«Легенды о мастере Тычке»

он замолчал, а Тычка видит, что царь разговаривает с ним по-простому,

еще больше разошелся, даже государя стал называть Лексеичем.

Петр ему говорит:

— Сможешь ли починить эту штуку?

И подает ему сломанный пистолет, сделанный каким-то английским

мастером.

— А что же не попробовать — можно и попробовать. отвечает Тычка. —

Сроду мне не приходилось гнуть дуги, а летось попробовал и не хуже,

чем у ярославских мужиков вышло.

Вздохнул тяжко Петр, но ничего не сказал Тычке, проводил его до

дверей и не взял у него обратно пистолет.

Пока царь разговаривал с Тычкой, все чиновники навытяжку, будто

свечи, стояли, а когда Тычка скрылся из виду, сразу зашевелились.

Оказывается, никто не спросил, где он живет, а царю об этом нельзя

сказать.

Три дня и три ночи искали Тычку, а на четвертый он сам пришел.

Пришел и не торопясь из-за пазухи вытащил пистолет и передал царю.

Потрогал Петр пистолет, пощелкал — работает.

— Вот если бы вы все умели не только чинить, но и делать такие

чудесные вещи, тогда бы вас и на руках можно носить, — говорит Петр.

— Так чего же их не делать, — отвечает Тычка. — Такие пистолеты у

нас подмастерья чуть ли не слюнями клеют.

Петр был горячий человек, не любил хорошую работу хаять, даже если

она сделана руками иноземцев.

Поэтому, когда услышал от Тычки такие слова, даже усики у него от

злости запрыгали. Потом царь поднял кулак и ударил Тычку.

- За что же, государь? — говорит Тычка.

— За тот пистолет, который ты хаял.

— Если только за тот, так забери его, он мне даром не нужен.

И возвращает он ему тот самый пистолет, который Петр давал для

починки.

Оказывается, Тычка за три дня не только починил английский

пистолет, но и сделал новый, как две капли воды похожий на английский.

Петр глядит то на один пистолет, то на другой, головой от

восторженности крутит да работой Тычки восхищается. Потом совсем

растрогался и говорит:

— Ну, братец мой, ты уж прости, что забндел тебя.

А Тычка был мужик с норовом, сбычил голову и даже не глядит на

царя.

А государь опять ему:

— Ну если так не можешь простить, тогда уж и ты ударь меня.

— Да оно, может, так и следовало бы по правилу-то, да вишь, рука у