«Ночной дозор»

6321

Описание

Петербург не зря называют не только «северной», но и «бандитской» столицей. Потому что нет города, в котором преступления были бы столь же изощренно дерзкими, бандиты столь же безнаказанными, а закон — столь же бессильным. Однако когда закон бессилен, то борьбу за справедливость берет на себя она. Она — та что выживает там, где выжить невозможно. Та, которую ищут. Ищут враги. Та, которая ищет. Ищет правду. Она видит то, чего не должна видеть, и действует там, где бездействуют все остальные. Она задает вопросы — и ищет ответы. И каждый вечер она выходит в свой опасный НОЧНОЙ дозор!



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Глава 1

Не верьте, когда вам рассказывают, что северная столица России красива в любое время года и в любую погоду.

Так говорят сами питерцы, а верят им лишь иногородние.

Сами-то горожане прекрасно знают: когда идет мелкий надоедливый дождь, когда невозможно увидеть из-за дождя или тумана с одного берега Невы другой, когда Адмиралтейская игла напоминает потемневший от времени гвоздь, воткнутый в вату, Питер отвратителен.

Вода и сырость везде — под ногами, за воротником, на лицах, на волосах. Кажется, даже в карманах плаща поселилась сырость. А пройдет еще пара таких нудных серых дней, в карманах может появиться и плесень. Но что сделаешь, городу нужно жить в любое время года, в любую погоду, днем и ночью.

Молодой бандит по кличке Цеп оставил свой автомобиль на большой стоянке возле порта. Привычно сунул руку в карман, проверяя, на месте ли пистолет. Сталь остудила разгоряченную ладонь Охранники стояли знакомые и пропустили Цепа без лишних разговоров.

— Петрович, — Цеп пожал руку заведующему складом, — финский сухогруз еще не разгружали?

Петрович хитро усмехнулся, он, как и Цеп, знал, что на сухогрузе осталась партия «левой» водки, о разгрузке которой и шла речь.

— Сегодня сделаем.

— Короедов беспокоился.

— Достал твой Короедов, и Петров тоже.

— Лишние люди на складе есть?

— Был один. Откуда только взялся? С грузчиками пил, пьяный как бревно. Ребята его под навес оттащили, дрыхнет там. Водку разгрузим, ментов из охраны вызову, пусть забирают, а пока зря рисковать нельзя.

По узкому проходу уже шли грузчики. Разгрузка начиналась. В обязанности Цепа входило присматривать затем, чтобы все прошло гладко. В ребятах со склада он не сомневался, в Петровиче тоже, накладок с ними до сих пор не случалось.

Цеп прошелся вдоль рампы, запахнул куртку, чтобы прикрыться от ветра и дождя. Курить тут запрещалось, и он отошел к навесу. На досках лежал прикрытый с головой брезентом пьяница, из-под материи торчали сапоги, рядом лежала пустая бутылка. Пахло водкой. Цеп щелкнул зажигалкой, из-под колесика вылетел остаток кремня. Бандит выругался и хлопнул спящего по плечу.

— Спички есть?

Рука Цепа примяла брезент: бандит нахмурился и отбросил его. Вместо человека под ним он обнаружил смятую телогрейку и пару грязных сапог. Цеп нагнулся и только сейчас понял, почему так сильна пахнет спиртным — телогрейка была густо обрызгана дешевой водкой.

— Где этот урод? — прошептал бандит и, пригнувшись, двинулся к причалу, на ходу вытаскивая пистолет.

Цеп увидел того, кого искал, за штабелем ящиков.

Мужчина в грязных штанах и порванном свитере, на ногах одни носки, сидя на корточках, снимал маленькой видеокамерой сцену разгрузки «левой» водки. Тарахтел неотрегулированный двигатель погрузчика, и Цеп сумел незамеченным подобраться к нему почти вплотную. Ствол пистолета пополз вверх.

— Руки вверх, козел, — негромко произнес Цеп.

Мужчина не шелохнулся.

— Лицом ко мне, — напомнил о своем существовании бандит.

Босоногий, не оборачиваясь, внезапно выставил из-под мышки пистолет. Цеп увидел маленькое зеркальце на одном из ящиков, при помощи которого мужчина следил за тем, что делается у него за спиной. Не прерывая съемки, он произнес:

— Пистолет на землю, урод.

Цеп еще раздумывал, его палец дрожал на спусковом крючке. И в этот момент раздался резкий звук: сдетонировали пары бензина в глушителе погрузчика. Мужчины выстрелили одновременно. Цеп почувствовал, как пуля вспорола кожу куртки. Его противник качнулся, выронил сперва пистолет, затем видеокамеру и упал на спину. Оба выстрела потонули в грохоте двигателя, в вое ветра, никто их не услышал.

Бандит сидел на корточках и тупо смотрел на красный огонек видеокамеры, на струйку дыма, текущую из ствола пистолета. Набравшись смелости, он подошел к неподвижному телу, обшарил карманы брюк. В правом обнаружил удостоверение на имя капитана милиции Федосеева.

— Мент поганый, сыскарь.

И тут «мертвец» схватил его за горло обеими руками и принялся душить. Сперва бандит пытался разжать противнику пальцы, но сделать это одной рукой не мог, мешало оружие. Когда уже темнело в глазах. Цеп приставил пистолет к голове милиционера и нажал на спуск. Минуты три он сидел, тяжело дыша, приходя в себя, лихорадочно соображая, что делать дальше.

«Никто не видел… Труп в воду. Пусть потом разбираются… Пару железяк в штаны засуну…»

За ноги он оттащил убитого к краю причала и сбросил вводу…

* * *

Вдоль Невского проспекта дул пронзительный ветер, смешанный с крупным дождем. Казалось, даже лужи бурлят, словно в них сунули по огромному ведерному кипятильнику. Высокий мужчина нервно отвернулся от окна.

— Отвратительно! — пробурчал он. — Такая мерзкая погода, что хочется одного — повеситься. Наверное, ктонибудь сейчас накидывает себе петлю на шею.

— Хорошо бы, — сказал абсолютно лысый мужчина в тонких золотых очках на бледном лице. — Если бы сейчас петлю на шею накинули Малютину, я бы не отказал себе в удовольствии ногой вышибить из-под него табуретку. А так, небось, сидит он сейчас у себя в кабинете и отдает распоряжения налоговой службе проверить фирмы, связанные с портом. А инспектора угодливо кивают представителю президента: «Лев Петрович, все будет выполнено, все проверено. Все доложим, не волнуйтесь!» И плевать, что барабанит дождь, что и без них мерзко и тошно в этом мире. Сейчас же сядут в свои машины, поедут в порт, начнут козырять удостоверениями, требовать документы по отчетности, получат бумаги и увезут к себе в контору. А через неделю Малютин получит доклад. И нам с тобой, Петров, не поздоровится. Ты это понимаешь?

— Понимаю, — сказал Петров, грузный мужчина с одутловатым, гладко выбритым лицом, похожий на большую жабу.

На коротких пальцах Петрова поблескивало два перстня с бриллиантами, из-под манжет белой рубашки выглядывали дорогие часы. Он сидел насупившись, сдвинув косматые седые брови, и перекидывал во рту от одной щеки к другой жвачку, то и дело шумно сглатывая слюну.

Петров страдал одышкой и не позволял себе прикасаться к сигаретам уже два года, думая, что это продлит ему жизнь. Хотя, если ты богат, рассчитывать на долгую жизнь, живя в России, не приходится. Многие из тех, с кем он начинал, нашли покой на лучших питерских кладбищах.

Кого взорвали, кого застрелили, а кое-кто — более удачливый — проводил время в местах не столь отдаленных и мерил то тюремный двор, то тесную камеру неторопливыми шагами, потому что заключенному торопиться, собственно говоря, некуда и незачем. Сроки партнеры Петрова по преступному бизнесу получали немалые: кто пять, кто семь, кто девять лет.

Из тех, кто начинал бизнес в золотые времена перестройки, в живых и на свободе остались только двое:

Короедов Сергей Сергеевич и Петров Федор Павлович. В свое время, еще при советской власти, они работали в порту; один инженером, а второй экономистом. Должности они занимали небольшие, но благодаря уму, расчетливости и изворотливости сумели правильно распорядиться той информацией, которой владели, и с годами приумножили и укрепили свои позиции.

Ни Петров, ни Короедов сегодня никаких официальных должностей не занимали, хотя и тот, и другой в свое время пытались стать депутатами. Но обоим помешал чиновник, назначенный Москвой, — представитель президента Малютин Лев Петрович.

Полномочия у Малютина были неопределенные, а потому большие. Даже губернатор и мэр его побаивались, понимая, что стоит Малютину копнуть поглубже, вглядеться попристальнее — и выплывет такое, о чем лучше не думать и не вспоминать.

— И что ты думаешь обо всем этом, Сергей Сергеевич? — вздрогнув тучным телом в кресле так сильно, что заскрипела кожа, поинтересовался у партнера Петров.

Короедов продолжал стоять спиной к окну.

— Ты же знаешь, чего я боюсь.

— Конечно, знаю, — хрюкнул Петров.

— Боишься, что и на твоих руках защелкнутся браслетики?

— Этого только дураки не боятся. От тюрьмы да от сумы не зарекайся. Но сума нам с тобой не грозит, денег мы с тобой, слава богу, заработать умудрились, припрятать заначки в разных местах тоже. Другое дело, что не дадут воспользоваться деньгами, сидеть придется долго. И кто же мог предположить, что какой-то московский мерзавец может все испортить, парализовать в городе хорошо налаженную жизнь?

— А что тебе город? — щелкнув пальцами, сказал Сергей Сергеевич Короедов. — Можно подумать, тебя город интересует!

— Интересует. А почему бы и нет? — хмыкнул, сидя в кресле, Петров.

— Да не город тебя интересует, Федор Павлович, тебя интересует то же, что и меня.

— Так порт же связан с городом! Товар из порта идет в город…

— Да перестань ты дурить мне голову! Я и без тебя знаю, из какого крана нам деньги капают. Мне все твои секреты известны. Может быть, только не знаю номеров счетов в какой-нибудь «офшорке», да и то потому, что никогда ими не интересовался. Не люблю в чужие кошельки и карманы заглядывать.

— Это ты правильно делаешь, — сказал Короедов, опять блеснув очками. — Я тоже не люблю. Приличные люди не заглядывают друг другу в карманы. А вот Малютин норовит залезть.

— Я только одного не могу понять, — булькающим голосом, наконец прекратив жевать, сказал Петров, — он дурак или просто честный?

Короедов расхохотался, показывая сияющие чистотой фарфоровые зубы:

— Тебе-то какая разница? Был бы дураком, никогда бы до наших махинаций не докопался.

— Ты прав. Значит, выходит, честный? Сколько стоит честность?

— Ты же знаешь, сколько мы ему предлагали.

— Послушай, а может, надо было предложить долю — процент отдела?

— Ты что, с ума сошел!? И так всем платим — таможне платим, пограничникам платим, даже бандитам платим, чтобы не лезли в наши дела, мэрии отстегиваем, чиновникам губернатора даем. Если мы еще с Москвой делиться начнем, то, действительно, и до сумы недалеко! Столица и так всех грабит, — зло и пылко заговорил Сергей Сергеевич Короедов, отойдя, наконец, от окна.

— Правильно ты сделал, Сергей Сергеевич, что от окна отвалил.

— С чего это?

— Могут тебе в затылок пулю всадить. Даже не почувствуешь.

— Могут, могут… Ну, и что они с этого получат? Пулю в затылок мне можешь всадить лишь ты, Федор Павлович, остальным моя смерть невыгодна.

— А мне зачем? — захрюкал Петров.

— Вот потому мы друг в друга и не стреляем, что нам денег хватает. А делиться с другими мы не любим, даем каждому столько, сколько считаем нужным. И даем много, — сказал Короедов, положив ладони на свою лысую голову. — Опять люди Малютина приехали, опять отчетность требуют. Мои бухгалтера только на проверки и работают, можно сказать, все остановилось.

— Подожди немного. Я же тебе говорил, что уже договорился.

— С кем? — спросил Короедов.

— Со своими, с бандитами.

— И что они?

— Обещают пугнуть. Если человек не продается, то его можно напугать, можно страхом загнать в угол. Пусть там сидит, как мышь под веником, в штаны делает.

— Когда это будет? Поторопи, между прочим, потому что налоговики просто звереют, — Короедов тяжело вздохнул. — Жизнь неспокойная. Только налаживаться начнет, только чиновников прикормишь, а тут — трах-бах, выборы, и все изменилось, опять голодные к власти пришли. Пока наедятся, пока нахватаются, время уходит, а вместе с ним и деньги. При Собчаке лучше жилось, спокойнее.

— Не скажи, — ответил Петров. — Помнишь, как в самом начале мы с тобой метались?

— Но потом-то все образовалось. Дали денег.., кому полагалось…

Петров перебил его:

— А теперь оказывается, что давали не тем, кому следовало. Именно те людишки, кто от нас получал, нас и сдали.

— До нас пока не добрались.

— Доберутся, — убежденно произнес Петров. — Все хорошее когда-нибудь кончается Короедов вплотную подошел к Петрову и, присев на корточки рядом с ним, зашептал:

— Только убивать его не надо, хоть я с удовольствием и поприсутствовал бы на его похоронах. Время сейчас не такое, нельзя большой шум поднимать. Вся московская прокуратура, ФСБ тут окажутся. Не хватает только показательного дела. Сам я совать голову в петлю не намерен.

— Все сделают в лучшем виде, — заверил его Петров, посмотрев в серый прямоугольник окна. — Когда дождь кончится, не слышал?

Короедов поднялся и, даже не посмотрев в окно, тряхнул головой:

— Кто ж его знает? Такое впечатление, что никогда.

Так и будет лить целую вечность.

Он подошел к телевизору, повернул ручку регулировки звука До этого аппарат молчал, на экране беззвучно двигались манекенщицы в странных, на первый взгляд, нарядах.

Одежда прикрывала все, кроме самых «интересных мест» на телах божественно красивых женщин. Зазвучала музыка, и за кадром диктор бодрым голосом произнес:

«Главный приз конкурса в номинации лучшая женщина-фотограф Восточной Европы получила Екатерина Ершова — фотохудожник из Москвы, сделавшая рекламный проспект коллекции модельера Варлама Кириллова!»

На несколько секунд в кадре появилась привлекательная женщина лет тридцати с тяжелым, как ручной гранатомет, фотоаппаратом на шее, помахала рукой и послала зрителям воздушный поцелуй. Новости культуры на этом кончились, пошел прогноз погоды.

— Все-таки дождь кончится, — усмехнулся Петров. — Да и наши неприятности тоже. Кажется, что им конца нет, а проснемся однажды утром — и вновь солнце на небе, и птички поют.

— Скорее бы, — скрежетнув зубами, ответил Короедов. — Хотел уехать куда-нибудь погреться, да дел невпроворот. Деньги — они словно цепь якорная, ни разорвать, ни с собой унести.

— Это ты брось. При желании мог бы давно из дела выйти.

— Чтобы тебе все концы оставить? Не получится. Мы с тобой деньгами, как якорной цепью, до конца жизни связаны. Потому и секретов друг от друга не держим, — Короедов прикрыл глаза и задумался, при этом у него наморщился не лоб, а затылок. — И, может, ты правильно сделал, что, не посоветовавшись со мной, с бандитами договорился.

— Можно подумать, ты бы, старый хрыч, стал меня отговаривать!

— Я поехал. Потолковали, дела решили, и можно ждать результатов. Когда они обещают?

— Как только, так сразу, — хохотнул Петров, и его толстые щеки затряслись.

Короедов чувствовал, что Петров ненавидит Малютина прямо-таки животной ненавистью — так, как собака ненавидит волка, а волк ненавидит собаку. Они никогда не уживутся рядом и будут лишь выжидать момент, когда сподручнее вцепиться друг другу в шею.

«И этот момент настал», — усмехнулся Короедов, выходя из квартиры, которая занимала целый этаж в старом доме.

В доме жили только богатые, и это было легко понять.

Стоило только взглянуть на фасад — ни одного старого окна. Финские дубовые стеклопакеты сверкали зеркальными стеклами, поблескивали мокрые отливы, новые водосточные трубы. На крыше красовалось несколько спутниковых телеантенн. В доме не было ни одной маленькой квартиры, а маленькой Короедов считал даже просторную четырехкомнатную.

Хлопнула металлическая дверь подъезда. Короедов, запрокинув голову, посмотрел в серое небо. На душе было муторно. «Ну и дела, — подумал он. — Так плохо мне еще никогда не было. Наверное, впервые в жизни я по-настоящему испугался. Даже когда бандиты приезжали требовать возвращения моего первого долга, я сумел с ними договориться, хоть за душой не было ни копейки. А теперь и деньги есть, и недвижимость, и в обороте немало средств находится. Живи, радуйся! Нашелся же мерзавец, которого, наверняка, не совесть, а зависть гложет. Да, да, зависть, зависть! Только зависть сильнее денег! Малютин не хочет довольствоваться частью, он хочет забрать у нас все. А так не получится, так не бывает, это мы уже проходили. Забрать и разделить. Забрать-то он заберет, а вот как до дележа дело дойдет, тут они, бессребреники, начнут друг друга отстреливать да машины взрывать. Всплывут, как после кораблекрушения, чемоданы с компроматом, и начнутся „посадки“. Это я уже пережил, и Петров тоже. Потому мы и мудрее Малютина. Будто я не понимаю, как живу! Будто мне с бандитами водиться охота! По-другому не выходит, не ты, так тебя съедят. У нас ведь не капитализм. Для капитализма законы нужны, у нас же право сильного действует. Взял, сумел в руках удержать, значит, твое. Не смог — заберут. И не плачь по утраченному. Ищи кусок по своим зубам».

* * *

Лев Петрович Малютин, сорокачетырехлетний мужчина с приятной, по всеобщему женскому мнению, внешностью — высокий, широкоплечий, сидел в своем кабинете.

Негромко работал телевизор. Малютин любил, когда включен приемник, звучит музыка, невнятно бубнят дикторы.

Не так одиноко, кажется, рядом находится живая душа.

Если бы не дождь и туман, то за стеклами были бы видны самые известные достопримечательности северной столицы — Биржа, Стрелка, Петропавловская крепость и закованная в гранит Нева. Этот город Малютин любил. Он здесь родился, вырос, закончил университет. Здесь, на Пискаревском кладбище, были могилы его родственников, а на Волковском кладбище похоронен его прадед, профессор Санкт-Петербургского университета.

«В последние годы я слишком часто бываю на кладбищах. И не только на могилах своих родственников, приходится возлагать венки и говорить речи на могилах тех, с кем работал. Чертова жизнь! Погода скверная, а я пообещал жене и дочери поехать в выходные дни за город. Куда тут поедешь!» Подойдя к окну и опершись на широкий подоконник, сквозь капли дождя, стекающие по стеклу, он принялся вглядываться в серую, скучную панораму города.

Затем он взглянул на часы. «Когда же я сегодня уеду отсюда? Опять ночью? Благо, ночи сейчас светлые. Если бы не дождь, то вообще была бы красота».

Стол был завален бумагами, разобраться в которых не было никакой возможности. На это не хватило бы и недели.

В последние месяцы Малютин лишь ставил подписи, время от времени что-то подчеркивая маркером в документах, которые попадали к нему на стол.

Весь объем информации он уже охватить не мог и лишь продолжал делать вид, что контролирует ситуацию. Тем не менее, как всякий опытный человек, он нутром чуял, что направление выбрано верно, вскоре огромная, кропотливая работа принесет плоды, и он, в конце концов, доберется до тех, кто контролирует, естественно, негласно, порт. Он уже знал, сколько дают откупных за тонну или за кубометр прибывающего в порт и хранящегося на портовых складах нерастаможенного «левого» груза.

Товарооборот в последнее время увеличился, значит, увеличились и теневые доходы. Счет уже шел не на тысячи, а на миллионы долларов, и все эти деньги исчезали в тени, искусно прятались за липовыми отчетами фирм, которые присосались к порту и отвечали кто за погрузку, кто за разгрузку, кто за растаможивание. Имелись документы и на пограничную службу, которая на все закрывала глаза, не желая видеть многочисленные нарушения. И за каждым из нарушений стояли деньги — деньги немалые.

"Пока я занимаюсь портом, в покое меня не оставят.

Наверное, надо вывезти куда-нибудь семью. К концу лета я закончу дело по порту, тогда и можно будет вернуть жену и детей, а сейчас нужно их спрятать в безопасное место.

Надо сегодня вечером, если вернусь не слишком поздно, уговорить жену. Она все поймет, хотя убедить ее будет сложно. Но ради детей согласится".

Додумать предстоящий разговор с женой не дал телефонный звонок помощника:

— Лев Петрович, к вам полковник Барышев.

— Пригласи, пусть заходит.

По лицу полковника Барышева, одетого в штатский костюм, Малютин понял, случилось что-то чрезвычайное и неприятное. Он подошел, пожал руку. Волосы Барышева были мокрыми, рука холодная.

— Что на этот раз? Ты ко мне как ни придешь, Николай, так всегда с плохой новостью.

— А что делать, если хорошего неслучается?

— Ну, что у тебя?

В левой руке Барышев мял папку.

— Я только что из порта. Час тому назад грузчики нашли капитана Федосеева.

— Где нашли?

— На втором причале, в воде, с простреленной головой.

— Вот черт! — произнес Малютин и выругался матом, что позволял себе крайне редко, в минуты чрезвычайной досады и озлобленности. Он вспомнил, что сам послал вчера капитана Федосеева прощупать портовых грузчиков — тех, кто непосредственно занимается выгрузкой и погрузкой товара.

— Что при нем нашли? — спросил он, обращаясь к полковнику и продолжая смотреть в окно.

— Ничего. Ни документов при нем не оказалось" ни табельного оружия.

— Ушел с оружием?

— Это сейчас выясняется. Но, скорее всего, имел при себе пистолет.

— Сволочи, — уже более спокойно произнес Малютин, вспомнив свою недавнюю мысль о похоронах, на которых в последнее время все чаще и чаще приходится бывать. И понял, что каждый раз, когда он обещает найти преступников и наказать виновных, его голос звучит все менее убедительно.

— Все как положено.

Два выстрела: один в грудь, другой в голову. Первый с расстояния в метров пять, второй — в упор, контрольный, — чисто машинально произнес Малютин. — Ты понимаешь, полковник, мы начинаем привыкать к подобным фразам Ты пойми, я сказал «как положено», а ведь такого не должно быть! Не должно!

— Не должно. Лев Петрович, — вяло согласился полковник.

— Должно быть по-другому.

— Преступник должен сидеть за решеткой.

— За решеткой? — немного ехидно улыбнулся Малютин. — Что ж, давай приложим все силы, чтобы они там оказались.

— Я бы их стрелял, как…

— Кого? — спросил Малютин.

— Всех тех сволочей, что к порту присосались намертво.

— У них на лбу не написано «вор и преступник», все они больше люди респектабельные — спонсоры, деньги на соборы жертвуют, колокола отливают.

— Отливают, — согласился полковник Барышев. — Это по 1 ому, наверное, что грехов за собой уж больно много чувствуют.

— Кому ты поручил вести это дело?

— Самым лучшим, как всегда.

— Пусть ищут, пусть найдут. Мне уже стыдно смотреть в глаза вдовам и детям погибших. Мне уже стыдно, что я жив, а они нет. Ведь мы с тобой, полковник, их туда посылаем.

— Работа у нас такая, что сделаешь! — произнес полковник. — Я бы на вашем месте Лев Петрович, охрану усилил.

— Меня и так три человека охраняют, куда уж больше! Единственное, что еще не ночуют у меня в квартире.

— Наверное, придется вам и к охране в собственной квартире привыкать.

— Что ж, придется, так придется.

И он подумал:

«Как странно получается! Только решил отправить жену и детей, как тут же заходит разговор о том, что охранники будут жить у меня в квартире. Освободятся комнаты для телохранителей после отъезда семьи, все складывается в цепочку, как в хреновом анекдоте».

— Кстати, Барышев, журналисты при этом были?

— Да кто ж их пустит! Я их даже на территорию порта не пустил.

— Хоть с этим повезло, — вздохнул Малютин. — Я соберу пресс-конференцию завтра, попрошу, чтобы не раздували пожар, не поднимали большого шума. Нам это сейчас не надо. Вот когда закончим, тогда…

— Правильно, — согласился полковник, — я тоже так думаю. Именно этого шума и скандала они от нас и добиваются. Им важно людей запугать. И, надо сказать, это пока у них получается неплохо.

— Но ты-то не боишься? — усмехнулся Малютин.

— Как сказать… — задумался Барышев. — Не боятся только сумасшедшие, а я практик. Я знаю, что в этом мире сколько стоит.

— И сколько, ты думаешь, твоя жизнь стоит?

— Моя немного, тысяч за десять меня пристрелят. А вот ваша жизнь подороже будет, потому как и власти у вас побольше, и информации тоже, — полковник кивнул на заваленный бумагами стол. — Они к вам давно и упорно подбираются.

— Подбираются? А толку?

— Вы, Лев Петрович, понимаете, почему вас до сих нор убить не попытались?

— Договориться хотят.

— Надеются договориться, — поправил Малютина полковник. — А вы им надежды не даете.

Малютин с подозрением посмотрел на Барышева, в честности которого не сомневался. Если уж такой человек заводит подобный разговор, значит, дела пошли совсем дрянь.

— Нет, мы пойдем до конца, убежденно сказал Малютин.

— Это я от вас и хотел услышать Ну что, я еду в управление, — проговорил полковник, как бы предлагая отправиться вместе.

Малютину захотелось хоть немного побыть одному, нервы расшатались.

— Кстати, губернатор уже знает?

— Естественно. Правда, я не знаю, кто ему доложил. Я лично не докладывал, но от него мне уже позвонили.

— И что, — усмехнулся Малютин, — требуют найти преступников и наказать?

— Да уж, не горячим чаем напоить, — нашел в себе силы пошутить Барышев. И от этой дурацкой шутки на душе стало совсем мерзко.

Малютин понял, что пришло время поделиться планами на будущее.

— Покушения я не боюсь. Кишка тонка у бандитов руку на представителя президента поднять. Но через влиятельных знакомых они вполне могут устроить мою отставку.

Барышев задумался, он, как человек «служивый», прекрасно понимал ненадежность и временность постов и должностей.

— Вот если бы ваша должность была выборной, — вздохнул он.

— Выборы не за горами, и я решил начать избирательную кампанию. Для начала — изготовить буклет, где бы ненавязчиво мог изложить свою программу. Питерских журналистов включать в работу не хочу: растрезвонят раньше времени. Главное, хорошею фотографа найти, нестандартного, чтобы с месяц около меня находился.

— Присмотрели такого?

— Нашел. Самое странное — случайно. Смотрел сегодня телевизор, в новостях передали, что одна из московских фотографов, Екатерина Ершова, признана человеком года в Восточной Европе. Пару ее работ показали, мне понравилось. Думал, трудно ее отыскать будет Хотел уже в Останкино звонить. Но помощник у меня толковый. Только фамилию спросил и мигом через Интернет отыскал агентство, в котором она работает у модельера Варлама Кириллова. Поверишь ли, через пять минут мы с ним уже через сеть связались, и он пообещал, что подпишет со мной контракт в ближайшее время, вот только Ершова освободится от дел.

Малютин показал Барышеву компьютерную распечатку.

— Успехов. Кажется, ты правильно решил. В другой раз основательно поговорим с тобой, я со своей стороны могу тебе помощь предложить.

Мужчины обменялись коротким рукопожатием, и Малютин остался один. Туман за окном стал еще более плотным, и ему казалось, что противоположный берег не только не виден, но и исчез вовсе, даже если разойдется туман, его не увидишь.

— Я убью тебя, лодочник, — пробормотал, глядя в густой туман, Малютин. — Непременно найду и убью.

Зазвонил телефон. Сперва хозяин кабине га даже бровью не повел, лишь на второй звонок он повернул голову.

Аппаратов на приставном столике хватало. Звонил крайний — тот, номер которого был известен очень немногим — семье и нескольким близким людям.

«Жена что ли? Спросит, когда вернусь, а что я ей скажу?»

Он снял трубку, медленно поднес ее к уху и устало произнес.

— Слушаю.

— И правильно делаешь, сказать-то тебе нечего, — донесся до нею незнакомый мужской голос.

— Кто это? — спросил Малютин.

— Не надо задавать вопросы, я не для этого звоню.

Лучше послушай Малютину хотелось положить трубку, но он подавил в себе это желание.

— Тебе уже доложили, что слишком любопытного капитана нашли с простреленной башкой?

— Кто это говорит?

— Значит, доложили, — голос из вкрадчивого превратился в уверенный. — Если ты не перестанешь совать свой нос вдела порта и лезть туда, куда тебя не просят, пеняй на себя, больше уговаривать не станем, просто отправим на тот свет, понял?

— Это все?

Говоривший в телефонной трубке продолжал:

— Людей, которые умеют хорошо стрелять, у нас хватает.

Так что подумай и скажи своим, чтобы не слишком усердствовали. Пусть продолжают проверять, но не надо копать слишком глубоко. Думаешь, менты взяток не берут? Если тебе интересно, я могу сказать, сколько стоит твой полковник Барышев, сколько стоил покойный капитан Федосеев.

— И сколько же?

— Девять граммов, — сухо рассмеялся говоривший. — Хотя нет, извини, Федосеев обошелся в восемнадцать граммов. Так ты понял? — невидимый абонент грязно выругался, и связь оборвалась.

Малютин еще минуту стоял, сжимая в руке трубку, из которой неслись длинные гудки. Он сжимал ее так крепко, что побелели пальцы. Затем, с трудом разжав ладонь, он положил трубку на рычаги аппарата и сразу, с этого же аппарата, позвонил домой. Но там никого не оказалось.

«Где же они? — зло подумал он о жене и детях. — Какого черта не сидят дома? Куда их в такую погоду понесло? А может, просто телефон отключили? Но ведь знают же, я могу позвонить. А может, им тоже позвонили, их тоже пугают? Ничего, время работает на меня. Если они начали пугать, значит, сами всерьез испугались».

* * *

Федор Павлович Петров был в ярости, когда узнал, что его люди застрелили капитана Федосеева. Он кипел, как паровозный котел, слюна брызгала изо рта, к нему было страшно приблизиться. Он размахивал кулаками, матерился. Его голос, хрипловатый и низкий, срывался на пронзительный визг. Двое мужчин стояли перед ним навытяжку.

— Я вас просил, уродов, мента убирать!?

— Но…

— Я вас просил? Я вам заказывал этого сыскаря?

Какого черта? Какого хрена? Вы совсем спятили? Не хватало еще, чтобы люди из управления наехали на нас и начали копаться в наших делах! Почему в порту? Вы что, в конце концов, не могли вывезти его за город, влить бутылку водки в горло и сбросить с моста? Или разбить его машину? Что, не могли, приспичило мента прикончить?

— Не получилось. Он выхватил пистолет, но мы оказались проворнее.

— Пистолет выхватил? Какого черта довели дурного мента до того, что он за оружие хвататься начал? Денег не могли дать? Он же раньше брал?

— Нет, этот не брал. Потому и пришлось дурака прикончить.

«Уроды! Настоящие уроды! С кем я работаю?!» — в сердцах подумал о своих подручных Петров.

— Проморгали мы его, Федор Павлович, проморгали! — сказал широкоплечий мужчина с родинкой под левым глазом. — Он видел, как водку выгружали из финского контейнеровоза.

— Ну и что из того, что видел? Откуда он узнал, что водка «левая»?

— До этого с грузчиками базарил.

— А грузчики что?

— Он их напоил, они ему и сказали о том, что на корабле партия водки, которая благополучно миновала и пограничников, и таможенников. А по бумагам там не водка, а минеральная вода.

— Ух, уроды! — выдохнул Петров. — Вас бы всех перестрелять! Проблемы, неприятности, причем на ровном месте. Что, по-человечески не могли обтяпать? Не могли?

Не могли? У, сволочи! — Петров подбежал к мужчине, который стоял к нему ближе, и замахнулся на него растопыренной пятерней.

Мужчина втянул голову в плечи и отскочил.

— Что ты шарахаешься от меня, стой на месте! Вы же так все дело завалите. Это не простой мент был, не участковый какой-то, он человек Малютина. Зачем Малютина злить, он итак на нас зубы точит! Ладно.., в общем, на этой неделе никакой водки, никакого «левого» товара в порту чтобы не было. Пусть смотрят, пусть все перещупают. Нашего там оставаться не должно. Все, что можно, необходимо вывезти.

— А товар Короедова? — переспросил мужчина с родинкой. Второй стоял молча, разглядывая носки грязных ботинок.

— Вывозите, но пусть сам разбирается, куда его складировать. Не найдет — в заливе контейнеры утопить. Но чтобы никто из наших в порту зря не крутился. Попадетесь ментам — вызволять не стану.

Наконец злость немного улеглась. Петров отдышался.

— Как мое поручение? — спросил он, глядя в лица то одному, то другому.

— Занимаемся, Федор Павлович.

— Откладывать это дело нельзя. Но все должно быть сделано аккуратно, чики-чики. С головы Малютина даже волос не должен упасть, ни одна пуговица на его одежде не должна поцарапаться. Только напугать. Но напугать так. чтобы он в штаны наложил.

— Постараемся. Специалисты у нас хорошие, свое дело знают.

— Не надо мне рассказывать про специалистов, не о цене договариваемся. Сделают, тогда и разберемся, хорошие они специалисты или не г. А ты. Боцман, потом Толику их поручи. Чтобы он твоих специалистов убрал, — вцепившись в воротник куртки бандита пробурчал Петров. — Ты меня понял?

— Чего ж не понять, дело яснее ясного.

— Ну, смотри у меня!

* * *

Еще три дня лил дождь, и потом, словно специально, окончился как раз в день похорон капитана Федосеева.

Хоронили его за городом, на небольшом сельском кладбище, рядом с дедом и отцом. Так захотела жена.

Малютин, хоть и был занят по горло, понял, что не поехать не сможет, совесть не позволит. Как-никак, человек действовал по его поручению, и он в какой-то мере ответственен за его гибель. Но на этот раз Малютин твердо решил, что выступать не станет, хотя все ждали, когда он подойдет к гробу и скажет прощальные слова.

Дольше всех говорил полковник Барышев, и Малютин слушал его речь так, словно бы говорил сам. «Да, чувствуется, что человек говорит на похоронах уже не в первый раз. Как лектор, который ездит с одной и той же лекцией по разным аудиториям и уже выучил ее наизусть».

Тем не менее, он был благодарен Барышеву, во-первых, за то, что тот избавил его от необходимости выступать, а во-вторых, за то, что сумел посмотреть на себя как бы со стороны. «Больше на похоронах выступать не стану, — решил Малютин, — лучше сделаю все, чтобы найти этих сволочей-убийц».

Он на пару секунд подошел к разверстой могиле и бросил туда горсть земли — сухого желтого песка, который почти беззвучно исчез в глубине ямы.

И вновь Малютин решил отложить разговор с женой на завтра. Так уже случалось не первый раз: он возвращался домой усталый, злой, понимая, что не сможет спокойно поговорить, сорвется и начнет кричать. А семья, в общем-то, ни в чем не виновата, он сам согласился занять эту должность, прекрасно представляя, что его ждет в будущем.

Заснуть он не мог очень долго, а проснулся с тяжелой головой, словно с похмелья. Сидел на кухне, рассеянно слушая радио. Новости казались ему пустыми, он лишь отметил, что никто не вспомнил о гибели капитана Федосеева. Значит, журналисты сдержали свое слово, значит, его еще уважают, значит, в слово, данное им самим, верят.

Малютин оделся и посмотрел на часы. «Еще успею выпить кофе, может, голова перестанет болеть».

Поглядывая в окно, он выпил чашку кофе, за ней другую. Но машина в положенное время у подъезда так и не появилась. «Черт его знает. Что случилось? Может, из гаража не выехал?»

Опаздывать Малютину не хотелось. На самое начало дня он назначил две встречи, а к двум часам самому предстояло нанести визит к губернатору. Губернатор требовал отчета, почему люди Малютина почти парализовали работу порта. Жалобы на него поступали со всех сторон, Петров и Короедов постарались. Звонили и жаловались на него пограничники, таможенники, автомобилисты, железнодорожники, владельцы оптовых рынков. Выходило, что Малютин делом не занимается, а только мешает работе огромного предприятия и лишает казну поступлений. Предстояло сегодня убедить губернатора в том, что расследование продлится совсем недолго, может, недели две-три, и вскоре порт заработает на полную мощность.

Малютин позвонил в гараж и, к своему удивлению, узнал, что машина выехала, как всегда, вовремя и по всем расчетам должна уже стоять у подъезда.

— Я могу связаться с водителем, — предложил диспетчер.

— Я и сам могу ему позвонить, — рассеянно ответил Малютин.

«Подожду еще минут пять и позвоню Алексею», — так звали водителя.

* * *

Алексей приехал в гараж на своем стареньком «Рено».

Машину поставил на обычное место, и поскольку оставалось еще минут десять свободного времени, поболтал с другими водителями, обменялся новостями.

В бывшем обкомовском гараже за последние годы многое изменилось, на место «Волг» пришли «Вольво», «Мерседесы». Но Малютин, когда его назначили на должность, лишь один раз проехался в «Мерседесе», а потом настоял на том, что будет ездить на «Волге», чтобы не вызывать лишних кривотолков. Поэтому Алексей чувствовал себя немного ущемленным.

Это раньше «Волга» была престижной машиной, теперь же в потоке других автомобилей она выглядела, как раньше «Запорожцы» — ни тебе вида, ни важности. О том, что на машине ездит большой начальник, свидетельствовали лишь номера, начинавшиеся с двух нулей, и антенна радиотелефона, укрепленная на крыше.

Алексей выехал из государственного гаража в хорошем расположении духа. «Наконец-то кончился дождь», — думал он, глядя на просветлевшее небо.

Проехаться от гаража до дома Малютина он бы мог даже с закрытыми глазами: знал каждую выбоину в асфальте, каждый люк. Он проезжал здесь каждый день в одно и то же время. Малютин отличался пунктуальностью.

Гаишники все машины из бывшего обкомовского гаража знали, как говорится, в лицо и останавливали чрезвычайно редко, лишь за тем, чтобы предупредить о перекрытии улиц или ремонтных работах.

Миновав светофор, Алексей прибавил скорость. Дорога здесь была широкой и шла под уклон, спускаясь под путепровод. На этом участке все машины разгонялись, чтобы затем, не сбавляя скорость, выскочить на горку. Это место любили и гаишники, зная, что водители постоянно превышают здесь скорость и штрафовать в этом месте — милое и доходное дело. Однако устраивали засаду здесь лишь по вечерам.

Гаишник возник абсолютно неожиданно, рядом с красными «Жигулями», словно именно эту черную «Волгу» он поджидал. И если бы не реакция водителя «Волги», то она проскочила бы мимо машины гаишника.

Алексей нажал на педаль тормоза. Лицо лейтенанта было злым.

— Нарушаете! — воскликнул он.

Алексей хотел сказать, что он спешит, но тот вдруг улыбнулся:

— Это что, машина Малютина? — козырнув, спросил лейтенант.

— Его, а то чья же?

— Можно вас на минутку?

— Что такое, лейтенант?

— Простая формальность. Давайте пройдем в нашу машину.

Алексей выбрался из кабины, захлопнул дверцу и неторопливо, даже не захватив документы, направился к красным «Жигулям», в салоне которых сидел еще один лейтенант. На крыше красных «Жигулей» лежал радар.

— Я даже не сразу понял, что это за машина, замотался, — усмехнулся лейтенант, беря в руки радар и показывая экранчик дисплея Алексею. — Превысили все-таки!

— Бывает… Я, честно говоря, на спидометр не посмотрел.

— Если бы я видел номера, не стал бы скорость мерить. Присядьте, пожалуйста, — лейтенант стал вежливым и любезным, хоть прикладывай к ране. — Тут к нам сигнал поступил, что украли черную «Волгу», на которой один генерал из штаба округа ездит. Привык, чудак, к «Волге». Вышел недавно на пенсию и теперь на черной «Волге» сам за рулем ездит.

— Вот тут, — сказал второй лейтенант, сидевший в машине, — распишитесь и проставьте номер своей машины. Я понимаю, что если автомобиль два дня тому назад украли, то давно на запчасти разобрали, а не по городу на нем ездят. Но порядок есть порядок, для отчета нам нужно, чтобы видели — мы ни одной черной «Волги» мимо не пропустили.

Предложение лейтенанта выглядело абсолютно идиотским, с точки зрения профессионала. Но Алексей, во-первых, спешил, а во-вторых, прекрасно знал, что в ГАИ существует столько идиотизма, всяческих бумаг, что легче всего сделать то, что от него требуют, к тому же, он действительно превысил скорость. Значит, услуга за услугу: они забывают о превышении, а он подписывает ничего не значащую для него бумагу.

Ручки у него с собой не оказалось, лейтенант предложил свою. Та не писала.

— Василий, извини, дай твою ручку.

Лейтенант копался, хлопал себя по карманам. Наконец отыскал ручку, торчащую из прорези в приборной панели машины.

Наконец Алексей написал номер, расписался, проставил время. Занятый бумагами, он не заметил, как мужчина в спецовке с металлическим ящичком в руках, в каких обычно носят инструменты, присел на корточки позади его машины. Он действовал ловко и быстро. Прикрывая собой ящичек, он распахнул его, и сноровисто что-то прилепил к днищу «Волги». Уже въехав на горку, Алексей в зеркало заднего вида увидел, как двое гаишников садятся в красные «Жигули», а мужчина в спецовке и с ящичком в руках пересекает дорогу. Ему показалось, что мужчина направляется именно к «Жигулям», что именно его ждут гаишники.

Но «Волга» Малютина уже спускалась с горы, и конец этой сцены Алексей наблюдать не мог.

Но он не ошибся. Мужчина и впрямь подошел к красным «Жигулям», сел на заднее сиденье. Машина развернулась и исчезла в одном из дворов.

Алексея встреча с гаишниками задержала ровно на пять минут, тех самых, которые определил для ожидания Малютин. Он уже готов был набрать номер, когда увидел под окном только что подъехавшую черную «Волгу».

— Вот и порядок.

Из спальни появилась жена, подала мужу портфель.

Малютин вышел на площадку, сел в лифт, а жена, как было заведено, прильнула к окну, чтобы успеть помахать рукой мужу, когда тот будет садиться в машину. И тут произошел взрыв. Жена Малютина даже не услышала его, она лишь увидела все, как в немом кино, затем ощутила, как вздрогнул дом. И возможно, если бы не тройные стеклопакеты в окнах с противоударной пленкой, ей бы изрезало лицо осколкам и Во всяком случае, в подъезде все стекла вылетели напрочь.

Взрыв и остановка лифта совпали. Когда створки лифта разошлись, Малютин увидел сорванную с петель дверь и яркий огонь, в котором лишь угадывался искореженный силуэт машины. Охранник, дежуривший у подъезда, лежал лицом вниз на ступеньках. Малютин на мгновение замер от неожиданности.

— Назад! — закричал второй охранник, выбежавший из-под лестницы, и толкнул Малютина вверх. В руках он сжимал пистолет. — Туда, Лев Петрович, быстрее! Наверх!

Прижмитесь к стене!

Во дворе уже слышались крики. А через четверть часа двор был заполнен милицией, пожарниками, стояла машина «Скорой помощи». Жена трясущимися руками пыталась налить себе корвалол, с ней случилась истерика. Сам Малютин сидел на кухне мрачнее тучи.

Глава 2

День с утра не задался. И солнце светит, и дождя нет, и деньги появились, и голова не болит. А все не так, ничего не радует, словно разлита в воздухе звенящая тревога.

Смотришь сквозь нее, как через тонированное стекло, как через запотевшие линзы очков, и сколько ни протирай их до зеркального блеска, ничего к лучшему не меняется. Только надел, и снова в глазах мерзкий туман, и слезы непроизвольно катятся по щекам.

«Чертовщина какая-то!» — держа в руках туфельку со сломанным каблуком, подумала Катя Ершова.

Очки она сроду не носила, разве что солнцезащитные.

Зрение у нее было идеальное. Но про мерзкие нравы оптики Катя знала не понаслышке: как-никак, десять лет она профессионально занималась фотографией, сотрудничая с самыми разными издательствами, как здесь, в России, так и за рубежом.

Она сама удивлялась, как это ей удается до сих пор держаться на плаву, входить в дюжину лучших фотографов России? А среди женщин равных ей не было. "Ничего особенного, вроде бы, не делаю, снимаю то, что снимают все. Но получается у меня почему-то гораздо лучше Может, у меня таланта побольше? А может, все это потому происходит, что, как говорят мои друзья и родители, мозги у меня набекрень? Хотя с мозгами у меня, вроде бы, все в порядке. А вот в делах сердечных мне патологически не везет. И, кстати, с каблуками тоже. Сколько раз обещала себе не надевать на деловые встречи шпильки! Надела бы, как всегда, джинсы, кроссовки, куртку, майку — и вперед.

Угораздило сегодня респектабельно одеться, захотелось блеснуть. Было бы перед кем! Они меня не за каблуки и длинные ноги ценят, а совершенно за другое — за негативы, за фотографии, точнее, за свежие идеи.

— Черт бы меня побрал! — бурчала тридцатилетняя женщина, держа в руках туфлю и пытаясь приладить отломанный каблук, хотя прекрасно понимала, что сделать это не удастся.

Рядом с Катей Ершовой остановился молодой парень.

Он осмотрел ее с ног до головы. Катя, как всякая женщина, взгляд мужчины почувствовала мгновенно. Она обернулась.

— Что, проблемы?

— Могу помочь.

— Вы сапожник? — нашлась Катя.

— Нет, я не сапожник, я компьютерщик.

— Компьютерщик? Тогда это не по вашей части.

Парень был приятный, может быть, чуть-чуть более нахальный, чем хотелось бы. Но идеалов в жизни не существует, совершенство бесконечно. Хорошую фотографию, как и хорошую кар гину, можно улучшать и улучшать.

— Так чем вы мне, собственно, можете помочь? — улыбнулась Катерина — Могу на руках отнести к своей машине, — широко улыбнулся парень — У меня дел невпроворот, до самого вечера, а тут еще этот каблук! И угораздило же меня…

— Что, туфли на каблуках надеть?

— Да. Не собиралась, но как-то так получилось.

— Наверное, на свидание спешили?

— Спешила, но уже опоздала, — Катя взглянула на часы, — и уже минут на пять.

— Может, вам помочь? Я на машине, — и парень провернул на указательном пальце ключ.

— Нет, спасибо, мне недалеко.

Катя сняла вторую туфлю и обе их протянула собеседнику.

— Что вы предлагаете?

— Свежее решение, — засмеялась Катя.

— Решения пока не вижу.

— Не сообразительный вы какой-то, хотя и предлагаете свои у слуги.

— Я же вам сказал, я не сапожник, приделать каблук не смогу.

— Отломайте второй, что может быть проще?

Туфельки были дорогие, итальянские, ручной работы.

Парень взялся за каблук и за подошву, но никак не мог решиться рвануть их в разные стороны, хотя силы на такое простое дело у него хватило бы с избытком.

— Да ломайте же, что вы медлите? Это вам не женскую руку ломать.

— Конечно, не руку, но жалко.

Каблук хрустнул. Парень проделал эту операцию с зажмуренными глазами.

— Вот, попробуйте.

— Что здесь пробовать? — Катя всунула ноги в туфельки, ставшие похожими на тапочки, посмотрела на каблуки, лежавшие на ладони у парня.

— Что с ними делать? — спросил он.

— Выбросить.

— Можно, я оставлю их на память, как талисман?

— Вы что, фетишист?

— Нет, не фетишист, но такое со мной впервые — чтобы каблуки женщинам обламывать.

— Обычно вы их нежно и ласково берете за руку, а не за ноги хватаете?

— Обычно я на улице не знакомлюсь…

Катя рассмеялась:

— Я тоже. А в общем, знаете что, если у вас машина недалеко… Я была бы вам благодарна… Если бы вы меня подбросили… Здесь, кстати, совсем близко. А то идти на этих обрубках…

— Понимаю, — парень нагнулся и взял в руки фотографический кофр, стоящий рядом. — Ого, какой тяжеленный! Что вы там, золотые слитки дюжинами по городу носите?

— Да нет, не слитки, а аппаратуру. А хорошая аппаратура всегда очень тяжелая, в ней много стекла и металла.

— Вы фотограф?

— Как вы угадали?

— С такими сумками либо операторы, либо фотографы ходят.

— А если я просто бутылки несу?

— Ну, это уж навряд ли. Пойдемте, — он подвел ее к машине, открыл дверь, помог сесть. Хотел было, поставить кофр на заднее сиденье, но Катя отрицательно качнула головой.

— Нет-нет, давайте его сюда, на колени.

— Так он же тяжелый!

— Это мое, я к нему привыкла и стараюсь из рук не выпускать. Вы исключение, да и то в связи с аварией, а так бы никогда…

— Вы, наверное, сильная, если такую тяжелую сумку таскаете?

— А я ее тяжести не замечаю, привыкла. Это уже стало частью меня, к сожалению, не лучшей.

Катя немного смутилась, смутился и ее спутник. Он пытался завести машину, не выпуская каблучки из руки.

— Да выбросьте вы эту дребедень или суньте их куда-нибудь, если жалко расстаться.

— Хорошо, — парень спрятал каблуки в ящик.

— Найдет жена — проблем не оберетесь.

— У меня жены нет.

— К сожалению? — спросила Катя.

— Может быть, и так, а может, и к счастью. Так куда едем?

— Вот здесь, через два квартала редакция журнала «Наше время».

— Вы в журнале работаете?

— Нет, я нигде не служу, я сама по себе. Свободный художник.

— Это хорошо. А вот мне приходится каждый день на службу ходить.

— Вы где работаете, если не секрет?

— Для вас это занятие не интересное, я работаю в одном солидном учреждении, занимаюсь компьютерным обеспечением.

— Наверное, в банке?

— Нет, не в банке, иначе ходил бы в костюме, при галстуке и с портфелем. А у меня, как видите, руки и шея свободны.

— Поехали, чего стоим?

— Сейчас чиновник проедет со своим сопровождением, и мы поедем.

По улице пронеслась «Волга» с тонированными стеклами и два «Джипа».

— Ездят, как понравится, — сказал парень, — будь они неладны!

— Не любите чиновников?

— А вы их любите?

— Обожаю Я на них деньги зарабатываю.

— «На них» — звучит двусмысленно, — парень повернул ключ, и его «Опель-Омега» мягко тронулся с места, вливаясь в поток машин. — Музыку? — спросил водитель.

— Да… нет..

— Что? Да или нет?

— Как хотите. У меня все равно голова другим занята.

— Вы замужем? Кстати, как вас зовут? Меня зовут Илья, — парень, повернув голову, посмотрел на сидевшую рядом спутницу.

— Вы лучше за дорогой следите. А меня зовут Катерина.

— Красивое имя, — отвесил парень вполне дежурный комплимент. — очень редкое.

— Вот, вот, туда, направо. А теперь налево.

— Здесь нет поворота.

— Для меня есть.

— Ну уж нет! — парень сделал круг, как предписывал знак и подъехал к стоянке, размещенной у входа. Припарковал машину и спросил:

— Вы так и пойдете?

— Что вы имеете в виду, Илья?

— Обувь?

— Разве есть какое-то альтернативное решение?

— Можно пойти босиком.

— Нет, — сказала Катерина, — пойду так. Смотрятся они нормально, а о том, что сломаны, знают два человека — вы и я.

— Вас подождать?

— Если у вас есть лишнее время, то можете подождать.

— Вы надолго, Катя?

— Ну, не знаю… У меня две встречи.

— Час? Полтора? Два?

— Нет, что вы, Илья, минут сорок от силы. Я все дела решаю быстро, кроме личных, конечно.

— А что, в личных делах — проблемы?

— У меня, знаете ли, Илья, в личных делах всегда проблемы.

— По вам не видно, что у вас есть хоть какие-то проблемы, кроме сломанных каблуков.

— Вот с них, скорее всего, сегодняшние проблемы и начнутся. На встречу я опоздала.

— Что-то не видно, чтобы вы очень сильно на нее торопились.

— Не сильно я тороплюсь, — выбравшись из машины и приветливо махнув левой рукой, сказала Катя и заспешила по ступенькам.

Она сразу же направилась в кабинет художественного редактора. Даже сквозь стекло было видно, как клубится в кабинете дым, а стекло при этом, было тонированным и рифленым.

Катя постучала.

— Заходи скорее! Вечно ты опаздываешь!

— Можно подумать, ты волновался, будто я не приду.

Здравствуй, — Катя нырнула в дым и поцеловала в щеку художественного редактора.

Ей показалось то, что казалось всем: художественный редактор Дмитрий Меньшов днюет и ночует у себя в кабинете, заваленном и завешанном всевозможными фотографиями. Компьютер был включен, и на экране монитора клубилась заставка — что-то очень похожее на сигаретный дым, висевший над столом.

— Ты бы окно открыл.

— Нельзя открывать окно.

— Это почему еще?

— Все со стола сдует, потом три дня собирать придется, и наверняка что-нибудь не найдется.

Катя засмеялась.

— Принесла? Хорошие снимки?

— Как всегда, плохих не делаю.

— Ну-ну, давай посмотрим, полюбуемся.

— Я забыла напомнить, они не только хорошие…

— Но и дорогие, — сказал Меньшов.

— Верно, ты экстрасенс, Дима, мысли читаешь прямо сходу.

— Мне снимков-то надо всего два.

— Как это два!? — воскликнула Катя. — Ты же сказал серию! Я в лепешку, можно сказать, разбивалась, ползала на четвереньках, на спине валялась, делая снимки, а ты говоришь, только два? Кофе хоть угостишь?

— Вон стоит, я всего глоток из той чашки выпил.

— А чистой чашки, как всегда, нет?

— Как всегда, нет, ты угадала. Давай я возьму три, но снимки напечатают немного меньшими.

— Э, нет, так не пойдет! Я девкам на подиуме обещала, что их лица будут видны. Они специально два часа красились. А ты хочешь три на четыре напечатать и их этим удовлетворить. Они же нас с тобой разорвут и больше никогда у меня сниматься не станут.

— Ладно, не кипятись. Кстати, вот деньги, — конверт лег рядом с кофром. — Можешь не считать, плачу, как всегда, щедро.

— Сейчас узнаем границы твоей невиданной щедрости, Дмитрий.

Конверт оказался запечатанным. Разрывать его Катерине не хотелось, она помяла конверт пальцами и бросила в кофр.

— Катя, ты так деньгами швыряешься, словно тебе такие пухлые конверты в местах двадцати дают и все в долларах.

— Да у меня таких плательщиков, Дима.., смотри, — и Катерина вытащила несколько конвертов, правда, все они оказались разорваны и пусты. — Видишь, сколько?

— Вижу. Ты, наверное, уже два месяца бумаги из кофра недоставала.

— Доставала, — Катя села в кожаное кресло, ужасно неудобное, холодное и жесткое, закинула ногу за ногу. — Может, сигаретой угостишь? Только пепельницу с бычком ко мне не пододвигай и не говори, что сделал из него всего лишь одну затяжку.

— Сигарет у меня, между прочим, в изобилии, а вот кофе больше нет, потому я тебе свой и отдал, от сердца оторвал. Негативы, кстати, где?

— Возьми, — из сумки выпорхнул конверт и лег на стол. — Чем ты тут сегодня занимаешься?

— Ты же видишь, курю, кофе пью, с такими, как ты, разговариваю, торгуюсь.

— Таких, как я, положим, больше нет.

— Это точно, — хмыкнул Дмитрий, — тебя одной на всех хватит в смысле работы и в смысле достачи.

— Что тебе еще надо?

— Ничего не надо. Почему ты спросила, уезжаешь куда-нибудь?

— Можно сказать, улетаю к карабасам-барабасам в камуфляже.

— Ой-ля-ля, — не удержался Дмитрий и схватился руками за голову, — ты что, с ума сошла? Тебе что, здесь работы мало или тебя на солененькое потянуло? Кровушки решила испить?

— Да нет, Дима, на зелененькое. Просто очень выгодный заказ, англичане предложили подскочить в Чечню на недельку. Они все оплачивают — билеты, суточные, командировку. Сказали даже, что взятки шариатским чиновникам и те оплатят.

— Сумасшедшая! Я всегда всем говорил, что Ершова — баба ненормальная, но не до такой же степени! Они же нелюди, они звери.

— Брось ты! Нормальные люди, хорошие мужики. У меня, кстати, в Грозном знакомых куча.

— Живых? — саркастически усмехнувшись, спросил Дима.

— Живых, конечно.

— Я не спрашиваю, Катька, сколько тебе денег посулили, но, думаю, не очень много. И надо тебе свою молодую жизнь, свое красивое тело под пули подставлять! Что твой Варлам на это сказал?

— Он ничего не говорит, он не знает. И вообще, ему сейчас не до меня. Коллекцию клепает.

— Что-нибудь хорошее или опять космические мотивы его одолели?

— Нет, с пришельцами покончено. Свозил коллекцию во Францию и пролетел как фанера. Я ему говорила, что после фильма «Армагеддон» лучше с космической темой не высовываться. Какие бы у тебя девки раскрасавицы ни были, лысого Брюса Уиллиса им не переплюнуть. Хотя каталоги моделей одежды получились очень красивые.

— Но каталоги — это же не его заслуга. — Меньшов закурил очередную сигарету. — Если бы не ты, Катя, сидел бы твой Варлам в глубокой заднице, ему даже малиновые пиджаки шить никто не доверил бы. Кстати, поздравляю тебя с присуждением премии.

— Спасибо. Но это не премия, а приз.

— Какая разница?

— Премия подразумевает деньги, а приз — только признание.

— Я-то думал, ты возгордишься и от Варлама уйдешь.

— Ну ладно тебе, Дима, он свое дело знает, а я — свое.

Вот и получается у нас симбиоз: он мне — я ему. Так сказать, друг друга продвигаем.

— Взаимно обогащаетесь, — игриво расхохотался Меньшов.

— Вот насчет обогащения — этот номер с Варламом туго проходит. Обогащаться можно с тобой, с англичанами, с немцами, а из него деньги не вытянешь. Он как только заработает, так все за долги отдает или в новую коллекцию вбухивает.

— Так ты точно решила ехать? — сквозь пелену дыма как-то мягко, по-дружески спросил Меньшов.

— Точно, Дима, назад дороги нет. Я уже аванс у англичан взяла.

— Аванс можно вернуть.

— Нет, вернуть нельзя. Деньги — они как песок: сжал в кулаке — высыпался сквозь пальцы, и ничего тут не поделаешь. Работаю, работаю…

— Ты бы лучше Катя, отдохнуть куда-нибудь съездила на недельку.

— Вот и отдохну в Чечне. Там у них тепло, юг, как-никак, Кавказ, горы.

— К черту горы! Вообще, все это чушь. Прошлый раз ты какую-то дурь придумала, потом месяц лежала больная.

Тебе этот репортаж из хосписа нужен был?

— Мне — нет, но заплатили за него получше, чем за девок. И кроме того, я не знаю ни одного солидного журнала, который бы из той серии хоть один снимок не напечатал.

— Да, не знаешь, где себе славу найдешь, а где ее потеряешь.

— Ладно, я побежала, а то меня молодой человек в машине ждет.

— Серьезно, молодой?

— Молодой, молодой, моложе тебя. И, кстати, чисто выбритый.

— Офицер, наверное? — расхохотался Меньшов.

— Нет, не офицер, компьютерщик. Я с ним минут тридцать назад познакомилась, он мне каблук отломал.

— Как? За ноги хватал?

— Очень просто: взял вот так и отломал, — и Катя руками показала, как Илья отламывал каблук.

Только сейчас Меньшов обратил внимание на ее искалеченные туфли:

— Ты что, действительно без каблуков скачешь?

— Действительно.

— Ну, ты даешь! Возьми мои кроссовки.

— Сорок шестого? — расхохоталась Катя.

— Ну, все-таки…

— Нет, спасибо, Дима.

— Хоть позвони.

— Ага, позвони…у тебя всю жизнь занято. Повесишь компьютер на Интернет, и до тебя не дозвониться.

— Ты звони вечером, когда поспокойнее.

— Вечером ты пьяный.

— Зато добрый.

— Мне это до сиреневой звезды. К вечеру, Дима, у тебя всегда денег нет, так что звонить не интересно.

— Да, Катька, к вечеру моя щедрость иссякает. У меня правило: как выпью, ключи от сейфа и машины глотаю, чтобы не было соблазна воспользоваться.

— Пока.

Дима постучал указательным пальцем себя по щеке, предварительно ее надув. Катя подошла и чмокнула приятеля в щеку. Дмитрий обхватил ее за талию и на несколько секунд задержал.

— Когда приеду, чтобы был выбрит.

— Ага, — сказал Меньшов.

— И при деньгах. Я поскакала.

Катя спускалась по ступенькам высокого крыльца. Она была абсолютно уверена, хотя сама не понимала почему, что Илья будет стоять и ждать ее возвращения. Так оно и оказалось. Илья помахал рукой, боясь, что она его не заметит. Только теперь он смог рассмотреть эту женщину как следует, и она ему понравилась, чего с ним не случалось уже давно.

Катерина распоряжалась своим новым знакомым так, словно это был если ее не муж, то, во всяком случае, младший брат. Не сказав ни слова, она села в машину, открыла кофр и вытащила из него конверт. Острым ногтем попыталась подцепить клапан. Но если Меньшов что-то делал, то делал на совесть: шов оказался крепче самой бумаги. Чертыхаясь, она криво оборвала край конверта и тут же испугалась, что случайно прихватила край купюры. «Нет, целы».

Катя заглянула одним глазом вовнутрь конверта, сжав его с краев пальцами. Затем, совсем не стесняясь Ильи, быстро пересчитала деньги. Их оказалось больше, чем она рассчитывала, но меньше, чем договаривались, и ровно за шесть фотографий, без премии за срочность.

— Молодец, Димка! — она сказала это так, будто Илья знал, кто такой этот Димка и почему он платит ей деньги. — Да, молодец, Димка, — повторила она, но уже немного с другой интонацией, словно Меньшов сидел у нее за спиной и мог видеть манипуляции с деньгами. — Живем!

— Куда теперь? — Илья тоже пытался интонацией подыграть ей. Это прозвучало так, будто он приглашал ее в ресторан или на чашечку кофе в небольшой уютный бар.

— По делам, — коротко ответила Ершова, указав большим пальцем поворот направо.

Когда машина тронулась, Катя, мило улыбнувшись, спросила:

— Я, кстати, не поинтересовалась: ты сегодня свободен?

— Машина свободна, куда хотите? Могу отвезти даже за город искупаться.

Катерина передернула плечами. Было прохладно, и одна мысль о речной воде заставила ее поежиться.

— Нет уж. Зато я занята, если мешаю, могу сразу же выйти.

— Куда ты пойдешь без каблуков?

— Я уже привыкла. Ко всему привыкаешь. А у тебя так бывает?

— Бывает. Значит, едем из пункта "А" в пункт "Б", — сказал Илья, выворачивая руль. — И где же этот пункт "Б" расположен?

— Рекламное агентство на улице Чаянова.

— Самое странное, что я знаю, где это.

— Ты же таксист, — Катерина вновь принялась рыться в фотокофре, перебирая конверты — пустые, уже без денег, и те, которые были с фотографиями. Им еще предстояло превратиться в деньги.

На пороге рекламного агентства Катерина невинно улыбнулась:

— Я не задержусь. Во всяком случае, исчезну не больше чем на час.

— Понятно, согласен.

Обернулась Ершова минут за пятнадцать. Она вручила конверт, а человек, отвечавший за фотоматериалы и знавший Катерину уже не первый год, сразу же вручил ей деньга.

— Ну, вот и все, с этими друзьями покончено. Едем дальше.

— В пункт "С"?

Пунктом "С" оказалось еще одно рекламное агентство, размещавшееся на первом этаже жилого дома. Теперь Илья мог видеть свою спутницу с тяжелым кофром, беседующую с женщиной за стеклом огромного, во всю стену, окна.

Катерина вернулась раздосадованной.

— Случился прокол, — сказала она, бросая в сумку конверт.

— Мало заплатили, что ли? — уже на правах человека, сведущего в расценках на профессиональные фотографии, спросил Илья.

— Заплатили за старое, а за новое.., у них нет денег. Но пришлось оставить работу. Противно вот что: это агентство из всех, которые мы объехали и из тех, что еще предстоит объехать, — самое богатое. А самые богатые, как известно, самые жадные.

— Если ты это знаешь, то к чему обиды?

— Хотелось решить сегодня все дела, получить все причитающиеся мне деньги, раздать долги. Кстати, к этому я еще не приступала.

— И что потом? — поинтересовался Илья.

— Заснуть спокойно. А утром — в аэропорт.

— И куда, если не секрет, на отдых?

— Можно сказать и так. Любая смена обстановки — это отдых. Выбирать не приходится, едешь туда, где платят деньги. И если мне платят их за бородатых мужчин в камуфляже и с автоматами, я буду снимать их.

— В Таджикистан?

— Нет, в Чечню.

Илья присвистнул и покосился на Катерину. Она совсем не походила на женщину, способную существовать в условиях войны. Но не походила лишь на первый взгляд.

Теперь, когда Илья узнал ее немного поближе, то понял, что такая способна, если ей это надо, пройти сквозь стену и выжить в вечной мерзлоте, среди айсбергов и льдов. И сумеет это сделать не благодаря своей выносливости, а найдет такого лоха, как он, который сделает за нее половину работы. Будет погонять упряжку собак, а сама, укутавшись в мех и пригрев на животе кофр с аппаратурой, станет нежиться в санях и только покрикивать: «Быстрее, а то медведи уйдут!»

— Много платят за бородатых мужчин?

— Точно не могу сказать, коммерческая тайна, но маленькую тайну выдам: за одного бородатого боевика я получу больше, чем за качка-педераста, напудренного, накрашенного и натертого маслом, словно бройлер, перед тем как его засунут в духовку.

Илья рассмеялся:

— Весело с тобой, интересная у тебя работа.

— — Ничего интересного в ней нет. Я бы с большим удовольствием… — и тут Катерина задумалась.

"А в самом деле, чем бы я могла заниматься с большим удовольствием? Нет, работа у меня все-таки что надо.

Хочу — работаю, хочу — нет. Где еще такое счастье найдешь?"

По большому счету, ничего в этой жизни, кроме работы, у нее нет. И забери у нее кофр с фотоаппаратурой — она никто, потеряет все. «Не будь со мною кофра, никогда бы я не набралась нахальства сесть в первую попавшуюся машину и колесить в ней по городу. Да и парень, вроде, ничего, этот Илья, смотрит на меня с уважением и пока не пристает с глупостями».

— Илья, сколько тебе лет?

— Совершеннолетний.

— Это я вижу. Мне тридцать. Кстати, это сущая правда, могу и паспорт показать. Я не преуменьшаю и не преувеличиваю.

— Я так и думал, примерно. А мне двадцать семь.

— Ну, вот видишь, ничего у нас с тобой не получится.

Ты младше, я старше…

Илья вздохнул и сказал:

— Любви все возрасты покорны.

— Это ты о ком?

— Не о нас же с тобой! Мы с тобой делом занимаемся, ты ездишь по агентствам, по редакциям, а я тебя вожу.

Времени на глупости не остается, хотя стоило бы заехать куда-нибудь перекусить.

— Времени нет. Разве что, в «Мак-драйв».

Илья сглотнул слюну. «Макдональдс» он не любил, но проголодался так сильно, что с удовольствием поел бы жареной картошки прямо руками, сидя в машине. Илья уже готов был направиться в ближайший «Макдональдс», но Катерина со свойственной ей деловитостью сказала:

— Есть я не хочу, согласна на кофе.

У Ильи вырвалось:

— Да ты же только что пила кофе!

— Значит, забыла, — с милой непосредственностью сказала женщина и тут же взмахнула рукой. — Но ты же не обижаешься на меня за это? Я вся в делах, занята мыслями о деньгах, фотографиях. У тебя тут перекусить ничего не найдется? — она положила пальцы на ручку ящичка на приборной панели.

— Есть яблоко и два твоих каблука — пластмасса, обтянутая кожей.

— Каблуки можно есть только на Северном полюсе, а вот яблоко я бы съела. Кстати, от яблок улучшается цвет лица. Какое яблоко съем, такой оттенок лицо и приобретет.

У тебя какое?

— Зеленое.

— Значит, будем зелеными, как баксы. Можно, сама достану? — и, не дожидаясь согласия, Катерина распахнула ящичек, и тут же идеальный порядок, царивший там, был нарушен.

Связка ключей спуталась с мотком цветного провода, фонарик чуть не упал на пол. Но цель была достигнута.

Катерина завладела яблоком, тщательно протерла его салфеткой, извлеченной из кофра, и затем сладострастно, с хрустом надкусила.

— Вкусно, — немного пожевав, сказала она и протянула водителю. — Кусай, я с тобой поделюсь. Не все же удовольствия одной мне.

— Спасибо, — Илья тоже надкусил яблоко.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Улыбки получились по-детски непосредственными. Они так и ели яблоко, кусая по очереди. Огрызок улетел в окошко.

— Ну, а здесь тебя сколько ждать?

— Не знаю пока. Постараюсь побыстрее. Мне уже, честно признаться, надоело ездить по офисам.

— Хорошо, — сказал Илья, — тогда я подскочу в «Макдональдс», слава богу, он недалеко, куплю чего-нибудь поесть.

— Послушай, я тебе дам денег, пока они еще у меня есть, а?

— Не надо, спасибо.

Илья закрыл машину, проверил сигнализацию, и они расстались. Парень заспешил в «Макдональдс», а Катерина отправилась по своим делам.

Через двадцать минут держа в одной руке, как гранату, бутылку коллекционного вина, подаренную ей в редакции, а в другой свой тяжелый кофр, Катя уже спешила к машине.

— Что, начали расплачиваться натурой?

— Это подарок.

— А я принес еды. Может, перекусим?

— Штопор есть?

— Штопор у меня есть, но за рулем пить не могу, никогда себе этого не позволял.

— А знаешь что, Илья, я тебе дарю эту бутылку.

Должна же я тебя чем-то отблагодарить, ты же меня целый день возишь, словно мой личный шофер. И до сих пор не возмутился.

— Я возьму эту бутылку, но лишь с тем условием, что выпьем ее вместе.

— Я согласна, но совершим это грехопадение лишь после того, как я вернусь из Чечни. Согласен?

— Конечно!

— Вот у меня и появился, наконец, повод попросить адрес и телефон, — она принялась копаться в сумке. — Ну и хлама же у меня накопилось, надо будет все это выбросить. Нет у меня визитки.

Она взяла визитку Варлама Кириллова и на обратной стороне не очень разборчиво написала свои телефон и адрес.

— На, возьми.

Илья посмотрел и спрятал визитку во внутренний карман куртки.

— Куда теперь?

— Еще два места, тогда я буду свободна.

— Так, может, сегодня выпьем?

— Боюсь, нет, слишком много дел. Необходимо собраться, завтра утром лететь. Надо немного отдохнуть. Я сегодня полночи печатала фотографии и, честно признаться, очень устала.

Они заехали еще в два места. Катя заметно погрустнела:

— Вот тут я могу задержаться надолго…

— Что здесь?

— Про это рассказывать долго и не очень интересно для тебя. Тут у меня бизнес переплетается с личными делами.

Илья не очень понял, что имеет в виду Катерина, и на всякий случай хмыкнул:

— Я подожду немного.

— Лучше не жди.

Катя выскочила из машины и, как и предполагал Илья, послала ему воздушный поцелуй, но короткий, с оглядкой.

Забытые пакеты с едой так и остались стоять на заднем сиденье, там же лежала и бутылка с вином.

Илья посидел, взял сигарету, размял ее в пальцах, затем поднес к носу и вдохнул аромат.

— Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец, — и он решительно закурил.

Он скользил взглядом по зеркальным стеклам первого этажа, пока не остановился на латунной сверкающей вывеске, где был изображен замысловатый вензель, а под ним шла строгая надпись «Варлам Кириллов». Такая короткая надпись говорила о том, что Варлама Кириллова и то, чем он занимается, обязаны знать все и сообщать какие-либо подробности об этом великом человеке не имеет смысла.

— Варлам Кириллов… — Илья наморщил лоб. Ему казалось, что он уже где-то слышал эту фамилию. И тут же вспомнил. Рука его скользнула в карман, и он нащупал плотный картонный прямоугольник с немного изуродованными уголками. Однако визитка ясности не добавила:

«Варлам Кириллов. Факс, телефон, адрес во всемирной компьютерной сети. Москва. Россия».

— Чуть ли не «Москва. Кремль», — грустно усмехнулся Илья.

Он еще раз взглянул на респектабельную вывеску, полюбовался на сверкающие золотом буквы. Затем посмотрел на визитку и аккуратно спрятал ее в портмоне. «Обязательно тебе позвоню, обязательно. А пока подожду с полчаса, может, ты появишься и попросишь еще куда-нибудь свозить».

Илья чувствовал, что готов плюнуть на все свои дела и обязательства и везти эту сумасбродную женщину туда, куда она пожелает. Если скажет ехать в Антарктиду, то он согласится и с этим предложением, лишь попросит заехать к нему домой и взять теплые вещи. Ведь Антарктида — это не Москва, и уютных кафе, где можно посидеть за чашкой кофе и рюмкой коньяку, там днем с огнем не сыщешь.

Илья мечтательно зажмурил глаза и подумал: «А вообще, зачем мне какие-то кафе? На что они там нужны? Я согласился бы с Катей оказаться в палатке. И пусть будет холодно, пусть ветер и снег рвут брезент, я прижал бы эту женщину к себе, обнял бы крепко-крепко, и мне было бы хорошо».

Глава 3

Варлам Кириллов, как и большинство людей, связанных с искусством, с творчеством, был человеком донельзя тщеславным и амбициозным. На всех, кто с ним работал, он поглядывал свысока, считая их ниже себя. Он был свято уверен, что уж если его звезда взошла и засияла на небосклоне, то все остальное приложится. Он вынашивал грандиозные планы, хотя, в общем-то, творческих идей в его голове было немного. Просто ему повезло: он успел вскочить в нужный вагон поезда, который отправлялся из социалистического прошлого в светлое капиталистическое будущее. И поезд его понес.

На волнах интереса ко всему советскому, ко всему умирающему он сделал себе имя. Первая коллекция, с которой Варлам появился в Италии, а затем во Франции, представляла собой странную смесь одежды комиссаров времен гражданской войны, кавалеристов, артиллеристов и фабричных рабочих. Комбинезоны, кожанки, буденовки, многочисленные звезды в самых неподходящих местах, ордена, цепочки, повязки на рукавах кожаных плащей и курток… Вся эта мишура с серпами и молотами умирающей советской символики, а также красный цвет в сочетании со скрипучей черной кожей и ремнями, сделали его коллекцию абсолютно непохожей на все то, чем занимались дизайнеры одежды на гнилом Западе.

Он прославился. Дюжина модных журналов посвятила Варламу Кириллову и его коллекции целые развороты и большие статьи. И Варлам Кириллов, вернувшись в Россию, возомнил, что он — непревзойденный и неповторимый, что равных ему нет, как в России, так и на Западе.

Следующая коллекция, над которой Варлам работал .три года, тоже наделала шуму, хотя такого фурора, как первая, уже не произвела. А вот третья коллекция, космическая, по-настоящему провалилась. Те журналы и журналисты, которые ранее возносили кутюрье Кириллова, сейчас облили его коллекцию грязью и вдоволь насмеялись как над самим художником, так и над его произведениями.

Но издевательские статьи Кириллова не только не остановили, а, наоборот, только подлили масла в огонь, сыпанули соли на раны. И он решил, что очередной коллекцией «застебает» всех западных кутюрье, всех до единого.

И, надо сказать, Варлам был близок к реализации своей заветной мечты. Все, что он придумал, мало походило на то, что показывалось на подиумах Парижа, Милана, Нью-Йорка, Токио. Да и в Москве никто до подобного еще не додумался. Основной темой русский дизайнер Кириллов избрал одежду средневековых рыцарей: доспехи, латы, странные сапоги с огромными шпорами. Головные уборы напоминали шлемы, сквозь узкие прорези в которых смотрели на мир глаза длинноногих русских красоток. Варлам уже видел, как будет выглядеть его показ: средневековая музыка, звуки трубы, грохот барабанов, ржание лошадей.

Ржание лошадей — так он почему-то считал — должно обязательно присутствовать на его новых показах.

Он сидел перед компьютером, время от времени качал головой, и его длинные русые волосы, собранные в пучок, покачивались, как конский хвост. На экране то появлялись, то исчезали изображения средневековых рыцарей, рядом на столе стоял широкий стакан, до половины наполненный виски. Лед давным-давно растаял, правая рука иногда оставляла мышку, бралась за стакан, и Варлам делал несколько глотков. Его кадык вздрагивал, дергался, как зверек в мешке, и глядя на свое отражение в многочисленных зеркалах, Варлам Кириллов ухмылялся.

Все, кто встречался в агентстве на пути Катерины Ершовой, вежливо ей улыбались, интересовались, как жизнь, как дела. На все вопросы Ершова отвечала однозначно:

— Как всегда. Все в порядке.

Девушки-манекенщицы, или, как сейчас любят говорить топ-модели, раскланивались с Катей предельно вежливо, понимая, что во многом от нее зависит их судьба.

Ведь как фотограф снимет, так и будешь выглядеть на страницах журнала. Снимет скверно — никто не станет приглашать, а снимет хорошо — значит, будут заказы, будут поездки за рубеж, появятся деньги.

Ершова вошла в мастерскую Кириллова, широко распахнув дверь.

— Ну, как дела? — сразу же с порога иронично спросила она.

— Да никак, — сказал Кириллов, не отрываясь от экрана компьютера. — Выпить хочешь?

— Нет, не хочу.

— А я вот сижу и пью.

— Что ж ты так, Варлам?

— Что-то не работается. В голове тараканы бегают, шуршат, лапками царапают, а мыслей никаких от их копошения не появляется.

— Если ты будешь продолжать пить, — усаживаясь в кресло и закидывая ногу за ногу, продолжала Катя, — у тебя мыслей и не появится.

— Допью вот это и не буду, — Кириллов качнул головой, указывая на литровую бутыль, до половины налитую виски.

— Ну, если ты это допьешь, то станешь дрова дровами.

— Вот это уж не твое дело. Кстати, когда ты начнешь заниматься каталогом?

— Не знаю. — пожала плечами Катя.

Варлам дернулся всем телом, разворачиваясь вместе с креслом к Кате.

— Ты так быстро утром ускакала, что я даже не успел опомниться.

— Я спешила.

— И что, успела?

— Вроде, да.

— Хорошо тебе.

С Кирилловым Ершову связывали давние отношения.

Они были знакомы уже три года. Последние полгода они жили вместе, были любовниками. У Варлама Кириллова была семья — жена и ребенок, но семья жила не в Москве.

Варлам жену и ребенка оставил, правда, об их существовании никогда не забывал. Он оставил им квартиру, машину и каждый месяц исправно давал дочери деньги, покупал одежду и дарил ей все, что она просила. Слава богу, в последнее время он мог себе позволить это.

Катя никогда не интересовалась, которая она у него по счету любовница. Нов последние два месяца их отношения стали разлаживаться. То ли из-за того, что Варлам стал слишком много пить, а может быть, из-за того, что он возомнил себя непревзойденным и великим мастером. Напившись, а иногда даже и абсолютно трезвый, он смотрел на Катерину свысока, как на некую подсобную работницу.

— Так что? Когда ты начнешь заниматься каталогом?

Мне, ты же знаешь, это очень важно, — каждую фразу Варлам чеканил, словно отливал ее из металла или вырезал ножницами из твердого картона. Его тон Катю всегда обескураживал, заставляя опускать глаза.

— Ты же знаешь, у меня куча заказов.

— Все, что ты делаешь — дрянь, никому не нужная. На этом ты себе имени не сделаешь.

— Почему не сделаю? Я печатаюсь, мои работы пользуются спросом.

— Да какой это спрос? Брось, — огромная рука Кириллова с ладонью, похожей на ласт, вяло дернулась, движение весьма походило на оплеуху, не увесистую, а небрежную.

Так шлепают ребенка или щенка, случайно оказавшегося под ногами и мешающего делу. — Так когда? — уже более требовательно, с развязной улыбкой на влажных губах повторил Варлам.

О недавно пришедшем из Питера заказе на буклет от представителя президента Малютина Кириллов пока молчал, не хотел давать Екатерине самостоятельную работу, чувствовал, женщина ускользает от него.

— Вернусь скоро и сразу же займусь твоими девицами.

— Откуда вернешься? Что-то я не понял…

— Я уезжаю.

— Уезжаешь? Я об этом впервые слышу. Почему я обо всем узнаю последним? — это уже прозвучало упреком и обвинением.

— Ты у меня никогда не спрашивал, тебя никогда, Варлам, не интересовали мои планы.

— Они меня и сейчас не интересуют, меня интересует работа. Я тебе плачу, ты должна работать.

— Послушай, как ты со мной разговариваешь?

— А как я с тобой должен разговаривать? Ты что, возомнила себя крупным художником? Так ты ошибаешься, я могу найти другого фотографа, и он будет щелкать затвором не хуже тебя. Знаешь, желающих пруд пруди, в очереди стоят, звонят каждый день, свои услуги предлагают. А ты вот так запросто позволяешь говорить мне прямо в лицо, что у тебя есть что-то более срочное.

От столь длинной тирады Варлам даже устал и сделал еще несколько глотков виски. Затем взял пачку, вытряхнул из нее сигарету, закурил и выпустил дым прямо перед собой, словно хотел им отгородиться от собеседницы.

Катя махнула рукой, пытаясь отогнать дым от своего лица.

— Когда ты вернешься? Правда, может так статься, что ты вернешься на пустое место.

— А мне плевать! — вдруг вспылила Ершова, вспомнив Илью, который, наверное, все еще сидит в машине и ждет ее появления.

Дым рассеялся, Варлам внимательно посмотрел на Ершову:

— Послушай, а может, у тебя еще кто-нибудь появился?

— Почему ты думаешь, что у тебя могут появляться девицы, а у меня никого не может быть?

— Да я так думаю. — резко и отчетливо отчеканил фразу Варлам.

— А я думаю иначе.

— Так куда ты едешь?

— Далеко — туда, где полно нормальных мужиков.

— На нудистские пляжи, что ли? Ты же их считаешь нормальными мужиками? Тебе нравится, когда они тебе показывают свои худосочные гениталии?

— Да, нравится, — сказала Катя.

Кириллов расхохотался. Открылась дверь.

— Закрой дверь! — рявкнул Кириллов на молоденькую, лет восемнадцати, девчонку. — Закрой, я тебе сказал! — и поднял руку со стаканом так, словно хотел запустить им в нее.

Девчонка испуганно отпрянула, закрыв за собой дверь.

— Бегают тут как угорелые! А проку никакого, даже ходить толком не умеют, как каракатицы, перебирают ножками.

— Каракатицы — это ты загнул. У тебя работают нормальные девчонки. Я тебе это могу сказать как специалист.

— В чем ты специалист? В нажимании на кнопку?

— Ив этом тоже. Я улетаю в Грозный.

— Ну и улетай!

— Ну и улечу.

— Зачем пришла?

— Просто зашла предупредить, что меня дней десять не будет.

— Могла бы и не предупреждать, на твое место желающих хватает.

— Вот и хорошо, вот и поговорили, — Катя взяла кофр и закинула ремень на плечо.

— Иди, иди, может, тебе там понравится, — Варлам вздохнул и подал Кате компьютерную распечатку. — Не хочу, чтобы ты меня считала последней сволочью. На, держи, тебе заказ на работу из Питера пришел. От представителя президента Малютина. Думаю, он решил начать избирательную кампанию. Денег тебе там отвалят немало, а фотографировать чиновника безопаснее, чем боевиков. Я бы на твоем месте поехал в Питер, там у них интересные дела начинаются.

— Куда захочу, туда и поеду.

Катя закрыла за собой дверь, а Варлам нервно расхохотался:

— Кошка! Гнусная кошка! Она думает, что я без нее ничего не сделаю! — Варлам повернулся к компьютеру и принялся мышкой менять на экране картинки. Это простое занятие его немного успокоило, и он пришел в себя.

«Ладно, иди, иди. Так уже случалось не один раз. уходила, а потом возвращалась. Так будет и теперь. Куда ты без меня? Кому ты нужна? Я все-таки делаю коллекцию, а они все… — Варлам прислушался к гулу в коридоре и за стенами: к смеху девиц, разговорам, и на лице появилась самодовольная улыбка. — Все вы существуете для меня, все вы от меня кормитесь. Я вам даю возможность заработать. Без меня вы стояли бы на Тверской и торговали своими задами. А так вы известны, ваши рожи украшают страницы журналов, вас показывают по „ящику“, вы топчетесь по подиуму, послушно выполняя мои желания. И так будет всегда. Если кто-нибудь из вас пожелает уйти, что ж, я не держу, дело ваше. Появятся другие, более молодые, более длинноногие, более покладистые. Всем хочется прикоснуться к славе, всем хочется погреться в ее лучах. А славу могу дать лишь я, лишь мой мозг! — Варлам огромной ластовидной ладонью погладил себя по голове. Затем взял чистый стакан, налил в него виски из новой бутылки и принялся, щелкая клавишами, поглощать алкоголь, тупо глядя на экран монитора. — Как же это все назвать? Как?»

В чем-в чем, а в словесности Варлам Кириллов не был силен и еще ни разу за всю свою творческую деятельность самостоятельно не смог придумать ни одного стоящего названия для коллекции. Это всегда делали за него другие, а чаще всех помогала ему Катерина Ершова. «Ничего, ты вернешься ко мне, а я еще подумаю, взять тебя или нет».

Постепенно Варлам Кириллов становился пьяным и злым. И если большинство мужчин, напившись, становятся веселыми и бесшабашными, то Кириллов становился мрачным и суровым, как огромный ротвейлер. Его губы стали влажными, глаза мутно и маслянисто поблескивали из-под нахмуренных бровей.

* * *

Илья Мещерский приехал домой в хорошем настроении. Взглянув на свое отражение в зеркале в прихожей, он улыбнулся двойнику:

— Ну что, рад?

— Да, рад, — сам себе ответил мужчина и понял, что сейчас делает глупость. Но удерживать себя не стал.

Илья наскоро соорудил себе большой бутерброд, съел его, и с чашкой чая, в которой плавало две дольки лимона, подошел к компьютеру. Введя пароль, он включил свой мощный компьютер со всеми мыслимыми и немыслимыми наворотами, а затем, даже не садясь в удобное кресло, принялся двигать мышкой по коврику, то и дело нажимая на клавиши. «Ну, где же он? Куда подевалась пиктограмма?»

Нашлась она в верхнем левом углу. Программа телефонный справочник заработала. Илья ввел фамилию и имя. Он долго сидел, глядя на монитор, читая адреса и телефонные номера, и только после третьей попытки отыскал похожие на нужные ему, ориентируясь по району, в котором высадил Катю из машины. Он имел самую свежую версию телефонного справочника по Москве и Московской области. Если бы понадобилось, он мог бы, пользуясь своим компьютером. отыскать любой телефон на территории России.

Слава богу, входить в компьютерные базы Министерства связи и ФСБ для него большой проблемы не составляло.

Он не соврал, когда сказал Кате, что работает компьютерщиком и занимается программным обеспечением. Правда, в этих словах имелась определенная доля лукавства, потому как, по большому счету, занимался Илья в свободное время несколько другими делами. Он уже лет пятнадцать работал за компьютером и знал его как свои пять пальцев.

«Хакером» называть себя Илья не любил, было в этом слове что-то для него неприятное, какая-то издевка и не правда. «Хакером» себя Илья не считал и, если представлялся кому-либо, называл себя нейтрально — компьютерщиком.

— Ну вот, твой телефончик, — после недолгой работы произнес Илья.

Затем ему понадобилось еще минут двадцать на то. чтобы отыскать во всемирной компьютерной паутине все упоминания о Ершовой. Больше всего времени он потратил на страничку агентства Варлама Кириллова, взломал его сайт и даже получил на руки приглашение Малютина поучаствовать в создании буклета. После этого он набрал номер Катерины.

Естественно, он мог ошибиться, но интуиция ему подсказывала — он на верном пути и ошибки в его действиях нет.

Глава 4

Поездка двух лжегаишников и человека в спецовке с ящичком для инструментов оказалась недолгой. Они не петляли по городу, а прямо по магистрали выехали в район новостроек. Свернули в грязный, выложенный бетонными, заплывшими жидкой глиной плитами проезд, ведущий к строительной площадке. Мужчина в форме милицейского лейтенанта разогнал машину, и та, въехав в недавно высыпанный песок, забуксовала.

— Все, приехали, — усмехнулся он, повернувшись к мужчине в спецовке, сидевшему на заднем сиденье. Тот держался настороженно.

— Маленькие формальности, и все будет отлично, — сказал один из лжегаишников, распахивая пластиковую папку.

Он подхватил двумя пальцами лист бумаги, на котором была выведена рукой Алексея марка машины, ее номер и стояла подпись.

— Вот же, как бывает, — усмехнулся он. — Жил, жил человек.., разговаривал ты с ним.., и вдруг — нет его.

Подрывник в спецовке поморщился. Он не любил разговоров о том, что сделал своими руками. Коробочка бензиновой зажигалки появилась в руках другого бандита.

Язычок пламени лизнул край бумаги, и та ярко занялась.

Мужчина, не дожидаясь, пока огонь доберется до пальцев, опустил стекло и, выставив бумагу на улицу, сжег ее до самого уголка. Когда с почти неслышным похрустыванием пламя добралось до самых его пальцев, он разжал их, и уже в полете последний маленький белый треугольничек превратился в черную сажу.

Мужчины принялись переодеваться. Делали они это, не выходя из машины, хотя в ней было тесно. Спецовку и милицейские мундиры они побросали в большую спортивную сумку, предварительно вынув из нее джинсы, рубашки и свитера. Теперь, когда двое бандитов сменили милицейскую форму на гражданскую одежду, они выглядели вполне мирно. Лишь взгляды выдавали их, взгляды людей, которым известна общая страшная тайна, способная их погубить.

— Пошли, нечего здесь рассиживаться, — сказал тот. который был за рулем.

Дверцы автомобиля лишь захлопнули, не закрыли на ключ, распахнули багажник. Несколько железяк полетело в сумку с тряпьем. Мужчина с золотым зубом во рту — именно он первым остановил Алексея — взвесил сумку в руке.

— Пойдет. Весит, что надо, — и тут же протянул сумку своему напарнику. — Неси.

— Хорошо, — согласился тот безропотно. Чувствовалось, что страшные дела они совершают не первый раз, и младший беспрекословно подчиняется старшему. Подрывник держался поодаль.

— Пошли.

Втроем, увязая во влажном песке, мужчины добрались до края котлована, укрепленного вбитыми в землю сваями с заложенными за них досками. На дне котлована желтела грязная дождевая вода.

— Ну вот, полдела сделано, — усмехнулся мужчина с золотым зубом, раскачав сумку и разжав пальцы. Та, несколько раз перевернувшись в воздухе, исчезла в мутной воде, подняв целый сноп грязных брызг. Мужчина закурил, глядя на расходящиеся по поверхности круги.

— А ты чего к краю не подходить, боишься? — он усмехнулся, глянув на подрывника.

— Высоты боится, — осклабился второй бандит.

Подрывник не отличался сильным здоровьем, был щуплым, неприметным, даже ярко-желтый свитер смотрелся на нем блекло.

— Я свое сделал, — неопределенно сказал он. — И. кстати, в лучшем виде.

— Никто не говорит, что ты плохо сработал, но у меня такое чувство, будто ты нас боишься.

— Не правильно рассуждаешь, — покачал головой подрывник, — я же сапер по образованию и никогда не ошибаюсь.

— Правильно, сапер ошибается лишь однажды.

— С миной или с бомбой — однажды, а в жизни ошибаться может каждый.

— В нас ты не ошибся, — и бандит с золотым зубом во рту впервые после того, как выехал из-под моста, громко засмеялся. Чувствовалось, что ему хочется снять этим натужным смехом напряжение, хочется немного успокоить расходившиеся нервы.

Место было пустынным, и смех, лишь однажды отразившись от стены недостроенного дома, растворился в воздухе. Пейзаж здесь был пустынный, и если бы не полоска магистрали да коробки бетонных домов вдоль линии горизонта, можно было подумать, что весь мир с людьми, животными и растениями исчез — город превратился в пустыню.

— Топать далеко придется, — подрывник одернул свитер и взял в другую руку ящичек на длинной металлической ручке.

Один за другим, стараясь ступать след в след, мужчины двигались по изувеченной строительством земле. Глядя на них со стороны, можно было подумать, будто трое мужиков ходили на стройку пить.

Но тогда почему они трезвые? Зачем было забираться так далеко, когда теперь вполне можно распить бутылку в любом дворе, не рискуя быть схваченными милицией? Да, нравы за последние годы немного изменились, за просто так на улицах хватают реже. Но и публика сделалась безразличнее к чужим проблемам. Поэтому на улице никто и не обратил внимания, когда из грязи на тротуар выбрались трое мужчин в джинсах и свитерах. Они негромко матерились, гулко топая по асфальту. От грязных ботинок комьями отваливалась размоченная дождями земля.

— Вот же, дождь промочил, сверху сухо, а внизу настоящая каша!

— Ничего, на новые ботинки мы заработали.

Немного приведя себя в порядок, главный из бандитов вышел к бордюру и стал с поднятой рукой, пытаясь остановить машину. Если бы голосовала женщина, да еще молодая, желающие остановиться нашлись бы сразу. Но подбирать троих мужчин на окраине города страшновато, таких охотников предстояло еще поискать. В лучшем случае, доедут до места, а потом выйдут, не заплатив за проезд, и попробуй скажи им что-нибудь поперек. В худшем же — можно расстаться и с машиной, и с жизнью. О подобных случаях в городе рассказывали довольно часто.

— Вот же, суки! — бормотал голосовавший. — Что, деньги им не нужны?

— У тебя морда страшная.

— Так стань и сам голосуй.

— Ты улыбнись поприветливее, блесни золотым зубом, глядишь, баба какая-нибудь и остановится.

— Какой-нибудь мне не надо.

Вспомнив о деньгах, бандит вытащил из кармана бумажник и, зажав между пальцами банкноту, принялся размахивать ею. Это возымело действие. Уже через пару минут все трое катили в старом салатового цвета «Мерседесе». Водителем оказался седой благообразного вида мужчина, с виду отставник. Севший на переднее сиденье бандит с золотым зубом держал руки на коленях ладонями кверху, так, чтобы не было видно татуировок на пальцах.

— В каких войсках служили? — обратился он к водителю.

Тот коротко засмеялся:

— Да уж не в конвойных. Ты хоть наколки и прячешь, а я их заметил. Не люблю лишнего базара. На «Мерседес» в конвойных не заработаешь. Я эту машину сам из Германии гнал, давно уже, в восемьдесят девятом, когда нашу часть выводили.

Бандит беседовал неохотно, а двое других, устроившихся на заднем сиденье, вообще молчали. Водитель же недовольно косился на грязные ботинки пассажира, сидевшего рядом с ним, и поэтому облегченно вздохнул, когда тот скомандовал:

— За перекрестком остановитесь.

Салатовый «Мерседес» покорно замер возле фонарного столба. Водителю даже не пришлось называть сумму.

Блеснув золотым зубом, бандит улыбнулся и протянул ему заранее приготовленные деньги — чуть больше, чем было бы по счетчику такси.

— С богом, — ухмыльнулся он.

Отставник проехал чуть вперед, осмотрелся, нет ли милиции, и развернулся, пересекая сплошную полосу. Проехав еще метров пятьдесят, он остановил машину на стоянке такси и заглушил двигатель. Развернув газету, он принялся читать в ожидании пассажиров.

Младший из бандитов направился было к синему «Форду», припаркованному в кармане еще только запланированной троллейбусной остановки, но владелец золотого зуба остановил его.

— Подожди.

— А что?

— Видишь, козел наш стоит, клиента ждет.

— Если он еще час тут простоит, мы тоже ждать вместе с ним будем?

Бандит, бывший старшим, стоял, заложив руки за спину, и с неодобрением смотрел на салатовый «Мерседес», будто пытался стронуть его с места взглядом.

— Непонятливый мужик попался, — хриплым шепотом бросил он. — Просветить?

— Стой, я сам подойду.

Вразвалочку он приблизился к «Мерседесу» и постучал костяшками по боковому стеклу.

— Эй, мужик!

Отставник вздрогнул, голос не предвещал ничего хорошего, и выронил из рук газету.

— Что, сдачу? — он принялся рыться в карманах, оттуда высыпались разноцветные купюры.

— На хрен мне твоя сдача нужна, ты лучше себе подыщи другое место!

Предложение показалось отставнику оскорбительным.

Он даже, было, выпятил нижнюю губу, но скандалить не спешил. Мужиков трое, двое из них крепко сложены, а улица пустынная. Заспоришь, не оберешься неприятностей.

— Мужики, а чего так?

— Ты меньше спрашивай.

— Я что, мешаю здесь кому-нибудь? Идите по своим делам.

— Мужик, ты не понял. Мне смотреть на тебя не интересно, заводи тачку и уезжай.

— Чего? — только и успел спросить отставник, как бандит изо всей силы ударил ботинком в переднее крыло автомобиля. Из колесной ниши посыпалась грязь, а жесть даже слегка вогнулась.

— Так ты меня понял?

Водитель торопливо поднимал стекло, с испугом глядя в наливающиеся кровью глаза бандита.

— Я сейчас.., понял…Все в порядке…

Второй удар потряс машину. Больше отставник не ждал. Трясущимися руками он провернул ключ в замке зажигания, молясь лишь о том, чтобы двигатель запустился с первого раза.

Несговорчивый нрав своей старенькой машины он знал: та не хотела заводиться в самые ответственные моменты. Но, к его счастью, двигатель вздрогнул и заурчал.

Из выхлопной трубы повалил черноватый солярный дым.

Мужчина с золотым зубом стерпел то, что его окутало зловонное облако выхлопных газов. Он не хотел ссориться с таксистом. Куда важнее было спровадить его восвояси.

Шансов попасться в руки милиции или ФСБ у бандитов было мало. Операцию они рассчитали точно. Пока отыщут кого-нибудь, кто видел красные угнанные и перекрашенные накануне «Жигули» под мостом, пока найдется водитель, видевший, как черная «Волга» Малютина останавливалась в этом месте, и уж точно никто не упомнит лиц двух милиционеров — форма обезличивает человека.

Точно такой же расчет был и у подрывника, спецовка делала его совсем не запоминающимся.

Салатовый «Мерседес» скрылся за поворотом. Отставник матерился, выплескивая свою, злость.

— Урод! Какого черта я только остановился, чтобы его подвезти? И пол весь загадили! — он бросил недовольный взгляд на комки грязи и следы рифленых подошв, оставленные на резиновом коврике на полу машины.

— Спровадил-таки, — усмехнулся молодой бандит.

— Дурное дело — не хитрое, — услышал он в ответ.

Бандиты и подрывник забрались в синий «Форд», и машина поехала к центру города. Теперь уже бояться было почти нечего: машина не угнанная, на нее есть документы, взрыв практически никаких улик не оставил. Ну да, найдут остатки радиоуправляемой мины, через день-два определят, что принять сигнал она могла с расстояния до пятисот метров.

И что это им даст? Мест, где мог укрыться человек с пультом управления в окрестностях дома Малютина, хоть отбавляй.

Одна опасная часть предприятия была закончена, предстояла вторая — получить половину причитающихся денег.

Первую часть — аванс, они уже получили. Когда на руках будет вся сумма — ко всем чертям сматываться из города.

Естественно, ни Петрова, ни Короедова — настоящих работодателей, они и в глаза не видели. Такие заказы делают посредники. С Боцманом, еще совсем недавно получившим нагоняй от Петрова, они встретились в небольшой квартирке на первом этаже ветхой «хрущевки».

Дом, да и сам район почти не изменились за последние годы. Серость, грязь, раскрошившиеся бордюры… От улицы к дому вел узкий асфальтированный подъезд, в конце которого стояла старенькая «Тойота».

— Здесь, здесь, я помню! — оскалившись, бандит свернул в проезд.

Он лишь немного сбросил скорость, чтобы вписаться в узкий коридор между «Тойотой» и газоном. И не успел затормозить. Проезд заканчивался невысокой ступенькой, всего лишь одной, которую спокойно мог преодолеть даже старик с палочкой. Но легковая машина, рассчитанная на езду по хорошим дорогам, не может ездить по ступенькам.

Подрывник неожиданно выронил металлический ящик из рук. Машина ухнула вниз, послышался резкий скрежет, и автомобиль остановился.

— Бак хоть цел? — едва промолвил бандит, сидевший за рулем. Другой вышел на асфальт и заглянул под машину. — И картер чуть не расколол. Но, вроде, бензин не течет, — он смотрел на две глубокие царапины на бензобаке, сверкавшие металлом.

— Не нервничай, всякое бывает, — успокоил его подрывник.

Окна однокомнатной квартиры прикрывали незамысловатые решетки. Боцман наблюдал за гостями через неплотно сдвинутые занавески и поэтому открыл дверь раньше, чем раздался звонок.

— Ну и ступеньки у тебя хитрые! Ты что, предупредить не мог?

— Ты же во двор и раньше заезжал.

— С этой стороны впервые.

— Кто ж знал! — Боцман развел руками и защелкнул два замка. — Надеюсь, проблем не возникло?

— Какие могут быть проблемы, мы работаем чисто. А ты что, подтверждение не получил?

— Конечно же, получил. Какого черта я тогда бы дверь открыл, — рассмеялся Боцман, усаживаясь на единственный в квартире диван, вроде бы, большой, но с такими подлокотниками, что уместиться на нем могли лишь двое страстно обнявшихся влюбленных.

Пришедшие разместились кто где. Старший сел на стол, подрывник с младшим — на подоконник.

— Раз у нас проблем не возникло, — блеснул золотой зуб, — то их не должно быть и у тебя. Но в другой раз предупреждать надо, чью машину трогаем. Знал бы, что Малютина, цену повысил бы.

— У каждого свои способы экономить и зарабатывать деньги, — Боцман выглядел довольным.

Он нагнулся, вытащил из-под дивана обувную коробку и отыскал в ней полиэтиленовый пакет с деньгами. Даже не разгибаясь, резко бросил его сидевшему на столе бандиту. Тот мгновенно среагировал и одной рукой ловко поймал пакет.

— Ловкий ты.

— Если деньги бросают, их надо ловить на лету!

Он доставал пачки, пролистывал купюры.

— Проверяешь, не сунул ли я тебе резаную газету?

Себе дороже оказалось бы.

— А ведь мог бы.

— Не мог. Если на карту жизнь поставлена, все честными становятся.

Единственным, кто абсолютно не нервничал, был подрывник. Профессия научила его сдержанности и благоразумию. Он знал, деньги будут разделены на три равные части, работали-то втроем. А если обладатель золотого зуба не захочет делиться по справедливости, тут уж ничего не попишешь, просить у сильнейшего бесполезно.

— Любишь живые деньги получать? — осклабился Боцман.

— Кто же не любит? Но еще больше люблю получать удовольствие от денег. Они сами — что? Пустые бумажки, пусть и приятные на ощупь, — бандит с золотым зубом поискал взглядом газету или оберточную бумагу, во что можно было завернуть деньги. — Понадежнее чего-нибудь нет?

— Можешь салфетку со столика снять, все равно она сигаретой прожжена.

Салфетку бандит завязал на два узла, после чего заподозрить, что он несет в грязной, прожженной салфетке деньги, было уже невозможно.

— Ну, все. Если что, звони, знаешь, где найти Ладони Боцмана и старшего из бандитов встретились. С двумя другими Боцман не прощался, будто бы считал их людьми второго сорта, не достойными даже его прикосновения.

— Найду. Работа скоро появится. Только ты не залегай на дно.

— С вашими расценками надолго не заляжешь.

— А ты не на расценках, а на обороте поднимайся, Дел-то теперь невпроворот, самый выгодный бизнес сейчас — это гробами дорогими торговать. Каждый день кого-нибудь из состоятельных отстреливают.

— Не думаю, что парню, который за рулем «Волги» сегодня сидел, дорогой гроб кyпят, — усмехнулся бандит и пристально посмотрел в глаза Боцману.

Обычно с наемными киллерами расставались подобру-поздорову, заплатив деньги, и старались как можно скорее забыть об их существовании Но каждый, решившийся взять деньги за убийство, понимает, заказчик плохо спит, если знает, что где-то на свободе разгуливает человек, совершивший убийство согласно его воле, его желанию.

Даже если убийца осторожен и не словоохотлив, где гарантия, что его не прихватит милиция на каком-нибудь другом деле и он не заговорит? Человек, убивающий сам, всегда готов к тому, что и его попытаются убить, чтобы слова, сказанные на прощание: «Я навечно забыл то, о чем мы говорили», стали правдой, суровой и жестокой.

Боцман глаз не отвел, смотрел напряженно, но твердо.

— Испытываешь? — сквозь зубы проговорил он.

— Испытываю.

— И что?

— Не знаю, — пожал плечами бандит, — не нравишься ты мне.

— А ты мне, думаешь, нравишься?

Боцман закрыл за подрывником дверь и тут же глянул в зеркало, висевшее на стене, пыльное, давно не мытое.

Увидел свое спокойное лицо, и волнение, поднявшееся было в душе, немного улеглось.

— Никто не узнает, — прошептал он. — Никто, — и губы его растянулись в улыбке.

Трое бандитов сели в машину, и она тронулась с места.

А Боцман тем временем толстым загрубевшим пальцем тыкал в кнопки на панели сотового телефона.

— Слушай сюда, — бросил он в трубку, удостоверившись, что говорит с тем, с кем надо, — клиенты уже поехали.

— Не боись, не упустим.

Для ликвидации группы киллеров Боцман не пожалел сил, выделил шестерых лучших своих людей, которые и знать не знали, кого им сегодня предстоит убить.

Толик — мужчина с короткой стрижкой седеющих волос — напряженно всматривался в зеркальце заднего вида. Два молодых, крепко сложенных парня, Сашок и Шурик, играли в карты на заднем сиденье.

— Что ты, дурак, какую карту себе под конец игры оставил?

— Мое дело! Что хочу, то и оставляю.

— Но так же не играют!

— Так выигрывают, — парень сгреб разбросанные по ковровому чехлу карты и принялся тасовать колоду. Руки его двигались натренированно, ловко. Атласные карты змеились в его пальцах.

— Тише, придурки! — зашипел на них седеющий мужчина, лишь только заметил синий «Форд», появившийся на горке.

Машина, в которой он сидел — белый «Ситроен» — стояла на площадке для дальнобойных машин. Неподалеку вовсю дымил мангал, от аппетитного запаха хотелось есть.

— Погоди, Толик, кажется, и они сворачивают.

Толик пригладил седой ежик и выключил двигатель.

— Точно!

«Форд» заехал на стоянку, и подрывник подбежал к мангалу:

— Три порции, да побольше.

— Тут есть будете или с собой берете? — шашлычник застыл с двумя пластиковыми тарелками в руках.

— С собой.

Толик слушал доносившийся до него разговор. В сторону «Форда» открыто он не смотрел.

— Они здесь не надолго, едем! Дорога-то одна, все равно нас не объедут.

Парень на заднем сиденье, пригнувшись, принялся шептать в рацию, сообщая второй машине, что у шашлычной произошла задержка, но вскоре машины поедут. Белый «Ситроен» опередил «Форд» на целый километр. Лишь изредка можно было увидеть в зеркало заднего вида микроскопическую синюю точку на сером полотне дороги.

— Кто они такие? — позевывая, спросил Сашок — любитель нестандартной игры в карты.

— Хрен их знает! — пожал плечами Толик.

— Но ты держи с ними ухо востро. Парни, я смотрю, жизнью битые.

— Не по себе мне как-то, — признался молодой бандит, — боюсь я чужой смерти, крови не люблю. У меня от одного ее вида голова кружиться начинает.

— Я тоже таким поначалу был, — короткие седоватые волосы Толика перебирал ветер, — а потом придумал выход.

— Какой?

— Когда нажимаешь на спуск, думай о чем-нибудь приятном.

— Тяжело.

— А ты попробуй. Вспомни, как ты с женщиной целовался, вспомни, как первый раз деньги большие получил.

— Я никогда не получал больших денег.

— Значит получишь.

— А ты о чем думаешь, когда в человека стреляешь?

Седовласый Толик блаженно усмехнулся:

— — Я вспоминаю выпускной вечер, я тогда первый раз бабу в руках держал.

— Ты что? Я думал, у тебя с ними раньше отношения наладились.

— Это как у кого. У меня на выпускном вечере. Я сам ее и пригласить боялся, первая красавица в классе. Знаешь, такие бывают — отличница, но не зануда, не заучка. Смотришь на нее и чувствуешь, такая и выпить может, и под мужика лечь. И не я ее, а она меня на танец пригласила. В белом платье. В белых лаковых туфлях… — Толик полуприкрыл глаза, и губы его расплылись в блаженной улыбке, словно он ждал, что его вот-вот поцелует девочка из школьного прошлого.

— Белая, небось, с соломенными волосами?

— Нет, — губы вдруг из улыбки растянулись в ровную линию, — брюнетка жгучая. Потому и белое платье на ней смотрелось. Я, когда обнял ее в танце, понял, больше из рук ее не выпущу, пока не поцелую.

Парень захихикал, представив себе Толика, которого сам безумно боялся, в роли мальчишки на школьном выпускном балу.

— Тогда у меня сразу все и случилось впервые. И поцеловал, и… — Толик сглотнул слюну, — и переспал.

Неумело, конечно, теперь-то я это совсем по-другому делаю.

— А потом?

— Что потом? — Толик хмыкнул. — Походили мы с ней неделю, и узнал я, что у нее парень есть старше меня.

Подкараулил я ее возле подъезда, когда с ним возвращалась. Стою за водосточной трубой и на них смотрю, а они меня не замечают, целуются. Был бы тогда нож со мной, сразу бы в бок ему всадил. А тогда пошел с голыми руками.

— Так до конца выйти и побоялся?

— Нет, не хотел при ней. Понимал — бросится разнимать, слезы… А я женских слез не переношу. Дождался, пока он ее до квартиры довел, только он на крыльцо вышел, я у него на дороге и стал. Ну, думаю, сейчас я тебе морду расквашу.

— Расквасил?

Толик усмехнулся на этот раз грустной улыбкой.

— Я уже кулак занес, чтобы ударить, и тут наши взгляды встретились. Он даже руку не стал поднимать, чтобы удар отбить. Смотрю на него и понимаю, он уже мужчина, а я еще мальчишка. Вроде, и роста мы одного, и сил у нас одинаково, но он меня одним взглядом остановил и усмехнулся. У тебя такого никогда не было?

Парень задумался, поняв, что сейчас находится почти в аналогичной ситуации. Хоть и называет он своего напарника Толиком, но тот мужчина, а он, в общем, пацан зеленый, несмотря на то, что на полголовы его выше.

— И что, ты, Толик, до сих пор это помнишь?

— Сперва забылось, а после тридцати пяти вспомнилось. У меня тогда как раз первые седые волосы появляться стали.

— И что, помогает не думать о смерти?

— Помогает. Только есть еще одно условие: никогда не думай, за что человека убиваешь. Не твое это дело, выполняй работу, и все тут. Главное, эмоций поменьше иметь. Ни злости, ни ненависти. Стреляй, как по мишени в тире, и думай о приятном.

Впереди показался дорожный указатель, извещавший о том, что здесь кончается граница города.

— Ну вот, вызывай ребят по рации, сейчас действовать будем.

Парень на этот раз уже не так уверенно обходился с рацией — рука его немного дрожала. Седовласый Толик сбросил скорость, и разрыв между «Ситроеном» и «Фордом» начал сокращаться.

Следом за «Фордом» двигалась другая машина — достаточно потертый «БМВ». Чем ближе машины подъезжали к дамбе, ведущей на другой берег водохранилища, тем меньше становился разрыв между ними. До входа на дамбу дорога была довольно широкой. Когда же по сторонам замелькала вода, полотно сузилось — как всегда у властей не хватало денег на реконструкцию.

«Ситроен» ехал не спеша, и «Форд» почти вплотную приблизился к нему. «БМВ» уже шел на обгон. Толик опустил руку в карман и достал тяжелый черный пистолет с длинным стволом. Подал его Сашку, только что беседовавшему с ним. Второй парень — молчаливый Шурик, уже опускал боковое стекло.

Толик нажал кнопку, и потолочный люк бесшумно открылся. В салон ворвался сильный, напоенный влагой ветер.

— Думай о приятном, — напутствовал Толик парня, который подался вперед, готовый по команде вынырнуть из люка.

«БМВ» поравнялся с «Фордом». Толик слегка тормознул. Водитель «Форда», не ожидавший такого маневра, резко нажал на педаль тормоза. Машину занесло, сидевших в ней людей бросило вперед.

Парень, как чертик из табакерки, выскочил из люка и, придерживаясь одной рукой за крышу автомобиля, принялся стрелять в лобовое стекло «Форда».

От первого выстрела стекло покрылось сеткой трещин, но еще не рассыпалось. От второго по капоту запрыгали мелкие кубики закаленного стекла. Высвободившуюся пластиковую пленку, соединявшую стекла, напором воздуха вбросило в салон.

И тут загромыхали выстрелы из «БМВ», шедшего рядом с «Фордом». «БМВ» отошел в сторону и рванул вперед. «Форд» еще катил по инерции, уже никем не управляемый. Обладатель золотого зуба выпустил из рук руль, и его голова, простреленная в двух местах, безвольно покачивалась на груди.

Единственным живым в машине оставался подрывник. Лишь только прозвучал первый выстрел, лишь только лобовое стекло покрылось паутиной трещин, он нырнул на пол и прикрыл голову руками. Он слышал, как пули вспарывают обивку сидений, ощущал на ладонях теплую, липкую жидкость и даже не сразу смог понять, своя это кровь или чужая, но боли пока не чувствовал. «Значит, чужая», — решил подрывник.

Что делать дальше, он не знал. Никогда прежде ему не приходилось попадать в такие передряги он умел сам подложить мину, сам взорвать ее, отправить на тот свет другого человека. Однако к собственной смерти не готовился никогда.

«Форд» заскрежетал бампером по бетонному ограждению. Посыпались искры, и машина остановилась. Остановился и «Ситроен».

— Быстро! — скомандовал Толик и, пряча пистолет под полой куртки, бросился к замершей машине. На полусогнутых ногах он замер возле капота, переводя ствол пистолета с мертвого шофера на его неподвижного соседа.

Почти неслышно прозвучали выстрелы, он стрелял)" головы. Глаза его при этом оставались задумчивыми, мужчина вспоминал первый поцелуй на школьном выпускном балу, и делал это, скорее, по привычке, чем по необходимости — стрелял-то он в трупы. Сашок — любитель расспрашивать, картинно держа пистолет наизготовку, заглянул в салон.

— Эй, тут еще один!

Толик, продолжая целиться в салон автомобиля, зашел с другой стороны и у видел лежащего на полу подрывника.

— У меня бомба! Бомба! — истерично закричал тот, поднимая руку, в которой сжал первое, что ему попалось в металлическом ящичке. — Если меня убьете, она взорвется!

Толик с сомнением посмотрел на черную пластиковую коробочку, в двух местах перетянутую изолентой. Третий бандит, посланный на ликвидацию группы киллеров — Шурик, стоял у «Ситроена», прижимая пистолет к животу, прикрывая его от посторонних глаз ладонью. В случае чего он должен был подстраховать.

— Вылезай, — бесцветным голосом сказал Толик, чуть заметно покачивая стволом пистолета.

Его напарник, молодой парень, распахнул дверцу «Форда» и поманил к себе подрывника. Тот вставал осторожно, будто и впрямь держал в руках бомбу, готовую вот-вот взорваться.

— Выстрелите, пальцы разожмутся.., контакт… взрыв, — отрывисто говорил он.

— Ты нам не нужен, они были нужны, — спокойно сказал Толик, и даже его напарнику показалось, что эти слова — правда. — Поэтому стань у капота и стой спокойно. Смотри, не разожми пальцы, а то, чего доброго, сам взорвешься.

— В меня нельзя стрелять.

— Знаю. Посторожи-ка его, — Толик залез в машину и неторопливо принялся что-то искать в ней. Он отыскал пачку денег в кармане водителя, пачку в кармане его соседа. И, усмехнувшись, глянул на подрывника. Ногой раздвинул створки металлического ящичка. Там лежало несколько мотков цветных проводков, пара девятивольтных батареек и широкая катушка с клейкой лентой, какой обычно заклеивают картонные ящики с аппаратурой.

Он подхватил колечко ленты, подошел к подрывнику.

Тот стоял с поднятыми руками. Толик преспокойно обыскал его карманы, извлек пачку долларов.

— Ты, я думаю, не против поделиться? Это все-таки меньше, чем жизнь.

Пока сбитый с толку подрывник пытался что-то ответить трясущимися губами, Толик больно сжал запястье его руки, в которой ничего не было.

— А теперь стой и не дергайся, — он протянул катушку скотча своему напарнику. — Замотай.

— Я сейчас пальцы разожму, взорвется все!

Подрывник пытался вырваться, но Толик держал крепко.

— Я и о твоей безопасности забочусь, — вкрадчиво говорил седовласый Толик.

— Я сейчас пальцы разожму!

— Разжимай, сам же и подорвешься.

Молодой бандит уже сноровисто накручивал на руке подрывника виток за витком клейкую ленту. Через пять секунд, если бы тот и хотел разжать пальцы, то уже не смог бы этого сделать.

— А теперь катись к черту!

Толик, продолжая сжимать запястье жертвы, подвел его к бетонному ограждению и резко толкнул вперед. Не удержав равновесие, подрывник рухнул на вымощенный бетонной плиткой откос и покатился к воде.

— Здесь глубоко? — успел спросить Толик.

— Не знаю, — пожал плечами его помощник.

Седовласый бандит вскинул пистолет и легко попал в голову катившегося к воде подрывника.

— Быть застреленным лучше, чем утонуть? — спросил он, не оборачиваясь.

— Не знаю. Я ни того, ни другого не пробовал.

Тело секунд десять покачалось на воде, а затем медленно ушло в глубину.

— И я не пробовал. А спросить у него сперва было рано, а теперь поздно.

Двоих других убитых даже не вытаскивали из автомобиля. Толик ловко, с одного удара каблуком сбил пробку с горловины бака и опустил туда длинную, скрученную в жгут тряпку. Затем немного вытянул ее назад — так, чтобы показалась часть, смоченная бензином, щелкнул зажигалкой и тут же бросился к «Ситроену». После того как он въехал на горку, сзади прогремел взрыв, сильный, на несколько секунд заложивший уши.

— Ты хоть видел, как она рванула? — поинтересовался Толик.

— Красиво, — признался парень. — Но ты знаешь, Толик, сколько я ни пробовал думать о приятном, не получалось.

— Значит, ты боялся.

— Может быть. А ты чего молчишь? — обратился он ко второму любителю поиграть в карты.

— А мне все равно, что и с кем случается, главное — не со мной.

— Вот ты-то, Шурик, плохо кончишь, — наставительно сказал Толик.

— Почему?

— Эмоции надо прятать лишь пока ты дело делаешь, а потом ты должен быть обыкновенным человеком, самым что ни на есть обыкновенным.

В Питер они возвращались уже другой дорогой, преодолев километров десять по уже подсохшему после дождя проселку. Лишь только замелькали первые дома, Толик стал коситься направо. У первого же телефона-автомата, он остановил машину и позвонил Боцману.

— Все в порядке. А главное — чисто и сухо, — засмеялся он.

Но смех Толика был не злобным. Он и в самом деле не испытывал никаких эмоций по отношению к тем, в чьем убийстве принимал участие, он всего лишь делал свою работу, может быть, грязную, неприятную, но дающую сносные средства к существованию. В отличие от других, он не глушил угрызения совести водкой, не баловался наркотиками.

Ему вполне хватало приятных воспоминаний о девочке в белом платье, о звуках вальса и о поцелуях на верхней площадке черной лестницы в здании школы. И сила его была в том, что он не боялся признаться в этом. Толик, как всякий мастер своего дела, довольно охотно делился профессиональными секретами с начинающими, наперед зная, что использовать их они не смогут, а значит, настоящей конкуренции ему не составят.

— Можешь порадовать заказчика, — бросил он в трубку.

— Отлично, — лениво ответил Боцман, — приезжайте к нам.

Когда белый «Ситроен» свернул в узкий проезд, ведущий к пятиэтажному, времен Хрущева дому, Толик, не моргнув глазом, серьезно сказал:

— Ребята, вы, конечно же, никаких денег в машине не видели…

— Да… — неуверенно ответил любитель игры в карты.

— А ты чего молчишь?

— Я вообще не понимаю, о чем идет речь.

— Да? — Толик чуть заметно усмехнулся.

— Конечно, только в том случае, если часть этих денег останется у меня.

— Никогда не проси у того, кто сильнее тебя. Бабки раскинем позже и по справедливости.

— Так поровну или по справедливости? — засмеялся более понятливый из молодых бандитов.

— Поровну никогда не бывает по справедливости.

— Это ты верно подметил. Но чтобы чувствовать себя спокойно, я всегда обижаю самого дорогого мне человека — себя. Разделим поровну. — И вновь ни улыбки, ни злости на лице Толика не было.

Боцман встретил их так же, как и предыдущую троицу — открыл двери прежде, чем раздался звонок. Ему даже на мгновение показалось, что это входят не его приятели, а те, нанятые в Москве киллеры. Хотя он твердо знал, если Толик сказал, что все в порядке, значит, той троицы среди живых днем с огнем не разыщешь.

На этот раз Боцман опростоволосился, Толик успел сесть на диван раньше него, а наглости согнать его не хватило. Не спеша, но и не смакуя детали, словно описывал обыкновенный технологический процесс, Толик пересказал все произошедшее на дороге. Сделав это, руками аккуратно пригладил короткие седые волосы и чуть заметно подмигнул молодым, мол, все приходит с опытом — и умение действовать, и умение говорить; есть мужики и есть пацаны, и ничего обидного в таком делении не существует, закон природы, против него не попрешь.

— Толик, с ними деньги были.

— Деньги? — бандит удивленно вскинул брови.

— Да. И ты это знал.

— Откуда? Ты мне, что ли, об этом сказал? А у них спрашивать времени не было.

— Ты что, не обыскивал их?

— Мне времени своего было жалко, да и зачем мне чужие деньги? Ребята, вам чужие деньги нужны?

— Толик, брось дурить, я же тебя знаю, ты своего никогда не упустишь.

— Ну, если ты меня знаешь, то зачем тогда спрашиваешь? Боцман, не будь дураком, я тебя им не считаю, и ты меня, пожалуйста, за идиота не держи.

— Ты хочешь сказать, деньги в машине сгорели?

— Это не я сказал, а ты. Я только свою работу выполнил, а инкассатором ни к кому не нанимался.

Боцман, зло сопя, смотрел в глаза Толику. Ни один, ни другой бандит не моргали, словно играли в детскую игру «гляделки» — кто кого пересмотрит. Первым не выдержал Боцман. Его веки дрогнули, а затем он часто-часто заморгал и принялся тереть глаза большими кулаками.

— Тебе со мной играть — лишняя трата времени. Я в школе всех в классе пересмотрел — и мальчишек, и девчонок. А потом принялся с учителями играть. Они урок объясняют, а я им в глаза смотрю.

— Ну, и как, получалось?

— Отлично, — усмехнулся Толик, — все подчистую проигрывали. Лишь только директор один на мой гипнотический взгляд не поддавался.

— Наверное, сильный мужик был?

— Я тоже так думал, — покачал головой Толик, — но потом выяснилось, у него зрение немногим лучше, чем у крота. Да и дураком он был полным, мыслей не то, что у тебя — их у тебя полная голова, — а у него ни одной в мозгу не было. Потому и не отводил взгляд, что не видел и думать не умел. Еще вопросы. Боцман, есть?

— Нарвешься ты когда-нибудь, Толик.

— Не ты первый мне это говоришь, а я до сих пор жив и здоров. И хочешь знать, почему? Потому что не принимаю близко к сердцу все, что слышу.

Боцман Толика недолюбливал за излишнюю независимость и умение выделяться среди других. Но тот имел на это право, он умел работать четко, без срывов, и как казалось Боцману, ему всегда везло. Какой бы безнадежной ни выглядела ситуация, он не пасовал.

Не любил Толика и Федор Павлович Петров. И когда жизнь наступала спокойная, подальше отодвигал его от себя. Но стоило удаче отвернуться, когда наступала черная полоса жизни, вот как сейчас, Петров мгновенно вспоминал о Толике, старался загладить прошлые обиды, заплатить то, что остался должен. Ему импонировала манера Толика не задавать вопросов. Он никогда не спрашивал, за что должны умереть люди.

Однажды, не удержавшись, Петров спросил у него:

— А тебе не интересно, за что ты убиваешь?

Толик тогда усмехнулся:

— Если убивают с холодным рассудком и без эмоций, то только за одну вещь.

— Ты хочешь сказать, за деньги?

— Именно. Муж может убить жену за то, что она ему изменила, жена — мужа, но сделают они это только в приступе ярости. Можно убить человека, обороняя себя, а я потому и профессионал, что действую без эмоций. Мне платят, я исполняю.

— А потом угрызения совести не мучают?

— Никогда. Во время отдыха я не думаю о работе, а во время работы не помышляю об отдыхе.

— Все, дело сделано, — развел руками Толик, которого многие порывались называть Толяном, но он тут же пресекал такие попытки. — Пока, Боцман.

Толик вышел из квартиры, и двое его подручных, в чем-то очень похожие молодые парни, шагнули за ним.

Боцман прикрыл дверь и лишь тогда позволил себе выругаться в адрес гостей.

«Ну почему ему всегда везет? — подумал Боцман. — И бабы его любят, и друзей у него много. Посмотришь на него, сразу видно, прожженный проходимец, убийца, а улыбнется незнакомому человеку, и тот сразу тает. Нервы у него железные, — вздохнул Боцман. — Да, таких за деньги не купишь».

Мысль о деньгах, которые, скорее всего, достались Толику или, в худшем случае, сгорели в машине, была ему невыносима. Лишь к двум вещам в этой жизни Боцман относился трепетно: это были деньги и спиртное. Он бы никогда не сумел в здравом уме или трезвой памяти разорвать денежную банкноту или разбить полную бутылку водки.

А Толик один раз при нем это проделал, к тому же, не на спор, а просто так, чтобы доказать, что ему все нипочем.

Память у Боцмана была избирательная. Он уже забыл многих из своих любовниц, забыл лица тех, кому его пришлось убить, но выражение лица Толика врезалось ему в память навечно — то выражение, которое он не мог постичь.

Толик преспокойно разорвал сперва надвое, а затем и на четыре части десятидолларовую банкноту, бросил на стол. А затем, взяв полную бутылку водки за горлышко, преспокойно ударил ею по перилам балкона. Тогда на его лице не дрогнул ни один мускул, он даже не моргнул, словно ему надели маску со стеклянными глазами.

«Его ничем не проймешь, — подумал Боцман, — ему, наверное, даже если иголки под ногти загонять, он не искривит губы, не втянет голову в плечи. Он не человек, он зверь, внешне такой же веселый и милый, как домашний кот. Но стоит появиться мыши, и он, играя, вонзит в нее когти. Однако если ему ничего не пообещают за убийство, он спокойно проводит возможную жертву взглядом. Интересно, а если бы ему заплатили, чтобы он убил меня или Петрова? Ясное дело, деньги ему должен дать не первый попавшийся человек, а тот, кому он верит. Убил бы! Ей богу, убил бы и даже ни на секунду не задумался!»

Толик сел за руль, дождался, пока его помощники усядутся сзади. Он даже не стал отъезжать от дома, зная, что Боцман не сможет с такого большого расстояния рассмотреть, чем они занимаются в машине. Вынул деньги, снял банковские бумажные кольца и, сложив все купюры в одну большую колоду, быстро принялся раскладывать их на три стопки. Он делал это, как умелый карточный игрок. Казалось, еще немного, и он отложит три банкноты карты в прикуп.

Молодые бандиты пристально следили за его движениями, замерев в нетерпении: раздаст он все деньги или половину сунет себе в карман. Колода таяла, вот уже осталась половина.., треть.., четверть…

Он раздал хрустящие бумажки все до единой, даже не смутившись тем, что поровну не получилось.

— Ну, вот, ребята, мы и заработали. Выбирайте, какая из стопок вам больше нравится.

У бандитов жадным блеском зажглись глаза, каждый хотел забрать себе ту стопку, в которой больше денег.

Первым протянул руку более разговорчивый Сашок и чуть было не взял ту стопку, где денег было поменьше, но, пошевелив пальцами, перебрался к соседней. Хватать не спешил, время от времени заглядывая в стеклянные, холодные глаза Толика, и видел там лишь собственное отражение, эмоций там не просматривалось.

— Сашок, — вкрадчиво произнес Толик, — выбор всегда сделать трудно, даже если это всего лишь сотня баксов, которую ты сегодня пропьешь и вспомнишь о ней только завтра, да и то потому, что у тебя голова разболится. — Может, ты, Шурик, возьмешь первым?

Молчаливый молодой парень положил подбородок на спинку сиденья и от этого стал чем-то похож на большого пса.

— А что тут думать? — неожиданно громко сказал он. — Дают — бери, бьют — беги, — и тут же взял стопку денег побольше.

— Ты, Шурик, человек конченый, — ехидно резюмировал Толик.

— Почему?

— Если бы ты сумел переломить себя и взять меньшую пачку, то ты бы помнил об этом, наверное, всю жизнь, и тебе было бы что рассказать в компании.

Шурик призадумался. Он не мог понять, всерьез говорит Толик или шутит. Нутром он чуял, поступил правильно, а вот в голове уже было сомнение.

— Думай, думай, — Толик следил за рукой Сашка. — Кого-то из вас родители не правильно назвали Александром, вот и приходится называть одного Сашок, другого Шурик. Вам нельзя носить одинаковые имена, потому что вы поступаете по-разному.

— Я еще не выбрал, — напомнил Сашок.

— А я уже знаю, какую стопку ты возьмешь.

Сашок, уже было собравшийся взять приглянувшиеся ему деньги, вновь засомневался.

— Выбор должен быть мгновенным, — вновь принялся учить молодых бандитов Толик. — Если ты задумался, считай, пропал.

— Иногда и подумать надо.

— Думать надо до дела, после дела, даже во время можно думать, но никогда не следует думать вместо того, чтобы делать. Вот поэтому я всегда и говорю вам: не задумывайтесь о том, за что убиваете. Можешь, Сашок, больше не стараться, раз ты хоть немного задумался, значит, уже совершил ошибку, поэтому правильного выбора не сделаешь. Вот я беру, не думая, потому что все для себя решил заранее.

Он ладонями подбил с боков купюры ближайшей к нему кучки, выравнивая их, и, перегнув деньги пополам, сунул их в карман куртки.

* * *

Боцман, наверное, родился невезучим. Мало того, что его человек Цеп убил мента в порту, да еще пытался это скрыть, ему предстоял разнос от Петрова, хотя взрыв машины и ликвидация подрывников прошли относительно гладко.

Федор Павлович сидел в глубоком кресле, словно специально сделанном для него по заказу, в другое он мог бы и не влезть — так сильно расползлось его тело. Боцман уже рассказал, как произошла ликвидация, а о том, что милиция не успела пойти по горячим следам, Петров знал и без Боцмана.

Свои люди у него имелись и в управлении внутренних дел, и в ФСБ. Рассказав больше половины. Боцман сообразил, что именно у него спросит сейчас Петров. И это мерзкое предчувствие тут же испортило ему хорошее настроение.

— Это все хорошо, — не дал ему договорить Федор Павлович, — по-другому и быть не могло, раз уж мы послали Толика. Только почему ты молчишь, куда деньги подевались?

— Какие деньги? — неумело изобразил на лице непонимание Боцман.

— Которые мы этим уродам подрывникам заплатили.

— Аванс или вторая часть?

— Аванс, идиот, мы уже никогда у них забрать не сможем, а вот вторую часть ты должен был вернуть.

Боцман ощутил, как холодеют сперва кончики пальцев на ногах, а затем и ступни целиком. При этом ноги его мгновенно вспотели.

— Вы же, Федор Павлович, не говорили ни о каких деньгах.

— Я, Боцман, много о чем не говорю. Если я все мелочи в голове держать стану, то когда мне работать? Ты деньги им на руки давал, ты должен был позаботиться, чтобы они вернулись.

Боцману показалось, что сейчас Петров протянет руку ладонью кверху. И, будь у него в этот момент в кармане деньги, он непременно их положил бы на неподвижно застывшую ладонь.

— Наверное, в машине сгорели или Толик забрал-…

— Ты у него спрашивал?

Боцман опустил голову, почувствовав себя последним идиотом.

— Спрашивал.

— А я могу сказать заранее, прежде чем ты мне ответишь. Толик тебе сказал, что ни о каких деньгах знать не знает, если они, мол, и были, то сгорели вместе с трупами в машине.

— Правда, — не поднимая глаз, тихо согласился Боцман.

— А все потому, что это ты, урод, не сказал ему четко и ясно: у них деньги, ты их должен забрать и вернуть. И сейчас бы они преспокойно лежали у меня на столе.

— Извините, Федор Павлович, спешили, потому и забыл сказать.

— Как ты думаешь, Толик деньги прихватил? Он-то о мелочах никогда не забывает.

— Думаю, прихватил. И если как следует его пацанов прижать, то они расколются, сдадут его.

Петров мелко засмеялся, и его тройной подбородок заходил ходуном. Смех уже смолк, а подбородок продолжал трястись, как трясется грудь у полной бабы, которая догнала-таки троллейбус, вскочила на заднюю площадку и никак не может отдышаться.

— Не сдадут они его никогда.

— Сдадут, — убежденно сказал Боцман, — я их прижму. У меня к каждому из них ключик найдется.

— Ключики у тебя. Боцман, может, и есть, но только левые. А вот Толик ключики правильные подобрал, могу вот эту руку дать на отсечение, что он с ними поровну поделился, чего бы ты никогда не сделал, — сказав это, Федор Павлович Петров тяжело задышал. Он сообразил, что не стоит в трудные времена ссориться с Боцманом, не стоит настраивать его против других людей. — Ладно, — он несильно стукнул кулаком по столу и издал что-то вроде одобрительного хрюканья, — ты. Боцман, мне в глаза смотри, а не себе под ноги. Что там у нас в порту?

Последнюю неделю Петров не позволял себе приезжать в порт, хотя дел накопилось по горло. Ведь официально он не являлся никем, не было там у него ни своей фирмы, ни кабинетика, хотя вместе с Короедовым он заправлял практически всеми левыми операциями. На долю официального начальства оставалась лишь мелочевка, которую Петрову было лень прибирать к своим рукам.

— В порту хреново, — передернул плечами Боцман и с усилием заставил себя посмотреть в маленькие глазки Петрова.

— Менты ищут?

— Не они одни, но и ФСБ.

— А я тебе что говорил? Смотри, если кого-нибудь из твоих людей возьмут, ты уж. Боцман, не церемонься.

— Не возьмут.

— Я сказал «если».

* * *

Толик довез парней до метро и, прежде чем выпустить из машины, напутствовал:

— Вы смотрите, ребята, особо не шикуйте. Последнее дело — шиковать.

Шурик подмигнул Сашку, мол, Толик мужик в возрасте, ему гулять не с руки, а мы с тобой можем и оттянуться вволю.

— Не волнуйся, все будет отлично.

— Я же вас знаю, — усмехнулся Толик, — вы только из моего поля зрения исчезнете, тут же вам дурь всякая в голову полезет. Вот ты, Сашок, например, что собираешься делать?

— Мы в кабак пойдем.

— Представляю. Сперва чинно, благородно, выпить закажете, поесть. А потом как надеретесь, так станете на сотки плевать и официанткам их на задницы клеить.

— Да никогда в жизни!

— Мой вам совет, ребята: идите по домам, деньги там оставьте, а с собой мелочишку российскими возьмите.

— Мы, Толик, аккуратно.

— Если не хотите домой заходить, можете деньги пока у меня оставить, чтобы зря не рисковать.

— Хорошо, — согласился Сашок, — я с Шуриком домой заеду, деньги у меня оставим и пойдем погуляем.

— Вот это разговор. Не хотелось бы мне, чтобы вас по глупости прихватили, — Толик помахал рукой и выехал в левый ряд.

И вновь на его лице не отразилось ни одной эмоции, словно сидит за рулем не человек, а манекен, посаженный инженерами завода-изготовителя для испытания автомобиля.

Машина въехала на территорию гаражей, которые растянулись вдоль железной дороги. Все ворота одинаковые, отличались лишь написанными масляной краской номерами. Машину Толик загнал в бокс, долго не возился. Захлопнул ворота, провернул в замке ключ и, бросив его в карман, зашагал, но не к выходу с территории, а к бетонному забору, выходящему на железнодорожное полотно. Как и в каждом заборе, каким бы высоким и крепким его ни строили, существовала дырка. Толик, придержав полу куртки, выбрался на волю.

Промчалась синяя электричка. Бандит перебежал пути и нырнул еще в один лаз, проделанный в заборе, но уже в другом. Гаражные массивы тянулись по обе стороны железнодорожного полотна. Несколько поворотов, привычных — Толик даже не смотрел на номера боксов, и вот уже новый ключ входит в замок. В глубине гаража стояли серые «Жигули», довольно старые, но ухоженные. На них Толик и поехал к воротам.

По дороге он пару раз кивнул знакомым, которые, естественно, не знали, ни кто он такой, ни чем занимается.

Знали только, что человека с короткими седыми волосами зовут Толик, и бывает он в гаражах каждый день. Приезжает с утра, ставит машину, а вечером ее забирает. Мало ли какое занятие у человека? Может, проституток по ночам развозит, подрабатывая в какой-нибудь фирме, или просто таксует по ночному Питеру.

На серых «Жигулях» Толик и приехал домой. Если бы его жене сказали, что у него есть белый «Ситроен», она сильно удивилась бы. Еще больше она бы удивилась, узнав, что ее муж работает не в охране фирмы, а улаживает для Петрова многие дела, связанные с убийствами, похищениями и выбиванием денег.

Толик переступил порог, нежно поцеловал жену в щеку и тут же сказал:

— Проголодался я сегодня.

Жена поставила ужин на стол, рядом с тарелкой нашлось место и для рюмки с водкой из недопитой бутылки.

Толик помногу не пил, бутылки ему хватало ровно на неделю. Каждый вечер за ужином он наливал себе две неполных рюмки, одну выпивал до еды, вторую после. Он сидел и вполуха слушал жену. Иногда невпопад отвечал, когда та интересовалась делами на его работе.

— Да, знаешь, сегодня груз новый прибыл, пришлось пломбы проверять. А там черт знает что делается! Пришлось представителей транспортников вызывать, таможня еще приехала…

Женщина вполне довольствовалась теми бессвязными отрывками, которые произносил Толик. А он сам тем временем смотрел на экран телевизора. Прошли новости, в них, конечно же, не обошли вниманием и взрыв машины Малютина, и то, что сегодня на дамбе, ведущей через водохранилище, обнаружили сгоревший «Форд» и два обгоревших трупа в нем.

Если в случае с гибелью милиционера в порту Малютин сумел договориться с журналистами, чтобы те молчали, то тут уже он оказался бессилен. Новости тянули не только на питерскую программу, но и на всероссийскую. А тут закон прост: кто первым сделал репортаж, тот и успел его продать.

Толик аккуратно резал ножом отбивную, клал мясо небольшими кусочками в рот. Он приучил себя к одинаковому поведению за кухонным столом и за столом в ресторане. И при этом сопоставлял факты. Долго раздумывать ему не пришлось.

Он вспомнил металлический ящичек, подрывника, зажавшего в руках пластиковую коробку и кричавшего, что это бомба. По всему выходило, что сегодня он с ребятами убрал бригаду киллеров, каких-нибудь залетных искателей удачи, нанятых Петровым для того, чтобы взорвать машину Малютина. «Так, — подумал Толик, — если бы Петров хотел убить Малютина, то сегодня тот взлетел бы на воздух. Значит, он хотел лишь сильно попугать московского представителя!»

Прошло уже два дня с того момента, как у Малютина поменяли номера служебного и городского телефонов — тех самых, что стояли на приставном столике в самом углу.

На этот раз он сообщил его номер лишь родственникам и полковнику Барышеву. Однако такие тайны, как номер телефона, долго тайнами оставаться не могут. Ведь существуют телефонный мастер, который устанавливал аппарат, телефонная станция, наконец. Кто-то оплачивает номер, и если иметь доступ к счетам министерства связи, не так уж сложно вычислить нужного тебе абонента. На это времени нужно немного — день, два.

Малютин вздрогнул от телефонного звонка. Ему поменяли и аппарат, теперь он не звенел, а чирикал, словно зажатая в кулаке певчая птичка. «Меня нет», — сам себе сказал Малютин, но тут же понял бессмысленность подобного поведения. Ему не хотелось выглядеть трусом в собственных глазах. Уйти от ответа на звонок или на вопрос значило лишь оттянуть решение, а не приблизить его. «Тот, кто решил обороняться, уже проиграл, выигрывает только наступающий», — эту фразу Малютин любил повторять и тогда, когда оставался в одиночестве, и тогда, когда ему приходилось подбадривать коллег.

Телефон не смолкал, словно невидимый абонент знал, что хозяин у себя в кабинете и обязательно возьмет трубку, нужно лишь побольше настойчивости.

Непривычная по форме трубка неудобно легла в большую ладонь:

— Да, слушаю, — Малютин старался придать своему голосу как можно больше безразличия.

— Малютин, ты?

— Что надо?

— Нет, ты лучше подумай, что надо тебе. — Ты уже понял, что смерть шофера на твоей совести? Не дергался бы, остался бы парень жив, свадьбу справил бы через два месяца.

Такая осведомленность заставила Малютина содрогнуться. Даже он, которого Алексей возил каждый день, узнал о предстоящей свадьбе лишь неделю тому назад.

Не сдержавшись, он тяжело вздохнул:

— Слышу.., понял.

— Но мало понять, нужно стать посговорчивее.

— Чего тебе надо?

— Другого шофера ты себе найдешь. И другую жену, может, тоже отыщешь, а вот другую дочку — вряд ли.

— Пошел ты!

— Я-то пошел, а ты останешься. Один останешься, совсем один.

Малютин прижал трубку к уху, крепко, до пронзительной боли.

— Если вы только посмеете… — зашептал он.

И тут связь оборвалась, и он не успел договорить своей угрозы. В ухо ему впивались острые, как осколки стекла, гудки. И тут впервые за все время, пока он занимался портом, Малютин ощутил, что слова, услышанные им, не пустые угрозы. Он подошел к той опасной черте, за которой уже невозможно договориться с врагами. Он понял это, а поняли ли они? Может, у них терпения немного больше? Может, они надеются, что его можно купить, запугать? «Им нужно показать, что я Не испугался. что я не отступлю!»

Малютин положил трубку и даже не стал «напрягать» полковника Барышева, чтобы определить, откуда звонили.

Знал, это бесполезно, сообщат, как в прошлый раз, что звонок поступил с квартирного телефона. Когда приедут на место, то окажется, стоит у кого-то в квартире дешевый радиотелефон, а во время звонка хозяина дома не было.

Малютин знал, как делаются такие звонки: едет машина вдоль улицы, останавливается около домов. Тот, которому надо позвонить, сидит на заднем сиденье и держит в руках трубку радиотелефона — какого-нибудь китайского, попроще, который работает без кодировки сигнала. Перебирает частоты, пока, наконец, частота его телефона не совпадет с частотой телефонной базы, установленной в квартире. Метод широко известный, но не ставший от этого менее популярным. Им в городе пользовались все кому не лень. Так можно позвонить в Нью-Йорк, в Тель-Авив и остаться при этом неизвестным.

«Еще немного, и я сойду с ума, — подумал Малютин — Хватит сидеть в обороне, хватит с ними миндальничать. Я должен заставить их обороняться! — больше Малютин связи не доверял. Он с недоверием посмотрел даже на телефон-вертушку. — Я найду способ. Они действуют с размахом. А чем больше людей задействовано в махинациях, тем больше у них шансов проколоться. Я придумаю сито, сквозь которое просею все, что попадется в руки».

— Машину, — бросил он в селектор и, не дожидаясь ответа, вышел из кабинета.

Легкий плащ он надевал уже по дороге.

* * *

Полковник Барышев предложение Малютина встретил настороженно. Он-то придерживался мнения, что стоит еще немного повременить.

— Сколько можно ждать?! — пытался убедить полковника Малютин. — Они угрожали расправой моей дочери, жене!

— К ним приставлена охрана. Не преувеличивайте.

Сказать можно что угодно, а в обиду их не дадут.

— Да? — усмехнулся Малютин кривой и нервной улыбкой. — Я уже понял, надо или наступать, или отказаться от этой затеи.

— Но вы представляете себе размах дела, которое предложили? Вы понимаете, что потом поднимется такой вой! Прокуратуру забросают жалобами, и на каждую жалобу придется отвечать.

— Победителей не судят, — напомнил Малютин. — Если мы сумеем найти зацепку, поймаем с десяток их людей и заставим их расколоться, нас уже ничто не остановит. Мы пересажаем их по одному. Когда становится горячо, люди сдают партнеров по преступлению. Деньги заставляют держаться вместе, а лиши ты одного из них денег, житейских благ, и он сломается.

— Теоретически это правильно, — вздохнул Барышев, — а вот в натуре..

— В натуре, в натуре… — передразнил его Малютин. — И ты уже переходишь на бандитский жаргон?

— Хорошо, я согласен. Резон в вашем предложении есть.

— Но только надо сделать так, чтобы никто из участников заранее не знал, что произойдет.

— Понятно. — наморщил лоб полковник. — Но если из вашей затеи ничего не выйдет, то отвечать придется мне.

— Тебя это пугает?

— Я не хочу, чтобы попытка сорвалась.

Глава 5

Катя Ершова сидела в кресле с влажными после душа волосами. Когда зазвонил телефон, она улыбнулась, словно предчувствовала — этот звонок наверняка принесет хорошие вести. Взяла трубку, не вставая с уютного мягкого кресла, медленно поднесла ее к уху и негромко произнесла — Алло!

— Добрый вечер, — услышала она голос, который не сразу узнала.

Если впервые слышишь человека по телефону, даже хорошо знакомого, того, с кем привык общаться в повседневной жизни, голос можно не узнать.

— Кто это? — спросила Катя.

— Илья.

— Ах, Илья! — воскликнула Ершова, и ее губы тронула легкая улыбка. — Здравствуй! Ну, как ты? Не дождался меня на этот раз?

— У меня появились неотложные дела, — произнес тог.

— Ну и как, справился с проблемами?

— Не совсем. Я чего звоню…

— Ну, и чего? — перехватив инициативу, спросила Ершова.

— У меня такое впечатление, что мы давно знаем друг Друга.

— Серьезно?

— Да, серьезно, — сказал Илья.

— Как ты меня нашел?

— Если чего-то хочешь… Ты же мне оставила кое-какие координаты, а все остальное — дело техники.

— Ах, да, я забыла, кто ты такой.

— Вот я и решил воспользоваться предложением. Послушай, Катя, а может, поужинаем? Разопьем твою бутылку вина?

— Погоди, я подумаю. У меня голова мокрая.

— Ну, и что из того?

— Как-то я не привыкла ходить в гости с мокрой головой.

— Тогда я к тебе приеду?

— Ой, у меня не убрано, я не готова к тому, чтобы принимать гостей.

— А если я все-гаки приеду? — уже более настойчиво предложил мужчина.

— Что ж, приезжай Правда, я бы хотела лечь пораньше, все-таки перед дальней дорогой не помешает выспаться.

— Ты мне откроешь дверь?

— Конечно, открою, приезжай. Бог с ним, что у меня не убрано, что у меня влажные волосы. Сейчас включу фен.

Знаешь, Илья, у меня дома хоть шаром покати, холодильник пуст, все спиртное выпито, а все съестное съедено — перед отъездом постаралась.

— Кофе есть?

— Кофе — единственное, что у меня есть из роскоши.

Я сейчас как раз сижу, пью его холодным, скучаю.

— Тогда я приеду. Через час буду.

— Адрес сказать?

— Не стоит, я его уже наизусть выучил, — и Илья назвал адрес.

— Точно, это мой. Но его, мне кажется, я тебе тоже не давала.

— Я же тебе говорю. Катя, все — дело техники. У меня в компьютере есть твой адрес, как и десятки тысяч других адресов.

— Ты что, работаешь в милиции или в налоговой полиции?

— Ни там, ни там. Просто, какой же это компьютер без базы данных, без адресов и телефонов? В общем, я сейчас приеду.

— Хорошо. — Катя положила трубку и испуганно оглядела свою квартиру. — Господи, что же делать? — она по-детски всплеснула руками, так ребенок реагирует на нечаянно разбитую чашку или на нечаянно пролитый на ковер компот. — Господи, с чего же начать? — несколько секунд она стояла в оцепенении, похожая на встревоженную птицу. Затем встрепенулась и занялась уборкой. Правда, назвать ее действия настоящей уборкой можно было лишь с очень большой натяжкой.

Она просто хватала все, что попадало под руку, и запихивала в шкафы, рассовывая по полкам. И вскоре квартира показалась ей пустынной, словно из нее воры вынесли вещи: ни книг, ни журналов, ни чашек в большой комнате не осталось. Но зато шкафы открывать было опасно: все могло вывалиться на пол — одежда, книги, журналы, альбомы и то, что скапливается в доме, если хозяйка периодически не занимается уборкой.

— Быстрее! Быстрее! — шептала она, запихивая куртку в стенной шкаф. — Ну, лезь же, черт тебя подери!

Наконец куртка оказалась в запертом шкафу.

— Теперь на кухню, — переводя дыхание, сказала Катя и бросилась к умывальнику, который почти доверху, до самого носика крана был заполнен грязной посудой.

— Черт подери, у меня для гостя даже стаканов чистых нет! Что я делаю! То бога поминаю, то черта!

Минут двадцать быстрой работы — и кухня стала чистой. «Вот бы еще пропылесосить, тогда вообще все сияло бы!» Она схватила салфетку и принялась протирать пыль на мебели.

— Ну вот, наконец-то!

В результате уборки квартиры три больших пакета с мусором появились посреди кухни. «Придется сбегать на улицу. Только ключи бы не забыть!»

Катя быстро натянула узкие джинсы, свитер, собрала волосы, заколола их на затылке и с пакетами выбежала из квартиры.

Через пять минут она уже сидела на кухне и тяжело дышала.

"Так, так… А веши? Сумка с аппаратурой и одежда где?

Куда я ее сунула? Ага, вот… — увидев торчащую из-под стола лямку кофра. Катя приободрилась, вынесла его и сумку с одеждой в коридор. — Ну, вот здесь пусть и стоят, чтобы я их не забыла. А что у меня в спальне? — она вошла в спальню. — Господи, здесь тоже черт ногу сломит! Но тут можно и не убирать, в постель я его не потащу, — сказала она сама себе, — до этого не дойдет. Мы еще не настолько близки и не настолько хорошо знакомы, чтобы сразу же, в первый день, оказаться в постели. Да-да, мы не настолько знакомы, не стоит изменять своим принципам, — словно уговаривая себя, бормотала Катя. — Да и дел у меня еще невпроворот. И главное из них — выспаться. Эта ночь была какая-то сумбурная, бессонная и глупая. Варлам опять был пьян и нес всякую околесицу. С ним надо кончать".

Думать о Варламе ей абсолютно не хотелось, даже от одной мысли о любовнике у нее начинало першить в горле и во рту становилось кисло, как от дольки лимона. «Нет, нет, с ним я по возвращении из Чечни буду поддерживать лишь деловые отношения. А если не пожелает, то и бог с ним. Честно говоря, он мне уже надоел. В последние дни он стал невыносимо занудным. Претензии, претензии.. А я ведь ему, собственно говоря, ничем не обязана. Я живу сама по себе, сама зарабатываю на жизнь, а отношения с ним забирают кучу времени и кучу энергии. Да, он талантлив, возможно, даже гениален. Но ведь невозможно каждый день выслушивать, какой он гений и что весь мир должен лечь у его ног! Все, все, надо становиться самостоятельной и жить независимо».

Хотя Катерина и готовилась к встрече, но дверной звонок, резко взорвавший тишину, буквально парализовал ее. Она застыла посреди комнаты с сухими цветами в руках, которые не успела выбросить. «Боже!» — воскликнула женщина и, бросившись на кухню, принялась заталкивать сухой букет в мусорное ведро.

Звонок опять ожил. Катя вздохнула и бегом побежала к двери. Она даже не глянула в глазок, повернула ключ, нажала на ручку, потянула дверь на себя. На пороге с букетом цветов стоял и улыбался Илья.

— Вот видишь, я быстро, — сказал мужчина, вручая букет.

— Какой красивый букет! — проронила Катя. — Проходи.

В руках Ильи было два огромных пакета.

— А это что? — спросила Катя.

— Это еда, — спокойно сказал Илья. — Куда ее нести?

— На кухню, куда же еще.

Илья прошел на кухню, поставил на пустой стол два пакета, затем посмотрел на Катю.

— Чего ты растерялась, словно я явился, как незваный гость?

— Да нет, это я так. Действительно, не ожидала, что события пойдут именно таким путем.

— А каким, ты думала?

— Ну, знаешь… — Катя передернула плечами. — Погоди, я сейчас.

Она набрала в кристально вымытую вазу воду и поставила в нее букет.

— Какой красивый! — сказала она.

— Ты лучше… У тебя интересно.

— Брось ты, что здесь интересного! Совершенно не убрано.

— Раздеться можно?

— Да, давай свою куртку, я ее повешу.

И тут Катя вспомнила, что шкафы открывать опасно, потому что из них может посыпаться, как лавина в горах, всякая всячина. Она повесила куртку Ильи на ручку шкафа.

— Ну что, — сказал Илья, — разрешишь приготовить ужин?

— Может, я сама?

— Нет, я умею готовить, и много времени это не займет. Надеюсь, плита у тебя работает?

— Работает.

— Тогда давай.

И Илья принялся извлекать из мешков всевозможную снедь — фрукты, рыбу, мясо. Всего набралось так много, что вскоре кухонный стол оказался сплошь завален продуктами.

— Зачем так много всего привез? — воскликнула Ершова.

— Я подумал, что ты целый день на ногах и, скорее всего, ничего не ела и плотно перекусить тебе не повредит.

— Да-да, не повредит. Но ведь этой еды хватит на целую свадьбу.

— Ничего, все съедим. Я очень прожорливый, несмотря на то, что худой.

Катя рассмеялась;

— Я тоже ужасно голодна, только немного смущаюсь.

Слишком уж это как-то…

— Как?

— Неожиданно, — честно призналась Катя. — Я не рассчитывала, что мы встретимся так скоро.

— Лучше раньше, чем никогда, — пошутил Илья, закатывая рукава рубашки.

Ножом он орудовал, как заправский повар, и вскоре стол был сервирован.

— Ну, где сядем?

— Где хочешь. Можем в большой комнате за маленьким столом, а можем здесь. Где тебе нравится?

— Давай здесь, — сказал мужчина.

Он открыл бутылку, взял с полки два бокала.

— Вино должно быть хорошее. Тебя не обманули, когда говорили, что это настоящее французское.

— Ты что, понимаешь в винах?

— Немного понимаю.

— Я к алкоголю почти индифферентна. Крепкие напитки пью в исключительных случаях.

— Но ведь мы будем пить не крепкие. Позволь предложить тебе легкое красное вино.

Наконец они сели друг против друга, и Катя взглянула в темно-синие глаза Ильи.

— Почему ты улыбнулась? — спросил он.

— Странно все как-то. Представляешь, Илья, если бы у меня не сломался несчастный каблук, мы бы с тобой не встретились.

— Может быть, и встретились бы. Кто знает?

— Нет, не встретились бы, я уверена. Мы бы разминулись.

— А может быть, нет. Если суждено встретиться, то люди наверняка встречаются. У меня иногда бывает предчувствие.., я с утра ощущаю — днем что-то случится, и очень важное.

— И сегодня чувствовал?

— Сегодня тоже было ощущение праздника. Я даже не стал заниматься работой, выбрался из дому, сел в машину и поехал. И видишь, мы с тобой встретились.

— За что выпьем? — поднимая бокал и глядя на Илью, спросила Катя.

— За твои каблуки.

— Что? — рассмеялась женщина.

— За твои каблуки. Если бы каблук не сломался, то, волне возможно, встреча состоялась бы позже. То, что мы встретились бы наверняка, у меня не вызывает никакого сомнения.

— Ты законченный фаталист, — сказала Катя.

Бокалы соприкоснулись, и Катя отпила маленький глоток. Вино, действительно, было вкусное, терпкое и ароматное, темное, почти вишневого цвета.

Илья пил не спеша.

— Ну, что ты сидишь, смотришь на еду?

— Не могу решить, с чего начать.

— С чего хочешь. Не смотри, ешь. Хочешь, положу тебе креветок? Хочешь рыбы? Вот салат. Все это лучше есть вместе и запивать вином.

— Думаешь?

— Не думаю, а знаю.

Катя ела с жадностью, но не спеша. Она растягивала удовольствие. Ей уже давно не было так хорошо и спокойно. Ей казалось, она знает Илью сто лет. И познакомились они не сегодня на московской улице, а давным-давно.

Знали друг друга с детства, а сегодня лишь случайно встретились.

Они сидели за столом больше часа, негромко переговариваясь. А когда зазвонил телефон. Катя небрежно махнула рукой:

— Не стану снимать трубку, а то еще испортят нам вечер.

— Тебе он нравится?

— Да, нравится, — призналась женщина и потом сказала, глядя прямо в его темно-синие глаза. — Мне давно не было так хорошо и спокойно. Вечно куда-то спешу, лечу сломя голову, опаздываю, тороплюсь, в общем, не жизнь, а сплошная суета.

— А ты не торопись.

— Я привыкла находиться в постоянном движении. Мне кажется, что я все время куда-то опаздываю, что жизнь идет мимо. Поэтому тороплюсь, бегу, стараюсь повсюду успеть.

— Вот поэтому и опаздываешь.

— Ты никогда не опаздываешь, Илья?

— Опаздываю лишь тогда, когда начинаю торопиться.

Я люблю жить спокойно. Мне нравятся рыбаки, сидящие на берегу реки и смотрящие на воду.

— Ты сам рыбак?

— Нет, не рыбак. Честно говоря, даже не знаю, как червя на крючок нанизывать. А вот на бегущую воду смотреть люблю.

— Я хоть и фотограф, — сказала Катя, — не могу вспомнить, смотрела ли я когда-нибудь долго на бегущую воду. Конечно, смотрела, — тут же поправила она сама себя, — но почему-то о том, о чем говоришь ты, я никогда не задумывалась. Нажимала на кнопку фотоаппарата, делала снимок, фиксировала какое-то мгновение, а потом о нем забывала.

Бутылка вина была благополучно допита за тихим и спокойным разговором.

— Мне кажется, — сказала Катя, — что я уже сто лет вот так спокойно не сидела и не разговаривала о жизни.

— Кто такой этот Варлам Кириллов? Или Кириллов Варлам, как там его? Он что, твой друг?

— Был другом, — немного резко, но в то же время спокойно, без злости, сказала Ершова. — Сейчас даже не знаю, кем он мне приходится. Я от него устала, уж слишком много у него претензий к жизни, слишком многого хочет.

— А ты? — спросил Илья.

— Даже не знаю. До сегодняшнего дня мне казалось, что я тоже хочу многого, что жизнь мне чего-то недодала и надо спешить. А вот послушала тебя и думаю: а может, никуда не надо спешить, не стоит делать резких движений?

Хотя кое-что в жизни надо изменить.

Она чувствовала, что ей очень не хочется расставаться с Ильей, не хочется ехать в Чечню, не хочется фотографировать, не хочется спешить на самолет. Она испытывала лишь одно желание: сидеть на кухне рядом с Ильей, смотреть в его глаза, слушать спокойный голос и порой удивляться, какой он умный и совсем не такой, как все ее знакомые фотографы, художники, дизайнеры — в общем, люди творческие.

Что Илья в чем-то умнее их, а может, не умнее, а просто мудрее. Катя была уверена. Он, как ребенок, говорил простые и верные вещи и абсолютно не думал о том, как его слова будут восприняты, какой след оставят в душе.

Именно поэтому от общения с ним было легко и светло.

У Кати даже не было желания включить свет, и квартира постепенно погружалась в сумерки. Сквозь неплотно прикрытое окно в эти сумерки проникал шум города, из-за стены доносились голоса соседей. Но этот фон не мешал главному — она слушала голос мужчины и свой, спокойный, тихий и ласковый.

— Ты поедешь в Питер?

— Зачем?

— Тебе же пришло приглашение от представителя президента Малютина.

— Ты и об этом знаешь?

— Мне кажется, что знаю о тебе абсолютно все.

— Благодаря компьютеру?

— Ему тоже.

Она даже не заметила, как ее пальцы оказалась в руках Ильи! Она не вздрогнула, не стала вырывать свою ладонь из его ладоней. Она лишь немного обмякла, прикрыла глаза и чуть заметно сжала пальцы.

Илья встал, не выпуская ее руки. Встала и Катя.

Мужчина привлек ее к себе, прижал и тихо поцеловал, вначале в глаза, затем в губы.

Поцелуй был долгим.

— Пойдем, — прошептала она и тихо двинулась по темной квартире в спальню.

В спальне они, не зажигая свет, разделись, бросив одежду на пол, прямо под ноги, и легли, прижавшись друг к другу.

— Не спеши, — попросила Катя.

— Я и не спешу.

— Мне завтра утром надо быть в аэропорту.

— Ранним утром? — переспросил Илья.

— На мой взгляд, ранним.

Илья обнял Катю крепче, затем ласково сжал ее голову руками.

— Не говори об этом, не вспоминай.

Мужчина и женщина, утомленные любовью, уснули, обняв друг друга. Через некоторое время Илья проснулся и разбудил Катю страстным поцелуем. Опять была любовь, но уже не бурная, а спокойная и нежная. Они крепко держали друг друга в объятиях, словно боялись, что кто-то из них может исчезнуть.

— Ты уже не спешишь? — спросил Илья на рассвете.

— Нет, не спешу.

— Но ведь тебе надо ехать?

— Может, послать все к чертовой матери? Может, вот здесь и есть настоящая жизнь, — и Катя скомкала в пальцах край простыни.

— Мне нравится.

— Что?

— Когда ты так говоришь:

— Не обольщайся, утром всегда приятно вспомнить ночь любви. И я буду вспоминать о ней в самолете. Встаем.

— Чтобы воспоминания были еще более приятными, не ты, а я приготовлю завтрак.

— К черту завтрак, не хочу вставать, не хочу уезжать.

— Но ведь тебе надо?

— К сожалению, надо.

— Тогда пошли.

— Это ты меня заставил.

Пока Катя принимала душ, Илья готовил завтрак. Они сидели на тех же местах, что и вчера, смотрели друг на друга, но смотрели уже совсем по-другому. Их глаза говорили больше, чем могли сказать самые красноречивые фразы.

— Да.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— Ничего.

— Вот еще бутерброд, съешь, дорога долгая.

— Спасибо.

— У тебя такая нежная кожа, — немного подумав, сказал Илья. — Когда я тебя увидел на улице, сразу почувствовал, что в нашей жизни случится такое чудесное утро.

— Я в тот момент ничего не почувствовала, — улыбнувшись, сказала Катя. — Мне просто было досадно, что сломался каблук. Я и не предполагала, что какие-то сломанные туфли могут привести в объятия такого замечательного мужчины.

— Обманываешь.

— Думай как хочешь.

— Ты же знаешь, как мне хочется думать…

— И не догадываюсь…

* * *

Они расстались в аэропорту. Катя помахала рукой, Илья махнул ей в ответ, И уже через полтора часа Екатерина Ершова сидела в самолете. Кофр стоял под ногами, сумка была сдана в багаж. Она смотрела в иллюминатор на серый бетон, на крыло самолета, на голубое утреннее небо, по которому плыли белые, похожие на пушечные взрывы обдала.

Самолет был полон, когда прозвучала команда: «Пристегнуть ремни! Приготовиться к взлету!» За спиной Кати сидели английские журналисты. По их разговору Катя поняла, что их задание чем-то схоже с ее, что и они летят в Грозный снимать какой-то документальный фильм о Чечне.

Рядом с Катей сидели мужчина и женщина. По их мрачным лицам она поняла, что это чеченцы, которые возвращаются из Москвы домой, в Грозный.

Когда шасси самолета оторвались от серого бетона взлетной полосы и огромный лайнер взмыл в небо, Ершова взглянула в иллюминатор. Там, покачиваясь, плыла земля, покрытая лесом. Москвы уже видно не было.

— Ну, вот и все, — подумала женщина, устало закрывая глаза.

Она уснула быстро и легко, как засыпают дети. Ей было хорошо, и будущее казалось светлым и ярким. В ее бумажнике рядом с билетом лежала карточка, на которой был записан телефон Ильи Мещерского. И Катя несколько раз за время посадки смотрела на карточку и нежно поглаживала ее подушечками пальцев, словно карточка была существом живым, которое в состоянии ощутить нежное прикосновение ее пальцев.

Глава 6

Полковник Барышев сделал все так, как и предложил Малютин. Двадцать выкрашенных в серое грузовиков с омоновцами и три уазика остановились, не доезжая нескольких километров до порта. И только тогда Барышев объявил об истинных целях акции.

Предстояло взять под охрану все выходы из порта, все причалы и прочесать территорию, выявить всех тех, кто не имеет к работе порта непосредственного отношения, задержать их, а уж потом выяснить, по какой причине посторонний человек оказался на территории.

Такой поворот событий Петров и Короедов, конечно, предвидели, но не все левые товары удалось вывезти, не на все удалось сделать документы.

Вновь заурчали моторы тяжелых армейских ЗИЛов, колонна поползла к порту. Всего за четверть часа омоновцам удалось взять под контроль все входы и въезды в порт, а также причалы. Теперь ни одна машина, ни одна лодка, ни один корабль не могли без их ведома войти в порт или покинуть его. Малютин сам присутствовал при операции.

Он неотлучно находился рядом с полковником Барышевым.

— Не бережетесь вы абсолютно. — ласково сказал ему полковник.

— За себя я уже давно не боюсь, — усмехнулся Малютин.

Они стояли на крыше административного корпуса и наблюдали за тем, как действуют небольшие группы омоновцев. Обыскивались склады, вагоны, бытовки, штабеля.

У всех проверяли документы. Но и этого было мало: начальники цехов, мастера должны были подтверждать, что да, именно этот рабочий числится на их производственном участке.

— Прямо как каратели в Хатыни, — возмущался пожилой рабочий, когда его, наконец, отпустили. Ему пришлось минут двадцать простоять лицом к стене с поднятыми руками.

— Они еще хуже, — сказал ему коллега, закуривая дешевую сигарету. — В ментовку кто идет — одни садисты, которым всласть человека дубинкой огреть или поиздеваться над ним.

Омоновец в черной маске, стоявший неподалеку, медленно повернул голову. Ему было что сказать этим двум рабочим, но он промолчал. Тут проверяли особенно тщательно, ведь это был тот самый причал, возле которого нашли мертвого капитана милиции.

— Видишь, смотрит на нас? Ему не нравится, — уже не так громко сказал старый грузчик.

— А тебе бы понравилось, если бы тебя фашистом назвали?

— Это я так, к слову пришлось. Злость накопилась, пока возле стены стоял, а так, в общем, правильно. Много у нас всякого в порту делается, но только ни хрена они не добьются. Понаехали, видимость создали, что за порядком смотрят, а потом вся нечисть снова всплывет.

— Если ты такой правильный, то почему не скажешь им, что здесь делается?

— Жить хочется.

— Так и не возмущайся.

— Я бы сказал, если бы от этого что-нибудь изменилось. А так я пальцем на Петровича покажу, они уедут, а потом мне нож в спину или пуля в затылок. Правильно говорю-рассуждаю?

— Правильно-то оно правильно, но бояться станем — век порядка не видать.

— Я никуда лезть не хочу, привык так жить. Мужчины неторопливо курили, поплевывая под ноги, понимая, что рабочий день сорван окончательно. Даже если сейчас уедет ОМОН, работа не наладится. Начнутся пересуды: что нашли, кого взяли…

Старый грузчик ехидно улыбался, наблюдая за тем, как обыскивают начальника склада — толстого мужчину в потертом костюме и несвежей рубашке. Тот выгребал из карманов и выкладывал на стол всякую дрянь — мятую пачку сигарет, коробок спичек, фантики от конфет, грязный носовой платок и золотистую пачку презервативов. Заведующий складом заметно волновался.

— Ты понял, — сказал грузчик, — а Петрович, оказывается, с собой презервативы таскает. Я-то думал, что у него уже давно не стоит.

— На всякий случай, наверное. Не стоит, не стоит, да вдруг встанет.

Даже когда заведующего складом отпустили, он продолжал волноваться. Ему-то, в отличие от грузчиков, было наверняка известно, что сейчас на складе прячется от ОМОНа бандит по кличке Цеп — тот самый, который застрелил капитана милиции. Именно с ним он бесед овал" сидя в своей конторке, когда в порту откуда ни возьмись появились омоновцы.

Цеп метнулся было к двери, ведущей на причал, но тут же захлопнул дверь. К пирсу по внутреннему проезду мчался уазик.

— Петрович, спрятаться надо! — Цеп машинально сунул руку в карман, проверяя, на месте ли пистолет.

«А я-то надеялся, все тогда кончилось, — подумал Петрович. — Буквально вчера уехала следственная группа, а оно-то только начинается!»

— В склад перебирайся, — посоветовал Петрович. — Там они тебя хрен найдут, чтобы его облазить, целый день надо. Если что, выбирайся на крышу, а там дальше по пожарной лестнице и вдоль железнодорожной ветки. Под погрузочной рампой тебя не увидят.

Цеп спустился в закрытый снаружи склад — огромное здание, заглубленное в землю, и, прыгая через металлические ступеньки, побежал вдоль стеллажей, высматривая место, где бы укрыться. И только смолк грохот его башмаков, как в конторку ворвались омоновцы.

— Вы заведующий складом?

— Я.

— Выходите.

— Но у меня здесь бумаги на миллионы, штампы!

— Выходите, — все таким же каменным голосом повторил омоновец, на плечах которого были погоны лейтенанта.

— Если что пропадет, вы ответите.

Так Петрович оказался стоящим у стены с поднятыми руками, низведенный до уровня своих подчиненных, такой же бесправный, как и простые грузчики.

Цеп успел добежать лишь до середины склада, когда услышал скрежет открываемых ворот. Вовнутрь хлынул яркий дневной свет, и по складу с двух сторон двинулись шесть омоновцев. Лучи фонариков шарили по потолку по углам. Милиция продвигалась неторопливо, тщательно обыскивая каждый квадратный метр склада. «Вот же, черт понес меня! — подумал Цеп. — Говорил мне Боцман, приезжай в порт в ночную смену, а я решил на ночь к бабе пойти. Вот и приехал днем. Кто ж знал?» Он притаился за небольшим штабелем, сложенным из дощатых ящиков.

Ящики уступами уходили к самому потолку склада. «Найдут! Ей богу, найдут!» — подумал Цеп, наблюдая за омоновцами.

И уже не дожидаясь, пока те подберутся к нему вплотную, он осторожно, чтобы не выдать себя звуками, стал подниматься на пирамиду из деревянных ящиков все выше и выше, пока, наконец, не коснулся руками ржавого металлического потолка. Отсюда, сверху, было прекрасно видно, как мечутся в полумраке склада желтые конусы света, как рывками продвигаются вперед омоновцы.

Цеп попытался определить, на чью же долю придется штабель, на который он забрался. «Ну, что ж, парень, — он посмотрел на рослого омоновца, который уже светил фонариком на подошву ящичной пирамиды, — если у тебя хватит ума не долезть до самого верха, то жив останешься».

Цеп осторожно вытащил из кармана пистолет и медленно перевел затвор, досылая патрон в ствол. Бандит распластался на верхней ступеньке пирамиды и почувствовал, как сильно, а главное, громко бьется его сердце. Ему казалось, эти удары эхом разносятся в гулком помещении склада.

— Смотри, не поднимайся, — шептал Цеп, — будет лучше и мне, и тебе.

Но вместе с этими мыслями в его душе вскипал азарт.

Ментов он ненавидел люто, возможно, потому он и всадил две пули в капитана на пирсе. И та недельной давности ситуация почти один к одному повторялась сегодня. Тот же склад, только теперь не один мент и несколько бандитов, а один бандит и шестеро омоновцев.

Милиционер, одной рукой придерживая автомат, а второй сжимая фонарик, карабкался по уступам. Желтый свет скользил вдоль ящиков, упирался в стену. Затем омоновец светил на полки стеллажей. Работал он тщательно, поднимаясь все выше.

Теперь омоновца отделяло от Цепа лишь три уступа ящиков. Бандит прижался щекой к шершавым доскам, ощущая густой запах смазки, исходящий от железа, спрятанного под ними. «Не поднимайся выше», — мысленно обратился он к омоновцу.

И тот, словно услышав его, замер, прижав автомат к бедру локтем. Он прислушался, ему показалось, что наверху кто-то есть. Товарищи уже обогнали его, у них на пути не попадалось пирамид из ящиков, только открытые стеллажи.

«Не подведи, — подумал Цеп, поцеловав затвор своего пистолета, — не подведи, как не подвел тогда…» — он напрягся до предела, готовый в любой момент резко вскочить.

Омоновец поднялся еще на одну ступень, и желтый луч фонарика пополз вдоль ящиков. Цеп еще медлил, надеясь на чудо. Он понимал: начать стрельбу равносильно самоубийству, тут шестеро ментов, и неизвестно, сколько их снаружи, наверняка порт оцепили.

— Не надо, — почти умоляюще прошептал он, приподнимая ствол пистолета.

И в тот самый момент, когда слепящий луч света ударил ему в лицо. Цеп нажал на спусковой крючок.

Прогремел выстрел. Гильза гулко ударилась в железный потолок и запрыгала по уступам. Омоновец выронил фонарь, и тот, кувыркаясь, рассекая темноту, полетел вниз.

Молодой милиционер последним движением стащил с головы маску, словно боялся умереть безликим, и сорвался с уступа. Его тело, глухо ударяясь, покатилось вниз.

А бандит уже грохотал подошвами по гулким ящикам.

Он видел впереди распахнутые, излучающие спасительный дневной свет ворота. На бетонном полу Цеп оказался раньше, чем убитый им человек. Раздались короткие очереди.

Омоновцы стреляли вслепую, ориентируясь лишь на звук. А услышали они только грохот от падения мертвого тела.

Пригнувшись, Цеп выстрелил в темноту и тут же рванул вперед. Раздались еще две очереди, на этот раз более прицельные. Цеп даже ощутил движение воздуха от пролетевшей над его головой пули. Он успел укрыться за толстой металлической створкой ворот, и тут же в нее ударили пули. Еще один выстрел в темноту, наугад… Только бы на несколько секунд остановить преследователей. Рванув на себя створку ворот. Цеп побежал. Он слышал скрежет металла, выстрелы. «Только бы успеть!»

Он бежал по засыпанному щебнем бетону, не сводя глаз с сияющей змейки рельса. Бетон разгрузочной рампы уходил вниз, рельсы подъездного пути постепенно возвышались над ним. «Тут есть шанс укрыться.., оторваться…»

В этом месте начиналась разгрузочная рампа, где обычно освобождали вагоны от сыпучего груза — песка, щебня, гравия, загоняли на рельсы, открывали люки и высыпали вниз, а затем уже погрузчиками складировали в штабеля.

Когда омоновцы выбежали из склада, то даже не сразу поняли, куда подевался Цеп. Забетонированная площадка была пуста, ее окаймляли высокие неприступные стены из серого бетона.

— Туда, — крикнул лейтенант, указывая рукой вдоль рельсов. — Двумя группами, одна слева, другая справа!

Вперед!

Цеп пробежал еще метров двести и понял, что выдыхается. Ему не приходилось тренироваться каждый день, а неумеренное питье и курение вылезали сейчас боком. Он пробежал еще метров пятьдесят и услышал над собой глухое урчание двигателя. На рельсах стоял маневровый тепловоз.

Цеп нырнул за железобетонную опору и опасливо выглянул из-за нее. По пандусу бежали двое омоновцев. Бандит рванулся вправо и увидел с другой стороны рельсовой эстакады троих, они опережали своих товарищей метров на двадцать. Он понял — его еще никто не заметил… Пока…

«Шесть патронов, — подумал Цеп. Запасной обоймы у него не было. — Теперь буду стрелять только прицельно».

Со стоящего на рельсах тепловоза срывались черные капли грязного масла.

— Врете, уйду! — скрежетнул зубами Цеп и, зажав пистолет в зубах, чувствуя, как те крошатся о металл, принялся карабкаться по выщербленной бетонной стойке, Он сумел просунуть два пальца в монтажную проушину, правой рукой уцепился за острую, выступающую из бетона щебенку и подтянулся. И тут рука сорвалась. Из последних сил Цеп подтянулся на левой руке, повиснув на двух пальцах. Рывком он ухватился за верх сваи, липкий, скользкий от мазута, и перехватил левую руку, два пальца которой его уже практически не слушались. Если бы не смертельная опасность, он никогда бы не смог совершить этот головокружительный трюк. Качнувшись, он выбросил вверх согнутые в коленях ноги и уперся подошвой в железобетонную шпалу.

И тут его заметили. Сразу три очереди ударили почти в одну точку. Крошился бетон, со свистом и фырканьем уходили в стороны срикошетившие пули.

— Еще немного! Еще… — шептал Цеп.

По зажатому в зубах пистолету текла густая, смешанная с бетонной пылью слюна. Он извернулся ужом и выбрался на шпалы, прямо под брюхо маневрового локомотива. Здесь можно было только ползти, и то невысоко поднимая голову. Ни обернуться, ни толком посмотреть в сторону нельзя. Грохот же двигателя заглушал все другие звуки, даже выстрелы.

Внизу мелькнул пятнистый камуфляж, но в этот момент Цеп уже выбрался из-под локомотива, ухватившись руками за решетку. Не выпуская пистолет из зубов, он вскарабкался на обходной мостик тепловоза.

Машинист, который был не в курсе событий, происходящих в порту, недоумевал, почему это вдруг семафор на развилке загорелся красным, хотя, сколько он себя помнил, здесь всегда горел зеленый свет. Он хотел было выйти и глянуть, что делается сзади, но когда, вытирая руки ветошью, подошел к проему, то лицом к лицу столкнулся с тяжело дышащим бандитом.

Машинист даже вскрикнул от неожиданности, и тут же смолк, когда ему в грудь грозно уперся холодный ствол пистолета.

— Двигай, урод! — услышал он вкрадчивый шепот.

Бандит втолкнул его в кабину, где уже практически невозможно было расслышать ни слова из-за грохота дизеля.

Поскальзываясь на блестящем от масла полу, Цеп схватил машиниста за плечи и развернул лицом к окну. Красный глаз семафора, не мигая, смотрел на машиниста. — Трогай!

Снизу прозвучали еще два выстрела. Пули ударились о днище тепловоза. Цеп вжался в угол и прикрикнул:

— Твою мать!

— Нельзя, сигнал красный!

— Трогай, я сказал!

Машинист тронул ручку, и тепловоз медленно пошел вперед.

В это время омоновец, вскарабкавшийся на эстакаду, пытался взобраться на тепловоз. Дважды срывался, рискуя угодить в промежутки между шпалами. Наконец, забросив автомат за спину, он навалился животом на поручни, и распластался на металлическом помосте.

— Жми, урод! — Цеп выглянул в окно и выстрелил в омоновца. Но пуля прошла мимо.

Машинист с ужасом наблюдал за тем, как его маневровый локомотив уходит с основной ветки и сворачивает в сторону. Омоновец оказался в более уязвимом положении, чем Цеп: на площадке негде было укрыться, а бандит мог в любой момент выстрелить из-за укрытия.

— Быстрее! — кричал Цеп, угрожающе размахивая пистолетом.

— Ты что, не видишь? — орал машинист, показывая рукой вперед — туда, где виднелись огромные металлические ворота склада, но грохот заглушал его слова. Озверевший бандит потерял возможность рассуждать. Ему показалось, что машинист издевается над ним. Цеп уже понял, какую ручку нужно крутить, чтобы увеличить скорость. О том, что он будет делать, когда вырвется с территории порта, бандит не думал. Вырваться — а там видно будет.

— Пошел вон! — он резко ударил машиниста рукояткой пистолета по затылку и бросил его на пол. Цеп поставил ручку в крайнее положение. Локомотив задрожал, из-под колес посыпались искры. Набирая бешеную скорость, тепловоз мчался по ржавым рельсам, его болтало так, как болтает автомобиль на проселочной дороге. Стыки, повороты… По этим путям давно никто не ездил.

Омоновец, выпустив несколько очередей, попытался пробраться вперед, но локомотив бросало так, что пришлось обеими руками ухватиться за поручни. Цеп же видел перед собой в хитросплетении рельсов лишь одну нитку, ведущую между складов к воротам, а за ними была воля.

— Быстрее! Быстрее! — приговаривал Цеп, нервно поглядывая через плечо, боясь, что из лишенного стекла окна ему в спину ударит очередь.

Тепловоз — не автомобиль, даже если бросить управление, он будет мчаться. Цеп метнулся к окну и глянул на мостик. Омоновца не было, он ухитрился взобраться на крышу тепловоза и спуститься с другой стороны, чтобы появиться там, где его не ждут.

Локомотив еще раз дернулся, уходя влево. Блестящие наезженные рельсы оказались в стороне, и тепловоз, натужно ревя мощным дизелем, летел к складам. Те надвигались на него черной громадой. Омоновец, ухватившийся за поручень, застыл, увидев страшную картину. Расстояние сокращалось с каждым мгновением, и он, уже не разбирая куда, прыгнул.

Перед ним мелькнули бетонные конструкции эстакады, блеснули рельсы, прогрохотало колесо маневрового локомотива. И только тогда милиционер глянул вниз, увидев серую россыпь щебня. Отбросив автомат в сторону, он сгруппировался и покатился, обдирая в кровь руки и лицо, по шуршащим камням. И тут же услышал страшный скрежет, грохот. Цеп не успел добежать до дверного проема, как локомотив на полном ходу врезался в толстые металлические ворота склада, снес их, смяв, как лист бумаги, и еще метров двадцать проволок перед собой.

Летели искры, высекаемые металлом о металл. Рушились стеллажи, сбивались опоры. И все это падало на продолжавший по инерции свой бег локомотив.

Его остановил лишь бетонный массив складской рампы. Удар оказался страшным. Его ощутили во всем порту.

Склад дрогнул, но выстоял, а локомотив развернуло, и он завалился на бок. Цеп, попытавшийся в последний момент выпрыгнуть из кабины, оказался раздавленным. Его череп хрустнул, как грецкий орех под тяжелым молотком.

Уцелевшие омоновцы секунд десять стояли в оцепенении, глядя на то, как над складом поднимается столб пыли.

— Вот черт! — сказал лейтенант, первым пришедший в себя, и, сам не понимая почему, передернул затвор автомата, выбрасывая патрон из патронника. — Ну и дела пошли!

Малютин и Барышев, надев бронежилеты, бежали к складу. Их остановил лейтенант:

— Там может быть взрыв, оставайтесь здесь!

Как ни странно, они подчинились. Вскоре Барышеву доложили, как произошла авария. Виновного определить было сложно, да и заниматься сейчас выяснением этого не имело смысла.

— Кого еще задержали? — допытывался Малютин у Барышева.

Но тот лишь развел руками:

— Так, всякая мелочь. Бомжи, которых наняли для разгрузки вагонов, водители, у которых не оказалось документов на груз. Но это все не те, кого мы с вами искали.

— Выяснили, кто был на тепловозе?

— Да. Часть завала уже разобрали, нашли пистолет, из которого бандит отстреливался. По первым прикидкам, это тот самый пистолет, из которого был убит капитан Федосеев. Но еще предстоит экспертиза. Баллистики должны дать заключение к завтрашнему утру.

— Черт, — выругался Малютин, — вот сегодняшний покойник нам и был нужен!

— Что ж поделаешь, — вздохнул Барышев, — судьба у него такая.

— Нет, это у нас такая судьба хреновая — могли взять и не взяли.

Барышев понимал, что придется отвечать за операцию в порту. Победителей из них не получилось, а проигравших, как известно, судят, даже если они были правы.

«Малютину-то не так туго придется, как мне, — подумал полковник Барышев, — его из Москвы прикроют, а мне перед местными отчитываться».

Малютин словно угадал эти мысли.

— Я, Барышев, тебя не сдам, найдется кому и за тебя слово замолвить. Главное, что мы действовали правильно.

— Правильно, но не законно, — грустно вздохнул полковник.

— А они что, тоже закон соблюдают? — усмехнулся Малютин.

— Они бандиты, — сказал Барышев, — у них свои законы, свои «понятки». А мы должны закон соблюдать.

— И тогда мы будем сидеть в заднице, — резко проговорил Малютин. — Или ты хочешь еще своих людей потерять?

— Нет, — коротко ответил Барышев, вытряхивая сигарету из помятой пачки. Сигарета дрожала в его пальцах, он явно нервничал и уже даже не скрывал своего волнения.

Ему было все равно, что произойдет сейчас, что произойдет завтра, потому что ничего хорошего ему ждать не приходилось.

— Одна надежда, что найдем левый груз, а потом и его хозяина.

Но и этим надеждам не суждено было оправдаться.

Нашли, правда, несколько контейнеров не учтенного спирта, контрабандную партию сигарет и неоформленный контейнер с аппаратурой. Но это были такие мелочи, из-за которых явно не стоило проводить столь широкомасштабную операцию, да и людей терять.

Когда они садились в машину, Малютин пожал руку Барышеву и, глядя ему в глаза, сказал:

— Я сам доложу губернатору.

Однако он не успел оказать этой услуги полковнику.

Лишь только тот сел на переднее сиденье уазика, как зачирикал мобильный телефон. Губернатор позвонил сам, он не спрашивал причины, не интересовался мотивацией, Он кричал:

— Какого черта сунулись в порт?! Кто позволил? Кто санкционировал? Почему действуете без моего ведома, без ведома прокуратуры?

Барышеву хотелось ответить, что если бы хоть одна живая душа, кроме него самого и Малютина, узнала о готовящейся операции, то она провалилась бы, еще не начавшись. Единственное оправдание, которое он мог бы противопоставить крикам губернатора, у него отсутствовало. Операция не удалась.

— Полковник, дай трубку…

— Понял.

Полковник еще несколько мгновений держал трубку у уха, а затем положил ее в ладонь Малютина. Тот сразу же прижал телефон к уху, а губернатор, не зная, кто его сейчас слушает, продолжал кричать:

— Я знаю, откуда ветер дует, знаю! Тебя Малютин заставил, но ты должен мне подчиняться. Мне на Москву плевать. Я здесь хозяин. Ты подчиняешься мне, а не Малютину.

— Не кричи, — тихо сказал в трубку Малютин.

Губернатор по голосу сразу понял, с кем говорит.

— Ну, раз ты уж слышал, что я говорил, давай быстро ко мне!

— Нет, я сейчас еду к себе. Барышев тут ни при чем, а подчиняется он в первую очередь закону. И ты, губернатор, это знаешь.

— Что, думаешь, мне недолго осталось? А вот я думаю, наоборот. Теперь тебе, Малютин, несдобровать, и никто за тебя не заступится. Ты хотя бы прикинул, какие убытки понесла область из-за твоих глупых действий? Да еще трое людей погибло, не считая бандита.

— Работа такая, — сказал Малютин.

— Думаю, теперь за тебя не заступятся. У меня тоже есть свои люди, и еще посмотрим, чья возьмет.

— Твоя, губернатор, возьмет, — вполне миролюбиво произнес Малютин.

Он отключил телефон, злобно выругался, выбрался из уазика и пересел в свою машину.

— Не передумал на выборы идти? — он перешел на «ты», общее дело их сблизило.

— Наоборот, укрепился в этой мысли. Уже не жалею, что в Москву приглашение Ершовой отправил.

— Мне куда сейчас направиться? — спросил полковник Барышев.

— Занимайся своими делами. Надеюсь, тебя я отобью.

Если что, ссылайся на меня.

Настроение у Малютина было ни к черту. Он понимал, что Барышева отстоит, но это будет стоить ему нервов, а главное, времени, которого сейчас было в обрез. Он связался из своей машины по мобильному телефону с администрацией президента и поставил в известность о случившемся. Там о событиях в Питере еще не знали. Малютина выслушали, сказали, что доложат помощнику секретаря и просили продолжать работу. Пообещали, что администрация подключится к этому инциденту, но по голосу Малютин понял, что если ему и сойдет этот провал с рук, то, скорее всего, в последний раз.

Не судят только победителей, а проигравшим достается всегда, даже если они были правы. Все помои выливаются на голову проигравшему, и, как правило, он становится козлом отпущения, хотя на словах и, возможно, в душе, все ему сочувствуют и его понимают. Но политика — это гонка, в которой нельзя отставать, и уж если споткнулся, упал, да еще не успел вовремя подняться, то забудь о лидерстве и пеняй в первую очередь не на выбоины в дороге, а на самого себя, на свою нерасторопность, на свою невнимательность. Ведь все бегут в одну сторону по одной и той же дороге, и первым бежать тяжелее всего.

Малютин понял, что давешняя угроза по телефону — это не простые слова, особенно после того, что он натворил в порту. Угрозу попытаются вскоре реализовать.

«Надо поскорее вывезти семью, спрятать и как можно надежнее». Та охрана, которую предоставила Служба безопасности, — это декорации. Будут нести службу, будут исправно дежурить, но если бандиты вознамерятся ему отомстить, то они улучат момент, когда охрана не сможет спасти. Ведь существуют снайперы, которые за деньги выполнят свою грязную работу, а денег в данной ситуации уже никто жалеть не станет. Ведь на карту поставлены такие суммы, от которых кружится голова.

Да что суммы? Деньги, в общем-то, здесь — не самое главное. Самым важным является то, что Малютин и его люди лишают бандитов перспективы и пытаются выбить у них из-под ног почву, лишают длительной перспективы.

Они не просто останавливают поток грузов, парализуя работу порта, а направляют потоки в другое русло, по другому маршруту.

Естественно, после таких событий многие компаньоны бандитов сочтут за лучшее не рисковать товаром, попробуют переждать или попросту сменят рынки сбыта, и товар пойдет не в этот порт, а, возможно, в Прибалтику, может быть, в Архангельск, Мурманск, на Дальний Восток. Ведь никому не хочется на ровном месте отдать товар в доход государства.

* * *

Когда гол ос стюардессы, усиленный динамиками, сообщил о том, что самолет идет на посадку, что температура за бортом плюс двадцать восемь, Екатерина Ершова открыла глаза и даже не сразу сообразила, где она, что с ней. Ей снились удивительные сны, снилось детство, снилась вода.

Во сне она вспомнила, что, будучи маленькой, любила смотреть на бегущую воду. Вспомнила речушки, вспомнила Истру, на берегу которой стояла дача родителей. "А я ему сказала, будто никогда не смотрела на бегущую воду.

Надо будет сказать, что я ошиблась, что я вспомнила". Она посмотрела в иллюминатор. Земля была освещена ярким, почти жгучим солнцем: серо-желтые горы. "Да, в детстве я смотрела на воду, а потом забыла. А Илья прав, это самое интересное — смотреть на бегущую воду. Когда смотришь на нее, становишься спокойнее и лучше понимаешь жизнь.

Он прав, он очень умный, добрый и очень хороший".

Самолет сделал полукруг, и вскоре колеса мягко коснулись бетона аэродрома. Гул заполнил салон. Пассажиры оживленно заговорили, их голоса смешивались, тонули в вязком гуле двигателей и шуршании колес о бетон.

«Ну, вот и прилетела».

Кое-кто в самолете даже захлопал в ладоши.

«Радуются, что прилетели домой. А может, просто радуются жизни, радуются тому, что все обошлось благополучно, что самолет прибыл по расписанию в пункт назначения. Кого-то, конечно же, приедут встречать, а вот меня, — с грустью подумала Катя, — никто не встретит. Но ничего, меня зато встретят в Москве. Я обязательно позвоню Илье из Грозного, и он меня встретит».

В этом Катя не сомневалась ни единой секунды. Она уже была уверена, что в ее судьбе произошла большая перемена, и теперь ее жизнь, ее будущее стали более осмысленными, более спокойными, и все изменится, причем изменится к лучшему.

Самолет замер. Катя смотрела в иллюминатор на ярко освещенное крыло, которое блестело и слепило глаза. «Наверное, я забыла очки. Как всегда, самое нужное забыла».

Она вытащила кофр, открыла крышку. Сверху лежал пакет с бутербродами, которые сделал Илья ей в дорогу.

«Он еще сказал: „Где же ты там сразу перекусишь? А так, откроешь кофр, и еда под руками“», — вспомнила Катя.

И очки лежали здесь же, в кофре, сбоку. Катя открыла футляр, вытащила темные очки и надела их. Они сразу же изменили ее лицо, мгновенно превратив в иностранку. А люди уже суетились, отстегивали ремни, вытаскивали из-под сидений сумки, снимали вещи сверху, громко переговаривались.

Подали трап. Вначале самолет покинули пилоты, а затем к выходу двинулись пассажиры. Катя закинула кофр на плечо, только сейчас заметив, какой он тяжелый. Но вместо того, чтобы огорчиться, улыбнулась. Настроение у нее было приподнятым, ничто не предвещало неприятностей. Погода стояла солнечная, люди вокруг были радостно возбуждены.

Покинув салон. Катя сразу же ощутила, как жарко на улице, до какой степени нагрет бетон. Он буквально дышал жаром, как сковородка, снятая с плиты. Степь вокруг аэродрома была выжженной, пыльно-зеленого цвета с неприятной желтизной. Автобус никто не подал, пришлось идти к зданию аэропорта пешком. Большинство прилетевших мужчин почему-то оказались одетыми в темные костюмы, женщины — в темные платья.

Формальности в терминале аэропорта много времени не заняли. Аэропорт Ершовой не понравился, по всему чувствовалось, что в Чечне неспокойно. Аэропорт поразил ее странным запахом, резким и неприятным. «Порохом пахнет, что ли, или смертью? — подумала Ершова. — Похоже, что именно этим. Такой запах выветрится нескоро, а может быть, не выветрится никогда».

— Что у вас в сумке? — спросил плохо говорящий по-русски мужчина в форме.

— Аппаратура, — сказала Катя.

— Разрешение есть?

— Какое разрешение? Разве надо? Покажите инструкцию.

— Прахады, — лениво махнул он рукой, поправляя кобуру, даже не заглянув в открытый кофр.

Вскоре прибыла и сумка с одеждой. «Интересно, я смогу найти такси? И сколько оно будет стоить?»

Англичане — мужчина и женщина, шли за ней следом, словно она была их проводником. И когда закончились формальности, мужчина-англичанин с вытянутым лицом и светлыми, словно выгоревшими глазами, обратился к ней на очень корявом русском языке.

— Л вы мне не подсказать, где есть стоянка?

— Стоянка? Какая? Такси?

— Нет, нет, машины. У нас встреча.

— Наверное, там, — сориентировавшись, показала рукой Катя.

— Спа-си-бо.

Катя ответила по-английски. Англичанин замер, англичанка улыбнулась. Разговор быстро перешел на английский язык. И мужчина, и женщина оказались журналистами.

А когда они узнали, что Катя — фотограф, то даже их английская сдержанность пропала.

— Мы вас подвезем. Мы вас подвезем в город, — наперебой начали предлагать англичане свои услуги новой знакомой.

Катя, естественно, не отказывалась, это ей было на руку.

— У вас задание редакции?

— Да, — сказала Катя и назвала английский журнал. который заказал ей фоторепортаж из Чечни.

Англичане еще раз удивились. Журнал, названный Катериной, считался довольно солидным изданием, и работать в нем, выполнять заказы для фотографа любого уровня даже в Англии было престижно. А тут симпатичная длинноногая женщина, явно русская, выполняет задание для английского журнала. Значит, она профессионал очень высокого класса. Разочаровывать его Катя не спешила, заказ достался ей лишь потому, что она согласилась работать за четверть реальной цены.

Отношение к Ершовой почти мгновенно стало подчеркнуто уважительным. Журналисты во всем мире чувствуют себя друзьями, всегда рады помочь друг другу, даже если работают в оппозиционных изданиях. Профессия обязывает. Журналисты, они как врачи, не отказывают друг другу в помощи, всегда подставят друг другу плечо. Сегодня ты поможешь коллеге, а завтра помощь, может быть, понадобится тебе.

— Здесь не спокойно, — как страшную тайну сообщила Кате англичанка, которую звали Фиона.

Ее спутник, Оливер, лишь покачал головой, заморгав бесцветными глазами:

— Нашего коллегу украли, за него требуют большой выкуп — три миллиона долларов.

— Я об этом слышала, — сказала Ершова.

— Мы сейчас едем в нашу миссию, а вас куда подвезти? — спросил Оливер.

— — Меня в центр. У меня в Грозном есть хорошие знакомые.

— У знаменитых журналистов повсюду есть знакомые, — сказал англичанин, дежурно улыбаясь.

От маленького белого микроавтобуса с надписью на кузове «ТВ» уже спешил мужчина в точно такой же бейсболке, как у англичанина-режиссера. Фиона подошла и встала рядом, глядя на свою маленькую тень. Катя тоже взглянула себе под ноги.

— Один момент, один момент, — быстро произнес англичанин, — я сейчас все устрою. — И он, оставив сумки, заспешил навстречу немолодому мужчине с длинными светлыми волосами. Они пожали друг другу руки и о чем-то быстро заговорили. Немолодой англичанин, а то, что это был англичанин, было видно невооруженным взглядом, согласно закивал головой и взглянул на Катю.

— Ее, ее, ее, — услышала Катя слова, принесенные порывом ветра.

Шофер подошел и замер в шаге от Ершовой.

— Это наш сотрудник, его зовут Джордж.

— Очень приятно, — сказала Катя.

Англичанин кивнул и попытался улыбнуться. Улыбка получилась довольно искренней. Англичанин взял сумку с вещами Кати и сумку Фионы. Кофр с аппаратурой Ершова забросила на плечо.

— Пойдемте, — кивком головы указал на машину пожилой англичанин.

«Ну вот, слава богу, вопрос транспорта уладился», — подумала Ершова. Автобус вырулил с охраняемой стоянки под недовольными взглядами бородатых мужчин, одетых кто во что. «Фу, какие неприятные лица! — подумала Катя, уже провожая взглядом автостоянку. — Настоящие бандиты».

Того, что ее ждет на территории Чечни, она пока еще не представляла. Откинувшись на спинку. Катя прикрыла глаза, и на губах промелькнула улыбка, быстрая, легкая, как тень от стремительно летящей птицы. Она вспомнила Илью, вспомнила его руки, вернее, их прикосновения, вспомнила его напряженное тело, и сладостная дрожь горячей волной прошла по ней от кончиков пальцев на ногах до макушки.

— Что-то случилось? — тронув ее за руку, спросил Оливер.

— Нет, нет, все в порядке, — смущенно ответила Ершова.

— Куда именно вам надо?

— В сам город. Мне надо получить разрешение на съемки в службе шариатской безопасности. Вот здесь у меня записано, к кому я должна обратиться, — она вытащила из кармана жилетки вчетверо сложенный лист бумаги и прочла фамилию.

— О, да, да, — сказал Оливер, — мы знакомы с этим человеком, не очень приятный тип, — почему-то уже по-русски сказал англичанин, — несговорчивый и наглый вымогатель.

— Нам не привыкать, — сказала Катя, — со всякими приходится договариваться, тут уж ничего не поделаешь.

— О, да, да, — ответил англичанин, — журналистика — это журналистика, тут уж ничего не попишешь. Мы зависим от многих, и многие зависят от нас.

Женщине-англичанке разговор ее партнера с попутчицей не очень нравился, и она постоянно морщилась, глядя на красивую русскую женщину, понимая, что та сразу приглянулась ее режиссеру. Но сделать она ничего не могла, оставалось лишь выражать свое неудовольствие мимикой.

Шофер включил музыку, и движение автомобиля уже не казалось Кате таким тягостным.

— Минерель вотер, — сказал водитель, протягивая литровую бутылку с водой, причем он протянул ее прямо Ершовой. Та кивнула, взяла бутылку.

Англичанин подал пластиковые, запаянные в полиэтилен стаканчики. Катя отпила несколько глотков холодной воды и облегченно вздохнула. Вскоре даже жара и яркое солнце не казались ей назойливыми и неприятными.

Первую остановку пришлось сделать километрах в четырех от аэропорта. Микроавтобус остановили вооруженные люди, оружия на мужчинах оказалось столько, что им можно было вооружить целый взвод. На обочине дороги стояла машина, на дверцах которой был криво нарисован чеченский флаг. Один из мужчин с густой каштановой бородой и маленькими глазами, спрятанными под косматыми густыми бровями, попросил предъявить документы.

«Проверка, скорее всего, формальная, просто хотят показать, кто в Чечне хозяин, и надо признаться, показывают это убедительно», — подумала Катя.

— Аппаратура? — спросил мужчина-чеченец, на плечах которого была камуфляжная куртка без каких-либо знаков отличия.

— Да, да, аппаратура, — сказал англичанин-водитель.

А Оливер подтвердил.

— А это? — чеченец ткнул пальцем с коротким грязным ногтем в кофр Кати.

— Это фотоаппараты, это моя аппаратура.

— Открой, — сказал чеченец.

Кате пришлось открыть кофр. Чеченец даже не заглянул вовнутрь.

— Закрывай, — бросил он, затем махнул рукой, дескать, поезжайте, нечего стоять прямо на дороге.

Дверца микроавтобуса закрылась. Катя с удивлением посмотрела на водителя:

— Здесь всегда так?

— Всегда. Проверяют, проверяют… Здесь же война продолжается.

— Да-да, — сказала Катя, — война.

Когда автобус уже двинулся, Ершова взглянула сквозь стекло задней дверцы. Бородатый чеченец с косматыми черными бровями прижимал к уху трубку рации и, активно жестикулируя свободной рукой, что-то возбужденно говорил. Что он кричал в трубку. Катя, естественно, слышать не могла. Да если бы и услышала, то абсолютно ничего не поняла бы, чеченец говорил на своем языке.

Дорога делала поворот, и водителю пришлось сбросить скорость. Вооруженные люди возникли перед машиной абсолютно неожиданно. Один поднял руку, двое других, стоявших прямо на дороге, нацелили автоматы на лобовое стекло микроавтобуса. Водитель резко затормозил и невнятно пробурчал ругательство. Машина замерла, взвизгнув тормозами.

— Сюда, сюда! — чеченец показал ладонью, чтобы автобус съехал с дороги и остановился на обочине. — Служба безопасности, — заглянув в салон, назвался чеченец и криво усмехнулся. Ярко, как вспышка выстрела, сверкнула золотая коронка.

«Нас же только что проверяли, — подумала Ершова, — буквально три минуты назад».

И у этих мужчин оружия было хоть отбавляй.

— Выйдите из машины, — приказал чеченец, — все выйдите! — стволы автоматов смотрели прямо на журналистов.

— Пресса, пресса, журналисты, — говорил водитель-англичанин. — Англия, Англия, CNN!

— Понимаю, что не наши. Хорошо. Документы.

Документы мужчина почти не смотрел, он подержал их в руках несколько секунд, затем спрятал в нагрудный карман камуфляжной куртки и, взглянув на своих людей, утвердительно кивнул.

Этот кивок мгновенно все изменил, даже выражения лиц чеченцев сразу же стали другими — они стали деловыми, сосредоточенными. Бросив взгляды вправо и влево на дорогу, чеченцы быстро затолкали четверых людей из микроавтобуса в кунг темно-зеленого военного «Урала».

Оливер помог Кате подняться по железным ступенькам. В кунге было очень душно. Туда же, в кунг, забросили все вещи. Англичанин пытался протестовать и все время пробовал что-то объяснить вооруженным людям. Тем, наконец, надоело слушать малопонятную речь, и, резко развернувшись, прикладом автомата один из мужчин ударил Оливера в грудь. Тот отлетел, стукнувшись затылком о стену кунга, и медленно осел на деревянную скамью.

— Сиди и не рыпайся! Молчи! — сказал чеченец. — Объясни ему, — он грубо обратился к пожилому англичанину.

Бейсболка Оливера упала на грязный, заплеванный пол. Он, хрипя и тряся головой, согнулся, чтобы ее поднять, и в это время получил еще один удар тяжелым башмаком с рифленой подошвой. Удар пришелся в грудь, сильный и резкий, отбросил англичанина в сторону, и если бы не Катя, он оказался бы на полу.

Ершова поддержала Оливера, взвизгнула и громко закричала:

— Варвары! Вы что делаете?! Мы же журналисты, мы к вам по приглашению, а вы что делаете?

— Заткнись, а то застрелю! — услышала она в ответ абсолютно спокойный, беззлобный голос чеченца.

Следом прозвучал мерзкий щелчок передергиваемого затвора автомата. Щелчок показался Кате громким и страшным, похожим на хруст сломанной кости.

Фиона, закрыв ладонями лицо, жалобно, как собака, заскулила. Пожилой англичанин извлек из кармана еще один документ и пытался его показать чеченцам. Но те лишь ехидно улыбались и водили из стороны в сторону стволами автоматов.

Все вещи валялись на грязном полукунга. Затем машина взревела, затряслась и, как показалось Кате, понеслась с невероятной скоростью. От пола поднималась пыль, мерзкая и удушливая. В наглухо задраенном кунге стояла такая жара, что Ершовой показалось, будто она находится не в машине, а в духовке газовой плиты. «Душегубка форменная!» — подумала она, мгновенно закашлявшись.

.Глаза слезились не столько от пыли и запаха гари, сколько от обиды и беспомощности.

— Куда вы нас везете?

— Нэ спеши, скоро все узнаешь. Сиды, журналиста. — не правильно произнес русские слова чеченец с сильными волосатыми руками. — Сиды, сиды, а то нечаянно выстрелю. Красавица, — сказал он, обращаясь к двум своим напарникам.

Тот, который, судя по всему, был в этой группе самым главным, расположился в кабине.

Оливер, размазывая кровь, сочившуюся из рассеченной губы, вновь попытался что-то сказать, но ствол автомата уперся ему прямо в горло. И англичанин замер с напряженным, окаменевшим лицом. Машину подбрасывало, трясло, и англичанин понимал: во время этой тряски указательный палец чеченца, лежащий на спусковом крючке, может дрогнуть, дернуться, и тогда пуля разнесет голову.

:

Минут через сорок машина остановилась, причем, так резко и неожиданно, что и чеченцы с автоматами, все трое, и журналисты со своим водителем чуть не оказались на грязном пыльном полу. По двери кунга застучали. Чеченец бросился к ней, повернул ручку.

— Выходыте, — прозвучала команда.

Все журналисты и вооруженные чеченцы вышли из автомобиля. На проселочной дороге, под большим деревом, в тени стояли два автомобиля; грузовой микроавтобус, грязный, пятнистый, и «Жигули» с тонированными стеклами.

— Мужчины направо, женщины налево, — криво улыбаясь, приказал командир бандитов. А в том, что это бандит, Ершова уже не сомневалась.

Вместе с Фионой она направились в кювет.

— Только недалеко! — услышали они глумливый голос чеченского командира у себя за спиной. — Пойди за ними, постой, посмотри.

— Хорошо.

Фиона медленно брела, прижимая руки к животу.

— Тебе плохо? — спросила Катя.

Та вместо ответа лишь кивнула. По ее бледному заплаканному лицу, на котором судорожно дергались губы, и так было все понятно. Оливер с водителем двинулись вправо.

Один из чеченцев, поигрывая коротким автоматом, двинулся за ними следом, легко перепрыгивая через рытвины на дороге.

— У меня есть телефон, — сказал водитель, — я попробую связаться с миссией, сказать, что нас украли.

— Хорошо, — шепотом произнес Оливер.

— Молчать! — крикнул чеченец.

Когда англичане добрались до кустов, чеченец крикнул:

— Стойте здесь!

Сам он отвернулся, расстегнул брюки. Автомат висел на груди. Зажурчала струя, ударяясь о камень.

Водитель-англичанин вытащил из кармана трубку с телефоном, отвернулся и, быстро набрав номер, присел за куст. Он лишь успел сказать сдавленным шепотом, почти беззвучно: «Алло, алло, это я!» Громыхнула короткая очередь, и сотовый телефон из слабеющих пальцев англичанина заскользил по рубашке, оставляя за собой густой кровавый след.

Чеченец в ярости и негодовании изо всей силы ударил ногой по телефонной трубке. Пластмассовый корпус, изящный и легкий, захрустел, крошась под каблуком. Послышалась длинная нецензурная тирада. Оливер бросился к своему водителю, но чеченец ударил его ногой так сильно, что Оливер перевернулся в воздухе и, теряя сознание, рухнул на камни.

Фиона и Катя вскочили, прижались друг к другу. Фиона зарыдала:

— Нет! Нет! — закричала она. — Нет! Нет, не стреляйте! — она думала, она была уверена, что этой автоматной очередью убили ее друга.

Чеченец подошел, приложил пальцы к сонной артерии уже мертвого водителя и осклабился, а затем захохотал, продолжая извергать грязные ругательства. Женщин выгнали из кустов и, подталкивая прикладами автоматов, заставили забраться в микроавтобус.

Англичанина же затолкали в «Жигули». Что произошло с убитым водителем, ни Оливер, ни Фиона, ни Ершова не знали. Один из чеченцев, водитель КамАЗа с кунгом, остался на месте, а два автомобиля, микроавтобус и «Жигули», взревев моторами, выехали из тени дерева, в которой стояли, и помчались по проселку, поднимая клубы пыли."

— Куда нас везут? — спросила Фиона, испуганно моргая светлыми ресницами.

Катя пожала плечами:

— Нас, скорее всего, украли.

— Зачем украли?

— Украли, чтобы получить деньги, — грустно пояснила Ершова.

Ее до гадка была недалека от истины. Действительно, журналистов захватили люди одного из полевых командиров для того, чтобы получить за них деньги.

Этот бизнес — торговля людьми — является самым прибыльным занятием в изувеченной войной Чечне. Воруют специалистов, милиционеров, спецназовцев, солдат — всех, за кого потом можно получить деньги. За каждую голову, за каждую живую душу требуют деньги либо с родственников, если таковые есть, либо с властей. Естественно, подобное занятие очень опасно, но чем еще заниматься вооруженным до зубов людям, которые за годы войны полностью разучились работать? Похитить человека — самое простое дело, к тому же приносит немалую прибыль.

За англичан, как считал полевой командир Хасан, чьи люди и похитили журналистов, деньги можно сорвать немалые. Похищение русской журналистки в планы бандитов не входило. Но если уж рыба попала в сеть, то не выпускать же ее! Да и свидетели, разгуливающие на свободе, чеченцам были ни к чему. А журналистка, как понимали бандиты, только выпусти ее, все расскажет. Похищение, причем, удачное, требовало скрытности, и до поры до времени о нем лучше молчать. Надо все взвесить, прикинуть, и в зависимости от шума, который поднимется, когда станет известно, что журналисты исчезли, можно решить, какую сумму требовать за похищенных людей.

Убийство водителя в планы чеченцев тоже не входило.

Но англичанин, по убеждению бандитов, в своей смерти был виноват сам. Не надо было ему тайком звонить, не стоило хвататься за телефон. Ведь к похищенным отнеслись нормально, даже позволили справить свою нужду. А он, этакий хитрец, принялся названивать, вот и получил две пули в грудь, одну — в голову. Так что сам виноват.

Чеченцы в микроавтобусе зло переговаривались друг с другом, обсуждая происшедшее. Ни англичанка, ни Катя Ершова из разговора ничего не понимали. Голоса звучали гортанно.

«Куда же нас везут? — думала Катя. — Как же запомнить дорогу? Хотя, черт его знает, пригодится мне эта информация или нет?»

Она пыталась следить за пейзажами. Дорога виляла, петляла, поднимаясь в горы. Проезжали какие-то селения, причем проезжали быстро.

На развилке в горах две машины остановились. Два чеченца выбрались из «Жигулей», один — из микроавтобуса. Втроем, стоя на обочине, они принялись, активно жестикулируя, что-то обсуждать. Затем в руках одного из бандитов появилась рация с коротким отростком антенны, и он, продолжая так же активно жестикулировать левой рукой, принялся кричать в микрофон.

Когда разговор закончился, чеченец, осклабившись и вновь сверкнув золотым зубом, указал на ту дорогу, которая уходила влево. Женщин связали, на головы надели холщовые мешки.

Связали и Оливера, втолкнули в машину, на заднее сиденье. У него на голове тоже оказался грязный, отдающий овечьей мочой полотняный мешок.

Машины, посигналив друг другу, разъехались каждая по своей дороге. Однако ни Катя, ни Фиона этого уже не видели.

Через час, может быть чуть больше, автобус остановился, послышалось ржание лошади. Женщин вывели из машины, сняли с голов мешки. Руки не развязывали и указали автоматами, куда надо идти. Впереди двигался чеченец в солнцезащитных очках. Он шел довольно быстро, и Катя с Фионой, еле успевали за ним, спотыкаясь о камни и корни деревьев. Замыкал шествие еще один чеченец. Он сидел на лошади с рацией в руке и двигался за этой странной группой. Когда Катя оглядывалась, пытаясь запомнить дорогу, чеченец, сидящий верхом на лошади, снисходительно ухмылялся:

— Иды, иды, дэвушка. Красивый дэвушка, иды скорей, а то застрелю, — то ли шутя, то ли всерьез выкрикивав чеченец.

Солнце пекло нестерпимо, пот заливал глаза. Связанными руками вытирать лицо было трудно. Ноги от ходьбы по узкой тропе начали гудеть, колени — подгибаться, и Катя боялась, что оступится, покатится вниз по острым серым камням и наверняка расшибется насмерть. Вероятно, о том же думала англичанка. У той слезы из глаз текли и текли, не переставая, спина вздрагивала.

— Успокойся, — подбирая английские слова, и переводя дыхание, говорила Ершова, пытаясь поддержать перепуганную женщину. — С нами ничего не сделают, они нас украли, чтобы заработать.

— Умная? — послышался голос чеченца. — По-английски говоришь? Умная очень? Зачем сюда приезжала, сидела бы дома, кушала, гуляла. Так нет, не сидится!

Копыта лошади звонко цокали подковами по камням, иногда бряцало оружие.

— Отдохнуть надо, — немного осмелев, тихо сказала Катя.

— Иды, иды, отдохнешь там, — и чеченец многозначительно указал ладонью на горы.

Через полчаса и чеченцы, и пленницы добрели до двух строений, стоящих в тени высокой скалы, поросшей кустарником. Строения были жилыми.

Блеяли овцы, лошадь под чеченцем радостно заржала, почувствовав, что скоро сможет отдохнуть. Да и чеченцы-конвоиры повеселели. Они проголодались, а здесь можно было поесть. В городе они чувствовали себя чужими, а здесь, в горах, находились в безопасности, их тут накормят, они смогут отдохнуть, а уж потом займутся делом.

Возле дома появились две женщины и мужчина с седой бородой, в чеченской каракулевой шапке, с автоматом в руках. Чеченцы-бандиты поприветствовали мужчину почтительно и вежливо. О чем-то недолго говорили, мужчина с автоматом в руках согласно кивал, на пленниц даже не глядел, словно это были не люди, а так, две вязанки хвороста. Затем кивнул на то строение, которое находилось поближе к скале.

— Пошли, — пробурчал чеченец.

— Куда вы нас ведете?

— Тебе дело? — сказал мужчина, поглядывая на Катю вожделенным взглядом. — Иды, иды, скоро все узнаешь. И вопросы не задавай, будешь спрашивать — буду бить.

Один вопрос — один удар, — мужчина поднял плеть, лежащую у крыльца, дважды хлопнул ею себя по ноге. — Вот так буду бить, — а затем звонко, со свистом рассекая воздух, щелкнул плетью. — Все понятно? — спросил он.

Катя лишь скрежетнула зубами. Фиона зарыдала, ее плечи затряслись.

— Не скули, — сказал чеченец.

Он открыл низкую деревянную дверь, сколоченную из толстых серых досок.

— Туда иди!

Катя замешкалась, чеченцу пришлось толкнуть ее к ступенькам, ведущим в темное сырое помещение.

— Иды, иды. Не бойся, там только мышь живет и все, больше никого.

— Руки бы развязали!

— Руки тебе развязать? Я тебе развяжу! — и вновь плеть, со свистом разрубив воздух, просвистела над головой.

Катя сжалась и сделала шаг к ступенькам.

— Быстро! — рявкнул чеченец, взмахнув плетью. Катя поняла: сейчас удар обрушится на ее плечи, поэтому безропотно пошла вниз, в темное сырое помещение с низким потолком, на котором поблескивали капли влаги.

В полуподвале пахло сырыми сгнившими овощами.

Сразу Катя ничего не увидела, слишком темно было. Лишь через полминуты она смогла разглядеть маленькое зарешеченное окошко прямо напротив двери. Какие-то огромные бочки, глиняные чаны заполняли этот полуподвал, свободное место оставалось лишь в середине.

Катя зябко поежилась. Фиона продолжала плакать, чеченец, подгоняя ее, щелкнул кнутом, и она, чуть не упав, спустилась в полуподвал, покорно исполнив его приказ.

Толстая деревянная дверь с двумя ярко горящими щелями со скрипом захлопнулась. Чеченец взял небольшое бревно и упер один его конец в дверь, а второй — в крутую ступеньку. Пару раз дернул, проверяя, крепко ли заперта тюрьма. Затем удовлетворенно хмыкнул, поправил автомат, закинув его за спину, и неторопливо, вразвалочку пошел к дому.

— Успокойся, — подойдя к Фионе, ласково сказала Катя.

— Я немного говорю по-русски, — произнесла Фиона, уткнувшись в плечо Кати мокрым от пота и слез лицом.

— Здесь холодно, — сказала Ершова. — Ты говоришь по-русски?

— Да, немного, мало-мало.

— Понятно. Уже легче. А я говорю по-английски. Но что толку в наших знаниях?

Глава 7

Федор Павлович Петров и Сергей Сергеевич Короедов, возможно и не встретились бы сегодня, если бы не дурацкий инцидент в порту. Ни Короедов, ни Петров не могли рассчитывать на столь бурную реакцию Малютина. Они были уверены, даже убеждены, что взрыв машины и гибель шофера заставят Малютина остановиться, задуматься хотя бы на несколько дней. И именно этих дней им будет достаточно, чтобы остановить «левые» потоки товара в порту, переключив их на другие склады.

А потом пусть копаются, отыскать концы будет чрезвычайно сложно. Расчет прост и надежен. Малютин останется с пустыми руками, подорвет к себе доверие, и тогда в Москве начнут прислушиваться уже не к Малютину, а к губернатору, который скажет в сенате простые и ясные вещи: «Порт парализован, поступлений в казну — ноль, зарплату бюджетникам платить нечем. Вы что, хотите, чтобы они вышли, сели на рельсы не в каком-нибудь Кемерово, а в Питере, в северной столице? Хотите получить интересную картинку на экранах телевизоров? Так вы ее получите, если не уберете Малютина».

— Ну и гад! — пожав руку Короедова, сказал Федор Павлович Петров. — Такого я от него и Барышева не ожидал.

— А я, по-твоему, ожидал? Ты как-то говорил, Федор Павлович, что Малютин немного не в себе, с пулей в голове, так вот теперь я тебе верю. Теперь я понимаю, что денег он у нас не возьмет и мешать нам не перестанет.

— Послушай, он заварил такую кашу, что его пребывание в Санкт-Петербурге — вопрос времени. Власть сама уберет своего ставленника, и тогда мы опять заживем спокойно.

— Не думаю, — сказал Короедов. — Он уже, как бульдог, вцепился мертвой хваткой, и пока его не пристрелишь, челюсти не разожмет. Еще, чего доброго, баллотироваться надумает.

— Так что ты предлагаешь?

Тонкие губы Короедова задрожали, а Петров, перекинув жвачку из одного угла рта в другой и тяжело засопев, сел в кресло и буквально выплюнул из себя слова:

— Собаке — собачья смерть. Я же тебе говорил, лучше не пожалеть денег один раз. Хорошо заплатим, но жить будем спокойно.

— Чиновников такого ранга отстреливают не часто, — сказал Короедов, затем снял очки и принялся протирать стекла. — Ты представляешь, какая бригада сюда приедет?

И Генпрокуратура, и ФСБ, и ФСК, и МВД — туг наверняка соберутся все!

— Ну и что ты думаешь, они в состоянии найти заказчиков убийства?

— Надеюсь, что нет. Зато нервы попортят. И денег вырвут столько…

— Что деньги? За чем тебе деньги, Сергей, в тюрьме?

Там они не нужны, деньги нужны здесь. Поэтому его надо кончать. Ты же знаешь, бешеных псов не лечат, это бесполезно, их стреляют, пока они еще не покусали здоровых.

— — А как все было хорошо! — скривился Короедов, аккуратно водружая очки на свою лысую голову. — Так все было хорошо! Жили — не тужили. Тому дал портфель, тому денег на счет перекинул, кому-то толстый конверт вручил, кому-то — тонкий, кому-то машину подарил, кому-то кольцо с бриллиантом… И все тихо. А тут завелся один.

И чего ему надо? Правду ищет, что ли? Так ее нет, правда — вот она, — и Короедов похлопал по внутреннему карману пиджака, где лежали кредитки разных банков, — а все остальное — чушь!

— Тебе не кажется, Федор Павлович, что ты сам от этого Малютина вируса бешенства набрался? Он с цепи сорвался. Как бешеный на всех бросается, и мы начинаем под его дудку плясать.

— Э, нет! — Петров выбрался из кресла, одернул брюки, прошелся по гостиной, остановился у камина, глядя на потрескивающие поленья.

Огонь камина озарял одутловатое лицо и массивную фигуру. Выглядел Петров монументально, как швейцар в дорогом отеле, не хватало разве что мундира с орденскими планками и золотыми пуговицами.

— Я вот все думаю, а если ему предложить миллион?

Представляешь, миллион наличными? Ну, потеряем мы с тобой один «лимон», ведь он для нас не последний. Зато, .представляешь, он окажется на крючке. Для всех он останется непримиримым борцом, а для нас станет рабом и будет выполнять каждую просьбу исправно и расторопно, с чувством и толком.

— Жалостливый ты, Федор Павлович, стал. Мне тоже убивать никого не хочется, но денег, как ты сам понимаешь, он уже не возьмет.

— А если все же попробовать?

— Через кого?

— Что если через его полковника, как его там, Барышев, что ли?

— Да-да, Барышев, — сказал Петров. — Этот бы взял, деньги-то огромные — миллион наличными! Это тебе не шуточки, каждую бумажку потрогать можно, помусолить, палец заболит считать. Как ты думаешь, Сергей Сергеевич?

— Думаю, нет. Мы же пробовали найти у него больное место. С бабами он не водится, компромата на этого урода у нас нет.

— А я тебе сколько говорил, — вспыхнул Короедов, — на всех надо иметь компромат. Лучше не жалеть денег на проституток, на бани, на рестораны, на аппаратуру, зато потом спокойно будешь спать. Была бы у нас сейчас пленочка, на которой Малютин с проститутками в бане трахается, мы бы ее аккуратно в эфир выдали, в газеты разослали. А для начала бы ему послали, его жене, его начальству.

— Тогда пошел бы другой разговор. Размечтался! — хрюкнул Петров. — Это тебя или меня можно снять с проститутками, если сильно захотеть и много-много заплатить, а он, как евнух, чист и невинен.

— Не бывает таких, не бывает! — Короедов тоже вскочил и, как волчок, завертелся по огромной гостиной, распространяя вокруг себя запах дорогого одеколона. — Говорил же, собирать компромат на всех. С Москвой надо было бы связаться, может, у них что-нибудь на него имеется?

— Связывался. Нет, — рявкнул в ответ Петров. — Огромные деньги обещал, но нельзя купить то, чего нет в природе.

— Отменный семьянин, ты хочешь сказать? — взвизгнул Короедов.

— Отменный, — ответил Петров, — и истовый борец за справедливость.

— Ну, прямо архангел Гавриил, а не чиновник, направленный администрацией президента курировать область!

— Я же тебе сказал, он псих, бешеный пес, не поддающийся лечению.

— Мы его вылечим.

— Или он вылечит нас. Тут дело такое.., кто кого — либо мы, либо он.

— Лучше мы, — дрогнувшим голосом произнес Петров, и все его тело содрогнулось, как от удара током.

— Сейчас инициатива в наших руках, но ты знаешь, — сказал Короедов, — мышь, если ее загнать в угол, страшнее льва, она может вцепиться в горло.

— Знаю, — ответил Петров, — но он не успеет даже подпрыгнуть, как ему в затылок девять граммов свинца всадят.

— Хорошо, займись. Денег не жалей, я согласен внести такую же долю, как и ты. Лучше потеряем здесь, зато потом наверстаем. Сколько мы потеряли на сегодняшний день из оборота?

— Миллионов шесть, если считать с перспективой.

Неделю или две порт будет парализован. Пойдут только легальные грузы. Так что, к сожалению, выскакивает цифра солидная.

— Вот видишь, — завелся Короедов и заговорил возбужденно, — два из них мы отдадим, но четыре же наши с тобой!

— Остались бы, — заметил Петров. — Только все это надо сделать аккуратно, и того, кто грохнет, надо убрать сразу же, потому что такой свидетель нам ни к чему.

— А вот я думаю, Сергей Сергеевич, лучше к услугам заезжих спецов не прибегать, лучше послать своих. Так спокойнее и, — Петров задумался, а затем хмыкнул, — дешевле.

— Может, не стоит за дешевизной гнаться? Может, наймем профи?

— Нет, не надо, наши люди справятся не хуже.

— Ну что, на этом и порешили? А звонить ему больше не станем?

— Не надо. Позвонили один раз, машину сожгли и хватит.

Если он не одумается и завтра-послезавтра будет продолжать дергаться, то через пару недель его следует убрать и сделать так, чтобы все про инцидент в порту забыли.

— А ты займись журналистами, телевизионщиками, — сказал Петров, обращаясь к Короедову. — Запусти туда каких-нибудь сплетен про Малютина, чтобы потом все говорили, будто за это с ним и рассчитались.

— Ну что, может, выпьем Сергей Сергеевич? Время позднее, как-никак второй час ночи.

— Можно и выпить. Только у меня такое чувство, что сто граммов осилю и закосею вконец.

— У меня, думаешь, по-другому? Когда нервы горят, то или совсем не пьянею, или же с первой рюмки.

Петров с Короедовым пили не закусывая — так, как давно уже не делали. О Малютине больше не вспоминали, словно тот умер. После первых двух порций виски, когда немного отпустило и щеки порозовели, Короедов звучно забарабанил ногтями по мраморной столешнице.

— Чего стучишь, словно войти просишься?

— До меня слухи дошли.., хочу у тебя спросить.., с глазу на глаз. Правда ли?

Петров хмыкнул и пожал плечами, будто не понимал, о чем идет речь, хотя на самом деле тут же догадался, куда гнет приятель:

— Что такое?

— Поговаривают, что ты много денег из оборота дернул.

— Так поговаривают или дернул? — нервно рассмеялся Петров.

— Я и спрашиваю.

— Разве это много — два лимона?

Короедов криво усмехнулся:

— А почему мне не сказал?

— Знал, что ты сам узнаешь, — и мужчины рассмеялись.

Но рассмеялись невесело, словно между ними пробежала черная кошка.

— Я на общие деньги не претендую. Те деньги мои, они с портом не связаны, я их из своей доли взял.

— Я и не говорю, что ты не имел права этого делать, но все-таки — это симптом по-научному. Значит, очко играет, раз деньги прячешь.

— Да, Федор Павлович, и у тебя играет, раз моей бухгалтерией интересоваться начал.

— Конечно играет! Тут мы с тобой солидарны. И у меня странная мысль появилась: чем больше на нас наезжают, тем ближе и роднее мы с тобою, брат, становимся.

— Может, оно и к лучшему, а то мне уже показалось, что скоро наше дело развалится и кто-то в нем захочет стать первым.

— Общий враг объединяет.

— Так ты хочешь сказать, мы на него еще и молиться должны?

— Молиться не обязательно, но вот памятник ему нужно поставить. За это и выпьем — за памятник на могиле Малютина.

Петров радостно потер руки и ощутил при этом, какими сухими стали его ладони, сухими и горячими. Он разлил остатки виски, расплескивая его через края рюмок. Никогда еще спиртное не казалось ему таким желанным и притягательным. Хотелось напиться в дым, чтобы забыть обо всем, чтобы тепло и вялость растеклись по всему телу, чтобы казалось, будто лежишь под ярким южным солнцем на раскаленном песке, а у ног плещется море. Можно подняться, окунуться в прохладную воду, но ты сознательно оттягиваешь этот вожделенный момент. Мужчины блаженствовали, предвкушая скорую месть. Монотонно бубнило радио.

Диктор спокойным голосом сообщил, что в Чечне боевиками похищена группа английских кинодокументалистов — Они думаю г, в нашей реальности можно существовать нормальным людям, — ухмыльнулся Короедов.

— Наших журналистов реже похищают, потому как знают, что взять с них нечего — бедны, словно крысы.

— Вот уж воистину, что русскому здорово, то немцу смерть, — напомнил свою любимую пословицу Короедов.

Глава 8

Прижавшись друг к другу плечами, женщины устроились под окошком, которое смотрело на серую, поросшую мхом скалу. Между скалой и дорожкой был узкий проход, метра полтора, не более, но человек и лошадь могли пройти.

— Что они собираются с нами делать? — спросила Фиона.

— Думаю, будут продавать.

— Зачем они убили Давида? — путая русские и английские слова, спросила англичанка.

— Его звали Дэвид?

— Да, Дэвид. Дэвид Смит.

«А я и знала, — подумала Катя, — он же не представился».

— Как ты думаешь, где сейчас Оливер?

— Не знаю, — сказала Катя, — куда-нибудь повыше в горы завезли.

«Может быть, ему еще хуже, чем нам», — она это только подумала, но расстраивать Фиону не стала, поэтому мысль осталась невысказанной.

Через час, а может быть, больше, дверь скрипнула.

Появилась женщина и прямо возле двери на землю поставила помятую алюминиевую кастрюлю, на крышке которой лежал кусок лепешки, затем пальцем показала на свой рот. Вся эта короткая сцена прошла, как в немом кино, чеченка не произнесла ни звука, а ее лицо осталось непроницаемым, словно было выточено из грубого камня.

— Погодите, погодите! — торопливо вскакивая со своего места, обратилась к ней Катя.

Чеченка испуганно шарахнулась, а огромный косматый пес зло зарычал и поскреб когтями по земле, ощетинился, пасть оскалилась, сверкнули огромные желтые клыки, глаза его налились кровью. Чеченка отпрянула от двери и мгновенно ее закрыла. Катя даже зажмурилась, так быстро все произошло.

— Сколько они нас будут держать взаперти? — спросила со страхом Фиона.

— Не знаю… Может, день, может, неделю, а может, месяц, пока за нас не заплатят деньги.

— Кто?

Катя передернула плечами и, подняв перед собой связанные руки, ладонью погладила Фиону по плечу. Через час появился один из похитителей и большим кинжалом разрезал женщинам веревки на руках.

— Надо есть, — сказал он и прикоснулся ногой к алюминиевой кастрюле, стоявшей на земле. — Надо есть, а то умирать быстро.

— Почему умирать?

— Надо есть. Не разговаривай, женщина, — сказал чеченец, оглядывая Катю с ног до головы так, как оглядывают лошадь или автомобиль, которые нравятся, но пока еще не по карману.

Когда деревянная дверь опять со скрипом закрылась и в нее стукнуло бревно. Катя взяла в руки кастрюлю, в которой что-то плескалось, и аккуратно понесла к окошку — к тому тусклому квадрату света, что лежал на глиняном полу.

— Иди сюда, — Катя позвала Фиону.

Та покачала головой, и по движению плеч Ершова догадалась, что англичанка снова плачет.

— Надо поесть, — сказала Катя.

— Не могу.

— Надо поесть, — повторила Ершова и разломила лепешку надвое. — Возьми.

В алюминиевой кастрюле плескалось некое варево, похожее на овощной суп.

— Как есть без ложки?

Ершова поставила кастрюлю, села на доску рядом с Фионой и откусила кусок лепешки. Англичанка продолжала плакать. Ее плач начал Катю раздражать. Она понимала, что нельзя терять присутствия духа ни при каких обстоятельствах. Как бы все плохо ни складывалось, надо надеяться на лучшее. Правда, если англичанка могла рассчитывать на то, что ее выкупят, то Ершовой рассчитывать на подобный исход дела не приходилось. "Кто станет меня выкупать?

Каким образом можно совершить сделку? — все это не укладывалось в голове. — Кому они станут звонить?" Ведь бандиты даже не узнали, кто она и зачем появилась в Чечне.

Катя съела половину своей лепешки, оставшуюся часть положила на крышку кастрюли. Обхватила голову руками, закрыла глаза. В полуподвале было сыро и холодно, хотя на улице стояла жара. «Может, пойди к двери, там теплее?»

Вдруг раздался истошный вопль. Фиона вскочила, чуть не ударившись головой о потолок, вспрыгнула на доски и, продолжая визжать, показала на кастрюлю. Огромная крыса с длинным чешуйчатым хвостом подбежала, схватила кусок лепешки и, держа его в зубах, бросилась в темный угол — туда, где стояли бочки.

Катя тоже вскрикнула, слишком уж угрожающей выглядела крыса.

— ч — Не кричи ты! — схватив за плечи и сильно тряхнув англичанку, выкрикнула Катя. — Успокойся, это всего лишь крыса! Понимаешь, крыса, — как сказать слово «крыса» по-английски, она не знала.

— Крыса? — повторила Фиона.

— Да-да, крыса.

— Крыса.., крыса, — бормотала англичанка и беззвучно плакала.

Спуститься на пол она все еще не решалась. И возможно, если бы Катя не стащила ее силой, она так и продолжала бы стоять на досках.

Снаружи послышались мужские голоса. Дверь широко распахнулась.

— Чего кричать? — спросил чеченец.

— Здесь крысы, — сказала Катя.

— А ты на что рассчитывала, что здесь курорт? Крысы, конечно, крысы, — чеченец захлопнул дверь, гогоча и объясняя своим напарникам, из-за чего вопили в подвале женщины. Чеченцы заржали, как кони.

«Сволочь, лепешку стащила!» — безо всякой злобы подумала о голодной крысе Катя.

— Сядь, не бойся, она тебя не съест.

Англичанка понемногу успокоилась.

— Ты что, крыс никогда не видела? Говорят, в Лондоне их видимо-невидимо.

— Нет, никогда. Только по телевизору видела, а живьем — никогда.

— У тебя еще будет возможность познакомиться с этими милыми существами.

Возле бочек что-то зашуршало. Фиона вздрогнула.

— Да сиди ты! — держа англичанку за руку, сказала Катя.

Лишь вечером, когда на улице стемнело, Ершову вывели на допрос, который проходил тут же, во дворе.

— Кому звонить?

Катя тряхнула головой и сказала:

— Не знаю. Денег у меня нет.

— Как это нет? А у твоих родственников?

— У них тоже денег нет.

— Квартира у тебя есть?

— Квартира есть.

— Скажи им, пусть продадут, — чеченцы сидели на толстом бревне. Катя стояла. — Ты скажешь им, чтобы продали квартиру? — подсказал тот, которого называли Айдамиром.

— Как я им скажу?

— По телефону. Номер знаешь?

— Знаю, — ответила Катя.

— Ну, вот и хорошо.

— А что вы с нами собираетесь делать?

Айдамир пожал плечами, посмотрел на второго бандита. Тот осклабился, сверкнул золотым зубом:

— Вас сюда никто не звал, сами приехали. Правильно я говорю?

— Да, правильно.

— Вот видишь! — Айдамир лениво поднялся с бревна и указал на подвал. — Иды, иды. И скажи своей дуре, чтобы она молчала. Ее вопрос пока решается плохо.

— Вы бы нам ложки дали.

— Рукой будешь есть, — сказал чеченец, как-то странно хмыкнув.

Опять холодный подвал, опять шорохи по углам и временами странные вспышки в кромешной тьме.

Это сверкали глаза крыс, ненасытных и наглых. В темноте они ходили совсем близко, почти касались ног, и обе женщины так и не смогли сомкнуть глаз. Они сидели, прижавшись друг к другу. Катя держала в руках обломок доски и иногда ударяла ею по земле. В ответ слышался странный писк, жуткий и пугающий. Фиона была совсем потерянная, она все время дрожала. И чтобы хоть как-то отвлечь коллегу от страшных мыслей. Катя попыталась ее разговорить:

— Ты откуда приехала? Где родилась?

Англичанка начала тихо рассказывать о себе. О том, что она училась в университете в небольшом городке, что их в семье три сестры. Отец ее большой человек, офицер королевских военно-морских сил: то ли капитан, то ли адмирал. Катя слабо разбиралась в военных званиях, поэтому так и не смогла уразуметь, кто же их отец.

О себе Фиона рассказала следующее. После университета один из ее друзей предложил поработать на телевидении. Она согласилась, поскольку опека родителей ей стала в тягость. Она во многих местах бывала, но такого ужаса, как в Чечне, переживать прежде ей не приходилось. Везде к журналистам относились с уважением и уж если не помогали в работе, то во всяком случае не мешали.

— Совсем дикие люди, страшные люди, — говорила Фиона, глядя на окно, за которым было чуть светлее, чем в подвале.

— Ты замужем?

— Нет. У меня был друг, но мы с ним расстались.

Также Катя узнала, что Фионе очень нравится Оливер, что она с ним работает уже одиннадцать месяцев, вместе они делали репортажи из Боснии, когда там велись боевые действия.

— Оливер мне очень нравится, он хороший, — говорила англичанка, — но немного странный. Он слишком сильно любит работу, на что-то большее у него просто-напросто не остается ни времени, ни сил.

— Мне это знакомо, — сказала Катя. — У меня тоже бывали такие друзья, такие приятели.

— Ты зачем сюда приехала?

— Я фотограф, мне предложили сделать репортаж из Чечни, я согласилась. Вот и оказалась здесь.

— Если бы ты не поехала с нами, то, наверное, сейчас…

— Да, — вздохнула Катя, — так уж получилось: сэкономила полчаса, а потеряла, возможно, жизнь.

— Где же сейчас Оливер? — задала риторический вопрос Фиона.

— Наверное, тоже сидит где-нибудь в подвале или в какой-нибудь яме. Наверное, его заставляют звонить по телефону…

— Нас выкупят?

— Конечно, — не слишком уверенно сказала Катя, — А что, может и по-другому случиться? Или ты думаешь, нет?

— Выкупят, выкупят.

— Ты красивая, — сказала Фиона, поглаживая Катину руку. — ты очень красивая женщина.

— А что толку? — засмеялась Ершова. — Здесь ценят не красоту, а деньги. А это разные вещи.

— Деньги.., деньги, — произнесла англичанка, прислушиваясь к писку крыс. — Ненавижу! Ненавижу себя и их!

Фиона подала сигарету Кате. Все это она проделала в темноте, и Катя вздрогнула, когда шероховатый фильтр прикоснулся к ее руке.

— Кури, я-то могу долго обходиться без сигарет, — сказала англичанка. — Думала, что когда курю, больше нравлюсь Оливеру.

Щелкнула зажигалка, на мгновение выхватив из темноты испуганные женские лица.

Когда наступил рассвет, они сидели, опустив головы, прижавшись плечами друг к другу. Катя смотрела на решетку, за которой медленно набирал силу рассвет. На решетках поблескивали капли росы, прозрачные, чистые, похожие на слезы. Фиона дремала. Иногда она вздрагивала и быстро, скороговоркой произносила английские слова.

* * *

Утром чеченская женщина притащила в полуподвал ворох соломы и две большие тряпки. Поэтому ночью пленницы уже не сидели, а лежали, соорудив нехитрое ложе из досок прямо под маленьким окошком. Все тело чесалось и зудело, Кате хотелось содрать с себя одежду и тщательно вымыться. Но это были невыполнимые мечты.

На рассвете они проснулись. Вскочили от грохота выстрелов, ржания лошадей, блеяния овец и истошных воплей. Казалось, стреляют не только во дворе и в доме, но и у них над головой, в сарае. Вспыхнуло пламя. Фиона хотела подбежать к двери, прижаться лицом к шершавым доскам и посмотреть, что там делается.

— Стой — одернула подругу по несчастью Катя. — Не подходи к двери!

И ее предупреждение было сделано вовремя. Во дворе затрещал автомат и две пули вошли в дверные доски прямо на уровне головы, в то место, к которому Фиона прижималась лицом, чтобы получше рассмотреть, что творится во дворе.

— Стучим! — Катя схватила обломок доски и принялась что было силы колотить в оконную решетку.

Скорее всего, этот стук услышали, как и крики: «Спасите! На помощь!» Катя понимала, что если загорелся большой дом, то вспыхнет и сарай. И они с Фионой сгорят в полуподвале заживо, зажарятся, как две курицы в духовке. Но думать о том, что может случиться, не хотелось ни Фионе, ни Кате, поэтому они кричали, звали на помощь.

И минуть через семь с грохотом упало бревно, подпиравшее дверь.

— Кто там? — раздался мужской голос.

— Мы, мы здесь! — закричала Катя. — Мы, заложницы! Пленные!

Мужчина с автоматом понял, что в подвале женщины.

— Выходите скорее! Сгорите!

Катя и Фиона выбрались из подвала. Дом полыхал вовсю, прямо возле него, в том месте, где обычно привязывали лошадей, лежали три трупа. Человек пять сновали по двору, все мужчины были до зубов вооружены. Они перебрасывались короткими фразами. К дереву был привязан старый чеченец — хозяин этого дома. Айдамир и еще двое — те, которые привезли сюда Катю и Фиону, лежали убитые прямо среди двора.

— Стойте здесь! — рявкнул чеченец, перепачканный сажей и оттого еще более страшный. Его белые зубы сверкнули.

Катя и Фиона дрожали.

— Кто из вас англичанка? — спросил немолодой чеченец с автоматом в руках.

— Она, она, — указав на Фиону, попыталась улыбнуться Катя.

— Она англичанка? Это карашо. Идите туда. Эй, Хасан, возьми их!

Появился Хасан в камуфляжной куртке, надетой на голое тело. Вернее, это была даже не куртка, а жилет с многочисленными карманами, из которых торчали рожки для автомата.

— Сюда, сюда! — чеченец отвел от дома Фиону.

На время о Ершовой, казалось, забыли. Старик, привязанный к дереву, зашептал:

— Девушка…

Катя боялась пошевелиться, но потом решила, что эти слова, возможно, для старика последние и даже бандит имеет право на сочувствие. Она приблизилась к хозяину дома.

— Это братья Багировы, они всех убивают. Если за вас не заплатят — убьют. Мы бы выпустили. Багировы.., запомни… Их одиннадцать братьев. Скажи кому-нибудь…

Наши их найдут, убьют.

— Кончай его, — услышала Катя голос того чеченца, который вызволил их из подвала.

Второй чеченец подошел, передернул затвор автомата и выпустил короткую очередь в привязанного к дереву старика. Голова того поникла, и он медленно съехал, осел вниз, бормоча невнятные проклятия в адрес своих убийц.

— Еще жив! — произнес чеченец и, подойдя ближе. дважды выстрелил прямо в голову старику.

Что к чему ни Катя, ни Фиона не понимали. Откуда взялись эти вооруженные люди, зачем они подожгли дом и сарай?

— Кто они такие? — тихо спросила Фиона, посмотрев в сторону вооруженных чеченцев, в сторону Хасана.

— Не знаю, старик сказал перед смертью, что они братья Багировы, — тряхнула головой Катя, — они все здесь одинаковые, все бандиты.

— Пошли! Пошли!

Их вели по узкой тропе, по той самой, по которой они двое суток назад поднялись в горы. А за их спиной слышались выстрелы, и, как понимала Катя, каждый выстрел означал, что кого-то из чеченцев добивают, пытаясь избавиться от ненужных свидетелей.

— Ты кто? — спросил у Кати чеченец, больно ткнув автоматом в спину.

— Журналистка, фотограф.

— Англичанка?

— Нет.

— Русская? — осклабился чеченец.

— Да, русская. Но работаю на англичан. У меня задание — сделать репортаж.

— Сделаешь свой рэпортаж, — не правильно произнеся слово, расхохотался чеченец. — Если бы не Хасан, горели бы вы в своем подвале.

Высоко в горах полыхало два дома, а вооруженные мужчины торопили пленниц.

— Мы свободны? — спросила Фиона, споткнувшись о камень.

— Я пока не понимаю. Вряд ли.

— Молчать! — рявкнул чеченец, идущий прямо за ними.

Когда тропа сделала поворот, прямо из кустов ударил автомат, коротко и неожиданно. Два чеченца, шедших впереди, рухнули, как подкошенные. Упала и Фиона. Чеченец, который подгонял Катю и Фиону, бросился в сторону, затем швырнул гранату в кусты, откуда послышалась автоматная очередь. Громыхнул взрыв. Катя скатилась с тропы, затем поползла среди камней и кустов, извиваясь, как ящерица. Она обдирала в кровь руки, падала, катилась. «Из одиннадцати братьев осталось только девять, старик кое в чем оказался прав», — машинально подумала она.

На тропе слышались крики, проклятья, выстрелы. Дважды взрывались гранаты. Наверху полыхали дома. Но Катя двигалась не вверх, она спускалась, петляя между камнями, прижимаясь к скалам, тяжело дыша и обливаясь потом.

— Будьте вы все прокляты! — бормотала она. — Чтоб вы сдохли! Грязные уроды! Мерзавцы! Бандиты! Разбойники! Сволочи! Багировы…

Возможно, если бы ей пришлось спускаться с тропы днем, она не смогла бы это сделать. А в темноте, в предрассветной темноте, почти ничего не видя, она сумела преодолеть настолько опасный участок, что даже мужчина, искушенный в лазаний по горам, навряд ли рискнул бы спускаться здесь.

Катя услышала шум ручья, такой мирный и спокойный, что даже вздрогнула. Наверху уже смолкли выстрелы, там царила тишина. Она припала к воде губами и принялась жадно пить. Вода дробилась о камни, шумела, и Кате казалось, будто вода кипит прямо в ее ладонях. Она перебралась через поток. Вода сбила ее с ног, швырнула на камни. Но, наверное, этой ночью ее охраняли добрые силы.

И, уцепившись за ветви кустов, женщина смогла выбраться на берег.

— Это не ручей, черт бы его подрал, а какая-то река, какой-то Ниагарский водопад!

После спуска пришлось подниматься вверх. Здесь двигаться стало полегче. Она то попадала в почти осязаемый туман, густой, как пар в ванной, только холодный, очень холодный. Ершова дрожала, ее знобило, но она понимала останавливаться нельзя ни на секунду, надо двигаться, идти, уходить от опасности, надо уносить ноги.

«Неужели Фиону убили? — не давала покоя мысль. — Неужели убили? И за что они расстреляли своих же чеченцев, за что?» Но ответов на эти вопросы у нее не было.

На тропе, которую она оставила, были двое убитых чеченцев из тех, что напали на дом в горах, и один раненый.

Англичанка осталась цела и невредима. Она стояла на коленях, закрыв голову руками, и громко, навзрыд плакала.

Чеченцы на нее не обращали внимания.

Затем один из них пошел искать Катю, но вскоре вернулся, развел руками и зло, как пес, набравшийся блох, тряся головой, крикнул:

— Ушла!

— Она разобьется, Аллах свидетель, — говорил чеченец своим братьям. — Я тебе говорю, разобьется, не пройдет, там камни, река, ущелье.

Катя в это время была, как ей казалось, очень далеко от своих врагов. На самом же деле она находилась всего в каких-нибудь пятистах метрах от тропы. Но она решила не останавливаться, решила идти до тех пор, пока остаются силы. И, возможно, это было самое правильное решение в этой непростой ситуации.

Рассвет наступил неожиданно. Солнце выглянуло из-за горы золотистым краем. Выглянуло, и сразу в кустах и на деревьях запели птицы. Катя ощутила запах травы и листьев. Где она сейчас и куда идти дальше, она не знала. Она присела, прижалась спиной к стволу низкорослого дерева, больше похожего на огромный приземистый куст, закрыла лицо руками и задумалась. «Пусть немного посветлеет, и потом я решу. Потом я разберусь, куда идти»

Она приняла возможно единственно верное решение — пошла не вниз, а принялась взбираться вверх — к тропе, и через пару часов оказалась на небольшой площадке и здесь почувствовала страх, гнусный, липкий, от которого буквально все тело ломало, страх, от которого человек уже не дрожит, а лишь цепенеет, словно от нестерпимой боли, парализующей и острой.

Брести по тропе было намного проще, хотя ноги гудели, подкашивались. Хотелось упасть, зарыться лицом в траву и лежать неподвижно, абсолютно неподвижно — так, как лежат мертвые. Лежать и надеяться, что все кончилось, что должны появиться хорошие люди, умные и добрые, взять ее за руку и повести за собой прочь из этих страшных мест.

Чеченцев внизу на дороге уже ждала машина.

— Ну, что там — спросил один, выбравшись из машины и разминая затекшие ноги.

— Надо пойти забрать наших, похоронить до заката — так велит закон.

Фиону, связав по рукам и ногам и заклеив ей рот, затолкали в «Джип» Англичанка пролежала с час. Затем заднюю дверцу открыли и радом с ней положили два трупа, «Джип» взревел мотором, развернулся на узкой дороге и умчался.

Катя Ершова, прячась в кустах, за камнями и деревьями, двигалась к дороге. К полудню она до нее добралась.

Изредка по дороге проносились, поднимая пыль, машины.

Она боялась показаться из своего укрытия, поднять руку и попросить, чтобы ее подбросили куда-нибудь, где есть люди, где хоть с кем-нибудь можно договориться, можно объяснить, что с ней случилось, и ждать помощи. «Нет, нет. нельзя, — сдерживала она себя. — Выберешься отсюда, поднимешь руку, опять схватят, свяжут и увезут черт знает куда».

Ведь как-никак, она стала свидетелем расправы одной бандитской группы над другой, а свидетеля, как она понимала, постараются убрать. Силы уже были на исходе, а она все шла и шла, прячась, едва заслышав шум двигателя. Но, наверное. Катя родилась под счастливой звездой.

Она увидела два уазика, из которых выбрались вооруженные люди в форме. Уазики стояли на перекрестке.

Мужчины спустились к кустам. Катя слышала их голоса, звуки незнакомой речи, и почему-то, она не могла ответить себе на этот вопрос, догадалась, что эти вооруженные люди не чеченцы. Она вышла из-за деревьев и двинулась к уазику. Мужчины опешили, с удивлением разглядывая молодую, явно не местную женщину, которая, пошатываясь, улыбаясь, шла к ним.

— Я журналистка.., журналистка, — быстро заговорила Катя. — Журналистка, понимаете?

— Журналистка? — мужчин было шестеро, все с автоматами.

— Откуда ты здесь взялась? — спросил один из них, подходя к Кате.

— Я.., меня захватили в плен…

— Кто?

— Не знаю. Это случилось в горах, — Катя повернулась и показала на горы, над пологими вершинами которых висел золотой диск солнца. — Там ночью стреляли, я убежала.

— Ты одна убежала?

— Да.

— Зовут тебя как? — мужчины наперебой принялись задавать вопросы, и Катя растерялась.

— Пить.., пить хочу.

— Дай ей воды. — Фляжка, обтянутая брезентом, оказалась в ее руках, и Ершова, дрожа, стуча зубами о горлышко, принялась жадно, взахлеб пить тепловатую невкусную воду.

— Где я сейчас?

— До границы пятнадцать километров.

— Какой границы?

— До границы с Дагестаном.

Все шестеро оказались дагестанцами.. Они-то и перевезли Катю через границу. Она рассказала все, что знала, дагестанскому майору с черными густыми усами. Он внимательно выслушал Катю, затем принялся куда-то звонить.

Ночь, такую же бессонную, как и предыдущая, она провела в милиции. Правда, на этот раз ее накормили, напоили, дали возможность вымыться и даже предоставили кое-что из одежды. Как поняла Катя, вещи были из гуманитарной помощи, ношеные, но чистые. Единственное, что доставляло неудобство, так это запах, то ли хлорки, то ли какой-то кислоты, которыми материя пропиталась насквозь.

Но вскоре к этому запаху Катя привыкла. И майор Алихан Алибеков самолично проводил ее в махачкалинский аэропорт, прямо на летное поле, иначе бы женщину с такими документами не подпустили бы к аэропорту и близко.

Он остановил уазик прямо у трапа, перекинулся парой слов с механиком, затем появился летчик, как поняла Катя, командир транспортного самолета. Мужчины разговаривали на своем языке, крепко жали руки, похлопывали один другого по плечам.

— Прахады, красавица, — лихо сдвинув фуражку на затылок, сказал командир самолета, — я тебя усажу как дорогую гостью. Алихан мне рассказал, чего ты натерпелась. Но теперь не бойся, взлетим по расписанию, и к вечеру окажешься в Жуковске. Тебя кто-нибудь сможет встретить?

— Нет, никто не встретит.

— Тогда и до Москвы довезу.

Но Катя забираться в самолет не спешила. Ей хотелось хоть как-то отблагодарить дагестанского майора с такими симпатичными густыми усами. Она подошла к нему и. глядя в глаза, тихо сказала:

— Я не знаю, как вас благодарить. Но если будете в Москве, то заходите ко мне в гости. Вы мне теперь как брат родной.

— Почему только как брат? — улыбнулся майор, но улыбка получилась немного обиженная. Катя ему явно нравилась, и он ожидал от нее большего, хотя бы поцелуя в щеку.

И это случилось. Катя сделала это раньше, чем успела подумать. Она приподнялась на цыпочки и губами почувствовала щетину усов, колючую, щекочущую, пропахшую табаком.

— Спасибо вам, вы меня спасли.

— Слушай сюда, — майор Алихан Алибеков взял ее за плечи и, глядя в глаза, быстро заговорил. — Будь осторожна. Чеченцы тебе не простят того, что ты стала свидетельницей расправы над своими и англичанами. Ты меня поняла?

— Не совсем.

— Ты видела то, женщина, что тебе не надо было видеть. Ты для них опасна. У них свои дела, свои разборки, а ты свидетель. Будь внимательна и осторожна, постарайся сразу же уехать. Я понимаю, твои документы остались у них. Багировы — страшные люди, у них родственники по всей России.

— Не знаю, у кого. Там и аппаратура, и фотоаппараты, и одежда — все там, — Катя неопределенно махнула головой.

— Я тебя понимаю. Будь осторожна. Ваха — мой брат, он тебя довезет.

— Вот мой адрес, — Катя достала листок бумаги и подала майору. — Будете в Москве, заходите. Вы мне…

— Только не говори, что как старший брат или отэц, говори, что я тебе друг.

— Вы мне больше, чем друг.

— Ну и хорошо. Счастливо тебе добраться.

И, возможно, впервые за последние дни Катя сладко уснула, забыв на пару часов обо всем, что с ней случилось.

* * *

Уже у станции московского метро, где она простилась с пилотом транспортного самолета Вахой Алибековым, Катя вздохнула с облегчением. Под ногами, как-никак, была родная московская земля. Здесь все было знакомо, понятно и близко, здесь она знала, как себя вести. Но страх почему-то не уходил. То ли слова майора Алибекова засели у нее в голове так крепко, что не давали расслабиться, то ли ужас чеченского плена все еще лежал на плечах и буквально, как казалось Кате, прижимал ее к земле.

— Слава богу, я дома! — пробормотала она, медленно спускаясь по ленте эскалатора вниз, в подземку. — Здесь свои люди, здесь мне ничего не угрожает. — внушала себе Катя.

Но страх, как ни старалась она его побороть, не уходил.

Ей даже казалось, что она пропитана страхом, пропитана насквозь, что страх находится даже в кончиках ногтей, в кончиках волос.

— Боже, боже! — шептала Катя. — Когда же, наконец, это кончится?

Уже возле дома она не помнила, что у нее даже нет ключей от квартиры. Ключи, как и все остальное, остались в Чечне.

— Какой ужас!

Но тут же мелькнула спасительная мысль, что ключи есть у соседей из двенадцатой квартиры, которая расположена этажом ниже. «Да, да, ключи есть, только бы соседи оказались дома, только бы не уехали на дачу!» Ключи она отдала соседям больше года тому назад, как раз тогда, когда впервые потеряла свои. Пришлось менять все замки.

Она остановилась на площадке, перевела дыхание и нажала на кнопку звонка.

Из-за двери послышался женский голос:

— Кто там?

— Это я. Катя, ваша соседка.

— Ершова?

— Да-да, Катя Ершова.

— А, Катя! — дверь скрипнула, и в щель на нее посмотрела пожилая женщина в домашнем халате. Очки поблескивали, пряча под собой глаза, рука легла на цепочку, и дверь открылась.

— Добрый вечер, Таисия Николаевна!

— Ой, Катенька, тебя искали.

— Кто?

— Уже несколько раз спрашивали.

— Кто, Таисия Николаевна?

— Какие-то странные мужчины, как говорится, лица кавказской национальности. Они сказали, что твои друзья.

— Когда это было?

— Сегодня дважды приходили. И наверху у всех спрашивали. Ты задолжала им что-то?

— Нет, ничего.

— Они точно твои друзья?

— Может быть, Таисия Николаевна. У меня много друзей. Ключи у вас?

— Конечно, конечно, Катенька! Может, зайдешь, чаю выпьешь?

— Нет, я хочу к себе. И, пожалуйста, Таисия Николаевна, никому не говорите, что я вернулась.

— Где ты была? — участливым тоном осведомилась соседка.

— Лучше и не спрашивайте! — Катя взяла два ключа на колечке, зажала их в кулаке так, словно это был волшебный талисман, приносящий удачу. — Потом расскажу. Никому не говорите, что меня видели.

— Как хочешь, Я буду молчать. Ты же знаешь, я вообще не разговорчива.

Появился рыжий спаниель и, встав на задние лапы, толкнул Катю. Та от неожиданности вскрикнула.

— Не бойся, не бойся! Каштан, иди к себе! Мне сейчас с ним гулять идти, вот он и волнуется.

— Таисия Николаевна, никому ни слова!

— Да что ты. Катя, конечно же, никому не скажу!

Катя, дрожа всем телом, словно у нее была лихорадка, вставила ключ в замок. И буквально влетела в квартиру, тут же заперев за собой дверь и оставив нижний ключ в замке.

В темной прихожей она прислушалась к бешено стучащему сердцу. «Боже, неужели это бандиты? Неужели они меня уже ищут в Москве?»

Катя прошла в кухню и выглянула во двор. Вспомнились слова и покойного хозяина дома в горах, и дагестанокого милиционера. Катя принялась быстро складывать в сумку вещи, понимая, что здесь находиться опасно. Слова майора не выходили из головы: "Они тебя станут искать.

Ты ненужный свидетель, ты видела то, что не должна была видеть. Багировы страшные люди".

Катя торопилась. Затем быстро разделась и поняла, что если сейчас не примет душ, если не придет в себя, то липкий страх не отпустит ее. «Душ!» Она забралась в ванну, закрыла за собой дверь и встала под упругие горячие струи. Она стояла и плакала. Вода смывала слезы, но Катя чувствовала их соленый вкус на губах. А затем, даже не высушив как следует волосы, принялась одеваться.

И тут в дверь позвонили.

— Нет! — сама себе сказала Катя. — Стой! Не дергайся!

Она прошла на кухню, приблизилась к окну и сквозь планки жалюзи выглянула во двор. Прямо у подъезда стоял темный «Джип». В кабине сидел и курил мужчина.

Еще несколько раз звонок взорвал тишину.

Катя не двигалась. Она видела, как мужчина в короткой кожаной куртке вышел из подъезда и сел в «Джип».

Машина проехала и остановилась у соседнего подъезда.

Лица мужчин показались Кате знакомыми. «Братья. — мелькнула мысль, — они все братья».

— Они меня ждут! Меня! — пробормотала Катя.

Она схватила сумку, бросила туда старую записную книжку, деньги, какие нашлись дома, затолкала в карманы джинсов. Затем увидела фотоаппарат, выдвинула верхний ящик комода, взяла несколько катушек пленки, сменные объективы. И аппарат, и катушки бросила в спортивную сумку. Она еще не решила, куда пойдет, но поняла, что здесь, в квартире, оставаться нельзя. Надо уходить.

Через пару минут она уже стояла на балконе и смотрела на пожарную лестницу — которую от перил отделял метр или, может быть, чуть больше. Она встала на перила, дотянулась рукой до ржавой лестницы, а затем переставила ногу и благополучно перебралась на лестницу. Быстро спустилась. Несколько секунд висела на руках, затем спрыгнула. От дома она бросилась по улице почти бегом. Увидела огонек такси, рванула на себя заднюю дверцу, буквально упала в салон и прошептала:

— Поехали! Поехали!

— Куда едем, девушка? — спросил водитель, оглянувшись через плечо на Катю.

— Куда угодно, только отсюда! Скорее отсюда!

— Так куда, все-таки, едем?

— На вокзал, — вырвалось у Кати.

Почему именно на вокзал, почему произнесла именно это слово, она не понимала, наверное, сработало подсознание. Ведь с вокзала можно направиться в любую сторону.

— Вокзалов много.

И в этот момент в руке Кати, теребившей бумажник, оказалась бумага с предложением о сотрудничестве от представителя президента в Питере Малютина.

— Мне в Питер.

То, что можно позвонить кому-нибудь из знакомых, причем позвонить из любого автомата, которых превеликое множество на улице, Кате даже не пришло в голову, уж слишком она была испугана, слишком растеряна.

— В Питер.., в Питер… — бормотал водитель, разглядывая перепуганное лицо Кати в зеркальце заднего вида.

Та сидела, втянув голову в плечи, перебирая в пальцах ремень спортивной сумки.

Эта молодая симпатичная женщина показалась ему подозрительной. «Словно преступница какая-то, убегает и сама не знает, куда. Может, мужа богатого ограбила? Но мне какое дело? Заплатит деньги, выйдет, а потом хоть трава не расти. У нее свои дела, у меня свои».

Уже когда подъезжал" к привокзальной площади. Катя спохватилась, вспомнив, что у нее нет абсолютно никаких документов. "Улажу, что-нибудь придумаю, — мелькнула мысль, когда она расплачивалась с таксистом. — Только бы поскорее отсюда! Здесь еще опаснее, чем в Чечне. У них есть все мои адреса, все мои документы, записная книжка.

Они меня найдут и убьют! Я же видела, как они убивают, они безжалостны, мерзавцы! Только бы оказались билеты в кассе. Там, в Питере, меня никто не знает. Есть несколько знакомых, есть подруга, будет где спрятаться, будет где пересидеть весь этот ужас. Или чеченцы перестанут меня искать, или их переловят. Ведь майор обещал помочь.

Меньше всего я хочу связываться с милицией, с ФСБ, со всеми теми, кто носит оружие".

— Мне, пожалуйста, один билет до Питера, — протягивая деньги в окошечко, скороговоркой произнесла Катя.

Затем, зажав в руке билет и сдачу, она затерялась в толпе. До отхода поезда оставалось часа полтора, из которых час предстояло провести на вокзале.

"Только бы никто не спросил у меня документы.

Хорошо, что я женщина, а не мужчина, — подумала Катя, увидев, как два милиционера остановили мужчину-брюнета и потребовали предъявить документы. — В Питере будет легче, свяжусь с Малютиным, он мне какой-нибудь пропуск оформит".

Глава 9

Ночью Катя Ершова почти не спала. Во-первых, вагон попался душный, с наглухо закрытыми окнами, а во-вторых, мешал дурацкий перестук колес, от которого Катерина уже успела отвыкнуть. Последние пять лет для перемещения по миру она пользовалась исключительно самолетом или автомобилем. Но на этот раз выбирать не приходилось.

Всю дорогу ее мучили кошмары. Ей казалось, что прямо сейчас подойдет милиция и потребует предъявить документы. Раньше она никогда не задумывалась над тем, как много в ее жизни значат всяческие удостоверения личности. Их у нее всегда водилось в изобилии: и паспорт, и водительские права, и удостоверения сотрудницы многочисленных изданий.

Теперь все это осталось в Чечне. В Москве же она не нашла ни одного документа, если не считать таковым студенческий билет, замусоленный и испачканный губной помадой. Может быть, сгодился бы и он, но старая фотография, на которой была запечатлена школьница-отличница с двумя косичками, никак не вязалась с ее сегодняшним видом. Оставалось надеяться только на приглашение от Малютина. «Задержат, но чтобы выяснить личность, позвонят ему».

За дни, проведенные в чеченском плену, глаза приобрели нездоровый блеск, под ними появились темные круги, щеки ввалились, а нос катастрофически заострился.

Круги под глазами прикрыли солнцезащитные очки, синяки на запястьях от наручников спрятали длинные рукава тонкого свитера. Из-под рукавов выглядывали лишь кончики пальцев с ярко накрашенными розовым лаком ногтями. Еще одной бумагой, способной косвенно удостоверить ее личность, был англоязычный цветной журнал — «Современное фотоискусство», где Кате Ершовой был посвящен целый разворот, как «человеку года» по номинации «Женщина-фотограф в Восточной Европе». Там имелась небольшая биографическая справка, маленькая цветная фотография самой Ершовой и восемь ее работ разных лет. «Журнал, конечно, не документ, но в случае чего, если попытаются забрать, то можно воспользоваться и им, если, конечно, милиционеры сумеют прочесть мою фамилию по-английски».

Этот журнал Катя далеко не прятала, он лежал в ее сумочке, вместе с косметикой и мелкими вещами. Именно из-за него небольшую сумочку застегнуть не удалось, и журнал, блестящий, глянцевый, выглядывал почти наполовину.

* * *

Без фотоаппарата Катя чувствовала бы себя как без рук. Она сперва думала сдать фотоаппарат в камеру хранения на вокзале вместе с багажом, но это было слишком дорого. Да и вдруг увидишь что-нибудь интересное? Рука сама потянется к камере, а ее нет.

Вот в таком виде: с сумочкой через плечо, с камерой на шее, она оказалась на набережной Невы.

Самой близкой питерской подругой у Кати была журналистка Лиля. Катя позвонила ей прямо с вокзала, но встречу пришлось перенести на пару часов. Лилька, как всегда, оказалась занята.

— Где встретимся?

Катя держала в руках лист бумаги с приглашением от Малютина.

— Где ваш Малютин сидит?

— В гранитном доме на набережной.

— Мне это ни о чем не говорит. Назови нормальный ориентир.

— Казанский неподалеку.

— Там и буду тебя ждать.

Ходить по городу сил не осталось. После бессонной ночи нещадно болела голова, и женщина понимала, что никакие таблетки не помогут. Зато она знала верное средство от мигрени — пить крепкий кофе: одну чашку, две, три.., пять, пока голова не перестанет болеть.

Фотокамера привычно отягощала шею, а вид выглядывающего из сумочки журнала подогревал самоуверенность.

Катя смотрела на прохожих с легким вызовом, чувствуя собственное превосходство над ними. «Ну, — думала она, — кто из вас может похвастаться таким званием, как „человек года“, пусть и в довольно узкой номинации „Женщина-фотограф“?»

Ее немного задевало то, что проведена грань между фотографами-женщинами и мужчинами, словно это забег на длинную дистанцию или метание молота. Чтобы нажать на кнопку, сил много не требуется, главное, что происходит в голове, как картинка, виденная всеми, интерпретируется сознанием. Катя Ершова любила повторять про себя умные слова — «интерпретация», «сублимация», «экзистенциализм», но избегала их в разговоре с другими. Да, она любила чувствовать себя умнее остальных, но никогда не выпячивала свои знания перед другими.

— Мужчины! — хмыкнула она.

Мужчины захватили ее в плен и мужчины же бездарно упустили. Ей удалось бежать из плена, а мужчинам — нет.

И пусть боевики, взявшие ее в заложницы, выглядели в глазах Ершовой чуть ли не дикарями, а их пленники — людьми одного с ней уровня. Но и те, и другие мужчины упустили свой шанс, она же — женщина — свой единственный шанс обрести свободу использовала.

— Лиля, Лиля, — пробормотала Катя, — если ты в самом деле занята собственными делами, то я тебе прощу твой надменный тон и то, что ты сказала, что не можешь встретиться с ходу. Но если ты пошла на свидание с мужиком, вместо того, чтобы увидеть меня, ты мне больше не подруга.

В глаза Лилии, вслух. Катя такие слова никогда бы не произнесла. Но, оставаясь наедине с собой, она позволяла себе заочный диалог. Эта ее манера обострилась во время чеченского плена, непродолжительного, но достаточно неприятного, если взять во внимание его последствия для других заложников.

Ершова и до этого в душе считала мужчин существами низкоорганизованными. Некоторым она могла простить этот врожденный недостаток, скажем, за атлетическую фигуру, умение легко расставаться с деньгами, в конце концов, за сообразительность. Но если мужчина был глуп, жаден и отвратительно сложен, снисхождения ему ждать не приходилось.

А тут (надо же было случиться такому) именно такой образчик попался ей на дороге Благо бы просто попался, прошла бы мимо, не удостоив взглядом. Экземплярчик, надо сказать, был эталонный: низкий, толстый, обрюзгший, с огромной лысиной, которую перекрывала жидкая прядь длинных седоватых волос. Мужчина стоял на набережной и в открытую любовался Катей Ершовой. Та одарила его в ответ кривой улыбкой. Такой улыбкой она вполне могла бы одарить и бегемота в зоопарке. Мысленно плюнув ему на лысину. Катя пошла дальше.

«Отвратный мужик! Такому бы ни за какие деньги не отдалась — Катя любила в мыслях рисовать экстремальные ситуации. — Даже если бы мы с ним оказались на необитаемом острове, даже если бы от этой близости зависела вся моя будущая карьера и о моем падении никто бы не узнал». Десятилетняя привычка из всего увиденного извлекать пользу пришла на смену абстрактным рассуждениям. «Кстати, он мне ничего и не предлагал. Зато я смогу компенсировать себе неприятные эмоции».

Профессиональный фотограф выгодно отличается от обычных людей тем, что даже кучу мусора умеет превращать в деньги. Снял, придумал хлесткую подпись — и, пожалуйста, получай зеленые.

Катя одной рукой поднесла камеру к глазу и развернулась, тут же поймав, в общем-то, безвредного мужчину в видоискатель. Наверное, так же ловко и быстро снайпер ловит в прицел жертву. Оставалось нажать на спуск. Обычно Катя стремилась запечатлеть людей в тот момент, когда они еще не поняли, что их снимают, но ей хотелось, чтобы мужчина на снимке выглядел жалким, растерянным и беспомощным. Поэтому ее палец на кнопке задержался на полсекунды.

Глаза мужчины округлились, налетевший порыв ветра приподнял клок волос над лысиной. Губы дрогнули и скривились, будто он хотел расплакаться. Фотопленка готова была запечатлеть его на фоне архитектурных красот, белого «Опеля» и троих мужчин, куривших неподалеку от него. Один из них — седой, взялся за коробочку сработавшего пейджера.

Клацнул затвор.

«Ну и мерзкая же рожа получилась!» — упиваясь своей безнаказанностью, улыбнулась Катя, обнажив ровные белые зубы.

— Урод, — еле слышно прошептала она и развернулась на каблуке.

Ей не пришлось долго шагать в одиночестве. Толстяк нагнал ее и, шаркая подошвами, сопя, метров двадцать проплелся за ней, прежде чем решился заговорить.

— Гм… Извините, вы, кажется…

Катя обернулась и, уперев ладони в бедра, смерила толстяка взглядом. Она не опустилась до презрения, ей хватило и безразличия.

— Вы занимаетесь фотографией? — и мужчина облизал пухлые губы коротким бледно-розовым языком, на котором Кате почудились желтоватые пятна.

«Неужели он на что-то рассчитывает?» — с удивлением подумала она.

Но, как и всякий репортер, ставить собеседника на место она умела. Делала это жестко, временами даже жестоко. Изобретать новый способ не было ни времени, ни желания. Для такого простака вполне мог сойти старый, десятки раз апробированный метод.

Катя несколько раз моргнула, напустив на себя недоступный вид настоящей небожительницы. Затем несколько прищурилась и наклонила голову к плечу, словно прислушивалась к звукам малознакомого ей языка.

— Я вас не понимаю, — сказала она сперва по-английски, затем повторила эту же фразу по-немецки, специально бегло, прощупывая, знакомы ли эти языки желающему с ней познакомиться мужчине.

«Ни того, ни другого он не знает, — резюмировала Ершова, мстительно закусывая губу, — хотя, вроде, должен был хотя бы один язык учить в школе».

— Шпрехен зи дойч? — на этот раз старательно выговаривая слова, спросила женщина.

— Наин, — с радостной улыбкой сообщил толстяк, всем своим видом стараясь показать, что не говорит только по-немецки, другие же языки для него доступны.

«Ладно, урод!»

— Ду ю спик инглиш? — расплывшись в ехидной улыбке, неторопливо поинтересовалась Катя.

— Ее, ай ду, — всплыла в памяти мужчины фраза, вбитая ему в голову еще школьной учительницей.

И тут Катя разразилась длинной тирадой по-английски.

Это был отрывок из Катиного выступления на фотовыставке, которое она тщательно готовила, и потом учила на память в течение недели. Толстяк стоял, испуганно моргая.

Если бы он умел шевелить ушами, то замахал бы ими, рискуя взмыть в небо.

— Нихт ферштейн, — вырвалось у него, — ничего не понимаю!

Катя развела руками и свернула к небольшому летнему кафе, расположенному прямо на тротуаре. Здесь, невдалеке от Казанского собора, можно было подождать, скоротав время за чашечкой кофе. Иногда на абсолютно правильные действия реакция у людей оказывается неадекватной. По всем Катиным расчетам, толстяк должен был сконфузиться и отстать от нее навечно, но случилось наоборот. Он поплелся за ней, будто их связывала одна веревка.

«Идиот!» — подумала Ершова. Она понимала, что единственное, что сейчас может подействовать на мужчину, это обыкновенный русский мат. «Пошлешь его подальше, он и станет, как вкопанный».

Но она уже вошла в роль респектабельной то ли британской, то ли американской журналистки, и выйти из нее значило бы уронить себя. Да и бесплатное развлечение прерывать не хотелось.

Катя остановилась возле барной стойки, поставила на нее сумочку с выглядывающим изнутри журналом и, улыбнувшись так, будто позировала для фотографии, по-английски заказала у бармена чашечку кофе, для надежности показав один палец, чтобы понял — одна чашка, а слово «кофе» интернационально. Толстяк уселся неподалеку на невысокий вертящийся табурет. Небольшое круглое сиденье буквально исчезло под его расплывшимся задом.

— И мне чашечку, — попросил он.

Бармен кивнул. Катя ему понравилась, а мужчина — нет. Он-то человек опытный, тут же оценил ситуацию: прицепился лох к иностранной журналистке, та и зашла в бар, чтобы от него избавиться. Образовался треугольник — двое мужчин и одна женщина. А это могло означать лишь одно — каждый из мужчин попытается доказать свое превосходство. Способ же доказательства лежал на поверхности.

Журналистка не говорила по-русски, толстяк не говорил по-английски, а бармен знал с десяток расхожих фраз и умел, если понадобится, сосчитать до ста.

Кофе для Кати бармен налил в самую новую, какую только смог отыскать в баре, чашку. Мужчине специально подобрал экземплярчик, по которому давно плакало мусорное ведро. Треснувшая в двух местах чашка щелкнула, когда в нее налили обжигающе горячий кофе. Цену бармен назвал сначала по-английски, затем по-русски и тут же поинтересовался, на какое издание работает Катя.

— Я работаю сама на себя, — ответила она по-английски и тут же, чтобы избежать вранья, которого патологически не любила, перевела разговор в другое русло. — Что это за здание? — указала она на старый дом, недавно отремонтированный. Во всех окнах зеркальными стеклами сияли стеклопакеты, ступеньки большого крыльца не пустовали, по ним сновали люди с портфелями, папками, отъезжали и подъезжали машины.

Пока любезный бармен пытался подобрать слова, чтобы объяснить иностранной журналистке то, что было известно каждому питерцу о старинном доме. Катя лениво вытащила из сумочки журнал и принялась его листать.

Бармен столкнулся с нехваткой слов: попробуй, объясни, что в этом доме находится кабинет и приемная представителя президента Малютина, того самого, о котором без умолку твердит местная пресса.

Толстяк уже сопел у самого Катиного уха, пытаясь через плечо рассмотреть картинки в журнале.

«Боже мой, как они мне надоели! Скорее бы Лиля пришла».

— ..Лев Малютин… — в словах бармена промелькнула знакомая фамилия.

— О… Малютин, — с ужасным акцентом подтвердила Катя.

«Значит, я на правильном пути».

Тем временем к дому напротив с двух сторон подъехали две машины — черная «Волга» с тонированными стеклами и антенной радиотелефона на крыше и подержанный белый «Опель-Омега» с тремя мужчинами в салоне.

За рулем «Опеля» сидел мужчина в черных очках. У него была короткая стрижка, волосы седые, на поясе поблескивал пейджер. Двое других были молоды.

— Успели, — промолвил седой Толик, слегка шевельнув губами.

— Пока машина Малютина объезжала квартал, мы успели с другой стороны, — усмехнулся Сашок.

Улыбка была нервная, губы дергались.

— Не нервничай, — напомнил ему Шурик, — последнее дело нервничать.

— Занервничаешь тут, — тихо сказал Толик. — Конечно, нужно действовать спокойно. Люди боятся не крика, не угроз, они боятся спокойствия. Дай-ка сюда, — он протянул руку между сиденьями, и Сашок вложил ему в ладонь короткий автомат с длинным рожком. Оружие перекочевало Толику на колени.

Все трое смотрели на крыльцо, украшением которого являлся омоновец в камуфляже, поставленный здесь сразу после того, как взорвали шофера Малютина. Менялись исполнители этой роли, но сама фигура стража правопорядка оставалась по-прежнему монументальной и мощной.

— Боишься его? — усмехнулся Толик, имея в виду омоновца.

— Крепкий мужик.

— И большой, — добавил Шурик.

— В большого легче попасть, — напомнил самый мудрый из всей троицы Толик. — У него пистолет, у нас автоматы. Кому придется хуже? К тому же, он не ждет нападения.

— Послушать тебя, Толик, так все пройдет гладко, а мне в это не верится. Может, перенести на другой день? — Толик похлопал ладонью по вороненому боку автомата. — Ты же сам знаешь правило — исполнителей Петров потом всегда убирает.

— Это другой случай, — вернулся к уже не раз обсуждавшемуся Толик, — на этот раз Петров целит выше, чем сидит сам, а значит, правила игры меняются. Хотя внешне для ментов и следователей все будет выглядеть обычно.

Или вас не убеждает мой план?

— Это не твой план, а план Петрова.

— Я его придумал.

— Баба красивая, — сказал Шурик. Он заприметил сидевшую на высоком табурете Катю Ершову. Сперва его привлекла яркая обложка журнала и лишь затем сама женщина.

— Не туда смотришь, — напомнил ему Толик. — И вообще, отставить разговоры, — он уже нутром ощущал движение в холле здания, какое начинается всегда, стоит спуститься в вестибюль большому начальнику.

Дальше Толик и двое его подручных действовали по заранее отработанному плану. Щелкнули замки дверок машины. Одновременно все трое потянули ручки на себя, но распахивать дверцы не спешили, это следовало сделать чуть позже. Масок не надевали, считая, что хватит очков и кепок, опущенных на глаза, нижние части лиц закрывали шарфы.

— Действуем спокойно, как договорились, — напомнил Толик, не спуская глаз с крыльца.

Четырнадцать ступенек отделяли большую входную дверь от машины, застывшей у бордюра, — расстояние, которое не пересечешь за несколько секунд, особенно если ты начальник и вынужден держаться с достоинством.

Крыльцо высокое, телохранителями не прикроешься, какими бы рослыми они ни были.

В душе Толик уважал Малютина за настойчивость, упорство и неподкупность. Но жизнь научила его видеть в жертвах не людей, а мишени. Мишени же отличаются для стрелка лишь одним основным параметром — легко или трудно их поразить. Мишени не бывают ни хорошими, ни плохими, ни добрыми, ни злыми. Бывают поясные, в полный рост, бегущие, внезапно поднимающиеся, падающие.

— Оружие не терять ни при каких обстоятельствах, — было последней фразой Толика, перед тем как он крепко сжал зубы.

Малютин, следовавший в сопровождении двух телохранителей, приблизился к стеклянной двери. Он увидел сквозь нее сверкающую Неву, боковым зрением заприметил яркие зонтики уличного кафе. Телохранитель не дал ему самому открыть дверь, властно шагнул вперед и вышел на крыльцо.

Взгляды омоновца и телохранителя на мгновение встретились. Этого мгновения было достаточно, чтобы обменяться информацией: мол, ничего подозрительного не заметил? Нет!

Подозрительными омоновцу могли показаться лишь машина, простоявшая тут больше десяти минут, или ктонибудь одетый не по сезону, в длинный плащ или в свободную куртку, под которой можно спрятать оружие. Но возле дома, украшенного государственным флагом, никто не задерживался. «Опель», остановившийся здесь с минуту назад, еще не успел вызвать подозрения. Разве что уличное кафе могло таить себе угрозу. Уже несколько раз комендант здания предпринимал попытку ликвидировать это заведение. Мало ли кто может прийти с оружием в сумке. усесться за столик и терпеливо ждать за чашечкой кофе, когда на крыльце появится Малютин или кто-нибудь другой из высокопоставленных чиновников.

Но именно Малютин не давал этим планам осуществиться, считая, что безопасность должна иметь свои пределы. Не выселишь же людей из соседних домов, не запретишь же машинам проезжать по набережной?

Телохранитель отступил в сторону, давая возможность Малютину выйти на крыльцо. Шофер уже торопливо покидал машину, чтобы распахнуть дверцу. Из многих инструкций он твердо усвоил лишь одну — по его вине Малютин не должен оставаться на открытом пространстве ни одной лишней секунды. Дверца распахнута, значит, и вины нет, за все остальное отвечает охрана.

Малютин с удовольствием вдохнул нереально чистый для центра города воздух. Ветер дул с Невы, пахло холодной водой и, как показалось ему, медом. Первый телохранитель шел впереди на две ступеньки ниже Малютина, второй — рядом, чуть повернувшись корпусом, чтобы прикрыть его от возможного покушения со стороны кафе.

Омоновец продолжал стоять с каменным лицом, широко расставив ноги.

— Вперед! — скомандовал Толик, резко толкнув дверцу автомобиля.

Он выбрался из машины быстро, но не теряя при этом достоинства, автомат до последнего момента скрывал за Дверцей. То, что оружие уже видят люди, сидящие в кафе, его не волновало. Даже если кому-то придет в голову крикнуть, он успеет выстрелить. Роли были поделены:

Толик, стоя у машины, первым нажал на спусковой крючок.

Короткий автомат, сотрясаемый выстрелами, словно живое существо, вырывался из напряженных рук.

Телохранитель, спускавшийся по лестнице впереди Малютина, даже не успел выхватить пистолет. Очередь прошила его снизу доверху, в трех местах пробив ногу, вспоров материю пиджака, обнажив сияющие металлом пластины бронежилета. Еще одна пуля вошла в голову.

Высокий и крепкий, он рухнул на красные гранитные ступени, открыв своего подопечного.

Сашок тем временем стрелял во второго телохранителя. Молодой убийца действовал менее расторопно, чем Толик, поэтому в ответ успело прозвучать два выстрела. Но пистолет — игрушка по сравнению с автоматом. Если тебя и мишень разделяет более пятидесяти метров, прицельно не выстрелишь, тем более, когда стреляешь не из укрытия, а сам находишься под огнем. Пуля разбила зеркальце «Опеля», вспорола обивку сиденья.

— Ниже бери, — выдохнул Толик, краем глаза заметив то, что раненый телохранитель, чье лицо исказила гримаса боли, вновь поднимает руку с пистолетом, пытаясь прицелиться, на этот раз в него самого, понимая, что именно Толику предстоит убить Малютина. Именно для этого Толик на мгновение перестал стрелять — из грохочущего автомата не прицелишься. Телохранитель успел-таки выстрелить, но кровь заливала ему глаза, и пуля, чиркнув о гранитный парапет набережной, фыркнула, рикошетом уйдя вводу.

Толик нажал на спуск. Он всегда, стреляя очередями, целился немного ниже того места, куда старался попасть, зная, что работающий автомат поведет вверх и максимум, что он сможет вогнать в цель с одной очереди, это три пули — ноги, живот и голова, если человек стоит в полный рост.

Малютин словно оглох и ослеп, когда прозвучали первые выстрелы. Он застыл, когда упал даже не успевший выхватить оружие телохранитель, но увидев нацеленный на себя короткий ствол автомата, собрался, и воля вернулась к нему. Рвануться назад или бежать вперед к машине, за которой прятался присевший на корточки шофер? Это была проблема выбора, который Малютин не успел сделать.

Три пули попали в него Одна раздробила коленный сустав, вторая вошла в живот под самые ребра, а третья чуть ниже левого глаза. Малютин упал на тело своего телохранителя.

Пока Толик и Сашок разбирались с охраной — стреляли по крыльцу, Шурик палил в воздух. Он стрелял над зонтиками летнего кафе по окнам близлежащих домов, чтобы никому и в голову не пришло спокойно наблюдать за тем, что происходит на набережной. Зачем нужны лишние свидетели?

Катя, лишь только началась стрельба, уже окончательно вошедшая в роль англоязычной журналистки, только и вскрикнула:

— Фак ю! — после общения с Фионой она даже думать временами начинала по-английски.

Толстяк же, пристававший к ней с дурацкими расспросами, даже не сгруппировавшись и не подставив руки, плюхнулся с высокого кожаного табурета на заплеванный асфальт и, как показалось Кате, притворился мертвым, как это делает жучок, если его тронуть пальцем. Бармен же присел за стойку и наблюдал за всем сквозь узкую прорезь между деревянными панелями, будто фанерные панели могли уберечь его от пуль.

Катя, оставив журнал на стойке, стояла на четвереньках. Самое странное, ей не было страшно, хотя еще месяц тому назад она бы забилась в угол от ужаса и сидела бы, закрыв лицо руками. Но чеченский плен сделал свое дело.

Женщина уже не боялась ни автоматов, ни звуков выстрелов, она знала: если стреляют не в тебя, ты в безопасности.

Руки сами потянулись к камере, так солдат хватает автомат, заслышав выстрелы. Она передернула затвор камеры и принялась нажимать кнопку. Катя не выставляла ни диафрагму, ни выдержку, а просто нажимала на кнопку.

Угол обзора был довольно узок, его ограничивали два столика, а снизу обрезала спина одного из посетителей, который лежал на асфальте. Она нажимала и нажимала, все ближе и ближе подползая к ограждению.

Наконец раздался щелчок, и камера зажужжала, сматывая пленку в кассету. Как солдат зубами выдергивает чеку из гранаты, так и Катя рванула зубами обертку следующей пленки, отбросила крышку камеры, кассету бросила в сумку и стала заправлять пленку. На удивление, даже пальцы не дрожали, и с этой операцией она справилась довольно быстро.

Внезапно на лицо Ершовой упал яркий солнечный луч.

Пуля, выпущенная Шуриком, вспорола зонтик, и полосатая ткань затрепетала, хлопая на сильном ветру.

— Ну, ну, — бормотала Ершова, глядя на бегущих бандитов. Те уже были на крыльце и в упор расстреливали лежащих телохранителей и Малютина.

Она вновь вскинула камеру, когда убийцы забирались в «Опель», успела четырежды нажать кнопку. Машина взревела, завизжали колеса, и «Опель» зигзагами полетел по набережной. Катя встала в полный рост и принялась снимать все, что видела: застывших зрителей с перекошенными, удивленными лицами, трупы в лужах крови, все еще сидящего возле «Волги» шофера.

И тут до нее дошло. Это было как удар пули, как вспышка молнии: «Я одна успела сфотографировать убийство. Теперь я невольный свидетель произошедшего, причем свидетель не простой, а имеющий доказательства».

Она глянула на машину, объезжавшую фургон, быстро навела камеру, максимально приблизив ее к себе, и дважды нажала на кнопку. И тут ей показалось, что «Опель» не идет на обгон, а разворачивается для того, чтобы вернуться.

«Следующая пуля моя! Не получила в Чечне, так здесь схлопочу. Будь вы неладны, сволочи! Подонки!»

Она бежала по набережной. Сумка болталась на плече, камеру придерживала рукой, прижимая к груди, как мать придерживает грудного ребенка. «Скорее! Скорее'»

Она свернула в первую попавшуюся подворотню, сырую, мрачную, туннелеобразную. До ее ушей донесся звук милицейской сирены, вскоре мелькнули красные и синие вспышки. «Надо скорее уносить ноги!» — сказала она себе, переводя дыхание и собираясь с мыслями.

Милиции Катя сейчас боялась не меньше, чем бандитов. Бандиты не знали, кто она, а с милицией придется объясняться. «Ко всем прелестям, документов у меня с собой нет… Журнал! Я его забыла, — усмехнулась Ершова, — забыла, как последняя дура. Он лежит на стойке рядом с чашкой уже остывшего кофе. А может быть, и не на стойке, может, выронила, пока бежала. Нет, вроде, я его в руках не держала… Господи, скорее отсюда!»

Через арку она вышла в короткий переулок, абсолютно безлюдный.

«Да, фотоаппарат надо спрятать». Пришлось вывернуть объектив, и все-таки на этот раз она смогла запихнуть камеру в сумку вместе с массивной оптикой.

«Быстрее! Быстрее'» Она не шла, она бежала, миновала переулок, вновь очутилась среди людей и тут поняла: именно бег вызывает странные взгляды немногочисленных прохожих.

Катя остановилась, прижалась спиной к шершавому граниту цоколя шестиэтажного здания и, запрокинув голову, посмотрела на небо. Там, в разрывах белых облаков, словно натягивая струну, мчался реактивный самолет. След получался идеально ровным, тронь напряженным взглядом — и зазвенит.

Теперь она пошла тише. Коленки подрагивали, как после кросса или подъема на десятый этаж «Господи, это же надо, опять попала в историю! Кого убили? За что? Что мне бармен говорил, никак не могу вспомнить… Ну, ну, думай!»

Но как она ни напрягала память, из косноязычных английских выражений бармена она так ничего не смогла уразуметь.

«Ну и денек!»

Ей даже не пришло в голову связать фамилию Малютин и убийство. Ершова увидела маленькое кафе, дверь которого была гостеприимно распахнута, а окна прикрывали жалюзи.

«Тут меня никто не увидит. Хоть немного отсижусь, переведу дыхание, соберусь с мыслями».

Только сейчас она вспомнила о встрече, которую назначила, ради которой и пришла на набережную.

— Воды! — переступив порог, воскликнула Катя.

Бармен, женщина, учтиво улыбнулась:

— Минеральной или простой?

— Любой.

— Тогда могу предложить минеральной, из святого источника, — усмехнулась женщина за стойкой, наполняя высокий стакан. — Произведено и бутилировано с благословения патриарха, — прочла она на бутылке, причем таким тоном, что было непонятно, глумится она или восхищается предприимчивостью людей в рясах.

— Лишь бы напиться. Святости у меня от нее вряд ли прибавится.

— Вам плохо, что ли?

— Нет, все нормально. Устала.

По перекрестку промчалась милицейская машина, угрожающе завывая и сверкая мигалками.

— Случилось что? — задумчиво сказала барменша, вышла из-за стойки и выглянула на улицу. — Куда-то к набережной помчалась, да и стрельба, вроде, оттуда слышалась.

— Я тоже услышала. Решила зайти, спрятаться. Сколько я вам должна за воду?

— Сущую ерунду.

— Тогда еще чашку кофе.

Через пару минут на стойке дымилась маленькая чашечка.

— Что это у вас так пусто?

— Время такое: алкаши уже похмелились, а приличные люди пить еще не начинали. Где-то часам к пяти клиент пойдет, а до пяти будет тихо. Пара-тройка туристов, пара-тройка местных — вот и вся публика. Скучно, в общем.

— А ночью вы работаете?

— Работаем. Ведь ночи-то белые, да и игральные покерные автоматы у нас стоят. Есть любители за рычаги подергать.

— И что, выигрывают?

— Они думают, что выигрывают.

Барменша была явно из интеллигенции, говорила грамотно. «Судя по всему, с высшим образованием», — решила Ершова. Сама Катя тоже старалась говорить грамотно, без московского акцента, гнусно-предательского, по которому в любой точке земного шара можно вычислить жителя русской столицы.

— В последнее время у нас в Питере черт знает что творится. Вы, я вижу, не местная, но и не из Москвы, по выговору чувствую.

— Город ваш люблю.

— И я его люблю.

Ершовой не терпелось узнать, кого же застрелили на набережной средь бела дня, но задавать подобные вопросы вслух — значит привлечь к себе внимание, да и слишком близко находилось это маленькое гостеприимное кафе к набережной. «Скорее всего, застрелили крупного начальника. У него была охрана, да и выходил он из здания, на котором висел российский флаг. Неужели Малютина?»

— Может, еще кофе?

— Сигареты у вас не найдется?

— Почему же нет, какую вам? Вы, наверное, как и я, курите редко?

— Почти не курю.

— Вот, пожалуйста, выбирайте, — женщина положила перед единственной посетительницей полдюжины открытых пачек. Катя взяла из ближайшей, барменша подала зажигалку, затем сама взяла сигарету из той же пачки.

Женщины закурили, глядя друг на друга.

— Извините, нельзя ли воспользоваться вашим телефоном? Срочно нужно позвонить.

— Если не в Нью-Йорк, то пожалуйста.

— У меня запросы поскромнее. С Нью-Йорком я уже сегодня говорила, — вспомнив о своих английских изысках, призналась Ершова.

Прямо на стойке появился старомодный черный телефонный аппарат, абсолютно не вязавшийся с современным интерьером. Провод, идущий от трубки, был в кожаной оплетке.

— Ото, какой интересный аппарат!

— И самое смешное, этот телефон — довоенный «Филипс».

— Бывает же такое!

Ершова набрала номер Лили. Та еще и не думала выходить. Она не стала выслушивать Катю:

— Ты можешь подождать меня хотя бы полчаса?

Кате хотелось сказать, что за это время ее чуть не убили, но она вовремя сдержалась.

— Ты где?

— Я сейчас в кафе.

— Далеко от Казанского?

Пришлось прикрыть микрофон ладонью и обратиться к женщине за стойкой:

— Далеко от Казанского?

— Нет, что вы, совсем рядом! — сказала барменша. — Если бы не дома, вы бы его видели.

— Мне теперь все равно, сколько тебя ждать.

— Может, я подъеду в кафе?

— Я не знаю, как оно называется.

Барменша тут же назвала адрес, понимая, что от ее вежливости зависит выручка. Сидя здесь, женщина еще что-нибудь себе закажет, а когда появится подруга, то и та закажет.

— Через полчаса буду, — сказала Лиля, немного нагловато и бесцеремонно.

— Знаю я твои «полчаса», умноженные на три.

— Нет, нет, что ты! Я сейчас шефу отдам бумаги и еду.

Машина у меня внизу.

— Давай скорее! Поторопись. Мне есть что тебе рассказать.

Ровно через полчаса серый «Ситроен», угловатый и старомодный, но стильный, как и все французское, остановился у входа, и из машины выбралась Лиля, такая же стильная, но немного подержанная, как и ее автомобиль.

— Добрый день, — сказала она, войдя в кафе.

Увидев Катю, она бросилась к ней на грудь, тискала ее, целовала, абсолютно не обращая внимания на то, что щеки у Ершовой уже перепачканы помадой.

— Тут у нас такое! Только что передали, я специально.., в объезд, потому что там не проехать…

— Где там? Что передали? — поинтересовалась барменша. — А то мы здесь выстрелы слышали и вой машин, милицейских и «скорых».

— Ты словно предчувствовала, — сказала Лиля, — не на набережной меня ждала, а здесь.

— Так что там? — второй раз спросила любопытная барменша.

— Малютина с охраной расстреляли, среди белого дня, «в наглянку».

— Малютина, представителя президента? — проявила осведомленность барменша.

— Ага, его. Мужик ничего, видный, но слишком уж самостоятельный, абсолютно ни с кем не считался, пер на рожон.

— Где это случилось? — спросила барменша.

— Прямо на набережной.

— Так расскажи, что там, — попросила Катя.

— Я знаю, что ли? Передали по радио. А на набережной все оцеплено, милиции видимо-невидимо, и оттуда никого не выпускают, хотя, говорят, бандиты успели уехать.

Кате хотелось рассказать о том, что она все видела и мало того, что видела, еще успела отщелкать две пленки.

Но что-то ее удержало от этого, и она лишь прикусила губу.

— А ты что сидишь, как каменная?

— Ничего. Устала очень. Дорога до Питера была мерзкая, в вагоне жарко, да и не в санатории я до этого отдыхала.

— А где?

— Ладно, потом расскажу.

— Кстати, как у тебя дела с модельером? Голос у него по телефону такой гнусный!

— Да никак, — сказала Ершова, — мы с ним поссорились.

— Чего?

Лиля, как и многие женщины, была невероятно любопытна, и все, что касалось жизни подруги, для нее являлось очень важным. Она любила давать советы, поучать. По ее мнению, никто из знакомых не жил правильно, да и у нее самой жизнь складывалась ни к черту. Она трижды пыталась выйти замуж, и все три раза брак оказывался неудачным.

Неудачи в личной жизни Лилька списывала на мужчин, и никто не мог ее убедить в том, что виновницей несчастья является она сама. Как говорится, если четвертый муж бьет вас по роже, то дело не в муже, а виновата, скорее всего. рожа. Над этой простой истиной Лиля Скоробогатова не задумывалась никогда.

Они выпили по чашке кофе, Лиля съела пирожное, постоянно охая, что может пополнеть. А Ершовой кусок в горло не лез, ее пирожное осталось на тарелке почти нетронутым.

— Хорошо тебе, аппетита нет. А я ела бы и ела, ничем себя не могу удержать.

Лиля хоть и съела Катино пирожное, но аппетит остался явно не удовлетворенным.

— Я вот худая, как палка лыжная, — сказала она сама о себе, — а ем — легче убить, чем прокормить! А все равно, каждый раз, когда ем сладкое, пополнеть боюсь.

— Вам это не грозит, — улыбнулась из-за столика барменша. — Хотите еще пирожное?

— Нет, не хочу, спасибо. Я подругу выручала. Пойдем, поехали ко мне.

Катя рассчиталась и за себя, и за Лильку.

— Поедем через набережную, может, милицейское оцепление сняли?

— Нет, не хочу, — сказала Ершова, — мне и без того муторно.

— Может, ты беременна? — бесшабашно усмехнулась Лилька.

— Нет. Меня ваши питерские разборки мало интересуют. Московских хватает, да и своих личных неприятностей по самое горло.

— Так куда, ко мне?

— Поехали к тебе.

— Ты, кстати, по каким делам у нас в Питере оказалась?

— Есть кое-какие делишки.

Рассказывать о том, что она убежала из Москвы, боясь за свою жизнь, Катерине не хотелось.

— Не дадут нам сегодня хорошо посидеть. Если Малютина убили, значит, придется номер переверстывать.

Хорошо еще, что я успела с работы свинтиться, а так бы меня уже и припахали. Скажу, что узнала о трагедии позже, и приеду к вечеру. Кто-нибудь статью состряпает, дурное дело — не хитрое. Наверное, туда уже фотографа послали.

— Куда? — спросила Ершова.

— На место происшествия. Ты что, не понимаешь?

Всякий материал хорош, когда подкреплен картинками.

Конечно, всем хотелось бы увидеть фотографии того, как это происходило, но, — Лиля отпустила руль, — так бывает только в кино, чтобы человек с камерой в нужный момент очутился в нужном месте, да еще не растерялся. Даже если бы я сидела с фотоаппаратом и услышала, как стреляют, мне было бы точно не до съемок. А ты как себя повела бы?

— Наверное, тоже смертельно испугалась бы, — соврала Ершова.

— Кстати, странно на тебя смотреть. Ты что, без фотоаппарата?

— — Нет, лежит, разобранный, в сумке, — на этот раз Ершова сказала правду.

— Поехали ко мне. Купим какую-нибудь пиццу, выпьем бутылку вина. Как-никак, ты у меня уже года два в гостях не была.

— У тебя что-нибудь изменилось?

— Изменилось, муж мне со своей бывшей женой изменил. В собственной квартире застукала. Выгнала стервеца, а с его бывшей женой потом с горя всю ночь пили, — сказала Лиля и улыбнулась. — А еще диван новый купила, и то, наверное, я бы со старым не рассталась, да муж, сволочь, забрал.

— Который?

— Последний муж.

— Игорь, что ли?

— Нет, Сергей, Игорь был предпоследним.

— Сейчас у тебя кто-нибудь есть?

Лиля пожала плечами.

— Что значит, есть? Сегодня есть, завтра нет. Заходит иногда заместитель главного. Он, кстати, денег на диван и одолжил.

— Отдавать собираешься?

— Я ему уже сполна отдала.

— По какому курсу?

— По обычному, — обиделась Лиля.

— Ладно, ладно… Меня твоя личная жизнь не интересует.

— А вот меня твоя — интересует. Хочу, чтобы хоть у тебя — одной из всех моих подруг, было хорошо. Но, наверное, моим желаниям не суждено сбыться. Есть у тебя сейчас кто-нибудь, кроме этого Варлама или Кирилла, как его, кстати, правильно называть? Я его недавно по телеку видела, что-то он мне не понравился. Грустный какой-то, на лошадь похож.

— Ладно, брось, не на лошадь, а как минимум на коня…Я же о твоих…

— А что мои? Тоже кони. Свиньи, собаки! Фу, у меня для них слов хороших нет, всю мою жизнь исковеркали.

Словно я не человек, а так, что-то, что можно бросить, и мне не больно, — по щекам Лили покатились две слезы и упали на обтянутый тонкой кожей руль. — Вот, видишь, я и расплакалась, только вспомнила этих мерзавцев. Ты не представляешь, сколько мне эти разборки нервов стоили!

— Им, наверное, не меньше?

— Да уж, я постаралась. Я им печенки отъела по полной программе, они теперь даже звонить боятся, даже с днем рождения не поздравляют.

— Это ты всегда умела здорово делать.

— Ты этим сволочам сочувствуешь?

— Не сочувствую, просто об этом не хочется разговаривать.

— Расскажи тогда о своей жизни. Кто у тебя новый появился?

— Есть один, но я еще с ним отношения даже на словах никак не оформила.

— Молодой, наверное, и семейный?

— Вот семьи, к счастью, у него нет. Хороший парень, жалко мне его, действительно, молодой…

— Хороших мужчин не бывает, все они мерзавцы. Им только одного и надо.

— А тебе, что, двух? — огрызнулась Катя.

— Нет, это я к слову. Профессиональная привычка — словами играть. Вот и приехали. Не обращай внимания на мой двор. Здесь, как всегда, и зимой, и летом раскопки.

Люки какие-то чинят, трубы меняют. Вода то есть, то нет, слава богу, свет еще не начали отключать, а то жили бы, как в блокаду.

Действительно, во дворе, куда с трудом въехал «Ситроен», застыл экскаватор, грязный, похожий на доисторическое животное. Ковш был воткну г прямо в асфалы, перекрывая проезд. Но к этому Лиля привыкла, легко объехала его, примяв кусты, и остановила машину сразу за раскореженной лавочкой, возле мусорного контейнера. На его крышке сидело несколько котов, облезлых и наглых, типично питерских, диких, непредсказуемых, как погода в этом городе. Коты никак не отреагировали на подъехавшую машину.

Женщины выбрались из машины. Лиля тщательно заперла ее, проверила, подергав каждую дверцу, и лишь после этого, перепрыгнув через узкую траншею, направилась к подъезду. Ее квартира располагалась на третьем этаже, небольшая, но хорошая. Она являлась лишь частью некогда большой, на весь этаж, квартиры, принадлежавшей царскому портовому чиновнику. В двадцатые годы ее разгородили, разбив на три маленькие квартирки, поэтому и планировка получилась странная. Одна комната была квадратная, большая, на два окна, вторая — маленькая, узкая, как пенал. В ней самым большим размером была высота, до потолка — метра четыре с половиной. Люстра висела на длинном-длинном проводе и почти касалась рожками двух стен одновременно. Вход в ванную и туалет — прямо из кухни. Замечательным был паркет в большой комнате — наборная мозаика из разных пород дерева. Правда, понять, что на нем изображено, было уже сложно.

Центр большой комнаты закрывал ковер. Часть мебели была очень старая, а часть — новомодная. Но у Лили Скоробогатовой все это сочеталось самым удивительным образом: старый граммофон с огромной трубой соседствовал со стеклянным, на никелированных ножках столиком, на котором возвышался музыкальный центр. Тут же находились антиподы, новейший диван и секретер, почерневший от времени, с медными ручками и гнутыми ножками в стиле Людовика четырнадцатого, пара старых кресел в стиле русского ампира и компьютерная стойка с вертящимся креслом.

— Так это и есть твой новый диван? — усаживаясь на подозрительное сооружение из многочисленных подушек, нанизанных на трубы каркаса, спросила Ершова.

— Ага, он самый. Кстати, очень удобная штука.

— Для спанья…

— И для него тоже. Он раскладывается и достает до стола, представляешь, какой огромный?

— Нет, не представляю.

— Еще представишь. Тебе спать придется на нем, а я сплю в коробочке, мне там нравится. Сплю на бабушкиной кровати.

— Она еще цела?

— Зайди, посмотри. Мне ее бывший муж отреставрировал — лаком потянул и шишечки начистил. Единственная от него польза.

Кровать бабушки Лили Скоробогатовой была сделана из карельской березы, высокие спинки украшали латунные шишечки и шары. Шишечки были похожи на миниатюрные ананасы. За два года в спальне мало что изменилось — на поблескивающей новым лаком спинке кровати, как и прежде, висело белье, одну из шишек-ананасов скрывал кружевной чашечкой лифчик.

— У тебя как всегда.

— В смысле, не убрано? А ты что, аккуратисткой стала?

— И я не люблю убирать. Не нравится мне это дело. Я считаю, что идеальный порядок в доме может быть только у некрофила.

— Тогда мой бывший муж — точно некрофил. Пилил и пилил меня за то, что порядка в доме нет.

Зазвонил телефон.

— Ну вот, достали.

— Не бери, — предложила Ершова.

— Думаю, шеф, — она прижала трубку к уху и закивала, мыча что-то невнятное.

— Через час устроит?

— …

— Раньше не могу.

— …

— Почему не могу? Да потому, что ко мне приехал мужчина, который в свое время сделал меня женщиной. Вы же понимаете, я не могу его бросить одного в возбужденном состоянии? Мы сейчас сексом занимаемся.

— …

— Вот видите, понимаете. И вы, наверное, когда-нибудь в таком положении были.

— …

— Значит, буду.

Когда Лилька, состроив гримасу, положила трубку, Ершова расхохоталась.

— Аргумент сногсшибательный, на мужчин действует безукоризненно, получше, чем «виагра». Они всегда, когда слышат подобное, идут на попятную.

— Чисто из мужской солидарности, — уточнила Ершова.

— Не знаю, из какой там солидарности, но везде, где я только ни работала, этот аргумент срабатывал. Кстати, я должна ехать. Пиццу разогреешь сама, можешь пить все, что найдется, можешь заниматься всем чем угодно. Дверь никому не открывай, как мне звонить, знаешь. Телевизор включай только в розетку, не вздумай нажимать кнопку, она западет, потом не выковырять. Пульт — вот он. На звонки отвечай как хочешь, только никого матом не посылай.

— Не буду, — сказала Ершова, уже чувствуя, что ей нестерпимо хочется залезть под душ или, на худой конец, погрузиться в ванну — смыть с себя ночной пот и дневную усталость, избавиться от кошмара, который ей пришлось пережить. После Чечни ей хотелось мыться ежесекундно.

Бессмысленная болтовня с подругой забрала остаток сил, и в руках начиналась дрожь.

— Все, я побежала. Музыка — вот, кассеты там, компакты тоже. Делай все что пожелаешь, только не устраивай пожар. Кстати, я тебе покажу, как колонка врубается.

— Я знаю.

— Смотри, а то еще взорвется. У нас в соседнем доме рванул газ, три этажа на улицу выпали. Я поехала. Кстати, вот ключ, — ключ лег на стол, — закроешь только на нижний, верхний заедает. Я постараюсь побыстрее вернуться, но боюсь, может не получиться. Номер переверстываем.

Дверь захлопнулась. Из всех распоряжений Скоробогатовой у Кати в голове не задержалось ни одного. Она сразу же направилась в ванную комнату. Там, у стены, облицованной старомодным кафелем, стояла высокая ванна на львиных чугунных лапах, чем-то смахивающая на скамейку в старинном парке. Ванну уже несколько раз перекрывали эмалью. Вся остальная сантехника была новомодная, с поворотными ручками.

«Колонка, даст Бог, не взорвется. Сегодня он меня один раз спас, так что, надеюсь, и сейчас он окажется за моей спиной, будет меня оберегать».

На удивление, с колонкой она справилась быстро. К чужой сантехнике Ершова всегда испытывала брезгливость.

На полочке возле умывальника она отыскала стеклянную банку с каким-то термоядерным средством и, подозревая, что это просто соляная кислота, все же вымыла им ванную, задыхаясь в ядовитых парах. Уже минут через десять ванна постепенно начала наполняться горячей водой. Чтобы налить ее до половины, ушло полчаса. Катя налила в воду зеленоватую жидкость, которая тут же вспенилась под упругой струей, и ванная комната наполнилась ароматом южной хвои, перебившим страшный запах кислоты.

— Как в лесу, — хмыкнула Ершова, быстро раздеваясь и погружаясь в горячую воду.

Минут тридцать она лежала, лениво шевеля ладонями — так полусонная щука, забившись в траву, шевелит плавниками. А подумать ей было о чем. Во-первых, где проявить пленку? Она понимала, соваться в ателье слишком опасно: могут и пленку украсть, и позвонить куда следует. Хорошо еще, если в милицию.

Страх в душе нарастал. Катя понимала, что по большому счету лучше было бы не хвататься за фотоаппарат, не щелкать им, а на четвереньках уползти из уличного бара вдоль стены.

Ей вспомнилась блокадная вывеска на стене, виденная в Питере еще в школьные годы, указывающая, какая сторона улицы более безопасна во время обстрела.

"Вот бы теперь такие вывески на каждую улицу! Для Питера и Москвы это очень актуально. Раз уж я сделала снимки, то пленку нужно проявить, — и она почувствовала, как ей нестерпимо хочется подержать в руках влажную поблескивающую ленту, с которой еще не сделано ни одного отпечатка. — Ей цены нет, — Катя поцокала языком. — Если ее предложить бандитам, они много дадут.

Это единственное свидетельство, единственный документ, причем, настоящий".

Она была профессиональным фотографом, поэтому понимала ценность двух непроявленных пленок, лежащих в ее сумке.

"Нет уж, — решила Катя, — никаких бандитов. Всю жизнь я работала честно, насколько может быть честен журналист. Единственный законный путь — это продать фотографии в газету, в журнал. Там тоже неплохо заплатят, но у нас Россия, не Запад, и прикрывать меня потом никто не станет. Убьют, не моргнув глазом. Я же видела, как это легко делается: одна минута и — куча трупов.

Придется действовать через Лильку, поскольку у меня, кроме нее, надежных знакомых в городе нет. В Москве — пожалуйста. А время работает не в мою пользу. Чем дальше от убийства, тем меньше стоят снимки. Хотя, — задумалась Катя, — возможно, все произойдет иначе. Как «жареный» газетный материал они падают в цене, а вот как вещественное доказательство они только ценнее становятся. Вещественное доказательство… Доказательством они являются лишь для милиции и бандитов. Милиция за них никогда и копейки не заплатит, они еще беднее меня.

А бандиты… Нет, о них лучше не думать. Да и найти их проблематично. Не дашь же объявление в газету, мол. продаются тридцать фотографий восемь на двенадцать, на которых запечатлен момент убийства господина Малютина на набережной Невы такого-то числа в такое-то время? Лучше уж сразу положить голову на железнодорожные рельсы. Поезд, может, еще и остановится, а вот бандиты — никогда".

Вылезать из теплой ванны, где было так уютно и приятно, не хотелось. Но вода постепенно остывала, а колонку Катя уже погасила. Так что ей пришлось выбраться, чтобы не замерзнуть окончательно.

В холодильнике у Лили оказалось много спиртного, все бутылки начатые. «Небось, с мужиками пила, каждый со своей бутылкой приходил!» — подумала Катя, поскольку все напитки были крепкие. Завладев бутылкой коньяка, она уселась в старинное кресло, налила холодный коньяк в бокал и бросила туда полузасохшую дольку лимона. "Какого черта она коньяк в холодильнике хранит? Его же теплым пьют. Какого черта режет на дольки весь лимон сразу?

Потому что ленивая, она всегда такой была, такой, наверное, и умрет. А вот какой умру я?"

Электронные часы в углу комнаты коротко пробибикали. Машинально Катя обернулась и, увидев два нуля справа, сообразила: «Шестнадцать ноль-ноль. Новости. Теперь уж точно передадут».

Торопясь, она чуть было не нажала кнопку на телевизоре, но вовремя спохватилась: «Западет, не вытащишь!»

Воткнула шнур в розетку и тут же, пока еще не возникло на экране изображение, услышала трагически-сдавленный голос диктора. Но с появлением изображения, голос диктора сделался задорно-восхищенным;

«Это же надо, среди белого дня, в центре города; на глазах у десятков людей совершено убийство! В нашем городе никогда раньше не убивали чиновников столь высокого ранга и так безжалостно…»

Катя сжала в руке бокал с коньяком. Напиток холодил ей пальцы. На экране телевизора появилась фотография Малютина в черной рамке. Через несколько скорбных секунд молчания фотография растворилась в новом изображении. Показывали кадры, отснятые оператором поверх голов оцепления. Как поняла Катя, оператор забрался на парапет и через головы омоновцев, вооруженных автоматами, снял место происшествия. Она по собственному опыту знала, как тяжело подбираться к местам происшествий: наверняка оператора подвезли на лодке со стороны реки.

Съемки оказались недолгими, объектив закрыла рука в перчатке. «Хорошо еще, что в реку не столкнули вместе с камерой», — усмехнулась Катерина.

На экране появилась другая картинка, после которой Ершова всерьез зауважала настырного оператора. Теперь съемки велись уже из надежного места, откуда омоновцы не могли бы его удалить. Он снимал с третьего этажа жилого дома, договорившись с хозяином квартиры, окна которой выходили на набережную. Отсюда вид был поинтереснее, оператор внаглую снимал злящегося лейтенанта, который даже пару раз позволил себе погрозить телевизионщику кулаком.

Если милиционеры особенно не прятались от объектива камеры, то люди в штатском, все как один с мобильными телефонами в руках, старались стоять к ней спиной, прятались за колоннами. Омоновцы все поголовно ходили в масках.

«Да, если надеть на голову черную шапочку с прорезями для глаз человеку в костюме, при галстуке, выглядеть он будет полным идиотом, героем фильма ужасов. А вот почему-то камуфляж с маской сочетается идеально».

И тут камера скользнула по набережной, по головам толпы зевак, и выхватила летнее кафе. Наверняка оператора привлекли иссеченные выстрелами зонтики. Выглядели они, конечно, живописно — яркие, полосатые, с рваными дырками от пуль.

Бокал, уже поднесенный к губам, замер. Катя увидела двух людей в штатском, которые беседовали с сегодняшним надоедливым толстяком. То, что это он, она не сомневалась ни секунды, дурацкий чуб, прикрывавший лысину, висел вдоль уха. Рядом стоял и бармен, он что-то пытался объяснить жестами мужчине в сером костюме. Так же оживленно он размахивал руками, когда пытался втолковать англоязычной Кате, что в здании размещается правительственное учреждение.

Затем он всего четырьмя жестами изобразил женщину: длинные волосы, высокая грудь, темные очки и фотоаппарат.

То, что бармен описывает именно ее. Катя поняла сразу, хотя картинка продержалась всего пять секунд, и в самый последний момент Ершова успела увидеть собственный журнал, который криво лежал на барной стойке. «Все-таки забыла!» — подумала она, и сердце ее похолодело.

В кадре появился журналист с микрофоном в руке, стоявший на фоне плотно сомкнутых спин зевак, над которыми возвышались головы омоновцев. Из прорезей черных масок зло поблескивали глаза.

«…На раскрытие этого преступления брошены лучшие оперативные силы. Надеемся, что преступление удастся раскрыть по горячим следам. В городе объявлена операция „Перехват“…»

Напоследок на экране появились крупным планом три окровавленных трупа, а ведущий радостно сообщил: «Специально для нашего канала из северной столицы…» Это прозвучало так, будто это он и застрелил всех троих с единственной целью — порадовать телезрителей.

Кате стало не по себе. Она залпом выпила коньяк, так и не успевший согреться в ее ладонях, и зло вырвала вилку из розетки.

— Вляпалась! — шептал она, — Точно, вляпалась в историю!

«И журнал забыла, и с фотоаппаратом засветилась. И хорошо, если меня будет искать только милиция, ведь вполне может оказаться, что в кафе сидел подсаженный бандитами человек, который отслеживал ситуацию. Уж такой-то человечек наверняка заприметил меня, когда я, как дура, ползала на коленях с фотоаппаратом в руках. А может, этот человечек — тот самый толстяк, который приставал ко мне с разговорами? Нет, на бандита он мало похож — не тянет. И глаза у него пугливые, я его интересовала лишь как женщина».

И тут Катя вспомнила тот самый момент, когда толстяк увязался за ней. "Нет, он пошел за мной после того, как я его сфотографировала. Какому же бандиту захочется остаться запечатленным на пленке? Дура я, все-таки!

Единственное, что меня спасает, так это мой английский.

Будут искать англичанку, американку, австралийку, новозеландку, наконец, но только не русскую, говорящую по-английски".

* * *

А в это время в агентство Варлама Кириллова вошел молодой чеченец в темном костюме. Подарил секретарше белозубую улыбку и шагнул в кабинет владельца. Костюм выглядел безупречно, и возразить та не решилась, весь вид пришельца показывал, что он может сделать выгодный заказ.

— Добрый день, — самый младший из братьев Багировых, вот уже три года живущий в Москве, поприветствовал Варлама.

— Да, — Кириллов неохотно оторвался от компьютера.

— Где я могу найти Екатерину Ершову?

— Сейчас она в Чечне, — мстительно ответил модельер.

— Нет, оттуда она уже уехала, — мягко возразил Багиров.

— Если вы знаете больше меня, то разговор теряет смысл.

— Человек, которого я представляю, хотел бы сделать ей выгодный заказ, через ваше агентство, разумеется. Дело срочное.

У поминание о деньгах отрезвило Кириллова.

— Я даже не знаю, где ее искать. Попробую позвонить ей домой.

— Нет, мы уже звонили, соседи сказали, что она снова уехала. Вы не знаете, куда? Она сможет заработать неплохие деньги через ваше агентство.

— У нее много дел. Важные люди дают дорогие заказы. Например, совсем недавно Лев Малютин, представитель президента в Петербурге, пригласил ее делать буклет.

— Думаете, она уехала в Питер? — Багиров-младший смотрел на Кириллова невинным, как у младенца, взглядом.

— Не знаю, позвоните в его администрацию, там вам подскажут. Вот моя визитка.

— Когда я с ней договорюсь о сотрудничестве, то непременно оформлю заказ через ваше агентство.

— Не сомневаюсь.

Чеченец покинул офис. Его подхватил темный «Джип».

— Ну что, брат?

Багиров-младший взял в руки записную книжку, принадлежавшую Ершовой.

— Придется отыскать в ней все питерские адреса друзей этой сучки и проверить их.

Глава 10

Белый «Опель» стремительно пролетел набережную.

Толик вел машину зигзагами, опасаясь, что сзади ее могут обстрелять. Но выстрелы так и не прозвучали. «Чисто сработали, — подумал бандит. — Главное — получить фору, пусть небольшую, но в нашем деле все решают секунды».

Он нервничал, но не так сильно, как Сашок или Шурик. Он умел держать себя в руках, вспоминая приятные моменты из прошлого. Не только первый поцелуй грел его самолюбие, но согревали душу и те моменты, когда ему удавалось обставить соперников.

Обойдя грузовик с ярким красным фургоном, он свернул в небольшую улочку и сбавил скорость. Сейчас для непосвященных, для случайных прохожих все выглядело довольно обыденно. Испугавшись выстрелов, водитель рванул по набережной, затем, укрывшись в переулке и ощутив себя в безопасности, успокоился и вновь повел машину ровно и осторожно.

«Да, фора — великая вещь. Всего несколько минут, а сколько за них можно сделать!»

Мигнув указателем поворота, «Опель» въехал в арку.

Двор, по питерским меркам, был довольно большим. Из двух кварталов в начале пятидесятых сделали один. Снесли старые ветхие дома и на их месте разбили небольшой скверик.

Толик вплотную подъехал к грязной трансформаторной будке; высокие деревья скверика отделяли этот уголок двора от домов.

— Быстро! — властно и резко скомандовал главарь бандитов.

Все трое выбрались на пыльную, поросшую редкими одуванчиками землю. Оружие побросали в небольшую спортивную сумку, которую Толик тут же повесил на плечо.

Шурик с Сашком выволокли из багажника выцветший брезентовый чехол с отбитыми под трафарет номерными знаками, которые, конечно же, не совпадали с цифрами знаков, укрепленных на машине.

За пять секунд автомобиль был надежно укрыт брезентом. Затем Шурик с Сашком присели: один возле заднего бампера, второй — возле переднего. Еще пара секунд понадобилась на то, чтобы отодрать приклеенные прозрачной лентой, фальшивые, выполненные из картона и раскрашенные нитрокраской номерные знаки. Переломанные пополам, они тоже очутились в спортивной сумке вместе с оружием.

— День прожит не зря, — усмехнулся Толик.

Только теперь мужчины позволили себе снять нитяные, телесного цвета перчатки. Вдоль одного края двора расположились двухэтажные сараи, которые строили в пятидесятые годы, когда во многих домах еще топились дровами плиты.

По галерее бандиты выбрались на другую сторону сараев и спустились в небольшой соседний дворик, из которого на улицу выходила лишь одна узкая арка, такая узкая, что в нее не мог проехать ни один грузовик. И не удивительно, дом возводился в те времена, когда основным транспортом в Питере были пролетки. Под кирпичными сводами было влажно и прохладно.

В небольшой нише бандитов поджидал странного вида субъект. Несмотря на то, что стояло теплое лето, одет он был в испачканное мелом пальто, грязный, заросший, его почти былинная борода доходила чуть ли не до середины груди. Субъект, завидев Толика, радостно осклабился. Во рту еще не очень старого мужчины виднелось всего три зуба. Субъект выкатил из ниши трехколесную тележку с грязной потертой сумкой, привязанной к подножке потрепанными веревками.

— Жду, жду, а часов-то у меня нет. Хрен его знает, когда вы придете?

— Дождался-таки, пришли, — Толик взглядом указал на сумку. Самому ему неприятно было прикасаться к заляпанному грязью замку застежки.

Бомж, продолжая весело и нагловато улыбаться, расстегнул пластиковый замок и руками развел его края. Даже в полумраке подворотни было видно, какие у него грязные, почерневшие ногти.

Толик, Сашок и Шурик сбросили куртки, стащили темные свитера с высокими вязаными воротниками, которыми во время нападения прикрывали лица. Под свитерами оказались белые праздничные рубашки, немного легкомысленные галстуки.

Пиджаки же, аккуратно сложенные и запакованные в полиэтиленовые мешки, оказались в сумке бомжа. В каждый прозрачный пакет был вложен и нарисованный на бумажке номерок — первый, второй и третий, чтобы бандиты не теряли времени зря, а сразу разобрали одежду, кому какая предназначена.

Оружие, свитера, куртки — все уместилось в грязной сумке бомжа. Для пущей убедительности из-под не до конца застегнутого замка выглядывали горлышко двухлитровой пластиковой бутылки и край пожелтевшей газеты.

Облаченные в пиджаки, при галстуках, в белых рубашках, бандиты выглядели солидно и совсем не грозно. При помощи маленькой бутылочки с гелем и расчески Толик быстро навел порядок на головах своих подручных. Теперь те выглядели, как коммивояжеры.

— Вам только значки повесить "Хочешь похудеть?

Спроси у меня как". Чистые «гербалайфщики», — немного нервно рассмеялся Толик. — Ну, все, Васька, кати свою тележку.

Бомж закашлялся, затянулся дешевой сигаретой и покатил тележку по улице. Бандиты же постояли в подворотне с полминуты, прислушиваясь к завыванию милицейских сирен, а затем абсолютно спокойно пересекли улицу, зашли еще в один двор. Там их уже ждали.

На невысоком крыльце, у двери, обитой оцинкованной жестью, стоял мужчина в белом халате, из-под которого выглядывали новенькие джинсы. Он спокойно курил и с улыбкой смотрел на Толика, который в костюме и при галстуке казался ему чрезвычайно смешным.

— Привет! — они не пожали друг другу руки, а лишь ударили ладонь о ладонь — так у них было заведено с незапамятных времен.

Обитая железом дверь закрылась, и длинным, темным коридором, насквозь пропитанным запахом съестного, бандиты прошли в большой зал ресторана. Они вынырнули из-за кулис невысокой сцены, на которой играл джазовый оркестрик, в тот момент, когда ярко полыхал вспышками стробоскоп.

Когда зажегся свет, трое бандитов уже сидели за круглым столиком, на котором стояли тарелки со снедью, рюмки и две бутылки — одна с коньяком, другая с водкой.

Интерьер ресторана позволял посетителям чувствовать себя чуть ли не в одиночестве. Каждый столик с двух сторон огораживала невысокая ажурная деревянная ширмочка, увитая растениями. Никто из посетителей не заметил появления троих новичков, ведь одеты они были так же, как и большинство мужчин в этом зале — пиджаки, галстуки и белые рубашки.

Не предлагая тоста, Толик разлил водку по фужерам для шампанского, и все трое, не чокаясь, залпом выпили спиртное.

— Еще, — пробормотал Шурик, подцепив на вилку ломоть ярко-красного вяленого мяса и целиком отправив его в рот.

— — Ясное дело, — Толик разлил бутылку до последней капли, и она тут же исчезла в руках подоспевшего официанта.

Взамен выпитой бутылки на столе возникла новая, такая же запотевшая и холодная.

Минут через десять бандиты были уже пьяны — так, что это даже бросалось в глаза. Теперь они пили коньяк из маленьких рюмочек, смакуя его, и обменивались улыбками.

— Дуракам всегда не везет, — негромко произнес Толик и, приподняв рюмку на уровень глаз, подмигнул своим молодым приятелям.

— Не везет, — согласился Сашок.

— Сегодня не повезло честному дураку, — уточнил Шурик.

Рюмки сошлись над центром стола. Сашок с Шуриком выпили залпом, а Толик отпил маленький глоточек и захихикал:

— Ребята, не умеете вы жить красиво. Коньяк — не водка, его мелкими глоточками пьют.

— Какая разница? — пожал плечами Шурик. — И там сорок градусов, и тут.

— Все равно в животе перемешается, — поддержал друга Сашок.

С одной стороны, ему нравилось, что Толик учит их уму-разуму, а с другой, было немного обидно за себя. Кого из себя Толик корчит, тоже мне, аристократ нашелся!

Толик провел ладонью по идеально выбритой щеке и задумчиво произнес:

— Людей можно делить по-всякому: человечество можно разделить на тех, кто блеванет при виде полуразложившегося трупа, и на тех, кто не блеванет. И такое деление будет справедливым.

— Я не блевану, — тут же вставил Шурик.

— А я не знаю. На четверть разложившиеся трупы видел, а вот наполовину — не приходилось.

— Но можно поделить и по другому принципу, — продолжал Толик, — на тех, кто пьет крепкое спиртное залпом, и на тех, кто мелкими глотками.

— Ты, конечно, из тех, кто пьет мелкими?

— Да, — еще раз подмигнул Толик. — По-моему, это чисто русская манера — пить залпом.

Шурик уже наелся и, чтобы чем-то занять руки, отламывал от ломтя хлеба маленькие кусочки, скатывал их в шарики и рядком выстраивал на салфетке.

— Не правильно, — улыбнулся Толик, — я тоже чисто русский человек, но пью мелкими глотками. И это, знаете, как называется?

Сашок с Шуриком переглянулись. Было понятно, что им не угадать ни с первого, ни со второго, ни даже с десятого раза. Когда ответ заранее известен спрашивающему, то искать его не хочется.

— Ну?

— Это называется «держать ситуацию под контролем».

— Я тоже себя контролирую, — возмутился Сашок.

— Э, нет, ты залил в себя сто граммов водки и думаешь, что еще достаточно трезв. А они уже внутри тебя, уже понемногу туманят голову. Пройдет минут пять, и ты захмелеешь….

— Но мы же, Толик, одинаково с тобой выпиваем.

— Да. Но разница в том, что я ощущаю с каждым маленьким глоточком, насколько пьянею, и могу вовремя остановиться, а ты — нет.

— Путано говоришь, — пьяновато замотал головой Шурик.

— Пьяному чужие слова всегда кажутся путаницей, — Толик сделал еще один микроскопический глоток и с удовольствием принялся закусывать.

Он знал, что делал, хотя не посвящал молодых бандитов в некоторые детали. «Играть на публику они еще не умеют, — думал Толик, — и поэтому все будет выглядеть более реалистично, если не будут всего знать».

* * *

Тем временем на месте убийства работали следователи, криминалисты. Все выезды из города были перекрыты, каждый милиционер знал, какую машину следует искать.

Не посчастливилось в этот день владельцам белых «Oпeлей», их останавливали буквально на каждом перекрестке.

И благо бы, просто останавливали! Ни простым милиционерам, ни омоновцам не хотелось зря подставлять головы под пули, поэтому они выводили владельцев машин под стволами автоматов, те же боялись совершить резкое движение. Чего доброго, у кого-нибудь из омоновцев сдадут нервы, дрогнет палец, и короткая очередь продырявит спину невинного автолюбителя.

Полковник Барышев не очень-то надеялся на операцию «Перехват», понимая, что убийцы не станут выбираться из города на той же машине, на которой скрылись с места преступления. Он отдавал себе отчет в том, что убийство Малютина готовилось скрупулезно, тщательно, и самым сложным было не само убийство, не выстрелы — нажать на спусковой крючок сумеет и полный идиот — а то, как убийцы собирались уйти от погони.

Вначале Барышев сам отвечал на телефонные звонки, сам вызывал посты вокруг города, руководителей мобильных групп. Он боялся потерять живую связующую нить между собой и теми, кто вел поиски. Вести приходили неутешительные, хоть и было уже задержано около сорока человек, изъято одиннадцать единиц оружия. «Тот, кто организовал убийство, — думал Барышев, — на это и рассчитывал. Я иду у него на поводу. Не знаю, какое расстояние нас отделяет, но он движется впереди меня. Он получил фору, может, небольшую, но достаточную для того, чтобы иметь свободу маневра. А я должен просчитать его план, определить маршрут, по которому он движется, забежать вперед и перекрыть ему дорогу. Легко сказать, трудно сделать», — усмехнулся Барышев.

Его так и подмывало втянуться в кутерьму преследования, слушать обрывки разговоров по рации, выслушивать рапорты, самому ставить конкретные задачи: найти, перехватить, фильтровать, задерживать. Но казавшиеся на первый взгляд отлаженными действия милиции и ФСБ, на самом деле, как он понимал, являются умелой имитацией поисков.

Трое убийц действуют мобильно и оперативно, а громады правоохранительных органов тяжелы на подъем, и именно поэтому проиграют гонку. Если в первые часы после убийства не удалось задержать исполнителей, то шансы поймать их с каждым часом уменьшаются. Лишь потом, когда уляжется шумиха, когда раскрытием преступления займется небольшая группа следователей, появятся шансы на успех, потому что убийцы поверят в собственную безнаказанность, а следователи приобретут мобильность.

Но пока еще шанс настигнуть преступников по горячим следам имелся.

Из оперативной сводки следовало, что автомобиль не покидал город, значит, скорее всего, преступники оставались в Питере в надежде улизнуть попозже. Основной ошибкой Барышева было то, что он не подвергал сомнению самую первую версию, которая пришла ему в голову: убийство совершила бригада наемников, приехавших из другого города, так, как это было в случае, когда взорвали машину Малютина, убив шофера.

* * *

Зал ресторана не был наполнен наполовину, но, тем не менее, оркестр играл, танцевали несколько скучающих пар. Хотя три стены ресторана были стеклянными, увидеть, что делается на улице, было практически невозможно. Стекла закрывали уютные бордовые шторы.

С первого этажа, где располагались вход в холл и гардероб, послышались странные звуки — топот множества ног, негромкие приказы. Шурик и Сашок замерли с рюмками в руках, пьяноватые улыбки исчезли с их лиц.

— Чего вы, ребята, приуныли? — радужно улыбался Толик. — Все в порядке, все идет по плану.

К столику с каменным выражением на лице подошел официант, тот самый, который впустил бандитов в ресторан с черного хода, подхватил пару пустых тарелок и прошептал на ухо Толику:

— Возле черного хода стоят два омоновца, а на первом этаже уже человек десять. Обыскивают все закоулки.

— В женском туалете тоже ищут?

— И там тоже, — без тени улыбки ответил официант.

Профессия приучила его ничему не удивляться, на все реагировать спокойно. Он не знал, натворил ли что-нибудь Толик с приятелями или нет, он даже не пытался задать себе такой вопрос. Его попросили, ему заплатили, а больше его ничего не интересовало. Он всего лишь официант, такой же нужный и настолько же лишенный эмоций, как столовый прибор, нож или вилка — часть интерьера, да и только. С тем же успехом омоновцы могли бы расспрашивать о том, кто такой Толик, Сашок или Шурик, не его, а буфет, в котором поблескивали чисто вымытые бокалы.

— Придется пережить пару неприятных минут, — вздохнул Толик, закуривая сигарету.

И лишь по тому, как дрогнул язычок пламени в его зажигалке и как погас под неровным выдохом, можно было понять — Толик нервничает. Лицо его при этом оставалось абсолютно спокойным. Бандит развалился на мягком стуле, закинул ногу на ногу.

В зале ресторана ОМОН действовал уже не так нагло, как на первом этаже. Было в здешнем убранстве что-то от церковного: неяркое сияние свечей на столиках, позолота капителей колонн, ведущиеся шепотом разговоры. За невысоким деревянным барьером появился холеный метрдотель.

— По какому случаю? — он обращался к офицеру ОМОНа так, словно тот был посетителем, желающим заказать столик, по-другому в этом зале он просто не умел разговаривать.

— В зале нужно включить весь свет. Быстро! — сказал омоновец.

— Зачем?

— Ты не умничай, а выполняй! — краем глаза офицер следил за тем, как его бойцы быстро рассредоточиваются по залу.

Метрдотель тяжело вздохнул, выразив этим вздохом свое презрение к человеку в форме. Но, вместе с тем, он чувствовал и некоторую солидарность с ним. Сам он тоже носил некое подобие мундира — черные брюки, белую рубашку и темно-бордовый пиджак. Так в ресторане одевались все официанты, и эта одежда хранилась в небольшой комнатке в металлических шкафчиках. Метрдотель словно всем своим видом показывал омоновцам, что, если нужно включить свет, то они могут включить его сами, щелкнув выключателем. Но загвоздка заключалась в том, что выключателей не было видно.

Не спеша, метрдотель подошел к колонне, обшитой деревянными панелями, открыл одну из них и ладонью подал вверх три пакетных выключателя. Загудели, зажглись лампы дневного света, вспыхнули «галогенки», и ресторанный зал тут же заполнил отвратительно-яркий свет. Застигнутые врасплох посетители щурили глаза, сразу стало видно, что вентиляция работает ни к черту и в зале полно сигаретного дыма.

— Всем оставаться на местах! — дружелюбно распорядился офицер ОМОНа.

Мужчины вздохнули с облегчением. Некоторым из них уже приходилось сталкиваться с омоновцами, и они ждали другого приказа:

«Встать! Руки за голову, ноги на ширине плеч, лицом к стене!» Но на этот раз милиция не зверствовала, началась проверка документов. Естественно, удостоверения личности оказались не у всех, Питер — это не Москва, где без документов лучше не переступать порог собственной квартиры. Женщинами омоновцы вообще не интересовались, даже не заглядывали в паспорта.

Двое омоновцев, один вооруженный автоматом, второй налегке, остановились у столика, который занимали бандиты. Толик смотрел на них, как только что сошедший с небес ангел, мол, я-то надеялся на радушный прием, а меня приняли за кого-то другого.

— Ваши документы! — прозвучало с двухметровой высоты. Омоновец отличался приличным ростом.

— Сейчас посмотрю, может быть и не забыл прихватить.

Толик порылся в кармане пиджака, вытащил сперва пачку визиток, похожую на колоду миниатюрных сувенирных карт. Когда клал их на стол, визитки рассыпались. На некоторых из них сияли золотом двуглавые орлы, чернели надписи «Депутат», «Председатель», «Директор».

— Сейчас, сейчас… — приговаривал Толик, продолжая рыться в карманах. — Вот же, как назло, когда надо, беру документы с собой, а тут забыл, наверное. Хотя нет, подождите, — на лице его появилась довольная улыбка, и на стол лег паспорт.

Омоновец взял его, придирчиво сравнил фотографию с оригиналом, затем отыскал страничку с пропиской. Придраться было не к чему, человек был прописан в Питере, на убийцу походил мало, хотя для бизнесмена имел слишком хорошую физическую подготовку — тренированные мышцы просматривались даже под элегантным пиджаком.

Сашок и Шурик уже держали наготове паспорта.

— Это мои ребята, вместе на фирме работаем, — Толик произнес это таким тоном, словно с него уже были сняты все подозрения и он мог поручиться за других. — Я тоже еще недавно в форме ходил, — фамильярно подмигнул он омоновцу, — но семью на чти деньги не прокормишь, пришлось бизнесом заняться. Не мое, но получается. И ребят, вот, понемногу уму-разуму учу.

Документы вернулись владельцам. Толик сгреб со стола визитные карточки, бросил их в карман.

— Кого, хоть, ребята, ищете?

Омоновец, естественно, не стал распространяться о том, что ищет убийц Малютина. По его мнению, сидящих в ресторане происходящее за стенами мало интересовало.

Вряд ли кто-нибудь из них уже знал об убийстве.

— Понимаю, — продолжил Толик, — не ради собственного удовольствия документы проверяете. Выпить не предлагаю, потому как вы на службе. Может, хоть закурить возьмете? — пачка «Кента» скользнула к краю стола. В ответ гробовое молчание. — Ну что ж, служба она и есть служба, не сахар. Что ж, за здоровье тех, кто в форме! — Толик поднял рюмку с коньяком и на глазах удивленных Сашка и Шурика выпил ее залпом за здоровье ментов, наплевав на все свои недавние философские выкладки.

Руководитель группы, капитан, прошелся по залу. Из всех компаний наиболее подозрительной ему показалась лишь одна, состоящая из трех мужчин, одного в возрасте и двух молодых. Он отозвал омоновца от их столика.

— Документы проверил?

— Так точно!

— Полный порядок или не совсем?

— У них всех питерская прописка, и не вчера проставленная.

— Это еще ничего не значит, — пробормотал капитан. — Найди-ка мне метрдотеля.

Метрдотель, как с удивлением заметил капитан, испарился, как только включил свет. Его отыскали на лестничной площадке, он стоял и курил, беседуя с охранником ресторана. Но метрдотель вместо того, чтобы выслушать вопрос капитана, тут же сделал ему выговор:

— Мне посетительница жаловалась, что вы без стука в женский туалет ворвались.

— Знаю, вы уже говорили, что мы наделали слишком много шума в вашем ресторане, — усмехнулся капитан.

— Это так, к слову. К счастью, наши посетители понимают, с кем приходится иметь дело, поэтому претензии у них только к вам, но не ко мне.

— Вот и отлично. Как долго у вас сидят эти посетители? — капитан говорил негромко, так, чтобы его не могли слышать трое мужчин за столиком.

— Которые? — метрдотель окинул взглядом зал, хотя прекрасно понял, о ком идет речь.

— Трое мужчин за моей спиной — один старый, двое молодых.

— Седой — не всегда означает, что старый, — метрдотель гордо ладонью поправил начинающий седеть чуб.

— С какого часа они в вашем ресторане?

— Не знаю, я за ними не следил.

— Кто-нибудь может ответить на мой вопрос?

— Официант, который обслуживает столик, — и, даже не глядя в сторону официанта, метрдотель поманил его рукой. — Подойдите, пожалуйста, господин омоновец интересуется, — метрдотель слегка кивнул, давая понять капитану, что издевается над ним. «Господин капитан» прозвучало бы полуиздевкой, a «господин омоновец» звучало мерзко. — Так вот, господин омоновец интересуется, долго ли сидят в нашем ресторане трое господ за круглым столиком.

— Сейчас я вам точно скажу, — официант вытащил из нагрудного кармана тонкую книжечку с разграфленными страницами, которой он пользовался, принимая заказы.

Там чернели страшные каракули, закорючки и крестики.

Больше трех букв от слова официант не писал: к чему? Ему сокращения понятны, а большего и не надо. — Так, так, так… — приговаривал он, ведя по записям коротко подстриженным ногтем — Первую бутылку водки они заказали два с половиной часа тому назад. Вторую — час. А сидят, может, и раньше Сперва супчику поели… Вот, три луковых супа и салат из крабов, а уж потом им, наверное, выпить захотелось.

Капитана же интересовали люди, которые появились в ресторане, самое большое, час тому назад.

«Да, — подумал он, — не зря мне эта троица показалась слишком пьяной для людей, час тому назад стрелявших из автоматов, убивших крупного чиновника, двух его телохранителей и одного омоновца».

На всякий случай он скользнул взглядом под стол, вдруг там стоят не портфели бизнесменов, а чемоданчики или спортивная сумка с оружием. Но ни сумки, ни чемоданчиков, ни даже портфеля там не оказалось.

«Фирмачи, — подумал капитан. — Наверное, из офиса вышли, вещи на рабочих местах оставили».

Вся операция по обыску ресторана не заняла и четверти часа. Наконец последний омоновец покинул зал ресторана. Метрдотель выглянул за дверь, чтобы убедиться, что непрошеные гости покинули заведение надолго. После этого он вышел на середину зала, приложил правую руку к сердцу и громко сказал:

— Уважаемые господа! Приносим свои извинения за некоторые неудобства.

Посетители, большинство из которых принадлежало к людям, ведущим самостоятельный бизнес, с сочувствием восприняли тираду метрдотеля. Кому, как не им, было знать нравы ОМОНа!

— Теперь, надеюсь, ничто не омрачит ваш отдых, — и холеный метрдотель картинно шагнул к распахнутому электрощиту.

На этот раз он гасил свет постепенно, как в театре.

Сперва щелкнул один пакетник, за ним второй, следом третий. Вновь стали видны исчезнувшие было в ярком свете свечки на столиках. Зажглись рубинчики сигарет, люди вернулись к приятным разговорам.

— Все в порядке, — проговорил Толик, глядя на молодых бандитов.

— А я, честно говоря, немного струхнул, — признался Сашок. — Он как сказал «ваши документы», я подумал: вот те на, нет их у меня! Смотрю, Толик, ты полез в карман, и я, как дурак, тоже лезу. Оказывается, паспорт мой в кармане пиджака лежит, а я же его туда не клал.

— Думаешь, зачем я вас просил с утра мне паспорта отдать? ?

— Я и не понял.

— Если что-нибудь не понимаешь, то лучше и не делай.

Толик и двое его подручных провели в ресторане еще часа четыре — ровно столько, чтобы успеть протрезветь.

Они уже ели безо всякого аппетита, пили только минеральную воду и тоник, несмотря на то, что крепкое спиртное оставалось в бутылках.

— Лучший способ избежать похмелья, — объяснял Толик, — это не ложиться пьяному спать, а протрезветь на ногах.

— Не всегда получается вовремя остановиться, — признался Сашок.

— Но сейчас же ты не пьешь?

— Это потому, что ты рядом, Толик. С тобой спокойно и хорошо.

Толик вскинул руку и посмотрел на часы:

— Можно сваливать. Думаю, теперь уже повсюду спокойно.

— Нет, — покачал головой Шурик, — они долго еще не успокоятся. Такого клиента…

Толик приложил палец к губам и усмехнулся:

— Но мы-то тут ни при чем! Мы в ресторане пьянствовали при свидетелях.

Мужчины громко рассмеялись и, подозвав официанта, расплатились, щедро оставив на чай, а затем вразвалочку двинулись к выходу.

Внизу уже ничего не говорило о том, что сегодня здесь побывал ОМОН, наверху, на втором этаже, гудел весельем зал.

Метрдотель вышел проводить своих постоянных клиентов, Толика он знал прекрасно, тот бывал здесь не реже одного раза в неделю и всегда щедро расплачивался. Метрдотель Толика уважал, никогда тот не устраивал в ресторане безобразных сцен. Правда, бывало, что напивался в дым, но и тогда вел себя сдержанно, в драку не лез, к женщинам не приставал.

— Ну, что ж, — метрдотель крепко пожал руку Толику и подмигнул двум молодым бандитам, — заходи, Анатолий, всегда тебе рады. Лучшие места твои и лучшие девочки тоже.

— Ты же знаешь, Савелий, я девчонками с улицы не интересуюсь. Выпить — всегда пожалуйста, а бабы — нет.

У меня к ним свои счеты.

Трое мужчин вышли на улицу. Они чувствовали себя немного неловко в костюмах, при галстуках.

— Ну вот, ребятки, — Толик хлопнул своих приятелей по плечам, — можно до завтра отдохнуть. Но чтобы больше не пили. Днями нам предстоит крутая работенка. Надеюсь, вы не забыли?

— Как можно забыть! — Сашок весело улыбался, Шурик же оставался мрачно-сдержанным.

Ему хотелось снять сегодняшний стресс спиртным, но он понимал: с Толиком лучше не спорить, и если тот приказал не пить, значит, надо воздержаться, потому как у Толика нюх на алкоголь был почище, чем у самого рьяного гаишника, и если назавтра унюхает запах, то добра не жди.

На расправу Толик был скор, Шурик хоть уважал его, но побаивался.

Ему казалось, что Толик видит людей насквозь, словно у него не глаза, а рентгеновский аппарат, а вместо головы — детектор лжи. Возьмет тебя за руку, подержит секунд пятнадцать, заглядывая в глаза, и узнает о тебе все. Знает, что ты говорил в его отсутствие, и знает даже, с кем ты провел ночь.

— До завтра, — взмахнул рукой Толик и остановил такси.

Сегодня он был щедр.

— Садитесь, ребята, а я немного пройдусь.

Такси тронулось, увозя Сашка с Шуриком, а Толик, запустив руки в карманы брюк, неторопливо двинулся по тротуару в сторону набережной. Он, как всякий преступник, любил бывать на тех местах, где совершил преступление. Ему не терпелось глянуть на крыльцо, послушать, о чем судачат зеваки, посмотреть на окна, по которым пришлось стрелять.

Он всегда возвращался на места своих преступлений и, самое главное, делал из увиденного правильные выводы, иногда корректировал свое дальнейшее поведение. Теперь же ему предстояло подумать о том, правильный ли план он составил и не стоит ли его резко изменить. Он знал, что и Петров, и Короедов — люди коварные, их словам верить нельзя. Если им будет выгодно расправиться с ним и его помощниками, они расправятся. Значит, ситуацию следует повернуть так, чтобы тем было выгодно оставить его, о живых и впоследствии помочь скрыться.

Никогда прежде Толику не приходилось проворачивать дела такого масштаба, как сегодня, и он удивлялся себе, с каким спокойствием шел к набережной. Когда он оказался на берегу Невы, перед старым домом с высоким крыльцом, то ему уже и самому не верилось, что около пяти часов назад они с Сашком и Шуриком палили здесь из автоматов, а затем убежали, оставив на ступеньках четыре трупа.

К месту убийства никого еще не пускали, крыльцо было огорожено, людей из здания выпускали через черный ход. Все места в уличном кафе были заняты. Тут расположились журналисты, телевизионщики со своими камерами и микрофонами в надежде, что кто-нибудь из следственной бригады зайдет выпить кофе и можно будет его расспросить о том, как продвигается следствие.

Тут же крутились жители из близлежащих домов, любители попасть на телеэкран. Да и просто любопытных питерцев хватало. Среди них и затесался Толик, похожий на бизнесмена средней руки, покинувшего свой офис для того, чтобы пройтись у реки, подышать воздухом, обдумать очередную сделку.

Толик прикурил сигарету, несколько раз затянулся. Но вместо того чтобы смотреть на здание с еще не приспущенным флагом, он смотрел на реку, на сверкающую золотом иглу Адмиралтейства.

Его тронули за локоть. Он медленно повернул голову и посмотрел сверху вниз на щуплого старика, в пальцах которого дрожала незажженная папироса.

— Извините, любезный, у вас огонька не найдется?

— Почему же не найдется, батя, — бесшабашно произнес Толик, щелкая золоченой зажигалкой.

Старик хотел прикрыть огонек рукой, но Толик покачал головой:

— На ветру не гаснет, батя.

— Хорошая вещь она и есть хорошая, — старик затянулся и закашлялся. — Черт, горло дерет! Первая за сегодняшний день. Я бы, наверное, не закурил, если бы Леву Малютина не застрелили.

— Кого, кого застрелили?

— Малютина Льва, представителя президента.

Как показалось Толику, старик рьяно интересовался политикой и был в курсе всего происходящего.

— Чем он занимался?

— Девушка? — мечтательно проговорил старик. Его кадык задергался, а уголки рта опустились. — Честнейший был человек! Я его, между прочим, два года учил, он мой студент. Такими студентами гордиться можно. Расправились с ним безжалостно и кровожадно.

— Каждый день кого-то убивают.

— Это-то и плохо! Все реформы вкривь и вкось пошли, всех честных отстранили. А кого отстранить не смогли, так физически убирают, — старик явно раздухарился, увидев в глазах Анатолия заинтересованность. Он и не рассчитывал, что у него появится благодарный слушатель. — Вот вы себе представьте.., извините, пожалуйста, не знаю вашего имени и отчества…

— Неважно, — сказал Толик.

— Так вот, любезный, у меня было несколько выдающихся студентов, и Лева один из них. Тихий такой, незаметный, но как напишет работу, так ее хоть в газете печатай. Очень толковый был молодой человек! Надо сказать, все сложилось у него, чтобы он карьеру сделал, взлетел, можно сказать, очень высоко, одним из самых важных людей у нас в Питере стал. Обычно все в Москву рвутся, а Лева, наоборот, вернулся домой. Я его не видел уже лет десять, лично не встречался. По телевизору видел, интервью его слушал. Толковые, надо сказать, интервью.

Хорошие он ответы давал, царство ему небесное, на самые сложные вопросы.

— А кто его убил?

— Ну знаете ли, любезный, на такие вопросы могут ответить лишь следователь да суд. А я что? Так сказать, старик, пенсионер, интересующийся политикой и экономикой, я могу лишь свою версию высказать.

— Ну пожалуйста, очень даже интересно, — подыгрывая старику, спросил Анатолий.

— Вы, наверное, бизнесом занимаетесь? Но мне интересно, почему вы Льва Малютина не знали.

— Наверное, мы в разных сферах вращались. У меня бизнес маленький, в большие деньги я не лезу, понимаю там и без меня тесно.

— Вот, скорее всего, из-за этого все и получилось. Он был такой настойчивый, до всего пытался докопаться, во всем пытался разобраться. И скорее всего раскопал что-то важное и сделал должные выводы. А за выводами столь высоко стоящего и влиятельного чиновника следуют действия. Кого-то из, как вы говорите, вращающихся в больших деньгах, в высших эшелонах, должны были арестовать или отстранить, как бы это помягче сказать, от кормушки отлучить, вот они его и убрали.

— Фамилии вы назвать можете?

— Могу, почему же нет. Меня-то это ни к чему не обязывает! Я полагаю, что это Петров или Короедов, потому что они порт держат.

У Толика все внутри похолодело, словно он проглотил кусок льда, у него даже дыхание на секунду остановилось.

— Вам не плохо? — осведомился старик.

— Нет, нет; все в порядке. Просто эти фамилии я слышал. Так они, вроде, уже ничем не занимаются, денег заработали много и тихо ушли из большого бизнеса. О них легенды рассказывают.

— Вы знаете легенды о них, любезный, а я — некоторые факты знаю. Я сам высчитал. Понимаете, образование мне позволяет делать аналитические раскладки, и если я строю гипотезу, то всегда пытаюсь подкрепить ее фактами, чтобы мои слова стали вескими. Я все газеты читаю от корки до корки, так что информацией владею полной.

— Вы ошибаетесь.

— Может быть, — сказал старик и поглядел на погасшую папиросу в дрожащих пальцах. — Может, и ошибаюсь. Я не ошибаюсь в сути, а фамилии могут быть другими — Иванов, Сидоров. Но суть дела от этого не меняется, все замыкается на порту. Вот я как-то на досуге посчитал, неделю работал, сидел с газетными подшивками, с бумажкой и карандашиком в своем кабинете. По моим расчетам выходит вещь удивительная — порт работает как бы себе в убыток, но работает с полной нагрузкой. Значит, здесь что-то не так. Вы улавливаете мою мысль?

— Да-да, улавливаю, — Толик кивнул.

— Я думаю, все-таки, что это Короедов с Петровым. Я их знаю, правда, не лично, а по газетным статьям. И уверен, до них, может, и не доберутся органы правопорядка. Вполне может так статься, что они не сядут на скамью подсудимых. Найдут лишь тех, кто нажимал на курок, кто стрелял. Уж слишком хитры и богаты заказчики, чтобы сидеть за решеткой, да и наше государство насквозь прогнило.

— Вам бы президентом быть.

— Нет, нет, что вы, любезный, зачем мне, пенсионеру. лишний геморрой? Президент — это работа очень опасная и очень тяжелая. Поверьте, уж я-то знаю.

— Вы, случаем, депутатом не были?

— Нет, что вы! Я всегда пытался держаться от власти как можно дальше. Меня обвиняли во всякой ереси, говорили, что мои экономические взгляды не правильные, что я прихвостень Запада и проповедую буржуазное учение. Но когда дело касалось конкретных расчетов, то шли ко мне на кафедру, и именно я со своими сотрудниками готовил многие материалы для наших партийных руководителей.

Но это лишь в том случае, когда их интересовало реальное положение вещей, а не дутая статистика, перевранная тысячу раз в угоду власть предержащих.

Подобной лекции здесь, на набережной, неподалеку от места преступления Толик не ожидал. Он посмотрел на часы, неловко выдернул руку из рукава — пальцы он старался держать так, чтобы не было видно синих татуировок.

— Извините, мне пора.

— Было очень приятно с вами побеседовать, — сказал словоохотливый старик. — И, кстати, огоньком не выручите? Папироса-то погасла. За что люблю «Беломор» — можешь разговаривать сколько угодно, а он, если не затягиваешься, сам гаснет и после этого вполне пригоден к употреблению.

Старик вплотную подошел к натянутой полосатой ленте, которая отгораживала проезжую часть от тротуара, и принялся вглядываться, поворачивая голову то вправо, то влево, словно пытался восстановить картину происшедшего и взглядом же прочертить траектории выпущенных пуль.

Затем его голова с невероятно острым, похожим на рыбью кость кадыком запрокинулась. Лысина, окаймленная венчиком седых волос, тускло заблестела в лучах неяркого вечернего солнца.

"Ну и старик! А главное, как близок к истине! — настроение у бандита было испорчено. — Если какой-то первый встреченный на набережной старик, начитавшийся до одури газет, знает заказчика, значит, следователи тоже до них доберутся. И тут уж они не остановятся ни перед чем. Все-таки, Малютин — фигура видная, я даже представить не мог, что столько людей съедется сюда. Наверное, даже генпрокуратура из Москвы свою бригаду прислала, а уж эти примутся рыть до самого дна. Ничего, ничего, завтра они найдут исполнителей. Раз им хочется, пусть находят, будет победная реляция. Самое неинтересное то, что мою связь с Короедовым и Петровым вычислить будет несложно, нас иногда видели вместе. А вот азербов с Короедовым или Петровым навряд ли кто-нибудь видел вместе, даже в страшном сне, причем азербы оттуда — из Карабаха. Поэтому ход хороший, и мотивы при желании следователи найдут, ведь им ничего другого не останется.

Мое преимущество в том, что следователи — люди подневольные. У них одно на уме — как можно скорее распутать убийство, найти виноватых и закрыть дело. Они рады обмануться, и я доставлю им такое удовольствие", — ехидная улыбка вновь появилась на лице Толика.

Он любил вникать в тонкости психологии людей и обычно не ошибался. Ему не всегда удавалось отыскать основной мотив, который руководил действиями людей. И тогда он играл на маленьких слабостях, в этом была его сила. Он, как казалось Боцману, интересовался вещами абсолютно бесполезными. Но Толик знал, что никакая информация лишней не бывает, и то, что оставалось незамеченным другими, западало ему в память.

Уже подзабытый в Питере конфликт, когда Малютин прижал азербайджанскую мафию, сейчас пригодился Толику, пригодился в сложной игре. В свое время выходцы из Азербайджана держали в порту один из самых видных потоков — занимались переправкой и торговлей подержанных автомобилей из Финляндии, Швеции, Норвегии. Машины оттуда шли за бесценок, шли сотнями, и это было на виду.

Но Малютин увидел, что прячется за легальным потоком.

Вместе с подержанными автомобилями, приобретенными законно, шли и краденые дорогие модели с перебитыми номерами. Вот здесь Малютин сыграл на руку и Петрову, и Короедову — он прикрыл этот бизнес, устранив из порта азербайджанцев. Но Малютин не знал, что Петров и Короедов сами подставили конкурентов, подкинув ему документы. Азербайджанцы тогда, как знал Толик, пообещали отомстить Малютину. Тогда до мести дело не дошло, Малютин входил в силу, и азербайджанцы решили его не трогать, переключились на торговлю «левым» спиртным, но уже не через порт.

Еще одной сильной стороной Толика было то, что он никогда не перепоручал другим важные дела. И если Сашок с Шуриком сейчас отдыхали, то Толик не мог себе позволить расслабиться. Он спустился в метро и удивился, что оно еще работает. Он уже год не пользовался метрополитеном, по городу ездил исключительно на машине.

Проехав пять станций, вышел на поверхность. Все таким же прогулочным шагом Толик двинулся в парк.

Бомжа он отыскал на условленном месте. Тот сидел на лавочке, грязная, латаная-перелатаная тележка стояла за спинкой, не особо заметная прохожим.

— Все в порядке? — спросил Толик.

Бомж пожал плечами:

— Конечно, как и договаривались.

— Кати.

Бомж поднялся и с тележкой направился по аллейке.

Толик шел метрах в двадцати сзади. Вскоре они оказались в запущенном дворе.

— Все, ты свободен, — Толик быстро рассчитался с бомжом, сунув ему в кулак несколько купюр. Тот развернул их, помял в грязных пальцах и остался доволен. — А теперь иди, и будет лучше, если я тебя никогда больше не увижу. Ты понял, никогда! Даже если мы встретимся на одной улице.

Бомж радостно закивал:

— Мне что, раствориться?

— Растворись.

И действительно, бомж исчез через несколько секунд, словно провалился сквозь землю. Толика подобная расторопность бродяги позабавила. Он взял тележку, приподнял, как бы взвешивая, проверяя, все ли осталось в сумке. В том, что бомж не любопытствовал, не интересовался содержимым сумки, Толик был уверен: кому же хочется рисковать собственной головой. Да и мало ли какую хитроумную заметочку на сумке может оставить хозяин?

С тележкой он зашел в подъезд и позвонил в дверь — три коротких звонка, затем пауза и два длинных. Дверь открылась тотчас. На пороге стоял высокий кавказец. Лишь только он увидел Толика, сразу осклабился, показывая белые крепкие зубы:

— Прахады.

Роста с Толиком они были примерно одинакового. В маленькой однокомнатной «хрущевке» сидели еще двое молодых азербайджанцев, по комплекции очень походившие на Сашка и Шурика.

Ни телевизора, ни радио в квартире не было. Взгляд к себе приковывал лишь потертый двуспальный диван, на котором были разостланы грязные простыни. На кухне в мойке громоздилась гора немытой посуды. На столе стояла плетеная корзина с какой-то азербайджанской снедью, над ней лениво кружились две пчелы. Стол был залит чем-то липким: то ли гранатовым соком, то ли дешевым вином. На кухне пахло, как на овощной базе.

Толик брезгливо смахнул с табуретки пепел и гранатовые корки. Сел. Азербайджанец очень плохо говорил по-русски. Единственное, что он твердо усвоил из русского языка, так это мат, и произносил каждое слово веско и убедительно, почти без акцента.

Этих троих азербайджанцев Толик приглядел давно.

Он, как и каждый предусмотрительный человек, любил делать запасы. Теперь эти азербайджанцы были живым товаром, который он придерживал для подходящего случая.

Они бы ему в любом случае пригодились, если не в этой ситуации, так в другой.

— Ну, как вы здесь, никуда не выползали?

— Нэт, нэт, что ты! Как договорились. Сидим тихо. никому не открываем, никуда не показываемся.

— Это правильно, — Толик снял веревку и освободил сумку. — Слышишь, Гейдар, — исподлобья взглянув на стоящего в двери азербайджанца, произнес Толик, — здесь. — Он похлопал по рваной сумке, — шмотки и оружие. Сегодня ничего не трогайте, завтра я приеду и скажу, гае, когда и кого.

— А дэньги? — криво осклабился Гейдар — Деньги привезу завтра. После того, как сделаете работу, получите все деньги.

— Значит, аванс завтра?

— Значит так.

— Хорошо. Мы уже скучать начали.

— В общем, договорились? По рукам — По рукам, — сказал азербайджанец, взмахнул рукой, и Толик своей ладонью ударил по ладони азербайджанца. — А теперь я пошел. Отоспитесь, отдохните, много вина не пейте — Сухой закон, командир, ты меня понял?

— Понял, — сказал Толик. — Молодцы вы у меня — Знаешь, с кем имеешь дело.

— Знаю, — коротко бросил Толик, закрывая за собой дверь.

Два молодых азербайджанца так и остались сидеть на диване, как суслики возле своей норы. Они лишь повернули головы, когда хлопнула дверь. Гейдар прошел в комнату и что-то быстро, энергично жестикулируя, принялся объяснять своим приятелям. Говорил он по-азербайджански. обильно сдабривая речь нецензурной бранью.

Глава 11

Екатерине Ершовой после всего того, что она услышала и увидела по телевизору, на месте не сиделось. Как-никак, у нее в сумке были две пленки, на которых было снято то, как бандиты расправились с уже известным ей Малютиным. представителем президента в Санкт-Петербурге, «Пленки надо проявить немедленно!»

Записная книжка с телефонами питерских знакомых пропала в Чечне, как и ее документы. Она попыталась вспомнить хотя бы один телефон, но на память пришел только Лилькин, да и то потому, что четыре последних цифры были одинаковые — четыре четверки. Иногда она думала, хорошо, что хоть не три шестерки.

Места, где работают ее знакомые, она помнила зрительно и решила:

«Будь что будет. Поеду. Под лежачий камень вода не течет».

Еще ей хотелось, причем нестерпимо, позвонить в Москву и поговорить с Ильей. Как будто это могло что-нибудь изменить в ее жизни, будто почти незнакомый мужчина мог дать ей совет, как теперь поступить. «Мы с тобой, Илья, виделись всего-то пару часов. Но мне кажется, что ты бы мне помог. Почему ты не рядом?»

Считается, что женщине куда труднее сделать собственный выбор, чем мужчине, и случается, что некоторые женщины сами в это верят.

— Спокойно, Катя, — сказала себе Ершова, — тебе никто не помощник. У тебя в руках пленки, которые легко превратить в деньги, а ты думаешь о том, чтобы найти себе компаньона. Раз появится компаньон, то и деньги придется делить.

Ее женское начало ушло на задний план. В Катерине проснулся профессионал, у которого нет пола и, по большому счету, нет совести. Если не считать угрызениями совести сомнения, касающиеся финансовой сферы.

— Спокойно, Катя, спокойно, — повторяла она до тех пор, пока не поверила в то, что успокоилась.

«Да, убили людей, — подумала Ершова, — но мало ли кто умирает? Каждый день покупают гробы и копают могилы. А ты фоторепортер, и если тебе посчастливилось снять смерть, а самой при этом уцелеть, то радуйся, не плачь. Вот только одно плохо — оказалась ты в чужом городе, где у тебя много знакомых, но нет друзей, если не считать непутевой Лильки».

Для Ершовой такое простое дело, как проявление пленки или печатание фотографий, превратилось в почти неразрешимую проблему.

«Проклятая фирма „Кодак“! — подумала женщина. — Придумали же технологию проявки пленки, которую нельзя осуществить в бытовых условиях, только на фирменной машине. — И тут улыбка засияла на ее губах. — Боже мой, я просто дура! Проявщик никогда не смотрит на пленку. просто нажимает кнопку, где указан номер процесса. А напечатать с негатива карточки смогу я сама».

Она бросилась к письменному столу, чтобы оставить Лильке записку. Бумага нашлась, но ручки, которых штук десять торчало из деревянной ступки, оказались непригодными, ни одна не писала.

— Вот уж, современные люди! — бурчала Катя. — Перешли на электронные носители информации. Дискеты. компакты.., а записку написать не чем!

Наконец ее осенило. Катя бросилась к трюмо и выдвинула неглубокий ящик тумбочки. Взглядом оценила, какая помада самая дешевая. Ей пришлось выбирать, как минимум, из двух дюжин цилиндриков. Аккуратно, боясь обломать помаду. Катя писала ею на зеркале.

«Не беспокойся, я ушла по делам». — сообщение было коротким, как дорогая международная телеграмма.

«Сюда уж точно Лилька посмотрится, когда вернется домой! Может, даже раньше, чем заметит мое отсутствие».

Катя с отвращением посмотрела на изуродованную дешевую помаду, которой было, наверное, уже лет пять.

Теперь на такую не клюнула бы даже школьница из бедной семьи.

«Выкину, пусть думает, что своей писала». Катя прекрасно понимала: Лиле не понравится, если она узнает, что гостья копалась в ее косметике. Для женщин есть вещи святые — косметика и белье. Демонстрируют они их с удовольствием, но только демонстрируют. Прикасаться к столь интимным вещам посторонним не следует.

«Деньги у меня есть», — узкая ладонь скользнула в карман, нащупав не очень толстую пачку российских рублей.

Впопыхах Катя даже забыла взять ключи от квартиры.

Дверь захлопнулась, и когда Ершова заметила свою оплошность, было уже поздно.

— Вот дура! — выругалась она и заспешила по лестнице вниз.

Отыскать приемный пункт «Кодак» было несложно, стоило выйти на улицу и осмотреться. В конце квартала над тротуаром нависала желто-красно-черная вывеска. Стандартный прилавок, застекленная витрина, образцы фотографий с размерами. За прилавком сидела скучающая девушка, она держала руки так, как держат их первоклассники. Казалось, сейчас поднимет руку и попросит: «А можно мне ответить?»

Дверь в заднюю комнату была приоткрыта, за нею виднелся аппарат для печатания снимков.

— — У меня тут две пленочки, — Катя рылась в сумке, пытаясь выудить оттуда кассеты.

«Боже, как я волнуюсь! — думала Ершова. — В конце концов, ничего плохого пока еще не случилось. Со мной не случилось».

От волнения она не соображала, что можно вынуть кассеты по одной, а две сразу удержать в пальцах было сложновато. Глянцем поблескивающая кассета с броской надписью «Кодак» выскользнула из пальцев Катерины.

Казалось, что та падает медленно-медленно, словно не воздух пронизывает, а погружается в холодную воду. И, как всегда происходит в подобных ситуациях. Катя не бросилась ее ловить. «Черт!» Она стояла, замерев на месте, лишь взглядом провожала драгоценную кассету. Пластмассовая коробочка ударилась о бетонный пол, подпрыгнула, перевернулась в воздухе и, еще два раза оторвавшись от пола, застыла.

Катя, боясь вздохнуть, присела и двумя пальцами схватила кассету, будто боялась, что та живая и, неровен час, убежит, юркнет в норку, как мышка, и поминай как звали. Бумажная полоска, связывающая корпус с крышкой, осталась цела.

— Две пленки. Только проявить, — чуть слышно проговорила Катя, поставив кассету на стекло прилавка.

Приемщица принялась заполнять бланк, взяла пакетик с прозрачным окошечком и потянулась было к пленкам.

— Простите, можно я их сама туда положу? — умоляюще сложив руки, произнесла Ершова.

— Ну, если вы так хотите…

— Хочу! — Катя с осторожностью, не меньшей, чем у археолога, который опускает редкую находку в футляр, обложенный ватой, отправила кассеты в пакетик. — С этими пленками нужно обходиться очень осторожно, — вкрадчиво произнесла она, — потому что на них… — и тут же осеклась. А в самом деле, что на них? — Свадьба моей подруги. Понимаете, свадьбу не повторишь. А я была единственным фотографом.

«Боже, какую чушь я несу! Какая свадьба? Какая подруга? В моем возрасте выходить замуж по первому разу просто неприлично, а уж тем более, так трепетно относиться к самому процессу бракосочетания».

— Подруга очень расстроится, если снимки не получатся.

— Какие карточки будем делать? — ручка приемщицы застыла над бланком.

— Нет-нет, только проявить! Только проявить! — торопливо заговорила Катя, и тут же принялась доставать деньги, забыв, что в том же кошельке лежат талончики для бесплатной проявки. — Если можно, побыстрее! За срочность я доплачу.

— Вы, наверное, очень преданы своей подруге?

— Конечно, очень! Я так боюсь ее расстроить. Она суеверна, подумает, если карточки не получились, то, значит, брак не удастся, — наконец нашла более-менее приемлемое объяснение своему поведению Катя.

Она проводила взглядом не саму приемщицу, а кассеты в ее руках, когда девушка заходила в заднюю комнату.

Даже оператор проявочной машины полюбопытствовал, что за дура пришла в приемный пункт, и выглянул на секунду из-за двери.

— Вы уж, будьте любезны, поосторожнее с моими пленками.

«Я дура, — подумала Катя, — на меня уже начинают обращать внимание».

И она мило улыбнулась. Небось, подумает, что на пленках никакая не свадьба, а отсняты они в бане, мол, женщины после тридцатки развлекались, позируя голыми перед аппаратом.

«Этого мне только не хватало!»

Катя боялась выйти на улицу. Она села на низко расположенную батарею парового отопления и стала ждать.

Жесткие ребра радиатора заставляли ерзать, время, казалось, тянется раза в два медленнее и безысходнее, чем обычно.

Приемщица вновь заняла позицию за прилавком и, читая книжку в блестящей глянцевой обложке с тиснеными золотом буквами, то и дело поглядывала на посетительницу.

«Наверное, думает, что я сумасшедшая. И, честно говоря, она права, потому что только сумасшедшая будет вот так сидеть и ждать, когда проявится ее пленка».

— Много еще осталось? — пытаясь придать своему голосу беспечность, поинтересовалась Катя.

Приемщица лениво глянула через плечо в приоткрытую дверь:

— Думаю, еще минут двадцать. Не волнуйтесь, ничего плохого с вашими пленками не случится. За все время существования нашего пункта пленку засветили лишь однажды.

«С моим везением, — подумала Ершова, — засветят и эти две».

— Нет, нет, я совсем не беспокоюсь. Если всего одну пленку за все время… — в голосе ее совсем не чувствовалось убежденности.

Как показалось Кате, прошла целая вечность и еще столько же. В двери, наконец, появился оператор проявочной машины, в руках он нес такой привычный, такой будничный пакетик со слюдяным окошечком, за которым виднелись две скрученные в рулоны пленки «Кодак».

— Вот ваш заказ.

Катя пристально посмотрела в глаза мужчины, пытаясь догадаться, рассматривал ли он пленки. Проявщик выглядел как любой мужчина, смотрящий на привлекательную женщину — слегка улыбался, слегка смущался и готов был познакомиться тотчас же. Катя пресекла это желание в самом зародыше, зная наперед, что услугами этого пункта ей никогда больше не придется пользоваться.

— Спешу, — сказала она, выхватывая пакет из рук растерявшегося мужчины, и выбежала на улицу.

Она устроилась на покалеченной лавке в небольшом скверике и развернула первый рулончик. Это для непосвященных на негативе, в маленьком прямоугольнике кадра, малопонятная картинка. Профессионал смотрит на красное, видит зеленое, на синее — желтое. Несмотря на то, что Катя даже не выставляла диафрагму и выдержку, почти все кадры ей удались. Спасло то, что она за каких-нибудь полчаса до убийства Малютина сняла толстяка. Лишь на четырех кадрах отсутствовала резкость. Вторую пленку Ершова просматривала не так тщательно, лишь промотала в пальцах, чтобы убедиться — и тут она не спасовала.

«Питер — все-таки милый город, — подумала Ершова. — В нем мне везет. Пусть не в любви, так в делах, в жизни у меня всего пополам. Неужели везение здесь — это компенсация за мои неудачи в Чечне? Хорошо хоть, аванс англичанам возвращать не придется, в договоре была оговорка относительно форс-мажорных обстоятельств. — Катя быстро взглянула на часы. — Четыре часа, самое время для деловых встреч и переговоров».

В каждой профессии существует свое время пика активности. На производстве директора завода лучше всего ловить с утра, перед планеркой или сразу после нее, актера лучше всего караулить после спектакля, а сотрудников журналов раньше двух часов дня на службе не сыщешь.

А уже после пяти они или ушли домой, или пьют в редакции. Редакция журнала — это свой мир со своими законами, со своими порядками и собственной моралью.

То, что позволено делать на улице, совсем не обязательно будет разрешено в редакции, и наоборот. Хотя граница между двумя мирами — миром реальной жизни и журнальным — довольно условна.

«Главное, успеть до пяти, прежде чем начнут нить», — подумала Катя.

Заскочила в магазинчик, купила бутылку джина и бутылку тоника. С пустыми руками в редакцию лучше не приходить. Можно прийти либо с материалами, либо с фотографиями, либо с бутылкой. Тебе одинаково будут рады.

Уже через полчаса Катя Ершова стояла на узком бетонном крыльце во дворе старого дома, перед железной дверью, в которой, как во лбу у циклопа, блестел единственный выпуклый глаз-объектив. Название журнала убивало своей простотой: «Женщина и жизнь». Вывеска чем-то напоминала надмогильную плиту — та же эстетика: белый мрамор, на нем бронзовые буквы. Не хватало только дат рождения и смерти.

Окна, принадлежащие редакции журнала, вычислить было нетрудно — на всех одинаковые, безвкусные, но надежные решетки, под которыми серели давно не мытые стекла. Все шторы плотно задернуты, словно здесь не редакция, а генеральный штаб Министерства обороны, а люди, обитающие за пыльными стеклами, опасаются, чтобы вражеские шпионы ненароком не увидели секретных карт.

Дверь, как водится, оказалась закрытой.

«Ох, уж эти мне автоматические замки! Их производство надо запретить, как производство противопехотных мин».

Катя нажала на микроскопическую красную кнопку звонка, услышала мелодичные звуки. Когда отняла палец, то была Неприятно поражена: кнопка звонка была выполнена в виде миниатюрной женской груди. Розовая пластиковая полусфера, а на ней красная капелька-сосок. «Хорошо еще, что они называются „Женщина и жизнь“, а не „Мужчина и жизнь“. Представляю, в виде чего был бы у них дверной молоточек!»

Чем больше людей за дверью, тем меньше шансов, что кто-то подойдет. Пришлось звонить трижды, пока, наконец, замок не щелкнул и дверь не открылась.

Парня, вышедшего ей навстречу, абсолютно не интересовало, кто пришел и зачем. Так уж в редакции повелось, дверь открывал самый слабонервный — тот, у кого не хватало духа сидеть за столом в то время, когда звонок разрывается.

Катя прикрыла за собой тяжелую, как гробовая доска, дверь, вздрогнула, когда защелкнулся язычок замка. Парень растворился в редакционном полумраке, его шаги затихли в многочисленных поворотах коридора.

Последний раз в помещении редакции журнала «Женщина и жизнь» Катя Ершова была года четыре тому назад, ее приводила сюда Лилька. Вспомнить расположение кабинетов она так и не смогла, но каждый журналист обладает почти собачьим нюхом, умеет имитировать осведомленность в самых безнадежных ситуациях.

«Как же зовут фотографа? — Катя не то, что фамилию, даже имя вспомнить не могла. Да и внешний вид его восстанавливался с трудом. Помнила лишь, что тот высокий, с редкими длинными волосами на лысеющей голове. — За четыре года он вполне мог облысеть или уволиться».

В коридоре пахло свежесваренным кофе, разлитым спиртным и хлоркой. Запах хлорки исходил из приоткрытой двери туалета. Немного постояв, подождав, когда глаза привыкнут к полумраку. Катя двинулась по коридору, чем-то напоминавшему ей средневековую улицу в европейском городе. За стенами домов идет жизнь, а сама улица пустая и мрачная. Тут сыро, на стенах плесень, сюда никогда не заглядывает солнце.

На некоторых дверях виднелись таблички, сохранившиеся с разных времен. За очередным поворотом коридор расширялся, образуя нечто вроде небольшого холла. Тут стояло три кресла-бегемота, старорежимный журнальный столик с двумя пепельницами — одной хрустальной, край которой был отколот, и другой чугунной. Один ее вид заставил Ершову вздрогнуть. Эстетика пепельницы была выдержана в похоронном духе, она чем-то напоминала кладбищенский венок, такой, каким его изображают на памятниках.

Эти ассоциации подкрепляло и то, что пепельницу покрывал густой слой жароупорного битумного лака — любимого народом покрытия для кладбищенских оград.

На трех креслах разместились две девчонки. Они курили длинные черные сигареты. А поскольку двоим в трех креслах сидеть одновременно невозможно, то они, заняв два, третье использовали как подставку для ног.

«Лет по двадцать дурехам», — определила Катя.

Себя по сравнению с ними она чувствовала умудренной опытом женщиной.

— Простите, — сказала одна из девиц, наверное, подумав, что Катя хочет присесть, и убрала ноги с кресла.

Подруга последовала ее примеру.

— У меня туфли чистые, — перехватив осуждающий взгляд Кати, сказала девушка, — я в них только по редакции хожу.

Ершовой хотелось сказать какую-нибудь гадость, типа:

«В этих туфлях вы и в редакционный туалет ходите, а я, даже не заглядывая туда, могу сказать, чистотой он не блещет». Но сдержалась, ведь пришла-то она сюда не для того, чтобы оскорблять безразличных ей людей, а для того, чтобы воспользоваться редакционной лабораторией.

Поскольку ответа на своеобразное приглашение сесть не последовало, девушка, первой убравшая ноги, призадумалась. Она пыталась изображать из себя бывалую журналистку, а в душе боялась случайно, по незнанию нарушить какой-нибудь неписаный журналистский закон.

— Вы, наверное, к Косте?

Ершова неопределенно повернула голову, этот жест можно было расценить как угодно — то ли согласие, то ли удивление, то ли вообще, человеку захотелось осмотреться.

Ершовой помогло то, что она, будучи бывалой журналисткой, именно так и выглядела — человек, которого невозможно сбить столку, невозможно вогнать в краску, который не сделает ни одного лишнего движения, если ему за это не заплатят или не посулят славу.

— Костя только о вас и говорил. Он со всеми, — и девушка указала рукой на массивную двухстворчатую дверь, из-под которой в коридор пробивался неяркий искусственный свет и густой запах спиртного.

— Хорошо, когда о тебе помнят, — вздохнула Катя и открыла дверь.

Перед ней простирался довольно большой зал площадью тридцать-тридцать пять квадратных метров. Мебели было мало, и поэтому Кате, фотографу, человеку, привыкшему к законченной композиции, захотелось поставить сюда большой концертный рояль и непременно с поднятой крышкой. Вот тогда бы редакционная пьянка приняла законченно-живописный вид.

Ее появлению никто не удивился. На угловом диване разместилось семь человек, остальные сидели на стульях, собранных по всей редакции. Посчитать количество участников праздника не представлялось возможным. Люди сновали туда-сюда, кто-то взял со стола бутылку, стянул с углового дивана за руку девушку и потащил в соседнюю дверь. Все это напоминало сумасшедший дом.

Наконец, огромный старый магнитофон взревел двумя колонками, словно приветствовал появление в редакции нового человека.

— Садись! — крикнул кто-то Кате.

Ее тут же схватили за руку, и она оказалась на угловом диване, с которого уже не было никакой возможности выбраться. Рядом с ней оказались бородатый толстяк в расстегнутой почти до пупа рубахе и смазливая молоденькая девчонка, явно из технического персонала. Она даже не пыталась ладонями прикрыть колени, все время взвизгивала, когда толстяк запускал свою руку ей под юбку, пытаясь ущипнуть девчонку за ягодицу. В руке у Кати, словно по мановению волшебной палочки, появился стакан. И тут же в него полилось спиртное.

— Длинный ей, крученый! — кто-то закричал. — Длинный ей!

Бутылка пошла вверх, как капельница на штативе.

Струя растянулась метра на полтора, она начиналась на горлышке бутылки, а кончалась в высоком стакане или наоборот. Дергаться было опасно, алкоголь сразу хлынул бы на брюки.

— Хватит! Хватит! — воскликнула Катя.

— Я сам знаю, — пробасил мужчина, и струя оборвалась, словно ее обрезали острой бритвой.

Катя с ужасом смотрела на полный стакан, в котором застыла выпуклая, как линза фотообъектива, поверхность водки.

— Это штрафная. Кстати, кто ты? Такая симпатичная и нездешняя.

Ее сразу приняли за свою. Другой человек начал бы о чем-то спрашивать, оправдываться, извиняться — в общем, говорить невесть что, а Катя, словно тут и была, только отлучилась куда-то минут на десять и снова пришла и села к столу.

— Ну, что ты нам пожелаешь? — спросил толстяк, кладя потную руку на Катину спину.

— Здоровья, — сразу же нашлась Ершова, — и денег побольше, разных цветов.

— Вот это хороший тост, — загалдели вокруг, — с деньгами у нас, как всегда, туго.

Хотя по столу и по количеству алкоголя сказать подобное язык не поворачивался. Бутылки стояли не только на столе, но и на полу, на полках стеллажа, были и пустые, и отпитые наполовину.

Катя увидела, что у ее ног стоит спортивная сумка, в которой пристроились, как снаряды у орудия, бутылки в три ряда с одинаковыми винтовыми пробками.

— Это бронебойные, — сказал толстяк, перехватив ее взгляд, — о них все забыли. Это на случай атаки.

— Какой атаки?

— Мало ли что случится! Транспорт ходить перестанет, ночник закроется, электричество кончится… Всякое в жизни бывает.

— Сколько вы уже сидите? — наивно осведомилась Ершова.

Толстяк посмотрел на часы:

— Второй день.

— Второй день?

— Да, второй день. Как сели с утра, так и сидим. Никто не может уйти, закон у нас такой. Кто уйдет, тот сволочь.

Отпустили только беременных и больных.

— У вас какой-то терроризм! Вы что, заложниками всех держите?

— Мы все заложники зеленого змия, — и толстяк тронул ногой сумку, та отозвалась тревожным, жалостным звоном. Но это был не победный звон пустых бутылок, это был угрожающий звон, похожий на набат.

— Где ваш фотограф?

— Эдик, что ли?

— Да-да, Эдик.

— В своей комнатухе. Затащил туда сестру художника и, наверное, пытается совратить. Картинки ей всякие гнусные показывает, обещает на обложку сфотографировать.

Он всегда так.

— Да что я, Эдика не знаю! — засмеялась Катя.

— Ты лучше выпей.

— Хорошо, хорошо. Правда, мне…

— Тут подобные отговорки не принимаются, пьешь или не пьешь. Если не пьешь, то тогда и приходить не стоит, а уж раз пришла, значит, пей.

Катя чокнулась с толстяком, сделала несколько глотков.

Колонки ревели невыносимо. Это была дикая музыка, самый жуткий рэп, который только можно было вообразить. Орали, галдели, звенели. А иногда музыка смолкала и звучал голос президента: «Шта, расслабились?»

Наконец Катя улучила момент, когда толстяк отвернулся, и вылила стакан водки в кувшин с морсом. Толстяк этого не заметил, его взгляд упал на пустой стакан, и он сладострастно захохотал:

— Вот и молодчина, давно бы так!

Катя изо всех сил взялась изображать, что у нее перехватило в горле. Толстяк из того же кувшина быстро налил полный стакан и поднес собственной рукой ко рту Ершовой.

— Пей, пей, малышка, сейчас! полегчает. Водка не «левая», крепкая, мать ее так…

Катя сделала глоток, а затем, тряхнув головой, зашептала на ухо толстяку:

— Где тут у вас туалет? Я забыла…

— Туалет — это святое, — толстяк погладил себя по животу. — Правда, у нас разницы нет, женский или мужской, так что ты, когда зайдешь, поинтересуйся, есть там кто или нет, защелка месяц тому назад сломалась.

В туалет Катя не пошла.

Она соскользнула с дивана, и сразу же после этого, как две льдины в половодье, толстяк и худосочная девчонка сомкнулись. Кате даже показалось, что у худенькой девушки что-то внутри хрустнуло.

Оглянувшись у двери, она увидела, что у толстяка и у ее соседки стаканы вновь пустые.

— Где Эдик? — поинтересовалась она у двух девиц, все еще куривших в коридоре.

— Прямо и налево; напротив туалета.

— Ага, спасибо.

Катя прижала сумку к бедру и двинулась к двери фотолаборатории. Та, естественно, оказалась запертой, и Кате пришлось колотить в дверь, обитую железом, изо всей силы, пока, наконец, оттуда не послышался недовольный голос.

— Чего надо? Сейчас ее отпущу.

— Эдик, открывай! — крикнула Катя.

Голос фотографу был не знаком. Он открыл дверь и зажмурился, слишком уж ярким был свет после темной фотолаборатории, где горело лишь пару красных фонарей.

Девица поправляла колготки, делала это абсолютно спокойно, ничуть не смущаясь.

— Екатерина Ершова? — наконец произнес Эдик.

— Я.

— Вот видишь, узнал. Каким ветром тебя сюда занесло, какими судьбами закинуло?

— Да я, собственно говоря, здесь в Питере по одному делу.

— По делу? Заходи. Эй, малышка, сбегай, пожалуйста, за бутылкой, да пару бутербродов прихвати. Заходи, заходи.

Эдик сразу же изменился, словно на него вылили ушат холодной воды. Он тряс головой, протирал глаза и хмурился. Подобную гостью увидеть в своей затрапезной лаборатории он никак не ожидал. Екатерина Ершова в кругах, где вращался фотограф, была человеком известным, ее имя было у всех на слуху.

— Присаживайся вот сюда, — Эдик сгреб фотографии с глубокого кресла. — Присаживайся.

— У тебя кофе есть? …

— А ты что стоишь, глазами хлопаешь, как таракан?

Быстро! Потом колготки поправишь. Бегом! Принеси то, что я тебе сказал. Кофе, Катя, я сейчас сделаю. Ты меня извини… Видишь, какой бардак в редакции творится? Как с цепи сорвались. Два месяца не пили. И вот, как всегда, премию получили, номер сдали и решили на всю катушку, как в былые времена, оттянуться по полной программе.

— Понятно. Мне все это понятно. Слушай, у тебя аппаратура работает?

— Конечно, работает! Ты же видишь, какая у меня аппаратура?

— Вижу, вижу, нормальная. И у меня когда-то такая была.

— Сейчас у тебя, наверное, классная, самая-самая, последний писк?

— Ну, не самая-самая, недовольно приличная.

— Видел твои последние работы, ты меня, как всегда, удивляешь. Да и не только меня.

С Эдиком Катя познакомилась три года назад, когда в Питере была ее выставка и журнал посвятил ей целый разворот. Эдик тогда сфотографировал ее, и фотография получилась удачная. Кате этот снимок нравился, вернее, она нравилась сама себе на снимке Эдика.

Через пару минут появилась девчонка с размазанным ртом, похожим на большую кровоточащую рану.

— Ну и вид у тебя гнусный! — рассмеялся фотограф, обращаясь к своей подруге.

— Сам виноват, — отрезала она.

— Это Ершова, слыхала о ней?

— Не-а, не слышала. А она кто?

— Фотограф.

— Всего лишь? — фотограф в иерархии этого журнала занимал место где-то между корректором и техническим редактором.

— Она настоящий фотограф. Равных ей здесь нет.

Эдик сказал эти слова так, что не поверить было невозможно. И его подружка посмотрела на Катю, уже не скрывая удивления, с затаенным уважением во взгляде.

Катя лишь улыбнулась в ответ, дескать, Эдик, как всегда, преувеличивает и привирает.

— Ну что, выпьем. Катя, за встречу?

— Нет, пить я не буду. Я хочу у тебя в лаборатории хотя бы часок поработать. Мне надо две пленки отпечатать, выручишь?

— Не вопрос, — сказал фотограф, понимая, что отказать Ершовой он не сможет. Ведь они были специалистами в разных весовых категориях, и Ершова, если говорить музыкальными терминами, являлась маэстро, а Эдик, в лучшем случае, ударником в небольшом симфоническом оркестре, которому доверили две тарелки и треугольник.

— Какая у тебя есть бумага? — Ершова уже распоряжалась в лаборатории, словно была здесь хозяйкой, приехавшей после месячной отлучки, а Эдик — всего лишь квартирант, который все здесь привел в беспорядок.

Эдик с готовностью принялся вытаскивать ящики из письменного стола, раскладывал прямо на полу пачки разноформатной фотобумаги.

— Какая оптика у тебя к увеличителю?

Пришлось открывать сейф, вытаскивать цилиндрические коробки с телеобъективами. Девица сразу же почувствовала себя лишней в этой компании. Она понимала:

Эдик уже не променяет Катю на нее, ведь разговор зашел о профессии, а для журналиста, пусть даже пьяного, профессия превыше удовольствия, это самый высокий кайф.

Катя говорила и действовала напористо — так, чтобы Эдик не успел спросить, что же, собственно, ей надо напечатать.

— Так, это мне пригодится, а эти пачки можешь сразу выбросить в мусорную корзину, эти три объектива оставь.

У тебя реактивы свежие или лучше развести новые?

— Да нет, что ты, — Эдик готов был перекреститься, — только сегодня утром развел.

— Сегодня? — усомнилась Катя. — Вы же два дня как пьете!

— В самом деле? — изумился Эдик и посмотрел на девицу.

Та с готовностью кивнула:

— Точно, уже второй день.

— А я-то сижу в своей конуре. У меня тут ни дня, ни ночи — улица Красных фонарей.

— Вот, я и вижу, что улица Красных фонарей, — Катя посмотрела на девицу. Та под ее пристальным взглядом почувствовала себя неловко и принялась обтягивать короткую юбку. — Кофе, пожалуйста, сварите.

Девушке польстило, что такая важная гостья, как Ершова, обратилась к ней на «вы»:

— Сейчас посмотрю. Водки — это не проблема, а вот кофе…

— Кофе у меня там, в сейфе, вместе с объективами, — Эдик с готовностью принялся помогать девице.

Он достал из сейфа картонный цилиндр, заклеенный скотчем, на котором было написано фломастером «Не проявленные пленки».

— Я специально так держу, чтобы никто не залез. А то, ты же знаешь наших, они пьют все, что можно проглотить, и трахают все, что шевелится.

— Да, да, знаю. Но меня сейчас интересуют работа и кофе Воткни глянцеватель, пусть прогреется Вспыхнули лампочки, тихо загудел электромотор, и зеркальный барабан, вздрогнув, медленно провернулся.

— А теперь пошли все вон, — не отрывая взгляда от рамки под фотоувеличителем, произнесла Катя. — Через час я освобожусь, скажи, чтобы никто не заходил.

Эдик даже не пытался просить остаться и посмотреть, как работает Ершова. Он понимал, что это святое, что-то сродни священнодействию, молитве, медитации. Он на цыпочках двинулся к выходу и поволок за собой любопытную девицу.

— Когда принесете кофе, постучите три раза, — сказала Катя, уже раскрывая сумочку и доставая конверт с пленками.

Замок в двери щелкнул, и Катя осталась одна. Издалека доносилась музыка, временами кто-то с топотом проносился мимо двери. Пару раз в дверь стучали, но она даже не отзывалась, знала девица постучит трижды и сделает это деликатно. На все остальные звуки можно не реагировать, это всего лишь шум, толкотня, простая суета сует.

Пленка развернулась в пальцах Кати. Она уже помнила, где какой кадр. Решила напечатать все по одному: сперва «контрольки» небольшого размера, а затем уже определить, какие снимки более ценные.

Она сама удивлялась себе, тому, что совсем не волнуется. Она вновь сделалась холодным профессионалом, который выполняет свою работу — без эмоций, без страха, без злорадства, спокойно и четко, как хирург, который абсолютно не переживает за пациента и видит перед собой не человека, а лишь сплетение нервов, суставы, рану, перехваченные зажимами сосуды.

Через полчаса из-под барабана глянцевателя уже выпадали готовые фотокарточки, небольшие, девять на двенадцать. Катя спрятала в ящик стола фотобумагу и зажгла яркий свет, который здесь не горел уже, наверное, несколько лет. При таком освещении сразу же стало видно все убожество фотолаборатории: грязные, хоть и облицованные кафелем стены, неподметенный пол, на котором валялись еще прошлогодние осенние листья, по углам ютились окурки.

«Вот сейчас хорошо бы попить кофе», — подумала Катя.

Тут же, что еще раз подтвердило сегодняшнее ее везение, раздался стук в дверь, осторожный и деликатный Стучали трижды.

— Я не могла принести раньше, меня заставляли пить, держали за руки, — принялась извиняться девица.

Катя настолько расчувствовалась, что даже разрешила девушке переступить порог фотолаборатории и сказала:

— Оставьте все здесь, и большое вам спасибо. Можете идти пить дальше.

— Вас там вспоминали.

— Кто?

— Миша.

— Толстяк? — переспросила Катя.

— Да, он самый. Бегает по всей редакции, спрашивает, кто вас увел. И говорит, что на вас положил глаз.

— Скажи, что я на него положила…

Девушка засмеялась:

— Я именно так ему и сказала. Я же сразу вижу, кто он и кто вы.

Катя не возгордилась.

— Я уже всем обеспечена.

— Может, вам выпить принести?

— Только когда закончу работу.

— У Эдика тут есть хороший коньяк, — заговорщицки подмигнула девушка, — он его не каждому предлагает. Ему азербайджанцы подарили за какие-то фотографии — Потом мы выпьем.

Девушке явно хотелось посмотреть, что же тут печатает Катя. Она даже пару раз пыталась вынырнуть у нее из-за плеча, чтобы заглянуть на лоток глянцевателя. Но Ершова уже успела все убрать и спрятать, а новая партия снимков еще была не готова.

Девушка ушла. Катя уселась перед низким столиком, пристроив на его угол большую чашку с горячим ароматным кофе. Снимки она разложила, как карты для пасьянса и, вооружившись огромной линзой в самодельной оправе, принялась их разглядывать.

Происшедшее хоть и казалось ей сейчас далеким, но не успело стереться из памяти и, как понимала Катя, вряд ли когда-нибудь сотрется. Она помнила каждый момент, запечатленный на снимках. Только теперь все это выглядело не так страшно.

Кровь, тогда вызывавшая тошноту, казалась чисто бутафорской, а налетчики с автоматами наперевес — актерами.

Двигая карточки. Катя восстанавливала последовательность событий, нескромно восхищаясь своим мастерством. Вроде бы, и случайно нажимала на кнопку, ничего не соображая от ужаса, но все снимки мало того, что были четкими, но и идеально откадрированными. Их можно было приводить в качестве учебного пособия по композиции для начинающих фоторепортеров.

— Интересно, интересно, — бормотала она, выкладывая снимки змейкой. — Вот налетчики стреляют по крыльцу, вот один из них разворачивается и палит по окнам. А вот и совсем уникальный кадр, такое впечатление, что он целится прямо в меня. Почему тогда не выстрелил?

И тут она вспомнила. Выстрел все-таки прозвучал, пуля вспорола зонтик. «Вовремя я тогда прижалась к асфальту».

Лишь пару снимков оказались немного смазанными,. но это только придавало им динамику.

«За такой репортаж можно озолотиться, — подумала Катя, — а можно потерять голову».

Наконец она перешла к той части снимков, которые предшествовали стрельбе, которые она делала в спокойной обстановке, когда прохаживалась по набережной. «А вот и мой ухажер. Вот же идиотская рожа! И подкараулила же я его. Кретин, точно, кретин'»

И тут Катя вздрогнула. Ее словно ударило током.

Карточка выпала из пальцев. В углу снимка был белый «Опель», возле него стояли трое рослых мужчин. "Ох, ты!

Да это же вы, голубчики! Вот это надо увеличить. Хотя нет, может, простое совпадение — трое стоят у машины.

«Опель» — то точно бандитский, но, может, они просто прохожие? Одежда все-таки не та, что в момент нападения".

Но тут наметанным глазом фотографа она определила, что другими на снимках были лишь куртки, а обувь и брюки те же самые.

— Так, так, сейчас…

Она заправила пленку в фотоувеличитель, поменяла оптику, погасила свет и принялась поворачивать рычаг до тех пор, пока фотоувеличитель не уперся в верхний край штатива.

— Вот так-то будет лучше.

Катя принялась улавливать в рамку для фотобумаги троих мужчин, стоящих у «Опеля», самый старший из них — седой, держал в пальцах у самого живота и изучал какую то коробочку, как показалось сперва Кате. — спички.

«Все-таки, „Кодак“ — фирма хорошая, тут уж ничего не скажешь. Можно увеличивать почти до бесконечности, а изображение остается четким. Зря я на „Кодак“ ругалась, хорошая фирма!»

Она напечатала два снимка, а затем сравнила их. Да, это были те самые люди, те же трое мужчин. На снимке были отчетливо видны их лица.

— Ну, вот и попались! — произнесла Ершова, причем таким тоном, каким произносит следователь. — Попались, и уже не отвертитесь!

И тут же сама себя одернула: "Что я несу, околесицу какую-то? Кого я собираюсь ловить, кого собираюсь сажать? Мне о своей жизни надо думать, а не о бандитах. Да если они прознают, что их кто-то сфотографировал, они меня выковыряют из любой щели. Так дятел выковыривает червя из-под коры толстого дуба, куда бы он ни зашился.

Выковыряют и склюют вместе с негативами, позитивами и всей прочей дребеденью. Надо…"

— Что надо? — тут же спросила она себя, быстро пряча все фотографии в сумку. Лишь два последних мокрых снимка она засунула в глянцеватель и поставила регулятор нагрева на максимум, но барабан был уже и так раскален. В это время в дверь постучали.

— Сейчас, сейчас! У меня бумага открыта — засветится! — громко, отбежав от двери, крикнула Катя. — Я не могу открыть!

— В коридоре темно, я в щель просочусь, — это был голос Эдика.

— Погоди, Эдик, погоди…

Катя собрала все со стола, свернула пленки, засунула их на самое дно сумки. И тут же бросилась проверять, те ли пленки она спрятала или, может быть, случайно прихватила чужие. Негативы были те, и она с облегчением вздохнула. Глянцеватель выплюнул фотографии. Катя подождала, посмотрела на сверкающий барабан, не осталось ли на нем случайно чего-нибудь. Барабан был чист.

— Слава богу! — Ершова защелкнула сумку, затем подошла к двери и повернула ключ. Ремешок сумки она намотала на руку.

— Это я!

— Я так и поняла.

— Извини, конечно. У меня тут есть для тебя хороший коньяк.

— Знаю.

— Откуда?

— Твоя подруга сказала.

— Какая она моя? Она уже там с кем-то другим. Это ее дело.

— Она тебя пробросила, так ты решил со мной коньяку выпить?

— Да. Я решил с тобой выпить. Когда же еще такое случится? Буду теперь всем хвалиться, что с самой Ершовой коньяк пил, да еще в своей лаборатории. Ну, что, напечатала?

Порнография, что ли, или что-нибудь рекламное?

— С чего ты взял? — насторожилась Катя.

— Раз никому показывать не хочешь, значит, что-то интимное или коммерческое.

— Ни то, ни другое, к сожалению. Так, один частный заказ.

Кате хотелось рассказать, но она понимала: Эдик ей не помощник и даже не советчик, особенно пьяный. Он может лишь принести неприятности, причем такие, о которых лучше не думать.

— Знаешь, Эдик, я бы хотела потихоньку отсюда уйти.

— Навряд ли уйдешь. Главный закрыл двери, а ключ повесил себе на шею.

— Так тут же окон полным полно!

— Все окна с решетками. После того как нас ограбили, а на компьютерные стойки нагадили и насвинячили в редакции какие-то молодцы, скорее всего, антисемиты, главный приказал решетки даже на двери наварить.

— Видела, — тут же вспомнила Катя решетку на редакционных дверях. Точно такие ей довелось видеть в тюрьмах, когда делала репортаж. — Так что вы живете на осадном положении?

— Есть способ, — Эдик глупо засмеялся и открыл сейф, в котором блеснула бутылка коньяка, большая, двухлитровая.

— Ничего себе! — воскликнула Катя.

— Ничего тебе. Хочешь, подарю?

— Ее даже нести тяжело!

— Я тебе в колбу отолью.

— Нет, нет, немного выпью…

— У меня, кстати, таких две, но все знают лишь об одной.

— Ты, между прочим, что-то говорил о другом варианте?

— Вначале выпьем, а уж потом рассмотрим запасные варианты.

— Ты не отрубишься?

— Я могу пить долго. Кстати, кофе твоего глотнуть можно?

— Глотни, глотни, он уже холодный.

— Мне как раз холодный и нужен.

Коньяк был налит, что называется, не жалея, в освободившуюся чашку. Лимон разрезан на две части вдоль.

— Вот лимон, — сказал Эдик, выдавливая фрукт себе в рот. — Как в лучших домах: лимон испанский, коньяк азербайджанский. Коллекционный, кстати. Ну, давай, за встречу и за тебя, Катерина.

— За тебя, Эдик, ты меня сильно выручил. Надеюсь, выручишь еще?

— Выручу, не вопрос, — фотограф махом выпил коньяк, понимая, что если будет пить мелкими глотками, смакуя, то блеванет, не поможет и кислющий лимон. А так, может, провалится, а, провалившись, останется в желудке, наверх не попросится. — Главное мне сейчас, — моргая, бормотал фотограф, — пива не пить, хотя хочется. Есть у меня пиво, но если я его выпью, то умру. Меня вывернет наизнанку, я уж себя знаю. Всегда обещаю пиво после спиртного не пить, но всегда нарушаю слово, данное себе же.

— Не говори красиво, Эдик, — Катя сделала еще пару глотков. Коньяк действительно был хорош, его хотелось пить. Волнение понемногу улеглось. — Так что ты говорил насчет запасного выхода?

— Сейчас, сейчас, — шатаясь и придерживаясь за стол, Эдик поднялся, подошел к окну, заставленному огромным планшетом, выкрашенным в черный цвет. Сорвал его вместе со скотчем, с парой кафельных плиток и какими-то обложками журнала, наклеенными прямо на планшет. Резкий солнечный свет ударил в глаза, причем с такой силой, что Ершову даже качнуло. Эдик, на удивление, устоял. Хотя, по всем законам физики, уже давно должен был упасть. Тяжело было понять, то ли он держит планшет, то ли планшет держит его.

— Видишь?

— Вижу решетку.

— Это только видимость решетки, гвозди лишь с одного края. Сейчас, сейчас… — Эдик открыл окно. Сразу же пахнуло свежестью в прокуренное и душное помещение фотолаборатории, запахло листьями, травой и небом. — Что за странный запах? — сказал Эдик, принюхиваясь.

— Да это же свежий воздух!

— А, вот как он пахнет! — Эдик взялся за решетку, и та вместе с ним поехала на улицу.

Фотограф спрыгнул, держась левой рукой за ржавый прут решетки.

— Выпрыгивай, давай помогу.

Катя впрыгнула на руки фотографу.

— А назад залезешь?

— Еще как!

Эдик принялся карабкаться, безобразно и гнусно, как пьяная обезьяна. Катя даже отвернулась, смотреть на это зрелище было неприятно.

Наконец, Эдик смог забраться до половины, застыл на мгновение. Затем переломился в пояснице, мелькнула подошва с прилипшим окурком, послышались невероятный грохот и мат-перемат.

Наконец появилась голова фотографа:

— Решетку толкни, — шепотом попросил он.

Катя привстала на цыпочки, дотянулась до решетки и подала ее в окно.

— Ну, вот и хорошо, — Эдик втащил решетку в проем, та заскрежетала, зафиксировавшись. Он из-за решетки помахал Ершовой рукой, послал воздушный поцелуй.

Катя ответила изящным поцелуем, прикоснувшись губами к кончикам пальцев.

— Если что, заходи, дорогу знаешь.

Планшет стал на место.

— Ну и дела! — сказала Ершова.

Пересекая двор, она напоследок обернулась. Действительно, на всех окнах редакции стояли одинаковые решетки. "А с улицы и не скажешь, что там идет крутая пьянка.

Устроили светомаскировку! Плотные шторы повесили, планшеты, решетки, двери, обитые железом, понаставили.

Умеют люди гулять и работать! Самое странное, что при такой насыщенной жизни журнал выходит вовремя, причем, есть в нем забавные материалы, попадаются интересные статьи. Молодцы, в общем, профессионалы — одно слово! Да и я молодец, можно сказать, на голом месте пленку проявила и снимки сделала. Главное, что еще никто об этом ничего не знает, никому ничего не известно.

Повезло, если можно назвать везением те события, в которых поневоле пришлось участвовать. Так уж устроена жизнь, — философски подумала Катя, — одни гибнут, другие их убивают. Третьи пытаются поймать убийц, четвертые же делают снимки ничего не подозревающих убийц и их жертв, а пятые пьют и даже не знают, что произошло в городе. Но жизнь продолжается", — с этими мыслями Катя махнула рукой, понимая, что сейчас у нее одна дорога — заехать к Лильке в редакцию, потому как ключи она забыла в квартире.

Глава 12

В семь утра азербайджанцы, жившие в снятой на краю города квартире, уже были одеты и ждали появления Толика. Он, как всегда, был пунктуален и ровно в семь постучал в дверь.

Гейдар несколько секунд подождал, а затем с улыбкой отправился открывать. Он даже не спрашивал, кто там, прекрасно зная, что так постучать мог лишь один-единственный человек.

Азербайджанец открыл дверь и протянул руку.

— Через порог у нас не здороваются, — улыбнувшись, сказал Анатолий и показал свои руки. Они были перепачканы машинным маслом. — Мимо у вас хоть найдется?

— Наверное, есть немного.

— Ну и хорошо, — Толик, даже не закрыв за собой дверь, направился в ванную комнату, грязную и запущенную. Из-под его ног побежали тараканы. "Фу, нечисть!

Чуют животные, что смертью тут запахло", — подумал Анатолий.

Вода полилась ржавой, тонкой струей, хлюпающей и булькающей, а затем буквально хлынула с ревом. В подставленных под кран ладонях осталось немного песка.

Осмотревшись, Анатолий нашел коричневый растрескавшийся обмылок и взялся тереть им руки. Делал он это с брезгливостью.

— Чево руки гразный? — спросил Гейдар, опираясь плечом на притолоку.

— Грязные оттого, что испачкал, — отрезал Анатолий. — Свеча в моей тачке полетела. Вы готовы?

— Всегда готовы. А деньга ты принес?

— Принес, принес, — идеально чистым платком Анатолий тщательно вытер руки, затем извлек из кармана пачку долларов. — Здесь две, — сказал он, передавая деньги, перетянутые черной аптечной резинкой.

— Два на три никак не делится, — спокойно сказал Гейдар.

— Это тебя в азербайджанской школе так научили деньги считать? Так вот, тысяча восемьсот на три делится, а двести оставишь себе. Ведь ты у них вроде как начальник?

— Да, началник, — не без гордости сказал рослый Гейдар.

— Вот и хорошо. Собирайте свои шмотки, остальное получите после работы.

— Сразу после работы?

— Сразу.

Гейдар пересчитал все деньги, слюнявя большой палец. Деньги он считал умело, как считают купюры торговцы мандаринами на рынке.

— Слышу, настоящие, — сказал азербайджанец.

— А то… — ответил Анатолий.

Двое подручных Гейдара сидели на том же диване и в тех же позах, в каких видел их вчера Анатолий. Единственное, что изменилось, так это одежда. Одеты они были в те же самые шмотки, в которых были Шурик и Сашок во время налета на Малютина.

— Пошли, ребятки.

Сумку с оружием понес один из азербайджанцев.

— Садитесь все на заднее сиденье, — скомандовал Анатолий, открывая заднюю дверь «Джипа» с тонированными стеклами, — здесь вас никто не увидит.

— Это хорошо, — азербайджанцы уселись плечом к плечу, сумку положили под ноги.

— Значит, так, — не запуская двигатель, произнес Анатолий, разговаривая с азербайджанцами через плечо. — Я вас сейчас отвезу в центр, там во дворе стоит белый «Опель», накрытый брезентом. Вот ключи.

— Машина чистая?

— Чистая, — сказал Толик. — Угнанная. Владелец в отпуске, вернется через месяц. Так что можно действовать смело.

— Это карашо.

— Но смотри, правила не нарушай, ехать будешь примерно.

— Гейдар ездит хорошо.

— Ты что, сам собираешься за рулем сидеть?

— Да, сам.

— Ну как решите, так пусть и будет.

— Кого убирать будем?

— Я покажу. Поедешь за мной.

— Карашо.

Два других азербайджанца молчали, как рыбы. Толик так и не понял, понимают они по-русски или нет. Гейдару они подчинялись беспрекословно, словно были его младшими братьями.

Через полчаса «Джип» остановился возле касс «Аэрофлота». До двора, где стоял «Опель», оставалось полквартала.

— Пойдешь по этой улице. Видишь арку?

— Вижу арка, — сказал Гейдар.

— Зайдешь во двор. Там возле трансформаторной будки стоит крытый выцветшим брезентом белый «Опель»

— Номер какой? — спросил азербайджанец.

— Не помню. Да и какое это имеет значение?

— Бак полный?

— Полный. Возьми ключи. Выедете, а я к этому времени развернусь. И езжайте за мной, держитесь метрах в пятидесяти сзади. А теперь выходите.

Гейдар немного подозрительно посмотрел на Толика.

Ему все казалось, тот его обманывает, но в чем именно, никак не мог сообразить.

— Что так смотришь? — Толик улыбнулся обезоруживающей улыбкой. — Все хорошо будет. Вы здесь люди чужие, долго задерживаться не собираетесь. Свое дело сделали и уехали с деньгами. Машину, чтобы выбраться из города, я вам найду.

— Значит, восемь? — уточнил Гейдар.

— Восемь. Но осталось шесть? — и вновь в улыбке обнажились здоровые зубы Толика.

«Вот же идиоты! — пробормотал Толик, глядя на то, как Гейдар и двое его подручных неторопливо переходят улицу в неположенном месте. — Слава богу, гаишника рядом нет, а то свистнет, остановит… Питер — это не Москва. Тут бы этих „лиц кавказской национальности“ повинтили бы в два счета на первых десяти метрах».

Наконец Толик вздохнул с облегчением. Азербайджанцы перешли улицу друг за другом, как выводок уток, и исчезли в арке. Ровно через десять секунд Гейдар с озабоченным лицом вновь показался в арке. Сомнения закрались в душу Толика. «Уж не случилось ли чего?» — рука сама потянулась к ключу зажигания. Но Гейдар, перебегая улицу, жестом показал, что хочет закурить.

— Чурка долбаная! — произнес Толик, вытаскивая из кармана пачку сигарет и зажигалку.

— Мы же делали, как ты сказал, — произнес Гейдар, — из дому — ни ногой. Вот и скурились, сигареты кончились.

Получив сигареты и зажигалку, азербайджанец опрометью бросился к арке, едва не угодив под колеса такси.

Толик опять скривился и грязно выругался. Затем повернул ключ в замке зажигания и, проехав полквартала, стал так, чтобы видеть в промежутке между домами трансформаторную будку и накрытый брезентом автомобиль.

Азербайджанцы уже снимали брезент. Затем они забрались в машину, причем делали все не суетливо, как хозяева, словно собрались съездить на рынок, глянуть, как там идет торговля, не надо ли чего поднести или подвезти.

«Идиоты! Только сумку не забыли бы поставить в машину», — глядя на сумку, стоявшую на траве, подумал Толик Гейдар сам взял сумку, поставил ее на заднее сиденье и, жестикулируя, принялся что-то объяснять бестолковым подручным.

Наконец все забрались в машину. Во дворе было пустынно, половина дома стояла на капремонте Из выхлопной трубы повалил дым.

— Раз, два, три, четыре… — прикусив губу, Толик зажмурился.

И в этот момент он увидел вспышку пламени, а затем услышал глухой взрыв. Раскрыл глаза. На месте машины клубился дым, куски железа и какие-то детали падали на землю. Белье, висевшее во дворе, сорвало вместе с веревками.

— Ну вот и все, — «Джип» рванул с места.

Через полчаса довольный Толик уже был в квартире у Петрова.

— Почему не предупредил меня, как будешь действовать? Я же тебе предлагал совсем другой план, и ты согласился, — стоя у окна и глядя на улицу, бурчал Петров. но в глубине души был доволен.

— Я подумал, что так будет лучше, — Толик взял сигарету из деревянной коробки, стоящей на письменном столе, и без разрешения закурил.

Толик курил, Петров молчал. Первым тишину нарушил Анатолий:

— Я им, между прочим, четыре тысячи дал из своих денег.

— Это твои траты.

— Нет, — сказал Толик, — так мы не договаривались Я большое дело сделал, все остались чистыми, убийство Малютина спишут на азербов. Я думаю, менты уже там, изучаю г, измеряют, взвешивают. Я им хорошую версию подсунул, она их вполне устроит, да и выглядит правдоподобно.

— А машина? Что ты думаешь, следователи идиоты?

Поверить, будто бы убийцы два раза одну и ту же угнанную машину в деле использовали?

— Следователи подумают, что азербайджанцы идиоты.

А Гейдар и его ребятки придурки и есть, это все их знакомые подтвердят. Отморозки полные. За ними столько мокрых дел, что одним больше, одним меньше…

— Так-то оно так, — сказал Петров, упершись кулаками в подоконник, — это все на словах… А как оно наделе повернется?

— Уже повернулось.

— Тебя кто-нибудь видел?

— Меня — нет, — хмыкнул Толик.

— Тоже мне, человек-невидимка!

— А если кто-нибудь и видел, то еще доказать надо, что это я.

— Доказать, доказать, — прохрипел Петров. — Надо будет, так докажут.

— Кому надо? Вам этого не надо, Короедову тоже, а мне и подавно. Мне на свободе хорошо. К тому же у меня на время убийства алиби железное. Я пьяный сидел в ресторане, у нас ОМОН документы проверял. Так что полный профит.

— Хитер ты, братец, хитер!

— Был бы глуп, так сидел бы себе на Колыме или в Крестах.

— От тюрьмы да от сумы не зарекайся, — опять хрюкнул Петров, — и еще от памятника на кладбище.

— Я тут ходил давеча на кладбище, с одним стариком разговаривал, случайный прохожий, чистый питерец. Так он, знаете, что сказал?

— Что?

— Что это Короедов с Петровым Малютина заказали.

— Что? Что? — багровея, прошипел Петров. — Кто заказал?

— Старик сказал, что вы двое это сделали.

— Какой старик!? Ты что несешь? Петров с Короедовым… Да Петров с Короедовым — лучшие друзья Малютина.

— Водой не разлить, особенно после его смерти. — расхохотался Толик. — Правильно я понимаю?

— Чтобы больше я этих разговоров не слышал! Ты меня понял?

— Я предупредил.

— Думать — это одно, а доказать — совсем другое.

Нет у них доказательств Нет Малютина, нет и доказательств. А есть трупы азербов. Кстати, мне уже звонили. — сказал Петров, — там все, вроде, нормально. Следствие пойдет по тому руслу, которое мы проложили. Им так удобнее.

— Я же знаю, вода течет туда, где ниже, — сказал Толик. — Если яма есть, то она наполнится. А потом интерес к убийству поугаснет. Толпа зевак рано или поздно разойдется. У людей дела, семьи, дети… Да и сколько можно говорить о покойном? Появится новый представитель президента, — усмехнулся Толик и, как показалось Петрову, даже подмигнул, хотя он знал, что подобной вольности бандит не допустит. Дистанцию Толик выдерживать умел, никогда не посягал на то, что ему не принадлежало.

— Черт с тобой, — посветлел лицом Петров, — дам я тебе четыре штуки за азербов сверх того, о чем договаривались. Ты все-таки молодец, хоть и не люблю я тебя.

— Мы и не договаривались любить друг друга, — потер сухие ладони Толик. — Только деньги и честное слово нас вместе удерживают. А любовь в любом деле — она к хорошему никогда не приводит.

Петров, бесшумно ступая по мягкому ковру, подошел к письменному столу и, маленьким ключиком открыв ящик, медленно выдвинул его. Он не рассчитывал, что придется давать еще четыре тысячи долларов, поэтому вытащил пачку в банковской упаковке и протянул Толику — Сам отсчитай.

— — Доверяете? — усмехнулся бандит.

— Мне ничего другого не остается. — жабьей улыбкой ответил на замечание Петров.

Толик быстро отсчитал деньги и небрежно сунул их в наг рудный карман рубашки из дорогой и тонкой материи.

Деньги даже немного просвечивались сквозь ткань.

— Выпить хочешь? — рука Петрова потянулась к графину с коньяком.

— Я за рулем.

— Странный ты человек. Толик. Почти не пьешь, с бабами я тебя не замечал, даже не знаю, где и с кем ты живешь.

— Ой ли? — покачал головой Толик.

— Честно, не знаю, — глаза Петрова сделались несколько злыми.

— Что, открытку к празднику решили написать, или вы мне хотите пачку визиток заказать с золотым тиснением?

Мол, конфиденциальные услуги по высшему разряду и полное сохранение инкогнито заказчика.

— Ты же знаешь, Толик, если ты понадобишься, тебя найдут, и это не займет много времени.

— Знаю, — Толик, чуть сдвинув полы куртки, взглянул на свой пейджер. — Вы уже сколько раз мне предлагали радиотелефон заиметь, но пейджер надежнее. Его не запеленгуешь, хотя и говорят, будто с пейджерами сегодня последние лохи ходят. А я думаю, наоборот. Если человек с сотовиком в руке по базару вышагивает, он последний лох.

— Это ты верно заметил Я тоже не люблю рисоваться. в этом мы с тобой похожи Побеждает и выживает скромнейший. Ты как хочешь, а я выпью, — Петров налил себе в широкий бокал немного коньяку.

— Надеюсь, не азербайджанский? — сдержанно рассмеялся Толик.

— Нет, греческий, с острова Крит. Бывал там хоть раз?

— Нет и не тянет. Я как-то больше на даче люблю отдыхать.

— На чьей?

— На своей собственной, с женой, с детьми и друзьями.

Вновь Петров сделался грустным. До сих пор он толком не знал, есть у Толика жена или нет, не знал, где тот живет, хотя и стремился это узнать. Люди из охраны временами отыскивали какие-то адреса, но после проверки выяснялось, что там живет полоумная старуха или какой-нибудь отставник с орденскими планками на рваном пиджаке. В общем, найти Толика можно было только по пейджеру, и появлялся он, как джинн из лампы, словно стоял за дверью и ждал условного сигнала. Для него никогда не существовало отговорок типа: «я выпил», «был В гостях», «с женщиной». Если он был нужен, то находился тотчас, в любое время суток, появлялся выбритый, подтянутый, готовый к действиям. И всегда задавал лишь один вопрос; «Сколько это будет стоить?» И, как правило, цену всегда увеличивал — не намного, чисто из принципа.

Короедов с Петровым к этому привыкли. Без Толика половина их дел давным-давно завалилась бы, накрылась бы, как любил иногда говорить Короедов, шайтаньим хвостом. Толик был незаменим.

Знали они друг друга уже лет пять, и своей связью дорожили, старались не подводить и договоренности не нарушать. Поэтому Петров даже вздохнул с облегчением, когда понял, что Толика убирать в этот раз не придется, хотя в мыслях уже поставил на нем крест, большой и жирный.

— Ты сейчас куда?

— Есть дела. Может быть, домой.

— А если честно?

— Ну кто же это спрашивает и кто же на это отвечает?

Я же не требую честности от вас с Короедовым. Честность нужна лишь в финансовых расчетах. Кстати, деньги перечислите на мой счет.

— Остаток, что ли?

— Да, остаток, — сказал Толик. — Наличных мне хватит надолго, я же на Крит не собираюсь.

— Это хорошо. Не исчезай далеко, в любой момент можешь понадобиться.

— Я всегда в зоне действия пейджера и самое большое часа через два появлюсь.

— Тогда хорошо.

— Короедову скажите, чтобы не волновался, я жив-здоров и даже поменял машину.

— Что, «Нисан» купил?

— Вы и это знаете.

— Так она же под окном стоит.

— Я специально поставил, чтобы вы видели, как я из нее выхожу.

На этом разговор был закончен. Охранник проводил Толика до самого выхода из подъезда, сам открыл ему дверь. Охранник был здоровенный двухметровый детина, почти на голову выше Толика. Но если бы пришлось драться, то еще неизвестно, кто бы взял верх. Толик обладал силой невероятной, хотя таким и не выглядел.

Сбивала с толку его улыбка, белозубая и искрящаяся, словно у космонавта, и веселые глаза. Но Петров знал, что Толик безжалостен и хладнокровен, а самое главное, расчетлив и опрометчивых действий не совершает, всегда действует по заранее подготовленному и хорошо отработанному плану. А если импровизирует, то талантливо и лишь потому, что другого выхода на данный момент нет.

Толик, держа руки в карманах брюк, вышел из арки, открыл машину, забрался в нее и взглянул на окна огромной квартиры Петрова. Тот стоял у окна, лысина поблескивала, как бильярдный шар на сукне.

— Ну и уроды. — буркнул Толик, — что бы они без меня делали? — И тут же подумал: «На моем месте был бы другой человек, а вот на месте Петрова с Короедовым никого другого быть не может».

«Джип» заревел мощным двигателем и уже секунд через пять исчез из поля зрения Петрова. Тот позвонил Короедову и сказал:

— Ну вот и все.

— Я уже слышал.

— Вот видишь! А ты волновался.

— Можно подумать, ты не волновался! Дело, так сказать, семейное, а все, что касается семьи, всегда причиняет боль, — со сдержанным холодком в голосе произнес Короедов.

И Петрову показалось, что он даже увидел, как поблескивают стекла очков на бледном лице его циника-компаньона.

* * *

Бармен небольшого уличного кафе с громким названием «Аврора» за два последних дня уже устал давать показания. Он выучил их наизусть. Разбуди его ночью, он бы выпалил все, что знал, причем, голосом бесстрастным, вкрапляя чисто милицейские термины, которых нахватался от следователей и криминалистов. Он давал показания и сотрудникам генпрокуратуры, прибывшим из Москвы, и сотрудникам ФСБ, и местным сыщикам, и даже лично полковнику Барышеву.

Его допрашивали и допрашивали, словно на десятом или двенадцатом допросе он мог рассказать что-то очень существенное. Но в конце концов сотрудники правоохранительных органов поняли, что ничего нового он не вспомнит. На всякий случай ему оставили телефон, по которому он должен звонить, если в памяти вдруг всплывет какая-нибудь деталь убийства.

Однако в голове Георгия Игнатовича Софроновского, или попросту Жорки, ничего не всплывало, да и всплыть не могло. Жорка прекрасно понимал, не дай бог всплывет что-нибудь, снова затаскают по допросам, а неровен час и бандиты наедут.

Время для работы было самое что ни на есть прибыльное, клиент повалил как никогда, словно здесь было не кровью намазано, а медом. Любопытные слетались со всего города, фотографировались на фоне крыльца, на фоне сотрудников правоохранительных органов, интересовались у Жорки, где именно лежали трупы, фотографировали даже простреленный зонтик, который стал достопримечательностью довольно затрапезного кафе.

Выручка пошла как никогда, и Жорка мечтал лишь об одном: только бы опять не притащился какой-нибудь мужчина в сером пиджаке и светлой куртке с небольшим удостоверением, поблескивающим тисненым двуглавым орлом. И тогда придется ставить на стойку пластиковую карточку с коротким английским словом «Closed».

Но, слава богу, его оставили в покое. От посетителей отбоя не было. С настороженностью Жорка поглядывал лишь на тех, кого в газетах и милицейских протоколах называли лицами кавказской национальности. Этих он побаивался.

Во-первых, такие в ФСБ не служат, в генпрокуратуре не работают. А во-вторых, по всему городу пошли слухи, что Малютина убрали именно азербы, что у них с представителем президента в северной столице имелись свои счеты, что они много раз ему угрожали, пугали по телефону, взорвали его служебную машину и в конце концов, не сломив Малютина, застрелили его. Их тоже могло заинтересовать, не вспомнил ли чего-нибудь Жорка, и они вполне могли расправиться с ним, пока он чего-нибудь не вспомнил. Меньше свидетелей — меньше проблем. Это Жорка знал прекрасно.

Поэтому он рассказывал посетителям лишь то, что те хотели услышать, то, что он мог почерпнуть из разговоров с сотрудниками правоохранительных органов, ведущих следствие. Информация, в общем, была небогатой, ее и так знали все, журналистов тут перебывало, как мух на помойке — видимо-невидимо. Самая заштатная газетенка и та считала своим долгом прислать корреспондента, напечатать фотографию и написать статейку о том, как распоясалась преступность в северной столице и что на бандитов нет никакой управы.

Жорка возился в кафе с утра до вечера. Хозяин же. понимая коммерческую выгоду и боясь ее упустить, прислал Жорке двух помощниц — молоденьких смазливых девчонок. Те старались изо всех сил, пока Жорка рассказывал журналистам о том, что видел и что слышал.

Профессиональные привычки всегда сидят у человека в подкорке, и Жорка не изменил им даже тогда, когда началась стрельба, когда он, сидя под стойкой, чуть не наделал в штаны от страха, выглядывая сквозь узенькую щелку между панелями на улицу. Лишь только стрельба улеглась, лишь только машина с убийцами скрылась, Жорка тут же убрал со стойки все, что могли украсть в суматохе — собственную дешевую зажигалку, которую давал прикурить посетителям, три пачки сигарет, из которых покупали поштучно, бокалы, а также прихватил яркий, блестящий глянцем журнал Кати Ершовой.

С обложки ему улыбался теннисист с ракеткой в правой руке и с кубком, похожим на шейкер, в левой. Теннисист был противно-рыжий, то ли ирландец, то ли немец: и тех, и других Жорка не любил. Журнал он бросил на самую нижнюю полку барной стойки и напрочь забыл о нем, когда на него насели следователи. , Больше всего Жорке врезалось в память то, что женщина-фотограф, о которой вспоминали все посетители, говорила по-английски. Будь Жорка филологом, он, конечно, почувствовал бы ее страшный акцент и непременно понял бы, что акцент русский. Но сам он по-английски говорил раз в пять хуже Кати, поэтому всякий, кто говорил лучше его, казался Жорке чистокровным англосаксом. Да и журнал был, во-первых, на английском языке, а во-вторых, как выяснил Жорка, полистав его вечером, издан в Лондоне.

Показания бармена и толстяка совпадали: тот тоже подтвердил, что женщина-фотограф говорила по-английски. То, что она профессионал, не вызывало сомнений.

Любители ходят теперь с видеокамерами или с простенькими фотоаппаратами-"мыльницами", а у женщины имелся профессиональный тяжелый аппарат с большим объективом, который она прятала в сумке.

Вечером, когда бар был закрыт, когда удалились следователи, когда зонтики сложили на ночь, Жорка позволил себе полистать журнал. Он уселся на низенькой скамеечке так, что его не было видно из-за высокой барной стойки. закурил, взял большой литровый бокал пива и, устроив на коленях журнал, принялся листать. Он даже толком не понял, кто из посетителей оставил этот журнал, ведь поднялась такая суматоха, что тут не только журнал — портмоне забудешь.

Как всякий недалекий мужчина, Жорка быстро пролистывал фотографии, где была реклама духов, спортивного инвентаря, совсем не обращая внимания на политиков, на пейзажи чужих городов. Он останавливался лишь на тех разворотах, где видел симпатичных женщин, и чем меньше на них было одежды, тем дольше Жорка рассматривал страницы. Но таких фотографий в журнале оказалось не так уж много — все-таки издание, претендующее на солидность.

Сигарета дотлела до фильтра. Жорка чертыхнулся, когда пепел упал на страницы журнала. Он сдул его и приложился к бокалу с пивом. То было холодным, приятным, от него даже немного кружилась голова. Бармен лениво перевернул страницу и облизал языком влажные, покрытые пивной пеной губы.

Разворот в журнале показался Жорке ничего, почти весь занят фотографиями, и на всех — манекенщицы в странных одеяниях.

— Ну и платьица, — промолвил Жорка, разглядывая манекенщиц, — в таких на улицу не выйдешь.

Воротники доходили прямо до подбородка, но на самых интересных местах зияли прорези. На одной из фотографий манекенщица стояла спиной к зрителям, задница белела в аккуратном овале, отороченном белым кружевом.

«Ничего себе попка, — подумал Жорка, — на мороженое похожа, словно кусок шоколада кто-то уже отъел. Но эти бабы только на фотографиях красиво смотрятся. Если в жизни такая попадется, то о кости уколоться можно».

Жорка скользил взглядом с одной фотографии на другую, и все его не устраивало: то грудь слишком мала, то ягодицы худые, то лицом не вышла. Наконец он перевел взгляд на левый верхний угол, где была небольшая фотография, единственная на развороте «с человеческим лицом», без всяких там ухищрений и выпендрежа. Лоб у Жорки сжался в гармошку, стал похожим на голенище ношеного сапога. Брови поползли вверх, а незажженная сигарета вывалилась изо рта, но не упала, а повисла, приклеившись к нижней, мгновенно высохшей губе.

«Вот те на!» — подумал Жорка, еще не веря собственным глазам. С фотографии на него смотрела та самая женщина, которая сидела с фотоаппаратом на шее за этой самой стойкой.

— Не может быть! — уже вслух проговорил он и подался вперед, чтобы получше рассмотреть маленькую фотографию. — Точно, она!

Затем по слогам он прочел подпись: «Екатерина Ершова. Москва». Заметка в журнале была короткой, и несмотря на слабое знание английского, Жорка все понял.

В критические моменты даже у дураков ум проявляется, они становятся сообразительными. А идиотом Жорка не был никогда, всегда чувствовал, когда дело ему сулит прибыль, а когда неприятности. Теперь же он не мог толком понять, радоваться новому открытию или огорчаться. Из разговоров со следователями, из бесед с журналистами он понял, что каждый свидетель на вес золота. Всех интересует женщина, которая, возможно, сфотографировала сам момент убийства.

«Кажется, я один только знаю, кто она такая, — сообразил Жорка, — а все они считают, что эта баба — англичанка. А чего ж ты, Жорка, хотел, ты сам их убедил в этом, — и мысли в голове Жорки закрутились, как собака, у которой в хвосте запуталась пчела. — Может, она специально говорила по-английски, чтобы потом ее не нашли? Может, она знала о том, что здесь затевается? Если это так, то тогда мне лучше молчать, значит, она заодно с бандитами».

И тут же вспомнились всяческие истории, почерпнутые Жоркой из телевизора, бульварных книг, сплетен, о том, как сами бандиты звонят журналистам и приглашают их на место будущего преступления, правда, не предупредив при этом, что именно должно произойти. Трясущимися руками Жорка закрыл журнал и почувствовал, как тот жжет ему пальцы. От невероятного напряжения он вспотел и испугался, даже больше чем тогда, когда звучали выстрелы.

«Ментам рассказать надо, — рука Жорки привычно скользнула на полку. Но тут бармен вспомнил, что сам полчаса тому назад отключил телефон и спрятал его в сейф. И тут же ощутил, как по спине побежали капельки пота. — А если телефон прослушивается? А если за мной следят? Вполне может оказаться, что кто-нибудь из бандитов прогуливается по набережной и смотрит, кто со мной беседует, прислушивается к тому, что я говорю?»

Жорка осторожно выглянул из-за стойки и осмотрелся.

На набережной было не очень-то многолюдно, но среди двадцати-тридцати человек вполне мог оказаться тот, кого следует опасаться. Жорка нашел газету, завернул в нее журнал и спрятал его в картонную коробку от банок с кока-колой.

Но от этого волнение меньше не стало, пот все еще прошибал Жорку. Ему казалось, будто картонный ящик сделан из стекла и сквозь него просвечивается чертов журнал. Если раньше Жорку не интересовало, залезет ктонибудь ночью к нему в бар или нет, то теперь ему казалось, что стоит отойти метров на пятьдесят, как непременно сюда влезут грабители.

— Нет, нет, нет, — приговаривал он, вытаскивая журнал и думая, куда бы его получше спрятать, — надо его унести отсюда.

Самое странное, что простая мысль — взять и уничтожить журнал, сжечь его, выбросить — Жорке в голову так и не пришла. Его руки словно приросли к журналу, и он думал лишь о том, как бы ненадежнее его спрятать. Самым надежным местом ему представлялась собственная квартира: железные двери, решетки на окнах, хотя и жил он на втором этаже.

Жорка втянул живот, вытащил рубашку, заправленную в брюки, и сунул журнал за брючный ремень. Ощутил кожей прохладу глянцевой обложки, которая холодила даже сквозь газету. Минут пять ушло на то, чтобы опустить железные роллеты, и Жорка, обмирая от страха, двинулся по набережной.

«Звонить ментам или нет?» — подумал бармен и обернулся.

За ним метрах в десяти шла парочка, чуть подальше он заприметил одинокого мужчину — длинный плащ, руки в карманах. На мгновение их взгляды встретились, и Жорка втянул голову в плечи. В чужом кармане ему почудился смертоносный пистолет.

Ему захотелось тут же сорваться с места и бежать сломя голову до самого метро. Но он пересилил страх и пошел медленным шагом. Журнал предательски похрустывал, и бармену казалось, что все вокруг слышат этот хруст.

Но страх, который он испытывал на набережной, был ничто по сравнению с тем, который возник в его душе, лишь только Жорка свернул на узкую улицу, где горели тусклые фонари. Надобности в них особой не было, поскольку ночь была светлая. Но вот звуки Жоркиных шагов!

Они, как показалось бармену, заполнили всю улицу. Отражались от стен, дробились, множились, словно не он один шагал по тротуару, а еще дюжина людей. «Нервы расшалились. Приду домой, выпью водки», — подумал бармен. хотя обычно не пил.

В конце концов он добрался до дома. На крыльце подъезда его сердце учащенно забилось то ли от радости. то ли от страха, Жорка об этом особенно не задумывался.

Он вошел в темный подъезд, пропахший какой-то дрянью, плесенью, бензином, блевотиной. «Как в туалете», — подумал Жорка и бегом бросился наверх, перескакивая ступеньки. К перилам он в темноте прикасаться боялся.

Он уже вытащил связку ключей, уже сунул ключ в верхний замок, открыл его. А когда сунул ключ в нижний замок и собирался повернуть его, то услышал дыхание и почувствовал, как в спину уперлось что-то твердое. Он обомлел.

— Открывай! — прошептал мужской голос прямо в ухо.

Он повернул ключ, язык словно прирос к небу. Его буквально втолкнули в квартиру.

— Зажги свет! — слышал он все тот же тихий шепот.

Жорка нажал на кнопку выключателя. Дверь за спиной почти бесшумно захлопнулась.

— Без глупостей! — сказал мужчина. Жорка хотел обернуться, ему это позволили сделать. Перед ним стояли двое. Один был в светлом длинном плаще и берете, второй — в кожанке.

— Ты Софроновский? — спросил мужчина в плаще.

— Я, — признался Жорка.

— Ты бармен?

— Я.

— Нам с тобой поговорить надо.

— Кто вы? — спросил Жорка.

— Тебе дело? — этот ответ был более красноречивым, чем если бы ему предъявили паспорт, удостоверение или другие документы. — Будешь много знать, будешь очень мертвый. А если не будешь болтать, то будешь живым, — мужчина в кожанке рассмеялся, причем беззлобно и безобидно, как-то даже по-детски. В его руке был пистолет, большой, массивный, тяжелый.

Мужчина в плаще быстро обыскал Жорку, втолкнул в гостиную и приказал:

— Сядь и сиди. И слушай. Я буду задавать вопросы, а ты станешь отвечать. Если мне твои ответы не будут нравиться, у тебя возникнут проблемы.

— Что вам надо? — спросил бармен.

— Что у тебя спрашивали менты? Что ты видел?

— Где? Когда?

— Дураком прикидываешься? — сказал тот, у которого в руке поблескивал пистолет. Я не мент, церемониться с тобой не стану.

— Я.., я вам все скажу! — эти слова сами вырвались из горла, как птица вырывается из открытой клетки. — Все скажу, только не убивайте!

Вид у этих двоих был грозный, да и мысли о смерти сделали свое дело. Жорка сдался, причем мгновенно потерял контроль над своими мыслями. И если бы его сейчас заставили подписать какую-нибудь бумагу, он не задумываясь поставил бы закорючку в правом нижнем углу листа и даже не спросил бы, что он подписывает и зачем. Если бы даже это был смертный приговор, Жорка не поинтересовался бы содержанием и не стал бы уточнять, когда приговор собираются привести в исполнение.

— Вот, здесь, все.., все! — развернув газету, Жорка вытащил журнал.

— Что здесь? — спросил мужчина в белом плаще.

— Здесь та баба. Все думают, что она англичанка, а она никакая не англичанка. Она Ершова, русская, что ни на есть самая настоящая русская. Из Москвы, фотограф.., вот, здесь все написано.

— Какая баба? — мужчина в кожанке навел на Жорку пистолет, и тому показалось, что толстый указательный палец сейчас нажмет на спусковой крючок и пуля войдет прямо в лоб, и на этом все закончится.

— Что, вы не знаете? Я же говорил ментам, говорил…

И тем, которые из генпрокуратуры, и тем, которые из ФСБ, и тем, которые из уголовки, и тем, которые занимаются организованной преступностью, что была баба, а потом она исчезла, как улетучилась. Она фотографировала. Понимаете, она фотограф.

Мужчина в белом плаще взял журнал и принялся рассматривать разворот.

— Менты это знают?

— Нет, нет, они ничего не знают! Я только сегодня случайно журнал нашел. Они даже не знают, как ее зовут, я только вам это рассказал и больше никому.

Бармен никак не мог понять, чеченец перед ним или азерб.

— — Точно больше никому? — спросил мужчина в кожанке, продолжая улыбаться беззлобно и по-детски.

— Да-да, только вам, больше никому не говорил! Да мне и некому было рассказать, я только вечером журнальчик нашел. Вы мне ничего не сделаете, правда? Заберите журнал, берите его себе. Я никому ничего не скажу, буду молчать, как рыба!

Мужчины переглянулись. Тот, который был в кожанке, потер кончик носа, затем переложил пистолет из правой руки в левую:

— Интересные новости получаются, а?

Мужчина в белом плаще кивнул.

— Так ты говоришь, об этом никто еще не знает?

— Нет, нет, никто! Я даже хозяину не говорил.

— Это правильно, это ты хорошо сделал, Софроновский. Тут ты, конечно, молодэц!

Слово «молодэц», произнесенное с кавказским акцентом, подтвердило догадки бармена насчет происхождения мужчины в белом плаще и в просторном черном берете.

«Азерб или чечен? Но что не грузин, это точно».

— Если ты кому-нибудь скажешь о нашей встрече, о нашем визите, ты покойник. Надеюсь, это ты понимаешь? — улыбаясь, произнес мужчина в кожанке, засовывая пистолет в кобуру под левой рукой.

— Я же не идиот какой-нибудь, я же соображаю.

— Ну, вот и хорошо, если соображаешь. А то мы тебя тут заждались. Мы так и думали, что ты что-нибудь знаешь и обязательно расскажешь. Так что, спасибо тебе, Жора, спасибо.

— Пожалуйста, пожалуйста… — угодливо заглядывая в глаза то одному, то другому пробормотал Жора. — Я же всегда рад помочь. Ментам ни слова не сказал, я их, честно признаться, нелюблю. Они все какие-то…

— Какие? — спросил мужчина в белом плаще, нависая над Жоркой.

— Гнусные они все, гнусные! — испуганно выкрикнул Жорка.

— Потише, потише, не горячись. Мы поняли, что они гнусные, сами это прекрасно знаем. А ты один живешь? И не скучно тебе? — мужчина в кожанке оглядел интерьер квартиры, несколько раз цокнул языком.

— Да, один. Мама у меня еще есть, она за городом, на даче, на заливе. Там у нас маленькая дача.

— Понятно, понятно… Так ты говоришь, и люди из генпрокуратуры тебя допрашивали?

— Допрашивали несколько раз. Просили, если я что-нибудь вспомню, то чтобы обязательно им позвонил.

— Но ты же не дурак, звонить не станешь?

— Нет, что вы, что вы, конечно, не стану! Зачем мне это, я не сумасшедший!

— Хороший ты человек, Жора Софроновский, сознательный. Можно сказать, ты людей спас, причем людей хороших.

Ты успокойся, мы уходим, звонить никуда не надо, — еще раз напомнил мужчина в кожанке, продолжая улыбаться своей идиотской, по-детски обезоруживающей улыбкой.

Когда дверь захлопнулась, Жорка вылетел из кресла, словно его вытолкнула невероятная сила. Подскочил к двери, закрыл все замки. Сердце билось так сильно, что ему показалось — еще пара секунд, и оно выскочит через рот, как выскакивают пельмени. Он бросился на кухню, прижимая руки к груди, пытаясь остановить сердцебиение. Распахнул холодильник, достал начатую бутылку водки. Закрыл глаза и, не ощущая ни вкуса, ни крепости напитка, принялся жадно глотать, словно это была минеральная вода, причем даже не газированная. И странное дело, с каждым глотком сердце опускалось ниже и ниже. Когда в бутылке кончилась водка, сердце билось уже там, где положено.

Жорка нашел сигарету, закурил, жадно затягиваясь. К окну подходить боялся, опасался выстрела.

"С ума сойти, они меня не убили! Ну и гады! Один явно азерб, — Жорка вспомнил, как мужчина в белом плаще произнес слово «маладэц». — Точно, точно, азербы!

Или чеченцы?"

Всю ночь бармен провел на ногах, бросаясь от стены к стене в своей квартире. Окна, форточки, двери — все было закрыто. Жорка курил, пепел падал на ковер, но его это абсолютно не волновало.

Глава 13

Полковника Барышева одолевали смешанные чувства.

С одной стороны, он понимал, что следствие по делу об убийстве Малютина практически завершено. Можно готовить представление следователей к новым званиям, составлять списки претендентов к награде.

С другой стороны, получалась не совсем приглядная картина. Ему так и не удалось опередить убийц, до самого взрыва белого «Опеля» он шел за ними по следам, но ни на секунду не вырвался на шаг вперед. Если выстраивать логическую цепочку, то получалось складно. Азербайджанцы, пообещавшие отомстить Малютину, привели угрозу в исполнение.

Трое убийц сделали черное дело, а затем сами же подорвались на собственной бомбе. То ли таймер не правильно выставили, то ли коротнула проводка. Чего еще можно ожидать от парней, проучившихся в школе самое большее четыре класса, а затем постигавших премудрости жизни на поле боя в Карабахе?

Найти заказчика убийства от Барышева никто практически и не требовал, знали, дело это бесполезное, никогда не соберешь достаточно доказательств. Вот если бы исполнители остались живы, тогда их можно было бы прижать.

Полковник Барышев дураком не был и нутром чувствовал, что ему подсунули версию, которая устроит всех: и администрацию президента, и настоящих заказчиков убийства, и общественное мнение. Ну скажите, кто поверит в то, что русские убивают русских? Азербайджанцы же и чеченцы подходили на эту роль идеально.

Куда комфортнее жить с мыслью, что кавказцы убивают славян. Люди готовы к такому восприятию событий — кавказцы плохие, славяне хорошие. Как в кино: фашисты и наши.

У Барышева не было сил спорить с представителями генпрокуратуры. Он даже не заикнулся о своих подозрениях на пресс-конференции, хотя в душе надеялся, что какой-нибудь дотошный журналист задаст каверзный вопрос. Но каверзного вопроса так и не прозвучало, спрашивали лишь о том, как скоро силы правопорядка смогут справиться с кавказскими, в частности с азербайджанской, преступными группировками в городе. Поэтому после пресс-конференции полковник Барышев чувствовал себя совсем уж отвратно, представив, как будут ехидно усмехаться настоящие заказчики убийства, когда посмотрят в «Новостях» фрагменты пресс-конференции.

К кристально честным людям Барышев себя не относил. Бывало в его жизни всякое: приходилось поступаться совестью, осаживать чрезмерно честных сотрудников. Но совершал он это не из корыстных интересов, а в интересах дела, руководствуясь одной из своих любимых присказок:

«Если уж Бог создал мир несовершенным, то нельзя требовать совершенства и от отдельной его части».

К своему несчастью, полковник Барышев был все-таки профессионалом, ему не давала покоя одна подробность, присутствовавшая в показаниях практически всех свидетелей. Все, кто находился слева от здания в момент убийства, припоминали женщину с фотоаппаратом, делавшую снимки. Причем двое из свидетелей — бармен и лысый толстяк, пришедший за ней в кафе, утверждали, что женщина разговаривала исключительно по-английски.

Как понимал полковник Барышев, нормальный человек, лишь только начнется стрельба, не станет хвататься за фотоаппарат, а постарается забиться в ближайшую щель, чтобы уберечь голову от пуль, тем более женщина. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека, так и профессионал Барышев почувствовал в этой полумифической англоязычной женщине профессионалку.

Ему припомнился один момент из западного документального фильма с броским названием «Смерть». Идея фильма была проста и в то же время гениальна. Режиссер собрал по всему миру любительские и профессиональные киноленты, запечатлевшие смерть людей. Иногда это происходило случайно, иногда гибели ожидали. Его поразил сюжет о большом крокодиле, случайно оказавшемся в городском водохранилище. Выловить крокодила и увезти на специальной машине было поручено двум полицейским.

А поскольку событие даже для Америки было из ряда вон выходящее, с ними поехал и оператор местного телевидения.

Полицейские в лодке выплыли на середину водоема и принялись бросать в воду куски мяса. Оператор снимал их с берега. Появился вполне миролюбивый крокодил, проглотил, не разжевывая, несколько кусков и подобрался поближе к лодке, ожидая следующей порции угощения.

Шприц, выпущенный из помпового ружья неумелой рукой, срикошетил о толстую кожу рептилии. Затем в воздухе мелькнул упругий рифленый хвост крокодила, лодка перевернулась, и двое полицейских скрылись под водой. Выплыли они почти одновременно и, поднимая снопы брызг, отчаянно погребли к берегу. Одному из них повезло, он успел выбраться в прибрежные камыши, а второй же не доплыл всего метров десять — огромные челюсти крокодила впились ему в плечо.

Барышева, когда он смотрел эти кадры, поразила не сама смерть полицейского. В художественном кино и кровь всегда выглядит более натурально, и ракурс выбран удачно, и агония длится ровно столько, чтобы зритель успел похолодеть. В жизни же все случается куда глупее и менее картинно. Поразило полковника другое — то, как оператор, не выключая камеры, бежал по берегу. Мелькали деревья, камыши, картинка в кадре прыгала. Оператор успел вовремя, он снимал, стоя на твердой земле, то, как человек гибнет в пасти крокодила. Снимал достаточно хладнокровно, заботясь о том, чтобы будущий зритель смог все рассмотреть в подробностях.

И тогда Барышев попытался представить себя на месте американского телеоператора. Любой человек, как казалось полковнику, бросился бы спасать полицейского. Он бы, во всяком случае, не стоял на берегу. Камнем или тяжелой камерой он молотил бы по голове крокодила, пока бы тот не разжал зубы. "Да, любой человек, — подумал Барышев, — но только не телевизионщик-профессионал.

Окажись на его месте профессиональный фотограф, он бы тоже щелкал затвором фотоаппарата вместо того, чтобы спасать чужую жизнь. Поведение человека во многом определяет его профессия. Многие из моих поступков кажутся другим циничными и лишенными смысла. Меня понимают лишь коллеги. Так и у фотографов: своя каста, свои представления о жизни".

Барышев понимал, что без показаний этой женщины с фотоаппаратом, без снимков, сделанных ею, материалы дела об убийстве Малютина окажутся неполными. Каждый, кто в будущем обратится к ним, заметит прокол в следствии. И полковник дал поручение своему помощнику попытаться отыскать англоязычную журналистку. Вскоре во всех питерских редакциях, в информационных агентствах сработали факсы.

Журналисты стараются не ссориться с представителями силовых ведомств, и поэтому ответы не заставили себя долго ждать.

Через два часа полковник Барышев имел у себя на столе полный список находящихся в данное время в Петербурге иностранных женщин-журналисток. Ни одна из них не подходила под описания, сделанные свидетелями.

Запрос от Барышева получили и в редакции журнала «Женщина и жизнь». Но поскольку речь шла об иностранной журналистке, то оттуда пришел короткий ответ, что в своей работе редакция услугами иностранных журналистов не пользуется. Барышеву оставалось лишь передать список журналисток следователю. А на душе у него остался неприятный осадок, ведь вместо того, чтобы ликвидировать пробел в расследовании, он, сам того не желая, поставил еще один жирный вопросительный знак.

Оставалось непонятным, почему журналистка, запечатлевшая столь знаменательное событие на пленку, нигде не опубликовала свои снимки. Этот вопрос остался без ответа и, как думал полковник, надолго.

Измотанный, издерганный, он вернулся домой и с отвращением посмотрел на фотографию, украшавшую книжную полку стеллажа. На фотографии полковник Барышев стоял вместе с Малютиным. Да, да, на том же самом крыльце, на том самом месте, где представителя президента расстреляли из автомата. «На долгую память», — гласила короткая подпись, сделанная рукой Льва Малютина.

Барышев открыл стеклянную дверцу и положил рамку на полку стеклом вниз — так, чтобы не видеть ни своего радостного лица, ни немного надменной улыбки Малютина, потому что полковнику показалось, будто покойный смотрит на него со снимка с издевкой, дескать, что же ты так легко забываешь о деле, которому мы посвятили весь последний год. Мол, ты же, Барышев, знаешь, азербайджанцы здесь ни при чем.

Барышев ехал домой с одной только целью — отвлечься от невеселых мыслей, почувствовать домашний уют, хоть на время забыть о том, что он полковник милиции и от него ждут только указаний. Хотелось просто поболтать о том, что не касается службы. Но жены дома не оказалось, на кухне его ждала записка. Барышев ее мог бы и не читать, поскольку знал заранее, что там написано: «Ужин найдешь в холодильнике. Я у подруги».

Квартира сияла чистотой, и от этого казалась немного чужой, хотелось отсюда уйти. Барышев устроился на кухне, включил телевизор, но не для того, чтобы смотреть, а чтобы одиночество не ощущалось так явно. «Вот же как случается, — подумал он, — хочешь побыть один, так обязательно припрутся гости, а захочешь побыть вместе с женой, так ее обязательно куда-нибудь пригласят».

Он достал из холодильника стеклянную кастрюлю, в которой застыло до состояния желе что-то не очень съедобное на вид, то ли тушеное мясо с подливой, то ли курица с картошкой. Сейчас ему было все равно, что кушать на ужин.

Загудела микроволновая печь. Барышев сидел и смотрел на таймер, который вел обратный отсчет времени. И полковнику почему-то показалось, что перед ним не обыкновенный бытовой прибор, а бомба с электронным часовым механизмом, и лишь только на табло покажутся одни нули, прогремит взрыв. «Десять, девять, восемь, семь…» — машинально принялся отсчитывать Барышев. И когда на дисплее зазеленела двойка, выключил микроволновку. Сдали нервы.

— Две секунды ничего не решают, — с кислой улыбкой пробормотал он, открывая дверку.

Но не успел он взять в руки кастрюлю, как за его спиной резко зазвонил телефон. «Жена, наверное», — подумал полковник. Ему захотелось дать ей почувствовать, что он ждал ее, хотел услышать. Поэтому рванулся к аппарату, снял трубку, пока тот не разразился вторым звонком.

— Да, — бросил он в микрофон радостно и возбужденно.

— Полковник Барышев? — прозвучал вопрос.

«Не она», — с досадой подумал полковник, прижимая трубку плечом к уху и сел на стул.

— Да, я.

— Извините, что беспокою так поздно, — голос звучал мягко, вкрадчиво, интеллигентно, в то же время в тоне говорившего не было и намека на заискивание. Легкий кавказский акцент почудился Барышеву в этом голосе. — Это Мухамедов вас беспокоит. Надо бы встретиться.

Барышев некоторое время молчал. О том, кто такой Мухамедов, полковник вспомнил тотчас — заместитель председателя азербайджанского землячества в Петербурге, на визитках которого была скромно проставлена профессия — художник. Правда, вспомнить, состоялась ли в Питере хоть одна выставка этого самого Мухамедова, Барышев так и не смог.

— В чем дело?

— Я бы не хотел говорить по телефону, думаю, вы сами о многом догадываетесь.

— Лично к вам у меня никаких претензий нет.

Мухамедов немного нервно рассмеялся:

— Я не из тех людей, к которым могут быть претензии у властей, поэтому и звоню вам. У меня есть что вам показать, и думаю, это вас не разочарует.

Барышев тяжело вздохнул. Ему не хотелось вновь выбираться из дома, вновь заниматься делом. Но в каждой профессии есть свои издержки, милиционер, как врач, его могут и посреди ночи выдернуть.

— Не беспокойтесь, машина уже ждет вас возле подъезда.

Барышев выглянул в окно. Внизу громадой темнел черный «Кадиллак», возле которого прохаживался шофер в строгом костюме.

— Это касается Малютина, — раздалось в трубке.

— Хорошо, еду.

— Спасибо.

«Мне даже не пришлось поужинать», — подумал Барышев, кладя трубку на рычаги.

Теперь было непонятно, что делать со стеклянной кастрюлей. Горячую ее в холодильник не поставишь, а оставить в микроволновке, так будет недовольна жена.

Звонок Мухамедова заинтриговал полковника. Редко случается, чтобы люди типа Мухамедова, занимающие верхние ступеньки в преступном мире, сами звонили милицейскому начальству и назначали встречу, а тем более, присылали машину с личным шофером.

Водитель встретил Барышева так, словно к его машине вышел президент соседней страны. Молча распахнул дверцу и даже немного склонил голову, когда Барышев садился на заднее сиденье. Дверца бесшумно закрылась, словно прилипла к проему кузова.

Мир сквозь тонированные зеркальные стекла автомобиля показался лишенным красок, мрачным и неприветливым. Водитель быстро, но не суетясь, обошел длинный капот «Кадиллака».

Барышев даже не почувствовал, как завелся двигатель.

Перед ним на откидном столике стояла пепельница, рядом с ней на подставке разместились пачка сигарет и зажигалка Собственные «Жигули» показались полковнику по сравнению с «Кадиллаком» чем-то вроде плохо сделанной игрушки. Сколько раз он въезжал этой дорогой во двор и машину нещадно трясло на выбоинах. «Кадиллак» же словно шел на воздушной подушке, горделиво проплыл вдоль длинного дома и, пропустив троллейбус, элегантно вырулил на улицу.

Всем своим видом шофер давал понять полковнику, что расспрашивать у него о чем-нибудь бесполезно — каменное лицо, губы неподвижны, каждое движение выверено и бесстрастно.

Барышев сидел и гадал, куда же они едут. Как ему было известно, Мухамедову принадлежало три квартиры в центре Питера. Имел он и два загородных дома, оформленных на себя. Поговаривали, что еще примерно столько же недвижимости оформлено на подставных лиц.

Мелькнули недостроенные дома, и «Кадиллак» выехал на шоссе. Хорошая подвеска, тихо работающий двигатель создавали иллюзию, будто машина стоит на месте. Барышев чуть наклонился вправо и посмотрел на спидометр.

Скорость составляла шестьдесят миль — сто десять километров в час. Даже не сбавляя ее, шофер провел машину перед самым постом ГАИ, ловко вписавшись между двумя металлическими барьерами. Кому принадлежит машина, гаишники знали, да и тремя первыми цифрами госномера были нули.

— Хорошо, хоть честь не отдали, — вздохнул Барышев.

Шофер никак не отреагировал на это замечание, и вскоре за окном замелькали сосны, за которыми плескалось море. Пейзаж умиротворял душу, и, глядя на него, казалось, ничего плохого в этом мире случиться не может. Усталость давала себя знать, и Барышев полуприкрыл глаза.

"Странно, все-таки, устроена наша жизнь, — думал полковник, — она словно течет в двух параллельных, непересекающихся плоскостях. В одной я, представитель власти, борюсь с преступностью, а во второй — могу преспокойно встретиться с криминальным авторитетом, могу ехать в его машине. Мы так привыкли к этому, что перестаем удивляться, хотя, если вдуматься, это полная дикость.

Тем не менее, в этом есть особый смысл. Так можно избежать лишней крови, лишних жертв. В конце концов, и мы, милиция, и они, бандиты, — порождение одной и той же системы, такой же далекой от совершенства, как далек от нее мир, в который люди превратили божье творение".

Он ощутил, как его чуть заметно качнуло вперед — машина сбросила скорость. Он открыл глаза. «Кадиллак» плавно сворачивал на съезд, узкий, выполненный из узорчатой, разноцветной брусчатки. На повороте стоял знак «Въезд запрещен», такой без согласования с ГАИ поставить невозможно. Ворота были гостеприимно распахнуты, Мухамедов сам вышел встречать гостя, высокий, подтянутый, в черном костюме и белоснежной рубашке.

— Добро пожаловать, — азербайджанец широко улыбнулся, обнажив ровные белые зубы. — Я рад, что вы не отказались приехать.

Барышев не сумел себя пересилить, пожал-таки предложенную ему руку. Ладонь Мухамедова, как показалось ему, была по-женски мягкая и теплая. Широким жестом хозяин дома пригласил гостя войти.

Дом и снаружи казался огромным, но когда Барышев очутился внутри, то холл, облицованный мрамором, просто поразил его своими размерами. У стены журчал небольшой каменный фонтанчик, в затянутом сеткой вольере порхали разноцветные попугаи. С расписанного восточным орнаментом сводчатого плафона лился матовый свет умело замаскированных светильников. Все здесь говорило о хорошем вкусе хозяина. Интерьер хоть и поражал воображение восточной пышностью, но оставался при этом достаточно изысканным.

И Барышев вскоре сообразил, почему в холле оставалось много свободного места. Он глянул под ноги и увидел собственное отражение в полированном мраморе.

— Проходите, — негромко сказал Мухамедов, и его голос вернулся приглушенным эхом. — Где предпочитаете беседовать? — осведомился хозяин. — В гостиной, в библиотеке или в кабинете?

Только сейчас Барышев заприметил охрану. Двое молодых азербайджанцев с бесстрастными лицами в черных очках стояли в нишах.

— Мне все равно.

— Кажется, у вас проблемы? — покачал головой Мухамедов. — Что ж, тогда лучше пройдем в гостиную. А то кабинет у меня, знаете ли, мрачноват и тесен. Яркие краски только в холле. Приходится разыгрывать перед гостями веселого человека, а я люблю жить скромно, — Мухамедов усмехнулся. — С детства привык. Но положение обязывает.

Один из охранников молча покинул нишу и распахнул дверь в гостиную, тяжелую, похожую на ворота храма, сплошь украшенную азербайджанской чеканкой. В гостиной уже ничто не говорило о национальности хозяина, интерьер был выдержан в интернациональном техногенном духе. Такой можно встретить где угодно: и в Нью-Йорке, и в Токио, и в Кейптауне — сверкающий никель, матовый блеск натуральной кожи, теплое сияние дерева.

— Присаживайтесь. И еще раз извините, что мне пришлось вас потревожить, — Мухамедов был сама любезность.

— Спасибо, — Барышев присел в мягкое кресло перед стеклянным журнальным столиком.

— Желаете чего-нибудь выпить?

— Разве что, воды, — ответил Барышев, почувствовав, что на самом деле ему нестерпимо хочется напиться. И неважно чем, будь это водка или дорогой коньяк, шампанское или теплое пиво.

— Вы не скромничаете? — с улыбкой переспросил Мухамедов.

— Нет.

Хозяин дома чуть повернул голову и негромко произнес в пространство:

— Минералку и пиво.

Не успел Барышев даже глазом моргнуть, как охранник уже принес поднос, на котором стояли стеклянная бутылка итальянской минералки и четыре запотевшие бутылки датского пива. Мухамедов выразительно посмотрел на охранника, давая тому понять, чтобы тот оставил хозяина и гостя наедине.

Когда парень вышел и закрыл за собой массивную дверь, в у шах Барышева даже зазвенело от тишины. Дом не отзывался ни единым звуком, словно из него выкачали весь воздух.

— Наверное, все-таки пиво? — масляно сверкнули глаза хозяина, и он собственноручно налил пиво в два высоких стакана.

Барышев пытался смотреть на Мухамедова строго, но чувствовал, что у него это плохо получается. Мухамедов был из той породы людей, которые умеют дать почувствовать собеседнику — я богаче тебя, я умнее тебя, у меня больше власти. Взгляд Мухамедова словно говорил: «Не надо хорохориться, полковник, мы можем беседовать только на равных».

— Мне очень жаль, — проговорил Мухамедов, — что Малютин погиб.

— В самом деле?

— Я говорю это абсолютно серьезно, потому что он был честным человеком, — Мухамедов сделал ударение на слове «честным» и тут же приложился к стакану с пивом.

Затем запустил пальцы в вазочку с солеными орехами и бросил один себе в рот. Он пил и ел умело — так, что это не бросалось в глаза.

«Вышколен, — подумал Барышев, — и умеет себя вести за столом».

— Ваши люди, полковник, потревожили сегодня многих моих знакомых.

— Они жаловались вам?

— Нет, что вы! Я понимаю ваше положение, все в городе только и говорят, что азербайджанцы расправились с представителем президента. Но вы-то, полковник, умный человек и понимаете, что к чему. — Мухамедов замолчал, пытливо глядя на Барышева.

— Да, сейчас мы проверяем связи подозреваемых.

— Конечно же, я понимаю, — Мухамедов вновь приложился к стакану с пивом, — в белом «Опеле» нашли трех азербайджанцев, при них оружие, из которого убили Малютина.

— Вы достаточно осведомлены.

— Сам я ничем не интересуюсь, кроме искусства, — усмехнулся Мухамедов. Но, знаете ли, азербайджанцы — несколько другой народ, чем русские. Мы стараемся держаться вместе, и если друзья и родственники просят меня помочь, я с удовольствием помогаю.

— Вас просили что-нибудь передать?

— Сперва на словах, — улыбка не сходила с губ Мухамедова. — Я могу вам сказать абсолютно точно: наши люди Малютина не убивали. Моих земляков подставили.

— Я еще не принял окончательного решения, — напомнил Барышев.

— Окончательного? Официального… — Мухамедов покачал головой, и его улыбка сделалась еще шире. — Я понимаю, вы человек не совсем свободный в своих решениях, вам приходится иногда говорить не совсем то, что вы думаете.

«Черт, — подумал Барышев, — наверняка имеет в виду пресс-конференцию, когда мне приходилось, как попугаю, повторять слова заместителя генерального прокурора».

— Я представляю, кто мог заказать Малютина, — сказал Мухамедов, и тотчас же улыбку словно стерло с его лица.

— Я тоже.

— Петров и Короедов. — Когда хозяин дома произносил эти фамилии, голос впервые изменил ему, стал хриплым и надтреснутым, глаза вспыхнули ненавистью.

— Это только слова, — ответил Барышев.

— Что ж, иногда и слива убивают. — Мухамедов одним глотком допил пиво и тут же отставил стакан, словно тот жег ему руки. — Мои друзья, — проговорил он, — тоже заинтересованы в том, чтобы найти настоящих убийц, они тоже ищут.

— Мне помощники не нужны, — покачал головой Барышев. — — Погодите отказываться. — Мухамедов поднялся и, знаком показав Барышеву, чтобы тот продолжал сидеть. вышел в боковую дверь. Вскоре он вернулся, неся в руках журнал с яркой обложкой. — Мне сказали, что вы сегодня интересовались журналисткой, оказавшейся на месте преступления, но так и не узнали, кто она такая?

Барышев с досады поморщился. Было похоже на то, что все этапы следствия известны бандитам.

— Мои друзья тоже пытались найти ее, и поскольку они могут позволить себе немного больше, чем вы, им кое-что удалось раскопать. — Мухамедов, чувствуя свое превосходство над Барышевым, полистал журнал, раскрыв его на развороте с фотографией Кати Ершовой. Подвинул полковнику — Вот, полюбуйтесь. Подходит эта женщина под описание?

— Может быть, — ответил Барышев, разглядывал фотографию. Он сразу же отметил для себя, что Катя Ершова русская и живет в Москве, и хотел уже было возразить Мухамедову, но промолчал, понимая, что тот припрятал для него еще какой-то сюрприз.

— Ваши люди, полковник, допрашивали бармена, но тот то ли забыл, то ли не захотел сказать вашим людям об этом журнале.

— Откуда он появился у вас?

— Журналистка забыла его на барной стойке.

Барышев пожал плечами:

— Это еще ни о чем не говорит. Женщина на фотографии, возможно, только похожа на нее.

— Нет, — рассмеялся Мухамедов, — бармен признал в ней журналистку.

— А почему же она тогда говорила по-английски, если русская?

На этот раз уже Мухамедов развел руками:

— Ее нужно найти и спросить.

— Почему вы хотите, чтобы я ее отыскал?

— Не я, — Мухамедов положил ладонь на стекло столика, — мои друзья просили. Я же человек посторонний, ни политикой, ни бизнесом не интересуюсь. Мой удел — искусство, картины. Но один друг очень просил ее найти. Если она сделала хорошие фотографии, то вы поймете, азербайджанцы здесь ни при чем.

— Я это уже понял, — глухо ответил Барышев.

— Вы мне начинаете нравиться, — искренне признался Мухамедов.

— Если бы ваши друзья имели отношение к убийству Малютина, они бы не передали мне этот журнал.

— Его должны были найти ваши люди, а случилось так, что он попал в чужие руки, я всего лишь исправляю ошибку. Берите, берите с собой, — предложил Мухамедов, подвигая журнал к Барышеву еще ближе.

Полковник нехотя взял журнал, запомнил номер страницы нужного разворота и свернул в трубку.

— Очень рад был видеть вас в своем доме и очень рад, что вы правильно понимаете ситуацию, но, как человек подневольный, иногда вынуждены говорить не то, что думаете.

— Не судите о том, чего не знаете, — буркнул Барышев.

Находясь в этом доме, он чувствовал, что здесь чуть ли не каждый день творятся темные дела, здесь идут переговоры о разделе сфер влияния, здесь делятся грязные деньги, а интеллигентный с виду хозяин — на самом деле обыкновенный бандит, с которым он, полковник милиции, вынужден разговаривать, как с равным.

— Я вам не нравлюсь? — усмехнулся Мухамедов. — Вы зря держите на меня зло. Мы все рождены одной системой.

Барышев вздрогнул, услышав от хозяина дома почти слово в слово собственную мысль.

— Во всем виновата система, — глядя в глаза полковнику, проговорил Мухамедов, — она породила и вас, и нас.

И невозможно разобраться, кто ей нужнее. Вот и случаются такие казусы, когда мы действуем заодно, и я искренне желаю вам удачи.

Мухамедов почувствовал неприязнь во взгляде полковника и поэтому даже не предложил пожать руку на прощание, лишь взмахнул ею.

— Еще раз извините, что побеспокоил.

Барышев вновь оказался в холле и даже растерялся, не сразу поняв, где дверь, ведущая на улицу. Заливисто хохотали попугаи, журчала вода.

Охранник жестом указал нужную дверь. И вновь шофер не позволил самому Барышеву открыть дверцу, вновь за окном «Кадиллака» проносились сосны, неподвижный залив. Барышев сидел, разглядывая маленькую фотографию в журнале, с которой на него смотрела женщина — ее-то ему и предстояло найти. Что-то не понравилось полковнику милиции в ее взгляде: то ли слишком независимая она, то ли слишком надменная.

— И ее мне предстоит найти, — проговорил полковник Барышев, продолжая разглядывать фотографию Кати Ершовой.

Что-то подсказывало ему, что сделать это будет нелегко, хотя на свою интуицию в последние дни он не мог положиться.

«Искать, искать… — подумал Барышев. — Кому нужны эти поиски? Ну, найду я женщину-фотографа, добуду фотографии, докажу, что убийцы не были азербайджанцами, и что из этого? Лишняя головная боль. Еще врагов себе наживу среди сослуживцев».

И полковнику сделалось тоскливо.

Глава 14

Убедившись за пару дней, что никто ее так и не нашел и тем более не собирается убивать. Катя Ершова немного осмелела. Дикторы не призывали в телевизионных программах отыскать женщину с фотоаппаратом, а из комментариев официальных лиц следовало, что убийство совершили три азербайджанца. То, что это не так, твердо знала лишь Катя, потому как располагала доказательствами — фотографиями.

Наконец, она созрела до того, чтобы посоветоваться с подругой, куда бы лучше продать фотографии, в какое издание. Снимки и негативы Катя держала в сумочке завернутыми в черную бумагу и перетянутыми прозрачным скотчем — так обычно запаковывают непроявленную фотографическую бумагу.

Прошло уже два часа с того момента, как Лиля позвонила с работы и сказала, что едет домой. Дорога обычно занимала, максимум, полчаса, минимум — десять минут, в зависимости от того, чем и в какое время едешь — на машине или на метро.

В последние дни Ершова, как выжившая из ума политизированная пенсионерка, смотрела по телевизору все выпуски новостей. Пока убийство Малютина оставалось в числе первых сообщений не только питерского, но и общероссийского телевидения.

В каждом выпуске непременно появлялся какой-нибудь депутат, который предлагал безотлагательно разобраться со всеми кавказцами. Журналисты словно издевались над зрителями. Тут же после выступления русофила-кавказцефоба пускали в эфир сюжет еще с одним депутатом, носящим мусульманскую фамилию, но пропагандирующим великорусские шовинистические взгляды.

«Где же Лилька? — подумала Катя, в очередной раз выключая телевизор. После просмотра выпуска новостей в голове, как и прежде, царила неразбериха. — Хоть бы позвонила, мерзавка, понимает же, что я сильно из-за нее волнуюсь!»

И тут Кате показалось, что она слышит звуки борьбы в подъезде. Крадучись, она подобралась к двери и припала к ней ухом. Никто не кричал, никто не дрался, но звуки были странными: сопение, кряхтение, словно кому-то уже скрутили руки, залепили пластырем рот и волокут по лестнице.

«Если бы волокли, — подумала Катя, — то давно бы уже пронесли мимо Лилькиных дверей».

Она напрягла слух, как могла, но ничего нового разобрать не сумела. И вдруг, когда уже она отчаялась что-либо понять, услышала довольно отчетливо прозвучавший Лилькин голос:

— Отцепись ты! Я же сказала, ко мне сегодня никак нельзя!

— Ну, Лиля, — отвечал ей пьяноватый мужской голос, — я же еще твоего дивана не видел.

— И не увидишь.

— Лиля, от сумы, от тюрьмы и от постели не зарекайся.

— Фу, черт! — с облегчением выдохнула Катя, — а я-то уж подумала, бандиты.

— Ты что, не одна? — допытывался мужчина. — У тебя кто-нибудь есть?

— Нет у меня никого, понял? Не надо.

— Это ты зря.

Послышался щелчок зажигалки, и под дверь потянуло дымом дорогой сигареты.

— Нельзя, — как маленькому, втолковывала Лилька.

Она твердо усвоила то, о чем ее просила Катька — никому не говорить, что Ершова в Питере. А поскольку Лилька сегодня порядочно выпила, то исполнение договоренности с лучшей подругой превратилось в навязчивую идею.

— Я одна, — твердила она своему спутнику, хотя тот уже ни о чем не спрашивал. — Одна, понял?

— Тогда пошли, — вяло предложил он, — Почему?

— Потому что я тоже один.

— Это еще не повод переспать.

Вновь послышалась возня, скорее всего, мужчина пытался облапить Лилю, а та так же вяло пыталась сопротивляться.

— Ты от меня ничего не получишь, потому что ты уже пьян. Иди отсюда!

«Пойдет или нет? — призадумалась Катя. — Я бы на его месте уже давно ушла. Ведь понятно, просто так Лилька артачиться не станет, это не в ее правилах. Она либо соглашается сразу, либо никогда».

Наконец Ершова услышала мерные шаги на лестнице.

Зазвенела связка ключей, и Лиля вошла в квартиру. И только теперь Ершова поняла, что основательно был пьян не только мужчина, но и ее подруга.

— Катя, — проговорила Лиля, уставившись на Ершову так, будто впервые ее видела.

— Ты что, забыла? — удивилась Катерина.

— А, — проговорила Лилька, звучно ударив себя ладонью по лбу. — Я так старательно убеждала этого идиота в том, что живу одна, что даже сама в это поверила.

Лилька глупо захихикала, прислонилась к стене в коридоре и начала медленно оседать. Сев на корточки, захихикала еще громче.

— Катька, чего ты боишься? Твои чеченцы сюда не доберутся, в Питере другие дела творятся.

Ершова закрыла дверь на все запоры и подхватила Лильку под локоть.

— Пойдем.

— Куда?

— В комнату.

— Зачем? Мне и здесь хорошо.

Лиля вытащила из кармана пачку сигарет, открыла ее и попыталась прочесть, что написано на донце. Сигареты, естественно, посыпались на пол.

— Да, Катя, ты права, мне лучше не курить, — сказала Лиля, хоть Ершова и не заикалась о курении.

— Ты, Катька, даже и представить себе не можешь. какие мне сегодня предложения делали.

Лиля зашла в комнату и с удивлением посмотрела на диван, вроде бы не признала обновку. Затем растерянная улыбка появилась на ее губах:

— Всякие интересные предложения.

— Замуж, что ли, выйти?

— Это неинтересно, надоели, — мотнула головой Лиля. — Мне предложили поехать.

— Куда?

— В хорошее место, — Лиля, приложив палец к губам, проговорила:

— Тес!

— Когда?

— Завтра.

— Ты уже дала согласие?

Лилька вновь глупо захихикала:

— Ты же видишь, я пьяна, а значит, никаких серьезных решений принять не могу. Все будет ясно завтра.

— Лиля, по-моему, я сейчас заставлю тебя немного протрезветь.

— Нашатырь дашь понюхать?

— Нет.

Катя принялась рассказывать о том, как очутилась в момент убийства Малютина в кафе на набережной. Лилька в разговор не встревала, лишь тщательно пережевывала жевательную резинку, давно потерявшую не только запах, но и вкус. Тем не менее, Лилька иногда вытаскивала резиновый шарик изо рта, задумчиво его разглядывала, а затем так же сосредоточенно продолжала жевать.

— Лилька, ты не догоняешь? У меня в руках фотографии.

— Да? И что?

— Неужели ты даже посмотреть их не хочешь?

— Врешь ты все, — Лиля потерла пальцами виски, и на какое-то время ее отпустила головная боль. — Покажи, если не врешь.

Катя разорвала скотч на свертке и рассыпала карточки по дивану.

— Вот же, вот, смотри!

Лилька пыталась сосредоточиться, ее взгляд скользил с одного снимка на другой.

— Очень хорошо снято, — проговорила она, — композиция отличная. Ты, Катя, молодец.

— Ты до сих пор не поняла, что у нас в руках?

Лилька пожала плечами:

— Думаю, это можно хорошо продать. Ты мне. Катя, пожалуйста, водички с аспиринчиком принеси, потому как если сейчас аспирина не выпью, то утром буду мертвая, как выключенный телевизор.

Пока Катя ходила на кухню, пока раздумывала, какой именно воды налить — кипяченой, отфильтрованной или минеральной, ее подруга заснула самым банальным образом, не раздеваясь, даже не попытавшись разостлать постель. Просто поджала ноги, подсунула под голову сжатый кулак и улеглась спать на фотографиях.

— Лилька, тебе без присмотра долго оставаться нельзя.

Сопьешься, скуришься, сгуляешься, — бормотала Катя, гладя на мирно спящую подругу.

И все-таки она разбудила ее, заставила выпить аспирин, заставила отправиться в ванную. Пока Лилька чертыхалась в ванной. Катя собрала фотографии, расстелила диван.

— Ты все-таки сделаешь из меня человека.

Лиля из ванной шагнула в комнату. Катя подхватила ее под руки и потащила в спальню. Уложила на антикварную кровать, поблескивающую надраенными шишечками, и Лилька тут же уснула.

— Ну, вот и поговорили, — криво усмехнулась Ершова, заворачивая фотографии в черную бумагу.

В душе она была немного суеверна, верила в то, что у каждого человека существует свой ангел-хранитель, но помогает он только тем, кто верит в его существование.

Поэтому Катя верила в это истово.

Ангел ей представлялся в виде атлетически сложенного мужчины с белыми крыльями на спине, размахом этак метров около трех. Из всех ее знакомых ангел-хранитель напоминал Кате лишь Илью, и то, наверное, потому, что она мало его знала. «Наверное, это он меня уберег, — подумала Катя. — Нельзя было показывать Лильке фотографии, вот она пьяным глазом их и не увидела. Проспится, проснется, черта с два вспомнит».

Катя тоже устроилась спать. Снились ей всякие гадости, мерзости и ужасы, причем цветные, реальные, почти осязаемые. То она оказывалась в Чечне, то потом чеченцы незаметно для Кати превращались в азербайджанцев. Улицы Грозного плавно перетекали в питерские, и Ершова, в конце концов, теряла ориентацию — где она, что происходит, кто ее преследует. Причем разумом она понимала, что все происходящее с ней — сон. И для того, чтобы перевести дыхание, спастись от погони, надо лишь проснуться.

«Я-то это знаю, — думала Катя, — я знаю, что все происходящее — сон. Но те, кто останется во сне, они-то этого не знают, они-то не проснутся!»

Ей было жаль оставлять на растерзание вооруженным бандитам своих друзей — Лильку, Илью, того же Варлама.

И только поэтому Катя не делала попыток проснуться. Все смешалось у нее в голове.

Она уже готова была навсегда остаться в своем фантасмагорическом сне. Она бежала по набережной, расталкивая прохожих, а за ней гнались трое азербайджанцев.

Мелькнуло кафе с порванными зонтиками, безымянный переулок. Катя очутилась на разбомбленной улице в Грозном, ничуть не удивившись тому, что Питер в одно мгновение превратился в чеченскую столицу.

Она уже не понимала, где может чувствовать себя в большей безопасности. В переулке слышался топот ног, это приближались азербайджанцы. С другой стороны, на фоне руин, появились чеченцы, не совсем такие, каких ей приходилось видеть в жизни, а почти театральные, такие, какими их представляют обыватели. Все в камуфляже, с длинными черными бородами и пиратскими платками на головах, вооруженные до зубов.

«Сколько же сейчас времени?» — подумала Катя и вскинула руку, чтобы посмотреть на часы, чтобы понять, сколько же осталось до утра, до того момента, когда кончится кошмар.

Но он и не думал заканчиваться. Под стеклом своих миниатюрных часов Катя увидела голый циферблат, лишенный стрелок, цифр, белый диск с маленькой черной точкой посередине.

И тут прозвенел звонок. Катя открыла глаза и сразу села на диване, боясь снова провалиться в сон. Зеленая лампочка на телефонном аппарате горела ровно, показывая, что идет подзарядка трубки.

«Померещилось, что ли?» — Катя протерла глаза и отбросила одеяло.

Из соседней комнаты доносилось сонное бормотание Лильки. Подруга что-то говорила во сне.

Звонок в дверь повторился, длинный и настойчивый, словно звонивший был уверен, что ему обязательно откроют. Катя соскользнула на пол, ощутив босыми ногами прохладу паркета, надела джинсы, набросила рубашку и пробралась в спальню.

— Лиля, — она тронула подругу за плечо.

Та тут же открыла глаза и недоуменно посмотрела на Ершову.

— В дверь звонят.

— Ты что, с ума сошла? — Лиля села и бросила взгляд на будильник. — Семь утра. Померещилось тебе.

Но в подтверждение Катиных слов вновь раздался звонок, а вслед за ним голос:

— Лиля, ты что, умерла там?

— Да уж, умрешь с вами! — пробурчала хозяйка и подмигнула Кате. — Совсем забыла. Иди открой, я сейчас оденусь.

Ершова схватила ее за руку:

— Ты знаешь, кто это звонит?

— Лиля, так ты умерла или нет?

— Сейчас открою. Приятель мой. Я же вчера тебе говорила…

Ершовой пришлось идти открывать дверь самой. На пороге стоял с огромным букетом цветов не очень молодой мужчина.

«Около пятидесяти», — определила Катя.

Он явно не ожидал, что откроет ему не хозяйка.

— Извините, — гость бросил быстрый взгляд на номер квартиры, — но Лиля мне вчера сказала, что живет она одна.

— Правильно сказала. Проходите.

Гость шагнул в прихожую и замер, не зная, что делать с цветами.

— Раздевайтесь, проходите. И не бойтесь отдать цветы мне, я всего лишь их поставлю в вазу. А Лиля сейчас к вам выйдет.

Гость с облегчением вздохнул и, уже отдав цветы. запоздало представился:

— Меня зовут Сергей Петрович, мы работаем вместе с Лилей.

— Как хотите, — Катя решила, что лучше будет остаться инкогнито.

Она сунула цветы в вазу с позеленевшей водой и. торопясь, застелила диван, даже не успев его сложить.

Когда Сергей Петрович зашел в гостиную, Лилька выбралась из спальни и уставилась на мужчину. Вид у нее был такой, словно она ожидала увидеть кого-либо другого — помоложе.

— Привет, — Сергей Петрович покосился на Катю.

— Могу и выйти, — Ершова удалилась на кухню и принялась там готовить кофе.

— Так ты едешь или нет? — услышала она вопрос гостя.

— Это довольно неожиданно. Я думала, ты вчера пошутил.

— Ничего себе, шуточки! Если ты откажешься, я даже и не знаю, что делать тогда, сорвется выгодныичаказ.

— Сколько, ты говорил, нам заплатят?

— Она кто? — послышался сдавленный шепот.

— Моя подруга, ее можешь не опасаться.

— За весь заказ дадут штуку.

— Штука, распиленная пополам, это пятьсот.

Вновь мужчина что-то шептал, а Лилька сперва недовольно бурчала, а затем принялась смеяться.

— Кофе пить будете? — крикнула Катя.

Кофеварка уже вовсю шипела, бурлящий кофе низвергался в широкую стеклянную колбу.

— По-моему, мы еще успеем, — крикнула Лилька.

К счастью Ершовой, Сергей Петрович оказался сыт, а Лилька с утра могла только пить, так что бутерброды ей готовить не пришлось.

— Я сейчас ехать должна, — виновато говорила Лиля, пытаясь поскорее выпить горячий кофе.

— Куда? — наивно поинтересовалась Катя.

Туг же в разговор вмешался Сергей Петрович:

— Мы по делам едем.

— Надолго?

— Не знаю, как получится.

За спиной гостя Лилька делала отчаянные жесты, пытаясь показать Ершовой, чтобы не приставала с расспросами, мол, он, дорогая, все равно ничего тебе не расскажет.

— Но все-таки, — вздохнула Катя, — мне нужно знать, это будет день, два или месяц.

— Я думаю, дня за четыре мы управимся, — Сергей Петрович взял Лилю за руку.

— Катя, извини, но я должна ехать. Побудь тут без меня, тебе же все равно некуда спешить.

— Не знаю, застанешь ли ты меня, когда вернешься в Питер.

— Мне надо, работа. Ты, кажется. Катя, вчера что-то у меня спрашивала, хотела совета, показывала какие-то фотографии?

— Нет-нет, — тут же ответила Ершова, — никаких фотографий, ты что!

— А мне показалось…

На этот раз уже Катя, улучая момент, когда Сергей Петрович отворачивался, прикладывала пальцы к губам, моргала двумя глазами сразу и строила рожи.

— Ах, да, это я спутала. Не ты мне показывала фотографии… — Лиля с утра соображала туговато.

— Может, тебе пива стоит выпить? — предположил Сергей Петрович.

— Нет, я принципиально не похмеляюсь. Только кофе и аспирин.

— У тебя осталось пятнадцать минут на сборы, — напомнил Сергей Петрович.

Лилька отставила недопитую чашку с кофе и, ничуть не стесняясь гостя, принялась сбрасывать в дорожную сумку все, что могло ей понадобиться, начиная от косметики, кончая еще не вскрытым блоком дискет.

— Лиля, ты мне нужна всего на минутку, — Катя потащила подругу в спальню.

— У нее этих минут осталось всего пять, — крикнул вдогонку женщинам Сергей Петрович.

— Ты можешь сказать, куда едешь и зачем?

— Если бы я сама толком помнила!

— Ты что, такая пьяная была вчера?

— Достаточно пьяная, чтобы забыть, куда надо ехать делать репортаж, но достаточно трезвая, чтобы помнить. сколько за это обещали заплатить. Ты побудь здесь. Катя, присмотри за квартирой. Тебе все равно, как я понимаю, в Москву соваться не стоит, у меня переждешь.

Кате хотелось крикнуть, мол, посылай к черту своего приятеля и давай вместе думать, что делать с фотографиями, но вместо этого она согласно кивнула:

— Хорошо, дождусь тебя.

— Отлично. Если будут с работы звонить, ври напропалую.

— Хоть в каком направлении врать?

— Скажи, будто кто-то из родственников позвонил, а кто, ты не знаешь, мол, я собралась и уехала, сказала, через пару дней буду.

— Девочки, — крикнул Сергей Петрович, — наговоритесь, когда Лиля вернется.

Кате ничего другого не оставалось, как распрощаться с подругой, которую уже тянул под руку к двери странный гость. Щелкнул замок, и Ершова осталась одна.

— Вот те на, — проговорила женщина, — никогда не знаешь, откуда ждать подвоха! Сядешь в кафе, а тут убийство, к подруге приедешь, а ее неизвестно куда и неизвестно насколько утащил какой-то загадочный Сергей Петрович.

Катя почувствовала, что панически боится оставаться одна. Она ни на секунду не забывала о том, что журнал с ее фотографией остался лежать на барной стойке, а значит, рано или поздно на нее выйдут.

«Лучше уж поздно, чем рано, — подумала она, подсаживаясь к зеркалу. Критически осмотрела себя. — Видок у меня не лучший, выгляжу так, будто это не Лилька пила полночи, а я, хотя даже капли в рот не брала. — Она придержала руками волосы, сдвинув их со лба. — Хорошо еще, хоть морщин не прибавилось. Одна, без документов, в чужом городе… Если что случится, даже обратиться не к кому, чтобы поручились за меня».

Катя выдвинула ящичек из тумбочки трюмо — тот, где лежала Лилькина косметика. Среди смазанных до основания тюбиков помады, флакончиков с засохшим лаком и коробочек с искрошившейся пудрой она обнаружила удостоверение члена Союза журналистов. Развернула его, поставила на трюмо. Фотография была сделана года четыре тому назад. Катя посмотрела на нее и вздохнула: «Да, Лилька, сдала ты за последние годы. Но, в общем-то, сама виновата. Меньше нужно пить и больше спать. Нам с тобой уже не по двадцать лет, и силы следует беречь. Погоди-ка…», — вдруг сообразила Катя, схватила в руки удостоверение и пристально всмотрелась в фотографию.

Несколько раз ей приходилось слышать, что они с Лилькой очень похожи, но Катя никогда этому не верила.

Теперь же она вдруг уловила это сходство: линия губ, нос.

Правда, разрез глаз был совсем другим, и волосы у Лильки были темные, а не светлые.

Ершова еще раздумывала, а в руках у нее уже появилась коробочка с тушью, тонкая кисть окрасилась черным, и Ершова, сев к зеркалу, принялась подрисовывать левый глаз. «Так, так.., у меня разрез глаз практически овальный, а у Лильки — миндалевидный, — кисточка коснулась уголка глаза, оставив ровный черный след. — Так, теперь сюда, здесь еще немножко… — Ершова сделала еще несколько движений и выпрямилась, схватила книгу, прикрыла ею половину лица. — Теперь немного подправить губы», — косметическим карандашом она подрисовала линию губ, причем тоже только с правой стороны.

— Полное уродство! — воскликнула Ершова, глядя на фантастически асимметричное лицо, свое и в то же время не свое.

Она чуть повернулась, и асимметрия тут же исчезла.

Катя смотрела в зеркало и почти не узнавала себя. На настоящую Лильку она тоже мало походила, но зато стала похожей на ее фотографию четырехлетней давности. Всего лишь час потребовался Кате для того, чтобы отыскать в шкафчике ванной комнаты краску для волос, которой пользовалась Лиля, покрасить волосы и вновь наложить макияж.

— Лоб у меня другой, — вздохнула она, надевая темные очки. Немного подумала и подняла их на лоб. — Теперь полный порядок. Теперь меня мать родная не узнает. Все-таки женщинам в этом смысле легче, чем мужчинам. Попробовал бы мужик так раскрасить себе лицо, от него бы люди на улице шарахались.

* * *

Полковник Барышев получил из Москвы неутешительный ответ. Из него следовало, что Катерина Ершова заключила контракт с английским информационным агентством и отбыла в Чечню. Из Грозного же сообщили, что о местонахождении Ершовой им ничего не известно. По всему выходило, что она все еще находится в Чечне. Но тогда каким образом Ершова оказалась в Питере?

Этого Барышев понять не мог.

Он сам связался с представителем английского информационного агентства в Москве, и тот подтвердил, что точного срока на выполнение заказа у Ершовой нет. Ничем не помог Барышеву и Варлам Кириллов в агентстве, в котором работала Катя, лишь озадачил. Сперва на вопрос о том, не знает ли он, где сейчас находится Ершова, Варлам разразился руганью, а затем, узнав, кто с ним говорит, немного поостыл.

— С ней что-нибудь случилось?

— Нет-нет, просто мы ее ищем в связи с одним сторонним делом. Вы бы не могли подсказать, кто у нее есть из знакомых в Питере?

— У нее знакомых, — вздохнул Варлам, — хватает в каждом городе. — Попросив минуту на размышление, он, наконец, сообщил:

— Вроде, у Кати есть подруга Лиля, фамилии которой я не помню, но помню точно, что Лиля работает в журнале и название его состоит из одного слова.

Если найдете Ершову, попросите, чтобы перезвонила мне.

Да, еще вспомнил, ей из Питера Лев Малютин присылал приглашение поучаствовать в одном проекте, вы у него поинтересуйтесь, может, он знает, где ее отыскать. — На этом разговор с Варламом Кирилловым был закончен, модельер был занят настолько, что последних новостей не знал.

«Покойный Малютин знает, где ее отыскать, — после этой фразы полковник уже не мог понять, на каком свете находится, на этом или на том. Но вскоре вспомнил о разговоре со своим другом накануне его гибели, — значит, Ершова к нему приехала, сидела, ждала. Но что с ней стало потом? Куда она подевалась? Легче иголку в стогу сена отыскать. А возможно, это еще один ложный след. Журнал мне подсунули специально», — подумал Барышев.

Он недооценил журналистов. Этим людям в силу своей профессии становится известно буквально все: и официальная информация, и слухи, и сплетни. Журналист, даже если чего-нибудь не знает, обязательно додумает. Как выяснилось, в Питере многие знали о существовании Катерины Ершовой, правда, куда меньше людей были знакомы с ней лично. По всему выходило, что Ершову уже давно не видели в Питере.

Сперва люди Барышева обзванивали те журналы и издательства, с которыми сотрудничала Ершова. «В последний раз она была у нас два года тому назад… Три года», — звучали неутешительные ответы.

И Барышев уже готов был поверить в то, что Екатерина и в самом деле не была в Питере в день убийства Малютина, как ему сообщили, что именно в тот самый день Ершова заходила в редакцию журнала «Женщина и жизнь» для того, чтобы воспользоваться фотолабораторией. Какие именно снимки она печатала, фотограф не знал, он тот день помнил плохо. Он даже не был на сто процентов уверен, что видел именно Катю Ершову, но помогла его подружка, бывшая в тот вечер немного трезвее его. Она-то окончательно убедила фотохудожника, что Екатерина ему не померещилась, да и вырванный вместе с окантовкой оконный планшет и черные следы от подошв на недавно побеленной стене здания говорили о том же.

Слух, что милиция разыскивает московскую фотожурналистку, тут же облетел людей, причастных к печатным средствам массовой информации. Узнали об этом и в редакции журнала «Курьер», где работала Лилька. Кто-то припомнил, что она дружна с Ершовой, но поскольку самой Лильки в городе найти не могли, то решили помалкивать об этом обстоятельстве перед милицией. Еще неизвестно, какую услугу окажешь, ведь полковник Барышев ни в рассылаемых факсах, ни в телефонных звонках ни словом, ни намеком не обмолвился о причине интереса к Катерине.

* * *

То, о чем известно больше, чем одному человеку, трудно назвать тайной. Информация, как вода, имеет свойство заполнять собой все свободное пространство. Недаром же в народе говорят, что вода всегда дырочку найдет.

О том, что на месте преступления оказалась фотожурналистка, первым из двух заказчиков убийства узнал Короедов. Естественно, не из теленовостей, не из газетных публикаций, а из личной беседы с помощником полковника Барышева капитаном Прохоровым, молодым амбициозным офицером.

Прохоров всегда гордился тем, что имел неофициальные контакты со многими влиятельными людьми в городе.

Он считал, что таким образом, в неформальной обстановке добывает информацию, которую другим путем добыть невозможно. Собеседники же переубеждать капитана не спешили, наоборот, всячески поддерживали в нем этот миф, а тем временем преспокойно выуживали из него служебные тайны в обмен на позавчерашние новости.

Встретились теневой бизнесмен Короедов и капитан милиции в небольшом зальчике ресторана «Консул». О существовании этого зальчика знали немногие, о нем не говорилось даже в рекламном проспекте ресторана. Заказывали его обычно депутаты, прокуроры, директора крупных заводов, преступные авторитеты для ведения важных переговоров. Дверь в зальчик прикрывала тяжелая портьера, возле которой обычно дежурили двое охранников.

Отсюда имелись два выхода — один к посетителям ресторанчика, другой прямо в подъезд, имевший черную и парадную двери.

Обычно надменный и несколько грубоватый Короедов в обращении с Прохоровым внезапно стал воплощением самой любезности. Поинтересовался здоровьем жены, детей, назвав всех поименно. Эти сведения ему за час до встречи предоставил секретарь. Короедов, как старательный ученик, выучил имена всех членов семьи капитана милиции.

— Я слышал, в управлении кое-какие проблемы, — расплывшись в улыбке. Короедов собственноручно разлил в бокалы шампанское.

— Всякого хватает, — проговорил Прохоров, не спеша пододвигая к себе фужер.

— Говорят, Барышев женщину какую-то ищет, фотографа, и никак найти не может?

Прохоров не стал отрицать этого факта, но и не подтвердил, давая понять, что знает многое, но информация служебная.

— Что вы, капитан, меня совсем не интересует закрытая информация, но в городе ходят слухи, будто к убийству Малютина причастны не азербайджанцы, а… — Короедов сделал паузу, словно ему было трудно произнести последние слова.

— ..вы с Петровым, — сделал это за него капитан Прохоров.

Короедов рассмеялся:

— Если бы я или, не дай бог, мой друг Петров, имели к этому отношение, то нас на момент убийства наверняка в городе не оказалось бы.

— Согласен, — Прохоров отпил скупой глоток шампанского.

— Думаю, и Барышев понимает, что мы с Петровым имеем отношение ко многим вещам в городе, просто не всегда удобно афишировать свою причастность. Я не сомневаюсь, что это кровавое преступление совершили азербайджанцы. Славяне не такие кровожадные, как кавказцы.

Прохоров в упор посмотрел на Короедова. Тот преспокойно выдержал его испытующий взгляд и развел руками:

— Лучшее подтверждение этому то, что мы с вами, капитан, сидим и мирно беседуем. Как говорится, одна голова хорошо, две лучше. У меня большие связи в кругах журналистов, и если они что-то побоялись сказать милиции, то могут сказать мне.

— А вы разве не знаете, кого именно ищут? — усмехнулся Прохоров, допивая шампанское и пододвигая к себе тарелку с легкой закуской.

— Откуда, помилуйте? Я бы вообще не интересовался этим неприятным делом, если бы до меня не дошли мерзкие слухи, будто я заказал Малютина. И теперь, как последний идиот, расспрашиваю всех. Знаете ли, неприятно будет узнать, что ваш начальник запросил ордер на мой арест.

— Да, к сожалению, у нас не такое государство, чтобы законопослушный человек мог спать спокойно.

— Я не законопослушный, — покачал головой Короедов и состроил горестную гримасу. — Я часто вынужден нарушать закон, но делаю это аккуратно.

— Я в курсе.

— Правда, одно дело, если тебя обвиняют в финансовых махинациях, и совсем другое, если обвиняют в заказном убийстве.

— Вас никто не обвиняет.

— Пока не обвиняют, — Короедов поднял палец, длинный, немного узловатый. От этого холеный ноготь казался приклеенным. — Конечно, если хотите, можете не говорить мне, кого именно ищут…

— Это не такой уж большой секрет, и при желании вы бы могли узнать это сами.

— Зачем? Я начну расспрашивать…

— Вам об этом расскажут.

— Вот так и рождаются нездоровые сенсации. Я же привык по возможности действовать в рамках закона. Да, я не отпираюсь, у меня к Малютину имелись свои счеты, и у Петрова тоже. Но чтобы убивать человека… У меня такого и в мыслях не могло быть. Я, конечно, не прокурор, не судья, но, по-моему, во всем виноваты кавказцы. Не было бы их в городе, мы бы с вами существовали мирно. Славяне со славянами всегда договорятся.

Капитан Прохоров хотел было заметить, что славянское происхождение Короедова вызывает у него некоторые сомнения.

— И евреи со славянами договорятся, — тут же вставил Короедов, словно прочел мысль своего собеседника, — потому что мы люди одной цивилизации. Нам не нужно убивать друг друга, а у них, мусульман, как мне рассказывал один знающий человек, за честь почитается убить неверного. Я сам заинтересован в скорейшем расследовании. Пока идет следствие, работа порта почти парализована, и не только мы с Петровым несем убытки, несут убытки область, город.

— Я не вижу в этом проблемы.

— В убытках? — ухмыльнулся Короедов.

— Нет, в том, чтобы вы помогли следствию. Мы тоже заинтересованы как можно скорее найти женщину-фотографа.

— Вы уже знаете ее имя?

— Мы знаем больше, — Прохоров полез в карман и вытащил вчетверо сложенный лист бумаги, развернул его и положил на стол.

Это была цветная ксерокопия, снятая с разворота журнала. Короедов, склонив голову набок, развернул лист пальцем, сделал это немного небрежно, будто его не очень-то интересовала бумага с фотографиями и текстом.

— Катерина Ершова, если я правильно прочел.

— Правильно.

— Фотограф из Москвы, лучший фотограф года в Восточной Европе, — Короедов переводил текст. — Я с подозрением отношусь к женщинам не только в бизнесе, в политике, но и в искусстве, — продолжал Короедов. — но Катерина Ершова, по-моему, достойный кандидат на звание человека года. Мне ее работы нравятся. Я постараюсь вам помочь.

Короедов еще подлил шампанского.

— Ни вам, ни мне не интересно, если азербайджанцы доберутся до нее раньше нас. У них разговор короткий: мужчина ли, женщина ли, ребенок ли. Труп не нужен ни вам, ни нам. А сейчас, извините, — Короедов поднялся, — мне нужно срочно ехать по делам. Если желаете пригласить кого-нибудь в ресторан, пожалуйста, зал оплачен до самого утра. Еда, выпивка…

Капитан Прохоров кивнул. Он знал, что если захочет, ему будет предоставлено и большее. Он был не простым милицейским офицером, а помощником самого полковника Барышева. Стоило ему только намекнуть, ему бы привели и девочек, организовали бы номер.

— Нет, спасибо, — сказал он, вытирая губы салфеткой, — дел много. Пока не закрыто расследование, приходится работать, считай, круглые сутки.

— Мы и сейчас с вами на работе, — ухмыльнулся Короедов, складывая лист бумаги и отправляя его в карман пиджака. — Всего хорошего, — он бегло пожал Прохорову руку и через черный ход вышел на улицу.

Машина стояла вплотную к крыльцу. Он сел на заднее сиденье и поднял трубку сотового телефона. «Чертов Толик, — подумал он. — нужен мне срочно, а позвонить не могу, лишь сбросить информацию на пейджер».

Он набрал номер:

— Диспетчерская?

— Да.

— Передайте абоненту три нуля четыреста пятнадцать следующее сообщение…

— Записываю.

— «Толик, срочно ответь Короедову».

— Правильно ли я записала, — переспросила девушка, — Короедову? Или Короедов — это подпись?

— Нет-нет, Короедову. Я лишь передаю чужое поручение.

— Сообщение принято.

— Спасибо, — Короедов повесил трубку и тронул водителя за плечо. — Езжай к офису, но только не очень слеши.

Стоять во дворе и ждать, пока ответит Толик, ему не позволяла гордость. Но в то же время ехать не имело смысла, все равно встречу пришлось бы назначать где-нибудь в городе, чтобы не терять времени.

Телефон ожил буквально через несколько минут после того, как диспетчер сказала, что сбросила сообщение на пейджер.

— Короедов?

— Да.

— Это я, Толик. Что-нибудь случилось?

— Нужно срочно встретиться.

— Заказ или старые дела?

— Продолжение старого.

— Я могу быть в офисе через двадцать минут.

— Хорошо, подъезжай.

Связь прервалась.

Короедов посмотрел на трубку. Автоматический определитель не смог засечь номер, с которого говорил Толик.

— Хитер, подлец! — выругался Короедов.

Глава 15

В планы Толика, привыкшего к тому, что во всех начинаниях ему способствовал успех, не входило вновь искушать судьбу. По его мнению, лучшей тактикой сейчас было не предпринимать никаких действий. Следствие он умело направил по ложному следу, отведя подозрения от себя и своих подручных. Но если неприятность может случиться, она непременно случается, это Толик знал твердо. «Вот она и произошла», — подумал он после разговора с Короедовым.

Ему предстояла нелегкая работа — искать человека в огромном городе, женщину, которая, скорее всего, так же боится контактов с милицией и ФСБ, как и он сам.

Правда, в отличие от Короедова, в самом существовании фотографий, сделанных на месте убийства, Толик большой беды не видел. Лица нападавших скрывали шарфы, шапки. Единственное, что могло быть видно точно, так это одежда, а ее он ловко сумел всучить азербайджанцам.

Так что еще предстояло подумать, как лучше распорядиться полученной от Короедова информацией. Она могла вполне сыграть и на руку преступникам.

Толик не знал, что минут за двадцать до убийства Катя Ершова умудрилась сфотографировать его, Сашка и Шурика возле белого «Опеля» стоящими во весь рост и с открытыми лицами.

Толик привык доверяться интуиции, она его подводила редко Сейчас внутренний голос ему подсказывал. «Лучше не спеши, обмозгуй все как следует, постарайся заполучить в свои руки фотографии. Л когда ты их увидишь, решай сам, как поступать дальше».

Возможно, грабежи, убийства, запугивания были не единственным призванием Толика. Из него вполне мог бы получиться неплохой актер, способный почти мгновенно перевоплощаться. В течение дня таких перевоплощений происходило несколько. С утра он выходил из дома самым что ни на есть примерным семьянином, человеком небогатым, ведущим размеренный образ жизни. Мирно раскланивался с соседями, интересовался здоровьем, сетовал на высокие цены и низкие зарплаты. В скромных «Жигулях» он отъезжал от дома, а затем происходила первая метаморфоза.

Стоило ему пройти сквозь дырку в заборе между одним гаражным комплексом и другим, как перед людскими глазами представал совсем другой человек. Из уставшего взгляд становился напряженным и злым, теперь та же одежда выглядела на ее владельце по-другому — дороже, престижнее. Он расправлял ссутуленные плечи, гордо поднимал голову.

У Толика существовал своеобразный тест на то, как ему удалось перевоплощение. Он выбирал из прохожих мужчину примерно равной себе комплекции и возраста и шел прямо на него, глядя в глаза. Если встречный метров за десять уже уступал ему дорогу, значит, метаморфоза произошла. И это радовало бандита. Выходя же из дома или возвращаясь туда, Толик, наоборот, радовался, если встреченный им человек упрямо держался прежней траектории.

Новенький джип «Ниссан» Толик оставил в переулке, неподалеку от кафе «Аврора». Он уже знал, в образе кого предстанет перед людьми, и образ, как всегда, соответствовал задаче. Ему не нужно было, чтобы люди задавали ему вопросы, он должен был задавать их сам и получать ответы. Толику требовалось, чтобы о разговоре с ним люди потом старались не вспоминать. Существует одна организация, принадлежность собеседника к которой сразу отбивает желание задавать ему вопросы. Ее название засело в голове у каждого короткой аббревиатурой из трех букв — КГБ. И пусть буквы со временем изменились, но их все равно осталось ровно три — ФСБ, и чувства они вызывают те же, что и в прежние времена.

Толик запустил руку в карман пиджака и извлек удостоверение с тисненым на обложке гербом. Развернул его, вгляделся в собственную черно-белую фотографию. «На черно-белых фотографиях, — подумал Толик, — многие люди выглядят похожими на покойников».

«Федеральная служба безопасности. Капитан Иванов» — мелькнули черные буквы.

Толик бросил взгляд на зеркальце, укрепленное над ветровым стеклом. В узкой полоске стекла отражались лишь его глаза, и бандит смотрел на свое отражение до тех пор, пока взгляд его не сделался бесцветным, безжизненным, как у мертвой рыбы.

«Это только в фильмах сотрудники спецслужб носят черные очки, — усмехнулся Толик, специально следя за тем, чтобы при этом глаза его не улыбались, — а в жизни нужно добиться, чтобы твои глаза оставались так же невыразительны, как стекла затемненных очков».

Он вышел из машины, не торопясь прикрыл дверцу и, миновав высокий старый дом, вышел к кафе «Аврора». Он стоял посреди тротуара в сером, невыразительном костюме, такой же неброский, лишенный эмоций, как и родной город в дождливую погоду.

Он медленно скользил взглядом по крыльцу, на котором погибли Малютин и его охрана, по простреленным зонтикам летнего кафе, по сияющему, чистому стеклу и никелированным трубам барной стойки, за которой скучал в это утро немного помятый бармен. "Она, эта чертовка с фотоаппаратом, сидела.., она сидела… — повторял про себя Толик, — на высоком табурете. Жаль, что тогда я ее не приметил. Все бы решилось очень быстро: короткая очередь в Малютина, затем поворот всем телом и еще одна короткая очередь в сторону бара. Но нет, — тут же остановил он себя, — фотоаппарат в ее руках уже щелкал, а подбежать, забрать его или хотя бы засветить пленку времени не оставалось, все решали секунды. Только благодаря этим сэкономленным секундам я еще хожу на свободе.

Женщина-фотограф из Москвы, — думал он, — наш город знает лишь поверхностно. Сидела тут одна, без знакомых, возможно, ждала встречи. И тут на ее глазах происходит убийство. Выстрелы, щелчки затвора фотоаппарата, отснятая пленка. Я и мои ребята прыгаем в машину, срываемся с места. Уже через две минуты здесь была милиция, за эти две минуты она успела скрыться. Значит, бросилась убегать тотчас же. Мало кто успел ее запомнить, не задерживалась, бежала без оглядки".

Толик отошел к гранитному парапету набережной и, не отрываясь, смотрел на кафе, пытаясь представить себе женщину, чье лицо он знал по фотографии из журнала.

«Конечно же, она, как и все остальные, лежала на полу, но в отличие от них самообладание не теряла, снимала убийство. Поднялась на ноги раньше остальных, возможно, еще несколько раз щелкала затвором, снимая то, как я отъезжал в машине. А затем…» — Толик призадумался, пытаясь в точности вспомнить, как все происходило.

Вспомнился красный фургон на набережной, то, как он сам резко вывернул руль влево, чуть сбросив скорость.

«Машину тогда занесло, поставило почти перпендикулярно осевой линии. И ей могло показаться, что я разворачиваюсь для того, чтобы вернуться и убить ее. И она бросилась бежать, сперва даже не подумав, зачем, не подумав, правильно ли поступает, — Толик шагнул вперед и стал возле белого заборчика, огораживающего кафе. — Вот тут она и стояла, — он обернулся. — Да, место для снимков хорошее, вся набережная просматривается. Женщина не бросилась бы в ту сторону, где лежат четыре трупа, где находится машина с убийцами. Она развернулась», — Толик повернулся на каблуках и зашагал по тротуару.

Прохожие сами уступали ему дорогу, чувствуя в нем силу, волю, ощущая, что он не праздный прохожий, а человек, который имеет право идти напролом. Толик шел неторопливо, опустив голову, полуприкрыв глаза.

«Она бежала, — думал он, — стараясь держаться поближе к стене дома, чтобы, в случае чего, в нее было труднее попасть. На набережной в то время было довольно иного людей. Бежишь, на кого-то натыкаешься… Здесь среди тех, кто видел убийство и слышал выстрелы, она не могла чувствовать себя в безопасности. Ей казалось, что сейчас кто-нибудь схватит ее за руку, затолкает в машину».

Толик дошел до узкого переулка и остановился. Посмотрел направо. Безлюдно, серые стены, лишенные архитектурного декора окна.

"Она не могла его миновать, — усмехнулся бандит, — ее прямо-таки притягивала стена, словно обещала защиту.

Если в каждом встречном видишь врага, поневоле свернешь в безлюдный проезд, — он был абсолютно уверен в том, что женщина-фотограф свернула в переулок. — И тут она побежала быстрее. Ей никто не мешал, никто не попадался на пути. Когда человек напуган, чувство страха разрастается. Теперь уже стена не казалась ей защитой.

Она выбежала на середину проезжей части и мчалась, сколько было сил, бросая опасливые взгляды на темные подворотни. А на набережной уже завывали милицейские сирены. Она устала, силы были на исходе, дышала часто, понимая, что еще квартал, и она упадет. Желание бежать, скорее всего, сменилось желанием спрятаться".

Толик дошел до перекрестка и сразу же увидел гостеприимно распахнутую дверь небольшого кафе на первом этаже. «Она увидела его уже издали, — решил он. — Возможно, если бы у нее имелось время подумать, то она бы ловила такси, бежала бы к метро. Но когда боишься, первое же пришедшее в голову решение кажется тебе правильным. Тебе некогда рассуждать, ты действуешь, бежишь, прячешься».

Толик перешагнул порог и очутился в темном полупустом зальчике кафе. «Тут уютно, тихо, звучит спокойная музыка, пахнет кофе. А этот запах всегда действует на людей творческих умиротворяюще. Они в своем большинстве кофеманы. Решила сесть подальше от входа. Прошла мимо столиков. Кофейный аппарат дышал теплом, как сейчас. Вот этот табурет. Она села…» — Толик, чуть отведя полу пиджака, тоже сел на кожаный табурет.

Он не ошибся. Именно тут оказалась Катя, когда запыхавшись, вбежала в кафе, спасаясь от воображаемой погони.

Женщина за стойкой сдержанно кивнула новому посетителю и подошла к нему. Этот мужчина, как показалось ей, нес в себе угрозу. Но лишь только Толик заговорил, это ощущение исчезло. И дело было не в словах, произнесенных им, а в тоне, вкрадчивом, мягком, словно бы он не просил, а вел задушевный разговор.

— Чашечку кофе, пожалуйста.

— С сахаром?

— Пол-ложечки. Я сильно сладкий кофе не люблю.

Зашумел, засвистел аппарат. Толик втянул в себя ароматный запах и положил на стойку деньги.

— У вас всегда так мало народу?

— По утрам — да.

— И в то утро мало было?

Женщина не сразу поняла, пододвинула чашку к посетителю:

— О каком утре вы говорите?

— Да, — задумчиво проговорил Толик, — неприятные моменты забываются быстрее, чем приятные. Я говорю об убийстве Малютина. Чем тот день мог отличаться от предыдущих или последующих? — склонив голову набок, промолвил Толик.

— Наше кафе довольно далеко от административного здания, так что у нас даже выстрелов в тот день не было слышно.

Бандит легко перехватил взгляд барменши и тут же понял: к ней из милиции и из ФСБ еще не приходили, не допрашивали. Значит, он здесь первый.

— Меня интересует тот самый день. Сразу после убийства к вам никто не заходил?

Женщина насторожилась. Вновь в Толике произошла перемена. Глаза, показавшиеся барменше вначале голубыми, стали стального серого цвета.

— Собственно говоря, я не могу припомнить.

— Все вы прекрасно помните, — Толик это прочувствовал, и произнес слова так, что у женщины мурашки пробежали по спине.

Затем он, не отводя взгляда, запустил руку во внутренний карман пиджака, и когда женщине уже показалось, что оттуда появится пистолет, взмахнул удостоверением, раскрыв его всего на несколько секунд — так, чтобы та успела прочесть лишь название организации, увидеть фотографию и штемпель.

— ФСБ, — коротко произнес Толик, захлопывая удостоверение двумя пальцами и бросая его во внутренний карман. — Нас интересует, не заходил ли кто-нибудь в ваше кафе в первые пятнадцать минут после убийства.

— Погодите… — барменша потерла пальцами виски.

У нее нестерпимо разболелась голова, и ей казалось, стоит посетителю уйти, боль отступит. Но в то же время она не знала, правильно ли поступит, рассказав о женщине, звонившей с ее телефона.

— Я могу вам помочь, — произнес Толик, доставая запаянную в пластик фотографию Кати Ершовой, — вы ее видели в день убийства?

Барменша хотела сказать, что не помнит, но не смогла сделать этого сразу и сообразила, что ложь станет явной.

Как любой человек, работающий в торговле, она не любила ни милицию, ни ФСБ, ни налоговую инспекцию и делилась информацией неохотно. Но, взятая на испуг, призналась:

— Да, я ее видела.

— В первый раз видели, иди она заходила к вам в кафе раньше?

— По-моему, в первый.

— У вас не так уж много посетителей, чтобы забывать постоянных. Что она делала?

— Посидела, выпила кофе и ушла.

— Долго это продолжалось?

— Не вспомню. Много людей проворачивается здесь задень.

Толик сузил глаза и подумал: "Раз женщина-фотограф сидела в кафе, значит, ей некуда было пойти. Она обязательно должна была позвонить кому-нибудь из знакомых.

Одиночество гнетет, когда ты уверен, что за тобой гонятся.

Она боялась одна выйти на улицу".

— Кому она звонила от вас?

И вновь испуг мелькнул на лице женщины. «Я угадал», — подумал бандит.

— Да-да, она кому-то звонила.

— Кому именно?

— В редакцию, — вырвалось у барменши.

«Конечно же, — сообразил Толик, — раз журналистка, значит, звонила к друзьям, в редакцию».

— Какое издание?

И женщина тут же вспомнила, как Катя говорила в трубку: «Это редакция журнала „Курьер“? Позовите Лилю, пожалуйста».

— По-моему, журнал назывался «Курьер», и спрашивала она Лилю.

— Сама она не назвала себя.

— По-моему, ее зовут Екатерина. Так она сказала в трубку.

— Вы правильно поступили, все рассказав нам, — спокойно произнес Толик. — Надеюсь, это поможет следствию. — Он поднялся, одернул пиджак и приветливо улыбнулся женщине за стойкой. — Надеюсь, вы понимаете, о нашем разговоре не стоит распространяться. И если кто-нибудь подозрительный начнет интересоваться тем самым звонком, вы не спешите говорить то, что сказали сейчас мне.

Толик вышел на улицу и прикрыл за собой дверь в кафе. «По-моему, я продвигаюсь в правильном направлении».

В газетном киоске он купил свежий номер журнала «Курьер» и на последней странице нашел несколько телефонных номеров. Тут же, в таксофоне, набрал первый из них. Ответил приятный женский голос:

— Редакция журнала «Курьер», отдел писем.

— Лилю пригласите, пожалуйста, — Толик сообразил, что не так много женщин носит имя Лиля, и скорее всего в редакции такая одна.

— Ее сейчас нет, — тут же прозвучало в трубке.

— Досадно. Может, вы могли бы мне помочь?

— Смотря в чем, — ответила словоохотливая собеседница.

— Я из Москвы, меня попросили кое-что привезти ей.

Я сейчас в центре города, домашний же адрес Лили остался в записной книжке в номере гостиницы. Вечером уезжаю, нет сил мотаться туда и назад.

На другом конце провода задумались. В общем, не принято давать незнакомым лицам адреса сотрудников редакции, но в голосе чувствовалась растерянность, говорил звонивший любезно, и не доверять ему оснований не было. К тому же, Лиля никогда не имела отношения к скандальным материалам, из-за которых могли прийти к ней домой с претензиями.

— Погодите секундочку, сейчас посмотрю, — трубка, судя по звуку, легла на стол.

Послышалось шуршание страниц, и вскоре Толик уже записывал коротким карандашом на обложке журнала домашний адрес Лили.

— Вы меня выручили. Думаю, Лиля будет вам благодарна. Передайте ей привет, когда появится, — и он повесил трубку, не уточнив, от кого именно передавать привет.

Таким образом, через пятнадцать минут Толик уже был во дворе Лилькиного дома. Ему пришлось оставить свой «Джип» перед воткнутым в асфальт ковшом экскаватора, который не сдвинулся ни на метр с того самого дня, когда Лиля привезла сюда Катерину. С журналом в руке Толик поднялся на площадку, где располагалась квартира Лильки.

Вновь его лицо выглядело абсолютно бесстрастным, вновь глаза сделались стального серого цвета.

Он нежно прикоснулся к кнопке звонка. Он знал, именно в такие моменты нужно ловить каждый звук в квартире. Если человек дома и не собирается открывать, он обязательно выдаст себя неосторожным движением.

Квартира ответила ему полной тишиной.

Толик осмотрел дверь. Сигнализация подведена, но датчик не включен. Значит, хозяйка до вечера вернется домой. Скорее всего, она ушла не надолго.

Толик поднялся на один лестничный пролет выше, сел на подоконник и, подтянув штанины брюк, закинул ногу на ногу. Могло статься, что ждать придется не один час, и он принялся от нечего делать читать журнал «Курьер».

* * *

Катя Ершова вышла из квартиры ненадолго, лишь за тем, чтобы купить сигарет. Ее любимых ментоловых, облегченных, в киоске под домом не оказалось, и пришлось пройти до площади, где выбор оказался побольше. «Многовато я курю, — подумала Катерина, сообразив, что в день у нее выходит больше пачки. — Нервы, ничего не поделаешь!»

Она пересилила себя, чтобы не закурить прямо на улице. «Заберусь в квартиру, и тогда под кофе можно позволить себе расслабиться. И никому двери не открывать, на телефонные звонки не отвечать. Все, нет меня, умерла для остального мира».

Проходя мимо дома, она невольно залюбовалась новеньким джипом «Ниссан», застывшим возле экскаватора, осторожно перебралась через раскопанную траншею по хлипкому деревянному мостику и вошла в подъезд. Если на улице страх понемногу отпустил ее, то стоило оказаться на пустой гулкой лестнице, как Катя вновь начала чего-то бояться.

Она торопливо достала ключи, чтобы не тратить на это время возле двери. И когда ключ уже вошел в замочную скважину, когда она провернула его, на площадке верхнего этажа появился мужчина. Она видела его на фоне окна, так что лицо толком рассмотреть не могла. Сердце сжалось, в глазах потемнело. «Спокойно. Чего я боюсь?» — она потянула на себя дверь.

— Погодите, — миролюбиво проговорил мужчина. Его ровный спокойный голос никак не вязался с тем, что он бежал, прыгая через две ступеньки. — Лиля, чего вы боитесь? — Нога мужчины подперла уже почти закрытую дверь.

Катя, как ополоумевшая, дернула за ручку, стоя внутри квартиры.

— Не думал, что журналистки такие трусливые. Я не собираюсь делать ничего плохого, я всего лишь хочу задать вам пару вопросов.

И тут перед лицом вконец растерявшейся Катьки мелькнуло удостоверение, черно-белая фотография, бросающаяся в глаза надпись: «Федеральная служба безопасности».

Удостоверение, словно бабочка, взмахнув крыльями, вспорхнуло в воздухе и исчезло в кармане пиджака.

«Лилия?» — подумала Катя.

Она крепко сжимала в руках пачку сигарет, чувствуя, как острые края картонной коробочки впиваются в ладони.

— Федеральная служба безопасности. Пропустите, — настаивал незнакомец, вталкивая Ершову в квартиру и закрывая за ней дверь.

Действовал он напористо, нагло, не давая женщине опомниться.

Катерина с ужасом сообразила, что осталась с мужчиной наедине, отгороженная от всего остального мира металлической дверью. Лицо мужчины показалось ей знакомым. Но она не сразу сообразила, где его видела, могла поклясться, что никогда не встречалась с ним и не беседовала раньше, иначе запомнила бы его голос, немного бархатистый, вкрадчивый. Людей с такими голосами тяжело ослушаться, даже если они предлагают не совсем приятные вещи.

— Ну, что же вы. Лилия, так испугались? Я пришел всего лишь поговорить, задать пару вопросов, — и незнакомец уже заглядывал в комнату через Катино плечо.

Ершова ослабила пальцы, она уже чуть не смяла пачку сигарет. Целлофановая обертка еле слышно захрустела. Ее пока не хватали за руки, не припирали к стене, в общем, не делали ей ничего плохого. Но уже одно то, как незнакомец влез в квартиру, не предвещало ничего хорошего.

«Лилия… Лилия, — повторила про себя Ершова, — он принимает меня за Лильку. Значит, никогда ее живьем не видел, в лучшем случае — фотографию, — ее взгляд упал на журнал „Курьер“ в руках мужчины. — Но где же я его видела?»

— Может, в дом меня пригласите? — расплылся в улыбке Толик, демонстрируя полное дружелюбие.

В его планы не входило запугивать хозяйку, пока он собирался действовать осторожно, в надежде выведать у нее местонахождение Ершовой.

— В дом? Да… — растерянно протянула Катя, — выи так в доме.

— Я имею в виду, в гостиную. Извините, ворвался почти без приглашения, побоялся, что вы испугаетесь и можете не открыть дверь. Мне пришлось вас битых два часа на площадке ждать.

— Да-да, проходите, — еле выдавила из себя Катя, пытаясь напустить на себя безразличный вид.

Это давалось ей с трудом, она не могла думать ни о чем другом, пытаясь вспомнить, где же могла видеть этого субъекта.

— Только после вас, — галантно склонил голову Толик, когда Катя попыталась пропустить его впереди себя в гостиную.

— Так вы из ФСБ? — задала идиотский вопрос Ершова.

— Конечно. Но у меня к вам разговор не совсем чтобы официальный.

— Я понимаю, был бы официальный, вызвали бы повесткой.

— Зачем? С журналистами мы стараемся дружить — Толик сел к столу и окинул комнату настороженным взглядом, пытаясь сразу же определить, часто ли бывают мужчины в доме. В его планы не входило встречаться здесь с кем-нибудь, кроме хозяйки и Екатерины Ершовой, если, конечно, она сейчас еще в городе.

Он задержал взгляд на двери, ведущей а спальню, но затем слегка улыбнулся. Судя по беспорядку, царившему в квартире, гостей тут сегодня не ждали, значит, не будет и лишних свидетелей.

«Вот те на, — подумала Ершова, — небось, про меня пришел выпытывать. Высчитали же, сволочи! Но ангел-хранитель пока еще парит надо мной, за Лильку меня принял».

Превозмогая волнение, скрестив на груди руки, чтобы не бросалась в глаза их дрожь, Катерина села в кресло.

— Мы разыскиваем одного человека, — вздохнул Толик.

— Мужчину? Женщину? Ребенка? — поинтересовалась Катя.

— Я понимаю ваше настороженное отношение к ФСБ, но, поверьте, ей ничего не угрожает.

— Значит, женщину все-таки?

— Мне известно, что она ваша подруга.

— У меня много подруг, но еще больше женщин называют меня своей подругой.

Толик сдержанно засмеялся. И тут Катя на застекленной полке заметила аккуратную рамочку с Лилиной фотографией, сделанной совсем недавно. На ней Лиля мало походила на сегодняшнюю Катю. "Фотография чертова!

Надо бы как-нибудь незаметно к ней подобраться и повернуть изображением к книгам. Лилька.., фотография…" — эти слова молнией пронеслись в голове Ершовой.

И тут она поняла, почему лицо мужчины показалось ей знакомым, она вспомнила фотографию, которая лежала в ее сумочке: трое мужчин, стоящих недалеко от белого «Опеля». «Это он — седой! — беззвучно шевельнула губами Катя и почувствовала, как останавливается сердце. — Немного благообразный из-за седины, внушающей доверие, но весь какой-то бесцветный…»

— Вы, кажется, не слушаете меня? — проговорил Толик.

— Нет, что вы, я просто задумалась. Столько дел, да и гостей жду с минуты на минуту.

"Боже мой, что я несу!? Зачем я вру о гостях? — Катя ощутила, как кровь сходит с лица. — Нельзя показывать, что я волнуюсь. Боже мой, что же делать? И самое страшное, сумка с фотографиями стоит на столе прямо перед ним. Если бы он знал о них! Кстати, а что он знает?

О фотографиях я никому, кроме Лильки, не рассказывала, а ее можно пытать, ничего не вспомнит, пьяная была.

Катя, возьми себя в руки! На мне столько косметики, вряд ли он заметил, что я побледнела. Вот уж, не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Надо попытаться убедить его в том, что я верю, будто он из ФСБ, наговорить ему всяческой чуши, лишь бы только ушел отсюда, а потом самой сматываться".

— Да, я еще не сказал, как зовут вашу подругу.

— Да-да, — пролепетала Ершова.

— Она фотограф, Екатерина…

— Ершова. А в чем, собственно, дело? Почему она вас интересует?

— Вы знаете ее или нет?

— Мы с ней знакомы, виделись, встречались.

— В последние дни тоже?

— Нет, что вы! Я видела ее в последний раз… Боже, дай мне память, месяца три тому назад.

— В Питере или в Москве?

— Конечно, в Москве, — вырвалось у Ершовой.

«Какого черта я вру? — подумала она, заметив настороженность во взгляде собеседника. — Если он приперся ко мне, то наверняка знает, что я в Питере. Вконец запуталась! То думаю о себе, как о Лильке, то думаю о себе, как о Кате. Раздвоение личности, признак шизофрении. Правильно, вранье еще никого до добра не доводило».

— Придется-таки мне сказать вам всю правду, — усмехнулся Толик, положив перед собой на стол руки, сжатые в кулаки. — Я разыскиваю Екатерину Ершову для того, чтобы обеспечить ее безопасность, и мне абсолютно точно известно, что она сейчас в Питере, что вы с ней встречались. Мне известно и то, что она живет у вас.

Ершовой сделалось совсем плохо. «Так вот оно что? — дошло, наконец, до нее. — Малютина убили не простые бандиты, а люди из ФСБ, и теперь спецслужба разыскивает меня, чтобы уничтожить как свидетеля».

Она попыталась подняться, но ноги не слушались.

Страх буквально парализовал тело.

— Вы зря пытаетесь скрыть от меня то, что вам известно, — в голосе Толика уже сквозили металлические нотки. — Мне нужно обеспечить ее и вашу безопасность, только и всего. Она не рассказывала вам о фотографиях?

— Погодите, погодите… — Катя полуприкрыла глаза, боясь встретиться взглядом с Толиком, обхватила голову руками. — Да-да, я вас понимаю, понимаю.., но поймите и меня.

— Она просила вас никому не рассказывать о встрече? — подбросил спасительную идею Толик.

— Да. — ухватилась за нее Катя. — Но раз уж вы пришли, раз уж вам все известно… Да, она встречалась со мной совсем недавно, я даже предложила ей пожить в моей квартире, но она отказалась. Сказала, что остановится в гостинице.

— В какой?

— Не помню. Не то… — Катя осеклась, ей не могло прийти на ум ни одного названия питерской гостиницы, в голову лезли лишь московские, и она боялась себя выдать этим. — Не помню, что-то связанное с морем, абсолютно дурацкое название. А потом она мне позвонила и сказала, что уезжает из Питера — далеко-далеко, она, знаете ли, уже летит куда-нибудь или катит, далеко-далеко. Вы не там ее ищете.

— Знаете что, — уже с угрозой в голосе проговорил Толик, — пока вы пытаетесь обмануть меня, вашей подруге грозит расправа со стороны бандитов.

— Каких?

— Вот этого мне не хотелось бы говорить. Так что вспоминайте быстрее.

— Давайте я вам кофе приготовлю? — выпалила Ершова осмысленную фразу, и сама удавилась тему, что ей это удалось сделать с первой попытки.

— Да-да, кофе. Но я бы предпочел, чтобы вы сказали все сразу.

— Нет, кофе нужен для меня. Мне плохо думается без кофе. И вам тоже неплохо будет выпить чашечку.

Кате хотелось схватить сумочку и спрятать ее подальше. Но как это сделаешь, если сумка с фотографиями стоит посреди стола, незаметно к ней не подберешься?

«Я уже не могу, — подумала Ершова, — еще немного и сдохну от страха. Спасибо ангелу-хранителю, но, кажется, даже он сейчас меня не спасет. Если Малютина убили люди из ФСБ, то мне — крышка. Кому звонить? К кому бежать за защитой? Может, отдать ему фотографии и поклясться, что ни одна живая душа не узнает о них?»

Катя боком двинулась в кухню.

— Я мигом.

— Если можно, побыстрее.

Она прикрыла за собой дверь и взяла в руки спичечный коробок. Спички от волнения ломались в пальцах, не зажигались. Наконец, огонек заплясал на кончике тонкой деревянной палочки. Но Катя разволновалась так, что зажгла огонь не сразу. Расплескивая воду, она поставила джезву на огонь, взяла со стола трубку радиотелефона и застыла, не зная, что с ней делать. Кому она могла позвонить в Питере? Кто бы мог ей сейчас помочь?

— Извините, но я спешу, — дверь на кухню подалась и Катя, прежде чем успела подумать, зачем это делает, спрятала трубку за пояс джинсов, одернула свитер, широкий и свободный.

Толик шагнул в кухню:

— Пока вы раздумываете, вашу подругу могут убить, — он сказал это жестко.

— Я и в самом деле не помню, как ее отыскать. Да-да, в самом деле, не помню! Гостиница.., она обещала мне потом перезвонить, но…

— Вы лжете!

— Неужели я бы стала рисковать ее жизнью?

— Только что вы сказали, будто она звонила вами сказала, что уезжает.

— Я предупреждала его, без кофе не умею думать.

Кофе закипел, побежал пеной через край джезвы Толик протянул руку и повернул кран на газовой плите.

Катя схватила джезву за длинную металлическую ручку и подняла ее. Вскрикнула, ощутив, как металл обжег пальцы, Джезва перевернулась, кофе вылился на стол, забрызгал свитер.

— Извините, я сейчас вытру. Нужно замыть свитер, видите, пятно. — Она бросилась в комнату, но только сейчас вспомнила о странной планировке Лилькиной квартиры, где вход в ванную — прямо из кухни, медленно повернулась и направилась в ванную комнату. Закрыла дверь и щелкнула задвижкой. Открутила маховик крана. Горячая вода с шумом полилась в широкую белоснежную раковину Ноги подкашивались. Скользя спиной по холодному кафелю. Катя ощутила, как на глаза наворачиваются слезы.

"Все, это конец, — пронеслось у нее в голове. — Еще немного, и он поймет, что я никакая не Лилька. — Вода с шумом разбивалась о дно раковины, брызги летели во все стороны, некоторые попадали на лицо Ершовой, обжигали ей кожу. — Неужели так глупо может кончиться моя жизнь? — Катя вздрогнула. — Лиля вернется не скоро и обнаружит в квартире мой труп… Совсем недалеко от меня, за стенами, люди… Ну почему я не умею проходить сквозь стены? Это ловушка, ловушка! — Катя почувствовала себя плохо, прижала руки к груди и сложилась пополам. Телефон больно впился антенной в живот. — Это единственный шанс. — подумала Ершова, медленно вытаскивая трубку. — Выйти из ванной у меня не хватит духу, я не смогу дольше врать, не смогу дольше притворяться. Но кому?

Кому я смогу позвонить? Если ФСБ организовало убийство, то мне в этой жизни больше ничего не светит.

Единственный шанс уцелеть, так это сделать гак, чтобы сюда пришли непосвященные в страшные события-люди".

Непослушным, похолодевшим пальцем Катя принялась тыкать в кнопки. Толик, стоя на кухне, прислушивался к шуму воды. Поведение хозяйки квартиры было подозрительным. За чужого человека, пусть даже за лучшую подругу, так не переживают. «Наверняка эта сучка знает больше, чем говорит», — Толик отвел полу пиджака и расстегнул кобуру.

Стрелять в квартире, естественно, он не собирался, но знал, что вид пистолета развязывает языки и более решительным людям, чем трясущаяся от страха женщина. Он вспомнил о сумочке, стоявшей посреди стола, и тут же сообразил — хозяйка никогда не поставила бы сумку на стол, для таких вещей в доме всегда есть специальное место. Так могла поступить только гостья!

Он метнулся в гостиную и расстегнул сумку, оказавшуюся неожиданно тяжелой. В ней лежал разобранный на две части фотоаппарат. «Солидный, профессиональный!»

Толик двумя пальцами за уголок подцепил записную книжку и быстро принялся листать ее. На секунду задумавшись, резко провел пальцами по квадратикам с алфавитом, остановившись на букве "Е". Отвернул страницу, пробежался взглядом по густо исписанным строчкам. Губы его тронула ехидная улыбка. Телефона Ершовой в записной книжке не оказалось, зато на другой странице отыскался телефон Лильки. Вдобавок перед ним был написан код Питера.

Сомнения развеялись окончательно, когда Толик, пролистав еще пару страниц, нигде не обнаружил кода Москвы, хотя все иногородние номера были записаны с кодами.

— Ну вот и все, — проговорил себе под нос Толик, вытаскивая из кармана фотографию Кати Ершовой.

Хватило всего лишь пары секунд, чтобы окончательно убедиться: женщина, находящаяся сейчас в ванной, не хозяйка квартиры, а ее московская гостья — та, которую он искал. Предстояло сделать совсем немного: вытрясти из нее фотографии и негативы.

И тут Толик услышал короткое попискивание. Ему сперва показалось, что оно доносится с невысокого комода, стоявшего неподалеку от окна. Рванулся к нему, поднял несколько газет, но телефона не обнаружил. Попискивание смолкло.

— Черт, где это? — он метнулся вдоль стены, но не увидел даже телефонного провода, спрятанного под плинтусом.

Наконец догадался отвести плотную штору. На широком подоконнике стояла телефонная база — подставка для трубки радиотелефона. Горящая рубином индикаторная лампочка свидетельствовала о том, что сейчас идет разговор. Тихо выругавшись, Толик намотал провода на руку и вырвал их из плинтуса. Затем выхватил пистолет и бросился к двери, ведущей в ванную комнату, припал к ней ухом.

— Алло! Алло! — услышал он испуганный женский шепот. — Алло, ответьте! Куда вы пропали?

Толик медленно перевел затвор и положил ладонь на круглую дверную ручку. Попытался повернуть ее, но та, сдвинувшись совсем чуть-чуть, дальше не подалась. «Защелка опущена, будь она неладна!» — догадался бандит и замер, прислушиваясь.

Катя, набрав номер милиции, успела сказать немного: назвала лишь Лилькину фамилию и адрес, а затем связь внезапно оборвалась. Трясясь от страха, она смотрела на сделавшуюся внезапно безжизненной телефонную трубку, передвигала колодку выключателя, шептала в микрофон:

— Алло! Алло!

И тут она услышала за дверью странный звук. Дверная ручка чуть заметно повернулась, затем, явно придерживаемая с другой стороны, вернулась на место. И Ершова сообразила: человек, ждавший ее на кухне, понял, что она звонит, и оборвал провода, лишив связи с миром. А теперь, стоя под самой дверью, он ждет, когда она выйдет. О том, как поведет себя фээсбэшник дальше. Катя старалась не думать. Как — это неважно, в том же, что с ней произойдет, сомнений не оставалось.

«Кричать? — подумала Катя. — Дверь хлипкая, вмиг вылетит, дом же старый, с хорошей звукоизоляцией. Моего крика никто толком и не услышит. Теперь можешь и на людной улице кричать сколько влезет, никто из прохожих даже не обернется, все сделают вид, будто тебя не замечают».

Взгляд Кати упал на полочку, укрепленную рядом с умывальником и заставленную шампунями, гелями. Длинные, чуть тронутые ржавчиной ножницы торчали из высокого стакана. Катя медленно протянула руку и сомкнула пальцы на их холодных колечках. Ножницы, как показалось женщине, оглушительно звякнули, когда она трясущейся рукой доставала их из стакана.

— Вы скоро? — донесся до ее слуха деланно спокойный голос незваного гостя.

«Наверное, понял, что я его обманывала, — подумала Катя, — иначе не говорил бы так спокойно».

— Вы скоро? Вы живы?

Ершова попыталась выдавить из себя «да», но лишь что-то невнятно просипела.

— Эй, выходите! — дверь несколько раз дернулась, и этот тревожный звук вывел Катю из оцепенения.

Она, не поднимаясь, на корточках, отползла в угол, выставила перед собой ножницы. Ершова жалась к холодному кафелю, словно и впрямь надеялась пройти сквозь стену. Под ногой предательски звякнула банка, закрытая полиэтиленовой крышкой. Банка завалилась на бок и, звеня, покатилась по полу, внутри плескалась ядовито-желтая жидкость.

Дверь еще несколько раздернулась:

— Открывай — крикнул Толик, уже не заботясь о том, чтобы его голос звучал ласково.

Затем ударил ладонью в дверь, словно пробовал, крепко ли та держится на петлях.

Катя подхватила банку. Из-под неплотно прилегающей крышки уже успело вытечь немного жидкости, пахнущей неприятно и едко Разобрать, что именно написано фломастером на куске пластыря, приклеенного к банке, было невозможно, синяя надпись уже давно расплылась от влаги. Но сомневаться в том, что внутри находится какая-то едкая дрянь, не приходилось, об этом свидетельствовали запах и мгновенно ставшие скользкими пальцы.

— Открывай, а то хуже будет! — на это! раз Толик ударил в дверь ногой, пока еще не собираясь ее ломать.

Он хотел лишь напугать женщину, понимая, что несложно довести ее до истерики, а потом, у плачущей. попробуй выудить нужную информацию. Он собирался для начала лишь слегка припугнуть ее не насилием, а только угрозой его применения. По опыту Толик знал: в таких ситуациях слабонервные предпочитают рассказать все, что они знают, и потом с ними можно легко расправиться. Человек же, напуганный до безумия, способен броситься на противника, значительно превосходящего его в силе.

— Чего тянешь? Открывай! Тебе что, двери не жалко?

Катя содрала с банки покрытую белым налетом полиэтиленовую крышку. У нее даже запершило в горле от едкого запаха. Она с ужасом смотрела на то, как плещется в стекле желтоватая жидкость.

— Не поздоровится тебе! Не поздоровится! — шептала она.

— Открывай, сука!

Ершова уже настолько пришла в себя, что смогла ответить:

— Отойди от двери, тогда открою Она понимала, силы не равны, и мужчина ее не послушается. Но интуиция ей подсказывала: «Тяни время. Катя!»

Глава 16

Дежурная на милицейском пульте приняла странный звонок. Успели прошептать лишь фамилию и адрес, а затем связь резко оборвалась. Звонили с домашнего телефона, определитель номера показывал, звонок сделан с названного же адреса. Звонила женщина. Звучал взволнованный шепот. Чувство было таким, будто звонившая куда-то спряталась и говорит тайком. В общем-то, можно было и забыть об этом звонке, дежурную он ни к чему не обязывал. И возможно, если бы звонил мужчина, дежурная так и поступила бы, но в ушах у нее еще звучал взволнованный Катин шепот. И она поступила так, как поступает любой человек, стремящийся переложить ответственность с себя на других. По карте дежурная отыскала ближайший к Лилиному дому опорный пункт милиции и передала туда сообщение о странном вызове. Теперь уже от милиционера, ответившего ей, зависело, что именно предпринять.

Опорный пункт находился в соседнем с Лилиным дворе. На звонок ответил молодой лейтенант, участковый, в свободное время пробавляющийся пописыванием статеек на криминальные темы. Заступил он на должность недавно, два месяца тому назад, и службу начал с того, что обходил квартиры, раздавая жильцам свои визитки, опрашивая их о проблемах. Лилю он посетил три недели тому назад и в квартире ее задержался дольше обычного. Сама Лиля поводов для этого не давала, но лейтенант прямо-таки растаял, когда узнал, что женщина работает в журнале.

Опубликовав около десяти небольших информационных заметок в газетах, лейтенант уже считал себя самым настоящим журналистом. Он принялся рассказывать Лиле о всяческих казусах, встречавшихся в его практике, с видом знатока расспрашивал ее о работе в журнале. Лильке он надоел ровно через пять минут. Она-то с первого взгляда могла отличить профессионала от любителя, к которому вполне можно применить термин «графоман». Но, будучи человеком опытным, Лилька ссориться с участковым не стала, мало ли что в жизни может случиться. Она предложила ему написать несколько коротеньких заметок и пообещала, что в случае чего попытается пристроить их в журнале «Курьер».

— И пишите поскорее, — уговаривала его Лиля, — пока не пропало желание. Я по себе знаю, самое страшное — это перегореть в творчестве. Напишите, я почитаю, вот тогда и будет о чем поговорить.

Окрыленный участковый отправился писать заметки.

Все, что он ни писал, ему не нравилось. Он представлял себе, как раскритикует его привлекательная профессиональная журналистка, и ему становилось стыдно. Но одновременно с этим росло и желание увидеть Лилю вновь, посидеть с ней, поговорить, возможно, даже немного поухаживать — о большем лейтенант и не помышлял. Но заметки, как назло, выходили неинтересными, пресными. ничего из ряда вон выходящего в районе не случалось. В общем, молоденький лейтенант уже успел разувериться в собственном таланте, отчаялся вновь побывать в гостях у Лили.

И вот, когда он уже был готов поставить на своих мечтах крест, прозвучал звонок от милицейского диспетчера. Сперва лейтенант даже не сообразил, что записанный им адрес и есть адрес знакомой журналистки. Уже повесив трубку, он посмотрел на запись, сделанную в регистрационном журнале.

— Черт, так это же она звонила! — и он понял, ему в руки плывет великолепный шанс увидеть ее вновь, предстать в образе героя.

Продиктовала бы диспетчер ему другой адрес, он бы, возможно, появился там не скоро, но к Лиле лейтенант буквально побежал. В папке из кожзаменителя вместе с документами лежали и черновики его будущих заметок.

Прямой дороги из двора во двор не существовало, пришлось обходить квартал, искать более-менее чистую тропинку среди раскопок, ведущихся возле самого подъезда.

Лейтенант дышал довольно часто, когда остановился возле двери Лилькиной квартиры.

— Открывай! — услышал он приглушенный толстой дверью мужской голос. , Звуки в квартире тут же смолкли.

— Открывай! — крикнул Толик, навалившись плечом на дверь.

Катя стояла у стены, сжимая в левой руке открытую банку с кислотой, в правой — хищно приоткрытые ножницы.

— Боже, дай мне силы решиться! — шептала она.

И тут раздался звонок в дверь. От неожиданности Катя даже немного расплескала кислоту. «Неужели? Неужели они пришли? — подумала Ершова и ощутила, как у нее из глаз потекли слезы. — Кто они? — вдруг засомневалась она. — Может, за дверью не милиция? Может, я зря радуюсь? Вдруг как те, с кем приехал фээсбэшник, забеспокоились, что его долго нет, и решили проверить, не случилось ничего?»

— Открывайте, милиция! — крикнул лейтенант и вдавил кнопку звонка.

Он уже не отпускал ее. Квартира наполнилась бесконечной электронной трелью. Катя по шороху поняла, что фээсбэшник на шаг отошел от двери. Ее трясущиеся пальцы легли на задвижку. Она резко провернула ее вместе с ручкой и распахнула дверь. Толик стоял всего лишь в шаге от нее, ствол его пистолета смотрел в сторону гостиной. Он лишь успел повернуть голову к Кате. Толик не собирался стрелять, во всяком случае сразу. Ершова плеснула ему в лицо, прямо в широко открытые глаза кислоту из стеклянной банки и завизжала как ополоумевшая.

Толик уже разворачивался всем корпусом к женщине.

Он хоть и успел прикрыть глаза, но кислота ослепила его.

Когда ствол пистолета дернулся, когда Катя увидела черное и, как ей показалось, бездонное отверстие, смотрящее на нее, она, еще раз громко завизжав, взмахнула длинными ножницами и со всего размаху всадила их Толику в предплечье.

— Милиция, откройте! — кричал из-за двери лейтенант.

Ершова выбежала в гостиную, схватила со стола сумочку и бросилась в прихожую. От волнения она никак не могла найти головку замка.

— Милиция, открывайте!

— Сейчас, сейчас, — тараторила Катя, шаря скользкими от кислоты пальцами по дверному полотну.

И туг она услышала шаги, мычание. Обернулась. В дверном проеме стоял Толик, ножницы еще торчали в его предплечье, загнанные на несколько сантиметров. На мгновение он открыл глаза, тотчас же сморщился, закрыл их.

Сделал еще один шаг вперед, наткнулся на комод.

— Что у вас там происходит!? Милиция! — кричал лейтенант.

Наконец, Катя уцепилась пальцами за головку замка и повернула ее. Потянув на себя дверь, Ершова на мгновение обернулась и увидела нацеленный на нее пистолет, увидела уже покрасневшие глаза Толика. Не выдержав жжения, он закрыл веки.

Катя рванула на себя дверь и испуганно присела.

Громыхнул выстрел. Все произошло так быстро, что Ершова даже не успела закрыть глаза. Еще секунду тому назад она видела возвышавшегося над ней полного сил молодого лейтенанта в новенькой милицейской форме. Милиционер даже не успел взяться за оружие, когда пуля вошла в его горло чуть ниже кадыка. Затем прозвучало еще два выстрела: второй разнес милиционеру голову, а третий — обшивку на соседской двери. Пуля с жалобным визгом отлетела от металлической двери и врезалась в стену.

Толик стрелял практически наугад, уже ничего не видя в деталях, различая лишь силуэты.

Лейтенанта он увидел только потому, что тот стоял в ярко освещенном дверном проеме. Катю же на фоне плохо освещенной стены он не увидел вообще. Толик стрелял до тех пор, пока затвор не остановился, пока все пули из обоймы не были расстреляны.

Он провел ладонью по воспаленным от кислоты глазам и шагнул вперед. Ершова, взвизгнув, рванулась на лестничную площадку и потянула за собой дверь. Толик успел ухватиться за ручку. Катя тянула на себя что было сил, но ручка неумолимо выскальзывала из ее пальцев. Расстояние между дверным полотном и косяком увеличивалось, и вот в него уже просунулась мужская рука, пальцы ловили воздух.

Наконец, показался и локтевой сустав. Толик, изловчившись, схватил Катю за плечо и попытался втянуть ее в квартиру. Ершова впилась зубами бандиту в запястье и сколько было сил сжала зубы. Она ощутила во рту солоноватый вкус чужой крови. Пальцы бандита разжались, и Ершова, прыгая через ступеньки, понеслась вниз.

Один пролет, второй… Ей казалось, она слышит за собой топот, казалось, различает тяжелое дыхание преследователя. Она чуть не вынесла входную дверь подъезда, выбежала на крыльцо.

— Помогите! — прокричала Катя в тишину безлюдного двора.

Ее слабый крик эхом отразился от противоположного дома и вернулся к ней, беспомощный и жалкий. От ужаса женщина прикрыла рот рукой, а когда отняла ладонь, увидела на пальцах кровь человека, пытавшегося ее убить.

Только сейчас Ершова сообразила, что сумочка все еще с ней.

Увязая в свежей, недавно вываленной из траншеи земле, она побежала к спасительно шумящей улице. Спрыгнув с последней песчаной кучи, оказавшись на асфальте, она побежала быстрее. Когда хлопнула дверь подъезда, Ершова даже не остановилась, даже не обернулась. К чему это, если знаешь, кого увидишь?

Глухой торец дома, нависшая над проходом пожарная лестница. Катя налетела на мужчину, быстро шедшего по тротуару.

Ершова пробормотала:

— Простите.

— Дура, куда спешишь, будто смерть за тобой гонится? — бросили ей в спину.

В другое время Катя остановилась бы и ответила на грубость, но теперь ей было не до этого. Она чуть не упала, когда ее нога соскользнула с высокого бордюра, и призывно махнула рукой. Белый «Фольксваген», мчавшийся прямо на нее, рванул влево и, набирая скорость, пронесся дальше — шофера испугал вид женщины с окровавленным ртом, пытавшейся остановить машину перепачканной кровью рукой.

Катя на мгновение обернулась и увидела бегущего мимо экскаватора бандита. Толик вырвал ножницы из предплечья и побежал, прижимая прокушенную руку к животу.

— Сучка, я до тебя доберусь! — бормотал бандит, силясь открыть глаза.

Но веки сами собой закрывались. Он споткнулся и покатился с высокой песчаной горы, на несколько секунд исчезнув из поля зрения Кати. Она же выбежала на середину дороги и буквально бросилась под колеса латаного-перелатаного такси. Водитель что было силы нажал на тормозную педаль, но машина послушалась его не сразу.

Лысые покрышки, дымя, заскользили по асфальту, двадцать четвертую «Волгу» занесло, и Катю даже слегка ударило багажником. Она не удержалась на ногах и упала на асфальт.

— Ты что, идиотка — кричал водитель, обегая машину.

Но стоило ему увидеть испуганный, затравленный взгляд женщины, как желание ругаться тут же отпало. Шок прошел быстро. Катя вскочила и оттолкнула от себя шофера, пытавшегося помочь ей подняться.

— Быстро, поехали! — она изо всех сил рвала на себя заблокированную левую дверку, при этом смотрела во двор.

Человека, гнавшегося за ней, она так и не увидела.

Ошеломленный происшедшим водитель сообразил лишь одно: лучше как можно скорее уехать с места происшествия, а не то приедет милиция, рассказывай потом ей, как все произошло, полдня пропадет. Женщина же предлагала ему уезжать отсюда поскорее, значит, нужно использовать момент. «Хоть я и ни в чем не виноват, но гаишники — люди не всегда понятливые», — подумал водитель, помогая Кате открыть дверцу.

Он не спрашивал, куда ехать, есть ли у пассажирки деньги. Машина мелко завибрировала и рванула с места. И вовремя: только что на перекрестке переключился сигнал светофора с красного на зеленый, и плотная стена машин двинулась по улице.

Уже выровняв автомобиль, таксист обернулся, чтобы убедиться, все ли в порядке с его пассажиркой. Ее лицо украшала небольшая ссадина, о которой женщина, скорее всего, даже и не подозревала.

— На лице у вас кровь.

— Не страшно, она не моя, — Катя вытерлась носовым платком.

— Вы чего так резво бросились?

— Надо было, — отрезала Катя.

— Гнался за вами кто-то?

— Нет. Хотя… — Ершова никак не могла сообразить, что ей отвечать. — С мужчиной поругалась.

— А, бывает… Значит, большая любовь, если мужчина начинает за женщиной с ножиком или топором бегать.

— Может быть, — задумчиво ответила Катя и чуть привстала, чтобы заглянуть в зеркальце заднего вида. Она чувствовала, что щеку саднит.

— Куда ехать?

— Где ближайший междугородный переговорный пункт, знаете?

— Знаю.

— Так вот, туда и жми.

Толик, стоя на дне траншеи, черпал ладонями воду из отстоявшейся лужи и плескал ее себе на лицо. Чистая вода быстро помутнела, тонкий слой глины поднялся со дна.

Наконец Толик смог раскрыть глаза и осмотреться.

Резь все еще чувствовалась, все вокруг приобрело зеленоватый оттенок.

— Сука! — пробормотал бандит, вспомнив, как бездарно он, сильный мужчина, вооруженный пистолетом, проиграл поединок со слабой женщиной. Вспомнил силуэт в распахнутой двери, и только сейчас до него дошло, что он убил милиционера.

Из траншеи на поверхность вела небольшая деревянная лесенка с облепленными грязью ступеньками. Тихо матерясь, пачкая руки, Толик выбрался из траншеи. И тут же оценил обстановку. Его «Джип» стоял довольно далеки от подъезда, под прикрытием экскаватора, его даже не было видно из окон Лилькиных соседей. Катя исчезла.

Толик бросился к «Джипу», даже не отряхнув руки, вскочил за руль и, пачкая его мокрой глиной, задним ходом выехал со двора.

«Уроды! Менты! Какого черта так быстро приперлись? — негодовал он, выезжая на улицу. — Она где-то близко», — думал Толик, но удерживал себя оттого, чтобы тут же броситься искать Ершову. Он прекрасно понимал: город большой, транспорта много. Женщина могла вскочить в любой автобус, троллейбус, остановить такси, частника, забежать в магазин, спуститься в подземный переход.

«Вот, так всегда случается, — думал он, — все просчитаешь, предусмотришь до малейших деталей, и вдруг кто-то вмешивается в твой план. И все летит к черту. Кто знает, какие у нее фотографии получились? Может, она вообще от страха забыла крышку с объектива снять, а я запаниковал?»

— Остановись, — сказал себе Толик, — не спеши.

Подумай, прикинь, что к чему, реши, что тебе лучше всего сейчас делать.

Он был уже достаточно далеко от Лилькиной квартиры, поэтому мог позволить себе такую вольность, как остановиться и подумать. «Джип» замер на стоянке. Мимо проезжали машины, шли прохожие. Толик сидел за рулем и тер слезящиеся, обожженные глаза.

"Если от убийства Малютина я почти отмазался, то милиционер, которого я пристрелил почти случайно, — это уже серьезно. Его гибель из разряда случайностей, не предусмотренных планом. — На душе сделалось совсем тоскливо. — Да, с женщинами мне еще не приходилось воевать, и в этом моя слабость. Она узнала меня. Как?

Каким образом? Неужели видела меня еще до убийства, прежде чем я закрыл лицо? А то, что узнала — факт. Не стала бы прятаться в ванную, тайком вызывать милицию.

Хотя женщин сам черт не поймет. Там, где мужчины действуют логикой, силой, они полагаются на интуицию, на хитрость, которая сродни глупости. Я не могу больше оставаться в городе, я должен уехать, — после недолгих колебаний решил Толик. — Но прежде всего я должен получить от Короедова то, что мне причитается. Годами я гнул на него и на Петрова спину, за них подставлял голову под пули, рисковал свободой. И я не собираюсь дарить им свои деньги, вложенные в их бизнес!"

Толик вышел из машины и направился к ближайшему телефону-автомату. Вместо Короедова ответил один из его телохранителей, тут же узнавший Толика по голосу. Бандит вслушивался в интонации, пытаясь понять, врет телохранитель или говорит правду.

— Мне надо поговорить с Короедовым, срочно.

— Сергея Сергеевича сейчас нет в городе.

— Когда он появится?

— Только завтра.

— С ним можно сейчас связаться?

— Да.

Но вместо того, чтобы назвать Толику номер сотового телефона, телохранитель предложил;

— Скажи, что ему передать, и я свяжусь с ним сам.

— Скажи, что завтра, лишь только он приедет, я хочу его видеть. Нам нужно встретиться, — бандит старался говорить как можно спокойнее, таким тоном, будто не он, а Короедов нуждался во встрече.

— Перезвони через пять минут.

Связь оборвалась.

Толик закурил. И если обычно на сигарету у него уходило ровно пять минут, то теперь за это время он выкурил две, да еще полминуты осталось. Он засек время не по минутной стрелке, а по секундной, и сэкономил несколько секунд, набирая номер.

— Это снова я. Ты связался с Короедовым?

— Да.

— И что?

— Он сказал, что завтра в одиннадцать можешь к нему подъехать, без звонка, без предупреждения. Он будет ждать.

— Спасибо, — выдавил из себя Толик, чувствуя, как пальцы его слабеют.

Он даже не с первого раза попал трубкой в вилку рычага, погнутую, ржавую, ничего, кроме омерзения, не вызывающую.

— Завтра в одиннадцать, — прошептал Толик, прикладывая ладонь к глазам. Веки набухли, их с трудом удавалось удерживать открытыми. — Что ж, если раньше не получается…

Рисковать лишний раз бандит не хотел. Он тут же позвонил жене:

— Я кое-что должен сделать на даче, так что, извини, дорогая, ночевать сегодня не приеду.

Женщина привыкла не задавать вопросов. Если муж сказал, что надо, значит, так тому и быть:

— Хорошо.

— До встречи, — буркнул Толик, ощутив, что его голос дрогнул.

Он так старательно строил свою двойную жизнь, изо всех сил старался, чтобы первая жизнь и вторая не пересекались, и вот катастрофа произошла, все придется начинать сначала. Толик понимал, что домой он уже никогда не вернется, а короткий телефонный разговор с женой — последний. Теперь в Питере его удерживала лишь встреча с Короедовым — получить деньги и рвануть к чертовой матери не только из города, но и из России. Комплект документов лежал на даче: российский паспорт на подставную фамилию и паспорт украинского гражданина. «Поеду в Киев или во Львов, а оттуда рвану дальше. Черта едва они успеют меня найти!»

* * *

Не успел еще развеяться дым от выстрелов в Лилькиной квартире, как во двор въехал «Джип». Младший Багиров сидел за рулем, двое его братьев расположились на заднем сиденье. Багиров-младший взял в руки записную книжку Ершовой и аккуратно вычеркнул из нее Лилькин адрес.

— Ты чего раньше времени вычеркиваешь?

— Чувство у меня такое, что ее тут нет.

Чеченцы вошли в подъезд. Любопытная соседка с нижнего этажа, пять минут тому назад вызвавшая милицию, прильнула к дверному глазку, уверенная, что приехали оперативники. «Что они, в органы теперь одних кавказцев берут?» — подумала женщина, глядя на смуглые лица мужчин.

— Еще один этаж…

— Еще…

Чеченцы смолкли, глядя на распростертого на пороге квартиры мертвого милиционера.

— Ты что-нибудь понимаешь?

— Его что, наша баба, Ершова, замочила?

— Идиоты, уходим, — прошипел Багиров-младший, бросаясь вниз по лестнице.

Но было уже поздно. Во дворе взвыла милицейская сирена. Братья Багировы побежали назад, в подъезд. На троих мужчин приходился один пистолет, они-то собирались воевать с безоружной женщиной, а не с шестью милиционерами. Старший из братьев с пистолетом наизготовку стал у двери.

— Выбрось его в подвал, спрячь, — крикнул младший из братьев.

Но он опоздал со своим советом и на этот раз. Милиция ворвалась в дверь.

— Мы только к другу зашли, испугались.., там убитый, — попытался выкрутиться младший из братьев, но, посмотрев на пистолет в руках брата, замолчал.

— Брось оружие, всем на пол. Обыщите их. А вы трое — наверх.

При Багировых обнаружили документы Ершовой, запасную обойму, пачку фальшивых долларов и записанные на спичечном коробке телефоны приемной Малютина.

— Наверху убитый участковый, — доложил офицеру сержант. — В квартире никого.

— Смотрите, чтобы тут не наследили, а я свяжусь с Барышевым. Наверное, он был прав, это не азербы Малютина убили, а чеченцы.

* * *

— Сколько с меня? — истерично выкрикнула Катя Ершова, когда такси остановилось возле приземистого здания с неброской надписью «Международный переговорный пункт».

— Мне лишнего не надо, по счетчику платите.

— Я, честно говоря, сейчас в таком состоянии, что не могу прочесть цифр, но этого, наверное, хватит, — Катя вытащила крупную банкноту и протянула таксисту.

— Эй, погодите! — водитель решил, что лучше рассчитаться с пассажиркой точно по счетчику, чтобы потом не было никаких претензий. Он положил ей в ладонь бумажки и несколько монет.

Катя торопливо бросила их в сумку, даже не удосужившись достать кошелек.

— Все хорошо? — спросил таксист.

Наконец, до Ершовой дошло, каких слов от нее ждут.

— Извините за то, что произошло на улице. Я совсем отчаялась остановить машину. Я не хотела причинять вам неудобства.

— Следующий раз будьте осмотрительнее.

Катя рванула на себя крючок ручки, тот отломался. Она недоуменно повертела в руках металлическую детальку:

— Ну вот, я и машину вам сломала.

— Это когда-нибудь должно было произойти, — хмыкнул шофер, забирая у нее отломанную ручку. — Нервная вы какая-то. — Таксист вышел и открыл дверцу снаружи.

— Спасибо, — бросила ему Катя и заспешила к переговорному пункту.

Она спинным мозгом ощущала, что оторвалась от погони. Надолго ли — этого знать ей было не дано, но время следовало использовать, Она вошла в кабинку. Денег у нее оставалось не так уж много, в лучшем случае прожить дня четыре, и то если не снимать гостиницу, а есть в дешевых кафе. Обращаться к кому-нибудь в Питере за тем, чтобы одолжить денег, было страшно.

Катина рука после того, как она набрала код Москвы, замерла. Звонить Варламу ей не хотелось. Если бы не несчастья последних дней, черта бы с два она это сделала, они еще не помирились. Но человека, лучше и ближе знавшего ее, чем Варлам, в мире не существовало.

Скрежетнув зубами. Катя все-таки набрала его номер.

Прозвучал вкрадчивый женский голос — Агентство Варлама Кириллова.

И тут же Ершовой представилась длинноногая дура на другом конце провода, которыми так любил окружать себя Варлам. Все они были для Кати на одно лицо — блондинки, брюнетки, шатенки. И пусть их глаза разнились цветом, но выражение глаз оставалось одним и тем же. «Дуры набитые!»

— Мне Кириллова надо.

— А кто его спрашивает? — поинтересовалась секретарша.

— Его спрашивает Ершова.

— Он занят.

— Я могу повторить: его спрашивает Ершова, — Катя произнесла это таким тоном, что спорить было бесполезно, оставалось или позвать Кириллова, или повесить трубку.

Девушка трубку повесить все-таки не решилась, хотя, кто такая Ершова, она забыла.

— Варлам, — проворковала она, — тебя тут спрашивает…

— Кто? — донесся до Кати далекий голос Варлама.

Кате захотелось закричать в трубку так, чтобы Варлам сам услышал ее: «Да оттолкни ты эту дуру от телефона и поговорим, мне срочно надо тебе сказать…»

Наконец в наушнике послышалось покашливание, Варлам обычно так начинал разговор, прочищая горло.

— Это я.

Варлам тут же оживился:

— Ба, Катя, здорово! Ты откуда? Что с тобой?

— Неважно откуда, у меня проблемы возникли.

Варлам засмеялся:

— Такого, Катя, я еще не припомню.

— А что?

— Тебя все ищут. И не только друзья. Милиция, тобой интересовалась, из ФСБ приходили, чеченцы о тебе справлялись. Популярной становишься.

— Варлам, ты серьезно?

Кириллов по голосу Кати почувствовал, что ей сейчас не до шуток, и волнение ее не поддельно.

— Точно, тобой милиция интересовалась и ФСБ, я-то думал, премию вручить хотят. Милиция почему-то питерская. Ты из Питера звонишь?

— Нет, — вырвалось у Кати. Ей захотелось тут же повесить трубку, но она боялась остаться совсем одна.

— Ты когда приедешь? Работы непочатый край.

— Помоги мне, Варлам.

— Если деньгами, то могу, а на остальное у меня нет времени.

— Ты приехать сейчас ко мне можешь?

— Ты даже не сказала, где находишься.

— В Питере я! В Питере! Приезжай скорее! Бросай все к черту, езжай в аэропорт, на вокзал, садись в машину… Ты что, телевизор не смотришь, я во все питерское дерьмо, какое только можно, вляпалась.

— Не смотрю… Катя, так не получится, — спокойно ответил ей Варлам, — бизнес есть бизнес, и у меня дел выше крыши. Ты сама останешься без заказов, если я все брошу.

— Дурак! — сказала Катя и повесила трубку. Ей сделалось обидно до слез, хотя она понимала, Варлам прав, нельзя ради чувств, какими бы распрекрасными они ни были, бросать работу, дело, в котором занято около полусотни человек. Ведь всем им Варлам пообещал заработок, известность и не может теперь распоряжаться собой по собственному усмотрению.

"Но он дурак, дурак набитый, — повторила Катя, убеждая себя в этом. — Мне тут голову чуть не прострелили, а он… Но он об этом не знает. Может, и слава богу?

Значит, все верно, — подумала Катя, — и человек с серыми бесцветными глазами, убивший Малютина, не бандит, а сотрудник ФСБ. Это руками ФСБ убран представитель президента. Поэтому, Катя, — сказала себе Ершова, — тебе крышка. Нет, не тебе, а мне, — грустно улыбнулась она, — нечего говорить о себе в третьем лице, потому как голова у тебя одна и жизнь — тоже".

Ей показалось, что все кончено, жить ей осталось пару дней. "И то, если удачно спрячусь. Умру молодой и красивой, — подумала она. И ей стало до слез жаль себя. — И что я, собственно, успела сделать в своей жизни? Несколько каталогов для Варлама? Но кто будет помнить о них?

Пройдет год или два, все они очутятся в пунктах приема макулатуры. Я прожила жизнь пусто и неинтересно. Мне казалось, что я всегда находилась в гуще событий или, как говорится, на острие иглы. А на самом деле, мне даже вспомнить нечего. Никто меня даже и не любил по-настоящему, как и я никого не любила".

Кате захотелось, чтобы кто-нибудь обнял ее, пожалел, захотелось почувствовать рядом с собой сильного мужчину, способного уберечь ее, дать совет. Пальцы скользили по кнопкам набора телефонного аппарата, но лишь скользили, не нажимали ни одну из них.

«Всего десять цифр, — подумала Ершова, — дающие практически бесконечное число комбинаций, и за каждой из них стоит человек. Набери — и зазвонит телефон в любой точке земного шара. Но кому сейчас есть дело до меня? Разве только тем, кто хочет меня убить?»

Женщина опустилась на невысокий кожаный табурет, стоявший в кабинке. Короткий шнур телефонной трубки потянул микрофон вверх.

«И записная книжка мне не поможет, — подумала Катерина. — Телефоны тех, кто дорог, знают на память, их не ищут в справочниках».

Слезы туманили глаза, цифры расплывались. Она уже практически не видела собственных пальцев, готова была зареветь и довериться первому, кто попытается ее успокоить. Рука скользнула по клавишам. Сперва она ощупью набрала код Москвы, даже не будучи до конца уверенной в том, что сделала это правильно, а затем пальцы сами собой набрали телефон Ильи.

— Да? — послышалось в трубке.

Ей показалось, что Илья совсем недавно с кем-то говорил и думает, будто ему забыли что-то сказать, поэтому и перезвонили.

— Это я, — выдохнула она в трубку и, не удержавшись, пару раз всхлипнула.

— Катя, ты? — забеспокоился Илья. — Ты откуда звонишь? Что случилось? Почему так долго не вспоминала обо мне?

— Долго? — сквозь слезы проговорила Катя. — По-моему, прошло всего лишь несколько дней.

— Ты где сейчас, в Москве?

— Нет, в Питере.

— По-моему, ты плачешь.

— Я сама не знала, что способна на это.

— Ты хочешь, чтобы я приехал к тебе?

Эти слова, как бальзам, пролились надушу Ершовой.

Она сама хотела попросить Илью приехать к ней, готова была сидеть в телефонной будке и ждать, когда тот появится. И неважно, уйдет на это день или два. А тут он сам предложил приехать к ней.

— Ты слышишь? Я хочу приехать к тебе.

— Илья, ты прелесть, — проговорила Катя. — Я даже не знаю, что тебе и ответить. Наверное все-таки тебе лучше не приезжать.

— Что случилось? Почему ты плачешь? Тебя обидели?

— Я сама себя обидела, — вздохнула Ершова, понимая, что не сможет по телефону, плача, рассказать все, что с ней случилось. — Если тебе станут что-то говорить обо мне, расспрашивать, то ты ничему не верь, хорошо?

— Даже если о тебе скажут хорошо?

— Не скажут. Ты можешь приехать?

— Я втолковываю тебе, что хочу тебя увидеть. Я боюсь, что связь сейчас оборвется.

— Я в Питере, — вздохнула Катя, — и мне очень, очень плохо. Ты даже представить себе не можешь, как плохо!

— Все можно исправить.

— Нет, даже ты этого не сможешь.

— Посмотрим, — выкрикнул в трубку Илья.

Катя ощутила, что, разговаривая с ней, Илья еще чем-то занят.

— Ты не один?

— Можно сказать и так. Я с компьютером.

— Прилетай, приезжай, как можно скорее.

Илья хмыкнул:

— Последний самолет уже улетел, а поезд отходит слишком поздно.

— Ты откуда это знаешь?

— Вызвал на монитор расписание. Я говорю сейчас с тобой, а сам ищу способ, как быстрее до тебя добраться.

— Мне плохо, Илья.

— Я приеду, жди меня. Где тебя можно найти? Ты как-то говорила, что у тебя есть подруга? Ты у нее живешь?

— Была подруга.

— Объясни, что произошло?

— Я не могу этого сделать. Приедешь, все тебе расскажу. Хотя и понимаю, лучше тебе не приезжать, это ничего не изменит. Оставайся, забудь все, что я сказала.

— Катя, если ты не перестанешь меня отговаривать, то я…

— Хорошо, встретимся возле Казанского.

Когда тебя ждать?

— Я поеду на машине. Думаю, к шести утра доберусь.

— Ты что, очумел? И не думай! Вести машину всю ночь?

— Я очень хочу тебя видеть. Держи себя в руках. Катя, главное — дожить до рассвета.

— Здесь ночи белые, доживу, — напомнила Ершова.

— Все, жди.

Катя смотрела на попискивающую трубку в своих руках, и ей не верилось, что только сейчас она говорила с Ильей, не верилось, что тот обещал приехать. Она взглянула на часы: было три часа дня. Предстояло где-то провести время. «Вернее, убить его, — подумала Катя. — Самым лучшим способом было бы впасть в спячку, проснуться, а уже шесть утра».

Ершова выбралась из телефонной кабинки, отошла к подоконнику и пересчитала деньги.

«Что уж тут экономить, — подумала она, — может, жить-то мне осталось всего ничего? Надо постараться забыть обо всем, раз уж сама ничего не могу сделать».

Уже спускаясь в метро, она обнаружила на облицованной кафелем стенке небольшой прямоугольник афишки, извещавшей о том, что неподалеку работает ночной музыкальный клуб. «Вот уж точно, никогда не знаешь, куда тебя занесет! — сказала себе Ершова. — Я не танцевала целую вечность. Ночной клуб.., дожила».

Это заведение Ершова отыскала с трудом. Ночной клуб размещался в здании бывшей столовой в середине квартала. За билет пришлось выложить треть имеющихся в наличии денег.

Лишь только Катя переступила порог, как сразу же ощутила на себе настороженные взгляды, и только по прошествии четверти часа сообразила, в чем дело. Впервые она так ясно ощутила свой возраст, молодежь смотрела на нее, как на старуху. В ходу здесь было пиво, а не крепкие напитки, хотя в баре были выставлены и они. Громыхала музыка, мигал свет. Катя сидела на высоком табурете возле барной стойки и цедила сквозь зубы свежее пиво из огромного пластикового стакана. «Тут меня вряд ли найдет даже ФСБ. Тут за два метра человека не узнаешь», — подумала Ершова, глядя на то, как зеленый свет сменяется красным, затем все тонет в темноте, а потом вспыхивает ярко-желтый прожектор.

Вскоре к ее присутствию привыкли, она перестала вызывать интерес. Иногда девчонки подходили, просили закурить, и часам к двенадцати ночи Катя уже запросто болтала со странной компанией, состоявшей из парня, чьи волосы были выкрашены в ярко-зеленый цвет, и трех девиц, очень похожих друг на друга, одетых в одинаковые куртки, одинаковые черные очки закрывали их лица. По большому счету девицы отличались друг от друга лишь цветом волос: одна фиолетовая, другая оранжевая, третья желтая. И сами их прически казались отштампованными в одной и той же форме.

На удивление, они оказались не дурами, кое-что смыслили не только в искусстве, но и в философии. Катя удивлялась себе, она говорила почти без остановки, как это случается с людьми, переживающими сильный нервный стресс, хохотала над вещами, вызывавшими у других лишь улыбку.

К двум часам ночи Ершова уже запросто отплясывала с новой компанией на идеально ровной площадке перед эстрадой. С сумочкой она не расставалась, намотав ремешок на запястье. Ей казалось, что реальный мир исчез, существуют лишь площадка, барная стойка, столики и эстрада, на которой поочередно сменяли друг друга три музыкальные группы.

— Что вас, собственно говоря, привело в клуб? — кричал ей на ухо зеленоволосый парень, пытаясь перекричать рев музыки.

— Мне захотелось повеселиться.

— У вас грустный взгляд.

— Именно поэтому и захотелось, — засмеялась Ершова.

— Как вам мои девочки?

— Красавицы. Они так стараются быть похожими друг на друга, что я даже временами забываю, кто из них кто.

Мне кажется, ты им нравишься, всем троим, — кричала Катерина парню, совсем не беспокоясь, что ее могут услышать девушки.

— Я это знаю, поэтому и ходим вместе. Поэтому они и хотят быть похожими друг на дружку, чтобы никому из них не отдал предпочтения. Но вам по секрету я скажу, больше других мне нравится фиолетовый цвет.

Катя чувствовала себя на удивление легко. Здесь она никому ничего не была должна, и ей никто ничего не был должен. Музыка, болтовня, танцы помогали скоротать время, о течении которого напоминали небольшие часы с римскими цифрами, висевшие за спиной у бармена. Лишь они одни во всем зале клуба были освещены нормальным постоянным светом.

Ершовой даже не хотелось уходить, когда большая стрелка перевалила за цифру пять.

— Куда вы? — спросил парень, когда Катя двинулась к выходу.

— Нескромный вопрос, — засмеялась Ершова, — я сейчас вернусь.

И хотя она знала, что о ней скорее всего через полчаса напрочь забудут, ей все равно было немного грустно уходить, не прощаясь, делая вид, что через пять минут она вернется.

Город еще не успел ожить после ночи, воздух казался пронзительно свежим и холодным. Кате тут же сделалось зябко. Несколько раз такси притормаживали возле нее, но шоферы, видя, что женщина даже не оборачивается, проезжали мимо. «К чему спешить? — думала Ершова. — Однажды я уже пришла чуть раньше назначенного времени к Казанскому собору. И дернул же черт за язык назначить встречу именно там!»

Вскоре ей пришлось пойти немного быстрее, иначе бы не успела. Уже издалека, неподалеку от собора она увидела машину Ильи. И вот тогда в душе что-то оборвалось.

Никогда прежде Катя не позволяла проявляться истинным чувствам, никогда не показывала, что человек ей по-настоящему дорог. А тут сама побежала навстречу, размахивая над головой сумочкой.

Илья стоял, облокотившись на капот машины. В пустынном городе трудно было не заметить бегущую по набережной женщину. Лишь только Катя бросилась к нему, побежал и Илья, хотя и не сразу узнал ее. Они встретились возле ступенек, ведущих к воде, и остановились, не добежав друг до друга каких-то двух шагов. Улыбаясь, они смотрели друг другу в глаза.

— Только теперь я поверил, что это ты.

— Врешь, иначе бы не бежал навстречу.

— Я всегда бегу, если вижу красивую женщину. Зачем ты перекрасилась?

— А ты совсем не выглядишь уставшим, — проговорила Катя.

— Ты все такая же молодая и красивая.

— Врешь.

— Почему?

— Я знаю Себе, цену. Переживания еще никого не украшали.

— Только не тебя.

— Я ночь не спала.

— А я спал всю дорогу от Москвы до Питера, сидел за рулем и дремал.

— Боже мой, о чем мы говорим! — воскликнула Катя и шагнула к Илье. Первой обняла его, прижала голову к его груди.

«Это то, о чем я мечтала — подумала женщина. — Но почему же мне так грустно?»

Рука мужчины скользнула по ее волосам, легла на плечо. Илья чуть отстранился и, немного согнувшись, поцеловал ее в губы.

— Только не говори мне, пожалуйста, что всю дорогу мечтал лишь об этом. Не люблю вранья.

— Я мечтал еще и об этом, — Илья подхватил Катю на руки.

— Если бы я сейчас сказала тебе, что все придумала про свои неприятности, сказала бы, что просто захотела тебя увидеть, потому и выдернула из Москвы, ты бы не рассердился?

— Я чувствовал бы себя счастливым.

— К сожалению, это не так.

— Я знаю. — Илья бережно поставил Катю на асфальт и, взяв за руки, пристально посмотрел ей в глаза. — Давай, выкладывай, что у тебя случилось?

— Вот, так всегда, — вздохнула Катя, — только размечтаешься, только поцелуешься и на тебе, вновь проза жизни. Честно говоря, я даже не знаю, с чего начать. Ты слыхал об убийстве Малютина?

— Даже понятия не имею, кто он такой.

— Ты что, телевизор не смотришь?

— Смотрю иногда, но компьютер заменил мне многое в жизни, — и тут же Илья торопливо добавил, — кроме тебя, конечно.

— Да уж, компьютер вряд ли заменит женщину. Только не подумай, что я полная дура и выдумала черт знает что.

Для начала могу тебе сказать, что за мной охотится ФСБ, что вчера я была на волосок от смерти.

— Мне трудно в это поверить.

— Сейчас ты все увидишь и поверишь. Вот тогда и раскаешься, что приехал ко мне, но будет уже поздно. Ты, Илья, человек жалостливый, ты, наверное, жалеешь даже помойных котов и бродячих собак.

— Придется тебе помочь быть поосторожнее в сравнениях.

— Себя я могу называть как угодно.

Катя полезла в сумочку, вытащила фотографии и одну за другой по очереди показала Илье. Сперва Ершова еще как-то пыталась связно излагать свою историю, в которой переплелось все — и чеченцы, и майор из Дагестана, и Лилька со своим ухажером-работодателем. Но потом сообразила, что от этого ее рассказ делается только более путаным, и стала говорить отрывками, перескакивая с темы на тему, больше полагаясь на чувства, на эмоции, чем на разум.

Илья уже не только слушал, но и переспрашивал, уточнял. Через полчаса Кате показалось, что ее друг знает о событиях в Питере больше, чем она сама.

— Ну вот, в общем-то, и все, — растерянно произнесла Катя, рассказав о том, как провела ночь в музыкальном клубе. — Если ты не стал меня ненавидеть после этого, то скажи что-нибудь.

— Катя, ненавидеть тебя невозможно.

— Что ж, постараюсь тебе поверить.

— В твоих рассуждениях есть логика, — осторожно признался Илья, хотя самой Кате так не казалось. — Но это только на первый взгляд. На самом же деле, по-моему, ты во многом ошибаешься.

— В чем же? Ты учти, я ничего не приврала, меня в самом деле хотели убить, и я лишь чудом осталась жива.

— В этом я и не сомневаюсь. Но знаешь. Катя, я счастлив по-своему.

— Почему?

— Не случись несчастье, ты бы не позвонила мне.

— Как мало тебе надо, — возмутилась Ершова, — сказал бы, так я бы тебе каждый день звонила и из Грозного, и из Питера. Увидела бы телефонный автомат и сразу: Илья, привет, бросай все и приезжай.

— Ты мне первому позвонила?

Катя посмотрела в глаза Ильи и поняла, это будет слишком жестоко сказать, что первому она позвонила Варламу, а не Илье:

— Конечно же, тебе.

— Пошли в машину, мне надо немного подумать.

— Думай не думай, ничего уже не изменишь.

— В этой жизни все можно изменить.

Илья сел за руль. Катя устроилась рядом. В машине было теплее, чем на улице, хотя мотор и не работал, но утреннее солнце уже нагрело салон. Кате сделалось хорошо, тепло, уютно. Наконец, впервые за последние дни кто-то думал за нее. Ей казалось, что Илья дремлет. Он сидел, запрокинув голову, прикрыв глаза, и чуть заметно шевелил губами.

— Ты что-то говоришь? — проворковала Катя, опуская голову ему на плечо.

— Я бы хотел ответить тебе, что повторяю твое имя, но это будет не правдой.

— Иногда вымысел лучше правды.

— Тогда я повторяю: Катя, Катя…

— И тебе становится от этого легче?

— Легче мне станет, когда ты окажешься в безопасности.

— Меня утешает хотя бы то, что ты мне поверил.

— Честно говоря, мало найдется в мире людей, которые поверят в твой бред.

— К сожалению, — вздохнула Ершова.

— Кажется, я сообразил, что можно предпринять, — Илья резко открыл глаза и взялся за руль.

— Это лишь кажется, — ответила Катя, с неудовольствием покидая уже пригретое место на груди у мужчины. — Я ни на что не надеюсь. Просто хотела увидеть тебя перед смертью, — то ли в шутку, то ли всерьез сказала Катя.

— Одно дело поверить, другое — получить подтверждение.

— Ты о чем?

— Твои догадки логичны, но не обязательно правильны. Если каждое твое предположение будет подтверждено, как говорится, из независимых источников, значит, ты права.

— Ты что, предлагаешь заявиться в ФСБ и мило поинтересоваться, не разыскивают ли они меня?

— Твой ход не лишен смысла. Именно это я и собираюсь сейчас сделать.

— Я никуда не пойду, — Катя схватилась за ручку дверки, но вспомнив добитое такси, замерла.

— По сути, я предлагаю сделать то же самое, но более аккуратно.

— Илья, не был бы ты моей последней надеждой, я послала бы тебя к черту.

— У тебя есть другие планы?

— Я пока и твоих не знаю, но готова согласиться.

— Подожди меня в машине пару минут, я позвоню.

Илья говорил недолго. Катя даже не успела как следует заволноваться. Когда он вернулся, его лицо выражало полнейшее спокойствие, как будто и не было до этого путаных Катиных признаний.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— Я тоже надеюсь, — улыбнулся Илья, запуская двигатель.

Вскоре они оказались в странном кафе, о существовании таких Катя даже не знала. Тут имелись и барная стойка, и эстрада, но вместо обычных обеденных столиков по периметру всего зала были установлены компьютерные стойки.

— Ты здесь бывал прежде?

— Нет.

— Но ты знал, что такое кафе есть в Питере?

— Они есть во всех крупных городах — кафе с компьютерами, имеющими выход в Интернет.

Посетителей в этот ранний час было только трое, если не считать Ильи и Кати. Трое парней сидели возле одного из компьютеров и, время от времени заходясь от хохота, придумывали фразы для ответов. На экране же у них сменялись фотографии. На всех была одна и та же девушка в разных видах.

— Мне нужен компьютер со сканером и цветным принтером, естественно, подключенный к Интернету.

Служитель кафе проводил Илью и Катю к компьютеру с большим двадцатидюймовым монитором, который располагался за невысокой ширмочкой, прикатил второе кресло на колесиках и поинтересовался, что посетители хотят заказать из еды. Катя почувствовала, что голодна, и вскоре возле их компьютерной стойки появился двухъярусный столик с кофейником, с тарелкой горячих бутербродов и свежими пирожными.

Илья дождался, когда служитель вернется на свое место, и принялся колдовать с компьютером — именно этим словом Катя определила для себя действия Ильи. Тот достал из портфеля стопку компакт-дисков.

— Я сам делал эти сборки, — пояснил Илья, — подбирал нужные программы, часть из них абсолютно незаконна.

— Можешь мне не объяснять, я мало что в этом смыслю.

— Что ж, может, это и к лучшему.

Ершова занялась кофе, бутербродами, пирожными, особенно не вдаваясь в то, что делал Илья.

— Посмотри-ка, тебя в самом деле ищут, — тихо окликнул он Катю.

Та чуть не поперхнулась пирожным, когда увидела на мониторе собственную фотографию. Она сразу сообразила, откуда та взялась — фотография из журнала — Да, тебя уже ищут вся милиция и ФСБ.

— Откуда мой портрет взялся в компьютере? — дрожащей рукой Катя показала на экран.

— Мне пришлось забраться в сеть МВД, ты же мне своей фотографии не дарила.

— Мне страшно, — призналась Ершова.

— Во-первых, я сделал так, чтобы они не поняли, откуда к ним забрались, а во-вторых, тебе, по-моему, было еще страшнее, когда человек из ФСБ пытался тебя убить.

Давай-ка свои фотографии.

Илья, завладев пачкой, отобрал из всех снимков лишь один — тот, где Толик, Сашок и Шурик стояли с открытыми лицами неподалеку от белого «Опеля».

— Почему ты выбрал именно эту?

Илья посмотрел на Катю, как на маленького ребенка, которому приходится объяснять прописные истины.

— Во-первых, мне хотелось бы иметь их фотографии по отдельности, а во-вторых, вот этот, — он показал пальцем на Толика, — что-то считывает с пейджера.

Катя пригляделась и увидела то, чего не замечала раньше — Толик в руке держал пейджер.

— Но он же держит его под наклоном. Пейджер такой маленький, что его практически нельзя увидеть.

— Погоди, — оборвал ее Илья, — я же тебе говорил, все в этом мире поправимо.

Вскоре на мониторе Катя у видела фотографию, затем появилась маленькая черная рамочка, в которую Илья захватил пейджер Толика. Изображение расплылось на цветные квадраты.

— Я ничего не вижу, ничего не понимаю! — призналась Катя.

— Тебе и не надо. Подожди минут десять, и если можно что-нибудь сделать, я сделаю.

Катя успела выпить всего одну чашку кофе и съесть пирожное, когда Илья радостно ей сообщил:

— Готово! Можешь посмотреть.

На экране было всего две фразы: «Договоренность остается в силе. Сделаешь дело, перезвони Короедову».

— Кто такой Короедов?

— Ты что, прочел сообщение на пейджере?

— И ты его прочла.

— Так просто?

— Это тебе только кажется. Так кто такой Короедов?

Катя пожала плечами:

— Впервые о нем слышу. Хотя, погоди.., это, кажется, один из питерских бизнесменов, очень влиятельный. Лилька что-то говорила мне о нем, он, вроде, порт держит.

— Кто такая Лилька? — в свою очередь спросил Илья.

— Моя подруга. Я у нее жила, именно там меня хотели убить.

— Сейчас, сейчас… — задумчиво проговорил Илья, — мне нужно только придумать правильный алгоритм поиска.

— Ты о чем?

— По-моему, все должно получиться, — Илья вновь защелкал клавишами.

И вскоре он уже читал на экране короткие цитаты, под каждой из которых чернело название газеты и статьи, из которой они были взяты.

— Что ты сделал?

— Я поднял всю местную прессу за последний год. Л искал все, что связано с фамилией Короедов и со словом «порт».

Текста набралось не очень много, страниц на пятнадцать. Катя и Илья прочли их вместе.

— Кажется, я начинаю немного понимать, что происходит, — призналась Ершова. — Кажется, это не совсем ФСБ.

— Я это предвидел, — сказал Илья. — ФСБ — нейтральная организация, они могут лишь выполнять чью-то волю. Всегда существует заказчик убийства, и не важно, кого он нанимает — бандитов, государе! венные силовые структуры. Теперь-то тебе ясно, кому мешал Малютин?

Короедову и Петрову. Независимая пресса — отличная вещь. Они всегда докапываются до истины, правда при этом публикуют кучу вранья, дезинформацию, которую им подсовывают и которую придумывают сами. Я же говорил, главное в нашем деле — придумать правильный алгоритм поиска. А Малютин мешал Короедову и Петрову, которые держали порт. Азербайджанцы здесь ни при чем. Убийство Малютина не давало кавказцам никаких выигрышей, одни неприятности.

— Ясно-то оно ясно; — вздохнула Катя, — но мне от этого не легче. Разве важно приговоренному к смерти знать, кто именно подписал ему приговор — Короедов или Петров? Я в глаза не видела этих людей.

— Посмотри, — Илья прошелся пальцами по клавишам, и на мониторе появились две фотографии с подписями подними: «Петров Федор Павлович. Короедов Сергей Сергеевич».

— Отвратные типы, — призналась Катя, разглядывая толстого, обрюзгшего Петрова и лысого, приторно улыбающегося Короедова. — На них посмотришь, и сразу ясно, такие могут убить.

Илья погасил монитор и взял Катю за руку — — А теперь послушай меня внимательно. То, что я тебе предложу, рискованно, но другого пути, поверь, нет.

— Что ты хочешь мне предложить?

— До этого ты убегала, пряталась, за тобой гнались.

Короче говоря, ты принимала правила игры противника.

Согласись, того, кто убегает, рано или поздно настигают.

Ты лишь оттягивала время. Теперь же я хочу сломать правила игры, ты должна пойти в наступление.

— Легко сказать, — криво усмехнулась Катя. — Против нас ФСБ, люди, на счетах которых миллионы долларов.

Я всем мешаю, я свидетель.

— Ты сказала, «против нас»?

— Против меня, Илья, ты здесь ни при чем.

— Мне как-то греет душу это милое «нас», вроде бы мы уже вместе.

— Сейчас мне не до филологических любезностей.

— Поставь себя на место Короедова, — предложил Илья. — Он нанял убийц из ФСБ, которые все организовали так, будто Малютина застрелили азербайджанцы. Он чувствует себя в относительной безопасности, зная, что единственный его противник — слабая женщина, способная лишь убегать и прятаться. Ты опасна для него до тех пор, пока молчишь.

— Меня уберут сразу же после того, как я попытаюсь опубликовать эти фотографии. Ты не знаешь журналистский мир, там хватает продажных людей. Доказательств вины Короедова у нас нет, лишь одни догадки.

Он легко выкупит фотографии у газетчиков прежде, чем они будут опубликованы, сами побегут к нему и предложат.

— Ты должна предложить фотографии самому Короедову, должна предложить купить их. Если он согласится, то выдаст себя.

— Хорошо, предположим, что мы с ним свяжемся и он согласится. Что потом?

— Я сумею обезопасить тебя, — Илья сказал это так уверенно, что Кате захотелось поверить. — Сейчас мы ничем не рискуем. Он знает о твоем существовании, знает, что у тебя есть фотографии. Ты не сделала ничего плохого, бояться должен он, а не ты.

— Вообще-то, да, — призналась Катя, — мы пока ничем не рискуем, если не считать, что за мной гонятся.

— Я сейчас попытаюсь связаться с ним, и посмотрим на его реакцию. Думаю, он предложит тебе большие деньги.

— Я не строю иллюзий. Деньги он предложить может, но отказаться от мысли убить меня — вряд ли.

Катя наблюдала за тем, как действует Илья.

— Короедов, Короедов, — повторял он, вглядываясь в цитаты из газет на мониторе компьютера.

— Как ты его найдешь? — поинтересовалась Ершова.

— Не хочется лишний раз светиться, но придется.

Отправлю запрос во все газеты, которые имеют отношение к Короедову, которые он гласно или негласно финансирует.

По цитатам, почерпнутым из средств массовой информации, выходило, что Короедов с Петровым контролируют пять газет, две FM-станции и один кабельный телевизионный канал. Конечно, официально к ним они отношения не имели, но газетчики народ дотошный, и в статейках назывались конкретные имена и суммы, вложенные в масс-медиа. К этому в России уже привыкли, самый богатый человек в стране может изображать, будто живет на одну зарплату, и занимать государственный пост, несовместимый с бизнесом.

«Я хочу связаться с Короедовым по поводу убийства Малютина», — Илья отправил сообщение в сеть.

Катя представила, как сейчас на мониторах, в редакциях газет, радиостанций появляется странный запрос, и подумала: а как бы я отреагировала на него, зная, что мой хозяин — Короедов? Я бы передала запрос по цепочке, главное тут — ключевое слово «убийство Малютина». Никому не хочется быть причастным к таким вещам. Первое желание — переложить ответственность на чужие плечи.

Илья сидел, барабаня пальцами по столику возле клавиатуры. Катя налила ему кофе:

— Не волнуйся, все будет хорошо.

— И это ты меня успокаиваешь? — усмехнулся мужчина.

На компьютер пришло сообщение, но с адреса, по которому Илья к Короедову не обращался.

— Это кто? Он сам нам отвечает?

Илья пожал плечами.

«Предложение интересное, но назовите ваше имя».

Илья посмотрел на Катю, словно хотел получить от нее разрешение ввести ее имя.

— Погоди, — остановила его Катя, — он же нас может вычислить.

— Не волнуйся, я наш сигнал пропускаю через Болгарию, так что для них ты за границей. Катя с сомнением покачала головой:

— Пусть он назовется.

Илья набрал: «Я хочу связаться лично с Короедовым».

Ему ответили: «Ждите, Подобная информация меня может заинтересовать, хотя почему вы обращаетесь ко мне, я не понимаю. Короедов».

— Они не врут?

— Он не врет, — вздохнул Илья, но на всякий случай уточнил: «То, что я сейчас передам, предназначается только Короедову и больше никому. В ваших интересах исключить лишние звенья».

На экране появился ответ: «Передавайте».

— Ну, с богом, — вздохнул Илья, и на экране компьютера появилась фотография. Сперва это была сцена убийства Малютина, когда трое налетчиков с закрытыми лицами расстреливают представителя президента на крыльце здания. Затем Илья уменьшил эту фотографию до размеров почтовой марки, и на экране появилась вторая, там, где Толик с двумя подручными стоял возле белого «Опеля». В руках у него виднелась маленькая коробочка — пейджер. И тут же появилась врезка, до максимума увеличенный пейджер, на котором можно было прочесть: «Перезвони Короедову».

«Все это интересно, но что вы предлагаете?» — появилось сообщение.

«Я предлагаю вам купить снимки».

Зависла странная пауза. Складывалось впечатление, что Короедов вообще отошел от компьютера и не собирается прикасаться к клавиатуре.

— Мы его спугнули?

— Ему-то ничего не угрожает. В конце концов, не он на фотографии. У нас лишь догадки. Если я сумел в течение часа вычислить его причастность к убийству, то это наверняка сделали и в милиции. Только у них, как и у нас, впрочем, нет доказательств.

— Ого! — сказала Катя, глянув на часы. — Уже начало двенадцатого. А мне казалось, мы просидели тут всею лишь полчаса.

Глава 17

Толик приехал к Короедову ровно в одиннадцать, как и договаривались. Телохранитель пропустил бандита без лишних слов, даже не обменявшись рукопожатием. Толика всегда удивляло, что телохранители, находясь на службе, словно теряют человеческий облик, превращаются в этаких животных, дрессированных псов, которые знают лишь команды своего хозяина, а все остальные для них враги.

Если бы они встретились в городе, то, возможно, телохранитель даже предложил бы Толику выпить пива, хотя в иерархии они находились на разных ступенях лестницы:

Толик — ближе к верху, а телохранитель — почти в самом низу, как швейцар и портье в гостинице.

Короедов встретил Толика настороженно. Раз тот сам добивался встречи, значит, что-то случилось.

— Чего тебе? — подавая вялую прохладную ладонь, поинтересовался Короедов.

— Я хочу выдернуть все свои деньги, которые крутятся в вашем деле.

— С чего это вдруг, Толик?

— Захотел отдохнуть.

— Бери, сколько надо на отдых, и езжай.

Толик усмехнулся:

— Мне много денег надо" — все. Мы же с вами договаривались, что по первому требованию я их смогу забрать.

— Я еще не сказал, что ты забрать их не можешь. Мне просто интересно, с чего это вдруг ты решил обзавестись деньжатами? Может, дом решил купить? Я подсобить могу, подыщу по дешевке через свои фирмы по торговле недвижимостью. Есть один домик на побережье — дешевый, за долги мне достался.

— Нет, мне нужны деньги сегодня, самое позднее — к вечеру. Все и наличными.

— Ты что, с кровати утром упал, головой ударился? Не спал, наверное, всю ночь — глаза красные, как у кролика, и бледный. Как это ты себе представляешь: я выдерну такую сумму из оборота за несколько часов, упакую чемоданчик и дам его тебе, завернутый в бумагу и перетянутый розовой лентой с бантиком?

— Это твои проблемы, Короедов, — Толик перешел на «ты». — Я тебя никогда не подводил, не подведи и ты. Я могу обидеться.

В кабинет постучали. Короедов недовольно глянул на дверь и что-то невразумительное буркнул. Заглянул секретарь.

— Не видишь, я беседую!

— Я знаю, но, по-моему, это срочно. С вами хотят связаться по компьютерной сети — безотлагательно.

— Кто?

Секретарь покосился на Толика и сказал:

— Уверяют, что вас эта информация заинтересует.

Глаза секретаря сузились. Он подошел к Короедову и что-то шепнул ему на ухо. Толик, хоть и обладал острым слухом, но не расслышал, о чем идет речь.

Короедов вздохнул и сказал:

— Хорошо.

Он сел за стол, включил компьютер и устало уставился на экран. Было видно, что он измучен, издерган и, по большому счету, был бы рад отдать Толику все деньги и послать его к чертовой матери, чтобы больше не видеть, чтобы забыть об убийстве Малютина. Но жизнь не давала ему шансов на это, постоянно посылая напоминания.

— И сколько ты, Толик, думаешь, твоих денег в нашем деле?

— Если с процентами, то чуть больше полумиллиона.

— Это тебе так кажется.

— Я согласен и на четыреста, только чтобы сегодня вечером.

— Прижало тебя, наверное…

Толик пытался понять, известно Короедову об убийстве милиционера в квартире Лильки или ему еще не сообщили об этом.

— Вот же, недоверчивые, — усмехнулся Короедов, прочитав сообщение на экране, и набрал ответ. Так продолжалось несколько раз. Затем лицо Короедова из уставшего сделалось почти мертвым, глаза остекленели, уголки губ опустились вниз, как на древнегреческой маске. Но он овладел собой, и вымученная улыбка исказила лицо.

Толик не понимал, что происходит. Короедов снял дорогие очки и принялся их протирать. Делал он это так яростно, что Толик даже испугался, не раскрошит ли бизнесмен стекло в пальцах и не сломает ли тонкую платиновую оправу.

Короедов надел очки. Толик сидел в кожаном кресле по другую сторону стола и не мог видеть, что показалось на мониторе.

— Закурить хочешь? — вкрадчиво произнес Короедов и потянулся к ящику письменного стола.

Бандит шестым чувством ощутил угрозу. Он хоть и выглядел расслабленным, но весь подобрался, готовый в любой момент среагировать. И тут Короедов сделал молниеносное движение. В руке его оказался пистолет с коротким глушителем.

— Денег я тебе не дам, — нацелив пистолет на Толика, проговорил бизнесмен.

Толик буквально нырнул под стол и, схватив Короедова за ноги, дернул на себя. Тот не удержался в кресле и, падая, успел выстрелить. Пуля расколола гипсовую плитку на звукопоглощающем подвесном потолке. Толик мигом перемахнул через стол. В это время Короедов успел еще дважды выстрелить. Раненый Толик упал на него и принялся выворачивать руку с оружием. Но силы уже оставляли его.

Короедов сопротивлялся отчаянно, напрочь забыв о том, что можно звать на помощь.

Короедов попытался глушителем ударить Толика в висок, но тот выбил оружие, не успев его перехватить, и пистолет, мягко скользнув по ковру, замер под креслом.

Толик локтем изо всей силы ударил Короедова в лицо. Тот, потеряв сознание, замер. Две пули, выпущенные бизнесменом, достигли цели. Одна попала бандиту в правое плечо, вторая — вбок.

Истекая кровью, на четвереньках Толик пополз к креслу, желая поскорее завладеть оружием. И тут его взгляд замер: он увидел свое изображение на экране монитора. И мгновенно, как при вспышке молнии в глухую темную ночь, он понял: "Так вот оно что! Но у меня еще есть шанс!

Оружие, и я прорвусь к входной двери. Главное — не потерять сознание!"

Вдруг послышалась странная возня за дверью. Толик схватился за кресло, пытаясь его отодвинуть, навалился на него и буквально рухнул в него лицом, теряя сознание.

Короедов, придя в себя, пополз к пистолету. До оружия оставалось несколько сантиметров, когда дверь в кабинет с грохотом отворилась и в него ворвались четверо людей в масках и в камуфляже, с пистолетами в руках.

— Всем лежать! — тяжелый башмак рифленой подошвы вдавил руку Короедова в мягкий ковер.

— Он хотел меня убить! — запрокидывая голову, пробормотал Короедов.

На руках Толика уже защелкнули наручники. Один из людей в камуфляже поднес к уху рацию и доложил:

— Полковник, мы взяли двоих. Один ранен, пришлите «скорую помощь» Они сами стреляли друг в друга, нам не пришлось сделать ни одного выстрела, охрана даже не оказала сопротивления. Вы не ошиблись, Богданов здесь.

Насколько я понимаю, он пытался убить Короедова.

Толик поморщился, услышав свою фамилию, настоящую фамилию.

— Нет, это он пытался убить меня, — попытался вставить он, но на него не обратили внимания, разговор по рации продолжался.

— Хорошо, мы вас дождемся. Вторая группа поехала брать Петрова.

Полковник Барышев облегченно вздохнул и отключил рацию. Его машина стояла перед входом в компьютерное кафе.

— Вы, ребята, останьтесь здесь, я зайду один.

— Не положено заходить одному, — сказал ему капитан.

— Есть случаи, когда инструкцию можно и нарушить. Я же не к преступникам иду.

Даже не дав капитану Прохорову выбраться из машины, полковник Барышев захлопнул дверку. Он зашел в зал и осмотрелся. Увидел мужчину и женщину, сидящих перед мерцающим монитором, и быстро зашагал к ним, хотя Катю Ершову узнал не сразу.

— Ну, вот мы и встретились.

Катя вздрогнула и испуганно обернулась. Кофе расплескался прямо по клавиатуре. Илья вел себя на удивление спокойно.

— Кто вы? — спросила Ершова.

Полковник Барышев достал служебное удостоверение и абсолютно спокойно, так показывают билет контролеру, предъявил его Кате. Илья тоже заглянул в удостоверение и улыбнулся.

— Я так и знал, что приедете именно вы.

— Откуда такая прозорливость?

— Я о вас читал.

— Где? — спросил полковник.

— Вот здесь, — и Илья постучал ногтем указательного пальца по стеклу монитора.

— Где ваши снимки, Екатерина?

— Отдай, — сказал Илья.

.Катя растерялась. Ей было невдомек, откуда взялся полковник Барышев, откуда ему известно про фотографии и почему он так любезен.

— Отдай же снимки. Видишь, человек ждет, ему они нужнее, чем тебе.

— Это все? — приняв пакет и негативы, спросил Барышев.

— Абсолютно все. Дубликатов я не делала, — руки Кати еще подрагивали от запоздалого страха.

— Я вас жду в машине, — спокойно произнес Барышев и двинулся к выходу.

Катя смотрела то на монитор, то на Илью и не знала, что делать.

— Извини, — мягко сказал Илья, беря ее за руку. — Ты, наверное, потеряла большие деньги? Я понимаю, профессионал всегда хочет подороже продать свою работу.

— К черту деньги! Какие деньги? — возмутилась Катя. — Я ничего понять не могу. Что произошло?

— Извини, это я все подстроил, не спрашивая твоего разрешения. Я боялся за твою жизнь, боялся, что ты начнешь паниковать. Я подключился к сети МВД прямо на полковника Барышева, и он был в курсе наших переговоров с Короедовым. Все, как видишь, сработало. Но денег за снимки тебе не видать.

Катя и Илья пошли к выходу. Их остановил служитель кафе:

— Извините, вы рассчитаться забыли.

— Ах, да, — сказал Илья, хлопнув себя ладонью по лбу, — забыл! Придется платить.

Он рассчитался, а когда мужчина и женщина вышли на крыльцо, Барышев им сообщил:

— Можете не беспокоиться, типа, который за вами охотился, Анатолия Богданова, мы уже взяли, арестованы и заказчики убийства. Вы в полной безопасности. Но вам придется задержаться в Питере на пару дней, а потом можете ехать. Кстати, вот ваши документы. Посмотрите, все ли?

* * *

Уже третий день Илья жил на московской квартире у Катерины Ершовой.

— По-моему, я слишком долго нахожусь у тебя в гостях, — сказал мужчина.

За все время они, боясь спугнуть счастье, и словом не обмолвились о том, какие у них будут отношения дальше.

— Я боюсь оставаться одна, — с улыбкой сказала Катя.

— С каких это пор?

— После Чечни и Питера.

— Я бы поверил тебе и даже верю, но мне бы хотелось услышать нечто другое. На роль телохранителя я подхожу плохо.

— Очень даже подходишь. Мне с тобой не страшно, а большего и не надо. Ты же знаешь, мое тело и моя душа принадлежат тебе.

— А как же Варлам?

— Я на него только работаю, а точнее, зарабатываю в его агентстве. Кстати, сегодня ночью я придумала, как назвать его дурацкую коллекцию. Через месяц показ, афиши печатать надо, а он даже название не придумал.

— И как же ты решила ее назвать?

— Он мне за название дорого заплатит: «Ночной дозор».

В дверь позвонили, и улыбка с Катиного лица тут же исчезла.

— Ты кого-то ждешь?

— Я даже никому не звонила, никто не знает, что я вернулась.

Катя на цыпочках подобралась к двери и опасливо выглянула в дверной глазок. Она увидела огромный букет цветов и усатого мужчину — явно кавказца. Мужчина хитро улыбался. Катя отпрянула от двери и опрометью бросилась в комнату. Звонок повторился уже более настойчиво.

— Что с тобой?

— Там.., там, — заикаясь, говорила Катя, — там чеченцы.

— У тебя уже мания преследования.

Илья подошел к двери и тоже заглянул в глазок. А затем повернул ключ и распахнул дверь.

— Что ты делаешь? — закричала Катя.

Мужчина с огромным букетом немного растерялся. Он рассчитывал, что дверь ему откроет сама хозяйка.

— Катерина Ершова тут живет? — поинтересовался он.

— Катя, к тебе пришли.

Но Ершова так и не появилась в прихожей.

— Проходите, — пригласил Илья.

— Я не один, — сказал мужчина и, махнув рукой, подозвал двух земляков. — Нет, заходить мы не станем. Ты нас извини, понимаем, что помешали. Наши друзья из Питера позвонили в Баку, а наши друзья из Азербайджана позвонили нам в Москву. И все вместе просили поблагодарить Катерину Ершову за то, что она сделала для азербайджанцев в Питере.

— Я ничего для них не делала! — воскликнула Катя. — Ты, Илья, что-нибудь понимаешь?

— Понимаю, — сказал Илья, — вы все-таки проходите.

— Нет-нет, я бы себе этого не простил. Вот цветы, вот фрукты, вот коньяк… — Двое азербайджанцев, даже не переступая порог, ставили в прихожую корзины. Когда из-за них уже нельзя было подойти к двери, азербайджанец откланялся и сам закрыл дверь, напоследок сказав:

— Простите, пожалуйста, — и приложил руку к сердцу.

В огромном букете цветов, который торчал из корзины, сплошь заставленной коньячными бутылками, была визитка. «Мухамедов, заместитель председателя азербайджанского землячества Санкт-Петербурга, профессор, художник».

— Ты что-нибудь понимаешь, Илья?

— Да, понимаю.

— Ну и что?

— Коньяк хороший, — ответил тот, разглядывая бутылки. — Все хорошее — и фрукты, и вино, и цветы.

Знаешь, Катя, я от тебя не уйду, пока мы все это не выпьем и не съедим.

— Тогда я спокойна, жить тебе у меня еще очень долго.

— Придется только время от времени выходить на улицу — покупать свежие цветы.

Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17

    Комментарии к книге «Ночной дозор», Андрей Воронин

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства