«И станешь ты богом»

И станешь ты богом (fb2) - И станешь ты богом 1110K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Костожихин

Александр Костожихин И станешь ты Богом

© Костожихин А. Л. 2014 г.

Глава 1 Пришла беда – отворяй ворота

I

Беда случилась на переломе ночи. Это было время, когда ночная тьма уже начинает уступать место ещё робкому утреннему свету, постепенно стекая в глубокие овраги и глухие чащобы. Всё вокруг кажется зыбким, неярким, призрачным. Это время утреннего тумана и затишья. Звуки становятся переменчивы, обманывают слух. Кажется, что река, которая находится за поляной в четырёх полётах стрелы от частокола, журчит рядом с ним. И убаюкивает, убаюкивает, убаюкивает… С поляны доносится стрёкот кузнечиков. И они тоже стрекочут только об одном – спать, скоро смена, скоро смена, спать, спать.

Уставшие за ночь двое часовых на караульной вышке не заметили, как переползли-перетекли через поляну чужаки почти под самый частокол. Серые доспехи надёжно скрыли их в такой же серой мгле наступающего утра. Журчание реки и стрёкот кузнечиков помешали полусонным, уставшим людям услышать тихий скрип неспешно и осторожно натягиваемых тугих разрывных луков. Щёлкнули тетивы о перчатки, свистнули в коротком смертельном полёте четыре стрелы – по две на брата. Одного сторожа убило сразу наповал. Первая стрела прошла через глаз и пронзила мозг, вторая – по оперение уткнулась в горло. Второй караульный ещё бился в агонии, тщетно пытаясь дотянуться до колокола. Обе стрелы пробили лёгкий доспех слева, но до сердца не дошли. Пластины доспеха изменили направление удара. Одна из стрел, сломавшись, ушла вверх, вспоров зазубренным лезвием грудину – рана кровоточащая и болезненная, но не смертельная. Зато вторая пробила лёгкое. И теперь хрипящий воин всё тянулся и тянулся к верёвке, чтобы ударить в небольшой звонкий колокол.

Тем временем чужаки выбросили вверх длинную слегу, за конец которой держался быстро перебирающий ногами по стене воин. Короткое мгновение – и он уже на вышке. Раз – и в его руке блеснул хищно изогнутый клинок ножа. Короткий взмах – и караульный с перерезанной глоткой захлебнулся кровью. Чужак лизнул нож, ловко кинул его в ножны и бесшумно сбежал по ступенькам. Напрягшись от усилия так, что на лбу вздулись вены, тихо снял тяжеленный запор ворот. Скрипнули створки. Трое чужаков проникли внутрь деревни. Огляделись: пока вокруг всё тихо и спокойно. Все так же сонно бормотала в отдалении река, стрекотали на поляне кузнечики, глухо шумела за деревней зелёная стена леса. Не гавкнул ни один пёс. Значит, не обманул их атаман, сказав, что по весне в деревне выбило неведомой хворью весь пёсий род.

Распахнув ворота настежь, чужаки, пользуясь копьями в качестве рычагов, сняли створки с петель. Удерживая тяжёлые плахи, они почти бесшумно сложили их на землю и оттащили запор на поляну. Теперь путь был свободен, и возле реки сразу выросли серые тени и быстро, уже не таясь, двинулись к частоколу.

Что стоит тренированному воину преодолеть расстояние в тысячу шагов? Несколько минут – орда чужаков ввалится в проём ворот и начнётся резня.

Всё решил непредвиденный случай. Хотя вот уже одиннадцать лет после переселения с берегов Холодного моря под мощную руку Перми Великой[1], как никто не нападал на род Лося из народа Чудь, содержание пусть небольшой, но готовой ко всему дружины, осталось в традиции. Воины живут в слободе. Сама слобода отстроена из толстенных брёвен, начиная с двадцати шагов от ворот, и имеет два этажа; нижний этаж со стороны входа – совсем без окон и обращен к входу лишь глухой стеной с невысокой, узкой калиткой посередине. Основной же выход прорублен на деревенскую площадь, а от самой слободы до ворот прокинут палисад.

Таким образом, для того, кто попадает в деревню, сзади остается караульная вышка, справа – заграждение в полтора человеческих роста, а прямо напротив него – глухая стена слободы, огибать которую приходится по проходу правым боком, что обычно не прикрыт щитом. Но это ещё не всё. Обогнув укрепление, вошедший сперва упирается в заднюю стену внутреннего двора. Между нею и стеной слободы могут пройти две телеги – а больше и не нужно. И только повернув ещё раз, путник наконец оказывается внутри деревни, на её центральной площади. Вокруг площади расположены в два-три ряда стоящие избы, и если уж враг ворвался в деревню, то он оказывается словно в мешке. Возле крайней избы на дальнем конце деревни вырыт подземный ход – он тянется на пятьсот шагов и выводит в глухой овраг на окраине леса, начинаясь, в свою очередь, с огромной ямы, скрытой навесом. Навес над ямой замаскирован наваленными на него огромными, тяжелыми валунами. По законам племени Чудь, все, кто по какой-либо причине не может вместе с племенем отступить через подземный ход, дабы не обременять род, собираются в этой яме, и остается лишь выбить подпорки…[2] Сурово? Безжалостно? Конечно. Но намного хуже – попасть в руки врага, который учинит лютую расправу, смеясь и всячески издеваясь, таская за седую бороду или топча свежие раны. Поэтому лучше уйти самому и с достоинством. Да и раскопать обрушившийся подземный вход после этого практически невозможно.

Дружинники сменяли друг друга на караульной вышке, совершали ночью обход в полном доспехе и вооружении. Днём же те, кто не отсыпался после ночного бдения, бренчали мечами, кидали стрелы в чучела, метали копья, боролись, делали необходимые воинские упражнения: сомкнув щиты, ходили стеной, перестраивались в разные порядки.

Очередная пара вышла из слободской калитки на смену караульщикам на вышке. Одним из них был опытнейший воин рода по кличке Гондыр[3]. Бросив всего лишь один взгляд на ворота и караульную вышку, он сразу понял: беда! Быстро подняв щит, присел на корточки.

– К оружию! – страшной мощью прогремел его голос.

Второй, ещё безусый, впервые заступивший на дежурство мальчишка, растерялся от неожиданности.

Однако и чужаки у ворот не дремали. Моментально вскинули луки и бросили стрелы. Расстояние небольшое. Даже опытному воину трудно уйти с прямой траектории выстрела из лука. На расстоянии в двадцать шагов тяжёлая стрела, выпущенная из сложного лука, пробивает лёгкий доспех насквозь. Мало́й даже не успел перебросить щит со спины на грудь, как стрела вошла под сердце по оперение. Гондыр пал ничком, и это его спасло – стрелы пролетели мимо, с глухим стуком воткнувшись в брёвна.

Внутри слободы всё моментально пришло в движение. Пятеро человек бросились на второй этаж к узким окнам, остальные высыпали во двор со стороны площади.

А волна чужаков уже подступала к распахнутым воротам. Гондыр ногой отпихнул хрипящего в агонии юношу, юркнул внутрь слободы и запер калитку на мощный засов. Схватив со стены самострел и связку болтов, он птицей взлетел на второй этаж.

Тем временем небольшая дружина выстроилась в два ряда на дороге между слободой и ближайшей избой. Один из бойцов ударил в деревенский колокол рядом со слободой, в который звонили только во время нападения. Со второго этажа по чужакам ударили из луков; рассерженным шмелем прогудел самострел. Двое из четверых упали замертво, двое отступили за ворота. Но в проём уже вваливалась толпа вооружённых людей, и никто не мог их остановить, поскольку стена была неохраняемой, а ворота распахнуты!

Поток чужаков устремился по дороге вглубь деревни. На какое-то время непрерывный обстрел со стороны слободы внёс замешательство в ряды врага: нападавшие никак не могли собрать сплошной фронт щитов, чтобы смести последнюю преграду – этот небольшой отряд воинов, сбитый, как единое целое. То один, то другой, чужаки падали, пронзенные стрелами. Однако их было слишком много, чтобы пятью луками да одним самострелом остановить атаку.

Вождь племени, воспользовавшись временной заминкой нападавших, зычным голосом собирал мужчин вокруг себя на площади. Выскакивающие из изб сонные люди вооружались всем, что первое попалось под руку – кто копьём, кто мечом, кто топором. Некоторые имели щиты. Но самое ужасное было то, что все они были без доспехов! Вождь спешно строил ряды…

Нападавшие, наконец, организовались и ударили по прикрывавшему деревню слободскому отряду. Сломать его строй они так и не смогли, но своей массой им удалось продавить его внутрь деревни. Тут бы чудинцам и конец пришёл, – фланги отряда были теперь неприкрыты, – как вдруг на помощь своим устремились собранные на площади люди. На заднем дворе слободы развязалась сумбурная, беспорядочная резня. Бой распался на множество отдельных, мелких схваток – никакого строя, просто толпа вооружённых людей на толпу других вооружённых людей. Нападавшие силились прорваться внутрь деревни, а чудинцы стремились этого не допустить.

Звон и скрежет от ударов клинков, топоров и копий. Резкие посвисты стрел, хруст разрубаемой человеческой кости, треск лопающихся черепов, медный запах крови и вонь вспоротых внутренностей, хрипы умирающих. Скользкие от крови ладони, непрерывный звериный вой, рык, гвалт, вопли, хрип и дикие, нечленораздельные выкрики нескольких сотен сцепившихся друг с другом людей, в которых с каждым мгновением оставалось всё меньше и меньше человеческого.

Схлестнувшись вплотную, враги резали друг друга ножами, грызли зубами, выдавливали глаза, разрывали рты, ломали руки и ноги, сворачивали шеи и, обезумев окончательно, бросались дальше, в кутерьму боя.

II

Несмотря на отчаянное сопротивление, бой постепенно перемещался к центру деревни. Положение спасли женщины. Видя, как гибнут их отцы, мужья и братья, вооружившись кольями и вилами, они бесстрашно бросились в самую гущу сражения. Небольшой отряд из пяти тяжеловооружённых воинов слаженно ударил из слободы в тыл нападавших. Гондыр же, закинув заряженный самострел за спину, взял в левую руку короткий ромейский меч, в правую – тяжёлую боевую секиру, проскользнул через калитку к воротам. Осторожно приблизившись к проёму, он приник к земле и заглянул в него. То, что он там увидел, никак не могло его обрадовать: ватагой руководил очень опытный человек; на лугу, недалеко от ворот, стоял резерв – отборный отряд тяжеловооружённых воинов, выстроенных в три ряда по тридцать щитов; перед ними уверенно расхаживал мужчина могучего сложения, в богатых доспехах, держа на сгибе руки шлем изумительной работы. Короткая булава, украшенная драгоценными камнями – знак военного вождя, – была заткнута за пояс, рядом с притороченным к нему тяжёлым германским мечом.

«Так это же Пислэг! – с изумлением узнал его Гондыр, – кровный брат нашего шамана! Вот это да! Но как же так? Почему он напал на нас? И кто провёл всю эту махину войск мимо постов, засек и крепостей?» – мысли его лихорадочно бились в поисках ответа. Гондыр, соблюдая предосторожности, вернулся в слободу. Снял со стены ещё пару самострелов и тоже их зарядил. Затащил наверх. Положив рядом с собой лук и перевязанный сноп стрел, уселся в ожидании, справедливо рассудив, что здесь он принесёт больше пользы, чем если вмешается в сражение на площади.

«Там и без меня много народу. А здесь – никого. Так я хоть ненадолго задержу врага, если вдруг полезет», – думал старый воин, сидя на корточках и поправляя камнем лезвие меча.

Тем временем в битве на площади наступил перелом. Сперва один, затем другой, еще несколько – и вот уже десяток чужаков, выбывая из боя, побежали к воротам. За ними следом отхлынули остальные. Толкая и давя друг друга, безудержной толпой ринулись они по дороге к выходу из деревни. А за ними, с восторженными воплями, кинулись вдогонку чудинцы.

Гондыра как ветром сдуло со второго этажа. Выскочив из слободы, он растопырил руки и заорал:

– Стойте! Стоять! Всем назад! – к этим словам Гондыр добавил еще несколько грязных ругательств. Не жалея зуботычин и пинков, он кое-как остановил рвущихся добить врага соплеменников. Остановившись, многие в полном изнеможении валились на тёплые трупы, роняя оружие из ослабевших рук.

К старому воину подошёл вождь.

– Уф, вроде, отбились, – и он присел на корточки. Сняв шлем, вытер окровавленной рукой пот. Посмотрел сквозь прищуренные глаза на поднимающееся всё выше солнце:

– Скоро день войдёт в полную силу. Жарко. Ты почему людей остановил? Выбили из деревни, а на лугу бы всех и добили окончательно. Никто бы не ушёл.

– Нет, на самом деле ничего еще не кончилось. Боюсь, что это только самое начало. Этот бой был разведкой. Если бы получилось так, как нападавшие задумали, то они без лишнего шума вырезали бы нас, как курей в курятнике. Но вариант того, что мы дадим отпор, тоже был ими предусмотрен. Слышишь, в рог загудели?

И Гондыр вкратце поведал то, что он видел на лугу.

– Теперь они перестроятся и снова пойдут в атаку. А выскочили бы мы на луг? Представляешь? Так мы хотя бы время выиграли. Пока они всех соберут, да вновь построят – это все время. А что нам теперь делать – это тебе, вождь, решать.

– Я сам посмотрю, что там за воротами… за бывшими воротами, – вождь горько усмехнулся.

Вернулся он очень скоро. И был мрачнее грозовой тучи. Опытнейший из опытнейших бойцов, он сразу оценил то, что увидел. И понял: деревня обречена. Слишком большие потери понесли они во время последнего боя. Но и это не главное. Огромной прорехой в обороне зияли уничтоженные ворота. Как одновременно защитить и стены, и этот проём? Войдут «телегой», под её прикрытием запалят слободу. И – всё, рухнет в один момент вся оборона. Деревня могла самостоятельно отбиться от шайки разбойников, но не от войска. А на нее напало именно войско. Выиграли первый бой – ну и что с того?

Решение пришло мгновенно. Нужно спасать если не деревню, то сам род. Чего стоят эти избы, бани да амбары? Даже запасы зерна или скот. Главное – люди. Была бы кость цела, а мясом уж обрастёт потихоньку. Со временем племя обустроится на новом месте. Где? Ему это узнать уже не придется…

«Гондыр, – голос вождя обрёл властность, – соберёшь людей. Через подземный ход выведешь и отведёшь их в безопасное место. Зора́, Ку́льтобей и я – прикроем отход. Пока не пришёл Кудыма, ты будешь за меня. Там – решите. Выполнять!»

– Что делать с тяжелоранеными?

– Добей. Они будут обузой. Старики должны уйти сами. Да они и так уйдут, им объяснять ничего не надо. Жизнь рода превыше всего.

Гондыр встал, поклонился вождю в пояс.

– Люди! – голос вождя зычно разнёсся по деревне. – Уходите! Берите детей и собирайтесь у ямы. Гондыр пока будет старшим. Быстро! У нас очень мало времени! Помогите старикам забраться в яму.

– И… – голос вождя дрогнул, но затем вновь набрал властную силу, – нужно помочь всем раненным, кто не может идти, освободиться от лишних страданий и унижений со стороны врага. Шаман позже, во время обряда Важэсо касьтылом[4], проводит их души на ветви пронзающего время и пространство Древа Мироздания. Зора и Культобей, подойдите ко мне.

Два воина, при полных доспехах, подошли к вождю. Оба были мастера боя. Никто лучше Зора в племени не владел мечом. Культобей был первым в искусстве борьбы на рогатинах и копьях.

– Нам выпала великая честь – мы будем прикрывать отход рода. Зора, ты встанешь слева от меня. Ты, Культобей, соответственно, справа. Расположимся в центре площади, у родового тотема, – вождь недобро усмехнулся, – потешим наших богов кровавой жертвой во славу рода. Пусть боги не оставят племя в беде.

Не мешкая, чудинцы разбежались по деревне. Часть мужчин осторожно и аккуратно переносили своих тяжелораненых на капище. Там им низко кланялись, вкладывали в их слабые руки оружие. Потом Гондыр наносил безболезненный, милосердный удар в сердце. А старики и старухи, с какими-то отрешёнными и просветлёнными лицами, тем временем спускались в яму.

Остальные, подхватив детей и самый необходимый в пути скарб, потянулись вглубь подземного хода. Всё делалось быстро и без суеты.

И всё же не успели!..

Со стороны ворот загундел рог, послышались тяжёлые шаги латной пехоты. На этот раз враг не торопился. Воины шли не спеша, плотно прикрываясь щитами. За тяжёлой пехотой в несколько цепей растянулись отряды легковооружённых воинов, несших на себе лестницы. Последняя цепь состояла полностью из лучников, готовых, для прикрытия своих, в любую секунду выпустить стрелы. Однако стены оказались пустыми, проём тоже никто не защищал. «Телега» медленно вползла в ворота и остановилась. Ощетинилась копьями. Легковооружённые воины приставили лестницы к частоколу и взобрались на стены. Никого. Только у кладбища на краю болота было заметно какое-то движение.

Снова проблеял рог. Вошедшая в ворота «телега» перестроилась в глубокую колонну. Прикрываясь массивными, тяжёлыми щитами, она медленно обогнула слободу и вышла на площадь, сразу же развернувшись в две шеренги. Распахнутые двери слободы указывали на то, что дружина ушла. Но несколько воинов решили на всякий случай проверить помещение и, прикрывая друг друга, забежали внутрь. Остальные за это время спустились со стен по внутренним лестницам и разбрелись по деревне, осторожно заглядывая в избы, бани и амбары. Пусто. Одна лишь скотина: мычали коровы и быки, блеяли овцы. Людей – никого! И грабить тоже нечего.

Но вот один из воинов, забежав далеко вперёд, на самый конец деревни, из-за угла последней избы увидел большую группу женщин и детей, толпящуюся возле частокола. Их прикрывали десятка три мужчин, вооруженных мечами и топорами. Чуть дальше виднелись курганы захоронений, а за ними шла покрытая ряской топь. Рядом зияла распахнутым зевом какая-то странная яма с навесом, на который были навалены многопудовые камни. Но только лишь воин хотел крикнуть, как Гондыр, заметивший чужака, ловко метнул топор. Подошёл к трупу, хекнув, выдернул лезвие.

– Поторапливайтесь, поторапливайтесь! Их здесь сейчас будет много!

Вдруг со стороны площади раздался долгий, пронзительный свист. Двинувшись было вперёд, шеренги латников остановились. Растекшиеся по деревне чужаки заспешили к площади, а от капища навстречу латникам двинулись три фигуры в блестящих доспехах. Пройдя с десяток шагов, они разошлись в разные стороны, как бы перекрывая собою всё свободное пространство. Воин в центре был обоеруким: в левой руке он держал кривую хазарскую саблю, правой сжимал длинный, прямой славянский меч. Тот, что был от него справа, прикрывался небольшим щитом, а в опущенной руке его сверкала полоска германского меча-спаты[5]. Из рук воина слева торчала огромная, чудовищно толстая, окованная рогатина с тяжёлой насадкой шириной в полторы ладони и добрых полтора локтя длиной. Лезвие насадки отблёскивало заточкой скола обсидиана. На пальцах сверкали боевые кольца с хищными жалами коротких лезвий.

Вождь неторопливо огляделся. Ему удалось привлечь внимание врагов – теперь все они собрались вокруг площади: с боков – легковооружённые воины, впереди – латники. Их было очень много – тех, кто напал на деревню. Они были повсюду. Воевода запрокинул голову: синее, бездонное небо. Судя по положению солнца, скоро полдень. Со стороны леса подул лёгкий ветерок. Он принёс с собой запах нагретых сосен и лесных трав. Однако, пора начинать. Вождь повёл плечами. Двинулся вперёд. Вместе с ним начали движение Зора с Культобеем.

Двигались не спеша, но по-особому плавно и неуловимо – словно три неправдоподобно огромных, гибких кота шли по тонкому, скользкому льду. Казалось, что они расплываются в своём движении. По рядам воинов пробежал восторженно-испуганный шепоток. Лучники вскинули было луки, но тут же их опустили: бесполезно! невозможно прицелиться! цель размыта!

Напряжение росло. Кто-то из воинов не выдержал и с диким визгом помчался от ближайшей избы к Зора. Тот не изменил ни шага, ни скорости движения; ни замаха, ни удара не увидел никто. Просто добежавший до него воин вдруг распался на две части. Какой же невероятной силы и скорости должен быть удар, чтобы сверху донизу рассечь вязкое человеческое тело вместе с просоленным кожаным доспехом! Ряды врагов колыхнулись, многие опустили копья, и главарь ватажников вдруг понял, что если сейчас не бросить все силы на эти три фигуры, то его войско попросту разбежится, объятое мистическим ужасом.

Пислэг вскинул руки. Рог коротко прогундосил три раза. Повинуясь приказу, на троих чудинцев надвинулась и завертела их в страшном водовороте боя плотная стена из нескольких сотен бойцов.

III

Солнце плавило свои лучи в солёных водах Варяжского моря, яростно кричали чайки. Волны с лёгким шуршанием накатывались на белый, пологий песчаный пляж. Шагах в ста от пляжа угрюмо громоздились чёрно-серые выветрелые останцы с засохшими стволами елей. Вдали виднелись изрезанные долинами горы, покрытые густым лесом. С гор в долины, в радужном сиянии брызг и белой пены, низвергались водопады.

В устье реки, что вытекала из горного озера Хаммаршён, впадая в бухту Ханёбуктен, на левом её берегу, стояла деревня свеев, шведских викингов из рода Охус.

Вытащенные на берег, гордо вздымали свои носы несколько боевых хищных драккаров; подобно коровам, благодушно топорщили пузатые бока торговые кнорры.

Жизнь в деревне шла своим чередом, как и в сотнях других деревень викингов: зимой – пиры, охота, рыбалка; как только по весне стаивал лёд и сходили снега – воины шли в набеги. А то, бывало, и сами отбивались – от пруссов или вендов.

Десять лет назад Ингрельд, молодой свей, в одночасье потерял всех своих родных. Так было угодно богам, что и родители, и все братья и сёстры Ингрельда умерли во время эпидемии чумы. За исключением маленькой, хрупкой Бирты. Оправдывая своё имя – «Яркая», как звёздочка на небосклоне в тёмную ночь, сияла она своей неземной, нездешней красотой. Братской нежной любовью окутывал её Ингрельд, берёг и холил. В благодарность за это Бирта долгими зимними вечерами пела ему героические саги о богатырях, о далёких землях, о кровавых битвах; о том, как тоскует девушка, ожидая из дальнего похода своего любимого. Никто не знал этих песен столько и так хорошо, как знала Бирта. Люди заслушивались и замолкали, когда начинала она петь.

Но – «Пришла беда – отворяй ворота»! Влюбилась его сестрёнка в телохранителя конунга – берсеркера Гнупа. Этот воин действительно был огромен и могуч, как утёс, о который вдребезги расшибаются, превращаясь в белую пену, даже самые сильные волны. Недаром его имя означало «Крутая скала».

Был Гнуп красив той особенной, мужской, свирепой красотой, которая обычно нравится хрупким и нежным женщинам, какой была Бирта. Но при этом оставался равнодушным Гнуп ко всему, что не имело отношения к яростному кровавому бою. Может быть, особая настойка из мухоморов на него так действовала, а может, что-то еще другое. Как известно, чужая душа – потёмки.

Ингрельд был против того, чтобы его сестра стала женой Гнупа. Однако, несмотря на то, что он, после смерти всех родных, стал старшим в семье, его слово уже не было законом для подросшей Бирты, ибо, как было издавна заведено в Скандинавии, начиная с пятнадцати весён девушка имела право сама выбирать себе мужа. Слово родителей оставалось лишь за приданым – могли и отказать, коли жених не по душе.

Как уже говорилось, клан Ингрельда состоял теперь всего из двух человек, однако скарба у них имелось предостаточно, а посему они считались людьми богатыми. Только одного только богатства недостаточно для всеобщего уважения. Что касается Бирты, то ей воздавали должное не только за ее песни, но и как одной из лучших рукодельниц в деревне. Ингрельд же считался отважным, сильным и умелым воином. Два десятка рабов, пленённых им в набегах, работали по хозяйству под мудрым руководством его сестры. Тучнело и множилось стадо, дом наполнялся диковинными вещами, добытыми храбрым свеем в военных походах.

За Гнупом Ингрельд знал одну странность: быть с женщиной тот мог только в состоянии опьянения напитка из мухоморов, предварительно до полусмерти её избив. Происходило это в походах, в захваченных ими деревнях или городах. Насилие при захвате – норма. Поэтому никто не обращал внимания на такое его поведение, а вот Ингрельд отметил и запомнил.

Однако, как говорится, любовь зла, полюбишь и вонючего козла.

Гнупу же, в свою очередь, льстило, что такая девушка, как Бирта, обращает на него внимание. И он решился.

Ранней весной пришли к Ингрельду родители Гнупа свататься. Задарили его богатыми подарками. Заглянув в ждущие ответа глаза сестры, Ингрельд не решился отказать. Дал согласие. Одарил гостей, в свою очередь, не менее щедрыми дарами. Обе семьи еще несколько раз потом ходили друг к другу в гости, договаривались о приданом для невесты, подарках жениха и о дате свадьбы.

В первый день первого летнего месяца окрестности деревни огласились звуками нарядно одетой процессии. Из деревни выдвинулась шумная многотысячная толпа в праздничных, пурпурно-красно-синих одеждах, отблескивающих прошивкой из золотых нитей. На праздник были приглашены жители всех близлежащих деревень, и теперь вся эта пёстрая орава людей издавала такой шум, распевая песни, дудя в рога и просто крича, что оглушённые птицы валились с неба – ибо всем было известно, что чем громче и шумнее будет, тем больше напастей удастся прогнать от семьи, тем крепче будет брак.

Потом было всё, что полагается в таких случаях: молодой жених на руках пронёс счастливую невесту во двор, мимо ломящихся от еды и хмельных напитков столов; затем был обмен кольцами, которые конунг протянул молодым на острие меча, и – торжественное взятие молодой женой меча мужа себе на хранение. Этот меч будущая мать должна будет потом подарить их сыну-первенцу. После первого дня последовало еще недельное гуляние. Пьяные валялись под столами, как убитые на поле боя. А сперва было «похищение» невесты с последующим выкупом; затем разыграли в честь молодых «битву» – разумеется, без никому не нужной крови. Словом, было все, как и положено на доброй свадьбе.

Во время свадьбы, а также в течение первого месяца после неё, молодожёны обязывали, по старинному мудрому обычаю, пить не хмельные напитки, а специально сваренный для них медовый напиток, поскольку ребенок должен быть зачат не одурманенным алкоголем семенем, но семенем чистым и здоровым; отсюда, кстати, и пошло название: медовый месяц. В этот медовый месяц молодожёнам запрещалось работать, воевать и заниматься хозяйством. Только друг другу должны были они отдавать все свои силы и помыслы. Однако Ингрельд ещё на свадьбе заметил, как Гнуп тайком приложился к заветной фляжке с настоем из мухоморов, и заныла у него душа в предчувствии наступающей беды.

IV

Наступили будни.

Только теперь Ингрельд в полной мере понял, как ему не хватает Бирты, ибо все хозяйственные заботы упали на его плечи. И он стал всерьёз подумывать о женитьбе на приглянувшейся ему молодой вдове, с которой они иногда встречались, провожали закат, просыпались на заре. А что? Мужчина он видный, богатый. Можно и хозяйку в дом привести. Девок ему не надо, а вот вдовушка – в самый раз. Её дочь будет дочерью и ему, он будет этому только рад. У вдовушки уже своё сложившееся хозяйство, опыт его ведения, у него – своё, и немалое. Так что от такого союза оба они только выиграют. Да и чем они не пара – оба молоды, красивы, зажиточны. Ингрельд всем известен не только своим достатком, но отвагой и мужеством, доблестью воинской. За них его уважают. Да и о наследнике пора подумать. Надо вот только с Биртой посоветоваться – попросить её, чтобы сходила к вдове и поговорила с ней. Нет ведь больше никого у них – ни матушки, ни батюшки. Кому еще их роль в сватовстве исполнять, как не сестрёнке?

В тот роковой день, когда Ингрельд решился отправиться за советом к Бирте, всё и произошло. Было совсем раннее утро. Ингрельд сидел возле дома, чинил доспехи. Внезапно с улицы послышался шум, истошные женские крики. Во двор ворвалась Бирта. Ингрельд испуганно уставился на сестру: платье её было разорвано, левая сторона лица опухла, изо рта сочилась кровь. Вслед за Биртой во двор вломился Гнуп. Он ухватил её за волосы, развернул, страшным бойцовским ударом кулака в грудь опрокинул на землю и, нечленораздельно рыча, стал пинать поверженное тело. Ингрельд схватил первое, что подвернулось ему под руку – им оказался ритон, сосуд для питья пива и вина, – и со всего маху ударил Гнупа его острым концом по лицу. Рог с хрустом вошёл Гнупу промеж глаз и, пронзив мозг и разбив череп, вышел со стороны затылка на добрую ладонь…

Бирта прожила ещё до вечера и, не приходя в сознание, скончалась на руках Ингрельда. Мёртвого Гнупа на следующий день забрали родственники. До их прихода он так и оставался валяться во дворе, в потёках свернувшейся крови и выбитого мозга, облепленный жирными, жужжащими мухами. Разъярённые братья убитого хотели было учинить расправу, но, продолжая обнимать холодное тело сестры, Ингрельд поглядел на них такими страшными, мёртвыми глазами, что никто так и не осмелился кинуться на него с кулаками.

После похорон Гнупа и Бирты, последующего проведения на седьмой день обряда сьюунда, когда был выпит ритуальный погребальный эль – сюмбел, а значит совершился земной путь усопшего, по требованию родственников Гнупа был собран тинг – собрание всех свободных людей поселения.

Конунг пребывал в огромном смятении. С одной стороны – совершено убийство члена общины, человека не простого, имевшего многочисленную родню и высокий статус его личного телохранителя, заслуженного воина. С другой стороны, этому убийству есть оправдание – покрыл себя Гнуп несмываемым позором, подняв руку на жену. Что может быть позорнее для воина, посвятившего себя Одину, чем ударить свободную женщину своего рода-племени? Это считалось даже более страшным позором, чем бегство с поля боя. Да и Ингрельд – далеко не последний человек. Многие восстанут за него, а это может привести к расколу в общине.

Как конунг и предвидел, разгорелся яростный спор. Сторонники и родственники Гнупа требовали для Ингрельда применения хеймнара – самого позорного и жестокого наказания у викингов, в ходе которого у приговорённого отрубались все конечности, после чего обрубки немедленно прижигались, чтобы преступник продолжал жить. «Мы оставим ему голос, чтобы он мог кричать, уши, чтобы слушать издёвки, глаза, чтобы ему было чем смотреть на женщин, яйца, чтобы он мог их хотеть…» – говорили они. Обычно это наказание присуждали за нарушение взятой клятвы или за убийство. Сторонники и сочувствующие Ингрельда требовали полного его оправдания, ибо на его глазах произошло зверское убийство его сестры.

Внимательно выслушав обе стороны, конунг нашёл мудрое решение. С одной стороны, позорная казнь допущена не будет, с другой – Ингрельда всё же накажут. И накажут так, что он больше никогда – как надеялся конунг – не сможет вернуться в эти края, но честь его при этом не пострадает.

Подняв властно руку и дождавшись, наконец, тишины, конунг обратился к собравшимся на тинг людям и вынес своё окончательное решение:

– Муж может убить свою жену, как, впрочем, и жена вправе убить мужа, ибо она есть человек свободный. Но при этом никто не должен забывать, что они свободные люди. Муж может зарезать жену ножом, заколоть копьём, зарубить топором или мечом – его право. Если муж считает, что жена настолько виновата, что это требует крови, пускай он ее прольёт. Однако до наступления вечера он обязан сообщить об убийстве и предстать перед судом закона. Старейшины решат – прав был муж или нет. Но Гнуп, видимо, об этом забыл. Забыл и о том, что Бирта носила яркие, длинные одежды с цепочками на поясе, которые носят только женщины свободные в отличие от рабынь, в знак чего крепятся на этих цепочках ножницы, футляр для иголок, нож или лёгкий меч, ключи от кладовых. Он, на виду у всей деревни, сорвал с нее знак замужней женщины – головной убор, тем самым обесчестив её. Считаю, что Гнуп виновен также в том, что не только поднял руку на свою жену, но и забил ее насмерть, как вонючую подзаборную сучку, как подлого раба! По нашим законам подобный позор карается изгнанием. Но изгнанник изгнаннику рознь. Изгоя без чести может убить даже раб. Теперь перейдём к Ингрельду. Он убил Гнупа, свободного человека. Почему он не вызвал Гнупа на хольмганг – поединок высшей справедливости, где боги решают, кто прав, а кто виноват, присуждая правому победу? Убийство же должно быть наказано. Но посмотрите на шею и на руки этого воина. Вы видите, сколько дорогих стеклянных бус обвивают его шею? Сколько винтовых золотых браслетов на его руках? Эти бусы и эти браслеты указывают, сколько удачных походов совершил сей доблестный муж. Напоминаю: что есть бусы? Бусы указывают на знатность рода, а браслеты вручаются тому, под чьим предводительством прошла битва, приведшая войско к победе; либо они означают, что их обладатель в трудную минуту боя принял командование на себя. Я не оправдываю Ингрельда, но отдаю ему должное как воину. Поэтому, выслушав обе стороны, я не присуждаю ему хеймнара за убийство, поскольку это убийство Ингрельд совершил в состоянии помутнения рассудка, увидев, как жестоко избивают его сестру. Ещё раз повторяю: избиение свободной женщины руками и ногами есть самое позорное, что может совершить мужчина в своей жизни. Однако, дабы не допустить кровной мести, я налагаю на Ингрельда штраф за убийство свободного человека – вергельд, в размере всего имущества Ингрельда, за исключением личного оружия, бус, браслетов и одежды, что на нём есть, в пользу родственников Гнупа. А также приговариваю его к изгнанию сроком на пять лет с сохранением чести. Ингрельд, завтра до восхода солнца ты обязан покинуть нашу деревню. Я, конунг по имени Харри поселения Охус, это всё сказал и утвердил!

Так круто повернулась судьба молодого свея. Остался он без семьи, без имущества, в изгнании. Конунг правильно решил – Ингрельду не было больше смысла оставаться в родной деревне. Не для кого и незачем.

* * *

С той поры прошло десять лет. За это время Ингрельда помотало от империи франков до Жёлтой реки. Он сопровождал караваны, служил наёмником, разбойничал в ватагах. В нескончаемых боях и стычках окончательно заматерел телом, очерствел душой. Холодно смотрели на мир его голубые, пронзительные глаза.

Много дорогих украшений, драгоценных камней, серебра и злата прошли через его руки. Но богатства свей так и не нажил. Всё добытое в бою или полученное в качестве вознаграждения Ингрельд прогуливал без остатка, без сожаления расставаясь с ним. Не видел он теперь смысла в накоплении богатства. Для кого, кому, зачем это надо? Ему одному хватает и того, что есть. Нет сегодня разносолов – он коркой хлеба сыт, да пригоршней водицы из колодца или ручья. Зато научился свей ценить редкую дружбу и взаимовыручку в бою.

Раз, сопроводив очередной караван до Хорезма, встретил викинг учёного человека из Царств Западного края (так называли тогда в Европе Китай), по имени Ляо-Пен-Су. Интересовался сей муж письменами и языками народов Севера, их обычаями. Узнав, что свей – человек Севера, он, за достойную плату, нанял его себе в сопровождающие.

Так Ингрельд попал в Городище[6] – крупнейший торговый центр Севера. И надолго там задержался. Только не ведал он, что и здесь его поджидал очередной крутой поворот судьбы, ибо, хоть и принято считать, что наша жизнь состоит из чёрных и белых полос, но когда и какая из них наступит – то даже богам не всегда ведомо.

V

Неподалеку от места впадения реки Усолки в могучую Каму раскинулось Городище. Торговые причалы, амбары, склады, едальные избы, сараи, шатры, утоптанная до состояния камня площадь с лобным местом – неизменный колорит любого крупного города тех времён от Сены до Жёлтой реки. Вокруг города – три глубоких, высохших рва, через которые перекинуты подъёмные мосты. Сам город обнесен высоким, крепким частоколом из толстых брёвен в три человеческих роста. Над каждыми из пяти ворот города воздвигнуты мощные караульные вышки. В город проложены три дороги из леса и две – с причалов. Центральные улицы – прямые, вымощенные деревом – ведут на торговую площадь. В переулках – грязное месиво, в беспорядке разбросанные крепко врытые в землю избы.

Именно от Городища начинался Великий Меховой путь. Сюда свозили меховую рухлядь бьющие зверя местные племена и народы. Здесь же торговала солью Пермь, поставляла медную руду и железо горная Чудь, Вишера везла россыпное золотишко, зыряне – самородное серебро и уголь. Ценились пластины из бронзы и золота, сделанные в виде причудливых зверей[7]; звонкой монетой платили за моржовый клык. Но главным товаром был мех, которым с лихвой окупалась тяжёлая дорога, полная опасностей и невзгод. Прибыль была неописуемая. Те из купцов, кто сумел добраться до меховой ярмарки, а затем вернуться обратно, обогащались невероятно. Караваны с пушниной уходили к индийским раджам, в Китай – во дворец самого императора, к арабам и в города Европы. Каждая шкурка соболя, куницы или белки, выменянная туземцами Прикамской земли на один дирхем, продавалась, к примеру, в Багдаде – за две тысячи! Право слово, стоило рискнуть всем своим состоянием, и даже жизнью, ради такой прибыли! Бывали случаи, когда человек одной-единственной сделкой обеспечивал себе существование до конца жизни.

Согласно установленному купеческому кодексу, торговцы торили свой путь до Городища. Севернее него имели право торговать только чулыманские купцы. Любого нарушившего это правило жестоко убивали. Правда, всё равно находились смельчаки, которые, в обход сложившихся традиций, сами уходили вглубь Перми Великой, где скупали мех и моржовый клык. Из десяти авантюристов такого рода обратно возвращался только один. Но зато его прибыль оказывалась в десять раз выше, чем у других, более осторожных.

На север со всего света тянулись караваны с пряностями, тканями, вином, шёлком… Городище был одним из самых крупнейших торговых центров мира уже тогда, когда на месте современного Парижа стояла захудалая галльская деревушка Лютеция. В Городище, не менее чем за полторы тысячи лет до возникновения Москвы и Владимира, уже вовсю бурлила экономическая и политическая жизнь всего необъятного Севера! Но скорее всего, город был значительно старше. Ведь именно сюда шли караваны из великого Вавилона, могучей Ассирии и Черной Земли[8]. Эстафету подхватили Персия, Греция и Рим. Совершался гигантский оборот товара, шли огромные прибыли. А чтобы отпугнуть конкурентов, сочинялись сказки о страшных северных людях, живьём пожирающих людей. Однако купеческий народец во все времена был слишком практичен, чтобы верить всяким россказням – иначе так никто никогда и не торил бы по миру дорог. Доходили отчаянные головы до Городища, сторговывали товар, получали свою прибыль. Возвратившись, пугали соседей страшными рассказами и, нагрузив новую партию товара, опять уходили в очередную торговую экспедицию. Пути к Городищу были проложены так давно, что сведения о том, когда именно это было, затерялись в тумане веков. Купцам эти пути были хорошо известны, как и то, какой товар интересует северян. Кипит торговля – кипит и жизнь! И даже сам Господин Великий Новгород, набравший за предшествующие сто лет огромную торговую силу, не мог пока тягаться с Городищем!

В избу-едальню, что находилась напротив складов булгарских купцов, ранним утром ввалилась весёлая компания чудинцев. Несколько чадящих светильников скудно освещали помещение. Небольшие слюдяные оконца света сильно тоже не прибавляли. Однако можно было различить чёрный закопчённый очаг с огромным вертелом и дымоходом, подтопок для варки всевозможных каш и щей. Отдельно стояла печь для выпечки хлеба и изделий из муки: медовых калачей, пряников, оладий, гречишных и овсяных блинов – всего не перечесть! Вдоль стен в землю были врыты длинные скобленые столы и лавки, по полу разбросано сено и опилки. В избе стоял особый запах, характерный для подобных заведений. Дома пахнет не так, хотя, казалось бы, тот же очаг, тот же подтопок, те же лавки и стол. Но запах – запах другой, домашний. Утром дома всегда пахнет молоком, свежевыпеченным хлебом, а еще – любимой женщиной, чьё тело еще помнят руки.

В избе-едальне с утра стоит запах прокислых щей, прогорклого жира, специй и подгорелого мяса. Но это все мелочи, главное – здесь ты не дома, сюда ты пришёл только для того, чтобы набить себе брюхо на весь предстоящий длинный день, полный неизбежных хлопот. Тем более что готовят в этой избе превосходно. Хоть, правда, и берут дороговато. Но есть другие избы-едальни. Можно пойти туда – здесь никто не держит. Однако чудинцы облюбовали именно эту избу, которую держал полуславянин-полузырянин по имени Угрим. Находилась едальня буквально в двух шагах от их фактории, где они жили и держали товар.

Чудь уже расселась по лавкам, когда к ним из-за занавески выглянул ещё не умытый, хмурый, невыспавшийся хозяин. Подтянул на огромном животе сползающие портки, могучей пятернёй почесал заросшую диким волосом широченную грудь. Широко и сладко зевнул, приоткрыв на миг крупные, крепкие желтоватые зубы. В ответ на весёлое пожелание жить и процветать буркнул гулким басом встречное приветствие на межнациональном языке. Говорить на языке Чуди мог только сам чудинец. Остальные, сколько бы ни жили рядом с ними, а выучить язык всё не могли. Балаболят, как сороки. Поди, разбери их – даже у самоедов язык проще! А эти… чудные, одним словом! И обычаи у них чудные. Вроде, бают, они даже людей жарят и едят после жертвоприношений. Без сомнения, боги время от времени требуют человеческой крови, но зачем жертву после этого съедать? Тьфу, пакость какая! Одним словом, нелюдь да чучундра – она и есть нелюдь да чучундра. Но платят хорошо, не обманывают. А до остального ему дела нет. Ему важно гостей накормить прилично, да получить с них звонкую монету, можно и товаром. Угрим не отказывался ни от чего – в хозяйстве всё пригодится. Однако, беря товаром, исходил из расчета дешевле его реальной стоимости. Пряности – за три четвёрти цены, остальное – вполовину. Никто не обижался – кушать всем хочется! Ведь в других избах-едальнях отпускали кормёжку только за монету. А как быть, если едва прибыл, а товар ещё продавать не начал? Зато за счёт приобретения дешёвых пряностей Угрим мог себе позволить делать блюда душистыми, ароматными и обжигающими язык невиданными вкусами. Поэтому так и ценилась его кухня среди прочих. Поэтому и брал он за свои блюда дороже остальных. Но если человеку была нужна одна только пустая полбяная каша, Угрим не отказывал – делал. Зачем отказом обижать? Сегодня человек взял самое дешёвое, а завтра разбогатеет – и закажет самое дорогое. Кормил Угрим, бывало, и в долг. Но никто не смел обманывать хозяина избы-едальни. Ведь не знаешь, как жизнь завтра повернётся, репутацию себе портить дороже. У Угрима много кто кормится. Если ты за еду не можешь платить, то какая тебе вера, кто с тобой захочет иметь дела? Поэтому долг всегда возвращали.

Получив заказ, Угрим вынес бочонок кваса и парочку караваев душистого хлеба, чтобы гости до начала основной еды могли сначала слегка подкрепиться. А на кухне уже суетились рабы и домашние Угрима: кто-то рубил мясо, кто-то чистил рыбу, кто-то катал и отбивал тесто в тугое. Заполыхал очаг, потянуло дымком от печки и подтопка.

Но вот на сковородках зашипело, в котлах забурлило, забулькало в чугунках, от нарубленной на крупные куски туши лося потянуло пряным духом. Здоровенный полуголый раб доставал куски из корыта со специями, продевал на вертел, подвешивал в очаге над огнём. И такие неописуемые аппетитные запахи разнеслись по избе, что невольно заквакало в животах, потекла обильная слюна. Но никто из гостей даже в мыслях не держал, чтобы поторопить хозяина. Блюдо будет готово в свой положенный срок. Не нравится, торопишься – иди в другое место! Угрим ценил свой труд и до самозабвения любил своё дело. А поспешишь – как известно, людей насмешишь. Каждое кушанье должно быть сделано неторопливо, со вкусом, мастерством и с любовью. Да-да, именно с любовью, иначе ничего вкусного не получится, а получится «жрать можно, и то ладно» – а так Угрим не умел. И ему было безразлично, торопится гость или нет – блюду нужно выстояться, промариноваться, проперцеваться, прожариться или провариться положенное ему время. Зато потом необычайно вкусной получалась даже самая простая каша. В поварском деле он был как старый, испытанный воин на поле боя, хотя и военное искусство ему тоже было знакомо – молодым ходил Угрим в набеги, немало вражеских голов раскрошил он своею боевой дубиной. А потом вот прикипел к котлу с поварёшкой. На добытое в походах приобрел избу-едальню и нисколько не жалеет. Ибо, помимо любимого дела, это было очень выгодное вложение капитала. Угрим ведь не только кормит у себя людей, но и продаёт товар. Три его старших сына сами водят караваны, двое – те, что помладше, нанялись охранять караваны других хозяев. Вот сейчас Омут ушёл в страну Желтой реки, а Третьяк подался на север с чулыманскими купцами. Младший, Четвертак, пока дома по хозяйству помогает, да еще пять дочерей есть у Угрима: двое – на выданье, двое – пострелята, а пятая – в люльке сопит. Доволен Угрим тем, как его жизнь сложилась.

Но вот, когда уже гости совсем было изошли слюной, а урчание животов стало слышно за версту, подоспели первые блюда. Сгибаясь под тяжестью блюд, рабы выставили на стол целые корыта со щукой, сваренной с хреном, и карасями, запечёнными в сметане. Поставили перед каждым плоскую деревянную тарелку с тушёной зайчатиной, тоже в сметане и густо пересыпанной диким луком и красным перцем. Метнули на стол россыпь мелких, горячих, свежевыпеченных караваев. И пошла животу потеха! Только деревянные расписные ложки брякали да ножи проскребывали! В пару мгновений исчезли в утробах и щуки, и караси, и зайцы. А тут и жареные рябчики с гречневой кашей подоспели, а вдогонку к ним – пельмени с редькой, да пельмени с медвежатиной. Кое-кто из гостей уже начал подпоясок развязывать, утирать первый пот рукавом. Угрим довольно усмехнулся. Повёл густыми бровями. В качестве небольшого перерыва и для затравки к следующему блюду выставили пражитом чери – рыбу, особым способом приготовленную с пряностями на углях. Когда гости отведали и это угощение, утолив самый первый голод, можно было выставлять и главное блюдо заказа – жаркое из лосятины. Это блюдо не терпит поспешности – его полагалось вкушать спокойно, не торопясь и наслаждаясь каждым проглоченным кусочком.

Прекрасно прожаренное на вертеле мясо, предварительно вымоченное в специях, политое специально приготовленным исключительно для этого кушанья остропряным соусом, издавало такой аромат, что кое-кто из гостей замычал от удовольствия вдыхать один только его запах. К мясу подали слабое пиво и пувья нянь – пирожки с брусникой прямо из печи. Теперь уже порядком наевшиеся гости не спешили глотать, а ели размеренно и чинно, отдавая должное искусству повара, чего, собственно, и добивался Угрим. Закончили трапезу хрустящими овсяными блинами и толстыми ржаными оладьями, макая их в мёд и запивая ядреным квасом.

Наевшись, гости отёрли пот с лица, сполоснули руки и рот ароматной водой, вытерлись услужливо поданными им рабом расписными полотенцами и чинно вышли из-за стола. Построившись рядком, поклонились в пояс Угриму. Таков был обычай Чуди благодарить хозяина за кушанья, которые он для них приготовил. Угрима поначалу поражал этот жест – ведь за деньги же! Потом понял: не в деньгах дело – благодарят его за его мастерство!

Приняв ответный полупоклон, старший из чудинцев, по прозвищу Куды́ма, протянул Угриму монету – ромейскую золотую безанту, монету редкую в этих краях, и потому дорогую. Очень дорогую! Одна такая десяти подобных завтраков стоит, если по совести, а Угрим не любил быть в долгах. Бывало, другие были должны ему, он же другим – никогда. Чудинец понял затруднение хозяина избы-едальни и дружелюбно сказал:

– Вечером придём кушать, утром придём кушать… Всю седмицу едим у тебя! Согласен?

– Всегда рад вас видеть!

Кудыма весело подмигнул Угриму. Тот в очередной раз поразился его глазам. У этого чудинца они были разноцветные: правый глаз – голубой, как весеннее небо; левый – зелёный, как молодая трава. Странно смотрелись они на темноватом, вытянутом лице с небольшой, аккуратной бородкой. Сам же Кудыма был черноволос, высок, крутоплеч, гибок, крепок. Движения – обманчиво-плавные. Словно в этом человеке была до упора закручена страшно тугая пружина, готовая в любой момент раскрутиться с необычайной силой. Широкие запястья и мощные трицепсы говорили о его регулярных упражнениях с оружием. Однако его мозолистые ладони при этом были небольшими, зато пальцы – длинными и какими-то хищными.

Нрав у Кудымы весёлый, взрывной. При встрече с ним казалось, что благодушие и радость сами собой обволакивают собеседника. Однако что-то очень опасное таилось в глубине глаз этого человека – заглянув в них, мало кто решался стать против него в поединке или в драке. А те, кто решился – либо уже с предками разговаривают, либо не досчитывают зубов. Ну, да, впрочем, это крайности. Был Кудыма человеком к своим тридцати трём вёснам мудрым и опытным. Как шаман – охранял он свой род от напастей, лечил людей. Как воин – ходил в набеги. Мир посмотрел.

А в избу-едальню тем временем уже набивался народ. Со всех сторон раздавалось чавканье, сопение, причмокивание и сытое икание. Но всю эту какофонию перекрывал треск разбиваемых мозговых костей и разгрызаемых мослов, исходящий от громадного человечища в богатейшем позолоченном халате. К скамье, на которой он сидел, была приставлена внушительных размеров секира, а длинные льняные волосы с косичками вдоль ушей, усы до пояса, курчавая бородка и светлые глаза на сильно загорелом лице выдавали в нём викинга, или, по-здешнему – варяга. Многочисленные разноцветные бусы с золотыми застёжками, указывавшие на его знатность, обвивали мощную шею. Покончив с зажаренным в специях молочным поросёнком, он с шумом выхлебал через край чугунка бульон и теперь с огромным удовольствием вылавливал оттуда куски пряного отварного мяса своими толстыми пальцами, вытирая стекающий с них жир о полу своего одеяния и о свои волосы. На него с изумлением оглядывались людишки сложением помельче, да и кошельком потоньше. А к его столу уже подносили жареных рябчиков, миску рассыпчатой гречневой каши на кабаньем сале с мочёными яблоками, жбан пива и огромную стопу блинов…

Как угорелые, носились от печей и очага к столу и обратно рабы с тарелками, блюдами, корытами, чашами. Начинался новый торговый день. Народец спешил подкрепиться по самое горло, чтобы до вечера о еде не думалось. А вечером – там видно будет.

VI

Вывалившись из избы-едальни, чудинцы поспешили к себе. Надо было до основного наплыва людей успеть занять на торговой площади места, выставить товар, чтобы смотрелся краше. Вскоре на прилавках заблестели пластинчатые доспехи местной работы, засеребрилась кольцами сложная кольчуга, заискрился отполированный клинок меча, заиграли переливы соболиного и куньего меха. Между основным товаром аккуратными рядками легли женские и мужские украшения из золота, серебра, меди и бронзы. Причудливые узоры невиданных зверей, тонкая вязь рисунка привлекали немало покупателей.

Кудыма немного отошёл, придирчиво осмотрел выложенный товар. Поправил некоторые вещи, чтобы выглядели более броско. Удовлетворённый, сам отправился закупать товар.

Перво-наперво следовало купить пёстрые арабские ткани и багдадские ковры, затем сторговать ряд пряностей из далёкой и загадочной Индии, а после – осмотреть полный пехотный ромейский доспех и сложный хазарский лук.

Везде Кудыму узнавали, раскланивались с ним – покупатель он был более чем выгодный, брал всегда большие партии товара, хотя и отчаянно торговался за каждый дирхем, что, впрочем, только добавляло ему престижа, ибо для купца нет ничего более обидного, чем торговля без торга – в этих случаях могли и заворотить, несмотря на прибыль. Ибо одна из главных прелестей торговли есть азарт, в нем – и искусство, и поэзия, и проза купеческого мира. И покупка товара – тоже целый ритуал. Как гласит купеческая поговорка – «торопливость нужна при ловле блох». Кудыма же всегда свято соблюдал ритуал.

Вот и сейчас, подойдя к купцу, у которого был выложен нужный Кудыме товар, он с равнодушным видом пару раз прошёлся мимо прилавка, приценился к кое-каким мелочам у соседей справа. Купец уже успел почувствовать интерес покупателя к своему товару и, в свою очередь, напустил на себя равнодушный и сонный вид. И только узкие глазки хитро поблёскивали из-под выцветших ресниц.

Наконец, Кудыма подошёл к нему. Погладил ворс ковра, пощупал ткань. Прищурился. Отошёл. Посмотрел. Шагнул вбок. Снова приблизился. Всё это время купец с видимым равнодушием наблюдал за его действиями.

– Здрав будь, Караберей! – поприветствовал Кудыма купца.

– И тебе долго здравствовать, – ответил ему в тон Караберей.

– Как торговля?

– Хорошо.

– Ткани пёстрой много осталось? И вон ещё ковры я бы посмотрел.

– Пёстрой ткани осталось десять рулонов. Ковры смотри.

Купец вновь равнодушно прикрыл глаза. И только подрагивающие четки в его руках выдавали в нем волнение. Кудыма усмехнулся. Если он сегодня сторгует товар, Караберею останется только закупить меха. Ибо уж кто-кто, а Караберей прекрасно знал: если они ударят по рукам в знак совершения сделки, Кудыма заберёт у него весь товар, привезённый на продажу. О, всемогущий Аллах! Не дай сорваться с крючка интереса этому чудинцу!

Товар был превосходен. Но приступать сразу к торгу было бы верхом неприличия. После расспросов о дороге, семье, погоде, урожае и других очень важных вещах Кудыма как бы вскользь сказал:

– Я не буду хитрить, Караберей, товар твой неплох. Хотя, если пройти по рядам, можно найти и лучше. И ты это знаешь не хуже меня. Просто вот времени мало. Давай, сторгуем по-быстрому, ударим по рукам. Ты согласен?

– Можно найти товар и лучше. Кто спорит? Ищи. Зачем нам хитрить? Ковры у меня не очень пушистые, ткани монотонные. Да ты сам видишь. Но и цена по товару.

Кудыма включился в игру. Главное в ней было – не называть цену первым. Ибо кто первым назвал цену – уже проиграл в споре, так как это даёт противнику ту опору, от которой уже можно отталкиваться. Не прошло и трёх базарных часов, как Кудыма нащупал слабину в «обороне» купца. Оставалось окончательно договориться о цене. После яростных споров, заверений, хлопанья по бокам и коленям, деланных изумлений и возгласов, около полудня нужный товар наконец-то был продан за ту цену, которая устраивала обоих. Еще после нескольких воздыханий, что Караберей только из уважения к Кудыме продаёт ему товар себе в убыток, и клятвенного заверения Кудымы, что он покупает так дорого ткани и ковры исключительно из глубочайшего уважения к Караберею, они ударили по рукам. Кудыма отсчитал монеты. После чего они омочили пересохшие в спорах глотки дорогим китайским напитком под названием «чай». Напиток Кудыме очень понравился, и он попросил купца со следующим караваном обязательно привезти ему этой чудесной травы.

Тем временем рабы купца нагрузились тюками с товаром. Кудыма тепло попрощался с Карабереем и, во главе небольшой колонны, отправился к своему лабазу. Когда рабы разгрузили товар, Кудыма дал каждому из них по мелкой монетке и отпустил восвояси. Когда рабы, наконец, ушли, Кудыма отправился к своему прилавку посмотреть, как идёт торговля.

Там разворачивалось зрелище, собравшее вокруг себя плотное кольцо хохочущих и кого-то подзадоривавших зевак. Кудыма пробился сквозь толпу в первые ряды. То, что он увидел, ввергло его в гнев, который, однако, моментально растворился в смехе над комичной ситуацией. Несколько чудинцев тщетно пытались отбиться от огромного человека в разорванной до пупа рубахе. Грязный, истоптанный богатый халат валялся рядом. Из разбитого носа на могучую плиту груди текла кровь. Несмотря на численное превосходство противника, человечище, в котором Кудыма узнал утреннего едока, явно одерживал вверх. Пара человек сломанными куклами валялась у перевёрнутого прилавка. К счастью, секира у варяга оставалась на ремне за спиной, а чудинцы не вынули мечей и ножей. Бой шёл чисто на кулачках. Оглушительно ревя разъярённым медведем, викинг ловко и быстро отбивался от десятка чудинцев, что со всех сторон налетали на него взбеленившимися псами. Вот ещё один попал под его могучий удар. Взлетев на воздух, он обрушился на зевак, сбив собою несколько человек. Перевернувшись со спины на живот и с трудом встав на колени, выплюнул на землю пару зубов из окровавленного рта. В толпе оглушительно захохотали.

Тут выступил вперёд Кудыма. По его знаку чудинцы отошли назад.

– Что ж ты, голубь, тут буянишь? – Кудыма без трепета взглянул в белые от бешенства глаза варяга. Толпа затихла в предвкушении нового спектакля. Многие знали Кудыму. Никто не хотел бы с ним сразиться один на один, хоть на кулачках, хоть на оружии. Однако уж больно могуч на этот раз был его противник. И не только силён, но также очень опытен и проворен. В толпе принялись делать ставки, азартно ударяя по рукам и кидая наземь шапки.

Не отвечая на вопрос, варяг молча кинулся на нового противника. Проделал каскад блестящих ударов кулачищами и ногами в… пустоту. Сзади раздалось деликатное покашливание. И снова спокойный, слегка насмешливый голос спросил:

– Что ж ты, голубь, тут буянишь?

Варяг стремительно развернулся, наотмашь выкинув ладонь на звук. Тут же ударил локтем. И снова удары ушли впустую. В толпе уже откровенно захохотали. Дико завизжав, залётный гость в прыжке поймал Кудыму в свои железные объятия, стремясь его раздавить. Кудыма сделал несколько гибких, малозаметных движений, выскользнул под правую руку варяга, хитрым замком заведя её кисть вперёд и в сторону. Огромное тело грохнулось наземь. Моментально Кудыма довернул руку, заставив варяга буквально повиснуть на ней, просунул напряжённую ладонь ему под кадык и с силой надавил. Через мгновение у варяга глаза практически вылезли на лоб от нестерпимой боли и удушья. Лицо его побагровело. А Кудыма вдруг решил не убивать этого сильного и ловкого человека. Отпустив ему горло и руку, он исполнил мягкий удар раскрытой ладонью по затылку. Но этого удара вполне хватило, чтобы «голубь» успокоился. Варяг сидел в пыли и бессмысленно шарил вокруг себя могучими руками. К льющейся из носа крови добавилась ниточка клейкой слюны, стекающей изо рта. Все громко и шумно поздравляли чудинца с победой. Кудыма отмахнулся. Хорошее настроение окончательно вернулось к нему.

Осмотрев поверженных и не найдя ничего страшного, если не считать нескольких выбитых зубов да свёрнутой набок челюсти, тут же поставленной им на место, Кудыма подошёл к варягу. Помог ему подняться. И вдруг тот неожиданно захохотал. Оглушительно, звонко, заразительно. Хлопая себя по бокам, он просто ревел он нахлынувшего на него веселья. Глядя на него, остальные тоже заулыбались, а потом рассмеялись от всей души. Вытирая выступившие от смеха слёзы, викинг обнял Кудыму с такой силой, что у того затрещали рёбра.

– Кто ты, достойный воин?! Позволь с этого мгновения считать тебя своим другом. Меня зовут Ингрельд.

– Конечно, дружище. Моё имя – Кудыма.

– Купцов сопровождаешь?

– Да нет, сам торгую.

– Такой боец, и занимается торговлей? Да ты шутишь!

– Ну, почему? Вот этот прилавок, который ты разгромил, как раз принадлежит мне. Точнее говоря, не мне, а моему роду. А я здесь назначен нашим вождём за старшего продавца. Может, ты объяснишь, что случилось?

– Хотел я прикупить доспех. Денег не хватило. Дело не в том, что у меня их нет. Просто нужной суммы с собой не оказалось. А эти… они не поверили мне. Мне, Ингрельду! Вот и всё.

– Ясно. Забирай доспех. Деньги занесёшь в этот лабаз. Или отдашь Угриму. Он передаст мне. Всё?

– Ну, спасибо. Ну, удружил. Поняли, вы? – Ингрельд грозно посмотрел людей, приводящих прилавок в должный вид. – Я, однако, тебе из товара ничего не подпортил? Ты посмотри. Я заплачу!

Кудыма рассмеялся.

– Ни одна из этих безделушек не стоит того, чтобы лишаться вновь приобретённого друга.

– Знаешь что, заходи ко мне в гости. Люб ты мне стал нравом своим и обликом, умением воинским и добропорядочностью. Ведь ты мог меня убить? Мог! Но оставил в живых. Теперь я твой должник и друг. Я живу через пять улиц отсюда. Спросишь, любой ответит. Сопровождаю учёного человека. Имя у него странное, но я привык. Зовут его Ляо-Пен-Су. Придёшь?

– Давай завтра. Сегодня ещё дел много. Хорошо?

В это время чудинцы принесли два ведра чистейшей, до ломоты в зубах холодной, колодезной воды. Варяг снял перевязь с секирой, аккуратно отложил её в сторону, наклонился над ведром, с огромным удовольствием долго умывался и отфыркивался. Потом, без всякого сожаления, скинул с себя изорванную, испачканную кровью рубаху, открыв на всеобщее обозрение могучее, мускулистое тело. Вылил на себя, гогоча, второе ведро. Бережно взял завёрнутый в промасленную ткань доспех, подобрал оружие и неспешно удалился, оставив валяться на истоптанной земле свой дорогой халат.

Кудыма, улыбаясь, смотрел ему вслед и радовался, что теперь такой человечище – его друг. Тут его кто-то дёрнул за рукав. Шаман обернулся. Перед ним стоял сильно запылённый воин из его деревни. Его рука сжимала короткое копьё с чёрным лоскутом. У Кудымы дрогнуло сердце.

– Что?

– Шаман, у нас беда. Деревни больше нет.

В лабазе вестнику подали жбан с квасом. Он долго, с наслаждением пил пенящийся напиток. Квас стекал по его длинным усам и бороде на грудь, но вестник не замечал этого. Наконец, утолив терзавшую его жажду, он отставил посудину в сторону. Оглядел сгрудившихся около него встревоженных сородичей.

– Рассказывай. Только коротко и ясно, – Кудыма жёстко взглянул воину в глаза.

– Сегодня перед рассветом на деревню было совершено нападение. Дозорные проспали. Их вырезали. Ворота открыли, захватили дозорную вышку. Но удалось на первое время отбиться. Пока нападавшие перестраивались, мы оказали милосердие своим тяжелораненым, через подземный ход покинули деревню и укрылись в лесу. Оставшиеся прикрывать отход воины, включая вождя, погибли. Погибли и те, кто решил уйти сам во имя рода.

– Кто напал?

– Ватага, что под Пислэгом ходит.

– Что-о-о?!

– Напала ватага Пислэга.

У Кудымы опустились руки. Как же так? Он с этим воином участвовал в двух набегах на хазар. Держали дружбу, кровью скрепленную. Как мог Пислэг напасть на его деревню? Ведь он прекрасно знал, кого идёт воевать! Не мог не знать. Кто провёл ватагу мимо постов, крепости, засек? Вопросов было больше, чем ответов.

– Значит, так. Ты, ты, ты и ты – остаётесь в Городище. Будете следить за купленным товаром. Далее, вам следует купить котлы, шатры. Вот деньги. Ты, срочно к Караберею. Пусть летит ко мне быстрее стрелы из самострела. Ты, гонец, отдыхай. Да, вестника в крепость послали?

– Ушёл в одно время со мной.

– Кто остался старшим?

– Гондыр.

– Тогда я спокоен.

Внешне Кудыма и впрямь выглядел спокойным. Но внутри у него всё кипело от бешенства. Как мог Пислэг напасть на него, своего кровного брата? Неужели он забыл, как они выпили, смешав, свою кровь, из ритуальной чаши, наточив туда серебра?! И как потом съели разделённую пополам печень могучего воина-хазарина, который убил многих из их ватаги в том памятном бою. С огромным трудом Пислэг и Кудыма вдвоём одолели этого великана. А ведь каждый из них в отдельности по десятку опытных воинов стоит!

Через короткое время к лабазу подошёл Караберей, вытирая пот с покрасневшего от быстрой ходьбы лица. Только лишь взглянув в глаза Кудыме, он сразу понял: случилась беда – такая сочилась из них боль! При этом лицо Кудымы оставалось малоподвижным, губы плотно сжаты, движения не утратили гибкости, а осанка – достоинства.

– Садись, дорогой гость. Кваса гостю!

– Спасибо, – Караберей степенно отхлебнул хлебного напитка, снова вытер пот. – Ты позвал меня. Я пришёл. Неужели товар плохой?

– Нет, дружище. Твой товар прекрасный. Лучше твоего товара найти очень трудно. У меня к тебе другой разговор. Ты сейчас, освободившись от привезённого, будешь приобретать меховую рухлядь, булат, украшения. Так?

– Конечно. Затем и прибыл.

– Не ищи продавцов. Я тебе без торга продам всё. Прямо сейчас. По твоей цене.

Караберей с изумлением взглянул на Кудыму.

– Да что случилось?!

– Беда у меня. Деревню разорили. Деньги срочно нужны. Не до торгов. Понимаешь?

– Э, нет, дружище, так не пойдёт. Мы с тобой знакомы более десяти лет. Неужели я беду твою в своё благо превращу? Сделаем так. Вот тебе крупный задаток. Здесь полста ромейских золотых. На первое время хватит. Лети к своим. Мы же здесь спокойно осмотрим товар, приценимся. Возьмём посредника, что тебя представлять будет. А остаток денег я внесу после положенного торга. А то, ишь ты, шустрый какой: «Не до торгов», – передразнил Кудыму Караберей. И тут же вспылил:

– Если я купец, так всё и хапну, коли у тебя беда? Себе в прибыль, тебе в убыток, да? А что люди скажут? Кто захочет со мной дела иметь? Хотя даже не в этом дело. Мы давно знакомы. Мне казалось, мы друзья. Конечно, своей выгоды как купец я не упущу. Но не таким путем! А по неписаному купеческому закону! Или ищи другого! Я свое сказал.

– Спасибо тебе, Караберей. Помоги моим людям выбрать хорошего качества шатры и котлы. Все слышали? Вместо себя я оставляю Караберея! Слушать его во всём, как если бы меня!

После ухода купца Кудыма стал быстро собираться в путь. Время уже близилось к вечеру. Но это его не остановило.

Вскоре небольшой отряд из шести человек быстрым походным шагом покинул город.

VII

До деревни добрались уже далеко за полночь. В саму деревню заходить не стали, обошли её стороной, вдоль берега реки. К слегка болотному запаху речной воды со стороны селения налетал тошнотворный запах тления.

Зайдя в лес, Кудыма прокричал дневной птицей. Ему ответили. И тут же перед ним возникли две фигуры. Кудыма поднял лёгкий щит, ощетинился сулицей – лёгким метательным копьём с узким трёхгранным наконечником. Таким копьём, посланным умелой рукой, можно пробить практически любой доспех. Сзади моментально подошли свои, защитив его с боков и со спины.

– Кудыма? – тихо спросил один из дозорных. – Это я, Уса.

– Проводи к роду. Кто второй?

– Лымай.

– Ты, Лымай, останешься в дозоре. Ты останешься с Лымаем, – обернулся Кудыма к одному из своих спутников.

Маленький отряд углубился в ночной лес. Тысячи через полторы шагов вышли они на поляну. Там их встретил ещё один дозор, за которым им открылся нерадостный вид.

Посреди поляны, в вырытых ямах, чтобы не выдавать временное пристанище ярким светом, горели несколько костров. Вокруг них грудились женщины, прижимая к себе испуганных детей. Отдельно от остальных, у своего костра, на краю поляны сидели, понурившись, угрюмые мужчины.

Кудыма беглым взглядом окинул поляну. Вышел из тени деревьев. Прошёл в центр. Люди заметили его, начали подниматься. Вскоре он был окружён плотным кольцом своих соплеменников. Глаза Кудымы невольно вычленили из толпы жену. За её юбку держалась их трёхлетняя дочка; вторая, закутанная в мягкий олений мех, уютно посапывала на руках у матери. Кудыме нестерпимо захотелось подойти к ним и обнять, поцелуями осушить слезинки на их щеках, лаской стереть боль из глаз. Но… но он теперь – вместо вождя. Пока не выберут нового. И первым делом надо решать проблемы рода. Личное подождёт.

А тем временем гул голосов нарастал, слышался плач. Кудыма поднял руку, и шум сразу стих. Наступила такая тишина, что слышно стало, как потрескивают головешки в кострах.

– Люди рода Лося! К нам пришла беда! Но не надо отчаиваться! Вы сумели сохранить самое главное – сам род. Верьте, кость обрастёт мясом! Будет трудно. Очень трудно. Но разве раньше было легче? Вспомните, одиннадцать вёсен назад, из-за постоянных набегов викингов, племя покинуло родные места у моря и переселилось сюда. Одиннадцать вёсен под мощной рукой Перми Великой нас никто не трогал. Как и кто разорил деревню, я узнаю. А теперь ложитесь спать. Утром мужчины пойдут со мной в деревню. Остальным нужно будет готовиться к переселению. Разобьём лагерь около Городища. Выступим на следующий день после обряда погребения. Завтра вечером посередине поляны мне нужен столб Богов. Надо проводить души на ветви Вселенского Дерева. Всё. Расходитесь. Гондыр, отойдём, – обратился Кудыма к могучему, поперёк самого себя шире, воину.

Оправдывая своё имя, воин неуклюже и вразвалку, но при этом как-то необычайно мягко и быстро, оказался возле шамана. Ну, точь-в-точь как медведь, который может глупому, недалёкому человеку показаться увальнем. Пока тот не очутится в его длинных и острых когтях-кинжалах, вблизи от разинутой клыкастой пасти. Но не только своими движениями, а всем телосложением боец напоминал страшного зверя. Сам – приземистый, могучие, волосатые руки-брёвна достают до колен. Перевитый толстыми мускулами торс с распахнутой на широченной груди волчовкой удерживают короткие, мускулистые ноги, обутые в мягкие чуни мехом наружу, башка напоминает котёл для варки пищи. Всё это дополняет туповатое выражение малоподвижного иссечённого шрамами лица с узкой полоской длинных хлипких усов над крепко сжатым ртом. Вот только в этих маленьких глазках светится необычайно глубокий умище и огромный жизненный опыт, которого всякий разумный человек набирается к сорока пяти вёснам. Двенадцать походов за плечами у старого вояки! А сколько битв, стычек, поединков – так он и сам вряд ли вспомнит. Только многочисленные старые шрамы ноют на погоду. А вот новых шрамов не было давно. Слишком опытен стал в боях Гондыр. Ранят обычно молодых – лезут молодые вперёд, без должной оглядки да по своей горячности. Пока опыта и должного хладнокровия не наберут. Но проходит молодость. И если тебя не убили, не искалечили бесповоротно в таком количестве боев и стычек, то только окончательный глупец и безумец будет продолжать получать свежие раны на старые шрамы.

– Рассказывай, – Кудыма тяжело посмотрел в глаза Гондыру, – всё рассказывай, ничего не утаивай. Какой бы тяжёлой ни была правда, мне необходимо её знать. Почему не уберегли деревню? Ведь и вождь, и ты – опытные воины. Да и многие другие – тоже не юнцы сопливые.

Кудыма положил руку на плечо старому воину. И вдруг такая душевная боль пронзила его, что в глазах у него потемнело. Со страшной, нечеловеческой силой стиснул он пальцы. И очнулся лишь от сдавленного стона: могучий воин Гондыр скрючился от жуткой боли в плече. Огромным усилием воли Кудыма заставил себя разжать ладонь. Гондыр рухнул на колени, с усилием, сквозь зубы, втягивая в себя воздух. С изумлением и страхом поднял он глаза на шамана. Он, конечно, знал, насколько силён Кудыма. Но чтобы так силён!..

– Извини, дружище, извини, – Кудыма помог воину подняться на ноги. Скинул заплечный мешок, достал какую-то травку, тщательно разжевал её и приложил кашицу на плечо Гондыра, перетянув его чистой тряпицей. – Завтра к утру всё пройдёт. Не беспокойся. А сейчас давай разведём костерок, заварим мяту. Попьём. Подумаем.

Гондыр развёл огонь, поставил на него котелок с водой.

– Слышишь, Кудыма, а ведь на деревню кто-то свой навёл. Ну, не совсем свой, а тот, кто раньше был в ней как друг. Всего он не знает, но знает достаточно. Например, то, что напали именно с самой слабой стороны… Согласись, первое, что придёт в голову чужаку – это сделать налёт со стороны леса. Так?

– Верно, – Кудыма устало потёр лоб.

– Но со стороны леса – сплошные ловушки, ямы, самострелы. Там без шума не пройти. С тыла деревню топь прикрывает – там даже наши не ходят, нет там тропы. Из болота выбегает речка. Она прикрывает левую сторону деревни. Мелкая? Да, мелкая, да топкие берега. Считай, шагов пятьдесят надо гатить. Наскоком не получится. Значит, деревню можно брать только с луга, с Усолки. Хоть там почти тысячу шагов открытого пространства, мощный частокол да крепкие ворота с вышкой – но ведь почти получилось вырезать деревню без боя. Так? Только случайность спасла. Тем более враг прекрасно знал, что в деревне по весне неизвестным мором весь пёсий род выбило. А новых щенков только ты с торгов должен был привезти. И потом – напал на нас Пислэг. Он же твой кровный брат. Почему напал? Деревню брали серьёзным войском. Значит, рассчитывали на большую добычу. Но при этом не ведали, что мы весь товар увезли на продажу. Как нам дальше жить – это тебе сейчас решать. Что решишь, то и будет. А я с тобой во всём соглашусь. Ты не по годам мудр. Вот так.

Гондыр исподлобья посмотрел в разноцветные глаза напротив. Но под их острым взглядом потупил взор, сгорбил могучие плечи.

– И ещё… мы живы… остались… Вождь так велел… Извини…

Кудыма прикрыл глаза.

– Вождь правильно распорядился. Не переживай. Ложись спать. День у нас будет тяжёлым. Очень.

VIII

Солнце ещё не позолотило верхушки деревьев, когда все мужчины рода во главе с Кудымой отправились к деревне. Женщинам и подросткам было велено приготовить праздничный ужин для проводов душ на Древо Мироздания и установить посреди поляны тотем рода, а потом – собрать в вещи дорогу.

Уже за несколько сотен шагов до деревни стал ощущаться запах тлена. В небе кружили огромные стаи ворон.

Людей встретили распахнутые двери изб, зарезанная скотина во дворах и сотни трупов. Основная часть убитых находилась на центральной площади. Невдалеке от капища грудились три кучи мёртвых. Это было то место, где вождь, Зора и Культобей приняли свой последний бой, прикрывая отход рода.

Мужчины прошли к кладбищу, которое располагалось возле болота, и взялись за заступы. В рыхлой земле они вырыли две глубокие, широкие ямы. На самодельных волокушах в одну из них стали стаскивать трупы чужаков, а своих убитых относили в сторону. Затем, засыпав яму с чужими воинами землей, тщательно её утоптали, вбив по центру толстый осиновый кол – чтобы те потом не превратились в упырей и вампиров и не мстили роду за пролитую кровь. Своих же убитых, разобрав несколько изб, обложили брёвнами, облили ароматными маслами и подожгли, а после того как огромный костёр прогорел, тщательно собрали и аккуратно ссыпали обугленные кости и пепел во вторую яму. Затем в эту же яму сложили обереги, амулеты, оружие, еду и питьё, а сверху насыпали холм, после чего долго и старательно утрамбовывали его склоны щитами.

Второй костёр из брёвен разложили на огромных валунах, под которыми были погребены те, кто ушёл из жизни во имя продолжения жизни рода – старые, немощные, больные. Это они в последний момент выбили подпорки и закрыли собою вход в подземный лаз.

Весело и жарко пылали брёвна, ароматный дым уносился в небо. Вслед за тем в костровище также кинули положенные по обычаю вещи, амулеты, обереги. Насыпали и утрамбовали ещё один курган.

Больше в разрушенной деревне делать было нечего. Низко поклонились чудинцы богам на капище, попросив не оставлять их род в беде, и пообещали вскоре предоставить им новое жилище.

Солнце уже начинало клониться к закату, и чудинцы поспешили оставить осквернённое и дурно пахнущее тленом и горелым мясом место, которое еще совсем недавно служило им таким уютным и привычным домом.

Оставшиеся во временном лагере тем временем упаковали нехитрый скарб, который они сумели унести с собой из деревни. Теперь шли последние приготовления для совершения священнодействия по проводам душ убитых в мир иной. Посреди поляны был вкопан оберег рода – столб с магическими насечками и украшениями, увенчанный огромными лосиными рогами. Женщины и дети постарше натаскали к нему огромную кучу хвороста, раскололи на небольшие чурки несколько сухих бревен. Жена Кудымы аккуратно повесила на столб шаманский наряд и положила к его подножию бубен с колотушкой. Несколько женщин приготовили на всех членов рода скромный обед. Так, за хлопотами, незаметно пролетел день.

Когда солнце уже почти скрылось за кронами деревьев, вернулись мужчины. Совершив омовение, все сели вокруг священного столба и разожгли костёр. По правилам, покинувших этот мир родственников нужно было провожать пирогами, зажаренной дичью, рыбой и мясом, медовухой и пивом. Полагалось петь весёлые песни, танцевать, водить хоровод, вспоминая добрым словом каждого ушедшего в мир иной. Но на этот раз прощальный ужин был скудным, а хоровод с песнями так и не случился.

В центр круга вошёл Кудыма. Тихонько ударил в бубен, запел древнюю песню, которая должна была собрать души вокруг него. Закружился в медленном танце вокруг столба. Люди в такт ударам бубна захлопали в ладоши, помогая шаману, и всё больше и больше впадали в экстаз, напевая «Хэйра, Хэйра, Хэйра…».

Никто не обратил внимания на густой туман, спустившийся на опушку. Сверху он плыл белым дымом, а понизу стлался чёрным мраком. Скрутившись в подобие человеческой фигуры, туман опустился на землю. Странный это был человек, наполовину чёрный, как смоль, наполовину белый, как молоко. Это само верховное божество Йомала пришло на поминки. Люди разделяли его на Ен и Омоль. Ен – хозяин Неба, или Громовержец. Омоль – хозяин Преисподней.

Тем временем душа Кудымы отделилась от тела и взмыла вверх. Сверху ей было прекрасно видно, как в ритмичной пляске вокруг костра двигался он сам в центре окруживших его людей. Слышал пение, грохот бубна, хлопки ладоней и клич, повторяемый сотнями голосов: «Хэйра!». Но что-то настораживало его душу, что-то шло не так. Не роились над священным столбом души умерших, не было видно их и в окрестностях разрушенной деревни. Душа Кудымы рванулась вверх, в бездонное, чёрное небо. Где-то далеко внизу остался небольшой синий шарик Земли. Впереди, в бесконечной пустоте, среди россыпи далёких звёзд, обрисовалось Древо Мироздания. Именно сюда, на нижние ветви, шаман должен был привести души и оставить их для последующего переселения в тела новорождённых.

Но ветви оказались пустыми!

Отсутствовали не только души людей, но также тонкие составляющие животных и растений.

Напрасно душа Кудымы то взмывала вверх, то ныряла до самого низа, пробивая насквозь все девять миров. Напрасно она посылала своих помощников: злого кобеля, загадочного Феникса, гибкую ласку, мудрую сову, спасительницу человека жабу и быстроногого оленя по горизонталям этих миров. Пусто!

Стало страшно. Это значило, что теперь всё, что родится, тут же умрёт: не будет урожая у хлебопашцев, мёртворождённым будет потомство людей и зверей, засохнут лесные угодья. И только насекомые да хладнокровные рыбы, не имеющие тонкой материи, будут господствовать на Земле – правда, недолго, ибо без растений и животных им тоже не выжить.

Но всему на свете отведено свое время, и долго оставаться отдельно от тела душе, пусть даже и очень сильного шамана, нельзя – иначе может порваться тонкая связующая нить. Нитью же этой служит грохот бубна, который не даёт душе заблудиться в бездонных просторах миров. И сейчас слышимость этого грохота становилась все слабее и слабее.

Наконец, отчаявшись, душа стремительно понеслась назад, на Землю, и стрелой ворвалась обратно в тело шамана.

Кудыма издал отчаянный крик, упал на землю и выгнулся дугой в страшной судороге. Крик его перешёл в хрип, изо рта пошла пена. Потом он сник и тут же уснул. Члены племени тихонько, чтобы не потревожить священный сон Кудымы, отошли в сторону. К нему подошла только жена, заботливо отерев его потное тело и положив под мокрую голову сложенный в несколько слоев войлок. И тоже отошла.

Человек на опушке снова превратился в туман и растворился меж стволов.

IX

Кудыме снился сон.

Из ниоткуда, из чёрной пустоты, в никуда течет небольшая прозрачная речушка. Сам он стоит на песчаном берегу, в одних коротких меховых штанах, босиком. Напротив него, через речку, виден цветущий луг, тонущий в белесом тумане. Ни ветерка, ни звука. Даже журчания воды не слышно. Несмотря на яркое солнце в зените, ему ужасно холодно – кожа покрывается мелкими пупырышками, зубы выбивают беззвучную дробь.

Где он? Кудыма оглядывается. Сзади – мрачная, непролазная лесная чащоба. Среди вековых деревьев, почти не пропускающих солнечный свет, стелется хилый молодняк, заваленный полусгнившими стволами рухнувших великанов. Острые сучья, как копья в фаланге, угрожают всякому, кто дерзнет сунуться в лес. Толстый ковер из седого мха усыпан коричневыми еловыми иглами. Острый смешанный запах древесной гнили, папоротника и болота щекочет ноздри. Даже и не пытайся босым да раздетым проникнуть вглубь этой чащи!

Шаман дрожит всем телом, обхватывает руками свои плечи. От отчаяния ему хочется выть одиноким волком-бирюком, выводя страшную песнь, пронзая ею пространство, устремляя ее в равнодушное голубое небо над собой. Кудыма запрокидывает голову, шея его начинает непроизвольно сокращаться в попытках выдавить хоть какой-нибудь звук. Усилия тщетны. Только горячие слёзы бегут по щекам, крупными, солёными каплями падая ему на грудь, да нестерпимо щиплет глаза.

И вдруг из тумана на луг выплывает фигура лося. Сохатый неслышно переходит речушку и подходит вплотную к Кудыме. Могучая стать, огромные, золотистые лопаты рогов с бесчисленными ветвистыми отростками. Положив тяжёлую голову на плечо шамана, лось шумно вздыхает. Всем своим промёрзшим телом Кудыма ощущает жар, исходящий от животного, он вбирает его в себя каждой клеточкой, каждым своим волоском. Неожиданно в пространстве раздался сильный хлопок – как будто кто-то резко сорвал с головы шамана невероятно плотную шапку-ушанку, и со сразу же всех сторон хлынули звуки: бормотание воды, стрёкот кузнечиков и шелест трав на лугу, пение мелких пичуг, хриплый всхрап старого ворона, монотонное комариное гудение. Кудыма обнимает руками мощную шею лося, припадает к ней залитым слезами лицом, что-то шепчет. Как дитя, в минуту опасности бессознательно жмется к матери, так и шаман приник к сохатому, не стыдясь ни своего недавнего отчаяния и страха, ни своих слёз. Зато теперь ему всё нипочём. Сам Великий Предок рода посетил его, чтобы вдохнуть в него силу и уверенность в завтрашнем дне.

И сказал ему Великий Предок: «Ты отправишься на Мань-Пупу-Нер[9]. Быть тебе там в середине месяца Изок[10]. Придя, соверши древний обряд Человека Равного Богам. Некоторые из нас забыли, почему первенство было отдано в своё время именно людям, а не животным, птицам или рыбам. Необходимо им напомнить о том, что Высшие нужны, покуда существует человек – зверям, птицам и рыбам они глубоко безразличны. Без сомнения, обрядом ты разгневаешь некоторых из нас. Но на то ты и шаман, чтобы не бояться никого из мира нематериального. Боги тоже должны знать своё место! Помни об этом, чтобы ни случилось! А также о том, что ты, человек, – не какая-нибудь мелкая козявка, но целая Вселенная! Заяви о своих правах, и там, на Мань-Пупу-Нер, ты получишь ответ на свой главный вопрос. Я тоже буду ждать тебя. Возьмёшь с собой на это священное место того, кому безраздельно доверяешь. Пока душа твоя будет занята беседой с богами, этот человек должен присматривать за твоим телом. Не бойся за него, грехом ему это считаться не будет, ибо такова воля Высших. А пока – прощай»!

Лось начал таять в наползающей дымке. Пропало и ощущение тяжести на плече. Стали расплываться очертания луга, речушки и леса.

Кудыма открыл глаза. Он навзничь лежал на земле, под его голову был заботливо подложен свернутый войлок. Тело ныло. Перед глазами плясали жёлтые лепестки затухающего костра.

X

Еще не рассвело, когда род тронулся в путь. Дорога от деревни до Городища, шириною в две повозки, шла вдоль реки. Ветерком относило в сторону гнус и комарьё. Идти предстояло сравнительно недалеко – воинским шагом весь путь занял бы ровно один световой день. С женщинами да малыми детьми добирались два. Шли почти налегке – да и что было брать с собой! – только то, что смогли унести, в спешке покидая деревню через подземный ход.

Сразу после отправления Кудыма послал вперед гонца с вестью о том, что племя вскоре прибудет в Городище. Когда подошли к стенам города, там их уже ждали. Один из оставленных в городе чудинцев повёл их за собой. Не заходя внутрь, они вдоль рва обогнули крепость в сторону реки, где на расстоянии полёта стрелы был разбит временный лагерь. Среди шатров суетился Караберей. Горели костры, над ними висели огромные котлы с аппетитно булькающим варевом из мяса, овощей, специй и трав. Рядом, на чистом рядне, высились горы свежих лепёшек.

Чудинцы нестройной толпой подошли к стану. Навстречу им вышел купец. Низко поклонился Кудыме. Кудыма отвесил Караберею ответный поклон.

– Здравствуй, шаман.

– И ты здрав будь, Караберей.

– Всё готово. Но сперва давайте поедим. И ты, и твои люди многое испытали за эти дни, устали с дороги, голодны. Потом нужно всех разместить по шатрам. А завтра, когда ты отдохнёшь, поговорим о делах.

После щедрого ужина рабы и приказчики купца развели утомленных людей семьями по их новым жилищам. Многие женщины плакали – нет у них теперь деревни! нет рядом с ними любимых! кто теперь приголубит, защитит семью от бед, принесёт в дом добычу, набьёт на торг шкурок пушного зверя, кто?!

Глядя на плачущих матерей, заревели и дети. Только подростки упрямо сжимали побелевшие губы, хотя и у них предательски заблестели глаза.

Хуже всего было тем, у кого погибли не только отцы, но и матери, ибо в сражении, наравне с мужчинами, участвовали многие женщины.

Но семя рода – превыше всего. Осиротевших детей, по указу шамана, забрали другие семьи. Отныне они войдут в приютившие их семьи наравне с родными чадами. А все вместе в итоге образуют племя. А со временем из мальчиков вырастут новые мужчины, а девочки заневестятся – род снова будет жить!

Но тут Кудыме на ум вновь пришло Древо Мироздания с пустыми ветвями. Защемило сердце. Как быть? Вспомнился Великий Предок, его спокойная сила и уверенность. Вспомнились его слова. И Кудыму отпустило. Он залез под мягкую оленью шкуру и крепко обнял податливо-упругое нежное тело жены. После длинных сладких мгновений любви так и уснул у неё на откинутой руке безмятежным сном впервые за несколько прошедших суток. Жена, стараясь не разбудить, ласково и осторожно гладила его чёрные жёсткие длинные волосы. А по лицу текли и текли слёзы. Слёзы счастья и горя одновременно. В углу шатра мирно посапывали дети. Двое своих детишек и трое принятых. Но теперь тоже своих. Выросла семья на двоих мальчиков и девочку.

Утром пришёл Караберей. У входа в шатёр Кудыма радостно встретил старого друга. Зная, что хмельное Караберею не позволено его верой, щедро налил в чашу крепкого мясного бульона, усадив гостя на специально разостланный для него мягкий ковёр. По знаку вождя его сородичи принесли восточные сладости, свежие лепёшки, пахучий мёд. Не желая обидеть хозяина, купец отведал поданные угощения, хотя перед этим уже успел, по старой привычке плотно закусить с утра на весь предстоящий день, наесться в избе-едальне по самое горлышко.

В это время весть о том, что в лагерь явился купец, успела облететь весь стан. К шатру вождя понемногу стали подтягиваться люди. Караберея встречали доброжелательными взглядами, улыбками, радостным помахиванием рук. Он даже испытал некоторую неловкость, почувствовав себя объектом всеобщего внимания.

Однако настала пора заняться делами. Подробно и обстоятельно, сверяясь с записями, Караберей тщательно отчитался Кудыме о проданных товарах, о том, сколько было потрачено на шатры, на утварь, на еду и на одежду, сколько денег осталось. Потом передал ему два кошеля, туго набитых золотыми и серебряными монетами.

Кудыма слушал внимательно. Он не сомневался в честности купца, однако не желал оскорблять его невниманием. Караберей, сразу поймёт, как именно ему внимают! Тот ещё жох! Битого купца на мякине не проведёшь! А то, что он сделал для чудинцев за столь короткий срок, можно смело приравнять к подвигу на поле битвы – только поле битвы здесь было купеческое: продать весь остаток, что не выкупил сам, да приобрести эту огромную кучу утвари, так необходимой чудинцам в первое время на новом месте, не забыв ни об одной мелочи! Кудыма прекрасно знал купца, и, мысленно улыбаясь, представил себе, как Караберей воевал за каждый дирхем, ибо какая покупка обходится без яростного торга?

Но купить – ещё мало! Нужно получить разрешение Городского Совета на размещение лагеря под стенами города, установить шатры, занести и разместить в каждом из них необходимое для обыденной мирной жизни. Не забыть проделать ещё тысячу незаметных, но очень важных мелочей, дабы люди ни в чём не нуждались. И всё это за четыре дня!

Кудыма внимательно всматривался в усталое, осунувшееся лицо купца, и его вдруг захлестнула волна нежности. В глазах защипало. Дабы не выдать нахлынувших чувств, он опустил ресницы. Нервно сжал ладони в кулаки. Вспомнился Пислэг. Судьба сыграла с Кудымой злую шутку. Своим внутренним зрением он сейчас ясно видел, что этот купец – и есть его истинный кровный брат, в трудную минуту сделавший в трудную минуту для племени больше, нежели кто-то другой. И подумал о том, что не наточенным серебром и кровью в чаше измеряется кровное родство, но делами, и что Караберей заслужил почёт и уважение всех членов племени Чудь из рода Лося. Всех без исключения! И он, Кудыма, если будет нужно, отдаст за купца свою кровь хоть по капле, хоть всю сразу.

Справившись с подступившим к горлу комком, Кудыма положил ладонь на плечо Караберея.

– Я не знаю, как и чем отблагодарить тебя за всё, что ты для нас сделал. Разве что не откажешь принять этот скромный дар…

Кудыма протянул руку. Стоявший рядом Гондыр вложил в неё тугой свёрток.

– …вот эту шубу.

Кудыма развернул дорогой подарок, встряхнул его, накинул на плечи купцу. И заиграл загадочными блёстками великолепно выделанный соболий мех, и ласково заструилась рыжая лисья река на оторочках, и засверкали золотистые кольца застёжек тонкой работы, сделанных в виде стремительно несущегося северного оленя с запрокинутыми на спину ветвистыми рогами. Затем Кудыма аккуратно положил перед гостем широкий пояс-подвязку из горностая, а также гребень из моржового клыка для ухода за шубой, искусно расписанный сценами охоты и быта юкагиров. Для сохранности гребень был завёрнут в бобровую шкуру добротной выделки.

Было время, когда Кудыма сам подбирал, обрабатывал и сшивал мех. Ожидая рождения сына, втайне от жены он готовился, в честь предстоящего события, ей преподнести сей ценный дар. Однако ни тогда, ни до сих пор соответствующего повода им обоим так и не представилось. А с другой стороны, чем ещё можно отблагодарить Караберея от имени всего племени за всё, сделанное им, если ничего более ценного у него не осталось? А жена – она женщина мудрая, она сможет все понять и, правильно оценив приносимую жертву, не поддаться чувству обиды. Разве даже самая дорогая вещь может заменить искренние чувства? Кудыма в это не верил. А если такое с кем-то и случается, значит, не было между ними настоящей любви. Конечно же, всегда приятно одаривать любимую женщину, наслаждаясь радостным сиянием ее глаз, ярким румянцем и исполненным благодарности поцелуем… Однако бывает и вот так, как сейчас.

Купец ахнул. Ведь эти шуба и гребень вместе по цене равны целому состоянию! Одна только шуба стоит вдвое дороже, чем весь товар, скупленный им на меховой ярмарке, да ещё почти столько же можно купить лишь за один этот гребень. Дрожащими руками погладил он шубу, провёл пальцами по изображениям на гребне и, потрясенный, поднял глаза на вождя.

– Спасибо, друг… Но не могу я принять от тебя этот дар! Нет-нет, не подумай плохого! Просто пожалей меня! Разве не ведомо тебе, что носить такие вещи, равно как и обладать ими, у нас ИМЕЮТ ПРАВО ЛИШЬ ЦАРСТВЕННЫЕ ОСОБЫ! С меня же, простого купца, за них снимут голову! Прежде нее, правда, сняв шубу да отобрав гребень. Шила ведь в мешке не утаишь, а узнает мой владыка про такой дар – тут и Аллах не поможет, хвала Ему! Либо по возвращении я должен буду сразу бежать во дворец и распластаться ниц перед падишахом, преподнеся это чудо ему лично. А во дворце – целая свора, начиная от завистливых дворцовых стражников и евнухов до ещё более завистливых визирей и дворцовой челяди. А жёны и наложницы?! Храни, Аллах, от женской зависти! Попробуй кому-то из них что-нибудь не подарить, или одной подарить что-то хуже, чем другой… Как известно, ночная кукушка дневную перекукует. Да с меня ведь кожу живьём снимут, на кол посадят, сварят в кипящем масле! И если я останусь просто жив, даже вконец разорившись, – то уже буду бесконечно счастлив! Пожалей же меня, Кудыма, забери свой дар обратно!

Купец повалился в ноги Кудыме. Кудыма поднял купца с колен, снова усадил его рядом с собой. Решение пришло неожиданно даже для него самого.

– Караберей, когда ты отправляешься обратно домой?

– Собираюсь послезавтра утром. До Кята[11] путь неблизкий. Сегодня окончательно упакуюсь, потом посмотрим верблюдов, лошадей – дорога-то дальняя! Может, перековать надо, может, ещё что. Затем думаю пройтись по лавкам, докупить кое-какую мелочь. Зайду к другим купцам, что в мою сторону тропу поведут. Охрану ведь еще нужно нанять, и лучше всего это сделать сообща. А что?

– Скажи мне, Караберей, а велика ли твоя семья?

– Да зачем тебе?

– Я всё объясню. Но чуть позже. Знаю, говорил ты мне, что у тебя, слава богам, третья внучка родилась. Да ещё боги тебе, помимо трёх девиц, внука дали – будет тебе утешение в старости. Ну, а нельзя ли про всех рассказать?

Кудыма, словно невзначай, снова накинул на купца сброшенную им шубу. Купец нервно повёл плечами, но во второй раз сбросить подарок не решился.

– У меня две жены. Три сына и две дочери. Дочери, слава Аллаху, выданы замуж за почтенных людей. Не наложницы. Одна, которая старшая, принята второй женой в семью богатого, уважаемого человека, а младшая стала первой женой у воина из шахского войска. Достойный молодой человек достойных родителей, хоть и небогатых. Обе дочери любимы. Что ещё женщине нужно? Два сына, старший и младший, – женаты. У них пока только по одной жене. А средний, балбес, никак не может жениться. Точнее, не хочет. Ну, да я его и не тороплю. Понимаю. Девушку, которую он любил, продали в наложницы к визирю. Страдает, бедняга, места себе не находит. Родители же наши умерли несколько лет назад. Чума свирепствовала. Унесла тогда смерть не только достопочтенных, но и третью, самую младшую мою жену и двоих детей – мальчика и девочку. Вот и всё.

– Скажи мне, Караберей, легко ли тебе живётся у себя на родине?

Купец изумился:

– Живу себе и живу. Никого не трогаю. Но и ко мне не лезь. Налоги плачу исправно, торгую вот. К вам десять лет назад тропу протоптал. Сколько раз у вас был? Сейчас восьмой. А жить везде одинаково трудно. И везде одинаково легко. Да куда ты лабиринт разговора-то ведешь?

– Хочу я тебе, Караберей, предложить стать Отцом Рода. Не вождём, а Отцом. Это значит, что все люди племени Чудь рода Лося будут считаться твоими детьми и внуками. Окружённый почётом и уважением спокойно и благосклонно проведёшь ты свои дни, отмеренные тебе богами. Разве это не счастье – встретить старость в окружении нескольких десятков, а то и сотен вечно чумазых, галдящих, называющих тебя «Дед» внуков и внучат? Разве не счастье вытирать эти вечно сопливые носы, командовать этой оравой, рассказывать им летом у костра, а зимой у очага по вечерам сказки и былины, поведать им о бесконечности этого огромного мира… Ведь ты всю жизнь провёл в дороге, видел столько стран и народов. Научить детей мудрости на опыте своих прожитых лет и пройденных дорог? Но и это ещё не всё. Твоя забота – это не только забота о самых маленьких. Будешь ты представлять род на торгах. Будешь собирать, подготавливать товар, упаковывать его, принимать заказы. Нужно умение и выгодно продать, и выгодно купить. И снаряжать караваны, и верно угадать, что нынче в цене, а что пока следует придержать. И провожать напутственным словом молодёжь в обязательное наборное войско. И по справедливости судить возникающие тяжбы, и соединять вместе сердца возлюбленных… Да мало ли дел у Отца такого огромного семейства?! Но даже если мое предложение и покажется тебе слишком странным, оно не должно слишком удивлять тебя – ведь у нашего племени не осталось никого из старших! Совсем недавно все они ушли на Древо Мироздания. А кто теперь будет учить молодёжь уму-разуму? Ведь всё всегда передаётся от старшего поколения младшему. Не отказывай, прими это достойное тебя звание! Ты столько сделал для нас! Так неужели теперь бросишь на произвол судьбы, без своего мудрого совета и доброго слова?

И Кудыма опустился на одно колено перед вскочившим на ноги Карабереем. Склонил голову. Вокруг раздались одобрительные возгласы чудинцев. Заражённые примером своего шамана и чувствуя правоту его слов, люди, один за другим, точно так же опускались на одно колено и склоняли головы, заранее признавая в Караберее старейшину рода. Спазмы сжали купцу горло. Слёзы потекли у него из глаз. Он мог ожидать чего угодно, но только не такого почёта и уважения со стороны представителей чужого племени. Быть Отцом Рода – разве мыслимо мечтать о чем-нибудь более почетном в этой жизни? От таких вещей не отказываются. Но как быть с семьёй? И Караберей напрямую спросил об этом Кудыму.

– Скажи самое главное, – Кудыма поднял склонённую голову, внимательно посмотрел на купца своими разноцветными глазами, и тому показалось, что взгляд шамана проник в самые потаенные уголки его души, – ты согласен? Об остальном не беспокойся, решим всем миром.

– Да, я почту за великую честь оказанное мне доверие, – и Караберей судорожно вздохнул. – Я согласен на предложение. Но есть ещё один очень важный вопрос – а как быть с верой?

– А разве тебе нужно её менять? Каждый верит. Просто молится по-разному. Никто и никогда не посмеет навязать тебе своё видение мира. Как и ты этого не сможешь. А забота о детях своих – она идёт от сердца, и веры она не касается.

Караберей обвёл взглядом этих высоких, красивых, голубоглазых, черноволосых людей[12], которые теперь, с этой минуты, стали его семьёй, и низко поклонился им, признавая правоту слов Кудымы и принимая на себя звание Отца Рода.

Люди возликовали. О таком Отце можно было только мечтать!

Кудыма снова про себя улыбнулся. Какие испытания готовят ему боги, он еще не знал. Зато был абсолютно уверен, что теперь его род не пропадёт ни при каких обстоятельствах. Ведь лучшего старейшину ему было бы и не найти. Караберей много путешествовал, повидал много разных стран и людей. Он по-житейски мудр, по-купечески скуп, щедр по отношению к родным. За ним род будет как за каменной стеной. Ну и что с того, что он хорезмиец, а не чудинец? Разве только этим меряется уважение соплеменников? Тем более что с этого момента он стал одним из своих!

В итоге решили так. Караберей отпускает на волю всех своих рабов. Если кто-то из них изъявляет желание остаться, пускай вливается в племя; ему найдут достойную жену. Тем более что мужчины нужны роду как никогда. Сам же Караберей, в сопровождении теперь уже чудинцев, отправляется в далёкий Хорезм и как можно скорее продаёт там свой товар, а также дом и утварь. Затем закупает новый товар и, забрав семью, возвращается обратно, где его с нетерпением будет ждать уже другая, огромная, новая семья – целое племя!

Кудыма тут же, на месте, назначил двадцать мужчин сопровождающими купца во время похода. Кроме того, отправиться вместе с ними решили еще пятеро его бывших рабов, которые захотели вернуться домой, в Хорезм. Вечером все выбранные в качестве сопровождающих должны были явиться к купцу и поступить в его полное распоряжение. Остальные семеро отпущенных на волю пожелали остаться в роду Лося, ибо возвращаться им было не к кому: вся их родня была в свое время перебита, после чего каждый из них попал на невольничий рынок, где в итоге их и купил Караберей. Теперь же, по всем правилам и законам, всем бывшим рабам были отписаны вольные.

Кудыма не зря решил послать с купцом такой многочисленный отряд вооружённых воинов – в дороге всякое может случиться, да и у хорезмийцев не здорово рты раззявятся на добро купца по его прибытии в славный город Кят. По крайней мере, Кудыма на это очень надеялся.

Караберей ушёл в Городище, готовиться к отъезду.

У Кудымы словно каменная гора с плеч свалилась.

Теперь оставалось сделать последнее – как можно скорее прибыть в столицу Перми Великой, Афакуль[13], и предстать перед Советом Старейшин.

XI

Ближе к полудню в становище ворвался вихрь. Он пронёсся меж шатров, вздымая их по’лы, размётывая пепел костров, и остановился у входа в жилище Кудымы. Это примчался Ингрельд. Он крепко обнял Кудыму.

– Всё знаю. Ничего не говори. Скажи только, чем могу тебе помочь? Тебе и твоему роду.

– Спасибо, спасибо тебе, дружище, за искренний порыв, – Кудыма усадил рядом с собой варяга, налил ему медовой браги в деревянную расписную чашу. – Но я пока, право, не знаю чем. Да и связан ты сейчас обязательствами. Человека вот важного из Царств Западного края сопровождаешь.

– Ну, насчёт этого не беспокойся. Уехал он вчера с попутным караваном к себе на родину. Я же нанялся его сопровождать только до Городища. Так что теперь ты можешь полностью располагать мною.

Кудыма всмотрелся в открытое, взволнованное лицо Ингрельда.

– Завтра утром я отправляюсь в столицу. Пойдёшь со мной?

– Конечно! А то я совсем уже здесь закис. Слушай, Кудыма, ты собираешься мстить за разгром деревни и убийство твоих людей?

– Сначала мне надо поговорить со старейшинами. Ты ведь знаешь, что без их ведома я не могу принимать такие важные решения. Это война. А на войне я один немногого стою. Значит, необходимо будет войско набирать. Потом нужно позаботиться о выборе нового места для поселения. Да и как я своих людей сейчас брошу? Я теперь вместо вождя. И я же – шаман. Нужно замену себе подыскивать. Одним словом, пока и без того хватает забот на первое время.

– Всему свой черед. Ты, главное, ответь, не откажешь ли мне, если вдруг воевать пойдёшь? Нет-нет, не за деньги, не наёмником! Просто люб ты мне. Что серебро и злато стоят против дружбы? Сегодня они есть, завтра их нет. Ветерок. Пустое.

Кудыма не стал рассказывать варягу ни про Древо Мироздания, ни о своем вещем сне – зачем? Он лишь просто ответил:

– Ингрельд, я ещё раз благодарю тебя за предложенную мне помощь и с почтением принимаю твое предложение. Прошу тебя остаться и сопровождать меня в походе, если такой состоится. Тебе нужно сходить в город, для того чтобы собраться?

– Всё своё ношу с собой, как говорил один греческий мудрец Биант Приенский. Переночую сегодня у тебя, пока свой шатёр не поставил. Примешь?

– Располагайся.

Ингрельд забросил в шатёр тощий мешок с личными вещами, аккуратно положил поверх него смазанную густым слоем жира[14] тяжёлую боевую секиру из превосходной стали, с высеченными на ней руническими заклинаниями, небольшой окованный по краям щит, завёрнутый в промасленную ветошь пластинчатый доспех, и, оставив на поясе меч, отправился беспечно гулять по стану.

Как только Ингрельд ушёл, в стан пожаловал ещё один гость, Большой Воевода по прозвищу Щука. Кудыма хорошо знал этого старого, опытного воина, который сейчас командовал дружиной Перми Великой.

Тридцать шесть вёсен назад ватага славян, предварительно вырезав немногочисленную заградительную заставу, напала на одну из пограничных деревень Пермии, где расположился на ночлег караван. Совместными усилиями местных жителей и охраны каравана атака была отбита. Много народу полегло в том ночном бою. Хорошо, что отправленный в самом начале боя гонец успел добраться до крепости, где стоял гарнизон. Под утро явилось подразделение регулярной армии, и ватага отступила. Началось её преследование. Несколько суток славяне тщетно пытались оторваться от погони. Они петляли по болотам, шли по руслам студеных рек, запутывали следы в дремучих лесах. Но следопыты не отставали, а за ними шёл основной отряд. После череды мелких стычек в тайге ватага засела в небольшой, пустующей уже около десяти лет полуразрушенной пограничной крепости, решив дорого продать свою жизнь. Раньше здесь проходил караванный путь на Новгород. Гарнизон встречал купцов и провожал их до города. Теперь же был проторен новый, более удобный путь, и старую заставу забросили. Неподалеку от укрепления находилась небольшая славянская деревушка. Её жители, боясь быть убитыми или угодить в рабство, тоже укрылись в крепости – вдруг все-таки удастся вместе отбиться от пермских дружинников?

Штурм продолжался всё утро. Копья и сулицы скрежетали о доспехи, звенели мечи и топоры, стрелы с тупым звуком втыкались в щиты. Убитые и тяжелораненые, скатившись с вала, грудились в неглубоком рву. Несмотря на мужество и отчаянную храбрость оборонявшихся, к полудню оборона была в нескольких местах прорвана, и торжествующие победители хлынули в крепость, без жалости убивая всех подряд. Кое-где им ещё оказывали сопротивление, но в целом исход боя был решён.

Жизнь и смерть нас не спрашивают. Всё свершается в назначенное для него время. Именно в этот роковой час беременная славянка, сжимая в зубах деревянную рукоятку ножа, чтобы не завыть от рвущей низ живота дёргающей боли родовых мук, прямо на земле, под стеной какой-то ветхой постройки, разрешилась от бремени. Некому было принять ребёнка. Молодая мать сама перерезала пуповину и перетянула её суровой нитью. Сама избавилась от последа. Взяв новорождённого за ножки, тряхнула его и крепко хлопнула по ягодницам. Новорождённый зашёлся криком, очищая лёгкие от околоплодной жидкости. Затем мать дрожащими руками вытерла тело сына исподней юбкой и, укутав его, поднесла к груди. Притихший младенец припал к соску и, жадно и сладко причмокивая, начал сосать.

Пробегавший мимо воин на ходу полоснул острым железом по мокрому от пота, беззащитному женскому виску.

Когда всё закончилось и победители стали стаскивать трупы в одну большую кучу для их последующего погребения, сосунка обнаружил поседевший в боях ветеран. Младенец лежал, придавленный мёртвой матерью; он был весь покрыт коркой уже успевшей подсохнуть крови и молчал. Сначала воин подумал, что ребенок мёртв. Однако тот оказался на удивление живуч. Когда ветеран вытащил его из-под убитой матери, он громко, во всё горло, басовито заявил о своём праве на жизнь и, ухватив окровавленными ручонками бороду воина, потащил её в рот. Тот заглянул в пока еще бессмысленные, бесцветные глаза ребёнка, и вдруг что-то дрогнуло в душе старого вояки.

– Я назову тебя Кукушонком. Расти, малыш.

В опустошенной деревне нашли козу. Воины с шутками и смехом надоили молока и покормили найдёныша. Козу забрали с собой. Вместо мамки будет!

Узнав об уничтожении славянской деревни и избиении её жителей, разгневанный новгородский князь Гостомысл хотел было пойти войной на Пермь Великую, но, когда его послам предъявили неопровержимые доказательства того, что первыми начали именно славяне, остыл. Да и бояре отсоветовали ратиться с грозным восточным соседом до тех пор, пока Новгород не будет полностью обнесен крепкой стеной с высоким валом.

Однако пора отвлечься от дел государственных, хотя именно благодаря набегу славян в Городищенской слободе появился мальчонка по имени Кукушонок. Рос среди оружия и запаха кожаных доспехов, в особой атмосфере, пропитанной духом солдатчины. Был он ничьим сыном, и в то же время считался сыном всех слобожан. Научившись плавать, полюбил водную стихию и всё свободное время проводил на реке, за что и получил второе имя – Рыба. А когда совсем вырос и стал знатным воином – опытным, безжалостным, беспощадным, жадным до крови и металла – его прозвали Щукой, за жёсткий нрав и серые, отливающие сталью, холодные глаза. Никто не мог устоять против него в бою на боевых топорах; в совершенстве владел он и любым другим оружием. От природы любознательный, он выучил греческий и славянский языки, как родной, свободно говорил по-хорезмийски и по-франкски, читал и разговаривал по-арабски. Знал латинское письмо. Имел богатую библиотеку, которая постоянно пополнялась благодаря приходившим с караванами купцам. Общался с пруссами, викингами, русами и вендами.

Четыре года назад, став Большим Воеводой, начал применять он знания, почерпнутые из книг, в военном деле.

Сухощавый, небольшого роста, обликом своим действительно напоминавший щуку, он наводил ужас на врагов. При нём отчасти угомонились противившиеся объединению манси, затихли вятичи. Иногда, правда, соседние племена и народности еще совершали краткие, незначительные набеги, однако от больших войн вот уже пару лет предпочитали воздерживаться. Ещё были свежи воспоминания, как возглавляемое Щукой войско вторглось в земли вятичей и стёрло с лица земли несколько деревень подряд вместе с их жителями. Пленных не брали – всех без исключения: старых и малых, мужчин и женщин, и даже младенцев – развесили по деревьям. То-то был пир для воронов! Тогда же один из родов манси, особенно досаждавший Перми Великой, по приказу Щуки, был обнаружен следопытами, и, хотя становище располагалось за Каменным поясом, войско сумело незаметно к нему подобраться, окружить и – в короткой, злой схватке – уничтожить. Снова не оставили в живых никого. И бросили их непогребёнными, что было страшнее самого убийства.

Кудыма принял столь высокого и уважаемого гостя стоя. Поклонился в пояс. Щука уважал и ценил Кудыму не меньше, и поэтому, приняв поклон, в свою очередь поклонился.

Жена вождя в одно мгновение расстелила перед шатром скатерть, выставила богатое угощение, принесла жбан с медовухой. Сама же уселась у входа в шатёр с малышкой на руках. Оголив свою красиво очерченную грудь, она спокойно принялась кормить младенца.

Щука прищелкнул языком:

– Счастливый ты, Кудыма. Эх, будь моя воля, увел бы у тебя жену. И детей бы прихватил.

– А чем же тебе твоя не угодила? – похвала была Кудыме приятна, и он этого не скрывал. С нежностью посмотрел он на свою Пожум[15], прозванную так за ее стройность и стать.

– Э, сравнил! – Щука хитро прищурился. – В чужом дворе всегда яблоки слаще. Разве не знал?

Потом воевода и вождь не торопясь приступили к трапезе, степенно расспрашивая друг друга о семейных делах, планах на урожай, прошедших торгах, о здоровье родных и близких. Будто не было набега и уничтожения чудской деревни. Но обычай требовал, прежде чем перейти к делам серьёзным, нужно обговорить дела текущие. Угоститься тем, что боги послали.

Рядом с ними сидел и скромно помалкивал Гондыр.

Наконец, обсудив дела текущие и насытившись, они перешли к главному, к тому, зачем, собственно, и явился на встречу Щука. Подробно и обстоятельно расспросив Гондыра о нападении, а также Кудыму о последующем погребении, Щука задумчиво произнёс:

– Понимаешь, Кудыма, здесь всё очень и очень непросто. Я бы даже сказал, странно. И не то чтобы просто много вопросов, а вообще этот набег – один большой вопрос. И ответов на него я пока не вижу, – Щука потёр лоб, – я посылал следопытов в твою бывшую деревню. Тебе было некогда этим заниматься, и это понятно, но мне, как воеводе, необходимо. Начнём сначала. Гондыр, повтори ещё раз, сколько приблизительно воинов напало на селение?

– Думаю, больше тысячи. Ну, может, тысяча сто или тысяча двести.

– Кудыма, сколько чужих воинов вы похоронили?

– Две сотни и ещё семьдесят четыре человека.

– Сколько своих?

– Да, почитай, шесть сотен и ещё двоих. Это не считая стариков. Дрались-то без доспехов, наспех вооружённые. Да и женщин полегло немало.

– Скажи мне, вождь, когда ты исполнял обряд Важэсо касьтылом, ты ничего странного не увидел? – воевода прямо-таки впился взглядом в глаза Кудымы. – Ой, не хитри! Я ведь многое вижу! Только не обо всём говорю. Если ты сейчас не готов отвечать, лучше не говори вообще ничего. Скажешь, когда сможешь. Только не лги.

Кудыма опустил разноцветные глаза.

– Мне сначала с богами посоветоваться нужно. Если они позволят, я всё расскажу. Если нет, не обессудь.

– Ладно, будь по-твоему.

Теперь о непонятных мне вещах. Пислэг – и это ни для кого не секрет – твой кровный брат, – палец Щуки легонько ткнул Кудыму в грудь. – Кровное братство – оно выше семейных уз. Выше веры в богов. Выше всего. И твой кровный брат нападает на твою деревню. Почему? Далее. Род Пислэга до недавнего времени входил в наш союз, и только три года назад ушёл на вольные хлеба, дабы не платить налогов. Это дело добровольное. Если какое-то племя или род что-нибудь не устраивает в союзе, оно уходит. Но и лишается при этом защиты, доли, выпасов и всего другого, что ему было до этого положено. К чему я это говорю? Ушли они совсем недавно, и Пислэгу было прекрасно известно, в какое время увозят товар на продажу и когда приходит основная масса караванов. Понимаешь, Кудыма? Он знал, что товара в деревне нет. Значит, приходил не грабить. Знал и то, что ты с товаром в Городище. Значит, не собирался тебя убивать. Тогда зачем вообще приходил? В чём был смысл набега? Но и этого мало! Вот скажи мне, Гондыр, – теперь воевода легонько ткнул пальцем воина, – с кем вы сражались? С людьми? Или с духами?

Гондыр растерялся от неожиданности.

– С людьми. Мы их убивали. Они умирали. Была кровь. И они нас убивали. Простым оружием. А что? Да ведь мы же их потом хоронили! И воняли они, как и положено трупам, – Гондыр с изумлением посмотрел на Щуку, затем повернулся к Кудыме, – подтверди, шаман. Ведь ты вместе с нами таскал тела!

Кудыма кивнул, соглашаясь с Гондыром.

Щука прикусил сорванную травинку, сплюнул.

– Хорошо. Смотрим дальше, – увидев немой вопрос Гондыра, что всё ещё не пришёл в себя после вопроса о людях и духах, кивнул ему, – Подожди, Гондыр, дойдём и до того, что тебя сейчас мучает. Итак, Кудыма, ты ходил в набеги, где военным вождём был Пислэг. Я тоже ходил, в своё время, если помнишь. Вот скажи мне, Пислэг умный вожак?

– Да уж глупой сойкой его не назовёшь.

– Тогда задумайся вот над чем. Обладая такой силой, зная, что весь пёсий род у тебя издох от неведомой хвори, разве не догадался бы он окружить деревню со всех сторон? Пусть главный удар наносился со стороны реки. Но уж кого-кого, а этого воина на мякине не проведёшь. Он бы наставил вокруг засад, и вас ваш подземный ход не спас бы. Значит, свести под корень твой род ему тоже не было надобности. Так?

– Так.

– Но и этого мало. Как они вообще сумели пройти до твоей деревни незамеченными? Мимо постов, застав? Почему их никто не видел? Твоя деревня располагалась не где-нибудь на границе. И всего лишь в одном воинском переходе от Городища. Здесь кругом деревни, пашни, выпасы, бродят охотники и рыболовы. Откуда они взялись, более целой тысячи воинов, в том числе тяжеловооружённых! А?! Но и на этом странности не кончаются. Следопыты перевернули вверх дном всю округу – ведь если идёт такое войско, это ж целая дорога натопчется! Но её нет. Понимаешь? То есть, она есть, но её нет.

– Не понял, – Кудыма вскинул руку, – погоди чуток. Ты и вправду сейчас озвучил все вопросы, что я собирался поднимать на Совете Старейшин. Но как это понимать, что они тропы не натоптали? Они что, по воздуху прилетели?

– Я не знаю. Тропа, конечно, есть. И следы на ней отпечатаны чётко. В оба конца. Но в полутора верстах выше по реке они исчезают. Совсем. Вот были следы, а вот их уже нет! Как это понимать? Это выше моих сил. Ты – шаман, общаешься с миром богов и духов, пронизываешь тонкую ткань Мирозданий. Может быть, ты мне объяснишь, что это было? И, мнится мне, не Пислэг на тебя напал. А кто-то – под личиной Пислэга! Уж кто-кто, а он знает, что подобное я ему не прощу. Найду его род хоть на краю земли и накажу. Вот поэтому, Гондыр, я спросил, и ещё раз спрашиваю: с кем вы дрались?

– Да с людьми, с людьми мы ратились! Из плоти и крови! Да что же это такое! – Гондыр смачно сплюнул и грязно выругался.

– Это не всё, что меня озадачивает, – Щука слегка прищурился, брызнув из-под век холодным блеском стали, – но и того, что я сказал, достаточно. Как думаешь, шаман?

Кудыма развёл руками.

– Пока не знаю. Ты всё правильно говоришь, воевода. Всё правильно, всё так. Но ответа пока нет. Действительно, этот набег – один большой вопрос. Ради чего он совершался? Чтобы скотину в деревне вырезать? И они ведь так никого и не похоронили. Ладно бы только наших, но ведь и своих не подобрали – так и оставили валяться! Время для совершения обряда у них было. И вот что ещё странно: куда они тяжелораненых подевали? Мы своих калек отпустили с миром на Древо Мироздания. А они? Неужели с собой унесли? Вот скажи мне, Щука, что делают с теми, кого можно вылечить только дома, и то не всегда? Зачем продлевать человеку ненужные муки? Когда это было в набеге, когда тех, кто идти не в состоянии, вместо того, чтобы их добить, уносят? Это бесчеловечно и жестоко! Пытка в самых глухих застенках у самого свирепого палача не так жестока, что приходится переживать этим несчастным! Даже зверь добивает своего собрата, если тот ослаб. Им же до границы было дней десять самого быстрого хода. А тут на шее висят калеки! Да тяжелораненные бы и сами не позволили себя нести! Милосердный удар в сердце в этом случае лучше всего… Словом, я ничего не понимаю! И тем более – про потерянные следы: это твои-то следопыты тропу потеряли?! Там, где прошли несколько сотен воинов, вдобавок неся на себе тяжелораненых? Поверить не могу!

Щука повернулся к Гондыру:

– Я здесь в гостях и не имею права распоряжаться да приказывать. Я лишь нижайше прошу: достопочтенный, у меня есть несколько слов, предназначенных только для него, – Щука кивком головы указал в сторону Кудымы. – Тебя не затруднит – конечно, с позволения нынешней главы вашего рода – оставить нас один на один?

Лицо Гондыра вспыхнуло; Кудыма усмехнулся:

– Гондыр, уважим гостя. Оставь нас, будь добр. Ступай, найди Ингрельда. Сразу не приходите. Дайте нам побеседовать, – и он крепко хлопнул Гондыра по плечу. – Да не дуйся ты, не красна девица! Иди.

XII

Дождавшись, когда Гондыр ушёл, Щука наклонился к самому лицу Кудымы и понизил голос почти до шёпота:

– Я с тобой теперь буду говорить как с шаманом. Мне ночью видение было. Боги напомнили мне, кто я есть по рождению. Ко мне пришёл сам великий Перун-громовержец. Тебе известно, что это бог воинов. Славянский бог. И он мне приказал следовать за тобой хоть на край света. И добавил, что путь будет трудный и кровавый. Но это будет путь настоящего воина. Ты, наверное, заметил, хотя и не хочешь мне об этом говорить, что в нашем мире творится что-то неладное. За последние четыре дня не смогли разрешиться пять женщин – дети родились мёртвыми…

У Кудымы от этих слов пробежал мороз по коже, волосы на руках встали дыбом. Щука глубоко вздохнул:

– И такое не только с людьми творится. Слишком часто стали рождаться мёртвыми и щенки, и жеребята, и телята, и овцы. Урожай засыхает на корню. Такие вот дела… В общем, по первому твоему слову я слагаю с себя должность Большого Воеводы. Соответствующее послание мною уже направлено в Совет Старейшин, дабы искали замену. И ещё: тебе не надо идти в столицу самому. И где ты только нашёл такого деятельного человека? Караберей развил до того бурную деятельность, что гонцы точно летали между Городищем и Афакуль, и там уже сами со всем справились и без тебя. Старейшины в курсе всех дел. Да и моё слово не последнее. Так что, слушай решение: всех воинов, которых твой род послал в общее войско, отзывают обратно. Они должны вскоре прибыть. Сам род освобождается от налогов на пять лет. В течение же пяти лет, за исключением случаев большой войны, снимается и положенный набор в рать. Место для поселения рода определено здесь, – и Щука достал из небольшой висящей на боку сумки тонко выделанный кусок оленей кожи с аккуратно нанесённой на него цветной картой Перми Великой:

– Видишь, река Боровая? Она отдаётся твоему роду вот отсюда, со всеми притоками на воинский день ходьбы от её берегов до самых верховьев, – ноготь Щуки прочертил по карте соответствующую бороздку. – Места там хорошие, много заливных лугов для выпаса. Расчистите лес – можно будет сеять рожь. Деревню поставите вот здесь. Сейчас у нас кресень[16], восемнадцатый день. До морозов успеете? Или теперь уже только до следующей весны? Скотину, зерно – всё получите от союза. Правда, в долг. Отдадите без процентов через десять лет. Надеюсь, к тому времени род твой снова окрепнет. Сколько его у тебя осталось?

– Четыре сотни и ещё шесть человек мужчин, одиннадцать сотен и ещё двадцать три женщины, пять сотен и ещё три ребёнка. Да из войска вот вернутся двенадцать десятков… Треть рода полегла, подумать только! А мужского населения и так уже было совсем мало, положение только-только начало налаживаться после переселения…

Щука устало вздохнул:

– Ну, вроде бы, всё пока… Что думаешь делать?

– Отправлюсь с Гондыром и Ингрельдом на Мань-Пупу-Нер. Ингрельд внизу подождёт, а мы с Гондыром поднимемся.

– Да ты что, белены[17] объелся?! Разве можно богов беспокоить?

– А я что? Так боги решили. Мне тоже видение было. Ты дождись нас, Щука. Тогда и решим всё окончательно. К святилищу пойдём налегке. Думаю, за двадцать дней обернёмся. И ещё – спасибо тебе, воевода, за заботу. И за то, что ты с меня сейчас столько лишних хлопот снял. Знаешь, мы ведь Караберея своим Отцом выбрали.

– Достойный выбор, достойный человек. Лучше было и не найти. Всё, что он сделал для твоего рода, – Щука развёл руками, – это словами не описать! Чужой человек, чужой веры, а ближе родного оказался – так близко к сердцу беду твою принял! Кстати, где он, что-то я его не вижу? У меня к нему послание от Совета.

– Прибудет через пять месяцев. Как раз в месяц овсень[18]. Дай ему боги гладкой дороги! По поводу же переселения сегодня решим. Потом я тебе гонца зашлю. Жди.

– Договорились! Пойду, догоню Караберея.

Кудыма и Щука раскланялись. Заходящее красноватое солнце коснулось верхушек елей. Потянуло прохладой.

Вечером Кудыма созвал весь род на поляну около стана.

– Люди рода Лося! Союз не оставил нас в беде. Нам дали новое место для поселения на реке Боровой. Дали зерно, овощи, скот. Освободили от всех налогов на пять лет. На днях вернутся наши мужчины, которые были взяты в общую дружину. Теперь нам нужно решить, переселяться ли нам на новое место сейчас, или мы это сделаем будущей весной, а пока перезимуем возле Городища. Сейчас у нас вторая половина месяца кресень. Успеем ли мы отстроиться на новом месте? Ведь нам ещё предстоит выжечь лес под поля, и в этом же году посеять рожь, овёс, просо, гречу. Посадить репу, горох и редьку мы уже не успеем – время ушло. С одной стороны, проще пока оставаться здесь, так как в этом случае мы будем на первое время обеспечены самым необходимым – в первую очередь едой, а также железом, полотном и одеждой. Деньги у нас – спасибо Караберею! – есть. И их вполне хватит. С другой стороны, всё оттянется ещё на целый год. Да и будем мы здесь пасынками. В шатрах зимовать мы не привычны. Без бань тоже жизнь неладная. Не кочевники мы, привыкшие мы к веничку и пару, – люди вокруг заулыбались. – Такие вещи нужно решать только сообща. Волевым решением всего лишь одного человека тут не обойтись. Как поступим, люди?

Спорили недолго. Решили перемещаться на новое место. По крайней мере, успеют до морозов выжечь лес под пашню, отстроить бани, обнести место для будущей деревни тыном, построить загоны для скота и, возможно, даже поставить несколько изб, а для остальных – заготовить брёвна. Перезимуют пока что в шатрах, а по весне достроят всё остальное – что время терять?

Выбор вождя решили отложить до тех пор, пока из войска не вернутся мужчины, временно поручив исполнять его обязанности опытному воину Лымаю.

Ранним утром Кудыма отправил к Щуке гонца. Всё утро прошло в хлопотах. Из Городища пришёл обоз с зерном и овощами и несколько пустых телег; пастухи пригнали скот, подошли псари со щенятами. Люди сворачивали шатры, упаковывали утварь и прочий скарб. Ближе к полудню подошёл проводник. После непродолжительного, на скорую руку, обеда род двинулся к новому месту жительства. Путь был неблизкий. С учётом необходимости перегонять скот, да неторопливости волов, весь переход, по подсчётам, должен был занять не менее пяти дней.

Когда улеглась дорожная пыль, и скрылись из виду последние телеги, Кудыма, Гондыр и Ингрельд, обогнув Городище, вышли на другую дорогу – ту, что вела на север.

Их путь лежал на Мань-Пупу-Нер.

III

Кудыма, Гондыр и Ингрельд двигались налегке. От Городища версты три шли они быстрым шагом, затем свернули с дороги в тайгу и перешли на размеренный бег. Каждый из них имел с собой сложный лук с тридцатью стрелами и запасной тетивой в ту лье – специальном футляре для хранения тетивы и стрел; засапожный нож и топор, без которого в лесу не обойтись. Кудыма был вооружён копьём в человеческий рост, с широким листовидным клинком – самым удобным в тайге оружием; Гондыр прицепил к поясу короткий ромейский меч, а у Ингрельда за спиной находилась его любимая секира, имя которой было «Разящая, как молнии Тора». Доспехами и щитами решили себя не обременять, оставив их на хранение у Угрима, до своего возвращения. Одетые в волчовки, короткие меховые штаны и сапоги из грубо выделанных шкур, с тройной мягкой подошвой, воины быстро и бесшумно скользили по лесу. У каждого за левым плечом висел небольшой мешок, куда были уложены кремень с кресалом, комочек соли в берёзовом туеске, немного муки и небольшой медный котелок. Кудыма положил ещё и шаманский наряд.

Как обычно, к середине месяца кресень[19], тайга опустела. Кое-где еще встречались следы какого-нибудь животного, но все они были старые – зверь ушёл из лесов на поймы больших рек, на открытые горные пастбища – туда, где дул ветер, несущий спасение от неисчислимых мух, слепней, оводов, комарья, полчищ гнуса и мошки. Даже толстокожие кабаны и мохнатые медведи – и те не выдерживали. Крылатая мелочь до язв разъедала веки, ноздри, губы, уши, пах. От неё не спасали и становились бесполезными и сила, и свирепость, и быстроногость. Равнодушно гудящее облако окутывало любого, кто смел хоть на миг остановиться. И грызло, грызло, грызло…

Почти смолкло дневное птичье пение – птицы были заняты другими делами: одни, сидели на гнёздах; другие носили и вкладывали в жадно раскрытые, попискивающие клювы птенцов жуков, червячков и мух. Лишь изредка пропоёт какая-нибудь пичужка короткую трель, да хрипло каркнет пролетающий мимо лесной ворон. И только неугомонная сорока вдруг громко растрещится на весь лес, испуганно поводя чёрными бусинами глаз.

Гондыр с удовольствием придушил бы трещотку, что вилась у них над головами, возбуждённо стрекоча и оповещая всю округу о вторжении в чащобу представителей людского племени.

Парило, словно перед грозой, хотя на небе не было ни одной тучки. Не ощущалось даже слабого ветерка. Белесое, выцветшее небо давило сверху зноем, выжимая из человеческих тел струи пота. Но ноги продолжали привычно нести, интуитивно выбирая верную дорогу. Ни один сучок не хрустнул под подошвой. Три человека беззвучно и быстро передвигались среди одетых седым мхом могучих елей, сладко пахнувших смолой высоких сосен, тянущихся к солнцу прямых лиственниц. Ловко обходили они непролазные груды поваленных деревьев, окна бездонных жадных трясин.

Кудыма на бегу вскинул лук, метнул стрелу с тупым наконечником, употребляемую для охоты на дичь и пушного зверя. Сухо щёлкнула тетива о защитный щиток на левом запястье, грузно свалилась с дерева птица. Не снижая мерного темпа, он на бегу подобрал глухаря и, приторочив полупудовую тушу к своему поясу, засунул стрелу обратно в туль.

Когда почти стемнело, небольшой отряд остановился на берегу какого-то звонкого безымянного ручья. Быстро нарубили толстых сучьев для костра, развели несколько дымокуров. Кудыма разделал глухаря на две части. Одну из них бросили в закипающую в котелке воду, добавив немного муки, соли, пряных травок. Вторую нанизали на прут и зажарили на огне. Пока ели жаркое, подоспело жирное варево. Быстро выхлебали его деревянными расписными ложками, проглотили сочное, доспевшее мясо. Подбросив в дымокуры и в костёр сырой травы, повалились спать. Первым сторожить выпало Гондыру. Повернувшись спиной к костру, чтобы огонь не слепил глаза, воин весь обратился в слух. Ну и что, что они находятся на своей территории? Всякое может случиться. Конечно, таились не слишком сильно, ведь запах дыма всё равно выдал их местонахождение на расстоянии минимум пары верст. Но от лиха можно вовремя увернуться, если его не проспать.

На следующий день повернули на северо-восток. Постепенно характер местности менялся. Начались крутые взблоки и тягуны. А ещё через день перед путниками встали заросшие дремучей тайгой громады гор с торчавшими на хребтах останцами.

Сквозь хаос долин, хребтов, горных ручьёв и речушек Кудыма уверенно вёл свой маленький отряд к цели, на Мань-Пупу-Нер. На восьмой день они вышли к верховью реки Вятки. Теперь предстояло идти её берегами, а затем, по едва заметной тропинке – до капища, расположенного у подножия плато.

К позднему вечеру восьмого дня добрались и до него. Кудыма с Гондыром подошли к сонмищу окольчуженных деревянных идолов, вкопанных в землю полукругом. У их подножия лежали принесённые в дар бусы, пушнина, различное оружие. Чудинцы почтительно положили под каждого бога нарядно украшенную ленточками стрелу. Стрела – особый дар. Посвящённая богам, она обретает способность видеть, слышать, мыслить, самостоятельно передвигаться, издали находить врага и доставлять послания. Низко кланяясь, Кудыма и Гондыр отошли назад.

Ингрельд, не желая тревожить чуждых ему богов своим присутствием, подождал товарищей неподалёку.

Лагерь разбили у подножия плато. Договорились, что, пока Кудыма с Гондыром будут общаться с богами, варяг должен трое суток ждать их в лагере. Если же, по истечении установленного срока, они не вернутся, он отправляется в обратный путь с вестью, что боги забрали их к себе.

Духота не спадала. Несмотря на предчувствие грозы, небо в течение всего времени пути оставалось чистым. Все эти дни, с раннего утра и до позднего вечера, оно висело над головой странно блеклой, линялой синеватой тряпкой с огромной каплей яростно-жгучего солнца посередине. А короткой ночью на нём, моргая неверным светом, высыпа́ли яркие, мохнатые звёзды. В эту ночь луна вошла в полную силу и низко плыла над горизонтом огромным, зловещим красным шаром. Было так же душно, как и днём.

