«Охота на привидений»

Охота на приведений

Часть первая МЕЛКИЙ БЕС

Глава I ЕГИПТЕНОК

Везет мне на жуткие приключения. Всего-то прошло три месяца с тех пор, как мне летом чуть не отвинтили голову, когда я расследовал преступление у нас на даче в Узорове, а уж я умудрился влипнуть в новое. Правда, на сей раз я не столько сам влип, сколько меня втянули.

У меня есть друг, или подруга, — Светка. А по правде, я в нее просто влюблен. Мы с ней познакомились летом на даче в Узорове, и я сразу влюбился, а потом она. В Москве я живу в Крылатском, а Светка на Речном, и, уезжая в конце августа из Узорова, я очень боялся, что в Москве наша любовь закончится. Но все обошлось. Мы продолжали встречаться и в городе по выходным и в будни, после учебы в школе. Каждую неделю.

Когда мы вместе, нам скучно не бывает, даже если нечего делать. Мы можем просто сидеть где-нибудь и разговаривать о чем угодно. Что ей интересно, то и мне, и наоборот. Мы можем болтать о книгах, о фильмах, о родителях, о наших одноклассниках, об Узорове, о любви, рок-группах, сексе, наркомании, погоде, моде — о чем угодно. Не обязательно встречаться каждый день, но каждую неделю просто необходимо. Мы уже так привыкли.

Часто мы рассказываем друг другу о наших животных. У меня пес, кот, рыбы и красноухая черепаха, а у Светки только Ксюша — такса. Но Светка про свою любимицу может часами рассказывать. На даче-то эта коричневая колбаса всегда крутилась подле ее ног, как и мой бультерьер Тамми, а в Москве мы их с собой не берем, когда встречаемся, не возить же их каждый раз в метро и в автобусах. Да и не зайдешь с такими приятелями никуда, разве что друг к другу в гости. А мы иногда ходим со Светкой на выставки, в музеи или в «Макдональдс» на Пушкинской.

Светке там нравится, а мне нет, но все равно иногда ходим.

И вот как-то к концу первой четверти наступила одна неделя, когда заведенный уже нами порядок встреч нарушился. Началось с того, что Светка позвонила мне в понедельник (только-только мы с ней в воскресенье в театр ходили, папа мне билеты купил) и начала разговор с того, что в следующий раз придет не одна. «А с кем?» — спрашиваю. Оказывается, ей ее дядя, полковник в отставке, котенка подарил, да какого-то необычного — египетского. Кот этот вроде дорого стоит и на других не похож. Светка мне про него полчаса рассказывала, а про Ксюшу даже не упомянула. «Ну, — думаю, — надо посмотреть, что ж это за зверь такой, что Светке очи затмил». А в пятницу она мне опять звонит с новостью, говорит, что свидание отменяется, они всей семьей едут к ее маме и дяде на родину, в деревню, куда-то там в Тверскую область даже. Я малость расстроился, да потом решил — ничего, проведу выходные со своими друзьями, тоже разнообразие. Однако сюрпризы не кончились, это все еще только присказкой было.

Пролетели выходные, и Светка опять мне звонит. Давай, говорит, прямо сегодня встретимся, разговор есть, и голос у нее взволнованный и грустный какой-то одновременно. Договорились встретиться, как обычно, на Краснопресненской, мы там часто встречаемся и сразу в зоопарк идем. В обычный день там людей мало, только животные, а лучшей компании, чтобы побыть вдвоем, найти трудно.

Светку я увидел на нашем месте, на лавочке у первого вагона, если от Белорусской ехать. Смотрю, какая-то она не такая, печальная и молчаливая. Пошли в зоопарк. Билеты купили, вошли и двинулись налево вдоль пруда с гусями, лебедями и утками. Я все Светке рассказываю, что со мной за неделю и выходные было, а она молчит, на себя не похожа, такое с ней редко случается. Вскоре дорожка, огибая пруд, направо повернула и привела нас к клеткам с хищниками, и в первой же манул сидит — эмблема Московского зоопарка — роскошный котяра с разбойной физиономией. Обычно манула и не увидишь, в лучшем случае из домика пушистый бок торчит, а тут что-то вылез и по коряге-дереву в своей клетке расхаживает. Я Светку расшевелить хотел и спрашиваю:

— А твой-то кот на этого бандита похож?

Светка молчит. Смотрю, а у нее глаза красные, вот-вот заплачет, и заплакала. Я ее за плечи обнял, отвел в сторонку к загородке пруда и спрашиваю опять:

— Что случилось? Она говорит:

— Ганнибал пропал.

— Кто пропал? — удивился я.

— Да котенок мой. Поехали мы все с дядей Пашей в деревню, я Ганнибала с собой взяла и Ксюшу тоже, не оставлять же их одних. Как приехали, пока дядя дверь отпирал, я Ганнибала на землю спустила погулять, он вдруг заурчал, зафыркал, спину дугой выгнул и пулей под дом. Дядя Паша говорит: «Ничего, вечером достанем». Но так больше и не нашли. Вдвоем с ним в подпол лазили, и во дворе искали, кричали, и по деревне ходили — нигде нет. Ни в этот день не нашли, ни на следующий.

— Может, из деревенских кто подобрал? — старался я утешить Светку. — В следующий раз приедете — отдадут.

— Да в деревне три дома всего, остальные заколочены, не живет никто. Мы всех обошли, ни у кого нет. И Ксюшка его не нашла, она бы сразу нашла, знаешь, как за ним ухаживала, как за щенком! — и Светка опять в слезы.

Вижу, дело плохо, а чем помочь, не знаю. Тут и брякнул:

— А дядя твой или отец могут с нами еще в эту деревню поехать? Через три дня каникулы начинаются. Ничего с твоим египтенком за три дня не случится, а мы его за каникулы-то найдем обязательно.

У Светки слезы сразу высохли, только глаза блестят. Смешные глазки, серо-зеленые. Оказывается, она меня сама об этом просить хотела, и даже мама ей советовала. Я у них дома после этого лета авторитетом стал по расследованию преступлений, так уж вышло. Ну да это дело прошлое, и там действительно было преступление, да не одно, а тут котенок пропал. Впрочем, я уверен был, что он и сам отыщется. Но поехать вместе со Светкой в деревню на каникулы — это ж здорово! Оказалось, что и дядя ее ехать согласен, хочет заодно поохотиться в окрестных лесах, все складывалось просто прекрасно. Но с этого-то все только и началось.

Три дня пролетели незаметно, а на четвертый, вечером, мы уже встретились на Ленинградском вокзале: я, Светка и ее дядя — Пал Палыч. Конечно, его звали Павлом Павловичем, но так у нас не говорят просто. Пал Палыч и все, как Знаменский. Дядя не возражал, что я его так называю, и Светка к нему «дядя Паша» обращалась, а за глаза все больше Пал Палычем звала. Я его раньше никогда не видел, но он мне сразу понравился. Даром что в отставке, а одет был по-военному и в папахе. На плече у него висел солидный очень пухлый рюкзак цвета хаки и аж два ружья, убранные в чехлы. Был он подтянут, худ, сед, а его полковничий нос украшали очки в металлической оправе. В рюкзаке у Пал Палыча, как выяснилось впоследствии, кроме недельного запаса провианта, лежала еще теплая ватная телогрейка военного пошива, такие же ватные штаны и валенки. Действительно за эти три дня так похолодало и выпал снег, что на охоте теплая одежда была явно не лишней. Меня мама тоже заставила одеться соответствующе.

Поезд на Тверь отправлялся поздно, в одиннадцать, у нас было в запасе еще полчаса, и мы познакомились. По фразе: «Так это и есть твой Шерлок Холмс?», прозвучавшей вместо приветствия, я понял, что Светкин дядя уже наслышан о моих летних подвигах в Узорово.

Собак мы со Светкой решили не брать — хлопот поменьше, пусть отдохнут от нас, а мы от них. Дядя же был этим не очень доволен.

— Ксюшу-то можно было взять, — сухо заметил он, — мы бы с ней на енота сходили.

Ехали мы в обычном общем вагоне, действительно, чего там, всего-то четыре часа дороги, большую часть которой я проспал привалившись к окну, а Светка — к моему плечу. Дядя, видимо, бодрствовал, он и растолкал нас на подъезде к Твери.

Мы вышли на перрон, а потом на пустую привокзальную площадь, и я, честно говоря, недоумевал, что ж мы теперь будем делать, ведь стояла уже глубокая ночь. Но Пал Палыч не унывал, а был напротив чрезвычайно деятелен.

— Так, вы тут постойте, — обратился он к нам, — а я пока кому надо позвоню, они нас отвезут, — и Светкин дядя растаял во мраке.

Ночь была холодная. Мы были одни, и стало как-то не по себе, зябко и страшновато. Я чувствовал, что Светка просто уже боится. Дядя все не возвращался. Тут я подумал, что если к нам сейчас подойдет милиция и решит проверить документы, то документов-то у нас и нет. Паспортов нам пока не полагается по возрасту. Я считаю, что это несправедливо. Должно же и у ребенка быть хоть какое-то удостоверение личности, хотя бы с двенадцати лет, а то мы вроде бы и не люди, а так — придаток к родителям. Ведь есть среди нас и такие, у которых родителей нет вовсе. Что тогда?

Однако милиция не появилась, зато откуда-то из темноты вырулило такси и остановилось прямо возле нас. Передняя дверь распахнулась, и оттуда выглянул Пал Палыч.

— Никому не дозвонился, — доложил он обстановку, — придется добираться своим ходом.

«Ничего себе, — подумал я, — молодец. Достать в наше время ночью такси, да еще за город, — это надо суметь». Мы со Светкой молча уселись в машину.

— Далеко это? — спросил шофер, молодой парень, выруливая с площади.

— Не-е-т, — бодро успокоительно протянул дядя, — километров двадцать по шоссе. Заплачу, как договорились.

В машине было тепло и гораздо удобнее, чем в поезде, но мы уже со Светкой не спали. Не хотелось. Меня лично вообще начинала волновать романтика ночного приключения. Ехали мы куда-то по неведомым мне местам, и я старательно вглядывался в окружающую тьму, почти ни черта там не различая. Однако я заметил, когда городской пейзаж сменился лесом, сплошными черными стенами возвышавшимся с обеих сторон дороги.

Мы ехали уже минут сорок.

— Далеко еще? — недовольно спросил шофер.

— Не-е-ет, почти приехали, тут скоро должен поворот быть, — опять успокоил его Светкин дядя.

Поворот, о котором он говорил, фары нашего такси высветили только через полчаса. Шофер уже ничего не говорил и терпеливо таращился на дорогу, напряженно сгорбившись над баранкой. Неожиданно машина встала.

— Теперь куда? — Парень повернул лицо к своему пассажиру.

Я глянул через лобовое стекло. Асфальт кончился. Впереди стоял лес, и в свете фар разбегались две проселочные дороги — одна направо вдоль леса, а другая немного налево и прямо через лес.

— Да все равно, — спокойно ответил дядя, — они обе подходят, считай приехали. Давай налево, там покороче и дорога лучше.

С мрачной решимостью шофер выкрутил баранку и дал газ. Мы въехали в ночной лес. Дорога оказалась не очень. Я изо всех сил вжимался спиной в спинку своего сиденья, руками цеплялся за спинку переднего, а ногами упирался в пол. И все равно меня кидало и еще как! Светка ойкая моталась у меня на плече.

— Давно на такси? — спросил дядя безразличным тоном.

— Да нет, — неожиданно вежливо отозвался шофер, — всего полтора месяца.

— А-а, — понимающе протянул дядя. — У вас тут таксистов часто убивают? — продолжил он тем же тоном.

— Да нет, — поспешно ответил водитель.

— А у нас часто. Вот на прошлой неделе одному на Варшавском шоссе дали по башке молотком, и все. Утром нашли прямо в машине. Машину оставили, а выручки нет.

Шофер молчал, остервенело крутя баранку.

— Сань, — едва повернув голову, обратился ко мне дядя, — расчехли там ружье, здесь могут зайчики быть. Могут в свет фары сейчас выскочить.

Я с трудом стал исполнять просьбу Пал Палыча. В конце концов с помощью Светки мне удалось вытащить из чехла ружье и собрать его с десятой попытки.

— На патрон.

Дядя передал мне патрон, извлеченный им из кармана.

— Пока не заряжай, рано.

Дорога меж тем не кончалась и стала просто кошмарной. Езда по ней напоминала родео из ковбойских фильмов.

— Ну ты же видишь яму, так притормаживай, — посоветовал шоферу отставной полковник.

— Так я жму на тормоз, лед, — досадливо ответил водила.

Машину действительно нельзя было удержать на тормозах, она юзом неслась вперед по обледенелой дороге и глухо стукалась днищем в каждой новой яме. Лес еще не кончался. И вдруг разом все переменилось, мы выскочили из полной тьмы на относительный свет. Теперь впереди и по сторонам, насколько хватало глаз, расстилалась заснеженная равнина, залитая ровным лунным светом. Шофер только что не ахнул.

— Давай, давай, — спокойно поощрил его дядя, — правильно едем.

Машина заскользила через поле уже по более ровной дороге. Когда лес позади нас скрылся из глаз, дядя скомандовал:

— Стоп! Машина встала.

— Выходи, разомнемся, — опять скомандовал дядя. — Ружье захвати, — это было адресовано мне.

Мы все вылезли на морозный воздух, в машине остался один таксист, обреченно скорчившийся на своем месте, мне его было жалко.

Пал Палыч отошел от машины и стал ходить кругами, всматриваясь куда-то в даль и в тьму. Светка прыгала на месте, притопывая ногами. Действительно было холодно. Походив по полю, Пал Палыч вернулся.

— Садись, поехали, — опять скомандовал он.

Мы влезли обратно, и шофер повел машину туда, куда уверенно махнул рукой Светкин дядя.

Я так и не понял, откуда он взялся. Все ехали-ехали, ничего не было, ни впереди, нигде. И вот на тебе, мы уже остановились прямо перед забором деревенского дома. Дом стоял на околице. И был это как раз тот дом, который и был нам нужен, то есть когда-то дом Светкиных бабушки и дедушки, а теперь ее матери и дяди.

Пал Палыч расплатился и отпустил наконец сразу посчастливевшего шофера. Тот мигом обежал свою тачку, хлопнул дверью и укатил в обратном направлении.

— Эх, зря! — заметил Пал Палыч, глядя вслед удаляющемуся такси. — Надо было его в погреб посадить и продержать до отъезда.

— Дядя Паша! — укоризненно произнесла Светка.

— Да что, точно. Как мы отсюда выбираться будем? Твой кот небось завтра отыщется. А отец твой не раньше чем через неделю приедет, и то еще кто его знает.

Пал Палыч пошел открывать дверь. Я огляделся и ничего не увидел, луна спряталась за тучкой и стояла непроглядная тьма. «Тьма египетская», — всплыло откуда-то из глубин моей памяти это странное определение. Тут только и искать египетских котят.

— Как деревня называется? — спросил я Светку.

— Ворожеево, — ответила она.

В конце концов ключ провернулся в заржавевшем замке, дверь со скрипом отворилась, и мы вошли внутрь дома. Это была обычная бревенчатая изба с русской печью и еще одной печкой — голландкой в соседней комнатке, служившей одновременно кухней и соседствующей с сенями. За сенями был когда-то хлев, а теперь там кучами валялось лежалое сено и стояла колода, на которой я и нарубил выданным Пал Палы-чем топором там же сложенных дров. Тем временем сам Пал Палыч' вместе со Светкой постелили постели, себе на двух диванах, а мне на раскладушке с периной. Потом мы протопили печку и улеглись спать.

До рассвета было еще далеко. «Тьма египетская», — еще раз подумал я, глянув на улицу через оконное стекло.

Глава II ВОРОЖЕЕВСКАЯ СТАРИНА

Утром нас разбудил Пал Палыч, топавший сапогами по дощатому полу и с кем-то громко общавшийся в соседней комнате. В избе стоял настоящий колотун, у меня даже нос замерз, а Светка свой спрятала под одеяло. Однако надо было вставать, чтобы хоть печь протопить, Пал Палыч этого делать пока явно не собирался. Пришлось мне собираться с духом. Собравшись, я вскочил и оделся, Светка с ужасом взирала на меня из-под одеяла, не высовывая наружу носа. Я растопил печь и вышел к Пал Палычу.

Отставной полковник сидел в одной майке и брюках за столом и калякал с каким-то мужиком в телогрейке. Здесь было еще холоднее.

— С добрым утром, — поздоровался я.

— С добрым. Это вот Саня, — сразу представил меня мужику Пал Палыч. — А это Егор, э-э-э Дмитрич, — представил он мне мужика.

— А племянница-то? — спросил вместо приветствия Егор Дмитриевич.

— Спит, — отрезал полковник.

— Да нет, встает уже, я печь растопил.

— Правильно, молодец, — поднял указательный палец Пал Палыч, — сейчас завтракать будем.

— Ну я пойду, — поднялся Егор Дмитриевич, — заходи позже.

— Зайду, давай.

Дверь за Егором Дмитриевичем закрылась, зато открылась дверь из комнаты, в которой мы спали. На пороге стояла уже одетая Светка.

— Котенка нет? — спросила она.

— Да погоди ты, не спеши, — успокоил ее дядя. — Сам он придет. Вот почует, что мы приехали, твой голос услышит и придет.

— Тогда я пойду его позову, — и Светка отправилась на улицу за Егором Дмитриевичем.

— Тьфу! — выдохнул Пал Палыч. Вскоре Светка вернулась, так никого и не дозвавшись. Пал Палыч успел уже поставить чай, нарезать хлеб, сыр и вскрывал теперь какие-то консервы.

— Не спеши, — повторил он Светке, — придет твой котенок.

— А дядя Егор ничего не знает, ты спрашивал?

— Спрашивал, не знает, не видел. Если уж тебе так неймется, можете после завтрака к Максимычу сходить, он всегда все знает, и к Евдокии тоже. Но только после завтрака, — закончил Пал Палыч, разливая в кружки горячий чай.

Позавтракав, мы вышли из дому. На свету Ворожеево ничем особенным меня не удивило. Деревня и деревня, я так себе ее и представлял. Правда, в отличие от тех деревень, в каких мне случалось бывать под Москвой, в Ворожееве было много заколоченных домов. Но и об этом я уже знал из рассказов родителей и Светки. Говорят, есть такие деревни, где и вовсе все дома заколочены, не живет никто.

Мы двинулись по улице на другой конец Ворожеева. Там обитал всезнающий, по словам Светкиного дяди, Петр Максимович. Светка к нему дорогу знала. По пути туда на всей улице я заметил лишь один дом с занавесками на окнах и отворенными ставнями. Во дворе этого дома стоял грузовик и радостно забрехала собака, едва заслышав наши шаги. Одна из занавесок качнулась и только — кто-то подглядывал за нами, не показывая своего лица.

— Дядя Егор здесь живет с семьей, — пояснила для меня Светка. — У него сын есть Вовка, еще прибежит, познакомишься.

— А сколько ему?

— Помладше нас года на два.

— Где ж он тут учится?

— В Андреевку бегает. Тут недалеко, километра три. Там дворов больше. Почти вся деревня живая. И школа есть, в нее еще и из Тимонина дети ходят, аж за пять километров. Но их на машине возят, а Вовка здесь один, когда дядя Егор подкинет его на своем грузовике, а когда и нет.

— А откуда у него грузовик? Свой?

— Да нет. Дядя Егор в колхозе шофером работает, до МТС далеко, вот он машину у себя во дворе и ставит.

За разговором мы прошли всю деревню насквозь. Осталось по одному дому с каждой стороны улицы, а там уж было видно, что деревня кончается и из-за правой от нас крайней избы выглядывала полуразрушенная колокольня старой деревенской церкви. Как раз этот крайний дом тоже оказался с отворенными ставнями. Вернее ставней просто не было. Были когда-то, потому что на их месте висели ржавые петли и крюки, но сами ставни отсутствовали. А вот занавески на единственном окне, выходящем на улицу, существовали в наличности. Правда серенькие и мятые.

Мы вошли через калитку и постучались в дверь, звонка не было. Нам долго не открывали, и Светка стучала еще и еще. Наконец за дверью что-то загромыхало, зашаркало, послышался кашель и сиплый голос спросил через дверь:

— Вовка, это ты, што ль?

— Петр Максимыч! Это я, Света, Ирины Посниковой дочь.

За дверью помолчали.

— Ирина-то, это што, Пашкина, што ль? Вместе с Пашкой? — последовало наконец.

— Да, да! Ирина Пална и Пал Палыч! Мы с дядей Пашей сюда на неделю приехали.

— Подожди, щас открою.

Забрякала задвижка, и дверь отворилась. На пороге стоял седой, плохо выбритый старик в накинутом на плечи пиджаке.

— А это кто с тобой? — спросил он.

— Это мой друг. Он с нами приехал.

— Ну проходите, проходите, — старик посторонился, уступая нам дорогу в сени.

В избе было не очень чисто. Все было старым и ветхим. Пахло пылью. На подоконнике, на столе, на допотопной этажерке — повсюду валялась какая-то никому не нужная ерунда, начиная с колпачков от несуществующих уже старых авторучек и оканчивая пожелтелыми листочками отрывного календаря глубоко советских времен. Но было тепло, хорошо натоплено, и это уже неплохо.

Пока я осматривал жилище, Светка отдала Петру Максимовичу батон колбасы, пару банок рыбных консервов и большую пачку чая, посланных ему Пал Палычем. Видно было, что пожилой человек очень доволен оказанным ему вниманием, да и продукты эти ему наверняка были не лишни.

Старик усадил нас у стола, одной своей стороной примыкавшего к заузоренному морозцем окошку. Он чем-то погромыхал у печи, потом сел вместе с нами и поначалу долго молчал. Инициативу взяла на себя Светка.

— Как живется-то, Петр Максимыч? — начала она.

— Да ничего. Какое наше житье. Егор, тот еще живет, а мы с Евдокией уж отживаем, — мрачновато ответил старик.

— Да ладно вам, поживете еще.

— Не зна-аю, — все так же угрюмо протянул Петр Максимович. — Тут не то что нам, а, по-моему, всему Ворожееву скоро конец.

— Это что ж так? — спросила Светка, хотя и козе было понятно, что деревня отмирает.

— Што, што, — пробурчал Петр Максимыч, глянув на нас мутными, когда-то голубыми глазками из-под кустистых седых бровей, — не што, вот што. Нечисто опять в Ворожееве, как перед войной было. Я вот давеча пошел побродить, завернул к кладбищу, вечером-то я туда не хожу, и вы не ходите, а тут светло было, я зашел на могилку жены глянуть, да на материну, а на церкви-то сова сидит. Это днем! — Петр Максимыч значительно поднял палец.

— Ну и что? — беззаботно спросила Светка, тайком дернув меня за рукав, мол, слушай.

— Што, што, — еще недовольнее забурчал Максимыч, — не што. Перед войной так же было. Когда на первое мая тогда шли все гулять, смотрят, а на церкви сова сидит. И прабабка твоя, живая еще была: «Это, — говорит, — плохая примета, что сова днем на кресте сидит. Беда будет». И точно, в июне-то война началась. А в августе уж и церковь взорвали.

— Немцы? — спросил я.

— Какое немцы, наши. Немцы еще далеко были. Приказ в сельсовет пришел в августе церковь очистить и подготовить к сносу.

— Зачем? — удивился я.

— А затем, что приметная веха для немецких самолетов на Тверь, тогда Калинин, с бомбами заходить. Ее и взорвали. Только разорять-то никто не хотел. Председатель, Фомич, думал, думал, да и говорит одной, секретарем тут комсомольским была, выноси иконы, мол, и помощников себе возьми. Ей деваться некуда — секретарь, а больше никто не хочет. Одного Кольку уговорила, тоже был комсомолец. Так Колька-то потом сразу на фронте погиб. Как пошел, так и скоро похоронка пришла. А Анну, ее Анной звали, тут убило бомбой. На Ворожеево за войну одна бомба только и упала, и прямо между ее домом и соседним. Так в соседнем-то стену вышибло, там один старик был, Кузьмич, его только с печки сбросило, даже не ушибся, а у Анны-то в доме всех и ее тоже. Вот как церкви-то разорять. Да што, она человек была подневольный.

Мы помолчали. Я не очень-то верил в дедовские россказни. То есть, конечно, я и не сомневался, что что-то такое было. И Анна, видимо, погибла, и Колька этот, только церковь-то тут ни при чем и уж сова — тем более. Война была, вот и все. Я только ради интереса спросил тогда:

— А что нам теперь к церкви-то не ходить?

Петр Максимович опять ответил не сразу, долго смотрел в свою серенькую ветхую скатерку, я уж думал, он опять «што, што» скажет, но ответил старик по другому.

— Куделин опять бродит, — только и сказал он.

Это уж было совсем загадочно, я было подумал, что Куделин — какой-то местный бандит или хулиган, что лучше ему на глаза не попадаться, и, решив прояснить дело, спросил:

— Куделин, а это кто?

— Дух, — ответил Петр Максимыч и глянул мне в глаза.

Я молчал.

— Дух, — повторил старик. — Привидение. Помещик тут раньше жил, Куделин. Ворожеево его село было и Андреевка тоже, но Куделин Ворожеево особенно любил. Он и церковь тут эту поставил кирпичную на место деревянной, и икону туда подарил редкую, Божьей Матери, в дорогом окладе из серебра с драгоценными камнями. Церковь тоже была Божьей Матери, Успения Божьей Матери то есть. Так когда Куделин помер, а он хоть церковь-то ставил и икону дарил, рассказывали, большой грешник был. Какой-то грех на нем висел, какой, я и не знаю. Только он все это строил и подарки делал, чтобы грех тот замолить, да, видно, очень уж грех велик. Церковь эту Куделин знаешь, как строил, он мастера, что стены расписывал, откуда-то из другой губернии приглашал, не то из Новгородской, не то аж из Московской. Сам ездил за ним куда-то. Мастер тот художник настоящий был. Его росписи по сей день еще кое-где держатся, страшный суд там на одной стене и еще что-то на другой нарисовано — красивые. Остальное осыпалось все при взрыве.

Максимыч немного помолчал, глядя в окошко с грязной занавесочкой, и продолжил:

— После смерти-то Куделина в склеп положили на кладбище, здесь за церковью. У всех там могилы, а у Куделина склеп, он вообще всякие любил оригинальности, медведя дома держал и зимой по Волге катался под парусом. Так вот в этом склепе его и похоронили. А потом стали примечать, что по ночам дух его вокруг церкви ходит, стало быть, охраняет от вредителей.

— Ну это уж, Петр Максимыч, совсем сказки, — не удержался я.

— Сказки не сказки, — пожал сутулыми плечами Максимыч, — а только я его видел. Да и икону он тоже с собой унес.

— Куда? — усмехнулся я. — В склеп?

— Не знаю. Только икона та древняя в драгоценном окладе в день разрушения церкви пропала. Тогда Анна-то с Колькой все вынесли, и утварь всю, и из алтаря, и отовсюду, какие были иконы, все там в кучу в клубе свалили, а Божьей Матери-то и нет. А ведь церковь-то перед тем за день заперли. И икона там на месте была. Потом пришли, замок нетронутый, окна закрыты, а иконы нет.

— Ну, может, кто ночью замок открыл, взял икону, потом закрыл, и все, — высказал я свое предположение.

— Не-е, — Петр Максимыч отрицательно покрутил головой, — ключ от замка только один был у председателя. Не-е, ее Куделин унес. Потому как он дух, и ему на стены и замки плевать.

— Да вы что, — вконец удивился я, — Петр Максимыч, и вправду в это верите?

— Я-то?

— Вы-то.

— Я верю. Потому как в Ворожееве всякое испокон веков было. Само название — Ворожеево, ворожить — колдовать значит. И тут всякие чудеса творились и творятся, и ведьмы всегда жили, и колдуны. Вот и теперь, народу-то уж почти нет, а ведьма есть, Евдокия-то, ее бабка, — и Максимыч кивнул на Светку.

Я удивленно вытаращил на нее глаза.

— Двоюродная бабка, — скромно поправила Светка.

— Поэтому я верю, — продолжал между тем Петр Максимович. — А вот Егор не верит. Тот не верит. Он говорит, что икону эту священнослужители из церкви вынесли и в могилу с последним попом, протоиереем местным, отцом Михаилом, тогда закопали. Отец Михаил-то, как узнал, что его храм разорять будут, ездил куда-то, добивался чего-то, да вернулся ни с чем и сразу заболел сердцем. А как иконы-то вынесли, он в тот же день и умер, уж колокольню-то без него взорвали. Только я не думаю, что икону с ним зарыли, не знаю уж, откуда Егор это взял, в заблуждении он, в заблуждении. Что ж это за священники, если они святой образ в землю закапывают, такому не бывать. Да Егору-то что, нехристь.

Старик замолчал, а Светка тут как раз вспомнила о том, за чем мы, собственно, и пришли.

— Нет, — ответил Петр Максимович к Светкиному разочарованию, — котят я тут таких не видал. У Егоровой кошки летом котята были, но они все разноцветные, а чтобы черный… Нет, не видел. Вот только у Евдокии Бармалей черный котище, ну так ему уж лет семь будет. Может, Евдокия и этого прибрала, для своих надобностей, ей черные кошки вроде как сродни. — Старик, лукаво посмеиваясь, глянул на Светку. Но она не заметила этой усмешки, опечаленная отрицательным ответом.

Больше нам у Петра Максимовича делать было нечего и мы уж собрались уходить, да старик вдруг вспомнил, что еще как только мы пришли, он поставил для нас чайник. Вскочив, охая и сокрушаясь, Максимыч поковылял к печи. Чайник почти выкипел, но все же в нем хватало воды на три чашки, и нам пришлось еще немного задержаться, чтобы не обижать стариковское гостеприимство. За чаем Максимыч понес уже полную околесицу, все сетовал на какого-то беса, посещающего его по ночам и мешающего спать, мол, поэтому он про чайник-то и забыл. Я даже начал уставать слушать эту старческую болтовню.

Попив чая, мы все-таки попрощались и вышли на улицу. Я с удовольствием вдыхал свежий морозный воздух после пыльной духоты стариковского жилища. День стоял замечательный, в начале ноября такие дни редкость. И снежок выпал, и морозец небольшой есть, лучше, чем слякоть-то. Я был уверен, что самое позднее через неделю все это растает и начнется самая обычная ноябрьская дрызга, но пока все было здорово. Хорошо, что я сюда приехал!

— Ну что ты загрустила, — обратился я к пригорюнившейся Светке, — пошли теперь к твоей бабке сходим, раз Петр Максимыч о ней поминал. Может и правда она котенка прибрала.

Светка кивнула, и мы пошли.

— Куда мы идем-то? — удивился я, — в ту же сторону домов больше нет, деревня кончается.

— Моя бабушка живет особо, — ответила Светка, — на выселках за кладбищем.

«М-да-а, — подумал тогда я, — подходящее местечко для ведьминого дома».

По дороге мы миновали церковь. Колокольня была полуразрушена, частью она обвалилась внутрь и полузавалила главный вход, в окнах не было ни решеток, ни стекол, ни досок — ничего. Мне очень хотелось забраться внутрь и посмотреть, как там, но я решил отложить пока эту экскурсию. У самой церкви подле колокольни росло высокое дерево с причудливо извивающимися раскидистыми ветвями, не то тополь, не то ива, не то еще что, я не разобрал. Его крона сплеталась на фоне серого ноябрьского неба причудливым фантастическим орнаментом. Я видел такие деревья в музее на картинах какого-то средневекового художника из Голландии, вот только фамилию его забыл. Это мама у меня по художникам большой спец. Но здесь ее не было.

За церковью, обнесенное хилой покосившейся оградой, топорщилось крестами и звездами заброшенное деревенское кладбище. Почти в центре его находилось странное строение, будто кто-то срезал с московского планетария его крышу, уменьшил в несколько раз и поместил здесь, приделав сверху солидный каменный крест. Я догадался, что это и был склеп Куделина. За кладбищем находилась еще небольшая рощица из десятка голых по поздней осени деревьев, а уж за ней стояли два последних дома Ворожеева, старые покосившиеся избы. В одном из них и жила Светкина бабка, слывущая местной ведьмой. Больше за этими домами не было ничего, только обширное голое поле, оканчивающееся синей полосой леса в значительном отдалении. Тишина стояла такая, какой не услышишь в городе. Все тихо. Лишь откуда-то из-за поля доносился странный повторяющийся однообразный хриплый звук: кру, кру, кру.

— Что это? — спросил я Светку.

— Ворон кричит. Там Волга. Берег крутой. Вороны крутизну любят.

«Надо будет и туда сбегать», — отметил для себя я.

Тем временем мы подошли к одному из окраинных домов. Ставни на его окнах были открыты, дорожка к двери хожена, из трубы валил серый дымок. Во дворе стояла будка, но собаки в ней не было, и мы беспрепятственно прошли до двери. Звонка опять не оказалось, и Светка снова стучала. На первый же ее стук из-за двери раздался задиристый собачий лай, однако нельзя сказать, чтобы очень грозный. Дверь скоро отворилась, как бы сама, за ней никого не было. Светка храбро шагнула через порог, я за ней. Во внутренних дверях сеней я успел увидеть согбенную старушечью спину. Мы отряхнули снег с сапог и вошли в комнату.

Хозяйка, маленькая старушонка в синеньком платьице и коричневом пуховом платке, накинутом на плечи, быстро собирала на стол.

— Здравствуйте, баба Дуня, — поздоровалась Светка.

— Здравствуйте, — поспешил за ней я.

— Здравствуйте, — эхом откликнулась старушка, — садитесь за стол.

Голосок у нее был тоненький и трескучий.

Я задержался на пороге, оглядывая внутреннее помещение избы. Стол баба Дуня накрывала нам в комнате, соседствующей с сенями. Очевидно, что в доме была еще комната, но дверь в нее была завешена плотной занавеской.

Здесь, в отличие от дома Максимыча, все было чистенько и аккуратно, каждая вещь знала свое место, все в образцовом порядке. На стене тикали ходики с гирей на цепочке, и Иванушка летел по звездному циферблату на Коньке Горбунке. На лавке у стены сидел здоровенный пушистый черный котище с маленьким белым галстучком и нагло таращил на меня круглые золотые глаза, рядом с ним лежала и дремала серая уточка, а черная собачка, прекратив лаять и виляя хвостом, отбежала от порога и прилегла под лавку прямо у кошачьих ног.

— Представь меня молодцу-то, — попросила свою внучатую племянницу баба Дуня и впервые глянула мне в глаза. Я вздрогнул.

Нет, ничего страшного, безобразного или грозного не было в облике этой старушонки, но глаза… На меня глянули молодые, страшно знакомые серо-зеленые глаза с бесинкой — Светкины глаза.

Тут Светка меня представила, и баба Дуня усадила нас за стол. Она с благодарностью приняла дяди Пашины гостинцы и принялась потчевать гостей. К обеду у одинокой старушки была подана прекрасная наваристая куриная лапша, картошка с тушенкой, соленые грибки, квашеная капуста и завершал все традиционный чай с малиновым вареньем. Я наелся как никогда, удивляясь домовитости одинокой пожилой хозяйки.

Я и так в ведьм и чертей не верил, а уж баба Дуня своим приемом окончательно убедила меня, что все это сказки. Разве могут у ведьмы быть такие вкусные грибки. Светка меж тем поддерживала беседу.

— Как же вы одна управляетесь, баба Дунь?

— Да уж так как-то. Егор много помогает, спасибо ему. От Максимыча проку мало, но тоже заходит. И вот Паша, дядя твой, тоже не забывает. А остальное сама помаленьку. Ешьте грибки-то, это все белые.

Сама баба Дуня в расспросы не пускалась и россказней наподобие Максимыча не выдавала. Я был ей за это даже благодарен. Единственное, что она спросила у Светы, была ли та у Максимыча.

— Да мы только что оттуда, — ответила Светка, — его сказок наслушавшись. Про икону нам рассказывал, про церковь, про беса какого-то, говорит, конец скоро.

Баба Дуня только сокрушенно покачивала головой, поджимая сморщенные губки. Когда дело подошло к чаю, в дверь постучали.

— Ох, — поднялась со стула баба Дуня, — вот и Максимыч сам прется.

И точно, она не ошиблась. Вскоре после прихода Петр Максимыч тоже занял место за общим столом. И уж никто больше почти ничего не говорил кроме него.

— Слышь, Петровна, што я тебе скажу, — прихлебывая чаек, вещал Максимыч.

— Што? — откликалась баба Дуня.

— Да ты не штокай!

— А я и не штокаю.

— Так ты слушай лучше, вот я им говорил, бес меня посещает. Ты вот што на это скажешь, а?

— Да уж знамо дело посещает, — хитренько щурилась старушонка. — Как посетит, так ты и напьесся.

— Да нет, Петровна, правда посещает, черный такой, дохлый, но злой. И главное, Петровна, бес — бес, а в кофту одет, как человечек. А из-под кофты хвост кры-сячий видать. Вот вечор-то тоже приходил.

— Максимыч, да ты никак до чертей уже допился. Бес его посещает…

— Да то-то и оно, Петровна, што уж неделю не пью, денег нет.

— Да ты и без денег найдешь.

— Да где найдешь-то? Заканчивай, право слово. Заладила одно и то же. Говорю тебе, бес ходит. Тошший, черный, злобный, с хвостом. И как он первый раз появился, так все у меня в жизни не заладилось. Я прошлым месяцем в город к дочке ездил, новые зубы вставил, ну, на липучках челюсть. А тут иду давеча вечером, по нужде ночью во двор вышел, а он, черт, сидит, и глазишшами-то так и сверкает. Я чрез плечо сплюнул, и зубы выплюнул. А во дворе темь. Я шарил, шарил — ничего не нашел. Только в грязи весь извозился, лужа там. Ладно, думаю, утром. Куда она денется, челюсть-то. Поверишь, Петровна? А к утру все запорошило и лед. Но я все равно искал. Лед побил, снег сгребал. Нету, и все. Все обшарил, нету. Пятьсот тыщ дочкиных, считай, псу под хвост.

Баба Дуня только махнула на старика рукой и ничего не ответила. Зато Светка не выдержала, поперхнулась чаем, вскочила и побежала откашливаться и хохотать к печке.

— Не смешно, — обиженно забубнил Максимыч, — а мне зубы жалко. Чем жевать-то? Пятьсот тыщ. Кабы ты что так потеряла?

— А я и потеряла, — серьезно сказала Светка. — Баба Дунь, я в прошлый приезд тут котенка потеряла, вы не находили?

— Котенка? Нет, милая, не находила. И даже не видела. Ты ж вроде и в прошлый раз о нем спрашивала?

— Спрашивала, баба Дунь, да не нашла.

— Может, соседи твои чего знают? — спросил Петр Максимыч.

— Какие соседи? — удивилась Светка. — Разве здесь еще живет кто?

— Да поселились тут временно, — ответила баба Дуня, — в соседнем доме. Председатель поселил. На месяц, говорит.

— А что им тут надо?

— Да леший их знает, что надо. Сами не знают, что, — сменила свой тон на недовольный старушка. — Нет у них никакого котенка, не видела. Да и дома-то их обычно нет.

Мы еще посидели немного для приличия, и Светка стала собираться, само собой, и я с ней вместе. Когда мы вышли на улицу, уже не то что были сумерки, но как-то посерело. Дело-то шло к зиме, вот уж и темнеть начинало рано.

— Давай зайдем к соседям, — попросила меня Светка, — ну, к тем, которые приехали.

— Да ну, мне уже надоело ходить по гостям, давай не будем. Все равно ведь твоего Ганнибала там нет.

Но Светка от меня не отстала. Пришлось заходить. Видно было, что в соседнем доме действительно кто-то жил, по крайней мере к крылечку была тропинка протоптана, но дыма над трубой не было и ставни были заколочены. Напрасно мы стучались и в дверь, и в окна, так нам никто и не открыл. Светка опять погрустнела, след котенка не находился.

— Пошли домой, — попытался я ее утешить, — может, он уже у Пал Палыча сидит.

Светка промолчала, и мы пошли. Быстро смеркалось. Церковь со старым кладбищем и старым деревом у разрушенной колокольни теперь смотрелась совсем фантастично в неверном рассеянном вечернем свете. Когда я обернулся на нее в последний раз уже со стороны Ворожеева от дома Максимыча, картина, которую я увидел, показалась мне даже зловещей, достойной кадра из фильма ужасов. Впечатление усиливалось тем, что, как мне тогда показалось, из одного узкого церковного окошка исходит слабый струящийся свет, едва заметный на фоне темнеющего на глазах неба. Я молча дернул Светку за рукав и развернул ее лицом к церкви.

— Чего? — недовольно спросила она.

— Ничего, — смутился я, — так, показалось.

Действительно, теперь я отчетливо видел, что никакого света в окне или еще где-нибудь не было.

Знал бы я, сколько страха придется мне еще тут натерпеться, истолковал бы тогда все это, как предзнаменование.

Глава III ПРИВИДЕНИЕ

Мы всего-то опять прошли Ворожеево из конца в конец, а как добрались до нашей избы, так уж совсем стемнело — глаз выколи, как вчера, когда приехали. И тихо совсем стало, даже ворон не кричит. Жуть. В Москве такой темноты вовсе не бывает, всегда какая-нибудь подсветка есть — фонари уличные, витрины или просто окна горят. Здесь же только луна и звезды.

Впрочем, в окошке нашей избы все-таки горел свет. Мы вошли, дверь была не заперта. Пал Палыч принимал гостей — Егора Дмитриевича, которого я уже видел утром, и его сына Вовку, о котором до тех пор только слышал.

Пал Палыч остался с дядей Егором, так называла нашего гостя Светка, на кухне, у них там разговор был, как полагается, а мы прошли в комнату, где уже сидел Вовка и смотрел по старому черно-белому телевизору «Судный день». Мне этот фильм очень нравится, так же, как и «Терминатор», но смотреть его, на мой взгляд, надо только по цветному. Мы поздоровались и сели рядом досматривать, как киберы из будущего стараются замочить друг друга в современной Америке. К этому времени Шварценеггер только что разнес своего замороженного в жидком азоте соперника вдребезги, но я-то знал, что он опять соберется, едва его кусочки оттают. Светка только делала вид, будто смотрит фильм, по лицу было заметно, что происходящее на экране ее никак не задевает. Но она сидела, молчала и про котенка своего не спрашивала, и так было ясно, что он не объявлялся.

Фильм закончился. Вовка зашевелился. Это был совсем невысокий мальчишка, худенький, с большой головой и оттопыренными ушами.

— Где гуляли? — спросил нас он, легко возвращаясь из мира терминаторов в воро-жеевскую реальность.

— По гостям ходили, — ответил я, — меня Сашей зовут.

— Владимир, — Вовка протянул мне маленькую грязноватую ладошку.

— Куличик он, — язвительно заметила Светка, тщетно пытаясь скрыть улыбку.

— Это почему? — спросил я.

— За фамилию, — ответил Вовка, — Кулешов.

Он не обиделся и даже улыбался, рот у него был большой, как у лягушонка. Смешной парень.

— Чо приехали? — спросил он нас. — В Москве-то небось интереснее. Чо тут щас делать?

— Ничего, — опять ответил я, — нам и тут интересно, к тому же дело у нас есть.

— Какое? — тут же спросил Вовка.

— У Светки в прошлый приезд тут котенок пропал черненький, ты не видел?

— У-у-у, все, нафик, его енот съел, — уверенно ответил Вовка.

— Ты это видел? — вздрогнула Светка.

— Не-е. Как увидишь? Енот по ночам ходит, цыплят у нас ворует. Он бы и котят украл. Да Машка не даст. Знашь, какая кошка? А этот беззащитный. Все, нафик, его енот съел, нафик, — Вовка убежденно покивал головой.

— Если он найдется, Куличик, я тебе дам «нафик», — свирепо заявила Светка, — я тебе так дам.

Вовка замялся и уставился в пол, не зная, что и сказать по этому поводу.

— Может, еще погуляем? — предложил я. — Вы мне окрестности покажете.

— Вот с ним и гуляй, — недовольно буркнула Светка, все еще переживая за своего питомца, — а я дома посижу, чего я там не видала?

— Пойдем? — спросил я паренька.

— Пойдем, нафик, — отозвался он, безразлично пожав плечами.

Когда мы миновали Пал Палыча и дядю Егора, не обративших на нас никакого внимания, и уже выходили в сени, Вовка остановился и дернул меня за рукав. Я пригнулся, он был ниже меня более чем на голову.

— Ружье возьми, — прошептал Вовка.

— Как? — пожал я плечами. — Не мое.

— Жаль, — заметил Куличик и вышел в сени.

— Жаль, — повторил мой новый знакомый уже на улице. — С ружьем лучше. И постреляли бы, нафик. Может, зайца бы или енота.

— Ну не мое ружье, — опять пожал я плечами.

Вовка промолчал. На небеса выкатила луна и стало посветлее, так же, как тогда в поле, когда мы вышли из машины по пути к Ворожееву.

— Вов, — обратился я к Куличику, — пошли в церковь слазим?

— Да ну, нафик, — тут же ответил он, — пошли лучше в лес сходим, следы посмотрим, или в коровник.

— Да что я в твоем коровнике не видел? — удивился я. — Пошли в церковь.

— Не, нафик, пошли лучше ко мне в гости.

— Ты что, боишься? — догадался я об истинной причине Вовкиного отказа.

— А то, — спокойно отозвался Вовка, — там Куделин бродит.

— Да ты чего? — удивился я. — Тоже что ль в эту ерунду веришь про привидение?

— Хошь — верь, хошь — не верь, — все так же спокойно отозвался Вовка, — а ничего не переменится. Куделин там бродит, нафик, по ночам, и все.

— Ну ты даешь! — решил взять я Куличика с другого бока. — Если даже привидение есть, хотя я и не верю, то как оно в церковь-то попадет, в святое место?

— А церковь-то какая? — серьезно спросил Вовка и тут же сам ответил: — Разоренная. Понял? Стало быть осквернили ее. Да и даже если внутри привидения нет, так Куделин вокруг нее и по кладбищу бродит. Не-е, нафик, я туда не пойду.

Тут я уже не выдержал. Я разозлился и возмутился.

— Ты как хочешь, — сказал тогда я, — а я сам в церковь пойду и на кладбище, чтобы вы все убедились, что никакого Куделина нет. Вот только фонарь возьму. Но ты трус после всего этого.

Я пошел в дом за фонариком.

Когда я в очередной раз миновал шумно споривших теперь о чем-то Пал Палыча и дядю Егора и вошел в комнату, Светка поспешно отвернулась в сторону. Я понял, что она плачет.

— Ты чего? — подсел я к ней на диван и обнял за плечи. — Не расстраивайся так, мы его отыщем. Найдется.

Светка молчала и ко мне не поворачивалась. Я поцеловал ее в щеку, щека была соленой от слез.

— Ну ладно тебе, пошли лучше еще погуляем, — я попытался заглянуть Светке в глаза. Она отвернулась еще дальше, потом пару раз всхлипнула и прерывисто вздохнула.

— Ладно, пойдем, — согласилась наконец Светка, справляясь с собой. Она поднялась с дивана, оправила свитер, вытерла со щеки слезинку и стала одеваться на улицу. Нос у нее был в этот момент, как слива, — наплакала. Из дома мы вышли вместе.

Во дворе у калитки, на том самом месте, где я его оставил, смущенно топтался Куличик. Мы со Светкой прошли мимо и вышли на деревенскую улицу.

— Ну, идешь, что ли? — обернулся я к Вовке.

Он ничего не ответил, но отправился за нами, нагоняя на ходу.

По дороге Светка и Вовка молчали, а я развлекал их разговорами.

— Свет, мы к церкви идем и на кладбище.

Светка никак не отвечала, бодро шагая по хрусткому снежку, так, что мне приходилось все время прибавлять шагу, иначе бы я отстал,

— И нечего тут межеваться, — продолжал я свой монолог, адресуя его теперь уже Куличику. — Между прочим, сейчас еще вечер, даже не ночь, так что ваше привидение мы уж никак не встретим. Покойники-то в полночь из гроба выбираются.

Куличик молча семенил рядом, но весь как-то даже съежился от моих слов. С гробом я явно переборщил. Чтобы загладить произведенное мною впечатление, я стал рассуждать о том, что это только в книжках да в фильмах можно увидеть нечистую силу. И, по-моему, меня опять занесло не туда. Пока я вспоминал сцены из «Неуловимых мстителей», где Крамаров вопит: «Нечистая!», а потом рассказывает, что видел, как «…гроб с покойничком летает. И тишина-а», все еще было ничего. Но когда я вспомнил «Вия» да затем еще «Живых мертвецов», ноги у Вовки стали заплетаться. И все же он доковылял с нами до старой разрушенной церкви. Там мы остановились.

Тихо было вокруг. Тишина полная. И вдруг в этой тишине, как будто из-под земли, но из церквЖ, что-то вдруг глухо ухнуло и ржаво заскрипело.

— Мама, — пискнула Светка.

Мне сразу расхотелось лезть внутрь, и я застыл в нерешительности. Куличик жался рядом, я глянул на него. Даже в темноте, только под луной, было видно, как он побледнел. Снег и тот был, пожалуй, потемнее.

— Что это? — спросила Светка, поворачивая ко мне свое лицо.

— А я откуда знаю, обвалилось там что-нибудь внутри.

— Ас чего бы? — опять спросила Светка.

— Да древнее все. Висело, висело, время пришло, вот и обвалилось.

— Ничего там, на фиг, не висело, — прошелестел откуда-то снизу Куличик.

— А ты там был? — спросил его я.

— И не раз, только днем, когда светло. Мне стало стыдно, и я решительно шагнул к церкви.

— Саш, не ходи, — вцепилась Светка мне в рукав куртки. — Не надо. Там темно, грязно, кирпичи навалены, хлам всякий. Только испачкаешься, одежду порвешь или ногу сломаешь.

— А ты откуда знаешь, как там? — спросил я теперь Светку. — Тоже, что ли, туда днем лазила?

— Нет, я там еще не была. Мне Вовка рассказывал.

Я опять глянул на Куличика, тот подтверждающе кивнул.

— Хочешь, завтра днем вместе туда залезем? Мне тоже интересно, а сейчас я туда не пойду, — продолжала уламывать меня Светка, и я дал себя уговорить.

— Ладно, — сказал я, — тогда давайте на кладбище сходим.

Светка и Вовка промолчали, но я направился в обход церкви, и они обреченно поплелись за мной. Луна по-прежнему прекрасно освещала округу, так что фонарик можно было и не брать, в ее призрачном свете на снег легли четкие черные удлиненные тени от фантастического дерева и громады церкви. На кладбище такие же тени тянулись от крестов, местами пересекаясь и налезая друг на друга. И здесь стояла мертвая тишина, только снег похрустывал под нашими ногами. Вокруг ни души.

— Ну где твой Куделин? — громко спросил я Вовку.

Тот молчал, даже свое «нафик» забыл.

— Может, еще в могиле? — подзадоривал его я. — Полночи дожидается? Которая тут его? Ах да, он же в склепе.

Я уверенно перешагнул через остатки полуразрушенной в этом месте ограды и решительно двинулся к сооружению, напоминавшему мне уменьшенную крышу планетария с крестом на макушке.

Могилы стояли тесно, кое-где приходилось протискиваться боком между решетками, огораживающими места захоронений. Я все время цеплялся за что-то курткой. Вовка и Светка молча следовали за мной. Поблуждав, я нашел тропинку, которая вывела нас к фамильному куделинскому склепу. Вокруг него на кладбище была небольшая площадка, свободная от могил и сейчас ровно засыпанная снегом. Прямо на нас смотрела тяжелая, может, даже чугунная, черная дверь. Лунный свет обозначал на ней тенями большое выступающее из дверной плоскости изображение православного креста и еще, как мне показалось, какие-то буквы. Только я вот не мог разобрать, какие, все-таки было темновато. И тут неожиданно в несколько секунд стало еще темнее, луну загородила туча.

— Пошли домой, — почему-то шепотом в полной тиши произнесла Светка, опять цепляясь за рукав моей куртки.

— Погоди, — отстранил ее я, — сейчас только посмотрю.

Я двинулся к черной двери, вытаскивая на ходу фонарик. И вдруг снова что-то ухнуло и заскрипело откуда-то из-под земли, только теперь уже из склепа. Это заставило меня замереть на месте. А в следующее мгновение я подумал, что лишаюсь рассудка, потому что края двери озарились слабым, исходящим из склепа светом, похожим на то самое слабое сияние, которое мне почудилось прежде истекающим из церкви. Сияние неуловимо нарастало. Из склепа послышался лязг. Словно кто-то отпирал проржавевший замок, или откидывал задвижку, или гремел цепями. Дверь жутко и пронзительно заскрипела в ночной тиши, медленно, словно нехотя, растворилась. Тусклое сияние вырвалось наружу. И в этом сиянии черной огромной глыбой, заполнившей почти весь проем, предстал перед нами Куделин!

На одно мгновение вновь воцарилась тишина.

— А-а-а-аШ — нарушил ее неистовый и долгий крик Вовки Кулешова. Этот крик пилой ударил по моим натянутым нервам.

— А-а-а-а!!! — г заорал и я, вторя Вовке.

— Ма-а-ма-аШ — одновременно со мной пронзительно заверещала Светка.

Не чуя ног, мы бросились кто куда. Жуткий, леденящий душу мертвецкий хохот молотом ударил нам в спины. Это хохотал дух Куделина!

Бог его знает, как я находил проходы между могилами, как не зацепился за какую-нибудь ограду. Плотный страх толкал меня в спину и нес вперед словно на черных крыльях. Подлое мое воображение стало подбрасывать картинки, похожие на кадры из фильмов ужасов. Мне казалось, что отверзаются могилы и истлевшие руки, высовываясь из-под заснеженных плит, стараются схватить меня за ноги. Только у самой кладбищенской ограды я вдруг вспомнил о Светке и обернулся. Она продиралась в узкий проход между могилами в двух шагах от меня. Страшный хохот все еще гулял над погостом, и из склепа все так же изливался наружу таинственный свет. Я протянул Светке руку. Она тут же вцепилась в нее, как клещами, и мы снова бросились в бегство, теперь уже вместе. Единым махом мы преодолели ограду. Мне не пришлось даже помогать Светке, так лихо она взяла это препятствие. А дальше мы припустились в поле и бежали еще долго, даже уже тогда, когда последние отголоски сатанинского хохота смолкли вдали.

Остановились мы посреди широкого поля, совершенно запыхавшись. Светка сразу села на снег, но я заставил ее подняться, еще простудится. Отдышавшись, я начал соображать, куда нам теперь надо идти, чтобы вернуться в Ворожеево. Это было нелегкой задачей. Огней в Ворожееве практически не было, почти никто же там не живет. Звуков в поле, кроме посвистывания ветра, тоже никаких не доносилось. Можно было, конечно, отправиться назад по нашим следам, но они привели бы нас к кладбищу, а возвращаться туда нам очень не хотелось. Я стоял в нерешительности и озирался по сторонам. Медленно поворачиваясь по кругу, я вдруг увидел новое чудо. Впереди ничего не было, но прямо из земли в небо исходило еще одно сияние, сильнее и шире, чем из куделинского склепа. Но самое странное, что шло оно прямо из-под заснеженной земли. «Неужто там еще одно кладбище», — мелькнула у меня мысль. По тому, как Светка прижалась к моему плечу, я понял, что она тоже заметила этот таинственный свет. И пока мы стояли и раздумывали, что нам делать дальше, средь этого таинственного света, прямо из земли начала вырастать фигура. Она все росла и росла, раскачиваясь из стороны в сторону и я все не мог понять, кто это или что это и откуда оно лезет. Еще несколько мгновений, и ветер донес до нас слабое равномерное железное поскрипывание. В один вечер столько мистики — это было уже слишком. Нервы у нас не выдержали. Не сговариваясь мы молча повернулись и направили свои стопы в противоположную сторону от неведомой фигуры. Шаги наши все убыстрялись, и вскоре мы снова побежали, задыхаясь на холодном ветру.

Впрочем, бежать на сей раз нам пришлось недолго, неожиданно совсем недалеко впереди я увидел черную массу деревенских домов и на самом ее краю светящееся окно и понял, что мы каким-то образом выскочили к противоположной от церкви и кладбища оконечности Ворожее-ва, туда, где и стоял дом Пал Палыча. Мне даже показалось, что я слышу его басовитый голос. Не раздумывая, мы бросились к светящемуся окну.

…Мне не послышалось. Когда мы подбегали к калитке, то уже не было никаких сомнений, что мы слышим знакомые мужские голоса. Во дворике стояли все трое: Пал Палыч, дядя Егор и Вовка. Они громко разговаривали; было очевидно, что мы попали на военный совет.

— Вот они! — почти вскрикнул Пал Палыч, обернувшись на скрип калитки.

— Дядя Паша, дядя Паша! — прорвало Светку. — Там! Это ужас! Ужас!

Все вместе мы вошли в дом, где, рассевшись в тепле, сначала сбивчиво, а потом, по просьбе Пал Палыча, более подробно рассказали о том, что с нами приключилось.

— Ну, в поле вы тетку Дуню видели, — спокойно констатировал Пал Палыч, — она небось из коровника возвращалась.

— А откуда ж сияние? — удивился я.

— От коровника, — усмехнулся дядя Паша. — Он под горкой стоит, вот и кажется, когда со стороны Ворожеева подходишь, что свет из-под земли струится.

— А скрип? — не сдавалась Светка. — Такой страшный.

— Небось ведром скрипела.

— Да ну тебя! К тому ж баба Дуня — ведьма.

— Ведьма, — неожиданно для меня подтвердил отставной полковник. — Только она все равно в это время в коровник ходит. Корова у нее там зимует. А вот кто вечерами по кладбищу шастает, да еще людей пугает, это надо проверить.

Еще посовещавшись, Пал Палыч и дядя Егор решили отправиться на кладбище прямо сейчас. Вовка и Светка опять пришли в ужас, мне же после дяди Пашиного рассказа про коровник наоборот передалась уверенность мужчин и уже стало стыдно за свое поведение. Я вызвался проводить их и показать, как все было на месте. Пал Палыч сказал, что сейчас в доме оставаться Светке и Вовке будет опаснее, чем пойти с нами. Мало ли кто тут ходит в округе, может, этого «кого-то» мы и видали на кладбище. Вдруг он и сюда заглянет на одинокий огонек. А под защитой взрослых мужчин все будут в безопасности, тем более, что Пал Палыч брал с собой ружье. Но раз испытав страх, Светка с Куличиком наотрез отказались снова идти к склепу. И все же половину пути им пришлось проделать вместе с нами. Мы оставили их в доме дяди Егора под присмотром Вовкиной матери. А дядя Егор прихватил с собой прекрасный карабин «Барс». Хотя покойников и вурдалаков, как известно, берут только серебряные пули, я ничего уже не боялся, потому что к тому времени окончательно внутренне уверился, что никакого привидения на кладбище нет, просто кто-то сыграл с нами неумную шутку.

— Чего вас туда понесло, Саня? — спросил меня Пал Палыч, когда мы втроем вышли из дома дяди Егора и вновь пошагали по деревенской улице.

— Я хотел доказать им, что духа Куделина не существует, — ответил я.

— М-да, — промычал только на мои слова Пал Палыч, а дядя Егор промолчал вовсе.

Вскоре мы обогнули руины церкви и оказались уже на кладбище. Тишина и спокойствие были такими, что кто угодно мог усомниться, уж не плод ли нашей фантазии вся эта история. Однако дядя Егор и Пал Палыч уверенно двинулись между могилами к склепу Куделина. Я вспомнил покойницкий хохот, преследовавший нас, и мне опять стало как-то не по себе. Однако я собрался и двинулся вслед за мужчинами. Пробираясь меж оград, я все посматривал на дверь склепа, не исходит ли по ее краям сияние. Однако ничего там не было заметно.

Выйдя на площадку перед склепом, Пал Палыч засветил фонарик, хотя от луны было по-прежнему достаточно светло. Пал Палыч осветил склеп. Черная дверь была плотно прикрыта, никакого свечения по ее краям не было заметно даже в темноте, а уж теперь, при освещении фонариком, тем более. Ничего не напоминало о страшном видении, так испугавшем нас около часа назад.

— Паш, на снег посвети, — попросил дядя Егор, — следы должны остаться.

Пал Палыч исполнил просьбу товарища, и светлое пятно забегало по площадке перед склепом. Никаких следов вокруг него не было. То есть метрах в пяти по его окружности, как выяснили мы, обойдя склеп со всех сторон, вообще никаких. А дальше были, но наши: мои, Светкины и Вовкины. Они подходили единой дорожкой к церкви и потом разбегались в разные стороны, не достигнув метров пяти до склепа. Да мы с Пал Палычем и дядей Егором еще следов добавили, вот и все. Это было чрезвычайно загадочно, до того загадочно, что даже страшновато. Пожалуй, получалось, что мы действительно встретили привидение, иначе куда ж следы-то его девались. Ведь стоял, или стояло, и хохотал, или хохотало, а следов-то и нет.

Пал Палыч подошел к склепу со стороны двери и подергал ее за большое металлическое кольцо, служившее дверной ручкой и свисавшее над высокой и широкой замочной скважиной. Дверь была крепко-накрепко закрыта, замок заперт.

— Э! — крикнул Пал Палыч и бухнул кулаком в металлическую дверь. Дверь отозвалась гулом, но и только. Пал Палыч бухнул еще два раза и опять крикнул:

— Эй там, выходи! Стрелять буду! После таких слов, по-моему, если кто и хотел выйти, так уж точно не выйдет. Так и случилось: кроме гула, в ответ — ничего. Пал Палыч обернулся ко мне:

— Так говоришь, в церкви тоже что-то ухнуло? — это он вспомнил наш рассказ. — Ну да, — согласился я.

— Пошли в церковь, — скомандовал отставной полковник. Мы молча повиновались.

В церковь Пал Палыч полез через окно, не выпуская из одной руки ружья, а из другой фонарика. Дядя Егор его подсаживал. Затем и он полез туда же, когда Пал Палыч спрыгнул с подоконника внутрь. Я остался снаружи. До меня долетал гул их голосов, такой гул рождается только под церковными сводами, не ошибешься, но слов разобрать я не мог. Кроме голосов, до меня доносилось также какое-то шарканье и стуки, какие могли бы произойти от скатывающихся по кирпичной груде отдельных кирпичей. Минут через десять гул голосов приблизился, и я уже совершенно ясно расслышал фразу: «Полезли обратно».

Наконец из окна показалась военная ушанка, Пал Палыч только до Ворожеева ехал в шинели и папахе, а тут переоделся в телогрейку и сменил головной убор. За ушанкой в оконном проеме появился постепенно и весь Светкин дядя. Он спрыгнул на снег рядом со мной и стал отряхиваться. Тем временем вылез из церкви и дядя Егор.

— Нет никого. Но, может, был кто, сейчас в темноте не поймешь, надо будет еще завтра посмотреть, — доложил мне результаты обследования Пал Палыч. — Егор говорит, что надо к бабы Дуниным соседям наведаться, может, они это и были. Говорит, что и раньше их у церкви видел.

— Но следы-то у склепа где? — возмутился я.

— Черт его знает, — ответил Пал Палыч и стал светить фонариком под окном, а потом перешел и к двери церкви. Здесь следов было немало, да и не удивительно, и мы со Светкой тут сегодня ходили, и потом еще с Куличиком, и теперь натоптали. В темноте разобрать, где чей след, не представлялось возможным. Пал Палыч выругался в приличиях, допускавших мое присутствие, и погасил фонарик.

— Пошли к этим сходим. Тем, что временные, возле бабы Дуни живут, — сказал он больше дяде Егору, чем мне. Но пошли мы туда, конечно, все вместе.

Это был тот самый дом, в который я уже стучался сегодня вместе со Светкой. Тогда нам не открыли, и в этот раз, когда мы пришли сюда с дядей Егором и Пал Палычем, на стук никто не отозвался. Света в окнах не было, ставни были заколочены, но, как я уже видел днем, тропинка от калитки до крылечка существовала.

— Ладно, завтра еще зайдем, — подвел черту Пал Палыч, и мы пошли к нашему дому.

Ничего-то наша вооруженная до зубов экспедиция не прояснила в странном происшествии, случившемся со мной, Светкой и Вовкой подле склепа Куделина. Только все стало еще загадочнее и мистичнее, следов-то человеческих мы не нашли.

Ужинали мы в тот вечер у Кулешовых. А ночевать, конечно, домой пошли. Весь вечер и за столом, и даже уже в постели мы обсуждали события этого дня. Пал Палыч и дядя Егор склонялись к тому, что все это проделки приезжих, тех самых, которые поселились по соседству с бабой Дуней. Дядя Егор говорил, что они не то художники, не то реставраторы, и церковь их как раз и интересует. Ему, мол, это председатель сказал, когда дядя Егор этих приезжих до Ворожеева от Андреевки подвозил.

Могли они как-то и в склеп забраться. Но почему тогда вокруг склепа не было их следов, так мне никто и не объяснил.

Глава IV НАВАЖДЕНИЕ

На следующее утро, когда мы еще только завтракали, вкуснейшей картошкой с тушенкой, приготовленной Пал Палычем в чугунке, в русской печи, к нам заявился Максимыч.

Первым его заметил Светкин дядя, ближе всех сидевший к окошку.

— О, — сказал он, склонившись к стеклу, — Максимыч идет, сейчас сказки слушать будем.

Вскоре раздался стук в дверь, я впустил старика в избу, а Пал Палыч пригласил его за стол, где Светка уже поставила тарелку с картошкой и появилась бутылка водки с двумя стопками. Однако, выпив и закусив, Максимыч, вопреки нашим ожиданиям, начал с вопроса:

— Чего это вы вчера все к церкви бегали?

— Да вот, Петр Максимыч, ребята дух Куделина повстречали, — весело отвечал Пал Палыч.

— А да-а, ходит, этот ходит, — закивал головой явно довольный Максимыч. — И раньше-то ходил, а сейчас прямо инициативу проявляет, такой стал инициативный, — повторил старик, радуясь, что ему удалось ввернуть современное на, его взгляд, словечко. — Я им про это говорил. Не к добру это. Куделин, он ведь когда бродит? Когда церковь его тревожат. А эти приезжие в нее каждый Божий день лазят.

— Что им там надо-то? — спросил старика Пал Палыч.

— Кто их знает. Я думаю, икону ишчут. Вот Куделин и бродит, волнуется.

— Ну да, может быть, может быть, — закивал головой дядя Паша.

— А бес-то к вам нынче ночью приходил? — встрял в разговор я.

— Нет, этого что-то не было. А то приходил еженощно. Ну да я все равно не спал, старость — не радость. А бес-то — это не к добру тоже. Раньше у нас тут такого не было. Ведьмы — да, были. Колдуны тоже, а бесов никто и не видывал.

— Ну как же, — вмешался Пал Палыч, — я помню, дядя Семен, царствие ему небесное, их во дворе еще шапкой ловил.

— Семен-то? Так то ж с перепою. С пьяных-то глаз все чертей видют. А этот не тот, этот бес настоящий. Я-то ведь и не пью, а он все равно ходит. И курточка на нем, как на человечке. И главное, што злой очень, прямо рычит. Не к добру это, к концу, — заключил Петр Максимыч.

— Пал Палыч, — поспешил я опять вмешаться, чтобы старик не очень заговаривался, — когда к этим приезжим-то пойдем?

— Не спеши, — ответил он, — вот Егор с Вовкой придут, и пойдем.

Тут же раздался еще стук в дверь, и у нас в комнате объявился Вовка. Занятые разговором с Максимычем, мы не заметили, как мелкий Куличик проскочил под окошком.

Вовка сообщил, что дядя Егор объявится не скоро, он в Андреевку на машине поехал, ему сегодня надо было молоко везти в город.

— Когда приедет? — спросил дядя Паша.

— Вечером. Часов в семь-восемь, — ответил Куличик.

— Вот тогда и пойдем, — безапелляционно заявил Пал Палыч, которому просто не хотелось вылезать из-за стола и из теплой натопленной избы. Я понял, что он может просидеть с Максимычем долго, как вчера с дядей Егором, поэтому сказал: «Спасибо», — и поднялся из-за стола сразу, как только выпил стакан чая.

Мы втроем опять перекочевали в другую комнату к телевизору. Однако смотреть было нечего, и я предложил:

— Давайте в церковь слазим. Вы мне вчера обещали.

— Опять?! — возмущенно спросила Светка.

— Так ведь светло, утро еще, — пожал я плечами. — Ты же знаешь, что привидения после утренней зари не ходят.

— Сейчас можно, — неожиданно поддержал меня Куличик, — ничего не будет. Я тыщу раз в такое время лазил.

— Пошли, — позвал я еще Светку. — Что сидеть-то? Может, твоего котенка где-нибудь встретим.

— Зря я на тебя надеялась, ты совсем его не ищешь, — произнесла она немного обиженно, однако поднялась и стала одеваться на улицу. А я сбегал на кухню и захватил со стола пакетик крекера, чтобы не скучать дорогой.

Минут через пятнадцать мы уже были в другом конце Ворожеева, на подходе к церкви. Всю дорогу спорили о Куделине.

— Ну што, понял, нафик? — горячился маленький Куличик. — Теперь веришь? Сам ведь видел, как он на нас вылез и еще заржал так: «Xa-xa-xa-xa-xa — Куличик остановился, расставил руки, выпятил тощий живот и изобразил, как мог, хохот Куделина.

Несмотря на то, что Светка была вчера страшно напугана этим событием, в изображении Вовки оно вызвало у нее долгий приступ смеха. Честно говоря, у меня тоже, потому что Куличик был похож тогда вовсе не на Куделина, а скорее на каркающего воробья.

Вовка остался доволен произведенным эффектом.

— Не верю, — ответил я, отсмеявшись. — Привидений не существует.

— Не существует?! — Куличик даже остановился, выкатив на меня глаза и позабыв закрыть рот. — Не существует?! А вчера мы чего видели? Ну ты Фома-а-а.

— Не знаю чего или кого мы видели, — ответил ему я, — но только это было не привидение. И я выясню, что это было.

Куличик еще несколько секунд смотрел мне в лицо, потом повернулся и молча пошагал к церкви. Всем своим видом показывая, что с таким бараном, как я, он даже разговаривать на эту тему больше не хочет.

Вскоре мы были уже у окна полуразрушенной церкви. Для начала я еще походил вкруг нее, изучая следы. Вовка и Светка терпеливо ожидали, оставаясь на месте. Следов было много, но попробуй пойми, какие тут наши, какие нет, сапоги и сапоги. Вернее, мои, Светкины и Вовкины еще можно было распознать по размеру, а вот следы Пал Палыча и дяди Егора вполне могли перепутаться со следами чужаков. Тем более, что натоптано вокруг церкви было уже изрядно. И все же на одном почти нетронутом участке у еще одного окна я углядел несколько непохожих на другие следов. Это были широкие и большие следы взрослого человека, оставленные обувью с ребристой подошвой. Никто из нас таких сапог не носил. Это было уже что-то. Летом, когда я распутывал преступление на даче в Узорове, именно особый след, оставленный преступником, немало способствовал успеху моего расследования.

Следы под церковным окном вполне мог оставить один из приезжих, ведь Максимыч говорил, что они в эту церковь чуть не каждый день ходят. А может быть, и еще кто-то… Я решил непременно сегодня же сходить к дому приезжих и поискать, нет ли там таких же следов.

Обследовав снег вокруг церкви, я вернулся к Вовке и Светке.

— Ну, полезли, — сказал я им.

— Кто первый? — спросил Куличик.

— Давай сначала ты, а потом я Светку подсажу, — установил я очередность.

Несмотря на маленький рост, Куличик легко вскарабкался на высокое окно церкви и исчез в его проеме. Затем я помог Светке и забрался сам.

Внутри действительно было так, как вчера описывала Светка со слов Куличика. На полу храма валялись доски и старое сено, виднелись следы костра, а посреди помещения кучей были свалены битые кирпичи. Было достаточно светло. Дневной свет проникал в узкие, ничем не прикрытые окна. И тихо было, еще тише, чем снаружи. Лишь шарканье наших подошв по каменному полу разносилось под сводами храма.

Я осмотрел стены. Действительно, как говорил Максимыч, на двух из них частично сохранилась штукатурка с остатками старинной росписи, некогда украшавшей церковь. Краски, конечно, потускнели, но все равно были настолько ярки, что легко можно было различать цвета и само изображение. На одной из стен художник изобразил много людей в длинных одеяниях, толпившихся у гроба. Крышка его была приподнята, и покойник собирался восстать из своей последней обители. По крайней мере, так я понял, потому что он уже поднял голову. В толпе стоял Христос, его никогда ни с кем не спутаешь, даже если бы художник и не нарисовал вокруг его головы сияния.

Я плохо тогда знал Евангелие, так что не мог понять, какой его сюжет был тут изображен.

На этой же стене, но по другую сторону окна, через которое мы залезли, была уже другая картина. Там кто-то побивал кого-то камнями. Лица людей были переданы очень живо, с мимикой, и кровь из головы стоящего на одном колене святого мученика, а за то, что он святой, опять же говорило сияние, струилась прямо на землю.

На другой стене, не той что напротив, а на соседней, в которой когда-то был вход, тоже сохранились остатки росписи. Тут я уже догадался, что здесь изображено. Да и ошибиться было трудно — это был Страшный суд, то самое изображение, о котором говорил Максимыч.

Мы долго молча рассматривали произведения старинного мастера. Я очень жалел, что со мной не было в тот момент мамы. Она бы уж точно сказала, что это за школа. Мама у меня здорово разбирается в живописи и художниках, она ведь по образованию искусствовед. А мне эти росписи напоминали немного те, что я видел в Ферапонтове и в Кирилло-Белозерском монастыре, когда позапрошлым летом ездил туда вместе с родителями.

— Здорово, да? — наконец прервала наше молчание Светка. — Как живые.

В общем, я с ней был согласен, хоть ничего и не ответил. Тем более что в картине Страшного суда изображены были не совсем живые, а восставшие мертвецы.

Наглядевшись на росписи, я осмотрел все помещение, но так и не понял, что здесь вчера ухало и скрипело. Опять мне не удавалось подвергнуть серьезному сомнению мистический факт.

— Доволен? — подлил масла в огонь Куличик. — Не висело тут ничего, нафик, и не обваливалось. Мы Куделина слышали.

Что я мог ему ответить, сокрушенно покачал головой, и только.

Осмотрев церковь изнутри, мы опять выбрались наружу.

— Свет, пошли еще к приезжим сходим. Может, там твой котенок, вчера мы их так и не застали.

Я надеялся заманить с собой Светку, да и Вовку тоже, чтобы не таскаться на выселки в одиночестве. Очень уж мне хотелось выяснить, кто оставил следы сапог с ребристой подошвой у церкви.

Однако Светка не согласилась.

— Я домой пойду, — печально сказала она. — Пропал мой Ганнибал. А если он там будет, ты мне его и сам принесешь. Сам найти обещал.

Куличик тоже идти со мной отказался. Да я уж и не настаивал, пусть он лучше Светку проводит, не одной же ей пилить через Ворожеево, хотя бы и по свету. А Вовка хоть и мелкая, но все же компания.

Короче, они повернули от церкви назад, а я пошел по плохо протоптанной тропинке в сторону двух отдельно стоящих домов — бабы Дуниного и приезжих.

Впервые за эти полтора суток, с тех пор, как мы выехали из Москвы, я остался в полном одиночестве. В общем-то это кстати, потому что мне надо было крепко подумать. Я тогда и думал. Шел и думал, почему вокруг склепа нет следов и что могло ухать и скрипеть в пустой церкви. Ничего-то я так и не придумал. Мне явно не хватало фактов, и я решил их во что бы то ни стало раздобыть. Хотя бы и из разговоров с обитателями Ворожеева, в том числе и с приезжими.

Самое удивительное, что я сам был приезжим, но почему-то за то совсем небольшое время, которое я пробыл в Ворожееве, деревня стала как бы моей. Я не мог объяснить почему это так, но я знал, что ТЕ здесь ПРИЕЗЖИЕ, а Я вроде как СВОЙ.

В этих размышлениях я почти дошел до бабы Дуниного дома. Подняв голову, я увидел в окошке согбенный силуэт старушки, двигавшийся по комнате. Поднявшись на хлипкое крылечко, я постучал, но мне опять никто ничего не ответил и не открыл. Я постоял немного на пороге и постучал посильнее. Тишина. Не слышит она, что ли? Я стукнул еще раз, да и дернул за дверную ручку. Дверь неожиданно легко распахнулась. Памятуя, как Светка запросто в прошлый раз вошла в эту избу, я шагнул внутрь, но на сей раз не заметил в сенях даже спины бабы Дуни. Странно. Смущенно потоптавшись на месте, я все-таки решил продолжить начатое. Хорошо, если баба Дуня просто не слышит, объяснял я себе свое поведение, а вдруг ей стало плохо и она нуждается в помощи, ведь годы-то ее немалые, потом будешь переживать, что не помог. Я прошел из сеней в комнату. Но и там никого не было, только ходики тихо тикали на стене. Кошечка и уточка, как и в прошлый раз, сидели на лавке, а собачка лежала у их ног. Она не сочла нужным в этот раз даже залаять, только подняла голову, глянула на меня агатовыми глазками навыкате и пару раз стукнула по полу крючком хвоста. И еще у стола стояла и о чем-то думала старая, дряхлая, клочкастая черная коза с крутыми рогами.

Сначала я оторопел и даже не знал, что и думать, но вспомнил о еще одной двери за занавеской и двинулся туда. Однако эта дверь оказалась запертой, и из-за нее не доносилось ни звука. Я нагнул голову в поисках замочной скважины, чтобы хоть одним глазком глянуть, что там за дверью, увы, дверь запиралась на английский замок, через его корявую щелку для ключа ничего невозможно увидеть. И тут я вдруг почувствовал, что кто-то лезет мне в карман, я обернулся и вздрогнул. На меня в упор смотрели голубые глазки старой козы. Они казались совершению противоестественными при ее черной масти.

— Ме-е-е, — сказала коза, обнажив желтые неровные зубы.

— Да иди ты, — ответил я.

Коза послушалась, отошла к столу и опять застыла там в печальном раздумье. Так ничего не поняв и не узнав, я пошел прочь из ведьминого дома. Теперь я уже сомневался, видел ли вообще в окне силуэт бабы Дуни. Может, это коза на стол лазила, а я за морозными узорами принял ее за старуху. Или вовсе мне что-то привиделось. Но то, что хозяйки дома не было, — это точно. А козочка у нее та еще, по карманам лазит и глаза голубые — честные-честные.

Не добыв никаких новых сведений в доме Евдокии Петровны, я отправился ко второму дому, в котором селились приезжие. Меня и здесь ожидало разочарование. Опять никого не было, лишь на перилах крылечка сидели две нахохленные галки, вспорхнувшие при моем приближении. Да когда они вообще бывают дома, эти чужаки? Воспользовавшись полным отсутствием хозяев и свидетелей, я решил изучить следы на участке. Очень скоро я отыскал след сапога с ребристой подошвой, такой же, как я углядел у церкви, и не один. Теперь я был уже почти уверен, что тот след оставлен приезжими, вернее, одним из них. Только что мне это дает, все и так говорят, что они подле церкви вьются и внутрь забираются. Вот если бы я нашел такой след возле склепа Куделина, это уже было бы кое-что. Однако там как раз таких следов-то и нет.

Все это я додумывал уже на обратном пути. По дороге я еще раз завернул к склепу и еще раз убедился при дневном свете в отсутствии вокруг него каких-либо следов, кроме наших. Я прошелся немного по кладбищу, почитал надписи на могилах, посмотрел деревенские надгробные памятники. Когда я перелезал через ограду, то вдруг увидел, что как раз в этот же момент в окошке церкви скрывается чья-то широкая спина в синей куртке. „Наверное, приезжий, — подумал я. — Сейчас все узнаю“. И тоже заспешил к церкви. Ну точно! Под окном и на подоконнике отпечатались следы сапога с ребристой подошвой. Я подпрыгнул и, подтянувшись на руках, поставил свое колено рядом с отпечатком сапога на подоконнике. И тут с меня чуть не сбили шапку две галки, с шумом выпорхнувшие из окна мне навстречу. Я даже свалился обратно от неожиданности, но вскоре, со второй попытки, оказался уже внутри храма.

Что за наваждение?! Со мной творилось что-то непонятное. И здесь тоже опять никого не было! Это уж слишком!

Глава V ВЕДЬМА

Когда я вернулся, Максимыч все еще гостевал у нас в доме. Он явно окосел от выставленной Пал Палычем бутылки, и его поэтому несло в словесном русле. Очевидно, старик успел уже многое порассказать до моего прихода, потому что все сидели вокруг стола красные и светились улыбками, а Светка даже утирала слезинки на глазах, выступившие на сей раз не от печали. Мне тоже было что рассказывать.

— Ну как, Шерлок Холмс, — шутливо обратился ко мне Пал Палыч, который тоже пребывал в развеселом расположении духа, — открыл тайну старинного склепа?

Я развел руками и признался:

— Ни тайны не открыл, ни Ганнибала не нашел, но это пока…

— Что ж так слабо? — взгляд полковника из-под седых бровей был и ласков, и ироничен.

— Да уж тут у вас в Ворожееве сам черт ногу сломит.

— Это точно, — радостно подал голос Максимыч, но я не дал ему опять разговориться.

— Куда ни сунься, новый прокол, — продолжал я. — Хотел бабу Дуню расспросить да приезжих — никого не застал.

— Это где ж Петровна гуляет? — опять удивился Максимыч. — С утра вроде дома была и никуда не собиралась. Я забегал.

— Не знаю, где гуляет, — ответил я, соблюдая общий веселый тон. — Сперва и мне показалось, что она дома. Вроде в окошко ее видел. А зашел — никого нет, только скотина по лавкам сидит, да черная старая коза по избе бродит.

За столом на несколько секунд воцарилось недоуменное молчание.

— Какая такая коза? — произнес наконец Максимыч.

— Черная, старая, клочкастая, с рогами и глаза голубые. Лазает по карманам и блеет вот так: ме-е-е.

За столом опять помолчали.

— Ведьма, — тряхнув головой, заключил старик.

— Ве-е-дьма, — согласился Пал Палыч.

— Это еще что, — продолжал я удивлять собрание. — Я видел, как один из приезжих через окошко в церковь залез и следы свои на подоконнике оставил. Я тоже за ним полез, думал, там обо всем рас-прошу, — дудки. В церкви тоже никого нет. Исчез приезжий, будто в воздухе растаял.

— Ну, это уж ты врешь, Шерлок Холмс, — возмутился Пал Палыч. — Такого не бывает. От тетки Дуни, это точно, всякого ожидать можно, но чтобы приезжий в воздухе растаял, это ты наплел.

— Э-э, Павлик, — вмешался старик, — у нас всякое бывает. Вот как-то в прошлую зиму…

— Да ничего я не наплел, — невежливо перебил я Максимыча, но мое возмущение неверием слушателей как-то меня извиняло. — Ничего не наплел. Я и не говорю, что он в воздухе растаял. Только в церкви никого не было, я там все обошел. А спину я его видел точно, в синей куртке, и следы на подоконнике остались.

— А ты другой подоконник осмотрел? — спросил меня полковник. — В другое окошко выглядывал? Он небось в одно вошел, в другое вышел.

— Нет, — честно и озадаченно сознался я, — другое окошко я не осматривал и в него не выглядывал. Упустил.

— Э-эх, — махнул Пал Палыч рукой, — Шерлок Холмс…

— Дядя Паша, — вступилась за меня Светка, — что он, дурак, что ли, этот приезжий? В одно вошел, в другое вышел.

— Стало быть, дурак, — ответил Пал Палыч. — А вот тетка Дуня — это да. Эта могла и на помеле в форточку вылететь, пока ты через двери входил.

— Скажешь тоже! — обиделась за двоюродную бабушку Светка, — Будет баба Дуня в форточки вылетать!

— Штоб на помеле летала, этого я не видел, — ворвался-таки снова в разговор Петр Максимыч, — а так она чего только не делала. Настоящая ведьма.

— Да с чего вы взяли?! — рассердился я. — Глупости это! Нету никаких ведьм.

— Нету? А вот послушай.

И Максимыч изнова приготовился рассказывать.

— Вот как-то, — начал он, — после войны, когда мужиков мало осталось, заехали в наш колхоз студенты. Стройотряд, что ли. Но больше на банду были похожи. С гитарами, с гармошкой, кто в тельняшке, кто в гимнастерке. Коровник у нас строили. И стали они к нашим девкам свататься да клеиться. А Евдокия-то в те годы еще очень ничего себе была, я и сам на нее поглядывал, да-а.

Старик мечтательно закатил осоловелые глаза, пару-тройку секунд помолчал, выдержав паузу, и продолжил:

— Так вот, говорю, приехали к нам студенты и стали к нашим девкам приставать. И один, Мишкой его звали, еще был на цыгана похож, тот к Евдокие, значит, — прямо проходу ей не дает. А у нее Алешу-то на войне убило, ну, мужа ее, месяц-то всего вместе и пожили, и больше Дуня уж замуж не вышла. Так вот, говорю, как Алешу убили, ни с кем она знаться не хотела. Видать, любила его очень. А Мишке-то обидно. Он к ней и так, и на гитаре, и песни пел. А она ноль внимания. Вот как-то они на работу ехали вместе в одном автобусе, нас тогда такой старый автобусик возил. В нем-то тесно. А Мишка стал с Дуней рядом и все ближе и ближе, будто его люди толкают, да потом, когда его еще раз качнуло, что-то ей на ушко и шепнул. А Евдокия-то как его пихнет, глазами засверкала. "Да чтоб у тебя язык отсох, холера, чтоб ты слова не мог вымолвить!" — кричит. Мишка только посмеялся, и тут автобус остановился, ему сходить. Стал он из дверей спускаться, а сам все лыбится, через плечо на Дуню смотрит и ручкой ей машет, вот так, — Максимыч изобразил, как Миша махал ручкой, — да и оступился на ступеньке, под ноги-то не глядел. Ка-а-ак треснется башкой о подножку и прям виском. Все думали, убился. Подняли, отнесли, на травку положили. Он очнулся, а сказать ничего не может, только мычит. И так две недели парень слова сказать не мог. Только перед самым отъездом заговорил, видать, его Дуня простила.

Максимыч замолчал, довольный своим рассказом.

— Ну и что? — спросил я. — Где тут колдовство? Подумаешь, человек башкой треснулся и после этого говорить не мог. Такое со многими бывает, например, когда на войне контузит. Это и в фильмах показывают. Вот хотя бы "Они сражались за родину", так там Бондарчук после контузии весь фильм только мычал.

— Хорошо-о-о. Подумаешь, говоришь, — Максимыч закачался, возбужденно потирая ладонями коленки. — А вот это как?

Он начал новый рассказ.

— Была когда-то у Петровны свинья Варька. Ей тогда колхоз поросенка выделил за работу, чтобы дома скотину растила. Не у нее одной свиньи-то были. Но только Варька у Петровны не как другие жила. Как Петровна с работы придет, бывалоча, так в руки хворостину, хлев отворит и гонит Варьку за ворота, а сама-то за ней идет. Куда уж они ходили и зачем — никто не знает. Только куда-то далеко. Петровна домой совсем уж поздно возвращалась. И как Варька-то подросла, здоровущая стала, как трактор. Все уж своих свиней зарезали, а Петровна все не режет. Поросята у Варьки были, Петровна ее к хряку водила, так поросят она всех сразу в колхоз отдала, а Варьку не режет и все. Уж свинья старая стала, я Петровне-то говорю: "Ставь бутылку, я твою Варьку зарежу, чего она у тебя даром-то хлеб ест?" А Петровна: "Иди отсюда, я тебе зарежу, пьяница!" И так, пока Варька сама не сдохла, все она с ней жила и эту свинью кормила. А уж когда сдохла, кто ее мясо да сало купит, мертвячину-то? Не те уже времена были. Голод прошел. Жили получше. Да-а.

— И что? — опять спросил я. — Где колдовство-то?

Максимыч аж запыхтел.

— А зачем она ее кормила-то? Куда водила? — старик даже наклонился над столом и пристально уставился мне в лицо своими пьяненькими глазами. Я еще не нашелся, чего ответить, как он уже продолжил:

— А-а-а, то-то. Вот и никто не знает. А главное, девки-то это не раз видели, и я видел тоже, она, Евдокия-то, с этих гуляний домой не пешком шла. Свинья ее везла. На спине.

Максимыч многозначительно поднял палец и крутил головой, вглядываясь в наши лица. По его мнению, последний довод бил наповал и не мог оставить сомневающихся в бабы Дунином колдовстве. Вскоре я убедился, что таковых, кроме меня, за столом и не было.

— Подумаешь, — пожал я плечами, — я в цирке и не такое видел.

— Тьфу! — с досады плюнул Максимыч. — А то, что она змей спокойно в руки берет, это как? Цирк? Тоже цирк, я тебя спрашиваю? — И, не дав мне даже открыть рта для ответа, разошедшийся старик продолжал: — Мы как-то с ней по осени за грибами ходили, холодно уже было, но морозов еще не было. И вот у меня портянка сбилась, я на кочку присел, чтобы перемотать. А кочка-то подо мной, как живая, заходила. Я вскочил, а из-под нее змеи, гадюки, во все стороны. Там значит у них клубок был, гадюшник, змеиная свадьба. Я как заору и бежать. А Евдокия ни с места, змеи вкруг нее ползают, а ей хоть бы что. Я кричу: "Петровна, беги!" А она стоит. И одна змея заползла прямо мне в корзинку, которую я бросил. Так Петровна подошла, корзину подняла, гадюку оттуда просто так голой рукой вынула и под дерево выпустила. Это как? Цирк?

Я молчал — ну, как мне было объяснять старику, что в холодную погоду змеи малоактивны, и ловкий, опытный человек может их запросто взять в руки. Они ведь и собираются по осени в клубки, чтобы не замерзнуть. По глазам Максимыча я видел, что объяснять это было бесполезно. Тогда я обратился за помощью к Пал Палычу.

— Пал Палыч, — сказал я, — ну, это все ладно, допустим. Хотя меня это ни в чем не убеждает. А вот вы сами что-нибудь о бабы Дунином колдовстве знаете? Колдовала она при вас или еще что? Вы что-нибудь видели?

— А как же, — ответил полковник, — и не раз. Вот, к примеру, у меня три года подряд ребра болели и в спину отдавало. Я по врачам ходил, никто не помог. Мне и позвоночник ломали и язву лечили — все без толку, только время и деньги тратил. А болит так, что спать не могу. Я в прошлом году сюда приехал, пошел к тетке Дуне. Как только вошел, она меня спрашивает: "Где болит? Вот тут?" И прямо туда показала, где больше всего болело. И ведь я ей еще не успел ничего сказать-то. Потом она меня на стул посадила и ушла в комнатку, в ту, что у нее за занавеской. Выходит с чашкой, а в чашке какая-то дрянь, сеном пахнет. Выпей, говорит, и поспи здесь. Я выпил, она меня к себе на кровать положила, и я сразу заснул. Как будто провалился куда-то. Проснулся ровно через час, и боли как не бывало. До сих пор ничего не чувствую.

Пал Палыч замолчал, а я понял, что после этого рассказа мне уж и вовсе крыть нечем. Так что я тоже молчал под торжествующими взглядами Максимыча и Вовки, который с нами, конечно, сидел за столом. И он радовался больше всех: наконец- то Фома неверующий из Москвы был посрамлен прилюдно.

Я налил себе чаю и пробормотал только:

— Ну, может быть, может быть.

Сказал я это лишь для того, чтобы прекратить бессмысленную беседу. Конечно, ни один из этих рассказов не мог меня убедить, что баба Дуня ведьма.

За окном между тем стемнело.

— Ладно, — сказал Пал Палыч, поднимаясь из-за стола, — давай-ка, Максимыч, я тебя провожу. А то ты еще дороги не найдешь.

— Я то, Павлик? — усмехнулся старик. — Да все здесь хожено-перехожено. Вся жись моя здесь прошла в Ворожееве.

При мне впервые назвали Пал Палыча Павликом, и это меня удивило. Но скоро я сообразил, что Петр Максимыч намного старше Светкиного дяди и знавал его наверняка еще мальчишкой. Таким он для него и остался, этот совершенно уже седой полковник.

Однако Максимыч не проявлял никакого желания трогаться с места. В бутылке еще оставалось.

— А бутылку с собой возьми, — смекнул суть дела Пал Палыч. — Это тебе на завтра. — И он ласково похлопал старика по спине.

Гость наш тут же со всем согласился. Он попрощался с нами, накинул на плечи старый тулуп и, сунув бутылку в пространный карман этой удобной одежки, направился к двери. Пал Палыч пошел провожать Максимыча до дома.

Мы опять остались втроем: я, Светка и Вовка.

— Что, понял теперь, нафик, — не утерпел Вовка, — что баба Дуня колдунья? И это еще не все, нафик. У нас тут и колдуньи, и привидения, и оборотни бывают.

— Оборотни-то откуда? — смиренно спросил я.

— Ну, ты ж сам сегодня видел, как баба Дуня козой оборотилась. Ты что, не понял, нафик?

Раз! Вовка клюнул носом в стол после Светкиной затрещины.

— Сам ты козел! — сказала моя подруга, и я был ей ужасно благодарен за солидарность. — Баба Дуня колдует, — продолжила Светка, — но козой она обращаться не будет.

Теперь я огорчился. Значит, Светка только за козу обиделась, а то, что бабушку ведьмой называют, ее не смущает? Все тут чокнутые какие-то в Ворожееве! И у Светки крыша поехала.

— Чо дерешься? — ворчал Куличик. — Как дам! — и он сделал невыразительный жест остреньким локотком, который мог насмешить кого угодно. — Баба Дуня — ведьма. И она в кого хошь превратиться может. И эти, которые рядом с ней живут, тоже оборотни" В таком месте нормальные люди жить не будут. Почему их никто дома не видел? Ты ведь сам говорил, — обратился ко мне Вовка, — что никого в церкви не нашел, хотя они туда залезли. Может, там собаки были? Или коты?

— Да никого там не было, — усмехнулся я. — Две галки только вылетели, когда я в окно лез.

Куличик торжествующе уставился на меня, глядя прямо в глаза. Он молчал, наверное, с полминуты.

— Две галки? — спросил он затем язвительно.

— Да, две, — ответил я.

— Вылетели? — все так же продолжал Куличик.

— Вылетели, — ответил я.

— Так это они и были! — заорал мне прямо в лицо Вовка. — Понял, нафик! Дур-рак! Это приезжие в галок обратились. — Последнюю фразу он произнес уже спокойно.

Я не съездил ему по физии или по затылку, как это сделала Светка, хотя мне очень хотелось это сделать. Я просто встал из- за стола и молча пошел смотреть телевизор в другой комнате. Что связываться со слабосильным деревенским дурачком, который к тому же на два года младше меня.

Вскоре ко мне присоединилась Светка. Куличика она вытурила домой. Но мы так и не успели отдохнуть, потому что вернулся Пал Палыч. Пришлось весь вечер смотреть телевизор.

Спать мы легли рано, часов в десять, и мне не спалось. Я все думал, в какую чушь тут все верят. Даже Пал Палыч, который как лег, так сразу и начал выводить своим полковничьим носом замысловатые музыкальные рулады.

— Св-е-ет, — тихонько позвал я. Но она не ответила, видать, тоже заснула. "Погулять что ли?" — пришло мне в голову. После свежего воздуха лучше спится, а то тут натоплено, форточки закрыты, да еще Пал Палыч с Максимычем накурили. Я тихонько, чтобы не шуметь, поднялся с раскладушки. Хотя она все равно предательски скрипела, однако никто не проснулся. Потихоньку я стал одеваться, и тут во мне шевельнулась еще одна мысль, намного отчаянней первой: "А что, если сходить на кладбище, спрятаться там и просидеть за полночь? Может, удастся высмотреть, кто там хулиганит по склепам?" Тогда ведь я и Куличику нос утру, и Максимычу, если докажу, что дух Куделина — это всего лишь сказка, миф.

Когда я вышел на кухню, мысль эта окончательно овладела мною. Тогда я вернулся в комнату и взял фонарик, а в карман сунул зачехленный охотничий нож, которым Пал Палыч резал хлеб и вскрывал консервы. Мой маленький перочинный надо было искать, а этот лежал в ножнах на стуле. К тому же охотничий нож — настоящее оружие, с ним будет как-то не так страшно.

Выпив еще на дорогу полкружки горячего чая и удостоверясь, что на часах уже начало двенадцатого, я отправился на кладбище.

Глава VI МЕЛКИЙ БЕС

Так поздно я еще не выходил здесь на улицу, разве только когда мы приехали. Но тогда было совсем другое дело, мы были втроем с Пал Палычем и не разгуливали по Ворожееву, а только прошли из машины в дом и все. На сей раз я был совершенно один и идти мне предстояло в другой конец деревни, на старое кладбище.

Однако я решил исполнить задуманное. В конце концов, мужик я или нет. Сжав в кармане рукоятку ножа и не зажигая фонарика, почему-то так мне казалось безопаснее, я двинулся по деревенской улице. Было темно и холодно. Тут я обнаружил, что позабыл на печи перчатки, которые положил туда просушиваться. Я мысленно выругался, но возвращаться в дом не стал. Не потому, что дурная примета, а просто чтобы не потревожить спящих и не сорвать все предприятие.

В одиночку ходить в темноте особенно страшно, это каждый знает, но всем страшно по-разному. Мне всегда кажется, что вот-вот кто-то выскочит и набросится на меня из темноты сзади или сбоку, а Светке мерещится, что появится привидение, упырь или еще какая-нибудь нечисть. Ей еще хуже, против нечисти нож не поможет, у меня же была хоть на него надежда. А самое удивительное, что, если с тобой в ночи кто-то есть, ну хоть годовалый ребенок беспомощный, страх куда-то девается и уже далеко не так жутко, как одному. Но тогда я был один, и мне было по-настоящему страшно.

В деревне все спали. Когда я проходил мимо, ни у Кулешовых, ни у Максимыча света не было. На подходе к церкви я замедлил шаг и пошел совсем крадучись, внимательно вглядываясь в темноту. Черта лысого я там видел! И никакого свечения из окон церкви не струилось, как показалось мне давеча. Тихо прокрался я мимо церкви, не рискуя даже приближаться к ее стенам, и вскоре был уже у кладбищенской ограды. Здесь мне пришлось особенно трудно: в отличие от прошлой, эта ночь была совершенно безлунной, все небо затянуто тучами, глаз выколи — такая темь. Лезть почти в полной темноте через ограду и пробираться между могилами было не так просто, а фонарик я пока зажигать не хотел, вдруг те, кого я ищу, где-то рядом и я могу их спугнуть. Страшно мне было ужасно, но я завелся и остановиться уже не мог. Долго я блуждал среди могильных оградок и крестов, спотыкаясь о надгробные плиты, и все никак не мог найти дорогу к склепу Куделина, а именно он меня и интересовал. Не знаю, сколько прошло времени, в темноте его течение не проследишь. Мне приходилось передвигаться согнувшись, ощупывая руками пространство под ногами, чтобы не спотыкаться, но я все равно то и дело падал. Синяков и царапин заполучил несметное количество. Наконец, понял, что совсем заблудился. Тогда я встал в полный рост, уже не боясь себя выдать, и все равно ничего не увидел. Темь вокруг и только. Немного подумав, я принял единственное, на мой взгляд, правильное решение — невзирая на препятствия, двигаться в одном направлении, чтобы покинуть проклятое кладбище. Все равно ведь, куда ни пойди, я должен упереться в ограду. И вновь я шел согнувшись, ощупывая руками оградки, перешагивая через них и натыкаясь на кресты, а кое-где полз на карачках. Про фонарик к тому времени я просто забыл.

Так я полз, полз и уткнулся в какой-то заснеженный холм, довольно высокий. Решив следовать и тут своему плану, я начал карабкаться по склону, недоумевая, откуда здесь такая возвышенность. Однако очень скоро склон кончился, и я оказался на плоской вершине, где решил выпрямиться и осмотреться по сторонам с высоты. И только встал, сразу увидел впереди себя, шагах в двадцати наверное, темную массу куделинского склепа, и крест на его макушке тоже просматривался на фоне стелющейся за кладбищем покрытой снегом и потому более светлой равнины. Обрадовавшись, я сделал два шага вперед по противоположному склону холмика, поскользнулся и… полетел в бездну…

Треск и какое-то змеиное шипение сопровождали мое приземление после неожиданно долгого полета. На десяток секунд я потерял возможность что-нибудь соображать и только корчился среди каких-то досок и рогаток, упиравшихся отовсюду мне в бока. Ударился сильно — локтем, коленкой, ребрами… Потирая ушибленные места, я все время задевал локтями о какие-то стены с обеих сторон. Ощущение реальности постепенно стало возвращаться: я понял, что упал в узкую яму, и тут же осознал, что в яме этой я не один. Совсем рядом кто-то непрерывно свирепо урчал на низких утробных нотах, хоть и не очень громко. Ужас сковал меня, и я замер, в одну секунду забыв о боли. Тут же зато я вспомнил о фонарике и ноже. Потихоньку сунул руки в карманы — фонарик на месте, а вот ножа нет — потерял. Глухое утробное ворчание не прекращалось. Так же аккуратно и тихо я вытащил руку с фонариком из кармана, потом резко сел и включил его, направив в ту сторону, откуда доносились зловещие звуки.

Я сначала не понял, кто это, а когда до меня дошло, волосы на голове встали дыбом, больше от изумления, чем от страха. Прямо передо мной сидел мелкий бес.

Что это он и есть, я догадался сразу, потому что он в точности подходил под описание Максимыча — худой, страшный и злой, да еще в курточке. Крысячьего хвоста я не видел, потому что бес на нем сидел. И тут я закричал, потому что этот бес на меня прыгнул. В испуге я откинулся назад и треснулся затылком об еще одну стенку ямы, а бес опустился мне прямо на грудь. Я его не видел, но чувствовал и, превозмогая ужас, схватил и сжал его обеими руками.

Бес заверещал, как котенок, которому сделали больно, острые коготки впились в кисти моих рук, и я почувствовал, насколько они слабы. А тельце беса было просто тщедушным, тоненькие ребрышки прощупывались под тканью его курточки и так и ходили у меня под пальцами. Каким-то чудом я не раздавил его сразу. Он продолжал жалобно пищать, ужас мой сразу же испарился, сменившись одним изумлением. Я ослабил хватку и, не выпуская странное существо из левой руки, осветил его фонариком.

В который уже раз мне стало стыдно — я держал в руке маленького перепуганного котенка, которого кто-то, видимо ради смеха, нарядил в шутовской наряд. Котенок был весь какой-то задрипанный, шерстка на голове прекоротенькая, словно плюшевая, хвост и впрямь крысячий, лапки тонюсенькие, сам тощий, а сквозь курточку проступает маленькое круглое пузико. В общем — смотреть жалко. А уж морда-то у него до чего страшненькая, мымрястая, я таких никогда и не видал. И тут вдруг до меня дошло, что это за котенок. "Да это же Ганнибал!" — сказал я даже вслух от изумления. Я совсем отпустил его и стал тихонько почесывать меж ушей. Бедняга тыкался мне своей головкой в руку и урчал от благодарности, как маленький тракторишко. Настроение у меня поднялось, кроме теплого чувства к малышу я испытывал еще и радость, что нашел его и могу теперь вернуть Светке.

Однако надо было выбираться из ямы. Я сунул Ганнибала за пазуху и поднялся на ноги, опираясь о стены ямы. Под ногами у меня опять что-то затрещало и захрустело. Я посветил туда фонариком и не понял, что это за обломки и рухлядь. Пришлось опуститься на корточки.

О Господи! Из обломков полуистлевших досок прямо в меня острием торчал осколок — часть довольно толстой кости, обернутый какой-то тряпкой. Уже догадываясь об истине, я направил луч фонарика вперед вдоль дна узкой ямы и убедился, что сижу на старом гробе в разрытой могиле. Ощущение ужаса вновь вытеснило все другие чувства из моей груди.

Я потревожил чьи-то останки, пусть невольно, и случилось это в полночь на одиноком кладбище. Мне стало совсем не по себе. Лучшее, что я мог придумать в таком положении, — это поскорее выбраться отсюда. Тем более, что и цель моя, ради которой я сюда приперся в полночный час, также не могла быть достигнута в таком положении. Не мог же я наблюдать за склепом Куделина, сидя на дне разверстой могилы.

Выбраться было необходимо, но как? До верхнего края ямы дотянуться я не мог никаким образом, она была слишком глубока. Если бы у меня был нож, я бы мог вырубить в стенках ямы ступеньки и подняться по ним, но как раз нож-то я и потерял. Оставалось только попробовать подняться, упираясь ногами и руками в противоположные стенки ямы, как это делают герои многих боевиков и триллеров. Поначалу у меня даже вроде бы получалось, но, не поднявшись и на треть глубины, я оскользнулся на обледенелой стенке, полетел вниз и опять хряпнулся спиной, да еще больно напоролся левой половинкой моего мягкого места на торчащий острый обломок кости покойника. Хорошо еще, что я не успел достаточно высоко подняться, а то наверняка пропорол бы себе зад до крови, кто его знает, какие бактерии живут на этих останках! Оклемавшись, я попробовал еще и еще в других местах ямы и все с тем же успехом, только острых костей там не было. Ганнибал мне мешал ужасно, он и не думал сидеть спокойно за пазухой, а перемещался под свитером, словно крыса в норе. При этом котенок нещадно цеплялся острыми коготками за мои бока, живот, спину. Да еще я боялся его раздавить при падении. В общем, вылезти из этой ловушки мне никак не удавалось.

Я запыхался и присел на крышку гроба отдохнуть и обдумать свое положение. Ганнибала я выудил из-за пазухи, дабы он прекратил свои колючие упражнения. Замерзнуть здесь я не боялся: во-первых, на мне была теплая одежда, во вторых, мороз был не сильным, и наконец — я мог сколько угодно продолжать свои попытки выбраться из ямы, от которых даже уже при-потел. Вот только руки у меня замерзли, перчатки-то я позабыл. Чтобы согреть их, я сунул иззябшие ладони в карманы. В правом что-то зашелестело, я вытащил это "что-то" и возблагодарил судьбу и свою забывчивость. В руке у меня оказался пакетик крекера, тот самый, который я захватил еще утром, отправляясь в гости к бабе Дуне. "Так вот зачем коза лазила ко мне в карман", — неожиданно посетила меня догадка.

Я достал одно маленькое печеньице и уже собирался положить его в рот, как Ганнибал словно ополоумел. Он взвыл, заурчал и захрипел одновременно, резво взбираясь по моей куртке к кусочку крекера. "И впрямь мелкий бес", — понял я заблуждение подслеповатого Максимыча. Никогда я не видел, чтобы котята так себя вели. Я отдал ему печенье, и он с хрустом стал его жрать. Более мягкое слово "есть" явно не передавало сути процесса. Тут до меня дошло, что котенок, видимо, страшно голоден, раз покусился на кусок сухого печенья, да еще так его пожирает. Действительно, Максимыч говорил, что бес к нему уже прошлой ночью не являлся. Видимо, котенок попал в эту западню еще до прошлой ночи. Я скормил ему половину пакетика, и все он схрустел, не переставая дико урчать, египетское отродье. Затем я снова сунул его за пазуху, и на этот раз он тут же уснул. А я пока еще думал, что бы такое мне предпринять дальше.

Вообще-то бояться было нечего. Конечно, меня утром хватятся, будут искать и в конце концов найдут, по следам или еще как-нибудь. Я могу ускорить процесс поисков, если буду орать. Но мне не хотелось быть найденным, хотелось избежать позора и выбраться самому, к тому же Бог его знает, сколько пройдет времени, прежде чем меня отсюда вытащат. Сидеть на гробе, даже в компании котенка, немного удовольствия.

"Какая же скотина разрыла эту могилу? — разозлился я и задумался: — А действительно, какая? И главное, зачем?" Да, это была новая загадка Ворожеева, которую Максимыч и Вовка сразу же припи-

шут к проделкам нечистой силы. Хотел я доказать одно, а получалось совсем другое. Нет, надо было непременно выбираться и выбираться самому.

Я поднялся и вернулся к своим упражнениям на стенках ямы. Ничего у меня опять не получалось. Тогда я попробовал другой способ. Я перешел в самое узкое место могилы, уперся спиной в одну стенку, а ногами на уровне живота в другую. Перебирая ногами по стене и упираясь спи-ной и руками, я медленно стал передвигаться вверх. Дело пошло, через некоторое время я был почти у края ямы. Правда, силы мои были уже на исходе, ноги тряслись, брюшной пресс дрожал, и котенок сидел у меня на животе каким-то пудовым грузом. Я приостановился, чтобы перевести дух и приготовиться к последнему рывку.

"Ду-у-уня!" — донеслось до меня из ночного далека какое-то слабое, но зловещее завывание, от которого холодело все внутри, и я чуть опять не полетел вниз. "Ду-у-уня!" — повторилось уже немного ближе и еще более зловеще. "Да кто ж это бабу Дуню среди ночи зовет?" — удивился я, пытаясь найти объяснение таинственным крикам. "Ду-у-ня, чертовка старая, где ты?!" — на сей раз выкрик звучал сердито и визгливо. Я попробовал перекреститься на всякий пожарный случай даже в этом трудном положении, но забыл слева

направо или справа налево кладется православными крестное знамение. Пока я вспоминал, мне стало казаться, что наверху у края ямы кто-то ходит. Я перекрестился кое-как и сделал последнее усилие, чтобы выбраться из могилы.

— Дунька, ведьма рогатая, где тебя черти носят! — отчетливо взвизгнул дребезжащий голос совсем неподалеку и в тот же миг на фоне неба над краем ямы прямо передо мной возникла страшная рогатая голова.

— Ме-е-е, — проблеяла она мне в лицо. Внутри у меня все оборвалось, я рухнул и вырубился.

Сколько уж я пролежал в беспамятстве на дне могилы, мне сказать трудно. Только когда я пришел в себя, было уже довольно светло, и Ганнибал разгуливал возле моей физиономии, щекоча мне ноздри своим крысячьим хвостом. У меня было такое ощущение, что я просто проснулся, по крайней мере я видел какие-то сны — это точно. К тому же шишки у меня на башке, кроме той, что я заработал при первом падении, не было, и даже шапка не слетела.

Едва я сел, с трудом соображая, где я и что со мной произошло, как до меня опять донеслись какие-то голоса.

— Са-а-ша! Са-а-шаИ — надрывались где-то вдали мужские басы.

— Пал Палы-ы-ч! Дядя Е-го-ор! Св-е-тка-а! Я здесь! Сю-у-да!!! — закричал я в ответ что было мочи.

Глава VII ПОСТЕЛЬНЫЙ РЕЖИМ

— Куда его сейчас? Тридцать восемь было. Постельный режим. А как поправится — все, сразу домой. И чтобы я еще раз куда-нибудь с этим Шерлок Холмсом поехал!

Пал Палыч раздраженно басит где-то у меня за спиной. Интересно, кому это он?

— Дядя Паш, но он же все-таки нашел Ганнибала, — это Светка, опять заступается.

— И тебя никуда не возьму! Вот пусть Ирка или Андрей с тобой ездят — пожалуйста. А со мной — все, никуда не поедете. На фиг мне это нужно, по сугробам да по ямам лазить, из могил кого-то вытаскивать?

— Ха-ха-ха, — это дядя Егор.

— Чего ржешь, а если бы мы его не нашли? Если бы он себе там башку сломал или ногу даже? Что тогда?

— Павлик, помнишь, как мы с тобой с сарая прыгали и в сугробе застряли? Я через полчаса вылез, а ты еще час сидел, тебя твой батя раскапывал.

— Не помню! А вот как драли меня за это, помню!

Я молчу. Лежу в постели, носом к стенке, укрыв башку одеялом, и притворяюсь, будто сплю. По случаю моей болезни меня разместили на диване, а не на раскладушке.

— Тише вы! — опять Светкин голос. — Разбудите.

Долгое молчание, потом почти шепот Пал Палыча:

— Сейчас тетка Дуня придет. Она его враз поднимет. Завтра как огурчик будет.

Опять долгая тишина, только кто-то, стараясь не скрипеть дверью, выходит из комнаты. Я притворяюсь, что сплю.

На стене ходики с Иванушкой на Горбунке. Маятник качается, но тиканья не слышно, наверное, что-то испортилось внутри часового механизма.

— Это я им сказала, чтобы не тикали, — говорит мне черная кошечка на лавочке — А то растикались тут, спать мешают.

Уточка согласно кивает головкой.

— Да ты сама помолчи, — ворчит на кошку из-под лавки черная собачонка с агатовыми глазками навыкате. — Сама спать мешаешь.

Собачка сворачивается кольцом и засыпает. В комнату входит Тамерлан, на губах его дежурная улыбка арлекина.

— Здорово, чуваки, — приветствует он всех прямо с порога. Никто не отвечает ему на приветствие. А кошка смотрит строго, с осуждением.

— Тамусь, — удивленно обращаюсь я к своему булю, — ты что же у меня, тоже заговорил?

— Ага!

— Это еще что за чудище? — Старая коза злобно скалит желтые неровные зубы и наступает на моего пса, угрожающе наклонив рога. — А ну, пошел отсюда, белым тут не место!

Тамерлан весело виляет хвостом и начинает дурашливо припадать на передние лапы.

— Поиграем?

Маленький черный бесенок в курточке злобно шипит и урчит со стола:

— Пшел вон прид-у-ур-ррок!

— Сам козел, — отзывается Тамерлан.

— Я тебе покажу козла! — старая коза бросается на Тамерлана, выставив вперед острые рога.

Я знаю, что они отравлены, достаточно малейшей царапины. Но Тамка пребывает в неведении и весело скачет перед козой из стороны в сторону. Я хватаю его за хвост и отбрасываю за спину. Но он опять рвется вперед и подсекает меня под коленки. Я падаю, слышу какой-то визг. Прямо надо мной противная рожа козы. Она целится в меня отравленными рогами. Мне хочется закричать от ужаса.

— Тихо, тихо. Лежи, лежи, — баба Дуня удерживает меня в постели сухонькой ручкой. — Приснилось, что ли, что? Лежи, лежи.

Я опять в постели в доме у Пал Палыча.

— Баба Дуня, а вы не коза?

— Че-е-во-о? Што удумал. Приснилось видно, — удивляется старушка. — Жар у него, — говорит она уже кому-то в сторону.

— Да знаю, — отзывается голос полковника.

— Ты ему чего давал? — опять спрашивает баба Дуня.

— Ничего. Только водкой растер. А так у меня тут и нет ничего.

— Ну ладно, водкой это правильно. Сейчас я ему сама лекарство дам.

Через некоторое время баба Дуня подносит мне чашку с какой-то бурдой, пахнущей травами.

— На-ка, выпей. Потом поспишь, и сразу легче станет. Завтра поправишься.

Я приподнимаюсь на локте. Теперь мне видно Пал Палыча и Светку, они сидят за столом, и оба смотрят на меня. На коленях у Светки спит Ганнибал, уже без курточки.

Питье бабы Дуни не такое уж и противное. Допив, я откидываюсь на подушку и скоро снова проваливаюсь в сон.

Проснулся я уже поздно утром. В комнате никого не было, только Ганнибал опять спал, свернувшись у меня в ногах.

Самочувствие мое было прекрасное, будто и не заболевал. Видать, баба Дуня знала, что делала, когда давала мне свое варево. Спасибо ей.

Вставать я не спешил. Мне очень хорошо лежалось. И не только лежалось, но думалось. Значит, главное дело, зачем мы сюда приехали, я так или иначе сделал. Вон это дело башку вывернуло и дрыхнет. Значит, и Светка довольна. А вот я нет. Уж больно много загадок накопилось за два дня и две ночи, вчерашний день, проведенный в постели, и эту ночь можно не считать. Во-первых, осталась неразрешенной загадка с духом Куделина, во-вторых, непонятно, что тут делают приезжие и куда они в церкви пропали, в третьих, кто надел на Ганнибала курточку, если Кулешовы и баба Дуня его и в глаза не видели, а Максимыч от "мелкого беса" чуть ли не с ногами на стол залезал? И это еще не все, прибавилась еще одна загадка, да не загадка, а прямо-таки загадище: кто и зачем могилу разрыл, в которую я в ту ночь сверзился? Да ведь и это не все. Кто в полночь на кладбище бабу Дуню чертовкой кликал? И откуда взялась эта проклятая коза, которой никто у бабы Дуни раньше не видал и из-за которой я по второму разу в могилу грохнулся. Я чувствовал, что все это неспроста, уж слишком много тайн накрутилось здесь вокруг церкви и кладбища. И все мне казалось, что разгадка рядом где-то, что-то кто-то мне уже подсказывал. Вот только что? Я никак не мог этого вспомнить. Неужели же баба Дуня и вправду ведьма? Я готов был уже поверить и этому.

Тут скрипнула за окном калитка, потом хлопнула входная дверь, потом проскрипела дверь в сенях, в кухне немного потопали, распахнулась последняя дверь, и в комнате появилась Светка, вся красная с легкого морозца, свежая и холодная.

— О, живой, — сказала она, — проснулся.

Она присела ко мне на кровать, и я тихонько погладил ее по плечу.

— Ну, ты как? — спросила Светка, отстраняясь.

— Я уже поправился.

— Домой хочешь?

— Не-а.

— Давай тогда дядю Пашу уламывать. Он к Егору Митричу пошел узнавать, когда машина с молоком в город из Андреевки пойдет.

— Да-а, — протянул я. — А ты где была?

— В коровник с бабой Дуней ходила, молока тебе принесла. Сейчас налью.

Светка встала, хотя я и пытался ее удержать, и отправилась на кухню. Ганнибал резво поскакал за ней, успев прошмыгнуть в закрывающуюся дверь.

Пока моя подруга звякала за дверью чашками и ложками, я лежал и составлял в голове план, как бы нам уломать ее дядюшку. Светка вернулась и принесла две чашки молока и два ломтя хлеба с маслом — одна порция мне, другая ей. Ганнибал остался на кухне, наверное, ему там тоже что-нибудь перепало. Я вполне мог бы подняться и сесть за стол, но предпочел завтракать в постели.

— Слышь, Свет, — начал я, проглотив первый кусок и запив его парой глотков душистого деревенского молока.

— Чего? — с набитым ртом откликнулась она.

— Я что думаю: если мы твоего дядю не убедим, так я опять больным прикинусь. Протянем, пока машина уйдет, и будем следующей дожидаться.

— Годится, — немного помолчав, согласилась Светка. — Но это на крайний случай. Надо упросить.

— Конечно, на крайний. Конечно, надо упросить, — согласился и я.

Вскоре вернулся и Светкин дядя.

— Ну, как больной? Оклемался малость? — начал он прямо с порога.

— Да ничего, — невнятно протянул я, не поднимаясь в постели.

— Машина завтра будет, — заметил Пал Палыч.

Мы со Светкой пока промолчали.

Пал Палыч разделся, сходил на кухню и вернулся обратно уже с кружкой молока и бутербродом.

— К Егору племянник приехал, — жуя, сказал он. — С приятелем. Охотиться будут.

— Ура! — не удержалась Светка, а я неосторожно бодро сел на кровати. Пал Палыч еще в поезде обещал нам охоту именно с этими людьми.

— Тихо! Тихо! Лежи, лежи! Вас теперь это не касается!

— Ну, дядя Паша, — жалостливо заныла Светка.

— Нечего по кладбищам ночью шастать. Будете дома сидеть, а то враз в Москву, понятно?!

Мы опять промолчали, но было очевидно, что удача нам улыбалась.

— Это те самые ребята, что в прошлый раз были. Помнишь, когда мы сюда с твоими приезжали? Когда еще этот чертяка пропал.

Пал Палыч имел в виду котенка.

— Помню, — кивнула Светка.

— Они часто сюда наезжают, — продолжал полковник. — Охотиться любят. А места здесь хорошие. Уж я-то знаю.

На этом разговор временно прекратился, и Пал Палыч включил телевизор.

Я еще часа два в тот день провалялся в постели, а потом мне это так надоело, что я встал, оделся и стал изнывать от безделья перед черно-белым экраном. Светка готовила обед. А Пал Палыч опять смотался к дяде Егору и его племяннику — как он выразился: "Обсуждать планы охоты". Там он задержался до вечера. А вечером у нас собрались гости.

Сначала пришел Вовка и сообщил, что завтра его на охоту тоже не берут, хоть, правда, и сказали: "Посмотрим". Потом вернулся Пал Палыч. И наконец заглянул на огонек Максимыч. Я догадывался, что сейчас мне придется рассказывать о моем вчерашнем приключении. Так оно и вышло.

Мы снова сидели за столом на кухне и пили чай.

— Ну, рассказывай, Шерлок Холмс, раз уж оклемался, как ты в могилу к отцу Михаилу угодил, — закинул первым удочку Пал Палыч.

— А это его могила? — удивился я, вспоминая рассказ Максимыча о разрушенной церкви и пропавшей иконе.

— Она самая, — подтвердил старик.

— А я и не знал, — признался я.

— Ты что, туда за котенком полез? — опять спросил Светкин дядя.

— Нет, я туда просто свалился.

— А что ты на кладбище опять делал? Духов ловил?

Мне ничего не оставалось, как сознаться.

— Это Куделин тебя туда и завел, и столкнул, — убежденно утверждал Максимыч.

— Да не было там никакого Куделина, — возразил ему я. — Вот козу я опять видел и то под утро.

— Сколько ж ты там просидел?

— А черт его знает. Всю ночь. Я туда в одиннадцать пошел. Потом средь могил в темноте заблудился.

— У тебя ж фонарик был.

— Я не зажигал, боялся спугнуть того, кто нас из склепа пугал.

— Куделина напугаешь, как же, — опять заладил Максимыч.

— Да нет там никакого Куделина, — рассердился я, этот старик то и дело заводил меня. — Вот ведь ваш мелкий бес сидит перед вами, моется. И дух Куделина такие же сказки.

— А коза? — не унимался Максимыч. — Сам же говорил, что козу видел. Откуда коза-то взялась?

Что я мог ответить? Припер меня старик к стенке. Мне самому эта бестия не давала покоя. Про голос, звавший в ночи бабу Дуню, я и вовсе предпочитал молчать. Но тут я вдруг получил неожиданную поддержку.

— Коза как коза, — сказала Светка, — я ее тоже видела. Это Ивановых козочка из Андреевки. Они ее в коровник сдали. Держали там из жалости. Коза уже старая, молока и летом-то не дает, а тут зимой ее кормить нечем. Зарезать им жалко, привыкли, да и какое с нее мясо. А сейчас уж и коровам стало еды не хватать, решили все-таки резать. Баба Дуня пожалела ее и взяла к себе, только и всего. Она ведь всякую скотину привечает. А эта еще и тезка.

— Как так тезка? — удивился Пал Палыч.

— Так козу тоже Дунькой зовут. Вот и живут теперь две старые Дуни на пару.

Я расхохотался. Все стало на свои места. Так это не бабу Дуню звали потусторонние голоса, а сама баба Дуня козу кликала.

Максимыч сидел как оплеванный.

— Одного не пойму, — сказал тогда Пал Палыч, — кому понадобилось могилу попа раскапывать? Сволочи.

— Кому, кому, — оживился старик, — приезжим. Кому ж еще. Они там наверняка икону искали. Неспроста, ох, неспроста они тут появились. И Куделин поэтому бродит.

— Да брось ты, Максимыч, свои басни, — рассердился теперь Пал Палыч. — Куделин, икона, скажи еще, что они тут клад Наполеона ищут. Говорил же тебе Егор — реставраторы приехали, потому что роспись в церкви хотят сохранить, она какая-то ценная очень.

— Это все для отводу, — не унимался неутомимый спорщик Максимыч, — для отводу глаз. Чтобы никто не прознал, что они ищут. А они икону ищут, вот и Куделин бродит. Почуял недоброе дело и бродит…

— Тьфу, — прервал его полковник, безнадежно махнув рукой. — Вот заладил. Да когда это было? Да про твою икону уже забыли все давно. Забыли, Максимыч! Сейчас не те времена. Люди без всяких икон деньги делают, а ты все еще в прошлом веке живешь!

Старик обиделся.

— Ладно, Павлик, — сказал он, поднимаясь из-за стола, — я пойду. Я старый, ваше дело молодое, что я мешать буду?

— Сиди! — Полковник обхватил старика своими ручищами и усадил обратно. — Сиди и не обижайся. На вот еще чаю выпей. Светка, налей ему свежего. И вот колбасу ешь. Водки сегодня не будет, последнюю на растирку Шерлока Холмса извел, а чай пей и колбасу ешь, нам без тебя скучно.

Хоть и грубовато извинялся Пал Палыч, но Максимыча это успокоило, и он остался.

Разговор свернул в мирное русло. Я до-рассказал, как сидел в яме-могиле, как встретил там Ганнибала и как пытался оттуда выбраться. Рассказал я и о том, как меня коза с бабой Дуней напугали, тут уж все надо мной повеселились. Загадкой в этой истории оставалась курточка Ганнибала. Светка ее сняла и сожгла в печке, а зря, я ведь толком не рассмотрел, из чего она была сшита. И я уже знал не только из книжек, что для любого расследования мелочи — самое важное дело. А мне еще многое оставалось неясным. Светка утверждала, что на курточку пошла чья-то старая трикотажная кофта, вроде спортивной. И на том, как говорится, спасибо.

Потом вспоминали, как хватились меня под утро, как искали по Ворожееву, как Светка услышала мои вопли и как Пал Палыч лазил за мной в могилу.

Когда все темы для воспоминаний были исчерпаны, Максимыч собрался уходить.

Провожать его сегодня не было нужды, и Пал Палыч остался дома. Максимыч уже вышел за порог, и полковник, проводивший его до дверей, вернулся и сел за стол, как дверь из сеней снова приоткрылась и в щель просунулась голова нашего гостя.

— Приезжие икону ишчут, — сказала голова, — а Куделин ее стерегет.

Оставив за собой последнее слово, Максимыч наконец удалился.

— Вот старый хрен! — любовно напутствовал его Пал Палыч. — Все у него в голове перемешалось.

Но я на этот раз не был так уж согласен с полковником. Разрытая могила протоиерея Михаила и исчезнувшая икона ложились в одну обойму. Однако свои предположения решил до поры хранить при себе.

Вслед за Максимычем убежал и Вовка, который вел себя в этот вечер неестественно тихо. Видно тоже переживал, что завтра его не берут на охоту.

Пока мы со Светкой мыли посуду, Пал Палыч под нашими завистливыми взглядами осмотрел и проверил одно из своих ружей, набил пояс патронами всех мастей, прицепил охотничий нож, найденный дядей Егором в снегу на краю могилы, и стал готовиться ко сну. Ему-то завтра охота предстояла, а нам было строго наказано из дома не отлучаться.

"Ну, это мы еще посмотрим", — подумал я, укладываясь спать опять на раскладушку.

Часть вторая ОХОТА НА БЕСОВ

Глава VIII ТАЙНА ОБОРОТНЕЙ

Меня разбудила Светка. Она шастала по комнате, чем-то гремела на кухне. Открыв глаза, я увидел, что уже рассвело и Светка одевается, чтобы выйти на улицу.

— Ты куда? — спросил я.

— Дядя Паша, уходя на охоту, просил в магазин сходить, в Андреевку. У нас хлеб кончился.

— Я с тобой, — сразу вскочил я.

— Тебя велено не брать, — отрезала Светка, — мы с Вовкой идем, он там все и всех знает.

— Что за чушь?! — возмутился я. — Почему это я буду сидеть дома? Фигня какая!

— Ты же еще вчера лежал в постели, — попробовала убедить меня Светка.

— Не вчера, а позавчера, так что нечего тут…

Я слез с раскладушки и стал одеваться.

— Ну, Саш, — перешла на просительный тон Светка, — меня Палыч ругать будет.

— А ты ему ничего не говори, вот он и не узнает.

Поняв, что спорить со мной бесполезно, Светка смирилась. Мы вместе вышли на улицу. Правда до этого попили чая.

Легкий морозец все еще держался. Интересно, думалось мне, сколько это протянется, ведь только начало ноября. Наверняка все это развезет, вот только когда?

По дороге мы зашли к Кулешовым, и к нам присоединился Вовка. Вернее, в дом заходила Светка, а я ждал их на улице, укрываясь за забором, меня ж вроде как не было, я ж должен был дома остаться. Прождал я их под забором прилично. Зато Вовка вытащил мне кусок пирога с малиновым вареньем, который испекла его мама. Оказывается, она их и задержала — заправляла на дорогу пирогом с чаем, а этот кусок велела передать мне, чтобы я дома один не скучал. Ну да я и не скучал, и пирог получил.

Пирога хватило как раз до конца Ворожеева.

— Зайдем, — предложил я, увидев впереди стены старой церкви.

— Знаешь что, — запыхтела Светка, — хватит. Это уже наглость!

— Гляди, гляди — приезжие, — перебил ее Вовка.

И правда, в церковь входили, вернее лезли через окно, два мужика, и один из них в той самой синей куртке, которую я прошлый раз успел приметить.

Больше я уже никого слушать не собирался, а сразу рванул к церкви, чтобы посмотреть, что они там будут делать. Светка даже окликать меня не стала. Я с ходу подпрыгнул и, навалившись животом на подоконник, просунулся внутрь церкви. Там никого не было…

Это так меня ошарашило, что я чуть не выругался в храме, пусть даже и разоренном. Еле удержался, увидев прямо у себя перед глазами картину Страшного суда На сей раз я действовал предусмотрительнее. Соскочив внутрь, я обежал все возможные выходы из церкви через другие окна и полузаваленный придел. Нигде не было свежих следов на снегу, никто из церкви этими путями ни сегодня, ни в ближайшем прошлом не выходил. Я выскочил на улицу — здесь вообще никого не было, даже Светки с Куличиком. Видать, Светка, рассердившись на меня, утащила Вовку в магазин. Я ничего не понимал. Куда деваются приезжие в церкви?

И тут меня осенило! Если люди вошли в церковь и никто обратно не выходил — значит, они все еще там! Значит, где-то есть потайная дверца, ведущая в не известное никому помещение. И скорее всего это помещение находится под землей, а где же еще ему находиться, если все остальные места в этой церкви всем доступны, даже то, где был когда-то алтарь. Я решил как следует полазить по этим развалинам и обязательно найти вход в подземелье, только сделать это тогда, когда там заведомо не будет приезжих. А пока я побежал догонять Светку и Куличика.

Нагнал я их уже на полпути к Андреевке, в поле, как раз неподалеку от коровника, свет которого мы в ту жуткую ночь после свидания с духом Куделина приняли за какое-то зловещее видение.

Светка шла молча, а Куличик чуть приотстал от нее и спросил:

— Ну, чего они?

— Ничего, — ответил я.

— Есть они там или нет? — настаивал Вовка.

Я замешкался с ответом, не решив еще, что соврать,

— Ага, — обрадовался Куличик, — я тебе говорил, нафик, что они оборотни,

— Да там они, там, — усмехнулся я его радости, — в церкви. Нет никаких оборотней, я их тайну открыл.

— Какую тайну? — опешил мой собеседник.

— Всему свое время, — еще более озадачил его я.

Вовка разочарованно промолчал, и мы продолжили путь к Андреевке.

В магазин мы сходили успешно, а на обратном пути, когда уже сворачивали с дороги к Ворожееву, столкнулись с приезжими, возвращавшимися из церкви в свое временное жилище.

— Здоровоэ ребята, — приветствовал нас шедший впереди владелец синей куртки.

Мы тоже поздоровались.

— Вы в церковь не лазили? — поинтересовался он.

— Нетэ — соврал Куличик.

— Я лазил, — не стал прятаться я.

— А котенка там не подбирал?

— Какого?

— Черненький, худой, в курточке.

— Это мой котенок, — вступила в разговор Светка — Он от меня дней десять назад удрал. Мы за ним сюда и приехали.

— Говорил я тебе — не здешний, — обернулся человек в синей куртке к своему товарищу, который был пониже, но пошире в плечах.

— Мы его тут в церкви подкармливали, — продолжал приезжий, уже опять обращаясь к нам. — И курточку смастерили из моей старой олимпийки, а то он уж мерз больно, тощий. Это что за порода?

— Египетская.

— Ну, тогда ясно, африканец, у них там жара. Привет ему от нас передайте.

Мы распростились и отправились по домам. Я мучился тем, что упускаю благоприятный момент обследовать помещение церкви на предмет входа в подземелье, но решил пока ничего не открывать своим товарищам. Время до отъезда у меня еще было, и я отложил поиски потайного входа до другого удобного случая.

Домой мы успели вовремя, дотемна и до прихода охотников. Светка едва начала стряпать, как появились и они.

Пал Палыч и дядя Егор вернулись с охоты недовольные, если не сказать злые. Понятно, что с пустыми руками. Валили все на племянника Егора Дмитриевича и его приятеля.

— Я с ними больше не пойду, — распалялся Пал Палыч, — они здесь никаких мест не знают. И что ты дал им нас уговорить, сидели бы сейчас с трофеями.

— Ничего, Паш, — успокаивал его дядя Егор, — завтра свое возьмем, на енота пойдем.

— На енота надо с собаками идти, а Светка даже Ксюшу не взяла. Как бы она пригодилась.

— Одна такса погоды не сделает, — г резонно возражал местный охотник. — Мой Байкал тоже для такой охоты не годится. Но ты ведь привез, что обещал.

— Это да, это да, — соглашался дядя Паша. — Хотите, вместе с нами завтра на енота пойдем? — неожиданно предложил он нам, как видно, позабыв уже мои похождения. И я, и Вовка, конечно, согласились, а Светка ничего не ответила. Она только вдруг спросила:

— Дядя Егор, а какая у вас сейчас собака? У вас ведь вроде пса по-другому звали — Карай.

— Карая уже нет. Помер от старости прошлым годом. А пес был отличный. Такого уж не будет. Я с ним много на охоту ходил, на любого зверя был пес. И сторож хороший. Все умел, даже тапочки приносил.

— Да он Егора от кабана спас однажды, — вмешался Пал Палыч.

— Было, — согласился Егор Дмитриевич.

— Расскажите, — допросила Светка, накрывая нам на стол.

— А что там рассказывать. У меня тогда карабин "Кабан" был, я с ним на кабана и пошел. А в этом карабине при стрельбе, когда затвор передергиваешь, патрон часто наперекосяк идет и клинит. Вот так и случилось, когда я зверя подранил и он на меня попер. Я затвор передернул, а патрон заклинило, а кабан прет. Я уж думал — все, да Карай на нем, как черт, повис. Дал мне время. Я патрон выбил, новый в ствол дослал и выстрелил, вот и все. Но Караю здорово тогда досталось, я ему потом бок зашивал.

— А кроме кабана, — спросил я, — на кого вы с ним охотились?

— Да на кого угодно. На глухарей, уток, зайцев. На лису бывало. Ну на все, что тут водится в лесу. С хорошей лайкой на кого хошь ходить можно, даже на лису. Вот только барсук, енот — тут терьеры нужны.

— А медведи здесь есть? Водятся? — спросил опять я, мне тогда страшно хотелось увидеть какого-нибудь дикого зверя прямо в лесу, на природе, а не в зоопарке.

— Говорят, один заходит в область, со стороны Костромской, а так нет. По медведям у нас Пал Палыч специалист, он в охоте на медведя участвовал.

— Дядя Паш, это точно? — округлила свои серо-зеленые глаза Светка.

— Однажды было.

— Так что ж ты не рассказывал?

— Ну, хочешь, сейчас расскажу. Желание услышать рассказ про охоту на медведя было поддержано всеми. Светка даже поскорее налила Пал Палычу свежего чая. Тот отхлебнул немного и начал.

— Я тогда служил на севере и ездил по заставам. Случилось мне жить целый месяц на заставе подле одного села у самого Белого моря, почти на Полярном круге. И вот когда я там жил, по селу стал шастать ночами медведь-шатун. Тем временем стояла поздняя осень, ну как сейчас. Зимой-то там темно круглые сутки, а тогда еще днем светло было. И медведя по свету не видели, но ночами он меж домами прогуливался, оставлял на снегу следы под окнами. А ему в это время уже спать полагается, но этот не ложился. То ли не наелся на зиму, то ли залег уже, а его кто-то поднял. В любом случае плохо дело — шатуны очень опасны. Но этот шатун до поры никого не трогал, даже собаки еще ни одной не задрал. И ходил по селу, как я уже говорил, ночью, когда люди спят. Но бабы все равно боялись. Ну, как выйдешь ночью по какому-то делу, а он тебя и задерет, или сам зверь удумает куда-нибудь залезть. Короче, упросили они мужиков медведя того застрелить. А мужики там все охотники, других нет. На медведя собралось идти чуть ли не все мужское население этого села во главе с председателем местного колхоза. Только всем Игнатьич идти не позволил, отобрал самых лучших и нас с капитаном позвал.

Сначала мы в сельсовете составили план, по которому собирались охотиться. Решили зверя заманить на рыбный склад, где кучей лежала мороженая навага, выловленная колхозниками, и стояли бочки с соленой горбушей, семгой, зубаткой и всякой другой рыбой.

Ох, семга у них хороша! Я такой больше нигде не то что не ел, даже не видел. Особенно малосолка. К зиме-то она уже не та, но все равно вкусная.

— Дядя Паша, дядя Паша, — перебила кулинарные воспоминания полковника его племянница, — ты давай не про семгу, а про медведя рассказывай.

— Так ведь медведя-то в рыбный склад заманить решили, а там семга. Вот я и говорю, уж больно хороша рыба. Она-то во всем и виновата. На склад мы пришли заранее, еще вечером, часов в одиннадцать, и двери склада, а они там широкие, трактор входит, оставили открытыми, ну, чтобы медведь рыбу учуял. На улице уже стоял мороз, на складе тоже. Все охотники, даже вместе с собаками, в помещении, где сторож сидит, сгрудились, и под семгу председатель водки поставил. Я же говорил, хороша у них семга. А народу-то много, закуска быстро идет. Одна рыбина кончилась, председатель колхозника на склад за следующей послал. И эту прикончили. Он его опять за рыбиной гонит. И так, не помню уж на какой по счету рыбине, тот, что на склад-то за семгой ходил, возвращается и еще одну за хвост держит, да и говорит: "А медведь-то там уже давно ест". Тогда, значит, запустили на склад собак. Медведь сразу на улицу выскочил и там всех собак разогнал, все разбежались. И сам тоже по улицам села рванул. Все, все собаки поотстали, лишь одна маленькая такая шавочка, — Пал Палыч наклонился со стула и показал ладонью от пола рост собачки (у него получилось сантиметров двадцать), — только она за медведем стелется, и по ее лаю мы определяли, где медведь по селу бегает. А медведь бегает быстро, зверь очень подвижный. Там один по весне на мотоцикле повстречал в тундре медведицу с медвежатами. Так она метров двести за мотоциклом шагах в пяти сзади гналась. Он потом Богу молился, что не упал и мотор не заглох. Ну, и этот медведь тоже очень быстро по селу бегал. И все так, что не выстрелишь. Ко всему прочему, все же среди домов происходило. Да и только мы на лай прибежим — все, шавочка уже на другом краю села лает. В конце концов все устали, надоело, перед сельсоветом встали и начатый на складе разговор доканчиваем.

Тем временем по улицам села шли еще два охотника-ненца. Вылки их фамилия. Село-то все русское из староверов, там всего три фамилии, да еще эти Вылки из ненцев. Ну, они были ненцы оседлые, уже обрусевшие, издавна в селе жили на окраине. В избах все, как русские. В колхозе работали.

Эти двое тоже с нами на медведя пошли, и от общей массы отбились, когда по селу за зверем бегали. Все уже охоту бросили, а эти не могут — ненцы.

А ненцы охотники хорошие. Они зверя навскидку бьют и почти без промаха. Нам, русским, нужно к прикладу приложиться, прицелиться, а ненцы как будто чуют, откуда зверь выскочит или птица вылетит. Как увидят, так сразу и стреляют — и почти наверняка.

И вот на этих двух Вылок мишка и выскочил. У них и было-то всего одно ружье с одним патроном. А мишка на них и внимания не обратил, мимо бежал по другой стороне улицы. Ну, будет в таком случае нормальный человек в медведя стрелять? Но у ненцев охотничья кровь. И тот из Вылок, что помоложе был, сразу медведю в бок единственным выстрелом и закатал. Мишке стало больно, он взревел, развернулся, да на обидчика — и подмял его под себя. А второй ненец, Александр Петрович, тот вообще был старенький, слабосильный, лет шестидесяти. У него и вовсе ружья не было. Сначала не знал, что и делать. Но видит, как медведь его родственника ломает, жалко родственника. Думал, думал, вытащил из кармана перочинный ножик да и прыгнул на зверя сзади верхом. Старик и весом-то был, как куропатка, медведь его даже не почувствовал. А Александр Петрович стал ему, сидя верхом, ножиком промеж ушей тыкать. Тыкал, тыкал, медведю стало больно, он его скинул и убежал.

Старик своего помятого родственника поднял, и они поковыляли к колхозному правлению, а там мы как раз стоим, все еще охоту обсуждаем на площади. Ненцы подошли и встали рядом. Андрей Петрович в общий разговор вступает: "Мы, сама, говорит, шли, так медведь-то на нас выскочил". Ему в ответ все смеются. А Петрович продолжает: "Медведь, говорит, мимо бежал, а он в него из ружья выстрелил". Все знали, что у них был один патрон — опять смеются. Ну, никому в голову не приходит, что можно — с одним патроном — медведю в бок стрелять. Посмеялись и дальше болтают, о ненцах забыли уже. Тут этот молодой, которого медведь мял, голос подает: "Сама, вызывайте вертолет, медведь мне, сама, руку и ногу сломал". И тут же валится к нашим ногам без сознания.

— Дядя Паш, — перебила тут рассказчика его племянница, — а "сама" — это кто? "Самой" он кого называл?

— Сама — это вообще никто, — смеясь, ответил Пал Палыч. — Этим словом на севере Архангельской области местные целых два слова заменяют. Сама у них значит "это самое" и когда они говорят, то в каждой фразе эту саму вставляют и к месту и не к месту, особенно под хмельком. Ладно, дальше.

Как помятый медведем ненец упал, тут уж все всполошились. Вертолет вызвали, Вылку в райцентр увезли, в больницу. Он там поправился.

— А медведь? — не утерпел Вовка.

— А медведя потом в речке нашли, что через село течет, его туша у берега лежала. Мужики говорили, он речку переплывал, а там устье, река в море впадает, и вода в ней в этом месте уже соленая, потому и замерзает поздно — приливы, отливы. Вот, говорили мужики, вода медведю через дырку от пули в нутро попала, и там солью все сожгло. Вот он и помер.

Я то думаю, что просто пуля ему какой-то жизненно важный орган задела, — закончил свой рассказ полковник.

— А собачка куда делась? — спросила жалостливая Светка.

— Какая собачка? — удивился Пал Па-лыч.

— Которая за медведем бегала.

— Ах, эта. Отвязалась где-то, отстала и домой пошла. Что ей будет?

Светка перевела дух, успокоенная тем, что хоть это животное не пострадало.

Рассказом о медвежьей охоте закончился еще один наш вечер в Ворожееве. Егор Дмитриевич ушел с Вовкой домой. А мы укладывались спать, каждый со своими мыслями. Я все прикидывал, как бы и на охоту на енота сходить, и в то же время в церковь забраться — поискать там вход в подземелье.

Глава IX НОРА ЕНОТОВ И ПОДЗЕМЕЛЬЕ ПРИЗРАКА

Вообще-то я не охотник. Мне зверей убивать жалко. Вот рыбалка — это мое дело, хотя одно время я и рыбу ловить бросил. Как представлю себе, как ей больно крюком за губу, даже немного стыдно становится, и червяку небось тоже не сладко. Но потом как-то я с этим смирился и рыбачу по-прежнему, а вот на зверей и птиц не могу и не хочу охотиться, ближе они нам, наверное, чем рыбы.

Теперь-то я уже знаю, что многие люди просто не понимают мучений животных, для них это скот, и все. Охотники тоже люди очень разные. Много хороших людей любили охотиться. А для некоторых это просто часть жизни или хлеб насущный. Кстати, такие охотники не станут для удовольствия убивать. По крайней мере я так думаю. Но есть, конечно, и другие…

Как бы то ни было, а я не охотник. Но в тот раз меня ужасно тянуло пойти на охоту вместе со всеми. Хотя я и боялся, что мне жалко будет енотов, если Пал Палыч с дядей Егором до них доберутся, но увидеть диких зверей в лесу тоже очень хотелось.

Вышли мы поздновато, около половины десятого, но до леса было совсем недалеко. Светка осталась дома, я и не сомневался, что она так поступит. Зато дядя Егор взял с собой Вовку.

Вот мы и в лесу. Тишина стояла даже не деревенская — только снег тихонько похрустывал под нашими подошвами да редкие барабанные дроби дятла нарушали полузимний покой.

Дяди Егоров Байкал утек сразу куда-то вперед и мелькал где-то там меж стволов и подлеска, изредка возвращаясь назад — проверить, все ли в порядке, и показать себя хозяину. Пал Палыч и Дядя Егор разошлись немного в стороны и двигались молча, не снимая с плеч своих ружей. Мы с Вовкой шагали за ними в некотором отдалении, тихонько переговариваясь. Я очень скоро понял, что Вовку на охоту берут редко, и он знает об этом занятии не многим больше моего. Но вообще он был напряжен, сосредоточен и всматривался в лес, явно выискивая зверя. Порой он указывал рукавицей на снег, где в разных направлениях разбегались многочисленные дорожки всевозможных следов. Вовка показал мне среди них след енота, но большинство отпечатков было для него китайской грамотой, впрочем, и для меня тоже.

Так мы углублялись в лес минут сорок, а то и больше. Потом присели отдохнуть на поваленном дереве. Пал Палыч слазил в армейский вещмешок, висевший у него на свободном от ружья плече, и все мы выпили по стаканчику горячего чая из термоса,

— Зверья здесь полно, — вполголоса произнес Палыч, — надо только не ходить по лесу, а сесть под дерево и подождать молча, не двигаясь, минут двадцать. Тогда они вылезать начинают. Сначала мышки выбегают, потом еще кто-нибудь, но обязательно кто-нибудь прибежит или прилетит… В молодости я здесь много так настрелял.

Однако затаиваться мы не стали, а целенаправленно двинулись дальше, к тому месту, где, по уверениям дяди Егора и Пал Палыча, нас ожидала охота на енота. Вскоре мы вышли на широкую безлесую прогалину, которая завершалась шишкой заснеженного невысокого холма на фоне темнеющего за ней следующего участка леса. Поднявшись на верхушку холмика, я действительно убедился, что вся она изрыта норами. Мне стало ясно, что мы достигли цели нашего путешествия. Правда, немного смущало то, что как раз вокруг этих нор и не было видно ни одного следа, но Пал Палыч уверенно скинул с плеча вещмешок, опустился возле него на колено, и я понял, что охота состоится.

Байкал тоже прибежал и с дурашливой физиономией наблюдал за нашими действиями. Потом он подскочил к одной из широких дыр, чернеющих в снегу, и стал сосредоточенно ее раскапывать, периодически побрехивая в нору или на воздух.

— Чует, — многозначительно кивнул на пса Пал Палыч. Дядя Егор ничего ему не ответил, видимо, считая, что молчание — знак согласия.

Тем временем Пал Палыч достал из вещмешка две шашки, как он сказал, с полицейским газом. Этим газом он и собирался выкуривать енотов из норы. Свершив все необходимые приготовления, полковник попросил нас с Вовкой отойти немного назад, подальше от разверстых в снегу входов в жилище енотов. Так он заботился о нашей безопасности и освобождал поле для стрельбы, которая могла начаться, если бы еноты появились наружу.

Дядя Егор оттащил неутомимого Байкала за ошейник и взял его на поводок. Все были готовы к главному действу.

Пал Палыч запалил шашку, решительно подошел к норе и сунул туда руку, чуть ли не по плечо. Затем быстро отбежал на несколько шагов.

Видимо, еноты не живут в плохо проветриваемых помещениях, по крайней мере в этой норе тяга была превосходная. Дымина клубами повалил наружу и все в нашу сторону. Первым смекнул суть дела полковник, ни слова не говоря, он развернулся и ломанул мимо нас, придерживая на ходу свою ушанку. Мы последовали его примеру. Бежать пришлось метров семьдесят, но все равно всем досталось. Пал Палыч отстал и доковылял к нам последним, задыхаясь, кашляя и утирая слезы.

— Хорошо, что не иприт, — произнес он, откашлявшись.

— А что такое иприт? — спросил Вовка.

— Есть такое боевое отравляющее вещество кожно-нарывного действия, — пояснил полковник.

Мы дождались, когда дым развеяло ветром, и поспешили посмотреть на результаты. Пал Палыч опять отстал. Обернувшись, я заметил, что он сильно хромает.

— Пал Палыч, что случилось? — остановился я.

— Ничего, ничего, когда бежал, ногу подвернул.

Ни енотов, ни даже их следов у нор на холме не было.

Охота закончилась, мы возвращались домой не в лучшем настроении все, кроме меня. Я был доволен, что еноты не пострадали и сам прогулялся неплохо. Жаль только, что живых зверей я так и не увидал. Ну да впереди было у нас еще трое суток каникул, и я надеялся еще сходить на охоту. Вот только как Пал Палыч будет охотиться? По мере приближения к Ворожеева он хромал все больше, и мы не раз останавливались отдыхать.

— Да-а, — сказал на одном из таких привалов дядя Егор, — не везет нам, Паша. И тетка Дуня осталась с носом.

— А что такое? — поинтересовался полковник, потирая поврежденную конечность.

— Да она меня просила капкан на енота поставить, зверь к ее уточке да курам подбирается. Следов много вокруг дома. А я капканов не держу, жестокое это дело зверя в капкан ловить. Обещал ей енотов другим макаром извести. Да вот не вышло.

— Фигня это, — заметил Пал Палыч. — Что, тут одна нора на весь лес, что ли? Вон следов сколько.

Следов на снегу действительно было много.

Охота на некоторое время отвлекла меня от моих мыслей о церковном подземелье, но на подходе к Ворожееву, на том же месте, что и вчера, мы опять повстречали приезжих" Видимо, они опять возвращались из церкви.

— Как охота? — после дежурных приветствий поинтересовался уже знакомый мне "оборотень" в синей куртке.

— Да лося завалили и двух кабанов, — отозвался Пал Палыч.

— Где же туши? — удивился приезжий.

— Съели, — объяснил дядя Егор.

— Поня-атно, — приезжий заулыбался. Я стоял и внутренне сокрушался, что упускаю еще один благоприятный момент для обследования церкви, но о том, чтобы отстать и задержаться с этой целью, нечего было и думать. Пал Палыч спешил домой, насколько позволяла ему больная нога.

Дома мы со Светкой аккуратно стянули сапог с ноги Пал Палыча. Лодыжка у него уже распухла.

— Ерунда, — хорохорился он, — простое растяжение связок.

Пал Палыч когда-то в молодости, еще до того, как угодил в вооруженные силы, окончил медицинский институт и, конечно, разбирался в травмах.

— Дня через три буду ходить, — утверждал он, — но завтра придется полежать. Сашок, принеси с улицы снега, приложим к больному месту. А ты, Светик, завари нам чаю покрепче.

Сбегав на улицу, я принес полную миску снега. По возвращении я застал полковника отчитывающим свою племянницу.

— Ну о чем ты думала, — выговаривал он раздраженным тоном. — Кто теперь в магазин попрется? Что нам теперь, без чая сидеть?

— В чем дело? — поинтересовался я.

— Чай вы вчера не купили? Не купили, — спрашивал и сам же отвечал Пал Палыч. — Если уж ты у нас тут за хозяйку, — обращался он уже опять к Светке, — так и следи за всем.

— Ну я забыла, — оправдывалась Светка.

— Заб-ы-ыла, — передразнил ее дядя. Настроение в связи с травмой у него было не очень-то.

— Давайте я сбегаю, — обрадовался я. В голове моей тут же созрел хитрый план. Ведь идти-то к магазину опять мимо церкви.

— Куда? Сиди. Устал на охоте. Да и вообще хлопот с тобой потом не оберешься, опять в какую-нибудь могилу полезешь.

— Да не полезу я больше никуда, — соврал я. — Мне больше не хочется с привидениями и покойниками знаться.

— Пусть сходит, дядя Паша, — вмешалась и Светка. — Без чая действительно плохо.

— Ладно, иди, — видимо, взвесив все "за" и "против", после некоторого молчания согласился полковник. — Только я тебя прошу: туда и обратно, никуда не сворачивай.

Я еще раз пообещал не лезть ни в какие могилы, получил от Пал Палыча деньги, снова оделся и отправился в магазин.

Чтобы выиграть время на поиск подземелья, до церкви я бежал бегом, не останавливаясь. Мои ожидания оправдались: заглянув в окно, я убедился, что внутри никого нет. Но надо было спешить, приезжие могли и вернуться. Я быстро вскарабкался на подоконник и прыгнул внутрь.

Опять меня обволокла со всех сторон тишина заброшенного храма. Потрескавшиеся от времени и подпорченные сыростью, но такие живые лица молча взирали на меня со стен. Некоторое время я опять рассматривал старинные росписи. Однако надо было искать вход в подземелье.

Я понимал, что могу заниматься этим очень долго и безрезультатно, недаром ведь местные ничего про этот вход не знают. Однако я надеялся найти какие-нибудь следы или приметы, оставленные приезжими, и использовать их в своих поисках.

Чутье меня не подводило. На полу было немало снега, нанесенного на пол храма сапогами приезжих. Был здесь, конечно, снег и от наших сапог, ведь мы сюда лазили со Светкой и Вовкой. Но я искал такое место, где снегу будет особенно много. Вскоре я нашел площадочку, где его было побольше, чем в других местах церкви, — рядом с картиной Страшного суда, перед узенькой лестницей, ведущей на небольшое возвышение, где, видимо, когда-то стояли певчие. Больше того, снег был в этом месте какой-то грязный, перемешанный с кирпичной пылью, но никакой дверцы или люка нигде не было заметно. Я обошел возвышение — безрезультатно. Тогда я поднялся на него и тоже ничего сначала не заметил, но когда уже собирался спускаться обратно по узенькой лестнице, то обратил внимание на довольно большой кусок фанеры, валявшийся на церковном цолу, в углу за возвышением. Мое внимание привлекло то, что рядом как раз находилось окно, на котором еще сохранилась металлическая решетка. Однако эта решетка никак не мешала проникновению внутрь снега, и его нанесло сюда ветром изрядно — у окна снег лежал целой горкой. А вот на листе фанеры его не было вовсе, да и у края листа он был утоптан ребристой подошвой. Я поспешил спуститься с клироса, так, кажется, называется в церкви место для певчих.

Под фанеркой оказался все тот же обыкновенный пол, только гораздо чище, чем в остальных местах церкви. Он был покрыт плитками из какого-то камня, одна из плиток казалась особенно чистой и имела глубокие щели по краям. Я достал из кармана свой любимый перочинный ножик с эмблемой швейцарской армии — маленьким серебряным арбалетиком. Его подарил мне отец как-то в день рождения. Ценен этот нож тем, что не был подделкой, которыми торгуют чуть ли не в каждом втором московском ларьке, а изготовлен из настоящей швейцарской нержавеющей стали. Я просунул его лезвие в щель с краю плитки и попробовал ее поддеть. Плитка поддалась, я ее вынул и увидел массивное железное кольцо. Сомнений почти не оставалось, здесь должен был быть люк, ведущий в подземелье.

Ухватившись за кольцо, я что было силы рванул его и едва не полетел вверх тормашками, так легко распахнулась крышка люка. Но, что меня поразило, — без малейшего скрипа, а ведь мы-то с Вовкой и Светкой слышали тогда скрип, исходящий из церкви и даже какое-то уханье. Да и вообще было странно, что петли за столько лет не заржавели. Впрочем, я вспомнил, что приезжие исчезали в церкви тоже беззвучно. Загадка скрипов оставалась нераскрытой.

Передо мной зиял ровный черный квадрат входа, ведущего куда-то вниз. И тут я сообразил, что не взял с собой фонарик.

Экая досада! Но отказаться от посещения подземелья я уже не мог и полез внутрь, ощупывая путь ногами и шаря в темноте руками. Оказалось, что вниз ведет удобная лесенка. Скоро я достиг дна и, ощупав вокруг себя пространство, убедился, что нахожусь в конце узкого коридора, заканчивающегося здесь тупиком. Коридор был в то же время настолько высок, что я легко мог передвигаться по нему, даже не склоняя головы.

Прежде чем двигаться дальше, я вылез обратно на Божий свет и, вставив на место плитку, вновь нырнул в подземелье, потихоньку притворив за собой крышку люка, на тот случай, если кому-нибудь вздумается заглянуть в это время в церковь, хотя это было и маловероятно.

Спустившись второй раз, я двинулся в полной тьме по коридору. Вот это была темнота так темнота! Темнее, чем в ту ночь на кладбище, когда я свалился в разрытую могилу. Как я жалел, что не взял с собою фонарика! Подземный ход оказался на удивление длинным. Я все шел и шел и не имел ни малейшего понятия, куда ведет этот ход и чем он закончится. Тут я вспомнил, что в прошлые времена был обычай делать в подземельях ямы-ловушки для непрошеных посетителей. Испугавшись, я пошел еще медленнее, тщательно ощупывая перед собой вытянутой ногой дорогу и несколько раз пробуя пол на прочность, прежде чем делал следующий шаг. Одну руку я выставил вперед, чтобы ни на что не наткнуться, а второй опирался на стенку и пришел к выводу, что стены подземелья выложены кирпичом. А коридор все не кончался. Мне казалось, что я прошел уже не одну сотню метров, когда уткнулся, наконец, вытянутой перед собой рукой в холодную, шершавую твердь.

Я стал топтаться на месте и шарить вокруг руками в поисках продолжения пути. Направо от меня стены не оказалось. Потеряв на мгновение осторожность, я шагнул туда, споткнулся и грохнулся, больно ударившись косточкой под коленом. Растерев упгибленное место, я понял, что лежу на каменных ступеньках еще одной лестницы.

Поднимался я по ней на карачках, пока опять не уткнулся в очередную твердь. Я ощупал препятствие руками. Стенка была очень холодной и достаточно гладкой. Кирпичи в ней не прощупывались. Я поднялся на ноги и уперся в эту стену обеими руками. Стена вдруг поехала куда-то вперед, и я почти ввалился в новое помещение. Эта, дверь-тоже отворилась предо мной почти без звука. Но куда я попал? Я долго не мог определить этого, у меня только появилось ощущение, что здесь немного посветлее, чем было в коридоре. Тьма уже не казалась такой кромешной; поднеся к своему лицу руку, я видел ее очертания. Откуда-то сюда проникал слабый свет. Вскоре я определил и его источник: прямо передо мной, в некотором отдалении, просвечивался светлыми линиями прямоугольник. Я догадался, что это контуры двери, и хотел уже подойти к ней, как новое обстоятельство заставило меня замереть на месте.

Я услышал приближающийся неясный гул чьих-то голосов и шаркающих шагов, повторяющихся многократным эхом в подземелье. Эхо гуляло по коридору, который я только что за собой оставил, а вслед за эхом ко мне приближались люди.

Я всполошился и стал искать место, где бы укрыться. Глаза мои постепенно привыкали к слабому свету, просачивающемуся через щели. Мне показалось, что впереди и немного справа от себя я увидел очертание какой-то тумбы. Я отправился туда. Как я ни оберегался, но все-таки потерял тумбу из виду и нашел снова, лишь налетев на нее коленкой. Я присел и стал ощупывать тумбу руками — она была сделана из такого же холодного, как и все вокруг, камня. Голоса быстро и неумолимо приближались. И тут меня снова посетила удача: внизу тумбы я нащупал какую-то нишу, достаточно просторную, чтобы в нее можно было влезть ползком. Впрочем, просторная она была только относительно, я потратил много усилий, пока надёжно укрылся под тумбой. Мне пришлось повернуть голову на сторону и так вползать, изо всех сил цепляясь ладонями за пол и толкаясь ногами. А когда я все-таки втиснулся, то уж повернуться там не мог никоим образом. Однако выбирать! было не из чего и некогда.

— Нет никого. Но кто-то здесь был, я тебе говорю точно.

— Да кто был? Никого тут не было.

— А кто фанерку отодвинул?

— Да ты сам так жрать спешил, что забыл ее впопыхах прикрыть.

— Я точно помню, что положил фанеру на место.

— Да ла-адно. Он помнит! Когда ты жрать хочешь, ты вообще ничего не помнишь, к тебе тогда даже подходить-то опасно.

Такой разговор слушал я, лежа под тумбой. Свет от фонарика скользил иногда по полу, но из своего укрытия я не мог видеть даже ног вошедших. Однако я слышал, как эти ноги пошаркали к моей тумбе.

— Я боюсь, как бы сюда эти пацаны не залезли, — произнес тот голос, который подозревал, что я где-то рядом.

— Да ты что?! Это после того-то, как ты их сам из этого склепа напугал. Не-е, больше не сунутся. Ты только вспомни, как они орали. Их же словно ветром сдуло.

— А ты себя в детстве вспомни. Как мы с тобой школу подожгли. Как нас с тобой выгнали и как мы в Крым укатили. Вспомни, вспомни.

— Так то мы. Сейчас уже молодежь не та.

— Откуда ты знаешь?

— Жизнь у них другая.

— Ладно, пошли стенку простукивать, может, еще тайник найдем.

Шаги вновь зашаркали по полу склепа. Теперь уже от меня. Затем раздался гулкий металлический удар, видимо, распахнувшаяся дверь в подземелье ударилась о стенку.

— Икону бы найти, — донеслась последняя фраза удаляющихся приезжих. Я, конечно же, узнал их голоса. А эти последние слова заставили меня напрячься, я почувствовал, что в них, возможно, кроется разгадка всех чудес Ворожеева.

Полежав еще с минуту под неведомой тумбой, я стал потихоньку выбираться. А как только выполз, тут же начал поиски двери, которая привела меня из подземелья в склеп Куделина. Она оказалась в той стороне, где я ее и искал, только немного левее, чем рассчитывал. Теперь я радовался, что дверь открывается бесшумно, приезжие не могли услышать, что я собрался последовать за ними.

Уже спускаясь по лесенке, я услышал где-то впереди в коридоре отдаленное постукивание, словно кто-то ходил с колотушкой. Я догадался, что это приезжие простукивают стенку. Иногда между постукиваниями раздавались их голоса. Я тихо-тихо пошел в их сторону. Вскоре мне удалось приблизиться на такое расстояние, с которого я мог различать, о чем говорят эти искатели тайн подземелья. Разговор их касался все того же, очень интересующего меня, предмета, а говорили они приблизительно вот что:

— Да, может, давно уже нет этой иконы и в России-то, — горячился тот из приезжих, который вспоминал золотое детство.

— Ну да, нет, а где ж она? — возражав уже знакомый мне обладатель синей куртки.

— Продали за границу.

— Это во время войны-то?

— Ну, немцы вывезли. Или, может, ее укрывал кто-нибудь из деревенских, а потом, когда время прошло, куда-нибудь пристроил.

— Не-ет, Гарик, все это ерунда. Икона здесь, в Ворожееве. Я справки через архивы МУРа наводил, нет ничего об этой иконе. Как в воду канула с того дня. Икона в Ворожееве. Никуда она отсюда не уходила, иначе бы она обязательно где-нибудь всплыла. Не икона, так хотя бы камни из оклада.

— Не понимаю, почему ты так уверен в том, что икона никуда не уходила? Ее могли даже лет десять назад вывезти, когда деревня вымирала. Старики померли, а потомки икону в город увезли. Может, она и сейчас у кого-нибудь хранится, только не в Ворожееве.

— Если так, плохо дело. Тогда ее найти и с милицией было бы очень трудно, считай, что невозможно. Но я почему-то уверен, что она здесь. И очень может быть, что в этом подземелье — наверняка ее этим путем из церкви вынесли. Один тайник мы с тобой уже нашли, так что давай стучи, а то у меня времени мало осталось.

Искатели кладов вновь задолбили по стенке.

Я, собственно говоря, уже выяснил от них почти все, что только было возможно. К тому же надо было подумать и о своевременном возвращении домой, да еще с чаем. Так что мне надо было выбираться. Но как? Тот путь, которым я сюда пришел, перекрывали приезжие, а в мои планы вовсе не входила встреча с ними. И тут я вспомнил, как медленно распахнулась дверь склепа, когда мы увидели на его пороге псевдо-Куделина. Может быть, и я смогу ее открыть, если это так запросто сделал приезжий. Стараясь не шуметь, я заспешил в склеп.

Путь был мне уже знаком, но все равно трудно было идти в темноте. Хотя, конечно, теперь я двигался несравненно быстрее, по крайней мере, не опасаясь ям-ловушек. Вскоре я уже поднялся по лестнице и снова оказался в помещении склепа. Нигде не задерживаясь, сразу направился к светящемуся по периметру прямоугольнику. Хорошо, что на улице еще не стемнело, а то отыскать выход было бы гораздо сложнее.

Я подошел к двери и навалился на нее всей своей тяжестью, однако дверь не поддавалась. Я ощупал ее поверхность и обнаружил не то ручку, не то задвижку, на ощупь и не поймёшь. Я надавил на эту штуку, и она повернулась с негромким металлическим скрежетом. Тяжелая дверь тут же стала помаленьку открываться, в лицо мне ударил свет, не сказать, чтобы яркий, потому что было пасмурно, но после тьмы подземелья и он больно резанул меня по глазам.

Я вышел из склепа. Вот бы меня Максимыч увидел или Вовка, то-то было бы басен составлено. Теперь мне было очень смешно вспоминать наше бегство, когда мы столкнулись с живым привидением в лице одного из приезжих. Посмеиваясь, я оставил кладбище и припустил резвым шагом к магазину.

До Андреевки было километра три, не меньше, и времени у меня поэтому было достаточно, чтобы обдумать по дороге только что полученные факты. Теперь кое-что начинало проясняться, а что-то раскрылось полностью.

Я развенчал почти всю ворожеевскую нечисть. Мелкий бес оказался Ганнибалом, оборотни-приезжие никуда не исчезали, а просто укрывались в подземелье, дух Куделина — тоже один из приезжих. Оставались лишь некоторые непонятные мне на тот момент, но совсем незначительные факты. Например, что было причиной скрипа, скрежета и уханья, доносившихся из церкви и склепа Куделина? Особняком стояла баба Дуня. Хотя всем было ясно, что она в козу не превращалась, но ведьмаческая репутация старушки оставалась в силе для жителей Ворожеева. Догадывался я и о том, кто разрыл могилу священника: понятно, что это тоже сделали приезжие и все с той же целью. Утерянная икона — вот их главный интерес, а вовсе не росписи разрушенной церкви. За иконой в дорогом окладе с драгоценными камнями приехали они в эту глухомань. И могилу раскопали наверняка потому, что слышали одну из версий исчезновения образа, которую поведал нам со Светкой еще в день приезда старик Максимыч. Правда, он говорил, что сам не верит, будто икону похоронили вместе с протоиереем, но в то же время утверждал, что дядя Егор именно так и считает. Надо было расспросить Егора Дмитриевича, не рассказывал ли он приезжим свои соображения по этому поводу, когда подвозил их от Андреевки. Подтвердись и это мое предположение, тогда все расследование можно было бы считать завершенным… Если бы только я сам не возгорелся неодолимым желанием лично отыскать таинственную икону.

Чай я купил без проблем и даже конфет к чаю. Уже сильно смеркалось, и мне здорово повезло, потому что на обратном пути до коровника меня подбросил на "уазике" незнакомый мне шофер. Дорогой он расспрашивал меня, откуда я и зачем приехал. Я рассказал.

— Так это ты в могиле ночь просидел? — удивил меня вдруг вопросом собеседник.

— Да, — ответил я, поражаясь его информированности. — А откуда вы знаете?

— Я тут все знаю, полагается, — ответил он. — Ты смотри, поаккуратнее тут гуляй. У вас в Ворожееве опять кто-то по домам ночью лазить начал. Опять Егор видел следы их деятельности.

На прощанье мой подвозчик и попутчик велел передавать привет Пал Палычу. Я спросил от кого, он представился. Оказалось, что это сам председатель колхоза, решивший зачем-то посетить коровник, подвез меня до полпути.

Сэкономив время на возвращении, я решил забежать по дороге к Максимычу, попросить старика еще раз рассказать мне историю исчезновения иконы, авось вскроются какие-то новые подробности. И вскоре я уже стучался в двери дома с оторванными ставнями.

Мне долго не открывали, но я уже привык к этой особенности обитателей Ворожеева и был настойчив.

— Кто? — наконец прохрипел Максимыч с другой стороны двери.

"Дед Пихто", — захотелось ответить мне, но из уважения к старику я сдержался и отрекомендовался как следует. Максимыч отворил мне дверь.

Выглядел старик плохо. Щетина его еще более отросла, щеки еще больше пожелтели и ввалились, под глазами набрякли синие мешки.

— Что с вами, Петр Максимыч, вы плохо себя чувствуете? — спросил я, когда мы прошли в комнату.

Старик молча подошел к своему неприбранному ложу и тяжело опустился на одеяло.

— Конец мне скоро, — с мрачной убежденностью в голосе произнес он.

Подобные высказывания я от него уже слышал, так что особого беспокойства этот ответ у меня не вызвал.

— Да с чего вы это взяли? — спросил я. — У вас болит что-нибудь?

— Ничего не болит. Только… — Старик испуганно глянул на окно, а потом сразу на дверь и, сбавив голос еще на полтона, произнес: — Куделин ко мне приходил.

— Какой Куделин, куда приходил? — удивился я тем больше, что теперь уже точно знал, что никакого Куделина давно нет и быть не может.

— А вот ты послушай, Саша… — Старик немного наклонился в мою сторону и начал очередную из своих басен.

— Давеча, после того, как я у вас в гостях побывал, сижу я дома. И что-то плохо мне стало, скучно так на душе сделалось и душно, дышать нечем. Дай, думаю, выйду на воздух, пройдусь до Егорова дома, в другую сторону к церкви да кладбищу я по вечерам не хожу. Это только Евдокия ничего не боится, ну так она ведьма. Да ты туда бегаешь, но сам теперь знаешь, что с того приключается. Я бы вообще никуда не пошел, да уж что-то совсем дышать нечем стало и тошнит. Я и вышел.

Вышел, дверь за собой затворил, с крылечка спустился, подхожу к калитке, отворяю, а ОН ТАМ СТОИТ! — три последних слова старик произнес громким зловещим шепотом, глаза его при этом округлились и готовы были выскочить из орбит. Мне показалось, что даже редкие волосы на его голове приподнялись дыбом.

Я молчал, ожидая продолжения рассказа.

— Белый весь, — трясясь, продолжал Максимыч. — На меня смотрит, а лица-то и нет. Ни глаз, ни носа — ничего. Ровное лицо, как луна. Я вскрикнул, а дальше не помню. Очнулся у себя во дворе, лежу за калиткой на снегу. Вот так. Это Куделин за мной приходил. Помирать мне скоро.

— Бросьте, Петр Максимыч, — попытался я успокоить старика, — поживете еще. Нет никакого Куделина, я точно знаю. Помните, мы со Светкой и Вовкой тоже его вроде как выходящим из склепа встретили.

— Не говори, не говори, — испуганно замахал руками Максимыч.

— Так это никакой не дух был, — не сдавался я. — Это приезжие нас пугали. Я сегодня случайно их разговор подслушал, и они сами об этом говорили.

— Ох, Саня, — тяжело вздохнул больной старик, — кабы это так было. Да ведь тебе хоть кол на голове теши, ты все свое гнуть будешь. Гляди, доиграисся. Молчи уж лучше. Вот ты говоришь, нет его, а я сам видел. Стоит весь белый, и лица на нем нет.

Максимыч опять затрясся. Я понял, что мои объяснения бесполезны. Не мне, а ему можно было кол на макушке обтесывать.

— Вы что-нибудь ели? — спросил я вместо этого. — Может, чаю поставить?

— Не надо, — отвечал старик. — Ты лучше посиди со мной еще немного, а то одному страшно.

Я все-таки чай поставил. И старика напоил, и сам попил с дороги. Конфетами его угостил. Потом мне уж уходить надо было, а то Светка с Пал Палычем наверняка беспокоились.

— Петр Максимыч, может, со мной к нам в гости пойдете? — спросил я, одеваясь.

Но старик отказался. Я понял, что после того, как ему привиделся Куделин за калиткой, он просто на улицу выходить боится.

Дома меня уже ждали.

— Тебя только за смертью посылать, — сказал Пал Палыч. — Чай-то принес?

Я отдал Светке чай с конфетами и рассказал о своих дорожных встречах.

Пал Палыч в отличие от меня вовсе не удивился председательской осведомленности. Оказалось, что дядя Егор ездил в Андреевку сообщать о разрытой могиле священника. Он хотел привлечь внимание участкового. А недавно в Ворожееве появились следы взломов заколоченных, оставленных своими жителями домов.

— Обычная история, — подвел итог Пал Палыч. — Все время здесь кто-то в них забирается. Может, бомжи, а может, еще кто, но сообщать все равно надо. Только Егор уже проверял, нет там никого. Залезли и ушли. Дело обычное.

Затем я поведал о печальном положении Максимыча. Этот рассказ, как я и ожидал, взволновал Пал Палыча.

— Ах черт! — сокрушался полковник. — А я еще ногу подвернул, вся опухла. Я ведь и сам хотел сегодня к Максимычу заскочить. Он ведь к нам уж два дня не заходит. И вот, как на зло… — Пал Палыч указал рукой на перебинтованную ногу.

— Сань, сбегай еще раз, зайди к Егору, попроси его, пусть к старику заглянет.

Пришлось мне отложить ужин и опять идти на улицу. Выполнив задание Пал Палыча, я вернулся. И тут, после сытного ужина и после всех моих сегодняшних приключений и путешествий, я почувствовал себя таким уставшим, что смог только завалиться на раскладушку и вскоре заснул посередине интересного фильма.

Глава X МОЙ БЕС

Утром долго никому не хотелось покидать свои нагретые за ночь постели. А Пал Палыч если бы и хотел, все равно вряд ли смог бы это сделать. Нога в лодыжке у него опухла и местами посинела. Он кряхтел и постанывал, даже поворачиваясь с боку на бок. Я пользовался постельным покоем для своих размышлений.

Новый призрак Куделина, явившийся Максимычу, я списал на больное воображение старика. И теперь меня занимал совсем другой вопрос: куда исчезла икона? Чтобы в нем разобраться, необходимо было восстановить в памяти все россказни, которые я слышал по этому поводу. Хорошо, что моя память редко меня подводит.

Максимыч говорил, что икона исчезла из запертого на ночь храма. Самое логичное было предположить, что похитил или вынес икону кто-нибудь из его служителей. И если храм не отпирался, то этот "кто-то" проник внутрь только через подземный ход из склепа Куделина, потому что на окнах церкви в то время стояли решетки, они и до сих пор еще кое-где сохранились.

Конечно, отец Михаил мог знать о подземелье и даже наверняка знал. Он мог, и опять же наверняка хотел, спасти православную святыню от поругания. Значит, и решиться на отчаянный поступок тоже мог. Вот только одно не вязалось в этой моей версии в общую веревочку. Максимыч говорил, что протоиерей вернулся накануне разорения храма из поездки, в которой хлопотал о спасении церкви и своего прихода. И как приехал, так и слег с больным сердцем, потому что все его хлопоты окончились ничем. И умер несчастный батюшка уже на следующий день, как из церкви вынесли всю утварь. Так что в ту ночь, когда из церкви пропала икона, он лежал тяжело больной и вряд ли мог сам вынести икону из храма. Значит, икону вынес кто-то другой. И если это был служитель церкви, он мог сделать это даже по просьбе отца Михаила. Не так уж глупа тогда и история, в которую верил дядя Егор, будто икону зарыли в могилу с протоиереем. Правда, теперь-то я уже знал, что иконы в могиле не оказалось, иначе зачем приезжие простукивают до сих пор стенки подземелья? И все мои предположения могли оказаться такой же ошибкой. Я опять столкнулся с тем, с чем уже сталкивался этим летом, когда распутывал историю убийства на даче. Мне снова не хватало фактов.

Я, конечно, и не — надеялся отыскать икону в оставшиеся три дня каникул, но решил вплотную заняться этим делом и, если будет надо, вернуться в Ворожеево еще раз. Я также понимал, что на этот раз мне справиться с делом в одиночку будет трудновато. Конечно, можно бы попросить отца помочь, он ведь у меня частный детектив, раньше работал в милиции, и в поисках иконы его связи могли бы очень пригодиться. Но у папы и так забот — полон рот, так что я не был уверен, согласится ли он помогать мне. Хотя — когда он мне отказывал? Я что-то не помню. Что и говорить, классный у меня папаша.

В то утро я так и не решил, обращаться мне за помощью к отцу или нет.

Нас всех поднял Вовка. Он учинил такой шум у дверей, будто горело все Ворожеево. Ввалился в избу возбужденный и потный, хотя на улице все так же стоял легкий морозец.

— Саня! — с порога завопил он. — Пошли на охоту, нафик! Нас Серега с Юркой берут, отец с ними договорился! Дядя Паша, отпустите его, пожалуйста.

Все это было для меня неожиданно, но еще более я не ожидал, что Пал Палыч так легко согласится меня отпустить.

— Ну, идите, — спокойно сказал полковник, — Только пусть он сначала позавтракает.

Светка тоже не возражала, чтобы я прогулялся, она не скучала в доме. Да Светка вообще никогда не скучает. Если нечего делать, так она читает, или кино смотрит, или может гулять даже в одиночестве. А сейчас она оставалась дома со своим любимым дядей и с таким же любимым котенком. Так что мне не было совестно, что я в который раз оставляю ее, а сам отправляюсь на прогулку или на охоту.

Наскоро перекусив, я выскочил вместе с Вовкой на улицу. Мы побежали к его дому. Вовка очень спешил, все боялся, что его двоюродный брат с приятелем уйдут на охоту, не дождавшись нас. Однако он напрасно переживал — охотники поджидали нас у Вовкиной калитки.

Сергей, высокий парень с непроницаемой рябой физиономией, украшенной длинным носом, стоял, привалясь к забору и обнимал свое ружье, как грудного младенца. Рядом был и его приятель, пониже ростом и с еще менее выразительным тарелкообразным лицом, на котором терялись его маленькие водянисто-голубые глазки.

— Ну, пошли, что ль? — спросил Сергей.

— А Байкал? — удивился Вовка.

— А ну его, только всю дичь перепугает. Не та это собака.

С этими словами Сергей отвалился от забора, повернулся к нам спиной и пошагал к лесу. Юрка, семеня, поспешал за своим другом. Мы замыкали шествие.

Как только мы вышли за пределы Ворожеева, Вовка подобрался к Сергею, стал ныть и клянчить.

— Серый, — тянул он, — дай сегодня ружье пострелять. Ну, Серый. Ну, пожаалуйста.

Я заметил, что когда Вовка просит или чего-то пугается, "нафик" куда-то уходит, просто начисто теряется из его речи. Иное дело, когда Вовка спорил, чему-то радовался или ругался, тут "нафики" сыпались один за другим. В тот день, на пути к лесу, "нафик" не появился, по-моему, ни разу. По крайней мере я специально за этим следил из интереса и не помню, чтобы услышал тогда это слово из уст Вовки.

В лесу Сергей остановился, повернулся к Вовке и сказал:

— На, — протянув тому свое ружье. — Только иди в сторонке и стреляй только вперед, понял. Хоть раз увижу, что ствол в нашу сторону направлен, — все, никогда ружья больше не увидишь и еще по шее получишь. Понял?

— Не, нафик, я аккуратно. Спасибо, — глаза Вовки загорелись, как два уголька.

Он был счастлив. Честно говоря, я в тот момент ему жутко завидовал. Мне тоже вдруг ужасно захотелось подержать в руках ружье, выстрелить. И даже больше. Мне очень хотелось увидеть теперь зверя, и не только увидеть, но и охотиться на него. Я сам себе удивлялся, но ничего не мог поделать. На меня накатил охотничий азарт.

Вовка шел, слегка пригнувшись, вглядываясь в промежутки между стволами деревьев и в редкие заросли голого по поздней осени кустарника широко распахнутыми глазами. Рот у него приоткрылся и лицо приняло дебиловатое выражение, как у дауна. Шагал он медленно и широко, иногда останавливаясь и замирая с ружьем наперевес. Рот в эти моменты открывался еще больше.

— Вовка, тигр! — неожиданно подшутил над ним я.

— Где?! — Вовка стал как вкопанный и повернул ко мне физиономию охотника-кретина. Я рассмеялся, а он, как будто ничего не поняв, отвернулся и тем же манером двинулся дальше. Но я все равно ему завидовал.

Мы прошли один перелесок, другой — никто нам навстречу не попадался. Азарт начал увядать в моей душе, и я уже возвращался в мыслях к делу об иконе, как вдруг:

— Б-бах! — Вовка выстрелил, совсем рядом со мною.

Я вздрогнул, остановился и повернул голову в его сторону. Он стоял и тер ушибленное плечо, к которому неплотно прижал приклад ружья. Откуда-то из-за моей спины с шумом и топотом выскочил Сергей, а за ним Юрка.

— Чего стрелял?! — быстро спросил Вовку его старший брат.

— Дятел, — ответил Вовка.

— Чего-о? Кто дятел? — оторопел Сергей.

— Дятел на ствол дерева сел, я и выстрелил.

— Ф-фу, елки. А я думал… Ну ладно, давай ружье сюда. Тоже мне дичь нашел. Попал хоть?

— Не знаю, он улетел.

— Уле-те-ел. Давай ружье, хватит.

— Серег, ну еще немного. Я только один раз выстрелил.

— Выстрелил и хватит, — неумолимо отрезал Сергей, — всю дичь нам распугаешь. Будешь ныть, еще и домой пойдешь.

Вовка отдал ружье, глаза его сразу потускнели, и он опять превратился в расстроенного деревенского парнишку. Дальше мы пошли с ним совсем рядом, шагах в десяти позади охотников.

— Слышь, Вовк, — попробовал я его расшевелить, — а я знаю, кто в склепе Куделина сидел.

— Да ну его нафик, твоего Куделина! — в сердцах ответил Куличик, и впервые он произнес эти два слова четко и членораздельно.

Мы бродили в тот день по лесу долго. Вскоре я и Вовка изрядно отстали от охотников, сноровки и сил у них было побольше, чем у нас. Так что мы топали по их следам, вяло беседуя приглушенными голосами. Дважды их выстрелы заставляли нас бросаться вперед, но оба раза ребята промазывали.

В конце концов мы остановились на какой-то полянке, которую перегораживала здоровенная поваленная ель.

— Привал, — сказал Сергей, расчистил себе на стволе место от снега, уселся и стал развязывать небольшой рюкзачок.

— Вовка, — спросил он, доставая немудреную снедь, — хошь, пока походи тут с ружьем, мы тебе бутерброд оставим.

Куличик ожил и, конечно же, согласился. Он вцепился в ружье, Сергей дал ему два патрона с мелкой дробью и напутствовал, махнув рукой куда-то в кусты:

— Туда иди, и больше никуда не сворачивай. Очень далеко не отходи, возвращайся по своим следам и на обратном пути не стреляй, а то нас перестреляешь. Понял?

Вовка кивнул головой и радостно пошагал в указанную ему сторону. Около ближайших кустов он остановился и обернулся.

— Сань, ты пойдешь?

— Не-е, — ответил я, — тут посижу. — Охотничий запал во мне почти угас, а бутерброды я с собой захватил тоже. Светка мне их целую гору наготовила.

Вовка ушел, Серега с Юркой выпили по стопке, а я только закусывал.

— Ну, я пойду проверю петлю, — сказал сразу, как только выпил, Юрка.

— Иди, — кивнул ему головой Сергей, — мы тебя здесь подождем. — И он подмигнул сначала мне, а потом еще раз своему приятелю.

Юрка взял свое ружье и тоже ушел, но в сторону, противоположную той, куда пошел охотиться Вовка. Мы остались с Сергеем вдвоем.

— А что такое петля? — спросил я у Вовкиного брата.

— Заяц, он ведь когда бегает, петли делает, — тут же ответил Сергей. — Вот одну такую мы на прошлой охоте приметили, теперь Юрка пошел проверять, потому что зайцы всегда по своим следам ходят.

Я еще переваривал новую для меня информацию, как Сергей уже сменил тему:

— А ты хочешь пострелять? — спросил он меня.

Я пожал плечами:

— Не знаю.

Почему то я немного стеснялся этого парня, он был мне непонятен. Уж больно рожа непроницаемая.

— На обратном пути, — сказал он, прожевав кусок бутерброда с колбасой, — я тебе ружье дам. Может, кто и попадется. А нет, так по пням попалишь. Или бутылку расстреляем. Вернешься в Москву, будешь рассказывать, что на медведя ходил. — Он загыгыкал, довольный своей шуткой.

Мы еще постояли немного, и я уже начал скучать, как вдруг в стороне, куда ушел Юрка, грохнул отдаленный выстрел.

— Охотится, — невозмутимо заметил Сергей.

Вскоре и с другой стороны послышался такой же звук.

— И этот туда же, — опять отметил мой сотрапезник.

Минут через десять послышался шорох раздвигаемых ветвей и хруст наста под сапогами, и приятель Сергея вышел к нам на поляну. В руке он что-то тащил. Приблизившись, он приподнял свою ношу для обозрения. Его рука сжимала уши зайца, свисавшего в нелепой закоченелой позе с поднятыми к голове лапами, будто тот сдавался.

— Ого! — обрадованно крикнул Сергей. — С трофеем!

Юрка подошел и положил тушку на ствол дерева. Она сразу же соскользнула и бревнышком упала в снег. Меня удивило, что заяц так быстро окоченел. Видимо, мороз сделал свое дело.

Я наклонился и поднял тельце. Мне было и интересно, и жалко сразу. Я никогда еще не видел зайца так близко, хотя бы и мертвого. У него была рыжеватая, немного свалявшаяся и вся пересыпанная снегом шкурка. Как видно, косой еще не вылинял к зиме. На обеих ногах шкура была надорвана и спущена чулками к пяткам, из разрыва выглядывали заиндевелые мышцы и жилы.

— Что это? — спросил я, показывая на надрыв.

— Да я с него хотел с теплого шкуру содрать, — ответил охотник, — так оно легче. Да к вам поспешил.

— Ничего, — вступил в разговор Сергей, — мы ее сейчас и так обдерем. Все равно она никуда на хрен не годится, не вылинял.

Мое предположение оказалось верным, только я очень удивился, что зайчик так быстро окоченел, наверное, мороз сделал свое дело.

Сергей вынул охотничий нож и стал сдирать с косого шкуру. Закончив дело, он выкинул рыжую шубку в кусты.

Тут грохнул еще один выстрел со стороны Вовки, судя по звуку, не близко.

— Пора бы ему возвращаться, — недовольно пробурчал Юрка.

— Сейчас придет, — спокойно ответил Сергей, — я ему только два патрона дал. Больше у него нету. Ты пока выпей, обмой удачу.

Они прикончили бутылку, а я свои бутерброды, оставив один Куличику. Сергей тоже, как обещал, приберег один для младшего братца. Но тот все не шел, видать, далеко забрел в поисках дичи.

— Небось кабана тащит, — язвил Сергей, — тяжело ему, бедняге. — Юрка смеялся.

Ожидание затягивалось. От нечего делать меж моими спутниками завязался разговор на одним лишь им понятную тему.

— Сегодня пойдем? — спросил Юрка своего друга.

— Обязательно, — отозвался тот. — Это главное.

— Сколько осталось?

— Один ещё и ведьмин.

— Ты все-таки думаешь, у нее лежит?

— Почти уверен.

— А если ее вообще здесь нет?

— Доска в Ворожееве есть — точно. Надо только поискать хорошенько.

Юрка невольно предостерегающе поднял руку, и я заметил, что он выразительно указывает глазами на меня. Но Сергей лишь отмахнулся с усмешкой. И правильно. Мне была абсолютно не интересна эта беседа — про какие-то стройматериалы и где они их собираются искать. Я вообще уже давно думал только о своих собственных ногах, которые стали подмерзать, несмотря на то, что я маленько закусил. Действительно, сколько можно стоять без движения?

Наконец появился Вовка. Конечно, он ни в кого не попал и теперь зверски завидовал Юрке. Это было видно и по его глазам, и по тому, с каким восхищением он осматривает тушку зайца, выглядевшую без шкурки совсем жалкой и тощей.

— На кого охотился-то? — спросил его Сергей.

Вовка ответил не сразу. Потом все-таки признался, не стал врать:

— На ворону.

Юрка и Сергей загоготали, я тоже посмеивался.

— Ладно, ешь свои бутерброды, и пошли к дому, — скомандовал Вовкин брат. — Ружье Сашке отдашь, пусть он на обратном пути постреляет.

Вовка безропотно протянул мне одностволку, а Сергей щедро выделил целых три патрона. Тушка зайца перекочевала в рюкзак, и мы двинулись в обратный путь.

У меня в руках впервые было настоящее ружье. Как только я вставил в него патрон, тут же захотелось выпалить. Но я не спешил, мне было стыдно позориться при всех, стреляя, как говорил Сергей, "по пням". Поэтому я стал удаляться немного в сторону, как недавно это делал Вовка.

Черт его знает, что это за штука — ружье! Я чувствовал какую-то внутреннюю дрожь и, озираясь по сторонам, все время искал подходящую цель. Вовка за мной не пошел, видно, уже наохотился, а может быть, он даже боялся, что мне повезет и моя охота будет удачной.

Я уже шел один и не видел за стволами и кустами своих спутников. Уснувший было охотничий азарт опять проснулся и рвался наружу. Я так старательно всматривался в скопления ветвей, что мне не раз начинало казаться, будто там кто-то прячется, но всегда это оказывалось пустой игрой моего воображения.

Попутно я вспоминал, что рассказывал нам со Светкой Пал Палыч о стрельбе из охотничьего ружья. Я помнил, он говорил, что у этих ружей очень сильная отдача, не в пример боевому оружию, и поэтому их приклад надо сильно прижимать к плечу. Целиться из них надо, наполовину закрывая цель стволом, а не как из боевого — под яблочко. Впрочем, я не стрелял до тех пор ни из какого.

Несколько раз желание пальнуть становилось настолько нестерпимым, что я начинал искать пень, который бы послужил мне мишенью. Но каждый раз, уже прицелясь, опускал ружье, представляя, как прибежит Вовка и остальные интересоваться моими успехами. Пни я решил оставить на крайний случай, всегда ведь успею.

Зверья мне все не попадалось. Тут я еще вспомнил, как Пал Палыч говорил, что можно просто остановиться или присесть под дерево и подождать не двигаясь. Тогда зверье само начнет вылезать наружу. Так я и сделал, предварительно намного, как мне казалось, опередив остальных.

Я остановился и сел под дерево на корточки, привалясь спиной к бурому стволу. Ружье я держал наготове. Сколько я так просидел, даже и не знаю, только никто из обитателей леса за это время и носа не высунул, даже мышка не пробегала.

Устав сидеть в не самом удобном положении, я поднялся и пошагал дальше. Меня грызла досада, что никто не попадается из дичи. Да еще стали доноситься крики моих спутников, видимо, беспокоившихся, что я ушел далеко и могу заблудиться. Но я так завелся, что разозлился и решил не отвечать. Что уж, я дорогу не найду, что ли? Не так и далеко мы ушли от Ворожеева.

Опять ускорив шаг, я забрал немного в сторону. Голоса доносились до меня все глуше и в конце концов стихли. Я;шагал в полной тишине. Зверья не было видно. Про себя я то посылал ему всяческие проклятия, ругая самыми нехорошими словами, то буквально молил: "Ну зайчик, ну покажись, ну что тебе стоит". Зайчик не показывался, будто лес вымер. Ведь полно же следов на снегу, полно!

Так я все шел и шел, довольно долго, и вдруг увидел впереди просвет. Я вышел на опушку леса. Дойдя до самого края, туда, где лес менялся на чистое поле, я остановился. Мне было чрезвычайно досадно. Глянув влево, я увидел меньше чем в полукилометре от себя группу людей и узнал в ней тех, с кем я отправился на охоту. Они ожидали меня. Делать было нечего, надо идти к ним. Мне даже по пням стрелять расхотелось.

Пошел я все-таки не полем, а опушкой, однако уже не надеясь встретить дичь. И вот тут-то глупый дятел спорхнул откуда-то сверху и уселся на ствол ели в полутора метрах от снежного покрова и метрах в десяти-двенадцати впереди меня. Я на мгновение замер, медленно поднял ружье, прижал приклад покрепче к плечу и постарался накрыть его дулом, как учил Пал Палыч. Ствол и мушка плавали в моих руках, мне никак не удавалось прицелиться. В какой-то момент я нажал на спуск и выстрелил. Грохот оглушил меня, в плечо с силой ударила отдача, в груди что-то екнуло и сжалось. Я заметил, что дятел вспорхнул, но как-то странно. Не пролетев и десятка метров бреющим полетом, птица упала на снег. Я бросился вперед.

Дятел лежал, распластав серые крылышки, и силился подняться, но ему это было не под силу. Он, должно быть, увидел меня, потому что вдруг замер и повернул голову, глядя за спину через распластанное крыло черным глазом. Я стоял, не зная, что делать, и вдруг сразу осознал, что случилось. Нестерпимый стыд горячей волной хлынул мне в голову. А дятел все смотрел черным глазом, и все там было — и боль, и страх, и беспомощность, и еще что-то. Мне казалось, что, если бы эта птица умела говорить, она бы сказала: "Ну что ты встал? Видишь, что наделал? Стреляй!" Я сунул руку в карман, где лежали у меня еще два патрона, быстро разломил ружье и вставил один из них в ствол, стараясь не глядеть на свою жертву. Все-таки мне еще раз пришлось увидеть этот черный укоряющий глаз, когда я в последний раз глянул на дятла, чтобы не промахнуться. Выстрелив почти в упор, я не смог себя заставить посмотреть на то, что осталось, а поскорее зашагал вдоль опушки.

Ожидавшие меня Сергей, Юрка и Вовка даже и не подумали срываться с места, смотреть, в кого я там стреляю. Они так и сидели на согнувшемся под тяжестью снега корявом стволе ивы.

— Где добыча? — спросил, весело глядя мне в лицо, Сергей.

Я молчал.

— В кого хоть стрелял?

— Дятел, — выдавил я.

— А попал?

Я опять медлил с ответом.

— Попа-а-ал, — сам за меня ответил бывалый охотник.

Я молча отдал ему ружье и последний патрон. Никто меня больше ни о чем не расспрашивал, даже Вовка. Мы пошли через белое поле по направлению к Ворожееву.

Голова у меня горела, и стало вдруг так жарко, что я расстегнулся и размотал шарф, а шапку нес в руке. В груди все еще сидел противный комок, а череп потяжелел, будто его изнутри чем-то накачали. Мыслей никаких не было.

— Я тебе говорил, снег плохой, — продолжал тем временем прерванный моим появлением разговор Юрка. — Следы плохо видно. Не поймешь — где вчерашний, где сегодняшний.

— Чего ты хочешь. Снег старый, — отвечал своему другу Сергей. — Только первого да второго и валило. Снегопад был чумовой. А с тех пор и не подсыпало больше, ни горсточки.

— И этот растает, рано еще, — заключил Юрка.

Никто ему не возражал.

Глава XI ПРИВИДЕНИЯ-ДОМУШНИКИ

Вовке я кое-что рассказал о моей охоте. Сам. Он не просил. Зато я попросил его ничего не рассказывать Светке. Вовка обещал и сдержал свое обещание. Но она все равно о чем-то догадалась.

— Ты чего такой мрачный, — допрашивала Светка, когда я, уже отобедав после возвращения, тупо сидел перед экраном телевизора.

— Устал.

Она помолчит, посидит, потом подойдет тихонько, когда дядя ее не видит, и опять шепотом:

— Ну что с тобой случилось? Я же вижу.

— Отстань. Правда устал.

Я был себе противен, а Светка все не унималась, пока Пал Палыч не вмешался:

— Да отвяжись ты от человека, не видишь, у него и разговаривать сил нет.

Светка отстала, но надулась.

Чтобы как-то загладить то настроение, которое я принес с собой в дом с охоты, я решил переменить тему. Глянув на Пал Палыча, который через очки в толстой пластмассовой оправе, оседлавшие его внушительный нос, изучал в постели какую-то потрепанную книгу, я спросил:

— Пал Палыч, а как вы в армию-то попали? Ведь Светка мне говорила, что вы медицинский институт окончили.

Цели своей я добился. Пал Палыч книгу отложил, очки с носа снял, повернулся на бок и сказал:

— Так и попал, под конвоем.

— То есть как — под конвоем?

— А вот как. Когда мы институт окончили, я ни в какую армию не собирался. В медицинском всегда существовала военная кафедра, и выпускали нас уже лейтенантами запаса. Впрочем, как и сейчас. Только мне не повезло. Как раз в год моего выпуска по стране объявили дополнительный набор в офицеры из вузов. Я ведь во время войны родился, так что в моем поколении явный недобор был. Мало в войну рожали, демографический кризис это называется. Вот и пришла в институт разнарядка — забрать в армию десяток мужиков со всего выпуска. А это закон.

Ну, начальство в институте пошурупило, кого в армию сплавить. Женатых ведь не пошлешь, нехорошо. Решили холостых, а нас таких было сколько угодно. Только я и тогда в армию не собирался. И даже когда мне повестка пришла, я послал всех и сижу дома. Хотел в какую-нибудь экспедицию смотаться, чтобы не достали, да не успел. Как-то вечером, когда я пил чай, подкатил к нашему дому "воронок", и меня под конвоем доставили в военкомат. А там уж я сам со всем согласился, не в штрафбат же мне было идти. Могло быть и хуже. В те времена с такими делами было строго. Армия была в силе, и законы в советском государстве тоже блюли. Ну а потом, как положенный срок отслужил, предложили место на военной кафедре моего института, и больше я никуда от армии не делся. А что? Зарплата была хорошая, форма бесплатно. Это сейчас военные на голодном пайке. Тоже не дело.

Короче, мне удалось тогда разговорить Пал Палыча, и он еще долго рассказывал всевозможные истории из своей былой служивой жизни. Светка успокоилась и слушала эти рассказы, поглаживая своего Ганнибала, уютно свернувшегося на ее коленях. Сытый пригревшийся котенок теперь совсем не был похож на бесенка, который еще несколько дней назад пугал по ночам Максимыча.

Красноречия Светкиного дяди хватило до ночи. Я тоже отвлекся от собственных переживаний. Но едва мы улеглись в постели и выключили свет, все вернулось сызнова. Светка и Пал Палыч скоро уснули, что я понял по ровному дыханию одной и заливистому соловьиному храпу другого, а вот мне никак не удавалось.

Стыдно мне было очень. Куда только девалась вся моя любовь к животным, когда я палил в дятла? Будто бес в меня вселился какой-то. Скажи мне кто-нибудь раньше, что я такое наделаю, ни за что бы не поверил. И вот надо же — выстрелил.

Как я ни ворочался с боку на бок, все не спалось. А ведь уже хотелось. Пришлось прибегнуть к испытанному средству — прогулке по свежему воздуху.

Как обычно никто не проснулся, когда я вставал со скрипучей раскладушки, одевался и потихоньку выходил из дому. За исключением Ганнибала, который выскочил за мной на кухню, но я захлопнул дверь в сени прямо перед его черным носом.

Как только я вышел в холодную ноябрьскую ночь, мне уж что-то и расхотелось прогуливаться. Даже было как-то жутковато в этот раз на погруженной в кромешную тьму улице Ворожеева. наверное, потому, что прошлый мой ночной выход я сделал, преследуя определенную цель, у меня было дело и стремление. А на этот раз, когда я просто подышать вышел, мне показалось, что и на крылечке около стен теплого дома тоже неплохо дышится.

И все же я пересилил себя, не стал возвращаться в постель, а, сойдя с крыльца, вышел за калитку. Идти особенно было некуда. В лесу мне делать ночью было нечего, в поле тоже, я и пошел по Ворожее-ву, как в прошлый раз, в сторону церкви. Дойдя до избы Петра Максимыча, я остановился, мне припомнился его вчерашний рассказ про очередную встречу с привидением, и вдруг подумалось: а ну как и я его встречу? Только я сразу опомнился и усмехнулся над собой. Конечно же, старику просто привиделось, откуда тут еще одному "духу" взяться, если сущность Куделина из склепа я недавно раскусил.

Дальше дома Максимыча я не пошел, а постоял немного у его калиточки и уже собирался поворачивать вспять, как мне показалось, что я слышу какие-то голоса и неясный шум, доносившиеся откуда-то из-за домов с противоположной стороны улицы. Я прислушался — действительно, кто-то там был.

Интересно, кто это и что они делают в такую глухую пору на деревенской улице? Уж не те ли, кто ночами по домам шастает? Мне тут же потребовалось это узнать, как обычно со мною в такие моменты случается.

Крадучись, я перебежал на другую сторону и пошел вдоль забора, отыскивая калитку во двор. Лезть через забор мне просто не хотелось. Калитка оказалась даже не закрытой на деревянную щеколду, но ее привалило снегом, и мне пришлось приложить немало сил, чтобы открыть створку.

Зачем-то пригибаясь, я перебежал двор и прижался к бревенчатому боку избы под закрытой ставней. Кто-то неожиданно заговорил близко-близко, но слов я не разобрал, однако понял, что этот "кто-то" находится внутри дома и с ним еще есть хотя бы один. Ведь с кем-то он же разговаривал.

Тихонько я пошел вдоль стены, выглядывая на снегу следы, чтобы определить, каким путем люди проникли в избу. Вскоре я увидел все сразу — и следы и путь. Обогнув угол дома, я обнаружил цепочку следов, протянувшуюся от заднего забора небольшого участка. Следы вели к окну, выходящему на пустырь, а под окном лежали снятые с петель ставни.

Голоса доносились и сюда, но слов я опять разобрать не мог. Видимо, посетители заброшенного дома были в дальней комнате. Я долго не решался что-либо предпринять, но наконец любопытство взяло верх, и, поставив ногу на выступающую часть фундамента, я приподнялся и осторожно заглянул в окно.

В комнате было темно, но в щели приоткрытой двери мелькал слабый свет фонаря.

— Ни хрена, — разобрал я первые слова, и голос, их произнесший, показался мне знакомым.

— И не будет тут ничего. Пустая затея, — отозвался второй, и у меня возникло подозрение, я начал догадываться, кто эти двое. Но полной уверенности еще не было — они разговаривали все-таки тихо, да еще в другой комнате. Голоса, приглушенные полузакрытой дверью, доносились до меня слабо, но интонации мне показались знакомыми.

Затем заскрипели доски старого пола.

— Сколько лазим, и везде дерево неплохое, еще и жить можно, — спустя некоторое время произнес один.

— Толку что? Нам ведь не это нужно, — отозвался другой.

Последовало непродолжительное молчание, и они заговорили снова:

— Все сходится на одном.

— Пойдем к ведьме в гости?

— Да, только без приглашения.

— Ты думаешь, у нее, да еще та, которая нам и нужна?

— Почти уверен.

— С какого такого ты уверен?

— Я сказал: "почти", а с какого, я тебе в другой раз объясню.

— Так фиг мы тут сидим, если все у нее?

— Надо было убедиться.

— Так ведь теперь уже убедились. Только с чего ты взял, что она нам отдаст или хотя бы продаст?

— А мы и не спросим, сами возьмем.

— Ты чего? А если заявит?

— Не заявит, она у нее тоже незаконно. От всех ведь прячет.

— Ну, как знаешь. А когда?

— Пошли отсюда.

Вновь заскрипели половицы, и я понял, что мне надо срочно покидать мой пункт подслушивания. Я сполз по стене и быстро завернул за угол. Тут же кто-то позади меня выпрыгнул в окно. Я понял это по характерному шуму и бросился ничком в снег возле самой стены. Затем выпрыгнул второй. Я испугался, что они тоже завернут за угол и обнаружат меня. Но хруст шагов по снежному насту стал быстро удаляться. "Как пришли, так и уходят", — догадался я. Был самый удобный момент проверить мои подозрения.

Я развернулся в снегу на пузе, быстро подполз на карачках к углу дома и выглянул. О Господи! Увиденное заставило меня вздрогнуть. Этого я уж никак не ожидал. Две бесформенные белые фигуры, похожие на привидения, перелезали через забор. В полном недоумении я уж готов был поверить Максимычу, что Куделины тут размножаются пачками, как одно из привидений неловко сорвалось с забора обратно во двор. Послышался треск разрываемой ткани и тихая матерная ругань. Из-под белого одеяния выглянула темная одежда.

— Порвал маскхалат, — сказало "привидение" своему сообщнику и снова полезло на забор, на этот раз удачней.

Мне так и не удалось разглядеть тех, кто скрывался под белыми хламидами, но я был почти уверен, что мои подозрения верны. Ведь что-то очень похожее я сегодня уже слышал.

Вот только как мне ко всему этому относиться и стоит ли что-нибудь предпринимать? Я затруднялся ответить на эти вопросы однозначно. В принципе, не мое это дело, и в то же время нехорошо устраняться.

Решив, что утро вечера мудренее, я пошел спать в надежде придумать что'ни-будь в ближайшем будущем на свежую голову.

Мы опять спали долго. Меня утомила бессонница и ночная прогулка, Светка просто любит поспать, а ее дядя все еще не оправился после травмы. На охоту нас тоже больше никто не звал. Да после вчерашнего я и сам туда не рвался Так что вылезать из постелей с первыми петухам" дяди Егора нам былс вовсе ни в чему

Все наслаждались покоем. После позднего завтрака мы со Светкой пошли на берег Волги и гуляли до обеда. Тихо там было и безлюдно. Лишь у самого берега реки, уже скованной у края, но еще свободной ближе к середине, на раннем коварном льду сидел бесформенной черной кучкой первый зимний рыбак.

Я удивился, откуда здесь взялся этот любитель подледного лова, но сообразил, что, наверное, пришел из Андреевки. Мне было интересно, что и на что он ловит в этих местах, и я предложил Светке спуститься вниз и посмотреть поближе, как идет ловля. Она знала о моем пристрастии к рыбалке и согласилась.

Спускались мы по лощине, прорезавшей крутой берег. И первые же наши шаги спугнули крупного черного ворона, затаившегося там. Он недовольно крикнул и вылетел к реке бреющим полетом. Мы последовали за птицей, но более прозаическим способом.

Когда мы вышли из лощины, то вновь увидели его. Ворон был занят серьезным делом. Медленно, шаг за шагом, то одним, то другим боком птица приближалась к неподвижной фигуре рыбака, вблизи напоминавшего роденовского мыслителя, одетого в тулуп, валенки и ушанку. Внимание разбойника привлекали две-три средние по размеру рыбешки, валявшиеся на снегу рядом с лункой. Скоро рыбак заметил эти маневры, понял их цель, привстал и махнул на вора рукой. Ворон остановился, но не сделал и шагу назад. Едва рыбак опустился на ящик, служивший ему сидением, птица снова начала медленно подбираться к предполагаемой добыче. На этот раз рыбак проявил больше энергии, он снова встал и замахнулся на провокатора буром, которым высверливают лунки во льду. Ворон, как и в первый раз, остановился, но и не собирался улетать, внимательно наблюдая за рыбаком левым глазом.

— Пшел! — крикнул рыбак, размахивая своим оружием.

Ворон по-прежнему стоял на месте. Тогда рыбак сделал два больших шага в сторону птицы, угрожающе подняв бур над головой. Ворон тоже отпрыгнул два раза, но не больше. Рыбак начинал свирепеть, он закричал громче и сделал еще два шага. Ворон тоже в точности повторил свои прыжки и выжидающе остановился. Разозленный рыбак бросился в атаку, ворон подпрыгнул, взмыл в воздух, быстро, в два взмаха своих черных крыльев, обогнул глупого человека, подхватил со льда рыбешку и был таков. Рыбак опустил бур, зло плюнул и, повесив голову неудавшегося мыслителя, поплелся к насиженному месту.

Светка смеялась, уткнувшись мне в плечо. Ко мне тоже постепенно возвращалось хорошее настроение. К рыбаку мы подходить не стали. Что беспокоить раздраженного человека? Мы просто прошлись немного вдоль реки в сторону Андреевки и обратно.

Возвращаясь, мы еще раз повстречали обидчика рыбака. Уже отобедавший, здоровенный, черный, аж блестящий, ворон показался на крутом берегу, хрипло крикнул и сорвался вниз на широких крыльях. Некоторое время он парил над нами, а потом сделал крутой вираж и скрылся в одной из лощин обрыва. Никто на него не охотился и не мешал разбойничать в этой глуши.

Я прямо тогда решил больше никогда не брать в руки ружья.

На обратном пути мы хотели со Светкой зайти проведать бабу Дуню и Максимыча, ведь шли уже последние деньки нашего пребывания в Ворожееве. Заканчивались короткие осенние каникулы. Завтра или послезавтра за нами должен был приехать Светкин отец на машине и увезти нас в Москву. Я представлял себе, как встретит меня после разлуки Тамерлан. Я его еще никогда на столько не оставлял, хоть бы и с родителями, и за эту неделю успел соскучиться по своему булю. Да и Светка все чаще вспоминала Ксюшу.

Бабы Дуни не оказалось дома, я мог только удивляться непоседливости этой древней старушки.

— Сколько твоей бабке лет? — спросил я тогда Светку.

— Не знаю, — ответила она, — много, за восемьдесят давно перевалило.

— Сильна, — я сказал это с неподдельным уважением и заметил, что Светке стало приятно.

Мы прошли мимо кладбища, и я показал своей подруге разрытую могилу протоиерея, — яму, в которой сам просидел полночи, а ее Ганнибал и того больше. Снег вокруг нее был уже весь истоптан. Затем мы зашли в церковь, еще раз посмотрели на фрески. Фанерка лежала на месте, значит, приезжих не было в подземелье. Я пока остался при своей тайне, не стал ее открывать Светке.

За церковью начиналось Ворожеево, и первым стоял дом старика Максимыча. Я бы мог его успокоить, рассказав ему, кого он принял за новое привидение, но рассчитывать на то, что Максимыч мне поверит, честно говоря, не приходилось. А оказалось все еще хуже.

Едва мы назвались через дверь на его обычное "хто?" и дверь отворилась, как Максимыч, не дав нам больше вымолвить ни слова, начал прямо с порога:

— Ну ты, Сашок, доигрался. Я тебя предупреждал, я тебе говорил — не лазай. Тебе ж все, как об стенку. Вот теперь будет. Беги лучше к дому.

— Да что случилось? — перебили мы его со Светкой в один голос.

— Что случилось? Это его надо спросить, что случилось. — Максимыч ткнул в меня своим корявым пальцем с пожелтелым нестриженым ногтем. — Милиция по его душу приходила, вот что. Участковый, Виктор Николаич, приходил ко мне, о нем расспрашивал. Сашок, я ничего не сказал, ты не бойся.

— А чего мне бояться, — растерянно произнес я, — я ничего плохого не делал.

На самом-то деле я разволновался. В душе мне было неприятно. Только милиции здесь и недоставало! И я недоумевал, чего от меня хочет участковый?

Светка молчала, только смотрела на меня удивленными глазами. Даже забыв попрощаться, мы сбежали с крылечка и поспешили к дому, где оставался Пал Па-лыч.

У нас и правда были гости.

Когда мы вошли, за столом сидели Пал Палыч, дядя Егор и мужик в обычном тулупе и валенках, но на столе лежала его ушанка с кокардой.

— Вот и они, — приветствовал нас Пал Палыч.

— Здрасьте, — как можно спокойнее сказал я с порога.

Светка поздоровалась тоже.

— Привет, — отозвался тулуп. — Так это он в могиле ночевал?

— Ага, — подтвердил Пал Палыч, — наш Шерлок Холмс.

— Юный сыщик, значит, — продолжал издеваться тулуп.

— Эркюль Пуаро в детстве, — подтвердил полковник.

— Кто? — удивился участковый.

— Да это я так, — понял, что переборщил, Пал Палыч.

— Ну ладно, сыщик, — обратился опять ко мне местный блюститель порядка, — расскажи мне, что ты вчера ночью делал на улице Ворожеева.

"Надо же, уже знает!" — поразился я осведомленности участкового.

— Гулял просто. Не спалось, вот и вышел подышать свежим воздухом.

— А в заколоченный дом зачем лазил?

— Я не лазил, я только в окно заглядывал, — решил сразу расколоться я.

— Так, а кто лазил?

— Два каких-то мужика в маскхалатах.

— Ни хрена себе! — вырвалось у Пал Палыча, а дядя Егор аж заерзал на табуретке.

Я заметил, что они многозначительно переглянулись. Участковый тоже был ошеломлен моим ответом, но старался не показывать вида.

— Дело, видать, серьезнее, чем я думал. Рассказывай все по порядку, что ты делал и что видел ночью.

— Да я уже говорил, — начал я, — что пошел прогуляться, потому что здесь было душно и я не мог уснуть. Да еще вы, Пал Палыч, храпите так, что стекла дрожат, — отомстил я Светкиному дяде за издевательство. — Поэтому я и вышел на улицу, пройтись. Шел, шел. Дошел до дома Петра Максимыча. Хотел уже назад повернуть. Вдруг слышу шум какой-то из-за домов с другой стороны улицы, и вроде как голоса. Я и пошел посмотреть, кто там по ночам шастает. Но в дом я не лазил. Когда я подошел к окну, они уже в доме были, и я в это окно только заглядывал с фундамента. А когда они вылезли, то я подсмотрел, кто это, но не разобрал, потому что только со спины их видел, и то, когда они уже через забор перелезали. Один, кстати, зацепился и порвал маскхалат. И я думаю, что кто-то из них пару дней назад случайно напугал Максимыча. Пал Палыч согласно кивнул, а дядя Гена недовольно покачал головой.

— А о чем они говорили, не слышал? — спросил участковый, который, видимо, и не сомневался в истинности моего рассказа. Да и правильно, я же не врал. — Что им нужно было, не знаешь?

— Да кто его знает. То ли доски какие-то искали, то ли бревна, а может, еще что. Один говорил, что, мол, дерево в домах хорошее. Может, им были нужны стройматериалы?

— Ну, ну, — покачал головой участковый, — может быть. А по кладбищу ты зачем ночью шатался? — неожиданно свернул он на другую тему.

— Когда? — остолбенел я.

— Ну, когда в могилу свалился.

Тут я понял, чего он от меня хочет, и рассказал всю историю про дух Куделина и мелкого беса Ганнибала. Только про подземный ход из церкви к склепу я не стал тогда ничего рассказывать. Участковый не раз смеялся по ходу рассказа и в конце концов опять спросил:

— Так кто в склепе-то был? Как ты думаешь?

— Приезжие, кто ж еще? — удивил я опять всех быстрым ответом. — Они тут что-то в церкви ищут и в склеп тоже лазают.

— Да как же они туда попадают, если следов вокруг нет? — недоверчиво произнес участковый.

Тут уж я всех просто придавил результатами своего расследования, рассказав наконец о подземелье.

— Так, говоришь, они в подземелье что-то ищут? — переспросил меня, когда я закончил, милиционер.

Я так и не сказал, что приезжие ищут икону, на то у меня были свои соображения. Только кивнул головой, мол, да, ищут, и добавил:

— Они небось и могилу разрыли.

— Нет, — задумчиво произнес Виктор Николаевич, так вроде бы назвал участкового Максимыч, — могилу разрыли раньше, еще до приезда реставраторов церкви. А вообще ты молодец, действительно Шерлок Холмс, спасибо. С тобой можно работать.

Настал теперь мой черед удивляться.

— Откуда вы знаете, что могилу разрыли до приезда реставраторов? — спросил я, не обратив даже внимания на похвалу, так меня заинтересовало тогда то, что сказал Виктор Николаевич. — Вы что, эту могилу разрытой уже раньше видали?

— Да нет, — возразил он, довольно улыбаясь, — земля, вынутая из могилы, и гроб внутри покрыты слоем снега. Снег выпал второго и третьего числа и после этого не шел ни разу. А приезжие приехали четвертого, когда снег уже лежал. Если бы они разрыли могилу, так и следы бы их там остались, и земля лежала бы поверх снега. Значит, они отпадают от подозрения, а могилу разрыл кто-то другой, еще до того, как снег выпал. Но все равно, у меня к ним есть вопросы.

Я буквально сгорал от стыда: как я не обратил внимания на тот факт, что земля, вынутая из могилы, укрыта снегом? Оказывается, местный деревенский участковый, хоть и не читал Агаты Кристи, но рассуждает совсем неплохо. А вот я лопухнулся.

Тем временем Виктор Николаевич повернулся к Светкиному дяде.

— Пал Палыч, — сказал он, — ты не отпустишь со мной парня ненадолго? Я хочу навестить реставраторов, и пусть он тоже со мной туда сходит.

— Если это нужно, пусть идет, — немного удивленно пожал плечами Пал Палыч.

Пожалуй, это был час моего триумфа. Так сказать, официальное признание моих детективных способностей местными властями. Так, по крайней мере, я тогда думал.

Виктор Николаевич сидел в тулупе. Я тоже так и не раздевался, как вошел в избу. Поэтому мы сразу направились к выходу, едва Виктор Николаевич поднялся с табуретки и взял со стола свою ушанку.

Пал Палыч попытался нас немного задержать:

— Пусть сначала пообедает или хоть чаю попьет.

— После поест, — махнул рукой участковый, — а чаю мы у реставраторов выпьем.

После этих слов никто нас больше не задерживал, и мы вышли из дома.

Вместе с участковым мы прошагали через все Ворожеево быстрым шагом, миновали церковь и кладбище. По дороге Виктор Николаевич объяснил мне, что дядя Егор заявил о разрытой могиле сразу, как только меня оттуда достали. Оказывается, участковый уже приходил к нам, но я тогда болел и отсыпался, поэтому ничего и не знаю о его посещении. Пал Палыч и Светка сами ему все рассказали. Меня же они не поставили в известность, наверное, зря пугать не хотели больного человека. На следующий день участкового вызвали в райцентр, там у него тоже какие-то дела были, и вернулся он только вчера. А дядя Егор его опять встретил новостью, что в Ворожееве кто-то по заколоченным домам лазает. Такое уже случалось и прежде, но Виктор Николаевич отреагировал на сигнал и решил все проверить на месте. Пришел в деревню сегодня утром и обнаружил свежевскрытый дом со свежими следами. Мои следы он выделил сразу, потому что размер обуви у меня пока не очень-то взрослый, и тотчас пошел к нам в гости, памятуя мои прежние ночные похождения.

В свою очередь, участковый попросил и меня рассказать о детективном прошлом, видимо, Пал Палыч успел ему уже разболтать и это. Рассказывать мне было приятно, и я с удовольствием, хотя и вкратце, поведал милиционеру, как я летом раскрыл убийство. Так за разговором мы дошли до домов бабы Дуни и приезжих. Они, как ни странно, были дома.

Открыл нам тот самый, что носил синюю куртку. Только теперь он был одет в серый свитер, по-домашнему. Участковый отрекомендовался, и мы зашли внутрь.

Второй приезжий поднялся нам навстречу с раскладушки, на которой читал книжку.

Кроме этой раскладушки, в комнате была еще одна такая же и некое подобие стола, скрлоченного из старых досок. На этом столе стояли чайник, миски, кружки, открытая пачка чая и стопкой лежали папки с какими-то бумагами. Вместо стульев квартиранты пользовались двумя сосновыми чурбаками. Нам и предложили на них разместиться.

Как и предрекал Виктор Николаевич, нас действительно напоили чаем и даже угостили бутербродами с московской колбасой. За чаепитием и проходила беседа.

Приезжие, конечно, догадывались, что милиционер зашел к ним не случайно да еще и меня привел зачем-то. Но им пришлось довольно долго оставаться в неведении по поводу цели посещения участкового. Сначала Виктор Николаевич невзначай поинтересовался, как у приезжих продвигается их работа в церкви.

— Да все уж закончили, — сказал владелец синей куртки, которого участковый называл Володей. — Завтра соберемся, а послезавтра и выбираться будем.

Я насторожился: неужели приезжие уже нашли то, что искали.

— И как результаты, есть? — продолжал свои расспросы участковый.

— Будем реставрировать, — ответил Володя. — Все восстановить невозможно,

да и нет уж, наверное, смысла, но те фрески, которые остались, постараемся сохранить. А там пусть нанимают художников, они им новые намалюют на месте обсыпавшихся.

— И это вы целую неделю тут эти росписи рассматривали? — потихоньку подбирался к сути дела Виктор Николаевич.

— Ну, а как вы думали, это совсем непростое дело.

— Я думал, вы там что-нибудь найдете, — как бы разочарованно протянул Виктор Николаевич, — стоило тут столько времени торчать.

Приезжие переглянулись.

— Ну, говори, — произнес товарищ Володи, которого, как оказалось, зовут Игорем. И я уже знал, что Володя зовет его Гарик.

Володя посмотрел на нас с участковым испытующим взглядом, будто изучал, может ли он доверить свое открытие этим людям, и, видимо, решив, что может, таинственно сказал:

— А мы кое-что нашли.

У меня захолонуло сердце. Неужели же они все-таки отыскали в подземелье икону?!

— И что же? — подгонял Володю Виктор Николаевич.

— Ну, для начала вам, как участковому, в первую очередь следует знать, что от церкви к склепу помещика Куделина ведет подземный ход.

— Да ну-у? — округлил глаза Виктор Николаевич, будто впервые об этом услышал.

— Да, — кивнул головой Володя. — Этого подземелья нет и никогда не было отмечено ни в плане Ворожеевской церкви, ни где бы то ни было еще, кроме одного документа. И то лишь намеком.

К нам ведь с Гариком обратились по поводу исследования этого храма на предмет реставрации не совсем случайно. Вернее, обратились в первую очередь к нему, он реставрацией зданий и старинных росписей занимается. А я работаю в музее, в отделе древнерусского искусства, занимаюсь старинными иконами. Мне давно было известно об утерянной иконе Божьей Матери, которую когда-то пожертвовал храму помещик Куделин. Вы, Виктор Николаевич, наверняка слышали эту историю, ее здесь каждая собака знает.

Участковый спокойно кивнул, и Володя продолжил:

— Так вот, знал об этом и я. Я даже заезжал несколько лет назад сюда в Воро-жеево вместе с экспедицией по сбору материалов для фондов нашего музея. Историю об утерянной иконе нам поведали в трех вариантах, тут тогда побольше еще жителей было, но ничего нового мы не узнали.

— Это когда было? — перебил рассказчика Виктор Николаевич.

— Точно не помню, но уж лет пять-то с тех пор прошло.

— А-а, понятно. Я тогда в другом отделении работал.

Володя кивнул и продолжил:

— Короче, ничего нового об иконе мы не узнали, но я еще больше заинтересовался и вел поиски самостоятельно. Я даже связался с вашими коллегами, но на наш запрос пришла бумага, в которой говорилось, что о судьбе иконы образа Божьей Матери из церкви деревни Ворожеево после сентября тысяча девятьсот сорок первого года ничего не известно. А ведь икона интересна не только тем, что она в дорогом серебряном окладе, который по настоянию Куделина украшен несколькими драгоценными камнями, но еще и тем, что Куделин ездил заказывать мастера для этой иконы в Псково-Печерскую Лавру. Возможно, это работа известного художника. Возможно, ей вообще цены нет.

Я разыскивал потомков или родственников Куделина. Большинство из них за границей, и никто не знает о судьбе этой иконы с семнадцатого года. Но кое-что я все-таки раздобыл, и не где-нибудь, а в России. Здесь, в Твери, живет Сергей Матвеевич Лужин, он прямой потомок того Куделина по материнской линии, правда уже через несколько колен. Так вот он передал мне дневник самого Куделина, этот уездный оригинал, конечно же, должен был записывать свои чудачества, что он и делал.

К сожалению, сохранились не все дневники Куделина, а только одна тетрадь, записи в которой охватывают период уже после того, как была построена Ворожеевская церковь и пожертвована икона. Так что узнать из дневника, кто является автором этого образа, мне не удалось. Зато одна запись Куделина натолкнула меня на некоторые размышления. Раскаиваясь в каком-то своем проступке или даже преступлении, суть которого для меня тоже осталась непонятной, видимо, Куделин совершил его задолго до тех событий, которые послужили материалом записок, попавших мне в руки, Куделин записал в своем дневнике, что ходил ночью молиться в церковь к иконе, и ходил туда через склеп. Так там и написано: "Ходил в храм молиться к образу, через склеп". То, что склеп для себя он построил еще при жизни, я уже знал. Но как через этот склеп можно было попасть в церковь, вот это было непонятно. Тогда-то я и предположил, что склеп и церковь связаны подземным ходом. Зачем это понадобилось оригиналу-помещику, мне и до сих пор непонятно. Но у Куделина много было чудачеств.

Я рассказал о своем открытии Гарику, с которым мы дружим с самого детства, и мы хотели с ним вместе отправиться в Во-рожеево искать это подземелье. Но все как-то руки не доходили. Держали дела, работа. И вот пару недель назад он неожиданно узнал, что храм в Ворожееве передан Русской Православной Церкви и будет, наверное, восстанавливаться. Тогда он связался кое с кем по своим каналам и попросил, чтобы работы по реставрации росписей и здания храма не прошли без его участия. И вот мы здесь, в Ворожееве. И действительно нашли этот подземный ход.

— И даже пугали из него детей, — строго сказал Виктор Николаевич.

Володя немного смешался, но усмехнулся и сказал:

— Гарик просто хотел, чтобы им этот ход не был известен. Что хорошего, если из ребят кто-нибудь туда заберется и его не дай Бог завалит. А они крутились вокруг склепа и церкви, вот он и оживил привидение, о котором все тут говорили. Знаете легенду о духе Куделина?

— Знаю, — ответил Виктор Николаевич, — но так делать не годится. Это хорошо еще, что все так закончилось. А могло бы и по-другому… Ну как кто-нибудь из них спятил бы с перепугу! Или еще что. Вы знаете, что он, — Виктор Николаевич указал на меня пальцем, — что он и его подружка со страху в поле убежали и с трудом дорогу обратно нашли? А если б не нашли? Что тогда?

Володя и Игорь молчали.

— Ну, ладно, — продолжал участковый, — это понятно. А что вы нашли в подземелье?

Володя и Игорь разом удивленно подняли головы и уставились в глаза Виктору Николаевичу.

— Так что? — повторил свой вопрос участковый.

С минуту в комнате царило молчание.

— Ну, вы даете, — нарушил его Володя. — Откуда вам известно, что мы что-то там нашли? У вас что, всюду жучки?

"Скорее червячки", — подумалось тогда мне, потому что я вспомнил, как заползал под тумбу в склепе.

— У меня свои методы, — таинственно ответил Виктор Николаевич. — Но я жду от вас ответа.

— Да, собственно, ничего особенного, — сказал Володя, поднимаясь со своей раскладушки. — Покажем, Гарик?

— Покажем, — пожал плечами Игорь. Володя подошел к столу и взял с него

одну из папок. Развязав, он протянул ее Виктору Николаевичу.

— Что это? — спросил тот, выудив из папки три пожелтелых толстых тетради в картонных обложках.

— Оказалось, что не один Куделин вел дневник, записывая свои мысли и события, с ним случавшиеся. У вас в руках дневники отца Михаила, последнего протоиерея Ворожеевской церкви. Мы нашли их в тайнике, устроенном за одним из кирпичей кладки подземного хода. Увы, в них нет ни слова о судьбе иконы, хотя много размышлений о судьбе Русской Церкви вообще и судьбе Ворожеевского храма, в частности. Крепко там достается от попа и советской власти и вождю государства. Сейчас эти дневники могут послужить материалом для романа и только, а когда-то их автору светило десять лет без права переписки, попади они в определенные руки. Вот он их и прятал в подземелье.

Виктор Николаевич рассеянно листал тетради.

— А икона? — вырвалось неожиданно у меня. — Вы больше никакого тайника в подземелье не выстукали? Вы ведь еще искали?

— А ты это откуда знаешь? — подозрительно уставились на меня две пары глаз.

— Сашок — прирожденный сыщик, — ответил за меня участковый, да еще такими словами, что я смутился. — Он с вас глаз не спускал, как в Ворожееве оказался, сразу понял, что вы что-то тут ищете. И ваш подземный ход он тоже обнаружил.

— Говорил я тебе, — сказал Игop^ Володе.

Тот только плечами пожал.

— Он и разговор ваш там подслушал об иконе. Так что колитесь, если нашли.

— Увы, — развел руками Володя, — увы, иконы в подземелье нет, и в склепе тоже.

— Как же мы тебя не заметили? — перебил его Игорь. — Где же ты прятался? — Это он меня спрашивал.

— Под тумбой какой-то каменной в склепе, — ответил я. — А потом, когда вы простукивать стенки пошли, я тоже тихонько подобрался и разговор ваш слышал. Потом через склеп вышел.

— Надо же, я даже не проверил, заперта ли там дверь, — сокрушался Игорь. — И ведь если бы я собственноручно не смазал маслом все петли в склепе и подземелье, мы бы тебя услышали. По началу-то такой скрип стоял — на всю округу! А ты еще говорил: "Не та молодежь".

Последние слова Игорь адресовал своему другу, а я наконец понял, куда делись скрипы и уханье, которые мы слышали в первый наш приход к церкви и склепу. Это скрипели петли люка и дверей склепа, когда их открывали Игорь с Володей. Конечно, они их смазали, как я сам не догадался! Опять лопухнулся. Тоже мне "прирожденный сыщик".

— А ты знаешь, где ты прятался-то? Что это за тумба? — спросил меня, посмеиваясь, Игорь.

— Откуда? — ответил я, — фонарика у меня не было.

— Ты под гробом лежал, в котором Куделин покоится. Нет! — Игорь восхищенно хлопнул себя по колену. — А ты говорил: "Не та молодежь!"

— По гробам он вообще спец, — заметил Виктор Николаевич. — Он в разрытой могиле на гробе отца Михаила полночи просидел.

— А кто ж могилу-то разрыл? — чуть ли не в один голос удивились Игорь и Володя. — Кому это надо?

— То, что это не вы сделали, я уже знаю, — ответил им участковый. — Иначе у нас другой разговор был бы. А вот кто, пока что загадка. Только думается мне, что не одни вы здесь ищете. Кстати, где вы были прошлой ночью?

— Дома спали, — ответил Володя.

— Верю, — сказал участковый. — Ну ладно, не обессудьте, что потревожил, — он стал подниматься с места.

— Да ничего, — весело отозвался Володя, — мы привычные. С детства, чуть что в школе случится, Афиногенов и Безусов, это мы значит, — в милицию. Два раза из школы выгоняли.

— Без дела из школы не выгоняют, — заметил Виктор Николаевич.

— Согласен, — кивнул Володя, — но главное-то наше дело мимо вашего брата прошло.

— Это что же за дело? — уселся обратно на колоду участковый.

— А когда нас с Гариком в первый раз из школы выгнали, мы с ним очень обиделись и решили отомстить. Целую ночь мы таскали с ним рулоны рубероида с соседней стройки и обкладывали ими школу. А утром полили бензинчиком и подожгли. Хорошо горело! Машин пожарных штук пять приехало.

— Больше! — поправил друга Игорь.

— Главное, чуть не попались, — продолжал Володя. — Мы на пожар с крыши смотрели, чтобы было лучше видно всю картину. Потом пошли уж спускаться. И только подходим к лифту, двери у него раскрываются, и оттуда выходит мент… Ой, извините, милиционер, — поправился Володя. Виктор Николаевич кивнул ему головой. — Выходят милиционер с овчаркой и два дружинника. Ну, думаю, все, влипли.

— У меня вообще все оборвалось, — заметил Игорь.

— А они проходят мимо нас, — продолжил Володя, — и ме-е-э… то есть милиционер, дружинникам и говорит: "Сейчас выйдем на крышу, посмотрим, кто там из-за забора подглядывает".

Володя и Игорь засмеялись, я тоже не удержался. Только Виктор Николаевич сохранял видимое спокойствие.

— И что, — спросил он, — школа сгорела?

— Да нет, — отмахнулся рукой Володя, — быстро потушили. Мы в ней потом еще учились. Только стены все почернели снаружи. Пока заново не покрасили, так черная и стояла. А второй раз, когда нас из школы выгнали, мы с ним в Крым убежали на неделю. Но это уже другая история.

— Да-а, — протянул, поднимаясь, участковый, — лишь за давностью срока преступления я освобождаю вас от ответственности.

— А как же чистосердечное признание, мы ведь сами все рассказали?

— И чистосердечное признание тоже, — улыбнулся Виктор Николаевич. — Ну что, пошли, Саня? Или ты еще истории послушаешь.

— Да нет, я с вами, — поднялся и я. Мы попрощались с Володей и Игорем,

неплохие они оказались люди, веселые. Я вспомнил, как Игорь напугал нас, прикинувшись привидением, и мне опять стало смешно.

— Саня, — обратился тем временем ко мне Виктор Николаевич, — ступай домой. Здесь наши пути расходятся. Рад был с тобой познакомиться.

— А вы теперь куда? — спросил я.

— В Андреевку, дела.

— До свидания, — сказал я и собрался уже идти, как участковый остановил меня.

— Саня, — сказал он, — еще одно. Ты про эту икону и думать забудь.

— Почему?

— Потому что нет ее в Ворожееве. Столько лет прошло, как пропала. Нет ее тут.

— Но ведь теперь понятно, что икону через подземный ход вынесли.

— Может быть. Только мы не знаем даже, кто ее вынес. А кто вынес, тот ею и воспользовался. Наверняка уж давно продал и камни из оклада повыковыривал. Искать теперь икону все равно что прошлогодний снег. А ты будешь разыскивать — опять в какую-нибудь беду попадешь. Боюсь, не одному тебе эта икона покоя не дает.

— С чего вы взяли?

— Да хотя бы с того, что могила разрыта и кто-то по домам ночами тут шастает.

— Вы думаете, это Игорь с Володей?

— Может, и они.

— Нет, — уверенно сказал я, — это не они, вы ошибаетесь. Их бы я узнал.

— Ты же говоришь, что те в маскхалатах были и ты их только со спины видел.

— Ну и что. Я Володины следы знаю. У него подошва ребристая. Таких следов под окном не было. Луна ярко светила, я бы разглядел. Да и искали они в доме вовсе не икону, а стройматериалы какие-то.

— Да с чего ты это взял? Какие стройматериалы?

— Говорил же вам уже, они о дереве разговаривали.

— О каком еще дереве?

— Ну о том, что на стройку идет. Я не знаю, дом поправить, дачу построить. Доски какие-нибудь.

— Доски, говоришь? — задумчиво повторил мои слова Виктор Николаевич.

— Ну да.

— Ладно, пока иди домой и никуда не сворачивай, а мне в Андреевку надо.

С этими словами участковый развернулся и быстрым шагом пошел в сторону Андреевки. Я подумал, что неправильно это, когда милиция ходит пешком, хоть в деревне, и тоже пошел к нашему дому.

ал Палыч и Светка меня долго расспрашивали, куда мы с участковым ходили и что делали. Дяди Егора уже не было. Он сразу, как мы с Виктором Николаевичем ушли, домой заспешил.

Я все рассказал. А потом Пал Палыч тоже ушел к дяде Егору в гости, хоть и хромал еще сильно. Все-таки этот вечер последним был в Ворожееве или предпоследним — мы не знали еще, приедет завтра Андрей Николаевич за нами или нет.

Мы остались опять вдвоем. И просидели так допоздна, Пал Палыч только к ночи пришел. Мы за это ему только благодарны были, вдвоем нам всегда хорошо. Я Светке тогда жениться на ней пообещал. Она меня, конечно, идиотом назвала, но на самом деле ей приятно было. Я это чувствовал.

Глава XII ДОСКИ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ

Утром Андрей Николаевич не приехал. Мы хотели со Светкой гулять пойти, но Пал Палыч не разрешил.

— Сидите тут, — сказал он, — или гуляйте вокруг дома. А то Андрей приедет, г вас нет. Где тогда бегать искать? Еще выбираться надо. Давайте лучше вещи пакуйте.

Паковать нам особенно было нечего, мы собрались за полчаса и сидели на чемоданах, точнее на рюкзаках. Пал Палыч оказался прав, около полудня на улице затарахтел мотор. Мы выглянули в окошко.

— Это кто же это? — удивился Пал Палыч.

Действительно странно, возле нашей калитки остановился защитного цвета джип "УАЗ".

— Мужик какой-то, я его не знаю, — не переставал удивляться вслух Пал Палыч.

Зато я его узнал, но от этого удивился еще больше полковника. Из "УАЗа" с водительского места вылез мой отец. Этого уж я никак не ожидал. Во-первых, должен был приехать не он, мой папа сюда и дороги-то не знает. Во-вторых, откуда у него "УАЗ"? У нас вообще-то старый "Мерседес", и ничего другого в ближайшее время отец покупать не собирался. Однако это был именно он.

— Идет сюда, интересно, кто это? — задал вопрос в воздух Пал Палыч.

— Это мой отец, — ответил ему я.

— А где же Андрей?

Второй вопрос остался пока без ответа.

— Может, что-нибудь случилось? — взволнованно предположила Светка, и ее беспокойство передалось и мне, и Пал Па-лычу. Мы поспешили в сени.

— Здрасьте, охотнички! — приветствовал нас папа, когда мы открыли ему дверь.

— Здравствуйте, — отозвался Пал Палыч. — А где Андрей, с ним ничего не случилось?

— Приболел малость. Ничего страшного. По Москве опять грипп гуляет, вот он его и подцепил. Да не волнуйся так. — Отец глянул на побледневшую Светку. — Говорю же, ничего страшного. Поправляется твой папа. Дня через два он бы сам за вами приехал, да ведь вам уже в школу надо, вот он и позвонил мне и попросил забрать.

— Как же вы нас нашли? — спросил Пал Палыч. — Тут не так просто добраться.

— Да мне Андрей все хорошо объяснил. И карта у меня есть, не так уж и трудно.

— А чего ты не на "Мерседесе"? — спросил отца я.

— Да дайте хоть в дом-то пройти-, — взмолился он, — завалили вопросами. Чаю налейте, я не завтракал.

Пока Светка собирала на стол, папа объяснил, что взял машину по доверенности у своего товарища. "Мерседес" не годится для русских проселочных дорог, вот и пришлось решать вопрос по-другому.

— Андрей мне свою "девятку" предлагал, да уж больно пугал меня дорогами. Вот я и решил, что "УАЗ" получше будет, — объяснял папа, уже перемешивая ложечкой сахар в моей металлической кружке.

Потом он рассказал нам московские новости. Все было, как из другого мира. Одичали мы тут в Ворожееве. Наши псы нас заждались. Тамерлашка, оказывается, ночует у двери и ругается на всех, кто проходит мимо. Светкина Ксюша тоже скучает, скулит. Мамы наши здорбвы и ждут не дождутся момента, когда снова смогут заняться нашим воспитанием. Отец накупил мне каких-то новых фильмов, которых я еще не видел. Так что пора было собираться и ехать. Наши приключения мы могли рассказать в дороге.

Вскоре мы доупаковали в рюкзаки последние вещи. Пал Палыч запер дверь, ставни, и мы все разместились в "уазике", не забыв на этот раз и Ганнибала.

— Так это и есть тот самый египетский котенок? Ну и страшен, — немного обидел Светку папа. Ганнибалу же за это досталась добавочная порция ласки.

Папа завел мотор и хотел ехатъ тем же путем, что и приехал, через Андреевку. Для этого ему надо было развернуться. Но Пал Палыч, с которым они уже перешли на "ты", убедил его ехать через лес, как мы добирались сюда с таксистом.

— Здесь короче будет, — уверял он, — и дорога получше.

— Ладно, ты покажешь, — согласился папа.

Мне это было немного досадно, потому что я хотел еще раз бросить прощальный взгляд на Ворожеево, на старую церковь, на склеп Куделина, на дом бабы Дуни. Ведь столько приключений случилось со мной за короткие осенние каникулы в этих местах! Когда я еще их увижу? То, что я сюда все-таки вернусь, я не сомневался. Я ведь собирался найти икону. Дело только откладывалось.

И вот околица Ворожеева скрылась вдали за облаком снежной пыли, поднимаемой колесами "УАЗа". Папа лихо крутил баранку, будто всю жизнь гонял на подобном транспорте по разбитым проселочным дорогам, а мы прыгали чуть ли не до потолка на сиденьях, хватаясь за все, за что только было можно. Ганнибал испуганно орал, утробно урчал и рвался из Светкиных рук.

— К лесу, к лесу, левее забирай, — указывал дорогу Пал Палыч, сидя рядом с папой. На переднем сиденье его не так трясло, как нас со Светкой.

— Левее так левее, — бодро сказал мой папа и вывернул черное кольцо руля. Что случилось потом, я не сразу понял, потому что от удара оказался чуть ли не на шее у папы. Светка тоже полетела вперед и врезалась в спинку переднего сиденья, но котенка не выпустила. "УАЗ" встал. Мотор заглох сам или его заглушил папа, я уж не знаю. Но когда я пришел в себя, его тарахтения уже не было слышно.

— Так, — сказал папа, обернувшись к нам, — все целы? Травм нет?

— Что случилось? — спросила Светка, потирая ушибленное плечо.

— Все в порядке, — ответил папа, — засели.

Он распахнул дверь и выпрыгнул наружу. Пал Палыч тоже стал медленно выбираться, оберегая больную ногу. Вылезли и мы со Светкой.

"УАЗ" засел крепко, по самое днище, обоими задними колесами в обледенелых колеях.

— Как мы только тут проскочили, когда сюда ехали? — удивлялся Пал Палыч. — Ведь на такси.

— Может, это такси до сих пор где-нибудь в лесу стоит, — мрачно пошутил папа. — Что делать-то будем?

— Надо что-нибудь под колеса подсунуть, — предложил полковник. — Сейчас в лес схожу посмотрю.

Сначала он принес каких-то веток, которые буксующие колеса "УАЗа" мгновенно превратили в мелкую труху и выплюнули назад.

Пал Палыч снова удалился в лес и неожиданно принес оттуда ржавую водопроводную трубу, длиной метра в два с половиной. Чего только не сыщешь в наших лесах.

— Это не перемелет, — сказал Пал Палыч и уверенно сунул трубу под колесо.

Папа дал по газам, труба с пением описала дугу в дециметре над сводом черепа полковника и, тревожно гудя, запрыгала позади "УАЗа" на обледенелой дороге.

Пал Палыч тихо выругался, надеясь, что мы не услышим. Отец вылез из машины.

— Бесполезно, — сказал он. — Надо идти за буксиром.

Пал Палыч повернулся и похромал к Ворожееву.

— Давай, я сбегаю, — остановил его папа. — Ты только скажи к кому, а то у тебя нога.

— Не надо, — отмахнулся полковник, — лучше с ними тут посиди. А мне надо ногу расхаживать, засиделся уже. К тому же в Ворожееве может никого и не быть. Тогда придется в Андреевку идти.

— Тем более, — убеждал его папа, — ты только скажи к кому.

Но упрямый Пал Палыч настоял на своем. В Ворожееве действительно помощи не оказалось. Дядя Егор ушел на охоту и некому было завести его грузовик. Тетя Катя не знала даже, где ключи от зажигания. Пал Палыч таскался в Андреевку, зато приехал оттуда на тракторе.

Пока его не было, папа развел костер, и мы неплохо проводили время, рассказывая ему свои ворожеевские приключения. Кое-чего я, конечно, не договаривал. Например, не рассказал, как убил дятла и еще кое-какие детали.

— Маме только про могилу не рассказывай, — сделал замечание папа, — перепугаешь вусмерть.

С трактором дело пошло на лад, и "УАЗ" быстро был освобожден из ледяного плена. Отец расплатился с трактористом, и тот довольный покатил назад. Мы заняли наши места в "УАЗе". Дальнейший путь до шоссе мы проделали без приключений, но в молчании. Трудно беседовать, когда только и думаешь, за что бы еще ухватиться. Наконец, проселок окончился, и мы выехали на ровную асфальтированную дорогу.

Тут первым заговорил папа.

— Они мне тут кое-что порассказали, пока тебя не было. — Обратился он к Пал Палычу. — Веселые у тебя получились каникулы.

— Да уж, — согласился Пал Палыч, — в другой раз пусть Андрей или Ирка с ними едут.

Папа рассмеялся.

— Однако у вас тут чего только нет, — продолжал он, покачав головой, — и привидения, и воры по домам шастают.

— Это не воры, а дураки, — сказал тогда Пал Палыч. — Егоров племянник и его дружок. А я, старый болван, в прошлый раз лично им с кафедры два маскхалате привез. Думал, для охоты. А они по домам заколоченным лазают. Деда тут нашего деревенского так напутали, чуть не помер. Вышел из дома, а перед ним привидение без лица стоит. Ну, один из них, в маскхалате. Максимыч теперь только-только оклемываться начал.

— А что им там надо-то, в этих домах заколоченных?

— Да черт его знает! Темнят, не говорят ничего. Дураков из себя строят. Ну, Егор им дал жару. Больше они тут долго не появятся.

— А икона эта, — поинтересовался отец, — старинная диска?

— Да нет, — ответил Пал Палыч, — диска лишь прошлого века, но оклад у нее дорогой, серебро с камнями драгоценны ми. И еще, говорят, что мастер ее писал известный. В общем, дбска ценная.

Я сидел и слушал разговор отца с Пал Палычем. И испытывал при этом разнообразные ощущения. Сначала я с удовлетворением отметил, что правильно угадал тех, кто скрывался под маскхалатами, и правильно сделал, что не рассказал об этом милиции — вон ведь дядя Егор сам с ними разобрался. Но когда папа заговорил об иконе, меня охватили совсем другие чувства. Сначала я никак не мог понять, при чем тут доска. А когда понял, страшная догадка пронзила мой мозг и тяжким грузом придавила к сидению.

Я все же еще раз решил убедиться в правильности моей догадки и поэтому спросил папу:

— А что, иконы досками называют?

— Ну да, — подтвердил он, — их же на досках пишут. Только когда речь идет о стройматериалах, то говорят доска, а если речь идет об иконе, то обычно говорят доска. Ударение на первом слоге.

Все точно. Именно так произносили слово "доска" Сергей и Юрка. Так вот что они искали в заколоченных домах! А я-то, дурак, что думал! Тогда и могилу наверняка они разрыли, ведь это у дяди Егора было убеждение, будто икона похоронена вместе с протоиереем. А уж он наверняка об этом рассказывал и своему племяннику. Но самое главное было не это. Самое главное было то, что я вспомнил из подслушанного мной разговора Сергея и Юрки. Они говорили, что им осталось проверить только ведьмин дом. Значит, они считают, что доска, то есть икона, у бабы Дуни. А Сергей, так тот в этом почему-то почти уверен. И, что особенно плохо, я вспомнил, что они собираются взять эту доску без спроса. "Сами возьмем", — сказал тогда Сергей. И ведь сделать это они могли уже сегодня, тем более, что дядя Егор направил их из Ворожеева.

— Папа, стой! Стой! Останови машину! — закричал я, хватая отца за плечо, едва до меня дошел смысл того, о чем я только что догадался.

Я так рванул на себя отца, что тот не удержал руль и "УАЗ" сильно вильнул на трассе. Но папа у меня водила тот еще. Он быстро укротил автомобиль и тут же направил его к обочине, где и остановил, не заглушая двигателя.

— Ты что делаешь?! — зарычал на меня отец диким зверем. — Всех нас угробить захотел?! Чего тебе надо? Совсем ополоумел?

— Значит, так, — резко начал я, — слушайте и не перебивайте. Дело очень важное. Я вас прошу, — последней фразой я пытался умолить старшее поколение.

— Ну? — все еще недовольно буркнул папа.

— Очень важное, — повторил я, собираясь с мыслями. — Сергей и Юрка в заколоченных домах икону разыскивали, я это только сейчас понял. Они так и говорили, доска, а не доска. Я их разговор тогда подслушивал. И могилу попа они разрыли, больше некому. Дядя Егор думал, что икону с отцом Михаилом похоронили. Конечно, он и Сергею об этом рассказывал. И в лесу еще они об этом тоже разговаривали, только я тогда не понял, а сейчас…

— Да ну, бред, — недовольно перебил меня Пал Палыч, даже рукой с досады махнул. — Поехали.

— Да погодите вы, — разгорячился и чуть ли не закричал я, — вы самого главного еще не слышали. Они говорили, что им только один дом остался, бабы Дунин. Сергей уверен был, что икона там спрятана. А самое главное, они собирались сегодня-завтра забраться туда, когда бабы Дуни дома не будет!

— Ерунда, — заявил полковник, — их и в Ворожееве-то уже нет. После Егорова разноса они сегодня утром уехали.

— Тем более, — настаивал я, — значит, сегодня они и полезут. Они только вид сделали, что уехали, а сами выждут момент, когда баба Дуня из дома уйдет, и полезут.

— Поехали, — устало отмахнулся от меня Пал Палыч. Мол, и разговаривать тут нечего.

— Поехали, — согласился папа, поддал газа и, выждав момент, ловко развернулся между проходящими машинами прямо через разделительную полосу.

— Ты куда?! — завопил Пал Палыч. — Совсем вы, что ли?..

— Паша, ты армейский полковник. А я — следователь. Семь лет в милиции оттрубил, — спокойно осадил его папа. — Не лезь.

Пал Палыч недовольно замолчал, но больше в действия отца не вмешивался.

Теперь мы летели назад в Ворожеево. Папа как мог гнал "УАЗ". Но я не беспокоился, что-что, а тачку он водить умеет, даже в гонках на выживание участвовал. Вскоре мы были у поворота, а еще через минуту папа притормозил у развилки проселочных дорог, каждая из которых вела в Ворожеево, только одна через лес, а другая через Андреевку. На сей раз через лес он не поехал.

Оказалось, Пал Палыч не ошибался, дорога на Андреевку была не лучше лесной, а пожалуй что, и похуже. Но отец был предельно собран, и мы больше не попались в капкан обледенелой колеи. На хорошем ходу мы миновали Андреевку, благо, улица ее была пустынна, как и все деревенские улицы в зимнюю пору. А за деревней дорога пошла еще хуже. "УАЗ" теперь прыгал, как бешеный конь, и нам приходилось туго. Скорость резко упала, но все-таки с каждой секундой мы приближались к Ворожееву.

Раскачиваясь в салоне "УАЗа", я пытался всматриваться через отцовское плечо в панораму лобового стекла, отмечая про себя вехи уже знакомого мне пути. Вот и коровник, который совсем недавно поверг в ужас меня и Светку своим ночным электрическим сиянием. Скоро уже Ворожеево.

Первой над пригорком выглянула полуразрушенная колокольня, несмотря ни на что упрямо возвышавшаяся над окрестностями деревни. Затем показались голые кроны прикладбищенских берез, и, наконец, чуть в стороне от дороги две белые крыши вынесенных за околицу домов с черными пеньками печных труб на макушке. Ближайший — дом приезжих реставраторов, следующий — бабы Дунин, ведьмин.

— Направо, ко второму дому, — подсказал я папе.

Наш "УАЗ" остановился у самых ворот.

— Сидеть в машине и никуда, ни при каких обстоятельствах, — повернувшись к нам со Светкой, сказал папа.

Сам он вылез из машины, коротко бросив через плечо Пал Палычу:

— Пошли.

Они открыли калитку и двинулись по дорожке к крылечку, и, когда уже стали подниматься по ступенькам коротенькой лестницы, я тоже открыл дверцу и полез наружу из "УАЗа".

— Куда? — ухватила меня за рукав Светка.

— Отстань, — я вырвался из ее пальцев и прикрыл за собой дверцу.

Дверь бабы Дуниного дома оказалась запертой, на стук отца и крики дяди Паши никто не открывал. Изнутри доносилось истошное блеяние моей старой знакомой, черной козы с голубыми глазами. Собачка тоже побрехивала. Отец быстро сбежал с крылечка и завернул за угол, сунув руку за отворот своей кожаной куртки. Пал Палыч тоже спустился и, прихрамывая, поспешил к другому углу, чтобы обойти дом с противоположной стороны. Я пошел за отцом.

Когда я тоже завернул за угол, то никого не увидел. Только снег под открытым окном был весь истоптан, и во многих местах на нем розовели слегка заиндевевшие капли крови. Да какая-то ржавая железяка с обрывком цепи торчала тут же из маленького, наметенного у стены сугроба.

Глава XIII ГОНКА НА ВЫЖИВАНИЕ

Отца нигде не было видно. Я остановился, волнуясь и недоумевая, куда он пропал. Из-за противоположного угла дома появился Пал Палыч.

— Ты чего тут? — начал он. — А где Владислав?

Я пожал плечами, и тут же из окна, гремя оконной рамой, выглянул папа.

— Опоздали, — констатировал он, не обращая внимания на то, что я нарушил его приказ и покинул машину. Впрочем, не я один. Светка тоже тихонько подобралась и стояла уже у меня за спиной.

— Где тетка Дуня? — спросил отца Пал Палыч. — Чья это кровь?

— Кровь вора, — отмахнулся папа. — Один из них в капкан угодил. Ваша ведьма волчьих капканов под окнами понаставила.

— Во дает тетка! — Пал Палыч даже ушанку стянул с головы, так его это удивило.

— Да-а, — согласился папа, — только ведьмой я, может, и зря ее назвал. — Икона-то у нее в доме стояла.

— Как стояла? Да что ты мелешь? — На Пал Палыча было жалко смотреть, казалось, он сейчас спятит от изумления.

— А ты сам посмотри, — посоветовал папа. — Залезай. Впрочем, у тебя нога больная.

Но Пал Палыч, невзирая на свою покалеченную конечность" полез в окно, я его подсаживал и тоже за ним забрался. На улице только Светка осталась.

Мы все оказались в маленькой темной комнатке, той самой, вход в которую баба Дуня завесила занавесочкой. На окнах тоже были плотные шторы, сейчас они были наполовину сорваны и свисали по сторонам окна неопрятными складками. Зато в остальном помещении, как и во всем домике бабы Дуни, царил порядок. Все было прибрано и вымыто, пол чист, пыли нигде нет и каждая вещь на своем месте. И все-таки все здесь было какое-то неживое.

Из общего образцового порядка, кроме взломанного окна, выбивалась еще старенькая тумбочка. Она стояла особо, как бы во главе всей комнаты, рядом с изголовьем широкой застеленной кровати. На ней по краям располагались какие-то маленькие вазочки, и из них торчали огарки тонких церковных свечей. Две вазочки были повалены и лежали на тумбочке, а еще одна — на полу у ее подножия. За этими необычными подсвечниками на поверхности тумбочки оставалось еще просторное место, и было видно, что долгое время там что-то стояло. Даже отпечаталась серая полоса на полировке, и цвет у полировки в этом месте тоже был другой, темнее, чем на всей тумбочке. Видно было, что эта вещь тут долго стояла, и уж ее-то не трогали.

— Здесь икона была, — сказал папа. — Та или не та — это уж другой вопрос, важно, что икону эту взяли.

— Ну, тетя Дуня, — развел руками Пал Палыч. Других слов у него просто не было.

— Ладно, времени у нас мало, — при-нялс. я опять распоряжаться отец, — даже в милицию сообщать некогда. Быстро давайте из окна, посмотрим, куда их следы ведут. У них один хромой, у нас тоже, — папа глянул на Пал Палыча, — так что силы равны, попробуем не упустить.

Окно комнатки выходило на пустырь, и в том же направлении к забору тянулась цепочка следов с довольно частыми розовыми пятнышками. Мы вылезли из окна и пошли по следу.

За забором следы резко поворачивали в сторону улицы, а затем мимо кладбища вели прямо к Ворожееву. Сами-то следы на улице терялись, но регулярные пятнышки крови точно указывали нам путь похитителей. Так мы прошли мимо кладбища и церкви и оказались на главной и единственной улице Ворожеева. Кто-то спешил по ней к нам навстречу. Очень скоро мы узнали тетю Катю, жену дяди Егора. Она почти бежала с непокрытой головой, в наспех накинутом на плечи зимнем пальто.

— Ой, Паша, Паша, — закричала она, едва приблизившись. — да что же это делается?!

— Катя, что случилось? — откликнулся ей Пал Палыч.

— Сережка с Юркой Егоров грузовик увели.

— Когда? — не интересуясь подробностями, вмешался мой папа.

— Да только что, пяти минут не прошло. О Господи! Паша, да что же это делается?! И ведь Егор с Вовкой на охоту ушли, и сразу всем этот грузовик понадобился. Ты ведь утром приходил, я ключей не нашла. А эти без всяких ключей уехали. Что ж теперь будет?

— Вы вот что, — решительно остановил ее причитания отец, — бегите в милицию. Где она тут у вас? Должен быть участковый.

— В Андреевке Виктор Николаевич, — ответила тетя Катя.

— Так вот, бегите в Андреевку, отыщите там его и все ему расскажите. А мы их догнать попробуем. Куда они поехали?

— Туда, — махнула рукой тетя Катя в сторону другого конца Ворожеева. Видимо, Сергей с Юркой решили выбираться отсюда, как и мы утром, по лесной дороге, чтобы не светиться в Андреевке.

Не говоря больше ни слова, папа раз вернулся и побежал к "УАЗу", оставленному у ворот дома бабы Дуни. Мы все последовали за ним.

— Катя, на, шапку возьми, шапку, — протянул женщине свою военную ушанку; Пал Палыч, но она только отмахнулась. Папа бежал так быстро, что даже я не

поспевал за ним и отстал изрядно, а Пал Палыч со Светкой еще больше. Но, может, нам и вовсе не обязательно было бегать, потому что скоро из-за кладбищенской ог-^ рады вылетел, подскакивая на кочках, "УАЗ", и папа затормозил возле нас. Мы влезли в кабину, из которой, стоя на задних лапках, выглядывал в окошко перепуганный Ганнибал. Светка тут же сцапала его в свои руки.

— Вы бегите, бегите, — крикнул на прощание тете Кате отец, и наш "УАЗ" рванул с места, как заправский "Лендровер".

— Надо бы вас высадить, да времени нет, — с досадой буркнул папа, когда мы

проезжали мимо дома, в котором прожили эти каникулы.

Мы со Светкой переглянулись, замечание отца явно относилось к нам.

Мы неслись по белой равнине той же дорогой, что и несколько часов назад, и опять мотались в салоне на бесчисленных кочках и рытвинах проселка. Я уже настолько отбил себе за этот день бока, что почти не обращал внимания на новые тумаки.

— Только бы успеть догнать их до темноты, — проскрипел сквозь зубы папа, — а то им легче будет уйти.

— Вот они! — почти тут же крикнул Пал Палыч.

И мы все увидели метрах в трехстах впереди буксующий грузовик, как раз в том самом месте, где мы застряли утром.

— То, что надо, — довольно заметил папа. — Теперь они наши.

Но не тут-то было. Грузовик раскачивался взад-вперед, неистово перемалывая снег и лед задними колесами, а рядом металась небольшая фигурка человека, подкидывавшего что-то под эти обутые в резину жернова. И когда мы уже сократили расстояние наполовину, грузовик вдруг подпрыгнул и выскочил из ямы, на мгновенье остановившись на самом ее краю. Этого мгновения хватило, чтобы человек догнал его и вскочил в кабину. Машина рванулась вперед и скрылась в лесу.

Однако мы сели им на хвост.

— Это был Юрка, — сказал Пал Палыч, — я узнал его. Это он под колеса ветки подкидывал.

Честно говоря, я узнал его тоже.

В лесу нам никак не удавалось приблизиться к грузовику, уж больно плоха была дорога. Да и мы не видели ничего дальше собственного носа из-за частых поворотов. Следы похитителей вновь обнаружились только у выезда на трассу. Здесь, приостановив "УАЗ", по отпечаткам протекторов отец и Пал Палыч быстро определили, в какую сторону вырулила машина, выезжая на асфальтированную дорогу.

На шоссе мы получили преимущество. Отец выжимал из "УАЗа" все, что только возможно. Мы обгоняли не только наши российские "Жигули", но иногда даже иномарки. Довольно скоро за лобовым стеклом замаячил задний борт дяди Егорова грузовика. Мы не сомневались, что нас заметили тоже.

— Теперь не уйдут, — сказал отец, — я их еще до Твери достану, и ГАИ за нами тоже скоро увяжется.

Но, видимо, так же мыслили и те, за кем мы вели погоню. Проскочив на большой скорости мимо поста ГАИ, примерно через полкилометра после этого грузовик неожиданно вильнул и съехал на ответвлявшуюся от трассы проселочную дорогу. Очевидно, угонщики надеялись на размеры своих колес и мощь двигателя, позволявшие им лихо преодолевать препятствия полубездорожья.

Нам ничего не оставалось, как поступить тем же образом.

И снова нас окружал лес. Мы опять плохо видели грузовик, скрывающийся на извилинах дороги за непрерывно мелькающими деревьями. К тому же дневной свет начал уже сереть, время двигалось к сумеркам. В конце концов мы совсем потеряли грузовик из виду. Но погони отец не прекратил. Он гнал "УАЗ" через лес, не убирая ноги с педали газа.

Однако и его заставило притормозить то, что случилось в следующее мгновение. Мы вылетели из-за лесного поворота и совсем недалеко впереди увидели задние колеса грузовика, плюющиеся в нашу сторону комьями снега и ледяной крошкой. Вдруг: "Бах!" Одновременно с грохотом что-то сверкнуло слева от кузова преследуемой нами машины. И тут же послышался звон разбитого стекла и скрежет металла. Отец так дал по тормозам, что всех нас резко бросило вперед, и тут же он снова поддал газу, вернув нас в исходное положение.

— Скоты! — мрачно произнес папа. — По скатам нам лупят.

Он на мгновенье обернулся к нам со Светкой и со зверской физиономией заорал:

— Под сиденья! Быстро! Оба! Прежде чем исполнить его приказание, я успел увидеть, как Пал Палыч поднял у себя из-под ног лежавшее там зачехленное охотничье ружье и молча, деловито стал его вытаскивать на свет Божий.

Опустившись под сиденье, я полулежа обнял Светку одной рукой за плечи, цепляясь другой за какую-то железяку. Теперь я уже не мог видеть ничего интересного, кроме Светкиного уха, и только слышал.

— Паша, как приблизимся, в правое колесо.

— Угу.

— Собирай, не спеши.

Над нашими головами лязгнул крепеж любимой двустволки полковника. Пал Палыч сложил ее из двух половинок.

— Ты пулей или картечью.

— Сам знаю.

Еще щелчок — это Пал Палыч, загнав патроны в стволы, сложил ружье, уже готовое для стрельбы.

Некоторое время мы ничего не слышали, кроме рева мотора и ударов днища "УАЗа" о неровности дороги. Их мы не только слышали, но и очень хорошо ощущали.

Грохот ружейного выстрела, прозвучавший прямо над нашими головами, заставил вздрогнуть и меня, и Светку. Очень скоро грохот повторился.

— Молодец! — крикнул папа, и мы почувствовали, что он сбросил скорость, очень быстро нажал на тормоза и вдруг резко дал задний ход. Почти одновременно с началом нашего движения вспять грохнул еще один выстрел. Нам на голову посыпались осколки лобового стекла "УАЗа".

— Паша, цел?

— Цел.

Проехав еще немного задом, наша машина встала.

— Отсюда никуда! И головы не высовывать, — крикнул нам отец.

Хлопнули дверцы. Уже немного приглушенно я услышал:

— Ты только в башку им не стреляй, не убивай, — это говорил Пал Палыч, я понял, что отец достал свой пистолет.

Вновь грянул ружейный выстрел, теперь уже в отдалении, а за ним два хлопка из "Макарова". Светка вжалась в пол, прикрывая голову руками. А я не мог больше удержаться. Осторожно-осторожно я чуть-чуть приподнялся и выглянул туда, где совсем недавно было лобовое стекло.

Передо мной расстилалось белое снежное поле. Метрах в двадцати прямо по курсу лежал на боку грузовик дяди Егора. Его задранное в воздух переднее колесо еще продолжало вращаться, но уже медленно.

А в двух колеях дороги совсем неподалеку от меня ползали Пал Палыч и мой отец.

Отец повернул голову и что-то сказал полковнику. Тот быстро перекатился из колеи в колею и направил свою двустволку в сторону завалившегося грузовика. Отец вскочил и бросился вперед, но, пробежав всего несколько метров, ничком словно нырнул в снег. Тут же откуда-то из-за переднего колеса "ГАЗа" сверкнул яркий всполох ствольного огня, и привычный уже грохот еще раз прорезал неожиданно навалившуюся после рева мотора тишину. Пал Палыч тоже выстрелил, а отец вскочил и снова пробежал несколько метров. Пал Палыч выстрелил еще, и отец в третий раз повторил свою короткую пробежку. Полковник перевернулся на спину и стал быстро перезаряжать ружье. Со стороны грузовика молчали. Пал Палыч опять изготовился к стрельбе, и только он нажал на спуск, как ему кто-то ответил с другой стороны. Отец опять вскочил и больше уже не кидался в снег, а в несколько шагов, как хороший спринтер, покрыл оставшееся расстояние до лежавшей на боку машины и обогнул ее со стороны кузова.

Больше выстрелов мы не слышали. Только какие-то крики, из которых добрая половина нецензурной брани. Затем все стихло, и через несколько мгновений я снова увидел фигуру отца, только теперь он появился со стороны кабины. Он шел к нам спокойно, неся на плече два ружья, повернутые стволами назад, будто с охоты возвращался. В другой руке у него тоже был какой-то предмет, показавшийся мне сначала портфелем. Пал Палыч поднялся и поспешил отцу навстречу.

— Что с ними? — был его первый вопрос. — Ты их не того?

— Зачем, — ответил отец, — и так калеки. У одного нога в капкане побывала, другой, кажется, только что руку сломал, когда грузовик перевернулся.

— А это что? — спросил полковник, указывая стволами своего ружья на то, что показалось мне портфелем.

— Сейчас посмотрим, кажется, икона, — ответил отец.

Глава XIV СИЛА ДУХА

Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; все будет разрушено. И прекратятся жертвы в храме, и придет сюда "мерзость запустения".

Отец Михаил отложил свое самопишущее чернильное перо, подарок покойной жены протопопа ко дню Ангела. Больше ему нечего было записывать в свой дневник ни этим днем, ни последующими. Все было сказано в двух фразах уже давно, очень давно. Впрочем, для Него нет времени.

Отец Михаил вернулся из своей поездки сегодня утром. Устал, очень устал. Спал только час-полтора на вокзале в Калинине. Зато теперь мог отдыхать сколько угодно. Службы сегодня уже не было, и завтра тоже не будет. Вот она "мерзость запустения", но это еще начало.

Как ни устал протоиерей храма Успения Богоматери в Ворожееве, но ложиться ему не хотелось. Не мог. Ему не сиделось в пустых комнатах собственного дома. Хотя, конечно, это хорошо, что дети теперь взрослые. У них своя судьба. Двое в Калинине. Одна в Москве, замужем за хорошим человеком. Один вот в армии. Война. Трудно им с таким происхождением, шутка сказать, отец — поп, служитель культа. А были бы помладше, еще б трудней было. Не до них ему сейчас, не до них.

Отец Михаил снял с переносицы круглые очки в металлической оправе и убрал их в простенький очешник, драгоценный лишь тем, что сшила его покойная подруга жизни. Он встал из-за стола и вышел из дома, заперев за собой дверь.

Жара стояла на улице. Знойное выдаюсь лето. Куры лениво купались в пыли и копались в полуразвороченной куче засохшего навоза, сваленного у соседского забора. Сонную тишину нарушал лишь хриплый глас репродуктора, украшавшего макушку столба подле здания правления. Отец Михаил на мгновение задержался на крылечке, прислушиваясь к этому хрипу. Ничего нового, немцы рвались к Смоленску, советские войска отвечали контрударами и отходили на заранее подготовленные позиции.

"Если так пойдет, — проворчал себе под нос Михаил, — осенью здесь будут. Что ж, видно, тому "надлежит быть", сказано ведь в Евангелии от Луки: "…придут на тебя дни, когда враги обложат тебя окопами, и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне…", но и это еще не конец".

Отец Михаил спустился по выжженным солнцем серым ступенькам. Куда теперь идти, он и не думал, ноги сами повели его к храму.

Жара — наверное, поэтому и сил нет. Во рту пересохло и вкус какой-то противный. В груди и горле тугой комок, сдавило все. Сейчас квасу бы выпить, да где его возьмешь? Матушки больше нет, и его самого дней десять дома не было. Хозяйство в запустении. Впрочем, ничего теперь не имело значения.

Вот и она, беленькая, с синим шатром на колокольне под золотой луковкой, красавица. И крест сияет на фоне неба голубого, дрожит от марева. Два деревца рядом, как братцы из сказки, стоят, заколдованные. Только те кленами стали, а эти топольки. Образ над входом. Дверь отперта, и внутри, наверное, никого.

Отец Михаил не пошел сразу в свой храм — отправился вокруг него, зашел на кладбище. Здесь он провожал в последний путь сельчан из своей паствы. Все реже. Все чаще вместо крестов над могилами звезды появляются. За последний год двое стариков, остальные не исповедовались, не отпевались. Он перекрестился и произнес молитву за их нераскаявшиеся души.

Родных могил у него тут не было. Жена похоронена в Калинине. А ведь хотела лежать здесь. Болела — все отказывалась в больницу ехать, хотя врач и настаивал. Когда согласилась, уж поздно было. Стоило ли везти!..

Отец Михаил опять помолился за упокой благоверной и пошел прочь с деревенского кладбища. Задержался у склепа помещика, отстроившего Ворожеевский храм. Грешник был, говорят. Отмолиться хотел, икону пожертвовал чудесную. Дорогу себе к ней и после смерти оставил. Раньше люди верили, многие к светлому образу в беде и болезнях шли. Многим она помогала, Пресвятая Богородица. Протопоп перекрестился и быстрым шагом покинул печальный погост.

Обогнув храм, отец Михаил вошел в него. Гулкое шарканье ступней, такой звук шагов только в пустой церкви бывает, особенный. Потом он молился, стоя на коленях. Сначала перед образом Спасителя, потом перед чудесной иконой Божьей Матери. Долго стоял, не чувствуя больше усталости, о чем молил — для всех тайной останется.

Когда встал с колен, дверь скрипнула. Отец Михаил знал, кто вошел.

— Приехал, отец наш, слава тебе, Господи.

К благословению протоиерея спешили отец Николай и дьякон Антон Посохов. Конечно, они зашли сюда не просто так, оповещены уже о приезде его. В деревне ничего скрыть нельзя. Куда ни пойди, что ни сделай, всем людям известно становится.

Получив благословение, остановились в ожидании. Что он мог сказать им? Все заготовленные ранее слова вылетели из памяти.

— Готовьтесь, братья мои. Ничего поделать нельзя.

Отец Николай смолчал, только потупил взор. Дьяк не выдержал:

— Что ж это делается, отец Михаил? Ведь враг на нас идет. Церковь сделала обращение к людям. Мы все вместе должны быть. И в такой час последние ростки веры глушить? Что ж это делается?

— Значит, тому "надлежит быть", — ответил протопоп.

— А что с храмом станет? Протопоп только плечами пожал, зато

ответил отец Николай:

— Будто не знаешь, Антон. Чего пустое-то спрашиваешь? Все это изымут, — он обвел по кругу широким жестом правой руки, обернувшись на месте. — А в храме склад будет, или клуб, или чего похуже, конюшню здесь сделают, прости меня, Господи.

Отец Николай перекрестился и с тоской оглядел расписанные стены, иконостас.

— Пойдемте, дети мои, — печально произнес протоиерей, — тому "надлежит быть".

Отец Михаил повернулся и медленно побрел к выходу, но через несколько шагов силы снова покинули его. Он пошатнулся, сделал шаг в сторону и тяжело оперся на урну для пожертвований "на общую свечу". Другой рукой схватился за широкую грудь.

— Что с тобой, отец Михаил?! — испуганно крикнул Николай, и оба они с дьяконом поспешили на помощь.

— Ничего, — выпрямился протоиерей, — устал с дороги. Спал мало. Полежать нужно. Пройдет. А за себя не беспокойтесь, и за родных тоже. Архиепископ обещал позаботиться.

Он освободился мягким движением от подхвативших его рук и вышел на улицу, еще раз перекрестившись на пороге.

— Заприте храм.

— Так нечем, отец наш. От председателя приходил Терехин Иван, ключи забрал. Иконы и утварь завтра выносить собираются.

Эту весть берегли от протоиерея до последнего.

— Михал Василич, Николай Федорыч, здравствуйте. Здравствуй, Антон, — привлек их внимание звонкий девичий голос.

Обернувшись на него, отец Михаил увидел Анну Терехину, подходившую в сопровождении невысокого паренька со стороны Ворожеева. В пареньке сквозь застилавший глаза туман он скоро узнал Кольку Михеева.

Анна была секретарем местной комсомольской организации. Всегда улыбалась, улыбалась и сейчас. Бойкая девушка. Колька, тот шествовал за ней в некотором отдалении, шага на два позади, и пылил совсем не так уверенно, как его начальство.

— Здравствуйте, чем обязаны вашим посещением? — осведомился протоиерей.

— Как доехали?

— Спасибо, ничего.

— Что в городе видали? Что слышали? С чем к нам оттуда пожаловали?

— В городе, Аня, я недолго был, считай проездом.

— Все о церкви своей хлопочете.

— Хлопотал.

— И что?

— И ничего, Аня.

— Правильно, кому она нужна! Да еще в такое время. Все силы должны быть борьбе с врагом отданы. Так что видели в Калинине все-таки?

— Ничего утешительного. Бомбят его. Лицо Ани залила красная краска.

— Сволочи! На мирных людей с бомбами! Ничего, как пришли, так и обратно уйдут. В октябре война уж кончится.

Отец Михаил смолчал, и никто ничего не хотел прибавить к сказанному.

— Ну ладно, к делу, — серьезно сказала девушка. — Мы с Колькой церковь запирать пришли. Вы мне предоставьте опись вашего имущества. И чтобы ничего не пропало до завтра. А завтра все вынесем, из района машина придет. Добро церковное людям послужит.

— Ступайте, отец Михаил, — отец Николай взял его под локоть. — Ступайте, мы с дьяком управимся, устали вы.

— Ничего, — сказал протоиерей и, повернувшись, сделал шаг к церкви.

Что-то лопнуло у него в груди, словно солнце вспыхнуло и погасло. Нестерпимой болью пронзило все существо, и стало нечем дышать. Сразу стемнело вокруг, и со стоном он повалился навзничь в июльскую пыль.

Отца Михаила несли на руках отец Николай, дьякон Антон и комсомолец Колька Михеев. Анна у церкви осталась. Положив попа дома у него на широкую кровать, Колька сразу к Анне побежал, дьякон за доктором, а отец Николай у постели остался.

Отец Михаил сначала спокойно лежал, в себя не приходил. Николай ему грудь водой смочил и пару капель сквозь стиснутые зубы внутрь влил. Только он все равно не очнулся до прихода доктора.

Доктор слушал сердце у протоиерея, щупал пульс, потом укол ему сделал в руку. Отец Михаил ровнее задышал, но глаз не открывал и не двигался.

— Сердце у него, инфаркт, — сказал врач. — Сейчас пусть лежит. Трогать нельзя. Я вечером еще зайду и поутру, если доживет. Детям надо весточку послать.

И ушел, оставив у постели больного попа дьякона и отца Николая. Дьякон Антон тут же побежал телеграммы в Калинин и Москву детям протоиерея отбивать. Как ушел, отец Михаил бредить начал. Метался, хватал себя за грудь. Стонал, что-то бормотал иногда, не разберешь только что. Где он был? Что ему виделось?

Потом Колька Михеев вернулся, привел с собой тетку Антонину, прихожанку отца Михаила. Она богомольная была женщина, в церковь каждое воскресенье ходила, ни один праздник церковный не пропускала. Согласилась с больным протоиереем посидеть. А отца Николая Колька с собой увел, составлять опись церковного имущества.

Вечером перед приходом врача отец Михаил в себя пришел, хотел на кровати сесть, Антонина его удержала.

— Кто здесь? — спросил больной.

— Это я, Антонина Михеева, лежи батюшка, будь покоен.

— Антонина? А-а, помню. Слышь, Антонина, это еще не конец.

— Какой конец, батюшка, лежи — поправишься.

— Да не о том я. Граду сему не конец еще, вот я про что. Я это видел, Антонина. Только сначала камня на камне здесь не останется, и "мерзость запустения" тоже будет. Но и это еще не конец. Не допустит того Матерь Божия, защитница земли русской. Надо нам только образ ее спасти, и все возродится, вместе с храмом ее возродится. Слышь, Антонина?

— Слышу, слышу, батюшка, — плакала женщина, — ты уж лежи только, больной ведь.

Опять пришел врач, опять щупал пульс, опять сделал укол. Как и в первый раз, отец Михаил успокоился и, кажется, заснул. К ночи вернулся усталый отец Николай с дьяконом. Отпустили Антонину. Потом и Николай к семье ушел, а дьякон Антон остался. Сидел-сидел, видит, больной спит, и сам рядом прилег на диванчик да скоро заснул.

Отец Михаил очнулся в ночи. Привычно, по-домашнему, тикали ходики, рядом кто-то храпел. Больной приподнялся на локте, боли не было, только тяжелый булыжник лежал за грудиной непосильным грузом. Тошнило.

Стараясь не шуметь, отец Михаил сел и спустил ноги с кровати. Взял в руку свою обувку и босиком подошел к стоявшему у стены шкафчику. Потихоньку в темноте выдвинул один ящик, нащупал там спички, взял их, затем так же тихо вышел из дому. Храпящий не проснулся.

На свежем воздухе больному немного полегчало. Отец Михаил смог даже присесть на ступеньки крыльца и обуться. С трудом, но поднялся. Знобило, однако прежней боли в груди он не чувствовал, вот только булыжник.

Как и утром, протоиерей знал, куда ему надо идти. Этот путь был хожен им многократно за долгие годы жизни в Ворожееве. Легко ориентируясь во тьме, он двигался в сторону храма. Как и утром, он не пошел к его входу. Да теперь это было и бессмысленно. Ключи от храма лежали в правлении, и на дверях появился дополнительный здоровенный амбарный замок. Окна тоже затворены и заперты изнутри, да он бы и так туда не вскарабкался, сил оставалось немного.

Отец Михаил, как и утром, обошел храм со стороны двух топольков. Как и утром, отправился на кладбище. Только теперь он не блуждал по нему, а шел уверенно и целенаправленно к склепу помещика Куделина. Подойдя к куполу усыпальницы, он вытащил из-под сутаны тяжелый ключ на широкой тесьме, вставил его в черную скважину. Со скрипом ключ повернулся в замке, с металлическим скрежетом отворилась тяжелая дверь. Протоиерей еще ни разу не входил в эту дверь, но внутреннее помещение склепа ему было прекрасно знакомо. Он уверенно пересек его и уперся во вторую дверь, ведущую в подземелье. Отворив и эту без всякого ключа, отец Михаил ощупью спустился по узкой каменной лесенке. В самом низу он остановился и стал шарить рукой у подножия последней ступеньки. Поднял оставленную здесь свечу и запалил с помощью спички фитиль. Дрожащий огонек с трудом рассеял непроглядную тьму, высветив часть выложенной кирпичом стены и похожий на арку свод подземелья.

Многократным эхом отдавались шаги протоиерея, когда он шел этим одним ему известным путем в церковь. Он прошел место своего тайника, где хранил уже исписанные тетради дневника. Здесь им и место. Не они были нужны отцу Михаилу.

Он достиг тупика, но вверх вела совершенно вертикальная лестница. По ней он не раз спускался и посещал подземелье и, гораздо реже, — склеп Куделина. Отец Михаил долго стоял перед препятствием, собираясь с духом и силой. Наконец полез вверх. Медленно, ступенька за ступенькой, прислушиваясь к тому, что творится в его груди. Спешить было нельзя, чтобы не разбудить притаившуюся в булыжнике боль.

Подъем закончился, отец Михаил откинул люк и оказался в храме возле клироса. Прикрывая рукой свет пламени свечи, он приблизился к чудесной иконе, перекрестился, приложился к образу и, шепча молитву, взял икону с ее многолетнего места.

Тяжек был обратный путь протоиерея из храма. Боль вернулась в мгновенье жестокой волной. У него еще хватило сил затворить за собой люк, по лестнице он почти сполз, свеча при этом погасла, и не было больше ни сил, ни времени, чтобы снова зажечь ее. По подземному ходу отец Михаил двигался вдоль стены, опираясь на нее плечом и прижимая к груди обеими руками икону. Самым трудным испытанием оказалась маленькая лесенка перед склепом. Но и ее преодолел священник. Отдышавшись, он вновь пересек склеп, открыл его дверь и, выйдя на улицу, даже нашел силы запереть за собой замок. Но больше уже он ничего не видел. Тьма окутала его со всех сторон, хоть рассвет уже и побеждал ночь. Он шел, еле переставляя ноги, не зная и не видя куда. Наконец он упал и не смог больше подняться.

В это время отца Михаила посетил Ангел.

Так или примерно так, как представляется мне, разворачивалась ворожеевская трагедия в тот жаркий июль сорок первого года. А узнали мы все это очень скоро после завершения наших опасных приключений с погоней и перестрелкой.

Благие намерения моего отца — вывезти меня и Светку из Ворожеева к началу занятий — были перечеркнуты случившимся. Нечего было и думать еще раз пытаться выбраться этим вечером в Москву, да еще на "УАЗе" без лобового стекла и с разбитой фарой. Нас бы и не выпустили. Отец общался с милицией допоздна. Хорошо еще, что смог позвонить маме и Андрею Николаевичу, сообщил, что задерживаемся.

В Ворожеево мы вернулись уже около одиннадцати вечера. Однако никто там и не думал ложиться спать. За долгие годы покоя и запустения деревня впервые была так взбудоражена. Почти все ее теперешние обитатели собрались у бабы Дуни. Несмотря на позднее время, отправились туда и мы.

Баба Дуня стала царицей бала. Она восседала во главе стола, за которым разместились все. Здесь были: я, Светка, Пал Палыч, мой отец, дядя Егор и даже Володя с Игорем, не успевшие еще покинуть Ворожеево. Старик Максимыч впервые так поздно покинул свое жилище, не опасаясь встретиться с духом Куделина. Лишь беднягу Вовку тетя Катя никуда не отпустила и утолкала в постель, оставшись вместе с сыном.

Мы наголодались после зсех дневных приключений, и хозяйка потчевала нас за столом чаем и всевозможными своими деликатесами.

— Теть Дунь, давай колись, рассказывай, откуда икону взяла, — прожевав блин с вареньем, настаивал Пал Палыч.

— Так я же уже рассказала, — отбивалась старушка.

— То не нам, — возражал ее племянник — Давай теперь нам рассказывай. Без нас сейчас бы и след этой иконы простыл.

— Ох, Пашка, ну что с тобой делать, слушайте. Да и рассказывать-то особенно нечего.

В тот день, когда церковь разоряли в Ворожееве, когда Аня с Николаем иконы из нее выносили, я раным-рано встала.

Пошла скотину свою проведала, да и собиралась на работу идти. Я тогда в коровнике работала. А перед тем надо было мне еще за водой сходить. А колодец-то в деревне, сам знаешь, он и сейчас на том же месте.

— Ну, ну, — кивнул головой Пал Палыч.

— Баранки гну, — откликнулась баба Дуня. — Вышла я из дому, да в сторону Ворожеева-то и пошла. Вижу — в пыли на другой стороне дороги у березок, что вдоль кладбищенской ограды растут, лежит кто-то. Я думала, пьяный валяется, хотела обойти. Потом соображаю, дай гляну кто, может, кто-то из знакомых. Подошла, да и ахнула. Лежит отец Михаил. Лицом вниз и руки под себя подобрал.

Я тогда в церковь-то не ходила, хоть мать у меня была верующей, сам знаешь. Да так я в церковь-то ходить и не научилась. До сих пор мне все там как-то не так кажется. Но и в комсомоле я не была. Меня за то много ругали. Премий не давали. Много было всякого, да что поминать. Только отца своего я им простить не могла. Вот и в комсомоле не была тоже. А отец Михаил, он к нам, когда я еще до замужества с матерью жила, заходил. Заходил, с ней часто беседовал, и я знала, что он добрый. Хороший человек был наш поп, царствие ему небесное. Вот и жалко мне его стало. Да и вообще любого человека жалко. Вижу ведь, случилось что-то, не стал бы он так пьяным валяться. Выпить он, конечно, мог, как и все, но не допьяна. Я сначала сразу самое худшее подумала. Думаю, убили попа. Испугалась, хотела бежать. Потом все-таки подошла, наклонилась и за плечо его тронула. А он вдруг застонал и голову поднял. "Ты, говорит, кто? Ангел?" Я ему: "Отец Михаил, какой я ангел, я Дуня Михеева". Я тогда уж замужем была и фамилию мужа взяла. Но вижу, что поп наш на меня смотрит и не узнает и вообще мало чего понимает. Взгляд у него такой туманный. Он мне опять говорит: "Умираю. Спаси". Я ему: "Сейчас, отец Михаил, кого-нибудь кликну". Алешка-то мой уже на войне был, так хотела в деревню бежать. А он: "Стой! Не надо! Не зови никого!" И вроде бы даже и немного очухался, взгляд у него просветлился. Поднялся на колени и говорит: "Не меня спасать надо, милая, а Ее". И икону мне эту протягивает. "Возьми, говорит, и спрячь. Сохрани, покуда время придет. Чрез нее весь град сей спасется. Только им не отдавай, тогда конец всему будет". Взяла я у него икону из рук, а он так лицом-то опять в пыль и повалился. Я плачу, жалко его, сама не знаю, что делаю. Бегом домой, икону отнесла и в комнатку, где мы с Алешей моим жили, ее положила. Спрятала на кровати под одеяло и бегом обратно. А он все лежит и уж не отзывается. Ну, тут я побежала в деревню, а у закрытой церкви дьякон Антон мечется, отца Михаила разыскивает. Я его к нему прямо и отвела.

Антон ростом невысок был, да силен очень. Он протопопа себе на спину взвалил и в деревню понес. А дальше уж, как там что вышло, я плохо знаю. Вот.

Отец Михаил тем же днем умер. Антонина, Сережкина бабушка, тогда с ним сидела. А внучек у нее, вишь ты, какой удался, вон чего сегодня понатворил.

— И что ж, тетя Дуня, — спросил седой полковник, который слушал свою родственницу, открыв от изумления рот, — эта икона с тех пор все это время у тебя и была?

— А у кого ж? В той самой комнатке куда я ее отнесла, там все это время и простояла. Только я сначала-то ее под матрас перепрятала, а уж потом, когда похоронка на Лешку пришла, тогда и достала. И тоже еще не сразу.

— Так ты что, теть Дунь, еще и в Бога веришь? — не переставал удивляться Пал Палыч.

— А чего ж в Него, Пашенька, не верить, когда Он есть, — просто ответила баба Дуня.

— Ну, ну-у — только и смог произнести Пал Палыч, в изумлении покачав головой.

Но баба Дуня сама продолжила:

— Я ведь верующей не сразу стала. Казалось мне с детства, что Бог, может, и

есть. Только все мне, кроме матери, обратное говорили. Да и мать все только наедине, полушепотом. И Алешка мой в Бога не верил тоже. А как его убили, я дней пять просто проплакала. Месяц всего-то мы с ним перед войной и пожили. Почему-то, когда я его провожала, все мне казалось — вернется. А его очень скоро убили. В сентябре уже и похоронка пришла. Только я не хотела тогда в смерть его верить, достала икону и стала молиться, чтобы он домой живой вернулся. Или просто хотя бы в живых остался. Молитв никаких не знала, я их и сейчас мало знаю, а все молилась, как Бог на душу положит. Так молилась, так молилась, а он уже убитым был.

Да еще и за брата я молилась, за твоего отца, Паша, он ведь тоже тогда на фронте сражался, с начала войны. Не знаю уж, моими ли молитвами, только отец твой живой вернулся. Контуженный, но живой. Хотя его-то уж точно должны были убить, от самой границы все отступление наше прошел. И потом до конца сорок третьего все на фронте. Только после контузии его в тыл направили.

А потом я у матери Евангелие взяла и стала читать. Читаю и плакать мне хочется, потому что, как там написано, так и хочется, чтобы люди все жили. Посмотрю вокруг, а тут война, и до войны тоже нехорошо люди друг с другом поступали. А Господь-то совсем другое завещал. Читаю и вижу, что так жить и надо. Тогда, наверное, и поверила. А что меня в деревне все ведьмой считали, знаю. Мне это только на руку было, никто и подумать не мог, что икона у меня спрятана. Я ее все хотела в церковь отнести, да отец Михаил меня о другом просил, вот я и ждала. Баба Дуня замолчала.

— А капкан, — спросил дядя Егор, — капкан ты от воров, что ли, поставила?

— Да и не думала я о ворах-то. Говорила же я тебе, просила: поставь мне капканы на енота, он к утке моей и курам подбирается. А ты: нет да нет. А он все бродит, паразит, вокруг курятника и вокруг дома шастает. Наследил всюду. Пришлось самой как-то что-то делать. У меня в сенях от отца еще два капкана осталось. Заржавели все. Сколько лет им. Еле раскрыла, с топором по полчаса с каждым мучилась. Потом пошла и поставила. Один подле курятника, второй под окошком, он там больше всего наследил. А на Сережку ставить я и не думала. Знала бы, что полезет, так и эти бы убрала. Разве ж можно на человека, как на зверя, капкан ставить?

— Да они же на волка, тетя Дуня, капканы-то твои, — засмеялся Пал Палыч. — Как ты в них енота хотела ловить?

— А мне, что на волка, что на енота, я на них никогда не охотилась. Откуда я знаю? Какие были, такие и поставила. Других-то нет.

— И не надо, — сказал Егор Дмитриевич. — С капканом и на зверя охотиться нечего, особенно в этих местах. Как зверь-то в этих железных тисках перед смертью мучается. Все равно ставят, не капканом, так петлей давят. Я такую охоту не люблю. Какая это охота, когда зверя только мертвым и видишь.

— А как это петлей? — спросил тогда я, мучимый новым подозрением.

— Петлю на зайца обычно ставят, — пояснил мне дядя Егор. — Зайцы, они по одним и тем же тропам ходят. Вот найдет охотник такую тропу и поставит невысоко над землей петлю из проволоки. Косой через нее прыгнет, а петлю вокруг него и захлестнет. Чем больше рвется, тем туже затягивается. Жестокая ловушка, зверь в ней еще больше, чем в капкане, страдает.

"Вот почему Сергей еще в лесу зайца того ободрал, — догадался тогда я, — дяди своего боялся. Косого в петлю они с Юркой поймали, поэтому и шкура у него на ногах была рваная". Но я смолчал, не стал сообщать дяде Егору этой новости. Зачем его еще больше расстраивать? А Юрка с Сергеем и так свое получили. Один из них даже сам в капкан угодил. Вместо этого я еще спросил о том, что никак до конца уяснить не мог:

— Дядя Егор, а почему Сергей так уверен был, что икона осталась в Ворожееве?

— Наверное, тут и моя вина, — нехотя отозвался Егор Дмитриевич. — Я ему тоже об иконе рассказывал. А сам многое от Антонины слыхал, его бабки, а моей тетки. Может, и она ему что-то рассказывала. Антонина ведь с отцом Михаилом в последние минуты рядом была, когда он Богу душу отдавал. Отца Николая и дьякона в правление сразу уволокли, едва узнали, что икона пропала. Антонина одна с умирающим осталась и слышала то, что другим было неведомо. Она мне под старость рассказывала, что отец Михаил вдруг на кровати перед смертью сел, сразу ее узнал и говорит: "Антонина, это ты? Знаю, что ты. Ты слушай и другим передай. Запомните, пока икона Божьей Матери в Ворожееве, граду сему не будет конца. Хоть и погибнет он, но возродится, когда Образ Святой в храм возвратится на место его. Только время должно пройти. Запомните, икона здесь, с вами, не выдавайте ее. Все само собой сделается. И я, чтобы никто не нашел до поры, тайну в могилу возьму".

Скоро он умер. Икону не нашли. Антонина-то хорошая тетка была, но язык не могла вечно за зубами удержать. Пока следствие шло, молчала. И потом долго еще, но в конце концов разболтала кое-кому из родных. И мне тоже, когда уже старой была. Вот и пошли тогда слухи по Во-рожееву, что поп икону с собой в могилу унес. И я тому верил. И Сергей тоже, видимо. Может, я ему эту уверенность и внушил, а может, и Антонина. Только теперь-то уж все равно.

— Это понятно, — вмешался папа, — понятно, почему они могилу раскапывали, а вот почему они по домам шарить стали?

— Так ведь поп-то сказал, что икона осталась в Ворожееве, — высказал свое предположение я.

— Ну, допустим, — не унимался мой отец, — это тоже кое-что объясняет. Но почему они начали с пустующих домов, а закончили этим, если в конце концов почти уверены были, что икона именно у вас, Евдокия Петровна?

— Ну уж не знаю, — ответила на это старушка.

— Вас милиция после этих дел не беспокоила? — спросил ее тогда папа.

— Как не беспокоила? Беспокоили. Антон-то ведь рассказал, где протопопа нашел. Правда, про меня не сказал ничего, не знаю уж и почему. Но и меня, и соседей моих, в чьем доме теперь ребята живут, — баба Дуня кивнула на реставраторов, — всех нас допросили. Соседи-то и не знали ничего, спали. А я сказала, что в коровнике была. Когда шла туда, вроде бы видала, что пьяный на другой стороне улицы валяется, но сказала, что не подходила. А в коровнике меня видели, подтвердили, что я туда раньше всех пришла. Вот от меня и отвязались, расспросили еще пару раз да и отвязались. Да и на отца Михаила, что он икону унес, тоже не думали. Он ведь болен был, а церковь была заперта и ключей у него не было. Больше на отца Николая грешили и на дьякона. Их в район увезли, и уж потом мы никогда их не видели. Не знаем, живы ли. Правда, попадья-то отца Николая сказывала, что он жив. И сама к нему через месяц куда-то с детьми уехала. Что с ними дальше стало, никто у нас не ведал.

Было уже далеко за полночь, когда закончилась эта беседа, мы доели бабы Ду-нины блины и разошлись по домам. Утомленная хозяйка давно уже клевала носом.

Прощаясь с нами, Игорь и Володя все сокрушались, что так и не увидели иконы и не знают ее мастера, однако все же надеялись, что их, как специалистов, вызовут при оценке ее. Честно говоря, я тоже плохо рассмотрел в меркнувшем свете ноябрьского дня эту священную реликвию, когда папа развернул посреди заснеженного поля полотенце, которым Сергей с Юркой замотали икону. Мы обменялись с реставраторами телефонами и обещали сообщать друг другу все, что нам станет еще известно о судьбе образа.

Эпилог

На следующий день рано утром мы все-таки покинули Ворожеево. "УАЗ" папа оставил пока у дяди Егора. Мы выбирались своим ходом. Сначала до шоссе на машине с колхозным молоком, потом до Твери на автобусе, а там поездом до Москвы. Вечером уже дома были.

Мы с отцом договорились маме про погоню с перестрелкой не рассказывать. Да и Пал Палыч тоже не хотел об этом сообщать Светкиным родителям. Так они и по сей день всего о наших ворожеевских приключениях не ведают. Светка тоже молчит, боится, что ее больше никуда с нами не отпустят.

Чуть позже отец еще побывал в Ворожееве, он ездил туда за оставленным у дяди Егора "УАЗом". Там все о нас спрашивали, передавали приветы, приглашали в гости на лето.

А история чудесной иконы еще не окончена, она продолжается. Используя свои каналы, через знакомых, папа следил за расследованием, которое велось по этому делу. Меня тоже вызывали свидетелем, и я давал показания.

Как оказалось, эта икона написана в восемнадцатом веке и вовсе не по заказу Ку-делина, его тогда еще и на свете не было. Руку мастера пока установить не удалось. Как икона попала к помещику, тоже неизвестно. Сам Куделин у иконы только оклад сменил и украсил его четырьмя дорогими рубинами. Это все отцу Игорь с Володей по телефону рассказывали.

Из других источников папа наконец уяснил, почему Сергей и Юрка с пустующих домов начали. Оказалось, что после того, как они в могиле отца Михаила иконы не обнаружили, то решили искать ее в бывших домах церковнослужителей. Сергей тогда Максимыча, как бы между прочим, расспросил, где они жили. А чтобы не попасться за этим занятием, друзья-приятели даже заказали у Пал Палыча два маскхалата, которые он им по простоте душевной и привез, думал, они в них будут охотиться. А они в них ночью по заброшенным домам шарили. Только в домах тех ничего Сергей с Юркой не нашли. Тогда и появилась у Сергея правильная мысль, что икону надо искать рядом с тем местом, где нашли когда-то отца Михаила, раз уж все, что об ее пропаже известно, связано с именем протоиерея.

Сергей долго думал и стал подозревать бабу Дуню, ведь как раз напротив ее дома дьякон Антон отца Михаила подобрал. Знал Сергей и про таинственную комнату, в которой баба Дуня якобы творила колдовские заклинания. Только Сергей не был верующим, а существования чертей да ведьм и подавно не допускал. Вот и стал он догадываться, что баба Дуня просто не хочет в эту комнату никого пускать, потому что скрывает там что-то. И не ошибся. Хорошо еще, что баба Дуня волчий капкан на енота поставила, да я вовремя разобрался с "досками".

Участковый Виктор Николаевич, кстати, тоже, о каких досках шла речь, додумался, только он хотел воров ночью в Ворожееве отловить у домов заколоченных. А Юрка с Сергеем среди бела дня в жилой полезли, когда бабы Дуни дома не было.

Так что если бы не мы, то так бы и ушла навсегда икона из Ворожеева. И не вернулась бы никогда в Ворожеевский храм. А теперь у "града сего" вымирающего хоть какая-то надежда есть. Церковь все-таки хотят восстанавливать, собирают пожертвования, может, когда-нибудь и икону Образа Божьей Матери тоже храму вернут

Оглавление

Часть первая МЕЛКИЙ БЕС

  Глава I ЕГИПТЕНОК

  Глава II ВОРОЖЕЕВСКАЯ СТАРИНА

  Глава III ПРИВИДЕНИЕ

  Глава IV НАВАЖДЕНИЕ

  Глава V ВЕДЬМА

  Глава VI МЕЛКИЙ БЕС

  Глава VII ПОСТЕЛЬНЫЙ РЕЖИМ

Часть вторая ОХОТА НА БЕСОВ

  Глава VIII ТАЙНА ОБОРОТНЕЙ

  Глава IX НОРА ЕНОТОВ И ПОДЗЕМЕЛЬЕ ПРИЗРАКА

  Глава X МОЙ БЕС

  Глава XI ПРИВИДЕНИЯ-ДОМУШНИКИ

  Глава XII ДОСКИ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ

  Глава XIII ГОНКА НА ВЫЖИВАНИЕ

  Глава XIV СИЛА ДУХА

Эпилог

Реклама на сайте