«Петербургский сыск. 1874–1883»

Из допроса мещанина, обвиняемого в убийстве:

– Под вечер пришла она ко мне. С ней всегда душевно было, она ласковая, всегда словечком приголубит, а тут… Наверное час ночи, а может два было. Просил у нее денег. Она никогда не отказывала, лежит в постели и ругает меня за траты непомерные. Вроде, как жена. Слово за слово, я тоже не промах. Вот и повздорили, она мне по лицу. Я, хоть и выпимши, но головы никогда не терял, а тут… Схватил я что—то с ночного столика, как потом оказалось подсвечник, и им ударил. Попал в висок. Она сердешная даже не пикнула, только глаза закатились и обмякла. Я налил стакан, одним махом и к ней. Держу руку, она теплая. Ну, думаю, как очнется, так крику будет, тогда я пропал. Схватил нож по горлу, а он тупой, не режет. Кое– как перепилил. Посидел с четверть часа, не знаю, что дальше делать. На глаза дровяная колода попалась и сундук. Если вещей не могу выслать, так ее отошлю. Подстелил на пол две простынки, да зря, намокли они сразу. Взял ее за плечи, а как рана открылась, так кровь потекла. Я похолодел, но надо ж что—то делать. Вот беру и ножом до кости режу, а чтобы шума не было, так топором по суставам. Так дня два пил и рубил, рубил и пил. Камфорой пересыпал, провоняла комната, сам, сундук. Хоть пьяный был, а сообразил, что лица все обрезать надо, чтобы опознать ее не смогли. Руки в кровище, а у самого бьется в голове: «Тише надо, тише! Не дай Бог, жильцы услышат». А сам обернуться боюсь, чудится, что позади меня стоит, руки тянет. Вот я в зеркало тайком, что супротив меня, взгляну, никого нет, та и обернусь. Что с белья все метки срезал, так– то не помню…

Иван Дмитриевич откинулся на кресло, закрыв глаза. В такие минуты Жуков знал, Путилина тревожить нельзя, работает голова, выискивая в темноте розыска чуть заметную тропинку, по которой стоило двигаться, но так, чтобы не расшибить себе и лоб, а самое главное не потеряться среди непролазной темени.

– Что надумал? – начальник сыска смотрел на помощника огоньками глаз, в которых светилась искорка, которая должна осветить дальнейший путь.

– Не знаю, Иван Дмитрич, – сконфузился Михаил, он всегда старался говорить вторым, чтобы не выглядеть, как казалось ему, смешным в глазах Путилина.