Под утро небо стало затягиваться тучами. Их страшные, чёрно-лиловые громады скрыли выползающее солнце. Кругом резко потемнело. Где-то вдали пророкотал гром. Кудыма и Гондыр карабкались вверх по крутому склону. Всё оружие они оставили на попечение Ингрельда, сняв даже бронзовые напёрстки с большого пальца правой руки, которые надевают специально, чтобы не изрезать кожу тетивой при стрельбе из лука. На Кудыме остались только мягкие кожаные сапоги и набедренная повязка. За спиной – тугой свёрток с шаманским нарядом. Гондыр раздеваться не стал. Несмотря на ужасную духоту и небывалую жару, его колотил озноб. Никого и ничего не боявшийся воин сейчас дрожал от страха. Единственное, что приводило его в ужас – это возможность вызвать гнев богов. Ещё никогда и никто из смертных не поднимался на священное плато. Это грозило обращением в камень и вечным, нескончаемым пребыванием на вершине горы, у ног каменных исполинов. Страх липкой паутиной опутывал сознание, делал непослушным сильное и ловкое тело, скользкими, холодными пальцами выворачивал всё нутро. И только слепая вера в мощь Кудымы как шамана, в его рассудительность и ясный ум, в его небывалую физическую силу, а также воинская привычка повиноваться приказу заставляли Гондыра шаг за шагом продвигаться вперёд, вслед за Кудымой.

Внизу остался лес, и теперь на пути лишь изредка попадались кусты и чахлые, кривые берёзы. Под ногами то скользил мох, то осыпались мелкие камешки. Наверху, на самой вершине вытянутого плоскогорья, высились грозные столбы Мань-Пупу-Нер.

Но вот и вытянутая, плоская вершина. Осталось пройти всего несколько десятков шагов до ближайшего каменного изваяния, расписанного заветными письменами, заклинаниями и рисунками. Легенды гласят, что когда-то, в седые времена, семь страшных великанов породила Мать-Земля, которую люди обидели своим пренебрежением. Должны были эти великаны уничтожить весь род человеческий. Испугались люди, бросились к шаманам, просить их, чтобы те умилостивили богов и спасли род людской от неминуемой гибели. И Высшие вняли их просьбам, умилостивили богатыми дарами Мать-Землю. А великанов обратили в каменные столбы и нанесли на них магические заклятия. Раз в год собирались боги на плато для поднесения даров Матери-Земле, дабы не гневалась она более на своих сыновей. Ведь всем известно, что когда гневается Великая мать, трясутся горы, покрываются бездонными трещинами долины, выплёскиваются из недр страшные и губительные для всех огнедышащие реки. И Высшими было запрещено появляться на Мань-Пупу-Нер простым смертным. Ослушникам грозила кара – быть превращенными в камень, как когда-то обратились в них эти великаны. Подношения же богам следовало оставлять у капища, которое находилось возле подножия плато. А может, всё было не так? Кто теперь знает? Легенд и сказаний много. И только истина – одна. Но она скрыта под толщей минувших веков и тысячелетий.

XIV

Кудыма властно остановил Гондыра, жестом приказав ему укрыться в увиденной им небольшой выемке. Присел рядом с ним на корточки.

– Не бойся ничего. Было мне видение, после обряда Важэсо касьтылом. Знай, не по своей воле мы пришли сюда. Пригласил меня сам Великий Предок нашего рода – Лось. Приказал мне взять с собой того, кому могу я доверить своё тело, пока душа моя будет общаться с Высшими. И обещал мне, что для этого человека ничто не сочтется за кощунство, ибо он также является приглашённым. Я выбрал тебя.

– Клянусь, Кудыма, я никогда не забуду того, что ты мне сказал. Я никогда не забуду твоего доверия. Делай, что должно, и пусть будет то, что будет. Не беспокойся. Даже если за твоим телом придёт сам Омоль, я загрызу его зубами.

Кудыма ободряюще похлопал Гондыра по плечу. Надел шаманский костюм и лёгким шагом двинулся к столбам.

Теперь уже всё небо, от края и до края, клубилось грозными, чёрными тучами, в которых полыхали зигзаги слепящих зрачки молний; почти непрерывно грохотал гром. Кудыма встал между столбами и поднял руки к небу.

– Га-а-а-а!!! – протяжно прокричал он, перекрывая своим криком рык небес. И вдруг коротко и резко закончил: – Хоть-но!

И снова, протяжно и громко:

– Га-а-а-а!!!

Затем Кудыма, на очень тягучем языке, запел какую-то песню. Чем-то древним и могучим веяло от этих непонятных, протяжных звуков. Вероятно, именно так разговаривали очень далёкие пращуры людей, когда ещё не было разделения на племена, народы и языки. Песня набирала мощь, разносясь громким эхом по окрестностям, и её уже не могли заглушить всё более и более яростные удары грома, следующие вслед за всполохами синих молний. Кудыма, следуя выводимой им мелодии, приступил к танцу. Его тело необычайно быстро и плавно скользило между каменными истуканами, грациозно изгибалось и кружилось вокруг своей оси, то внезапно сжимаясь в тугую пружину, то резко и неуловимо расправляясь в немыслимых прыжках и поворотах. В песне слышались одновременно грохот сражения, шёпот влюблённых, гул водопада, журчание весеннего ручья, шуршание осенних листьев под ногами, лютое завывание зимней вьюги. В ней смешались стон и смех, боль и радость, вызов стихиям и умиротворение. Каждый жест танца дополнял и вносил в песенный ритм что-нибудь новое и особенное. Ни в песне, ни в танце не было раболепного поклонения богам. Как будто равный пришёл разговаривать с равными. И не просто разговаривать, а требовать! Это чувствовалось в каждом звуке, в каждом движении, каждым изгибе или прыжке. Это был могучий вызов Человека всем мирам, включая мир духов и богов!

Тогда Гондыр, влекомый этой силой, доселе ему неведомой, встал в полный рост и, уперев руки в бока, расхохотался прямо в грозовые небеса!

А небо все кружило и бесновалось, закручивая огромные, тяжёлые лиловые тучи в невероятный хоровод. Постепенно из туч стало вырисовываться лицо. Густые брови нависали над бездонными, чернее тьмы, глазами, припухлые щёки и подбородок закрывала косматая борода, на голове клубилась копна густых, нечёсаных волос. Неровная линия толстых губ презрительно изгибалась.

– Га-а-а-а!!! Хоть-но! – выкрикнул прямо в это ужасное лицо вскинувший руки вверх Кудыма, и опять началось безумие его танца под мелодию древней, таинственной песни. По его телу потоками струился пот, в уголках губ застыла пена, глаза стали дикими, и в них отражалось всё окружавшее Кудыму пространство.

Тем временем лицо на небе перестало извергать отдельные молнии – теперь из его глаз сплошным потоком лились непрерывные ослепительные змеи, которые, прошуршав в небе извилистыми толстыми телами, вонзались в плато, кроша в пыль камень и запекая содрогавшуюся землю. От каменных столбов во все стороны летели раскалённые осколки. Рот небесного видения исказился гневной дугой, исторгнув такой грохот, словно сто тысяч кузнецов разом ударили в наковальни. Но ни эти молнии, ни грохот не смогли остановить ни песню, ни танец шамана!

А рядом со всем этим безумием стоял и хохотал Гондыр! Его всего трясло, он выкрикивал какие-то нечленораздельные звуки и потрясал кулаками, угрожая небу. И ничего не боялся! Ушёл, растворился без остатка и страх перед богами, и страх перед судьбой! Осталась, нарастая, одна лишь могучая вера в то, что теперь он может ВСЁ! Как знать, не из-за этого ли знания боги когда-то и запретили появляться здесь человеку? Не поэтому ли забыл человек древние песни и танцы, разбившись на разные, не помнящие родства народы, что они были намеренно искажены богами, впоследствии перемешавшими их языки? Лишь совсем немногим избранным в разные эпохи и времена было дано вспоминать этот язык. Откуда? Они сами не знали.

Наконец две извилистые змеи-молнии настигли и ужалили шамана раздвоенным языком синего пламени. Кудыму отбросило прямо на раскалённые священные письмена. Он упал навзничь и затих. В один миг небо прояснилось. Без следа растаяли грозовые тучи, смолк грохот, пропала духота последних дней, подул свежий ветерок. Гондыр бросился к шаману, оттащил его от каменного столба, присел рядом, оскалив зубы. Скрючились в напряжении его сильные, корявые пальцы, тело приготовилось к прыжку и удару в любом направлении. Воин был готов голыми руками растерзать хоть свирепого зверя, хоть вооруженного человека, хоть духа, хоть самого бога. ОН БОЛЬШЕ НИКОГО И НИЧЕГО НЕ БОЯЛСЯ!

…

Кудыму перенесло на порог какого-то огромного каменного чертога. Он с любопытством огляделся. Но всё кругом было окутано клубящейся дымкой. Сквозь дымку, где-то далеко внизу, просматривалась земля. А точнее, плато Мань-Пупу-Нер. Кудыма разглядел своё тело, рядом с ним – Гондыра. Только вместо каменных столбов он увидел закованных в толстые цепи могучих великанов, поддерживающих на своих крутых плечах своды чертога.

Шаман бестрепетно ступил на крутые ступени. На последней, девятой по счету, его встретил Великий Предок рода, Лось. Он властно ударил могучим копытом в мозаичный пол, приветливо кивнул головой.

– Ты готов следовать за мной, шаман? – слова сами собой родились в голове Кудымы.

– Да, Великий Предок.

Лось повернулся и вошёл в чертог. Кудыма проследовал за ним.

Вдоль стен выстроились суровые боги и богини Севера.

– Здравствуй, Кудыма, шаман народа Чудь, его прибрежного племени из рода Лося, – к шаману подошёл бог, одна сторона которого была черна, как смоль, а другая – белая, как молоко.

Чудинец низко, в пояс, поклонился божеству.

– Мы рады приветствовать и видеть тебя сегодня здесь. Ты прошёл испытание, доказав, что достоин быть среди нас и разговаривать с нами на равных. Твоя песнь и танец показали, что ты именно тот человек, который нам сейчас нужен. Поверь, что очень немногие из смертных знают этот язык жестов, мимики и звуков. Ибо это – Песнь Человека, Равного Богам. Не удивляйся этому. Когда-то люди жили среди богов. Или, наоборот, боги жили среди людей. И все они говорили на одном языке. Однако, перейдем к делу. Тебе нельзя здесь долго оставаться. Ведь ты убит. Да-да, именно убит. Молнией. А иначе как бы ты сюда попал? А раз так, с твоим телом уже происходит то, что происходит с мёртвой плотью. Если опоздать, твоей душе просто некуда будет возвращаться. Жить же в полуразложившемся теле – не самая лучшая доля. Мы сегодня собрались здесь для очередного подношения даров Матери-Земле, дабы не сердилась она на нас за своих сыновей, которые, скованные заклятиями и цепями, держат на своих плечах этот чертог. Итак, во время обряда провода душ ты их не нашёл, не правда ли? И увидел Древо Мироздания пустым. Однако и в других мирах это уже неоднократно повторяется на протяжении последних трёх месяцев. Случаи пропажи душ бывали, конечно, и до этого, но редко. Тут же неизвестно куда исчезли души нескольких десятков тысяч человек. И не только. Пропадает тонкая материя животного мира. Кому или чему она нужна? Для чего? Мы сами так и не смогли понять. И это пугает. Но пока ещё не все души исчезают. Значит, ЭТОТ пока не набрал полной силы. ЭТО необходимо остановить, пока не поздно. Мы не смогли, хоть и пытались. Ты должен завладеть магическим ножом из обсидиана с нефритовой рукояткой. Нож этот спрятан в глубинах горы Ямантау[20]. Завладев ножом, ты будешь обязан вернуться сюда – на Мань-Пупу-Нер, и совершить Древний Обряд Вызова на Бой. Твоя душа, вооружённая магическим ножом, поможет уничтожить Похитителя душ. Против силы магического клинка, если его правильно применить, не устоит никто – ни бог, ни дух, ни человек. Как знак того, что ты выполняешь волю богов, под твоей татуировкой жреца отпечатались руны и заветные письмена Мань-Пупу-Нер. Помни то, что я тебе сказал! И ещё: береги себя. Ты – не бессмертен. Остальное тебе расскажет Предок твоего рода, Лось, в вещем сне.

Теперь же вернись, Кудыма, в своё тело!

– Подожди, Бог! Есть у меня одна очень важная просьба. Даже не просьба, а условие. Я выполню всё, но только с одним условием: хорезмийский купец Караберей должен вернуться в Пермь Великую и стать там тем, кем его выбрал мой народ. Я могу погибнуть, сгинуть, исчезнуть. Путь неблизок. Но вы, боги, должны дать мне слово, что Караберей прибудет обратно. Делайте что хотите, но без этого я не смогу бросить народ свой и уйти в поход. Вместе жили – вместе и уйдём в небытие.

– Боги дают тебе в этом слово. Да будет так!

Раздался гром, блеснула молния. Перед глазами шамана сначала замерцали, а затем закружились в беспорядочном, бешеном хороводе тысячи светлячков. Когда же он открыл глаза, то увидел над собой бездонное голубое небо, кожей ощутив прохладный ветерок. Рядом сидел Гондыр. Тело безумно болело, ныла каждая мышца. Кудыму скрутил спазм, он повернулся на бок и с усилием выблевал на мелкие камни горькую, тягучую зеленовато-жёлтую слизь пустого желудка. Вытер рот дрожащей рукой. Гондыр не бросился помогать своему вожаку. Он как бы вообще не обратил внимания на эту слабость. И Кудыма был ему очень благодарен за это. Затем он снова впал в беспамятство.

И снова ему привиделась странная речка из предыдущего вещего сна, которая несла свои воды из ниоткуда в никуда. Только теперь Кудыму не бил озноб, не поражала внезапная глухота, и лишь Лось точно так же, бесшумно, возник на лугу, пересёк речушку и подошёл к шаману. И положил ему голову на плечо. В мозгу родились слова:

– Кудыма, помни то, что ты видел. Помни наказ богов. И не забывай: ты не являешься неуязвимым. В тебе ничуть не прибавилось ловкости или силы. Тебя точно так же можно убить стрелой, пронзить копьём, зарубить мечом или топором, как и остальных смертных. Поэтому ты должен беречь себя. Не дай случится непоправимому. Лишь только выжив и совершив обряд, ты будешь способен сохранить в себе столь необходимую нам всем силу. Тебе определены нами в помощники Гондыр, Ингрельд и Щука. Все они – опытные, безжалостные воины. Все они, сами того не подозревая, специально подобраны для твоей охраны, будучи сведенными с тобой так или иначе. Одному лишь Щуке был дан намёк. Конечно, если ты сам не будешь беречься, то и они ничего не смогут сделать. Пойми, я не призываю тебя к трусости и излишней осторожности, ибо только сильный и умный воин может стать тем, кто поведёт за собой ватагу, которая будет его беспрекословно слушаться. Только личным примером можно доказать свое право быть вождём. Почему я говорю о ватаге? Вам четверым не справиться с этим заданием. Путь длинен и труден. Слишком много воинственных племён и народов вдоль него. Да и сам клинок вряд ли без охраны.

– Послушай, наш Великий Предок, а почему такое великое дело боги доверили мне, простому смертному?

– Сами боги как таковые души не имеют. Поэтому в их руках клинок бесполезен, хоть может поразить любого бога, высосав его сущность. Но это может произойти только тогда, когда клинок находится в руках смертного или его духовной сущности. Кто, когда и для чего создал это оружие против богов, не знает никто. Однако завладеть клинком ещё не значит получить возможность поразить Высшего. Клинок обретает свою силу лишь после того, как человек совершит, держа в руках нож, Древний Обряд. Богам, не имеющим души, сей обряд провести не по силам. Кем и чем они будут жертвовать? Принести жертву может только человек. И ещё. Высшие не смогли найти того, кто похищает души.

– Но если ЭТО не смогли найти даже боги, как смогу найти я? – Кудыма обхватил голову руками.

– Сможешь! Ради спасения всех – ты сможешь! Твоя душа увидит и поймёт: это ОН! Я же ещё раз повторяю тебе: боги души не имеют. Поэтому они и не увидели того, кто похищает души. Им непонятно – для чего это делается? Хотя… я хочу открыть тебе тайну. Боги – это отражения человеческих мыслей, не более. Получается, что украв души, этот НЕКТО прекращает реинкарнацию. Понимаешь? После гибели человечества исчезнут и боги. Ведь они нужны только людям. Остальному же живому миру – нет.

– Но почему – я? Ведь есть и другие, что знают древний язык.

– Ты, помимо этого знания, ещё одновременно и воин, и жрец. Сейчас же – прощай. Теперь ты один на один с целым миром. Никто не сможет прийти тебе на помощь. Даже я. Рассчитывай только на себя и своих помощников. И помни обо всём, что тебе было сказано.

Лось перешёл обратно через речушку на луг и растаял в тумане.

XV

Кудыма окончательно очнулся уже ночью. Рядом всё так же сидел верный Гондыр. Кудыма с трудом приподнялся, сел рядом. От слабости кружилась голова. Однако с каждым мгновением силы восстанавливались, возобновлялась гибкость суставов, мускулы постепенно наливались мощью.

Дождавшись, когда погаснут звёзды, посереет небо и станет видно шагов на сто, Кудыма и Гондыр начали спускаться с плато. В лагерь они пришли вместе с первыми лучами солнца.

Варяг, весело насвистывая незатейливую мелодию, обмазывал глиной убитого накануне глухаря. Весело потрескивал костёр. Кудыма внезапно ощутил волчий голод – даже живот свело в голодном спазме: он громко и требовательно заурчал. Варяг одобрительно кивнул головой, разворошил огонь, выкопал ямку и положил в нее птицу. Сверху набросал углей.

После того как все насытились, Кудыма кратко поведал Гондыру и Ингрельду, что привело его сюда и что велели ему боги. Только об одном он умолчал – о своей предстоящей жертве. А так – глупо было бы скрывать истинное положение дел перед своими собратьями по оружию и ближайшими помощниками! Те, кто пойдёт с тобой до конца, должны знать всё. Ну, или почти всё. Ингрельд к вести о наказе богов проявил полное равнодушие. Ритуальные ножи, обряды, души, боги? Пусть подобной чепухой занимаются шаманы, предсказатели, жрецы и им подобные. Для того они и существуют. А ему, воину, над подобными вопросами голову ломать нечего. Ингрельд знал наверняка: то, что ждёт его в конце пути – это Валгалла. И чем скорее, тем лучше. Плохо умереть от старости в постели, когда дряхлое тело поедают неведомые болезни и хвори. Хотя, если такое вдруг случится, Один не бросит своего воина на произвол судьбы. Но что может быть прекраснее гибели в бою, с оружием в руках? Своя кровь кипит от ярости, в лицо брызжет чужая. И уходишь ты к Одину, прихватив с собой столько врагов, сколько сможешь убить. Там, у Одина, вы с ними помиритесь, сядете вместе за общий стол пировать, в предвкушении главной, последней битвы этого мира. А миру этому всё равно придёт конец, ибо новый появится только после того, как падёт дружина Одина в своей последней, яростной схватке со злом. Веком раньше, веком позже… Так что известие о предстоящем военном походе Ингрельда только обрадовало. Гондыр же недобро усмехнулся, про себя жёстко подумав: «Значит, когда ИХ, которые считают, что распоряжаются нашими судьбами, судьба сама почти прихлопнула, так ОНИ и хвосты поджали, как псы смердячие после доброго пинка? Ну-ну! Только вот за НИХ я кровь лить не стану! Другое дело, шамана оберегая…»

У старого воина после Мань-Пупу-Нер полностью исчезла боязнь перед богами. Он вдруг осознал, что не только человек зависит от воли богов, но и боги зависят от воли человека. И ещё неизвестно, кто в ком больше нуждается. И внутри у Гондыра родилось нечто такое, что невозможно было выразить словами. Теперь он был готов идти за Кудымой хоть на край света, хоть на небеса, хоть в преисподнюю. И, если понадобится шаману и ради шамана, восстать против бессмертного бога, пойти с голыми руками против вооружённого человека, разорвать зубами самого лютого зверя!

Тем временем день вступил в полную силу. И снова трое воинов беззвучно заскользили по теперь уже проснувшемуся лесу. На восьмой день пути они вышли к Городищу. Оставив своих товарищей у Угрима, чудинец отправился к Щуке.

Кудыма нашёл Щуку в допросной избе. Жарко горел огонь в небольшой печи с пристроенным к ней кузнечным мехом; на столе, на чистой тряпице, в утверждённом специальным уставом порядке лежали различные орудия пыток; в полумраке угла угадывалась дыба; у небольшого подслеповатого оконца сидел писец. Там же стояла бочка с колодезной водой и большое кожаное ведро.

Посередине избы был вкопан столб. Привязанный к нему тонкой верёвкой голый, окровавленный человек уже даже не стонал, а нечленораздельно мычал, свесив кудлатую голову на поросшую диким волосом грудь. Сбоку от него бычился огромный, мускулистый мужичище в кожаном переднике с плёткой-тройчаткой, рукоять которой тонула в широченной мозолистой ладони. Сам Щука медленно прохаживался по избе, заложив руки за спину. На скрип двери он резко обернулся. На пороге стоял Кудыма. Щука кивнул ему, повелительным жестом попросив выйти. Потом повернулся к палачу.

– Обмыть. Раны смазать, перевязать. Накормить. Напоить. Отвести в тёмную. И солому там свежую постелите! Дадим гадёнышу пару дней передышки. Не дай боги, помрёт раньше времени. Головой отвечаешь!

– Слушаюсь, Большой Воевода! – палач наполнил ведро из бочки, резко плеснул на пытаемого человека.

Щука вышел из допросной избы. Рядом с крыльцом стоял Кудыма, беседуя со стражником, который, облокотившись на копьё, что-то горячо втолковывал шаману. Второй стражник сидел на последней ступени крылечка, положив секиру себе на колени. Щука легонько похлопал его по плечу. Стражник поднял голову. Вскочил. Оправил пояс. Щука, чуть прищурив свои стальные глаза, ледяным голосом спросил его:

– Почему чужие люди, не имеющие доступа к государственным тайнам, свободно заходят в избу во время допроса?

У стражника от этого спокойного голоса затряслись поджилки. Он только открывал рот и закрывал обратно, не зная, что ответить. Второй стражник прервал свою речь на полуслове, повернулся к Щуке. Сник под его тяжёлым взглядом. Заикаясь, кое-как промолвил:

– Но, Большой Воевода… Это… Ты же сам приказал, как шаман чудинский появится… это… тебя известить… вот.

– Ты правильно приказ повторил. Но я вам приказал известить, а не пропустить. – Щука жёстко выделил слова. – Чуешь разницу? Значит, так. Сменитесь, подойдёте к своему сотнику. Пусть он вам наказание определит. Пойдёте вместе с вашим десятником. Раз его подчинённые приказ нарушили, ему тоже нести наказание.

Несмотря на то, что их наказали, воины про себя облегчённо вздохнули. Ну, даст сотник пару-тройку раз по скуле, потом десятник еще столько же по шее добавит. Это мелочи. Сдюжим. А вот если бы Щука им плетей назначил, то – беда. Там уж как у ката[21] настроение ляжет. Может просто погладить плёткой, немного кожу ободрав; может так приложить, что всю седмицу ссать кровью будешь; а может и насмерть срубить с первого удара. У Страшилы рука тяжёлая, опыта людей калечить преогромно! Правда, и лечит он на совесть. Чуть что, все к нему за помощью бегут. Хоть по людской немощи, хоть скотину поправить.

Не обращая более внимания на воинов, Щука подошёл к Кудыме, обнял.

– Рад видеть тебя, Кудыма. От чистого сердца говорю. Пойдём ко мне, потолкуем.

– И я рад, воевода, встрече с тобой. А воинов извини. Ну, поняли они твой приказ неправильно. Бывает.

– Ничего страшного с ними не случится. Получат по мордам пару раз – и всех дел. На этот раз. В следующий, если такой случится, ими Страшила займётся, – Щука усмехнулся, глядя на вытянувшиеся лица стражников.

– Дисциплину надо соблюдать всегда и во всём. Особенно в военном деле. Иначе не войско будет, а вооружённая толпа. В битве или войне поражение начинается именно с отговорки: «Приказ неправильно поняли. Извини, воевода», – передразнил Кудыму Щука. – А приказ был точен и ясен, двусмысленности не допускал. Кстати, в обратную сторону, если говоришь невнятно, так и не жди точного исполнения. А значит, обижайся только на самого себя. Ладно, хватит об этом. Пойдём, дружище, пообедаем кашей перловой на кабаньем сале, да вприкуску с диким лучком. Браги сладкой изопьём с пирогами, квасок потянем духмяный, поговорим по душам. Думаю, тебе есть о чем мне поведать. Идём же, Кудыма, идём! – Щука легонько потянул Кудыму за рукав рубахи в сторону слободы.

После простого, но сытного обеда Щука, по устоявшейся привычке, провёл ладошкой по чисто выскобленному столу, собрал крошки в горстку, бросил в рот. Сходил в угол длинной избы-слободы, из стоявшей там бочки зачерпнул два ковша тёмного кваса. Кудыма откинулся спиной на стену.

– Рассказывай, – коротко бросил Щука, сев напротив.

– Столько всего произошло за эти дни, что, правду говоря, даже затрудняюсь, с чего начать, – и Кудыма тяжело вздохнул.

– А ты не торопись.

Кудыма прикрыл глаза, задумался. Щука терпеливо ждал, потихоньку прихлёбывая квас. Он был действительно очень мудрым человеком.

Наконец Кудыма собрался с мыслями и неторопливо начал своё повествование. Щука молча слушал. Трудно было найти более внимательного и благодарного слушателя, чем он.

– Наказ богов, говоришь? – Щука постучал пальцами по столу, лицо его стало жёстким. – Рассчитывай на меня, Кудыма. Хоть в чём. Здесь дело даже не в богах. Дело в людях. Если не мы, то кто? Видимо, на роду нам такая доля выпала. Последуем же за ней.

– Благодарю тебя, воевода, – Кудыма был искренне рад, что такой человек, как Щука, будет рядом с ним в деле, которое он и сам-то, по правде говоря, ещё не вполне понял и осознал. Но, возможно, многомудрый Щука увидел здесь нечто такое, чего пока ещё не видел Кудыма.

– Насчёт ватаги решим так. Ты никого из своих соплеменников не бери. Пусть живут спокойно. У твоего рода после нападения мало мужей осталось. Работы же – непочатый край. Да что тебе объяснять? Сам всё понимаешь лучше меня. Кстати, тебя с Гондыром ждут. Надо вождя выбирать, а как без шамана? Место посмотришь, где теперь твой род. С женой полю’буешься. А мы с Ингрельдом начнём людей в поход набирать. Думаю, человек сорок-пятьдесят вполне хватит. Ватажникам истинную причину похода говорить, конечно, не будем. Идём пограбить! Теперь о численности ватаги. Почему столько? Идти большим войском – шила в мешке не утаишь. Силу могут против нас выставить. Идти вчетвером – тоже не имеет смысла: или убьют, или в рабство попадём. Нарвёмся на приличной численности отряд – не отобьёмся. А так мы – простая шайка разбойников, каких много. Против таких шаек купцы объединяются, да охрану нанимают. Голыми руками нас не возьмёшь, а войско посылать – смысла нет. С нашим-то опытом, от отряда стражи сможем уйти, думаю, без особого труда. И вообще, так прокормиться легче. И с дисциплиной проще. И ещё: мне надо кое-какие государственные дела закончить, всё передать тому, кого вместо меня назначат. Разве можно в таких делах спешить? Медлить тоже ни к чему, но и кипяток плескать себе на штаны – лишнее. Думаю, дней за пятнадцать-двадцать управимся. Приходите все к этому времени.

– Хорошо, Щука. Будь по-твоему. Это мудро. Да и с лебёдушкой своей надо будет попрощаться. Кто знает, что нас ждёт! Только вот шамана нового в роду пока не народилось. Не дают боги никому знака. Придётся моим сородичам к другим родам обращаться. Беспокоюсь я. Хотя очень многие живут и без своего шамана – редко кому боги сей дар дают. Ну, да ладно. Прямо сейчас и пойдём.

Из слободы шаман зашёл к Угриму. Передал разговор с воеводой. Ингрельд ушёл к Щуке, а Кудыма с Гондыром отправились в свою деревню, что теперь отстраивалась на реке Боровой.

XVI

В деревню Кудыма и Гондыр пришли к полудню следующего дня.

Место для нового поселения Лымай выбрал очень удачно – на крутом берегу широкой излучины реки Боровой. Деревню уже обнесли тыном, с четвёртой стороны прокопав ров в два человеческих роста. Теперь оставалось только поднять задвижки, чтобы воды реки его заполнили.

В заново отстраиваемой деревне вкусно пахло древесной стружкой и смолой. Обозначилась площадь, которую окаймляли срубы изб, бань, хозяйственных построек. Но жили пока в шалашах. Искусный мастер – резчик по дереву – вырезал на столбах лики богов. Вновь вырезанные боги строго смотрели на происходящее вокруг них, потихоньку обживались.

Женщин и подростков Лымай отправил на сенокос. Благо луга от выбранного под новую деревню места находились недалеко. Дети пасли скотину, под охраной нескольких вооружённых копьями подростков собирали ягоды и грибы. Мужчины выжигали лес под озимые, рубили и таскали бревна. Несколько человек охотились.

Но очень остро ощущалась нехватка рабочего инструмента, для изготовления которого была необходима железная руда. Да и люди поизносились. Нужна была одежда, ткани, шкуры – всего не перечислить! Через пару месяцев пойдут дожди. Потом наступит короткая, хмурая осень с тоскливыми и промозглыми утренними и вечерними туманами – а за ней на леса и поля ляжет снег, ударят холода, запоют свою унылую песню метели.

И всё-таки люди не жалели о принятом решении! Пускай сейчас очень трудно, пускай приходится жить в шалашах и подчас не хватает еды, а в непрестанных трудах истрепалась одежда, коей не было пока замены. Это не беда, это временно! Вот отстроятся на следующий год окончательно – и жизнь снова войдёт в привычное русло. Засеют они озимыми выжженные лесные поляны, и заколосятся на них по весне всходы ржи, пшеницы и гречи. На огородах вырастут репа, редька, горох. Даст приплод скотина. И роду – жить! А зимой охотники набьют пушнины, мастера отольют знаменитые на весь мир украшения, кузнецы-оружейники откуют оружие и доспехи. И в следующем году в Городище, на очередной летней ярмарке, появится товар от рода Лося племени Чудь! Будет товар – будет и доход. Будет доход – будет и все необходимое для жизни и труда.

Вечером того же дня, как пришли в деревню Кудыма и Гондыр, на общем сходе, вождём рода выбрали Лымая. Он показал себя как умелый воин, удачно выбрал место для постройки деревни, с его разумными доводами по любому вопросу все соглашались, люди слушались Лымая с удовольствием. Чего ещё желать?

Через неделю, согласно сложившейся издавна традиции, взволнованные матери принесли на общий сход мальчиков-младенцев. Сход решал, кому из них кем быть. Кого определить как воина, кого – как хлебопашца.

Кудыма вместе со всеми осматривал ползунков и думал о своём.

Для него по сей день оставалось загадкой, почему знатные воины на общем сходе определили его, тогда ещё младенца, как будущего защитника рода и отобрали в дружину – ведь он вовсе не был крепышом, а, скорее, наоборот, заморышем. Заморышем с разноцветными глазами. Конечно, в случае особой опасности, которая угрожала бы уничтожению рода, на войну поднимались все, включая женщин и подростков. Но основное ядро сопротивления составлял отряд профессионально подготовленных воинов, во главе с вождём. Они также уходили в воинские набеги, порой очень далеко, на их плечах лежала облавная охота осенью и добыча пушного зверя зимой. Хотя зимой зверя били все сородичи, но основную добычу несли всё-таки дружинники. Остальные занимались хлебопашеством, рыболовством и скотоводством. Одно дополняло другое. Всё – для выживания племени. Если все будут пахать землю, то кто будет эту землю оборонять? Без сомнения, все мужчины умели обращаться с оружием, но если навалится тьма врага, без опытных воинов не устоять. Если же, напротив, все будут воинами, то кто будет кормить людей? Кто будет ковать мечи, топоры, доспехи, заниматься выделкой шкур? Да мало ли других дел в хозяйстве – всего не перечислить! С одного копья не прокормишься. Вечным разбоем не проживёшь. Это кочевники могут жить одним разбоем. Да и то, как сказать…

Поэтому раз в год, в определённый день, на большую поляну, тогда ещё расположенную возле моря, приносили всех родившихся в этот год младенцев мужского пола. Наиболее опытные воины, во главе с вождём, выбирали из них будущих дружинников. По достижении этими детьми возраста трёх лет для них начиналась подготовка к воинскому искусству.

Начинали с малого – учили стрелять из лука. На первых порах – из детского. Переходом к взрослому луку считался момент, когда мальчик на расстоянии пятидесяти шагов сбивал пять прутиков, воткнутых в землю. При этом нужно было выпустить последнюю, пятую стрелу тогда, когда первая только-только достигала мишени. Для развития реакции использовался очень жестокий, но действенный метод. Любой мог ткнуть ребёнка острым железом или горящим угольком. Таким способом от будущего воина добивались, чтобы он реагировал на малейший шорох или прикосновение и мгновенно отскакивал в сторону. Было ещё одно жестокое упражнение: мальчика, начиная с восьми лет, ежедневно подвергали испытанию: ставили на краю поляны и с расстояния в сто шагов пускали в него стрелы, на конце которых вместо острия был привязан мешочек с глиной. Уворачивайся! Не то набьют синяков и шишек. А сколько слёз было пролито, когда посылали рубить дрова тупым топором! Сперва бьёшь одной рукой, затем перебрасываешь топор в другую и бьёшь ею… Удар – переброс – удар – переброс… И так до тех пор, пока не перерубишь толстенное бревно. Ручка топора стирала ладонь в кровь. Зато со временем эта ладонь начинала напоминать панцирь, на ребре которого образовывалась сплошная, белая мозоль. Кожу промять становилось невозможным, при этом пальцы не теряли своей гибкости. Такой ладонью можно было смело дробить бычьи и медвежьи кости и черепа, резким ударом ломать толстые дубовые доски. Что уж говорить о мягком человеческом теле!

Каждый день, независимо от сезона и погоды, – изнурительный бег по лесу с грузом, равным собственному весу. Зимой, соответственно, на лыжах, летом – в ичигах. Бесконечные схватки различными видами оружия, подручными средствами и просто голыми руками. Плавание в любую погоду. Умение ориентироваться в лесу. Знание звёздного неба и определение погоды по особым признакам. Умение запутывать и распутывать следы. Умение ставить смертельные ловушки, а также их обезвреживать и обходить. И ещё многое другое, что могло пригодиться в искусстве уничтожения себе подобных. К четырнадцати годам из маленького, смешного, лепечущего человечка получалось орудие убийства. Оставалось только это орудие пустить в ход.

В одиннадцать лет Кудыме было видение. Во сне к нему прилетел дух совы. И унёс его душу на несколько суток. Все эти дни тело мальчика корёжило. Его не трогали. Понимали: рождается новый шаман. После этого долгого сна Кудыма пропал из деревни на месяц. Где он был – известно ему одному, только никто его тогда нигде не видел и не встречал. А вернулся он уже с бубном, на который были нанесены магические знаки Вселенского Древа, и с отличительными татуировками на теле. Все это восприняли как данность. Никто не имел права препятствовать богам и духам! Если Кудыму боги выбрали в качестве посредника для общения между собою и людьми – значит, так тому и быть. Так, к его воинскому обучению добавилась и вся тяжесть обучения шаманскому искусству.

В пятнадцать лет Кудыму взяли в набег на пруссов. Военный поход сам по себе являлся последним испытанием и посвящением отрока в воины, в мужчины. У тех, кого определили в хлебопашцы, была своя учёба, и своё посвящение. Их тоже обучали воинскому искусству, но без излишней жестокости. Посвящение для них тоже считалось тяжким испытанием, но всё же оно было игрой по сравнению с теми, кого готовили в воины.

В том походе Кудыма впервые убил человека – молодого, сильного и свирепого воина. Этот прусс ранил двоих, пока его не сразил Кудыма. По настоянию старших и опытных товарищей, Кудыма ободрал скальп с еще тёплого трупа, отсёк ему большие пальцы на руках, вскрыл топором грудь, вырвал и съел ещё горячее сердце. Никогда не забыть Кудыме этот неописуемый вкус крови и торжества победителя, когда он рвал зубами трепещущий в ладонях кусок! Но не из-за жестокости и кровожадности было это сделано. Ведь всем известно, что человек, лишённый скальпа или даже просто волос на голове, теряет малую душу – становится слабым и робким. Недаром рабов бреют наголо. После перерождения такая душа не будет мстить. А в больших пальцах рук кроется физическая сила, которая переходит к победителю. Съедая же сердце или печень воина, которого сразил, забираешь себе его мужество и отвагу, а сам он становится твоим братом и другом на том свете.

Именно в этом походе Кудыма впервые познал сладость плоти, поймав в деревне спрятавшуюся в сарае девушку. Легко одолев сопротивление, разорвав окровавленными руками платье, он зверски её изнасиловал. После безумства боя и совершённого им убийства его тело требовало утехи. Он не смог тогда устоять. Да и не пытался.

Сколько их было потом – убитых воинов и изнасилованных женщин?

Но тогда, когда они ратились с пруссами, на их собственную деревню налетели руяне. Чудинцы сумели отбиться. Вот только Гондыр потерял жену свою и сына. Когда напал враг, они собирали в лесу ягоды. Больше Гондыр не женился. Так, брал иногда для утехи рабыню. Потом, насытив плоть, отпускал ее на волю. Да и в походах, как заметил Кудыма, после того случая Гондыр никогда не вспарывал животы женщинам и девицам после совершения над ними насилия, как это делали многие другие. Всегда, во все времена и у всех народов действовал единый закон: чтобы женщина не плодила новых врагов – убей её! Если не захватываешь девицу или женщину себе в наложницы – убей её! Если она не надобна для продажи на невольничьем рынке – убей её! Помни, её ещё не рождённые дети – твоя будущая смерть. Или смерть твоим детям. Поэтому – убей её!

Странно всё это. В одном месте – убиваешь, грабишь и насилуешь ты. А в это время кто-то другой уничтожает близких тебе людей. Неужели нельзя иначе? Почему в этом мире воюют все против всех? Может быть, в этом кроется загадка с пропажами душ? Кому-то надоело смотреть на бесконечные убийства и жестокость, и он возжелал всё это переделать? Хотя, пока с НИМ не встретишься – не узнаешь.

Восемнадцать дней пролетели быстро и незаметно. Месяц Липень[22] перевалил за середину. Все эти дни прошли в трудах и хлопотах. За ними начал постепенно меркнуть наказ богов, и постепенно отходил в прошлое пережитый ужас при виде пустого Древа Мироздания. Всё это казалось теперь каким-то дурным сном. Тем более что две женщины счастливо разрешились от бремени. Мальчиками. Такими беспокойными крепышами.

И всё-таки, и всё-таки…

XVII

Утром девятнадцатого дня, после коротких проводов, Кудыма и Гондыр отправились обратно в Городище, на встречу со Щукой и Ингрельдом. С тяжёлым сердцем уходил Кудыма из дома. Знал он, что, скорее всего, больше никогда сюда не вернётся. Не желая беспокоить Пожум раньше времени, просил Кудыма свою жену родить ему сына. Об этом он молил и богов, приходя на капище после бурных ночей. Пусть его жена понесёт! Сам же взял с Пожум слово, что будет ждать она его ровно год. По истечении этого времени даёт он ей полную волю и просит найти нового, достойного мужа, чтобы дети не воспитывались в сиротстве. Без сомнения, род не оставит детей без опеки, но ничто не сможет им заменить крепкое мужское плечо.

Щука с Ингрельдом разбили лагерь в полутора верстах от Городища, вниз по течению Усолки. Кинув клич о наборе ватаги, из всех желающих тщательно отобрали четыре десятка. Многие, очень многие хотели бы пойти в набег под предводительством такого человека, как Щука! Да и Кудыму знали хорошо. Значит, будет огромная добыча. Эти вожаки попусту слов на ветер не бросают.

Теперь, после прихода в лагерь Кудымы и Гондыра, вся ватага была в сборе. Кудыма внимательно всматривался в каждого воина, что выстроились шеренгой перед ним и Щукой. Отряд разбили на два подразделения по двадцать человек. Над одним подразделением командиром был назначен Ингрельд, другим командовал Гондыр.

У многих воинов лица были в шрамах, почти у всех не хватало пальцев, срубленных мечами и саблями в бесконечных боях и схватках. Кольчуги и доспехи – латаны-перелатаны. Оружие – самое что ни на есть разнообразное, но луки были в наличии у всех. Трое были вооружены дополнительно арбалетами франкской работы, с железными плечами. Всех ватажников объединяла какая-то бесшабашность, опыт резать и убивать, читаемая в глазах особая равнодушная жестокость. Такие люди стойки в обороне, стремительны в нападении. Этому их научил горький хлеб наёмника и лесного бродяги-разбойника. Ударить слаженно, хапнуть как можно больше, стремительно отойти и раствориться в лесных просторах.

Прижмут – драться до последнего вздоха. Даже подыхая, дотянуться до горла врага зубами и порвать его. Терять всё равно нечего. Коли поймают, конец один – толстая, несмазанная жиром верёвка, чтобы дольше умирал, в удушливой судороге дрыгая ногами. Так уж лучше умереть от раны, чем болтаться на виселице, обгадившись, пока хрипишь в петле. Этим, отобранным Щукой в ватагу воинам, было безразлично – что каши похлебать, что нож воткнуть под лопатку тёмной ночью; что купцов сопроводить и охранить от таких же, как они; что, собравшись в ватагу, ограбить караван и убить всех его сопровождавших – всё едино. Как игральные кости упадут. Сегодня ты против лесных бродяг, завтра – среди них. Этих воинов отмечала особая печать тех, у кого руки не то, что по локоть в крови – по макушку!

Им так же глубоко безразличны были боги, духи, чужие и свои жизни. Вконец очерствелые душой, жили эти люди сегодняшним днём. Их не интересовало ничто, кроме добычи и сиюминутного наслаждения, которое можно получить от только что добытого. Зато были эти людишки в делах ратных весьма опытны и безжалостны. И это было хорошо. Правда, и держать такой народец следовало в ежовых рукавицах. Ведь признавали они только силу. Силу и удачу. Неудачливого предводителя могли или подрезать, или уйти от него.

Щука махнул рукой и лёгкой трусцой побежал по едва заметной тропинке. Вытянувшись за ним волчьей цепочкой, ватага покинула лагерь. Вскоре последнего, замыкающего воина, поглотили корявые дебри тайги.

Глава 2 Кровавый пот дальних дорог

I

Несколько дней ватага пробиралась глухими чащобами, скатываясь на ночь в крутые овраги. Таились, чтобы раньше времени никто не мог предугадать общее направление похода. Щука легко обходил засады, заставы, засеки. Кому-кому, как не Щуке, было про них знать! Изредка сверяясь со своей картой, воевода уверенно вёл своих бойцов к южным рубежам Перми Великой.

Щука предложил Кудыме пройти по землям аров[23], затем булгар, зацепить краем Хазарский каганат и выйти на реку Белую. Далее, следуя вдоль реки, войти в земли башкир. Пройти Чёртовы ворота, а там и до Злой горы рукой подать.

Найти магический нож. Взять ли его, отвоевать, отобрать, своровать, обменять – вот здесь пусть Кудыма решает сам. Но заполучить клинок нужно любыми средствами. Далее, взяв путь на север по восточным отрогам Каменного пояса, уйти в земли вогулов и манси, на северной окраине которых стоит плато Мань-Пупу-Нер. Войдя в земли Перми Великой, распустить ватагу. Если к тому времени еще останется кто-нибудь живой.

Реки Яйву и Косьву удалось перейти вброд. Недалеко за Косьвой находилась крупная застава. Недавно сделанные засеки топорщились частоколом подрубленных ветвей, на тропинках между завалами и засеками, в ямах-ловушках торчали колья. Воины на заставе были опытными и испытанными бойцами.

Мимо этой, последней заставы проходили ночью. Луна только-только вошла в фазу новолуния, и ее узкий серп света не давал. Зато ярко раскинулся на чёрном небе Птичий след, моргая и таинственно переливаясь сине-белыми цветами далёких звёзд. Иногда прочерчивала черноту раскинувшейся над головами бездны короткая полоска белого пламени звездопада.

Ватага тихо, почти неслышно шла по узкому песчаному пляжу Камы. Внизу поскрипывал под ногами песок, слева угрюмой громадой, закрывая половину звёздного неба, нависал высокий, крутой берег, справа едва слышно плескалась тёмная вода.

Шли всю ночь. Когда взошедшее солнце окунуло лучи в посветлевшую реку, а бездна черного небосклона с яркими точками звёзд посинела, ватага была уже довольно далеко от границы Перми Великой.

По берегу идти было удобно, но опасно. Это понимали все. Вдоль водного пути – небольшие частые деревеньки, выселки извергов[24]. Слух о разбойничьей шайке распространится быстрее лесного пожара. Это становится ясно, когда вместо добычи вдруг встречаешь лес копий и ливень стрел. Вскарабкавшись на крутой откос, свернули в тайгу, правда, решив далеко от реки не отрываться. Без дела показываться на люди смысла нет, это верно. Но нужно учитывать и то, что основные караваны всё же жмутся к реке. Для дневных стоянок здесь жилья предостаточно, многие не только верхами и пешими, но также водой добираются.

Ватагу снаряжали для грабежа. Зачем людям знать, что грабеж – не более чем прикрытие для основной цели похода? Значит, придётся нападать на караваны, хоть Щуке это и претило. Но добраться до горы, рассчитывая только на свои силы, они практически не имели шансов. А потом нужно ещё оттуда вернуться. Как тут обойтись без опытных воинов? Призывать своих – всем языки не укоротишь. Вот и набрали наёмную шайку сорвиголов. Этим, кроме добычи, ничего не надо. Зато можно быть уверенным, что они сделают всё, даже самое кровавое и грязное дело во имя серебра и злата. И будут молчать.

Щука послал двоих человек идти впереди ватаги. И не ошибся в них. Эти опытные вояки обладали поистине сверхъестественным чутьем на поживу. Специально шли, ориентируясь по солнцу, без тропы, чтобы не выдать себя раньше времени. К концу третьего дня тяжёлого пути сквозь дебри леса, пересекаемого бесконечными овражками, ложбинками, топкими ручейками и речушками, дозорные вернулись с хорошей вестью: в деревне аров, у берега Камы, остановился на дневную стоянку большой караван. Деревня большая и, судя по всему, часто привечает путников. В ней есть и корчма, и причал с лодками и плотами. Плоты, вязанные из толстых брёвен, двурядные, с кормовым веслом, вытащены на берег и стоят на катках. Территория самой деревни обнесена высоким, прочным частоколом с караульной вышкой. Неподалеку течет речушка, что впадает в Каму. Топкие ли её берега или нет – пока неизвестно, но от противоположного берега до деревни идет хорошая дорога.

Что касается каравана, то охрана у него была большая – воинов пятьдесят. Правда, в большинстве своём молодые и неопытные. Многие, по всей вероятности, впервые в своей жизни нанялись на подобную работу. Соплячьё, смазка для меча и копья, как было доложено Щуке. А купцы и рады – таким можно много не платить, понадеялись, что на столь внушительное количество вооружённых людей попросту никто не полезет. Караван сборный. Четверо купцов. Арабы. Мужи жилистые, вооружены хорошо. Товар распределён по вьюкам на тридцати лошадях и пяти верблюдах. Думается, по тому, как всё развьючили и сами разбрелись, а кое-кто из охраны крепко приложился в корчме к хмельному, караван здесь решил остановиться на весь следующий день – коней перековать, да самим отдохнуть перед дальней дорогой. Если идти берегом, то следующее доброе пристанище будет лишь через седмицу. По воде – шесть дней. И будет это уже булгарский городок. На нем земли аров заканчиваются.

Многочисленные жители деревни – сами по себе неплохая защита. Живут они небедно, в основном за счёт проезжего люда, но караваны, зашедшие в деревню, охраняют, по всей вероятности, рьяно. Одна радость – пёсьего племени нет. Почему – непонятно. Может, мором выбило? Или чтобы знатным гостям не создавать неприятностей? А откуда так подробно всё узнали? Да на дереве долго просидели, всё и высмотрели. И чуют они: богатая здесь будет пожива! А дальше – как вожди укажут.

Пока ватажники отдыхали, старшие держали совет. Ни у кого из них даже мысли не возникло, чтобы отказаться от захвата каравана. Даже обычно хладнокровный Щука поддался всеобщей лихорадке погони за наживой, желанию пролить кровь. Оставалось только решить, как и когда напасть.

Ингрельд настаивал на ночном налёте. Гондыр же был против любого нападения – слишком большие силы им противостояли, и дело не в охране, а в жителях деревни. Может быть, лучше взять караван уже после ухода из неё? Кудыма резонно ему возражал: а если купцы уйдут водой? Не зря же плоты вязаны! Щука пока не вмешивался в спор, а напряжённо думал, водя прутиком по земле.

– Значит так, други, – сказал он наконец, – деревню надо брать днём или утром. В открытую. Днём ворота распахнуты, серьезного нападения никто не ждёт. На ночь закрываются наглухо, выставляют дополнительные караулы, усиливают посты. Обычно нападают под утро или глухой ночью. Понимаете? Днём или утром в деревне привыкли караваны встречать. Поэтому на отряд никто особенного внимания не обратит. Нас не так много, чтобы сполох поднимать. Пока разберутся, что это не очередной караван, а разбойнички – мы уже внутри будем. Но сперва надо самим посмотреть на деревню, пощупать подходы. Эй, Пятка! – крикнул воевода одного из вояк, тех, что обнаружили деревню, – подойди сюда!

Низкорослый, поперёк сам себя шире, воин подошёл к вождям. За спиной у него топорщился лук невероятных размеров, обёрнутый в холстину. Огромные, как дротики, стрелы торчали из тульи. Справа на поясе был пристёгнут гладиус[25] – меч ромейского легионера.

– Слушаю, – глухим басом пророкотал он.

– Веди к деревне. Солнце сядет через пару часов. Успеем подойти и посмотреть?

– Должны. Здесь ходу не более часа.

– Добро.

Ватага, как и советовал Пятка, подошла к деревне со стороны леса, чуть выше по течению Камы. Затаилась на берегу безымянной речушки, впадавшей в свою старшую сестру.

Щука и Кудыма, выпачкав руки в смоле, взобрались на высокую ель, осмотрелись. Со стороны речушки, что неполной петлёй огибала деревню, берега оказались хоть и невысокими, но обрывистыми. От деревни до пристани пролегала хорошо утоптанная, широкая дорога. Дорога упиралась в тяжелые створки ворот, пыльной полосой отскакивая от них через большую поляну в лес, где терялась в сумраке деревьев. На поляне паслись коровы.

Над воротами цаплей дыбилась караульная вышка со сторожем внутри. От дерева, где сидели Щука и Кудыма, до вышки было шагов семьсот. Ворота пока открыты. Возле них лениво развалилась разморённая охрана, состоявшая из четырех воинов при полном вооружении. Последний день месяца Липень выдался жарким. Призывно плавилось обещающей прохладой серебро Камы. Со стороны пристани доносится счастливый детский визг, плеск. Кто-то купал коней.

Внутри деревни было относительно тихо. Лишь изредка промычит протяжно корова на поляне, пропоёт звонкую трель петух, проблеет овца да мерно позванивает железом из кузницы.

Около корчмы, что неподалеку от входа, толпится народ. К корчме пристроена большая конюшня и сеновал. Это правильно. Нечего чужакам по деревне шарить!

Но вот чего вожди не увидели, так это слободы. Значит, настоящих воинов как таковых в деревне нет. Дежурят, скорее всего, по кругу, и, чтобы отбиться от разбойничьей шайки, вполне хватает жителей – им же не придется вести наступательные бои. По тревожному колоколу забираются на стены. Каждый своё место знает. Мужчин в деревне хватает, слава богам. Да и женщины, в случае чего, помогут. Брать стены в лоб – занятие неблагодарное.

Но если враг ворвётся внутрь, тогда жителям туго придется. Только ведь ещё ворваться нужно! Именно на это Щука и обратил внимание остальных. Каждый воин в ватаге умел бить на шесть сторон. В открытом бою они вырежут всех в мгновение ока. Значит, надо не тратить силы на штурм стен, а проникнуть в деревню тихо, по-змеиному. И только там развернуться в полную силу. Ночью сторожат зорко. Тихо и незаметно проникнуть и ударить можно только днём, а точнее, утром, когда уже все проснутся, займутся хозяйственными делами и откроют ворота для выгона скота.

Как и предполагал Щука, где-то за полчаса до полного захода солнца сторож на вышке несколько раз ударил в колокол. Не переливами, а ударил медленно и спокойно. На поляне пастух, щёлкнув кнутом, погнал стадо в деревню. По дороге со стороны реки в ту же сторону вприпрыжку устремилась стайка ребятни. Её сопровождали трое взрослых мужей с мечами на поясе. Мимо них стремительно пронёсся табун выкупанных коней. Человек на коне крикнул ребятне что-то задорное и весёлое. Те в ответ рассмеялись.

Но вот ворота закрылись. Сменился караульный на вышке и стража у ворот. Несколько крепко вооружённых человек заняли посты на стене, опоясывавшей деревню. Среди заточенных брёвен замелькали шлемы патрулей.

Ватага терпеливо ждала своих вождей. Затаившись в небольшом овражке, воины были готовы вскочить в любой момент. Однако к немедленному выступлению готовились напрасно. Приняли план Щуки как самый разумный. Только одно в него не уложилось: Пятка, на вопрос, сможет ли он с дерева на этой стороне деревни снять караульного с вышки, ответил отказом. Покачали головой и арбалетчики. Слишком далеко для прицельного выстрела. Болт, конечно, долетит до цели. Но вот попасть в эту цель…

Тогда Кудыма предложил хитрость. Обдумав её, согласились, что лучшего придумать трудно. Осторожный Гондыр в довершение добавил, мол, всю деревню воевать смысла нет. Хватит захвата одного лишь каравана. Ингрельд со своим отрядом будет прикрывать отход. Уходить – водой, на плотах. Согласились и с этим.

Затем воевода лично выставил караулы, а остальным приказал спать.

II

Посветлело небо. С реки потянуло зябким холодком. В деревне на разные лады закричали голосистые петухи. Ещё только-только взошло солнце, позолотив верхушки деревьев; не успела высохнуть густая роса. По полю стлался плотный, низкий туман. Из леса в сторону деревни вышел на дорогу небольшой отряд. Навскидку – человек сорок. Впереди отряда, важно и не торопясь, шествовал здоровенный мужичище с секирой за спиной, по всей вероятности, купец. Судя по одежде и доспеху – знатный викинг. Десяток полуголых носильщиков, сгибаясь под тяжестью вьюков, бодро притаптывали пыль. По бокам и позади каравана шли воины. Ничего особенного в этом никто не замечал – далеко не всякий может позволить себе купить дорогих в этих местах лошадей. Если же пробираться узкими тропинками, торгуя с лесными племенами, то волы с телегами плохая подмога, скорее помеха. Поэтому многие купцы предпочитали нанимать носильщиков. Товар товару тоже рознь. Если, например, у тебя драгоценный фарфор из Стран Западного края – тут лучше могучих плеч нет ничего. Мягче человека ни одно вьючное животное идти не может. И выносливее человека тоже никого нет. Ни одна лошадь, ни один верблюд или вол не выдержат расстояния, которое способен без передышки одолеть человек. Для натренированного, опытного носильщика восемьдесят вёрст, не спеша – нормальное расстояние. А вот такое животное, что выдержит столько же вёрст в день под грузом, еще поискать надо!

Караульный равнодушно посмотрел на очередных подходивших гостей. Несколько раз степенно ударил в колокол. Пора выгонять скот. Стража у ворот, кряхтя от натуги, сняла тяжеленный затвор, распахнула створки. Пастух оглушительно щёлкнул кнутом, и коровы послушно потянулись в проём.

За этими повседневными делами никто не обратил внимания, как от отряда отбежали в сторону трое воинов и, присев на одно колено, подняли в сторону вышки заряженные арбалеты.

Подождав, когда стадо выйдет из ворот, в деревню вошёл «караван». Как только «носильщики» миновали порог, фальшивые тюки были сброшены, в руках холодно и безжалостно блеснуло выхваченное из них железо. Сбитый тремя арбалетными болтами, с вышки упал караульный. Стража у ворот даже толком ничего не поняла, как была в миг перерезана. Далее «носильщики» кинулись в ближайшие три дома к корчме, а в корчму ввалились остальные. Полусонных людей убивали быстро и безжалостно. Иногда вспыхивали короткие ожесточённые схватки, когда охранники успевали схватить меч или копьё, но это было отчаяние обречённых. Не менее кровавая драма разыгралась в захваченных домах. Убивали всех – мужчин, женщин, детей, стариков. Чтобы никто потом не смог ударить в спину.

Выскочив из жилищ, выстроили боевую цепочку лучников, прикрыв её щитоносцами. Жители деревни сумели сорганизоваться на удивление быстро. И вот в ватажников уже полетели первые стрелы, оттуда, где в глубине улицы собирался кулак из наспех вооружённых людей. Всё это напомнило Гондыру нападение на его деревню. Только соотношение сил тогда было другим.

Страшное оружие – боевой лук, когда он в умелых руках! Опытный стрелок выпускает от восьми до двенадцати стрел в минуту. На расстоянии ста шагов все они втыкаются в пятачок, закрываемой одной ладонью.

Ливень стрел обрушился на толпу плохо вооружённых людей и вмиг их рассеял. Спасаясь от смертоносного дождя, жители деревни бросились под защиту изб и хозяйственных построек. К лучникам в цепь встали подоспевшие арбалетчики. Теперь били на выбор по любому, кто пробовал высунуться из укрытия. Десятка три, утыканные стрелами, остались валяться на улице. Кто-то громко орал от боли, кто-то пытался отползти. Им не мешали. Более угрозы они не представляли.

Тем временем бойня в корчме закончилась. Отпихивая трупы, скользя в лужах крови, ватажники спешно вытаскивали товар и вьючили лошадей. Верблюдов решили не брать. Кто-то выбивал из очага котлы для варки пищи, кто-то сгребал посуду, кто-то тащил бочонки с квасом, мёдом, пивом, кто-то обирал мёртвых. Несколько человек вязали в загоне овец, отрубали головы курицам, индюкам и гусям. Всё делалось споро, слаженно. Чувствовалась немалая сноровка воинов в таких делах.

Жители всё же решились на вылазку. Пробравшись тайком вдоль тына, ударили с двух сторон. Их было немало, этих отважных людей. Положение уравнивалось тем, что стрелки из лука были без доспехов. Только семь щитоносцев, Ингрельд, да три арбалетчика несли полный доспех. Воины отбросили луки, выхватили мечи. Схватились. По флангам прикрытия закружилась в лязге холодной стали рукопашная схватка.

В центре обороны щитоносцы сбили щиты, выставили копья. Под их защитой арбалетчики продолжили вести обстрел улицы, не давая основным силам ввязаться в бой, ударив в лоб. Как только кто-нибудь выскакивал из укрытия, так его моментально пронзал болт. С такого расстояния арбалетные стрелы били практически навылет.

Прикрывая, в свою очередь, щитоносцев и корчму, где продолжался грабёж, стрелки разбились на два отряда. Правый фланг, во главе с Ингрельдом, насчитывал четырех бойцов, включая его самого; над левым флангом взял на себя командование Пятка, и с ним было еще семеро.

Против них выскочило до тридцати бойцов с каждой стороны. Ватажники стояли широкой цепью. Вооружённые спатами, они нуждались в просторе для манёвра. Ингрельд достал свою любимую секиру, Пятка обнажил гладиус.

Пытаясь прорвать хлипкие на первый взгляд фланговые цепи, жители деревни столкнулись с жесточайшим сопротивлением, которого они не ожидали. Это им не со стен врага расстреливать! Откуда простым деревенским парням было знать искусство убийства? Конечно, все они были крепкими мужами, хорошими охотниками. Но этого мало для серьёзной рукопашной схватки против профессионального воина, смысл жизни которого состоит в одном: «убей себе подобного».

Несмотря на огромное численное превосходство, деревенским пока не удавался их план – смять с флангов отряд, ударить в лоб основной массой и выдавить разбойников из деревни, а то и уничтожить их полностью.

Ингрельд, поудобнее перехватив секиру, коротко полоснул подбегавшего противника по животу справа налево. Из разреза с шипением поползли толстые, сизые кольца кишок. Не останавливая движения, развернулся направо и, сделав шаг, обрушил тяжесть широкого клинка на висок пробегавшего мимо деревенского бойца. Череп не выдержал чудовищного удара и лопнул, брызжа кровью и мозгом. У ног викинга на коленях стоял несчастный, в ужасе, судорожными движениями пытаясь запихать нутро обратно в утробу. Свей толкнул его ногой, чтобы не мешал, перепрыгнул через бьющееся в агонии тело. За ним устремились, прикрывая варяга широким клином, остальные трое ватажников. Четвёртый, разрубленный ударом топора, валялся в пыли.

Глаза викинга смотрели холодно, не моргая, замечая в сумятице боя любое движение. Вот он с лёгкостью увернулся от брошенного копья, скользнул вбок от удара мечом, отбил топор. Секира в его руках гуляла, разрубая тела, отсекая руки, кроша черепа. Прикрывавшие Ингрельда бойцы не давали врагу зайти за его спину, в свою очередь врубая тяжёлые мечи в мягкие тела. И враг не выдержал. Побежал. Жалкие остатки откатились обратно за сараи и избы. Свыше двадцати человек потеряли селяне на этом фланге, убив всего-навсего одного ватажника.

Со стороны Пятки ватажники применили другую тактику. Объяв отряд селян широким полукругом, они сумели сбить их в плотную кучу. Там, в этой куче, селяне мешали друг другу вести бой. Пятка сумел протиснуться внутрь толпы, и теперь вертелся там скользким ужом. Гладиус наносил широкие резаные раны, прокалывал врагов насквозь. Вскоре вокруг Пятки образовалось пустое пространство.

С этого фланга живым не ушёл ни один человек. Все полегли под ударами ватажников. Сами ватажники казались себе волками, режущими беспомощных овец. Да ведь так оно и было. Не числом воюют, а умением. Так камень побивает гору глиняных корчаг в мелкие черепки. Отважные были мужи селяне, да без должного умения.

Больше деревенские не рискнули связываться. Такой страшной резни не помнили даже дряхлые деды. Беспечность и сытое житьё в течение многих лет оказали им дурную услугу.

Ватажники выгнали навьюченных товаром коней на пристань, скатили на воду плоты. Загрузились. Последним покинул деревню Ингрельд.

III

Плыли весь оставшийся световой день. Ночью плыть не рискнули – не зная реки, побоялись напороться на мель.

Пока солнце окончательно не село, пристали к пологому правому берегу, заросшему диким, труднопроходимым лесом. В одном месте, где лес отступал от воды на несколько десятков шагов, причалили. Осторожно вывели коней с плотов, выкупали и напоили их, потом стреножили, дабы не смогли уйти, и пустили пастись на поляну. Отгородив нарубленными жердями загон, загнали туда овец и баранов.

Вокруг котлов разложили несколько огромных костров, очистили от перьев птицу, выпотрошили её, побросали в кипящую воду. Гусиные перья отложили в сторону – пригодятся для оперения стрел.

Ватажники не ели – они жрали! Чавкали, рыгали, сопели, грызя с утробным звуком мослы, обгладывая дочиста кости; обливаясь и обжигаясь, хлебали горячий, жирный бульон. Набивали животы так, что приходилось развязывать пояса. Взахлёб пили крепкое пиво, мед и сладкую, хмельную брагу. Они ведь толком не ели с того момента, как покинули Городище. Привыкшие, в далёких и тяжёлых переходах, голодать неделями, ватажники никогда не упускали случая набить пузо – а то когда теперь придётся!

В эту ночь упившихся и обожравшихся ватажников охранял сам Щука. Даже Кудыма и Ингрельд еле-еле шевелили языками и частями тела. Гондыр, как и Щука, хмельного пить не стал. Он помнил свой обет на Мань-Пупу-Нер: охранять Кудыму. Несколько раз между пьяными возникали драки. К счастью, до применения оружия дело не дошло. Ограничилось обычным мордобоем – а не то к пятерым, которых ватага потеряла при захвате каравана в деревне, добавилось бы ещё несколько человек.

Утром, злой после бессонной ночи, Щука пинками начал поднимать ещё не вполне пришедших в себя после вчерашней попойки ватажников. Один из них было огрызнулся, но получил такую затрещину, что отлетел на пару-тройку шагов, разбрызгивая кровавые сопли.

Вокруг глухо заворчали, кто-кто обнажил нож.

– Ах, вы мерзоты, погань, рвань, псы смердячие! – Щука, казалось, вот-вот задохнётся от душившего его гнева, – вы что, думаете, если случайный богатый караван взяли почти без потерь, так теперь можно ужраться? Если соплячьё из охраны да ожиревшую деревенщину побили, то – всё? А никто из вас не задумался, что весточка побежала по другим деревням? Наше счастье, ары не имеют постоянного войска за ненадобностью. Но это не повод расслабляться! Та же деревенщина может нам вослед пустить погоню на многих лодках. Одна лодка пятерых возьмёт. Вы же все упились! Вас можно было вязать голыми руками! Да, видно, пока что не судьба вам в петле болтаться. Убитых они, видимо, хоронят – сейчас не до вас. У нас же товар не разобран, толком не упакован. Время ли пить? Нужно срочно отплывать и выходить из земель аров к булгарам. Учтите, реки здешней мы не знаем. Ары же здесь ведают каждую отмель, каждый бурун и водоворот. Значит, так: если кто ещё себе подобное без моего или шаманского разрешения позволит – не обижайтесь, вешать буду лично.

Ватажник, обнаживший нож, всё ещё пьяный, в ответ выкрикнул:

– Да твой земляк сам в дуплину пьяный был. Его вон и сейчас шатает. Что, не так?

Гондыр спокойно подошёл к ватажнику, вывернул ему руку, вырвал нож. Потом дал под зад мощного пинка и глухо произнес:

– Я красно говорить не умею. Но воевода прав. Если кто ещё поперёк тявкнет, вешать не буду, но зубы на раз вышибу. Меня железяками не испугать. Ясно? Теперь надо почистить котлы, сварить похлёбку, разобрать товар, осмотреть плоты и отплывать отсюда подальше. Кто знает, может ары уже прознали, где мы остановились, и спешат сюда.

Ватажники, кряхтя и постанывая, а про себя – поругиваясь, начали потихоньку оживать, шевелиться. Кто-то заскреб по котлам песком, кто-то пошёл рубить сушины для костра, кто-то тащил с плотов тюки и вязанки. Некоторые сели поправлять оружие или доспехи. Двое с угрюмыми лицами вышибали затычки из бочонков с пивом, опорожняя уцелевшие меха с медовухой и брагой. Стоял густой запах хмеля, ватажники сглатывали слюну, но воеводе перечить боялись. Все знали Щуку. И все знали: слов он на ветер не бросает. Как сказал, так и сделает. Даже если во вред себе. Он – воин известный, до железа жадный. Один на один уложит любого из ватаги. Кудыму же откровенно боялись. Тёмный человек, страшный. Слава про него идёт жуткая. Ингрельд, с виду хоть и простой парень, но за своих друзей заступится, тут и к волхвам не ходи. Каков он в бою – все недавно видели. Гондыр – слишком опытный вояка, чтобы на него кидаться, не раздумывая. Если эти четверо плечом к плечу встанут – всю ватагу разом разобьют. А шаман их потом ещё и к Ящеру отправит, на муки вечные. Хотя рано или поздно все в его лапах будем, но лучше погодить.

Гондыр отыскал глазами викинга:

– Ингрельд, ты как?

Ингрельд смущённо водил прутиком по земле:

– Не беспокойся, нормально. Сейчас вот подсчётом прибытка с воеводой займёмся. Да не смотри ты на меня так! Ну, расслабился слегка после боя. С кем не бывает? Не все же такие железные, как вы со Щукой.

Гондыр подсел к Кудыме. Тот отвернулся от старого воина. Краска стыда залила щёки шамана. Гондыр понял, тихонько похлопал Кудыму по плечу и отошёл.

Да, Кудыме было стыдно. Очень. Как же так? Ну ладно, эти лихие ребята, что пошли с ними в поход, живут сегодняшним днём. Удалось удачно захватить караван? Прекрасно, можно и погулять на славу! Завтра наступит только завтра. Но он-то? Как поддался такой беззаботности? Как мог забыть наказ богов? Как мог забыть пустое Древо Мироздания? Почему Щука и Гондыр сдержались? С Ингрельда взять нечего – этому свею ничего, кроме боя и пира после него, не надо. Но ведь он тоже, как Щука и Гондыр, пошёл за Кудымой не ради возможности обогатиться. Это для него второстепенное. Он предложил свою помощь без всякой корысти, с открытым сердцем. А коли подвернулось под ногу случайное богатство – отчего же не воспользоваться? Убили много людей, и не только здесь. В разных местах Земли за это время прошли десятки боёв, схваток, убийств. Каждую минуту кого-то убивают, кто-то умирает сам. Надо торопиться завладеть ножом, вернуться на Мань-Пупу-Нер, пока не произошло непоправимое зло. А он, Кудыма, бражничает. Поёт хмельные песни, радуется удачной добыче, доброму бою. Да что с ним такое? Ладно, довольно заниматься самобичеванием. Пора души погибших проводить сквозь туманы и хмари миров на ветви Мирового Дерева. Пустое там Древо или нет, ворует ли кто-то души – свои обязанности нужно исполнять. Делать, что положено, а дальше – будь что будет.

Десятки глаз смотрели на шамана.

– Ставьте шаманский чум[26], – Кудыма поднялся, властно показал рукой:

– Вот здесь.

Несколько человек под руководством Гондыра приступили к постройке чума.

Около полудня ватага поплыла дальше.

IV

Из земель аров выбирались пять дней. Плыли только днём. Два раза отбивались от лодок, которые устремились за ними в погоню. Один раз отбили нападение, будучи на берегу, когда рано утром ватагу попробовали атаковать с воды, командой высадившись из долблёнок. Часовые не прозевали. Тревога была поднята вовремя, ары отступили под ливнем стрел, успев, однако, серьёзно ранить троих коней и одного воина. Коней пришлось прирезать. Непривередливые в еде ватажники пустили их в котёл. Хотя мясо было жёстким, как подошва, и пованивало псиной, съели вмиг – только за ушами трещало. Раненного в живот стрелой сотоварища, по его же просьбе, добили. Наконечник у стрелы был из рыбьей кости, и после проникновения в тело разбился на много частей, причиняя раненому страшные муки. После Кудыма совершил полагающийся обряд. Но это были лишь внешние символические действия. Провожать было некого – душа исчезла. Шаман этому больше не удивлялся. Относился спокойно. Словно что-то запеклось в душе Кудымы, осталась лишь холодная ненависть к неведомому похитителю. Он жаждал теперь только одного – добраться до ножа. Хотя во время последнего посещения одно его немного порадовало: Древо не было абсолютно пустым! Несколько птичек оме, в которых превращаются души умерших людей, ожидая своей очереди вселиться во вновь рождённое тело младенца по достижении им трёхлетнего возраста, сидели, нахохлившись, на его ветвях и ждали своего часа. Их было очень мало, но это лучше, чем совсем ничего. Значит, Крадущий Души пока не вошёл в полную силу. Некоторые души с помощью шаманов успевают прорваться через его препоны. Либо, чтобы захватить всех, ему пока не хватает могущества.

На ночлег Щука и Кудыма специально выбирали всякие неудобицы. В хороших для стоянок местах их, скорее всего, уже ждали.

Наконец, на шестой день пути, по правобережью пошли первые деревни булгар. Деревни аров ещё встречались, но по левому берегу. Однако возникла угроза столкновения с хазарами, которым булгары платили дань. Хотя хазары кочевали в основном по степям, некоторые военные отряды для сбора дани и отдельные небольшие кочевья попадались и здесь. Их привлекали лесные поляны с сочной травой. Глубокой осенью, но успевая до снега, откочёвывали хазары обратно в степи, в середине лета приходя снова.

Булгары с недавних пор народ мирный. Их не трогаешь – они не лезут. Основной их доход – торговля и землепашество. Когда-то тоже кочевали, а теперь вот осели на земле. Конечно, если кто со злом сунется, отпор могут дать мощный. Под хазар же булгары ушли только потому, что это им было выгодно. Прекратились набеги, наладилась спокойная жизнь. Хазары за договор держались прочно – им этот союз тоже был очень выгоден. Булгар они не обижали, а защищали, за это и мзду имели хорошую.

В отличие от булгар, хазары были и оставались кочевым народом. Через их земли шли многие торговые пути. За право проезда купцы платили откупные деньгами или частью товара – иначе можно было довести свои дела до худого конца. От хазар – прирождённых воинов, жадных до добычи, живущих разбоем и грабежом, можно было всего ожидать. Значит, воинов в них было более чем достаточно, чтобы положить, например, в коротком открытом бою такую небольшую ватагу, как ватага Щуки.

Однако волков бояться – в лес не ходить.

Около очень большой булгарской деревни – почти города – ватажники, по приказу Щуки, встали на дневку. Сам Щука ушёл в деревню. Вернулся обратно с крепко сбитым мужичком, которого сопровождали двое здоровенных детин.

– Давайте сразу к делу. Делу – время, потехе – час – мужичок даже не удосужился ни с кем поздороваться, просто окинул скопище ватажников хитрым всё понимающим взглядом.

Ингрельд, Щука и Гондыр переглянулись между собой, недоуменно пожали плечами.

– Давайте, тащите с плотов товар, раскладывайте. Купец прибыл! И коней пусть посмотрит, – Щука радостно потирал ладони и ухмылялся.

Ватажники бросились исполнять приказ.

– Кто это? – негромко спросил Щуку Кудыма.

– Да так, один старый знакомый. Купец. Точнее, тайно скупает товар у таких людишек, как мы, и перепродаёт. Все всё знают, но его не трогают. Нужный человек. Однако с ним надо ухо востро держать – обманет, и глазом не моргнёт.

После долгих споров-уговоров наконец-то сошлись в цене. Купец отправил одного из сопровождавших его детин обратно в деревню, откуда тот вернулся с большой сумой через плечо.

Рассчитались. Щука скрупулёзно пересчитал монеты:

– Не хватает, если золотом считать, трёх безант. Вот эти две – фальшивые.

Нисколько не смущённый купец добавил недостающие монеты, заменил негодные.

– Всё?

– Сделку обмывать не будем. Не на торге.

– Ну, что ещё будет доброе – забегайте. Всегда рад видеть. Один вопрос, чисто из любопытства. Не хочешь – не отвечай. Щука, ты же Большим Воеводой в Перми Великой был. С чего вдруг на ватажные подвиги потянуло?

– Оставлю вопрос без ответа.

Забрав с собою нагруженных вьюками коней, купец ушел вместе со своими людьми. Щука, Кудыма и Ингрельд, избавленные от мешавшего и сковывавшего манёвр груза, вздохнули свободно.

Щука раздал ватажникам монеты согласно оговорённой доле. Теперь пусть каждый сам отвечает за своё имущество. С учётом срезанных у убитых в деревне купцов и охранников кошелей, у каждого получилась изрядная сумма. Ватажники повеселели. На эти деньги можно было беспробудно гулять полгода, не меньше. А можно просто скромно дожить до глубокой старости, и ещё детям останется. А хочешь – дело своё начинай без займа у жидов. А ведь поход только начался. Как же чудесно, что именно их Щука и Ингрельд отобрали тогда в ватагу!

Ещё один день плыли по реке, держась правобережья. Миновав место, где с левого берега река Буй впадает в Каму, наконец, решили причалить за ней на левый камский берег. Тут начинался клин земли булгар, вслед за которыми тянулась река Белая, на чьих берегах жили башкиры.

Где-то там, в глубине их земель, находилась Злая гора – конечный пункт их похода.

Можно было, конечно, и дальше продолжать плыть на плотах вплоть до реки Белой, но вышло бы слишком медленно. Конец лета – вода невысокая, течение ленивое, много отмелей, да и реки ватажники не знали. Так и до глубокой осени не поспеешь, лучше уж пешком. Благо сбросили товар – теперь можно идти налегке. А увесистые кошели с монетами ходить да бегать не мешают. На суше, опять же, встретить и караван, который можно «пощипать», гораздо больше возможностей, чем на воде. С плотов-то много не навоюешь: скорость у них низкая, вёсел, не считая кормового, нет; засады тоже не устроишь – не ладья и не драккар, какой с плота манёвр?

К вождям подошёл Пятка:

– Здесь так просто не пройдёшь. И не в хазарах дело. Здесь правит Волчий хвост. У него ватага – человек триста-четыреста. Все, проезжающие мимо, платят дань. Много не берёт, но без него никто и чихнуть не смеет.

– И где его найти?

– А не надо его искать. Нас самих найдут. Есть у него постоянный тайный лагерь, но там ли он? Кочует. В этих местах везде имеет глаза свои и уши. Что только не пытались сделать и хазары, и булгарская знать со своими дружинами, чтобы с ним покончить, – всё бесполезно. Люди здешние за него – он ведь местных не обижает. Наоборот, и за постой платит хорошо, и их же охраняет. В набеги ватага ходит отсюда далеко. Недаром у этого человека такая кличка – ведь он и есть как волк, никогда не режет овец рядом с деревней, где его основное логово. Хитрый, умный, удачливый. Волчий хвост, одним словом.

– Откуда знаешь?

– Так был в его ватаге четыре года. Потом ушёл охранником с караваном на север. Как получил расчёт – в Новгороде на славу погулял! Всё спустил в корчме с собутыльниками да весёлыми девками за два месяца: и что от каравана, и что здесь добыл да скопил за четыре года. Сейчас вот с вами…

– Слушай, Пятка, чего у реки погоды ждать? Может, сами в его лагерь наведаемся? Проведёшь, коли знаешь?

Пятка неопределённо пожал плечами и, хмыкнув, отошёл.

Действительно, от берега они недалеко отошли. Когда вышли к деревне, там их уже ждали.

К Щуке с Кудымой без всякой опаски приблизились трое хорошо вооружённых мужей в кожаных доспехах, и слегка поклонились:

– Приглашают вас и ваших товарищей в гости, не откажите.

– А если откажем?

– Это вряд ли, – самый пожилой из них хитро прищурился, махнув рукой.

Из ворот деревни высыпала толпа человек в пятьдесят, вскинула луки.

– За ними ещё столько же, чтобы не было лишнего соблазна мечами махать. Так что, не откажите в любезности. Мы сопроводим, как говорится, со всем почтением.

– Ну, раз всё так любезно, тогда мы, конечно, принимаем приглашение. Ведите.

Путь от деревни до места назначения оказался недлинным, но шёл таким глухим и диким лесом, что даже привыкшие к подобным местам северяне удивлялись: огромные, поросшие седым мхом столетние ели и сосны, через лапы которых не пробивалось солнце; вспученные чудовищные корни, запах болота, гнили и грибов. Ни ветерка. Застоявшийся, тяжёлый воздух. Молодая поросль тянется вверх, стоя непролазной стеной. Кругом навалены полусгнившие, осклизлые стволы рухнувших деревьев-великанов, их острые сучья торчат, словно копья в фаланге – попробуй сунься! Идти по такому лесу тяжело, воздуха не хватает, ноги цепляются за корни и сучья, кустарник хлещет по лицу. Несмотря на тягучую прохладу, все очень быстро вспотели и теперь вяло брели за проводниками. Куда там бежать! Проводники петляли между деревьев, осторожно обходя окна луж, полные жадной и липкой ледяной грязи. Один ватажник споткнулся, оступился и упал в одну из них – насилу вытащили. Страшная трясина моментально засосала человека по самую грудь. С утробным, хлюпающим звуком запузырило вокруг воина зловонными пузырями. Казалось бы, с виду – небольшое такое пятно, три на четыре шага, а вот, поди же, ты!

Вдруг деревья раздвинулись. В глаза брызнуло солнце. Перед вышедшими из леса людьми раскинулась огромная поляна.

V

С трёх сторон огромную поляну окружал дремучий лес, с четвёртой – подпирала небольшая речушка, за которой также высились огромные сосны и ели.

Поляна оказалась высохшей, кочковатой марью. Высокая осока и камыши резали руки, ноги спотыкались о кочки, невидимые среди густой, высокой травы.

На краю поляны, у самой речушки, высилось странное сооружение. На невысоком искусственном насыпном холме острыми и густыми подрубленными сучьями щетинились лежащие на нём столетние толстоствольные деревья. На некоторых сучьях висели проколотые насквозь голые трупы, торчали исклёванные птицами отрубленные головы. Радостно и хрипло каркали вороны, крепкими клювами разрывая кровавые шматки плоти. Рядом, на вкопанных столбах с крестовинами, на верёвках провисали привязанные люди, с которых живьем содрали кожу. Некоторые ещё стонали. Вокруг них вился плотный рой мух.

В воздухе висел густой трупный запах.

– У вас всем гостям такой почёт оказывают? – Обратился Ингрельд к проводнику.

– Нет, только к непрошенным. Да иногда к тем, кого особо пригласили, – хмыкнул тот в ответ.

– Ну, а мы?

– Это как конунг решит.

– Ты назвал его конунгом? Откуда ты?

– С северных земель. А тебе что с того?

– Я – свей. Потому и спросил. Конунгами и ярлами вождей у нас именуют.

– То, что ты викинг, я и так вижу. Не только по лицу, но также по браслетам и бусам. Вижу, воин ты знатный, человек не из простых, не крестьянин. Ну, а я – твой сосед. Из норманнов. Младший сын в семье. Наследства мне по закону не положено. Ушёл странствовать. Прибился я к этой дружине лет пять назад. Мне здесь нравится. Настоящие мужчины, истинные воины! Им совершенно наплевать, из какого ты сословия или племени. Главное, чтобы был отличным бойцом и соблюдал священную кровную клятву.

– Подожди-подожди, но ведь Пятка тоже в дружине был. Потом ушёл. Его никто не держал. Сейчас он с нами.

– Ну и что? Я его хорошо знаю. Он меня хорошо знает. Мы с ним мешали кровь в одной братине. Никогда я не подниму на него руку! А он на меня. Оставаться или уходить из дружины – каждый решает сам за себя. Но если ты остался в дружине, соблюдай все её законы. Пятка был нашим братом, братом и остался. Хоть и ушёл.

– А если конунг прикажет его казнить?

– Он не прикажет убивать своего кровного брата. Пятка не нарушал законов кровного братства. Поэтому здесь бессильны даже боги. Пятку никто не тронет, хочет этого конунг, или нет. Другое дело, если этот человек окажется клятвопреступником. Да и то, как сказать. Выставят на суд богов. Или как браты решат всем опчеством.

– То есть, если конунг решит, что мы лишние на этом белом свете, Пятку оставят жить?

– Конечно! Отпустят на все четыре стороны. А там уж какой стороной к нему судьба повернётся.

За разговором обогнули сплошную стену деревьев. Со стороны речушки в них был прорублен небольшой вход внутрь укрепления, в случае опасности закрываемый тяжёлыми плахами. Берега речушки были глинистыми, скользкими, а на другой ее стороне находилась ещё одна большая поляна. На ней паслись кони и коровы. В стороне, в загоне, блеяли овцы. Несколько огромных волкодавов мохнатыми глыбами сидели и лежали между скотом, некоторые неторопливо трусили вокруг стада.

За этой поляной, тянущейся на расстояние полёта стрелы, снова высился угрюмый, первобытный лес.

Следуя за проводниками, ватажники по одному – проход был рассчитан только на одного человека – втянулись внутрь. Встали кучкой. Никто их не окружал, никто не угрожал им, не пробовал их разоружить. Вошедшие с любопытством огляделись.

Гигантские стволы деревьев с внутренней стороны поляны были очищены от веток. На ровной площадке расположились шатры и юрты, несколько огромных костровищ между ними. Над костровищами подвешены закопчённые котлы. Слева от входа стояла кузница, из которой остро тянуло особой гарью, прокаленным железом. Трое воинов, сидя на чурбачках рядом с кузницей, доставали из огромного корыта наконечники для стрел и точили их. Рядом с каждым лежала связка высушенных ровных прутьев и гусиные перья.

Народу в лагере, на первый взгляд, немного. Одеты по-разному, но оружие на всех без исключения дорогое.

К ватажникам подошёл худощавый, почти до черноты загорелый, воин. Гладковыбритое лицо, пронизывающие собеседника янтарные глаза, длинные волосы цвета вороньего крыла. Лоб обвязан широкой полоской материи со знаками восхваления и преклонения перед Богом всех Богов Родом – четырёхсторонними, шестиконечными и восьмиугольными свастиками красного и жёлтого цветов. Крепкую шею обвивают бусы, накинутая на тело безрукавка из прекрасно выделанной шкуры рыси распахнута. На животе чётко видны кубики пресса. Сам торс перевит, как змеями, толстыми мышцами. Ни капли жира. Тяжёлые валуны плеч, мускулистые руки, мощные запястья, хищные пальцы. Портки из дорогой персидской ткани зелёного цвета подпоясаны широким кожаным поясом, украшенным бисером. На поясе закреплены три метательных ножа, баклажка, за пояс засунут боевой топорик. За спиной над правым плечом торчит рукоять меча. Ноги обуты в мягкие красные сапоги без каблука. Шаг крадущийся, неслышный. В этом человеке чувствовалась звериная мощь и свирепость. Сейчас зверь сыт, лениво щурит янтарные глаза, но от этого он не менее опасен. Миг – и ощерит белые острые зубы в страшном оскале, кинется рвать горло врагу. От такого пощады не жди. Такой и себя не жалеет, и к другим людям равнодушен.

Чем-то подошедший к ватажникам воин напоминал Кудыму. И сложением, и запахом опасности, которым веет от обоих.

Воин поднятой рукой поприветствовал прибывших:

– Здравы будьте! Да будет вам лёгкой дорога и богатой добыча!

– И тебе здравствовать! – нестройно ответили ватажники.

– Зовут меня Волчий хвост. Я – атаман, конунг, ярл, вождь – кому как больше нравится – этой ватаги. Ого, да с вами Пятка! – Волчий хвост приветственно кивнул воину. – Добро! С остальными позже познакомимся. Теперь прошу следовать за мной. Вас накормят, выделят вам место для ночёвки.

Место им отвели в трёх просторных юртах, стоящих возле ограды, недалеко от ворот, тем самым показывая, что гостям верят. Приволокли по туше оленя и свиньи, мешок с крупой, пару мехов с медовухой, подкатили несколько бочонков пива.

– Располагайтесь. Обедайте. Да, вот ещё что. Кому приспичит облегчиться, запомните: гадить где попало в лагере строго запрещено. Для этого есть специальная яма. Вон она. Видите? Уж не сочтите за непосильный труд, валите дерьмо из штанов только туда. Там дощечки укреплены – не провалитесь. Всем ясно? Нарушать наши обычаи не советую. Тебя, Кудыма, тебя, Щука, и тебя, Ингрельд, приглашаю в свой шатёр.

Сотоварищи с удивлением смотрели на местного владыку. Тот усмехнулся:

– Удивлены, что знаю вас, а вы не меня знаете? Слухами земля полнится!

– Гондыр, останешься вместо нас за старшего, – властно приказал Кудыма.

Гондыр согласно кивнул.

– Ну, чего рты раззявили? – рыкнул он на ватажников. – Жратва перед вами. Стрелой понеслись за водой для каши, разводите костёр, свежуете туши. Кстати, шкуры куда потом девать? Как бы чего не нарушить. Ишь, как у вас тут строго – хезать вот только, например, в яму. Не дай боги, мимо какашку выдавишь, так выпорют, небось. Ась? – не удержался Гондыр от язвительной усмешки, придав лицу выражение тупости и испуганно округлив хитрые глазки.

Волчий хвост рассмеялся.

– Ох, и язва ты, оказывается! Шкуры от ворса и жира очистите, и бросите вон туда. – Волчий хвост показал. – Туда же, в ту лохань, и ссать[27] будете. Хорошо выделанная шкура всегда пригодится. Или нет? Может, тебе голым задом сверкать сподручнее?

– А это как кости упадут. Когда две шестёрки лягут, когда голяк выпадет. Иной раз так быстро бежать надо, что всё скинешь, – очень серьёзно ответил Гондыр.

– Да, всякое бывает. Не всегда судьба к нам благосклонна.

По дороге к шатру Волчьего хвоста обогнули помост из брёвен. На нём, в полных доспехах, лежали убитые воины. На головах – шлемы, в ногах – щиты, на груди – меч или секира, по бокам – лук и стрелы. На краю помоста лежал сухощавый мужчина, одетый в чёрное платье. На груди его покоился тяжёлый бронзовый крест – и всё.

Кудыма вопросительно посмотрел на Волчьего хвоста.

– Кто он? Неужели тоже воин? Тогда почему без оружия?

– Потом расскажу. Сперва, по местному обычаю, гостей потчуют.

Двое неслабых мужиков кое-как внесли в шатёр огромное корыто с ломтями пьянящее ароматного жареного мяса, посыпанного кружками лука. На грубо сколоченный стол поставили глубокие миски, выложили круглые караваи ещё тёплого ржаного хлеба. Взгромоздили чугунок исходящей паром рассыпчатой гречневой каши на кабаньем сале, блюдо с отварной осетриной в хрене, котелок тройной ухи со стерлядью, бочонок пива, рядом со скамьями кинули мехи с медовухой. Выставили различные пряности и восточные специи в маленьких туесках. Слегка поклонившись, вышли.

Волчий хвост широким жестом пригласил гостей к столу:

– Прошу к нашему шалашу! Всё простенько, но со вкусом. Разносолов особых нет, но брюхо набьём под завязку, обещаю. А там и поговорим о том о сём да об этом.

– Благодарствуем за приглашение!

Ждать себя гости не заставили. Не жеманясь, без экивоков, сели за стол, достали расписные ложки, засапожные ножи и навалились на еду. Да, так, что под конец обеда пояса развязали. Вот уж поели, так поели – на славу!

Сыто рыгая и вытирая жирные пальцы о волосы, ватажники от души поблагодарили хозяина за угощение. Волчий хвост, приняв благодарность, глубоко задумавшись, катал хлебный мякиш по столу, не спеша начинать разговор. Его, в свою очередь, не торопили, не лезли с наводящими вопросами.

Наконец атаман, всё взвесив, решил больше не играть в прятки со своими новыми знакомыми. Не те люди сидели перед ним, чтобы что-то от них скрывать. Битые-перебитые жизнью, имеющие огромный боевой опыт, они ему были сейчас нужны как никто другой.

Он поведал им, что после того, как они захватили караван в деревне, узнать, кто это сделал, труда не представляло. У него везде есть свои глаза и уши. Тем более что многие из его ватаги – местные и имеют многочисленных родственников, к которым по возможности наведываются.

Огромного, свирепого викинга, путешествующего по свету; мудрого воеводу земли Пермской; и великого шамана, далеко известного за пределами своего края – их слава их опередила. Когда ему описали нападавших, Волчий хвост понял, что это судьба. Он не спросил, почему они покинули родные места. Вряд ли ради добычи – не те люди. Просто поход в поисках богатства и грабежа караванов – не более чем прикрытие какой-то, им одним известной, цели. Но Волчий хвост прекрасно понимает, зачем собрана ватага. Втроём-вчетвером далеко не уйдёшь и не уедешь. В этом случае надо как минимум цепляться к каравану. Но караван идёт в строго определённом направлении, а не туда, куда нужно – не так ли, дорогие гости?

Затем, поразмыслив и узнав, что ватага скинула товар известному им купцу, – тут Волчий хвост хитро прищурился, – не трудно было прикинуть, где воины высадятся, чтобы продолжить дальнейший свой путь по суше. В этом месте он организовал засаду. Всё свершилось, как и было задумано.

И вот они здесь. Но не в качестве пленников – оборони боги! – в качестве почётных гостей. Могут уйти в любое время в любом направлении – их воля!

Но он просит их о помощи. Хазарский каган и булгарский князь дали разрешение франкам на строительство в этих краях своей фактории. Земля под неё выделена в одном дневном переходе от его лагеря – совсем рядом! То, что его тайное гнездо ещё не обнаружили – большое чудо! Что такое фактория? Фактория – это крепость. Крепость – это войска. Укрепится здесь фактория – ему жизни не будет. Ведь крепость – это ещё и место, где можно сосредоточивать воинов для удара. Сейчас здесь леса да болота. Ну, кое-где еще деревни и деревеньки. Но большое войско не прокормить. Фактория же – это крепкий тыл, провиант, укрытие. Скопят нужное количество воинов и сожмут разбойников в смертельном кольце. Франки тоже пособят: своих купцов просто так не оставят, будут караваны сопровождать большой военной силой. Построят пристани, основной путь проляжет по воде. Его влияние упадёт. Людям будет плохо. Он, Волчий хвост, много кому и щедро платит за сведения, и за постои, и простой народ не обижает. За налогами сюда княжеские слуги да хазарские данники лишний раз не суются – боятся ватаги. Людям дышится легче. Многие за счет этого живут в достатке. А придут мытари княжеские да хазарские? Всё выгребут! Недоимки будут плетями сдирать вместе с кожей. Или в рабство продадут. Кому это надо? А так – всем хорошо, даже купцам. С них-то мзда невелика – иначе заглохнет в этих краях торговое дело, Волчий хвост это прекрасно понимает. Заплатит ему купец малую монетку – и ступай дальше безбоязненно: атаман даёт ему своих провожатых до определённого места. Крупных шаек здесь больше нет – этих они уничтожили своими силами, а мелкие, видя его людей, караван сопровождающих, сами боятся лезть в драку. Только тронь – найдут, догонят и на кол посадят.

Сами же ходят за добычей далеко, никого из соседей никогда не зорят.

Вот и получается, что плохо только князю да кагану. Шиш с маслом они имеют. Вот, видимо, решили, франками прикрывшись, покончить с вольностью в этих краях.

Нужно эту факторию-крепость, пока она не достроена, уничтожить! Но у ватаги Волчьего хвоста нет должного опыта взятия подобных укреплений – они больше умельцы по засадам да открытым боям.

Тут вчера ещё беда одна приключилась. Бывший их сотоварищ продал месторасположение лагеря булгарскому воеводе за кисет с золотыми монетами. Спасибо псам, что вовремя подняли лаем тревогу. И то благо, что отряд вражеский был небольшой – около ста воинов. Встретили непрошеных гостей со всеми почестями, накормили стрелами калёными да мечами острыми, спать уложили навечно. Тех, кто честь воинскую посрамил, в плен сдавшись, распяли, содрав кожу. Бывшего сотоварища сумели изловить живьём. В суде богов ему отказали. Перешёл он грань, когда честь можно защитить в честном поединке. Опчество решило его связать крепко, да опустить на трое суток в яму. Раз он в душу всем нагадил, продав за золото кровных братьев своих, пусть теперь каждый на него в отместку нагадит. Око за око, зуб за зуб. Потом выволокут его из ямы, дерьмом измазанного, зашьют ему во рту кисет с золотыми монетами, и на опушке распнут зверям и птицам на потеху.

Ещё Волчий хвост просит Кудыму провести погребальный обряд над павшими воинами. Был у них в дружине священнослужитель, из тех, кто богу Христу поклоняется. Самим Папой из города Рима – главным жрецом этого бога – был он послан в эти края, чтобы нести людям новое знание и приводить их в веру христианскую. Один он шёл по дорогам, деревням, городам и весям. Захватили его в плен ары, а выкупил из рабства Волчий хвост. Однако убили монаха. Хоть не брал он в руки оружия, в боях не участвовал – издали стрелой поразили. Пусть ругался служитель бога Христа, когда сжигали умерших согласно старому Покону, обзывал их язычниками, грозил карами страшными, однако обряды погребальные проводил справно. Махал чашей специальной на цепи, кадильницей называется, куда клал и зажигал ароматные масла, заклятия прощальные произносил. Пусть по-своему, но богам то лепо, когда своих не бросают на поругание. Какая разница, каким обрядом? Обрядов много – душа одна. Надо её уважить. Как теперь быть? Кто проводит души в последний путь?

И ещё Волчий хвост клянётся в том, что если они ему помогут сегодня, он никогда не забудет это ратную помощь. Глядишь – и его ватага на что сгодится. Не только днём вчерашним жив человек, но и будущим.

Кудыма без колебаний согласился провести обряд сегодня вечером. Он также настоял, чтобы на костёр возложили всех погибших. Тех, кто распят и пока ещё жив – избавить милосердным ударом меча от дальнейших мучений. Они, для людей подневольных, воевали достойно. Известно, что свободный человек в битве всегда сильнее раба. Не их вина, что они сдались в плен. Не за что им было класть свои животы. Но всё-таки эти невольники шли в бой, спаянные дисциплиной. Это нужно уважать. Поэтому они тоже достойны погребения вместе со всеми.

Предателя же оставить как есть. Пусть подыхает, подобно бездомному, безродному смердячему псу. Но и с псом его сравнивать нельзя. Он стократно хуже. Тот, кто предал кровное братство, тот – мерзота. Как гнида. От таких скользких гадов даже самые милосердные боги с презрением отворачиваются.

У Кудымы сжались кулаки, глаза полыхнули недобрым огнём. Он вспомнил своего кровного брата Пислэга.

Над остальным вожди обещали подумать. Окончательный ответ они дадут завтра с восходом солнца. На том и порешили.

VI

Едва солнечный круг осветил верхушки деревьев, Кудыма и Щука пришли в шатёр к Волчьему хвосту. В лагере ещё стоял запах сожженной плоти. Но, вместо огромного костровища, около капища высился плотно утрамбованный курган в два человеческих роста. Шаманский чум разобрали сразу после действа.

Как ни ругался клирик[28] в своё время, капище было и до него, и при нём, и после него. Здесь нашли пристанище лики многих богов. Грозно и непримиримо глядели они грубо вырезанными лицами на своих детей – человеков. Глубоко спрятанными в складках дерева глазами спрашивали с них грозно и непреклонно: Всё ли соблюдается согласно тому, что завещали нам пращуры? Чтится ли Покон?

Среди языческих богов резко выделялась фигура распятого Христа. Монах сумел обратить в христианство нескольких ватажников. Однако остались они ещё с языческим мышлением. Веруя во Христа, вырезали фигуру бога и отнесли её к фигурам других богов на капище, где водрузили и начали молиться. Неумело, но искренне. Приносили Христу жертвы, как привыкли приносить в язычестве: клали к подножию распятия, добытые в бою мечи и срубленные головы, мазали губы бога кровью, чтобы умилостивить его. Монах неистовствовал, топал ногами, кричал, ругался площадной руганью на пяти языках, но ничего пока не мог поделать. Однако продолжить дело просвещения кровожадных язычников идеями Христа не успел – случайная тяжёлая стрела ударила под левый сосок во время последнего боя, выпила жизнь.

Монах никогда не брал в руки оружия, но свое присутствие на поле боя считал необходимым. Он лечил раненых, причащал умирающих, приносил баклаги с водой страдавшим от жажды, не деля людей на своих и чужих. Его уважали, ценили, берегли. Да не уберегли вот…

Волчий хвост встретил шамана и воеводу приветливо, усадил за стол. Хлопнул в ладоши. Внесли блюдо с запечёнными на углях карасями и линями; жаренного до хрустящей, золотистой корочки гуся; гороховую кашу; три каравая ещё горячего хлеба; брусничный напиток.

– Вначале, как полагается настоящим мужичинам, слегка перекусим. Дела будем решать после. О своих людях не беспокойтесь, голодными не останутся – им отнесут двух баранов и корову.

После завтрака завязался разговор.

– Атаман, лично мы согласны тебе помочь, – Щука прихлопнул ладонью по столу, – но ты пойми нас вот в чём: хоть ватага у нас и небольшая, народец этот за нами шёл не за туманом да запахом тайги. Добычу мы сейчас прибрали богатую. У людей серебро да золотишко в кисетах и кошелях весело зазвенело. Вопрос такой: после открытого боя много ли нас в живых останется? Без сомнения, что будет в кошелях убитых, то перейдёт в кошели живых. Если кто живой останется. Только вот скажи по совести: велик ли шанс вообще этот бой выиграть? Нам ведь пока надежнее бить из засады, чтобы без лишних потерь и хлопот. Так что, здесь мало нашего согласия. Нужно, чтобы опчество приняло твою просьбу о помощи. Прониклось. Понимаешь? Вот как тут быть?

– Передайте опчеству: кто не рискует – тот пива пенного не пьёт. Только воду тухлую. Думаю я тряхнуть обоз с франкскими послами, которые от арабов добираются на родину. По имеющимся у меня сведениям, послезавтра они здесь будут. Сначала на них нападём и захватим дары арабов для императора, а потом уничтожим факторию. Отдам вам половину общей добычи, да плюс всю свою долю. Моя же доля – каждая двадцатая монета.

– Не слишком ли смело – на послов нападать? Да и по доле, не слишком ли много предлагаешь? – Кудыма побарабанил твёрдыми пальцами по краю стола.

– Нет. На сей раз – дороже камушков и монет сто́ит разгром этой твердыни. Она нам – как рыбья кость в горле, как заноза в заднице. Если эта крепость наберет полную силу, наша сила закончится. В будущем мы потеряем всё. Зачем тогда суетиться в настоящем? А то, что послов ухайдакаем – так мне безразлично, что послы, что купцы, что князья. Мы же разбойнички, а не из благородных. Грабим, убиваем. Тем и живём. Рано или поздно нас тоже уничтожат. Поэтому, не всё ли равно, кого и когда подвесим за яйца? И ещё – если помощь окажете, повторяю, можете просить всего, чего душа пожелает. Всё, что будет в моих силах, клянусь перед богами на крови – исполню.

Кудыма и Щука согласно кивнули. Оба подумали об одном и том же, глядя, как атаман надрезал острым лезвием ладонь и выдавил струйку крови. Клятва на крови – очень серьёзная клятва. Нарушить её – значит вызвать гнев богов. Хоть верь в них, хоть не верь, но к клятвопреступнику больше никогда в этом мире удача лицом не повернётся. Как это проявится – никому не ведомо. Но вряд ли станут кормить медовыми пряниками.

– А как твоя ватага к этому отнесётся?

– Я говорил с воинами. Несогласных нет. Все всё поняли.

– Хорошо, атаман. Сейчас мы выйдем с твоей просьбой к нашим людям. Думаю, долго это обсуждать не придётся. В крайнем случае останемся впятером: Я, Щука, Гондыр, Ингрельд, Пятка. Лично нам из богатств ничего не надо. Не забывай, атаман, есть ещё такое понятие, как честь. Разве что Пятке что-нибудь отсыплется. Просьба наша в другом будет состоять. Она тоже не о богатствах. Есть у тебя честь – поможешь. А на нет – и суда нет.

– Добро.

– Так ты ещё не знаешь нашу просьбу.

– А зачем? Лишнего не попросите. Всё, что смогу – сделаю. Мне моя честь и слово также очень дороги. Потому и верят мне мои люди. Не нарушаю я слов.

Кудыма и Щука подошли к ватажникам. Те только что окончили трапезу и лениво валялись на земле подле затухающего костра.

– Вот что, ребята. Есть предложение – франкских послов тряхнуть, совместно с ватагой Волчьего хвоста. Но ещё он просил помочь разобраться с одной, пока недостроенной, факторией. Как на это смотрит опчество? Наша доля в этом деле – половина от всего захваченного, плюс Волчий хвост отдаёт в наши карманы всю свою долю.

Ватажники переглянулись между собой. Наконец один из них выразил общую мысль:

– Видимо, дело слишком трудное, раз он обращается даже к нам, такой малой силе против его ватаги. И платит за дело как нельзя щедро.

– Да, возможно, здесь многие полягут. Но и возьмём мы много. А разве не за этим идём? Или есть здесь кто-то, кто пошёл за другим? Ну так как, браты?

– Добро! Любо! – наперебой раздались выкрики.

– Значит, сейчас мы идём к атаману и заявляем о нашем согласии.

Щука добродушно усмехнулся сухими губами: он не ошибся, когда подбирал людей для ватаги.

VII

В шатре Волчьего хвоста вожди обсуждали набег на факторию и захват посольского обоза. Атаман предложил немыслимый по своей дерзости план.

От деревни до строящейся крепости, расположенной от нее вверх по течению, вёрст десять. Дорога к ней проходит по разделу между старицей и основным руслом. С одной стороны раздела на несколько вёрст тянется унылое верховое болото с редкими, чахлыми берёзами, с другой – узкий перешеек обрывается крутым берегом Камы. Ширина перешейка – от пятидесяти до ста шагов.

Франки очень умно выбрали место для будущей крепости, перегородив проход своей твердыней. Обходить этот короткий путь по лесу, плохой объездной дорогой, которая пригодна только в случае весенней распутицы, когда болото вспухает от переполняющих его весенних вод и перехлёстывает через край, – значит терять два дня. Да и зачем забираться в лес? Напротив, опасности подвергнуться нападению лихих людей на перешейке и раньше почти не было, а теперь, с возведением укрепления, и подавно – ибо негде здесь прятаться разбойникам: в случае опасности – некуда бежать, только в болоте вязнуть или в реке тонуть.

Волчий хвост предложил извлечь из этого пользу. Никому в этих местах не придет в голову ждать нападения. Но задумался ли кто-нибудь о том, что сейчас не весна и не осень и что именно сейчас, после жарких летних месяцев, болото наполовину высохло? Что с его стороны можно подгатить обочину и, замаскировавшись там, внезапно ударить, когда этого никто не ждёт. Таким образом, не лихие люди окажутся в безвыходном положении, а те, на которых они нападут. Двигаться обоз здесь сможет только цепочкой, следовательно, отразить атаку отряда, стоящего в несколько рядов, у них возможности не будет. Коннице не развернуться, пехоте не выстроиться, отступать некуда. Им останется только ломать человеческие да конские ноги, прыгая с крутого обрыва в Каму. Ударим стрелами по обозу в упор. Выбьем основные силы, остальных дорежем.

После того как с обозом будет покончено, отряд переодевается в снятую с убитых франкскую одежду и беспрепятственно, под видом послов и сопровождающих их воинов, вступает в факторию. Тут ей и конец придёт.

– Действительно, – усмехнулся Щука, – правду про тебя рассказывают: Волчий хвост – не лиса. Но если лисой прикинется, да в лисьей шкуре по сараям прошуршит, потом куры три года не несутся.

– Да мы что, мы – так… Против того, что про тебя, Щука, рассказывают… – атаман, в свою очередь, изобразил саму скромность, опустив глаза и слегка поцарапал ногтем по столешнице. – Мы против тебя, воевода, люди простые. Даже слишком простые. Как пареная репа. Нам военные хитрощи не знакомы. Мы всё вскользь, бегом да на ходу.

– Ну, обменялись колкостями и ладно, – Кудыма коротко взглянул в глаза атаману. – Только вот что непонятно. Если тобой всё так хорошо продуманно, зачем тебе мы? Твоя ватага прекрасно обойдётся и своими силами. От нас толку не то чтобы мало, но и не думаю, что очень много. Чего ты опасаешься?

Волчий хвост вздохнул.

– Гладко было углём на бересте письмена выводить… Вдруг сорвётся в крепость на простачка проникнуть? Нет у нас должного опыта твердыни брать. Даже такую, недостроенную. Тут не просто набег на караван купцов или деревню, а военная экспедиция. Нужны командиры. Опыт командовать людьми в бою необходим: когда надавить, когда отступить. Здесь надо всё решать быстро. Решать и действовать. Не приведи боги, помощь к ним подоспеет – зажмут нас, только сок кровавый выдавится. Отступать-то некуда.

– Откуда им здесь может подойти помощь? – недоумённо спросил Ингрельд.

– В деревне сейчас воевода. Нашей поимкой занимается, мать его. С ним осталось, после того как мы его недавно потрепали, ещё сотни три воинов, да какой-то шальной хазарский род ошивается неподалеку. Род этот хоть и небольшой, но шесть сотен бойцов выставить может. Они ведь ещё не ушли на зиму в свои степи. Здесь луга заливные – любо-дорого для выпаса коней, травы высокие да сочные. В самой крепости около полусотни франкских воинов, не считая работников. Работники тоже могут нас в топоры с испугу встретить. Вот и прикидывай. У меня в ватаге сейчас осталось триста двадцать бойцов, и четыре десятка добрых и опытных воинов в любом случае лишними не будут. Главная задача – уничтожить факторию.

– Да что толку-то! Раз это место франки себе выторговали, на месте уничтоженной крепости отстроят новую. Не сегодня, так завтра. А булгарский князь да хазарский каган столько войск сюда нагонят, что хрен пёрднешь лишний раз.

– Так это когда ещё будет! Мы живём сегодня. Здесь замкнутый круг получается. Пока крепость не достроена, прижать нас к ногтю у них почти нет шансов – войско где-то нужно собирать в кулак, кормить и поить его. Воин воздухом не питается. Для того чтобы он мечом рубил, да стрелы метал, да в походе уютно себя чувствовал, ему необходим тыл. Тылом большому войску служит твердыня. А мы её уничтожим. Где большому войску собираться? В болоте, что ли? А если его рассеять небольшими отрядами по местным деревням, я их всех, как кур, перережу. Большими отрядами разместить у них не выйдет – ведь даже те три сотни, что сейчас в деревне на постое, сидят полуголодные. А что есть три сотни? Невелика числом дружина, согласись. Жители же, их обслуживая, вообще голодают; скрежещут зубами на княжеских постояльцев, но терпят. С вилами да кольями против меча и копья не очень-то попрёшь. Воевода же выжидает до зимы, потом в стольный град уйдёт. К зиме крепость отстроится, зимой её не взять. Весной распутица начнётся. Опять промахнулись. А к лету войска подойдут. Вот такой простой расчёт у воеводы. Простой, да верный. Ну, коли будет возможность нас раньше уничтожить, он своего не упустит. Вояка он добрый, человек смелый. Но осторожный. Видишь, предателю, бывшему брату кровному нашему, не поверил до конца, побоялся ловушки. Дал ему только малый задаток и послал с ним сотню на разведку. Одного не рассчитал – что мы всю сотню, до последнего человека, положим. Но всё же сила у воеводы осталась в наличии, даже без этой сотни. Пусть его дружина теперь невелика, но урон нам нанести могут серьёзный. А то и перебить. Особенно если хазары помогут.

– Ладно. С этим всё ясно. Теперь по фактории. План крепости есть? – обратился Щука к Волчьему хвосту.

– Я нарисую, – атаман взял уголёк, расстелил на столе большой кусок бересты:

– Вот, смотрите. Это – река, это – дорога, это – болото, это – деревня, это – фактория, это – лес и вырубка. У крепости уже стоит башня, две стены излажены полностью, одна – вот здесь – наполовину. Вот тут построен дом для франкского воеводы и его воинов. Здесь – шатры с рабочим людом.

– Получается, северная часть крепости, со стороны леса, и та, что со стороны реки, возведены. С болота – только вот досюда, но обойти трудно – увязнешь в трясине. Хотя нет ничего невозможного. Возьмём. Но когда отстроят – тут я согласен с атаманом: взять эту штуковину малыми силами будет практически невозможно. Только большим войском. Когда будем выходить?

– Да надо бы сегодня, ближе к вечеру. Вот ещё одна загвоздка: как нам мимо крепости пройти? Лес вырубили напрочь, теперь на его месте поляна большая. Днём всё на виду. Ночью здесь идти плохо: пни, сучья, выворотни. Шуму на всю округу. По берегу тоже нельзя идти. Вот здесь кончается обрыв, дальше – полого. Укрыться негде. С крепости берег хорошо просматривается хоть днём, хоть ночью – они вдоль берега ставят факелы. Пристань построили, факелы служат маяками. Мы в их свете будем на водной глади как на ладони.

– А если нам сначала крепость взять? Тогда обоз нам в руки сам упадёт, – предложил Ингрельд.

– А если не возьмём? Или бой затяжной выйдет? Нет, не согласен. Первым делом надо пощупать обоз. В любом случае с прибытком останемся. Здесь же сорока на воде хвостом писала. Давайте подумаем, как нам крепость миновать, – Кудыма расправил начертанный на бересте план.

Гондыр, стараясь привлечь к себе внимание, смущённо кашлянул в кулак:

– Посмею нарушить ваши думы высокие, но мне непонятны все эти затруднения по поводу прохода через крепость. Похожий опыт обмана у нас уже есть. В фактории ведь не булгары сидят, пошлину с проезжих людишек там не собирают. Какая им разница, кто куда едет или идёт? Проходим мимо фактории рано утром, изображаем караван. Открыто и не таясь. То, что много людей – не беда. Ну, объединились между собой несколько купцов, что с того? Мы же с севера придём. Пушнины закупили, рыбьего зуба, золотых украшений, соли – да мало ли чем богат наш край! На такой кусок и охрана требуется будь здоров! Путь-то далёкий, а по дорогам всякие Волчьи хвосты пошаливают… Мимо крепости пройдём, рукой приветливо помашем. Нам, «купцам», можно даже в гости к франкскому воеводе ненадолго заехать, новостями поделиться, позавтракать. Чую, посольский обоз тоже не будет спать в деревне до обеда. Выступят они рано. Вот в середине перешейка мы их и встретим со всеми почестями. Отодвинемся, как бы пропуская, на обочину, да в упор ударим стрелами. Меня вот что интересует больше всего: воины в обозе – чем вооружены, сколько их? Всё остальное – мелочи по сравнению с этим.

Все присутствующие, разинув рты, вытаращились на Гондыра.

Вслед за тем грянул смех.

– Действительно, большие знания – большие печали. Молодец! Как ты нам, хитромудрым, нос утёр! Ай да Гондыр! Ай да сукин сын! – Щука одобрительно хлопнул старого воина по могучему плечу.

Волчий хвост, вытирая слезящиеся от смеха глаза, хмыкнул:

– Так после кого это у нас куры три года не несутся?

Потом посерьёзнел:

– По тем сведениям, что мне предоставили верные люди, в обозе посольском пятьдесят воинов пеших да двадцать воинов конных. Все крепко вооружены в тяжёлые доспехи. Но главная сила даже не в них. Сам посол – франкский рыцарь. У него пятеро оруженосцев – валетов, по-франкски. Эти едут доспехах, в этих краях доселе невиданных. Сплошное железо. Что на человеке, что на коне. Как такое бить стрелой? Я когда-то сам в таких доспехах хаживал – знаю их крепость.

Никто из вождей не ведал в тот момент, что недалеко от входа в шатёр притаилось чудовище. Но вот дрогнули входные полы шатра, и оно вползло внутрь.

VIII

Полы шатра дрогнули и раздвинулись. В шатёр вползла, чёрная, как смоль, гадюка чудовищного размера. Поднялась, опираясь на хвост. Огромная, подобно кувалде, треугольная голова с жёлтыми глазами и вертикальным зрачком, неторопливо повернулась поочередно к каждому из остолбеневших, глядя на нее, людей. Длинный раздвоенный язык выскользнул изо рта, завибрировал, пробуя воздух на вкус.

Остановив взгляд на Кудыме, змея громко зашипела. Зрачки расширились, загорелись красным. Чуть откинувшись назад, змея приготовилась к стремительному смертельному удару. Опомнившийся Гондыр с нечленораздельным вскриком выхватил меч и ударил чудовище сбоку. Меч с глухим звуком отскочил от головных пластин, едва не вывернув старому воину кисть. Чудовище быстро развернулось, метнуло тело. Гондыр упал, перекатился. Страшная пасть с двумя длинными ядовитыми зубами щёлкнула об угол стола. В шатре остро запахло горьким ядом. Тяжёлый хвост, яростно вращаясь, с невероятной силой ударил по столу и разнёс его в щепки.

Змея свилась в кольцо и снова поднялась. Теперь уже все присутствующие выхватили оружие и были наготове. Удар! С трудом увернувшись от стремительного броска змеи, Кудыма полоснул змеюку под челюстью мечом снизу вверх. Отточенное до бритвенной остроты лезвие скользнуло по твёрдой чешуе, не оставив и царапины.

Попытка Ингрельда прорубить секирой толстую, скользкую броню-чешую тоже была неудачной. Удар по змее секирой, без замаха, пришелся вскользь и оказался слабым. В тесном шатре было не развернуться. Рано или поздно гадина нанесёт свой смертельный укус…

Волчий хвост взрезал полу шатра, вывалился из него и закричал, чтобы все немедленно убирались оттуда. Через разрез на белый свет сыпанулись остальные. Атаман вырвал из рук проходящего мимо него, ничего не подозревающего ватажника короткое копьё. Тот только в изумлении вытаращил глаза, ничего не понимая, на выпавших в необычайной спешке через широкий разрез вождей. Потом колени его задрожали от ужаса, когда за людьми показалась преогромная оскаленная пасть невиданного змея. С клыков капал желтоватый яд, Толстенное чёрное туловище, закованное как в броню огромными, в ладонь, чешуями, извивалось бесчисленными кольцами.

Дико завизжав, Волчий хвост изо всех сил всадил копьё в глаз гадины. Глаз лопнул с сухим треском, обдав всех стоявших рядом желтоватой, мерзко пахнувшей слизью. Туловище змеи забилось в конвульсиях. Яростно шипя, чудовище то сворачивалось в тугие кольца, то разворачивалось и беспорядочно хлестало хвостом во все стороны. Рухнул шатёр, в утоптанной до камня земле пролегли глубокие следы.

Стали подбегать встревоженные криками люди.

– Осторожно! Она ещё жива! – Крикнул атаман.

Словно услышав его, чудовище выгнулось дугой, свернулось кольцом, спрятав облепленную жижей голову. Затем змея вдруг стремительно развернулась и ударила-ужалила подскочившего к ней вплотную воина прямо в лицо. Гигантские зубы с хрустом пробили кожу, впрыснули яд. Воин в одно мгновение посинел и разбух, изо рта его хлынула пена. Он захрипел и упал навзничь. Огромное туловище прибило его сверху. Хрустнули рёбра.

Люди окружили змею со всех сторон. Били топорами, секирами, мечами, кололи копьями. Некоторые, наиболее мощные удары всё же пробивали чешую, наносили раны, из которых струилась вонючая кровь змеи, похожая на сукровицу. Змея бешено вертелась, била хвостом, пытаясь достать до людей своей головой-кувалдой. Наконец Ингрельд исхитрился могучим ударом прорубить щиток над ее глазом, глубоко вогнав металл в голову. Через проруб хлынул мозг. По телу змеи прошли конвульсии, и она затихла, вытянувшись во всю свою огромную длину. Ватажники окружили мёртвую гадину, мерили ее количеством шагов, изумлённо щёлкая языками. Двоих несчастных, которых чудовище успело укусить, распухших и синих, оттащили в сторону. Еще троих покалеченных осторожно перенесли подальше. У одного были переломаны ноги, и кости страшно топорщились кровавой кашей. Он был без сознания. У двух других оказалось сломано по руке.

– Что это было? Откуда вылезло это чудовище? Каким образом оно пробралось незаметно через лагерь к нам в шатёр? Почему его никто не увидел? – вопросы сыпались из атамана, как горох из дырявого мешка.

Кудыма, Гондыр и Ингрельд переглянулись между собой: стоит ли говорить Волчьему хвосту правду? Кудыма едва заметно покачал головой. Атаман и его люди – случайные попутчики. Зачем им знать лишнее!

– Нет, атаман, нам не ведомо.

– Послушайте, не водите меня за нос! Змея хотела убить тебя, Кудыма. Именно тебя. Мы её интересовали постольку-поскольку.

– Атаман! Мы не напрашивались к тебе в гости. Ты сам привёл нас сюда, попросив о помощи. Но кое-кто в этом мире заинтересован в том, чтобы мы исчезли. Так что под удар попал и ты. Хочешь – мы уйдём. Прямо сейчас. Но рассказать тебе, что и почему, мы не имеем права. Это не наша тайна. Мы сами ошеломлены тем, что произошло. Никто из нас не думал о таком – Кудыма жёстко посмотрел в глаза атаману. – Если нас теперь, на дальних подступах, так торжественно встречают, то что же будет, когда мы доберёмся до места? – теперь Кудыма обращался уже к своим друзьям. – Ладно, пойду посмотрю раненых.

– Что делать со змеем, шаман?

– Сожгите. Лучше не в лагере. Пепел соберите и закопайте поглубже. Атаман, распорядись, чтобы к вечеру поставили шаманский чум. Камлать буду.

– Добро. Да и к вылазке готовиться надо. Надеюсь, она не отменяется? Прогонять я никого не собираюсь. Мнения своего не изменил. Что я, баба что ли, чтобы из-за всякой мелочи склоку разводить? Или вы считаете, коли я разбойник, значит без чести и достоинства? Что же это вы?

– Нет, атаман. Мы по-прежнему готовы помочь тебе. Ничего не изменилось. Делай, что должно. И пусть будет, что будет. А вот насчёт разбойников ты нелепость сказал. Мы-то сами – кто?

– Не слова, а золото! Да будет так.

Кудыма подошёл к покалеченным в схватке со змеёй воинам. Крикнул Гондыру, чтобы тот принёс его походный мешок и чистой воды, лучше – родниковой. Кроме того, чтобы не забыли принести ему короткие, ровные дощечки и неширокие полосы материи. Пусть хоть из-под земли достанут.

Осмотрел раны. У одного воина была перебита лучевая кость, сломанные концы которой, прорвав кожу, торчали белыми краями; другой бережно поддерживал кисть, вывернутую под неестественным углом.

Раздробленные в кровавую кашу коленные чашечки лежавшего без сознания на земле человека смотрелись жутко.

С котомкой в руках подошёл Гондыр, и с ним – Волчий хвост.

– Ну, что?

– Этих двоих я вылечу. Кости срастутся быстро. А вот этот – не жилец. Либо придется калечить его. Очень скоро образуется трупная гниль, она пойдёт вверх по кровотокам и начнёт пожирать тело. Страшно мучиться будет. Чтобы этого не случилось, необходимо отрезать ему ноги. В целую кость эту кашу уже не сложить. Отрежем – сохраним жизнь. Только с отрезанными ногами, да ещё выше колен, как он жить будет?

– И ничего нельзя сделать?

– Нет.

Волчий хвост со вздохом опустился на землю. Положил голову раненого к себе на колени:

– Дайте ему в руки меч. Он воин. И должен погибнуть, как воин – с оружием в руках.

В потную ладонь вложили меч. Атаман вынул нож и вонзил его в сердце несчастного. Тело дёрнулось в конвульсии и застыло.

– Унесите к остальным на костёр.

Тем временем Кудыма достал из мешка баклагу. Помочил чистую тряпочку тёмно-зелёной, сильно пахнувшей травами, густой жидкостью.

– Терпи, боец, атаманом будешь, – обратился он к тому, у кого сломанная кость торчала наружу. Промыв водой разрыв, сильным движением вставил на место торчавший обломок и тут же плеснул на рану отваром. Пошевелил скрипевшую в разломе кость, устанавливая её правильно. По бледному лицу воина крупным градом катился пот. Шаман обернул намоченной тряпочкой место перелома, поверх нее наложил принесённые ему Гондыром дощечки и затянул их лоскутами разорванной на полосы чьей-то рубахи.

– Ну, вот и всё. Через месяц девок щупать будешь.

Второму, терпеливо дожидающемуся своей очереди, вправил кисть. Затем так же обернул ее пропитанной жидкостью тряпочкой и укрепил дощечками.

Оба воина с радостным изумлением посмотрели друг на друга. Боли не было! Места переломов словно посыпало инеем.

Кудыма улыбнулся.

– Нет, ребята, боль еще вернётся. Только завтра. Она вам ещё надоест. Но ничего. Вам ли привыкать терпеть боль? Этот настой быстро заживляет раны. Тебе через седмицу можно будет убрать дощечку. А тебе придётся десять дней с ней походить. Потом на рану плесканёшь настоя, снова замотаешь тряпицей, да ещё десять дней походишь. Но уже без дощечек. Всё ясно? А потом и по девкам побежишь. Проверишь на их титьках да задницах, как рука твоя действует. Если хорошо сжимает и хлопает, значит снова готов к боям.

Все вокруг рассмеялись.

Кудыма отлил настоя в баклагу воина.

Жизнь в лагере пошла своим чередом. Убитых сложили на помост, кое-кто устанавливал для атамана новый шатёр, другие разжигали костры для приготовления обеда. Несколько человек с натугой вытаскивали мёртвую гадину из лагеря, чтобы сжечь её где-нибудь подальше. Звонко перекликались в кузнице молотки.

Небо потихоньку заволакивало тучами.

IX

Утро выдалось холодным и промозглым. Тяжёлые серые тучи без просвета затянули небо до самого горизонта. С низких небес сыпал дождь не дождь – какая-то мерзопакостная, пробирающая до костей морось, обволакивавшая всепроникающей влагой. От сырости невозможно было укрыться ни в лесу, ни под крышей избы. Редкие, резкие порывы холодного ветра будоражили рябью воды Камы, глухо шумела чащоба.

Под ногами хлюпала и чавкала жирная, смачная грязь, налипая огромными, пудовыми комьями на сапоги и лапти, неохотно, с трудом стряхиваясь и снова налипая. Воины шлёпали по размытой дороге молча, угрюмо. Лишь изредка раздавалась короткая, злая брань, когда кто-нибудь оскальзывался или засасывающая ледяная жижа наполовину стаскивала обувь. Когда же воин, люто ругаясь, дёргал ногой, жижа неохотно, с утробно чавкающим звуком, отпускала жертву.

Впереди колонны, изображая богатых варяжских купцов, ехали на конях Ингрельд и Гондыр. Рядом с ними, тоже верхами и в нарядной одежде – ещё двое ватажников яркой восточной внешности, прикидываясь то ли арабами, то ли персами, или – кто их там разберёт.

Вслед за ними хлюпали грязью тридцать воинов в лёгких кожаных доспехах, среди которых первыми шли Щука и Волчий хвост. У каждого был щит; на наконечники копий надеты промасленные кожаные мешочки, сберегающие острые жала от влаги; топоры и мечи были также аккуратно перевязаны промасленными тряпочками. Далее шли провожатые, осторожно ведя на поводу четыре десятка коней. На каждого из коней было возложено по два тюка, под видом «товара», на самом же деле тюки были набиты овсом и сеном на корм лошадям. Под ними были спрятаны мечи и луки. Кроме того, на лошадях закрепили походные котлы и прочую необходимую в дороге мелочь.

За лошадьми месила грязь группа стражников в роли «охраны каравана». За «охраной» плелись носильщики с тюками на плечах. А замыкал это длинное карнавальное шествие плотно сбитый отряд из сорока человек. Все воины без исключения имели луки, хотя тетивы наброшены не были – не стоило её портить по такой погоде. Да и сами луки были обёрнуты берестой. Даже в случае внезапного нападения накинуть тетиву для опытного воина не составит труда.

Такое многолюдье никого не удивляло. Купцы нередко объединяли свои караваны, впоследствии их пути расходились, кто-то находил новых попутчиков, кто-то – нет. По этой колонне сразу было видно, что вот, едут, объединившись четыре купца. Если товар дорогой и его много, не стоит экономить на охране. В пути всякое может случиться. Не только разбойники, но и иные мелкие князьки со своими дружинами порой обчищали караваны. Да и, в конце концов, сами купцы, бывало, в глухих местах грабили своих собратьев не хуже разбойников. Словом, бережёных боги берегут.

Но, в общем, ватажники прекрасно понимали, что на такой большой и хорошо охраняемый караван может напасть только большая и хорошо организованная шайка. Вот, например, такая шайка, как их. Правда, здесь, в этих краях, кроме них, других разбойников не водилось. Сами же всех, слава богам, и разогнали. Кому нужны соперники? Таких соперников без лишних разговоров вешают на ближайшем суку либо на кол сажают.

Правда, пошаливают иногда случайные залётные гости. Но по мелочи. Чёрная слава атамана по кличке Волчий хвост далеко известна. Даже когда он сам изволит шалить далеко от этих мест, те обычно помалкивают. Такой ватаги, как у него, ни у кого нет: железная дисциплина, ярость, жестокость, жадность его дружинников известна всем. Ведь одной численности мало. Бывают разбойничьи ватаги и побольше числом, только толку от их числа мало. Все еще помнили, как Волчий хвост, в короткой кровавой схватке, разогнал ватагу Короеда, у которого людишек было втрое больше, чем у атамана. Слишком уж лютые и опытные воины подобрались у Волчьего хвоста. Короеда, что пытался помешать налёту ватаги Волчьего хвоста, ибо считал те земли своими, изловили и распяли, содрав предварительно кожу на руках и ногах. Чтобы дольше мучился.

К вечеру дождь утих. Уже почти в полной темноте, на какой-то поляне возле глухо звенящего ручейка, встали на ночёвку. Насквозь промокшие люди, тихо бранясь, натаскали волглого хвороста, на скорую руку развели костры. Развьючили, обтёрли коней. Спутав им ноги, отпустили пастись. Сами занялись ужином. В нескольких походных котлах сварили жидкую кашу. Трапезой им удалось немного скрасить этот по-осеннему ненастный день. Огонь разгорелся, горячее варево взбодрило людей, их перестала бить дрожь. От одежды повалил пар. Резко запахло немытыми телами, нестиранными портянками, дёгтем, кожей и чем-то ещё, неуловимо едким, тем, что присуще любому лесному человеку или страннику. Поужинав, кое-как укладывались спать на мокрой земле. Однако толстый слой мха настолько пропитался влагой, что людям казалось, будто они ложатся в воду. Зябко ёжились, прижимаясь друг к другу, пытаясь хоть как-то сохранить остатки тепла от ужина и костра.

Ночью ударили первые в этом году заморозки. Тоненькая паутина инея накрыла белым кружевом поляну, засеребрила листву на берёзах, иголки на елях и соснах. От ручья поднимался пар, и в лесу, меж стволов, и по поляне стлался плотный туман.

Пахло свежестью. Небосклон прочистился, засинел глубиной.

Среди потягивавшихся после сна ватажников Щука нашёл Ингрельда и Гондыра. Свей, раздевшись до пояса, хохоча, разбил в глубокой промоине тонкий ледок, и теперь плескал себе на лицо и плечи ледяную, прозрачную воду, растирая широкие, как двери, плиты своей груди. Валуны мышц вздувались и перекатывались при каждом его движении, валиками сильного пресса блестел мокрый живот. Стоявшие вокруг него воины улыбались. Однако никто из них не рискнул повторить подвиг варяга столь холодным утром.

– Доброе утро, Ингрельд!

– И тебе утра доброго! Не хочешь освежиться? Водичка – чудо!

– Нет, боюсь насморк подхватить. Как я, гнусавя, командовать буду? – улыбнулся Щука.

Свей расхохотался:

– И то верно. Я вот не подумал. Действительно, грянет бой, а у тебя сопли – до земли и обратно. Поскользнёшься ещё.

– Ладно, шутки в сторону. Ингрельд, когда будем проходить около фактории, и если вас, купцов, будут приглашать туда, этого делать не стоит.

– Почему? Я лично не откажусь набить брюхо за чужой счёт.

– Не стоит. Если завяжется беседа – а она завяжется, – кого будут изображать наши восточные купцы? Вдруг там найдётся человек, говорящий по-арабски или по-персидски? Что тогда? Словом, просто издалека приветственно помаши рукой. Пройдём мимо, без задержек. И учти: в крепости всё равно дадут дым. На всякий случай. Но дым дыму рознь. Дадут не тревогу, а предупреждение, что прошёл крупный караван с многочисленной охраной. Если сунемся в крепость беседы беседовать, нашу хитрость на раз раскроют. Тогда пошлют сигнал беды. Из деревни увидят – тут не так далеко. В деревне же – не только воевода с войском, но и посол с охраной. Недалеко – стойбище хазар. Поэтому не дури. Наберись терпения. Всему своё время. Сейчас главное – посольский обоз захватить.

– Да ладно, ладно, понял я.

День обещал быть чудесным. Лёгкий, пока ещё прохладный, ветерок, переносил паутинки, сбивал тяжёлые капли растаявшей росы, сгонял сырой, промозглый туман в ложбинки и овражки. По кустам, по полянам и в лесу звонко зачирикали мелкие птахи, радуясь поднимающемуся солнцу.

Наскоро позавтракав сухарями и, запив их водой из ручейка, люди бодро, с шутками, становились в походную колонну. Всех немного лихорадило от предчувствия жаркой схватки и богатой добычи.

Грязь на дороге за ночь подморозило, и, по сравнению со вчерашним днем, шагалось легко. Шли слаженно, ровно. Отдохнувшие за ночь кони резвились, готовые в любой момент сорваться и понестись.

Через час дорога вынырнула из леса и пошла обрывистым берегом Камы. Вода серебрилась в лучах восходящего солнца, резала глаза нестерпимым блеском. Лес отодвинулся в сторону, встав синеющей дымкой на расстоянии в три-четыре полёта стрелы, уступая место заливным лугам. Пересекли обходную дорогу вокруг болота. Впереди послышался частый перестук топоров, прерываемый редким уханьем, будто великан со всей силы колотил подошвой чудовищно громадного сапога о твёрдую землю.

Когда наконец-то почти подошли к фактории, то глаза у Волчьего хвоста по мере приближения к ней всё расширялись, пока не стали величиной с блюдца. Не далее как месяц назад на этом месте находился край болота. Теперь же здесь топорщился, точно первый зуб младенца, плотно утрамбованный, крутой холм не менее чем всемеро выше человеческого роста. Щука встревожено поглядел на изумлённоё лицо атамана и негромко присвистнул.

Перед ними, во всей своей красе, действительно предстал крепкий орешек.

X

На холме стоял частокол из плотно подогнанных, ошкуренных вертикальных брёвен. Верхушки были грубо отёсаны, но их острия торчали ровно и грозно, словно зубы дракона. Брёвна в лучах восходящего солнца отливали мягким молочным светом. Пронзительно и сладко пахло смолой, свежей стружкой и дёгтем – всем, чем обычно пахнет любая новая постройка из дерева.

Над главными воротами, которые были обращены в сторону леса, нависала башня с козырьком для лучников. Ещё одна башня возвышалась посредине стены, со стороны реки. Эти стены были пока еще не достроены. Они обступали холм со стороны берегов Камы и леса. В данный момент вбивались брёвна со стороны болота. И хотя было раннее утро, работа уже вовсю кипела. В заранее вырытую лунку вставляли отпиленное по размеру бревно, несколько человек, хватаясь за верёвки, поднимали на распорках тяжёлую бадью-бабу, затем резко ее отпускали. Раздавался глухой, мощный звук: «бум»! И так до тех пор, пока бревно не входило в землю на нужную глубину. Отступив на три шага внутрь крепости, вколачивалось следующее бревно, на две трети пониже первого. Затачивали, вначале грубо, вершину внешнего из них, затем в образовавшееся между ними пространство засыпали и утрамбовывали землю, поверх которой настилали толстые доски, сооружая таким образом площадку для защитников. С такой площадки будет удобно, скрываясь за частоколом, разить стрелами, метать камни, колоть копьями, рубить мечом и топором, а двойные стены, с утрамбованной между ними до состояния камня прослойкой из глины и песка, невозможно ни поджечь, ни пробить тараном, ни разбить из камнемётов.

Землю, глину и песок для возведения холма и прослойки для стен забирали шагах в ста отсюда, на месте бывшего заливного луга, отчего на месте луга теперь глубоким зевом зиял гигантский котлован. Он был ещё сухим, но с приходом весны непременно должен наполниться водой, образовав глубокий искусственный пруд.

На берегу, на сваях, белела новенькая пристань. Франки сгладили часть обрывистого берега реки, шириной шагов в тридцать-сорок, и теперь пологая дорога, разрезая обрыв и пересекаясь с караванным путём, поднималась по холму, где упиралась в стену с башней, далее поворачивала налево и шла вдоль стены до главных ворот.

На пристани разгружались два широких судна. Товар грузили на повозки, волы неторопливо волокли их вверх. Опытным взглядом Ингрельд оценил, что эти судна годны не только для перевозки людей и обычного груза, но способны принять на борт коней. Добрые были корабли – хоть тихоходные, но вместительные и прочные.

Нанятые в окрестных деревнях крестьяне трудились слаженно, дружно, быстро. Очевидно, хорошо им было заплачено, раз так старались. Издали стройка напоминала муравейник: кто рубил деревья, кто распускал стволы на доски, кто тянул либо толкал ошкуренные брёвна в крепость. В воздухе время от времени раздавалась бойкая брань, без которой в таком важном деле не обойтись. А как же иначе? Крякнешь крепкое словцо, глядишь – и работа легче идёт! Да и на душе веселее.

Когда работы закончатся, эта крепость-фактория действительно станет практически неприступной. С двух сторон она окружена болотом, с третьей стороны прудом, с четвёртой – рекой. Таран к стенам или башням подкатить из-за холма невозможно. Даже к главным воротам, ибо дорога идёт там с достаточно большим уклоном. Да и добраться до этих ворот можно только вдоль стены, откуда нападавших просто перестреляют из луков. Камнемёты установить можно только за прудом. Расстояние большое, камни будут бить в стены на излёте, слабо. Большую силу для штурма скопить негде, слишком маленькие площадки для накопления войска, что пойдёт на штурм.

Даже теперь, пока еще недостроенную, взять эту факторию на копьё будет ох как непросто!

Неужели же булгарский князь не понимает, что он натворил, дав чужим разрешение вести строительство на своей земле? Ведь булгары и сами могли бы построить подобное. Это и для торговли хорошо, и для укрепления власти, и для отражения набегов, и могло бы послужить базой для организованного уничтожения разбойников, а также для сбора налогов. Теперь же здесь укрепятся франки. Как потом своё просить назад? Военной силой? Вот только хватит ли её, этой силы? Несмотря на то, что империя франков отсюда далеко, перекрыть водный путь будет очень сложно. Под шумок, потихоньку укрепляясь, потихоньку добавляя войска, впоследствии они смогут хорошо развернуться.

Начнут с малого – получат с ближайших деревень коммендации[29]. Франки возьмут обязательство защищать крестьян от разбойников, от княжеского беспредела при сборе налогов, а также – платя звонкой монетой, будут покупать у крестьян скот и овощи, поставляя деревне нужные ей товары. Тем более что нынешний булгарский князь гребёт только под себя. Подданные его разоряются, многие из них голодают, а ему всё мало. Хотя давно известно, что тот, кто перестаёт заботиться о своих подданных, получает вместо них разбойников. Уходят люди от лиха да сами лихо творить начинают. Недаром в совсем ещё недавно благополучной Булгарии развелось так много шаек лихих.

Так что, прибрать к рукам пару-тройку близлежащих деревень франкам труда не составит. А там – как известно, курочка по зёрнышку… Поставят вдоль реки, теперь уже никого не спрашивая, ещё столько же крепостей, а правителями назначат ко́нтов[30], что подчиняются лишь франкским законам. Возникнет государство в государстве. А этим ребятам, в своё время покорившим Галлию и разбившим сам Рим, а позже – захватившим почти всю Европу, палец в рот не клади! Развалят изнутри Булгарию, начиная вот с такого малого, повергнут в вассальную зависимость. Ведь у Хазарского каганата пик могущества уже прошёл. Он отступит. Хазарам сейчас удержаться бы на своих коренных землях. Давят на них с севера славяне, с востока наступают неведомые племена, да и ромеи с арабами тоже не теряются.

Со сторожевой вышки сразу обратили внимание на выползающий длинной гусеницей большой караван. Оценили количество воинов, качество доспехов. Вверх потянулась тонкая струйка дыма: это был не сигнал тревоги, а всего лишь предупреждение о том, что навстречу посольскому обозу движется крупный караван с многочисленной и хорошо вооружённой охраной. Предупреждён – вооружён. В деревне дым заметят непременно – уже не раз проверенно, тем более что утро сегодня ясное, – а там уж – как решат: может, за деревенским частоколом отсидятся, а может, и выступят навстречу. Посол спешит. Скоро осень, а путь неблизкий. Вот они в фактории тоже торопятся разгрузить прибывшие намедни корабли от товара, освободить место для посла и сопровождающих его воинов.

Того, чего так опасался Щука, не произошло. На караван никто почти и внимания не обратил. Своих забот, что ли, мало? Идут купцы, ну и пусть себе идут. Они нам не мешают, а мы – им. Свежие новости, если нужно, посол расскажет. К его прибытию надо только обед сготовить, да велеть воинам прибраться в казарме, а то из-за строительства в казарме грязь, вонь давно нестиранных портянок и рубах, запах прокисшего пива, дешёвого вина и крепкого мужского пота. Пока фактория не достроена, челяди почти нет: лишь четыре толстозадые тётки да конюх с кузнецом. Так что, сами, своими ручками, к копьям да мечам приученными, а не к тряпкам и веникам. Но что делать? Жизнь со временем наладится, а пока придется переждать. Опять же товар надо принять, что из родных мест по воде кораблями прибыл, распределить. На стройке скоро самый разгар рабочего дня наступит.

Пока проходили мимо крепости, Щука зорко наблюдал за укреплением, искал слабые стороны и… не находил. Но брать на копьё всё равно как-то надо! Тут ему пришла спасительная мысль: может, не стоит искать сложных путей? На самом деле гораздо проще, чем кажется. Вон Гондыр – пока остальные соображали, как миновать крепость, какой удивительно простой план предложил! И ведь этот план сработал! Так зачем голову ломать над всякими хитростями военными? Сейчас главное, пожалуй, чтобы никто из обоза живым не вырвался и не предупредил франков об опасности.

Караван прошёл мимо крепости и втянулся в узкий перешеек между рекой и болотом. Гадко запахло гнилью. Слева, насколько хватал глаз, протянулось пространство мёртвой воды с торчавшими из неё высохшими кочками и редкими трухлявыми берёзами на них. Местами плавали поля ряски. Громко квакали лягушки, вились облака гнуса.

Как только отошли от стройки на расстояние в несколько полётов стрелы, Волчий хвост остановил «караван». Выбрав широкую площадку, он приказал натянуть тетивы, вынуть стрелы и быть готовыми к нападению. Но начинать следовало только по его приказу, не ранее! Арбалетчикам было велено, не отвлекаясь на другие цели, бить только по самому послу и его оруженосцам – валетам.

XI

Ждать пришлось недолго. Посол решил продолжать путь, несмотря на предупреждение. Действительно, если он будет шарахаться в страхе от каждого каравана, то так никогда не достигнет родных пенат.

Посол Его Величества Людовика II Немецкого граф Саксонский уже в третий раз ехал этой дорогой, улаживая дела с дальними государствами. Это благодаря его стараниям строилась теперь фактория в Булгарии. Жадность местного князя затмила ему глаза. За золотые монеты, что граф щедро сыпал князю в сундук, и льстивые, медовые речи – князь разрешил постройку не просто фактории, а целой крепости с гарнизоном из франков. Хазарам по большому счёту было всё равно, хотя кагану и пришлось тоже отсыпать немало золота и, кроме того, подарить этому разжиревшему вонючему варвару роскошный шлём ромейской работы. Булгария платила хазарам дань, номинально числясь в вассалах, говоря европейскими понятиями, но фактически являясь самостоятельным государством. Хазары же не лезли во внутренние дела княжества.

Посол на этот раз ездил к халифу в Самарру[31]. Арабы заинтересовались поставкой франкского оружия. Мечи и кольчуги с севера ценились ими высоко, и по праву. Только вот доставить такой груз было задачей не из легких. Ромеи, ведя частые войны с Халифатом, оружие через свои земли не пропускали. Приходилось искать обходные пути. Важной вехой в этом дело стало теперь строительство фактории, в которой можно было тайно складировать мечи и доспехи для их дальнейшей транспортировки на юг, минуя империю греков – Романию[32].

Торговые дома Восточно-Франкской империи: Ульфберт, Ингельрехт, Хильпрехт и Симерхлиис – более чем благосклонно отнеслись к стараниям графа: ссудили его несколькими виноградниками на десять лет, отблагодарили золотой и серебряной монетой. У них были далеко идущие цели: под шумок можно было смело нарушить запрет Карла Великого, 805 года от Рождества Христова, наложенный на продажу славянам и кочевникам мечей и доспехов, причинявший торговым домам немалый убыток, ибо данный запрет продолжал действовать и при сыне Карла Великого – Людовике Благочестивом. Эстафету подхватил внук великого императора – Людовик II Немецкий, чьё королевство граничило со славянскими землями, не раз подвергаясь опустошительным набегам со стороны свирепых восточных соседей.

Теперь, официально отправляя вооружение для Халифата, можно подбросить в эти караваны и неучтённый товар – тот, что для славян, аров, булгар, хазар. Эти заплатят большие деньги за столь нужные им вещи. И не только деньги, но также дадут меха, рыбий зуб. Что с того, что этими мечами они будут убивать франкских воинов, женщин, детей, стариков во время своих набегов? На то она и война. Что же теперь, из-за этого выгоду упускать? Какая глупость! Кто там вопит о продажности торговых домов, которые якобы не любят родину? При чём здесь родина? Кто там вопит, что деньги от продажи оружия врагам королевства пахнут кровью убитых франков? Неправда – деньги не пахнут. А правда в том, что денежка к денежке бежит, денежка счёт любит.

Королю Людовику II Немецкому срочно понадобились деньги. Весной назревала очередная война между наследниками императора Людовика Благочестивого. Каким бы неожиданным это ни казалось, но, некогда могущественная, единая империя франков, созданная железной рукой Карла Великого, теперь развалилась на три королевства: Западно-Франкскую, с королём Карлом II Лысым; Срединное королевство, с королём Лотарем I, и Восточно-Франкское королевство с Людовиком II Немецким. Хотя формально старшинство принадлежало Лотарю I, но единоутробные братья грызлись меж собой, как злобные псы.

А тут ещё эти славяне под боком. Военные экспедиции результатов пока не дают, хотя и сдерживают натиск славянских племён на запад. Одно хорошо – нет между славянскими племенами согласия – люто воюют они друг с другом. И это хорошо для империи. Дай только срок – все будут прижаты к ногтю! И дело по упрочению и расширению империи, завещанное своим потомкам Карлом Великим, будет продолжено. А пока… а пока – в империи, после смерти Людовика Благочестивого, нужно установить порядок. И на роль императора лучше всего подходит Людовик II Немецкий. Только вот почему-то другие двое других – Лотарь I, который, правда, уже имеет титул императора, и король Карл II Лысый – признавать этого не хотят.

И вот, снова назревала очередная склока между ближайшими родственниками. Опять возникала необходимость закупать оружие, скот для провианта, а также нанимать дополнительное войско. За год до того король уже успел собрать все налоги со своих подданных за два года вперёд. Бароны начали проявлять недовольство. Конечно же, они – лишь его вассалы, присягнувшие ему в верности, и перед ним, сюзереном, у них есть свои обязательства. Но есть и свои права, в частности – уплачивать налоги, четко определённых размеров и в назначенный срок. Если сюзерен постоянно нарушает права своих подданных, поданные могут от него и уйти, либо заставить, как плохого правителя, снять корону. Кругом слышался ропот и плохо скрываемое недовольство. Собранные не в срок налоги и так уже привели к резкому падению платёжеспособности населения, а значит, и упадку торговли. Ремесленные цеха, купцы, а также феодальная знать несли существенные убытки.

Но что же было делать? В казне опять скреблись одни мыши. Тогда король, втайне от своих подданных, решил занять деньги на стороне, ибо торговые дома и ростовщики Восточно-Франкского государства на этот раз отказались ссужать золотом Его Величество. Людовик рискнул частным образом обратиться к арабским ростовщикам, поскольку греки драли слишком большие проценты. Доверенным лицом уговорил стать графа, коему вручались широкие полномочия в процессе данных переговоров, в частности, право заверения от своего имени хороших процентов по ссуде, больших налоговых льгот в торговле и передачи некоторой части лично принадлежавших королю земель в аренду сроком на пять лет тому, кто предоставит ему нужную сумму.

Всё это было написано минускулом[33] в капитулярии и скреплёно королевской печатью. После тайных частных переговоров граф нашёл нужного человека в Эль-Фустате[34]. Некий еврейский ростовщик польстился на королевские обещания – почему бы и не рискнуть крупной суммой ради еще большей выгоды? Если всё сложится, как обещано, его состояние увеличится в четыре раза! Только вот дальняя дорога пугала. Однако ехать нужно было обязательно самому, иначе – кто вступит в права на арендованные земли и проследит за статьей дохода? Только лично, только сам. Подобные дела нельзя доверять никому.

Купец вёз в дальние края индийские пряности, ценнейшее розовое масло, притирания, женские украшения, тяжёлый кавалерийский доспех, несколько рулонов отличной ткани из шерсти цвета индиго, которую скупил у своего разорившегося соседа, отрезы шёлка, ну и всякого другого по мелочи. Всё это он планировал продать в Городище и перезимовать там, а по весне дёшево закупить такую дорогую в их краях меховую рухлядь. Так как он останется на зиму, то и по весне будет первым серьёзным покупателем у туземцев. Значит, сможет сторговать меха и рыбий зуб у них много дешевле, чем когда торговля развернётся в полную силу.

И ростовщик, и купец, каждый по-своему, сумели напроситься к посланцу короля в попутчики. Купец подарил ему кусок дорогого шёлка, а ростовщик пожертвовал некоторой денежной суммой. Все остались довольны совершённой сделкой. Как-никак, а граф ехал в сопровождении отряда из пяти валетов-оруженосцев и сорока воинов. Ростовщик имел троих хорошо вооружённых сопровождающих, а купец – семерых охранников, не считая вожатых.

Итак, три месяца назад семьдесят человек выехали из Эль-Фустата, каждый по своим делам: граф – императорский посланник, ростовщик и примкнувший к ним богатый купец. Дорога одна, охрана одна, судьба одна. Люди разные.

Передвигались не спеша – берегли коней. Путь предстоял неблизкий. В чистом поле на ночь старались не останавливаться. Вот, к вечеру дотянули, несмотря на дождь и раскисшую дорогу, до очередной деревни. Отсюда до фактории оставалось рукой подать. Там уже должны были стоять два франкских корабля. На них они поднимутся до Городища, а дальше – снова пешим ходом.

В это злополучное утро выехали своим обычным порядком, который успел выработаться за полтора месяца пути. Впереди всех маячил дозор из троих человек. Во главе основного отряда тяжело печатали шаг десять тяжеловооружённых копьеносцев, за ними всхрапывали огромные рыцарские кони, гордо неся могучих седоков. Вслед за графом и его оруженосцами тащились два вола, пуская тягучую смолу слюны: они катили крепкую, тяжёлую повозку с ответными дарами халифа Его Величеству. За повозкой, в окружении стражи из троих человек, подпрыгивал в своем седле тощий ростовщик, тянувший на поводу мула с двумя перемётными сумами на спине. Далее следовал купец со своей охраной и провожатыми. Каждый из провожатых тянул за собой по паре лошадок, гружённых тюками с товаром. Замыкал всё это шествие отряд из тридцати конных воинов.

В предчувствии скорого окончания пешего пути, люди и кони шли бодро, дружно. Все старались поскорее проскочить это унылое место, где с одного бока гнетёт близость заросшего ряской, вонючего болота без конца и края, с другой – пугает своей крутизной речной обрыв, а под ноги стелется слабо просохшая, разбитая бесчисленными конскими и человеческими ногами, узкая лента дороги. Однако жизнь наша состоит из полос чёрных и полос белых. Какая и когда из них наступит – даже богам не всегда ведомо.

XII

Примерно на середине пути дозор наткнулся на встречный караван. При этом караван никуда не шёл – вооружённые люди стояли и сидели, перегородив перемычку. На узкой полоске вблизи болота паслись кони, тюки носильщиков были свалены кучей прямо на дороге. Что-то неуловимо странное было в этих людях. Угрозой и смертью веяло от них.

Старший дозора, опытный и старый воин, всем своим нутром почувствовал опасность, так, что мороз пробежал по коже, вздыбив на ней волосы. Он положил руку на рукоять меча, с тревогой оглянувшись на идущий за ним обоз. Однако, пересилив себя, приосанился, убрал руку с рукояти, вскинул её вверх, привлекая к себе внимание, и властно приказал:

– Отойдите в сторону! Дорогу посланнику Его Королевского Величества Людовика II Немецкого графу Саксонскому!

На него с безразличием взглянул богато одетый купец и, лениво махнув рукой, что-то громко сказал на языке, который дозорные не поняли. Видимо, приказывал отойти людям на обочину и пропустить знатную особу. Действительно, люди сошли на обочину, отойдя на несколько шагов в сторону болота, и развернулись цепочкой вдоль дороги. И такая волна угрозы исходила от этих людей, что дозорные решили придержать коней и дождаться остальных попутчиков, двигавшихся позади них шагах в ста. Старший дозора попытался заговорить со встречными людьми, но тщетно – все угрюмо молчали. Только один из них, тот, которого они приняли за купца, покачал головой; да недобро усмехнулся, поигрывая басовито гудящей тетивой гигантского лука, стоявший за спиной купца лучник в блестящей кольчуге и накинутой поверх неё волчовке. Купец что-то тихо сказал ему, и тот, утвердительно кивнув, прищуриваясь, посмотрел на приближающийся караван.

У дозорного стало вдруг тоскливо на душе.

Как только обоз начал медленно продвигаться вдоль выстроившейся шеренги, Волчий хвост скомандовал:

– Товсь! Стрелы на тетиву! Держать цель! Залп! Залп! Залп!

Сотни стрел в упор накрыли франков. Дико взвизгивали и жалобно ржали искалеченные лошади, вскрикивали и валились на дорогу убитые и раненые люди.

Пятка и три арбалетчика били только по оруженосцам, одетыми в тяжёлые сплошные доспехи. Стрелы, выпущенные из обычных луков, не пробивали доспехи высшего качества даже в упор. Пятка из своего мощного дальнебоя и арбалетчики пытались найти уязвимые места. Но стрелы и арбалетные болты соскальзывали с пластин, лопались, разлетаясь в щепу. Но вот одна из стрел ударила в сочленение доспеха и шлема. Один из оруженосцев с лязгом завалился на дорогу, выронив штандарт, выгнулся дугой и в агонии засучил ногами.

Оставшаяся четвёрка валетов и трое тяжеловооружённых пеших копьеносцев окружили графа, прикрыв его щитами и выставив перед собой тяжёлые длинные копья. Покрытые с боков и спереди кожаными доспехами, металлическим кринетом по гриве и гребню шеи, рыцарские кони представляли собой ходячие крепости. Конь графа имел полный пластинчатый доспех: фланшард, накрупник, кринет, шанфрон и пейтраль[35] создавали непреодолимую преграду не только для стрел, но также ударов секир, мечей, топоров и копий.

Двенадцать ещё не сбитых с коней воинов в конце обоза попытались, сгруппировавшись в один кулак, ударить во фланг расстреливающей их цепи, чтобы смять её, заставив сражаться в невыгодных для себя условиях. Происходи это на широком поле – таран из тяжёлых всадников разбил бы, разбросав в стороны, всех на них напавших. Но за стрелявшими лучниками почти сразу начиналось болото, а перешеек был узок и неудобен. Лишь только воины, кинув в карьер коней, сошли с перешейка, как тут же завязли в липкой грязи. Под тонким слоем травы, что протянулась вглубь болота шагов на тридцать-сорок от обочины, скрывалась вязкая жижа. Пеших людей трава ещё худо-бедно держала, но под всадниками лопнула и расползлась. Это была ещё не топь, однако кони сразу же провалились по брюхо и неподвижно встали. Немного загнувшаяся в сторону и отступившая цепь ватажников продолжала спокойно и хладнокровно расстреливать франков в упор. За суматохой боя никто не заметил, как последний франк сумел удержать коня, развернулся и погнал его в деревню за подмогой.

Ещё одним, сумевшим вырваться из зоны обстрела, оказался ростовщик – прикрываясь от ливня стрел другими людьми, он пробирался по самой кромке обрыва. В ужасе раскрыв рот, пихнул коня пятками. За ним следом послушно засеменил мул. Кудыма свистнул, указав Пятке цель.

Лучник вскинул гигантский лук. Выпустил три стрелы. Первая стрела по оперение воткнулась в круп коня. Конь взбрыкнул. Ростовщик выпустил повод мула, и тот продолжил неторопливо семенить по дороге сам по себе. Второй стрелой Пятка поразил коня точно под деревянное седло, в поясницу, третьей – перебил скакательный сустав. Конь, всхрапнув, упал, задёргался и раздавил ростовщику ногу. Тот от боли потерял сознание. Мул пробежал ещё немного и встал.

Вскоре всё было кончено. На дороге и вдоль неё валялись утыканные стрелами люди и кони. Кто-то ещё стонал, кто-то посылал проклятия, кто-то слабым голосом молился. Но всё ещё продолжали щёлкать тетивы, и стрелы с треском расшибались о рыцарские доспехи и щиты. Наконец Волчий хвост воскликнул:

– Прекратить стрелять!

Затем обратился к рыцарям:

– Эй, вы! И этот, как там тебя, граф Саксонский, слушайте меня! Хрен с вами, живите пока. Однако монетами, доспехами, оружием и конями придётся вам пожертвовать в пользу малоимущих, бедных и убогих, – атаман нехорошо усмехнулся; вокруг него злобно рассмеялись ватажники.

Валеты расступились, и вперёд выехал граф:

– Дьявол вас всех забери! Кто ты такой, что позволяешь себе напасть на королевского посланника? И ещё дерзишь при этом! По тебе, разбойник, плачет самая высокая берёза и грубая толстая верёвка без смазки! А ну назовись!

– Если я назовусь, тебе что, легче станет? Хорошо. Будь по-твоему. Я – атаман этих разбойников, по прозвищу Волчий хвост. Решай, граф: либо мы вас сейчас уничтожим, либо свяжем крепко-накрепко и оставим здесь. Пусть без портков, но живых и здоровых. Клянусь честью. Караваны здесь не редкость. Так что, долго комаров кормить не придётся.

– А у тебя, разбойник, есть честь, что ты ей клянёшься?

– Она есть, граф, у тех, кто понимает, что такое честь. Я понимаю. А ты?

– То есть, ты хочешь сказать, что напав на нас неожиданно и расстреляв из луков в упор, ты человек чести?

– Не путай честь и военные хитрощи. Вот ваши рыцари, бароны и попы честью точно не блещут. Мне ли не знать. Я сам бывший франк, а ныне – свободный, вольный человек без родины, – холодно ответил ему Волчий хвост. – Однако разговор наш слишком затянулся. Итак, выбирай.

– Мы прорвёмся в любой момент и без твоего согласия.

– Да ну? Попробуй. На рысях пойдёте? Так мы рядом с вами побежим. Всё равно постепенно всех стрелами кончим. Галопом пойдёшь? Долго твои кони выдержат скачку под таким весом? Тысячу шагов? А потом падут или встанут – не сдвинешь. И что дальше? Побежишь на своих двоих?

– Тогда ответь, почему ты решил вдруг подарить нам жизнь?

– Ты – королевский посланник. А с королём я не воюю, ибо он мне безразличен в силу своей отдалённости от этих мест. Так что, неси королевские вести дальше. Мне до этого дела нет. Нас интересуют кисеты и то, что в них звенит. Мы – разбойники, а не благородные воины. Хотя благородные воины тоже любят пошарить за пазухой у поверженных ими врагов. Иначе зачем воевать, если прибытка нет? Не так ли, благородный граф? Я ведь сам когда-то кичился своим происхождением, воевал под штандартами. Лично лицезрел Людовика Благочестивого и даже лобызал ему руку, как пёс лижет руку хозяину. Но сегодня я человек простой. Условия мои тоже простые: живите, но отдайте, без лишнего кровопролития, свои ценности. Вы себе ещё наворуете, ещё отнимите сколько нужно, по праву происхождения, у быдла, что зовётся народом. Так что, по рукам?

– Нет! Ты сам определил своё место под солнцем, уравняв себя со быдлом. Ты даже ниже его. Ты – разбойник, червь. Твои условия унизительны! Мы отвергаем их. Мы будем сражаться. Назови своё настоящее имя!

– Что ж, пусть будет так. Только своё настоящее имя я давно забыл. Да оно тебе и не к чему. Какая тебе разница, от чьей руки подохнешь? Или ты думаешь, я вызову тебя на поединок и мы так, погремим мечами, выясняя кто сильнее? Ха! Хрен тебе в зубы! Обойдёшься. Лучники! Приготовиться! Остальным – построить перед лучниками две шеренги, сдвинуть щиты! Ultimum autem est tragoedia[36].

Лучники успели дать только один, нестройный залп. Бросив на произвол судьбы троих пеших, четверо закованных в железо конников ударили по шеренгам в сторону деревни. Расчёт оказался верным: если удастся прорваться к деревне, там их встретит воевода с дружиной, а крепость же не достроена, хотя там ждут корабли.

Одного не учли: рыцарскому тяжёлому коню для мощного удара нужен разбег. Кони, раздвинув выставленные короткие в их сторону копья, упёрлись в стоящих на коленях воинов, прикрытых щитами. Рыцарские огромные копья скользнули по щитам, один ватажник оказался пробит насквозь. Копья за ненадобностью отбросили, схватились за мечи. Сзади рыцарей прикрыли двое подоспевших пеших воина – третий, поражённый стрелой в горло, свалился с обрыва – также отбросивших тяжёлые длинные копья и обнаживших мечи.

Кровавая схватка продолжилась. Но слишком много было нападавших. Сначала один за другим полегли пешие воины, затем арбалетный болт пробил доспехи на одном из валетов. Кудыма удачно проскользнул под брюхо могучего графского жеребца и распорол ему живот. Граф успел соскочить с коня и теперь, теснимый со всех сторон, постепенно отступал к обрыву. Туда же теснили двух валетов. Вот один из коней поскользнулся на кромке обрыва и обрушился вниз. Второго валета поверг Ингрельд, сумев зацепить его крюком секиры за доспехи и стащить с коня. На упавшего оруженосца обрушились мощные удары боевой дубины и сплющили ему шлем. Изнемогающий от усталости граф взмахнул окровавленным мечом и снёс голову ватажнику, что был с дубиной. Утыканный стрелами и дротиками щит стал невероятно тяжёл, и граф на мгновение опустил его. В ту же секунду Пятка выпустил стрелу. Длинное древко ударило графа под яблочко – место, обычно не прикрытое доспехами. Затем Ингрельд могучим ударом пробил доспех, разрубив правое плечо графа. Граф захрипел, упал на колени и приник лицом к земле, словно хотел поцеловать её на прощание.

Всё было кончено.

XIII

Кудыма снял шлем, вытер пот. Огляделся. К нему подошли Волчий хвост, Ингрельд и Гондыр.

– Славно потрудились! – Волчий хвост улыбнулся.

– Да, неплохо, – Ингрельд любовно вытер кровь с секиры какой-то тряпкой, заботливо осмотрел лезвие. – Я уж подумал было, эти железные чучела вот-вот прорвутся. Граф достойно бился. Могучий был муж. Смотри, сколько наших накрошил.

По дороге сновали ватажники, добивая чужих раненных, своих относя в сторону, и сноровисто обирали мертвецов, вырезая из трупов стрелы и скидывая тела с обрыва в реку. Где-то разгорелась драка за сапоги. В отдельную кучу летели мечи, щиты, доспехи. Эта добыча считалась в ватаге общей. За хороший меч можно получить очень много монет, не менее, чем за пять хороших коней. А цена коня равняется стоимости десяти волов. Атаман решит, какое оружие оставить и кому передать, а какое продать и пустить вырученные деньги опять же на благо ватаги.

Несколько человек вытягивали из болота жеребцов.

Около повозки атаман поставил охрану из трёх самых надежных его доверенных лиц. С неё скинули утыканного стрелами возницу, один воин забрался на облучок, двое, с обнажёнными мечами, встали по бокам. Равнодушный вол лениво обмахивался от мух хвостом, меланхолично гоняя во рту жвачку. Осмотр и оценку содержимого тюков оставили «на десерт».

Сначала вожди осмотрели товары купца. И остались весьма довольны увиденным. Одно розовое масло в специальных глиняных кувшинчиках стоило целое состояние.

– Тут Пятка странного человечка подстрелил. Пойдём, посмотрим. Потом надо бы оценить дары халифа королю. Теперь – держитесь, ребята. Это так просто не оставят. Не завидую я вам, – притворно вздохнул Кудыма.

– Правильно, не завидуй. Зависть – если верить христианским проповедникам – чувство, недостойное двуногого, – хохотнул в ответ атаман. – Ты себя пожалей. Половина захваченного добра здесь ведь ваша. Смотри, не споткнись от тяжести, когда понесёшь.

– Нет, всё железо, коней и товар купца мы оставим вам. Себе возьмём только монеты.

– Я поклялся отдать половину! На крови поклялся!

– Вот и хорошо, – Кудыма ободряюще похлопал атамана по плечу, – мы свою половину взяли. А тебе подарили оружие, доспехи, коней, товар купца. Всё? Вопросов нет? Клятву ты сдержал. Только вот стрелы бы нам в дороге не помешали – очень нужная в походном хозяйстве вещь. Поделишься?

– Сколько надо, столько и возьмёте.

Подошли к ростовщику. Тот громко стонал. Раздробленные кости ноги жутко торчали из порванных штанов. Его конь всё-таки сумел встать на ноги, и теперь, понурив голову, стоял неподалёку. Рядом с ним беспечно хватал жухлую траву гружённый небольшими сумами мул.

Вожди переглянулись между собой. Гондыр вынул из голенища нож, полоснул ростовщика по горлу. Срезал набитый монетами кисет, снял добротные сапоги и жилетку. Волчий хвост тем временем пронзил мечом раненого коня.

Откинули, развязав застёжки, карманы перемётных сум на муле. И замерли, cкованные тяжёлым, матовым жёлтоватым сиянием их содержимого.

– Вот это да, – даже не сказал, а прошелестел губами потрясённый до глубины души Волчий хвост.

– Никогда не видел столько золотых монет. Это сколько же их тут? – прошептал Щука.

– А ведь мы влипли. Здорово влипли. По самую развилку. Нам этого не простят. Ещё неизвестно, что халиф подарил королю, – Гондыр угрюмо покачал головой. – По мне бы, так лучше простой караван захватить, чем вот такое. Послушайте, браты, никому нельзя говорить о том, что мы сейчас видели. Добычи и так захватили столько, что, боюсь, на штурм фактории никто и не полезет. Нам бы это переварить…

– Уходить надо. Как можно скорее. Давайте досмотрим трофеи, переложим груз и – скорым ходом отсюда подальше, – Кудыма перевёл дух, насилу оторвав взгляд от обнаруженного богатства.

Но то, что они, развернув дорогую ткань, увидели в повозке, просто с трудом поддавалось описанию. В длинном ажурном золотом ларце, на нежной шёлковой подкладке персикового цвета, в богато инкрустированных ножнах лежала сабля. Украшенная дорогими камнями рукоятка идеально вкладывалась в ладонь. Когда Волчий хвост осторожно вынул клинок из ножен, в руке его словно блеснула молния. Волнистая сталь притягивала взор, струясь, подобно серебру реки, в солнечных лучах.

– Дамасская сталь, – выдохнул атаман.

В другом, небольшом ажурном ларце обнаружилась слепящая глаза россыпь гранёных, цвета крови, яхонтов[37], тёмно-зелёных смарагдов[38], голубой бирюзы. Особенно поражала бирюза, в полукруглых кабошонах[39] которой отражались все самые насыщенные цветовые оттенки небесного спектра. Из отдельного свёртка извлекли бивень слона, покрытый рисунками, изображавшими быт кочевников-бедуинов. Кроме того, нашли свёрнутую, отлично выделанную шкуру невиданного в этих краях зверя. И завершали череду трофеев пара кисетов, набитых до отказа самородным золотом.

Волчий хвост озабоченно почесал затылок:

– Ты прав, Гондыр. На этот раз мы влипли по самую развилку.

К вождям подбежал встревоженный ватажник:

– Атаман! Деревня подаёт крепости предостерегающий знак!

– Какой?

– Вон, смотри, – воин протянул руку в сторону деревни.

Со стороны поселения ровными клубами поднимался густой, чёрный дым.

– Эх! Кого-то, видать, упустили! Ну, всё, теперь начнётся… Вот, что, браты: давайте-ка забирайте быстренько свою долю и дуйте отсюда во все лопатки. Замкнут скоро колечко. С одной стороны фактория ощетинится, с другой – воевода подопрёт. Там – болото, тут – круча. Перемычка узкая, войску не развернуться. Это хорошо. Сколько сможем, столько сдержим. Только сами отсюда тоже не уйдём – некуда. А у тебя, шаман, со своей ватагой малой, есть шанс проскочить незаметно со стороны деревни. Деревня не у самого болота стоит, а прилично в стороне. От кромки болот там ещё шагов более тысячи будет. Леском прикрыто, пусть и редким. Ну, и край болота не топкий, если поторопишься – вырваться сможешь.

– Ладно, немного времени у нас есть, – Кудыма оглядел поле боя. Невдалеке лежал окровавленный труп графа, теперь уже раздетый догола. Вместо стрелы в горле виднелся разрез, разрубленное плечо было неестественно вывернуто. – Волчий хвост, дай свою походную чашу.

Атаман отцепил с пояса кубок и протянул его Кудыме. Тот ножом провёл по левой ладони, щедро нацедив в него кровь. Пустил чашу по кругу. Ингрельд, Гондыр, Щука и Волчий хвост резали себе ладони, доливая в кубок. Потом шаман подошёл к графу, резким движением вспорол ему живот и вырвал оттуда ещё тёплую печень.

– Брат для брата в чёрный день! – сказав это, он отпил из чаши, отрезал кусок печени и, тщательно прожевав, проглотил. Передал другому.

Священная клятва прозвучала пять раз. Клятву на крови не могут нарушить даже боги. Кудыма знал, что делал. Теперь никто не сможет упрекнуть его в том, что он оставил своего кровного боевого собрата в трудную минуту. Даже ценой своей жизни. Даже если на кон будет поставлено всё человечество.

Брат для брата в чёрный день!

– Щука, ты у нас самый опытный по военным хитрощам. Тебе и слово, – Кудыма повернулся к бывшему воеводе.

– Я так думаю, – Щука чуть растягивал слова, говорил не торопясь, вдумчиво:

– Атаман был неправ, решив, что мы ускользнём от булгар незамеченными по кромке болота. Нас засекут посты или выдвинутые заставы. Выставлять подобные посты – это аз-буки-веди. Воевода же у булгар человек умный, воин знатный, опытный. Войско держит в должном напряжении, расхлябанности не признаёт, карает её нещадно. Про нападение на обоз уже знают. Значит, сейчас спешно готовятся к выходу. Не успеть нам даже бегом. Даже на конях галопом. Успеет булгарская дружина перекрыть горловину. На месте булгарского воеводы я бы пустил сотню по обходной дороге. Это когда караван идёт, тратит два дня, а скорым воинским шагом за десять часов поспеть можно. Если мы сунемся в сторону деревни, основной отряд нас задержит, а к вечеру в спину подоспевшая сотня ударит. Если решим через крепость выходить, за нами основной отряд вплотную пойдёт, та сотня как бы в резерве будет, если запоздает, либо во фланг ударит. Поэтому думаю нам надо немедленно выходить в сторону крепости. Если нас здесь зажмут, главная задача тех, кто возьмёт нас в тиски будет, чтобы мы не прорвались. Здесь же воды нет, хотя и река под боком. Топлива для костра нет. Через пару-тройку дней кони взбесятся. Через пять-шесть дней – люди без воды упадут. Бери голыми руками! О крепости. Вряд ли франки нам угощение приготовили. Сил у них для встречного боя маловато. Скорее всего, в крепости запрутся. Да, она не достроена, но всё равно укрепление крепкое. Мы уж как-нибудь три-четыре сотни шагов под обстрелом, прикрываясь щитами, пройдём. Главное – вырвемся из этой горловины без больших потерь. А там все дороги открыты. Тебе, атаман, и слово будет. Ты эти места лучше любого знаешь.

– А вдруг как из крепости нам навстречу войско выйдет и перекроет дорогу?

– Это вряд ли. Они же полного положения наших дел не знают. Разведку вышлют, это без сомнения. И, в конце концов, через сорок-пятьдесят человек пробиться легче, чем через две сотни, ещё от одной сотни ожидая удара в спину.

– Что же, будем вместе лихо хлебать. Благодарю, вас, браты, – Волчий хвост низко, в пояс, поклонился вождям.

Ну, а пока ватажники грабили мёртвых, пока вожди совещались, успели произойти два важных события.

В-первых, узнав от прискакавшего на взмыленном коне воина о нападении неизвестных на обоз, булгарский воевода Подосень велел трубить сбор. Но он не стал делить свою рать на две части, как предполагал Щука. Воевода поступил более хитро и дальновидно, послав гонца к ближним хазарам.

– Сули хану Кайрату что хочешь, обещай золотые горы – но орда должна срочно выступить по объездной дороге. Конского хода там часа четыре, не более. Это караваны с товаром идут два дня – товар берегут. Всё понял? А мы пока разбойников здесь прижмём. Если они примут бой, хазары зайдут им в тыл. Если отступят – во фланг. Если быстро начнут отходить, хазары повиснут у них на хвосте. Конечно, в лесу, не в степи, но пешему воину и на лесной дороге трудно обороняться против конника. Тебе всё понятно?

Гонец сумел быстро уговорить хана, пообещав ему треть будущей добычи. А добыча будет знатной, ибо разбойники распотрошили посольский обоз. Только надо скорей, скорей, скорей!

Во-вторых – на берегу лесного озера, свесив в ноги в холодную, прозрачную воду, дремал волот. Чудовищной длины и толщины руки покоились на коленях. Плиты широченной до безобразия груди мерно вздымались и опускались. Надо всем этим нависало обрюзгшее лицо, а вокруг распространялась вонь никогда немытого, волосатого тела.

Когда-то, в незапамятные времена, волотов было много. Жили они среди людей, помогали им. Эти перволюди сделали много хорошего и нужного для того, чтобы человек стал человеком. Например, волот Прометей подарил человечеству огонь, научил пищу есть варёную и жареную. На юге волотов называли титанами. Были они не совсем боги, но ещё и не люди. Людская память и поныне хранит имена таких перволюдей, как Святогор, Тугарин, Горыня (Горыныч), Буря-Великан… Однако людей становилось всё больше и больше. Стали они теснить великанов. И великаны озлобились на род людской, и начали его угнетать и преследовать. Однако люди объединялись в племена, народы. Стало трудно противостоять им. Почти истреблённые волоты ушли в глухие чащобы, высокие горы. Подальше от людей.

К огромному заросшему уху подлетело нечто бесплотное. Прошелестело в тишине заветное слово. Волот пошевелил складками покатого, узкого лба, открыл маленькие глазки, утонувшие под тяжёлыми надбровными дугами. По мере того как нечто что-то шептало ему на ухо, в глазах его разгорался недобрый красноватый огонёк. Огромные лопаты ладоней сжались в каменные глыбы кулаков. Волот взревел. Всё живое на несколько вёрст вокруг в испуге пригнулось, спряталось, прижалось к земле.

Волот поднялся во весь рост. Вырвал с корнем огромную столетнюю лиственницу, сжал её в кулаке. Брызнул смоляной сок, посыпалась мокрая щепа. Позади него кривлялось и строило рожицы нечто.

И ещё не знал Волчий хвост того, что воевода несколько дней назад послал гонца в Булгары за резервом и оттуда срочным порядком вышли три сотни пеших и сотня конных воев. Воевода же теперь знал, где находится логово разбойника, ибо не всех из сотни те смогли посечь. Один ушёл. И добрался до своих. А теперь рыбка сама приплыла в сети. То, что разбойники ограбили посольский обоз, то было воеводе на руку. Значит, у них тоже богатая добыча будет. Он не собирался возвращать франкам ничего. С чего бы это?

XIV

Волчий хвост пронзительно свистнул:

– Шевелите задницами, Ящер вас всех забери! Грузите товар на коней! Сматываться надо! Быстрей, быстрей! Времени нет! Уходить будем со стороны крепости.

К Волчьему хвосту подбежал ватажник:

– Что будем делать с ранеными?

– Много их?

– Двенадцать человек посечены несильно, у двоих отрублены руки, трое лежат без движения.

– Всех, кто не в состоянии двигаться, добить милосердным ударом. Попадут в руки воеводы – умрут лютой смертью.

Последующие двое суток были для ватаги как один дурной сон. Мимо крепости прошли без особых потерь – так, пару человек зацепило стрелами. А потом насели булгары с хазарами. Отряды довольно долго держались друг от друга на расстоянии приблизительно пяти вёрст. Одни никак не могли оторваться, другие – догнать. Когда к булгарам присоединился с трудом настигший их резерв, воевода окончательно воспрянул духом.

Изредка случались перестрелки. Вырвавшиеся вперёд небольшие отряды хазар догоняли ватажников на полёт стрелы. Ватажники пытались заманить хазар в лес. Но опытный Кайрат-хан крепко держал своих воинов железной рукой и не поддавался на ловушки.

Воевода рассылал боковые дозоры, не давая ватажникам сойти далеко с дороги. Наконец подошли к деревне, невдалеке от которой находился лагерь. Ватажники растворились в дремучем лесу, и объединённое булгаро-хазарское войско поостереглось ринуться за ними сходу.

В лагере Волчьего хвоста ждала добрая весть: из набега вернулись пятьдесят человек.

Быстро загнав в укрепление скотину, заперли вход. Дальше отступать не имело смысла. Впереди был решительный бой.

Волчий хвост стоял, чуть пригнувшись, между двумя толстенными ветвями огромной поваленной ели в два обхвата толщиной. Прикрывшись щитом и крепко сжимая секиру, он зорко поглядывал в сторону леса, откуда вскоре должны были появиться враги. Он благодарил богов за то, что три года назад они надоумили его построить это укрепление. Хоть и ворчали воины, он настоял на своём. Несколько дней они тогда выискивали в лесу, выкапывая из влажной земли и таская на волокушах громадные камни-валуны, рубили гигантские ели и сосны. Затем, впрягшись в канаты, с натугой перемещали их и взваливали на невысокую, широкую каменную основу. Ветви деревьев обрубали до ствола со своей стороны, оставляя частокол длинных сучьев со стороны леса. В итоге получилось укрепление высотой в полтора человеческих роста. Переплетённые между собою стволы было почти невозможно растащить физически, так же, как и пробить стрелой плотную стену из торчащих толстых ветвей, тогда как скрывшиеся за этим укреплением воины могли свободно внутри него передвигаться и бить на выбор. А если враг вдруг полезет на штурм – что ж, добро пожаловать! Пока чужой воин будет прорубать себе дорогу в хаосе торчащих на него острых сучьев, он неизменно откроется. И получит либо стрелу промеж глаз, либо укол копья в лицо, либо добрый удар секиры или топора по голове.

Атаман разбросал двести пятьдесят стрелков вдоль укрепления, семьдесят воинов во главе со Щукой, в качестве резерва поставил в центр возле капища, в виде сплочённого кулака. Ингрельд и Кудыма прикрывали атамана с боков. Гондыр прикрывал Кудыму.

Торопиться уходить не стоит. Нужно обязательно дать бой. По расчётам Волчьего хвоста, они должны его выиграть. Булгарам и хазарам не взять с налёта этого, такого простого с виду, укрепления. А там можно и поторговаться. Ибо, если будешь без оглядки бежать, рано или поздно загонят в ловушку. Воевода неплохо эти места знает, на то он и воевода. Прижмут к болоту или реке, окружат, чтобы лишить манёвра, и посекут превосходящими силами. А здесь – извини, подвинься. Здесь бой навязали ватажники. Позиция у них отличная, продовольствия и воды надолго хватит. Осаждайте, коли с налёта взять не удастся! Впереди – промозглая осень и длинная зима. У воеводы же в тылу одна деревенька. Хрен она его войско прокормит! Охотой тоже здорово сыт не будешь. Да и уйдёт отсюда зверь, больно много людей собралось в одном месте. Потом, хазары скоро уйдут в свои степи. Воевода лишится союзника. Так-то. Но и воевода понимает сложившиеся обстоятельства. Так что осады не будет. Всё должно решиться одним боем. Возможно, затяжным. Но одним.

Теперь же, распределив силы, осталось ждать.

Объединённое булгаро-хазарское войско не замедлило появиться. Все – пешим ходом. Оставив коней с коневодами в деревне, с трудом пробравшись через дремучий лес, где несколько человек утонули в окнах, нестройной толпой вывалились на опушку, тут же бросились в атаку. Без подготовки, без предварительной разведки. Нахрапом. Как и предугадал их действия Волчий хвост. Разгорячённые погоней, они, видимо, думали, что враг, показавший спину и только что убегающий от них во все лопатки, вряд ли сможет оказать серьёзное сопротивление. Воевода и хан подбадривали своих людей громкими криками.

Некоторые из хазар на бегу кидали стрелы, но ощутимого урона нанести не смогли. Щетина сучьев была почти непробиваема. Пару человек легко ранили, да одному разбойнику стрела вошла точно в середину лба. Зато ватажники положили не менее трёх десятков чужих воинов, пока те добежали до стены. Началась суматошная давка. Задние давили на передних, передние упирались изо всех сил, дабы не напороться на сучья. И всё-таки несколько человек повисли безжизненными куклами, проткнутые насквозь. Из укрепления продолжали непрерывным потоком литься стрелы. Нападавшие откатились. Однако что булгары, что хазары – не те воины, которых можно остановить только стрелами. В чём, в чём, а в мужестве и силе духа им не откажешь. Руганью, затрещинами и пинками, воевода и хан сумели из нестройной толпы организовать несколько рядов, и они пошли на новый штурм.

К Волчьему хвосту, проклиная всё на свете, пробирался могучий хазарин. Пытаясь сломать щитом и перерубить длинным мечом, мешающие ему развернуться ветви, он открылся. Атаман стремительно, вытянув руку на всю длину, нанёс прямой скользящий удар секирой в лицо хазарина. Но тот успел прикрыться щитом. Однако ветвь, на которую опёрся воин, спружинила, и его качнуло. Отбитую было, секиру бросило вниз, и она распорола широким лезвием хазарину щёку. Обнажились крепкие окровавленные желтоватые зубы. Наполовину отрубленная щека повисла красной тряпкой. Взревев от боли, богатырь попытался, в свою очередь, достать атамана мечом. Бить ему можно было только прямо и сверху вниз, размахнуться для боковых ударов не давали торчащие и не сломанные по бокам ветви. Но зато удары были настолько сильны, что Волчий хвост с трудом сдерживал их. Видя затруднительное положение атамана, Кудыма, что находился слева от него, выпустил стрелу хазарину в голову. Шлем спас того. Стрела, щёлкнув по покатой поверхности, ушла вверх. И всё же удар был настолько силён, что лопнул ремень. Шлем сполз на левое ухо воина. Оглушённый хазарин на одно мгновение опустил меч и щит. Атаман воспользовался моментом и ударил изо всех сил слева направо, метя в основание шеи поверх ворота двойной кольчуги. Секира легко вошла в тело по черенок. С чпоканием выдернулась обратно. Воин качнулся, из раны взметнулся фонтан крови. Затем хазарин мягко завалился назад. Пытаясь откинуть навалившегося на него мертвеца, вперёд лез, озлобленно пыхтя, следующий боец. Волчий хвост пронзительно свистнул. Его место моментально занял воин из резерва. Вскинул лук. Коротко звинькнула тяжёлая стрела.

Атаман отскочил от стены, осмотрелся. По всей дуге обороны раздавался треск сучьев, громкие проклятия, лязг железа о брони, тупой стук щитов, резкий посвист стрел, стоны раненных, хрипы умирающих, невнятные вскрики сражающихся. Взглянул на поредевший резерв. Десятка два бойцов были уже убиты во время штурма, и их место теперь заняли воины из запаса. Волчий хвост скинул боевую рукавицу, вытер ладонью с лица кровь хазарина и пот. Снял шлем и ещё раз прислушался к гулу сражения. Опытным слухом определил, что враги начинают выдыхаться. Ещё немного, и они отступят.

Однако случилось непредвиденное. Там, где возглавляли атаку сами воевода и хан, нападающие, презрев потери, сумели прорубить среди ветвей широкую полосу. На стволы вскочил булгарин и одним мощным ударом топора перерубил сдерживающую скобу. Его тут же подняли на копья, но брёвна в этом месте расползлись. С торжествующим рёвом навалившиеся воины раздвинули могучие ели и ворвались внутрь укрепления. Первым протиснулся хан. Ему наперерез кинулся боец в лёгкой кольчуге и секирой в руках. Хан обозначил удар сверху. Обманутый воин вскинул секиру для защиты. Хан же, хекнув, резко махнул широким кривым мечом снизу вверх, рассекая лезвием клинка живот и грудную клетку ватажника. Следом за ханом пролезли его двое телохранителя и раскрашенный чёрными полосами по телу хазарский батыр. Голый торс его блестел от пота и потёков крови. В боку торчала стрела. Телохранители моментально прикрыли щитами хана. Батыр встал впереди небольшого отряда. Его глаза были белыми от бешенства, изо рта на плиты груди сочилась струйка розоватой слюны.

Положение пока спасало только то, что проход был узким. Однако через него просочился ещё один воин… ещё трое… вот их уже семеро…. Ещё немного – и враги сумеют окончательно укрепиться на этом небольшом пока плацдарме, а там раскидают мешающие им стволы и уже хлынут потоком, сминая оборону.

Мгновенно оценив сложившуюся обстановку, Щука рявкнул резерву: «Встать клином!». Возглавив моментально построенный клин, подхватил короткое, зато удобное в набегах копьё в два человеческих роста длиной, с широким длинным наконечником листовидной формы. Ощетинившись копьями, клин ударил по ворвавшимся. Уже семнадцать человек толпилось у места прорыва обороны. Ещё человек двадцать сталкивали сорванные с каменной подставки стволы елей. А в это время воевода Подосень срочно собирал в кулак с полсотни воинов для закрепления наметившегося успеха.

К счастью для разбойников, ворвавшиеся хазары и булгары не успели выстроить правильного строя. Они пока стояли толпой, прикрывшись щитами и выставив навстречу ватажникам, в основном, мечи и топоры. Только двое из них были вооружены копьями.

Навстречу клину кинулся, бешено вращая огромным топором, батыр. Его приняли на копья, пронесли несколько оставшихся до противника шагов, и сбросили тяжёлое, извивающееся в предсмертных конвульсиях тело, на щиты. Мёртвый хазарин послужил тараном, опрокинув собой пару человек. Но и без этого тарана удар клина был настолько силён, что он рассёк ворвавшийся внутрь укрепления отряд и отбросил его обратно в узкий проход. Часть людей была раздавлена щитами, часть проколота копьями. Клин, потеряв ударную силу, тем не менее, продолжал неумолимо выдавливать врага из укрепления. В узком проходе возникла жуткая давка. Ватажники, ощетинившись копьями, шаг за шагом отвоевывали пространство. Хазары и булгары тщетно пытались пробиться сквозь стену мёртвых соотечественников, что висели на древках копий. Наконец копья от тяжести повисших на них тел склонились и были откинуты. Ватажники обнажили мечи, достали топоры и секиры. Началась сеча. Искалеченные тела уже образовали кровавый вал, но ни та, ни другая сторона не отступала. И всё-таки, в конце концов, Щука смог построить три ряда воинов напротив прохода. Два ряда вновь ощетинились копьями, а третий взялся за луки. И противник дрогнул….

Следующего штурма не было. Из леса вышел только воевода Подосень. Положил на траву оружие. Спокойно и не торопясь, подошёл к укреплению. Навстречу ему, также без оружия, вышел Волчий хвост. Атаман и воевода поприветствовали друг друга. Уселись, скрестив ноги, на окровавленную траву, среди трупов. Атаман вскинул руку. Тотчас же один воин принёс две чаши, мехи с медовухой, холодное вареное мясо, каравай хлеба; другой в это время расстелил плащ. Оба воина расставили на полотне принесённую еду и удалились.

Волчий хвост сильными пальцами разорвал мясо, разломил пополам хлеб, разлил по чашам хмельной напиток. Широким жестом пригласил воеводу к трапезе. Подняли чаши, сплеснули пенящийся напиток в честь богов и навьих. Постепенно, за трапезой, разговорились о делах домашних, о былых дальних походах. В это время обе стороны настороженно следили за переговорами, в любой момент готовые начать бой.

– Атаман, хотелось бы мне знать участь хана Кайрата. Жив ли он, ранен, или убит? – обратился с просьбой к Волчьему хвосту Подосень.

– Я пока не знаю. Мы ещё не успели посмотреть, кто по воле богов убит, а кто жив.

– Но может быть, пока мы с тобой беседуем, твои воины поищут его на поле брани? Он внутри укрепления, ведь он был из тех, кто ворвался туда.

– Хорошо, сейчас я отдам приказ.

Волчий хвост обернулся и подозвал воина.

– Срочно посмотрите среди тел у прохода хана. И принесите его сюда, если он мёртв. Или приведите, если он ранен.

Через некоторое время на скрещённых копьях принесли хана. Осторожно положили на траву.

– Мёртв?

– Нет, жив. Дышит. Надо освободить его от панциря.

Расстегнули панцирь, сняли шлем. Кайрат был оглушён и полузадушен. Греческое изделие выдержало удары копий. Хану ещё раз повезло – его отбросило в сторону и не завалило в дальнейшем телами павших воинов. На нём лежало всего лишь трое убитых.

Воевода пощупал тело, видимых повреждений не нашёл. Перевернул на грудь, положил себе животом на колено и надавил. Изо рта хана хлынули рвотные массы. Однако крови среди них не было. Значит, внутренние повреждения отсутствовали. Подосень повеселел. Пальцем очистил рот Кайрата, посадил его рядом с собой и влил ему в глотку крепкую медовуху. Хан закашлялся и открыл мутные глаза.

XV

К атаману, воеводе и хану подсели Кудыма, Щука, Гондыр и Ингрельд.

– Воевода, – обратился Кудыма к Подосеню, – надо бы убитых собрать и предать очищающему огню.

Воевода тем временем таращился на Щуку, беззвучно разевая рот. Наконец он обрёл дар речи:

– Это не морок? Передо мною действительно сидит знатный воевода Перми Великой, Щука? А по левую руку от воеводы – великий шаман и знаменитый целитель Кудыма из племени Чудь?

Щука улыбнулся:

– Да, это действительно я, а это – действительно Кудыма. Твои глаза тебя не обманывают.

– Но как так? Ты – и в разбойничьей шайке! Что случилось? Тебя изгнали?

– Нет, меня не изгнали, я сам сложил с себя свою должность. Почему – не спрашивай. Так было надо, и давай на этом остановимся. Хорошо?

– Добро. Однако, прежде чем очистить землю от тлена, нам с атаманом нужно решить некоторые вопросы.

– Одно другому не мешает. Пока решаются вопросы, воины соберут павших и подготовят их к переходу в мир иной, – Щука было поднялся, но Волчий хвост удержал его.

– Погоди, Щука, задержись, – атаман обратился к воеводе булгар:

– Послушай, воевода, у меня нет тайн от моих кровных братьев. Они все перед тобой. Вопросы мы теперь решаем сообща. Давай сделаем так: пусть воины, пока мы решаем, собирают тела. Погода сегодня стоит жаркая. Надо убрать павших. Негоже, если достойные станут пристанищем для мух и червяков. Хан, ты как на это смотришь?

Кайрат молча кивнул головой, соглашаясь с атаманом. Воевода, после короткого раздумья, тоже согласился.

Отдали приказ. Ватажники, хазары и булгары, настороженно поглядывая друг на друга и держа оружие наготове, начали сносить трупы в один ряд, не деля их на «своих» и «чужих». Отдельно укладывали тяжелораненых. Другие воины натаскивали сухие бревна, хворост – сооружали помост для сожжения павших бойцов.

– Итак, воевода, что ты хочешь нам предложить?

– Раз те, кто сидит рядом с тобой – твои кровные братья, я хочу предложить тебе и им перейти на службу к булгарскому князю. Отнюдь не простыми воинами. Станете боярами. Возглавите дружины, на пропитание получите земли со скотом, деревни.

– А остальные? – Волчий хвост недобро прищурился, изо всех сил впившись взглядом в бегающие глаза булгарина.

– Остальные без тебя ничего не стоят. Они развеются, как прах по ветру. Ты – связующее звено. Ты и твои кровные братья. Думается мне, что Щука и Кудыма имеют не меньший вес, чем ты. Эти два незнакомых мне могучих воина, что рядом с тобой, тоже, видимо, не последние люди в твоей ватаге. Иначе ты не стал бы смешивать с ними кровь.

– То есть, ты, воевода, предлагаешь мне предательство. Моих людей обратят в рабство, или повесят, или посадят на кол, а я стану боярином, буду иметь право на свою дружину, землю. Буду приближённым к князю. Буду лизать ему пятки. Ты это серьёзно?

– Да. Серьёзно.

– Но, видишь ли, все люди в моей ватаге – мои кровные братья. Любой, вступающий в ватагу, даёт такую клятву – братается. Мы все повязаны кровью. Все без исключения, воевода. Ты предлагаешь мне предать моих кровных братьев? Мы очень люто караем отступников. Но ещё более люто их карают потом боги, ибо данная клятва, как тебе известно, неподвластна даже богам. Именно поэтому человек, её нарушивший, презираем всеми. Боги же заполучив такого клятвопреступника к себе, чинят над ним особенно лютую расправу, мстя за то, что человек, братаясь кровью, ставит себя выше их, а нарушая – падает ниже самого последнего душегуба.

– Ну, хорошо, переходи к князю со всей своей ватагой. У тебя, таким образом, уже будет сложившаяся дружина. Чем плохо?

– И князь простит нам посольский обоз? Ладно бы что-нибудь другое. Здесь же дело государственное. Что-то темнишь ты, Подосень. По глазам вижу, что врёшь. Тайную корысть питаешь. А что ты, хан, скажешь?

– Отдашь половину того, что взяли, и мы уйдём.

– Послушай, атаман, тебе долго не продержаться. Укрепление твоё частично уже разрушено, многие убиты или ранены. На что ты надеешься? – воевода поторопился встрять в разговор. – Или ждёшь помощи?

– Подосень, пока ты меня возьмёшь, больше половины твоего войска ляжет.

– Ну и что? На то они и воины, чтобы сражаться и погибать.

– В таком случае, зачем эти бесполезные уговоры? Идите, сражайтесь, погибайте, – Волчий хвост равнодушно пожал плечами.

В планы воеводы погибать не входило. На этот раз судьба действительно улыбнулась ему. Захватив стан разбойников, можно было так обогатиться, что спокойно оставить службу и уехать из этих краёв куда подальше. Заветной мечтой воеводы было небольшое уютное поместье в окрестностях Константинополя: виноградник, дающий постоянный доход, собственное вино, послушные рабы. Что ещё нужно человеку в старости? А на службе разве этого добьёшься? Придёт срок, и тебя вышвырнут вон за ненадобностью. И срок этот близок – немолод уже воевода, сила уже не та. Да и противно служить нынешнему князю булгарскому, который только под себя и гребёт, ни о людях, ни о государстве не заботясь. То ли был старый князь, его отец! Сколько славных походов они совершили! Боялись соседи грозных булгар, дань платили. Своих близких бояр князь не забывал, одаривал щедро. Нынешний же – какой-то мямля! Вот зачем он землю франкам в аренду сдал? Неужели не видит, какой вред от всего этого? Неужели франкское злато ему настолько глаза замаслило?

Но воевода понимал, что в одиночку булгарам разбойничьего гнезда не взять. Не удалось лиходеев в дороге посечь – теперь они уползли в свою нору, ощетинились. Он насчёт хана не по мягкосердечию пришёл узнать, а из-за того, что, если хана убили, хазары тотчас же уйдут. Мстить, конечно, они будут, но потом, после того, как сын хана вместо него сядет. Пусть род Кайрата небольшой, незнатный, но именно такие роды самые мстительные. Для степи шестьсот воинов – плюнуть да растереть. Это для глухих лесных весей в три избушки десяток мужиков – уже сила. Но шестьсот степных воинов много хлопот могут причинить, даже в лесных дебрях, где коня можно вести только на поводу. Эти степняки сейчас воеводе нужны, как рыбе вода. Сейчас, а не потом. Теперь нужно сделать всё, чтобы хан не соблазнился обещанной половиной – а вдруг атаман не шутит?

Потом, после того как уничтожат вместе разбойничков, воевода отнюдь не собирался отдавать хану обещанную долю. Собирался он подло ночью хазар вырезать, богатство захватить, и дать дёру. Как будет уходить, ещё представлял смутно. Но план начал уже вырисовываться.

Только воеводу волновал даже не Волчий хвост и не Щука, а этот загадочный шаман с разноцветными глазами, взгляд которого завораживал, проникая, казалось бы, в самую глубину помыслов. Воеводу передёрнуло: «Принёс его леший на мою голову».

Хан почтительно обратился к шаману:

– Скажи, это ты лечил моего старшего брата, когда его отравили враги?

– Да, пять лет назад я приезжал в твоё стойбище. Как сейчас живёт твой брат?

– Его убили два года назад в сражении с арабами. Но тогда ты свершил невозможное – выгнал отраву из его тела, выходил его. Как тебе это удалось? Об этом до сих пор ходят легенды. Ведь известно, от того медленного яда, замешанного на тухлой крови летучей мыши и соке бледной поганки, нет спасения. И ты ничего не взял, отказался от даров. Почему?

– За лечение нельзя что-то брать. Этот дар дают боги, а люди в себе развивают. Как можно брать мзду за дарованное свыше и развитое изнутри?

– Я в смятении, великий шаман, ибо ты на стороне тех, кого мы пришли убить. Нам за это обещана хорошая награда. Ты знаешь, род мой довольно беден. Исполнив заказ, помогая воеводе, род сможет поправить своё положение. Появится возможность купить оружие, коней, одежду, рабов. Но как мне смотреть в глаза своей достопочтенной матери, когда она узнает, что мы убили спасителя её сына, а моего – пусть теперь уже мёртвого, брата?

Кудыма пристально вгляделся в глаза воеводы, точно пронзая его насквозь, и приводя в полное смятение. По виску Подосеня покатилась струйка пота.

И Кудыма принял решение. Отведя от воеводы свой страшный взор отстраненно обратился он к хазарину:

– Хан Кайрат! Предлагаю тебе честную сделку. Я один выступлю в поединке против трёх твоих сильнейших воинов. Оружие каждый определит себе сам.

Щука и Ингрельд смотрели на Кудыму с ужасом, Волчий хвост – с недоумением. Только Гондыр всё воспринимал спокойно.

– Извини, великий шаман, но что нам с того, что тебя убьют в поединке? – хан мучительно пытался понять, что сейчас движет шаманом.

Чудинец, в свою очередь, разгадал игру воеводы. Без хазар булгары не смогут взять укрепление – не хватит у них сил. Что-то ещё очень тёмное и опасное мелькало в глубине глаз Подосеня. И воевода очень боялся своих мыслей. Значит, узел следует разрубить одним ударом меча. Мудрый, читавший много древних текстов, Щука как-то рассказал ему про великого Искандера Двурогого, который простым ударом меча разрубил некий гордиев узел, вместо того чтобы попытаться развязать его. Кудыма понял это так, что иногда сложные дела можно и нужно разрубать самыми простыми действиями, не мудрствуя лукаво.

– Хан Кайрат, если я погибну в честном поединке, кто сможет обвинить тебя, что ты убил спасителя своего брата? Если я буду убит, твой род получит половину всего богатства, что сейчас есть в моем лагере. Включая коней. Если я выйду из поединка с победой, ты получишь половину коней и лично для себя франкскую двойную полную кольчугу превосходной работы. Однако в любом случае ты обязан принести клятву, что без боя уведёшь свои сотни обратно. Хватит крови. Пусть всё решится этим поединком.

– Да ты шутишь! Разве может один человек, пусть даже отличный боец, выстоять против троих, равных ему по силе, да ещё если каждый из них при оружии, во владении которого он наиболее искусен? А ты не боец даже. Шаман и лекарь. О-хо-хо!

– Нет, хан, я не шучу. Так как?

– Погодите, погодите! – Щука наконец обрёл дар речи. – Я отойду на несколько минут со своим кровным братом в сторонку.

– Кудыма, ты что, обезумел? Ты забыл, куда и зачем мы направляемся? А если тебя убьют?

– Щука, успокойся. Я всё помню. Но нам иначе не дадут уйти. То есть, случится именно это – меня убьют. Понимаешь? Чтобы вырваться из тисков, надо располовинить стоящую против нас силу. Любая цепь не сильнее слабого звена. Слабое звено – хан. Я заставлю его дать нерушимую клятву. Хазары отступят. Воевода один ничего не сможет сделать. Иначе нас сомнут, их сейчас слишком много. Здесь же есть шанс. Огромный шанс, Щука. И ещё, чую я, плохое дело Подосень замыслил. Ой, плохое, чёрное дело. В глазах его, в самой глубине их, муть проскальзывает.

– Хорошо, поступай, как знаешь. Просто выстоять супротив трёх сильнейших воинов племени – это не пуп грязным ногтем царапать. Боюсь я за тебя.

– Не бойся, Щука. Я не только шаман. Я – воин. И что во мне сильнее, я сам не знаю по сей день. Делай, что должно, и пусть будет то, что будет. Брат для брата в чёрный день!

Когда Кудыма со Щукой подошли к ожидавшим их, все уже стояли на ногах.

Хан, приложив правую руку к сердцу, поклонился Кудыме:

– Я принимаю твоё предложение.

Кудыма, в свою очередь, поклонившись хану, поблагодарил его за разумное решение.

Воины, которые к тому времени возложили тела на будущий костёр, окружили вождей. Из уст в уста передавались условия боя. Все без исключения восторженно смотрели на шамана и искренне ему завидовали. Пасть в таком бою – огромная честь! Почти никто не верил, что чудинец сможет выиграть предстоящий поединок. Никто, за исключением Гондыра и ещё двоих бойцов, видевших Кудыму в военном деле и раньше. Щука и Ингрельд сомневались.

Воевода скрежетал про себя зубами. Похоже, шаман раскрыл его тайные замыслы. В любом случае, будет он убит или нет, воевода проиграет. Проиграет, потому что хазары уйдут. Правда, смотря какую клятву даст хан. Клятва клятве рознь. Ещё не всё потеряно! И воевода повеселел.

XVI

Воины стали образовывать круг для поединка.

Кудыма поднял руку:

– Прежде чем бойцы выйдут на поединок, хан Кайрат должен произнести клятву.

– Клянусь исполнить всё, о чём мы договорились.

– Нет, хан, этого мало. Ты должен поклясться жизнью двух своих сыновей и матери. Если ты нарушишь данную тобой клятву, на тебя и твой род падёт проклятие. Все вы умрёте страшной смертью. Ты согласен произнести ЭТИ слова?

Хан замялся. Все пристально смотрели на него. Хан понял, в какую ловушку его заманил шаман. Но как теперь отступать?

– Клянусь перед всеми богами и собравшимися здесь воинами своей жизнью, жизнью своих сыновей, жизнью своей матери, жизнью и воинской честью своего рода, что по окончании поединка я выполню все условия договора, чего бы это мне не стоило.

– Клятва принята, хан. Помни о ней! Помни, кому и перед кем ты её дал! И ещё вот что: я думаю, победитель имеет право, согласно воинскому обычаю, съесть печень поверженного им противника. Так как против меня выступят самые сильные и достойные, мне будет нужна их сила. Если победят они, моя сила передастся им.

По лицу воеводы Подосеня катился пот. Он скрежетал зубами в бессильной злобе. Теперь, независимо от исхода поединка, он проиграл. Проиграл! Если уйдут хазары, в одиночку булгарам не взять укрепления новым штурмом. Осадить тоже не удастся, мало провианта. Придётся отступить. И разбойники ускользнут вместе с казной. Они не будут ждать, когда сюда явится большая рать. Тем более, гнездо их раскрыто. Пусть Ящер на том свете будет рвать когтями и зубами душу этого чудинца, когда он издохнет!

– Итак, согласно условиям поединка, против меня выступят три сильнейших бойца рода хана Кайрата. Оружие каждый выбирает на свое усмотрение. Я выбираю меч ромейского легионера и боевой топор.

На площадку, окружённую воинами, вышли три хазарина. Один из бойцов держал в руках секиру и засапожный нож, другой сжимал рукоять сабли и прикрывался щитом, а третий выставил вперёд короткое копьё с широким клёнообразным лезвием. Все были обнажены до пояса. Биться, согласно договорённости, решили без доспехов. Тело и руки Кудымы, густо покрытые цветными татуировками, выглядели надетой на тело рубахой.

Море голов колыхалось, волновалось. Люди пытались протиснуться поближе, чтобы лучше посмотреть кровавый бой. В первом ряду стояли вожди.

Хан кивнул головой, его телохранитель ударил в огромный барабан. Действие началось.

Как и ожидал Кудыма, его сразу же попытались взять в кольцо. Один хазарин, тот, что с секирой, зашёл ему за спину. Второй, с саблей, мягко ступая, подкрадывался слева. Воин с копьём пошёл прямо на него в лоб. Все трое победно ухмылялись. Они заранее распределили роли и между собой решили, что убивать будут медленно, не торопясь, дабы насладиться видом чужой крови и чужих мук. Нанесут ряд неглубоких ран, потом отрубят ногу по колено или руку по локоть, затем вспорют живот – пусть подыхает от потери крови и болевого шока. Но милосердного удара чудинец от них не дождётся.

Кудыма принял чужую игру и дал себя окружить. Когда кольцо стало сжиматься, чудинец сделал то, чего его соперники от него не ожидали – резко повернувшись, он со всего размаха кинул топор. Тот вошёл в челюсть хазарина, выбил тому зубы, разрубил ему подбородок и гортань. От мощного удара воина отбросило на несколько шагов назад. Он ещё мучительно умирал, хрипел, кашлял кровавой слюной и осколками зубов, когда шаман стремительным нижним броском перекатился к тому, кто обходил его слева. Ударом ладони подкинул щит наискосок вверх, сбивая сабельный замах. Затем поднырнул под щит и коротким колющим ударом загнал меч противнику в пах. Боец, с истошным криком боли и отчаяния, осел там, где стоял. Гладиус, разрубив тазовые кости, глубоко вошёл ему в живот.

Теперь Кудыма остался безоружным. Меч накрепко застрял в тазовых костях поверженного хазарина.

Наконец воин с копьём опомнился. Он взглянул в глаза Кудыме и увидел в них, в этих разноцветных глазах, холодную, расчетливую смерть. Казалось, шамана нисколько не волновало то, что у него нет оружия. Он слегка улыбался. Хазарину впервые в жизни стало по-настоящему страшно.

Дико завизжав, воин бросился вперёд. Этот боец виртуозно владел копьём. Удары лезвием чередовались с ударами тупым концом. Копьё то вертелось в его руках, как крылья мельницы, грозя снести голову, не хуже меча, то внезапно жалило короткими острыми уколами, то пыталось сбить с ног древком. Вокруг воина свистел рассекаемый оружием воздух. Но Кудыма уклонялся, уходил, отскакивал, подныривал, при этом не сделав ни единой попытки подобрать оружие погибших, хотя у него несколько раз возникала такая возможность.

Зрители, пришедшие на поединок, затаили дыхание. Свершалось немыслимое! Один человек – против троих сильнейших бойцов. Двоих он уже убил. От третьего – небрежно уворачивается, сам будучи не вооружён.

Лицо хана окаменело, воевода Подосень широченной ладонью вытирал пот со лба, Щука не переставал нервно притоптывать ногой, Ингрельд сжимал и разжимал огромные кулаки. У него вдруг засаднило горло – он вспомнил своё знакомство с Кудымой в Городище, когда они стакнулись на кулачках. Гондыр, глядя на действие, довольно усмехался. Значит, правильно в их роде обучают будущих воинов. Их немного, этих воинов. Но, в бою против них мало кто сможет устоять. Он с самого начала безоговорочно верил в победу шамана.

Кудыма дождался, когда хазарин, наконец, покажет присутствующим всё своё мастерство. В какой-то неуловимый момент все поняли, что шаман просто играет с бойцом, как кошка с мышью, что Кудыма из одного лишь уважения разрешил тому продемонстрировать своё умение во всём его блеске.

Выждав момент, чудинец подставил под боковой удар копья ребро ладони и мягким шагом скользнул вперёд. Короткого тычка пяткой ладони в основание носа с подворотом внутрь никто не заметил. Переломанные носовые хрящи вбились в мозг, и второй, добивающий удар другой рукой, был уже не нужен. Но Кудыма совершил его по устоявшейся, выработанной долгими тренировками привычке – шлепок раскрытой ладонью с хищно растопыренными напряжёнными пальцами в глаза, будто бы комара или муху на лице врага прихлопнул. Только вот из-за этого комара у воина вылетели из орбит оба глаза.

Последний из противостоявших Кудыме соперников умер ещё до того, как коснулся земли. Стих гул голосов. Тишину нарушали только хрипы агонизирующего хазарина, которому Кудыма вогнал меч в низ живота.

– Вот, вроде всё, – как-то буднично сказал Кудыма и вытер пот со лба. Подошёл к убитому хазарину, вскрыл ему ножом верх живота, вырвал печень. Надкусил. Во все стороны брызнули струйки крови. Окрестность взорвалась восторженным рёвом тысячи глоток.

– Не-е-ет! Не всё! – к шаману подскочил взбешенный, потерявший разум воевода, сходу рубанув Кудыму мечом. Меч со свистом вонзился в землю. Чудинца впереди не было. Подосень повёл налитыми кровью глазами, боковым зрением уловил стремительное движение, хотел было увернуться. Внутри головы вспух, затем лопнул яростно-оранжевый шар, и наступила темнота…

Шаман, увернувшись от удара мечом и сразив воеводу мощным боковым ударом кулака в висок, подошёл к следующему трупу хазарина. После чего покончил с третьим. Воеводу, валявшегося с вмятиной в виске, трогать не стал – побрезговал.

Вокруг в диком восторге бесновались воины. Хан закрыл глаза. Он потерял самых сильных бойцов в этом поединке. Роду будет очень трудно без них.

– Положите погибших на помост, – Кудыма устало покачал головой, вытер окровавленные руки, губы и нож об услужливо поднесённую тряпку. Он вдруг почувствовал, что сегодня ему ещё предстоит одна схватка. Вот только выйдет ли он из неё победителем?

Глава 3 И станешь ты богом

I

Рдели угли гигантских костров. На поляне резко пахло горелым мясом и благовониями. Воины в щитах носили глину с берега ручья, забрасывали дымящиеся костровища. Общая скорбная работа объединяла недавних врагов. Хотя врагами они теперь уже не были. Булгарский сотник, заступивший на место погибшего воеводы, получив увесистый кисет, не собирался класть свой живот и жизни своих воинов в бессмысленной битве. Хазары тоже собирались выполнить данное ими обещание – увести свои сотни.

Осталось насыпать холм и проводить души погибших.

Сомневающимся – ведь среди мёртвых были люди разных верований: и христиане, и мусульмане, и иудеи, и поклонявшиеся северным богам – шаман ответил просто: его задача – проводить души до места назначения, Древа Мироздания, вот и всё. Такой ответ всех устроил. Действительно, пусть душа Кудымы доставит души погибших по назначению, а там боги сами разберутся. Кого в ад, кого в рай, кого – на перерождение. Сколько религий – столько и толкований. Главное, чтобы душа добралась до места, с помощью шамана или без – это кому как по его вере положено. Но если Кудыма проведёт общий для всех обряд, хуже не будет. Всё равно тут, кроме него, других священнослужителей или жрецов нет.

В самом начале действия камлание шло как обычно. Люди сели кругом, Кудыма взял бубен. Под его ритмичный грохот душа шамана отделилась от тела, взмыла над поляной. Магическим жестом притянула души погибших. Со всех сторон к поляне потянулись призрачные тени – даже с дороги, где при отступлении происходили короткие горячие схватки и перестрелки, а также с перемычки, где был уничтожен посольский обоз. Собрав всех, Кудыма жестом открыл небо – разверзлась звёздная дорога. Была она чистой. Но что-то настораживало Кудыму. Там, в необозримой дали, дорога как бы смазывалась, едва-едва преломлялась. Что-то на этот раз было в ней неправильное.

И шаман решился. Перебрав обереги, он остановился на небольшом полом роге. Под умелыми действиями пальцев рог вырос. Кудыма дунул в него. Раздался особый звёздный рёв. Так Кудыма призывал на помощь своих кровных братьев. И они не замедлили явиться – все, независимо ни от чего.

Впереди себя шаман послал бежать по дороге своего помощника – злого кобеля. Вестником между ним и псом служила сова. Пока они двигались беспрепятственно. Далёким синим шариком позади осталась Земля, далеко вперёд убегала под ногами звёздная тропа.

По ней Кудыма вёл за собой колонну более чем в шестьсот душ. Впереди шамана, обнажив широкие кривые мечи, настороженно шли трое хазар – бывшие лучшие бойцы рода хана Кайрата. Они, после того как он съел их печень, невольно стали кровными побратимами Кудымы и теперь служили ему ближним дозором на скорбном пути. На безмолвный зов чудинца явились все его кровные побратимы – более ста душ. Не зря, ох не зря гласил древнейший воинский обычай, что у достойного поверженного противника вырви и сожри его печень или сердце! Этим ты обеспечишь себе защиту, каким бы лютым врагом в той жизни человек тебе ни был. Кровное братство – превыше всего. Выше любого родства, выше богов, выше любых клятв и обещаний. Брат для брата в черный день! Недаром новые единосущные боги объявили среди своих последователей данный обычай жутким, кровожадным языческим пережитком, ибо душа человека в этом случае неподвластна богам. Она подвластна ДОЛГУ. А новые боги подобного не выносили. Всё в этом мире, по их мнению, должно случаться только по их воле. «На всё воля Божья! Всё свершается по Его воле! Все мы в Его руках!» – говаривали последователи новых богов. Правда, вера не мешала им совершать самые кровавые дела, преступая все заветы и догмы новых религий. Особенно в отношении «язычников» – как они называли тех, кто поклонялся богам старым.

Теперь вдоль колонны, прикрывая её с двух сторон, скользили тени – души вооружённых воинов разных народов и верований, выполняя кровный долг перед шаманом. Первым слева скользил, переливаясь злобным тёмно-фиолетовым цветом, огромный хазарин, убитый Кудымой и Пислэгом много лет назад. Он скалился на шамана, но, связанный кровный побратимством, не мог отказать тому в зове.

Следом затравленно жалась к чудинцу испуганная душа воеводы. За воеводой растянулись остальные.

Постепенно, ниоткуда, на дорогу стал наползать туман. Сперва едва-едва замутилась даль, затем забелило ближние подступы, потом и саму колонну укрыло трудно проницаемой мглой. В густом тумане слышались шорох, утробные звуки, рык, всхлипы, стенания, завывания на все голоса. Но насколько далеко или близко – определить было сложно.

Вдруг из пелены высунулась чёрная когтистая лапа. Миг – и душа воеводы с жалобным воем пропала. В конце колонны послышался лязг железа о брони. Идущие позади воины отбивались от неведомого врага.

Кудыма сжал обереги, вызывая на помощь своих ещё не задействованных помощников: загадочного феникса, жабу, оленя и ласку. Из пелены тумана вынырнул кобель с окровавленной мордой. Над ним кружилась сова.

Возникший рядом с шаманом феникс взмахнул огромными разноцветными крыльями. Туман отступил, поредел. И тут же сова стремительно ринулась вбок. Раздался отвратительный, скребущий по ушам визг. В страшных когтях птицы извивалась гигантская бурая крыса. Когти совы сжались на голове чудовищной твари, брызнула чёрная кровь. Феникс ещё раз взмахнул крыльями, и дорога окончательно освободилась от тумана. Стало видно, как прикрывающие тыл воины и гибкая ласка ведут бой со зверолюдьми. На помощь бойцам прыгнула лягушка, скакнул олень. Жаба и олень в один момент выросли до огромных размеров. Земноводное лапами давило противника, а олень пронзал их рогами. Атака была отбита. Двинулись дальше.

Несколько звёздных вёрст прошли без каких-либо происшествий. Кудыма уже было с облегчением вздохнул: оставалось миновать кристаллический лес, правильно свернуть на зеркальной развилке, а там уже рукой подать до Древа Мироздания.

Птица феникс, что живёт по своим законам и не подчиняется ни людям, ни богам, сделав круг над колонной, растворилась в черноте космических миров. Шаман вздохнул. Хорошо, что в этот раз хоть откликнулась на его зов, помогла разогнать магический туман – и на том спасибо. Феникс никому ничем не обязан. Порождение неведомых сил природы, феникс может искривлять время и пространство. Хорошо, когда он на твоей стороне. И хорошо, когда он к тебе равнодушен. Но не приведи боги встать у него на пути!

Дорога вбежала в лес. По её обочинам возвышались груды всевозможных кристаллов: больших и маленьких, прозрачных и мутных, различной формы, цветов и размеров; некоторые были поистине гигантскими, другие – едва заметны. От многих из них расходились в стороны хрупкие каменные ветви, унизанные тонкими иголками. Под редкими порывами ветра иглы тонко и печально звенели. Кудыма, всматриваясь в диковинный пейзаж, остановился. Шедшие впереди него хазары тоже встали, оглядываясь. Лес был пустынен, лишь изредка между кристаллами проплывали лёгкие, голые паутинки.

Из дальнего конца колонны к Кудыме подошла душа графа Саксонского. С двуручного меча, небрежно лежавшего у него на плече, стекала вонючая чёрная кровь. На другом плече уютно устроилась ласка.

– Шаман, черти тебя забери! – гулким голосом произнёс граф, – хоть вы со своими сотоварищами оказались полными мерзавцами, но теперь мне от тебя никуда не деться. Кровными братьями мы стали, чтоб тебе, говнюку, пусто было. Раз так – давай-ка я рядом с тобой плечом к плечу пойду. Хотя этот красивый, расчудесный лес, на первый взгляд, ничего страшного не обещает, однако что-то тревожно мне. Уж больно странные паутинки тут летают, ты заметил? Что за паучки их тут наплели? И чем эти паучки питаются? Мух я здесь что-то не наблюдаю.

– Благодарю тебя, благородный граф, за помощь, и не смею от неё отказаться. Рядом с таким могучим воином ничто не страшно.

Кудыма спрятал улыбку.

Граф подозрительно взглянул на шамана – не смеётся ли тот над ним? Досадливо крякнул, нахмурившись.

– Ну, чего остановились? Пошли, что ли? Эй, хазары! Дайте дорогу настоящим бойцам! Прикрывайте нам тыл, вислозадые!

Шедшие впереди колонны трое хазарских воинов разом повернулись, оскалились.

– Ребята, тихо! – Кудыма предостерегающе поднял руку. – Не хватало нам только ещё между своими свары устраивать. Потихоньку трогаемся!

Граф, глумливо ухмыляясь, раздвинул могучими плечами хазар, пошёл первым. Ласка на его плече напряглась, тревожно повела чутким носом.

В дебрях кристаллического леса шнырял кобель. Его поджарое тело мелькало то справа, то слева. Где-то ухала сова. Олень и жаба шествовали позади колонны.

Постепенно лес всё больше и больше окутывался дымкой паутины. Однако сама дорога была от неё свободна. Под ногами изредка сновали маленькие разноцветные паучки, они же висели в центрах небольших тенет.

– Граф! – в тревоге окликнул франка Кудыма. – Я прошу, будь очень осторожен, очень! У этих маленьких паучат наверняка есть мамаша. И эта мамаша где-то рядом. Не берусь судить, чем питаются эти малявки, но мамаша любого из нас может зараз схряпать. Имел я дело с этой тварью пару лет назад. Думал, что её уничтожил. Ан, нет – видимо, ошибся. Либо другая тварь подросла за это время.

– Экий ты пугливый, шаман, – граф повернул голову в сторону Кудымы. – Осторожность, она конечно… – граф, не договорив, резко остановился. Он – влип! Всей правой стороной своего тела влип в огромную паутину, расставленную на повороте дороги. Граф задёргался, пытаясь вырваться из липкой ловушки.

– Да не шевелись ты! Стой тихо – даже пердеть не смей!

На дёргание сигнальной нити, из-за друзы огромных кристаллов показалась чудовищная паучиха. Огромное белесое брюхо, с ярко выраженным коричневатым рисунком креста, подрагивало, восемь мохнатых, длинных лап раскинулись по сетке паутины на длину, втрое превышавшую саму паучиху. Четыре пары её глаз холодно и бесстрастно оглядывали пространство. Кудыма знал, что пауки, несмотря на такое количество глаз и почти круговой обзор, видят плохо и недалеко. Они реагируют только на движение, на контуры и тени.

Граф замер. Тварь подождала немного, затем, издав едва различимый шип, проскрежетала ядовитыми челюстями-хелицерами и бесшумно скрылась в своём убежище.

Оглядываясь на друзу, за которой спряталась тварь, к графу осторожно приблизился Кудыма. Ласка с плеча графа перепрыгнула на плечо шамана.

– Значит, сделаем так. Вы двое, – Кудыма кивнул хазарам, – сейчас тихонько подойдёте и встанете рядом со мной. По моему знаку ударите мечами по паутине. А я тем временем выдерну графа. Всё ясно?

Но вышло совсем не так, как задумал Кудыма – слишком крепкими оказались тенета. По его знаку хазары взмахнули мечами, пытаясь рассечь паутину, однако мечи, перерезав всего лишь несколько нитей, увязли сами. Шаман изо всех сил дёрнул графа в попытке выдернуть его из липких сетей – тщетно! Из-за друзы кристаллов стремительно выскочила паучиха и набросилась на стоявшего рядом с шаманом хазарина. Щёлкнули мощные челюсти, впрыскивая в жертву яд, сила которого была в сто пятьдесят раз сильнее яда самой ядовитой змеи. Хазарин обмяк и тут же был разорван могучими хелицерами на куски и пожран.

Прошипев, чудовище перебежало к графу. Кудыма успел отскочить. Граф безуспешно пытался выдрать из клейких нитей свой меч. Удар мохнатой лапой поверг его в состояние шока, а ядовитые челюсти довершили смертоубийство. Паучиха без замедления проглотила повисшее на тенетах тело графа. Второй хазарин в ужасе отбежал в сторону, но запутался в боковой нити и теперь пытался перерубить её мечом.

Увидев всё это, толпа, следовавшая за Кудымой, стала разбегаться в разные стороны, прячась от твари меж каменных деревьев. Подоспевшие к шаману его кровные братья встали стеной, выставив вперёд оружие. Паучиха с шипением поднялась, опираясь на четыре задние лапы и выставив вперёд столько же передних, вооруженных блестящими, острыми шипами. Ядовитые челюсти раскрылись. Брюхо подрагивало. Оттуда время от времени высовывалось чёрное жало. Четыре пары холодные, тусклых, равнодушных глаз сосредоточились на шеренге. Все замерли, и только хазарин всё ещё продолжал рваться прочь, сотрясая паутину. Наконец ему удалось скинуть с себя прилипшую к ней одежду. Голый, разъярённый от испуга и перенесённого позора, он юркнул за спины товарищей, ища глазами хоть какое-нибудь оружие. Кто-то сунул ему в руки копьё.

Вдруг где-то позади шеренги раздался страшный треск сокрушаемых кристаллов. Сквозь каменный лес ломилось что-то огромное. Многие в ужасе оглянулись. Оказалось, что это неторопливо пробирается вперёд, волоча своё тяжёлое брюхо, жаба. Влажные выпуклые глаза неотрывно, с вожделением, смотрели на паучиху. Насекомое развернулось навстречу новому возникшему врагу. Ничуть не смутившись его грозного вида, жаба громко квакнула. Молнией мелькнул громадный, липкий язык с зацепами… и всё было кончено. Паучиха исчезла в огромной пасти земноводного. Жаба, кряхтя, упала на спину, колотя себя лапами по бородавчатому брюху.

Раздался всеобщий вздох облегчения. Кое-кто уже посмеивался над голым хазарином. Тот подошёл к паутине, с остервенением рванул меч. Потом изрубил тенета, доставая свою одежду. Все начали понемногу выбираться из леса обратно на дорогу, снова строясь в колонну. А Кудыма неожиданно для себя подумал: вот, умирают люди – от тела отделяется душа; его задача как шамана – довести душу до Древа Мироздания, где, превратившись в птичку оме, душа будет ожидать своей дальнейшей судьбы; но что случается с душами, которые погибают по дороге на Древо? Ответа на этот вопрос он так и не нашёл.

II

Шаман медленно приходил в себя. Всё тело его болело и ныло. Оказалось, что на этот раз его душа отсутствовала почти сутки. И всё это время тело, не останавливаясь ни на миг, плясало магический танец и колотило в бубен, чтобы душа не заблудилась в далёких космических мирах. Никогда ещё душа Кудымы не отсутствовала так долго.

Пока усталый шаман спал после камлания, хазары и булгары ушли. Кудыма же настолько вымотался, что не слышал ни их сборов, ни топота сотен ног. Никто никого не обманул. Кайрат выполнил своё обещание. Да и сотник не стал нарушать договорённости. В разрушенном лагере остались только ватажники.

Окончательно придя в себя, Кудыма почувствовал такой зверский голод, что, казалось, мог съесть целого быка. Живот его словно прилип к позвоночнику. Лицо осунулось. Разноцветные глаза смотрели тускло, устало.

Гондыр принёс целый котёл бульона, в котором плавали куски хорошо разваренного мяса. Достал из-за пазухи пару караваев хлеба, несколько луковиц. Кудыма с урчанием набросился на еду. Пачкая ладони сажей, схватил котёл, начал пить варево прямо через край. Всегда аккуратный в еде, сейчас не обращал внимания на то, что жирный бульон проливается на бородку, грудь и волчовку, где застывает белыми узорами. Руками выхватывал куски мяса и, почти не жуя, проглатывал их. Откусывал огромные кусманищи хлеба, запихивал в рот целые луковицы. Чавкал, сопел, рыгал. Живот уже надулся как пузырь, а Кудыма всё никак не мог насытиться. Развязал опояску.

Наконец, сожрав всё, что принёс Гондыр, сыто икнул. В изнеможении откинулся на вытоптанную траву и осоловевшими глазами уставился в синеву неба. Высоко в небе парил ястреб, из леса раздавался неумолчный птичий гомон, на поляне энергично стрекотали кузнечики, с гудением носились с цветка на цветок деловитые пчёлы и шмели, назойливо жужжали мухи. Слышался негромкий, несмолкаемый говор людей. Перебивая резкий запах горелого мяса, ветерок доносил ароматы отцветающего луга, нагретых солнцем деревьев. Кудыму снова потянуло в сон.

Гондыр растормошил его:

– Давай, Кудыма, очухивайся. Ждут тебя.

– Кто?

– Да нам решать нужно, что дальше делать. Время не ждёт. Вожди во-о-он там собрались. Только тебя не хватает.

– Да, ты прав, дружище. Сейчас, только умоюсь. Горячая вода есть?

– Согрел тебе котёл. Давай полью. Эк ты в жиру весь вымазался! Да и одежду надо в должный вид привести. Снимай волчовку – постираю. Мне то, что решите, то и ладно. Языком чесать не привык. Решайте без меня.

Шаман скинул волчовку, с удовольствием омыл себя горячей водой, избавляясь от пота, грязи и жира. Расчесал костяным гребнем бородку и волосы, накинул на тело чистую, расшитую знаками Рода, рубаху.

Гондыр ушёл на ручей стирать, а Кудыма направился к небольшому костерку, где его ждали Волчий хвост, Щука и Ингрельд.

Поприветствовав друзей, Кудыма присел на землю, свернув ноги калачиком. Ингрельд и Щука сидели на бревне, Волчий хвост лежал, подперев щёку ладонью, и грыз травинку.

– За последний месяц, – Волчий хвост перекусил травинку, сплюнул, – ватага враз обогатилась так, как не удавалось за несколько лет. Теперь у каждого звенит за пазухой. Люди устали, хотят развлечений. Я не могу их удержать. Мы разбегаемся. Ещё одна причина – про наш лагерь теперь знают, и в покое нас не оставят. Весной сюда придёт большая рать, а может быть, ещё этой осенью подоспеет – распутица наступит нескоро. Факторию не уничтожили, так что база у войска худо-бедно, но будет. Не знаю, что решат ваши товарищи – тронуться с вами дальше в путь или тоже разбежаться кто куда, но я решил идти с вами. Примете к себе?

Щука по привычке потёр лоб:

– Думается мне, что наши вояки тоже разбредутся. Хапнули столько, сколько за всю жизнь не взять. Теперь все богаты. Какой им смысл терять это богатство? Они ведь за добычей шли. А что дальше будет – никому не ведомо. Вдруг убьют? Теперь люди неохотно в бой идти будут. Обременены они монетами, барахлишком. Это раньше голодными волками шли. Теперь же подобны обожравшимся псам, которым на солнцепёке лень поднять башку, чтобы лишний раз гавкнуть. Так что, и нашей ватаге пришел конец. Вопрос, сумеем ли мы впятером добраться до нужного места и выполнить то, что нам поручено и предначертано? Кудыма, может, расскажешь всё атаману? Вдруг он передумает дорогу с нами топтать? В таких делах человек должен знать, за что ему, может быть, голову придётся сложить. Неволить его никто права не имеет.

Шаман глубоко задумался, подбирая слова и вновь переосмысливая то, что свершилось, и то, что им ещё предстоит сделать. Взвешивая каждое слово, он скупо поведал Волчьему хвосту, куда они направляются и зачем, что их может ждать. С серьёзным противодействием они пока не сталкивались. Были лишь предупреждения. Но вот дальше…

Теперь задумался атаман. Его никто не торопил.

– Ладно, браты. Я с вами. Долго объяснять, почему. Да и незачем. Quod erat in eo. Quid erit – erunt[40]. Хоть я почти ничего не понял, но это не повод отказываться от доброй драки.

Ингрельд одобрительно усмехнулся:

– Я такого же мнения, брат. Мне плевать на эти жреческие премудрости. Но почему я должен пропускать добрую драку из-за того, что ничего не смыслю в словоблудии? Хороший удар секирой стоит многих слов. Я – воин, а не философ. Хотя, – Ингрельд снова усмехнулся, – этот философ по имени Кудыма стоит, клянусь молотом Тора, десятка воинов. Кровь льёт, как воду. Платон новоявленный, бля!

Щука с удивлением посмотрел на викинга. Того разобрало веселье:

– Что, воевода, не думал, что я с греческими учениями знаком? С моё по свету пошатаешься, с людьми пообщаешься, ещё не то узнаешь.

Атаман захохотал:

– Нет, браты, я с вами! Только давайте ватагу по уму распустим. Чтобы никому не было обидно. Кстати, думается мне, не все к сытой жизни будут рваться. Есть такие сорвиголовы, которым это богатство – трын-трава. Их хлебом не корми, дай мечом помахать. Так что, не впятером пойдём. Больше нас будет. Сколько? Пока не знаю. Надо с воями потолковать.

– Добре мыслишь. Сейчас дело к вечеру, нечего на сон людей тормошить. Недаром говорят: утро вечера мудренее. Завтра окончательно и решим этот вопрос.

К костерку подошёл Гондыр.

Его вкратце посвятили во всё, о чём здесь было говорено. Старый воин неопределённо пожал плечами. Ему действительно было всё равно. Главное – шаман. Остальное его мало волновало.

III

Ранним утром, когда ещё солнце не успело позолотить верхушки деревьев, а густой туман стелился плотной пеленой, сея на траву обильную росу, вожди подняли ватажников. Начался делёж общей добычи. Первым, по праву старшинства, из общей кучи атаман взял себе те вещи, которые ему приглянулись. Волчий хвост выбрал великолепную чашу, изготовленную из человеческого черепа, окованную серебром и украшенную драгоценными камнями. Нацепил на пояс саблю дамасской стали – подарок халифа королю. Потом равнодушно, не считая, сыпанул широкой ладонью в безмерный кисет россыпь серебряных и золотых монет. Далее всё шло по давно устоявшемуся закону дележки совместно добытого в походах.

Подобный раздел был произведен также в ватаге Кудымы, с той только разницей, что вожди взяли себе лишь по горсти монет, а остальное отдали товарищам.

Скот, с общего согласия, решили увести в ближайшую деревню – куда с ним? Забивать же такое количество за один раз бессмысленно – не съесть. Оставили ровно столько, сколько необходимо для прощального пира да на первые два дня пути.

После этого вожди объявили о роспуске ватаг, чем вызвали громкое ликование. Каждый уже примерял, куда и как он истратит свою долю. Многие ведь, несмотря на то, что были разбойниками, имели семьи, и теперь они предвкушали, как вернутся домой богатыми. Богатства же было столько, что хватит не только детям, но ещё и внукам с правнуками останется. Другим мерещились лучшие таверны Константинополя и корчмы Новгорода.

Когда стихли восторженные возгласы, Волчий хвост поднял руку, привлекая всеобщее внимание:

– Браты! Други! Мы жили с вами одной семьёй. Вместе делили горести и радости. И вот настало время, когда все вы теперь богаты и в нашем промысле нет для нас больше смысла. Однако осталось ещё одно незавершённое дело. Дело это сугубо добровольное, никто никого неволить не будет. Да и нет теперь у меня таких прав – с этой минуты я больше не атаман ваш, ибо слагаю с себя булаву. Сразу хочу сказать: дело это не принесёт богатств. А вот голову потерять можно будет легко. Поэтому мне нужны самые отчаянные, самые умелые, самые смелые и рискованные воины. Мне нужны те, кому плевать на золото и дорогие каменья, те, кто ищет в этом мире только воинскую славу и опасность и ничего более. Сам я буду в этом походе простым ратником. Вождём будет шаман Кудыма. Кто желает услышать звон меча о брони, свист стрел, почувствовать на своих губах пьянящую сладость вражьей крови – выходи! Кто устал от всего этого, кого ждут дома – спасибо, браты, что были со мной. И прощайте.

Волчий хвост низко, в пояс поклонился затихшим ватажникам. Замер в ожидании. И вот из нестройной толпы вышел один, затем второй, третий… Всего, вместе с атаманом, набралось одиннадцать человек.

Из тех ватажников, что вышли в поход из Городища, согласился продолжать путь один только Пятка. Таким образом, образовался небольшой отрядик численностью в шестнадцать человек, зато это были самые отчаянные сорвиголовы, прошедшие огонь и воду – те, которым милее и дороже всего на свете был звон железа на поле брани. Те, которых никто нигде не ждал.

Коней решили не брать: за конём нужен уход; в лесу на коне вскачь не понесёшься, будешь вести его на поводу; груза набралось немного – легче утащить на себе, нежели грузить на коня. К тому же, если идти напрямик через глухие лесные чащобы и топи, конь скорее обузой будет, чем подмогой – не везде он пройдёт. И ни один конь не сравнится с тренированным опытным бойцом. Воин, даже в лёгком доспехе или кольчуге с двухпудовым грузом на спине, за световой день до ста вёрст пройти-пробежать может. Конь на таком расстоянии запалится.

А был потом пир горой. Вспоминали тех, кто погиб. Здравствовали тех, кто остался жив и теперь сказочно богат. Сбивались в малые ватаги, ведь поодиночке, да к тому же если у тебя в кисете звенит, а в мешке за спиной – щедрые дары, далеко не уйдёшь. Им ли, лихим людям, этого не знать? Приглашённые из ближайшей деревни крестьяне, опешив, приняли скотину. Коней разобрали сами ватажники.

Ранним утром следующего дня ватага малыми отрядами разбрелась в разные стороны.

А ещё через день, ближе к вечеру, на поляну вылез волот, только что перед этим разрушивший деревню, жителей которой он кого потоптал огромными ножищами, кого прибил огромными ручищами да вывернутой с корнем столетней елью. Оставшиеся в живых крестьяне в ужасе бежали куда глаза глядят. Сопя носом, волот долго и с остервенением крушил жилища и загоны для скота. Потом, усевшись на землю, неистово поглощал убитую скотину и убитых людей, обливаясь кровью, давясь тёплым мясом, хрустя костями. Наконец, нажравшись до такой степени, что волосатое пузо выпятилось вперед, он довольно икнул и громко испортил воздух. Не потрудившись куда-нибудь отойти, он тут же, между кровавых останков, наложил громадную зловонную кучу прямо посреди деревни. Подтянул порты и вошёл в лес, от избытка силы ломая стволы деревьев.

Вывалившись на поляну, где совсем недавно располагался лагерь разбойников, повёл широким, чутким носом, вдыхая ещё витавший в воздухе запах гари, и уверенно направил огромные ступни в ту сторону, куда ушёл Кудыма с товарищами. Нечто скорчило за его спиной страшную рожу и поспешило следом.

IV

По опыту, выработанному многими поколениями предков, ходивших в дальние походы, воины бежали волчьей цепочкой. Впереди всех, шагах в тридцати от основного отряда, двигался Пятка. Замыкающим, отстав шагов на двадцать от остальных, бежал Ингрельд. На первом и последнем лежала самая трудная задача. Первый не только выбирал дорогу, но и проверял наличие неожиданных засад. Последний прикрывал тылы, что само по себе является сложным и опасным. Принято считать – и по праву, – что замыкающий является самым уязвимым звеном в цепочке – если на него внезапно нападут и каким-нибудь образом бесшумно убьют или обезвредят, отряд может даже не заметить пропажи бойца. Зато тыл отряда в этом случае останется беззащитным. К тому же, нападая на ничего не подозревающих воинов с тыла, вполне реально уничтожить если не всю, то их большую часть. Поэтому замыкающими обычно ставили наиболее опытных и сильных бойцов. Вот уж кому приходилось уподобляться сове, голова которой может крутиться вокруг шеи на все стороны света!

Петляя между болотами и буреломами, отряд держал путь общим направлением на восток. Всё меньше и меньше попадалось болотины, пошли взблоки и увалы. Впереди замаячили покрытые лесом, похожие на грозовые облака, величественные тёмно-синие громады гор. Дикостью и особой красотой веяло от них. Но людям было не до красот. Однако людям было не до красот. Бег по глухой чащобе выматывал, дыхание вырывалось с натужным хрипом. Воины бежали, обливаясь обильным потом. Сырой мох, в котором ноги утопали почти по колено, сбивал с ритма. Густые испарения папоротников, мощный запах грибницы, лесной травы и подлеска не давали вздохнуть полной грудью, неподвижный воздух под вековыми елями и лиственницами давил, пригибал. Изредка попадались, большей частью, трухлявые берёзы.

После полудня остановились на берегу небольшого звонкого ручья для короткого отдыха. Костра не разжигали. Над людьми тут же повисло облако комарья, мошкары и мелкого гнуса. Не обращая на них внимания, наиболее жадные и голодные развязывали торбы, доставали из них сухари. Хрумкая чёрствые ломти, запивали холодной, ломящей зубы прозрачной водой. Другие упали на мягкий мох, раскинув руки. Самые опытные ложились на спину, поднимали ноги вверх и трясли ими, сбрасывая походную тяжесть и ломоту.

Кудыма ополоснул лицо и грудь в ручье и, набрав полный рот воды, прополоскал его и длинной струёй выплюнул воду в сторону. Нельзя обижать дух ручья, в него опорожняясь или вот так вот плевать в чистую воду. Кто его знает, насколько далеко распространяется влияние этого духа на окрестности. Да и вообще нехорошо не уважать хозяина. Плохо, что люди всё больше и больше отдаляются от Матери-Природы, перестают её слышать, бездумно вырубают леса под пашни и для строительства, ковыряют глубокие шахты, доставая из них руду. Добывая россыпное золото, портят реки и ручьи. Без меры бьют зверя и птицу. Конечно, для того, чтобы выжить, человеку всё это надо. Но нельзя брать без спроса, без уважения и только от жадности. Неужели нельзя посадить несколько деревьев, почистить ручей от мусора, после окончательной выработки засыпать шахту? Придёт время – Мать-Земля жестоко отомстит человечеству. И тогда великаны Мань-Пупу-Нер покажутся ему детской игрушкой. Не понимают люди, что Земля есть живое существо. И кто знает, что она может породить в своих недрах, вознегодовав на род людской.

Вынув из-под мышки кусок мяса, Кудыма вонзил в него зубы. Мясо хорошо провялилось, просолилось от пота, размякло. Рядом присел Ингрельд.

– Что-то тревожно мне. Вроде, никого не видел, но такое чувство, что наблюдают за нами чужие глаза. Будто в спину сейчас стрела или копьё прилетит. Аж озноб пробирает. Ты ничего не чувствуешь?

– Да есть что-то такое, что я не могу выразить словами.

– Вот и Пятка о том же говорит. И остальным неуютно. Что делать будем? Те, кто подобным ощущениям не доверял и над своим внутренним существом смеялся, сейчас догнивают уже. Я – воин. Мне ли смерти бояться? Но получить удар в спину желания нет. Другое дело – в жаркой схватке.

– Щука, Волчий хвост, Гондыр! – окликнул шаман своих ближайших сподвижников, – и ты, Пятка, подойдите. Давайте решать будем, как дальше двигаться.

– А что тут думать? – удивился Ингрельд, – в лесу всё равно передвигаться будем подобно волкам. Самый лучший и быстрый способ передвижения. Не уступами же бежать – так мы вскоре потеряем друг друга, и толку никакого.

– Может, усилить тыл и авангард, добавив ещё по одному человеку? – предложил Щука.

– Можно, конечно. Только это основную задачу не решает. Я думаю, нам нужно перестроиться в другой порядок передвижения. Побежим, не выделяя авангарда и арьергарда, по два воина в ряд. – Волчий хвост по привычке прикусил травинку:

– Даже не побежим, а двинемся шагом. Так больше возможностей для отражения внезапной атаки. Кто-то за нами наблюдает, Ингрельд прав. Вот только кто и зачем? До горных племён нам ещё далековато. Местные деревни здесь под охраной булгарского князя и специально в лес для наблюдения никого посылать не будут. Случайный охотник, встретив нас, наоборот, постарается скрыться. Возможно, лихие люди. Как мы в недавнем прошлом.

– Ладно. Согласен. Как остальные?

– Добре.

– Тогда, перед тем как пойти, мы с Гондыром немного прогуляемся вокруг. – Шаман недобро усмехнулся.

После отдыха двинулись дальше в том порядке, который предложил Волчий хвост. Впереди теперь шли Кудыма и Гондыр, а замыкали отряд Щука и Ингрельд. Все воины привели луки в боевую готовность, накинув тетивы. Нарастало ощущение опасности. За отрядом действительно кто-то двигался. Теперь это чувствовали все. То замолкнет только что поющая птица, то слегка дрогнут упругие стебли вереска… Но пока никого заметить не удавалось, несмотря на все старания.

Кудыма хлопнул Гондыра по плечу, неожиданно шагнул вбок и бесшумно исчез в густом, высоком папоротнике. У следующей за ним пары воинов только рты раскрылись от удивления. Ни один листочек не шелохнулся, ни единого звука не раздалось, даже птицы не встревожились. Был человек – и вдруг пропал. Как в воду канул, без водоворота и всплеска. Потом точно так же исчез Гондыр, только в другую сторону. Пятка изумлённо покачал головой:

– Уж насколько я опытный лесовик, но чтобы вот так исчезнуть без звука и следа, то это выше моего понимания. Да-а-а, не хотел бы я теперь оказаться на месте тех, кто пытается за нами проследить.

– Это точно. Наш шаман и его соплеменник не совсем как люди. Человек не может так двигаться в лесу. Всё равно либо какого-нибудь зверя или птицу спугнёт, или веткой хрустнет. Это не люди, это духи какие-то. Слышишь, Пятка, не по себе мне. Может, зря я в этот поход пошёл?

– Ну, Волчий хвост же пошёл. А я этому человеку верю. У него чутьё лучше пёсьего.

– Ну-ну. Поживём – увидим. Я за славой воинской пошёл. Не боюсь я людей из плоти и крови. С кем угодно на мечах или секирах сражусь. Но с духами и богами биться не согласен. Если наш предводитель не человек, куда и к каким битвам он нас приведёт?

– Да что ты, как рыхлая баба на сносях, раскудахтался? Я, когда в поход пошёл, ещё там, в Городище, как узнал, кто предводителем будет, так даже и не думал. Щука и Кудыма обязательно приведут к богатству. Не обманули, привели. Теперь мы богаты. Очень богаты. Как ромейские императоры. Теперь идём за боевой славой. Знаешь, она тебе тоже будет. Даже в избытке. О нас ещё былинщики речистые песни сложат.

Так, за разговорами, прошли тысячу шагов. Неожиданно из-за дерева вынырнул Кудыма. Лицо его было встревожено. Пятка вскинул было свой гигантский лук, но тут же опустил, облегчённо вздохнув. Ещё через сотню шагов бесшумно раздвинулись кусты – появился улыбавшийся во весь рот Гондыр. Кудыма вскинул руку, останавливая движение. Созвал всех в кружок.

– Браты! За нами действительно шли чужие воины. С левой стороны наблюдали двое. Одного я убил, другого ранил стрелой в плечо. Он скатился в глухой овраг и там спрятался. За ним я не полез. Что у тебя, Гондыр?

– Правая сторона тоже не пустовала. Убил троих. Тихонько так – никто и пукнуть не успел. Ножом зарезал. Поочерёдно. Как они нас собирались. Ну, да верно говорят: пошёл по шерсть, а вернулся стриженным.

Слова старого воина никто не принял за пустое бахвальство – этот чесать языком попусту не будет. Скорее, наоборот, чего-нибудь недоговорит.

– Значит, действительно, на нас открыли охоту. Жаль, одного упустил. Что же, превратим охотника в дичь. Сейчас они не полезут – будут ждать доклада своей разведки. Вернётся из неё только один. Если сможет. Одно плохо – не знаем мы, сколько их, где их лагерь и кто это вообще.

– Зачем, Кудыма, ты так говоришь? Всё узнаем. Вон там, в кустах, связанный, лежит четвёртый. Неужели не расскажет?

Все рассмеялись. То-то рожа у Гондыра светилась, как новенькая золотая безанта.

– Тащи его сюда. Спросим. Мы – люди приветливые, до слухов жадные, – тусклые глаза Щуки блеснули стальным блеском. Тех, кто увидел эту искорку в рыбьих глазах воеводы, невольно пробрал озноб. Да, такой рыбе на зуб лучше не попадаться! Все потроха вынет. И подыхать будешь долго. Очень долго. Как хорошо, что они с воеводой, а не против него. Оборони боги!

V

Когда, наконец, обезумевший и воющий от боли кровоточащий кусок, бывший когда-то красивым и сильным человеком, был из милости добит ударом ножа, ватажники узнали всё, что их интересует. Испытанные, зачерствевшие душой воины, побывавшие в таких кровавых переделках, что стыла кровь в жилах; грабившие всё и всех; не гнушавшиеся во время набега зарезать старика или ребёнка, если те сопротивлялись грабежу; после совершения насилия вспарывавшие женщинам животы – в испуге отворачивали глаза во время дознания Щукой над пойманным чужаком. Один даже проблевался от увиденного им.

– Да, Щука, ты мастер допроса. Не хотел бы я попасть в твои руки, – побледневший Волчий хвост вытер испарину. – Правда, благодаря тебе мы теперь знаем всё, хотя прошло всего два часа.

– Значит, не попадайся, – Щука был спокоен и хладнокровен.

– Какое решение примем, браты? – Кудыма обратился к воинам. – Можно постараться уйти, но только мы недостаточно хорошо знаем эти места. С другой стороны, враг превосходит нас численностью более чем втрое. Сумеем ли мы его одолеть? К тому же, потеряем время, запутывая следы. Напав первыми, много своих можем потерять. Тут надо решать всем, а не только мне одному, как вожаку.

– Я – за бой! – Ингрельд расправил могучие плечи.

– Если нападём внезапно и с умом, можем обойтись и без потерь. Я поддерживаю Ингрельда. Надо дать бой. От нас не отстанут. Вороньё почуяло добычу, – Щука согласно кивнул головой.

Большинство остальных тоже высказались за то, чтобы дать бой непрошеным гостям. И только Гондыр промолчал. Бой так бой.

Удар решили не откладывать. Неизвестно, добрался ли раненый разведчик до своих или нет. Но пока чужаки остались без глаз, ибо не знали, продолжили ли ватажники свой путь, и в какую сторону. Если предположить, что раненный разведчик так-таки дошёл, тогда чужому атаману следовало решить: выступать всем или снова рискнуть послать только разведку. Пока то, пока сё. Времени уйдёт немало. Не было известно вражьей ватаге то, что захватили у них пленного и вызнали у него численность воинов, расположение лагеря, сколько вёрст до него чапать. Не ведали того, что не возвращаются это братья-разбойнички с удачного похода с богатой добычей – насчёт толстых кисетов и увесистых торб не ошиблись – а пошли ватажники дальше в неизвестное велением вечно мятущейся беспокойной души.

Через четыре часа непрерывного хода ватажники достигли логова разбойников. На довольно большой поляне возле ручья громоздились установленные в беспорядке шалаши. Никакой охраны – ни по периметру, ни внутри; никакого ограждения. Среди куч мусора бродили полупьяные, плохо одетые люди. Некоторые валялись, упившись хмельного мёда или пива. Да и расположение лагеря было, с военной точки зрения, крайне невыгодным: долину ручья окружали высокие, поросшие густым лесом холмы – благодаря этому подобравшийся враг оставался незаметен, тогда как находившиеся в лагере были у него как на ладони.

Пятка презрительно сплюнул. Может, эти людишки действительно умеют незаметно ходить по лесу, готовить для караванов засады, неожиданно нападать, но дома у них полный бардак. Каждый занят своим. Вон двое подрались, не поделив какую-то яркую тряпку.

Чужой атаман сидел у небольшого костерка, выделяясь среди сотоварищей нарядной одеждой, дорогим оружием и лысым черепом, который наводил на мысль, что он бывший раб. Вот он лениво встал, подошёл к дерущимся, отвесил им тяжелые оплеухи, осмотрел вещь и небрежно откинул её в сторону. Вальяжно вернулся на место, снова сел, скрестив ноги, и широко зевнул.

Снизу от течения ручья показалось несколько человек. Двое тащили на жердине тушу лося, остальные были нагружены битой птицей. Народец в лагере оживился. Заполыхали костры. Двое разбойников сбегали к ручью, приволокли полный котёл воды, взгромоздили его над огнём.

Незаметно подкрались сумерки. В котле весело булькало крепкое мясное варево из требухи; куски туши лося и птица жарились на вертелах. Кудыма с любопытством наблюдал за чужой ватагой. Его не покидало ощущение, что никто из разбойников даже не вспомнил о посланных вслед за ними воинах. Правда, чужой атаман пару раз выказывал беспокойство, поглядывая на заходящее солнце. Вот он подозвал одного из своих подручных, что-то сказал ему. Человек отрицательно покачал головой. Атаман повелительным жестом указал на лес. Разбойник удручённо развёл руками, подошёл к одному из костров, снял с вертела тушку рябчика, из большого меха перелил в небольшой то ли пива, то ли медовухи, взял в руки короткое копьё, через плечо закинул тулью с луком и стрелами. Затем лёгким шагом вышел за пределы лагеря. И тут же, за ближайшим кустом его бесшумно зарезали.

Пока чужая ватага готовилась к вечернему пиру, поляну окружили ватажники. Каждый выбрал себе удобную позицию для стрельбы. Изготовились. Решено было напасть, как только вечернее солнце коснётся верхушек деревьев. Первым должен был начать Пятка, поразив чужого атамана стрелой.

VI

Чужая ватага бестолково и шумно пировала. Со спорами и руганью, переходящими в жёсткий мордобой. Многие снова упились до беспамятства.

Кудыма вместе с другими недоумевал: зачем они послали людей за ними следить? Никаких серьёзных приготовлений в чужом лагере не замечалось. Похоже, в ближайшее время никто никуда не собирался. Тогда кому вообще было нужно всё это представление? Или людей послали, просто чтобы узнать, кто вторгся в их владения? Может, зря они укокошили тех разведчиков, а теперь вот ещё собираются напасть на их лагерь? Однако чего можно было бы ожидать от этих разбойников, вдруг узнай они от вернувшейся разведки, что ватага Кудымы мала числом и наверняка не с пустыми руками? Пожалуй, в любом случае стоило обезопасить свои тылы от неожиданного нападения.

Поэтому решили попытаться взять атамана в полон. Кудыма махнул рукой. Пятка неторопливо поднял свой страшный лук, неторопливо натянул тетиву до уха. Вздулись вены на руках и на лбу. Пятка ещё немного оттянул тетиву скрипевшего от натуги лука. Тетива щёлкнула о защитную перчатку на запястье; гудя сердитым шмелём, ушла стрела. Ушла, чтобы войти точно в переносицу разбойника, сидевшего рядом с атаманом. Стрелы Пятки были в полтора раза длиннее и в полтора раза толще обычных. Они скорее напоминали сулицы, нежели стрелы.

От удара такой стрелой разбойника отбросило от костра, череп его разлетелся, обрызгав онемевших от неожиданности сидевших рядом бражников кусками мозга с осколками костей. Пока остальные приходили в себя, воин успел выпустить ещё пару стрел, и ещё двое чужих ватажников рухнули навзничь. Затем кинул ещё две стрелы, поразив ими ноги разбойничьего вожака. И тут на поляну внезапно просыпался смертоносный дождь. Люди падали, корчились, кричали, внося в свои ряды ещё большую сумятицу. Некоторые в панике бросились в лес – не добежал никто. Всех поразило насмерть. Напрасно Ингрельд сжимал в своей широкой ладони рукоятку секиры. Стрелок из него был неважный, зато в рукопашном бою он всегда был на высоте. И он жаждал, он ждал этого боя. Но так и не дождался.

Исполненный досады, свей первым вышел на усыпанную телами поляну. Признаться, столь лёгкой победы не ожидал никто. Люди даже растерялись. Никто не успел им оказать абсолютно никакого сопротивления! Ватажники беспрепятственно добивали раненых и резали тех, кто, так и не придя в себя, валялся пьяным среди трупов. В большом шалаше обнаружили несколько растрёпанных женщин в грязной, рваной одежде. Скорее всего, их взяли в плен и оставили в живых, чтобы они служили утехой.

Ватажники срезали с убитых несколько кисетов; в провонявшем запахом скисшего пива шатре атамана нашли небольшой ларец с золотыми и серебряными, в основном женскими, украшениями. Рядом лежал небольшой мешочек с золотыми монетами. В общем, если не считать эти монеты, добыча была довольно скудной. Она не стоила даже тех небольших усилий, которые были на неё потрачены, не считая, разумеется, времени да нескольких сломанных стрел.

Оставалось решить, что делать с женщинами. Бедолаг набралось двенадцать человек. Кудыма задумался. Впоследствии принятое им решение Щука назвал почему-то Соломоновым, хотя никакого Соломона Кудыма никогда не знал. Был один знакомый купец из арабов, так того звали Сулейман – это если кратко, ибо произнесение его полного имени занимало добрую половину базарного часа, чем, кстати, араб очень гордился.

Женщин Кудыма решил отпустить. Пускай поедят, потом выберут себе оружие, одежду и отправляются на все четыре стороны. Дойдут до жилья – честь им и хвала. Не дойдут – такова судьба. Взять их с собой всё равно не получится – они будут существенно сдерживать передвижение. Лишние рты, лишние хлопоты. Зарезать? А зачем? Они не разбойники, они – не враг. Какой от этого толк? Пусть ступают, куда глаза глядят.

Не думал и не гадал Кудыма, а вместе с ним остальные, что, помыкавшись по лесу, вздумают эти женщины организовать свою шайку – из одних только баб! И ведь получится! Много хлопот ещё доставят купцам эти воинственные жёны. Даже небольшие боевые отряды будут терпеть от них поражения. А со временем шайка вырастет и превратится в большую, организованную силу. Есть на свете женщины, которые не меньше мужчин любят свободу, вольный ветер, посвист стрел да добрый удар саблей. И такие женщины во сто крат более люты, чем мужчины. Так что, воистину говорят: знать бы, где упадёшь… Но все-таки надо отдать должное этим спасённым женщинам: никогда не поминали они дурным словом людей, однажды их спасших, досыта накормивших, одевших и отпустивших восвояси, а вдобавок к тому и вооруживших. Напротив, многие годы они жаждали с ними встречи, чтобы отблагодарить – хоть сокровищами добытыми, хоть лаской женской. Да так и не пришлось. Разошлись их дороги раз и навсегда. Но это уже другая история.

К Кудыме подтащили вожака разбойников. От страшной боли тот скрежетал зубами – стрелы Пятки раздробили ему коленные суставы.

– Чего вам надо? Зачем напали на нас? Кто вы такие?

– Как это – кто? – в свою очередь изумился Кудыма. – Ведь это ты послал своих людей за нами следить. Зачем ноги бесполезно бить? Видишь, сами к тебе пришли. Ты ведь сам нам всё расскажешь, не так ли?

Шаман вперил жёсткий, недобрый взгляд в глаза атамана:

– У тебя есть выбор: если согласишься всё рассказать и ответить на мои вопросы, я тут же сниму твою боль. А потом обещаю убить добрым уколом в сердце, без мук. Если нет – тебе будет оставлена жизнь. Живи себе, сколько проживёшь! Но, думаю, долго на этом свете тебе не задержаться. Звери хищные да птицы слетятся на запах крови. Кому-нибудь из них и ты, красавец, глянешься. А? Как думаешь?

– Согласен. Расскажу. Всё равно скрывать особенно нечего, а терпеть боль невесть за что – глупо.

– Вот и славно.

Кудыма развязал котомку, достал сосуд из редкого чёрного стекла, открыл крышечку. Перебивая острый запах крови, по поляне разнёсся аромат трав. Шаман щедро плеснул густым тёмно-зелёным отваром на тряпицу, оголил и обмотал ею разбитые колена чужого вожака. Накладывая повязку, он тихо и неразборчиво, но очень певуче что-то пробормотал на незнакомом для того языке. Боль ушла, ноги атамана окутала приятная прохлада. Он расслабился, вытер пот со лба.

– Дайте ещё водицы.

Щука не поленился сходить к роднику, чтобы принести полный котелок чистейшей, ломящей холодом зубы, воды. Вожак, захлёбываясь и кашляя, припал к сосуду.

– Что с убитыми делать? – спросил Щука.

– Сейчас всё равно никуда не пойдём. Дело к ночи. Переночуем здесь. Пускай ватажники собирают дрова для погребального костра.

– Хорошо.

Щука ушёл отдавать приказания.

Кудыма повернулся к вожаку. Тот лежал на спине, наслаждаясь отсутствием боли.

– Ну?

– В общем, дело было так. Как ты, наверное, заметил, мы не воины. Охотники, рыболовы, вольные люди, бежавшие княжеские да боярские смерды, рабы. Так, пощипывали иногда небольшие караваны. Изредка нападали на мелкие деревеньки. Одним мясом сыт не будешь. Женщины тоже мужику нужны время от времени. Так себе и жили. Но вот, три дня назад пришёл в лагерь человек – голова скрыта глухим капюшоном. Я ещё тогда одну странность приметил. Вот идёт он по лагерю, а на него никто внимания не обращает. Будто бы не видят его люди. Но я-то его вижу! Подошёл он к шатру, пальцем меня манит. А у меня, веришь, ноги как к земле приросли. И такой холод в груди… А он, гад, пальцем манит и манит. Я, насилу ноги переставляя, к нему подошёл. Словно сила какая на аркане приволокла. Хотел сбежать, а не смог. Стою, меня покачивает. И никто внимания не обращает! Будто нет нас! Тут этот незнакомец капюшон скидывает. Меня будто морозом в жаркий полдень обдало. Череп, кожей обтянутый. Улыбается. Вместо глаз – чёрная бездна. Глубокая-глубокая. Не могу описать… – вожак содрогнулся:

– И рождается у меня в голове голос, который требует, чтобы направил я людей на определённые тропы. Скоро там ватага пройти должна. Ватага небольшая, но воины все опытные. Соваться в открытый бой чтобы не смели, а вот ночью можно попробовать всех перерезать. Добыча у ватаги знатная, можно всю жизнь потом жить и не тужить. Задатком оставляет мне кошель с золотом. Только я это золото не взял. Проклятое оно! Рядом с ларцом кисет бросил, даже не развязал. По звону понял, что череп меня не обманул – там и вправду золото было. Ещё сказал, что если я не исполню его волю, он вернётся, и тогда мы все пожалеем, что на свет родились. После этого закутался в плащ и ушёл. И опять его никто не видел! Дошёл он до края поляны, ударился о землю – змеи в разные стороны брызнули. Тут я пришёл в себя. От ужаса напился. Несколько человек отправил на тропу, которую он указал. Вроде бы как приказ его исполнил. Остальным ничего не сказал. А потом мы пить начали. Я – со страху, остальные – глядя на меня. Вот и всё.

Вожак спокойно глядел в разноцветные глаза Кудымы. Шаман достал нож. Бережно приподнял вожака и метко всадил ему клинок в сердце. Тело на короткий миг напряглось, после короткой судороги раздался вздох облегчения, и вожак умер. Кудыма вынул из раны окровавленный клинок, вытер его, воткнув пару раз в землю. Закрыл вожаку глаза. Потом отнёс тяжёлое тело к остальным погибшим.

На этот раз шаман душ не нашёл. Только зыбкая пелена окутывала пространство, да глухой далёкий хохот доносился оттуда, где, среди самых дальних звёзд, вспыхивали едва заметные зарницы.

Будто бы кто-то, следуя каким-то своим правилам, вел с шаманом пока непонятную для него игру. Но каким правилам? И чего добивается этот неизвестный?

VII

Ватага целеустремлённо продвигалась вперёд. Уже не тягуны и взблоки вставали у неё на пути, а настоящие горы. Пологие волны хребтов щерились останцами. Хребты рассекали глубокие ущелья рек, нередко встречались небольшие водопады и голубовато-зелёные пятна озёр. У подножий хребтов прятались под бурой ряской бездонные трясины, глухая чащоба леса перемежевывалась каменными реками курумника и языками осыпей. Стояла ненормальная для этого времени года жара. Казалось, стоит не ласковое бабье лето, а вернулся обратно месяц червень. Солнце палило беспощадно. Иногда в небе собирались чёрные тучи, разражаясь то сухими грозами, то короткими мощными ливнями с градом. На зверя снова накинулись полчища гнуси, и он кинулся прочь из тайги, на горные, хорошо продуваемые плато. В чаще леса повис тягучий комариный звон. Кудыма невольно вспомнил Мань-Пупу-Нер. Тогда стояла такая же жара и духота. Неужели всё повторяется, невольно задавал он себе вопрос.

Для этих горных мест, где даже в середине лета могут пойти холодные затяжные дожди, нередко вперемежку со снегом – а снег на вершинах и горных впадинах не тает порой годами – это было в диковину. Напуганные невиданным природным явлением племена башкир и татар обратились к богам и к духам. Но напрасно били в бубны местные шаманы: и боги, и духи молчали. Ожидая худшего – ибо всё, что неизвестно, пугает – некоторые из племён разослали по окрестностям военные отряды, во главе которых поставили шаманов. Другие вооружили всех, включая подростков и женщин. Некоторые даже подумывали откочевать. Но куда уйдёшь, когда зима на носу? Вдруг не сегодня-завтра жара сменится холодом, задуют пронзительные ветра, выпадет глубокий снег? Кто же зимой кочует? Они и так теперь перебрались на зимние пастбища, потому что летние все выбиты. Если сейчас кочевать, падёт скот, а без скота племени не выжить.

На один из военных отрядов наткнулась ватага. Башкир в отряде насчитывалось человек сорок. Опытные в засадах, башкирские воины сумели окружить ватажников, зажав их на поляне, после чего набросились всей силой. Бой выдался короткий, но жестокий. Ватажников спасли воинское умение, опыт, чёткость и слаженность в действиях.

После рукопашной схватки, изрубив с десяток чужих бойцов и потеряв двоих своих, ватажники прорвались в чащобу леса и долго уходили от погони. Петляли, шли студеными ручьями, пересекали осыпи. Но башкирский военный отряд упорно шёл следом. Рано или поздно хорошо знавшие этот край башкиры прижали бы ватагу в таком месте, откуда не выбраться. Их спасла слепая случайность: ватага наткнулась ещё на один военный отряд башкир, но другого рода-племени, нежели те, что ее преследовали, и резко отошла в сторону. Два башкирских отряда сцепились между собой. Пользуясь этим, ватага сумела наконец-то окончательно уйти от погони. Некоторое время ещё слышны были злые гортанные голоса, звон железа о брони, а потом всё стихло.

Долго бежали волчьей цепочкой в долине неширокой быстрой речи. По обоим её берегам угрюмо вздымались крутые, заросшие столетним лесом берега. Местами долина резко сужалась, и берега реки скалились каменными зубами скалистых обрывов. Выбрав место, где можно было выбраться из долины, снова свернули в лес. Перевалили невысокий хребет и заночевали на берегу небольшого, звонкого ручья.

Утром проснувшиеся ватажники с удивлением увидели сидящего у костерка полного человека в одеянии буддийского монаха. Особенно изумлённо таращились на монаха караульные. Откуда он взялся? Как сумел незаметно пройти к костру?

Монах всем приветливо улыбался, кивал бритой головой. Развязав котомку, достал фарфоровый чайник и две широкие посудины. Поставил на рдеющие угольки медный котелочек с родниковой водой.

Вскочившие ватажники, схватив оружие, окружили монаха. Однако тот словно не замечал направленных на него мечей и копий, и, продолжая задумчиво созерцать рдеющие угольки костерка, ждал, когда закипит вода в котелочке.

Кудыма поднял руку, привлекая к себе внимание.

– Оставьте монаха в покое. А с караульными я потом поговорю.

Ингрельд, который на этот раз стерег покой лагеря, вспыхнул от стыда.

– Кудыма! Это не человек! Не мог человек пройти мимо нас незамеченным!

– Потом разберёмся, – Кудыма присел на корточки. – Может, странник позавтракает вместе с нами?

– Спасибо, Кудыма, за предложенную честь. Но позволь мне отказаться. Твой завтрак – мясо. А нам запрещено вкушать мясное.

– Откуда ты знаешь моё имя?

– Я скажу больше. Ты – жрец. Ты – вожак этих людей. Ты бывал на Мань-Пупу-Нер и разговаривал с богами. Сейчас держишь путь на Ямантау, что переводится как «Злая гора».

Глядя на вытянувшееся лицо шамана, монах рассыпался мелким, дробным смешком.

– Давай, Кудыма, я тебе чаю налью. Пока твои товарищи едят, мы немного побеседуем. Ты не будешь против?

– Нет. Но откуда…

– Вон тебе твой товарищ несёт кусок вяленого мяса. Поешь. Потом выпьём чаю. Хорошо? А после – разговор. Я всё объясню. Но, кажется мне, ты просто ещё не отошёл ото сна. Иначе бы сам давно всё понял.

В это время Гондыр с опаской подошёл к костерку, протянул шаману кусок мяса, завёрнутый в лепёшку, и отошёл в сторону, чтобы не мешать, но при этом так, чтобы в любую секунду иметь возможность броситься шаману на помощь. Достал меч, точильным камнем начал поправлять лезвие. Тем временем вода в котелочке закипела, монах щедро всыпал в фарфоровый чайник горсть травы, залил водой и накрыл чайник холстиной.

Съев мясо с лепёшкой, Кудыма с благодарностью принял из рук монаха широкую чашу с духмяным напитком и улыбнулся:

– Чай я уже пробовал. Очень он мне понравился. Попросил одного купца привезти мне такого в следующий торговый сезон.

– Давай я развею твои сомнения, жрец с разноцветными глазами. Начнём с имени. Ты всё ещё не проснулся? – монах опять рассыпался мелким дробным смешком. – Твоё имя назвал большой воин. Откуда я знаю, что ты вожак этой ватаги? К тебе обращались и ждали твоего сигнала. Твои татуировки показывают, что ты жрец, шаман, по-здешнему. А вот эти татуировки – скрытые – можно получить, только прикоснувшись к раскалённым камням на Мань-Пупу-Нер. Ты там был. Простой смертный не поднимается на эту гору. Только если пригласят его боги. Что может раскалить скалу? Молния! Значит, тебя ударила молния и отбросила на раскалённый другой молнией камень. Эти рисунки, выжженные на твоём теле, – священные письмена Святой горы, что на севере. Но если ты попал меж двух молний, значит, тебя убило. Твоя душа вознеслась и беседовала с богами. Почему с богами? А как бы ты иначе вернулся в тело? Тебя обратно вернули боги. Вернее сказать, вернули твою душу в твою плоть. И теперь ты держишь путь на Ямантау. Здесь только одна дорога. По ней ты и идёшь. Иначе свернул бы ещё день назад. Ты пей, пей чай, – монах снова улыбнулся, шумно прихлебнув из своей широкой посудины.

– Действительно, как всё просто. Видимо, я действительно ещё не проснулся. Но как ты прошёл мимо караульных? Воины здесь все опытные.

– Есть специальные тренировки, которые позволяют отводить глаза почти любому человеку. В пути всякое ведь случается. Сейчас я сосредоточусь, а ты сосчитай до десяти. Потом спроси своего телохранителя, – монах махнул рукой в сторону Гондыра, – что он видит у костра.

Монах закрыл глаза, сосредоточился.

Кудыма досчитал до десяти:

– Гондыр, что ты видишь рядом со мной у костра?

У чудинца из рук выпал меч:

– Рядом с тобой растёт небольшая ель. Пушистая такая. А где монах?

Кудыма во все глаза смотрел на жреца. Тот сидел спокойно, ноги – калачиком, в руках – широкая чашка с чаем.

– Монах? Вот он, передо мной. Ты что, его не видишь?

Монах встряхнул головой.

– Появился! Кудыма, Ингрельд прав – это не человек!

– Спокойно, Гондыр, это человек. Только очень своеобразный. Точи свой меч дальше.

– Кудыма, прими добрый совет. Прежде чем ты начнёшь своё восхождение на Злую гору, побывай на Иремеле. Поговори с ней. Если гора Мань-Пупу-Нер есть мужское начало, то гора Иремель – женское. Да, я знаю, простому смертному туда путь заказан. Но жрецы иногда поднимаются на её вершину. Если помыслы твои чисты, дух Иремель допустит тебя к себе.

– О чём мне с ней говорить?

– Не знаю. Просто посиди на вершине, подумай. Обо всём подумай. Так ли ты живёшь, то ли ты делаешь. Откройся. С вершины горы видна, кстати, и Злая гора. Как и Иремель, она имеет две вершины. Впрочем, сам увидишь. Однако, мне пора.

Монах встал, начал складывать в котомку котелочек, чайник, чашки.

– Как тебя зовут?

– Послушай дождь, послушай ветер, узри, как растут камни. Это и будет моё имя. Прощай, жрец.

– Прощай, путник.

Монах накинул котомку на плечо, взял посох и неслышно растворился в лесных дебрях. Ватажники только головами покачали.

Впереди ждала Иремель. Кудыма решил внять совету.

VIII

Перевалив через хребет Аваляк, ватажники поставили лагерь. Дальше Кудыма пошёл один…

Взобравшись на двугорбую вершину, шаман принёс жертву – крупного, жирного зайца, окропив его кровью камни Священной горы сперва на малой вершине, затем – на большой. Между вершинами шаман оставил особый дар – наряженную лентами стрелу и бронзовый острый нож.

С большой вершины открывался великолепный вид. Даже два зловещих пика Злой горы выглядели отсюда привлекательно. Окутанная дымкой низких облаков, величественно вздымала гора Ямантау свои отроги.

Шаман присел на крупный валун. Умиротворение и глубокое спокойствие охватили его. Снялись напряжение и усталость последних дней, исчезла настороженность. Не было ни грусти, ни сожаления, растворились злоба и ненависть. Кудыма словно погрузился в тёплую воду и теперь бездумно плыл по течению.

Сколько он просидел в таком состоянии – он не знал. Время перестало для него существовать. Дух горы приняла его, очистив помыслы, наполнив чем-то, что невозможно выразить словами. И он для себя решил открыть истинную цель похода всем своим соратникам. Раз они с ним остались, то как он может им не доверять?

С начисто обновлённой душой Кудыма возвращался обратно в лагерь. Ничто не омрачало и не тревожило эту душу. А между тем беда уже подкрадывалась неслышными, мягкими шагами, намечая очередную жертву, дыша в затылок тяжёлым свинцовым сипом своих чёрных лёгких.

Жара наконец-то спала. Небо заволокло серыми, низкими тучами. Накрапывал неторопливый бусовик[41]. Кудыма легко бежал, широко раскрыв волчовку, под его каплями.

Вскоре должен был показаться лагерь. До Кудымы донёсся слабый запах дыма и жаренного на угольях мяса. Вдруг резкая вонь давно не мытого человеческого тела, намокшего кожаного доспеха и особенного привкуса железа прорезали ароматы хвои и лесных трав, острой струёй ударил в ноздри. Шаман на бегу достал меч, приготовился к бою. Из кустов бесшумно вынырнул Пятка и, приветливо кивнув шаману, коротко прокричал ночной птицей, нырнул обратно в густые заросли.

В лагере Кудыму встретили бурно и радостно. Усадили у костра, сунули в руку чёрствую лепёшку и кусок плохо прожаренного мяса убитой накануне косули. Только теперь шаман почувствовал, насколько он был голоден. Вонзив зубы в сочащийся кровью шмат, закусил лепёшкой. Затем, насытившись, он коротко поведал товарищам о том, для чего они направляются на Злую гору. Однако с удивлением обнаружил, что люди встретили эту новость с абсолютным равнодушием. На его вопрос, неужели их не интересует, почему и зачем они идут вместе с ним, и, возможно, на верную смерть, ему за всех ответил сменившийся к тому времени с поста Пятка:

– Да какая нам разница? Умирать, так умирать. Все когда-нибудь помрём. Разве мы за богатством или славой пошли, когда нас Волчий хвост позвал? Те, кто за добычей шёл, отвалили в сторону. А те, кто остались с тобой… Как тебе объяснить? Что может быть лучше жаркого боя? Что может быть лучше вольного ветра? Что может быть лучше дальней дороги? Весь мир перед тобой. Что нам дворцы и храмы! Что нам боги и их жрецы! Не сомневайся, Кудыма, в нас. Делай, что должно. И пусть будет, что будет.

Несмотря на то что, по всем приметам, бусовик перешёл в замочь[42], решили выступать. Сборы много времени не заняли.

Вообще говоря, маленькой ватаге пока везло: в пути они наткнулись только на два военных отряда, и ни разу – на стойбище или деревню. Шли к намеченной цели верхним волчьим чутьём. Плохо зная местность, смогли оторваться от погони и не забрели в тупик. Сколько ещё мер везения отпущено им в этом бренном мире? И какими мерами меряется везение: вёдрами, горстями или каплями живительной влаги в пересохшую глотку после горячего боя?

Бежали, как обычно – волчьей цепочкой. Теперь впереди виднелись отроги Злой горы, две вершины которой терялись в серых облаках. На бегу Кудыма мучительно размышлял: восхождение на Иремель не дало ему подсказки на самый главный вопрос – где искать магический нож. Ведь под каждый камень Злой горы не заглянешь, в каждую расселину не спустишься. Как отыскать вход в заветную пещеру в этой каменной круговерти? И что собой представляет эта пещера? Нескончаемые подземные лабиринты и переходы с огромными залами, которые стерегут злобные, коварные маленькие люди-дверги[43], или это небольшая рукотворная ниша под охраной местного горного племени?

Он чувствовал, что дух горы преподнесла ему какой-то дар. Что-то новое, непонятное пульсировало у него в голове, жило, пока что своёй жизнью, в его теле. Но – что это? И как использовать этот пока неясный и до конца не осознанный подарок?

Ничто в этом мире не происходит просто так. Каждый жест, каждый шаг, каждое слово отдаётся в бесконечности Мироздания и возвращается обратно многократно усиленным. Ему ли, шаману, этого не знать! Это значит, что любой дар нужно использовать правильно. А как его использовать, если он сам окончательно не разобрался, что в нём изменилось!

Ноги привычно несли тренированное, жилистое тело, несмотря на приличный груз за спиной и глубокий мягкий мох, в котором ноги утопали почти по колено. Бежать было тяжело, лёгкие жадно хватали промозглый воздух. Пот смешивался с дождевыми каплями и струйками стекал вдоль всего тела, пропитывая волчовку и штаны. Длинные волосы намокли и холодными прядями липли к шее и к щекам. Кудыма свернул вправо, огибая вывернутую с корнем огромную ель. И тут он услышал далёкий, неясный в шуме дождевых капель, треск – точно огромная вековая ель или сосна, ломая свои мохнатые лапы о стоявшие рядом деревья и круша подлесок, тяжело рухнула на землю. Казалось бы, ничего особенного не произошло, но было в этом шуме что-то неправильное, несвойственное лесу.

Через некоторое время шум повторился, но уже гораздо ближе. Когда выбежали на болотистую полянку, Кудыма сделал всем знак остановиться. Ватажники сгрудились возле шамана, с тревогой прислушиваясь. Треск раздался уже совсем рядом. Вот лопнула пополам стоявшая на краю поляны высокая лиственница. Затем из леса вывалился громадный человечище, сжимавший в безмерной ладони обломок ствола столетней ели. Увидев ватажников, он издал громкий, ликующий крик.

Ингрельд, недолго думая, со всего размаха метнул в живот великана короткое копьё. Но оно оказалось не в силах пробить густую поросль на пузе, запутавшись в волосах и лишь слегка поцарапав кожу. С громоподобным рыком человечище бросился на ватажников, размахивая импровизированной дубиной. Те бросились врассыпную. К несчастью, ввиду дождя, тетивы на луки не были натянуты, а сами луки зачехлены. Метать же копья, как показал бросок свея, было бесполезно. Схватиться с великаном врукопашную поодиночке тем более не имело смысла. Оставалось спасаться бегством. Но как далеко можно убежать от него, если исполин один раз шагнёт, а ты сделаешь целых десять шагов?

Великан легко догнал Кудыму, ударил обломком ствола. Шаман сумел увернуться. Перекатился вбок, вскочил. Волот занёс ногу, чтобы раздавить чудинца. Тут бы Кудыме и конец пришёл, но его резко вытолкнул из-под удара верный Гондыр. Невероятных размеров ступня со всего маха опустилась на старого воина, вмяв его в мох и размазав. Лишь красные брызги прыснули. Потом волот неожиданно резво и быстро для своего телосложения обернулся и сшиб кулаком воина, что сумел подкрасться к нему сзади с обнаженным мечом, пытаясь подрезать подколенную жилу. Поднял несчастного, сжал в ладони. Меж толстых пальцев потекла кровавая жижа.

Наверняка большинство ватажников погибло бы в этой схватке. Уцелели бы лишь те, кто успел убежать с поляны и затаиться в чаще леса. Но таковых не нашлось. Щука уже трубил в рог общий сбор, ибо только вместе, единым строем, можно было попытаться противостоять натиску волота. Люди ведь тем и сильны, что делают всё вместе, сообща. Вокруг воеводы встали подоспевшие бойцы, прикрылись щитами, ощетинились копьями. За их спинами Пятка начал разболокать лук.

И только Кудыма оказался отрезанным от своих товарищей. Волот гвоздил стволом ели, кулаками, ногами по податливой, сырой земле, выворачивая пласты мха. Шаман уклонялся, подныривал, отскакивал. Великан начал яриться.

Пятка, натянув тетиву, выпустил струю стрел в спину волота. Стрелы легли очень кучно, до половины древка вонзившись под левую лопатку великана. Но до сердца всё-таки не достали. С яростным рёвом боли исполин обернулся.

Мимо Кудымы, обдав его острым звериным запахом, проскочили на поляну два медведя. С радостным урчанием, дурашливо перекувырнувшись через голову, бросились они под ноги великана. Вот один из них неуклюже присел, яростно зачесался, но потом передумал и кинулся вслед за первым. Ударив волота под колени своими лбами, они повалили его наземь. И только тут Кудыма понял, что это были не матёрые медведи, а всего-навсего медвежата, судя по их поведению – сосунки. Но если медвежата-сосунки такие огромные, какова тогда их мамаша? У шамана внутри всё похолодело. Вряд ли суровая мамаша отпустит своих детёнышей далеко. Значит, пасётся где-то совсем рядом.

Взбешенный волот вскочил на ноги; медвежата, резвясь, начали царапать ему колени. И тогда великан дал сосункам два добрых пинка, да таких, что те отлетели от него на несколько метров. Один из медвежат с громким, жалобным плачем умчался в чащу леса, другому ударом перебило хребет, и теперь он с всхлипами, волоча задние лапы, пытался поспеть за первым. Волот поднял обломок ели и пригвоздил сосунка к земле одним могучим ударом.

На поляну, услышав визги своих детёнышей, вышла их мамаша. Даже стоя на четырёх лапах, она была великану по грудь. Кудыма вжался в мох и потихоньку начал отползать в сторону. Ватажники тоже, стараясь не шуметь, присели. Однако медведица не обратила ни на них, ни на Кудыму абсолютно никакого внимания. Налитыми кровью глазками она уставилась на волота.

И вдруг бросилась. Если кто-то, по недомыслию, считает, что медведи атакуют только встав на задние лапы, то того уже съели. Медведь встаёт на задние лапы только тогда, когда хочет прояснить непонятную ему обстановку. Если же ему всё ясно и без этой разведки, зверь моментально, с места, развивает сумасшедшую скорость, сбивая с ног свою добычу или врага могучим ударом передней лапы. А вот уже убитого мишка оттаскивает передними лапами, передвигаясь на задних.

Волот успел встретить медведицу ударом обломка дерева. Ель сухо щёлкнула по черепу и разлетелась на множество кусочков. То ли забыл, то ли растерялся великан, что бить медведя по голове – пустое. Медвежий череп даже топором прорубить невозможно. Чудовище, не остановившись, подмяло под себя человечище и ударило лапой, выпустив когти размером с меч. От ужасного удара у волота треснули вывернутые когтями рёбра, хлынул поток крови.

Однако великан был действительно слишком могуч. Несмотря на страшную рану, он смог обхватить медведицу и сжать её в смертельном объятии. Медведица ещё раз ударила, а волот из последних сил её сжал. Зверь взревел, из его пасти хлестанула кровь, но в последний момент чудовищные желтоватые клыки сомкнулись и с хрустом раздробили череп великана.

Так они и умерли, сжимая друг друга.

Ещё никто толком не успел ничего понять, как Кудыма вскочил и бросился к Гондыру. Но ничего похожего на человека он не нашёл. На том месте была грязь и кровь, смешанная с лопнувшими кишками, раздавленными костями… Вот и всё. Шаман вскинул голову и завыл, захлёбываясь слезами.

Нечто, что следовало за волотом, скорчило очередную рожу и мерзко захихикало. Затем из бесплотного духа начал вырисовываться образ. Какая-то жуткая физиономия, вся покрытая буграми зеленоватого цвета, разинула пасть, оскалив три ряда острых, мерцающих зубов. Физиономия всплыла над поляной, потом резко и стремительно бросилась на шамана. Кудыма увернулся. Волна ненависти охватила его. Чудинец вытянул вперёд обе руки. Из его ладоней ударили две молнии блестящего чёрного света. Душераздирающий рёв сотряс пространство, закачались и попадали столетние деревья, ватажников прокатило по земле. Нечто в ужасе заверещало, попытавшись уклониться от удара. Поздно! Чёрные молнии догнали, обвили, переплелись, сжали. И рожа лопнула тысячами вонючих клочков, которые вслед за тем обратились в пепел.

Опустошённый, обессиленный шаман медленно опустился на сырой, окровавленный мох. Сотоварищи с ужасом смотрели на него.

Дождевая пыль, как и прежде, висела в воздухе. Только теперь она пахла свежей кровью и палёным мясом.

IX

Первым опомнился Щука. Осторожно отняв ладони от ушей, поднялся. На дрожащих ногах подошёл к шаману, присел рядом. На него смотрели пустые, бездумные разноцветные глаза. Щуке стало страшно. Но он преодолел себя, положив твёрдую ладонь на плечо друга:

– Кудыма, надо идти. Вставай.

Понемногу к шаману начали подтягиваться и остальные. Окружили его кольцом. С помощью Щуки и Ингрельда Кудыма, опираясь на их руки, поднялся. С каждым мгновением, с каждой секундой его тело вновь наливалось силой, требуя движения. Хотя разум ещё прибывал в смятении, но уже начинало приходить понимание того, что он получил в дар от духа Иремель.

– Да, надо идти. Дорогу осилит идущий. Прости, Гондыр, но сейчас не время проводить обряд. Нет у нас его сейчас. Но я тебя, старый друг, обязательно найду. Даже не сомневайся. Твоя душа успокоится на ветвях Древа Мироздания. Верь мне. И не сердись. Всему своё время.

– Ex quo omnia, omnia quae sub caelo est cuius hora. Tempus nascendi et tempus moriendi, tempus seminabunt et tempus evellendi tempus occidendi et tempus curatur, tempus tacendi et tempus loquendi, tempus belli et tempus pacis[44].

Волчий хвост развёл руками, понимающе улыбнулся. Его не понял никто, один лишь Щука, знавший латынь, внимательно посмотрел на атамана и кивнул, соглашаясь с книжной мудростью.

Глубоким вечером, когда уже было почти ничего не видно, ватага, преодолев большое верховое болото, подошла к самому подножию Злой горы. Огромный язык курумника преградил путь. Решили заночевать у его края. Костёр не разводили. Кое-как пристроившись под лапами огромной ели, промокшие, смертельно уставшие люди уснули.

Дождь лил не переставая всю ночь. Только под утро поднялся ветер, и перестало дождить. Низкие серые тучи быстро гнало по небу. От земли поднимался густой, удушливый туман, насыщенный прелым запахом близких болот, сгнивших деревьев, давленого папоротника и грибов. Здесь, у подножия горы, не было видно её вершины. Но словно что-то огромное и зловещее давило, заставляя съёживаться, вызывая желание как можно скорее покинуть это негостеприимное место.

Из сырых веток насилу развели дымный костёр. Того, что кто-нибудь увидит дым и придёт проверить, кого же это занесло в эти гиблые места, не опасались. К Злой горе никто не ходит. Проклято это место. Никто не пасёт на склонах Ямантау скот, никто не ставит юрт, никто не рубит леса для строительства изб. Никто даже не охотится. Если и существует какое-нибудь местное горное племя, которое охраняет нож, оно уже давно их заметило, и поэтому нет особой нужды скрываться. Если же магический нож охраняют дверги, то они, как известно, на поверхность не выходят. Так отчего же тогда не погреться да не сварить себе горячей похлёбки?

Кудыма, немного поразмыслив, объявил суточную стоянку. Всё равно нужно разведать обстановку, окрестности, осмотреться. И спокойно, основательно подумать.

После завтрака, состоявшего из чёрствой лепёшки да куска твёрдого, как камень, сыра, Кудыма послал Ингрельда и ещё пару ватажников побродить по окрестностям у подножия горы, посмотреть, нет ли здесь, кроме них, других людей, и, по возможности, поохотиться. Конечно, все ватажники ребята выносливые, привыкшие легко переносить холод, голод, боль, но зачем зря томить желудок, если на остриё стрелы вдруг подвернётся косуля, лось, тетерев или жирный заяц?

Ближе к полудню возвратились ватажники, посланные на разведку. Ингрельд принёс пару зайцев и поросёнка, другой ватажник добыл пудового глухаря, третий притащил косулю. Следов человеческого присутствия никто из них не обнаружил. Зато нередко попадались чудовищных размеров медвежьи следы. Кудыма немного успокоился. Даже непомерно огромный бер[45] – всё-таки зверь и не более того. Недаром ведь говорят, что самый страшный зверь в лесу – человек. Нет хитрее, коварнее, злобнее, беспощаднее, свирепее и подлее на свете существа, чем человек. Здесь нет людей – и это хорошо. А с остальным они как-нибудь справятся.

Но где искать нож? Где? Вот она – гора. И что дальше? Каким ключиком открыть потайную дверцу в заветную комнату?

Кудыма припомнил дар Иремель. Вот только как его можно использовать? Ведь в прошлый раз его скрытый дар проявился, когда он пребывал в ярости. И что толку от сокрушающего чёрного луча перед равнодушной громадой горы, возраст которой даже трудно себе представить? Сколько всего повидали и испытали на своем веку эта гора? От её отрогов веяло невероятной мощью. Пожалуй, даже святое место – гора Иремель, такой не имела.

Шаман пребывал в растерянности. Они были почти у цели. Но – близок локоть, да не укусишь.

И Кудыма решился на отчаянный шаг.

По его приказу разбили не временную стоянку, а настоящий лагерь. Поставили несколько шалашей, обнесли их частоколом, возвели сторожевую вышку, за частоколом выкопали ров.

Ватажники несли караульную службу, охотились, занимались воинскими упражнениями. Кудыма устранился от всего. Несколько суток он ничего не ел, лишь изредка пил чистейшую родниковую воду. Уподобившись камню, сидя в позе лотоса, очищал шаман тело и душу. Всё ярче и ярче выступали на его теле ожоги-татуировки, полученные на Мань-Пупу-Нер. Изредка его посещали видения, и тогда ватажники со страхом видели на лице шамана оскал странной улыбки.

Наконец настал час, когда Кудыма понял: он готов для выполнения задуманного.

А когда понял, то, не говоря никому ни слова, просто встал и пошёл. Вперед и не сворачивая. Рухнул частокол от, казалось бы, лёгкого его толчка. Шаман вошёл в лес, где его поглотили корявые дебри Ямантау.

Как он добрался до вершины, Кудыма не помнил. Мелькали какие-то смутные воспоминания о дремучем лесе, о каменных кручах, оползнях; ближе к вершине было мелколесье. Но вот и двугорбая плоская вершина Ямантау, что корёжилась под холодным пронзительным ветром беспорядочным нагромождением каменных глыб.

Кудыма вскинул руки и начал древнюю Песнь Человека, Равного Богам и Танец жестов:

– Га-а-а-а!!! Хоть-но!

Песня и Танец набирали силу и мощь. Благодаря усиленному во много крат дару, полученному на Иремель, Кудыма даже не чувствовал, как под его ступнями крошатся в мелкую пыль каменные валуны. Он не замечал, как из ладоней вырываются чёрные молнии, оставляя на плато спёкшиеся, дымящиеся каменные блюдца. Шамана окутала полупрозрачная огненная пелена, на его раскалённой коже ярко выступили священные знаки Мань-Пупу-Нер.

Наконец гора тяжело вздохнула. Давящий гул разнёсся далеко по окрестностям, содрогнулась земля. Плато треснуло, шаман провалился в бездонную узкую трещину. Как только он ухнул вниз, трещина сомкнулась.

X

Кудыма стремительно падал. Но падал он как-то необычно – у него было такое ощущение, что он не падает, а парит в кромешной тьме. Шаман широко раскинул руки. Он не знал, сколько это длилось. Может, вечность, может, мгновение. Наконец неведомая сила могучей рукой подхватила Кудыму и мягко опустила его на пол огромной пещеры.

Стены пещеры светились слабым зеленоватым светом. Шаман с любопытством, не испытывая ни капли страха, огляделся. Неровные стены, шероховатый пол, куполообразный потолок. Не осталось ни единого намёка на трещину, через которую он сюда попал. Кудыма пожал плечами и сел на сухой, пыльный пол пещеры, свернув ноги калачиком. Закрыв глаза, приготовился ждать столько, сколько от него потребуется. Если вообще всё это кому-то нужно. У хозяина и у него разные измерения времени. Вполне может случиться и так, что, когда хозяин захочет поговорить с гостем, от последнего останется лишь горсточка праха.

Тишина. Мёртвая, обволакивающая сознание тишина. Сквозь закрытые веки Кудыма уловил усиление зеленоватого сияния и открыл глаза. Прямо перед ним, на стене пещеры, проявилось нечто, похожее на лицо, но лицо было каким-то странным: горбатый нос, пронзительный каменный глаз без века. Раскрылась трещина-рот, и камнепадом пророкотал голос:

– Кто ты, посмевший разбудить меня?

– Человек.

– Человек? А что это?

Кудыма растерялся. Как объяснить, что такое человек? Тщательно подбирая слова, чтобы ненароком не обидеть духа Ямантау, он ответил:

– Человек – это существо, которое создали боги по своему подобию, ибо пустынно и безрадостно было на Земле без него.

– Ну, ничего безрадостного я не замечал. А что это за существа такие – боги?

– Этого я объяснить не смогу.

– Ну и ладно. Так зачем ты разбудил меня, человек?

– Существа, которые называются богами, послали меня к тебе за магическим ножом. Так случилось в этом мире, что сейчас он может погибнуть. И только с помощью вышеназванного предмета есть возможность не допустить этого.

– Послушай, человек, какое мне дело до того, что погибнет ЭТОТ мир? Погибнет этот, будет другой. И ещё: что это за магический нож такой? Почему ты решил, что эта вещица – у меня? Ну, не ты сам, а те, кто тебя ко мне послал.

– Великий Дух, я многого не знаю. Не ведаю и того, почему именно меня послали к тебе. Не знаю, почему решили, что именно у тебя находится нож. Но я пришёл к тебе за помощью. Не откажи мне в столь малой для тебя услуге.

– Откройся мне. Хочу взглянуть на твою сущность.

Кудыма постарался отрешиться от всего, раскрыть сознание. Давалось ему это с огромным трудом, но в конце концов получилось – шаман впал в полубессознательный сон. Перед его глазами проносились видения: вот его мать и отец, вот суровая учёба, вот первый поход, любовь, дети, горе, радости, война, война… война: убитые, раненые, смрад сгоревших городов и деревень, вонь полей сражений. Вся жизнь пронеслась как один миг.

Наконец глухой голос вывел его из ступора:

– Если ваш мир такой, каким я его увидел, зачем вообще такой мир нужен?

Шаман сглотнул:

– Это мой мир. Он, наверное, плохой мир. Но мы стараемся сделать его лучше. Не всё в нём плохо, поверь. Есть в этом мире и любовь, и счастье, и бескорыстная дружба. Не только оружие создается людьми, но и прекрасные творения, радующие глаз. Сам же человек пока что не совершенен. Но мы ведь только совсем недавно появились на свет, раз ты не знаешь даже о богах, которые нас создали. Помоги нам!

– Хорошо. Я сейчас увидел, что моя любимая сестрица Иремель поделилась с тобой своей мощью. Самой малой ее толикой, совсем чуть-чуть. Дала тебе ровно столько, сколько ты сможешь выдержать, не более. Но и не менее. Значит, чем-то ты ей приглянулся. Разглядела она в тебе нечто, чего не увидел я. Что ж, пусть будет так. Не знаю я, что это за существа такие – боги. И знать не хочу, раз они по своему подобию вас создали. Но, в отличие от богов и человеков, ты знаешь язык Матери-Земли. Откуда – не спрашиваю, ибо ты и сам этого не знаешь. Дан тебе был этот дар при рождении. На этом языке говорят горы, реки, моря, океаны, растения, птицы и звери. Но его не знают новые эти существа – боги. И тем более не ведают человеки. Ты – хоть и творение богов и сам человек, тем не менее относишься к нам. Хотя пока этого ещё и не осознал. Не знаю, откуда твои боги прознали про клинок. Да, он существует. Это – дар моего двоюродного братца Алтая мне на именины. Я отдам тебе нож. Но помни: после того, как ты им единожды воспользуешься, клинок вернётся ко мне обратно. В нём есть толика моей мощи. Самая малая толика. Однако тот нож мне дорог не как источник силы, а просто как дорогой подарок. А тебе, в твоём мире, хватит, чтобы его, этот мир, уничтожить, либо возвысить, либо возвыситься самому. А теперь – оставь меня. Мы недавно были с сестрёнкой на рождении нового горного духа, которого Мать-Земля назвала Тибетом. Крепко выпили, хорошо повеселились. Устал я. Прилёг соснуть. А тут – ты. Мне бы нужно сейчас доспать – больно уж сны приятные! Прощай!

Кудыму снова подхватила мягкая, могучая сила. И снова было ощущение парения. Но вот над головой опять разверзлась щель, и шамана вынесло обратно на плато. Щель сомкнулась.

Чудинец ощупал себя. Цел. Подивился произошедшему с ним. На шее, на тонком витом шнурке в потёртых ножнах, висел тяжёлый клинок с нефритовой рукояткой с нанесенными на ней загадочными письменами. Кудыма осторожно обнажил короткую полосу чёрного камня. Лезвие ножа поразило его своей необычайной остротой. Сам камень был непроницаемо чёрен, ни одного лучика света не отражалось от его гладкой поверхности. Ножны оказались сшитыми из шкуры какого-то неведомого животного.

Кудыма почувствовал невероятную мощь артефакта. Такую же мощь он ощутил и в себе.

Но если это всего лишь малая толика той силы, которой с ним поделились, то какова же была настоящая, та, что дремлет в этих древних горах? Настолько древних, что один только сон духа длился все то время, за которое на земле успели появиться боги. Боги создали человека. А Ямантау просто спал себе после какой-то попойки за здравие вновь рождающихся гор!

Шаману стало страшно. Так страшно, что от ужаса у него заклацали зубы.

Он вспомнил: «Делай, что должно. И пусть будет, что будет».

Эх, Гондыр! Мудрый Гондыр! Как теперь тебя будет недоставать.

Кудыма крепко обхватил себя за плечи руками и, понемногу успокоившись, начал спуск.

XI

Небольшая ватага упорно продвигалась на север. Шли восточным склоном Каменного пояса. Обходили стороной стойбища, деревни и городища. Порядком поистрепались. Почти каждый день моросили нудные, мелкие обложные дожди. Горы и долины тонули в промозглом осеннем тумане. Начал оголяться лес. Берёзы и осины щедро осыпали землю ярко-жёлтой листвой.

В одну из ночей неожиданно ударил сильный мороз. Голая, непокрытая снегом, напитанная водой земля в момент оледенела. Воздух стал прозрачен. Это была ещё не зима, но слишком ранний сильный заморозок ничего хорошего не предвещал.

Замёрзшие за ночь люди грелись у костра, изо рта вырывались облачка пара, заледеневшая одежда скрипела. Наскоро перекусив ломтями разогретого на углях мяса и запив его кипятком из медного котелка, ватажники, снарядившись в путь, привычно вытянулись волчьей цепочкой. Четырнадцать исхудавших мужчин бежали легко, не чувствуя за спинами тяжёлых котомок. Они и в самом деле были похожи на стаю изголодавшихся волков. Даже запах от них теперь шёл звериный. И так же веяло угрозой.

Кудыма спешил. Его ближайшей целью теперь был небольшой городок остяцкого князя Йолгызы. Князь являлся должником шамана, который когда-то вылечил его младшего сына, и теперь Кудыма надеялся хотя бы на короткое время остановиться у него в гостях – смыть пот и грязь дальних дорог, подшить прохудившуюся одежду и обувь, починить оружие и доспехи, запастись провизией, нанять проводника. Да и просто за несколько ночей выспаться не на голой земле в лесу, где сон не сон, так как спишь вполглаза, а вольготно раскинуться на мягких шкурах в тёплой юрте. Согласно законам гостеприимства, гостю подложат на ночь женщину детородного возраста. Этот обычай у остяков, да и не только у них, возник неслучайно: вливание свежей крови в небольшую устоявшуюся общину необходимо, чтобы не вырождалось племя. Мудро и просто. Гостю – уважение, роду – польза.

Ах, как же истосковалось тело по женской ласке!

До городка оставалось не более половины дневного перехода. И тут Щука, бежавший передовым дозором, предостерегающе поднял руку. Ватага моментально остановилась, сбилась в круг, закрылась щитами, ощетинилась оружием. Щука свистнул, подзывая к себе Кудыму. Чудинец, озираясь, готовый в любой момент ударить, осторожно приблизился к Щуке. Тот молча показал ему на цепочку следов, порвавших пушистый мох и направлявшихся в ту же сторону, в которую следовала ватага. Когда бегут след в след, определить точное количество людей практически невозможно. Однако, судя по сильно вдавленным отпечаткам, здесь пробежало не менее сотни. Вот только насколько больше? Такой цепочкой в лесу бегают военные отряды, ведь в чащобе именно такой способ передвижения считается наилучшим: воины не разбредаются по сторонам, обходя завалы деревьев и болотину. На то, что это был военный отряд, указывало и отсутствие следов животных. Конь или учаг[46] в подобном походе – помеха. В лесной чащобе с ними быстро передвигаться невозможно. Это только купцы используют животных для переноски тяжестей. Двигаются с ними в лесу осторожно, дабы навьюченное товаром животное не распороло себе бок или брюхо о сучья, выбирают или же сами прорубают более удобную тропу. Для воинов все это – лишние и ненужные хлопоты.

Судя по всему, отряд проходил здесь ещё до заморозка, ибо вода во вмятинах следов уже заледенела.

Кудыма не на шутку встревожился. Остяцкие городки, конечно, практически неприступны. Их строят на высоких холмах, либо такой холм насыпают специально. Обычно вокруг холма выкапывают тройной ряд рвов, посредине холма делают ещё один-два рва. Зимой склоны обливают водой, летом во рвы пускают воду. Попасть в городок можно только по лёгким мосткам, которые в случае опасности легко разрушаются либо втягиваются внутрь. Наверху холма либо вкапывают частокол, либо насыпают крутой вал. Внутри городка всегда достаточно провизии и воды, чтобы выдержать длительную осаду. Живут же остяки в юртах, очень редко – в низких деревянных строениях, наподобие изб без окон. Одна беда: очень разрозненно живёт этот народ, отдельными малочисленными родами. Вот и в роду Йолгызы, считая всех, вплоть до глубоких стариков и младенцев, едва наберётся пара сотен человек. А много ли из них воинов? Хотя остяки очень воинственны и храбры, необычайно свирепы и мстительны они для столь малого народа. С малых лет учатся владеть копьём и ножом, стрелять из лука. Все без исключения – прекрасные стрелки. Ни один из вблизи живущих народов не умеет так далеко и метко стрелять. Зная свирепый и неукротимый нрав этих людей и их мстительность, остяков стараются не трогать. Пусть даже один остяк останется в живых: женщина, мужчина, ребёнок – он будет постоянно мстить: убивать любого из племени, которое посягнуло на его род; будет кружить вокруг деревни или стойбища, нападать из засады на людей, портить ловушки на зверя. Пока его самого не убьют. Однако сделать это очень непросто. Прекрасные охотники и следопыты, остяки в тайге – у себя дома.

Так кто же такой отчаянный, кто решился напасть на городок? Либо их очень много, либо они просто без мозгов. Остяков нужно убивать всех. Не дай боги кто-то из них ускользнёт! Большой кровью и вечным страхом вернется это потом нападавшим!

С другой стороны, еще теплилась слабая надежда, что неизвестный военный отряд всё же направил свои стопы не к городку рода Йолгызы, а в какое-нибудь другое место; просто совпало направление движения на коротком отрезке.

Нужно было срочно что-то решать.

После короткого раздумья Кудыма предложил, несмотря ни на что, двигаться в сторону городка. А там, на месте, уже разобраться, что к чему. Может, всё ещё обойдётся. Пропускать же возможность пусть кратковременного, но полноценного отдыха было глупо. Да и проводник нужен, такой, который сможет кратчайшим путём вывести их в знакомые места. Без сомнения, они и без проводника не заблудятся, но одно дело – плутать путями длинными, на ощупь, и совсем другое – положиться на человека знающего эти места как свои пять пальцев.

Ватажники, как могли, ускорили бег. Теперь впереди всех мчался Ингрельд. Ноздри свея хищно раздувались, стараясь уловить чужой запах. Холодные голубые глаза замечали каждую мелочь. Цепочка следов упорно уводила в сторону городка. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений: неизвестный военный отряд держал свой путь к остякам.

Они успели добраться до городка ещё далеко засветло. Услышали шум сражения, дикие вскрики, стоны. На склон холма, на вершине которого находился остяцкий городок, подбадривая друг друга, карабкались воины. Бо’льшая часть из них, преодолев первые нижние три рва вплавь, взбиралась на верхние ярусы. Однако самые первые воины были остановлены в середине холма ещё цепью рвов. Пусть эти рвы были мелкими, по грудь, но они тоже были наполнены водой. Упав в такой ров, очень трудно вылезти из него из-за крутого, почти вертикального откоса.

Карабкаться по крутому обледенелому склону – само по себе занятие не из лёгких, а тут ещё сверху, с частокола, сыпался ливень стрел. То один, то другой – воины скатывались вниз. Некоторые со стоном цеплялись за обледенелые края нижнего рва, другие беззвучно погружались в ледяную воду. Иногда сбитый стрелой увлекал за собой вниз ещё несколько человек. В воздухе висела брань. Однако нападавшие, презрев потери, упорно и целеустремлённо лезли всё выше.

Ватажники, укрывшись за деревьями, наблюдали разыгравшуюся перед ними сцену. Щука покачал головой:

– Видимо, с наскока решили крепость взять. Нет, этот штурм у них наверняка провалился. Ещё немного – и кинутся назад.

– Согласен, – пробасил Ингрельд.

– Что делать будем? – спросил Волчий хвост. – Нам сейчас в бой бросаться не следует. Нас слишком мало.

– Я так думаю, браты: нападающие сейчас откатятся, но от задуманного не отступят. Просто сорганизуются. Земля ещё не промёрзла, а только-только ледком тронулась. Да и тот не сегодня-завтра растает, можно будет воткнуть железо и дерево в землю без труда. Воины за пару дней приготовят трапы, лестницы с зацепами, колышки и вновь пойдут на приступ. Их много. Сотни четыре, наверное. Возьмут они городок. Потеряют очень много, но возьмут. Кстати, это, кажется, «железные волки проток[47]». Что это они осенью в военный поход пошли? Их время – лето и зима. Да и какая сейчас может быть добыча? Летом пушнину бьют не для продажи, мех нестойкий. Странно всё это. Однако чем мы можем своими малыми силами помочь остякам, я не вижу. Надо тихонько уходить, пока нас не заметили. Мы не отобьёмся от такого количества воинов.

– Нет. Отступать не будем, – голос Кудымы был жёсток, – мы обязательно поможем остякам. И, в своё время, ввяжемся в бой. Не надо ни о чём спрашивать. Просто слепо верьте мне. Просто верьте – и всё.

– Ладно. Будь по-твоему. Брат для брата в чёрный день, – Волчий хвост вскинул вверх сжатый кулак.

Остальные вразнобой повторили за ним слова и тоже подняли вверх сжатые кулаки.

Кудыма с благодарностью кивнул головой. Решение было принято.

А пока ватажники оттянулись вглубь тайги.

XII

Как и предполагал Щука, понеся немалые потери, кулайцы откатились от холма. Снова между ними и городком встали три ряда глубоких нижних рва, крутой склон, два ряда рвов посредине холма и частокол наверху. Однако надо было отдать должное «железным волкам» – своих раненных воинов они не бросили. Подобрали всех, кто подавал хоть малейшие признаки жизни, вытаскивая тела из ледяной воды. Затем, потихоньку, озираясь наверх и ежесекундно ожидая стрел, выволакивали погибших людей. По крайней мере тех, до кого могли добраться. Но им никто не мешал. Остяки проявили благородство. Погибших надо похоронить согласно обычаю. Они уже не враги, они – просто павшие воины.

Окружив городок плотным кольцом, кулайцы разожгли большие костры. Кулайский шаман обходил тех, кто нуждался в его помощи: вырезал стрелы, перевязывал раны, поил отварами лечебных трав. Совсем безнадёжных воинов добивали милосердным ударом в сердце. Рано утром воины сколотят крепкий помост, положат на него погибших в бою при полном снаряжении, принесут жертву. Закроют корой новоявленное кладбище. Потом, совершая обряд, шаман проводит души.

Кулайцы, как и остяки, не сжигают своих мёртвых. Только остяки, в отличие от «железных волков», хоронят своих мёртвых в подвешенных на деревьях лодках, а не на помостах. Но места захоронений у обоих народов считаются неприкосновенными. Вблизи таких кладбищ никогда не охотятся, не ловят рыбу, не шумят: берегут священный покой усопших. Вот и кулайцы не стали кощунственно разорять остяцкое кладбище неподалеку от городка, хотя прекрасно знали, что, провожая близких в дальний путь, остяки складывают в лодки богатые дары. Никому в голову не приходило побеспокоить покой мёртвых. Не приведи боги их оскорбить – бед потом не оберёшься! С убитого на поле боя врага сдирай что хочешь. С уже похороненного – не моги. Таков закон. И никогда не оставляй тела непогребёнными. Хоть своих бойцов, хоть чужих. Мёртвые мстят страшнее живых, это всем известно. Если души не препроводить на Древо Мироздания, каждая такая будет душа бродить по белу свету призраком-оборотнем, пить кровь младенцев, топить рыбаков, убивать охотников.

Поэтому остяки не мешали кулайцам собирать своих погибших воинов. Пусть их! Да, напали на городок враги. Но от врагов можно отбиться. А как будешь отбиваться от злобного бестелесного существа? Перед такими злобными духами порой даже очень сильные шаманы отступают. И даже погибают в схватках с ними. Оно надо?

На следующий день, совершив обряд погребения, кулайцы принялись обстоятельно готовиться к новому штурму. И только кулайский шаман пребывал в смятении. Войдя в тонкие сферы, он не обнаружил ни единой души и очень испугался. Попытался даже отговорить военного вождя от дальнейших действий и призывал его немедленно покинуть «проклятое богами и духами» место, но понимания у вождя не нашёл.

Одни кулайские воины рубили длинные тонкие жерди, на один из концов приспосабливая острый железный крюк; другие в это время мастерили мостки через рвы. Третьи сколачивали лестницы, а также вязали хворост, дабы загатить им верхние рвы.

Работа кипела.

Люди наверху настороженно и молчаливо наблюдали за этими приготовлениями, но помешать им не могли ввиду малочисленности дружины. Оставалось уповать на крутизну склона, меткость своих стрел и военную удачу.

Кулайцы были так увлечены приготовлениями к штурму и так уверенны в безопасности своего тыла, что даже не выставили дальних дозоров, сосредоточив всё своё внимание на остяцком городке. Поэтому, никем не замеченные, ватажники спокойно смогли довольно близко подобраться к «железным волкам».

Кулайцев недаром называли «железными волками проток». Жил этот воинственный народ за Каменным поясом на огромных просторах Оби и её притоках. Обширные, топкие, непроходимые болота, бесчисленные запутанные протоки делали этот край почти недоступным для пришельцев. И только кулайцы на своих утлых, вёртких челноках свободно передвигались по этой земле. Совершали они дерзкие набеги на хуннов, славян, саргатов, кыргызов и многих других.

В отличие от большинства других народов, для кулайцев зима была самым временем для совершения ими военных походов. Замерзали бездонные топи, бесчисленные реки, речушки и ручейки. И тогда, надев лыжи, уходили за многие и многие километры от родных мест кулайские воины, становясь зимним кошмаром для своих, особенно южных, соседей. Выныривая из снежной круговерти, наносили они неожиданные удары, грабили, убивали и исчезали в снежной пелене. Ни знаменитая бронированная хуннская конница, ни славянские дружины, ни шеренги саргатов не могли им противостоять. Там, где в глубоком снегу вязли кони и люди, легко и свободно скользили на своих деревянных полозьях «железные волки проток». Осыпая стрелами вражеских воинов, прорывали они оборону строя, а вклинившись, резали утонувших по пояс в снегу, неповоротливых людей. Отсюда и прозвище своё получили: «железные волки». Доспехи по большей части носили кожаные, с набитыми или наклеенными на них рыбьим клеем костяными пластинами из рогов, копыт и костей лося. Снаружи доспехи лакировались. Поверх них знатные воины надевали кольчугу. Основным вооружением были сложный лук, короткое копьё или пальма[48], топор, нож, изредка – меч.

Зная особенность данного народа в отношении зимних походов, Щука про себя недоумевал, почему на этот раз кулацы пренебрегли своими военными привычками и пошли войной так рано, да ещё таким значительным отрядом. Жили кулайцы, как и остяки, небольшими общинами, и, чтобы собрать столь значительные силы, нужно было объединить несколько родов.

К несчастью для остяков, снова стало тепло, обледеневшие склоны оттаяли. Хотя сырая, плотно утрамбованная глина была скользкой, но цепляться за неё баграми было намного легче, чем пробивать лёд. Да и воткнутый багор держался намного прочнее. Глядя на серьёзные приготовления к штурму, ватажники всё больше приходили к выводу, что на этот раз остякам вряд ли удастся отбиться от кулайцев. Если «железные волки» дружно ударят и будут штурмовать городок, невзирая на потери, они смогут ворваться внутрь, а там уже скажется их численное превосходство.

У ватажников возникал один, мучивший всех вопрос: чем они смогут помочь остякам? Ударить нападающим в тыл? Это общего положения не исправит. Сами полягут, а взятие городка лишь оттянется на короткое время – на то, в течение которого их будут убивать. Кулайцы, быстро оправившись от первого шока, сообразят, что им противостоит всего лишь небольшая горстка людей. Воины они добрые. Вне всякого сомнения, любой из ватажников по отдельности сильнее любого кулайца. И жизни свои они продадут очень дорого. Но только какой смысл идти в бой, заранее зная, что его проиграешь? И во имя чего? Другое дело – прикрыть отход, например, своих товарищей. А здесь?

Ещё более удивились ватажники, узнав о планах Кудымы идти на штурм.

– Это как? – горячился Пятка. – Выйдем навстречу готовым к битве воинам, превосходящим нас числом во много раз! Ты, шаман, в своем уме? Нет, я давал клятву верности, и я от неё не отступлю. Надо выйти – выйду. Надо принять бой – приму. Да и все остальные тоже. Но выйти из этой битвы живым из нас никто не сможет.

– Пятка, не всё ли равно, когда погибать? – Ингрельд был спокоен и хладнокровен.

– Нет, не всё равно. Мне добыча плечи оттягивает. Я не против боя. Но чтобы меня заведомо убили – на это я не согласен.

– Кудыма, да объясни же ты, что ты задумал? – Щука потёр рукой лоб. – Я не поверю в то, что ты ничего не обдумал и не взвесил. Не кажется ли тебе, что пора бы уже поделиться своим планом.

– Не стесняйся, брат, не ломайся как красная девица в первую брачную ночь, – Волчий хвост был зол и весел одновременно.

Остальные тоже глухо ворчали.

– Боя не будет – кулайцы уйдут… если у меня получится то, что я задумал.

– А если не получится?

– Нас убьют. Только и всего. Вы что, смерти боитесь?

– Не в этом дело, шаман, – снова горячо заговорил Пятка, – одно дело – погибнуть в равном бою. Другое – заведомо зная, что погибнешь. Это надо понимать. И почему не будет боя? Ты объясни.

– Духи Иремель и Ямантау дали мне некий дар. Вы его видели, когда убили Гондыра. Помните? Вот именно им я и хочу воспользоваться. Однако зря убивать я никого не хочу. Сперва покажу свою силу. Беда в том, что я не знаю, получится ли у меня. Тогда ведь я был в гневе. Сейчас – нет. И как, если получится, отнесутся к этому «железные волки»? Люди они бесстрашные. Но гнева богов и духов боятся даже они.

– Хрен с тобой. Ты – выбранный вождь. Наше дело тебе подчиняться.

В ответ на эту тираду Кудыма улыбнулся. От этой улыбки по спинам ватажников пронёсся морозный сквознячок. Улыбались губы. Разноцветные глаза стали мёртвыми, страшными. Что-то потерял шаман после посещения Иремель и Ямантау. Что? Да кто его знает. И лучше не знать. Меньше знаешь – крепче спишь. Вроде так гласит народная мудрость. Мудрость, пришедшая из глубины веков.

XIII

Кулайцы приготовились к штурму. Вот уже подтащены мостки ко рвам, в колонах нетерпеливо переминаются воины. Всех, без исключения, бьёт лёгкий мандраж. Так всегда бывает перед боем. Это нормально. Так было, так есть, так будет. Потом, в диком крике порыва растворятся страх и неуверенность. Из глубины сознания выплеснется священная ярость, подавит сознание. Тренированное тело само определит траекторию движения. Ещё мгновение. И начнётся. Воины начали вдох, чтобы дружно проорать перед штурмом имя военного вождя.

Сзади раздался долгий, пронзительный свист. Некоторые из кулайцев, включая военного вождя, недоумённо оглянулись.

Из леса на поляну вышла, прикрываясь щитами и ощетинившаяся копьями небольшая ватага. Щиты раздвинулись, вперёд шеренги вышел обнажённый по пояс высокий худощавый мужчина с богато татуированным телом. Татуировки указывали его статус – шаман племени Чудь. Длинные волосы, перехваченные на линии лба кожаной полоской, свободно спадали с плеч. Оружия при нём не было. Шаман поднял вверх обе руки с пустыми ладонями, показывая этим жестом свои миролюбивые намерения и желание поговорить. Не спеша, но в тоже время неуловимо лёгкой походкой направился к кулайцам. Военный вождь «железных волков» оценил эту лёгкость движения, гибкость тела, то особенное спокойствие, которое отличает опытного воина от воина незрелого, молодого.

Военный вождь опустил оружие на землю и, в свою очередь, пошёл навстречу Кудыме. Рядом с ним семенил кулайский шаман. В отличие от Кудымы, кулайский шаман был низкоросл, с большим пузом и пухлой грудью, на которой болтались различные обереги и были наколоты магические рисунки и изображения рун. Кудыма в один миг оценил своего соперника. Несмотря на большой живот и по-бабьи свисающие груди, двигался чужой шаман с медвежьей грацией. А медведь, как известно, зверь опасный: внешне неповоротливый, он коварен, необычайно силён, быстр и ловок. Вот и у кулайского шамана, если внимательно присмотреться, можно было заметить, как под толстым слоем жира перекатываются железные мускулы, а заплывшие глазки светятся умом и хитростью. Достойный противник!

Встретились.

По обычаю, Кудыма и вождь коснулись друг друга раскрытыми ладонями, а затем оба шамана, в знак дружелюбия и отсутствия злых помыслов, потёрлись носами.

Уселись, скрестив ноги калачиком. За встречей настороженно наблюдали ватажники, кулайцы и остяки. Пятка по привычке слегка подёргивал тетиву гигантского лука. Та в ответ басовито и грозно гудела.

Разговор, на межнациональном языке, начал Кудыма. Опять же, по давно установившемуся обычаю, шаман расспросил о здоровье, семье, рыбной ловле и охоте. Вождь серьёзно и обстоятельно отвечал, после чего задал точно такие же вопросы Кудыме. Тот, так же обстоятельно, не торопясь, удовлетворил любопытство вождя. Поведал о летнем набеге на деревню, о переселении рода на новое место; о том, что на момент отправления в поход его жена и дети, слава богам, были живы и здоровы. Красочно описал встречу с атаманом и совместную с ним битву против объединённого войска булгар и хазар.

Вождь очень заинтересовался новой факторией франков. Подробно расспросил о ней. Чудинец рассказал то, что сам видел.

За время беседы дважды опустошались чары со сладкой брагой, которые им подносились по знаку вождя. Вождь вскользь извинился перед шаманом за скудное угощение, объяснив это тем, что пока не время для пира. Кудыма с пониманием покивал головой. Вождь вежливо предложил ватаге принять участие во взятии городка остяков. А иначе зачем они сюда пришли?

Всё это время кулайский шаман сидел неподвижно и молчал, прикрыв глаза. Кудыма чувствовал, как кулаец пытается осторожно пробиться в его сознание, разгадать тайные мысли и желания. Вне всякого сомнения, как шаман он был очень сильный. Пожалуй, даже не уступал чудинскому. А может быть, и превосходил его. Однако после известных событий Кудыма стал не просто шаманом. Только вот кем он стал, он и сам пока не знал ещё. Знал лишь, что что-то в нём необратимо менялось. И эти потуги кулайца вызывали у него теперь только внутреннюю улыбку. Вот Кудыма в тонких сферах и показал эту улыбку кулайскому шаману, затем превратив её в страшный волчий оскал. Кулаец в ужасе отпрянул и затаился, хотя внешне на его лице ничто не отразилось, лишь на очень короткое мгновение широко раскрылись узкие глазки, в которых промелькнул откровенный страх. И снова шаман застыл, подобно каменному изваянию. Всё-таки, выдержки этому человеку было не занимать.

Кудыма обратился к вождю кулайцев:

– Сейчас, после долгого отсутствия и нагруженные богатой добычей, мы возвращаемся домой. Нам необходим проводник, дабы быстрее попасть в Пермь Великую. Никто, лучше остяков, эти места не знает. Мы шли к остякам с миром, а не войной. Но встретили у городка ваш воинский отряд. Если я правильно понял, ваша разведка донесла, что в данный городок к князю Йолгызы приходил месяц назад караван из Хорезма. Сами остяки ждали его, поэтому ныне не участвовали на Больших Торгах. Сбыли всю меховую рухлядь, выменянный у юкагиров на железо рыбий зуб здесь. Получили хороший куш. Теперь у них знатные мечи и сабли, дорогие ковры, пряности, золотые и серебряные монеты. Без сомнения несколько меньше, чем остяки могли получить за свой товар в Городище, зато с перевозом не пришлось маяться. Так?

– Так, – кулаец теперь с плохо скрываемым раздражением смотрел в разноцветные глаза чудинца. Кулайский шаман упорно продолжал хранить каменное молчание. Вождь перевёл свой взгляд с Кудымы на него, злобно спросил по-кулайски:

– Ну, чего ты молчишь, как язык проглотил?

– Помнишь, вождь, не далее как вчера я говорил тебе о пропаже душ? Думаю, это связано с этим шаманом. Проклято это место. Надо сниматься и немедленно уходить отсюда. Я заглянул в тонкие сферы этого существа. Это не человек. Или уже не человек. Давай, не будем испытывать судьбу, пока она нас не стала испытывать. Уйдём домой. Или найдём другой городок или деревню для набега.

– Да ты что?! Здесь мы знаем, что найдём за частоколом. А что нас ждёт в других местах?

– Охолонись, вождь. Что важнее, богатство или потеря душ? Ведь они никогда более не вернутся к нам. Мы потеряли тридцать два воина. Пропало тридцать две души. Родится тридцать два ребёнка. Мёртвыми. Это сейчас. Сколько нас погибнет? Ты знаешь? Стоит ли эта добыча того, что мы потеряем? Я – шаман. Моё дело думать о сохранении рода, о его защите. Здесь же я бессилен. Берегись этого чудинца. Берегись этой малой ватаги. Больших бед наделают они. Оно нам надо?

– Надо – что?

– Если ум твой тупее колуна, надо его заточить до ножевого острия. Хорошо, я объясню. Как воин, ты должен отлично видеть, что эти вышедшие к нам ватажники – великолепные бойцы. Они не хотят нашего нападения на остяцкий городок. Значит, чтобы не получить удар в тыл, придётся сперва уничтожить их. Сколько наших воинов они за собой унесут? Пять десятков? Шесть? Сколько заберёт штурм? Не обольщайся лёгкой победой. Думаю, более половины дружины ляжет на склонах этого холма. Посчитал? Не менее трёх с половиной сотен наших воинов будет убито. Оставшаяся сотня с честью и богатой добычей вернётся домой. На первый взгляд – ничего страшного. Но потом начнут рождаться мёртвые дети. Душ-то, чтобы вселиться в них, не будет. И у этих мёртвых детей никогда не родятся дети. Протягивай цепочку. Три ли с половиной сотни полягут тут? А может, тысячи и тысячи кулайцев сложат тут свои головы? Как думаешь, а? Кому и зачем тогда будут нужны эти ковры, золотые чаши, монеты, подносы? Тебя проклянут. Неужели ты всё ещё ничего так и не понял? Я бессилен.

– А почему ты думаешь, что души забирает этот чудинец?

– А кто? Души пропали, потом сразу появился этот. Если не он, то кто?

– Зачем ему это?

– Откуда я знаю. Спросить боюсь. Да и не ответит он нам. Мнится мне, что это злой дух. Очень злой. Давай уйдём отсюда, а?

Пока кулайцы разговаривали между собой, Кудыма бездумно смотрел в небо.

Наконец вождь и шаман перевели на него взгляды. Кудыма выкинул руку вбок. Разжал ладонь. Из ладони ударил луч невероятного чёрного света. Пронёсся страшный, раздирающий уши рёв. Повалились на вздрогнувшую землю люди, выплеснулась вода из рвов, осыпался частокол городка. От удара чёрного луча на несколько вёрст пролегла просека. Деревья разбило в щепы, покорёжило.

Кудыма улыбался. Вскинул вверх другую руку, разжал ладонь. Круто взмыл ввысь странной черноты шар. Ничто не отблескивало на его боках. На огромной высоте он лопнул. И снова землю тряхнуло. Потом на неё обрушился рёв. На голубом небе возникла огромная чёрная дыра. Подуло неземным холодом.

Ватажники вжались в землю, прикрылись щитами. На щитах выступил иней. Кулайцы в ужасе разбежались. Впереди всех бежал толстый шаман, за ним, обхватив голову руками, улепётывал вождь. Позади них, подвывая, неслись, побросав оружие и скидывая на бегу доспехи, воины.

Потом, долгими вечерами, вернувшиеся из похода кулайские бойцы будут пересказывать события этого дня своим сородичам. И с каждым разом всё красочнее и подробнее. Им будут верить. Не один, а четыре с лишним сотни опытнейших, бесстрашных воинов, трепеща от пережитого страха перед неведомым, будут твердить одно и то же – как тут не поверить? И станут они героями. И войдут навсегда в народный эпос.

Нет дыма без огня. В любой сказке умный ищет истину. И находит.

XIV

Князь Йолгызы и его сородичи испуганно смотрели вниз, на небольшую, плотно сбитую в круг, кучку не знакомых им воинов. В небе стремительно затягивало чёрную дыру. Сам холм, полуразрушенный городок и прилегающие к нему окрестности покрылись толстым слоем крупнозернистого инея. Дымилась пробитая в тайге просека.

Перед холмом, скрестив ноги калачиком, сидел одинокий человек. Вот он встал и тяжёлыми шагами пошёл наверх. Ноги его по щиколотку проваливались в утрамбованную до состояния камня глину.

Но по мере подъёма, всё легче и легче становился его шаг. Фигура словно избавилась от непомерной тяжести каменного идола, смягчилось лицо. Стало видно, что на вершину поднялся – человек. В ужасе отпрянув от разбитого частокола вглубь полуразрушенного городка, остяки увидели перед собой шамана племени Чудь рода Лося – Кудыму. Разноцветные глаза его блестели, он улыбался, широко разведя руки в дружелюбном жесте. Однако случилось то, чего Кудыме не могло присниться даже в страшном сне. Остяки пали ниц, уткнувшись лицами в землю, с криками: «Куль» и «Менк[49]»!

Шаман растерялся. Он попытался приблизиться к людям, но те упорно отползали от него и плача, умоляли:

– Не губи нас, Великий Дух! Мы не знаем, зачем тебя послал к нам Пайрахта, но мы принесём вам всем богатые дары и даже принесём в жертву нескольких человек!

– Да что с вами! Какой дух? Это я – Кудыма! Князь, ты не узнаешь меня?

Кудыма сделал несколько шагов по направлению к Йолгызы. Князь, на карачках, торопливо просеменил от шамана и спрятался, дрожа, за перевёрнутой юртой.

Пока остяки ползали на коленях возле ног Кудымы, ватажники поднялись в городок.

– Ничего себе, отдохнули с бабой под боком! – удивлённо присвистнул Ингрельд.

– Слышишь, Кудыма, чего это они у тебя в ногах ползают? – Волчий хвост был удивлён не менее Ингрельда. – Благодарят, что ли, за помощь?

– Ах, если бы! – Кудыма отпихнул очередного, залитого слезами, остяка коленом от полы волчовки, за которую тот судорожно цеплялся. – Они меня за злого духа принимают. Боятся, что теперь я всех их уничтожу.

Шаман, в окружении ватажников, прошествовал в направлении, куда скрылся князь. Заглянул за поваленную юрту. Йолгызы припал к земле, зажмурил глаза, а потом ещё дополнительно закрыл их своими узкими, грязными ладонями. Остяки с криками отчаяния разбежались по городку, пытаясь спрятаться за руинами юрт.

– Тьфу! – Кудыма со злостью сплюнул. – Ну что ты будешь тут делать? Князь, мать твою, очнись! – шаман присел и попробовал развести руки Йолгызы в стороны.

– Ай-яй-яй! Ой-ёй-ёй! – заблажил остяк.

Наконец Кудыме удалось оторвать ладони от лица остяцкого князя. Однако, заглянув в его белые от ужаса глаза, окончательно понял: разговора не выйдет. Тогда он решил ему просто приказать и жёстко, выделяя каждое слово, произнёс:

– Если ты хочешь мира для своего народа и для себя, то сейчас же, не медля ни мгновения, укажешь мне на человека, который очень хорошо знает эти места. И отдашь его мне. Тебе понятно?

– Да, да! Мы принесём тебе в жертву этого человека!

– Не в жертву. Что с ним делать – я сам решу. Просто укажи на него.

– Гында все тропки знает. Забирай его, Куль, в жертву. И передай Пайрахта, что мы чтим богов и духов. Пусть Пайрахта, в свою очередь, поклонится от нас Великому Богу Туруму. Если нужны ещё человеческие жертвы, укажи, кто нужен.

– Хватит и Гынды. Эй! Кто из вас Гында!

С земли поднялся длинноволосый, грязный человечек в кухлянке. На его сморщенном личике блестели две дорожки от льющихся из его узких глаз слёз – он уже попрощался с белым светом.

– Значит так, Гында, ты, самой короткой дорогой, проведёшь нас в Пермь Великую. Понял? Не тяни оленя за яйца, собирайся в дорогу.

Перепуганный остяк побоялся даже спросить о своей дальнейшей участи после того, как он проведёт ватагу на земли Перми Великой – сожрёт ли его злой Менк живьём или сперва поджарит на костре.

Он безропотно нашёл пальму, засунул за пояс топор, покидал в тощую котомку кремень, кресало, пару лепёшек хлеба из пресного теста. Обречённо вздохнув, окинул взглядом окрестности, мысленно прощаясь с родными местами.

– Я готов.

– Ну, раз готов, пошли.

Когда ватага, во главе которой шествовал Гында, скрылась в тайге, остяки облегчённо вздохнули. И начали восстанавливать разрушенный городок.

XV

До границы с Пермью Великой от остяцкого городка шли пять дней горными тропами. В горах неожиданно выпал глубокий снег. И эти пять дней все вспоминали с ужасом. Над головой постоянно висели тяжёлые, мрачные тучи. Иногда сыпал крупными хлопьями густой сырой снег, и постоянно дул пронизывающий до костей ледяной ветер.

Два дня, увязая по колено в снегу, люди упорно пробивали себе тропу через невысокие перевалы. На третий день начался длинный, монотонный, тягучий подъём через основной хребет. По краям тропы, вздымавшиеся на высоту в несколько человеческих ростов заснеженные выветрелые останцы гор, были похожи на торчащие клыки неведомого страшного зверя. Могучие, в три охвата сосны, кедры и ели застыли в глухой угрозе к непрошеным гостям. Воины изрядно устали. Дальний, почти без отдыха, поход давал о себе знать.

Спуск оказался ещё более трудным, чем подъём. Широкой полосой по эту сторону гор под снегом лежал бурелом. Кое-как за световой день преодолели и его. Слава богам, никто не напоролся на торчащий сук, не переломал себе ног и рук, не свернул шеи в этой круговерти поваленных стволов. Наконец вышли на крутой берег пограничной реки. Кудыме и Щуке эти места оказались хорошо знакомы. Каким-то чудесным образом ватаге удалось миновать все посты, секреты и пограничные заставы. По этому поводу Щука долго и недовольно ворчал. Получается, что остяки могут вторгнуться с набегом в Пермь Великую, когда захотят. И в столице об этом узнают, когда их и след простынет. Непорядок, однако!

В начале пути Гында шёл понурившись. Он даже костёр зажигал отдельно от всех. Сидел, сгорбившись у огня, потерянно вздыхал. Но в какой-то миг он осознал свою нелегкую миссию – ведь он же спасает, принося себя в жертву, свой род. И после этого словно тяжёлая гора свалилась с плеч Гынды. В его узких глазках засветилось гордое торжество. Маленький остяк распрямил плечи, даже морщины на его личике разгладились. Исчезли страх и подобострастие. Кудыма прекрасно всё это видел, но про себя только усмехался. Теперь он знал наверняка, что, проникнувшись сознанием столь важного дела, остяк не сбежит, не завертит их в глухой тайге, а выведет точно туда, куда они стремятся.

И, когда проводник, низко поклонившись Кудыме, указал рукой на открывшиеся с высокого скалистого берега просторы Перми Великой, было видно, что этот человек уже попрощался с миром и теперь только ждёт, когда его тело и душу сожрёт страшный, злой дух Менк.

Невозможно описать удивление маленького остяка, когда «злой дух» сердечно обнял его, подарил ему очень дорогой меч и отсыпал, не считая, полную горсть серебряных милиарисиев[50]. И отпустил восвояси.

Когда потрясённый до глубины души проводник ушёл по проторенной дороге обратно, Кудыма объявил суточную стоянку. Следовало подсчитать скудные запасы продовольствия, наметить дальнейший путь. Чудинца волновало не столько то, что мяса осталось на один раз пожевать – иначе какой же ты воин, ежели без пищи седмицу не можешь продержаться? – а то, что люди на самом деле очень устали. Вот это была действительно проблема! Они поистине измотались сверх меры по бесконечным подъёмам и спускам. Короткие суточные стоянки были не в счёт. Да и что за отдых у костра под открытым небом! Вот и у остяков не удалось передохнуть по-человечески.

Прикинули, как двигаться дальше. Кудыма согласился со Щукой, что, если идти в обычном военном темпе, то до ближайшей крупной заставы от этих мест – восемь дней пути. Есть неподалёку два небольших секрета по три человека, но те воины живут в шалашах. Да и смысла к ним наведываться нет. От них всё равно до заставы целых два дня бежать. Правда, воины так или иначе ватагу приметят и пошлют гонцов – одного на заставу, другого – в крепость. Третий останется наблюдать.

Обдумав это, решили переполох не поднимать. Зачем? Значит, надо выходить, не таясь, к ближайшему секрету. Воины Щуку знают и уважают. Ещё и человека отправят с ними, чтобы проводил ближайшими тропами до крепости.

Было ещё темно, когда ватажники тронулись в путь. Бежать по берегу было легко: вода спала, обнажив широкие пологие полосы плотного, глинистого песка. Справа угрюмо нависали громады скал, левый берег был в основном пологий. Но перебраться на него возможности пока не представлялось.

Иногда скалы подходили к берегу вплотную. Приходилось огибать их по ледяной воде – иногда по пояс, иногда по грудь. По засохшим лохмотьям водорослей над головой, по искорёженным, зацепившимся за выступы скалы остаткам деревьев была видна истинная мощь водной стихии. Вода в свой пик поднималась на уровень в четыре человеческих роста, не меньше. Даже трудно было представить, что здесь творилось.

Погода опять установилась по-летнему жаркой. Развеялись мрачные тучи, ярко светило на голубом небосклоне солнце, дул лёгкий, не по-осеннему тёплый, ветерок. Воздух стал прозрачен. Берёзы и осины щедро осыпали землю жёлто-красной листвой. Лиственницы ещё держали свой наряд, но местами иголки уже порыжели. Остро пахло речной водой, смолой разогретых сосен, сладковато дурманящим лапником пихты, пряным ароматом еловых игл. Повсюду в вышине раздавалась перекличка улетающих на зимовку в дальние края птиц, косяки и стаи которых тянулись нескончаемой плотной чередой.

Установление хорошей погоды обрадовало ватажников. Что-что – а голодать теперь уж точно не придётся. Набьют себе уток на стоянке, или ещё какой-нибудь дичи.

Но случилось совсем не так, как думали и предполагали. За очередным выступом, который они преодолели вброд по колено в воде, открылась большая поляна и широко раскинувшееся на ней становище. Вдруг забрехали псы. Ватажники присели, затаились. Вскоре всё стихло, лишь изредка до ватажников доносились голоса взрослых и детей. Вот заплакал младенец, донеслась невнятная песня. Судя по говору, это были башкиры. Кудыма махнул рукой, и воины отступили обратно за скалу. Никто из становища пока не догадывался о притаившейся неподалёку ватаге.

Решили послать разведку. Щука разделся донага и, зажав в зубах нож, бесшумно, без единого всплеска, погрузился в ледяную воду.

Через пару томительных часов он так же бесшумно, без всплеска, вынырнул. Зубы Щуки выбивали дробь. Ватажники бросились растирать воина, затем облачили его в сухую одежду и дали хлебнуть из баклаги крепкой медовухи.

– Радуйся, Кудыма! Знаешь, кто здесь стоит? Твой дружок Пислэг.

– Кто-о?

– Пислэг. Однако давай всё по порядку. Значит, так. Вынырнул я из воды и прополз по краешку поляны, вдоль скалы, до леса. Залез на ель, осмотрелся. Благо, ветер дул на меня, псы не учуяли. Поляна очень большая. Со стороны реки она ограничена скалами. Скалы отвесные. Нам повезло, что вода сейчас самая малая. А так бы не добраться. Пляж – шагов двести. До леса – шагов семьсот. В лесу, похоже, трясина. Посередине поляны – невысокая, в человеческий рост, стена из камней, обмазанных глиной. Скорее всего, стена эта во время половодья просто сдерживает воду, и весной служит заграждением. В противоположной от нас стороне стоит кошара. Отара овец большая. Пасут их стая кобелей. Вожаком у стаи – сучка, что гораздо опаснее, чем если бы был кобель. Что ещё усмотрел? Два раба в чане месят ногами глину, три юрты. Пять женщин разного возраста, три младенца, пять ребятишек. Взрослых мужчин – четверо, один из них недавно только из отроков вышел. Живут, по всей вероятности, скрываясь от всех. Уж больно место уединённое. Ни с какой стороны не подобраться, не увидеть. Как они сами сюда забрались? Да ещё с отарой? Живут беспечно, безбоязненно. Вот, вкратце, всё.

– Что же, становище будем воевать. Дождёмся ночи, когда все спать улягутся. Потом ударим. Одно меня беспокоит – пёсье племя. Ну, да ладно, боги не выдадут, свиньи не съедят. Пислэга обязательно брать живьём!

– Слышишь, шаман, а отчего ты не хочешь молнии покидать? Чего мечами зря махать?

– Понимаешь, Щука, сей дар и появившаяся во мне сила пока пугают меня самого. Не умею я ещё толком с ней обращаться. Так лучше пока без неё. Да и против кого здесь её применять? Нам что, бесчисленное войско противостоит?

– Ты, видимо, забыл кое-что. Давай я тебе напомню. Как ты объяснишь странность появления ватаги Пислэга под твоей деревней, а потом её исчезновение? И всякие прочие нестыковки?

– Я помню. Именно поэтому не хочу пользоваться огромной дубиной против комара. И именно поэтому хочу видеть Пислэга перед собой живого и здорового. Но связанного. Как думаешь, Щука, он нам расскажет о том, что нас обоих так удивляет?

– Расскажет! Даже не сомневайся, – в глазах Щуки мелькнул недобрый огонёк.

Кудыма вспомнил несчастного разбойника. И содрогнулся. Действительно, расскажет. Можно даже не сомневаться.

Остались ждать ночи.

Вечером сильно похолодало. Воины жались друг к другу спинами в тщетной попытке согреться. Жечь костры было нельзя, дабы не вспугнуть башкир. Над скопищем людей поднимался парок, который густым инеем оседал на их бровях, усах и бородах. Промокшая одежда встала ледяным колом. Но сильнее холода донимал голод. Начинала подниматься глухая злоба на сытых, ничего не подозревавших башкир. Они, поди, сейчас в юртах, подвалившись под мягкий бабий бок, жареное мясо жрут, запивая его крепким бульоном и заедая лепёшками. А ты – мёрзни тут да икай от голода.

Наконец луна показала полночь. Без малейшего шороха отряд осторожно вышел на исходные позиции, обогнув выступ скалы и окружив стойбище полукругом со стороны реки. Замерли, прислушались. Вдалеке лениво взбрёхивали псы.

Воины без лишней спешки продвигались ползком вперёд. Вот один из них, сложив руки у рта, изобразил тоскливый волчий вой, начав на высокой ноте и закончив резко вниз. И тут же остальные поддержали волчью песнь нестройным хором. Где-то вдали ответили настоящие волки, длинно и тоскливо. Взбеленились псы, скот в овчарне сбился в кучу. А вой становился всё ближе и ближе. Псы, поджав хвосты, стали жаться у ног сторожа. Тот, натянув лук, напряжённо всматривался в темноту. Наконец он заметил подползавшего волка. Но только хотел он закричать и спустить тетиву, как внезапно волк обернулся воином. Со всех сторон свистнули стрелы. Живот и грудь несчастного пронзило несколько стрел. Бросившихся вперёд псов встретили топоры и мечи. С животными было покончено в мгновение ока.

Теперь ватага, уже не таясь, бросилась к юртам. Врываясь в тёплые жилища, вязали плохо соображавших со сна башкир. В богатой юрте схватили Пислэга. Заспанный и крепко связанный, он с удивлением и ужасом смотрел на вошедшего в жилище чудинского шамана.

– Здравствуй, Пислэг. Здравствуй, мой кровный брат. Вот и свиделись. Ты пока отдыхай – всё же ночь. Утром поговорим. Утро, говорят, вечера мудренее.

XVI

Едва посерело на востоке, Кудыма велел привести к нему Пислэга.

– Доброе утро, брат, – поприветствовал он башкира.

– Доброе, – буркнул в ответ Пислэг.

– Вижу, ты не очень рад нашей встрече. Отчего так? – усмехнулся шаман.

– Да нечему особенно радоваться. Давай поскорее закончим с этим делом. Руби меня. Вот он я – перед тобой. Бывший твой кровный брат.

– Нет, убить тебя я всегда успею. Сперва позавтракаем, побеседуем о том, о сём. Есть у меня к тебе кое-какие вопросы. Давай-ка поговорим по душам. Ты не возражаешь, мой, несмотря ни на что, кровный брат? Узы кровного братства нерушимы. Или ты не знал? Даже если один кровный брат предал другого.

– Твоя сила – тебе и решать.

– Вот и ладушки.

Пислэг боялся этого разговора «по душам». Неужели придётся раскрыть свою тайну? Когда его захватили, он надеялся на быструю смерть: убьёт его Кудыма сгоряча, мстя за тот набег и предательство – вот и хорошо. Конечно, потом, когда тело будет снова возрождаться к жизни, станет невыносимо больно. Пислэг ярко помнил все эти ощущения. Два месяца назад он ходил на охоту. И на ней какие-то неизвестные разбойные люди его выследили и закидали стрелами. Забрали оружие, одежду. Пислэг очнулся через сутки от невыносимой боли. Тело выталкивало из себя обломки стрел, заращивало раны. От страшных мук башкир выл и катался по земле. Особенно тяжело нарастали выклеванные вороном глаза. Но восстановился он полностью – даже шрамов не осталось. И глаза видят лучше прежнего. Бог выполнил своё обещание.

И вот, нежданно-негаданно, встреча со своим кровным братом – Кудымой. Ничего хорошего Пислэг от неё не ждал. Теперь надо как-то изловчиться, чтобы умереть быстро. Ладно, что произошло, то произошло. Как только развяжут руки и посадят завтракать – Пислэг решил вонзить себе нож в сердце. Если не получится – броситься на шамана или на кого-нибудь из ватажников. Вцепиться зубами, пальцами, рвать, кусать, душить. Лишь бы убили и оставили в покое. Точнее, бросили и более не обращали внимания. Потом он оживёт и уйдёт жить в такие дебри, где его никто и никогда не найдёт. Переждёт, когда умрут все его друзья и враги. А там – видно будет. Там, в будущем – он станет сперва вождём, потом царём или даже ромейским императором.

Чтобы скрыть свои мысли, Пислэг прищурил и без того узкие глаза. Кто его, этого чудинца, знает, вдруг по глазам сумеет прочитать мысли. Он же шаман и с духами общается. Кудыма, в свою очередь, пристально всмотрелся в эти щёлочки. В душе родилась неясная тревога. И он решил не развязывать пленного.

– Знаешь, Пислэг, я тебя с рук покормлю. Как брат брата. Ты ведь не откажешься из моих рук принять пищу?

Пислэг в бессильной злобе скрипнул зубами. Вдруг бросился на шамана и попытался зубами достать до его горла. Кудыма оттолкнул от себя башкира, тот упал навзничь и, брызгая слюной, что-то нечленораздельно закричал. По его широкоскулому лицу катились слёзы ярости и бессилия.

– Ого! Как ты торопишься умереть, мой кровный брат. С чего бы это вдруг?

Кудыма изо всех сил пнул Пислэга в живот. Пислэг захрипел, согнулся, подведя колени к подбородку.

– Вот так-то лучше. А ну-ка свяжите ему ноги! И давайте завтракать. Кстати, как там остальные наши пленные поживают?

Пятка немного помялся:

– Мужики и ребятня – связанные около юрты валяются. Рабы в том числе. Младенца убили, орал больно. Ну, а девками браты балуются. Чего добру пропадать?

– Ладно, пусть их. Только передай, чтобы больше никого не убивали. Девок пустили пару раз по кругу – и хватит с них. Связать и бросить рядом с остальными. Убитого башкира и малого схороните. Дохлых псов выкиньте в болото, чтобы не воняли и ворон не привлекали. И сварите нам что-нибудь пожрать.

– Да уже. Пару овец зарезали, сварили похлёбку.

– В общем, так, мы со Щукой будем тут. С моим кровным братом поговорим о делах разных. Остальным даже близко к нам подходить запрещаю. Если кто, не приведи боги, будет подслушивать, уши и язык лично отрежу. Принесёшь еду нам сюда. Сами же чините одежду, правьте оружие. Займитесь провизией. Если что понадобится – кликну.

Вскоре Пятка принёс глубокую деревянную миску, полную горячего ароматного варёного мяса, и несколько лепёшек из пресного теста. Вместе с ним пришёл недовольный Ингрельд:

– Что это, други, за секреты от своих?

– Ингрельд, – мягко обратился к нему Кудыма, – не обижайся. Но здесь дело, которое касается только меня и Щуки. Остальным знать, пока мы сами не разберёмся, что к чему, пока незачем. Этот связанный человек на земле – Пислэг. Мой кровный брат. Брат, который мою деревню разрушил, убил многих моих соплеменников. Не мешайте мне!

– А Щука здесь при чём?

– Ему кое-что как воеводе интересно. Да и вдруг Пислэг не захочет общаться? Кому, как не Щуке, его попросить поведать нам обо всём?

Ингрельд поёжился:

– Понял. И по поводу Щуки понял. Ну, братишка, – обратился он к связанному башкиру, – тебе лучше самому всё рассказать, что Кудыму интересует. Если тебя станет спрашивать Щука… – Ингрельд с жалостью посмотрел на Пислэга, покачал головой и отошёл в сторону.

Не обращая внимания на валяющегося у их ног башкира, Кудыма и Щука с аппетитом поели и, сыто икая, вытерли жирные пальцы о волосы. Потом Кудыма пихнул связанного человека пяткой:

– Ну, Пислэг, расскажи нам, почему ты предал кровное братство, почему напал на мою деревню, как тебе удалось пройти до неё, куда потом вы все подевались. И почему ты сейчас здесь, а не со своим родом; кто эти люди, с которыми ты коротаешь нынешние дни? Кстати, Щука тебе хорошо знаком. Его тоже интересуют все эти вопросы. И, думаю, тебе сейчас лучше не молчать. Или тебя спросит воевода, и по-своему. Ты ему всё расскажешь, я это знаю, ибо имел несчастье видеть, что бывает с теми, кто отказывается общаться с этим человеком. Потом они сами, прямо-таки взахлёб, всё рассказывают. Но хотелось бы просто поговорить. Понимаешь?

– Да пошли вы все в задницу дохлого пса!

– Зря ты так, Пислэг! Щука, только пока без лишнего членовредительства, покажи этому человеку, что его ждёт.

– Это можно. Это я запросто.

Щука примерился. Прищурился. И вдруг жёстким, как сучок, пальцем, ткнул Пислэга куда-то за ухо, надавил. Башкир завизжал от пронзительной боли. Узкие глаза широко раскрылись, из них потекли слёзы.

Ватажники, услышав вопли и стоны, вспомнив, как Щука допрашивал взятого в плен разбойника, содрогнулись.

– Хватит на первый раз. Ну, так как, поговорим? Пислэг, послушай, ты храбрый воин. Отважный и опытный боец. Неужели ты хочешь сдохнуть от пыток? Я обещаю тебе, если всё нам расскажешь – хоть ты и предал меня, хоть ты и нарушил самую крепкую и страшную клятву между людьми, – я тебе дам возможность уйти живым и невредимым. После рассказа я предлагаю тебе поединок на том оружии, которое ты выберешь. Выиграешь – люди, которых мы захватили в плен, даже рабы, будут отпущены, добыча и взятый в становище скот – возвращены. Что скажешь? Ты хорошо меня знаешь, Пислэг, я в таких вещах не никогда и никого обманывал.

Башкир поднял склонённую голову:

– А если проиграю?

– Твой проигрыш – это твоя смерть. Такая же участь постигнет остальных. Мне они без надобности.

– Я согласен. Будем биться на боевых топориках и ножах. Без доспехов. Насмерть. Ты, Кудыма, согласен на это? И что ты скажешь? Но подчинятся и сдержат ли данное тобой слово твои люди, если я убью тебя?

– Да, Пислэг, сдержат. Так, что, поговорим? Или Щука опять спросит тебя? Только учти, больше его останавливать не буду. И поединка тоже не будет. Не с кровавым же ошмётком мне биться?

– Последнее. Когда ты узнаешь всю правду, не изменит ли эта правда твоего слова? Ведь ты его так опрометчиво дал, ничего ещё не узнав.

– Слово – не птица. Вылетело – не поймаешь.

– Что же, будь по-вашему. Но первым делом объяви свою волю ватажникам. Они должны знать о принятом тобою решении насчёт поединка.

Щука тронул за плечо Кудыму, ощутив его каменную тяжесть:

– Шаман, ты хорошо подумал, дав такую клятву, да ещё клятвопреступнику?

– Не беспокойся, воевода. Объявляй народу решение. Потом возвращайся. Тебе ведь тоже интересно, что же произошло тогда?

Щука отошёл к ватажникам.

– Слышишь, Кудыма, может, быть развяжешь меня? – Пислэг приподнял голову.

– Э, нет, дружище. Поначалу всё расскажешь. Потом – всё остальное. Не беспокойся. Я – хозяин своего слова. А вот и Щука возвращается. Ну что, мы тебя слушаем.

Пислэг облизал внезапно пересохшие губы:

– Вам действительно так хочется все узнать?

– Да, Пислэг. Очень хочется. Нельзя судить человека, не зная того, что его побудило к тем или иным действиям, – Щука прикусил сорванную травинку. – Только сперва поведай нам, кто эти люди, что живут вместе с тобой.

– Сыновья, их жёны, дети, моя жена, рабы. Самые близкие.

– Один из твоих сыновей убит, один из твоих внуков убит. Женщины опозорены. Как дальше жить будешь?

– Какое твоё пёсье дело?

– Ладно, ладно, не ругайся. Сам всё понимаешь. Небось, тоже в набеги ходил. Хорошо, хоть Кудыма побеспокоился. Не то вспороли бы бабам животы после того как натешились ими вдоволь. А сынам отрубили бы головы. Сейчас для всех них появился шанс выжить. Чего уж там? А где, Пислэг, твой род?

– Я всё-таки не понимаю, какое тебе до этого дело?

– Ты меня, Пислэг, не серди понапрасну. Лучше просто отвечай без утайки на мои вопросы. Не доводи меня. Я ведь и рассердиться могу. Если ты забыл, так я напомню: ещё никто и никогда при моём Большом воеводстве не смел замахиваться на Пермь Великую. Все знали: обязательно будет ответный удар. Если род твой виновен, найду и уничтожу всех. Если род не виновен – пусть люди себе живут. Но только отвечай правду. Не заставляй меня применять к тебе пытку. А вот врёшь ты или нет – я узнаю легко. Как? Не твоего ума дело. Отвечу лишь, что слишком много тебе подобных прошло через мои руки. И если почувствую хоть малейшую лживинку в твоих словах, Кудыма отдаст тебя мне. Не будет тогда поединка. Я из тебя, пёс смердячий, все соки выжму. Скулить будешь, выть, орать – да поздно будет. Понял, выморочный?

Пислэг с испугом смотрел на разгорающиеся огоньки в обычно блёклых, рыбьих глазах Щуки. Да, он слышал страшные разговоры о допросной избе. Лучше к этому изуверу в руки не попадать. Живого места не оставит. Да и. если хорошо подумать, то что он теряет, если расскажет им обо всём, что с ним приключилось? Последующий поединок решит дальнейшую судьбу. В бою башкир будет с Кудымой на равных. Так что, один к одному. Или даже не так – Пислэга ведь невозможно убить. Интересно, как себя поведёт Кудыма, когда узнает об этом? Если упорствовать в своём молчании, Щука из него выжмёт всю правду по капельке. Только добавятся невообразимые муки. Ему это нужно?

Пислэг набрал в грудь воздуха, словно приготовился глубоко нырнуть. Будь что будет! Он расскажет.

XVII

Ранней весной начал Пислэг собирать для очередного набега лихую ватагу. Кинул клич по стойбищам, деревням и городкам. И не просто ватагу решил он набрать в этот раз, а целое войско. Только найти людей – ещё мало, нужно спаять их единой целью и дисциплиной. Поэтому отбор проводился чрезвычайно тщательно и строго даже для такого привередливого атамана, как Пислэг.

Атаман не торопился. Для начала, уже отобранных им людей он решил проверить в деле, ближайшим летом совершив короткий, недалёкий набег на кыргызов или хазар. Тайну о главной своей цели Пислэг, как всегда, хранил до последнего дня. А загорелся он идеей совершить военный поход в далёкую, загадочную страну абазгов[51].

Той зимой пришёл к ним в гости сэсэн[52]. Долгими вечерами, когда за стенами юрты выла свою тоскливую песнь метель, он пел башкирские героические эпосы, пел о народах и странах, где ему самому довелось побывать во времена своих странствий, либо услышанное им от других сказателей. Пел он и об абазгах, что живут на берегу тёплого моря, за Кавказскими горами. С проходящим караваном пришёл сэсэн в эту благодатную страну, жил там три года, путешествовал по ней. Выучил местный язык и пел абазгам свои песни. Абазги пели ему свои. Он их запоминал, перекладывал услышанные мелодии на думбыру.

Богата страна абазгов и населена очень красивыми людьми. Известна она с глубокой древности: ещё Ясон плавал в неё за золотым руном и женился на дочери местного царя. Однако народ этот, хоть и доброжелателен к гостям, свиреп в бою и весьма искусен в воинском деле. Завоёванные когда-то Римом, абазги в конце концов сумели освободиться от рабской зависимости, впоследствии нанеся ромеям ряд поражений. Отбили они и арабов в многочисленных кровопролитных сражениях. Высокие горы, неприступные каменные башни-крепости охраняют сей благодатный край.

Вот тогда и начал грезить суровый башкир об абазгинках неземной красоты, о золотом руне, о несметных сокровищах. Попросил атаман сэсэна рассказать о том, как пройти в эту сказочную страну. Снежными, холодными вечерами и ночами рисовал Пислэг карты, уточнял перевалы, стоянки, переходы. Какие народы живут по дороге к стране абазгов? Как управляются? Чем вооружены? Какой боевой порядок соблюдают? С кем и чем торгуют? Чьими вассалами являются? Или живут сами по себе? И многое, многое другое, столь же необходимое для серьёзного похода. Ибо только безумец отправляется воевать, ничего не зная о будущем противнике, не рассчитав переходов, переправ через реки, не разведав перевалов через горы, не определив будущих стоянок, не выяснив численности противостоящих сил…

Как-никак, Пислэг недаром считался атаманом удачливым. Но только за этой удачей всегда стоял чётко выверенный, продуманный до самых последних мелочей, план, включающий кропотливую работу с картами – пускай и самодельными, а также расспрашивание самых разных людей, от простых странников до купцов. Нужно было не только проложить путь, но и собрать сведения о том, кто на этом пути тебе враждебен, кто примет как гостя, а кто выступит совместно, как союзник. Чем питаться в пути? Отбирать у местного населения – это плохо. Ведь придётся ещё возвращаться. Сколько войск и ватаг погибло на обратном пути! Отягощённые военной добычей, они неожиданно встречали дружины вооружённых, обиженных ими ранее, людей. Всё, всё нужно просчитать, учесть, решить и продолжать думать, думать, думать.

И сейчас Пислэг вновь и вновь переспрашивал сэсэна, уточнял, пересматривал, прикидывал. Он не собирался завоёвывать страну. Но совершить удачный набег, напав внезапно, представлялось ему вполне возможным: обойдя крепости, захватить пару деревень, пленить жителей, награбить имущества, украшений, и – стремительно отступить.

Однако сначала нужно было испытать на деле людей, которые были отобраны для похода. С этой целью следовало совершить набег на чей-нибудь захудалый хазарский род, чтобы потом некому было мстить. Или – напасть на стан какого-нибудь из более далёких племён, например, кыргызов. И там и там – можно было поживиться неплохой добычей.

Подумав ещё немного, взвесив все «за» и «против», Пислэг решил на этот раз пощекотать более дальних кыргызов. Через хазар лежал ближний путь в абазгинские земли, но зачем дразнить медведя, плюя ему в морду? Может быть, хазар лучше привлечь в союзники. Совместно пограбить. А потом прикрыться ими от разъярённых абазгов. Пускай друг с другом и воюют!

Но когда всё было уже готово – назначен день выхода на кыргызов, наточены мечи, топоры, жала копий и стрел, – к Пислэгу в юрту посреди ночи явился странный гость: в чёрном плаще, с надвинутым на лицо чёрным капюшоном, в руках – посох с вырезанной головой коршуна.

– Здравствуй, атаман, – густым басом поприветствовал Пислэга вошедший в юрту незнакомец.

– И тебе здравствовать. Кто ты? Как прошёл мимо стражи?

– Это неважно. Важно другое. Ты собираешься идти в поход на кыргызов, а затем, на следующий год, на абазгов, так?

– Ещё раз тебя спрашиваю: кто ты? И открой лицо. Невежливо разговаривать, не показывая своего лика, – Пислэг заметно занервничал. Откуда этот странный гость знает про его затаённые мысли? Неужели сэсэн проболтался? Почему его не задержал воин перед входом в юрту? Убит? Заснул на посту? Ну, тогда он его выкинет из войска! Ему такие воины не нужны!

Гость рассмеялся густым басом. Откинул капюшон. Перед Пислэгом предстало бледное лицо мужчины лет сорока с небольшой, волнистой, тёмной бородкой, тонкими губами, хищным хрящеватым носом, острым подбородком. Огромные чёрные глаза. Просто бездна, а не глаза – с искорками в глубине необъятного омута тьмы.

– Кто я, да что я, тебе знать незачем. Достаточно того, что я тебе скажу. А ты мне поверишь. Я – Бог. Стражник твой жив и честно тебя сторожит. Не спит. Хочешь – посмотри сам.

Пислэг откинул полог юрты. У её входа, подобно изваянию, стоял, опёршись на копьё, воин.

– Как, всё тихо? – спросил его Пислэг.

– Да, атаман. Всё в порядке. Не беспокойся. Скоро у меня смена. Что-то случилось?

– Нет. Ничего не случилось.

Пислэг опустил полог. Вытер пот со лба. Ему стало очень страшно.

На его плечо легла тонкая рука с длинными пальцами. Но в этой руке чувствовались холод льда и тяжесть камня.

– Не бойся меня, атаман. Я пришёл к тебе по делу. Ты поможешь мне, а я помогу тебе.

– Чего ты хочешь, неизвестный Бог?

– Я хочу, чтобы ты не ходил на кыргызов.

– Почему?

– Какая тебе разница. Ты пойдёшь походом на своего кровного брата – нападёшь на деревню Кудымы.

– И что дальше?

– Как – что? – удивился Бог. – Разрушишь её. Жителей, кого сможешь, убьёшь. Но при этом очень сильно стараться не надо. Кто будет спасаться – пускай себе спасаются. Про подземный ход тебе известно. Ты неоднократно бывал в гостях у Кудымы, так что ловушки вокруг деревни тебе тоже должны быть хорошо знакомы.

– Ничего не понимаю. Что ватага будет иметь с этого набега? Кудыма с товаром сейчас в Городище. Деревня пуста, для набега неинтересна. Ну, убьём мы две-три сотни чудинцев, и что? Да и, кроме того, деревня – не на границе. Как мы к ней подберёмся? Кстати, охраняется она хорошо. Пёсье племя многочисленно.

– Слишком много вопросов ты задаёшь, червь! – блеснул своими бездонными глазами незваный гость. Что-то неуловимо звериное мелькнуло в его облике и снова пропало. Густой рык оглушил Пислэга, заставив его в ужасе присесть.

«Неужели никто, кроме меня, не слышит этого громоподобного голоса?» – мелькнула в голове у атамана мысль.

– Ты правильно подумал, – ухмыльнулся гость, – никто не слышит. Даже если я сожру тебя с потрохами, а ты при этом будешь орать, всё равно никто не услышит твоих криков. Но может быть, перейдём к делу?

– Да-да, – часто закивал головой Пислэг.

– За перемещение твоей ватаги к подступам к деревне можешь не беспокоиться – перенесу вас. И по поводу пёсьего племени не переживай. Никто в деревне не залает. Всё пёсье племя погибло весной от болезни, которую даже Кудыма не смог определить, – Бог коротко хохотнул. – Тихонько проберётесь, откроете ворота, ворвётесь. И режьте любого, кто под руку попадёт. Убьёте всех – хорошо, не всех – и то ладно. Главное – само нападение. Остальное не столь важно. Принимаешь это условие?

– Но кровное братство, как тебе известно, выше всего на свете. Как же я могу причинить боль своему кровному брату?

– Сможешь. И за это злодеяние можешь просить у меня, что хочешь. Кроме одного: я не смогу сделать тебя Богом. Вот это, сразу оговорюсь, не в моих силах. Богов не делают, ими становятся. Итак, твоё желание? Не торопись. Подумай. За то, что тебе предстоит совершить, можно очень многое потребовать. Нарушение клятвы кровного братства – самое серьёзное злодеяние. Однако ты не очень сильно будешь страдать, я же вижу. Ты, Пислэг, человек себе на уме. Потому я к тебе и обратился.

Пислэг задумался. Этот Бог проник в самые потаённые уголки его души. Никогда атаман не воспринимал всерьёз идею кровного братства, всегда действовал только так, как выгодно ему. А здесь такое открывается – аж дух захватывает! Если этот незнакомец говорит правду, если действительно можно просить всего, тогда зачем ему богатства? Богатство – сегодня есть, завтра его нет. А вот если потребовать бессмертия… Да не просто вечной жизни, а чтобы при этом вечно оставаться молодым и чтобы тело имело возможность восстанавливаться после ран и увечий. Что-то в этом есть! Получив такой дар, уйти в глухое место, переждать, когда умрут все тебя знающие. Вечно живой, вечно молодой! Не торопясь, собрать новую ватагу, потом войско. Незаметно подчинить сперва ближние земли, потом дальние. А там – как знать, стать ромейским кесарем или арабским халифом. А может, всё это завоевать – и остаться на престоле навеки! Проиграет сражение – не беда. Времени ему на всё хватит в избытке.

Бог с любопытством смотрел на Пислэга. Потом, неожиданно для него, густым басом проговорил:

– Я согласен на твоё предложение.

– Но я ещё ничего не сказал!

– Зато подумал. Есть некоторые трудности в исполнении твоего желания. Но все они преодолимы. Объясняю: никто не властен над временем. Даже боги.

Потом Бог забормотал какие-то, совершенно непонятные для Пислэга, слова: «Стволовые клетки… реорганизация… обструкция… метаболизм… адекватность… регенерация…» и другие. Атаман в изумлении открыл рот.

Наконец Бог сладко потянулся и сказал:

– Ну, всё решаемо. Есть лишь одно условие. Необходимые изменения будут происходить только с твоим телом. Поясняю: если тебе в печень воткнётся меч, твоя печень восстановится. Если тебе отрубят голову, твоя голова прирастёт обратно к твоему телу. Или рука. Или нога. Но именно твоя. Не вырастет вновь, а прирастёт. Если плоть твою разбросает, плоть твоя сама соберётся и оживёт, и будет новее новой. Учти, при таком действии, боль – неизбежное зло. Всё остальное зависит от тебя. Учись драться в совершенстве на любом оружии, береги своё тело, живи вечно и будь молодым. Думаю, возраст в тридцать пять вёсен тебя устроит? Итак, по рукам?

– По рукам – это как?

– Экий ты глупый! Согласен?

– Да. Согласен.

– Согласия мало. Помни: слово Бога – нерушимо. Сам Бог не может потом его отменить. Вечность и вечная молодость тела – это… очень надолго. Поэтому, прежде чем мы заключим сделку, подумай ещё раз. Я подожду.

– Я согласен!

– Что ж, решение принято! Даю слово, что ты будешь жить вечно, возраст твоего тела вечно будет – тридцать пять биологических лет, все механические разрушения, происходящие с твоей плотью, она будет регенерировать сама. СЛОВО МОЁ НЕРУШИМО! ДА БУДЕТ ТАК!

– И что теперь?

– Проверь. Возьми нож и отрежь себе палец, например.

Пислэг взял клинок, с опаской посмотрел на незнакомца. Затем положил ладонь на узорный столик и рубанул ножом по пальцу. Резкая боль обожгла руку, отрезанный палец скатился на пол. Хлынула кровь. И вдруг атаман с ужасом увидел, что палец шевелится и ползёт обратно к нему. Вот он уже на ноге, вот на груди, и вот уже на руке. Примостившись на своё место, на мгновение замер. Руку пронзила чудовищная боль. И вдруг всё кончилось. Пислэг с изумлением посмотрел на ладонь. Мизинец был на месте. Осторожно пошевелил пальцем. Шевелится! Исчезла красная каёмочка раны, осыпалась кровь. Будто бы ничего и не было.

– Ты понял? – спросил Пислэга Бог.

– Да, – с благовейным ужасом ответил атаман.

– Избегай ран. Но помни, убить тебя никто никогда не сможет. Даже если нанесут сколько угодно смертельных ударов. Однако возвращение и восстановление плоти – это боль. Тут я бессилен.

– Ничего, я понял и принял твои пожелания. Я буду учиться драться на любом оружии. Я достигну совершенства боя. У меня теперь много времени.

– Теперь о набеге. Завтра ты, ровно в полночь, построишь дружину. Я перенесу вас поближе к деревне – оттуда до неё останется совсем недалеко. Обратно, после набега, вернётесь на то же место. С собой захватите всех своих раненых. Про убитых не беспокойся, это не твоя забота. После того как придёте на место, я перенесу твою дружину обратно сюда, а тебя и тех, кого ты назовёшь – сразу туда, куда ты укажешь. Я слушаю.

– О, Великий… – Пислэг всё ещё не мог окончательно прийти в себя. – Я хотел бы, чтобы меня, мою семью и нескольких моих рабов ты перенёс на это место… – атаман представил себе поляну на пограничной реке: место глухое, безлюдное. – А также попрошу тебя перенести несколько сотен овец, нескольких псов для охраны, оружие и пару юрт… Тебе не трудно?

– Перенесу. Мне не трудно, – Бог улыбнулся. – Я тебе всё перенесу. Даже то, о чём ты сейчас не вспомнил: одежду, утварь, инструмент, нескольких коней. И всё-всё, что необходимо для жизни человека. А пока – до завтра. Ты меня не увидишь больше. Но почувствуешь силу. Подготовь людей.

Так был совершен набег на деревню. Зачем? Пислэг не знал. Какое ему, вечному, теперь до этого дело? Ах, если бы не эта трагическая случайность новой встречи с Кудымой! Но шаман дал слово, если Пислэг обо всём поведает, будет поединок. Что же, Кудыма, давай сразимся! И решим этот никому не нужный спор. Только ты всё равно проиграешь. Уже проиграл.

Пислэг ухмылялся.

XVIII

С ужасом слушал Кудыма рассказ Пислэга. Потом сказал показавшиеся странными тому слова:

– Ты сам, Пислэг, наказал себя за клятвоотступничество. Ты даже не представляешь, как ты себя наказал. В этом походе я узнал, что были времена, когда не было ни богов, ни людей. Как знать, что ждёт нас впереди. А ты будешь жить вечно. Даже Мать-Земля когда-нибудь преобразится, состарится. А ты будешь молодым. Будешь бродить по старой Земле, на которой не будет ни богов, ни людей, ни животных, ни птиц, ни рыб, ни деревьев. Я не знаю, когда это случится, но это будет. Ты когда-нибудь захочешь умереть, но Слово Бога нерушимо, даже если уже не будет самого Бога.

Кудыма покачал головой.

– Ты просто мне завидуешь!

– Я? Тебе? Я тебя жалею. Послушай, Пислэг, тебе нужно очень постараться убить меня. Ты знаешь, что я иначе с тобой сделаю?

– Убьёшь? – Пислэг был полон сарказма.

– Нет, оставлю жить. Но не всего тебя, а только голову. Пусть её клюют вороны. Остальное сожгу и пепел развею над рекой. Посчитай, сколько твоему телу понадобится времени для того, чтобы собраться вновь в единое целое? И какая будет при этом боль? И сколько поколений сменится за это время? Кому ты будешь мстить, Пислэг, за эти свои страдания? Нас уже не будет. Может быть, даже нашего народа уже не будет. Ведь вечность – это очень долго.

Атаман побледнел.

Поединок решили провести на берегу реки, ранним утром.

Ватажники развязали Пислэгу руки и ноги.

Пока Пислэг растирал руки и, приседая, восстанавливал кровообращение в ногах, несколько воинов привели на берег пленных башкир и положили на песок несколько ножей и боевых топоров. Плотным кольцом окружили место будущего боя. От разгорячённых людских тел и их дыхания над толпой поднимался парок, тающий в синеве морозного утра.

Согласно условиям, первым должен был выбирать оружие Пислэг. Скинув толстый, стеснявший движения халат и оставшись в свободной холщовой рубахе, башкир подошёл к оружию, перебрал несколько ножей. Выбрал нож хорезмийской работы с хищным кривым, длинным лезвием и костяной рукояткой. Долго примерял по руке боевые топорики. Его никто не торопил. Все прекрасно понимали, что значит в смертельном поединке правильно выбранное оружие. Наконец Пислэг сделал свой окончательный выбор и отошёл в сторону, предоставляя противнику сделать свой. Кудыма подошёл к оружию и равнодушно взял первые попавшиеся под руку нож и топор. Нож ему попался плохо сбалансированный, а топор – тяжеловатый. Пислэг с удивлением взглянул на противника. И его вдруг поразили совершенно пустые, мёртвые разноцветные глаза Кудымы. Будто не живой человек стоял перед ним, а оживший мертвец.

Чтобы сбросить с себя странное оцепенение, Пислэг несколько раз взмахнул топориком и ножом – пусть рука попривыкнет к их тяжести. Собственная ловкость вернула ему утраченную было уверенность. Он не подозревал, что бой им уже проигран. Пислэг боялся лишь поражения. Кудыма же не боялся смерти.

Бойцы встали друг от друга на расстоянии броска. Рослые, сильные, ловкие, статные. Трудно было отдать предпочтение кому-либо из них. Оба – искуснейшие воины. Оба – мастера поединков.

Рукопашный бой обычно укладывается в один удар. Иногда – в два. И совсем редко – в несколько. Одно неловкое движение, неправильно выбранная позиция, и ты – труп.

Пислэг, приняв стойку «сокола», крепко укоренился на чуть подпружиненных ногах, обутых в кожаные сапоги с бронзовой окантовкой – тоже своего рода оружие. Правильным ударом такого сапога можно сломать противнику ногу, разбить рёбра, пробить живот. Небольшие шипы по краям канта не позволяют скользить по льду, снегу, мокрой траве, дают дополнительную устойчивость при ударе. Правая рука была полусогнута и чуть отведена вбок, в ее ладони, лезвием вперёд, поблескивал нож. В левой Пислэг, посередине древка, держал боевой топор.

Кудыма, в отличие от Пислэга, никаких стоек не принимал. Стоял прямо, небрежно опустив оружие вниз. Пальцы левой руки едва удерживали кончик рукоятки опущенного лезвием вниз ножа. Тактически его позиция была тоже проигрышной: всходящее солнце било в Кудыме прямо в глаза – разноцветные, широко открытые, пустые, ничего не выражавшие. Но даже бьющее в самый зрачок солнце не заставило Кудыму сощуриться или моргнуть. Каменное лицо застыло. Казалось, что вовсе не человек противостоит Пислэгу, а какой-то страшный, загадочный истукан. По толпе прошёл невнятный гул. Затем стало необычайно тихо.

Пислэг прищурил и без того узкие глаза. Едва заметно пошевелил плечами. От лёгкого движения под ногами у него скрипнул подмёрзший песок. Пислэг прекрасно знал, с кем имеет дело. Они дважды ходили с Кудымой в набеги. Он его видел в бою. Знал, что не стоит обманываться видимым безволием, которое в одно мгновение способно превратиться в стремительную, всесокрушающую силу.

И вдруг… чу! Кудыма, в сторону и чуть вбок, сделал небольшой, лёгкий, скользящий шажок. При этом его рука с топором едва заметно отошла назад. Башкир мгновенно отреагировал – перекинул нож обратным ходом и вскинул топор на уровень глаз. Кажется, он разгадал план врага: сейчас Кудыма снизу, без замаха, метнёт топор, а затем, используя силу инерции, резко приблизится к Пислэгу на круговой удар ножом. Вот тут-то ты просчитался, шаман! Его, опытнейшего мастера поединков, таким маневром не купишь! Кудыму встретит защита «нож на нож», топор же довершит кровавое дело! Ну, давай, Кудыма, поиграем!

В следующие несколько мгновений никто даже не успел ничего толком понять в вихре движений двух вождей. Кудыма, в прыжке, снизу-вверх мощно метнул топор. Башкир легко отбил его в сторону, одновременно поворачивая хорезмийское лезвие по линии тела, для отражения скользящего горизонтального удара ножом. Хрустнули пролетевшие над толпой половинки древка. Но Кудыма обманул Пислэга. Вместо ожидаемого кругового движения вокруг оси, он вдруг резко поднырнул под руку с ножом, вывернул её с хрустом и с размаха ударил обухом рукоятки своего ножа по затылку противника. Тот безмолвно рухнул лицом в песок. Поединок закончился.

Остаток дня посвятили подготовке к предстоящему долгому переходу: в больших котлах, до загустения, варили жирные щи – «пока ложка стоять не будет». Потом эти щи укладывали в специальные туеса. Теперь в походе для приготовления пищи достаточно было загрести черпаком смесь, кинуть её в котёл, добавить немного воды – и великолепное духмяное варево готово. Подшивали истрепавшуюся одежду и обувь, точили оружие, увязывали добычу. Её, этой добычи, было очень много – такой удачи не знали даже старые, много раз ходившие в набеги, ватажники – настолько велика она была.

Тем временем ночь опустила над землей свои чёрные крылья. На небе зажглись мерцающие огоньки звёзд, из-за кромки леса выкатилась и поплыла по небу ярко-синяя луна. Вдали раздался тоскливый волчий вой. Воины развели большие костры, подвесили над ними котлы с водой. Зарезали и освежевали нескольких баранов. После того как варево было готово, один котёл уволокли к пленным в шатёр, временно развязав им руки. После ужина заново крепко связали и оставили теперь до утра.

Следующим утром Кудыма сделал всё, что обещал. Пислэгу аккуратно отделили голову, шаман со всей силой пригвоздил её копьём к растущему на краю поляны дубу. Тело сожгли на костре, а пепел развеяли над рекой. Всех башкир зарезали и, без погребения, бросили тут же, на поляне. Пусть Пислэг любуется их видом!

И ушли.

Через пять дней ватага подошла к секрету, а через седмицу была уже в крепости.

Кудыма отомстил за своих. Но легче ему от этого не стало. Теперь ему было всё безразлично. Какая-то странная усталость и апатия ко всему всё сильнее овладевали им.

Дальше он решил идти один.

XIX

Три дня ватажники отдыхали. Парились в бане, смывая с себя кислый запах пота и сопревшего исподнего. Хвастались добычей. Пили. Ели. Спали.

Щука и Ингрельд лениво попивали квасок в небольшой горнице, когда туда зашёл шаман.

– Садись с нами за стол, Кудыма, – приветливо пророкотал свей.

– Я разговаривал с воинами, – Кудыма присел на лавку, зачерпнул себе ковш кваса, – они сообщили мне, что Караберей возвращается обратно в Пермь Великую, куда прибудет со дня на день. Совет уже назначил его Главным Купцом. Вот добавилось старику проблем! Хотя это именно то дело, которое он любит и понимает как никто другой. Совет правильно решил. Интересно, как хорезмиец будет выкручиваться, разрываясь между высоким государственным постом и своими обязанностями по отношению к народу Чудь? Впрочем, такой человек, как Караберей, всё сможет. Он очень мудрый. Теперь я полностью спокоен за свой народ и могу без угрызений совести выполнять свои обязательства перед богами.

– А если бы Караберей не вернулся из Хорезма? – Щука с интересом посмотрел Кудыме в глаза.

– Тогда это значило бы одно: что боги не выполнили своих обязательств передо мною.

– И что? Они ведь боги.

Кудыма усмехнулся:

– Тем более. Бог обязан выполнить слово, которое дал. Он не имеет права лгать. Чего бы ему это не стоило. На то он и бог. Но если бы случилось так, что хорезмиец, неважно по какой причине, не прибыл обратно – это бы сняло и мои обязательства перед богами. И они это понимают. Теперь же препятствий для выполнения данных мною обещаний нет.

– То есть ты хочешь сказать, что если бы купец не вернулся бы обратно, ты бы вернулся к своему народу? А как же пропажа душ?

– Вот пусть боги бы и разбирались в этом дальше сами, без меня. А я бы ушёл в небытие вместе со своим народом. Вместе жили – вместе ушли. Какое мне дело до остальных? Я ведь не бог. Я – простой человек. Хоть и шаман, имеющий теперь, пока до конца не понятую, внутреннюю силу.

– Ладно, что же ты теперь собираешься делать, брат?

– Пойду на Мань-Пупу-Нер. Один. Сопровождать меня не надо.

Ингрельд вспыхнул:

– То есть как – не надо? Ты что, Кудыма? А мы? Почему отказываешься от нашей помощи? Зачем обижаешь? И потом, неужели ты не хочешь поздороваться со своей женой и детьми, узнать, как идут дела во вновь отстроенной деревне?

Кудыма с теплотой посмотрел на свея. Действительно, это – настоящий кровный брат. И лучший друг. Что ему та несметная добыча, которая оттягивает его заплечный мешок, когда его кровный брат в опасности?

– Да, Ингрельд, я очень хочу увидеть свою Пожум и своих детей. Я очень хочу побывать в деревне, пообщаться с людьми. Но всё это станет отсрочкой. Стоит ли затягивать и при этом доставлять лишние страдания своим близким? Сейчас боль разлуки притупилась. А так она вспыхнет вновь. Что касается похода, Ингрельд, то дальше я должен идти один. Только Гондыр имел право сопровождать меня в нём, но он мёртв. Ты в первый раз тоже со мной ходил, но тогда было другое время. Да и всё равно тебе нельзя подниматься на плато. А тебя и Щуку я попрошу вот о чём…

Кудыма развязал котомку, достав из неё несколько увесистых мешочков, отличной работы нож в дорогих ножнах и украшенную изумрудами и рубинами чашу, сделанную из черепа и окантованную по краю золотом:

– Здесь, в мешочках, лежат золотые и серебряные монеты. Передайте их Караберею и Лымаю. Это – для рода. На первое время хватит. До ярмарки, думаю, дотянут. Зимой набьют пушнины – летом продадут. Род выживет. Этот нож, Ингрельд, позволь подарить тебе, на память о нашей дружбе. А эту чашу я дарю тебе, Щука. Как будешь из неё пить – так меня вспомнишь. Теперь же – прощайте, други. Боги дозволят – ещё свидимся. Как знать.

Кудыма встал, низко, в пояс, поклонился Щуке и Ингрельду. Оба они, со слезами на глазах, тоже встали и отвесили шаману низкий поклон.

Кудыма вышел из горницы, поглядел, сощурившись, на бездонное голубое осеннее небо и покинул стены крепости.

Путь его лежал на север. Он решил сразу, в обход Городища, уйти в горы. И совершить на плато то, что обещал.

XX

Кудыма ушёл налегке. Ничего лишнего: в правой руке – короткое копьё, за спиной закреплен меч, на правом боку – тулья с тридцатью боевыми стрелами и сложный лук, за поясом – боевой топорик, за голенищем – нож. В котомке – береста, небольшой медный котелок, пара кремней, несколько лепёшек, немного крупы в мешочке, соль в туеске. На шее, под волчовкой, болтался обсидиановый клинок в простых, потёртых ножнах на крепком витом шнурке. Шёл не торопясь. Даже не бежал, как принято у воинов, а именно шёл. Не скрываясь, не таясь. Чего уж теперь?

Специально не охотился. Если везло и на пути попадалась дичь, подстреливал. Вечером закатывал тушку в глину и запекал на углях. Крупного зверя не брал: куда ему? Пропадёт мясо. Жалко.

На пятую ночь к его костерку подсел буддийский монах. Кудыма узнал его. Именно он в своё время посоветовал шаману взойти на Иремель. И в этот раз монах точно так же появился словно из ниоткуда – ни шороха, ни шелеста. Будто соткался из воздуха. Приветливо кивнув жрецу, Кудыма разломил дымящуюся тушку испечённого глухаря, половину протянул монаху. Тот покачал наголо выбритой головой, вежливо отказался. Кудыма пожал плечами и вонзил зубы в мясо.

Монах тем временем поставил котелочек на огонь. Когда вода закипела, кинул в посудину горсть мелких зелёных листьев.

Молча испили крепко заваренного чаю.

– Ты направляешь свои стопы на Мань-Пупу-Нер, не так ли? – густым басом спросил шамана жрец.

– Да.

– А зачем?

– Это долгая история. Тем более, здесь есть некая тайна, которую я не могу доверить первому встречному, – Кудыма опустил глаза.

Монах благосклонно покивал головой.

– Только напрасно ты туда идёшь, шаман. Никто ведь души не крал. И они никуда не исчезли. Ты так ничего и не понял?

Кудыма поднял глаза. Но монаха он перед собой не увидел. Возле костра сидел худощавый человек в странном одеянии. Шаман усмехнулся:

– Опять твои шуточки, монах.

– Я не монах. Но если тебе удобнее видеть именно этот мой лик, то вот он.

И перед Кудымой вновь возник буддийский монах.

– Да, ты не монах. Ты – бог. Вернее, один из них. Так что же тебе надобно?

– Прежде чем мы начнём с тобой разговор, ради которого я пришёл сюда, я хочу открыть тебе свою сущность. Ты – шаман. Поэтому твой разум должен это выдержать. И ещё – ты теперь уже не совсем человек. У тебя стала зарождаться своя сущность – особенная. У человека тоже есть своя сущность – человеческая. Но у тебя она теперь видоизменяется. Итак, смотри мне в глаза.

Шаман посмотрел в чёрные глаза пришельца. Внезапно мир вокруг дрогнул, расширился. Костерок, лес, ночное небо – всё это поначалу расплылось, а затем исчезло. Кудыму словно неведомой силой затянуло в чёрный водоворот, и там, на самом дне этой круговерти, перед ним неожиданно открылась бездна. Страшная бездна бесконечности. Тьма, местами пронзаемая холодными голубыми искорками. Тьма без конца и края. Ужас захлестнул сознание шамана, его мозг едва-едва справлялся с настигающим сознание безумием. Жуткая, всепоглощающая тишина. Громадным усилием воли Кудыма выровнял дыхание. Огляделся, всмотрелся. Да, это были не космические миры, к которым он привык в своих путешествиях во время камланий, ритуальных действий и особых шаманских снов; миры, в которых было Дерево Мироздания, была Земля, было Солнце и планеты, был Путь, была опора. Здесь не было ничего. Одна лишь бесконечная Тьма. Как сознанию выдержать такое? Но шаман выдержал. Мало того, во Тьме вдруг возникло облако серого тумана, пронзаемого ветвистыми молниями.

Через мгновение всё исчезло. Снова появились костерок, окружавший поляну тёмный лес и ночное небо над головой с россыпью мерцающих холодных звёзд. Вернулись звуки. Напротив шамана сидел буддийский монах.

Кудыма перевёл дыхание:

– Так это ты натравил на меня Пислэга, а потом пытался задержать моё передвижение к Злой горе, насылая на меня то змею, то разбойников, то волота, то нечто непонятное? Зачем ты послал меня на Иремель? И что ты за бог? Зачем тебе всё это?

Монах благодушно рассмеялся:

– Смотри, сколько вопросов! Нет, шаман, я тебе никого не посылал и ни в чём не препятствовал. Тем более насылая каких-то змей, волотов и ещё не знаю кого и что. Пислэг – моя инициатива, не скрою. Насчёт Иремеля… но, может, всё по порядку? И – завари ещё чаю. Приятный напиток, ты не находишь?

Кудыма подбросил веток в костёр, поставил на него котелочек. Монах прикрыл бездонные чёрные глаза, на короткое мгновение задумался.

– Начну, пожалуй, с того, что представлюсь. Имён у меня бесчисленное множество. Я есть в каждой религии и вере. Бог я очень древний. Как человечество осознало себя, так и я появился. За это время пришло и ушло много других богов, а я остался. Уйдут и те боги, что есть сейчас. Все, кроме меня. Народятся новые божества. И я их увижу. Боги не умирают в том же смысле, как, например, физическое тело. Забытые боги впадают в сон. В общем, всё это неважно. Пусть для тебя я буду Князь. Понимаешь, шаман, сейчас наступает очередная эпоха: старые боги стремительно теряют своих последователей, их жизненное пространство сжимается. До них были, без сомнения, и другие боги, а до тех – ещё и ещё… Понимаешь смысл? Так вот, души людей теперь от этих старых богов и верований уходят. Поэтому ты их и не находишь. Точнее, находишь не всегда и не всех. Языческие боги пока ещё сильны. Когда они, теперь старые, боги, были молодыми, души уходили к ним. Теперь они их теряют, точно так же, как когда-то приобретали. Душа сама по себе бессмертна. Она – не бог. Она – Душа. Это тоже надо понимать. Для чего тогда боги, спросишь ты? Думаю, Создатель нас произвёл для того, чтобы мы улучшали его творение – Людей. Это происходит очень медленно и незаметно с точки зрения отдельного Человека – слишком короток его физический век. После смерти душа теряет память. Так было.

– Погоди, я тебя прерву. Ты – Абсолютное Зло. Так? И мне непонятно выражение «языческие боги».

– Нет, не так. Следи за мыслью: Создатель вложил в Человека как плохое начало, так и хорошее. Но что такое «плохое», а что такое «хорошее»? Что есть Зло, а что есть Добро? Кто может дать на это однозначный ответ? Может, ты меня просветишь? А «язычество» – это многобожие. Другими словами, когда тот или иной народ верит во многих богов сразу.

– Это хорошо?

– Это просто вера. Вера не может быть ни плохой, ни хорошей. Она просто есть. Но именно сейчас всё стремительнее на смену многобожию приходит вера в одного Бога. Это очень важно. Меняется мир. Меняются люди. Смотри: в самом начале, согласно верованиям, после смерти физического тела душа вселялась в любой объект Матери-Природы. Потом – душа стала вселяться только опять в человеческое тело. Сейчас же душа снова вселяется только в человека из своего рода. Это не касается всех. У разных народов было своё представление о возврате души. У древних эллинов она уходила, например, бесплотной тенью в Тартар.

– Это твоё царство?

– Это одно из моих царств. Но создано оно, заметь, человеческим мышлением. Сейчас человек всё чаще рождается уже с душой. В него не нужно никого переселять. Когда он умирает, душа попадает на Высший Суд. А Высший Суд уже решает, куда эту душу направить. И вот эти, так называемые «пропавшие души» попали не на Древо Мироздания, а туда – в Чистилище. Мир в очередной раз претерпевает изменения. Это нормально. Развитие Мира не стоит на одном месте.

– Всё это очень поучительно и интересно. Только непонятно, а я-то здесь при чём? – Кудыма отхлебнул крепко заваренного чаю и слегка прищурился, наслаждаясь его вкусом.

– Ты знаешь Древний язык.

– Ну и что?

– Это очень большая редкость. И ещё, сущность у тебя тёмная. Значит, ты – мой. А я – твой.

– Ты ошибаешься, Князь. Я – ничей. Я – сам по себе.

– Это ты ошибаешься, шаман. Я тебя разглядел ещё тогда, когда ты только родился.

– Князь, что тебе от меня надо?

– Мне надо, чтобы ты не ходил на Мань-Пупу-Нер и не приносил там бесполезную жертву. Кого ты собираешься искать и карать? Новых богов? Повернуть развитие Мира вспять? Это тебе не по силам. Это никому не по силам. Даже Создателю. Это – Закон Развития Общества.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Загляни внутрь себя, Кудыма, ты увидишь ответ на свой вопрос. С остальным – всё просто. Заглянув в душу Пислэга, я понял, насколько гнилая душа у этого человека. Нужно было лишь чуть-чуть подтолкнуть его к нужному мне действию. Ведь ни один бог не может человека ЗАСТАВИТЬ. Человек свободен в своём выборе. Его можно лишь попытаться НАПРАВИТЬ, не более. Пислэг сделал свой выбор.

– Ты обманул его!

– Я?! – изумился Князь. – Да ты что, шаман, белены объелся? Где это и в чём я его обманул? Он получил за своё чёрное дело всё, о чём просил. Разве не так? А то, что ты, встретив его, так наказал – я тут при чём? И потом, он ведь не умер. Он и сейчас живее всех живых, – хихикнул Князь. – А вот души погибших и умерших от ран после нападения на твою деревню мне пришлось скрыть, а после отправить на Высший Суд, чтобы подтолкнуть тебя к нужному мне действию. И получилось ведь! Кстати, не беспокойся за них. Они не пропали, я лично довёл их до Чистилища. Опережая вопрос, объясняю, Чистилище – это место, где души ожидают свершения Правосудия над их земными делами. Но перед этим мне пришлось выразить якобы обеспокоенность на общем Совете Северных Богов. Кто-то крадёт души! Их влиянию приходит конец! Ты бы видел, как они перепугались и всполошились. Пришлось напомнить им и об артефакте… Кстати, Кудыма, этот нож действительно может уничтожить всё что угодно. Даже нанести страшные раны самой Матери-Земле. Если ты воткнёшь его в землю – знаешь, какое землетрясение будет! На многие и многие вёрсты всё разрушится, а сама земля покроется трещинами от этого удара. Никто и ничто не в силах устоять перед этим ножом. Итак, продолжим: ты пришёл за помощью к богам, которые и сами ни «бе», ни «ме», ни «ку-ка-ре-ку», уж извини. И они тебя отправили в поход. И так было нужно, ибо путь на Ямантау лежит через Иремель. Иремель же открывает в людях все скрытые возможности, усиливая их. Если ты пришёл на эту гору с дурными, чёрными мыслями, если сам ты гнилой – худо тебе придётся. Не поможет тебе гора. Даже к себе не пустит. Ну, а если вот как ты – Иремель таким гостям всегда рада. Она тебе ничего не подарила, она просто раскрыла тебя. А её братец, видя благосклонность своей сестрёнки, отдал тебе клинок. Однако, как я помню, его можно использовать только раз, после чего он возвращается назад, к Ямантау. И я даю тебе слово Бога: не насылал я тебе никого в пути. Зачем мне? Наоборот, для меня было важно, чтобы ты раскрылся. И я очень жаждал с тобой встретиться после. А все эти змеи, разбойники, волоты, злобные духи – так это не я. Видимо, тебя просчитал кто-то ещё. До Иремеля тебя ещё можно было убить такими простыми способами. Но вот потом – как бы не так! Очень немногие из ныне существующих богов теперь способны причинить тебе вред. У тебя появилась и стала развиваться божественная сущность. И этот неизвестный, но слабый божок вознамерился тебя остановить. Кто? Да какое тебе теперь дело до этого убожества, которое ты сейчас в состоянии стереть одним взмахом руки?

– Ну, хорошо, Князь, я согласен со всем тем, что ты мне сказал. Но зачем нам объединять свои сущности? И как это будет выражаться? И в чём будет состоять наша, громко говоря, миссия?

– Человечеству вообще присуще очень много качеств. Это и корыстолюбие, и жадность, и коварство, и властолюбие, и гордыня, и низость, и подлость, и – много ещё чего неприглядного. Но эти же самые люди обладают и такими качествами, как честность, бескорыстие, любовь к ближнему, дружба, честь. Всё положительное, что свойственно человеку, можно перечислять также очень долго. Но не нужно. В чём состоит моя задача как Князя Тьмы? Я выискиваю в человеке всю грязь и пену, соблазняю его на неблаговидные поступки. Как я уже говорил ранее, Человек сам принимает решения. Никто не вправе решить за него. Понимаешь? В связи с новым качественным изменением Человека, теперь за его душу борются и другие боги. Они пытаются удержать его в определённых этических нормах, в рамках некой морали и так далее. После смерти все поступки Человека разбираются Высшим Небесным Судом. И уже он определяет душе наказание: или ей кипеть отпущенное количество лет в горящей смоле, или же отпущенное количество лет прохлаждаться в раю. Упрощённо говоря, как-то так.

– А я, слушая, например, христиан или мусульман, думал, что ты забираешь души поддавшихся твоим соблазнам прямиком в Ад.

– Да что ты! Люди говорят, что я есть Зло. Но это не совсем так. Я только провоцирую – и не надо бояться этого слова – человека на неблаговидные поступки. А кому куда потом – то это уже не я решаю. И не другие боги. У меня есть огромнейшая сила, опыт, мудрость, ум. Я могу обратить в пыль гору, поднять до небес воду в море-океане, залить огнём город; одним щелчком пальца вывалю перед человеком все сокрытые от него сокровища, всё серебро и злато. Могу появиться в любом физическом теле одновременно во многих местах. Могу вылечить или наслать любую болезнь. И так далее, до бесконечности. Могу делать и добрые дела, если будет так уж необходимо. Но никогда не смогу заставить Человека принять решение. И не я сужу души. Я исполняю приговор. Кстати, знаешь какое самое ужасное наказание Ада? Нет, это не кипящая смола или что-то ещё. Самое страшное – это муки совести. Для чего нам желательно объединить наши сущности? Ты – тёмный. Ты – сильный. Никто из людей не помнит, или вообще не знает, Древнего языка, ты – знаешь. В мире людей иногда рождаются подобные тебе. Должно быть, в них просыпается память далёких предков – богам то неведомо. Однако вместе с тобой мы бы образовали непобедимый симбиоз и смогли бы выполнить волю Создателя по улучшению человеческого рода. Выявляя его пороки и соблазняя его делать то, что «плохо», мы чистим общество от гнили. Боязнь наказания – вот что чаще всего заставляет человека делать то, что «хорошо». А наказание очень сурово! Я не церемонюсь с теми, кто, по решению Суда, попал ко мне! Но согласись, кто-то ведь должен делать эту грязную работу? Зато человечество станет лучше. Этих людишек нужно воспитывать, то кнутом, то пряником. Пускай «Светлый Бог» – будет пряник. Зато Я – это кнут. Решай, Кудыма. Мне нужны твои знания. Тебе нужна моя сила.

Что такое «симбиоз», как и некоторых других слов, Кудыма не знал. Но инстинктивно догадался.

Шаман пошевелил палочкой угольки костра. Улыбнулся. Через мгновение он принял решение.

Примечания

1

Пермь Великая – историческая область, которая располагалась на Верхней Каме, к западу от северной части Уральских гор. Ввиду противоречивых сведений, содержащихся в первоисточниках, границы этого государства в тот или иной период определить весьма трудно. Более или менее установлено, что древняя Пермия, вместе с Зырянским краем, граничила на севере с самодийцами, на востоке – с Уральским хребтом и манси, на юге – с башкирами и удмуртами, на западе – с Великим Устюгом, Вологдой и Белым морем. Арабы этот край называли Биармией.

(обратно)

2

Данный обычай описан у Стефана Пермского.

(обратно)

3

Медведь.

(обратно)

4

Важэсо касьтылом – древний обряд провожания душ в мир иной, а также последующие поминки по ним.

(обратно)

5

Спата – обоюдоострый клинок, представляющий собой компактный рубяще-колющий меч массой до 2 кг, с клинком шириной 4–5 см и длиной от 60 до 80 см. Для строевого боя спата годилась плохо, но сочетала в себе большие возможности для индивидуального боя с удобством ее ношения.

(обратно)

6

Городище – старинный торговый центр Перми Великой. Ныне – пригород города Соликамска под своим названием. Точная дата основания Городища неизвестна. Предположительно – 3–5 век до нашей эры.

(обратно)

7

Знаменитый Пермский звериный стиль.

(обратно)

8

Египет.

(обратно)

9

Мань-Пупу-Нер (Болвано-Из) – плато на Приполярном Урале со столбами останцев. Культовое место у северных народов Урала с древнейших времён и до сегодняшнего дня. Останцы расписаны священными письменами и рисунками.

(обратно)

10

Июнь.

(обратно)

11

Кят – столица Хорезма до конца X века. После была перенесена в Ургенч

(обратно)

12

Последние поселения этого языческого народа ещё существовали на территории России после Революции 1917-го года и находились под Новосибирском. Эти люди утверждали, что переселились сюда с Урала. В конце 30-х годов XX в. племя загадочно и окончательно исчезло (есть предположения, что оно ушло дальше, в глухую тайгу).

(обратно)

13

Развалины этого города (VI–XIV вв. н. э.) располагаются в Карагайском районе Пермского края, в 1 км на юго-западе от села Рождественское, на высоком мысе левого берега реки Обва. Площадь поселения – около 30 тыс. м2. С севера площадка защищена высоким валом. Афакуль в VIII–XII вв. был столицей Перми Великой.

(обратно)

14

Нержавеющая сталь была открыта Гарри Бреарли только в 1913 году.

(обратно)

15

Пожум – Сосна.

(обратно)

16

Кресень – июнь.

(обратно)

17

Белена – очень ядовитое растение. Ядовиты все части растения, особенно семена. Вызывает галлюцинации, судороги.

(обратно)

18

Овсень – ноябрь.

(обратно)

19

Месяц кресень считался месяцем господства насекомых. Другое его название – Изок.

(обратно)

20

Ямантау (башк. Яман тау – «плохая, злая гора») – горный массив в Башкортостане. Тянется на северо-запад. Ширина – 3 км, длина – 5 км. Главные вершины – Большой Ямантау (1640 м) и Малый Ямантау (1510 м). Вершина «Большой Ямантау» является высшей точкой Южного Урала.

(обратно)

21

Кат – палач.

(обратно)

22

Июль

(обратно)

23

Предки нынешних удмуртов.

(обратно)

24

Слово «изверг» первоначально означало, что человек ушёл, «извергся» из общества, вышел из общины, покинул деревню. Живёт один (или с семьёй) отдельно, ведёт самостоятельное хозяйство. Позже, начиная с XVII века, слово стало бранным.

(обратно)

25

Гладиус – римский короткий меч (до 60 сантиметров). Острие имело довольно широкую режущую кромку для придания клинку большей пробивающей способности. Использовался для строевого боя. В руках умелых воинов им наносились быстрые и смертельные удары, однако его длина позволяла вести бой с противником только вплотную.

(обратно)

26

Шаманский чум моделировал Вселенную в её пространственном, временном и социальном аспектах. В целом Шаманский чум символизировал вертикальное и горизонтальное строение миров Вселенной, что было связано с шаманской космогонией. Внутри чума ставили специальные деревянные скульптуры, изображавшие духов – хозяев Земли, предков разных категорий и посыльных, помощников шамана.

(обратно)

27

Для выделки шкур вместо квасцов использовалась (а в глухих таёжных деревнях используется и поныне) прокисшая, забродившая моча.

(обратно)

28

Клирик (от греч. kleros – жребий, удел) – общее название любого духовного лица, церковнослужителя, священнослужителя. Слово клирик происходит от идеи, что служение Богу есть особый жребий, удел.

(обратно)

29

Коммендация – в раннем Средневековье – акт вступления под покровительство более могущественного человека или государства. Для человека это сопровождалось попаданием в поземельную, а затем и в личную зависимость крестьянина от феодала.

(обратно)

30

Конт (граф) – первоначально название должностного лица во Франкском государстве, назначаемого управлять королевскими землями. Впоследствии стало наследственным. В итоге конты превратились в крупных феодалов.

(обратно)

31

Самарра – город в Ираке, на восточном берегу реки Тигр, в 125 км к северу от Багдада В период с 836 по 892 годы являлся столицей халифата.

(обратно)

32

Название «Византийская» Восточная Римская империя получила в трудах западноевропейских историков уже после своего падения, оно происходит от первоначального названия Константинополя – Византий, куда римский император Константин I перенес в 330 году столицу Римской империи, официально переименовав город в «Новый Рим». Сами византийцы называли себя римлянами – по-гречески «ромеями», а свою державу – «Римской («Ромейской») империей» (на среднегреческом языке – Βασιλεία Ῥωμαίων, Basileía Romaíon) или кратко «Романией» (Ῥωμανία, Romania). Западные источники на протяжении большей части византийской истории именовали её «империей греков» из-за преобладания в ней греческого языка, эллинизированного населения и культуры. В арабских источниках Византию именовали «армянской державой» из-за того, что в военной и государственной элите было весьма значительное число армян. Славяне, свеи и норманны Византию обычно называли «Греческим царством», а её столицу – Царьградом.

(обратно)

33

Минускул – один из типов средневекового письма с чёткими, свободно поставленными буквами латиницы.

(обратно)

34

Эль-Фустат – один из крупнейших по площади и населению городов раннего Средневековья, исторический предшественник современного Каира.

(обратно)

35

Элементы конских доспехов в Средневековье.

(обратно)

36

Наступает последний акт трагедии (лат.)

(обратно)

37

Яхонт – рубин.

(обратно)

38

Смарагд – изумруд

(обратно)

39

Кабошон – вид огранки.

(обратно)

40

Quod erat in eo. Quid erit – erunt (лат.) – Что было – то было. Что будет – то будет.

(обратно)

41

Мелкий дождь.

(обратно)

42

Затяжной, ненастный дождь. Может идти от нескольких часов до нескольких суток.

(обратно)

43

Дверги – в сказаниях западных стран известны как «гномы».

(обратно)

44

Всему на свете свое время, всему под небесами свой час. Есть время родиться и время умирать, время сеять и время корчевать, время убивать и время лечить, время молчать и время говорить, время войне и время миру (цитата из Ветхого Завета).

(обратно)

45

Бер (устар.) – медведь.

(обратно)

46

Учаг – у северных народов – специально отобранный и обученный ездовой олень.

(обратно)

47

Так называли в старину племена кулайцев, населявших Западную Сибирь.

(обратно)

48

Пальма, палма, палёмка – древковое оружие. Представляла собой однолезвийный ножевидный наконечник с хвостовиком, закреплённый на длинном древке сухожилиями. Длина древка обычно составляла от 1 до 1,5 м. Металлический наконечник пальмы отличался скруглённым лезвием и прямонаправленным остриём. Клинок в сечении был треугольным. Длина клинка варьировалась от 10 до 70 см. Это оружие выполняло функции одновременно копья, ножа и топора. В тайге пальмы использовались для расчистки дороги. Были важным боевым и охотничьим оружием таёжных племён от Урала до Камчатки.

(обратно)

49

Куль и Менк – имена злых духов у остяков. Они подчиняются богу Пайрахта – сыну Верховного Бога и Властителя мира Туруму.

(обратно)

50

Милиарисий – главная серебряная монета Восточной Римской империи со времён Константина Великого. Чеканилась до 1204 года.

(обратно)

51

Абазины, абазги, или абазы – коренные жители Кавказа, которые составляют единый этнос с абхазами. Это один из древнейших этносов мира. Этнический термин «абаза» встречается в сочинениях античных авторов начиная с V века до н. э. (сообщение Страбона). Абазги в числе первых народов Кавказа, в 40 г. н. э., приняли христианство.

(обратно)

52

Сэсэн – поэт-импровизатор у башкир, певец и музыкант. Импровизации слагались в форме песенного речитатива под аккомпанемент думбыры – особого трёхструнного музыкального инструмента.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Пришла беда – отворяй ворота

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  III

  XIV

  XV

  XVI

  XVII

Глава 2 Кровавый пот дальних дорог

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  XIII

  XIV

  XV

  XVI

Глава 3 И станешь ты богом

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  XIII

  XIV

  XV

  XVI

  XVII

  XVIII

  XIX

  XX Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg