– Ты в своем уме, Герхард?

– Я не более сумасшедший, чем ты, Жозефина, – пожал плечами Лаваль. – Во всяком случае, я не назначаю свидания бекам в местных притонах.

– Ты получишь деньги и дворец только в том случае, если мой сын станет графом Триполийским.

– А ты не боишься накликать беду на голову несчастного Луи? – прищурился на Жозефину Лаваль. – Даже если мы устраним Понса, у нас могут возникнуть проблемы с Иерусалимом и Антиохией. Не говоря уже о Риме. Ты уверена, что атабек Зенги придет тебе на помощь?

– Уверена, – сухо ответила женщина, поправляя локон, выбившийся из прически. – А что касается Антиохии, то я рассчитываю на твою помощь, Герхард.

– При всех моих неоспоримых достоинствах, дорогая, я все же недостаточно силен, чтобы завоевать Жемчужину Востока.

– Ты завоюешь мужчину, Лаваль, и этого будет достаточно. Ты знаком с Раймундом де Пуатье?

– Мы, кажется, мы встречались в Иерусалиме, – нахмурился Лаваль. – Но, честно говоря, я не по этой части. Содомия всегда казалась мне жутким грехом.

Жозефина засмеялась и повернулась наконец к гостю лицом:

– Пуатье любовник Алисы, но очень надеется стать ее мужем. Влюбленных голубков разделяет только одно препятствие – благородная Франческа, пассия Базиля де Гаста. Базиль покинул Святую Землю, но обещал вернуться. И она его ждет. Возможно даже дождется, поскольку в ее благополучном существовании заинтересованы многие люди, весьма критически относящиеся к выскочке Раймунду. Теперь тебе все понятно, Лаваль?

– Я должен убить эту женщину? – нахмурился Герхард.

– Тебе до нее не добраться, шевалье. Это сделают негодяи, куда более искусные в своем ремесле. Но мне нужны гарантии со стороны Раймунда де Пуатье. Я помогу ему стать графом Антиохийским в обмен на невмешательство в дела Триполи. Ты получишь тысячу денариев, Герхард, за пергамент, исписанный Пуатье.

– Две тысячи, – потребовал Лаваль. – Мне придется делиться с Теленьи. Этот пьяница в курсе всех интриг, плетущихся в Святой Земле вот уже тридцать лет. А я здесь новичок и боюсь попасть впросак.

– Здесь пятьсот денариев, – бросила Жозефина кожаный мешочек на столик из слоновой кости. – Остальные ты получишь, когда выполнишь мою просьбу. И не вздумай шутить, шевалье, мне не хотелось бы хоронить своего любовника в столь цветущем возрасте.

– Могла бы обойтись без угроз, – укоризненно покачал головой Лаваль. – Я сделаю все, что смогу.

При виде монет Гаспар де Теленьи ожил и даже просветлел лицом. Длинные пальцы шевалье потянулись к золотым кружочкам, но Лаваль перехватил его руку:

– Сначала дело, Гаспар, а уж потом пьянство. Перед нами поставлена серьезная задача, и мы с тобой должны ее решить во что бы то ни стало. Иначе нас с тобой ждет жалкая участь, а возможно и смерть.

– Ты продал душу дьяволу? – насторожился пьяница.

– Пока нет, – покачал головой Лаваль. – Но в какой-то момент мне показалась, что Жозефина де Мондидье дама из его свиты. Впрочем, так ли уж это важно, дорогой Гаспар?

Посольство благородной Алисы прибыло в Триполи, когда Лаваль уже начал терять терпение. Его возглавлял маршал графства Раймунд де Пуатье. Лаваль не стал вникать в проблемы, возникшие между Триполи и Антиохией, зато не замедлил нанести визит значительной персоне. Пуатье не сразу узнал иерусалимского знакомого, но, тем не менее, не выставил его за порог чужого дворца, отведенного посольству под постой щедрым Понсом. Похоже, антиохийские шевалье уже знали о незадаче, приключившейся с анжуйцем. Однако насмешек с их стороны по этому поводу не последовало. Из чего Герхард заключил, что благородные мужи из окружения Пуатье видят в визитере не столько неудачника, сколько союзника. Похоже, маршал Раймунд не сумел поладить с графом Понсом, об этом можно было судить и по его унылому лицу и по наличию гостей, точнее, по их полному отсутствию. Кроме самого посла и двух его угрюмых помощников в парадном зале не было никого. Так что благородных Герхарда и Гаспара посланцы графини Алисы сразу же окружили заботой и вниманием. Расторопные слуги мгновенно накрыли стол, порадовавший шевалье де Теленьи разнообразием блюд и обилием вина. Расторопный Гаспар тут же осушил наполненный до краев кубок за здоровье благородного Раймунда, которого он, видимо впопыхах, назвал графом. Глаза Пуатье неожиданно сверкнули яростью, похоже, хозяин воспринял ошибку быстро захмелевшего гостя, как насмешку.

– Да ладно вам, – махнул рукой Теленьи в ответ на предостерегающие взгляды шевалье. – А то мы не знаем, кто спит в постели, благородной Алисы.

– Спать в постели женщины, это одно, – наставительно заметил Лаваль, – а быть ее мужем, это совсем другое.

– Спасибо, что разъяснил, благородный Герхард, – процедил сквозь зубы шевалье де Саллюст, – а то мы уже решили, что ограбить человека и убить его, это совершенно разные вещи.

Этот неожиданный обмен любезностями, состоявшейся в самом начале застолья, мог бы окончательно рассорить гостей и хозяев, но шевалье де Лаваль признал свою вину и тем самым разрядил обстановку.

– Твоя правда, благородный Пьер. Упустив Сабаля, я осложнил жизнь не только себе, но и вам. Ты ведь приехал в Триполи, благородный Раймунд, чтобы пожаловаться графу Понсу на бесчинства, чинимые благородным Гуго в Латтакии?

– В графстве Антиохийском кроме Гуго есть еще и благородный Влад, – донес до сведения Лаваля шевалье де Теленьи. – Тоже хват каких поискать. Между прочим, барон де Русильон родной брат нашего коннетабля. Неужели вы, благородные шевалье, решили, что Понс, мучимый ревностью, ухватиться за ваше сомнительное предложение и разорвет дружеские отношения со старыми своими друзьями. Должен вам сказать, что вы припозднились лет на десять, по меньшей мере. Понс уже давно завел себе любовницу и развлекается с ней в свое удовольствие. А о связи Венсана де Лузарша с Сесилией в Триполи уже даже сплетничать перестали.

– Что, однако, не мешает графу Понсу выделять средства на содержание своей жены, – сухо заметил шевалье де Вилье. – Почему же благородная Тереза де Сабаль должна жить в нищете?

– Эк, тебя повело, юноша, – усмехнулся Гаспар. – Прежде чем хлопотать о чужих женах, вам следовало бы позаботиться о своих.

На слова, вскольз брошенные шевалье де Теленьи, обиделись все трое антиохийцев. Благородному Альфонсу не понравилось, что его назвали юношей. Пуатье усмотрел в словах триполийского пьяницы намек на свою жену Франческу. А почему обиделся Пьер де Саллюст было известно только ему да Богу. К счастью для Гаспара, вино еще не успело ударить в головы благородным шевалье, и они сумели удержать злобу, рвущуюся наружу.

– Ваши проблемы, это наши проблемы, – продолжал как ни в чем не бывало Гаспар. – Но если вы не способны их разрешить, то мы можем совершить равноценный и взаимовыгодный обмен.

– Какой еще обмен? – удивился Пуатье, глядя на Лаваля злыми глазами.

– Все очень просто, дорогой Раймунд, – ласково улыбнулся хозяину гость. – Мы устраняем препятствие с твоего пути, а ты, став графом Антиохийским, глохнешь и слепнешь при одном только упоминании о Триполи. Как видишь, наши условия для тебя не слишком обременительны.

Тишина, воцарившаяся в зале, могла стать предвестником бури. Антиохийские шевалье искоса поглядывали то друг на друга, то на гостей, но с ответом не торопились. Собственно, решение в данном случае мог принять только один человек, но он-то как раз предпочел помолчать. Раймунд де Пуатье был слишком умным человеком, чтобы не догадаться о сути и последствиях сделки, которую ему предлагал шевалье де Лаваль. Но довериться человеку практически постороннему, было, похоже, выше его сил.

– Ты напишешь письмо, шевалье де Пуатье, в котором признаешь право Луи де Мондидье на графский титул и земли его отца, – спокойно произнес Лаваль. – Это ничем тебе не грозит. Кому вообще интересно мнение простого шевалье по поводу престолонаследия в чужом графстве. А вот когда ты станешь графом Антиохийским, письмо станет гарантией твоего невмешательства в чужие дела.

– Ты просто сумасшедший, Герхард! – прошипел треснувшим голосом Пуатье.

– Я нищий, Раймунд, такой же нищий, как и ты. Сколько тебя будут терпеть в Антиохии – год или два? Женское сердце переменчиво. Твои враги подсунут Алисе расторопного молодца, а тебя либо удавят, либо прогонят прочь. И они будут совершенно правы. Если можешь взять, так возьми, а если не можешь, то уйди. Зачем же путаться под ногами у решительных людей.

– Почему я должен тебе верить?

– А ты не верь, Пуатье! Зачем мне твоя вера. Я ведь не Создатель и не Спаситель. Напиши письмо, а больше мне от тебя ничего не нужно. Все свершится само собой, без всяких усилий с твоей стороны. Считай, что я взял на себя роль Провидения.

– Не богохульствуй, шевалье! – воскликнул Саллюст.

– Не трусь, благородный Пьер, тебе вообще не придется трудиться. Пара глотков вина, кивок головы, и вот ты уже маршал графства Антиохийского. А ты, благородный Альфонс, хочешь стать коннетаблем?

– Не хочу, – буркнул Вилье. – С меня хватит и баронского титула.

– Я даю его тебе, Альфонс, вместе с головою Влада де Русильона. Почему эти люди имеют все, а мы ничего? Да потому, что их отцы были решительнее наших. Третьи и четвертые сыновья благородных родов, не имевшие за душой ничего, кроме мечей, захватили богатые земли. Честь им за это и слава! Но при чем здесь их сыновья?! Почему их права выше наших? Или ты собрался в храмовники, шевалье де Вилье?

– Благодарю покорно, – буркнул Альфонс.

– В таком случае не сочти за труд, будущий барон, принеси перо и пергамент. Благородный Раймунд решит сейчас и твою, и свою судьбу.

Жозефина с интересом прочитала письмо, переданное ей Лавалем, после чего, ни слова не говоря, выложила на столик полторы тысячи денариев. Герхард даже не стал их пересчитывать, чем кажется удивил свою щедрую нанимательницу.

– Какие пустяки, – равнодушно махнул рукой шевалье. – Одной монетой больше, одной меньше. Я почувствовал вкус большой игры, Мондидье, и теперь с нетерпением жду, как лягут кости.

К изумлению Гаспара де Теленьи, не верившего в успех предприятия, кости упали именно так, как им и следовало упасть. Из Иерусалима пришло печальное известие: благородная Франческа скончалась, не вынеся разлуки с горячо любимым человеком. Зато порадовала Антиохия: благородный Раймунд вдовствовал недолго и уже через месяц стал счастливым мужем графини Алисы. Гаспар уронил по этому случаю горючую слезу в кубок с дорогим каирским вином:

– Как странно устроена наша жизнь, Герхард. Несчастье одних становится фундаментом для счастья других. Я не хотел бы быть в этом мире, Богом.

Шевалье де Теленьи стал воистину добрым ангелом для Лаваля. В окружении Понса его считали своим, во всяком случае, Гаспара беспрепятственно пускали не только в цитадель, но и в графский дворец. Он был вхож даже в апартаменты Сесилии, куда пускали людей исключительно проверенных и надежных. С коннетаблем Венсаном де Лузаршем, красивым сильным мужчиной лет тридцати, Теленьи был на дружеской ноге. При таком расторопном покровителе, Лаваль просто не мог затеряться в толпе, жаждущих внимания прекрасной Сесилии. Дочери французского короля Филиппа уже исполнилось тридцать пять лет. Двадцать из них она провела на Востоке. Сесилия родила Понсу наследника и этим ограничилась. Каким образом эта женщина сумела сохранить со своим обманутым мужем прекрасные отношения, Лаваль мог только догадываться. Скорее всего, дело было в том, что Сесилия и Венсан не выставляли свои отношения на показ, свято блюдя приличия. На людях они держались чопорно и даже с заметной прохладцей, опровергая тем самым порочащие их слухи. А слухи меж тем практически сошли на нет, ибо кого же может шокировать связь, длящаяся вот уже почти пятнадцать лет.

Сесилия была растрогана несчастьями анжуйца, ставшего жертвой чужой интриги. Король Фульк поступил неблагородно, втянув наивного молодого человека в свои неблаговидные дела, а потом бросив его на произвол судьбы. Правда, коннетабль Венсан вскольз заметил графини, что она рискует рассориться с Гуго де Сабалем, привечая его кровного врага. Разговор, в котором решалась судьба Герхарда, происходил в личных покоях Сесилии. Причем графиня полулежала в кресле, а коннетабль стоял у окна, всем своим видом демонстрируя непреклонность.

– Я тебя умоляю, Венсан, благородный Гуго уже давно забыл об этой истории. По моим сведениям, барон де Сабаль влюбился в Амалию де Сен-Клер, огорчив тем самым не только свою супругу Терезу, но и королеву Мелисинду, которая во всеуслышанье заявила, что нога Гуго никогда больше не ступит на землю Иерусалима.

– Старый сплетник, – поморщился Лузарш, бросив недовольный взгляд на Теленьи.

– Я же не прошу у тебя маршальского жезла, благородный Венсан, но в качестве лейтенанта гвардии, мой юный друг вполне сгодится. На благородного Герхарда навешали всех собак, но никто еще не упрекал его в робости. Нельзя же обрекать на голодную смерть человека, пусть и совершившего скверный поступок, но ведь не по своей вине.

– Лаваль возглавлял нападение на дворец Сабаля, – холодно заметил Венсан. – Погибли преданные благородному Гуго люди, а сам барон едва ушел от предательского удара.

– Положим, еще не сковали меч, который пресек бы похождения этого отчаянного головореза, – пробурчал Теленьи. – Что же касается погибших людей, то тебе бы, Лузарш, следовало спросить за их смерть не с юного Лаваля, а с умудренного опытом Фулька. Почему за подлости государей всегда должны отвечать несчастные шевалье?

– Поступай, как знаешь, Сесилия, – махнул рукой Венсан. – Но этого Лаваля в любом случае нельзя оставлять без присмотра.

– А я присмотрю, – клятвенно заверил Теленьи. – Старого Гаспара еще никому не удалось провести.

Граф Понс оказался куда более покладистым человеком, чем коннетабль. Во всяком случае, он внял просьбам своей жены и не только назначил шевалье де Лаваля лейтенантом гвардии, но и доверил ему охрану собственной особы. Это была неслыханная удача, и Герхард не замелил поделиться ею с Жозефиной. Мондидье отреагировала на слова Лаваля в свойственной ей манере, то есть осыпала преданного человека золотыми монетами на кругленькую сумму.

– А сколько стоит голова благородного Понса? – полюбопытствовал шевалье де Лаваль.

– Пять тысяч денариев, – спокойно отозвалась Жозефина.

– Почему так дешево? – удивился Герхард. – За короля Болдуина де Бурка, как я слышал, заплатили в пять раз дороже.

– Смерть всегда дешевле жизни, дорогой Лаваль. В Триполи есть немало людей, готовых убить тебя за пятьдесят денариев. Стоит мне только глазом моргнуть.

– Опять угрозы! – сокрушенно всплеснул руками Герхард. – А я ведь искренне хочу тебе помочь, Жозефина.

– За двадцать тысяч денариев и дворец, – напомнила рассеянному шевалье благородная дама.

– Какие мелочи, – небрежно отмахнулся Лаваль. – По сравнению с тем блестящим будущим, которое ждет тебя, Жозефина.

– Управлять Триполи буду не я, а мой сын, – сухо поправила гостя хозяйка.

– В таком случае, благородного Луи придется женить. Женатые люди, как я успел заметить, внушают большее уважение окружающим, чем холостые.

– Мой сын влюбился? – искренне удивилась Жозефина.

– Влюбился благородный Понс, а предметом его страсти стала Ангелика де Сент-Омер, внучка покойного Годфруа.

– Кривляка, – отрезала Жозефина.

– Зато она очаровательна и глупа, – усмехнулся Лаваль. – А что еще нужно для любовницы благородного Понса?

– Не хватало еще, чтобы мой сын женился на потаскухе!

Герхард готов был уже согласиться, что две потаскухи для одной семьи, это слишком много, но, к счастью, вовремя прикусил язычок. Замысел Лаваля был прост как все гениальное. Предстоящая свадьба Ангелики подхлестнет пробуждающиеся чувства Понса. Граф наверняка потеряет голову от ревности. А Герхарду останется только подобрать эту голову в нужный момент и вручить под триумфальный звон золотых монет прекрасной даме.

– Хочешь выманить его в город?

– Да, – не стал темнить Лаваль. – В цитадели нам его не взять. А здесь, в городе, несчастье может случиться с любым человеком, даже весьма влиятельным.

– Цена назначена, – кивнула Жозефина. – Действуй, шевалье.

Глава 9. Осада Хомса.

Эркюль отбил себе поясницу, мотаясь в седле между Дамаском, Триполи и Халебом. Но если с Жозефиной де Мондидье он почти сразу же нашел общий язык, то драгоценный камень его сердца упрямилась столь долго, что терпение начал терять не только Прален, но и сам атабек Зенги. Дамаск всячески пытался ублажить почтенного Иммамеддина, посылая в Халеб посольство за посольством. Правительница Зоморрод то выражала готовность немедленно открыть ворота города перед Грозным Эмиром, как прозвали Зенги в народе после победы над халифом, то забирала свои слова обратно. Конечно, ее бесконечные метания можно было отнести на счет свойственного всем женщинам непостоянства. Но Зенги, как человек разумный, отлично понимал, что дело здесь не столько в коварной Зоморрод, сколько в нежелании влиятельных мужей Дамаска покорятся сильному и воинственному правителю. Вслед за Дамаском заартачился и Хомс, где заправлял ставленник Зоморрод старый сельджукский бек Унар. Почтенный Маннуддин все время ссылался на распоряжения правительницы Дамаска, якобы препятствующей ему выполнить свой долг перед атабеком, но по всему было видно, что хлопочет он о самом себе. Сельджукский бек под уклон готов неожиданно даже для себя выбился в эмиры богатого города и теперь просто не хотел отдавать хлебное место резвым на ногу и на руку молодцам. Атабек Зенги, в представлении Унара, был просто выскочкой, которому при стесненных обстоятельствах можно, конечно, поклониться, но лучше всего это сделать из-за надежных городских стен. Иными словами старый сельджук готов был признать Зенги верховным правителем Сирии и Месопотамии, раз уж так угодно султану, но пускать его в город Хомс не собирался.

– По моим сведениям, – доложил Эркюль атабеку, – Бек Унар тайно направил своих людей в Иерусалим, Триполи и Антиохию с предложениями о союзе. Граф Понс уже дал Маннуддину свое согласие и обязался направить ему на помощь рыцарское ополчение в случае, если Хомс будет взят в осаду. Король Фульк сделал то же самое. Что же касается нового графа Антиохии Раймунда де Пуатье, то нам удалось его нейтрализовать.

– А коннетабль де Русильон? – напомнил атабек.

– Вряд ли благородный Владислав станет помогать какому-то беку Унару, слишком уж он не любит мусульман. А вот разорить окрестности Халеба в твое отсутствие, это он сможет. Эмиру Тимурташу следует держаться настороже.

– Как обстоят дела в Триполи?

– Люди готовы выступить хоть завтра, – склонился в поклоне Эркюль. – Прикажешь мне их возглавить, атабек?

– А ты уверен, что благородный Понс не примет участие в походе?

– Граф никуда не годный полководец, это знают все. Триполийские шевалье больше доверяют коннетаблю де Лузаршу, чем благородному Понсу, когда дело касается войны. Скорее всего, граф отправит с ополчением своего сына, которому совсем недавно исполнилось семнадцать лет. У Жозефины есть шансы на успех. Если ей удастся устранить Понса, и закрыть городские ворота, то графом Триполи станет Луи де Мондидье, бастард покойного Бертрана Тулузского.

– Это случится только в том случае, Сартак, если мне удастся разгромить объединенные силы франков, – нахмурился Зенги. – А я бы предпочел бить их по частям.

Эркюлю ничего другого не оставалось, как застыть в почтительном молчании. Почтенному Иммамеддину случалось рисковать, но делал он это крайне редко, предпочитая бить наверняка. По мнению Пралена, у Зенги хватало сил, чтобы разгромить короля Фулька и коннетабля де Лузарша, даже если эти двое успеют соединиться. Но атабек почему-то медлил с принятием этого едва ли не самого важного в своей жизни решения. Ибо победа под Хомсом делала его полным хозяином не только Месопотамии, но и всей Сирии. После подобного триумфа не только Дамаск, но и Триполи поспешат выразить ему свою покорность.

– Ты уверен, что беки Дамаска не ударят нам в спину, когда мы ввяжемся в битву с франками?

– Но правительница Зоморрод заверяет тебя в своей лояльности, – растерянно развел руками Эркюль.

– То же самое делает и Унар, но это не помешало старому негодяю сговориться с нашими врагами, – покачал головой атабек. – Мусульманское единство существует пока что только на словах, и нам потребуется очень много усилий, чтобы в него поверили не только беки, но и простой народ. Вот тогда мы станем воистину непобедимыми.

– Значит, поход откладывается? – спросил погрустневший Эркюль.

– С чего ты взял? – удивился атабек. – Мы выступаем завтра поутру. Будем надеется, что король Фульк вовремя подоспеет на помощь старому хитрецу Унару.

– А коннетабль де Лузарш?

– Он вернется в Триполи, чтобы спасти от гибели графиню Сесилию, – усмехнулся в усы почтенный Иммамеддин. – А предупредишь его о мятеже именно ты, Эркюль. Постарайся только не опоздать.

Известие, что Луи де Мондидье посватался к благородной Ангелике де Сент-Омер, привело благородного Понса в ярость. К счастью, у него хватило ума не выплескивать свои чувства на седую голову шевалье де Теленьи, принесшего в графские покои эту неприятную во всех отношениях новость. Герхард со скрытым злорадством наблюдал за Понсом, но при этом лицо молодого шевалье выражало лишь горечь и изумление. Похоже, Гишар де Сент-Омер сошел с ума, если согласился отдать дочь за развратника и пьяницу.

– Сумасшествие здесь как раз ни при чем, – возразил умудренный жизнью Гаспар. – Всему причиной бедность. Благородный Годфруа, да не икнется ему в гробу, начисто обездолил своих сыновей, вбухав едва ли не все свои деньги в дурацкую затею с орденом. Старшему сыну он хотя бы оставил замок, а несчастный Гишар мыкается в нищите, не зная, как прокормить семью.

– Мог бы обратиться ко мне, – зло процедил сквозь зубы Понс.

Графу Триполийскому совсем недавно исполнилось тридцать семь лет. Сил этому сухощавому человеку некуда было девать, зато с мозгами у него случались проблемы. Положа руку на сердце, никто, включая скептически настроенного Лаваля, не назвал бы Понса дураком. Да и правителем он оказался далеко не худшим. Графа подводила горячность, унаследованная им от отца. И если в делах государственных Сесилии удавалось удерживать импульсивного мужа в разумных рамках, то личные свои проблемы благородный Понс решал сам, делая порой одну глупость за другой. Если он и хранил верность своей жене, то только в первые годы их брака, вся остальная его жизнь прошла в беспорядочных метаниях от одной прелестнице к другой. При этом граф влюблялся порой до умопомрачения и каждый раз заявлял, что эта женщина будет последней в его жизни. О слабостях благородного Понса знали все, включая его жену Сесилию, но, к сожалению, далеко не у всех хватало совести не пользоваться причудами графа для собственного обогащения.

– Гишар человек бедный, но гордый, – покачал головой Теленьи. – Сент-Омеры не кланялись даже королям. Ну и Жозефину я бы не стал сбрасывать со счетов. Эта женщина сумеет заморочить голову любому мужчине.

– Кроме меня, – отрезал граф.

– Так ведь не все обладают столь трезвым умом, благородный Понс, – развел руками Гаспар. – А Гишар, не в обиду ему будет сказано, всегда был простофилей. Выбрал женишка для своей дочери, нечего сказать. Он ведь содомит, этот Мондидье. Черт его знает, в кого он такой уродился.

– Быть того не может, – запротестовал Лаваль.

– Развратник, каких поискать, – продолжил свои разоблачения старый пьяница. – Чудовище в человеческом обличье. Когда я рассказал несчастной Ангелике о том, какое сокровище ей досталось в мужья, она упала на колени и стала умолять о помощи. Веришь, Герхард, я прослезился. Не мог спокойно смотреть, как убивается прекрасное дитя. В общем, казни меня или милуй, благородный Понс, но я обещал девушке твою помощь.

– А почему мою? – неожиданно растерялся пылкий граф. – Нет, я, конечно, переговорю с Гишаром, но…

– Он тебя не послушает, – обреченно махнул рукой Гаспар. – Знаю я этого Сент-Омера. Все они постники и лицемеры. Будет стоять на своем как последний дурак. Выдам замуж и точка.

– А что ты мне предлагаешь?

– Переговори с девушкой, благородный Понс, – подсказал Лаваль. – Утешь, приободри. Предоставь убежище. Родительская воля, это конечно важно, но ведь есть еще и воля сюзерена.

– Вот, – поднял палец Гаспар. – Молокосос, а как здраво рассуждает. Не ожидал я от тебя, граф, таких слов. Ты же мужчина. Мне ли тебя учить обращению с женщинами.

– Хорошо, – сдался граф. – Я приглашу благородную Ангелику во дворец.

– Рассудил, нечего сказать! – всплеснул руками Гаспар. – Зачем же бросать тень на репутацию девушки? Она и без того рискует, идя против воли отца.

– Я организую эту встречу в городе, – вызвался Лаваль. – Сделаю все так, что ни одна собака в Триполи не гавкнет.

– Действуй, – одобрил предложение своего лейтенанта Понс. – Я на тебя полагаюсь, Герхард.

На голову графа Триполийского свалилось столько проблем, что впору было растеряться. Во-первых, подрос сын, которого пора было посвящать в рыцари. Благородная Сесилия, хлопотавшая над своим чадом как наседка над цыпленком, уже не первый раз напоминала об этом мужу. К сожалению, благородный Понс не мог вот так просто взять и махнуть рукой на устоявшиеся традиции. Нельзя было посвящать в рыцари человека, ни разу не побывавшего на поле битвы. Правда, графу вроде бы улыбнулась удача. Правитель Хомса запросил помощи против атабека Зенги. Хорошие отношения с беком Унаром были слишком важны для Триполи, чтобы от них можно было просто отмахнуться. К тому же на призыв старого сельджука уже откликнулся король Фульк, и при сложившихся обстоятельствах граф просто не мог остаться в стороне. Понс решил сам возглавить ополчение, но его отговорили.

– Слишком много чести для какого-то там Унара, – заявил во всеуслышанье шевалье де Теленьи. – Это королю Фульку нужно подправить свою пошатнувшуюся репутацию, а слава Понса Триполийского уже двадцать лет гремит в Святой Земле.

Сказано это было хоть и высокопарно, но справедливо. К тому же у графа в Триполи хватало дел. Именно поэтому он решил отправить на помощь Хомсу своего сына и коннетабля де Лузарша.

– Справятся! – одобрил решение Понса Гаспар. – Мальчику надо набираться воинского опыта, а Венсану его не занимать.

Решение графа не понравилось благородной Сесилии, закатившей по этому случаю мужу грандиозный скандал. К чести благородного Понса, в этот раз он оказался на высоте и не пошел на поводу у любящей матери.

– Хочешь видеть сына рыцарем – сиди и жди, – отрезал граф Триполийский. – Я с четырнадцати лет участвовал в войнах, а нашему сыну уже восемнадцать. Если он не станет рыцарем, то и моим наследником ему не быть. Святая Земля слишком горячее место, чтобы здесь мог править слюнтяй.

В затянувшийся спор между супругами вмешался коннетабль Венсан, заверивший Сесилию, что сделает все возможное и невозможное, чтобы с головы ее сына не упал ни один волос.

– Раз Лузарш сказал, значит волноваться нечего, – утешил огорченную мать неугомонный Гаспар. – Нельзя давать повод для слухов и сплетен, сеньора.

– Ты это о чем, шевалье? – нахмурилась Сесилия.

– О Луи де Мондидье, – развел руками Теленьи. – Он, конечно, негодяй, но в робости его пока никто не упрекал.

– Луи незаконнорожденный!

– Это да, – не стал возражать против очевидного Гаспар. – Но в тайну его рождения посвящены многие благородные шевалье. Не говоря уже о том, что мать Луи Жозефина в последнее время проявляет подозрительную активность. Я уже говорил об этом Понсу, а теперь повторяю тебе – за этой женщиной нужен глаз да глаз.

Сесилии пришлось смириться с неизбежным, и у Понса, убившего на сборы и проводы рыцарского ополчения два последних дня, появилось, наконец, время для решения личных дел.

– У меня все готово, – шепотом доложил Лаваль. – Я снял небольшой и очень уютный домик неподалеку от цитадели. Сегодня ночью Гаспар доставит Ангелику прямо туда.

– Мы могли бы встретиться днем, – смущенно откашлялся Понс.

– А потом бы об этой встрече говорил бы весь Триполи, – покачал головой Герхард. – Если слухи дойдут до ушей Луи де Мондидье, то он, чего доброго устроит скандал.

– Разве Луи не в ополчении?

– В том-то и дело, что нет. Шевалье де Мондидье притворился больным. Этот хищник будет скрадывать добычу до тех пор, пока невинная овечка не окажется у него в руках. Тебе следует поторопиться, благородный Понс, если ты действительно хочешь помочь девушке. Десять человек охраны нам хватит?

– Обойдемся пятью гвардейцами, – махнул рукой граф. – Слава Богу, в городе спокойно.

Сесилию разбудил шум в приемной. Какой-то наглец рвался в ее спальню, не считаясь с протестами охраны. Интересно, кто же это мог быть? Графиня быстро набросила на себя одежду и решительно толкнула дверь.

– Филипп! – узнала она дебошира. – Похоже, мне от тебя не будет покоя ни днем, ни ночью.

Шевалье де Руси, забрызганный дорожной грязью, стоял посреди приемной в окружении трех побуревших от напряжения гвардейцев и ругался последними словами. Хорошо еще, что он не обнажил меч и не пролил кровь ни в чем не повинных людей. От этого молодого человека можно было ждать чего угодно, в том числе и ничем не оправданного насилия.

– В городе мятеж! – крикнул Сесилии разгоряченный борьбой шевалье. – Где граф? О чем думает капитан его гвардии?

Графиня была удивлена, более того шокирована поведением гостя. Похоже, шевалье был просто пьян. Конечно, ей шепнули, что благородный Понс отправился в город на свидание с женщиной, но она не собиралась устраивать по этому поводу истерик. У графа в последние дни было много хлопот, и он имел полное право развлечься.

– Кто сопровождал графа? – спросил Филипп у растерявшегося гвардейца.

– Лейтенант де Лаваль, – растерянно отозвался тот.

– Я так и знал, – скрипнул зубами шевалье. – Бедный Понс, он не заслужил такой глупой смерти!

– Ты в своем уме, Филипп?! – возмутилась Сесилия. – С чего это ты вдруг хоронишь моего мужа?

– Я потом объясню тебе все, графиня, – отмахнулся шевалье. – А теперь я хочу знать, где капитан Ле Блан, и сохранил ли он тебе верность.

– Ты забываешься, Филипп! – вспылила Сесилия. – Я знаю благородного Матье не первый год.

– Тогда позови его.

Ле Блан явился на зов графини незамедлительно, на заспанном лице капитана растерянность читалась столь яркими красками, что начисто опровергало все подозрения на его счет по поводу осведомленности о замыслах мятежников.

– Мне только что доложили, что в городе начались беспорядки, – сообщил графине Матье. – Говорят, что восставшие захватили порт и движутся к цитадели. Я принял меры, благородная Сесилия, мои гвардейцы уже на стенах.

– А городские ворота? – прорычал Филипп. – Я отправил гонца к брату. Но даже семитысячное войско неспособно с наскока взять Триполи.

– У меня мало людей, – развел руками Ле Блан. – Кроме того, я обязан помочь благородному Понсу, возможно попавшему в беду.

– Мои люди захватили башню у Южных ворот, но их слишком мало, чтобы сдержать напор мятежников. Дай мне пятьдесят человек Ле Блан, я попробую к ним прорваться.

– А с кем останусь я? – возмутился капитан, человек много чего повидавший, но потерявший спросонья разум.

– Дай, – распорядилась Сесилия. – Если мятежники закроют все входы и выходы из города, то падение цитадели станет лишь вопросом времени.

Графиня, надо отдать ей должное, не растерялась под напором бед, неожиданно обрушившихся на ее голову. С благородным Понсом она прожила в браке почти двадцать, в общем-то, счастливых лет. Но сейчас все ее мысли были связаны с сыном, который, к счастью, оказался в недосягаемости от ярости мятежников. Именно для него она должна сохранить этот город и, конечно, в столь трудном деле без Филиппа де Руси ей не обойтись.

– Тебя мне Бог послал, шевалье, – перекрестила она уходящего Филиппа.

– Скорее, Ролан де Бове, – отозвался де Руси. – У сенешаля везде есть осведомители.

– Последний вопрос, Филипп, – кто возглавляет мятежников?

– Луи де Мондидье со своей матушкой Жозефиной, – бросил с порога шевалье и неожиданно подмигнул графине: – Я на тебя надеюсь, Сесилия, уж если ты меня вперла в гору под свист византийских стрел, то сумеешь вселить уверенность в своих робких гвардейцев.

– Вот наглец, – обиделся на юнца заслуженный ветеран Ле Блан.

– На стены, благородный Матье, – нахмурилась Сесилия. – Сейчас не время для взаимных претензий.

Был момент, когда шевалье де Лаваль уже отпраздновал победу. Во всяком случае, принял из рук торжествующей Жозефины кубок и осушил его под одобрительный гул своих верных соратников. Главное препятствие с пути Луи было устранено благородным Герхардом собственными руками. Понс так и не успел понять, что его заманили в ловушку. Кинжал вошел в сердце графа в тот миг, когда он, задыхаясь от страсти, ждал появления своей возлюбленной.

– Понс не мучился? – почему-то спросила Жозефина.

– Умер мгновенно, – подтвердил Гаспар де Теленьи.

– Жаль, – выдохнула женщина. – Мне бы хотелось, задушить его собственными руками. Тебе этого не понять, Герхард.

– И слава Богу, – перекрестился Лаваль. – Я не кровожаден.

– Тогда иди в цитадель, шевалье, и возьми-то, что принадлежит тебе по праву, – распорядилась Жозефина. – Такие люди как ты, Герхард, должны жить во дворцах.

С дворцом, однако, вышла заминка. Возможно, кто-то успел предупредить капитана Ле Блана, во всяком случае, хитрость, на которую надеялся Лаваль не удалась. А расчет свой он строил на сходстве Луи и Понса. На том, что в темноте гвардейцы не сразу сообразят, кто въезжает в цитадель. Хорошо еще, что у защитников городской крепости сдали нервы, и они открыли стрельбу из арбалетов раньше, чем мятежники успели ступить на подъемный мост. К счастью, Мондидье и Лаваль не пострадали и успели вовремя укрыться в тени домов.

– Пустяки, – утешил Герхард, расстроенного Луи. – В цитадели практически нет запаса продовольствия, зато полным-полно прислужников и нахлебников. Они сдадутся через два-три дня. Главное, что город Триполи теперь твой.

Благородный Луи почему-то не выразил по этому поводу особого восторга. Он сидел в седле, нахохленный словно сыч, и уныло поглядывал на суетящуюся в свете бесчисленных факелов толпу. Картина, что и говорить, была живописной. Тысячи людей заполнили узкие улочки Триполи, готовые горы свернуть во имя благой цели.

– Это мусульмане, – тихо произнес Луи.

– И что с того? – удивился Лаваль.

Ответить будущий граф не успел, подскакавший Теленьи рявкнул во все свое луженое горло:

– Какого черта! Почему Южные ворота открыты до сих пор!

– Так закрой их, – рассердился Герхард. – Где твои люди?

Увы, Гаспар нарвался на отряд, выскочивший неожиданно из цитадели, и с трудом уклонился от объятий дьявола в человеческом обличье. Головорезам, набранным в триполийских притонах, повезло гораздо меньше. Они устлали своими телами городскую площадь, где развернулось это короткое, но беспощадное сражение.

– Полководец, – насмешливо бросил Лаваль. – Ты меня удивляешь, шевалье де Теленьи.

– Не каждому дано справиться с дьяволом, – хмыкнул Гаспар. – Это был Филипп де Руси.

Здесь, у Южных ворот, Лаваль вдруг впервые испытал чувство похожее на страх. Приворотную башню обороняли всего каких-то полсотни человек, но это были очень упорные и опытные люди, уже положившие на каменную мостовую Триполи бессчетное количество своих врагов. Ворота следовало закрыть во что бы то ни стало, это понимал Луи, это понимал Герхард, и это понимали люди, застывшие в предгрозовом молчании у него за спиной.

– У тебя есть возможность отличиться, граф Людовик, – насмешливо проговорил Лаваль. – Попробуй прорваться в башню со стороны площади, а мы с Теленьи нападем на гвардейцев со стены. Действовать будем по сигналу. Как только мои люди займут исходную позицию, я брошу факел вниз. Веселее, Луи, ты в шаге от своего торжества.

Башня атаковали с трех сторон. Герхард первым ворвался в проем, опрокинув своего противника прямым выпадом в шею. Его порыв, судя по шуму внизу, был подхвачен юным Людовиком, но не принес ожидаемого результата. На Лаваля набросились сразу двое и без труда прижали его к каменной кладке. Шевалье спиной почувствовал могильный холод и взревел как раненный бык. Его призыв был услышан восставшими горожанами, и сразу полтора десятка человек ринулись на оторопевших гвардейцев. Трое нападающих упали почти сразу, наткнувшись на острые мечи, но какое это теперь имело значение. Герхард готов был набить башню трупами под самую завязку лишь бы только прорваться к поворотному колесу, расположенному на нижнем ярусе. Верхний ярус ему удалось взять только с помощью Теленьи и его людей, атаковавших башню тоже со стены, но с противоположной стороны. Перед решающим броском главари мятежа решили перевести дух. Гаспар вытер ладонью сбегающий с лица пот и усмехнулся в седеющие усы:

– Вот уж не думал, что на старости лет придется убивать своих.

– Мне они всегда были чужими, – вскипел Лаваль.

– Что ж, Герхард, в таком случае либо умри, либо готовься к обрезанию! Вперед, мусульмане, с нами Аллах.

Призыв старого Гаспара был услышан, и мятежники толпой ринулись вниз, опередив своих командиров. Лавалю и Теленьи пришлось пробиваться по поверженным телам. Трупы лежали на лестнице в два ряда, а с нижнего яруса доносились хрипы и сдавленные проклятья на разных языках. Герхард рубанул сверху вниз по чужому шлему и если не убил, то, во всяком случае, оглушил его обладателя. Гаспар опрокинул своего противника ударом убона в лицо и рванулся на площадку второго яруса прямо по трупу гвардейца. На этом подвиги старого рубаки на грешной земле завершились. Какой-то облаченный в кольчугу человек, словно бы нехотя качнулся вперед, длинный рыцарский меч со свистом рассек воздух и угодил в висок Теленьи. Стальной шлем не помог Гаспару. Лаваль с ужасом услышал, как трещит проломленная кость. Впрочем, этот треск мог ему просто померещиться. Зато глаза его не подвели. Герхард с первого взгляда узнал де Руси и даже успел пожелать ему доброй ночи.

– Утро уже, шевалье де Лаваль, – усмехнулся Филипп. – Припозднился ты со своими пожеланиями.

Люди Луи де Мондидье все-таки сумели прорваться в башню, шум доносившийся с первого яруса не оставлял никаких сомнений в том, что там идет жаркая схватка. Филипп на мгновение застыл в нерешительности, но чувство долга взяло вверх, и он скатился по ступеням вниз на помощь своим сержантам. Лаваль приник, было, к бойнице, чтобы отдышаться, но тут же с ужасом отшатнулся назад. В слабом свете наступающего утра семитысячная армия коннетабля Венсана казалась неисчислимой. Герхард вдруг с ужасом осознал, что люди Луи не успеют закрыть ворота и поднять мост. Следовало бежать из башни и бежать как можно быстрее. Умирать Лаваль не собирался. Затея благородной Жозефины провалилась, но это вовсе не означало, что Герхард должен умереть на улицах чужого города, словно приблудная собака. Лаваль рванулся вверх по лестнице, подальше от воплей, несущихся от ворот. Пока что шевалье был жив, а значит оставалась надежда, вырваться из города и отомстить своим врагам. Будущее покажет, кто, в конце концов, отпразднует победу.

Эркюлю де Пралену не пришлось лично вмешиваться в ход событий. Коннетабль повернул свою армию в Триполи раньше, чем посланец Зенги успел предупредить его о мятеже. Некоторое время Эркюль сопровождал крестоносцев, так и не добравшихся до поля грядущей битвы, а потом круто развернул своего коня. Кто оповестил коннетабля де Лузарша о трагических событиях, развернувшихся в покинутом им городе, бек не знал, да и не хотел знать. Мятеж в Триполи был обречен на поражение волею атабека Зенги, которому еще предстояло доказать мусульманскому миру, что принесенные жертвы оказались не напрасны.

Бек Унар остался верен избранной тактике даже после того, как армия атабека окружила город Хомс. Время от времени он посылал к почтенному Иммамеддину гонцов с клятвами верности и обещаниями содействия в войне против проклятых франков, но ворота города не открывал. По его словам, этому препятствовали мирные обыватели Хомса, боявшиеся бесчинств охочих до чужого добра туркменов. Зенги выслушивал гонцов и отправлял их обратно с пожеланиями доброго здоровья упрямому Унару. Атабек ждал Фулька, его дозорные давно уже обнаружили приближающуюся к Хомсу армию крестоносцев и без труда определили ее численность. Король Иерусалимский собрал в этот раз довольно внушительную силу в полторы тысячи рыцарей, три тысячи сержантов и около четырех с половиной тысяч туркополов, как пеших, так и конных. Если бы Фульку удалось соединиться с коннетаблем де Лузаршем, то исход битвы мог оказаться весьма сомнительным. Это понимал и сам Зенги, это понимали и притихшие беки. Именно поэтому появление Эркюля вызвало большое оживление в свите почтенного Иммамеддина.

– Коннетабль повернул свою армию к Триполи, – доложил, не слезая с седла, Прален.

– Вперед, – махнул рукой Зенги. – Наш час настал, почтенные беки.

Франки сделали ночной привал, не доходя десяти верст до Хомса. Похоже, именно здесь, у крепости Баарин король решил дождаться своих союзников. Крепость принадлежала франкам, и атабеку Зенги приходилось это учитывать. К счастью для сельджуков крестоносцы даже не помышляли о том, чтобы укрыться за крепкими стенами. Похоже, Фульк был абсолютно уверен в своих силах. Не исключено, что короля Иерусалимского подвели дозорные, принявшие армию атабека за подмогу, обещанную графом Триполийским. Увы, благородный Понс был уже мертв к тому времени, когда король Фульк, облаченный в кольчугу и пластинчатый панцирь, вышел из своего шатра навстречу поражению и позору. Сельджуков, наконец, опознали, в лагере крестоносцев взревели трубы, призывая доблестных шевалье на бой с неверными. Однако Зенги был слишком опытным полководцем, чтобы позволить противнику построиться для боя. Тысячи туркменов ринулись на лагерь, сея хаос и панику в рядах франков. Всадники на быстрых конях атаковали противника со всех сторон, осыпая крестоносцев градом стрел. Король Фульк, видимо просто от растерянности, не сумел определить направление главного удара. Его тяжелая конница ринулась на восток, тогда как закованные в доспехи сельджуки подходили с юга. Хитрые туркмены немедленно обратились в бегство, заманивая в ловушку оплошавших врагов. Удар основных сил атабека пришелся во фланг развернувшийся для атаки крестоносной стены. От немедленного разгрома иерусалимское ополчение спасло только чудо в лице храмовников, принявших этот удар сельджуков на себя. Сенешаль Ролан де Бове сумел развернуть часть своих людей навстречу атакующему врагу, что позволило королю Фульку перестроить свои ряды. Зато нищие рыцари Христа были вырублены почти подчистую. Поле битвы буквально устлали трупы людей, облаченных в белые сюрко с кроваво-красными крестами на груди. Какое-то время, франки держались в надежде на скорый подход коннетабля де Лузарша. Увы, благородный Венсан был далеко, а посланный им гонец сумел добраться до Фулька в тот самый момент, когда неудачно сложившаяся для крестоносцев битва была в самом разгаре.

– Триполи пал?! – ужаснулся король неожиданному известию.

– Не знаю, – честно признался гонец.

Благородный Фульк растерянно крякнул и покосился на крепость, возвышающуюся вдали. Под началом у короля оставались двести рыцарей и тысяча сержантов, еще не принимавших участия в битве. Шателен Томас де Марль, прискакавший с левого фланга, передал Фульку просьбу сенешаля о помощи. Храмовники еще держались, медленно осаживая коней, но силы их уже были на исходе. Центр крестоносцев, которым командовал коннетабль де Водемон, угрожающе прогибался. Помощь нужна была всем, ибо силы сельджуков казались неисчислимыми. Залитый своей и чужой кровью шателен устал просить и перешел к ругательствам, оскорбляющим честь короля и шевалье свиты. Но Фульк почти не слышал храмовника, он мучительно искал выход из ситуации, сложившейся не по его вине.

– Надо отходить к Баарину, – услужливо подсказал государю один из анжуйцев.

– А как же мы? – взревел потрясенный Томас.

Увы, благородный Фульк не внял просьбам шателена. Развернув коня, он поскакал в сторону крепости, гостеприимно распахнувшей ему навстречу свой зев. Бегство короля стало последней каплей упавшей на чашу весов. Стена крестоносцев была проломлена в нескольких местах, и сельджуки хлынули в лагерь всесокрушающей волной. Пехота, сплошь состоящая из туркополов, приняла на себя этот страшный удар. Стойкость сирийцев и армян помещала туркам ворваться в Баарин на плечах бегущего с поля битвы короля. Эта самоотверженность дорого обошлась несчастным туркополам, они были вырублены почти подчистую подоспевшими мамелюками атабека Зенги. Ворота крепости захлопнулись, оставив на поле битвы жалкие остатки некогда грозного войска. Почтенный Иммамеддин приказал остановить бойню, чем спас от смерти более двух сотен рыцарей и пятьсот сержантов.

По прикидкам Эркюля, в крепости Баарин успело укрыться около трети рыцарей и сержантов. О туркополах можно было забыть, их втоптала в рыхлую почву победоносная конница атабека. В самой крепости находился довольно большой гарнизон, но вряд ли он мог хотя как-то восполнить чудовищные потери франков. Тем не менее, штурм Баарина стоил бы атабеку таких жертв, что одержанная победа обернулась бы горчайшей неудачей. Не следовало так же сбрасывать со счетов триполийцев коннетабля де Лузарша, которые вполне могли подоспеть на помощь королю Иерусалимскому и обрушиться на ликующих сельджуков в самый неподходящий момент. К счастью, атабек это понимал, а потому и не спешил с принятием важного решения. Пока же он просто перекрыл все дороги, ведущие в крепость, как из Палестины, так и из Ливии. Атабек, судя по всему, рассчитывал, что почтенный Унар, узнав о его победе под Баарином откроет, наконец, ворота Хомса. Однако расчет Зенги не оправдался, старый сельджук продолжал испытывать его терпение, надеясь теперь уже просто на чудо. И это чудо едва не свершилось усилиями триполийцев и антиохийцев, приближавшихся к Баарину с двух сторон. И хотя дозорные без труда определили их численность, беспокойство атабека отнюдь не уменьшилось. Тем более, что королева Мелисинда тоже не осталась в стороне от происходивших под Баарином событий и направила на помощь оплошавшему мужу двухтысячное подкрепление, состоявшее из рыцарей и сержантов. А общая численность ополчившихся на Зенги крестоносцев достигала пятнадцати тысяч. С такой силой в любом случае приходилось считаться. Потому, наверное, долго размышлявший атабек принял, наконец, взвешенное решение. Первыми о нем узнали беки Сартак и Селевк.

– Вы отвезете королю мое предложение о сдаче. Баарин и Хомс останутся за мной. Кроме того Фульк должен выплатить мне пятьдесят тысяч денариев золотом. На этих условиях я гарантирую ему и всем уцелевшим франкам жизнь и беспрепятственное возвращение в Иерусалим.

Предложение атабека можно было считать приемлемым и даже отчасти выгодным для Фулька только в том случае, если осажденные крестоносцы не знали о подкреплениях, посланных им из Антиохии, Иерусалима и Триполи. Это обстоятельство более всего беспокоило Селевка, а потому он не удержался от соблазна, поставить под сомнение приказ атабека Зенги.

– Пара голубей, долетевших до крепости, может решить исход этого противостояния.

Голубиная почта была широко распространена, как среди арабов, так и среди сельджуков. В армии атабека Зенги находились десятки голубей из разных городов Сирии и Месопотамии, приученных возвращаться в родные гнезда. Изредка голубями пользовались и франки, но Эркюль, хорошо знавший Фулька, сильно сомневался, что этот самоуверенный человек озаботился средствами связи, отправляясь в победоносный поход.

– Вряд ли в Иерусалиме, Антиохии и Триполи найдутся птицы из крепости Баарин, – с сомнением покачал головой Эркюль. – Тем более что крестоносцы шли к Хомсу, а крепость была лишь промежуточным пунктом на их пути.

Прален оказался прав в своих рассуждениях. С первых же слов бекам стало понятно, что король не имеет ни малейшего понятия о событиях, происходящих за стенами Баарина. Эркюлю ничего другого не оставалось, как воспользоваться неосведомленностью благородного Фулька к пользе своей и атабека Зенги. Король, разумеется, узнал в одном из посланцев Зенги ловкого шевалье, которого благородная Жозефина рекомендовала ему в качестве тонкого знатока всех восточных премудростей. Но Фульк в ту пору даже предположить не мог, что под личиной провансальца скрывается ловкий агент атабека.

– Неужели и эта женщина служила Зенги? – спросил король, потрясенный открывшейся перед ним бездной.

– Жозефина всегда служила только собственному непомерно раздувшемуся честолюбию, – усмехнулся Эркюль. – Что ее, в конце концов, и погубило. Она подняла мятеж в Триполи, в результате которого был убит граф Понс.

– Так вот почему коннетабль Венсан опоздал к началу битвы!

– Ему пришлось вернуться в восставший город, чтобы подавить мятеж, – охотно подтвердил догадку короля посланец Зенги. – Теперь ты понимаешь, благородный Фульк, что Сесилии сейчас не до вас. Ей придется здорово постараться, чтобы сохранить графство за своим сыном.

– Сенешаль де Бове предупреждал меня, что в Триполи зреет заговор, но я пропустил его слова мимо ушей. Мне всегда казалось, что храмовники несправедливы к Жозефине.

– Благородный Ролан жив? – спросил Эркюль.

– Сенешаль тяжело ранен, но я надеюсь, что он еще сумеет встать на ноги. Смерть столь доблестного рыцаря явится тяжким ударом для Иерусалимского королевства.

Король Фульк был подавлен бедами, внезапно свалившимися на его голову. Сломить этого далеко уже немолодого и потерявшего уверенность в себе человека особенного труда не составляло. Эркюль даже пожалел, что атабек выставил анжуйцу столь легкие условия сдачи. С Фулька можно было сорвать и побольше.

– Ты уверен, шевалье, что Зенги сдержит данное обещание?

– Вне всякого сомнения, – кивнул Эркюль. – Иначе мы с беком Селевком никогда бы не взяли тяжкий грех вероломства на свою душу.

– В таком случае, передай почтенному Иммамеддину, что я согласен на все условия, выдвинутые им.

Глава 10. Басилевс Иоанн.

В Антиохии конфуз, приключившийся с королем Фульком под Баарином, восприняли поначалу как происшествие, безусловно, досадное, но не имеющее непосредственного отношения к графству. Раймунд де Пуатье забеспокоился только тогда, когда узнал о падении Хомса и грядущем возвращении армии атабека в Халеб. По слухам, Иммамеддин Зенги вступил в законный брак с вдовой Тугтекина Дамасского и получил в качестве приданного самый богатый город Сирии. Теперь у атабека были развязаны руки для давления на Антиохию. А возможно и для новой войны. Благо предлогом для нее вполне могли послужить города и крепости, отобранные у Халебского эмирата еще Танкредом и Рожером Анжерским. А Антиохия в последние годы слишком ослабела от внутренних неурядиц, чтобы во всеоружии встретить нового врага. Раймунд отправил своих послов в Триполи, дабы заручится поддержкой нового графа. Но благородная Сесилия от лица своего юного сына отвергла протянутую атиохийцами руку, да еще и намекнула довольно прозрачно на участие Раймунда де Пуатье в подготовке кровавого мятежа, унесшего жизнь ее мужа. Что было правдой лишь отчасти. Незадачливый посол Пьер де Саллюст почел за благо убраться из города, еще не отошедшего от недавних трагических событий, и вернуться в Антиохию, где беспокойство нарастало с каждым днем. За время его отсутствия граф, в который уже раз, успел поссориться с коннетаблем де Русильоном, извещенном коварной Сесилией об антиохийском следе, ведущем прямо в покои Жозефины де Мондидье.

– Благородный Луи убит во время подавления мятежа, – сообщил Саллюст графу. – Герхард де Лаваль пропал. Его не нашли ни живым, ни мертвым. Зато старый Гаспар де Теленьи был схвачен тяжелораненым в приворотной башне. Скорее всего, он и рассказал Сесилии о нашей встрече с Лавалем, а возможно даже показал подписанный тобой договор.

– Не было никакого договора, – вспылил Раймунд. – В своем обращении к Жозефине я написал всего навсего, что не считаю сына графа Понса законным наследником его земель.

– Какое это теперь имеет значение, – досадливо махнул рукой Пьер. – Важно, что Сесилия считает тебя своим врагом и сделает все возможное, чтобы натравить на нас антиохийских баронов.

– А что происходит сейчас в Иерусалиме? – обернулся граф к Гишару де Бари, спокойно стоящему у окна.

– Мелисинда воспользовалась поражением мужа для упрочения своей власти. Фульку остается только кивать в ответ на ее распоряжения да выслушивать насмешки и оскорбления, которые бросают ему вслед благородные шевалье. В любом случае, король связан по рукам и ногам договором с Зенги, подписанным в Баарине, а потому пальцем не шевельнет, чтобы нам помочь.

– И где выход? – растерянно спросил Раймунд.

Выход из трудного положения неожиданно нашел шевалье де Вилье, от которого никто не ожидал подобной прыти. При всех своих бесспорных физических данных благородный Альфонс умом не блистал, и над его советами не смеялся только ленивый. Скорее всего, он и сейчас ляпнул наугад, но зато попал точно в яблочко.

– Византия! – это слово прозвучало весомо даже в устах глупца.

По сведениям Гишара де Бари, басилевс Иоан находился сейчас в Киликии у самых границ графства. Похоже, в Константинополе не остались равнодушными к поражению франков под Баарином и готовились воспользоваться плодами чужой победы.

– А почему ты не известил меня раньше о намерениях императора? – возмутился Раймунд.

– Можно подумать, что у тебя есть армия, способная остановить вторжение, – не остался в долгу Гишар. – Нам придется выбирать между двумя хомутами, византийским и сельджукским. Византийский кажется мне предпочтительней.

Шевалье де Вилье уже высказал свое мнение, Пуатье осталось узнать, что думает по поводу хомутов Саллюст.

– Бароны нас не поддержат, – покачал головой Пьер. – Не забывай, что коннетаблем графства Антиохийского является Влад де Русильон, а он скорее пойдет на сговор с Зенги, чем с византийцами.

– Значит, у нас будет другой коннетабль, – отрезал Гишар де Бари. – Мы не сможем вести войну сразу и с Византией и с сельджуками. Это было бы безумием.

Раймунд размышлял долго, слишком долго, по мнению шевалье его свиты. Он явно запоздал со сбором ополчения. Рыцари продолжали сторожить свои замки, когда пятидесятитысячная армия басилевса вторглась в пределы графства с суши и моря. Бухта святого Симеона была захвачена византийцами без особых усилий. В порту Латтакии горели франкские суда, но сам город еще держался усилиями барона де Сабаля. Впрочем, целью императора Иоанна была не Латтакия и уж тем более не замок Русильон, который византийцы обошли стороной, а Антиохия. Византийцы обложили город, перекрыв подвоз продовольствия, и выдвинули ультиматум графу Раймунду. Только тут благородная Алиса обнаружила, как опасно доверять власть мужчине, не отличающемуся ни умом, ни полководческим талантом. Пуатье пришлось выдержать нешуточный отпор жены, взбешенной его нерасторопностью, граничащей с изменой. Раймунд признал, что допустил серьезный промах, не позаботившись заранее о запасах продовольствия для города, но обвинения в измене отверг с негодованием. Более того, он предпринял меры для отражения возможного штурма, назначив коннетаблем благородного Гишара де Бари.

– И это все? – спросила Алиса.

– Пока да, – неохотно отозвался Раймунд.

– Дурак, – отрезала графиня и покинула мужа, огорченного ее грубостью.

Новый коннетабль мобилизовал все имеющиеся в городе силы, но сделал это скорее для очистки совести. В Антиохии царили панические настроения, которые вполне могли перерасти в бунт, вздумай граф Раймунд всерьез сопротивляться басилевсу. Расчет Пуатье и Бари делали на то, что удастся хотя бы пустить пыль в глаза посланцам императора Иоанна. Византийцы не стали тянуть с переговорами, отлично понимая свое несомненное превосходство над растерявшимися антиохийцами. Высокородные Ираклий и Константин прибыли в город уже на следующий день после начала осады. Их въезд в Антиохию выглядел воистину триумфальным. Обыватели, преимущественно греки и сирийцы, осыпали дукса и комита цветами. Благородным нурманам и франкам ничего другого не оставалось, как уныло смотреть из окон на ликующую толпу, да рассуждать о превратностях судьбы.

Посланцы императора беспрепятственно были пропущены в цитадель, где их любезно встретили коннетабль де Бари и шевалье де Саллюст. Дукс Ираклий, толстый надменный мужчина лет пятидесяти, уверенно ступил на крыльцо графского дворца первым. Комит Константин, внешне похожий скорее на северянина, чем на византийца, держался чуть позади, но на его холеном лице застыла презрительная усмешка. Графиня Алиса не пожелала вести переговоры с коварными врагами, а потому Раймунду пришлось взвалить на свои плечи тяжкий груз ответственности за будущее Антиохии. Граф не рискнул принять послов сидя, а потому встречу перенесли из парадного зала в его личные апартаменты, где для высоких гостей был накрыт богатый стол. По мнению шевалье де Саллюста, это должно было придать переговорам дружеский и доверительный характер.

– Божественный Иоанн дает вам, шевалье, два дня на размышление, – сразу же взял быка за рога дукс Ираклий. – Надеюсь, у тебя хватит ума, благородный Раймунд, не подвергать город ужасам штурма.

Высокородного Ираклия вежливо пригласили к столу. Шевалье даже поддержал под локоть грузного дукса, не сумевшего сразу попасть седалищем в узковатое для его туши кресло. Константин, не обремененный ни годами, ни дородством, справился сам. Его поразительно синие глаза насмешливо следили за нурманами, пребывающими если не в растерянности, то, во всяком случае, в смущении. Раймунд де Пуатье явно не ожидал столь резкий и недвусмысленных требований.

– Я не могу решить этот вопрос без участия своей жены, благородной Алисы, и баронов, составляющих цвет нашей земли, – попробовал затянуть неудачно начавшиеся переговоры Раймунд.

– Твоим баронам мы прищемим хвост в ближайшие дни, – заявил Ираклий, с вожделением глядя на золотые блюда. Не исключено, что у толстого дукса разыгрался аппетит, но Раймунду показалось, что жаждет он не столько мяса сколько богатств, накопленных в хранилищах Антиохии.

– Сделай милость, дукс, – неожиданно вмешался в разговор коннетабль де Бари. – Если императору удастся овладеть Латтакией и взять замок Ульбаш, то вопрос решится сам собой.

Дукс Ираклий, решивший отведать вареной свинины, застыл с куском у рта. Высокородный Константин вперил в коннетабля глаза и спросил с холодной усмешкой у притихших шевалье:

– А почему именно Ульбаш?

– Этот замок принадлежит капитану антиохийской гвардии Филиппу де Руси, – любезно отозвался на вопрос гостя Саллюст. – Именно Филиппу графиня Алиса поручила оборону цитадели. Так что все мы здесь, включая благородного Раймунда, стали, в некотором смысле, его заложниками.

– Иными словами, вам нужна демонстрация силы, чтобы заткнуть рот смутьянам? – спросил изрядно подобревший после осушенного кубка дукс Ираклий.

– Именно так, – подтвердил Саллюст, кося глазами на угрюмо молчавшего Раймунда.

– Я готов хоть сейчас принести вассальную присягу императору, – заговорил, наконец, граф под вопросительными взглядами послов. – Но ведь божественному Иоанну этого мало.

– Мало, – охотно подтвердил Ираклий. – Антиохия станет византийским городом и здесь будет размещен наш гарнизон.

Нурманы переглянулись. Требования басилевса явно показались им чрезмерными. В городе проживало несколько тысяч благородных нурманов и франков, которые разодрали бы Раймунда на куски, вздумай тот согласиться на ультиматум басилевса. Об этом сказал Константину коннетабль де Бари в частной беседе, когда официальные переговоры окончательно зашли в тупик.

– Я всегда выступал за союз с Византией, – сказал Гишар со вздохом. – Ты это отлично знаешь, высокородный Константин. Но басилевс требует от нас невозможного. Отдать город просто так, не получив ничего взамен, это выше наших сил.

Того же мнения придерживалась и Тереза, с которой Константину удалось перемолвиться наедине. Благородная дама слегка подувяла за минувшие годы и не сумела скрыть от комита, что потеряла значительную часть своего влияния на графиню.

– Этот пособник дьявола сумел околдовать доверчивую Алису и теперь беззастенчиво пользуется ее слабостью.

– Пособник дьявола – это Филипп, – догадался Константин.

– Да, – с готовностью подтвердила Тереза. – Самый опасный человек в Антиохии. Он даже опаснее своего старшего брата барона де Русильона. Пока эти негодяи живы, они не позволит басилевсу войти в город без боя.

Божественный Иоанн принял своих посланцев сразу же после их возвращения из города. Огромный шатер, раскинувшийся на высоком холме близ Антиохии, поневоле внушал уважение всякому человеку, вступившему под его полотняный кров. Помимо гвардейцев, охранявших священную особу императора, здесь сновали сотни придворных и слуг, совершенно бесполезных в походе, но необходимых для поддержания престижа власти, которым Иоанн так дорожил. Сам басилевс в быту был необычайно скромен, но не жалел денег на то, чтобы поразить воображение ближних и дальних соседей могуществом и богатством империи, вверенной ему Богом. Тем не менее, Иоанн нашел место для того, чтобы поговорить с дуксом Ираклием и комитом Константином без лишних ушей. Кроме самого императора, сидевшего в кресле, очень похожем на трон, при разговоре присутствовали только, катепан титулов Мефодий, друнгарий Мануил и великий логофет Исаак, мужи опытные, не обделенные ни разумом, ни дородством. На их фоне даже тучный дукс Ираклий выглядел почти худым, что уж тут говорить о Константине, смотревшимся в этой компании почти мальчишкой, несмотря на свой сорок с хвостиком лет. Но именно его, сына протовестиария Михаила, басилевс выслушал с особым вниманием. Иоанн благоволил к Константину, и это знали присутствующие, но далеко не все разделяли его симпатию к заносчивому комиту. Тем более что среди членов синклита прошел слух о скором назначении Константина протоспафарием, главным телохранителем басилевса, первым мечом империи, раздвигающей в последнее время свои границы. Злопыхатели кивали при этом на протовестиария Михаила, старого интригана, любимчика Алексея Комнина, но многие отдавали при этом должное самому Константину, человеку ловкому и предприимчивому, умеющему поймать рыбку в мутной воде.

– И какие выводы ты делаешь из предложений Раймунда де Пуатье? – спросил басилевс, выслушав Константина.

– Графу выгодно втравить нас в войну со своими непокорными вассалами, – спокойно ответил комит. – Но при этом следует учитывать, что взятие Ульбаша рассорит нас с Триполи, где заправляет Венсан Лузарш, родной брат Влада де Русильона. Не исключено, что и королева Мелисинда захочет помочь своему бывшему любовнику Гуго де Сабалю. Женщины порой бывают способны на весьма странные и опрометчивые поступки.

– Влад Русильон главный враг Византии в графстве, – возразил дукс Ираклий. – Что же касается влияния барона в Святой Земле, то, на мой взгляд, оно сильно преувеличено комитом Константином. В Триполи после смерти графа Понса возникли большие проблемы. Графиня Сесилия с трудом справляется со своими вассалами, где уж ей помогать чужим. А Иерусалим еще не оправился от поражения под Баарином и вряд ли рискнет вмешаться в дела Антиохии.

– Я бы не стал сбрасывать со счетов Жослена де Куртене, правителя Эдессы, – добавил Константин в пику дуксу. – Граф обязан Владу де Русильону свободой, и почти наверняка поможет ему людьми в предстоящей войне.

– Иными словами, ты предлагаешь нам отступиться от задуманного и покинуть Сирию, – сверкнул глазами император в сторону говорливого комита.

– Я предлагаю подогнать к стенам Антиохии осадные орудия и начать немедленный штурм, – решительно тряхнул светлыми кудрями Константин. – Силы Раймунда де Пуатье невелики. Даже если нам не удастся взять цитадель, это не страшно – город и предместья будут у нас в руках.

– По-моему, комит горячится, – покачал головой лагофет. – Зачем же понапрасну губить людей, если граф Раймунд готов отдать Антиохию без драки. Конечно, нам придется заплатить нурманам и франкам, но прежде их следует напугать. Мы разорим несколько городков в округе, возьмем Латтакию и замок Ульбаш и тем самым поставим своих врагов в безвыходное положение.

– Нам еще предстоит вытеснить атабека Зенги из Халеба, – напомнил басилевсу дукс Ираклий, – ибо пока Зенги находится в Сирии, в Антиохии не будет мира. А замок Ульбаш может стать нашим опорным пунктом в войне с сельджуками.

– Я бы заключил с франками союз, – дополнил дукса сиятельный Исаак. – Надо отдать им взамен Антиохии несколько городов, которые станут нашей защитой от будущих турецких набегов.

– Золотые слова, – возликовал дукс Ираклий, кося злым глазом на комита Константина. – Мы предложим графу Раймунду Шейзар и Хаму. В нынешней ситуации ему ничего другого не остается, как принять это предложение и заткнуть с нашей помощью глотки непокорным вассалам.

– Решение принято, – спокойно произнес Иоанн. – Тебе друнгарий Мануил я поручаю Латтакию, а дукс Ираклий во главе корпуса пельтастов приберет к рукам Ульбаш и окружающие его мелкие городки. И да поможет нам Бог в неустанных трудах на благо всех правоверных христиан.

Даже если бы высокородный Константин сам не догадался, что впал в немилость басилевса, то ему многое бы сказало разом изменившееся отношение окружающих. Еще вчера его слова буквально ловили на лету, а сегодня большинство достойных мужей отворачивались в сторону при появлении опального чиновника. Дукс Ираклий посоветовал комиту императорской свиты присмотреться к садам, окружающих Антиохию, ибо опыт местных земледельцев безусловно пригодиться человеку, решившему в ближайшее время заняться сельским хозяйством.

– Мне остается только посочувствовать великому полководцу столь опрометчиво сующего голову в пасть льва, – не остался в долгу Константин. – Ульбаш станет твоей могилой, высокородный Ираклий, если не в прямом, то в переносном смысле.

Нельзя сказать, что комит пал духом после откровенной немилости басилевса, но некоторое беспокойство почувствовал. Во всяком случае, он возвратился в свой шатер в столь глубокой задумчивости, что не сразу заметил незнакомца, развалившегося на его ложе. Если бы этот наглец был в шлеме или головном уборе, то Константин принял бы его за пельтаста, упившегося до степени невменяемости. Но его смутили светлые волосы гостя, вольно раскинувшиеся по подушке.

– Извини, комит, – неспеша поднялся с ложа лже-пельтаст. – Мне пришлось слишком долго тебя ждать.

– Филипп де Руси, – узнал, наконец, визитера Константин. – Не чаял тебя здесь встретить.

– Зашел напомнить о старом знакомстве, – ласково улыбнулся комиту шевалье.

– Я помню, как ты выгнал меня из Антиохии, – подтвердил Константин.

– Не выгнал, а проводил с почетом, – усмехнулся Филипп. – Ты мне все-таки не чужой.

– Я слышал, что Драган фон Рюстов перебрался в Антиохию после отъезда отца?

– Он унаследовал замок тестя Гвидо де Шамбли и захватил несколько окрестных городков.

– Волчья порода, – то ли осудил, то ли похвалил младшего брата Константин. – Я привез ему письмо от отца.

– Барон, значит, добрался до родных мест, – порадовался чужому счастью Филипп. – Сильным везет. А ты, выходит, впал в немилость, высокородный Константин?

– С чего ты взял, благородный Филипп?

– Слухами земля полнится.

– И ты пришел ко мне в шатер, чтобы оплакать мое поражение? – усмехнулся комит.

– Да ладно тебе, волк в овечьей шкуре, – укорил хозяина за лицемерие гость. – Я тебе нужен не меньше, чем ты мне.

– Басилевс отверг мое предложение о немедленном штурме Антиохии.

– Возраст, – сочувственно развел руками Филипп. – Почтенным старцем всегда кажется, что окольный путь самый выгодный и безопасный.

– В этот раз окольный путь пролегает через твой замок. Дукс Ираклий дал слово императору, что возьмет Ульбаш за три дня.

– Сколько человек под началом этого толстого хвастуна? – спросил шевалье.

– Десять тысяч. Через неделю они будут у тебя в гостях.

– Я встречу, – обнадежил старого знакомого Филипп. – Передай мои добрые пожелания императору, Константин. Пусть ему живется долго и весело в своей столице.

Поражение десятитысячного корпуса дукса Ираклия повергло императора в шок. Осада замка Ульбаш продолжилась только сутки. Византийцы еще не успели установить метательные орудия, как на их лагерь обрушились разъяренные франки. Перепуганный Ираклий поначалу заявил о пятидесяти тысячах, потом снизил эту цифру наполовину под строгим взглядом басилевса Иоанна.

– Восемьсот рыцарей, три тысячи сержантов и две тысячи сирийцев, – возразил дуксу Константин. – Все конные. Хорошо обученные. Высокородному Ираклию следовало укрепить свой лагерь, прежде чем начинать осаду.

Три тысячи пельтастов и полторы тысячи кавалеристов были частью уничтожены, частью сдались в плен. Остатки корпуса позорно бежали под стены Антиохии, посеяв панику в рядах византийской армии. Панику, впрочем, удалось быстро пресечь, но нехороший осадок остался.

– По моим сведениям, – продолжил свой доклад комит, – граф Жослен де Куртене подошел к берегу Евфрата с пятитысячной армией и готов переправиться через реку в любой день.

Взор басилевса остановился на великом лагофете, но сиятельный Исаак не оправдал его надежд. Вести из Латтакии оказались не менее огорчительными. Друнгарию Мануилу не удалось взять город, более того, его флот был изрядно потрепан франками, подошедшими из Джебайла.

– Командует этим флотом шевалье де Сен-Валье, – сообщил императору Константин. – Человек опытный, коварный и хитрый. В свое время он попортил немало крови дуксу Монастре во время осады замка Русильон.

– Замок Монастра все-таки взял, – проявил осведомленность сиятельный Мефодий.

– Зато потерял армию, – горько усмехнулся Константин. – Кости тысяч византийцев до сих пор гниют в ущелье.

Высокородный Ираклий, ждавший грома небесного и немедленной отставки, был приятно удивлен, что божественный Иоанн в этот раз обошелся отеческим внушением. Правда, император назвал дукса глупцом и разиней, посоветовав впредь быть умнее, но от переговоров с антиохийцами не отстранил, дав ему в напарники катепана титулов Мефодия.

– А ты высокородный Константин отправишься в Латтакию, – приказал император. – И договоришься с Сабалем если не о союзе, то, во всяком случае, о нейтралитете. Я не хочу распылять силы. Кроме того, мне нужен порт. Скажи барону, что я готов ему заплатить десять тысяч денариев за услуги, оказанные византийскому флоту.

Высокородный Ираклий до такой степени жаждал реабилитировать себя в глазах императора, что буквально рвал и метал. Апатичный от природы сиятельный Мефодий смотрел на ожившего дукса с изумлением.

– Такую энергию да на поле битвы.

Ираклий этим вскольз брошенным замечанием катепана был оскорблен до глубины души. Впрочем, обиду, нанесенную надменным Мефодием, дуксу пришлось разжевать и проглотить. Приказ императора прозвучал недвусмысленно. Графа Раймуда следовало склонить к покорности любым способом. Решение божественного Иоанна относительно Антиохии не изменилось – город должен перейти под его руку и стать частью Византийской империи. Что касается замков и окружающих их земель, то басилевс готов был оставить их нынешним владельцам взамен на принесенную вассальную присягу.

Дукс Ираклий знал, что переговоры окажутся непростыми, но наглость антиохийцев превзошла все мыслимые пределы. Уж на что сиятельный Мефодий человек спокойный и выдержанный, а и тот крякнул от изумления, разом растеряв все свое высокомерие. В обмен на Антиохию граф Раймунд потребовал для себя Шейзар, Хаму и Хомс и еще один город – для своего союзника Жослена де Куртене.

– А какой город поглянулся графу Эдесскому? – попробовал съехидничать Ираклий.

– Халеб, – холодно отозвался шевалье де Руси, самый наглый и циничный из всех переговорщиков.

В этот раз графиня Алиса снизошла до разговора с послами басилевса. Причем она единственная из всех собравшихся в парадном зале людей сидела в кресле, а послам императора пришлось стоять у возвышения словно просителям. Справедливости ради следует заметить, что граф Раймунд тоже вел переговоры стоя, но уже далеко не в столь любезном тоне, как в первый раз.

– Нам нужно подумать, – нахмурился сиятельный Мефодий. – Надеюсь, гостеприимные хозяева предоставят нам место для отдыха.

– Благородный Пьер, проводи гостей, – распорядился граф и вопросительно посмотрел на свою супругу. Однако возражений со стороны благородной Алисы не последовало. Младшая дочь покойного короля Болдуина величественно прошествовала мимо затаивших дыхание послов и скрылась за дверью вместе с капитаном де Руси.

Надо отдать должное благородному Раймунду, он не обделил посланцев басилевса ни вином, ни закусками, но атмосфера, воцарившаяся за столом, была воистину гнетущий. И если катепан и дукс огорчались по делу, то скверное настроение шевалье де Саллюста, де Бари и де Вилье требовало объяснений.

– Четыре города! – прорвало наконец Ираклия. – Да вы с ума сошли, благородные шевалье.

– А я тебя предупреждал, дукс, – обиделся Саллюст. – Нам нужна была демонстрация силы с вашей стороны, а отнюдь не слабости.

– Ульбаш заговоренный замок, – мрачно изрек Вилье. – Рожеру Анжерскому его осада стоила жизни. Теперь вот и высокородный Ираклий едва не потерял там голову. С нечистой силой, что там издавна поселилась, может совладать только человек продавший душу дьяволу. Даже Влад де Русильон старается держаться подальше от проклятого места. Зато Филиппу хоть бы что. Этот еретик чувствует себя в обители старых богов, как рыба в воде.

– Какие еще старые боги? – удивился Мефодий.

– Это ты у благородного Филиппа спроси, – криво усмехнулся Гишар. – Он с бесами на дружеской ноге.

– Так, – зловеще произнес Ираклий, пристально глядя при этом на смутившегося Саллюста. – А я никак не мог взять в толк, зачем это вы подталкиваете меня к этому замку? Смерти моей возжелали, благородные шевалье!

Дукса буквально распирало от негодования. Знай Ираклий, что в этом замке поселилась нечистая сила, он бы обошел его за десять миль стороной. Вот и доверяй после этого нурманам! Ведь знали же, что посылают на смерть человека, дружески к ним расположенного, но ведь даже не намекнули, насколько может быть опасен поход для его бессмертной души.

– Сплетни все это, – откашлялся Саллюст. – Какие там могут быть бесы.

– То есть как какие? – окрысился Вилье, не замечая подмигиваний товарища. – Ты же сам недавно называл Филиппа колдуном и магом. Даже жаловался на него патриарху.

Сиятельный Мефодий только головой качал, слушая препирательства нурманов. Как можно доверять управление Антиохией, где сам апостол Петр был епископом, этим еретикам, не знающим света истинной веры. Прав божественный Иоанн, тысячу раз прав, добиваясь возвращения дорого сердцу всех истинных христиан города в лоно породившей его империи. За Антиохию и четырех городов не жалко, тем более чужих.

– То есть как не жалко?! – оторопел после слов, случайно сорвавшихся с губ катепана титулов Ираклий. – Их же еще отбить надо у мусульман.

Конечно, посланец Иоанна оговорился во время частной беседы, после двух-трех вместительных кубков, опустошенных под горячую свинину, но ведь надо же думать, что говоришь! Завтра граф Раймунд потребует от своих союзников Мосул или Багдад, так что же теперь императору век плясать под нурманскую дудку.

– Так ведь победа над Зенги сделает басилевса хозяином всей Сирии и Месопотамии, – возликовал душой Гишар де Бари. – Дамаск сам падет к его ногам. Что уж тут говорить о прочих городах, управляемых неразумными эмирами. Их население встретит императора-освободителя с ликованием.

– А крови сколько прольется! – остудил закипающие страсти дукс Ираклий. – Византийской крови, между прочим.

– Так ведь мы не останемся в стороне, – развел руками Саллюст. – Десять тысяч рыцарей и сержантов выставит Антиохия, пять тысяч – Эдесса. Силы императора сразу же вырастут на треть. А у атабека Зенги, по нашим сведениям, под началом не более тридцати тысяч человек, половина из которых туркмены.

Перспектива, нарисованная красноречивым Пьером, произвела на Ираклия известное впечатление. В конце концов, почему бы и нет? Ведь не только ради Антиохии пришел в Сирию басилевс Иоанн с огромной армией. С Зенги ведь все равно придется воевать, так почему бы не использовать для этой цели нурманов, которые прямо-таки рвутся в бой. Словом, дукс и катепан не устояли под напором благородных шевалье и, к величайшему изумлению Раймунда де Пуатье, приняли выдвинутые им условия. Услышав ответ посланцев Иоанна, благородная Алиса бросила на мужа насмешливый взгляд. Идея с четырьмя городами принадлежала графине. Раймунд согласился ее озвучить только под напором обстоятельств, абсолютно уверенный в том, что византийцы отвергнут предложение нурманов с порога. Кто же знал, что высокородные мужи столь глупо попадутся на удочку, заброшенную явно наугад наглым мальчишкой. Недаром же капитан гвардии так мило и сердечно улыбается своему недавнему врагу дуксу Ираклию. А этот надутый индюк только пучит глаза да отдувается, не понимая, похоже, какую свинью он подложил своему императору. До сих пор Раймунд полагал, что глупее благородного Альфонса нет человека на этом свете, сегодняшний день показал, как сильно он ошибался в людях вообще и в византийцах в частности.

Высокородному Ираклию пришлось-таки испытать на своей шкуре гнев императора. Божественный Иоанн топал ногами и брызгал слюной, явив собой миру мужа гневливого и склонного в крайних условиях к богохульству. Во всяком случае, таких ругательств из уст басилевса прежде не слышал даже великий лагофет Исаак. Слегка смягчили императора вести, привезенные комитом Константином из Латтакии. Легкомысленный барон пообещал забыть все обиды за скромную сумму в пятнадцать тысяч денариев и с готовностью предоставил друнгарию Мануилу удобную бухту для стоянки флота, оговорив, что византийские моряки не будут совать нос дальше порта.

– Заплати, – обессиленно махнул император и злобно глянул на провинившихся дукса и катепана. – В первых рядах пойдете на штурм, сам прослежу.

Ираклий и сам не помнил, как вышел на подрагивающих ногах из императорского шатра. Воинская закалка все-таки спасла дукса от большого срама, а вот катепана титулов вынесли на руках дюжие варанги. На свежем воздухе сиятельный Мефодий слегка оклемался и даже задал слабым голосом дурацкий вопрос:

– В первых рядах?

– В первых! – взвизгнул сомлевший было от переживаний дукс. – Сам пойду и тебя погоню.

Конечно, Иоанн мог бы своей волей изменить условия заключенного договора, но это был такой урон престижу Византии и ее императора, от которого не скоро удалось бы оправиться.

– Надо взять Шейзар, – подсказал лагофету комит Константин, – и передать его в руки Раймунда, а там уж как Бог даст. Удастся захватить Халеб – хорошо, а не удастся – тем хуже для Жослена. Пусть Раймунд только выйдет за стены Антиохии, а уж мы сумеем его убедить в чрезмерности предъявленных требований.

Видимо, император придерживался того же мнения. Во всяком случае, он немедленно отправил своих послов к правителю Шейзара. Эмир Султан ибн Мункыз, пересидевший на своем веку целый сонм завоевателей, начиная с Готфрида Бульонского, был шокирован требованиями румийского императора и от растерянности, видимо, закрыл перед ним ворота. Восемнадцать мангонел и катапульт выставленных византийцами напротив обветшавших городских стен должны были привести обнаглевшего сына Мункыза в чувство. К сожалению для басилевса и его мудрых советников, в решенное вроде бы дело вмешался атабек Зенги. И не просто приободрил перепуганного эмира, но прислал к нему бека Сартака во главе трех тысяч отборных мамелюков.

– Зенги ждет подкрепление из Мосула и Багдада, – сообщил старому сельджуку бек Сартак. – Если мы продержимся две недели, то император всю оставшуюся жизнь будет поминать Шейзар скорбными словами.

Этот Сартак был то ли курдом, то ли вообще армянином, но дело он свое знал, это Султан ибн Мункыз вынужден был признать. После чего приказал своим бекам и нукерам не путаться под ногами пришлого человека и не мешать ему делать трудную, но угодную Аллаху ратную работу, а сам с интересом наблюдал за суетой византийцев из приворотной башни. Если верить беку Сулейману, обладающему острым как у орла зрением, то установкой осадных орудий руководил сам император облаченный в золотые доспехи. Доспехи очень красиво сияли в лучах солнца, и сын Мункыза невольно позавидовал сыну Алексея. Эмир Султан уже собрался пригласить на башню самого меткого своего лучника, дабы поохотится на императора, но, к сожалению, этому богоугодному занятию помешал камень, ударивший в стену башни. Беки эмирской свиты заголосили наперебой, умоляя своего повелителя покинуть опасное место, и почтенный Султан вынужден был подчиниться их несмолкаемым призывам.

К величайшей досаде басилевса, графы Антиохийский и Эдесский не выказали ни малейшего интереса к его неустанным трудам на общее благо. И пока божественный Иоанн, покрываясь мелкими капельками пота, лично подгонял нерадивых мастеров и рабочих, эти двое спокойно играли в шахматы, выбрав в качестве судьи капитана Филиппа де Руси. Капитан откровенно подсказывал ходы рассеянному Жослену, чем вызвал нешуточный гнев благородного Раймунда. По требованию Пуатье Филиппа заменил Пьер де Саллюст, тоже не удержавшийся от подсказки. Впрочем, его помощь оказалась роковой, правда не для графа Эдесского, а для Пуатье. Граф Антиохийский с треском проиграл партию.

– Ну что, взяли они, наконец, этот паршивый городишко? – спросил Раймунд у подошедшего Альфонса де Вилье.

– Пока только долбят стены, – уныло отозвался шевалье.

– Стратегия, – поднял палец к небу Жослен. – Это, дорогой мой Пуатье, тонкая штучка. Через какой-нибудь месяц стены Шейзара будут напоминать рожу конюха, переболевшего оспой, и это очень огорчит местного эмира.

– А что будет потом? – полюбопытствовал простодушный Вилье.

– Султан ибн Мункыз умрет от огорчения, – серьезно ответил Филипп, – а его беки падут в ноги византийскому императору.

Через неделю божественный Иоанн все-таки решился на штурм. Увы, пельтасты до того вяло лезли на стены, что нурманам и франкам, поддерживающих союзников с тыла, места на лестницах вообще не хватило. Они так и простояли полдня, обливаясь потом под лучами беспощадного сирийского солнца. Конфуз был полным. К вечеру это понял даже упрямый басилевс Иоанн, приказавший трубить отбой.

– Вот я и говорю – стратегия! – подвел итог героическому штурму Жослен де Куртене.

– Значит, эмир все-таки не умер, – вздохнул благородный Альфонс под общий громоподобный смех нурманов и франков.

Ночью императору доложили о приближении армии Зенги. По словам дозорных, сельджукам оставалось всего два перехода до стен осаждаемого города. К вечеру следующего дня они должны были вступить в соприкосновение с передовыми отрядами византийцев.

– Сколько их? – спросил у басилевса великий лагофет севшим от испуга голосом.

– Сорок тысяч, – сухо отозвался Иоанн.

Высокородный Ираклий, отличившийся, к слову, во время штурма, и даже ступивший ногой на нижнюю ступеньку лестницы, приставленной к стене, испуганно ахнул. Император бросил на провинившегося дукса такой зверский взгляд, что у того напрочь отнялся язык. Зато язык развязался у катепана Мефодия, дерзнувшего от испуга дать совет божественному Иоанну:

– Надо уходить!

Басилевс в его сторону даже бровью не повел, зато он строго глянул на молчавшего Константина:

– Франки помогут нам, комит? Что ты думаешь на этот счет?

– Скорее, они ударят нам в спину, – вздохнул Константин. – Ты же видел, божественный Иоанн, с какой ленцой они шли на штурм. Чтобы сохранить если не свое присутствие, то хотя бы влияние в Антиохии, мы должны сейчас отступить. Это не поражение, это всего лишь отсрочка. Час Византии еще пробьет. А наше поражение здесь аукнется по всему миру и отзовется кровавой смутой в Константинополе.

– Передай графам Раймунду и Жослену, протоспафарий Константин, что я возьму с них вассальную клятву в храме Святого Петра в Антиохии, – торжественно произнес Иоанна. – Византии некуда торопиться. За нашей спиной тысячелетняя история славных побед и горьких поражений. Над Сирией еще взлетят гордые ромейские орлы. А пока мы уходим в Киликию. Дукс Ираклий, труби сбор.

Мечта императора Иоанна почти сбылась, он все-таки въехал в Антиохию на белом жеребце, правда не в качестве победителя, а скорее как гость. Благородные Жослен и Раймунд вели под уздцы его коня. Лица графов буквально светились от счастья.

– Вот истинные победители в этой войне, – не удержался от горьких слов Константин.

– Тебе-то о чем тужить, протоспафарий, – не поверил в его искренность Филипп. – Ты теперь член императорского синклита, первый меч империи. А потому первым должен крикнуть здравницу своему государю.

– Да здравствует император! – внял его совету Константин.

– Да пропади они все, – тихо повторил за ним Филипп.

Пояснительный словарь.

Аббат – настоятель монастыря у католиков.

Архонтопулы – воинское соединение, созданное Алексеем Комниным из детей павших солдат. Использовалось в основном для диверсионных операций.

Атабек – титул правителя Мосула, являющегося не только главнокомандующим султанской армии, но и воспитателем наследника.

Блио – верхняя одежда у знатных франков.

Варанги – императорская гвардия.

Гамбезон – прошитая куртка из плотного материала с резонирующим внутренним слоем (конский волос, ветошь, сухая трава).

Даис (миссионер) – ближайший помощник главы секты ассасинов.

Доместик – верховный главнокомандующий.

Донжон – внутренняя башня замка, служившая жильем для хозяина и его близких.

Дромон – судно, способное ходить как на веслах так и под парусами. Разновидность галеры.

Друнгарий – командующий флотом в Византии.

Дукс – командующий военным округом в Византийской империи.

Иперперклампра (наисветлейший) – титул, дававшийся провинциальной знати и второстепенным чиновникам в Византийской империи.

Катепан титулов – чиновник, ведающий пожалованием титулов иностранцам.

Кесарь – третий после императора титул в табели о рангах Византийской империи.

Комит – военный командир или чиновник в свите императора.

Котта – рубаха с длинными рукавами, достигающая колен.

Куропалат – один из высших титулов в Византийской империи.

Логофет секретов – доверенное лицо императора.

Лохаг – начальник лоха, мелкого подразделения в византийской армии, состоящего из 16 человек.

Нотарий – чиновник третьего ранга в империи.

Палас – вытянутое здание в два или три этажа, предназначенное для проживания.

Пельтасты – византийская пехота.

Пелиссон – парадная одежда из дорогих тканей, подбитая мехом.

Протовестиарий – сановник, ведавший личным казнохранилищем императора.

Протоспафарий (первый меч) – главный телохранитель императора.

Рафик (друг) – одна из степеней посвящения в секте ассасинов.

Секреты – ведомства, осуществляющие те или иные функции государственного управления.

Сюрко – одежда из щелка и льна, надевавшаяся поверх кольчуги.

Такавор – титул правителя Малой Армении со столицей в городе Тарсе.

Топарх – наместник императора.

Топотрит – командующий крепостью или воинским подразделением в Византии.

Туркмены – кочевники-скотоводы, использовавшиеся эмирами в качестве вспомогательных войск.

Туркополы – вспомогательные военные части сначала у византийцев, а потом и у крестоносцев.

Хауберк – кольчуга с капюшоном и длинными рукавами.

Федави – убийцы в секте ассасинов.

Шоссы – длинные, плотно облегающие ноги штаны-чулки.

Эпарх – глава городского управления в Византии.

Сергей Шведов.

630087 Новосибирск. Ватутина 55 кв.43

Т-346-26-31

Оглавление

Часть 1. Борьба за Антиохию.

  Глава 1. Морской разбой.

  Глава 2. Лики прошлого.

  Глава 3. Кровавое поле.

  Глава 4. Траур.

  Глава 5. Охота на королей.

  Глава 6. Выкуп.

  Глава 7. Эмир Бурзук.

  Глава 8. Графское достоинство.

  Глава 9. Собор в Труа.

  Глава 10. Смертельный удар.

Часть 2. Королевские дочери.

  Глава 1. Свадьба.

  Глава 2. Изумруд.

  Глава 3. Графиня Алиса.

  Глава 4. Слово государя.

  Глава 5. Полоцкие князья.

  Глава 6. Мятеж в Иерусалиме.

  Глава 7. Смерть халифа.

  Глава 8. Призрак власти.

  Глава 9. Осада Хомса.

  Глава 10. Басилевс Иоанн.

Пояснительный словарь. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg